Эйв Дэвидсон, Грэния Дэвис. Сын Неба ----------------------------------------------------------------------- Avram Davidson, Grania Davis. Marco Polo and the Sleeping Beauty (1988). Пер. - М.Кондратьев. СпБ., "Азбука", 1997. OCR & spellcheck by HarryFan, 3 October 2001 ----------------------------------------------------------------------- Странствия Марко Поло Сия повесть о тайном путешествии Марко Поло, надеемся мы, целостна и закончена сама по себе и не взаимосвязана с любой другой повестью, когда-либо кем-либо изложенной, ни в общей форме, ни в деталях. Марко Поло этой книги не обязательно тот Марко Поло, которого мы знаем из истории. Также Марко Поло этой книги не обязательно не тот Марко Поло, которого мы знаем из истории. "Катай" этой книги суть Азия тайны, фантазии и поэзии. Но это вовсе не значит, что никакого отношения к географической Азии она не имеет. Авторы надеются, что читатель воспримет эту тайну как книгу, а эту книгу как тайну. Читателю также можно посоветовать смотреть прямо и только прямо вперед. Читателю, наконец, можно порекомендовать краешком глаза внимательно посматривать по сторонам. "Вы, цари и правители, короли и королевы, герцоги, рыцари и простые горожане - все, кому желанно знание о жизни иных рас, о чудесах иных земель, - вам сия книга, и да будет она прочитана, и да найдете вы в ней величайшее для себя изумление..." Рустичелло из Пизы, переписчик "Книги странствий мессира Марко Поло" ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПУТЕШЕСТВИЕ НАЧИНАЕТСЯ 1 Да-чжуан: Мощь великого. Гром в поднебесье. Благородный муж не ступает на опасную стезю. Сам воздух, казалось, визжит от ужаса. "Кто не видел и не слышал атаки грифона, тому неведом страх". Где-то Маффео Поло об этом читал. Еще там, дома, когда хватало времени прихлебывать доброе виноградное вино и читать - на чопорной ли старой латыни, на мелодичном ли итальянском... Когда это было? Матерь Божия! Марон! Да будь ему теперь доступна вся главная библиотека синьории Наисветлейшей республики Венеции, разве осмелился бы Маффео хотя бы протянуть руку и снять с полки даже самый пустой и болтливый рыцарский роман? Прижаться лицом к земле - иначе мертвенная бледность выдаст его грифону. Втянуть руки в стеганые рукава. Отчаянно стараясь не шевельнуть даже пальцем, Маффео Поло лежал и молча молил о том, чтобы его приняли за камень или бревно и не тронули. Его - и всех остальных. Куда бы их ни забросило. У грифонов невероятно острое зрение. Стоит младенцу только надуть губы в сотне миль отсюда - и мигом взлетят вверх пленки на сияющих золотом глазах. Но: будь пожрана эта сотня миль крылами огромной твари, скажи младенцу всего-навсего (всего-навсего!) лечь лицом вниз и не шевелиться - и грифон нипочем не разберется, где его жертва. Но только - лицом вниз. И - не шевелиться. Ибо грифоны падалью не питаются. Едят лишь живое мясо - которое (за миг до смерти) быстро двигалось. И дело даже не в том, что, если не шевелиться, грифон решит, что ты мертв. Нет. Если не шевелиться, он тебя даже не заметит. А что он замечает? Ну, замечает он пишу, наиболее желанную для грифонской братии. Какую именно? Старинная поговорка гласит: "Ничего нет вкуснее человечины". Маффео Поло лежал как труп и изо всех сил старался сдерживать дыхание. Но тут лежавший рядом с ним продолговатый валун словно по волшебству вдруг обернулся насмерть перепуганным катайцем в синей стеганой куртке - и ринулся прочь по мрачной каменистой осыпи к сомнительному убежищу неглубокой впадины в узком ущелье. "Ангелы небесные, придайте же резвости его пяткам - или его душе!" - подумал Маффео, даже и мысли не допуская пуститься вслед за беглецом. А потом последовал дикий, хриплый вскрик - и страшный порыв ветра от взмахов громадных крыл. Словно метеор, грифон упал с бледного неба - весь как объятый пламенем, - рухнул, бешено вереща, со свистом, с рычанием - и беглец было взвыл... но лишь на мгновение. Гигантская тварь ударила львиными когтями - раздался скрежет, будто ножом по краю блюда. Потом грифон поволок труп по пыльному глинистому сланцу, сдирая кожу, обрывая остатки одежды, щедро разбрызгивая кровь. Человек не издавал ни звука. Еще бы - уже мертвец. Хрипы и ворчание исходили теперь только от грифона. Исходили и другие, неописуемые звуки - чудовищные, не имеющие названий. Хлюпанье, карканье, причмокиванье - пока тварь отрывала конечности, а потом разделывала туловище. Резкие, отвратительные звуки - что-то трещало и рвалось. Нет, такие звуки даже не представить тем венецианцам, что каждый Божий день проходят меж двух колонн с грифонами, украшающими южную аркаду великолепной базилики ди Сан-Марко в Венеции. Ну что ж - значит, вот так? Так? Марон! Хорошо хоть грифон не станет медлить на месте убийства чтобы переварить свою пищу. Хорошо хоть, он быстро ест. И улетает. Все получается очень быстро. И хорошо. И все ради великого хана. Все это и многое другое - ради великого хана. Но будет ли доволен великий хан Хубилай? "Матерь Божия! Марон!" - мысленно возопил Маффео Поло. Надо держаться. Иначе - с грифонами ли, без грифонов - все они станут мертвечиной. В которую здесь так легко превратиться. А в трех или около того ли от места, где лежала пока что мнимая мертвечина, мессир Никколо Поло, заслышав вопль падающего на свою жертву грифона, прочел - быстро-быстро и вслух - один "Отче наш" и три "Аве Мария" - прочел во избавление от напастей своего