радуги ее светятся бесконечно... Опустившись на колени, Никколо Поло перекрестился и принялся перебирать свои хрустальные четки (не в силах, впрочем, удержаться от мгновенной и весьма приблизительной оценки бриллиантов и лунных камней сиятельной госпожи, безусловно ценою в арендную плату за крупный остров в Греческом море). Рунный ковер почтительно облетел ложе Спящей Красавицы и улегся у ее ног. Сфинкс же молча устроился на его истертом буровато-золотистом ворсе. Лишь Маффео Поло остался стоять позади всех, подергивая свою седую бороду и вполголоса бормоча: - Марон! Надеюсь, великий хан будет доволен. Она настоящая красавица. Только вот слишком уж не похожа на земную женщину! Пожалуй, она просто волшебный языческий идол. Какое-то подобие... не пойму, правда, из чего... И тогда Марко сказал: - Раю присуща бесконечная красота. Быть может, это подобие чего-то неведомого и прекрасного в чистилище? 34 Цзинь: Восход. Пылающее солнце всходит над землею. Сиятельному князю жалуют царственных коней. - Ну и как мы теперь ее разбудим? - поинтересовался Никколо, тяжело поднимаясь с колен. - А правда, братец, - как? - откликнулся Маффео. - Ведь пока мы тут стенали и придуривались, ее милость даже моргнуть не изволила. - Быть может, ее пробудит рунное заклинание Оливера? - предположил Марко. Оливер оторвался от своих раздумий пред ложем Спящей Красавицы. Потом, медленным рокочущим басом, заговорил: - Когда я был сопливым щенком в Северных Краях, старшие рассказывали про Бога Одина, что носит на плечах воронов и пирует с павшими героями в золотом зале Асгарда. А конные девы-воительницы Одина зовутся валькирии. Они-то и собирают павших героев Валгаллы. От блеска доспехов скачущих валькирий в небе бывает северное сияние. Похожий свет исходит и от лица этой госпожи. Рунное заклинание - работа Бога Одина... Может, он и способен пробудить эту дремлющую деву. "Ха! - сказал себе Марко. - Подозреваю, толковой молитвы к Святой Деве Марии этот загадочный костяной амулет не содержит". Но когда Оливер огласил в лучистом шпиле свое рунное заклинание, ничего не переменилось. Совсем ничего. Спящая Красавица не проснулась - и даже не шевельнула пальцем. - Фею Облачного Танца всегда развлекали мои загадки, - сказал золотистый сфинкс, легко подскакивая к левой руке Спящей Красавицы, которой она подпирала голову. - Быть может, мне удастся разбудить эту дремлющую госпожу, прошептав ей на ухо несколько самых забавных. Но даже самые занимательные загадки сфинкса не вызвали ни малейшего интереса на бесстрастном лице Спящей Красавицы. - Будь эта госпожа реальна, она бы давно проснулась, - заявил ученый Ван. - Позвольте я обследую ее пульсы, чтобы определить, болеет она, отдыхает или пребывает в еще каком-то состоянии, - предложил странствующий травник Хуа То, подбирая свое лиственное одеяние и опуская на пол свою трехлапую жабу. - Покажут ли ее пульсы равновесие или дисгармонию меж качествами Большего Ян, Меньшего Ян, Солнечного Ян - и, соответственно, качествами Большего Инь, Меньшего Инь и Совершенного Инь? Бьются ли двенадцать ее внутренних и внешних пульсов в согласии со взаимодействием пяти внутренних органов и пяти времен года? Поскольку она женщина, а значит, подвержена влиянию Инь, я обследую пульсы преобладания Инь на ее правой руке. Опустившись на колени у алебастрового ложа Спящей Красавицы, Хуа То осторожно поднял ее правую руку и кончиками пальцев дотронулся до прозрачного запястья. Затем травник стал внимательно прислушиваться, и все затаили дыхание. - Мои ничтожные пальцы сообщают мне, плывут ли ее пульсы легко, будто листва по воде, стучат ли гулко, как барабан, отзываются ли глухо, словно падающий на дно камень. Бьют они медленно или быстро, ровно или сбивчиво в зависимости от ее дыхания. И не вредят ли ее чжи-энергии дурные ветра, - проговорил наконец странствующий лекарь. - Ну и что? - не утерпел Маффео. - Давай же, приятель, скажи - нашли мы тут что-нибудь новенькое для рисовой чаши великого хана? Или тут новенькое, да не то? - Тут, о благородный господин, нечто совсем иное, - с улыбкой и низким поклоном ответил Хуа То. Потом нагнулся и подобрал с пола свою жабу. - Ибо прозрачная госпожа эта - ни здесь, ни там. Или - и здесь, и там. Она как бы зависла меж этим миром и следующим. Ни отсюда, ни оттуда. Или - и отсюда, и оттуда. Она - ни земная женщина, ни богиня. Но в то же время - и земная женщина, и богиня. Она и живет среди нас, и в то же время - живет не вполне. Одновременно - и среди нас, и... - Марон! Да говори же толком, приятель! - рявкнул Маффео. - Можем мы ее разбудить? Ведь это главное! Так можем или нет? - Будь ничтожный лекарь Хуа То и впрямь здесь, он мог бы испробовать все две тысячи лекарственных трав из своей скромной фармации - включая укрепляющий экстракт императорского маньчжурского женьшеня, а также эликсир из оленьего рога, что поднимает на ноги даже самых древних старцев. - Так-так, хорошо, - обрадовался Никколо. - Он воспользовался бы своими лучшими акупунктурными иглами с золотыми кончиками и сжег бы ватные конусы по двенадцати меридианам, чтобы восстановить равновесие Инь и Ян. Однако, если нижайше извиняющемуся лекарю Хуа То позволено будет говорить без обиняков, ему придется признать, что на самом деле он не знает, как разбудить эту лучезарную госпожу, - закончил травник со вздохом, на который тут же эхом отозвался Никколо. "Будет ли доволен великий хан? - гадал Марко. - Или если поставить вопрос так: будет ли великий хан разочарован?" Ибо недовольство хана ханов представляло собой зрелище, малоприятное для любого смертного... Марко припомнил ветреный ноябрьский день в нефритовом чайном павильоне на вершине холма перед карповым прудом Великого Уединения в Ханбалыке. Упираясь крепкими руками в колени, Хубилай сидел на невысокой парчовой кушетке рядом с недужным царевичем Чингином в окружении небольшой группки своих приближенных и слуг. Все потягивали горячее рисовое вино из сиреневых фарфоровых чашечек и разглядывали навезенные со всех концов империи деревья. Придворные музыканты тем временем наигрывали печальные мелодии на струнах своих сладкозвучных лютен. Наконец великий хан, хмурясь, нарушил молчание. - Далеко на юге есть большой остров Церендиб, также именуемый Цейлон. И есть там царь, скипетр которого украшен рубином - красным, как огонь, и крупным, как мой кулак. Почему он мне его не предложит? Разве мои торговые суда не ходят туда и обратно? Ему следует предложить мне рубин. Разве не так? Все-все в один голос: - О да, великий хан, конечно, великий хан. - Я поддерживаю мир на нескольких морях, которые нас разделяют. Ему следует это знать и быть благодарным. Пусть ему незамедлительно на это укажут... Рубин, крупный, как мой кулак... Если он мне его предложит, я передам ему пожизненный доход от большого города. Хотя, быть может, и не из самых больших. И не из самых доходных. Если же он не предложит мне рубин, я отправлю туда мой военный флот. Возведу горы из черепов... В конце концов, я внук великого Чингис-хана! Затем, отхлебнув из чашки рисового вина, великий хан обратился непосредственно к одному из придворных: - Далее. Мы приказали восьмидесяти семи семьям из селения Мира и Добродетели, заслуженно славящегося своими превосходными топорищами, приготовиться принять в свою общину тринадцать новых семей мастеров по топорам - с тем чтобы скорее можно было соединять топор с топорищем. Таково было Наше настоятельное императорское требование к Миру и Добродетели, ибо разве это не предпочтительнее пятидневного путешествия, предпринимаемого затем лишь, чтобы доставить топор к топорищу? И вот те на! У этого Мира и Добродетели здравого смысла оказалось не больше, чем у самой склочной базарной торговки! Там осмеливаются тянуть Наше драгоценное время! Растрачивать его на пустопорожнюю болтовню! Заявляют, мол, "увы, но у нас нет места"! Что, Мир и Добродетель думает с Нами препираться?.. Нет. Разумеется, нет. Следует незамедлительно отрубить головы сорока трем протестующим. Тогда у этих безмозглых выкидышей из черепашьих яиц сразу появится место. Вот подлые хамы! Ленивые скоты! Как же ненавидим Мы лень и хамство! А теперь прочти мне указ! - Сорок селян из Мира и Добродетели, за отказ в подчинении: обезглавить, - зачитал придворный, изящно жестикулируя длинными ухоженными ногтями на своих тонких руках. - Разве Мы сказали не сорок три? - холодно поинтересовался Хубилай. - Десять, о повелитель, суть число удачи. Двадцать - суть число двойной удачи. Сорок - суть число удвоения двойной удачи. Число же сорок три поднимает нас в сферы метафизики, где простолюдины оказываются в замешательстве... И глаза великого хана, начавшие уже было угрожающе посверкивать, снова утонули под полузакрытыми веками. - Достаточно, - заключил хан ханов. Все смотрели, как придворный быстро и бесшумно пятится к двери. Он спас три жизни под угрозой потери собственной - зато семьи спасенных станут теперь его вечными должниками. И с топорами в центре Срединного Царства теперь будет проще. Когда же людям снова захочется протестовать, пусть они об этом припомнят. Утробный рык великого хана уже сменился негромким ворчанием. - Что же касается моих каллиграфических талантов, то несколько весьма важных, хотя и подчиненных мне царей писали, что только сознание моей невероятной занятости удерживает их от нижайших просьб позаниматься с их сыновьями каллиграфией. Касательно же моего искусства вождения колесницы, то оно всем миром неизменно признавалось не заслуживающим ни малейшего упрека. Скажу даже больше. Если вспомнить, что учитель Кун-фу-цзы, которого вы, варвары... - тут Хубилай обратил благосклонный взгляд на старших Поло и Марко, - именуете "Конфуцием" - забавно, не правда ли?.. Так вот. Насколько я помню, учитель Кун утверждал, что вождение колесницы, владение каллиграфией и сдержанные манеры суть наипервейшие качества благородного мужа. Разве не так? А, главный ученый? - И великий хан резко повернулся к неизменно присутствовавшему на подобных приемах старцу - столь древнему, что, как утверждали злые языки, он уже при жизни превратился в мумию. - А? Разве досточтимый учитель Кун этого не утверждал? Старец ответил без промедления: - Утверждал, о Сын Неба. И весьма нередко. Ученый был стар. Очень стар. Совсем стар и дряхл. Но все же стар не настолько, чтобы не