пригоршню  серебра.
Она чуть не поперхнулась от свалившегося на нее богатства.
   - Отлично сработано, о Владычица Мира, - сказал  Т'лин.  -  Передай  от
меня привет Суссу.
   - Если мы только туда попадем... Т'лин! Драконы ведь  могут  переходить
горы?
   - Да, - осторожно сказал он.
   - Тогда, раз все мамонты в этом году заняты, а нам  надо  попасть  туда
больше, чем... ну, скажем, купцу там или жрецу, -  я  хочу  сказать,  наше
искусство ведь так важно! Я только думала... - Она осеклась, заметив в его
глазах огонек.
   - Ну да, я могу посадить тебя  и  твоих  друзей  на  своих  драконов  и
поработать перевозчиком, но только это будет в  первый  и  последний  раз.
Известно ли тебе, кто хозяин  этих  мамонтов,  о  ипостась  Астины?  -  Он
оскалился. - Храм Оис! И жрецы не терпят  конкуренции.  Они  могут  вообще
лишить меня торговой лицензии.
   - Ох...
   - Вот именно. Так что ты уж играй себе! Удачи тебе на Празднестве!
   Ну как он может быть таким бестактным? Он что, правил не знает?
   - Я  не  уверена,  что  уже  достигла  тех  высот  в  искусстве,  чтобы
участвовать.
   Т'лин пожал плечами:
   - Ну, тогда удачи тебе в Суссленде, как бы там ни было.



        9

   Элиэль спешила по раскисшему  лугу  обратно  к  мамонтам.  Лямки  мешка
больно резали плечи даже сквозь  толстую  шерстяную  одежду.  Сквиш-скваш,
сквиш-скваш... Бедро болело, в бок впивался грубый шов рубахи.
   Еще издали она увидела,  что  цепочка  мамонтов  потянулась  в  сторону
далеких гор - первые уже переходили вброд реку. У лестницы стоял последний
мамонт  -  он  задрал  хобот  и  затрубил,  возможно,  призывая  остальных
подождать его. Посадка шла бойко. Труппе ни за что не успеть  совершить  в
храме еще одно жертвоприношение. Утиам Флейтист знала, куда пошла  Элиэль.
Они бы не уехали без нее. Еще одна ночь в этом жалком, промерзшем Нарше!
   Элиэль добралась до толпы, сгрудившейся у лестницы. Труппы не было и  в
помине. Она начала протискиваться через  толпу,  не  обращая  внимания  на
сердитые замечания.
   Она  не  видела  продавца   билетов,   но   слышала   голоса   отчаянно
торговавшихся за места в паланкине. Даже если тех денег, что дал ей Т'лин,
и хватило бы на билет - что сомнительно, ибо, судя по  голосам,  цена  уже
измерялась золотом, - она не могла уехать одна, не предупредив  остальных.
Конечно, с их стороны разумнее было бы послать ее вперед - Гэртол Костюмер
уже два дня как находится там, в Филоби, устраивая  все  для  сегодняшнего
вечернего  представления.  Он  не  будет  знать,  что  с  ними  случилось.
Сорванный спектакль - разочарование богатых зрителей, а значит,  очередная
потеря денег. Что за день такой невезучий выдался!
   И до начала Празднества остается всего три дня! Пропустить  Празднества
- более страшной трагедии Элиэль не могла и вообразить.
   Нет, в голову ей пришла мысль о еще более ужасном несчастье.  Оис  ведь
богиня всех перевалов. Что, если она не сменит гнев на  милость  и  труппа
застрянет в этом ужасном Наршвейле навсегда?  Даже  Фандорпасский  перевал
может оказаться опасным.
   Что-то сильно толкнуло ее в спину.
   - Дитя! - раздался резкий голос.
   Она повернулась и оказалась лицом к лицу с древней синей монахиней. Так
вот чья клюка упиралась ей в спину.
   - Тебя зовут Элиэль?
   - Да. У тебя какое-нибудь известие для меня?
   - О нет! - Длинный нос сестры Ан казался еще  краснее,  чем  прежде,  а
выцветшие глаза слезились еще сильнее. - Но это объясняет, почему  мы  все
время сталкиваемся с тобой.
   - Ты не знаешь, мои друзья не уехали?
   - Друзья? - Монахиня печально покачала головой. - Твои друзья к делу не
относятся, дитя мое. Ты единственная, о ком говорится.
   Неожиданно по толпе прошло движение, словно ветер разметал листву. Двое
мужчин перед Элиэль попятились так резко, что чуть не сбили ее с ног.  Она
пошатнулась, с трудом сохранив равновесие, и обнаружила, что они  с  синей
монахиней  остались  одни  посреди  внезапно   опустевшего   пространства.
Продавец билетов удивленно озирался вокруг. Это был  мясистый  краснорожий
парень. На его пухлом лице обозначилось забавное недоумение.
   - Ну что ж, это кстати, - пробормотала сестра Ан едва слышно. -  Пошли,
дитя мое. - Она опустила на плечо Элиэль скрюченную  руку  и  толкнула  ее
вперед с неожиданной силой.
   - Я не могу уезжать без друзей, - запротестовала Элиэль.
   - Но важна только ты! - сердито буркнула монахиня. - Разве не написано:
"Элиэль станет первым искушением"?
   - Написано? -  Тот  сумасшедший  старый  жрец  бормотал  что-то  насчет
пророчества. - Где написано? Что написано?
   - Если ты не знаешь, возможно, так предназначено, чтобы  ты  не  знала.
Пошли!
   Она толкнула сильнее. Осторожно глядя под ноги, чтобы не  порезаться  о
меч старухи, Элиэль, сама того не желая, все ближе  подходила  к  продавцу
билетов. И тут он издал вопль ужаса.
   К лестнице приближался человек - скорее всего мужчина, но  возможно,  и
очень рослая женщина. На нем была тяжелая, похожая на монашескую  хламида,
а голову он опустил так низко, что капюшон полностью скрывал лицо. Он  был
черный, с головы до ног черный. Даже веревка,  которой  он  подпоясывался,
была черная. Рука, протянувшая продавцу билетов монету,  -  и  та  была  в
черной перчатке.
   Продавец уронил  свою  сумку  и  отпрянул,  врезавшись  спиной  в  ногу
мамонта. Он сделал попытку заговорить, но не смог выдавить  ни  звука.  Он
выпучил глаза; лицо его  побледнело.  Сам  Тронг  Импресарио  не  смог  бы
изобразить ужас более убедительно.
   Незнакомец в черном снова попытался предложить плату за проезд, и снова
продавец отверг  ее,  продолжая  пятиться.  Пожав  плечами,  черный  монах
повернулся к ступенькам и медленно поднялся на паланкин. Погонщик в  ужасе
оглянулся на него и чуть не выронил жезл.
   Толпа бесшумно рассасывалась, многие спасались бегством.
   - Воистину боги вознаграждают тех,  кто  имеет  веру,  -  провозгласила
синяя монахиня. - Пошли, милая, посмотрим, сколько стоит место теперь.
   Она покрепче оперлась на свою клюку  и  шагнула  вперед,  но  опоздала:
продавец билетов нырнул под брюхо  мамонта  и  устремился  прочь  с  такой
скоростью, будто сам Зэц гнался за ним.
   - Подожди! - крикнула монахиня, но ветер унес  ее  крик.  Черный  монах
занял свое место на скамейке. Девять мест в паланкине остались свободными.
Лестница тоже была пуста.
   - Теперь ты можешь ехать, если хочешь, - сказала Элиэль. Во рту  у  нее
пересохло, хотя не мог ведь этот человек в черном быть тем, кого  она  так
боялась встретить.
   - Мы должны ехать вдвоем, ибо так написано, но мы не  можем  ехать,  не
заплатив. - Сестра Ан всхлипнула. - И  теперь  этот  юноша,  что  продавал
билеты, исчез...
   Похоже, она  совершенно  растерялась.  Она,  наверное,  сумасшедшая.  С
другой   стороны,   все   остальные,   наверное,   не    менее    безумны.
Один-единственный человек занимает место - бесплатно,  -  и  никто,  кроме
сестры Ан, не горит желанием разделить с ним паланкин. Как объяснить такое
чудо? Да еще в скупердяйском Нарше? Погонщик  потихоньку  отодвигался  все
дальше от паланкина и его одинокого пассажира, пока не оказался  почти  на
голове у мамонта.
   - Возможно, о цене можно договориться с этим погонщиком, - пробормотала
сестра Ан, но в это мгновение тот что-то сказал мамонту, и огромный  зверь
двинулся вперед.
   Элиэль в отчаянии  озиралась  по  сторонам,  но  последние  зеваки  уже
расходились. Они остались вдвоем со старухой. Никто больше не хотел  ехать
с человеком в черном.
   - Это Жнец? - спросила Элиэль. Впрочем, кто это еще мог быть?
   Сестра Ан все  смотрела  вслед  удаляющемуся  мамонту,  и  на  лице  ее
читалось явное сожаление. Она удивленно оглянулась на Элиэль.
   - Это жрец, служитель Зэца. Да, его называют Жнецом.
   Сердце  Элиэль  отчаянно  подпрыгнуло  в  груди,  колени   предательски
подкосились, и что-то стиснуло ей горло.
   - Я никогда не видела Жнеца, - просипела она. - Но средь бела дня? -  О
Жнецах не говорили вслух, только шепотом. Но тот сумасшедший  старый  жрец
говорил о нем.
   Монахиня хихикнула.
   - В темноте, милочка, тебе вряд ли удалось бы увидеть  его!  -  заявила
она, неожиданно вернувшись в доброе расположение духа. - А почему бы и  не
днем? Он всего лишь человек. Должен же он делать что-то от рассвета  и  до
заката.
   Час от часу не легче!
   - Ты хочешь сказать, днем он разгуливает, переодевшись?
   - Да, обыкновенно он не  носит  облачение.  Ты  же  видела,  какой  это
производит эффект. - Старуха неодобрительно тряхнула головой. -  Никто  не
захотел сесть рядом с ним.
   - А ты бы села?
   Бесчисленные  морщины  вокруг  рта  сестры  Ан  собрались  в  очередную
отвратительную улыбку, но слезящиеся глаза хранили скорбное выражение. Она
подняла свой длинный нос и посмотрела вслед мамонту.
   - А почему бы и нет? Если бы он хотел принести мою душу в дар Зэцу,  он
бы давно это сделал. Я не сомневаюсь, что он  бегает  куда  быстрее  меня.
Сказано же в Зеленом Писании, Стих 2578: "Все боги  играют  с  людьми,  но
лишь Зэц никогда не проигрывает".
   Хуже всего в ее безумии было то, что она не сомневалась: Элиэль  поедет
с ней.
   - Тогда почему ты не поехала?
   - Потому, что я не  заплатила,  разумеется.  Нам,  дочерям  Ирепит,  не
дозволено принимать милостыню. За все так или иначе надо платить -  обычно
рассказом или уроком. Я собиралась предложить  урок  в  пути,  но  молодой
человек отверг мое предложение. - Теперь ее глаза слезились еще сильнее, и
она казалась растерянной - почему, Элиэль не понимала. - Я надеялась,  что
он все же согласится.
   Должно быть, Жнец тоже находился в толпе. Когда цена билета  перевалила
все разумные пределы, он надел свое облачение и сделал еще  одну  попытку.
Элиэль вздрогнула.
   - Что этот Жнец здесь делал?
   - Днем он зарабатывает себе  на  жизнь,  -  не  оборачиваясь,  ответила
сестра Ан. Жнецы, судя по всему, мало интересовали ее. - А  души  собирает
по ночам.
   Элиэль в страхе возвела глаза к небу - пора бы появиться большой  луне.
Но небо было затянуто тучами. Со времени прошлого затмения  Трумба  прошло
по меньшей мере недели две, так что ему уже пора повториться.

   Когда зеленый черным станет,
   Жнец жать души не устанет.