брата Маффео и своего сына Марко Поло. Хотя и не знал, кому из них - или, быть может, обоим? - угрожает атака громадной и безжалостной твари. Помолиться о собственном избавлении ему что-то в голову не пришло. Отправиться же на поиски брата или сына Никколо не мог. Нечего было даже и пытаться. Но горе им, если их разбросало по этой пустоши! Сам он сидел на корточках, прижимаясь к устойчивому валуну, и воздавал хвалы Господу, что валун этот так устойчив. Всего в нескольких пальцах над головой Никколо возвышался еще валун, а другие плотно лежали по всем сторонам. Не иначе, само Провидение послало ему эту заросшую лишайником груду камней. Ибо снаружи - туда-сюда, туда-сюда - беспрестанно расхаживал громадный зверь, который и загнал мессира Никколо Поло в это тесное укрытие. Время от времени зверь приостанавливался у узкого входа и просовывал лапу меж валунов, но не мог отпихнуть их в сторону. По размеру страж Никколо во столько же раз превосходил снежного барса, во сколько последний - обычную домашнюю кошку. Шкуру покрывали пятна, каждое с человеческую голову. Острые когти - длинные, как ятаганы. Когти эти уже успели обратить в бахрому полы подбитого мехом халата Никколо Поло. Все пытались - раз за разом, снова и снова - ухватить и вытянуть человека наружу, примерно как франки выуживают устриц из раковин. - ...Иисус. Аминь. - Никколо Поло завершил третье воззвание к Богородице и тут же сопроводил его очередной молитвой Святой Деве Марии. - Лилия Израиля, башня слоновой кости, златое пристанище... - монотонно бубнил он, одновременно стараясь припомнить точный порядок слов этой литании, сопровождаемой стуком его бешено колотящегося сердца. А гигантский снежный барс тем временем издал очередной утробный рык. Потом снова сунул лапу в дыру и оторвал еще один лоскут переливающегося серого шелка. Об этом чудовищном леопарде ходили легенды. Кое-кто даже верил в его существование. Теперь же Никколо мог убедиться - такой зверь и впрямь существует. По крайней мере здесь - в Богом проклятой языческой пустоши, за Великой стеной в 10000 ли. Несомненно, в "Бестиарий" должна быть вписана еще одна глава - об этом страшилище. И непременно следует обсудить с каким-нибудь ученым схоластом его место в христианской религии. Когда? Когда-нибудь. Когда-нибудь. Там, в благословенной и безумно далекой христианской стране. Дома, сидя на удобной кушетке, в окружении родных и знакомых. И никуда не спеша. Наслаждаясь столь дорогой ценой купленным покоем. Когда-нибудь - дома, в родной, пахнущей морем Венеции. Там, где дом - отделанное розовым мрамором Палаццо ди Поло с четырьмя черными скворцами на гербе, невдалеке от Словенской набережной Большого канала, на меньшем канале Словенских послов. Быть может, и не стоило Никколо Поло и его не чуждому разнообразных услад младшему брату Маффео соваться дальше Словении - страны вполне христианской. И страны богатой. Но чем? Солью, к примеру, черносливом, лесом, медом, пенькой, воском и прочим не особенно ходким товаром, что требует множества кораблей для перевозки. Порой торговля то разгоралась, то тлела на улице Ювелиров, в стороне от Биржи, - на улице, где встречались венецианские купцы, банкиры и ювелиры... ("Что новенького на Бирже? Пенька дорожает. Воск дешевеет. Чернослив - как и был. Воск сильно дешевеет. Пенька не очень-то и дорожает...") Порой игра даже не стоила свеч. А тут: самоцветы! При одной мысли о самоцветах - о драгоценных камнях, что носишь за пазухой как целое состояние, - дыхание Никколо неизменно перехватывало. Потом он задышал чаще и глубже. Гигантский пятнистый барс, похоже, расслышал. И замер - перестал шастать взад-вперед. А мысли Никколо с легкостью (на самом деле сложно было отвратить их от этого предмета) обратились к некоему списку, почти литании, которая, правду сказать - хоть Никколо и пришел бы в ужас, скажи ему кто-то правду, - утешала его куда лучше любой молитвы. "Десяток голкондских алмазов чистой воды - без малейших изъянов - размером с хорошую словенскую сушеную сливу, из тех, что по полдуката за центнер; ценою же сказанные алмазы - по сотне добрых коней каждый. Двадцать один рубин из тех, что зовут "паучьими", - каждый размером со сжатый кулачок крепкого младенца десяти дней от роду; ценою же сказанные паучьи рубины... Дважды по двадцать и еще десяток сапфиров из тех, что зовутся "звездными", - с острова Церендиб, или, по-иному, Цейлон... Сотня и еще десяток отборных коричневых жемчужин в полном блеске - с архипелага Киноцефалов, или Песьеголовых, каждая размером с набухший сосок дородной кормилицы... Чертова дюжина изумрудов - зеленых, как холмы Терра-Фирмы в дождливую пору... Ценою... ценою... ценою..." Забывший о своем отчаянном положении, глухой к звукам страшной угрозы, безразличный к ледяным мурашкам, что бегали по всему его скрюченному телу, Никколо Поло получал неизъяснимое наслаждение от мысленного пересчета самоцветов. Он даже не заметил, что сместившееся зимнее солнце теперь посылает косой столбик света меж двух исполосованных черными прожилками валунов его убежища. Заметил ли гигантский барс? Никколо было не до того. Что-либо замечать он начал только когда жуткий зверь всем своим могучим телом вдруг бросился на угловой валун. И тут же Никколо Поло сообразил, что валун двинулся с места. 