задумываться о неудовольствии великого хана. - Все наши способы мы уже перепробовали; пусть теперь чародеи великого хана ее пробуждают, - подвел итог Никколо, негромко пощелкивая своими вторыми по значению четками. Эти были сработаны из двадцати одного янтарного шарика - каждый размером с плод ююбы, - нанизанных на двойную нить из льна и шелка; ценою же - в пару сильных волов, способных вспахивать почву жесткую, непосильную для коней. - Точно, братец, - согласился Маффео, ожесточенно крутя свою седую бороду. - Благо еще до того, как мы пустились в эту сумасшедшую авантюру, великий хан заметил, что его колдунам подобная работенка, несомненно, придется по вкусу. Так не будем откладывать их языческую забаву. Пусть наши люди соорудят из красного дерева, что растет в ущелье, красный невестин паланкин. Пора подаваться прочь из этих лихих мест - прямиком в Ханбалык. А там пусть великий хан со своими придворными ламами и чародеями забавляется новой игрушкой. Мы же с радостью примем его благосклонную награду - золотой заграничный пропуск - и вернемся наконец в Наисветлейшую Венецию! - Если великий хан сочтет, что мы заслуживаем именно такой награды, - напомнил своему нетерпеливому дяде Марко. Подняв Спящую Красавицу с ее алебастрового ложа, Поло завернули ее прохладное, но полное жизни тело в рунный ковер, который немедленно замер вокруг своей лучезарной хозяйки. И поспешили вниз - прочь от сверкающей хрустальной башни. Вниз по узкой лестнице в черный обсидиановый зал чудовищных демонов... вниз по другой лестнице в густо-синий зал совокупляющихся идолов... и вниз по последнему лестничному пролету в нефритово-зеленый зал могучих дьяволов и полубогов. Медлили путники ровно настолько, чтобы дать глазам привыкнуть к меняющемуся свету и посмотреть, не поджидает ли их в призрачных залах какая беда. А еще - ровно настолько, чтобы мессир Никколо Поло несколько поправил свое самочувствие, подобрав с полу (и, разумеется, сунув в карман) случайно попавшиеся ему на глаза изумруд и сапфир. Наконец, через красочный резной портал они вышли во двор - и с радостью покинули волшебный замок-ступу. Осторожно неся свою драгоценную добычу, под предвечерним солнцем люди пустились в обратный путь. И тут все заметили какую-то перемену. Что же изменилось?.. Глаза и уши тут же подсказали путникам, что изменились шершни. Злобные черные твари уже вовсе не безжизненно висели в воздухе. Нет. В отличие от Спящей Красавицы шершни проснулись. И проснулись в бешенстве от столь наглого ограбления волшебного замка. Об этом ясно говорило их низкое монотонное жужжание - пока шершни выстраивались в боевой порядок и готовились к яростной атаке. 35 Цзянь: Течение. Солнце в зените - и древо растет неспешно. Дикие гуси летят к девичьей горе. Монголо-татарским стражникам не пришлось приказывать взяться за оружие и плотной фалангой встретить сужающееся кольцо разъяренных шершней. Но в то же время рассудок подсказывал людям, что это - лишь жест отчаяния. Ибо как могло их оружие противостоять громадному рою смертоносных насекомых? А потом один молодой монгольский конник, выкрикнув резкое степное проклятие, указал куда-то в сторону бойниц. Марко тоже взглянул туда и увидел, что в бойницах снова появились бритоголовые языческие монахини, - стоят там, пристально уставившись на людей горящими безбровыми глазами. Вставив стрелы в торопливо вытащенные луки, окруженный отряд приготовился принять бой. Вот и первый залп - но, несмотря на точный прицел, стрелы бессильно упали на землю. А шершни тем временем все плотнее сжимали свое черное смертоносное кольцо... Потом из ярко разукрашенного входа в замок начали выходить жуткие демоны черного зала - невесть как пробудившиеся. Буйные языки красного пламени вкруг множества их чудовищных голов опаляли затейливую резьбу. Выпученные глаза... торчащие клыки... бесчисленные руки с отвратительными клешнями, что сжимали длинные обсидиановые ножи... На чешуйчатых шеях смрадных демонов болтались гирлянды из человеческих черепов. От каждого шага мощных ног дрожала сама земля! А из окровавленных пастей вырывалось глухое рычание! - Марон! - возопил Маффео, когда дрожащий сфинкс в страхе метнулся к нему на грудь. - Лучше бы меня сразу прикончили и отправили в ад к самому Сатане! - Похоже, нам как-то удалось разбудить сразу все иллюзии этого замка... кроме госпожи, - заметил ученый Ван, своим белым веером пытаясь отмахнуться от зловещего кольца разъяренных шершней. Потом Марко поднял глаза к небу и увидел, что оттуда, очень издалека, к ним приближается нечто весьма странное. Больше всего это напоминало клин перелетных гусей. Но даже на столь почтительном расстоянии было видно, что эти огромные переливчатые птицы с мерцающими хвостами - вовсе не обычные гуси. А на поблескивающей спине передней птицы, похоже, кто-то сидел. Сияющий клин все приближался (как, между прочим, и шершни с мрачными демонами) - пока, наконец, не принялся кружить над путниками (шершни тем временем уже начали бросаться им прямо в глаза). Люди кричали, указывая пальцами (не забывая к тому же уворачиваться от демонов и шершней, а также прицеливаться в воинственных монахинь, что по-прежнему свирепо глазели из бойниц). Сражение вовлекло всех в единый беспорядочный вихрь. Гигант Оливер схватился в открытом бою с главным многоруким демоном. Орудуя своим громадным боевым топором, будто ветряная мельница, северянин то и дело отхватывал чешуйчатую руку или клыкастую голову. А окруженное языками пламени чудище размашистыми ударами обсидиановых ножей пускало алую нордическую кровь. В очередной раз отмахнувшись от бросившихся на него шершней, Марко почувствовал мерзкие жала в шее и предплечье. Венецианец уклонялся от вразвалку ковылявшего за ним демона - и одновременно поглядывал на кружащий в небе клин. Кто там - друг или враг? Или, быть может, иллюзия? Вот огромная стая опустилась прямо во двор замка - в царящий там кавардак, и Марко наконец понял, что состоит она вовсе не из гусей. Нет - из белых нефритовых фениксов. А на спине самого роскошного феникса с самым длинным переливающимся хвостом, бешено сверкая красными глазками, летел столь хорошо знакомый путникам Царь обезьян. Мессир Никколо Поло как раз высунул голову из-под мехового плаща, которым прикрывался от шершней, и в благоговейном ужасе воззрился на белых нефритовых птиц. Потом увидел белую обезьяну, вслух простонал - и снова спрятал лицо под плащом. А оседлавший величественного нефритового феникса Царь обезьян вскочил на задние лапы и завопил: - Я Великий Мудрец, равный небу! Я полакомился волшебными небесными персиками и выпил изготовленный Тайшан Лао-цзюнем эликсир бессмертия! Я пил райское вино вместе с Нефритовым императором, и тело мое сделалось твердым и неразрушимым, как алмаз! Госпожа Облачного Танца из Пещеры посылает свои приветствия Сияющей Госпоже из Замка! Переродившаяся в кротком облике облачная плясунья послала меня выручить вас, безмозглых и неблагодарных смертных, ибо опасается, что милый ей сфинкс может оказаться в беде. Я привел с собой стаю белых нефритовых фениксов из небесного зала Загадочной Мглы. Они и доставят вас, недостойных, в безопасное место. Дальнейших приглашений Поло и их люди дожидаться не стали - и быстро взобрались на прохладных лучистых фениксов. Шершни тем временем бросались в новые атаки, демоны угрожающе ревели, а бритоголовые монахини злобно сверкали горящими глазами. - А с хвастливой обезьяной мы уж как-нибудь разберемся, - пробормотал Маффео, помогая осторожно разместить завернутую в ковер Спящую Красавицу на спине одной из нефритовых птиц. - Что это у вас там в ковре? - поинтересовался Царь обезьян, когда переливающаяся стая уже оторвалась от земли. - Да так, поклажа, - ответил Маффео. - А как насчет наших коней и припасов? - Проще простого! - с громким хохотом выкрикнул Царь обезьян. - Я перенесу их в рукавах. В конце концов, точно так же они сюда и попали. - Как по-твоему, братец, что он имел в виду? - поинтересовался Маффео, когда они уже перелетали через стену замка, оставляя разъяренных шершней далеко позади. - Мало ли что в этом Богом проклятом месте можно иметь в виду? - проворчал Никколо, перебирая свои вторые по значению янтарные четки и для успокоения разгулявшихся нервов еле слышно бормоча: - Нитка с двумя десятками и еще дюжиной отборных сердоликов; каждый ярок и ал, как медвежий глаз под фонарем ночного охотника. Ценою же сказанная нитка в первоклассную венецианскую гондолу со всеми приличествующими украшениями и непременными серебряными колокольцами. Когда стена колдовского замка осталась позади, глазам Марко снова предстали осыпающиеся, сплошь заросшие колючками руины. Затем фениксы подлетели к привязанным в ивовой рощице коням. И тут случилось нечто совершенно поразительное - даже в столь поразительном месте. Белая передняя лапа Царя обезьян вдруг сделалась непомерно огромной - и потянулась к земле. А потом, скомкав коней, будто шарики рисовой бумаги, сунула их в рукав короткого обезьяньего халата пурпурной парчи. - Марон! - взвыл Маффео. - Проклятая обезьяна раздавила наших коней! А Марко вдруг вспомнилась та ночь у пещер Мирной и Гневной Памяти, когда призрачная фигура (весьма похожая на пропавшего рыцаря, порой именуемого Хэ Янем) аккуратно развернула вытащенного из рукава белого бумажного мула... - В потрепанном рукаве того шустрого рыцаря куда больше одного фокуса, - словно читая мысли Марко, усмехнулся Царь обезьян. - Стойте! - воскликнул странствующий травник Хуа То, когда они снова начали подниматься. - Раз уж на самом деле меня тут и не было, то, надеюсь, благородные господа не станут возражать, если я скромно откланяюсь, ибо очень хочу поискать в этой потаенной долине целебные горные грибы. - И с этими словами, придерживая свою трехлапую жабу, оборванный лекарь легко спрыгнул с феникса. Оказавшись же на земле, странная парочка разом отвесила ошарашенным Поло прощальный поклон. - Куда ты нас везешь? - выкрикнул Маффео, когда нефритовые фениксы взмыли в самое небо. - Сфинкса я везу обратно в уютную пещеру феи Облачного Танца, ибо перерожденная в кротком облике госпожа испытывает одиночество и скучает по его забавным загадкам. Вам, жалким смертным, конечно же не под силу должным образом позаботиться о столь драгоценном создании. Что же касается вас... то вас я никуда не