   Правда, это вовсе не означает, что он устанет жать души в другие ночи.
   Вдалеке мамонт с  одиноким  пассажиром  пересек  Наршуотер,  постепенно
нагоняя остальных. Зачем Жнец отправился в Суссленд? Кто  навлек  на  себя
гнев Зэца? Скоро затмение Трумба. Где же труппа? Может, лучше вернуться  к
храму?
   Вконец расстроенная, дрожащая на ледяном ветру, Элиэль окинула взглядом
луг. Без мамонтов он сразу как-то опустел, хотя ламы и драконы  в  стороне
никуда не делись, да и на Торжке у городских ворот по-прежнему было  полно
народу. Другой караван мамонтов прибудет  из  Суссвейла  сегодня  вечером.
Загон стоял пустой, низенький  забор  окружал  только  клочок  вытоптанной
земли. Рядом с загоном сидел спиной к ней на своем мешке, уронив голову на
руки, Клип Трубач. Похоже, он пропустил драматическую историю со Жнецом!
   Так быстро, как только могла, Элиэль поспешила к  нему:  клоп!  клип!..
клоп! клип!..
   Клип был самым младшим в труппе после Элиэль. Еще  в  прошлом  году  он
играл женские роли. Теперь он этого не  мог,  но  и  для  мужских  еще  не
созрел, а потому  служил  по  большей  части  просто  рабочим.  Его  прыщи
количеством не уступали звездам на  небе.  А  его  мнение  о  себе  как  о
человеке и музыканте было  неоправданно  высоко.  Олиммиар,  старше  Клипа
всего на два месяца, до сих пор считала его  просто  мальчишкой.  Гольфрен
Флейтист отказывался выходить на сцену с ним. Зачем он  пришел?  И  почему
один?
   - Ты не видел, кто...
   Клип Трубач поднял глаза. При виде его лица она отшатнулась.
   - Что случилось?
   - Альпака... - произнес он хрипло.
   - Что с ней? - Элиэль видела, что с утра он потерял по меньшей мере три
года:  на  месте  самонадеянного  музыканта  перед   ней   сидел   простой
перепуганный мальчишка, и эта разительная перемена страшила ее.
   -  Она  была  прекрасна,  Элиэль,  прекрасна!   Белоснежная   и   такая
шелковистая! Ни одного темного волоска. Ни царапинки  на  копытах.  Амбрия
заплатила за нее пять джоалийских звезд!
   Пять!!!
   - И?..
   Лицо Трубача перекосилось, будто он хотел расплакаться.
   - И все ее внутренности  оказались  прогнившими.  Черными  и  вонючими.
Ужасно! Вонь на весь храм.
   Элиэль прямо колотило от холода. Или от страха. Сначала безумный  жрец,
потом еще более безумная монахиня, потом  Жнец,  а  теперь  еще  это!  Она
уронила свой мешок на землю и села, спрятав руки в рукава. Одно хорошо: по
крайней мере Жнец уехал из города.
   - Что мы сделали такого, что Владычица так гневается на нас?
   Клип облизнул пересохшие губы. Даже его прыщи побледнели, чуть  розовея
на посеревших щеках.
   - Сама Владычица или только Оис? Трудно сказать.  Жрецы  говорят...  Ты
сама бывала в ее храме?
   - Нет.
   - Тогда они, может, и правы. Никто из нас  не  молится  в  этом  храме,
только в те дни, когда нам надо уезжать. Возможно, этого недостаточно.
   Элиэль сделалось дурно.
   - И?..
   Клип с трудом проглотил подступивший к горлу комок.
   - Теперь нам придется искупать вину.
   - Всем?
   - Женщинам. Амбрия пыталась уговорить их отпустить Олиммиар, утверждая,
что ей только пятнадцать и что она девственница. Жрецы  заявили,  что  это
сделает ее жертву особо ценной для богини. - Трубач закрыл лицо руками. Он
пробормотал что-то похожее на "они могли потребовать и большего".
   Элиэль ждала... и ждала. Она  считала  удары  своего  сердца.  В  конце
концов она не выдержала:
   - И мне тоже?
   Клип вскинулся, и она увидела слезы у  него  на  глазах.  Наверное,  от
ветра.
   - Нет, нет! Ох, прости, Элиэль! Я должен был сказать сразу!  Нет,  тебе
не надо! Амбрия спросила, и жрецы сказали: нет, если только Владычица  еще
не благословила тебя, сделав женщиной.
   Она почувствовала облегчение и обругала себя за это.  Жертвы  остальных
могут только усилить гнев Владычицы, а она ничем не помогает. Ей этого  не
хотелось, нет, но ведь и остальным тоже не хочется.
   - Может, на следующий год? - кисло спросил Клип.
   - Возможно, - неохотно  ответила  она.  Что  ж,  это  и  в  самом  деле
возможно. Многие девушки получают благословение Владычицы в тринадцать или
даже раньше. Впрочем, она радовалась уже тому, что это случится не сейчас!
   - И что же нам теперь делать?
   - Возвращаться в гостиницу и ждать, пока они не совершат служение.
   - Ты хочешь сказать, это может затянуться надолго?
   - Все зависит от жрецов - они решают,  когда  богиня  довольна.  Может,
несколько дней.
   Празднества Тиона начнутся через три дня!
   Клип вдруг встал и поднял с земли оба мешка. Элиэль  протянула  руку  к
своему, но он отодвинулся.
   - Да я сама донесу! - крикнула она.
   - Ничего, мне нужно упражняться, - упрямо заявил он. - Я хочу, чтобы  у
меня плечи стали сильнее.
   Элиэль терпеть не могла, когда ее начинали жалеть из-за ноги, но все же
решила поверить ему и позволила нести оба мешка.  Когда  они  тронулись  в
путь, она решила, что Клип Трубач в конце концов не так уж и плох.
   - Хочешь, открою тебе один  секрет?  -  предложила  она.  -  Только  ты
обещай, что не расскажешь никому. Несколько дней назад Олиммиар  говорила,
что ты возмужал и стал сильнее.  Ты  только  не  говори  ей,  что  я  тебе
рассказала!
   Робко улыбнувшись, он посмотрел на нее сверху вниз.
   - Ничего я ей не скажу, потому что ни слову не верю.
   - Но это правда!
   - А вот и нет.
   Элиэль фыркнула и вскинула голову. А она-то хотела подбодрить его.  Мог
бы хоть притвориться, что поверил. Ладно, раз так, она не  перескажет  ему
слова Тронга, которые подслушала как-то раз, - Тронг говорил, что из Клипа
со временем выйдет хороший актер.
   В молчании добрели они до городских ворот.
   - Мне кажется, это все из-за Утиам! - вдруг жалобно сказал Клип.
   - Что?
   - Жрецы особо интересовались ею.
   - Как? Они что, знали, как ее зовут?
   - Та, что играла Эринию позавчера, они сказали, - она  здесь?  Это  все
заговор, Элиэль! Неужели ты не понимаешь? Какой-нибудь богач увидел  Утиам
в роли Эринии и возжелал ее. Он помолился Владычице и предложил золото,  и
она исполнила его просьбу! Жрецы знали, что делают!
   - Клип! - Она положила руку ему на рукав. - Ты не должен говорить так о
Владычице!
   Он яростно посмотрел на нее.
   - Я говорю так о Оис, пусть она и богиня! Они увели Утиам  отдельно  от
остальных - так они смогут послать за этим человеком,  передать  ему,  что
она доступна! Ясно? И что он может быть первым. Утиам,  самая  прекрасная,
самая нежная...
   - Да, конечно. Но...
   - Гольфрен просто обезумел! Он предложил девяносто четыре звезды за то,
чтобы стать тем мужчиной, который  ляжет  с  ней,  единственным  мужчиной.
Девяносто четыре!
   Девяносто четыре звезды? Да это же целое состояние!  Элиэль  давно  уже
удивлялась, с чего это Гольфрен носит деньги  в  поясе,  -  он,  наверное,
считал, что никто, кроме Утиам, этого не знает.
   - Откуда у Гольфрена Флейтиста, бродячего актера, столько денег?
   - Ну... Он, наверное, собирался пожертвовать их Тиону  в  Суссе,  чтобы
тот даровал Утиам победу на Празднествах!
   - И жрецы отказали?
   - Они ответили, что мужья  не  считаются.  Я  уж  было  думал,  что  он
бросится на них с кулаками!
   - Ой, Клип! Бедный Гольфрен!
   Бедная Утиам!
   Трубач остановился и опустил  один  из  мешков,  чтобы  высморкаться  в
рукав. Он посмотрел на Элиэль - глаза его покраснели.
   - Ладно, увидимся в гостинице!
   Она печально кивнула и захромала в сторону базарных рядов.



        10

   Дойдя до маленького рынка  у  ворот,  Элиэль  сообразила,  что  здорово
проголодалась. Конечно, стыдно думать только  о  своем  желудке,  когда  с
друзьями такое ужасное несчастье. Но она со вчерашнего  вечера  ничего  не
ела. И теперь можно не бояться, что ее укачает на перевале. Затесавшись  в
толпу одетых в шерстяные одежды слуг и кухарок, Элиэль изучила  содержимое
лотков. По большей части здесь предлагались овощи - это  был  крестьянский
рынок. Наконец ее  привлек  соблазнительный  запах,  и  Элиэль  обнаружила
лавку, где торговали пирогами с мясом.
   Т'лин, конечно, дал ей денег, но ей хотелось бы  сберечь  их.  У  лотка
толпились женщины, и торговец смотрел в их сторону. Элиэль  подобралась  к
прилавку с краю и нагнулась,  словно  завязывая  шнурок.  Секунду  спустя,
когда кто-то из покупателей выкладывал монеты,  маленькая  ручонка  быстро
просунулась между двумя дородными тетками, и на лотке стало одним  пирогом
меньше.
   Сунув драгоценную добычу  за  пазуху,  Элиэль  поднялась  и  заковыляла
прочь. Отойдя  на  безопасное  расстояние,  она  вынула  пирог  и  тут  же
столкнулась с худенькой женщиной в синем.
   - Очень мило с твоей стороны, дитя мое, -  сказала  сестра  Ан,  хватая
пирог скрюченными пальцами. - Я так давно не ела. Ах, как вкусно пахнет! -
Ее выцветшие голубые глаза слезились,  но  в  них  не  было  и  намека  на
хитрость.
   Подавив раздражение, Элиэль решила проявить  великодушие.  Может,  Дева
заметит это и замолвит словечко перед Владычицей, чтобы та сменила гнев на
милость. И к тому же там, откуда взялся этот пирог, оставалось  еще  много
таких же.
   - О, пожалуйста, сестра! Право, тебе стоило  бы  получше  заботиться  о
себе. Что тебе нужно - так это хорошую шубу из  меха  ламы.  У  тебя  есть
что-нибудь теплое на ночь?
   - Я не могу принимать милостыню, -  пробормотала  монахиня,  не  отводя
взгляда от пирога. - Ибо сказано: "Все имеет свою цену".
   - Платить вовсе  не  обязательно.  Одно  из  моих  деловых  предприятий
оказалось нынче утром неожиданно прибыльным,  так  что  я  могу  себе  это
позволить.
   Похоже, старуха окончательно замерзла в своей тонкой шерстяной хламиде,
хотя упорно делала вид, что ей все нипочем. Кончик ее носа побелел.
   - Вот как мы поступим... - Она огляделась по сторонам как бы в  поисках
стола и стульев. - Мы поделим пирог пополам, а я расскажу тебе, что знаю о
Жнецах. Подержи-ка минуточку. - Она вернула девочке трофей  и  уселась  на
траву. Это было  довольно  сложной  и  даже  опасной  процедурой,  ибо  ей
приходилось одной рукой цепляться за клюку,  а  другой  придерживать  меч,
чтобы не порезаться. Элиэль даже удивилась, как это ее не сдувает ветром.
   - Да, мне повезло в делах сегодня утром, - сказала  девочка,  опускаясь
на землю. - Но, признаюсь, мне хотелось бы узнать про Жнеца, и зачем  тебе
надо в Сусс, и почему ты носишь меч, и еще много других вещей.
   Сестра Ан взяла скрюченными  пальцами  пирог,  разломила  его  пополам,
прошептала благодарственную молитву  и  протянула  Элиэль  больший  кусок.
Пирог был сочный и вкусный, еще горячий - прямо из печки.
   - Так, значит, ты и есть Элиэль! - сказала сестра, с трудом пережевывая
кусок. - Моложе, чем я ожидала. Каким ремеслом ты занимаешься?
   - Элиэль Певица. Вообще-то я сейчас больше актриса, но у нас  в  труппе
актеров достаточно, так что разумнее показалось...
   Монахиня нахмурилась:
   - Что вы играете?
   - И трагедии, и комедии. И я пою в...
   - А какая между ними разница? - перебила сестра  Ан,  вынимая  изо  рта
кусок хряща.
   Стараясь не показать, как  сильно  ее  потрясло  старухино  невежество,
Элиэль объяснила:
   - Комедии - про людей. В трагедиях участвуют боги. И люди тоже, но...
   - М-м-м! Ты изображаешь богинь?
   - Когда-нибудь буду. То есть я хотела сказать, буду, когда подрасту.
   - Тогда тебе надо научиться и думать, как богиня. Ты поедешь завтра  на
Празднества?
   Элиэль рассказала о петухе и альпаке. Когда она перешла  к  рассказу  о
том, чем сейчас заняты остальные женщины из труппы, ей сделалось дурно,  и
она перестала есть.
   А  сестра  Ан  продолжала  расправляться  со  своей  половиной   пирога
оставшимися зубами. Кожа на ее лице напоминала  пергамент.  Из-под  платка
выбился клок жидких седых волос.
   - Исполнение епитимьи может затянуться надолго, -  пробормотала  она  с
набитым  ртом,  -  а  Празднества  начинаются   вот-вот.   Придется   тебе
отправляться туда без них.
   - Я не могу! Я не должна!
   Монахиня махнула рукой, как бы отметая возражения.
   - Предсказано было, что ты поедешь. Ты не можешь противостоять  судьбе.
История ждет тебя.
   - Я не собираюсь уезжать из Нарша без моих друзей! Я должна быть с ними
в час невзгод.
   Монахиня прикусила обветренную губу.
   -  Твое  религиозное  образование  оставляет  желать  лучшего.   Почему
"невзгод"?
   - Но это же ужасно!
   - Разумеется, ужасно. Поэтому и ценно. Тебя  что,  не  учили,  что  все
имеет свою цель? Цель жизни - научиться покорности богам.
   - Конечно. - Элиэль заставила себя откусить еще кусочек пирога.  Ей  не
хотелось думать о том, что происходит в Храме  Владычицы.  Не  успела  она
спросить про меч и Жнеца, как лекция продолжилась.
   - Боги сотворили нас для служения им. - Сестра Ан вытерла рукой  жир  с
подбородка. - В этом мире мы учимся исполнять их волю. Когда мы  завершаем
свое ученичество, Зэц забирает нас, и боги  судят,  в  каком  служении  мы
проявили себя лучше всего. В Красном Писании, в "Книге Эемех", сказано: "В
небесах, меж созвездий, пребудут они, освещая мир подобно малым богам".
   Элиэль никогда не понимала, что тут радостного - вечно висеть на  небе,
как белье на веревке.
   - То, что нравится, делать легко, - сказала монахиня, продолжая жевать.
- То, что угодно богам, делать сложнее. Жнец пугает тебя и многих  других,
но он служит Зэцу, а Зэц повелевает им. Для большинства людей отнять жизнь
- грех. Повиноваться воле бога - никогда не грех. Жнец может  убить  своим
прикосновением, но  только  потому,  что  Зэц  наделил  его  такой  силой.
Подобным же образом Зэц наделяет его и другими способностями, помогая  ему
в его горестном труде. И он должен использовать дары лишь  для  исполнения
воли бога. То,  что  для  меня  или  тебя  было  бы  убийством,  для  него
одновременно и таинство, и долг.
   Элиэль вздрогнула.
   - А Владычица?
   - То же самое. Предлагать  свое  тело  мужчине  за  деньги  -  страшное
преступление. Но отдаваться мужчине, принося жертву Владычице,  если  есть
на то воля ее, - таинство, и оно драгоценно. Покорность - все.
   Монахиня отвела взгляд выцветших серых глаз от Элиэль и  посмотрела  на
луг, по которому разгуливал ветер.
   - Я никогда не возлежала с мужчиной. Я никогда никого не  убивала.  Это
не делает меня лучше тех, кто совершает это в священном служении.  Я  дала
обет служить другой богине другими средствами, вот и все.
   Отряд  вооруженных  горожан,  закончив  муштру,  прошагал  мимо  них  к
воротам. Все бросали косые взгляды на странную собеседницу Элиэль,  и  она
обратила внимание на то, что никто так и не  приблизился  к  ним.  Похоже,
люди избегали дочери Ирепит -  не  так,  конечно,  как  Жнеца,  но  Элиэль
почему-то вспомнила тревогу, отразившуюся на лице Утиам при встрече с этой
дряхлой каргой.
   - Какой богине? Ирепит? А разве она не аватара Девы?
   - Разумеется, Астина в ее обличье - богиня покаяния. Суровая богиня! Не
столь суровая, как Урсула, ипостась справедливости, но...
   - А зачем тебе меч, если ты не пользуешься им?
   Старуха улыбнулась счастливой отвратительной улыбкой.
   - Затем, что такова воля святой Ирепит.  Это  память  и  бремя,  бремя,
которое я несу с радостью.
   - Память о чем?
   - Память о смертности и покорности. - Она ткнула костлявым указательным
пальцем в правый башмак Элиэль с двухдюймовой подошвой.  -  Ты  ведь  тоже
несешь бремя, дитя мое.
   - Не по своей воле! - Элиэль разозлилась, почувствовав, что краснеет.
   - Но, возможно, у богов были причины возложить его на тебя.
   Обсуждать чужие физические недостатки - очень невежливо. Это совсем  не
то же, что, скажем, меч.
   - Меч - очень дорогой. Что, если  кто-нибудь  пригрозится  убить  тебя,
если ты не отдашь ему его?
   Монахиня пожала узкими плечами:
   - Я откажу ему, и он меня убьет. А если он отнимет его  силой,  оставив
мне жизнь, - придется убить себя во искупление  того  зла,  что  он  может
когда-нибудь сотворить этим мечом. Я же сказала - это бремя!
   - И тебе вообще не дозволено пользоваться мечом?
   - Только во время обряда. Некоторые сестры умерли от холода,  чтобы  не
осквернить свои мечи рубкой дров для костра.
   - Хорошо, - не отставала Элиэль. - Ты говорила,  что  все  имеет  цель.
Цель меча - убивать людей, это же ясно.
   - О, я никогда не говорила, что этот меч не убивал  людей!  -  Монахиня
нежно погладила эфес. - Он принадлежит моему ордену с давних пор, так что,
полагаю, он принес смерть многим.
   Нет, в этом решительно не было никакого  смысла.  Эта  женщина  так  же
безумна, как старый жрец, впервые упомянувший о ней. Должно быть, эти двое
как-то связаны. Чувствуя себя очень неловко, Элиэль поднялась на ноги.
   - Терпеть без жалоб, подчиняться без вопросов, - произнесла сестра  Ан,
словно не замечая, что Элиэль собирается  уходить,  -  вот,  для  чего  мы
живем. В "Книге Шаджи" говорится, как святой  Пет'р,  имевший  власть  над
таргианцами десять лет и семь...
   - Зачем ты идешь в Сусс?
   Монахиня вздохнула:
   - Пьеса написана давным-давно. По твоему определению, это трагедия, ибо
в ней действуют боги. В ней участвует и  мой  орден.  Я  полагала...  Меня
сочли самой подходящей... кем не жалко пожертвовать.
   - А я? Тебе известно мое имя!
   - Твоя роль тоже написана.
   - И что это за роль?
   Сестра Ан растерянно посмотрела на свою юную  дерзкую  собеседницу.  По
щекам ее текли слезы.
   - Сколько вопросов! В Синем Писании, в "Книге Элайет", мы  читаем:  "Не
спрашивай, чтобы не получить ответа, который расстроит тебя; не ищи, чтобы
не потерять, постучи, и тебе отворят дверь, за которой тебя ждет беда".
   Безумна, как пьяная летучая мышь!
   - Я действительно должна идти, - царственно  сказала  Элиэль.  -  Дела,
сама понимаешь. Желаю тебе раздобыть  одежды  потеплее.  А  теперь,  молю,
прости меня.
   Элиэль зашагала прочь. Она почти ожидала услышать приказ  остаться,  но
приказа не последовало.