2 Куй: Разлад. Пламя над озером. Благородный муж вспоминает свою суть. - Великий Рим, - учил как-то Марко, неугомонного мальчугана в мешковатых штанах, сморщенный, будто печеное яблоко, монах в бурой шерстяной сутане, - пал от гнева Господня. Но Господь ждал несколько поколений, сын мой, и это - сущая формальность. Он вполне мог ждать и несколько сот поколений. Ибо Господь беспределен, и беспредельно Его терпение. Господь, сын мой, ждет, чтобы ненавидящие Его перестали Его ненавидеть. Чтобы они возлюбили Его и блюли Его заповеди. Если же, несмотря на это любовное терпение, перемен к лучшему не следует, тогда, и только тогда вымещает Он грехи греховных отцов на их все еще греховных сынах. Такую трактовку Священного Писания я услышал от одного ученого раввина в дальней земле Самарканда и считаю ее вполне приемлемым толкованием. Так что... Впрочем, говоря по-мирски, Марко, Рим пал оттого, что слишком крепка оказалась Великая Катайская стена. - Так говорил отец Павел - голосом слабым и сухим, будто шуршание дубовой листвы под ногами. Безжалостные варварские орды, взявшие путь на восток, впустую сломали свои стрелы о змеевидную Катайскую стену ("То стена Гога и Магога, о Марко!"). А потом повернули на запад - и не успокоились, пока не потопили в крови и пламени славу и могущество великого Рима. Но тысячу лет спустя, когда катайская стража ослабла, утратила боевой дух, пришли неумолимые монголо-татарские орды. Двигаясь на запад, они достигли самых дальних владений князей Руси и Московии, которые с тех пор платили им дань. А двигаясь на восток, они хлынули сквозь бреши в Великой стене - и в итоге сыны и внуки степных вождей возвысились до Трона Дракона... ...и Чингис родил Тулуя, а Тулуй родил Хубилая - хана ханов. Великого хана, что поднял из руин разоренный войной Катай... "Могу поклясться, что великий хан, - записал в своем путевом дневнике Марко, сын строгого Никколо Поло и племянник вспыльчивого Маффео, - не только могущественнейший из земных властителей, но и наимудрейший". Разве не вырос Марко из любопытного юноши в зрелого мужа в добром здравии и достатке (вместе с отцом и дядей) на государственной службе Монголе-Катайской империи? Разве не сделался он (и все трое) одними из первейших любимцев великого хана Хубилая? Троица оборванных путников с латинского Запада, в вонючих лохмотьях, засиженные мухами и искусанные вшами, - по милости Хубилая они оделись в соболя и шелка. У Марко были все причины безоговорочно верить в мудрость и величие своего господина; и стоило ли теперь в этом сомневаться? Стоило ли? Даже если по простой прихоти катайского властителя они оказались здесь, за наружными рубежами Великой стены в 10000 ли, чьи полуразрушенные валы все еще высились на гребнях холмов, будто обломки желтых зубов какого-то исполина. Оказались разбросаны подобно землистому песку на краю диких пустошей - столь заброшенных и опасных. Уже почти час стаи птиц - поначалу лишь черные пятнышки в сумрачном небе - с криками и карканьем кружили над головой. Татарин Петр, молодой раб-оруженосец Марко, который порой казался недоумком, а порой мудрецом, только раз и успел пробубнить себе под нос - мол, дурной знак. А потом хмурые жесты самого Марко погрузили Петра в молчание. Так лучше: не буди лихо, пока оно тихо. Луноликие монгольские всадники о чем-то кратко переговорили - и дальше обращались уже только к своим коням. И двигались только их узкие черные глаза под кожаными шлемами на меху. Вверх - лишь на мгновение. И опять вниз. И все-таки - снова вверх. В небо. - Просто иллюзия, - заявил ученый Ван Лин-гуань, Ван Нефритовый Дракон. - Вся жизнь человека - всего лишь иллюзия. Просто полет птицы в пустом небе. И птица - тоже иллюзия. И небо. Ну и, разумеется, человек. Бесформенное наделяет формой то, что было лишено формы. Реально эти птицы не существуют; они - только иллюзия. А следственно, благородному мужу незачем обращать на них внимание. Но очень скоро - пока гигантские вороны все кружили и каркали - с неба, будто капризный дождик, закапала бурая кровь. - Иллюзия, - повторил Ван. Терпеливо. Спокойно. - Недостойно внимания. - И не успел он договорить, как из каждого бурого пятна на каменистой, присыпанной желтой пылью почве средь разбросанных тут и там сухих обломков деревьев и выбеленных ветром и песком скелетов - из каждого пятна крови стали появляться извивающиеся черные змеи. - Не обращайте внимания, - снова посоветовал ученый Ван, невозмутимо оправляя свой величественный черный халат. - Этих змей на самом деле не существует. Вот, пожалуйста, кони их не замечают... И правда. Змеи шипели, а кони брели дальше. Круглая багровая физиономия великого хана Хубилая излучала хорошее настроение. Обращаясь к Марко Поло в громадном приемном зале золоченого зимнего дворца в Ханбалыке, он говорил: - Мне нет нужды думать об опасности. Что для тебя, По-ло, так называемая опасность? Храбрец приветствует опасность. Иначе как понять, храбрец он или трус? Будь это дело так же просто, как съесть с палочки засахаренное яблоко, я бы и говорить о нем не стал. Более того. Никому бы не понадобилось со мной об этом разговаривать. Так-то. - Хубилай махнул рукой - еле заметный жест, - и тут же перед ним оказался слуга в ливрее. Стоя на коленях, раб протянул повелителю нефритовый поднос, изящно украшенный выгравированными на нем драконами, и, почти неуловимым движением сдернув покрывало, открыл горячее и влажное, плотное и мягкое, сложенное в несколько раз полотенце турецкой работы. Великий хан взял полотенце и неторопливо вытер лицо и