везу. Ну, если не станете гневить меня всякими вашими фокусами, могу сбросить вас где-нибудь по дороге. - И словно иллюстрируя эти слова, их феникс вдруг дал головокружительный крен, а Царь обезьян зашелся громким хохотом. - Нет! Пожалуйста, не надо нас сбрасывать! - завопил Марко. Потом он обратился к сфинксу: - Каково же твое желание, прелестный сфинкс? Тот ненадолго перестал вылизывать свою золотистую шерстку и зевнул. Потом загадочно улыбнулся. - Когда сфинкс - не сфинкс? - спросило маленькое существо. А не услышав ответа, само же и ответило на свою загадку: - Когда он спит! Устал я суетиться с вами, смертными. Ведь время вашей жизни так коротко, что все приходится делать на бегу. Далеко и тяжко будет мне добираться с вами до горячих песков родных пустынь. Лучше я пока что вздремну в уютной пещере переродившейся в кротком облике госпожи. - Пусть так и будет, - сказал Марко, ероша мягкую шерстку на макушке сфинкса. - Когда же нам наконец позволят вернуться в родную Венецию, мы пошлем в пещеру гонца, чтобы ты смог присоединиться к нашему каравану. А до той поры, прелестный сфинкс, будем очень скучать по твоим играм, и загадкам. - Я буду ждать вашего гонца - и скучать по вашей итальянской любезности, - приглаживая свою шерстку, отозвался сфинкс. Затем Марко обратился к летевшей впереди обезьяне: - Сфинкс отправляется отдыхать в пещеру госпожи - надеемся, ненадолго. А нас ты можешь где-нибудь высадить. Только осторожно - и так, чтобы нам легче было вернуться в обжитые катайские провинции. Будто воздушные змеи, плыли они и по кобальтовым небесам, и по небесам клубящейся мглы, и по небесам, взбаламученным бурей. Летели прочь от ледяных гор Тибета. Парили подобно орлам над обжитыми зелеными долинами Срединного царства. Глядя вниз, мессир Никколо Поло и впрямь чувствовал себя орлом. Вспомнилось ему, как, пусть и не так уж много орлов вьют свои гнезда в Наисветлейшей республике Венеции, двое все же свили их на полуразвалившейся башне, ошибочно приняв ее (как утверждалось) за скалу. Насмешники, издеваясь над зодчими и хозяином башни, еще добавляли, что это, мол, и немудрено. Наблюдателям приказано было докладывать, когда орлиные птенцы оперятся, смогут летать и научатся сами добывать пищу. Когда же было доложено, что орлы покинули свое гнездо и в том году точно туда не вернутся, те, кто выкупил у властей привилегию, послали разумных и достойных доверия слуг, влив масло в заржавленный замок входной двери в башню, взобраться по полуразрушенным лестницам. У последнего пролета обычай требовал задержаться не долее чем потребуется ровно на десяток "Отче наш" и два старинных (теперь уже нигде более не используемых) воззвания к великому языческому пророку и колдуну Вергилию Магусу. Затем, следуя совету упомянутого Вергилия (давным-давно обнаруженному одним ученым затворником на обрывке некого палимпсеста), слуги одолевали последние несколько ступенек и долго разглядывали орлиное гнездо. Позволялось им не более чем аккуратно поворошить его ивовым прутиком, срезанным в устье реки По, особенно любимой Вергилием, который, впрочем, любил почти все реки (не считая лишь зловещего Стикса, над берегами которого ведьма, что приходится женой перевозчику, наводит страшную пелену, если только нерадивые друзья покойника не положили ему под язык монету). И некоторым временам года следовало миновать, а некоторым миновать не следовало, когда любое время года, доброе ли, злое ли, могло вдруг украситься в книге с новехонькими страницами из тончайшего пергамента записью наподобие нижеследующей: "В году, когда дожем Венеции был Фулано, камень, именуемый "Аэйтосом", нашли в орлином гнезде на верху разрушенной башни". Что же до достоинств того камня, то о них никогда не сообщалось, ибо те, кто заплатил, чтобы знать, и так знали, а те, кто не заплатил, знать нужды не имели. Достаточно лишь сказать, что камень тот носили обычно на легкой золотой цепочке, пропущенной через петельки в нижней рубашке - над самым пупком или чуть ниже. В год же, когда находили камень Аэйтос (порой именуемый также камнем "Стамопетра"), фамилиям, чьи люди его находили (а по указу сената то были лишь благородные, но пришедшие в упадок семьи, чьи главы лишились правой руки на воинской службе республике, - и лишившиеся левой руки в счет тут не шли), - таким фамилиям выпадал тогда особый почет. Согласно обычаю, они давали великий пир с жареной ягнятиной и бараниной (вместо обычно предпочитаемой телятины), приготовленной с шалфеем, превосходной лекарственной травой, к тому же придававшей баранине лучший вкус. Ибо люди мудрые всегда готовят мясо с шалфеем; не зря же написал ученейший Теофраст: "Едва ли должно умереть тому, у кого в саду произрастает шалфей". А как-то раз в такой год нашелся один монах - несомненно, безумец, - который взялся настаивать, чтобы Великие Фамилии пригласили на упомянутый пир бедняков. Да кто его послушал? Братец Маффео тогда метко подметил: "Марон! Богатый всегда должен печься о богатом. Ибо иначе кто о нем будет печься? Не бедный же!" Наконец, все увидели внизу сверкающую полоску широкой реки. Когда белые нефритовые фениксы опустились почти к самой земле, хохочущая обезьяна высыпала из своего рукава пригоршню комков рисовой бумаги, которые немедленно превратились в коней Поло и их поклажу. С разинутыми ртами поглазев на диковинное зрелище, люди принялись торопливо слезать с белоснежных птичьих спин. Затем все низко поклонились Царю обезьян и сфинксу. Те тоже изобразили прощальные поклоны - и сияющая стая вновь поднялась в небо. Оглядев пейзаж из туманных утесов, зарослей тростника и бесчисленных рыбацких лодок, Поло удостоверились, что достигли берегов самой оживленной водной артерии в мире: Янцзы-цзян. А вместе с ними, завернутая в загадочный рунный ковер, там оказалась и Спящая Красавица. 36 Цзин: Колодец. Древо впитывает прохладную весеннюю воду. Кувшин может протечь, колодец же неизменен. Мессир Марко Поло записывал в свой путевой дневник: "Мутная река Янцзы-цзян широка как море, а судоходство на ней превосходит судоходство на всех реках и морях христианских стран, взятых вместе. Текут ее воды через шестнадцать провинций, а на ее изобилующих утесами берегах расположилось более 200 людных городов. Есть там и множество каменистых островов, где стоят храмы идолопоклонников. Великий хан получает таможенные пошлины с более чем 200000 судов, что ежегодно по этой реке плавают, - начиная от плотов и кончая одномачтовыми тростниковыми лодчонками. Вверх по течению везут соль и приморские товары, а вниз - каменный уголь и прочее добро из глубинки. Порой целые табуны коней тянут суда вверх по течению, ибо оно здесь весьма изрядное..." Поло вскоре сообразили, что приземлиться им случилось в том месте, где полноводная река втекает в изобильную южную провинцию Манзи. Что к лучшему. Здесь весьма нетрудно будет через императорскую почтовую систему получить надежный корабль и направиться вниз по течению к Янчжоу. Туда, где Янцзыцзян встречается с Великим каналом Хубилай-хана, этим вновь восстановленным чудом инженерного искусства, что связывает богатые земли Манзи с зимней столицей в Ханбалыке. - А уж там мы представим великому хану и его чародеям пополнение гарема в лице Спящей Красавицы... попросим в награду позволение отбыть домой... и пустимся домой, в родную Венецию! - восклицал Маффео, радостно потирая руки. - Ах, кажется, я уже чувствую вкус красного вина и теплого пшеничного хлеба! - Сначала надо добраться до Ханбалыка... потом получить у великого хана отставку... а только потом мы сможем отправиться домой, - вздыхал Никколо, перебирая свои лучшие нефритовые четки. - А еще раньше нам следует подыскать корабль, - напомнил им Марко. Тогда они стали искать корабль - и вскоре его нашли, воспользовавшись вместо платы серебряной табличкой с печатью великого хана. Но почему пышнобородый куманский чиновник на таможенной станции изучал их таким долгим и пристальным взглядом? И не шепнул ли он что-то на ухо другому светлокожему куманцу, своему подчиненному? Впрочем, учитывая усталый и измотанный скитаниями внешний вид троих Поло, оснований для особого беспокойства как будто не находилось. Заодно с конями и поклажей погрузившись на борт одномачтового речного судна, путники, после стольких месяцев лишений, приятно удивились его простору и удобству. Корабль же поднял паруса и быстро направился вниз по течению, позволяя мессирам Никколо, Маффео и Марко Поло, неспешно расхаживавшим по деревянной палубе, благосклонно обозревать великое разнообразие речного торгового транспорта. Свежее нижнее белье на чисто вымытых телах также доставляло венецианцам несравненное удовольствие. Бороды и волосы их были аккуратно подстрижены прислугой катайского капитана. - Ибо при дворе великого хана мы не должны выглядеть - или пахнуть, - как варвары, - заметил Никколо, пока дородная служанка втирала в его обветренную кожу ароматное масло и развлекала всех забавными россказнями. - Воистину, благородные господа, река эта изобилует преданиями, - рассказывала она, растирая Никколо лоб. - Как-то раз капитан взял с собой целую баржу каменного угля, которую следовало выгрузить в одном отдаленном городишке рядом с одним старым каналом. Его и каналом-то было не назвать - так, ручеек какой-то. И, значит, пристал капитан там на ночь, а на рассвете смотрит - ни корабля, ни реки! Ничего, кроме груды каменного угля в пыли у сгнившей пристани, капитанского груза и команды! По-простому говоря, господа хорошие, плыли они по реке-призраку. А как же иначе? У каждого человека, вещи и местности есть дух, который может ожить. Порой дух принимает вид человека, а этот сделался рекой. В смысле, там когда-то была река - и теперь она изредка возвращается, чтобы течь только один день и одну ночь. - Хорошо, милейшая, но как насчет корабля? - поинтересовался Никколо. - Корабля? А-а, корабля... - Но дальше служанка лишь слегка улыбнулась и пожала плечами. Тем вечером они славно отобедали свежей рыбой, сваренной на пару с имбирем и побегами молодого бамбука, бульоном с лапшой и горячим рисовым вином. Даже разборчивый Маффео причмокивал губами от удовольствия. Ближе к ночи стали наблюдать за причудливым скалистым берегом в лунном свете. Никого не встревожило, когда Петр обратил внимание на следующее за ними по пятам небольшое судно. Ибо Петр родился