        11

   Воскресенье прошло мимо Эдварда Экзетера. Время от времени боль в  ноге
выводила его из забытья. Он открывал глаза, видел паутину растяжек и белый
кокон повязок и понимал, что не может пошевелиться. Голова  раскалывалась.
Он терял сознание, а потом снова приходил в себя.  Иногда  он,  забывшись,
пытался повернуться в постели, и тогда нога напоминала о  себе.  Время  от
времени подходили  сиделки  и  заговаривали  с  ним.  При  возможности  он
выдавливал несколько слов в ответ, и они уходили, удовлетворенные.  Иногда
они совали ему под язык градусник и сердились, если  он  засыпал  и  ронял
его. Ну и возня с судном... в общем, это тоже не радовало.
   Часто мир наполнялся бесшумной музыкой - иногда она грохотала, как ария
Пуччини, иногда это была просто забавная песенка, но слов он не слышал.
   Раз или два он обращал внимание на унылые  коричневые  стены  и  запахи
карболки и эфира. Из этого он делал вывод, что находится, должно  быть,  в
больнице и за ним ухаживают, так что он может спокойно отключиться  снова.
В другие пробуждения  ему  казалось,  что  он  все  еще  в  Париже,  и  он
удивлялся, какие у дядюшки Смедли жесткие кровати. Один  раз  он  вспомнил
боль, хлещущую кровь и расплакался. Кто-то пришел, воткнул в него иглу,  и
музыка заиграла снова.


   Чей-то знакомый голос издалека позвал его. Веки казались тяжелыми,  как
крышка гроба, но он заставил себя поднять их и увидел Алису.
   - Я умер, да? - Язык слишком  распух,  а  губы  казались  застывшими  и
непослушными.
   - Не совсем.
   - Тогда почему я вижу ангелов?
   Она сжала его руку.
   - Как ты себя чувствуешь?
   - Не так хорошо, как привык.
   - Говорят, завтра будет полегче.
   Он поморгал в попытке заставить глаза слушаться его. На потолке  горела
электрическая лампочка.
   - Который час?
   - Вечер. Воскресный  вечер.  Ты  сильно  ударился  головой.  Я  сказала
врачам, что там у  тебя  не  так  уж  много  мозгов  -  пусть  не  слишком
беспокоятся.
   Он попробовал выговорить:  "Скажи  мне,  что  любишь  меня,  и  я  умру
спокойно". Он не был уверен, что это ему  удалось.  Позже  его  разбудили,
чтобы растереть спину, но Алиса уже ушла.



        12

   Элиэль бесцельно бродила по унылым, серым городским улицам до тех  пор,
пока ноги не принесли ее к храму. Храм Оис был, несомненно, самым  высоким
зданием в городе, но, увы, не менее уродливым, чем все  остальные.  Ей  не
хотелось идти туда!  Старая  сестра  Ан  могла  сколько  угодно  описывать
происходящее там как великое и священное жертвоприношение, но  Элиэль  все
же чувствовала, что так не должно быть, и тем более не хотела смотреть  на
позор своих друзей.
   Потом девочка вспомнила про серебро в кармане. Она оставалась последней
в труппе, кто не совершил сегодня никакого  приношения,  если  не  считать
половины пирога для монахини. Элиэль решила, что пойдет в молельню Тиона и
принесет ему в дар часть денег. Если старый жрец еще там, она успокоит его
- скажет, что опасность ей вовсе не грозит и что Жнец покинул город.
   Но почему именно к Юноше? Почему бы ей не зайти во  все  молельни?  Она
может просить у Прародителя спокойствия, у  Девы  -  справедливости,  а  у
Мужчины - храбрости. Она попросит их всех замолвить за нее словечко  перед
Владычицей.
   Элиэль повернула на улочку за храмом. Теперь здесь было  полно  народа:
нарсианские троглодиты спешили во все стороны. Она часто  бывала  на  этой
улице, так что знала: первая молельня от угла - Висека. В нее  Элиэль  еще
ни разу не заходила. Величественная входная арка была, должно быть, раньше
белой, но краска давно уже облупилась и потемнела, и на  сером  фоне  едва
выделялось солнце - символ Отца и Матери богов. Девочка  смело  шагнула  в
маленький  полутемный  дворик,  поросший  тенистыми  деревьями.   Потолком
молельни служили черные ветви и серое небо, стены поросли мхом. В  воздухе
стоял слабый аромат благовоний. Кроме нее самой, во дворике никого не было
видно.
   Грубое изваяние Отца напротив входа  было  покрыто  птичьим  пометом  и
хлопьями облупившейся белой краски. На Элиэль  смотрел  высокий  бородатый
мужчина в короне и длинной мантии.  Корявая  нарсианская  надпись  заросла
мхом, но у бога были только один глаз и одно ухо, что означало: это  Чиол,
бог судьбы. Элиэль очень надеялась, что  это  единственное  ухо  повернуто
сейчас к ней. У Чиола был очень красивый храм в  Джоале.  Она  видела  его
только издали - до сих пор у нее не возникало проблем с судьбой.
   Элиэль  преклонила  колени  перед  статуей.  Для  молитвы   Всеведущему
полагалось носить на себе  хоть  что-то  белое.  Ну  что  ж,  подбивку  ее
шерстяного плаща можно считать почти белой, так что  сойдет.  Она  выудила
две монетки из тех, что дал ей  Драконоторговец.  Достоинство  их  она  не
могла разглядеть в полумраке.
   На плите  перед  статуей  лежали  приношения:  несколько  медяков,  две
жестянки, бутыль, холодная гусиная нога, по которой  ползали  мухи,  моток
шерсти, нитка бус - должно быть, самая ценная  для  кого-то  вещь.  Элиэль
подавила соблазн  открыть  жестянки  и  понюхать,  что  там,  внутри.  Она
положила свои монетки рядом с ними.
   Склонив голову, Элиэль прочла молитву из Белого Писания:
   - Отец Богов, Матерь Смертных, Дарующий  Истину,  дай  нам  утешение  в
невзгодах наших и прости нам грехи наши!
   Это как раз то, что нам сейчас нужно, подумала  она,  и  на  минуту  ей
стало полегче. Неожиданно легче - впрочем, она ведь никогда не  предлагала
богу серебра. Первая благодарственная молитва, которая пришла ей в голову,
оказалась из Синего Писания, но это ничего не значила.
   Девчушка радостно вышла на улицу, и в лицо ей ударил снежный вихрь.


   Белые хлопья плясали по улицам,  прилипая  к  прохожим.  Она  почти  не
видела,  куда  идет.  Поплотнее  запахнув  ворот,  девочка   брела   между
спешившими куда-то людьми, между повозками и фургонами. Высокая стена  все
тянулась, прерываемая только негостеприимного  вида  дверями.  Над  стеной
кое-где выглядывали верхушки деревьев: судя по  всему,  там  были  частные
сады.  Следующая  молельня  посвящалась  аватаре  Карзона,  Крак'ту,  богу
землетрясений. Раньше она редко  молилась  Мужу,  и  уж  точно  никогда  -
Крак'ту. С землетрясениями у нее было не больше проблем, чем с судьбой.
   День клонился к вечеру. Элиэль замерзла и устала. Бедро болело.  Моргая
от летевшего в глаза снега, она  увидела  знакомую  фигуру,  идущую  в  ее
сторону. Кто угодно узнал бы Дольма Актера даже на расстоянии - по росту и
походке чуть вразвалку. Будь все как обычно,  она  бросилась  бы  к  нему.
Дольм был веселый,  разговорчивый,  почти  такой  же  высокий,  как  Тронг
Импресарио, но гораздо моложе, но зато он обладал  замечательным  голосом.
Двигался он, правда, неважно, и  жестам  его  недоставало  изящества.  Она
помнила еще, как он был достаточно молод, чтобы играть  Юношу.  Теперь  он
изображал Мужа в трагедиях, любовников или воинов - в комедиях.
   Сегодня Дольм вряд ли будет весел - сегодня Ама приносит себя в  жертву
богине Оис. Наверное, Дольм тоже совершает паломничество по всем молельням
Нарша. В эту минуту он, как и  Элиэль,  направлялся  к  молельне  Карзона.
Элиэль не хотелось, чтобы Дольм слышал ее молитву.
   Но и она не считала себя настолько испорченной, чтобы подслушивать его.
А уж сделать это проще простого!  Элиэль  отступила  за  стоявший  у  арки
фургон, чтобы пропустить Дольма. Когда Дольм подошел ближе, ей показалось,
что он ведет себя как-то странно - вроде бы таится. Он прошел  мимо,  даже
не заметив ее. Он не вошел в молельню!
   Любопытство - грех, учила Амбрия Импресарио.
   Любопытство - большой талант, говорил Т'лин Драконоторговец.
   В конце концов Элиэль решила,  что  ее  догадка  верна  -  Дольм  Актер
таится. Она вышла из-за повозки и пошла следом за ним, стараясь  держаться
за громыхающим по мостовой фургоном. Он шел быстрее, чем волочившие фургон
яки, но каждые несколько минут останавливался и оглядывался.
   Дольм Актер был высок, а она мала ростом. И куда более  незаметна,  чем
он. А уж превратиться в невидимку? В такую пургу? Что может быть легче!
   Возможно, он направляется в молельню Чиола. Но с чего тогда  делать  из
этого тайну?
   И вдруг, совершенно неожиданно, Дольм  исчез.  Элиэль  успела  заметить
закрывающуюся дверь и в досаде топнула ногой.
   Любопытство ее разгорелось с новой силой. Подобно  ей,  Дольм  бывал  в
Нарше раз о год и не задерживался дольше чем на несколько дней, и  все  же
он явно знал, какая именно дверь ему нужна. Это  была  даже  не  дверь,  а
глухой деревянный щит на гладкой каменной стене без  имени  и  знака.  Да,
наверняка он бывал здесь раньше! Ограда слишком высока,  чтобы  перелезать
через нее. Из-за стены виднелись ветки деревьев, значит, за оградой - сад.
Должно быть, это потайной ход в храм, а может, просто сад  вроде  молельни
Чиола.
   Еще один сад, соседний с молельней Чиола!
   Не задерживаясь, Элиэль нырнула под некогда  белую  арку  в  полутемный
дворик. Там до сих пор никого не было. Не успев даже попросить прощения  у
бога, она поспешила к боковой стене. Проклиная неуклюжий башмак, и тяжелый
марсианский плащ, девочка залезла на дерево и заглянула через стену.
   Под  ней  раскинулся  сад  побольше,  окруженный  такими  же  замшелыми
стенами, заросший старыми деревьями  и  густыми  кустами.  На  всем  лежал
отпечаток запустения, словно сюда никто не  заходил.  Это  была  еще  одна
молельня. Но Элиэль никогда не слышала о тайных  святилищах.  Несмотря  на
круживший в воздухе снег, она хорошо видела статую бога у  противоположной
стены.
   Фигура была совсем как живая - у Элиэль  даже  дух  захватило.  Даже  в
самых больших храмах она не видела изваяния красивее  этого.  Статуя  была
выше человеческого роста, отлитая  из  бронзы,  -  мужчина  в  набедренной
повязке. Юношу обыкновенно изображали нагим, а Карзона - полностью одетым,
но это, судя по  всему,  был  Мужчина  -  крепко  сложенный,  мускулистый,
зрелый. Кроме того, в одной руке он держал череп,  а  в  другой  -  молот.
Бронза позеленела от непогоды, а как известно,  зеленый  -  цвет  Карзона,
Мужа. Он стоял в  окружении  лопаты,  косы,  пастушьего  посоха  и  прочих
атрибутов различных его аватар. Все они тоже были отлиты  из  позеленевшей
бронзы - все, кроме меча, красного от ржавчины. Во всяком  случае,  Элиэль
надеялась, что от ржавчины.
   Да, это не какой-то мелкий местный бог. Это должен быть сам Карзон, бог
созидания и разрушения. Она никогда не бывала в его храме - он находился в
Тарге. Выходит, у Мужа в Нарше две  молельни  -  одна  открытая,  молельня
Крак'та, и одна частная, его собственная. Вот странно!
   Потом  Элиэль  увидела  Дольма.  Он  сидел  на  земле  прямо  под  ней,
обнаженный до пояса. На ее глазах  он  стянул  чулки  и  встал,  оставшись
только в черной набедренной повязке. Он дрожал от холода  -  снег  ложился
ему на плечи и на заметное пятно лысины на макушке. Дольм снял с себя все,
кроме этого одноцветного одеяния - значит, он собирается совершить ритуал,
посвященный только одному богу. Черный цвет - цвет Зэца  Карзона,  аватары
Мужа как бога смерти.
   Элиэль хотелось бежать, но проклятое любопытство словно приморозило  ее
к ветке. С одной стороны, даже если Дольм  посмотрит  вверх,  он  вряд  ли
увидит в листве ее лицо. С другой - тот, кто подглядывает  чужие  ритуалы,
может нарваться на серьезные неприятности. Неприятности от кого - от Зэца?
   А что Дольм?
   Дольм Актер, ее друг?
   Пиол Поэт никогда не ест рыбы. Амбрия принадлежит  к  какой-то  женской
секте, о которой никогда не говорит. Она уже таскает с собой  на  собрания
Утиам, когда им  удается  выкроить  время.  Элиэль  подслушала  как-то  их
разговор, но поняла только, что это имеет какое-то  отношение  к  Эмбер'л,
богине драмы, аватаре Тиона, у которой  главный  храм  в  Юрге.  Возможно,
многие поклоняются какому-то особому богу или богине.  С  двенадцатилетней
девочкой редко говорят о таких сокровенных вещах.
   Ах, Дольм!
   Солдаты всегда носят черное. Да и многие другие тоже - но актер? Актер,
поклоняющийся Зэцу?
   Не веря  своим  глазам,  она  смотрела  на  то,  как  этот  долговязый,
костлявый человек шагнул вперед, остановился перед божеством и поднял руки
в безмолвной мольбе. Он был почти одного роста с изваянием. Затем он начал
петь на каком-то незнакомом таргианском диалекте.
   Ритуал оказался сложным. Дольм несколько раз повернулся на  месте  -  у
него была исключительно волосатая грудь.  Потом  упал  на  колени,  припав
лицом к земле, одним прыжком вскочил  на  ноги,  широко  расставив  их,  и
пропел  еще  несколько  слов.  Он  наклонялся,  касаясь   руками   носков,
откидывался,  выпрямлялся,  кланялся  -  все   в   тщательно   соблюдаемой
последовательности, мягко напевая своим звучным актерским  голосом.  Затем
Дольм упал на четвереньки и трижды пролаял собакой. И завершил он все это,
распростершись ниц у основания статуи. Элиэль вздрогнула при одной мысли о
холодных, мокрых камнях.
   Дольм Актер поднялся на ноги и левой рукой взялся за меч  -  тот  легко
отделился от  постамента.  Он  пропел  еще  заклинание,  поцеловал  ржавый
клинок, вытянул вперед правую руку и положил ее  у  ног  божества  ладонью
вверх. В первый раз его голос дрогнул.  Казалось,  он  заколебался.  Потом
Дольм взмахнул мечом и опустил  его  на  запястье  так,  словно  собирался
отсечь кисть.
   Вскрикнув, он уронил меч.  Из  рассеченных  артерий  фонтаном  брызнула
кровь.
   У Элиэль волосы встали дыбом - по крайней мере ей так показалось.
   Придерживая правую - раненую - руку левой, Дольм поднял ее  так,  чтобы
красный фонтан лился ему на  голову.  Раненая  кисть  висела  безжизненной
плетью.
   Эта непристойность разрушила чары, приковывавшие девочку к дереву.  Это
ненормальная молитва! Это не кучка болтливых теток, шепчущих  свои  тайные
просьбы богам, - это какое-то  тайное  колдовство.  Ей  ничего  не  стоило
укрыться от Дольма Актера, но она никуда не спрячется от бога смерти, если
тот сам явится за ней.
   Стуча зубами  от  страха,  она  скользнула  вниз,  упала  на  усыпанную
прошлогодней листвой землю, вскочила на ноги и бросилась бежать.