руки. Потом бросил его обратно на поднос. А в следующий миг все - и полотенце, и поднос, и бессловесный раб, - все это исчезло. Лицо великого хана сделалось довольнее обычного. И разговора об опасности будто и не было. Но иллюзорные змеи никуда не делись. Возникли много позже и далеко-далеко от Ханбалыка - под тенью осыпающейся стены в 10000 ли. Какой-то слабый отзвук, все вторясь и вторясь, висел в душном воздухе. И в голове у Марко ясно слышалось шипение. Быть может, то было лишь шуршание сланцевых песков под конскими копытами? Но шипение все нарастало - становилось все громче - все громче, громче - все пронзительней. И тут что-то шумно вонзилось в пески. Еще. И еще. Что-то, громко шипя, стремительно вонзалось в пески. Сам того не желая, Марко поднял взгляд - в небо. Птицы, повернувшись под каким-то неведомым геометрии углом, от чего вдруг стали казаться тонкими как палочки, уже не кружили. Они падали! Падали с неба. И страшно шипели! Падали - и вонзались в пески! Ван Лин-гуань, не теряя своего философского достоинства, выкрикнул: - Не обращайте внимания. Эти птицы не реальны. Кровь не реальна. Змеи не реальны. И так называемые стрелы тоже не реальны. Все это иллюзия. Она не реальна. Отнюдь не реальна. А следственно... - А-а... Последний выкрик повис в воздухе. Последовало еще слово, но Марко его не разобрал. Ясно было только, что исходило оно не от Вана Нефритового Дракона. Вскрикнул один из двадцати монголов их конной стражи, назначенной главным конюшим внешней охраны великого хана. Совсем молодой парень. Марко даже не знал, как его зовут. Флегматичный, с каменными глазами на плоском лице, весь день он горбился в седле, будто неполный мешок с просом, - и вдруг молодой монгол как-то странно и неловко замахал и захлопал рукой. Быть может, отгонял какое-то жалящее насекомое - или одну из мерзких рептилий, что прячутся меж камней? Но тут рука его замерла и словно оцепенела. В предплечье у парня торчала стрела. С иссиня-черным оперением. И ужас охватил Марко. Но не от вида стрелы. Не впервой ему было видеть, как людей поражают стрелы. Тем более что попадание всего-навсего в руку обычно считалось большой удачей. В таких случаях стрелу просто проталкивали, пока наконечник не выходил наружу, а потом отрезали оперение и благополучно вытаскивали. Рана перевязывалась - и, при достатке времени, боец прекрасно выздоравливал. Как правило. Но не теперь. Прямо на глазах у Марко, у Никколо, что нервно перебирал свои лучшие нефритовые четки, у Маффео, что встревоженно подергивал свою седую бороду, - на глазах у всех, у всех... О Сан-Марко, благословенный тезка, - да ведь раненый парень растет! Распухает! Вздувается, будто мочевой пузырь! Господи, Господи, каким же мгновенным ядом смазали эту страшную стрелу? Кожа молодого монгола сначала побагровела, потом сделалась синей, как баклажан. И все растягивалась и растягивалась. Всадник раздувался подобно блестящей иглобрюхой рыбе. А потом - хлоп! Вспухшая, сплошь покрытая кровоподтеками плоть взорвалась, будто фейерверк на каком-то зловещем салюте, - и во все стороны полетели клочья мяса молодого монгола. Со взрывом разлетелась в клочья и иллюзия об иллюзии - косматые монгольские пони в диком ужасе заржали и разом встали на дыбы. А потом, словно подхваченные незримыми вихрями, понесли своих всадников кто куда. И вот - Марко остался один. Один - в этой загадочной, продуваемой всеми ветрами пустоши. 3 Мын: Недоразвитость. Весенние потоки под недвижной горой. К младому глупцу приходит удача. Марко дал волю своему взбесившемуся коню. Позволил нести себя куда вздумается. И не обращал внимания ни на спутников, ни на направление стремительного бега. В голове сидели только черные стрелы - если, конечно, то были стрелы. Некогда Моисей и маги Египта превращали жезлы в змей, а змей в жезлы. Но как могли птицы - даже столь необычные - превратиться в твердые, как палки, стрелы? К тому же обычные стрелы не кровоточат. И все-таки особенно потрясало Марко вовсе не само чудо невиданного колдовства. И не страх затеряться в этих безлюдных просторах, оторваться от товарищей и родни. И даже не то и дело звучавшие рефреном вопросы: "Кто это сделал? Зачем?" Потрясали венецианца жуткие мысли о том загадочном яде - магическом зелье на наконечниках стрел, - которое в считанные мгновения (секунды! о ужас - секунды!) превратило молодого монгола в нечто лилово-черное и немыслимо раздутое - причем он жил! все еще жил! - а отравленное тело все вздувалось и пухло, - пока накопившиеся соки не разорвали в клочья гноящуюся плоть. ...Еще одна стрела, шипя, вонзилась в песок под самыми копытами пони. Это уже был не просто страх. Нечто большее. С диким воплем Марко пришпорил своего измученного коня - а в голове тем временем, будто обрывки сна, проплывали взбаламученные ужасом воспоминания... - Так почему же римский папа, - уже в сто первый раз вопросил Хубилай, - не прислал с вами, как я того требовал, сотню ученых священников? Пусть бы поведали мне о святом кресте и святом елее, о святом хлебе и святом вине. Пусть бы построили для меня большие часы, большие башни и крепости, большие осадные машины и большие военные корабли. Почему? Раз он называет себя всемирным отцом. Почему? - Великий хан тяжко вздохнул, и в горле у него что-то негромко хрипнуло. А длинная жемчужная бахрома, что свисала с увенчанной солнцем и луной золотой короны, слегка закачалась. Это посольство к папе