в сухопутной Татарии и в делах навигации ничего не смыслил. Невдомек ему было, что на оживленном водном пути один корабль неизбежно должен следовать за другим. Потом путники заснули как убитые среди нежданного удобства выстроенных на палубе кают. В каждой каюте стояло по две невысокие кушетки. Никколо и Маффео хоть и обвинили друг друга в непотребном храпе, все же устроились вместе. В соседней каюте расположились Марко и Спящая Красавица, по-прежнему недвижно покоящаяся в рунном ковре. Петра поставили у двери на стражу. Хотя Марко и мечталось, чтобы на соседней кушетке вместо Спящей Красавицы лежала Си-шэнь, ничто не смогло удержать его усталое тело и разум от глубокой дремы. Но уже поздней ночью его вдруг разбудили громкие крики и топот ног. Мигом соскочив с кровати, Марко бросился наружу. Петра за дверью не оказалось - а на залитой лунным светом палубе царил страшный кавардак. Катайские матросы и монгольские всадники с громкими криками отбивались от наседавших на них бородатых чужеземцев в одеждах степняков. А потом на Марко неожиданно бросилась грузная бородатая фигура. Венецианец и опомниться не успел, как противник уже затолкал его в каюту и запер за собой дверь. Но тут от сильной качки ковер соскользнул с лица Спящей Красавицы - и всю каюту заполнило ее неземное сияние. В этом странном свете Марко узнал своего врага и выкрикнул его имя: - Ты Хутан, сын нечестивого наместника Ахмада! Да, это и вправду был сын бывшего императорского министра, убитого разгневанными катайцами. Перед Марко стоял теперь тот самый головорез, что подстерег его у границы Бир-мяня, обвинил в шпионаже - и пообещал отрезать язык. Незваный гость оказался главарем куманских мятежников, состоящим на службе у злейшего врага Хубилая, Хайду-хана - степного волка, угрожавшего западным рубежам Катайской империи. Двое мужчин, тяжело дыша, долгое мгновение стояли лицом друг к другу в тесной каюте. А потом здоровенный куманец вдруг накинулся на Марко, грубо заломил ему руки за спину и приставил к горлу венецианца сверкающий нож. Марко боролся как мог, пытаясь освободиться от мощной хватки Хутана, но оказался явно слабее - а из страха перед ножом не мог и крикнуть. Затем с помощью крепкого пенькового шнурка куманец ловко и быстро прикрутил руки Марко к балке под потолком. Запястья отчаянно жгло. - Ну что, По-ло, узнал своего старого придворного знакомца? - оскалился куманец. - Да, я Хутан. Я ношу имя великого куманского вождя, лишившегося после нашествия монгольских орд всех своих степных владений. Мать моя была рабыней из куманского гарема, похищенной монголами, которую они, будто собачонку, отдали для забавы моему бессердечному отцу Ахмаду. Куманцев прогнали от могильных курганов их отцов и развеяли будто песок по пустыне. Сделали же это монголы. Мой народ потерял все - и теперь исчезает даже само его имя. Спасибо опять же монголам. Поэтому я служу Хайду-хану, врагу моего врага Хубилая, - служу, чтобы вредить монголам. Мой хозяин хочет получше узнать о твоей таинственной миссии. И я тоже. Если ты не шпионишь против Бир-мяня, то что же ты тогда делаешь... и что за странное свечение наполняет эту каюту? Оттолкнув в сторону связанного Марко, Хутан повернулся к кушетке, где лежала Спящая Красавица, и изумленно на нее уставился. - Ну и красотка! Откуда такая? - спросил он затем, поворачиваясь обратно к Марко, чтобы слегка ткнуть злосчастного венецианца острым ножичком в горло. - Из одной безымянной долины в Тибете, - честно ответил Марко. Выдача этих сведений не могла повредить великому хану так, как острый ножичек мог повредить его собственному горлу, закричи он или откажись отвечать. - Из Тибета, значит? - прорычал Хутан. - Конечно! Всем известно, что в Тибете самые могущественные колдуны. Так вот, стало быть, в чем цель твоей миссии - доставить эту красотку Хубилаю? Хотя она, похоже, спит, ее тело явно излучает великую силу. И ее любовники, должно быть, этой силы причащаются. Теперь понятно, почему Хубилаю так хотелось ее заполучить. Но она пока что не под его защитой. Она здесь, со мной. Я и отведаю ее силы. И Хутан снова повернулся к возлежащей на кушетке лучезарной деве. - Красавица... красавица... - шептал он, медленно разворачивая ковер и разглядывая все прозрачное тело. - Она прекрасна... да, прекрасна, - бормотал куманец, пожирая Спящую Красавицу пристальными глазами, которые, казалось, уже позабыли и про Марко, и про бушующее за дверью сражение. Потом он, словно околдованный, опустился на колени. - Ты будешь моей невестой, - сказал Хутан, поглаживая руку, что небрежно подпирала сияющий лоб. А затем импульсивно прижался бородатым лицом к светящейся шее. И вдруг все тело его страшно напряглось. С диким воплем куманец отпрянул от Спящей Красавицы. Полными ужаса глазами Марко смотрел на растекавшуюся по лицу Хутана сероватую бледность обморожения. Наконец, куманский лазутчик с трудом встал на ноги и нетвердо потащился к двери. Лицо его превратилось в синюю перекошенную маску. Потом Хутан покачнулся и рухнул на пол. Недолгие предсмертные корчи, короткий стон - и все. Мучительно напрягаясь, Марко все-таки сумел высвободить руки. Потом торопливо нагнулся к кушетке за ножом. И наконец склонился над Хутаном. Не дышит. Все тело холодно как лед, а на перекошенном лице выражается та же злоба, что и при жизни. Итак, Хутан, сын жестокого наместника Ахмада, вреда никому из Поло больше не причинит. Марко накрыл труп мятежника его же собственным мерзлым плащом из овечьих шкур. Спящая Красавица по-прежнему недвижно лежала на кушетке. Но когда Марко наклонился, чтобы снова завернуть ее в рунный ковер, на сияющих губах ему вдруг почудилась слабая тень улыбки. Скорее всего, впрочем, то был лишь обман зрения. Затем, держа перед собой нож, Марко бросился из сумрачной каюты на палубу, где бой с мятежными лазутчиками Хайду-хана был в самом разгаре. 37 Хуань: Раздробление. Ветер дует над водами. Царь-хранитель посылает приношения в храмы предков. Ну и побоище, подумал Марко, на миг помедлив за дверью и потирая горящие запястья. Отовсюду раздавался резкий звон клинков и глухие удары тела о тело. Слышались боевые возгласы и просто яростные вскрики, к которым примешивались и стоны, когда оружие достигало цели. Но стоило Марко тоже ринуться в бой, как весь беспорядочный шум вдруг смолк. Катайские матросы, монгольские стражники и куманские бунтовщики разом уставились вверх и принялись тыкать пальцами, указывая на гигантскую призрачную фигуру, что неспешно плыла по залитому лунным светом ночному небу. Загадочная фигура носила багряные с золотом боевые доспехи, липнувшие к могучему телу будто змеиная чешуя. Вся кожа была багровой, а нахмуренные черные глаза тоже сверкали как-то по-змеиному. Мощные руки сжимали огромную алебарду, которую ее хозяин вертел словно легкую тросточку. Под скорее похожими на бревна ногами реяло знамя из переливающегося шелка. При первом же взгляде на величественное видение Марко сразу вспомнились статуи царей-хранителей, что ставят у своих храмов идолопоклонники. А на плечах у гигантской фигуры приютилось любопытное существо. Лицо и развевающиеся волосы женщины; свободная женская куртка из мягкого шелка цвета персика. Но нижняя часть тела - змеиная, покрытая радужными чешуйками, что радостно искрились, пока странное существо изящно скользило по плечам огромного воина. Рядом с Марко вдруг оказался ученый Ван. Сунув руки в рукава своего черного стеганого халата, ученый произнес: - Мои сами себе не верящие глаза лицезреют Духа Северной Полярной звезды в сопровождении одной из его змеиных прислужниц. Он и его братья, Духи Юга, Запада и Востока, блюдут учение небесного Нефритового императора об истине и иллюзии. Странные фигуры парили над кораблем, пока плывущее прямо по воздуху шелковое знамя не опустилось к самой палубе. Грозная алебарда завертелась так, что стала казаться большим смертоносным пятном. Дух Севера быстро теснил бунтовщиков - те с воем падали за борт, в темную речную воду, где если сразу не шли на дно, то с трудом добирались до своего жалкого суденышка. Выбравшиеся из своей каюты мессиры Никколо и Маффео Поло низко поклонились Духу. - Мы хотели бы поблагодарить тебя, о могучий господин, за спасение нашего ничтожного корабля... и не поведаешь ли ты нам свое благородное имя? - осведомился Никколо. - Ученый Ван назвал его Духом Северной Полярной звезды, - шепнул Марко. - Быть может, отец, лучше и не спрашивать? Залившись громовым хохотом, огромный воин ответил: - Можете звать меня этим благородным именем. На самом деле вы можете звать меня многими именами. Порой меня даже зовут ничтожным именем Хэ Яня. Марко присмотрелся повнимательнее к грозному Духу... да и в самом деле... ведь это же... - Хэ Янь! А потом, так же внимательно присмотревшись к женщине-змее с густыми рыжеватыми волосами, Марко испытал еще более сильное потрясение. Она же... ведь у нее лицо... - Си-шэнь! Тут голос его от избытка чувств сорвался, а глаза наполнились слезами. Женщина-змея развернула свои кольца на плечах Хэ Яня и скользнула к молодому венецианцу. - Я здесь, чтобы попрощаться с тобой, милый Марко, - сказала она бархатным голоском Си-шэнь. - Ибо, спасая свою жизнь, мне пришлось вспомнить свою изначальную змеиную природу. - Но как же так?.. - И Марко запнулся. Си-шэнь напомнила ему тот злополучный день, когда плоскохвостые каннибалы Острова Утех вынудили ее нырнуть в бурное море. - Я часто вспоминал тот горестный день и думал, что ты утонула, - сказал Марко. - Я непременно бы утонула, принадлежи я целиком человеческому роду - как казалось нам обоим, - ответила девушка. - Но вышло иначе. И Си-шэнь поведала всем, как прыгнула она с отвесного утеса, ожидая вскоре оказаться в руках Ямы, быкоголового Властелина Смерти. А потом в голове вдруг всплыло смутное воспоминание о том, как покойная мать баюкает ее младенческое тельце на руках - которые были вовсе не руками, а змеиными кольцами. Стоило Си-шэнь погрузиться в бурлящую воду, как наследственная память возобладала над разумом. Вдруг она поняла, что начинает как-то изгибаться и скручиваться, что ноги ее вытягиваются. Сильно вытягиваются. Пока, обернувшись, она не обнаружила у себя змеиный хвост. Тут-то Си-шэнь и поняла, что и она, и ее мать происходят из шэнь, природных духов, нередко сходящихся с людьми и чьи дети столь походят на смертных, что никто не может их распознать - пока какая-то критическая ситуация не вынуждает их вспомнить свою изначальную природу. - Марон! Еще бы! Какая земная женщина сможет двигаться со столь неестественной грацией? - заметил Маффео. - Значит, ты до сегодняшнего дня так и плавала в море?.. - спросил Марко. - Нет. Случилось так, что проплывавший мимо морской дракон завлек меня в подводное царство Нага-хана, Басудары, Повелителя Пучины. Там я увидела пагоды-башни прекрасного города, возведенные из красного и черного коралла, усеянные сияющими жемчужинами. Глаза Никколо Поло вдруг зажглись интересом. - Прости, о благородная девушка, но не захватила ли ты несколько... ну, скажем, образцов? Си-шэнь негромко рассмеялась и вытащила из своих волос какое-то украшение. Это оказался гребень из черного коралла, украшенный полукругом отборных жемчужин размером с яйцо перепелки. Затем девушка вручила гребень Никколо Поло, который с радостной улыбкой и низким поклоном принял подарок. И Си-шэнь продолжила свою историю. Рассказала, как нашла благоволение в глазах властителя Басудары. Как он взял ее акробаткой в свою придворную театральную труппу и как она бесчисленное множество раз выступала перед двором под музыку витых раковин. - ...