        АКТ ВТОРОЙ. МИСТЕРИЯ


        13

   "Нью-Отель" в Грейфрайерз представлял собой  мрачноватое  викторианское
здание из красного кирпича недалеко от Хай-стрит, с одной стороны которого
размещались "Робинсон и Сын, Ткани", а с другой - "Братья Уимпол, Аптека".
Цены здесь были вполне сносные - четыре шиллинга шесть пенсов за постель и
завтрак. Гостиница находилась недалеко от  станции,  за  что  пользовалась
заслуженной популярностью у  приезжающих  коммивояжеров.  Однако  в  сезон
банковских отпусков,  да  еще  в  выходной  здесь  царила  тишина,  как  в
замурованной гробнице. Никто не собрался в гостиной поиграть в бридж, и  у
дверей в коридоре было выставлено всего несколько пар ботинок.
   Вестибюль был темным, но все еще душным  после  дневного  жара.  Вечные
ароматы праздной болтовни и сигарного  дыма  въелись  в  чахлые  фикусы  в
кадках меж окон и в выстроившиеся  по  обе  стороны  от  холодного  камина
кожаные диваны. Стены и деревянная мебель приобрели одинаковую уныло-бурую
окраску; затейливый штукатурный потолок потемнел  до  цвета  спитого  чая.
Пока вращающаяся дверь со скрипом  останавливалась  за  ее  спиной,  Алиса
Прескотт мысленно готовила себя  к  нескольким  утомительным  часам  скуки
перед сном. В номере наверняка жарко. Окно выходило на маневровые пути.  К
тому же к югу от Хамбера не найти другой такой неровной кровати.
   Конечно, занудные западные графства никак нельзя сравнить с невыносимым
Лондоном, но... Ей не терпелось добраться до своего номера и скинуть  хоть
часть одежды. В Африке жара  сильнее,  но  в  колониях  от  женщины  и  не
требуется  таскать  на  себе  такие  вздорные   произведения   портняжного
искусства, как нижние юбки из китайского шелка, бумажные нижние рубашки до
колен или широкие шелковые пояса. А если и  требуется,  то  уж  во  всяком
случае ее не заставили бы ходить в таком виде всю вторую половину  дня  по
провинциальному городку.
   А эту шляпу с плюмажем она сорвет с себя в первую очередь.
   В воскресные вечера в Грейфрайерз только и  развлечений,  что  вечерняя
служба в соборе  Святого  Михаила.  Впрочем,  сегодня  в  городском  парке
состоялся импровизированный митинг, вызвавший некоторое оживление  местных
жителей. Несколько раз восславили мистера Эсквита, храни  его  Господь,  а
кайзера заклеймили позором. Мэр произнес  несколько  слов  об  Империи,  В
Пределах Которой Солнце Не Заходит, и  об  Англии,  Ожидающей  От  Каждого
Мужчины Исполнения Священного Долга.  Наспех  собранный  оркестр  исполнил
несколько военных маршей. Все хором пропели  "Страну  надежд  и  славы"  и
"Боже, храни Короля", вслед за чем  толпа  тихо  рассосалась  сама  собой,
словно горожане стеснялись прилюдного проявления эмоций.
   Алиса подошла  к  конторке  забрать  ключ  от  номера.  Ее  ячейка  для
корреспонденции была пуста, и это уже было хорошо, ибо только в больнице и
полиции знали, где она остановилась.
   Алиса надеялась, что Д'Арси нашел записку, которую она оставила  ему  в
гостиной, - порой он бывал поразительно бестолков и  слеп  как  крот.  Она
часто поддразнивала его этим. Под подушкой она  оставила  другую  записку:
"Прочитай записку на камине". Интересно, чем он занимался этим утром,  без
нее? Может быть, даже в церковь  пошел!  Надо  будет  завтра  послать  ему
телеграмму. Если только Эдварду не станет  хуже,  она  завтра  вернется  в
Лондон.
   Клерка нигде не было видно. Прежде чем Алиса успела  поднять  маленький
медный колокольчик, благоразумно  оставленный  на  конторке  для  подобных
случаев, из дальнего конца вестибюля ее окликнули:
   - Мисс Прескотт?
   Она вздрогнула и обернулась.
   Должно быть, он сидел в угловом кресле и только теперь встал.  Крупный,
осанистый мужчина, одетый,  как  банкир,  в  лучший  воскресный  костюм  -
жилетка и золотая цепочка от часов.
   - Да.
   Он поклонился и не спеша подошел к  ней,  держа  в  руке  котелок.  Его
волосы начинали редеть, кончики седеющих усов вздергивались вверх,  как  у
кайзера.
   - Инспектор Лизердейл, полицейское управление графства, мисс  Прескотт.
Разрешите побеседовать с вами?
   Алиса отпустила колокольчик. Ее сердце вело себя возмутительно.
   - Конечно, инспектор. Надеюсь, хоть вы объясните мне, что произошло.  Я
справлялась в полиции, но офицер там оказался на редкость необщительным.
   Полицейский кивнул, словно ничего другого и не ожидал. Он сделал жест в
сторону массивных диванов у камина:
   - Простите, мэм, в гостиной сидят  несколько  джентльменов.  Здесь  нам
никто не помешает.
   Она подошла к камину первой и осторожно уселась на край  дивана,  держа
спину прямо, как ствол мушкета.  Подушка  продавилась  настолько,  что  ей
пришлось неудобно скособочить колени. Она прислонила зонтик к подлокотнику
и стянула перчатки. Лизердейл с бережливостью, присущей  среднему  классу,
поддернул штанины на коленях и лишь затем утонул в диване рядом с ней.  Он
достал из кармана блокнот и автоматическую ручку.
   Инспектор  казался  возмутительно  спокойным.  Алиса  же  ощущала  себя
уголовником, застигнутым врасплох. Господи, что за глупость! Милый дядюшка
Роланд счел бы ее чувство вины  вполне  уместным,  знай  он  его  причину.
Разумеется, он не мог знать этого, но отсутствие доказательств не  значило
для него ровным счетом ничего. Он уверился в порочности  племянницы  сразу
же, как только она от него уехала. А это было задолго до ее  знакомства  с
Д'Арси. И аморальность не относится к уголовно наказуемым деяниям.  Просто
так она себя ощущала - минуту, не больше.
   - Ну, инспектор! Я понимаю,  что...  -  Она  постаралась,  чтобы  голос
звучал уверенно.
   - Будьте добры, ваше полное имя, мэм. Для протокола.
   Он перехватил инициативу так решительно, что Алиса хранила почтительное
молчание все время, пока он записывал каждый  ее  ответ.  Какое  отношение
имеет ее возраст к происшествию с Эдвардом? Или ее адрес? Или то, что  она
родилась в Индии, выросла в Британской Восточной  Африке,  живет  на  свои
средства, дает уроки игры на фортепьяно?
   - Эдвард Джордж Экзетер приходится вам двоюродным братом?
   - Да. Он к тому же серьезно ранен, инспектор. Мне сказали, что он  упал
с какой-то лестницы, но я не поняла...
   Инспектор бросил на нее взгляд -  холодный  и  пронизывающий,  как  тот
айсберг, что потопил "Титаник".
   - Мы пока не знаем, каким образом он упал с  лестницы,  мисс  Прескотт.
Это относится к тем вещам, которые нам хотелось бы прояснить.  Как  только
он придет в  себя  настолько,  что  сможет  отвечать  на  вопросы,  мы  их
обязательно ему зададим.
   - Вы хотите сказать, это не несчастный случай?
   - То, что произошло  с  Экзетером,  может  быть,  а  может  и  не  быть
несчастным случаем.  Второй  молодой  человек,  вовлеченный  в  это  дело,
зарезан. В тот момент там, похоже, никого больше не было.  Так  что,  хотя
вашему  кузену  до  сих  пор  не  предъявлено  обвинения,   он   очевидный
подозреваемый в убийстве.
   Последовавшее  молчание  оглушило  ее,  как  удар  колокола  прямо  над
головой. Зарезан? Убийство? Эдвард?  Она,  как  рыба,  молча  открывала  и
закрывала рот.
   Инспектор продолжал задавать вопросы. Алиса не слышала вопросов,  но  -
странное дело - слышала свой голос, когда давала ответы.
   - Все, что могу, чтобы помочь... села на первый  же  поезд...  экономка
моего дяди послала мне телеграмму... с Эдвардом? Хорошие, очень хорошие...
скорее как между братом и сестрой...
   Нет, в это невозможно поверить!  Эдвард  не  способен  убить  человека!
Убийство - это что-то, что может случиться в трущобах Лаймхауза.  Убийство
- это Джек-Потрошитель или доктор Криппен, только не Эдвард! Это  какая-то
чудовищная ошибка.
   Должно быть, она произнесла это вслух, поскольку инспектор сочувственно
кивнул.
   - Я понимаю, что вы должны чувствовать. - Он вдруг показался ей  добрее
и ближе. - Между нами, я склоняюсь к тому, чтобы согласиться с вами,  мисс
Прескотт.  Ваш  кузен  производит  впечатление  многообещающего   молодого
человека - о нем хорошо отзываются, он из хорошей семьи...
   Она не помнила, как начала рассказывать инспектору все об их семье и  о
себе самой.
   - ...остальные сахибы  бежали  из  города  сразу  же,  как  разразилась
холера. Правда,  мои  родители  были  врачами...  отослали  меня,  а  сами
остались... я совсем  не  помню  их...  у  матери  было  два  брата.  Меня
отправили в Кению на почтовом пароходе, словно посылку. Дядя Камерон, тетя
Рона... как родные отец и мать...
   Она  рассказывала  об  Африке,  о  детстве...  с  чего  это   полисмену
интересоваться этим? А он все чиркал что-то  в  своем  блокноте,  стараясь
поспевать за ее рассказом.
   - И когда вы точно вернулись в Англию?
   - В тысяча девятьсот шестом. Эдвард последовал за мной в восьмом, когда
ему исполнилось двенадцать.
   - Вы не живете сейчас у своего дяди?
   - Я совершеннолетняя, инспектор.
   -  Но  вы  уже  некоторое  время  живете  одна?  -  спросил  инспектор,
внимательно наблюдая за ней из-под кустистых седых бровей.
   Алиса сделала глубокий вдох. Она хорошо знала, что говорят об  одинокой
женщине. То, что теперь это соответствовало  действительности,  не  делало
подобные толки более справедливыми. О ней так же бы судачили,  не  встреть
она Д'Арси. А до Д'Арси никого и не было.
   - Дядя Роланд - не самый легкий человек для общения.
   - Ваш кузен тоже придерживается этой точки зрения?
   Пожалуй,  не  стоит  повторять  слова  Эдварда  о  святоше  Роли.  Хотя
постепенно они начинали казаться ей пугающе точными.
   - Их отношения достаточно прохладны с обеих сторон. Поначалу все было в
порядке, но после смерти тети Гризельды мой дядя  сделался...  ну,  скажем
так, тяжелым в общении.
   Инспектор задумчиво кивнул и с минуту смотрел в свой блокнот. За  окном
цокали копыта и скрипели колеса.
   - Экзетер редко оставался у дяди, даже во время каникул?
   - Мой дядя часто уезжает.  Он...  Он  не  доверяет  молодым  людям.  Он
предпочитал не оставлять нас на попечении слуг. Мне повезло больше.  После
смерти моего отца остались две незамужние тетки. Я обычно проводила лето у
них в Борнмуте. - Обе старшие мисс Прескотт без особой охоты  принимали  у
себя внучатую племянницу. Чего уж говорить  о  подростке,  к  тому  же  не
состоявшем с ними в близком родстве?
   - Значит, он жил в Фэллоу круглый год?
   - Не совсем. Его часто приглашали к себе на каникулы друзья.  Несколько
раз он проводил лето на континенте -  во  Франции  и  в  Германии:  жил  в
семьях, чтобы освоить язык. Школа устраивает такие поездки.
   Чем больше она расскажет об Эдварде,  тем  лучше,  верно?  Так  полиция
быстрее увидит, насколько абсурдно подозревать его в чем-то.
   - Знаете, инспектор, я не верю, чтобы Эдвард солгал хоть раз  в  жизни.
Он...
   Полицейский улыбнулся своей отеческой улыбкой.
   - Ваша семья,  похоже,  была  очень  предана  империи,  мисс  Прескотт.
Позвольте мне проверить,  все  ли  я  записал  правильно.  Мистер  Камерон
Экзетер,  отец  Эдварда,  служил  администратором  округа   в   Британской
Восточной Африке. Доктор Роланд Экзетер был миссионером на островах Тихого
океана, работая на миссионерское общество "Светоч", директором которого  в
настоящее время является. Ваша мать,  миссис  Милдред  Прескотт,  работала
врачом в Индии?
   Алиса рассмеялась - в первый раз за все время.
   - Боюсь, это можно назвать по-другому: искупление вины. Мой прадед  был
набобом, составившим себе состояние в Индии. Грабеж,  как  назвал  бы  это
Эдвард.
   Лизердейл сделал еще пометку.
   - Значит, в вашей семье еще имеются какие-то деньги?
   - Кое-что осталось, инспектор. Нашу семью можно назвать состоятельной.
   Правда, в последнее время Алиса все  более  склонялась  к  тому,  чтобы
согласиться с Эдвардом - святоша Роли  перекачал  все  их  деньги  в  свое
ненаглядное миссионерское общество. Во всяком случае, она до  сих  пор  не
видела ни пенни из положенного ей наследства. Но  зачем  выносить  сор  из
избы? Разве это поможет следствию? Да и поможет  ли  ему  вся  история  их
семьи?
   Похоже, полицейский так не считал.  Правда  ли,  что  он  хочет  помочь
Эдварду, или старается заманить ее в западню? Но  что  она  может  сказать
такого, что повредит брату? Ничего!
   - Ваш дядя, преподобный Роланд Экзетер, пожилой человек?
   - Да, ему уже за семьдесят.
   - Точнее, семьдесят два, - простодушно  поправил  ее  Лизердейл.  -  Он
родился в тысяча восемьсот сорок втором. А ваша мать?
   - Дайте подумать, - ответила Алиса, ощущая странную неуверенность. - Ей
было тридцать восемь, когда я родилась. Не могу сказать, почему  я  и  это
запомнила.
   Лизердейл заскрипел пером.
   - Выходит, в пятьдесят пятом или пятьдесят шестом.  А  Роланд  в  сорок
втором. А Камерон?
   - Не знаю. Поймите, я ни разу не видела их с тех  пор,  как  уехала  из
Африки. Но он, должно быть, намного моложе.
   Кустистые брови озадаченно приподнялись.
   - Если верить "Кто есть кто", ваш дядя Роланд был вторым сыном, то есть
Камерон - старший ребенок в семье.
   Алиса улыбнулась и покачала головой.
   - Я совершенно уверена в  том,  что  это  не  так!  Я  еще  помню,  как
удивилась, впервые увидев дядю Роланда. Он  показался  мне  таким  старым.
Это, должно быть, опечатка.
   - Возможно... - Инспектор решил сменить тему. - Вам не кажется странным
то, что ваши приемные родители никогда не приезжали в отпуск в Метрополию?
Администраторам округов  обыкновенно  предоставляется  отпуск  каждые  два
года, разве не так?
   - Не знаю. Да, кажется, так. Но ведь Ньягата так далеко. А в те дни она
казалась еще дальше. Это, впрочем,  не  самая  убедительная  причина.  Все
колонии далеко.
   - Ваш кузен Эдвард. Неделю назад он  направлялся  на  Крит.  Когда  ему
пришлось поменять планы... когда он вернулся в Англию - почему он поехал в
Грейфрайерз?
   - Не могу сказать точно.
   - Он не связывался с вами?
   Алиса покачала головой.
   - Он послал мне открытку проездом через Лондон. Видите ли, я не значусь
в телефонной книге. Он написал только, что поездку пришлось отменить и что
он собирается сюда, пожить у генерала и миссис Боджли.
   - Он не хотел останавливаться у  дяди,  -  сказал  Лизердейл.  -  Тогда
почему не у вас?
   Алиса почувствовала,  что  краснеет,  но  решила  не  обращать  на  это
внимания.
   - Я не могла бы пустить его к себе!
   - Но почему?
   Ее щеки запылали еще сильнее.
   - Право же, инспектор! Если почтенные дамы, нанимающие  меня,  услышат,
что кто-то видел молодого человека, выходящего из моей квартиры, они  меня
не пустят больше на порог! Они меня  к  своим  пианино  не  подпустят,  не
говоря уже про детей!
   Это было истинной правдой, но не настоящей причиной. Что,  если  Эдвард
наткнулся бы на какую-нибудь вещь Д'Арси? Ночную рубашку, например? Эдвард
ведь романтик - это бы убило его.
   - Но вы в хороших отношениях?
   - О да! Я ведь говорила вам, я люблю его как брата.
   - А каковы его чувства к вам?
   Алиса отвернулась и посмотрела на пустой камин.
   - Почему бы вам не задать этот вопрос ему, инспектор?
   - Убийство не оставляет места для интимных тайн, мисс Прескотт.
   Она в ужасе повернулась к инспектору:
   - Боже правый! Уж не хотите ли вы сказать,  что  я  окажусь  теперь  на
растерзании у  желтой  прессы?  "Светские  новости"?  -  Стоит  репортерам
унюхать скандал, тем более связанный с убийством,  и  пристегнуть  к  нему
Д'Арси, и на его карьере можно будет  ставить  крест.  Его  жена  -  такая
мстительная сучка!
   Лизердейл пожал плечами:
   - В обычное время я бы ответил утвердительно. Полагаю, что на этот  раз
кайзер оказывает вам добрую услугу.
   - Ну что ж, спасибо и на этом.
   - Так вы ответите на мой вопрос, мэм?
   - Мой кузен верит, что влюблен в меня.
   - Верит?
   Она снова отвернулась к камину.
   - Эдвард вел очень строгую жизнь, во многих  отношениях  -  чрезвычайно
замкнутую. В последний раз  он  видел  своих  родителей,  когда  ему  было
двенадцать лет.  Они  погибли  при  ужасных  обстоятельствах  четыре  года
спустя. Я была единственным человеком, к которому он мог обратиться. Я  на
три года старше, а это очень много в таком возрасте. Некоторые его  письма
были просто душераздирающими! И как раз тогда, когда боль начала  стихать,
комиссия по расследованию трагедии в Ньягате втоптала  в  грязь  репутацию
Камерона. Для Эдварда это было равносильно прогулке по Аду.
   Она заставила себя посмотреть полицейскому в глаза.
   - Я фактически единственная девушка, которую он знает!  Неужели  вы  не
понимаете? Эдвард унаследовал кельтский романтизм. Он верит, что влюблен в
меня. Но теперь, когда он  окончил  школу...  через  несколько  месяцев...
когда у него будет шанс познакомиться с другими девушками...
   Вряд ли Эдварду удастся познакомиться с девушками, если  эти  несколько
месяцев он проведет в тюрьме.