составляло главную цель первого и единственного путешествия юного Марко (а для его седеющих дяди и отца - второго) - удивительного путешествия по бесконечному разнообразию евразийских просторов. Почему же великий хан пожелал наладить контакт с римским первосвященником? Быть может, святой отец христианского мира и впрямь вызывал у него неподдельный интерес? Тем более что мать Хубилая была из несториан - и поклонялась кресту. А может, он хотел упрочить шелковые торговые связи между востоком и западом? Или Хубилай желал обрести западных союзников для борьбы с лихорадочной экспансией сарацинов и бесчинством неугомонных степных вассалов, направляемых воинственным Хайду-ханом? А впрочем, неважно почему. Начиналось же путешествие как смелое, но в общем-то вполне обычное торговое предприятие. Марко был тогда совсем еще мал. В году 1260-м по христианскому летосчислению братья Поло - старший Пикколо, немногословный, с пышной каштановой бородой, и младший Маффео, смуглый, непостоянный, - пустились в странствие, желая открыть для себя новые выгодные рынки на широкой реке Волге. Но вместо выгодных рынков нашли они там только ожесточенные военные стычки местных враждующих ханств, которые перекрыли им путь. И только тогда братья решили двинуться на восток - в песчаные земли, где до той поры не бывал ни один венецианский купец. В конце концов им удалось прибиться к верблюжьему каравану, что держал путь по пустынным торговым путям ко двору Хубилая, великого хана всех монголо-татар, - туда, где побывали немногие европейцы. Разум Хубилая оказался быстр, как степной конь, а интересы великого хана были еще шире его империи. Он тепло приветствовал оборванных чужеземцев и благосклонно выслушал их рассказы об экзотической христианской Европе. Наконец, великий хан отправил Никколо и Маффео По-ло в качестве своих личных послов к папе, вручив им золотую императорскую табличку, которая гарантировала безопасный проход по всем недружелюбным монголе-татарским землям. Хубилай предложил папе прислать делегацию из ста ученых священников, сведущих в семи искусствах и христианском вероучении. И утомленные путешествием братья Поло отправились на запад как послы сидящего на Троне Дракона и снова пересекли охваченный войнами евразийский континент. ...А в воспаленной голове Марко все шипели и шипели зловещие отравленные стрелы... В году 1269-м по западным календарям Никколо и Маффео вернулись в свой милый сердцу портовый город - в могучую и процветающую республику Венецию, чьи роскошные сокровищницы полнились византийскими побрякушками и золотом крестоносцев, чьи великолепные закрома распирало от товаров, привезенных купцами из всех торговых портов ведомого им мира. Наконец-то братья Поло вновь увидели отделанные розовым мрамором стены родного дома, по которому они так тосковали, - родного Палаццо ди Поло, на гербе которого красовались четыре черных скворца. Но кое-что здесь, к несчастью, переменилось. Никколо с глубокой скорбью узнал о том, что в эти десять лет умерла его жена. Но его сын Марко вырос в крепкого пятнадцатилетнего юношу - и все еще ждал отцовского возвращения. Ожидание... ожидание... да неужели Марко всю свою молодую жизнь провел в ожидании? Жил, упрямо ожидая возвращения отца и дяди, хотя все семейство уже решило, что блудные братья Поло давным-давно отправились на тот свет. Потом ожидал аудиенции у недавно избранного папы, чтобы исполнить данное старшим Поло повеление Хубилай-хана. Ожидал, пока пройдут бури, бедствия и баталии и они смогут продолжить свое путешествие в далекий Катай. Полный опасений, ожидал встречи с великим ханом... А теперь - опять ожидал, когда над головой прекратят свистеть эти жуткие отравленные стрелы, чтобы конь его смог наконец прекратить свой неверный бег подальше от опасности. Чтобы можно было опять взяться за исполнение этого нового и совершенно безумного повеления Хубилая... Марко прекрасно помнил, как удивился он тем туманным венецианским утром, когда вернулся домой после каких-то своих озорных проделок на пахнущей рыбой Словенской набережной Большого канала и недолгой остановки у погруженной в дымку церкви святого Захарии, где покоился прах дожей и его матери. Кичливый школяр из благородной купеческой фамилии со щегольским павлиньим пером в шляпе и первой рыжеватой порослью на щеках. А в прихожей Палаццо ди Поло сидели два нищих монаха-оборванца в потрепанных шерстяных плащах - и ухмылялись, будто уличные актеры, изображающие паяцев. Марко начал было выговаривать слугам за то, что пустили подобную публику дальше задней двери на кухню, но тут один из монахов - тот, что повыше, с каштановой бородой, - встал и заключил юношу в весьма дурно пахнущие объятия. А потом сказал: - Здравствуй, сынок. Мать Марко уже давно встретилась с ангелами в Раю, и на свете оставался только один человек, способный так к нему обратиться. Вне себя от радости Марко воскликнул: - Папа! Седовласый крепыш дядя Маффео загоготал и потрепал своего счастливого племянника по щеке. Потом они пообедали телячьим филе, протушенным с вином и грибами, и проговорили чуть ли не до утра. Отец и дядя быстро вскружили юноше голову рассказами о своих странствиях и поручении великого хана. И что же тогда сказал им Марко? Что он предпочтет остаться за уютными розовыми стенами Палаццо ди Поло? Что будет и дальше штудировать со сморщенным отцом Павлом сухие латинские глаголы и присматривать за поступлением словенского чернослива в семейные закрома? Нет. Нет и еще раз нет. Марко заговорил, как и подобает отважному венецианскому юноше: - Отец... дядя... возьмите меня с собой! ...