Занималась я в общем-то тем же, чем и раньше. Но счастья в этом царстве морского дракона не видела. Обращались со мной, как с рабыней, и хотя новый облик нравился мне больше прежнего, я тосковала по человеческому теплу... ибо морские змеи все-таки твари холоднокровные. - И я о тебе тосковал... - грустно признался Марко. - Точно так же, как я всегда-всегда буду тосковать о тебе, - опустив глаза, отозвалась Си-шэнь. В конце концов странствующий рыцарь Хэ Янь из рассказа Марко об исчезновении Си-шэнь догадался, куда она попала. Приняв свой изначальный вид Духа Северной Полярной звезды, он внезапно явился в приемный зал Кораллового двора и потребовал освобождения Си-шэнь. Поначалу девушка не узнала благородного воина. Зато морские драконы сразу признали своего давнишнего врага. - Эти драконы с капюшонами кобр большие пройдохи и вдобавок дурно обращаются с нежным народцем шэнь, - заметил Хэ Янь, выразительно постукивая по палубе древком своей алебарды. - А кроме того, после долгого сопровождения вас, медлительных смертных, все у меня зудело примерно как у человека в тесных шерстяных штанах. Страшно хотелось хорошенько подраться. - Драка и впрямь получилась славная... - вставила Си-шэнь. Морские драконы неистово бросались на рыцаря и размахивали своими острыми как бритвы когтями, но блистательный Хэ Янь стоил их всех, вместе взятых. Бешено вертя алебардой, прыгая и отмахиваясь ногами как кузнечик, он пробил себе дорогу к сцене из раковины гигантского моллюска. - Там он подхватил меня закованной в латы рукой и, все так же отчаянно крутясь и отбиваясь, прорвался наверх - прочь из Кораллового двора в бушующее море, - рассказывала Си-шэнь. - Потом рванулся в небо - и прилетел сюда, чтобы мы смогли встретиться еще один, последний раз... - Так это последний раз? - воскликнул Марко. - И ты уже никогда не сможешь восстановить человеческий облик? Но куда же ты теперь... и что ты будешь делать? - Увы, в этой жизни свой человеческий облик я восстановить уже не смогу, - вздохнула девушка. - А жизнь у шэнь долгая. Но все-таки ты обо мне не горюй. Для шэнь великая честь стать приближенной Духа Севера. Я буду и дальше странствовать с Хэ Янем, помогая тем, кто встретится нам на пути. - Я отправлюсь с тобой, девочка, - сказал Оливер, который до той поры лишь молча прислушивался, сжимая в покрытых шрамами руках громадный боевой топор. - А ты... ты знал? - спросил Марко у Оливера. - Со слов ее отца я знал только, что мать ее отличалась от всех остальных женщин, - ответил северянин. - Но так говорят все любящие мужчины. - О мой благородный покровитель, - улыбнулась Си-шэнь. - Ты всегда заботился обо мне как о родной дочери. Чего же ты теперь желаешь? И все стали внимать медленным и вдумчивым словам Оливера. - Значит, этот рыцарь теперь Царь Севера. Я тоже северянин, и уже старею. Быстро устаю. Борода седеет, а кости и шрамы ноют все чаще. Теперь мне уже хочется одного - пить мед вместе с Богом Одином в золотом пиршественном зале Асгарда. Но боюсь, сверкающие валькирии не найдут меня в этих дальних краях. Можете вы доставить меня на север? На дальний север - в Валгаллу? - Мы обязательно доставим тебя в золотой пиршественный зал, освещенный северным сиянием, где ты на славу попируешь вместе с павшими героями Асгарда, - пообещал Хэ Янь. Потом пошарил под своими багряными доспехами, вытащил оттуда женскую парчовую туфельку, какие-то объедки - и Отшвырнул в сторону. Наконец, извлек на свет комок черной рисовой бумаги и медленно развернул из него огромного черного ворона - вместо коня Оливеру. Попрощавшись с Поло, северянин взобрался на сияющего ворона. Когда троица стала подниматься в ночное небо, Дух выкрикнул: - Если вам понадобится помощь странствующего рыцаря, порой именуемого Хэ Янем, и его сноровистой спутницы, сосредоточьте свой разум на Северной Полярной звезде... которой неведомы перемены. - Прощай, милый Марко! Быть может, когда-нибудь наши мечты и сбудутся! - крикнула Си-шэнь, кружа над речным кораблем. Потом все трое вихрем метнулись вверх и исчезли в ночном небе. - А твои дьяволы знали? - спросил Марко у молча стоявшего рядом Петра. - Может, и знали, - ответил Петр. - А может, и нет. Все равно. Разве бы вы мне поверили? 38 Гэнь: Сосредоточенность. Горы сверху; горы и снизу. Когда спина, уста и разум сосредоточены, ошибки нет. - Чую запах моря! - сказал мессир Никколо Поло - и, будто луч света в пасмурный день, на строгом лице его расцвела радостная улыбка. После завтрака, на который подали горячую рисовую кашу, приправленную заготовленными впрок яйцами и имбирем, а также горячий чай, Поло стояли на палубе речного судна. Облик берега претерпел за ночь заметные изменения. Вместо заросших соснами и бамбуком ущелий вокруг теперь лежали людные и плодородные земли Манзи, чьи большие города располагались средь мириад озер, речек и каналов. Плавание Поло по мутной реке Янцзыцзян подходило к концу. Скоро широкая водная артерия должна будет пересечься с Великим каналом Хубилай-хана, по которому можно добраться прямиком до Ханбалыка. Там их путешествие закончится - и быть может, начнется другое (да будет на то воля Господа и Хубилай-хана) - начнется длинный путь домой, в милую сердцу Венецию. - Между прочим, отец, эта провинция Манзи нравится мне больше прочих провинций Срединного царства, - заметил Марко. - Вот как я записал у себя в путевом дневнике: "Повсюду там торговля и судоходство. Повсюду рисовые и прочие поля, а также фруктовые сады приносят обильный урожай. На холмах там полно дичи, в реках полно рыбы, а в городах полно людей благородных, знающих толк в изысканных яствах и всевозможных искусных увеселениях. Города Манзи восхитительнее всех, виденных мною за пределами Италии: Сичжоу, или Город Земли, что на берегу канала, и Хансай, или Город Неба, что на берегу озера. Оба они, с разветвленными водными артериями, украшенными тысячами дуговых каменных мостов, так напоминают мне нашу несравненную Венецию!" - Приятно снова слышать жар в твоих речах, сынок, - сказал Никколо. - А то с тех пор, как отбыла твоя прелестная подружка, ты был так удручен и тих. Быть может, нам следует ненадолго задержаться здесь, прежде чем мы отправимся в Великому каналу в Ханбалык. Великий хан никуда не денется, а его спящая дама и так прекрасно отдыхает. Услады большого города быстро вернут румянец твоим бледным щекам. - А и правда, почему бы нам не задержаться в Сичжоу? - поддержал брата Маффео. - Перед возвращением ко двору наша одежда нуждается в починке, а этот город садов и каналов славится своими шелками... и шелковистой кожей своих женщин. Да, давайте-ка предложим нашим коням опробовать дорогу к прекраснейшему Сичжоу - который так напоминает Венецию! - Пожалуй, вы правы, - согласился Марко и впервые за долгое время слегка улыбнулся. - Действительно, перед возвращением ко двору нам всем нужна передышка, а Сичжоу мне особенно приятен. Ибо мосты там украшены множеством резных каменных львов - вроде как при въезде в столичный город Тайтинь, - но, в отличие от благородных крылатых львов Сан-Марко, все катайские львы разные. Итак, в путь! Наши пони застоялись и явно ждут хорошей пробежки, а заботу великого хана составляет и благополучие императорских коней... Ничто не удостаивалось большей императорской заботы, чем "преющие кровью кони-драконы" (хотя насчет "драконов" - скорее поэтическая вольность), происходившие, как считали многие, из древней Фергианы. Монархи предшествующих династий Тан и Сун очень любили сидеть на обитых шелками скамеечках, защищенных от солнца парчовыми зонтиками, и наблюдать, как необыкновенных этих животных все гоняют и гоняют по кругу на зеленой лужайке Императорских Конюшен - пока белые бока не окрасятся алым от уникального пота. А вот Чингис-хан и его сын Тулуй, отец Хубилая, не располагали временем для столь бесплодного времяпрепровождения. Один озабочен был покорением необъятной империи, а другой - упрочением этого завоевания. Хотя Чингис, правду сказать, иногда позволял себе расслабиться, пристреливая из лука грифов, но все же первый "хан всех морей" считал это лишь "упражнениями в стрельбе перед сражением". Хубилай-хан уже как-то раз наблюдал за удивительным зрелищем того, как белые кони постепенно окрашиваются своим кроваво-красным потом. Наблюдал с острым интересом в пронзительных глазах. Второй же раз наблюдал бесстрастно, поглаживая снежно-белое оперение своего любимого манчьжурского сокола. Наконец, великий хан заговорил: - Воистину любопытные создания! Но они капризны и требуют дорогого ухода. Так? - О да, Сын Неба, - ответил главный императорский конюший. Старец уже собрался было перечислить ветеринаров и коновалов, приставленных к каждому животному, зачитать состав их диеты, включающей в себя отборный ячмень и виноград, изюм и плоды ююбы, а также целую фармакопею дорогих приправ - но тут снова заговорил его повелитель. - Жизненную силу Империи не следует растрачивать на содержание дорогих игрушек. С сего же часа приступите к распределению этих коней в качестве ценных подарков меньшим царям и некоторым достойным