        14

   Наверное, единственное, что Амбрия  Импресарио  говорила  хорошего  про
Нарш, - и тут Элиэль была с ней полностью согласна -  это  то,  что  здесь
очень хорошая гостиница. Верно, гостиница была ветхой и не слишком чистой,
зато стояла совсем недалеко от стригальни, где проходили представления.  В
ней было достаточно тесных комнаток, и весной, когда  труппа  приезжала  в
Нарш, почти все они были свободны. Когда они выступали в Нарше, от  Элиэль
не требовалось притворяться по ночам спящей.
   Снег  начинал  заносить  переулки.  Заметно  стемнело.  Элиэль  наконец
добралась до гостиницы, сокрушенно думая о  том,  что  они  могли  бы  уже
находиться в теплом Филоби и готовиться к вечернему представлению.
   Ее еще немного трясло, но никто из страшных богов за ней  вроде  бы  не
гнался. Сам Дольм, возможно, уже истек кровью, если только  бог  не  помог
ему. Так или иначе, он был слишком поглощен  болью,  чтобы  услышать  шум,
произведенный ею при бегстве; к тому же снег еще не покрыл землю, и следов
не осталось.
   Теперь, оправившись от испуга, Элиэль разозлилась. Возможно, ей  стоило
бы пожалеть Дольма, служившего такому ужасному богу, но она его не жалела.
Убивать людей дурно, что бы там ни говорила  сестра  Ан.  Получалось,  что
Дольм всю жизнь обманывал ее.
   Интересно,  подумала  Элиэль,  что  бы  сказал  Т'лин  Драконоторговец,
расскажи она ему  об  этом  безумном  представлении.  Он  бы  ей  поверил.
Рассказать об этом кому-нибудь другому представлялось ей немыслимым.  Даже
если Дольм Актер больше не вернется, труппа не поверит ни одному ее слову.
Она единственная будет знать, что случилось с ним.
   В сумерках гостиница показалась ей  восхитительно  уютной.  Правда,  из
трубы еще не поднимался дым -  жаль,  она  надеялась,  что  остальные  уже
вернулись. Девочка нашла ключ в обычной  трещине  под  ступенями  крыльца.
Дверь вела прямо на большую общую кухню, достаточно просторную и  высокую,
чтобы в ней с комфортом разместилось семейство мамонтов. Другая дверь вела
с кухни в умывальные, деревянная лестница у одной стены - в спальни.
   Элиэль задержалась на мгновение, принюхиваясь  к  застоявшимся  запахам
стряпни и прогорклого масла,  прислушиваясь  к  завыванию  ветра.  Похоже,
кроме нее, в старом доме никого не было. Она решила,  что  сначала  скинет
плащ, расчешет волосы, а уже потом разведет огонь и поставит  греть  воду.
Она смертельно устала за этот долгий день, болело не только  бедро,  но  и
все тело. Только лама смогла  бы  провести  столько  времени  под  тяжелой
шерстью.
   Она поднялась по лесенке, лепившейся к грубой каменной стене. По старой
привычке девочка ступала на края досок. Амбрия всегда обвиняла ее  в  том,
что она ходит крадучись, но на самом деле Элиэль просто терпеть  не  могла
звука своих неровных шагов и поэтому  научилась  ступать  почти  бесшумно.
"Наша госпожа Мышка", как называл ее иногда Гольфрен.
   В иных городах труппе приходилось спать  в  одной  большой  комнате;  в
иных,  например  в  Юрге,  они  останавливались  в  королевских   палатах.
Нарсианская гостиница  находилась  где-то  посередине  между  двумя  этими
крайностями. Она была такой большой и такой пустой в это время  года,  что
Элиэль получала собственную спальню и ей не приходилось делить  комнату  с
Олиммиар. Она прошла длинным коридором, свернула за угол  и  увидела  свой
мешок у двери в комнату Трубача. Судя по всему, его физических  упражнений
хватило только до этого места.
   Нагнувшись поднять мешок, она услышала доносившееся из  комнаты  слабое
пыхтение. Дверь была  приоткрыта,  но  разглядеть  в  щель,  что  является
источником этого звука, Элиэль не удалось.
   Одна из самых замечательных особенностей гостиницы  в  Нарше  -  размер
замочных скважин. Трубач стоял посреди спальни спиной к ней,  раздетый  до
нижнего белья, как недавно Дольм Актер. Только  Клип  вовсе  не  занимался
каким-то колдовским ритуалом. Впрочем, повязка была белой, хотя и не такой
чистой, как полагалось бы. Он держал в каждой руке по кирпичу  и  поднимал
их вверх-вниз, вверх-вниз. Костлявые плечи и спина  блестели  от  пота,  а
звук происходил оттого, что он задыхался. Судя по всему, он был  близок  к
тому, чтобы упасть.
   Боги, да он действительно переживает из-за своих  мускулов!  Может,  он
все-таки поверил ее маленькой  лжи?  Элиэль  унюхала  богатые  возможности
подразнить его - можно, например, упомянуть за обедом  кирпичи  и  невинно
улыбнуться. Ух, да от этого его лицо покраснеет, как один большой прыщ!
   Элиэль, довольная, подняла свой мешок и крадучись двинулась  дальше  по
коридору. Тут она наткнулась еще на  одну  открытую  дверь.  Казалось,  ее
сердце окончательно выпрыгнуло из груди.
   Это была спальня Амы и Дольма. Как и во  всех  остальных  комнатах,  из
мебели здесь был только набитый соломой тюфяк. Их мешки лежали  здесь  же.
Должно быть, кто-то принес из храма весь их  багаж  обратно  в  гостиницу.
Дрожа от волнения, Элиэль глаз не сводила с мешков. Такая возможность!
   Когда она была маленькой, она никогда не  могла  устоять  перед  чужими
мешками. Там всегда можно обнаружить что-то интересное! Однажды она  нашла
в мешке у К'линпора Актера  маленькую  гравюру  с  обнаженной  женщиной  и
продемонстрировала ее всей  честной  компании  за  обедом.  Впрочем,  опыт
оказался довольно болезненным.
   С того раза Элиэль стала значительно  осторожнее,  но  года  два  назад
Амбрия поймала ее за изучением содержимого мешка Тронга и отходила ремнем.
Вот это было действительно больно. А  потом  Амбрия  заявила,  что  Элиэль
Певица всего-навсего уличная  воровка,  и  что  труппа  вовсе  не  обязана
кормить ее, и что если ее еще  хоть  раз  поймают  за  этим  занятием,  то
вышвырнут на улицу, где ей и место. Это оказалось еще больнее.
   С тех пор Элиэль старалась держаться  подальше  от  чужих  мешков.  Она
понимала, что это дурная привычка.
   Но мешок Дольма - совсем другое дело! Это очень важно.
   С ума сойти - этот человек служит Зэцу!
   Он почти наверняка уже умер, пав жертвой собственной неосторожности при
проведении ритуала. А если не умер, то в мешке может найтись  какое-нибудь
свидетельство, способное убедить остальных.
   В доме не было никого, кроме качавшего мускулы Клипа, а он был занят.
   Все мешки похожи друг на друга. Кто бы ни принес их сюда, он вполне мог
и ошибиться. Не успев додумать эту мысль, Элиэль  Певица  уже  хромала  по
коридору, а на плече у нее  вместо  ее  собственного  висел  мешок  Дольма
Актера. Он был немного тяжелее.
   Задыхаясь, она опустила мешок на  свой  тюфяк  и  тут  же  затворила  и
заперла дверь.
   Руки тряслись так сильно, что она еле справилась с завязками. Чуть дыша
от волнения, Элиэль вытащила одежду, запасные башмаки,  печатную  книгу  с
выдержками из Зеленого и Синего Писаний, несколько рукописных  экземпляров
разных  пьес  -  репертуар  этого  года.  Набор  грима.  Парик,   которому
полагалось бы находиться в отдельной  коробке.  Маленький  мешочек  сонных
стручков - отлично! Амбрию Импресарио это бы заинтересовало, и еще как.
   Когда Элиэль вынула из мешка  все,  она  пошарила  в  поисках  потайных
кармашков вроде тех, что были в мешках Гольфрена и Клипа. Найти его  здесь
оказалось сложнее, но она и с этим справилась. В  кармашке  лежало  именно
то, чего  она  боялась  больше  всего,  -  черный  балахон.  Она  даже  не
осмелилась вытащить его, чтобы посмотреть, да этого и не требовалось.
   Хлопнула дверь, и снизу донеслись  голоса.  От  ужаса  Элиэль  чуть  не
стошнило. Она принялась запихивать все обратно, надеясь, в нужном порядке.
   "Любопытство - грех!"
   Любопытство - большой талант, но на сей раз  талант  завел  ее  слишком
далеко.
   Только Жнец с головы до пят  одевается  в  черное.  Убийство,  говорила
сестра Ан, одновременно и таинство, и долг  для  Жнецов.  Она  не  сказала
только, входит ли в их способности умение узнавать, когда кто-то роется  в
их мешках.