Сюда - в эти опасные пустоши востока, где отравленные стрелы летают подобно воронам и за считанные мгновения превращают молодого монгола в громадный вздувшийся фиолетово-черный баклажан... Но тогда Марко еще ничего не знал о всех этих чудесах и ужасах. Он и представить себе не мог, насколько мир огромен и многолик. Какие странные и страшные дороги им придется пройти. Тогда ему казалось, что добираться им - примерно как до Болоньи. Или, быть может, чуть дальше, чем до Рима. А в Риме тогда как раз скончался папа Климент, старый и мудрый франк, - и жадные до власти кардиналы битых три года пререкались и спорили. Папский же престол тем временем оставался пустым. Миссия братьев Поло для великого хана затягивалась и затягивалась. Всевозможные тетки, кузены и слуги в Палаццо ди Поло уговаривали их плюнуть на это бессмысленное поручение. Продать драгоценную золотую табличку-пропуск Хубилая и остаться дома - под щитом с четырьмя скворцами. Нежиться подобно шелковистым котам у семейного очага. Вино здесь сладкое и жизнь мирная. Можно пощипывать кухарок за пухлые задницы и таскать миндальные пирожные из громадной открытой печи. А они вместо этого отправились к желтоватым стенам города крестоносцев Акки - к палящему солнцу над берегом Палестины. Быть может, хотели заручиться духовной поддержкой в Святой Земле, а быть может, просто оттого, что братьев Поло всегда тянуло на восток - будто неустанный ветер подгонял их с запада. И вот - ледяной ветер западных дебрей задувал в обезумевшие от страха глаза Марко желтую пыль... Во франкской твердыне Акке братьям Поло суждено было встретить недавно избранного папу Григория, который направил великому хану свои самые доброжелательные приветствия. А в качестве дара - священное масло из лампады, что освещала гробницу Христа в Иерусалиме. В ответ же на настоятельное требование Хубилая папа послал - нет, не сотню - двоих. Всего двое ученых священников отправились с братьями Поло в Катай. Но и те оказались малодушными. Очень скоро их устрашили и тяготы путешествия, и трудность их задачи в языческих землях. Два ученых мужа с облегчением повернули обратно... Повернули, оставляя усталых Никколо и Маффео Поло (а с ними и юного Марко) путешествовать на восток по дикой и разоренной войнами Евразии без единого сведущего в семи искусствах и христианском вероучении священника. Одних. Даже без какого-нибудь монаха, дьякона или послушника. Всю дорогу троим путникам приходилось сталкиваться с отчаянными опасностями и тяготами, но ни одна из них не тревожила больше, чем постоянное беспокойство, что туманило разум, и неизбежный вопрос: а будет ли великий хан рад их видеть - без востребованных священников? Или же, убедившись в провале их миссии, Хубилай даст волю своему монаршему гневу? И не станет ли это рискованное путешествие из богатой Венеции в еще более богатый Катай совершенно бесцельным? Вспомнит ли великий хан после стольких лет, кто они вообще такие? А теперь, шестнадцать лет спустя, когда и у Марко уже выросла пышная каштановая борода, они держат путь по еще одному высочайшему повелению Хубилая. И снова мучает вопрос: доволен ли будет великий хан? Да и вообще - увидятся ли они с ним (и друг с другом)? Или взмыленный конь Марко в конце концов падет, оставляя своего седока на сомнительную милость отравленных стрел? 4 У-ван: Беспорочность. Гром рокочет в поднебесье. Так древние цари взращивали свои народы. Крики начальника монгольской стражи "Рассейтесь! Рассейтесь!" настойчиво убеждали всех подчиниться. Хотя никаких подобных приказов уже и не требовалось. Многожильные кнуты, что со всего размаху опускались на крупы коней и пони, действовали куда лучше любых приказов. Весь отряд конников сломя голову разбегался кто куда. Куда-нибудь! Хоть к черту на рога! Только бы спастись от этих отравленных стрел. В самом яде ничего нового не было, но ужасающая стремительность его действия наполняла сердца страхом и невыносимым отвращением. А Никколо, даже когда насмерть перепуганный конь понес его прочь, остался на удивление невозмутим. Как будто поблизости от него никаких стрел с черным оперением в песок не вонзалось. И, даже заметив быстрое приближение гигантской кошки, он, по-прежнему сохраняя выдержку, лишь принялся шарить глазами по сторонам, пока не заметил груду валунов и не поспешил под их укрытие (особенно не мудрствуя и не позволяя себе отвлечься на мысли о том, человек или зверь навалил эту груду). Грязно-белый, покрытый черными пятнами гигантский ирбис, или снежный барс, с виду напоминал всего лишь (всего лишь!) неимоверных размеров кошку, для которой человек был вроде мыши. Впрочем, знакомый облик чудовища особого облегчения предполагаемой жертве - скорчившейся в подобии норы и перебирающей свои лучшие нефритовые четки - не принес. Но при этом мессир Никколо Поло только лишь испугался. И не более того. Волею случая Маффео Поло и нервозный катаец - администратор похода - бросились удирать в одном направлении. Кто из них первым услышал крик потревоженного грифона, значения не имело. Оба беглеца тоже закричали, обмениваясь отчаянными жестами. Потом натянули поводья, останавливая коней, спешились и легли на землю лицом вниз. Кони не стали их дожидаться и проверять истинность предания о том, что