вождям в приграничных землях. - Да, но... о да, Сын Неба, конечно, Сын Неба... И не было нужды лишний раз упоминать, что чем дороже какому-нибудь приграничному князьку обойдется достойное содержание "преющего кровью коня-дракона", тем меньше у него останется на войну. Собственно, даже не на войну, а на мятеж. Никто, разумеется, не осмелился напрямую сказать императору "нет". Но наиболее почтенные из придворных лам и шаманов, пользовавшиеся у Хубилай-хана особым уважением, отважились испустить нечто вроде вздоха. Потом добавили: - Облачные драконы, о Сын Неба, тщетно будут искать себе кобыл в привычных местах случки. - Пусть лучше займутся дождем, - кратко ответил Сын Неба, намекая на испускаемую драконами молнию, что опорожняет облака влаги, и на игру "в тучку и дождик" как пристойное название амурных занятий у учеников бессмертного Лао-цзы. Затем великий хан подобрал свои роскошные царские одеяния, на которых в тот день золотой нитью по багряному шелку вышиты были три дракона, и, вместе с бдительным белым соколом на монаршем запястье, покинул Императорские Конюшни. Ибо все знали, что, подобно своему безжалостному деду Чингису, Хубилай-хан не упустит даже малейшего случая поохотиться. Полноводная река Янцзы-цзян неслась теперь мимо величественных Лиловых гор, разукрашенных осенней листвой, и мимо сторожевых пагод портового города Нанкина. Здесь отряд высадился на берег, намереваясь добраться до Великого канала у прелестного города Сичжоу конным порядком. На лицах людей выражалась нескрываемая радость. Вот они снова в окружении всамделишных людей и селений - а не духов и чудищ, призраков и иллюзий. Бодро направившись прочь от людного речного порта, отряд вскоре достиг невысокой череды туманных холмов, где веющий осенью ветерок осыпал с деревьев ржавые листья. А там на глаза им попалось нечто весьма странное... - Вряд ли это еще одна чертова иллюзия, - пробормотал Маффео, когда, остановив коней, все уставились на высящийся перед ними лесистый отрог. - Похоже, целая монгольская орда решила перекрыть нам путь, - угрюмо отозвался Пикколо и спешно принялся перебирать свои нефритовые четки. В безмолвном изумлении Марко оглядывал марширующую прямо к ним громадную армию. Вот целые эскадроны конных лучников и арбалетчиков в пластинчатых доспехах и увенчанных шипами шлемах. Вот несметное полчище пехотинцев с короткими пиками и длинными мечами. И все звучным басом вытягивают монгольские боевые гимны под заунывные посвисты степных дудок. Тут Марко с облегчением понял, что грохота барабанов пока еще не слышно. А сигнал к атаке у монголов мог подать лишь барабанный бой. В самом центре устрашающей армии Марко разглядел эбеновую сторожевую башню, что покачивалась на спинах четырех татуированных слонов в отделанных золотом попонах. Возвышающийся шатер охраняли ряды громадных мастиффов и ручных львов, ведомых на прочных цепочках пехотинцами. Над шатром реяло громадное черное знамя - без всякого символа. - Неужто Хайду-хан, голодный степной волк, послал на нас воинство монгольских и куманских бунтовщиков? - завопил ученый Ван, съеживаясь в седле. - Однако почтенный ученый не выражался столь изысканно о всевозможных иллюзиях, которые вот-вот собирались перерезать ему глотку, - заметил Маффео. Тут Марко заметил высоко над головой белую точку, которая вскоре превратилась в изящного охотничьего сокола, закружившего над его головой. Марко вытянул руку, как делают сокольничий, - и безупречно выученная маньчжурская птица, аккуратно усевшись венецианцу на кисть, внимательно посмотрела ему в глаза. Бегло осмотрев сокола, Марко быстро нашел то место на его белоснежном крыле, которое своими руками залечивал. Затем он легко подбросил птицу в воздух. Сокол принялся удаляться по спирали, словно собираясь продолжить охоту. Ибо все знали, что Хубилай-хан не упустит даже малейшего случая поохотиться... - По-моему, великий хан уже рядом, - негромко заключил Марко Поло. 39 Ли: Наступление. Небеса проплывают над озером. Наступи на хвост тигра - и не укусит. - Ну что, По-ло, удивил я вас? - сиял великий хан с верха эбеновой сторожевой башни. Багровое лицо императора так и лучилось радостью и беззлобной насмешкой, пока зловещий черный флаг заменяли на подобающее знамя с солнцем и луной. - Ладно, вставайте. Нечего там в пыли ползать. - О да, великий хан, воистину удивил, - закивал головой Никколо Поло, чьи дрожащие от волнения пальцы по-прежнему перебирали бусины четок. - Я решил отправиться инкогнито с небольшим отрядом личной охраны - чтобы не тревожить народ, - пояснил Хубилай. - В Ханбалыке моих бдительных ушей достигли слухи о том, что вы все-таки нашли новый лакомый кусочек для моей рисовой чашки, - и ждать я уже не мог. Нет, просто не мог дождаться того мгновения, когда заключу в объятия прелестную госпожу. Видите, у меня тут ее багряный невестин палантин... и драгоценнейшая парча с вышитыми чистейшей золотой нитью пионами для ее наряда... и соболья шуба от холодных осенних ветров... и головные украшения с редчайшими самоцветами... и... но пусть госпожа сама взглянет на эти жалкие безделушки. Где же, наконец, эта маленькая скромница? - Здесь, о повелитель, - ответил Никколо. И указал на грубые пеньковые носилки, что висели меж спин двух лохматых пони. Там, завернутая в выцветший рунный ковер, и лежала Спящая Красавица. - Что? Мою новую невесту тащили, как мешок с рисом? - вопросил Сын Неба, и на его улыбающееся лицо мигом набежала тень. - Нижайше просим великого хана припомнить, что востребованная им госпожа спит, - с низким поклоном заметил Маффео Поло. - Так скажите ей, чтоб немедленно просыпалась, - нахмурился Хубилай. - Ее супруг и повелитель уже здесь! - Ее, о повелитель, не так просто разбудить, - сказал Марко. - Спит она очень крепко. - Она что, больна? - спросил хан ханов, и его уже не столь радостное лицо совсем помрачнело. - Нет, о Сын Неба, она не больна, - ответил Марко. - Скорее - заколдована. Морщинистый лоб великого хана чуть разгладился. - А-а, ну так мои чародеи быстро поставят ее на ноги. Скоро она будет бодра и весела, как монгольская доярка. Да, Чингин? - И Хубилай подтолкнул локтем своего любимого недужного сына, что вяло и безмолвно восседал рядом с отцом в водруженной на спины слонов эбеновой сторожевой башне. Тем временем вокруг шатра собралось волнующееся озерцо темно-бордовых халатов. Самые могущественные и дряхлые ламы с шаманами, развернув рунный ковер, уставились на лучезарную Спящую Красавицу. Потом забормотали что-то невразумительное и с каким-то бульканьем принялись выражать нескрываемый восторг. Казалось, носилки окружила беспокойная стая темно-бордовых гусей. На редкость дохлые были людишки. Чаще всего - больные, увечные и придурковатые. Но, представляя свое шаманское искусство пред Военным Советом великого хана, они казались Марко здоровей и сильней самых могучих героев... Марко бывал на множестве заседаний Военного Совета. Все они уже так перемешались у него в голове, что он не мог отделить одно от другого. Что же было тогда? Кажется, какое-то варварское племя по ту сторону Великой стены в 10000 ли подняло мятеж. Мир в Римской империи то и дело прерывали мятежи вдоль ее далеко протянувшихся границ - так почему же по-иному должно было быть в империи Катайской? Сначала зачитывались доклады ближайших к месту происшествия чиновников. Затем приводились жалобы - обычно на непомерные налоги. Далее столичные чиновники, непосредственно ответственные за приграничные районы, делали свои замечания - как правило, что налоги на самом деле не столь уж непомерны, но что, должно быть, ошибки допустили их сборщики, корпус которых обычно составляли ученые, сосланные туда за некомпетентность (уточнение, от которого ученый Ван неизменно вздрагивал). Далее высшие катайские мудрецы в величественных халатах черного шелка изъяснялись в избитых философских выражениях: "Неповиновение Трону Дракона суть противодействие Воле Небес. Мудрый правитель никогда не разбивает рисовые чашки своих подданных..." Затем следовали советы императорских военачальников, людей с непосредственным, практическим опытом: "Наикратчайший путь в Мо или Ло (или в любой другой мятежный район) ведет по узкой тропе через колдовское болото и зачарованный лес, и его должно избегнуть". Неизменное решение в отношении мятежа заключалось просто-напросто в том, что мятеж должен быть подавлен. И с этим неизменным решением великий хан неизменно был рад согласиться. Затем, столь же неизменно, следовала финальная сцена - та самая, что не переставала завораживать Марко. Призывались чародеи в темно-бордовых халатах, пред которыми тут же ставился обязательный вопрос: "Придет ли к воинству великого хана, который также Сын Неба, победа?" Слово "поражение" в таких случаях никто даже не упоминал. Дурной знак. Дурной и опасный знак. Ламы и шаманы, подобно всем прочим колдунам и оракулам, были беззастенчиво многословны. Ведь ни один оракул в мировой истории никогда не ответил просто "да" или "нет". Но все же в конце концов, после длительных песнопений и плясок, махания кадилом и нудного зудения, верховный шаман, чьи волосы были стянуты в аккуратный узел на затылке, выступал вперед с двумя любопытными бледно-золотистыми жезлами. Издав для начала невнятный вопль, он затем заявлял, что один жезл служит Хубилай-хану, великому хану ханов, который также Сын Неба. - А вот этот ничтожный жезл, - голосил он, потрясая палкой, которая, судя по гибкости, была сплетена из тростника, - этот служит негодным бунтовщикам - негодным, низким и подлым! Чтобы подчеркнуть всю низость и подлость ничтожных бунтовщиков, шаман тут же совал жезл в открытое бронзовое кадило и пачкал его пеплом. Затем бросал второй жезл на землю и наклонялся, чтобы аккуратно положить рядом первый. А потом, разведя тощими руками, отступал назад. Тут нечто вроде неумелого оркестра начинало играть на весьма подозрительных инструментах: гулких глиняных мисках вместо барабанов, связках оленьих копыт, свистках из свежего тростника, нанизанных на проводки кусочках железа. И поразительно было, как все это музыкальное безобразие вдруг превращалось в отчетливый шум сражения. Марко слышались выкрики воинов, топот несущихся в атаку коней, бряцание оружия... Но то чудо, что слышали его уши, не шло ни в какое сравнение с тем чудом, что видели его глаза. Ибо