   Расчесав волосы и накинув на теплое  платье  шаль,  Элиэль  ступила  на
лестницу. Актриса она в конце концов или нет? Вот  и  хорошо,  она  должна
вести себя так, словно Дольм обычный, не слишком одаренный  актер.  Высоко
подняв голову, она начала осторожно спускаться по ступенькам.
   Тут девочка увидела, что ей нет необходимости играть. Вернулись  только
Пиол Поэт и Гольфрен Флейтист,  и  оба  явно  были  не  расположены  вести
светскую беседу. Слабый вечерний свет струился сквозь  высокие  решетчатые
окна, падая на дощатые столы и черную чугунную плиту. В большой кухне было
темно и холодно, как на улице. Хотя на каменном полу не лежал снег, Элиэль
могла представить себе и его, бросив один только взгляд на лицо  Гольфрена
Флейтиста.
   Маленький, высохший Пиол Поэт стоял  на  коленях  у  плиты,  безуспешно
пытаясь раздуть огонь. Упрямая плита только дымила.  Пиол  был  старше  их
всех. Практичный, всегда готовый помочь - тихая  душа,  от  него  никто  и
никогда не слышал дурного слова. Жена Пиола умерла много  лет  назад,  так
что нынешнее несчастье коснулось его менее всех.
   Гольфрен  Флейтист  уселся  на  стул  и  устало  воззрился  на  пустые,
затянутые паутиной полки так,  словно  конец  света  уже  наступил,  а  он
остался. Правда, его  светлые  голубые  глаза  глянули  на  Элиэль,  и  он
вопросительно поднял брови. Она ободряюще кивнула. Он  выдавил  вымученную
улыбку и снова отвернулся. Ей нравился  Гольфрен.  Он  был  строен,  хорош
собой - словно специально создан, чтобы играть богов, не будь он на  сцене
таким скованным, словно ревматическое бревно.  Пиол  писал  для  Гольфрена
эпизодические роли, но его основная ценность для труппы заключалась в  его
музыке и в том, что он был мужем Утиам.
   Клип Трубач  скорее  всего  оставался  наверху,  занимаясь  обтиранием.
Гэртол Костюмер уехал вперед, в Сусс, и  скоро  начнет  беспокоиться,  что
случилось с ними. Оставалось еще трое мужчин, включая Дольма Актера.
   Элиэль постаралась скрыть  облегчение.  Мгновение  она  размышляла,  не
вернуться ли наверх получше уложить мешок Дольма,  но  потом  решила,  что
кто-то может подняться и застать ее за этим. Да и сам Дольм мог  прийти  с
минуты на минуту - она все-таки не была уверена, что он умер.
   Девочка уселась и огляделась по сторонам, спокойная, как Мать на  Троне
Радуги в "Суде Афароса".
   - С тобой все в порядке? - хмуро спросил Гольфрен.
   - Да. Да, все в порядке. А... где остальные?
   Он пожал плечами:
   - Не знаю. Тронг с К'линпором пошли попросить совета у братьев. Дольм и
Трубач...
   - Я здесь, - сообщил Клип, спускаясь по  лестнице;  он  вытирал  мокрые
волосы полотенцем. - Каких еще братьев?
   Гольфрен скривился.
   - Местная ложа Братства Тиона. Забудь, что я говорил о них.
   - Ничего нового из  храма?  -  спросил  Клип,  задумчиво  посмотрев  на
Элиэль.
   Гольфрен скорбно покачал головой.
   Пиол, сгорбившись, поднялся от  плиты  -  язычки  пламени  забегали  по
кускам угля. Он  посмотрел  на  свои  руки,  нахмурился  и  взял  у  Клипа
полотенце. Убийственную тишину нарушил грохот башмаков на  крыльце.  Дверь
со скрипом распахнулась, пропустив внутрь облако  снежинок  и  засосав  из
очага дым. На кухню ввалился Тронг Импресарио,  за  ним,  сердито  хлопнув
дверью, вошел его сын.
   У  Тронга  было  скорбное  выражение  лица,  вполне  естественное   для
человека, умирающего по двести раз в году.  Обыкновенно  он  шагал,  гордо
выпрямившись - гигант с гривой седых  волос  и  такой  же  седой  бородой.
Гений, идущий по миру, не замечая презренного окружения. Артист,  витающий
где-то далеко в божественных краях стихов и  судьбы.  Сегодня  он  пересек
кухню в гробовом  молчании  и  тяжело  опустился  на  стул.  На  сцене  он
изображал скорбь по-другому, зато это впечатляло сильнее.
   К'линпор Актер ничем не напоминал отца. Он был круглолиц и толстоват  -
хороший актер, жаль только, голосу  его  недоставало  силы.  К'линпор  был
также необыкновенно ловким акробатом. Он  сел  за  стол  и  в  совершенном
отчаянии уронил голову на руки. Конечно, он думал сейчас об Эльме. Их брак
был даже моложе, чем у Гольфрена с Утиам.
   - Что нового, господин? - спросил Гольфрен.
   Не поднимая глаз, Тронг покачал головой.
   - Ничего. - Даже голос его потерял свою звучность.  -  Это  только  нас
так. Они не слышали, чтобы Владычица не пускала кого-то еще.
   - Они могут помочь чем-нибудь?
   - Молитвой. Сегодня вечером они принесут в жертву яка - за нас.
   В комнате воцарилась тишина. Элиэль гадала,  кто  это  "Они".  Судя  по
всему, кто-то из богатых, влиятельных горожан, если  они  могут  позволить
себе принести в жертву целого яка. И кому они принесут его, Владычице  или
Тиону?
   Дольм Актер предлагал своему божеству куда больше этого.
   Неожиданно Тронг резко поднялся. Теперь он снова напоминал себя  самого
в роли бога.
   -  Впереди  у  нас  целая  ночь.  Отличная  возможность  порепетировать
"Варилианца". Девочка могла бы заменить Утиам...
   К'линпор поднял голову.
   - Отец, ты несешь полную чушь. Дерьмо какое-то.
   Тронг поражение замолчал, потом медленно опустился на прежнее  место  и
понуро уставился в пол.
   Мужчины без женщин... Уголь весело потрескивал в очаге, наполняя  кухню
едким дымом. Элиэль  пыталась  отвлечься  от  своих  ужасных  мыслей.  Она
встала, пересекла помещение и повернула заслонку.
   - Не мешало бы сначала открыть вьюшку!
   Старый Пиол почесал серебряную щетину на  подбородке.  Он  улыбнулся  и
открыл рот, чтобы сказать что-то, но только раскашлялся.
   С глазами, слезящимися от едкого дыма, Элиэль отошла от плиты.
   - Нам надо поесть,  -  объявила  она  своим  самым  лучшим  сценическим
голосом. Именно это полагалось сказать сейчас Амбрии. - Да,  мне  тоже  не
хочется, - продолжала она, отвечая на кислые ухмылки со всех сторон, -  но
надо. Рынки скоро закроются.
   - Она права, - поднялся  с  места  Гольфрен.  -  Будешь  сегодня  нашей
хозяйкой, Элиэль. Я схожу с тобой.
   - Я сейчас, только за плащом...
   По крыльцу загрохотали чьи-то шаги. Все повернулись к двери.
   Дверь распахнулась настежь, снова запустив внутрь снег, дым и  морозный
воздух. В кухню шагнул Дольм Актер с корзиной на локте.  Он  захлопнул  за
собой дверь и, ухмыляясь, обвел всех вопросительным взглядом.
   Элиэль поспешно опустила глаза, не в силах встретиться с ним  взглядом.
Молитва Зэцу!  Членовредительство!  Черный  балахон  в  мешке!  Жнец!  Она
шмыгнула на место и съежилась, пытаясь унять дрожь.
   Звучный голос Дольма отозвался эхом от каменных стен.
   - Эй вы, сборище унылое! О еде никто не подумал, полагаю?
   К'линпор выпрямился, лицо его пылало.
   - Где ты был?
   На мгновение наступила тишина. Элиэль сидела, не поднимая глаз,  боясь,
что Дольм посмотрит на нее.
   - Я? Я вернулся в храм.
   - Что? - взревел Гольфрен, отшатнувшись и  с  грохотом  опрокинув  свой
стул.
   - Я не видел там наших  женщин,  если  тебя  беспокоит  именно  это,  -
успокоил его Дольм. Он шагнул к столу рядом с Элиэль и поставил туда  свою
корзину. Дольм стоял так близко, что она почувствовала запах мокрой шубы.
   - Я сделал то, что давно полагалось  сделать  нам  всем...  ну,  может,
кроме Клипа Трубача. Да нет, а  почему  это  кроме  него?  Он  вполне  уже
взрослый. Я кинул в чашу немного серебра и совершил приношение Владычице.
   "Лжец! - думала Элиэль. - Лжец! Лжец!"
   - Нет! - зарычал Тронг голосом, от которого, казалось, сотряслись стены
гостиницы. Щеки его вспыхнули.
   - Да, - спокойно возразил Дольм. - Я понял, что это мой долг. Я  выбрал
самую старую и  отвратительную  женщину,  какую  только  смог  найти.  Она
осталась весьма и весьма довольна.
   - Это омерзительно! - вскричал Гольфрен Флейтист.
   - Это священный ритуал! Или ты осмеливаешься противоречить богине?
   Молчание. Элиэль бросила взгляд на Гольфрена. Он раскраснелся  так  же,
как Тронг - даже сильнее, ибо лицо его было чисто выбрито, а кожа - глаже.
Костяшки пальцев его побелели. Уж не подерутся ли они, подумала девочка.
   Да, думала Элиэль, это омерзительно. Она  вспомнила  длинные  волосатые
руки и грудь Дольма,  и  ее  передернуло.  Богиня  или  нет,  омерзительно
овладевать женщиной против ее воли.
   - Ну? - все так же спокойно спросил Дольм Актер.
   - Нет, - простонал Флейтист.
   - Да! Женщина, о которой идет речь, заслужила наказание. Я не спрашивал
за что, естественно.
   Дольм всегда был шумным и жизнерадостным, но сейчас он казался  слишком
уж возбужденным. Элиэль даже подумала, уж не напился ли он, но запаха вина
не ощущалось, только воняло мокрой кожей.
   - Она ждала там каждый день, уже две недели. Так  она  мне  сказала,  -
рассмеялся Дольм. - Еще бы ей  не  быть  благодарной!  Надеюсь,  Владычица
приняла эту жертву. Должен признать, это не самое приятное ощущение в моей
жизни, но я исполнил свой долг как положено, с молитвой.
   Гольфрен пробормотал ругательство и отвернулся.
   - Учитывая обстоятельства, я не могу возражать, -  с  видимой  неохотой
объявил Тронг Импресарио.
   - Отлично!
   Элиэль продолжала дрожать, надеясь только, что этого никто не  заметит,
и боясь отвести глаза от грязного пола. Дольм лжет! Каким бы  недолгим  ни
было завершение его страшного  ритуала,  у  него  просто  не  осталось  бы
времени прийти в себя, сходить в храм,  потом  на  рынок  и  только  потом
вернуться в гостиницу. И он не бежал, иначе он задыхался бы. Бежал?  Лежал
с женщиной? Потеряв столько крови? На ее глазах он  весь  облился  кровью.
Такой фонтан крови невозможно быстро остановить,  а  ведь  она  продолжала
хлестать.
   - И кроме того, - сказал Дольм, - нам всем...
   Встревоженная внезапной паузой, Элиэль подняла глаза.
   Он почуял что-то неладное. Он поднял голову,  словно  принюхиваясь.  Он
медленно обвел кухню взглядом, задерживаясь на каждом лице по  очереди.  И
наконец остановился на ней.
   Он медленно  улыбнулся,  и  в  его  темных  глазах  вспыхнул  огонек  -
спокойная уверенность. Он знает! Он знает, что она знает. Что это она!
   Медленно, мучительно медленно  Дольм  потянулся  левой  рукой  почесать
запястье правой, покоившейся на ручке  корзины  рядом  с  ней.  Его  рукав
скользнул вниз, и она увидела  костлявую  волосатую  кисть.  Ничего  -  ни
повязки, ни шрама, ни даже отметины... ни даже синяка!
   Она перевела взгляд на его лицо.
   Ни следа крови, даже в волосах - и волосы совершенно  сухие,  аккуратно
расчесанные, значит, он не мыл их.
   А Дольм все улыбался, как снежный кот.
   - Должно быть, день выдался тяжелым для тебя, девочка! - мягко произнес
он. - Ты в порядке?
   Она  попыталась  отвернуться  -  его  рука  протянулась  взять  ее   за
подбородок. Прикосновение Жнеца!
   Элиэль взвизгнула и  отпрянула,  бросившись  через  кухню  к  Гольфрену
Флейтисту. Она повисла на нем, обхватив его руками. Ей нужна была  Амбрия,
но на худой конец сошел и Гольфрен. Казалось, все в один  голос  выдохнули
удивленное "Что?".
   Гольфрен обнял ее и поднял, как маленькую, бормоча слова утешения.
   - Да, у девочки был очень тяжелый день! - ответил он.
   Дверь с треском распахнулась, и в кухню  торжественно  вступила  Амбрия
Импресарио.