кониной грифоны не питаются. Высоко вскидывая копыта, перепуганные животные понеслись прочь по каменистой земле. Тут следует заметить, что тот, кто первым описал грифона как отчасти льва, отчасти орла, а отчасти змею, не только не заглядывал в "Комментарий к Аристотелю по поводу категорий". Нет, человек тот, без всякого сомнения, никогда не видел живого грифона. Грифон никоим образом не похож ни на одно из хорошо знакомых и сравнительно безопасных животных. И пусть даже Солдан в Новом Вавилоне, или Великом Кайро, порой держал у своего трона несколько львов, а западные императоры частенько наряду с соколами приказывали приручать и орлов, которыми они пользовались в волчиной охоте, - все равно вряд ли кто-то мог бы назвать орла или льва хорошо знакомым и сравнительно безопасным. Но почему-то все как один прекрасно знают, как выглядит грифон. Большинство из тех, кто хоть раз листал книжки с картинками, непременно видели хоть один рисунок грифона. И насколько же все эти рисунки далеки от реальности! Вспомнив об этом, Маффео вдруг задумался, а насколько близки к жизни другие иллюстрации к "Бестиарию". Должно быть, они реальны ровно настолько, насколько реальна сама жизнь в этих странных языческих краях... Потом мысли Маффео обратились к тем летним вечерам, когда он сидел у сводчатых окон библиотеки в Палаццо ди Поло, читая полный цветных рисунков "Бестиарий", - жевал при этом жареные миндальные орешки и потягивал красное вино из хрустального бокала местной, венецианской работы, с золотой гравировкой фамильного герба Поло. Ах, эти легкие вина Венеции... эти великолепные венецианские пиры... И как же эти итальянские лакеи в роскошных ливреях (многие второстепенные правители не привыкли носить одежды и вполовину менее богатые) - как эти лакеи один за другим все носили и носили громадные блюда с разнообразными яствами к инкрустированным мрамором пиршественным столам. Вот крупная кефаль, вот четверть жареного быка, вот кролики с полными брюшками приправленных пряностями яблок. Дальше - журавли, цапли, дрофы. Ах, что за крылышко! Ах, что за ножка! Забивалось множество свиней (чье мясо годилось только для слуг), чьи кости и копыта, проваренные вместе с телячьими, шли на превосходный крепкий студень. А разве может быть невкусен студень, к которому примешан толченый миндаль и знаменитый розовый сахар с Кипра (сам по себе источник изумительного вкуса нескольких вин)? Студень, достаточно плотный, чтобы стоять чуть ли не все пиршество, высвобожденный из самых затейливых формочек - слонов и замков, кораблей и египетских пирамид... Но теперь настало время попировать грифону - и жуткий пир этот был устрашающе реален. Маффео Поло лежал, сплющив седеющую бороду о серую гальку, отполированную какой-то древней исчезнувшей рекой. Лежал, объятый ужасом. Но только лишь - ужасом. А чувство, что испытывал Марко, было уже по ту сторону страха. В отличие от дяди он не спешился. А в отличие от отца его не бросило в сумасшедший галоп. Марко лишь смутно сознавал, что конь, дай ему волю, сам найдет путь к спасению. Дважды он чувствовал, как его коня бросает в сторону, - и дважды, оборачиваясь, замечал груду гнилья под обрывками одежды. И еще - каркающих ворон на этом гнилье. В голове сидела поговорка: гроб монгола - воронья утроба. Полными дикого ужаса глазами Марко оглядывался вокруг, вовсю напрягая слух, прислушивался - но слышал только барабанную дробь конских копыт... и собственное прерывистое дыхание. Вот и еще одна стрела, шипя по-змеиному, вонзилась в песок... Вспомнился тот разговор с великим ханом, когда Хубилай в виде великой милости дал ему из своих царственных рук рисовую лепешку. Марко разломал лепешку и принялся бросать кусочки прожорливым рыбинам в карповом пруду Великого Уединения - в императорском парке Ханбалыка, зимней столицы Поднебесной. Редко кто удостаивался подобной милости. Взмахнув широким рукавом парчового халата, обильно украшенного золотыми карпами и лотосами, великий хан тогда сказал: - Вон туда! Вон тому! Там, под ивой, здоровенный желтый карп - кинь ему хороший кусочек. Он был здесь, еще когда пришел мой отец. Совсем древний. "Старый Будда" - так его кличут. Понятия не имею почему. Разве Будда был рыбой? Впрочем, ладно. Я уважаю все религии. А почему нет? Не все ли равно, какое божество поможет усталому и озлобленному? Слышал ты. Марко, когда-нибудь про замок, где все живут вечно - но спят? Всем известно, что карпы живут очень долго... если только им позволяют. Мой дед, Чингис, частенько советовался со сведущими в алхимии отшельниками, которые якобы владели секретом бессмертия. Они говорили, рыбы никогда не спят. Но я давно наблюдаю, и, по-моему, эти карпы все время дремлют - долгим, медленным сном... Тогда Хубилай впервые упомянул про "замок, где все живут вечно - но спят". И Марко вначале не придал этому значения. Хотя, наблюдая за Хубилаем, он подмечал, что старого хана в последнее время все больше и больше занимают рассуждения о бессмертии даосских отшельников, к которым раньше он не особенно благоволил. Раньше он даже насмехался над их магическими зельями, отбирал и жег их книги. И венецианец понимал, что это вполне естественно для человека, чей возраст приближается к семидесяти. Даже если человек этот - хан ханов всех земель и морей. Да, Хубилай и впрямь заметно постарел с тех пор, как десять с лишним лет назад Марко впервые его увидел. Тогда великий хан был в