неведомо как, но золотистый жезл из сплетенного тростника, гибкий и податливый, - жезл Хубилай-хана - будто сам собой корчился, принимая форму человека, потом облик коня, а когда, наконец, замирал... Боже милостивый! Да это же вооруженный всадник на боевом коне! Итак: бледно-золотистый жезл. И: жезл, выпачканный в пепле. Кто, кто тогда мог сказать, сколько они уже бьются? Они бились. Снова и снова схватывались, кололи копьями. Бились! Под конец, порой скорый, порой не очень, одного из лжедуэлянтов прибивали к земле, пинали и топтали. Причем, по опыту Марко, никогда на земле не оказывалась бледно-золотистая фигурка. Нет, всегда там недвижно лежала ничтожная пепельно-серая. И наступала мертвая тишина. Голосом сухим, надтреснутым, измученным - но уже по крайней мере человеческим - верховный шаман разбивал эту тишину вдребезги, объявляя: - Хубилаю, сыну Тулуя, сыну Чингиса, - великому хану ханов всех морей, который также Сын Неба, - ему и его воинству победа! Последнее слово, "победа", верховный шаман дико выкрикивал. А все присутствующие разом испускали облегченный вздох. После чего раздавался общий, еще более дикий и оглушительный, вопль: - Победа! Победа! Победа! Это могла быть победа над Престером Иоанном, над Горным Старцем или над самим Верховным Турком - но не над продуваемой всеми ветрами грязной деревушкой какого-то варварского племени по ту сторону Великой стены в 10000 ли. Великому хану Хубилаю и его воинству неизменно присуждалась победа. А теперь эти же самые ламы и шаманы бесновались вокруг носилок лучезарной Спящей Красавицы. Темно-бордовые халаты так и порхали, узлы волос на макушках подпрыгивали. Странными и зловещими голосами чародеи распевали странные и зловещие песни под сопровождение гулких барабанчиков из человеческих черепов и заунывных горнов опять-таки из человеческих берцовых костей. Вертели жезлами с развевающимися лентами всех расцветок. Смазывали лоб Спящей Красавицы стимулирующими бальзамами и нежными, но действенными маслами. Прыгали и вопили, дергались и хрипели, падали на колени, лаяли и выли, будто дикие псы. И все тщетно. Небрежно подпирая рукой голову. Спящая Красавица как ни в чем не бывало продолжала мирно дремать. Наконец, все колдуны склонили головы и погрузились в долгое молчание. - Ну? - с хмурым выражением на широкоскулом лице вопросил великий хан. Верховный лама поднял голову, откашлялся и нараспев заговорил: - Представляется, что Сияющая Госпожа мало подходит для чести оказаться в гареме Сына Неба, ибо она никак не смертная женщина... а великолепная, хотя и не самая значительная богиня, что пребывает в покое своего собственного эфирного царства. - Богиня! - воскликнул Хубилай, а лицо его прояснилось, как небо после грозы. - Значит, она богиня? Это еще сильнее разжигает мою страсть, ибо кто знает, какое тайное знание скрывается под этим нежным, как персик, лбом! Наверняка есть какой-то способ ее пробудить! Мы должны это сделать! Эй, ученый Ван, а что там сказано в свитке? Оправив свой величавый халат ученого, Ван Лин-гуань дождался, пока глаза всех присутствующих не сосредоточились на нем. Затем он медленно и церемонно вынул свиток из лакированной эбеновой шкатулки, а потом - из разноцветного шелкового футляра. Удалив промасленные шелковые обертки, он развернул подшитую шелком бумагу с палочками камфорного дерева сверху и снизу и приготовился читать вслух. Тут великий хан, хмурясь, начал постукивать пальцами по эбеновому подлокотнику кушетки. Ван сразу же узнал команду кончать церемонии и переходить к делу. Тогда он наконец заговорил... - Каллиграфия сия весьма древняя, и понять ее крайне затруднительно... - начал ученый. - Затем я вас, дармоедов, и держу! - нетерпеливо рявкнул великий хан. - О да, Сын Неба, конечно. Если мое ничтожное истолкование сего свитка верно, то единственный намек на пробуждение содержится в следующей фразе: "Дремота растает от поцелуя царской весны; однако опасайся мороза, что низложит царское величие". - Вот! Вот и ответ! - заулыбался великий хан, игриво подталкивая локтем недужного царевича Чингина, на бледном лице которого ясно читалась внутренняя боль. - Вы говорите, что нашли ее среди снежных пиков варварского Тибета. Она как пить дать пребывает в зимней спячке - и только подобное весне тепло моего царского поцелуя может ее пробудить! Бодро поднявшись на распухшие от подагры ноги, великий хан протянул руки к погонщикам слонов. - Помогите мне спуститься, - приказал он. - Я должен поцеловать мою прекрасную невесту... - Нет, о повелитель! - вмешался Марко. - Это было бы весьма безрассудно... Все обратили недоуменные взгляды на отважного молодого венецианца. Дядя Маффео отчаянными жестами пытался призвать Марко к молчанию, а Никколо побледнел и принялся что-то бормотать, перебирая свои четки. - Ты осмеливаешься заявлять, что Сын Неба лишился рассудка? - прорычал Хубилай. - Хан ханов неизменно мудр и рассудителен, - торопливо ответил Марко. - Но мой скромный долг - предупредить повелителя об опасности. Тем более что и свиток предупреждает о морозе, что низложит царское величие. Эта госпожа дремлет - но в то же время она весьма могущественна. Когда главарь куманских бунтовщиков попытался ее обнять, он тут же упал замертво от обморожения. - Так ты к тому же полагаешь, что богиня не сумеет отличить ненавистные объятия ничтожного бунтовщика от царского поцелуя великого хана? - сверкая глазами, произнес Хубилай - и продолжил спускаться с эбеновой сторожевой башни, водруженной на спины четырех татуированных слонов. - Не смей мне противоречить, молодой По-ло, если не хочешь лишиться моего благоволения! Не терплю, когда мне противоречат! Моя невеста непременно проснется от моего царского поцелуя! - Постой, отец! - вдруг крикнул Чингин. Никогда Марко не видел его столь слабым и изнуренным - и в то же время столь властным и решительным, каким и подобает быть настоящему монгольскому принцу. 40 Суй: Последование. Гром рокочет в болотах. В сумерки царевич почиет с миром. Царевич Чингин, любимый, хоть и недужный, сын Хубилай-хана, нетвердо поднялся с кушетки в эбеновом шатре и дал знак погонщикам слонов помочь ему сойти на землю. Сын и его царственный отец встали лицом к лицу у носилок меж двух лохматых пони, где покоилась Спящая Красавица. - Постой, отец, - повторил Чингин. - Я не могу допустить, чтобы ты рисковал собой... и империей. - Значит, ты согласен с молодым По-ло, что обнять ее опасно? - вопросил Хубилай. - Но как мне тогда разбудить мою невесту? И как узнать ее тайны? - Я поцелую ее, отец, - ответил Чингин. - Ибо красота ее тронула и мое царственное сердце. Я теперь близок к смерти. Очень близок. Жизнь, каждый ее день, не приносит мне ничего, кроме боли. Ты позвал меня встретить лучезарную госпожу в надежде, что она меня вылечит. Так давай попробуем. Мой царственный поцелуй разбудит ее - тогда и станет ясно, лечит она или убивает. - Прекрасно, сынок, - кивнул Хубилай. - Я останусь в стороне и позволю действовать тебе, ибо ты мой наследник. Истинная правда и то, что не след мне опрометчиво рисковать Монгольской империей. И то, что больше всего на свете меня заботит твое слабеющее здоровье. Вид спящей госпожи дал тебе силу обратиться ко мне как подобает истинному правнуку великого Чингис-хана. Может статься, прикосновение к ней восстановит и твои телесные силы. А если она предпочтет твои юные объятия моим, что ж, значит, на то воля Господа - того, что зовется степными кочевниками Тенгри, а катайской знатью - Тянь и которому безразлично, под каким именем вершить наши судьбы. Все замерло в пахнущем осенью лесу. Даже ветер стих. Музыканты бодро заиграли монгольскую свадебную песнь - а царевич Чингин медленно опустился на колени и нежно поцеловал лучезарную Спящую Красавицу в губы. Время, казалось, свернулось кольцом в сине-фиолетовой пустоте подобно извечному змею, ухватившему себя за хвост. Время, казалось, замерло на какое-то бесконечное мерцающее мгновение... Наконец Чингин взглянул на отца и сказал: - Теперь мне гораздо лучше. А потом распростерся на земле в глубоком, скорее похожем на смерть, обмороке. Но Марко видел, что лицо его давнего друга не было искажено привычной гримасой страдания. Лицо это разгладилось. Теперь царевич Чингин спокойно и ласково улыбался. И лучезарная Спящая Красавица тоже, казалось, улыбается... Все молча опустились на колени. Придворные лекари, обследовав пульсы Чингина, объявили, что царевич все еще жив, но уже не очнется - так постепенно и будет угасать до мирной кончины. Когда врачи подняли тело царевича в закрытые носилки, придворные ламы затянули монотонную буддийскую песнь по умирающему... - "Ушел, ушел, нет его... ушел к дальнему берегу горького моря жизни и смерти..." - Сынок! - с безумным видом возопил Хубилай. - Воистину благо, что кончина твоя будет мирной, но как мне тебя оплакать? Надеть ли дерюгу и рыдать в соломенной хижине, как делает катайская знать? Отвезти твое тело к священным горам Алтая, где под могильными курганами покоится прах потомков великого Чингиса? Исполосовать себя плетьми и убивать каждого, кто попадется мне по дороге, чтобы кровь смешивалась с моими слезами? Уподобиться дикому степному вождю? Как Сыну Неба оплакать своего любимого сына? Как? Потом великий хан уставился на Спящую Красавицу. - Ты! - вскричал он. - Ты это проделала! И ты знаешь ответы на все, что меня тревожит! Никколо Поло принялся нервно перебирать свои янтарные четки. - Ох, боюсь, не обрадует она великого хана, - шепнул он Маффео. Часто Марко видел, как в критические моменты хан ханов движется быстро и решительно. Видел он и как из-за злосчастной подагры Хубилай движется скованно и вымученно. Теперь же Марко видел, как великий хан движется быстро и вымученно. Взобравшись на одного из пони, что везли носилки со Спящей Красавицей, Сын Неба погнал упряжку в густой лес. - Куда это он? - спросил Марко. Стоявший рядом с хозяином татарин Петр пояснил: - Он следует древнему монгольскому обычаю похищения невесты и покорения ее в борцовском поединке. Обычно это просто игра, которая по душе и парню, и девушке. А порой - настоящая битва. Например, когда семьи враждуют или когда девушка подобна Яркой Луне, воинственной дочери Хайду-хана. Эта царевна столь сильна, что пообещала выйти за любого знатного молодца, который сможет поставить сто коней на то, что