        15

   Даже  в  самых   обыденных   ситуациях   Амбрии   удавалось   сохранять
величественный вид. Она могла драматически чистить репу или с  царственным
достоинством  раздавать  оплеухи.  Конечно,  ее  пышная  грудь   несколько
обвисла, а  волосы  поседели,  но  даже  так  подмостки  не  видели  более
величественных  и  убедительных  богинь.  В  низкую  кухонную  дверь   она
вступила,  как  на  освещенную  сцену.  Превосходящая  ростом  большинство
мужчин, крепко сложенная, она славилась умением одним жестом устанавливать
тишину в зале,  полном  пьяных  рудокопов.  Вот  и  сейчас  одна  рука  ее
оставалась поднятой на  уровень  плеча,  капюшон  откинут,  темные  волосы
распущены до пояса,  орлиные  черты  лица,  обыкновенно  бледного,  пылают
возбуждением. Запорошенный снегом плащ ниспадал до пола, и Амбрия казалась
еще выше.
   - Мы все здесь, - провозгласила она, и голос ее эхом отдался от стен. -
Мы все здесь - невредимые, если  не  считать  нескольких  синяков.  -  Она
отступила в сторону, давая пройти остальным.
   Послышались радостные крики мужчин. В дверь вбежала  Утиам  Флейтист  и
бросилась к Гольфрену, уронившему Элиэль.  Она  успела  заметить  на  щеке
Утиам свежую ссадину, тут же скрытую от глаз, когда та обнялась с мужем.
   Ама Актер бросилась к Дольму, Эльма - к К'линпору.  Последней  в  кухню
вошла Олиммиар, прижимавшая к  глазу  платок.  Она  остановилась  рядом  с
Амбрией и продолжала стоять, потупившись. Тронг встал, сделал шаг и широко
раскинул руки, приветствуя их.
   Амбрия прикрыла дверь, оставив небольшую щель.
   - Тихо! - Ее зычный голос был подобен грому. - Нет нужды углубляться  в
подробности. Я поведаю вам все! - Ее глаза не без вызова обвели  притихшую
аудиторию. Дверь оставалась приоткрытой. - Мы поступили так, как нам  было
сказано. - Ее голос понизился до театрального шепота. - Мы предложили себя
во имя Владычицы. К каждой из нас вошел мужчина...
   - Трое! - всхлипнула Олиммиар.
   Амбрия протянула мощную руку и прижала ее к себе, даже не  посмотрев  в
ее сторону.
   - Каждую из нас одобрили. И ни один мужчина не смог... -  она  перевела
дух, - ...совершить священный ритуал. Богиня отвергла нашу жертву.
   - Ты хочешь сказать, что все они оказались на  поверку  импотентами?  -
рявкнул Дольм Актер.
   Амбрия хлопнула дверью с такой  силой,  что  здание  содрогнулось.  Все
подскочили.
   - Да! - признала она. - Жрецы, само собой, сильно обеспокоены. Но  вам,
мужьям нашим, нет нужды беспокоиться о... о последствиях.
   - Но это безумие! - Дольм нервно хихикнул. Все повернулись к нему, даже
Элиэль. - И  с  Олиммиар  пытали  счастья  трое,  один  за  другим?  -  Он
вопросительно посмотрел на Утиам.
   - Двое...
   - Значит, всего восемь...
   - Нет необходимости обсуждать отвратительные  подробности,  -  объявила
Амбрия Импресарио. Она двинулась через всю кухню к Тронгу,  протянув  одну
руку к нему, а другой волоча за собой  Олиммиар  Танцовщицу.  -  Некоторые
мужчины от бессилия проявили грубость, однако жрецы остановили их,  прежде
чем те успели нанести нам увечья. Теперь вы знаете все. Оставим это. - Она
сделала еще шаг и упала в объятия мужа.
   - Вовсе нет! - Дольм улыбался так, словно недовольство  Амбрии  его  ни
капельки не трогало. Элиэль еще  никогда  не  видела,  чтобы  кто-либо  из
труппы оказывал Амбрии открытое  неповиновение.  Но  Дольм  клокотал,  как
чайник, уже с того момента, как вошел, и уж  не  Жнецу  бояться  стареющую
актрису, верно?
   Амбрия в ярости повернулась к нему. Пораженная Олиммиар отняла от  лица
платок, продемонстрировав яркий фонарь под глазом. К'линпор разинул рот.
   - Это же настоящее чудо! - продолжал Дольм. - Святое чудо! Как  же  нам
не восхищаться этим? Они что, все как один были старыми и жирными?
   Щеки Амбрии, обыкновенно цвета мамонтовой кости,  окрасились  пунцовым.
Элиэль ни за что бы не поверила в  это,  не  увидь  она  все  собственными
глазами.
   - Нет! - Снова эхо от стен. - В моем случае, поскольку меня  не  выбрал
никто, жрецы вышли и нашли на улице двадцатилетнего рудокопа,  отца  двоих
детей. Что, удовлетворила я твое любопытство, Дольм Актер?
   Он усмехнулся.
   - А как тебе кажется? Ну, и что дальше? Вольны ли мы покинуть Нарш, раз
уж Оис так очевидно не нуждается в нас?
   Величественная Амбрия чуть съежилась - или это показалось Элиэль?
   - Нет. Нам всем велено явиться  в  храм  на  рассвете.  Жрецы  попросят
оракула, дабы тот открыл им волю Владычицы.
   Даже Дольм Актер вздрогнул.
   Минуту в помещении царила тишина, потом он тихо спросил:
   - Всем нам?
   - Всем нам.
   Все взгляды обратились на Элиэль Певицу.


   Когда дела шли хорошо, вся труппа становилась одной большой, счастливой
семьей. Когда дела шли по-другому, что случалось чаще,  труппа  все  равно
оставалась одной  большой  семьей,  причем  не  обязательно  несчастливой.
Собственно, практически каждый член труппы в той или иной мере  состоял  в
родстве с остальными. Старый Пиол Поэт был братом первого мужа  Амбрии  и,
следовательно, дядей Утиам. Даже Клип  Трубач  приходился  сводным  братом
Гэртолу Костюмеру - двоюродному брату Тронга Импресарио. Все были  членами
одной семьи - все, кроме Элиэль Певицы. Она не помнила абсолютно ничего из
своей жизни до того, как труппа приняла ее к себе. Она  оставалась  чужой,
пришлой, сиротой.
   Обычно она никогда не задумывалась над этой разницей. Никто  и  никогда
не упоминал о ней, даже Олиммиар в  самом  капризном  настроении.  В  этот
вечер Элиэль ощущала ее всей кожей. Она  одна  не  была  с  ними  в  храме
Владычицы. Она  -  последняя  надежда.  Все  остальные  попытки  потерпели
неудачу. Утром она пойдет с ними в храм, и там ее разоблачат  как  причину
всех бед. Это было совершенно очевидно.
   Возможно, безумное лопотание сестры Ан и не  так  уж  безумно,  и  боги
ставят грандиозную вселенскую трагедию, где отведена роль и ей,  маленькой
Элиэль Певице.
   Жены льнули к мужьям. Олиммиар Танцовщица прицепилась  к  Эльме,  своей
сестре. Старый Пиол хлопотал у плиты, деликатно не  встревая  в  разговор.
Трубач ушел в свою комнату и вернулся, закутанный в меха. Он  бросил,  что
пойдет прогуляется, и исчез в снежной круговерти  за  дверью,  провожаемый
удивленным взглядом Амбрии, свирепым  -  Тронга  и  сардонической  улыбкой
Дольма. Юный Клип не упускал возможности, если уж таковая предоставлялась.
   Впрочем, возможно, его ждет разочарование - не знал же  он,  что  Дольм
врал насчет возвращения в храм.
   Каждый раз, когда Элиэль отваживалась посмотреть в сторону Дольма,  она
встречала  его  издевательский  взгляд.  Интересно,  велики  ли  ее  шансы
пережить эту ночь? О Жнецах не говорят вслух; назвать одного из них в лицо
- верное самоубийство. Разоблачить Дольма Актера было  бы  просто-напросто
безумием. Остальные решат, что тяжелый день сказался на ее рассудке -  как
же, он  ведь  муж  двоюродной  сестры  Амбрии,  член  семьи!  Единственное
доказательство, которое могла бы представить Элиэль, -  тот  самый  черный
балахон, спрятанный в мешке, а она не сомневалась, что балахон уже спрятан
где-то в другом месте. Даже если она и найдет балахон, Дольм  заявит,  что
это старый сценический костюм, а потом обвинит ее в краже.
   Может, это и в самом деле всего лишь  старый  костюм?  Правда,  она  не
могла представить себе, что найдутся зрители, способные восхищаться пьесой
со Жнецом в числе действующих лиц. Может, на самом деле вообще  ничего  не
было? Может, она просто сошла с ума?
   На улице почти совсем стемнело, и всеобщее оживление сменилось интимным
перешептыванием. Элиэль сообразила, что все собираются разойтись пораньше.
Актеры уже в силу  профессии  ночные  птицы,  но  сегодня  женам  хотелось
остаться наедине с мужьями, а мужьям - с женами.
   Она все чаще вспоминала дверь в  свою  комнатку  -  крепкую  деревянную
дверь с надежным замком и тяжелым железным засовом. Даже Жнецу не отворить
такой двери, не разбудив всех вокруг!
   Тут и сам Дольм потянулся, заложив руки за голову, и зевнул.
   Элиэль поняла, что должна  уйти  раньше,  чем  Дольм,  иначе  он  может
подстеречь ее в ее же собственной комнате.
   - Спокойной ночи! - Она вскочила на ноги и  направилась  к  лестнице  -
клип-клоп. - Очень  спать  хочется,  -  объяснила  она,  поднимаясь  через
ступеньку. Клип-клоп...  -  До  встречи  утром!  -  крикнула  она  уже  из
коридора.
   Элиэль влетела к себе в комнату, торопливо  огляделась  по  сторонам  и
затворила дверь. Она осторожно повернула ключ, задвинула засов  и  рухнула
на пол, задыхаясь так, словно только что одолела перевал Рилипасс, таща на
спине мамонта.
   Окно было прочное, решетчатое. Стены сложены из крепкого камня,  пол  и
потолок - толстые доски. Если где-нибудь и можно укрыться  от  Жнеца,  так
это здесь. Подумав немного, она вынула ключ из двери и спрятала его к себе
в мешок, а скважину заткнула чулком.
   Стелить постель  в  холодном  Нарше  -  дело  нехитрое.  Элиэль  надела
шерстяную ночнушку, скатала старое платье - получилась подушка - и накрыла
тюфяк шерстяным  плащом  вместо  одеяла.  Потом  опустилась  на  колени  и
помолилась, держа в руках амулет - маленькую золотую лягушку.
   Давным-давно, как только Элиэль стала настолько взрослой, что перестала
тянуть в рот всякую всячину,  этот  амулет  ей  подарила  Амбрия.  Лягушка
только казалась золотой. На самом деле  она  оставляла  на  груди  зеленые
потеки. Правда, амулет - не самая надежная защита от бога смерти, которого
она могла сильно прогневить, подсмотрев священный ритуал.
   Яростный ветер сотрясал  все  здание.  Этим  вечером;  обычные  молитвы
показались Элиэль до обидного неуместными. Подумав, она добавила к ним еще
одну - Кирб'лу Тиону, испрашивая его помощи: пусть их труппа  благополучно
доберется  на  Празднества  Тиона.  После  этого,  дрожа  от  холода,  она
прошептала извинения Мужу за то, что подсмотрела  священнодействие  в  его
молельне. Но ведь молельня посвящалась не одному... Зэцу - она  так  и  не
смогла вымолвить его имя.
   В конце концов она  забралась  под  тяжелый  плащ.  Петух  без  печени,
альпака белая снаружи и черная внутри, Жнец на мамонте и еще один у них  в
труппе, люди, которых Владычица лишила мужской силы... она после  этого  и
глаз сомкнуть не сможет!
   Однако смогла.