повалит ее на землю. Замуж Яркая Луна так пока и не вышла. Ни один мужчина не смог ее одолеть. А конюшни Хайду тем временем пополнились десятью тысячами прекрасных животных. Надеюсь, великому хану будет немного проще. Мои дьяволы подсказывают нам последовать за ними и посмотреть... Великий хан привез подвешенные меж двух пони носилки Спящей Красавицы на светлую лесную поляну. Там он остановился, с трудом спешился и сел на мшистый лесной ковер рядом с носилками. Долго-долго смотрел он на лик лучезарной девы. Потом, наконец, заговорил. - Как мне пробудить тебя, блистательная невеста? Должен же я с тобой поговорить... мне надо задать тебе столько вопросов... даже Сын Неба растерян пред столькими загадками. Надеть ли мне оленью шкуру и сражаться с тобой как с Яркой Луной, дочерью подлого Хайду? Рискнуть ли мне в столь тяжких битвах завоеванной Монгольской империей ради сомнительного удовольствия твоих ледяных объятий? Могу ли я коснуться тебя, моя невеста, или впаду в морозный сон? Затем, вытащив из-под собольего плаща крепкую руку, великий хан поднес ее к самому лбу Спящей Красавицы и продолжил: - И все-таки - если я уже не готов к риску и опасностям подобно тем жалким катайцам, что предшествовали мне на Троне Дракона, - могу ли я по-прежнему именоваться ханом ханов, внуком непобедимого Чингиса? - На круглом багровом лице катайского властителя появилось решительное выражение - и он нежно погладил восково-бледный лоб, небрежно подпертый изящной ладонью. Казалось, все тело его вдруг охватила страшная дрожь, - и Хубилай было отшатнулся... но тут же выпрямился. А Спящая Красавица открыла мерцающие глаза и, глядя прямо в лицо великому хану, заговорила: - Я чувствовала, как вы меня зовете - ты и твой сын... призываете меня с самого пика небесной горы в центре мироздания, где я пью сладкий нектар из плодов с древа вечной жизни и танцую с бессмертными средь света и тени. Мой облик, который ты видишь и который так тебе приятен, - всего лишь одежда, в которой я решила навестить твое царство. Остаться же с тобой я смогу лишь ненадолго. Так как же мне послужить тебе, о повелитель? - Скажи, что сталось с Чингином... и что будет со мной? Я уже стар и полон сомнений. Кости мои болят, а силы стремительно уходят. Чингин умирает, а его старший сын, Тимур, мой теперешний наследник, еще только подросток. Тяжкая ноша могучей империи великого Чингиса покоится на моих усталых плечах. Не знаю, сколько еще смогу ее выносить. Приснилось мне, как мой дед стреляет грифов и кричит: "Готовься к походу... готовься к войне!" Не знаю, есть ли у меня еще сила ответить на его суровые призывы. Ты тут говорила о бессмертии, сияющая госпожа... прошу тебя, причасти меня твоим тайнам... - Царевичу Чингину уготована была мучительная смерть. Однако поцелуй, которым он меня разбудил, удостоил его мирной кончины. Теперь его никакой поцелуй уже не пробудит. И все же это был отважный муж, ибо пожертвовал своей жизнью ради защиты Трона Дракона. А теперь дай мне руку, о повелитель, - если тебе хватит отваги меня обнять. - С радостью, моя невеста, - ответил Хубилай. Медленно протягивая руку, он смело готовился к морозному прикосновению. Вот пальцы их встретились - и Хубилай заметно вздрогнул, словно от пробежавшей по всему его телу страшной судороги. Кожа его побледнела как лед, глаза закрылись. Казалось - он впал в забытье. А потом на ладонь катайскому властителю из перстня Спящей Красавицы упал светящийся лунный камень. И Хубилай вдруг очнулся. Лицо его буквально лучилось неистовой энергией и силой. - Благодарю тебя, моя невеста, - сказал хан ханов, внимательно разглядывая загадочный лунный камень у себя на ладони. Но Спящая Красавица не ответила - ибо сияющие ее глаза вновь смежил глубокий сон. Тогда великий хан поднялся с земли - встал бодро и энергично, без малейших следов болезненной скованности. Потом, легко оседлав ближайшего пони, без единого признака слабости или боли, помчался обратно через осенний лес - к своим подданным. В носилках же мирно покачивалась Спящая Красавица. Марко и Петр вместе с его дьяволами последовали за повелителем... Все несказанно подивились тому, как Хубилай скачет на пони - будто не знакомый ни с какими недугами монгольский юноша. - Воистину подагра великого хана теперь вроде одной из его роскошных одежд, которую он надевает и снимает когда ему вздумается, - шепнул на ухо Пикколо Поло его младший брат Маффео. Великий Хубилай-хан, в собольем плаще, кожаных доспехах и шлеме с серебряным наконечником, лихо сидел в седле также облаченного в доспехи боевого коня подобно подлинному монгольскому полководцу. Когда люди окружили своего повелителя, он звучно и твердо заговорил: - Мы вернемся прямо в Ханбалык и подготовимся к окончательному покорению мятежного Бир-мяня. На Зеленом Холме, что у карпового пруда Великого Уединения, я возведу ступу-шатер из чистейшего белого нефрита. Шатер сей станет усыпальницей моего обожаемого сына Чингина, когда ему придется надеть золотую посмертную маску. А рядом я возведу белую храм-ступу в форме колокола как покои для моей дремлющей невесты - и для той любопытной карты, что привела нас к ней. Ибо я знавал женщин всех рас и народностей, но эта женщина воистину не похожа ни на одну из них. - О да, да, о повелитель! - разом вскричали все сановники и генералы, все сокольничие и врачи, все пускатели воздушных змеев, ламы и низшие слуги - и тут же все пали ниц пред реющими на ветру знаменами с солнцем и луной. - Марон! - пробормотал своему брату Маффео. - Не знаю, что и подумать. Обрадовала его эта драгоценная госпожа - или не очень? И вознаградит нас Его Величество богатством и золотым пропуском домой - или нет? С тревогой ожидая дальнейших слов великого хана, Никколо Поло затеребил свои янтарные бусы и еле слышно зашептал: "Далее: витой браслет из небесно-голубых камушков бирюзы с зелеными крапинками, нанизанных на золотую проволочинку; ценою же сказанный браслет в десятимесячный сбор таможенной пошлины за въезд в небольшой, обнесенный стенами город, в коем, впрочем, имеется базилика и не менее пяти гильдий..." Наконец, взгляд великого хана упал на Никколо, Маффео и Марко Поло - и он обратился непосредственно к ним: - Муж, вершащий судьбы Империи, не имеет права рисковать своей жизнью без нужды. Поистине великая, неимоверная честь для вас, По-ло, что это рискованное предприятие я вместо себя доверил вам. Мне известно, что вы хотите отбыть на родину. И вы туда отбудете. Причем отбудете с миром и почестями. Вы получите золотой пропуск, каковой, согласно нашим законам и обычаям, нужен для проезда за пределами Империи. Получите вы и золото, которым я щедро вас награжу... - Тут великий хан махнул рукой, и один из придворных подошел к нему с искусно вырезанным нефритовым подносом. Еще одним взмахом руки Хубилай дал всем Поло знак приблизиться. Медленно, со многими поклонами и коленопреклонениями, согласно придворным обычаям, Поло приблизились. Дрожа от нетерпения, они ожидали увидеть золотую пластинку - ту самую, что обеспечит им свободный проезд через все меньшие царства и ханства Катайской империи. Но когда они наконец добрались до восседающего на своем громадном боевом коне великого хана, то увидели, что на нефритовом подносе никакого золотого пропуска нет. Оказалось там лишь бессчетное изобилие сверкающих золотых монет и колец, украшенных безупречными рубинами цвета раздавленных зернышек граната. Придворная вежливость не позволяла даже заикнуться о желанной золотой пластинке. Собственно говоря, придворная вежливость вообще ни о чем заикнуться не позволяла. Так что, со многими поклонами и коленопреклонениями приняв полный золота и рубинов нефритовый поднос, трое Поло церемонно удалились. - Н-да, - произнес Никколо Поло, когда трое венецианцев вновь оказались у края громадной толпы. - Вот так порой с величайшими государями и получается. Много дают, по сути так ничего и не давая. - Неважно, - отозвался Марко. - Раз Сын Неба обещал золотой пропуск, значит, он его даст. - Марон! - рявкнул Маффео. - Лучше бы дал! Причем до моей безвременной кончины! Или наоборот - до того, как на нашего высочайшего покровителя наденут золотую посмертную маску! Как жажду я наконец увидеть четырех скворцов на фамильном щите Поло над увитыми цветами балконами в Величайшей и Наисветлейшей Венеции! И тут по небу, направляясь на запад, пронеслись четыре черные птицы. Скворцы? Кто знает? - Отправимся, когда будет угодно великому хану, - заключил мессир Марко Поло. ЭПИЛОГ. ИЗ АННАЛОВ ИСТОРИИ В январе месяце памятного года 1286-го царевич Чингин, любимый сын Хубилай-хана, почил с миром. А в году 1287-м войска Хубилая успешно атаковали и разграбили роскошную бирманскую столицу Паган. Царствование Хубилая длилось до самой его кончины в возрасте семидесяти девяти лет в феврале месяце 1294 года. Унаследовал великому государю его внук Тимур, сын Чингина. Среди возведенных Хубилаем монументов известен белый храм-ступа в старом районе Пекина, где не так давно обнаружена была завернутая в разноцветную шелковую пряжу тайная карта. Ранее, в году 1292-м, Хубилай позволил наконец троим Поло отправиться морем для препровождения юной катайской царевны к ее жениху Архуну, хану Персии. После многих приключений и мытарств они в 1295 году все же достигли родной Венеции. В году 1296-м Марко Поло командовал галерой в войне венецианцев с генуэзцами и на год оказался в плену. Сокамерником его был известный писатель-романист Рустичелло из Пизы, не без помощи которого и появилась на свет "Книга странствий мессира Марко Поло". Многие наблюдения "Книги странствий" подтверждаются катайскими и иными источниками, некоторые же романтические и цветистые подробности вышли, должно быть, из-под пера Рустичелло. Несмотря на определенное недоверие, книга их получилась весьма удачной и, несомненно, повлияла на позднейших исследователей, ибо впервые столь полно представила Европе чудеса Восточной Азии. После года 1299-го Марко уже до самой своей кончины в возрасте семидесяти лет обосновался под щитом с четырьмя скворцами в качестве венецианского купца. Завещание его огласили 9 января 1324 года. Свое движимое и недвижимое имущество он поделил между супругой Донатой и тремя дочерьми. Также пожаловал он полную свободу своему верному и преданному рабу татарину Петру. Хвала Всевышнему Господу. Аминь.