        16

   Ночь в больнице всегда тянется дольше. Эту истину Эдвард Экзетер открыл
для себя еще в первую свою четверть в Фэллоу. Тогда незнакомые ему  доселе
английские болезни сделали из  него  завсегдатая  школьного  лазарета.  Он
вновь вспомнил об этом в больнице Альберта.
   Вошла сестра со свечой в руке - судя по всему, обход пациентов.
   - Где я? - спросил он.
   Она ответила.
   - Что случилось?
   - С вами произошел несчастный случай. Хотите,  чтобы  вам  сделали  еще
укол?
   - Нет, спасибо. Со мной все в порядке. -  Ему  не  нравилась  бесшумная
музыка, которую несли с собой наркотики.
   - Попробуйте уснуть, - посоветовала сестра и вышла.
   Проблема заключалась в том, что  Эдвард  чувствовал  себя  так,  словно
выспался на несколько недель вперед. Он решил, что это  проходит  шок.  От
ноги исходила пульсирующая боль. Тело затекло от долгого лежания  в  одном
положении.  Он  попытался  вспомнить  и,  вспомнив,   пожалел   об   этом.
Воспоминания, правда, были весьма обрывочными,  по  большей  части  просто
кошмары.
   И когда он спал, его терзали те же  кошмары.  Он  просыпался  дрожа,  в
холодном поту, не в состоянии вспомнить,  что  так  напугало  его.  Только
сейчас он начал гадать, что же, ради всего  святого,  он  с  собой  такого
сотворил. Не регби, это точно - в  это  время  года  в  регби  не  играют.
Железнодорожная катастрофа? Вся голова забинтована, на ноге - шины.
   И все же самый странный сон из тех, что посещали его в эту  бесконечную
ночь, оказался поразительно ярким и запоминающимся, таким,  что  утром  он
так и не понял, сон это был или явь.
   Через открытую дверь в палату падал свет,  и  вся  она  превратилась  в
месиво причудливых теней. На этот раз он, кажется, проснулся  просто  так,
не от кошмара. Нога продолжала пульсировать болью, пронизывающей все тело.
Некоторое время он изучал паутину растяжек,  удерживавших  ногу  на  весу,
потом повернул голову на подушке.  С  этой  стороны  он  увидел  окно  без
занавесок. Небо за окном было черным. Он повернул голову на другую сторону
и увидел человека, стоявшего там.
   - Зрю обращенье  сфер  прозрачных,  -  произнес  человек,  -  что  есть
отраженье сути, самой души явленье. Молю тебя, открой: увечье голени твоей
не слишком ли терзает болью плоть?
   - Не так уж сильно, сэр, - ответил Эдвард.
   И в самом деле могло быть хуже.
   - В откровении твоем немало доблести узреть возможно.
   Гость был странным маленьким человеком - довольно  старым,  с  облачком
седых волос на голове, с чисто выбритым, морщинистым лицом проказника.  Он
сутулился, поэтому голова заметно выступала вперед. Его пальто  отличалось
забавным  старомодным  каракулевым   воротником   и   казалось   несколько
великоватым. В одной руке он держал столь же  древнюю  бобровую  шапку,  в
другой - трость с серебряным набалдашником.
   - Хоть лично мы доселе не встречались, но чернил немало  мы  на  письма
извели друг другу. К твоим услугам преданный слуга, Джонатан  Олдкастл.  -
Он поклонился, прижав шапку к сердцу.
   -  Мистер  Олдкастл!  -  сказал  Эдвард.  -  Вы...  вы...  Я  вас  себе
представлял совсем другим, сэр. - По  странной  логике  сна  во  внешности
мистера Олдкастла он не увидел ничего странного для чиновника министерства
по делам колоний его величества. Все же ни одно из писем, что  получил  от
него Эдвард за последние два года, не  напоминало  слогом  жалкие  попытки
Мосли Майнора подражать Шекспиру.
   Человечек сиял улыбкой:
   - Я тоже встрече рад сверх меры всякой. Но хватит праздной болтовни: не
терпит время, уж совет пора держать без  промедленья.  О  мастер  Экзетер,
молю тебя: будь быстр и точен в изложеньи, мое незнанье просвети, скажи  -
что за напасти судьбу твою (и тело, впрочем, тоже) столь  тяжко  поразили.
Открой мне память этих злых событий, дабы мы смогли изобрести то средство,
что дьявольские козни опрокинет.
   Он говорил с протяжным выговором, происхождение которого Эдвард не  мог
определить, и речь его наверняка показалась бы бессмыслицей, не  происходи
все это во сне.
   - Я не так уж много помню, сэр. Я приехал... я приехал в Грейндж,  сэр,
верно? Пожить у Волынки.
   - Предположения мои верны, - кивнул мистер Олдкастл.
   - Всего на несколько дней. Они сказали, они ничего не имеют против, так
что добро пожаловать. Я собирался записаться  добровольцем  -  как  только
объявят мобилизацию, конечно, - но до тех пор...
   ...Ему некуда было податься. Слова  застряли  у  него  в  горле,  и  он
боялся, что на глаза вот-вот навернутся слезы.
   - Утешься, душу не терзай! -  успокаивающе  произнес  Олдкастл.  -  Чу!
Кто-то приближается, я слышу. Повременим минутку.
   Должно быть, Эдвард задремал, ибо, когда Олдкастл снова  заговорил,  он
подпрыгнул от неожиданности.
   - Ну, рыцарь мой отважный? Что отыскал еще ты в памяти задворках?
   - Обед? У меня не оказалось подходящей одежды. Все очень смутно, сэр.
   Мистер Олдкастл подышал на серебряный набалдашник трости и  протер  его
рукавом.
   - А что потом?
   - Мы разошлись. Генералу предстояло выступать в церкви рано утром.
   - Да?
   Странный  запах  нафталина  пробивался  даже  сквозь   привычную   вонь
карболки.
   - Потом пришел  Волынка  и  спросил,  не  хочется  ли  мне  чего-нибудь
сладкого и не наведаться ли нам в погреб.
   - И вы пошли на эту шалость. И что потом случилось?
   Крики? Длинные вьющиеся волосы? Фарфоровая миска...
   - Ничего! - поспешно сказал Эдвард. - Ничего! Я не помню.
   - Страдать не надобно, - утешил его мистер  Олдкастл.  -  Случается,  и
часто, что рана головы наносит духу поврежденья. Ты не  сможешь  двигаться
до завтра, мой славный юноша. Но  надобно  принять  предосторожность:  ты,
верно,  знаешь  наизусть  ту  речь,  что  славный  Гарри  произносит  пред
Гарфлером?
   - "Что ж, снова ринемся, друзья, в пролом..." Эта, сэр?
   - Вот именно, она.
   - Знаю. Я как раз играл короля, когда шестой класс ставил  "Генриха  V"
на прошлое Рождество.
   - Воистину нам повезло. На свете барда не найдешь другого,  чтоб  самый
дух отваги смог точнее передать. Внимай и помни: здесь  за  тобой  уход  и
ласка, к тому ж я наложу заклятье, дабы муки приуменьшить, однако доведись
врагу преодолеть мои преграды и угрожать тебе расправой, сей стих прочти -
помочь тебе он должен. Скажи - ты сохранишь совет мой в сердце?
   - Да, сэр, я запомню, - серьезно ответил Эдвард. Во сне эта  инструкция
представлялась очень важной и совершенно логичной.
   - Тогда, мой мастер Экзетер, позволь желать тебе удачи.
   - Спокойной ночи, мистер Олдкастл. Я очень рад наконец познакомиться  с
вами, сэр.
   Остаток ночи он спал гораздо лучше.



        17

   Стук засова разбудил Элиэль. Замок тоже щелкнул, но гораздо  тише,  чем
это выходило у нее. В комнате было абсолютно темно; все, что она видела, -
это окно, чуть скособоченную полосу света, ослабленного налипшим на стекла
мокрым снегом. Все же и этого света хватало, чтобы увидеть: дверь медленно
открывается, даже не скрипнув.
   Он скользнул внутрь, чернее черного, без единого звука. Дверь закрылась
- так же тихо. Двигаясь, как дым, он приблизился и  остановился  у  нее  в
ногах. Элиэль подумала, что он, наверное, смотрит на нее сверху  вниз,  но
не видела ни лица, ни глаз, только вертикальное  пятно  темнее  окружающей
темноты.
   Все, что она слышала, - это стук собственного сердца.
   - Ты видела... - Это был шепот, но  даже  шепот  может  оглушить,  если
шепчет Дольм Актер.
   Это был не вопрос, а утверждение.
   - В обычное время твоя жизнь и завершилась  бы  на  этом,  -  продолжал
шепот.
   "В обычное время?" Неужели у нее еще остался луч надежды? Или она умрет
от страха, прежде чем узнает это?
   Конечно, он знал, что она не спит.
   - Ты невероятная маленькая проныра. Я никогда  не  сомневался,  что  ты
рано или поздно запустишь свои лапки в мой мешок. Разумеется, я  бы  узнал
об этом. Нам дано знать, когда  нас  раскрывают.  Тогда  мне  пришлось  бы
послать твою душу моему Господину. Я  надеялся,  что  этого  не  случится,
Элиэль Певица. Пойми,  у  нас  тоже  есть  чувства.  Мы  не  чудовища.  Мы
оплакиваем необходимость.
   Пауза.
   Она не услышала смеха... и все же, когда этот убийственно мягкий  голос
заговорил снова, в нем звучала ирония.
   - Видишь ли, я думал, что все неприятности из-за  меня.  Я  думал,  это
печать моего Господина на моем сердце прогневила Владычицу.  Да,  я  служу
тому, кого ты называешь Зэц, - Непобедимому, Последнему Победителю. Как ты
видела, я обратился к  своему  Господину  за  наставлениями.  И  мне  было
сказано, что все дело не во мне, а в тебе.
   Она хотела крикнуть "Почему во мне?", но во рту пересохло. Ее ногти  до
крови впились в ладони. Внутренности,  казалось,  превратились  в  кисель.
Зубы непроизвольно начали стучать.
   - "Филобийский Завет"... впрочем, ты, поди, ничего не слышала о нем. Не
бери в голову. В общем, боги постановили, Элиэль Певица, что ты не  должна
попасть в Суссленд. Вот и все. Твое присутствие там  может  изменить  мир.
Мне было приказано проследить, чтобы этого не случилось.
   Она вспомнила жреца и сестру Ан. Она не могла даже заплакать.
   Жнец вздохнул:
   - Прошу тебя, поверь, эта необходимость угнетала меня. Я не  злодей.  Я
никому не мщу. Я служу своему Господину, отдавая ему души, вот и все.  Это
правда, в обмен он дарует мне восторг. Но я  стараюсь  отдавать  ему  души
незнакомцев, поверь мне.
   Дольм, всегда такой живой, веселый...
   Жнец пошевелился. Ничего не видя в темноте,  она  все  же  знала  -  он
опустился на колени рядом с ней. Он мог бы  коснуться  ее  рукой.  Она  не
слышала его дыхания. Он вообще дышит, когда он Жнец?
   - Но я узнал вечером, что в этом нет необходимости. Святая  Оис  знает,
кто ты и как тебя остановить. Теперь все в ее  руках.  Мне  было  сказано,
чтобы я не вторгался в ее владения. Утром она поступит  так,  как  считает
нужным. Ты не попадешь в Суссленд.
   Выходило так, что Элиэль Певица не умрет сию минуту. А утром - будь что
будет.
   - Есть у тебя кто-то, кого ты хотела бы убить? - мягко  поинтересовался
Жнец.
   Зубы у Элиэль клацали.
   - Ну? - спросил он. - Отвечай!
   - Н-н-нет! - выдавила она.
   - Жаль. Ибо если ты, Элиэль Певица, захочешь, чтобы кто-то  умер,  тебе
достаточно будет сказать ему, что я Жнец. Я узнаю, и он умрет. Ясно?
   Она кивнула в темноте.
   - Если по какой-то причине святая Оис позволит тебе отправиться в Сусс,
мне,  разумеется,  придется  действовать  самому.  -   Жнец   вздохнул   и
выпрямился. - Вот и сейчас мне надо идти  и  действовать.  Исполнять  свой
долг. Действие... Исполнение... И в этом я актер? - Он сухо  усмехнулся  -
как Дольм, когда собирался выдать шутку. - Смешно, не правда ли? То редкое
представление, что ты видела, имело хоть одного, да  все-таки  зрителя.  И
зрителю этому не пришлось платить. Другие платят.  Чужие  платят.  Дорогое
представление! Он хочет от меня не меньше двух, а то и  трех  -  если  они
немолоды. Крепкого сна тебе, маленькая шпионка!
   Чернота переместилась к двери. Потом задержалась.
   - Я приходил только затем, - произнес шепот уже  в  более  обычной  для
Дольма манере, - что мне  показалось,  своим  выдающимся  любопытством  ты
заслужила объяснения.
   Дверь открылась и закрылась. Лязгнул засов. Щелкнул замок.
   Элиэль жадно глотала ледяной воздух. Эту ночь она  еще  будет  жить.  В
сравнении с этим все остальное казалось пустяком, даже мокрая постель.



        18

   Пациентов будили в шесть утра. К началу  утреннего  обхода  они  должны
были быть умыты и накормлены, а их постели - заправлены. Бриться в кровати
- уже достаточно противно, а все остальное - еще хуже, и ужаснее  всего  -
судно.
   Сиделка хотела сделать Эдварду еще укол, но он  отказался,  предпочитая
терпеть боль, зато не иметь вместо мозгов жидкую овсянку.
   По-своему ее можно было назвать симпатичной: круглолицая,  с  выговором
центральных графств,  хотя  и  с  довольно  бесцеремонными  манерами.  Она
сообщила ему только то, что с ним произошел несчастный случай и что доктор
Стенфорд все объяснит. Он начал припоминать свои сны, свои воспоминания во
сне - так сказать, воспоминания о  воспоминаниях.  Где-то  там  среди  них
мелькал Волынка.
   Он лежал в больнице, в Грейфрайерз. И все еще не мог вспомнить, что  же
произошло после того ужасного  обеда,  когда  у  него  не  было  вечернего
костюма. После обеда... нет, ничего, один туман. И кошмары.
   Он беспокоился насчет Волынки. Он спросил о нем, о Тимоти Боджли.
   - В больнице нет никого с такой фамилией, - ответила сиделка,  а  потом
повторила, что доктор Стенфорд все объяснит. Странно - сиделка так уверена
в том, что у них в больнице нет никого с такой фамилией. А ведь  она  даже
не проверила! Она сказала, что сейчас понедельник и что посетителей  будут
пускать с двух до четырех. - У вас под этой  повязкой  неплохая  коллекция
швов, - добавила она, сменив тему (несколько неуклюже, надо  признать),  -
но волосы скроют почти все шрамы.
   - Вы хотите сказать, это  не  испортит  моей  смазливой  физиономии?  -
шутливо спросил Эдвард и был прямо-таки потрясен, когда она покраснела.
   Он удивился сам себе, уничтожив  на  завтрак  яичницу  с  беконом.  Чай
остыл, но Эдвард выпил и его. Он лежал в отдельной палате, и  это  ему  не
нравилось. У него была сломана нога - плохой перелом, -  и  это  нравилось
ему еще меньше. Со сломанной ногой его не возьмут  в  армию,  так  что  он
может прохлопать войну. Никто не сомневался в том, что  все  закончится  к
Рождеству.
   Он попросил газету, чтобы узнать, что творится с  кризисом,  и  сиделка
сказала, что с этим тоже  надо  обращаться  к  доктору.  После  этого  его
довольно надолго оставили в покое. В конце концов  в  палату  вошел  сухой
седеющий человек в белом халате и с папкой  в  руках.  Из  кармана  халата
торчал  стетоскоп.  За  ним  неотрывно   следовала   старшая   сиделка   в
накрахмаленном халате, монументальная, как "Моисей" Микеланджело.
   - Доктор Стенфорд, мистер Экзетер, - объявила она.
   - Ну и как мы себя чувствуем? - Доктор оторвался от папки и смерил  его
оценивающим взглядом.
   - Не так плохо, сэр. Но есть вещи, которые меня беспокоят.
   Врач нахмурился:
   - С чего это вы отказываетесь от укола?
   - Ну... не так уж сильно болит, - соврал Эдвард.
   - Не болит? А с чего это вы  губу  прикусываете,  а,  молодой  человек?
Ладно, ваше дело.
   Несколько вопросов  прояснили,  что  единственной  настоящей  проблемой
являлась нога.  Разноцветные  куски  пластыря,  обнаруженные  Эдвардом  на
бедрах и руках, были немилосердно содраны. Осмотр, прослушивание, холодные
пальцы на запястье, еще более холодный стетоскоп на груди...
   Доктор сменил повязку на голове Эдварда.
   - Восемнадцать швов, - восхищенно с