самом расцвете своей зрелости. Коренастый крепыш, как и все монголы; с пронзительным и в то же время благосклонным взглядом черных глаз, что выглядывали из узких щелок на круглом багровом лице. Как бывало и с другими облеченными властью людьми, с которыми довелось встречаться Марко, присутствие Хубилая в приемных залах можно было не только наблюдать, но и чувствовать. Теперь же старый хан чуть горбился и немного прихрамывал от (как утверждалось) периодических приступов подагры. В волосах и длинной ухоженной бороде катайского правителя появились седые пряди, а на широком лице - помимо глубоких складок, проделанных суровым татарским климатом, - паутинки старческих морщин. Но властность его присутствия ничуть не уменьшилась. Время не обошло стороной и Марко. Из худосочного юнца неполных двадцати он превратился в сильного тридцатилетнего мужчину. И все же он прекрасно помнил свою первую встречу с великим ханом в его летнем дворце в Чэнду, что в десяти днях пути от зимней столицы в Ханбалыке... Хубилай вопреки опасениям Поло о них не забыл. Напротив, стоило курьерам принести весть о возвращении его послов к папе, как великий хан выслал им навстречу целый отряд всадников, чьи знамена с солнцем и луной гордо реяли на ветру. Отряд приветствовал измотанных путешествием путников и препроводил их к летнему двору катайского властелина. Юный Марко успел повидать много роскошных дворцов - в Венеции и по пути в Катай, - но ничто не поразило его воображения так, как императорский двор в Чэнду... Колоссальный главный дворец был выстроен из резного и позолоченного мрамора и других полудрагоценных камней. Окружавшая его стена заключала в себе дважды по десять квадратных миль парковых насаждений, прекрасно орошаемых прудами, ручьями и источниками. Масса лиственных и хвойных деревьев. Широкие лужайки пестрели разнообразием диких цветов. В парке этом Хубилай содержал стада оленей и другой дичи, чтобы на славу насладиться охотой с дрессированными леопардами и целой стаей ручных белых соколов. В высокой сосновой роще, в самом сердце парка, располагалось еще одно впечатляющее куполообразное строение, построенное по типу степных юрт. Крыша из бамбуковых шестов и тонких досок, перевязанных двумястами толстых шелковых веревок, держалась на позолоченных и лакированных столбах с обвивающими их резными драконами. Внутри гигантскую юрту украшали искусные резные изображения зверей и птиц. Здесь-то и располагался летний двор Хубилая. Только-только прибывшие туда Поло склонились перед великим ханом до земли. Хубилай тут же предложил им подняться и тепло поприветствовал - будто старых друзей. Они передали ему письма и священное масло от папы, которое великий хан с благодарностью принял. Затем он во всех подробностях расспросил путешественников о всех опасностях и обо всем том странном и удивительном, что встретилось им по пути. В особенности Хубилая интересовало положение дел в вассальных ханствах на западе и все, что касалось его мятежного племянника и злейшего врага Хайду-хана. Храня почтительное молчание, Марко не мог отвести глаз от человека, который уже при жизни превратился в величественную легенду, - от этого самовластного и непредсказуемого Сына Неба. Вышедший из воинственных степных варваров, Хубилай тем не менее прекрасно освоил утонченные манеры восстановленного им катайского двора. Беспощадный на войне, он проявлял неизменное великодушие при раздаче зерна беднякам в голодную пору. Марко пожирал глазами хана ханов, что восседал на высоком троне черного дерева - резном, украшенном драгоценностями, - величественно восседал в пурпурном парчовом халате с золотой вышивкой. Рядом с великим ханом сидел хрупкий юноша в бледно-персиковой парче. Позже Марко узнал, что то был второй и любимый сын Хубилая, болезненный царевич Чингин (его Инь и Ян, по слухам, никак не могли прийти в равновесие). Юноша окинул Марко ответным взглядом из-под жемчужной бахромы своей золотой короны - взглядом, полным открытого дружелюбия, - и что-то шепнул своему царственному отцу. Тут великий хан наконец обратил свое августейшее внимание на Марко. - А где же сотня ученых священников, востребованная мной у римского первосвященника? - поинтересовался Хубилай. Лоб императора было нахмурился, но тут же прояснился. - Я вижу только этого подростка. - Это мой сын Марко... он здесь, чтобы служить тебе, о повелитель, - с очередным земным поклоном ответствовал Никколо. - Что ж, я ему рад, - с дружелюбной улыбкой заключил Хубилай. Так Марко обрел благоволение в глазах великого хана и служил ему десять с лишним лет, - и, пока оба они взрослели и менялись, росла и крепла их дружба... Поначалу Хубилай удостоил Марко поста сборщика солевого налога в богатой южной провинции Манзи, в людном портовом городе Ян-чжоу, где полноводная река Янцзы, несущая свои воды с запада на восток, встречается с текущим с юга на север Великим каналом. Позднее, обретя уверенность в преданности Марко и обнаружив у молодого венецианца поразительную способность многое подмечать и записывать увиденное, великий хан стал поручать ему особые и конфиденциальные миссии. Такие, как, например, эта... Вот еще одна отравленная стрела пропела свою жуткую песнь над его головой - и Марко в ужасе пришпорил коня... 5 Гу: Исправление. Легкие ветры дуют над безмолвной горой. Опасность; но в конце - удача. Впоследствии Марко никак не мог разобрать, был то голос или прозвучавшая в голове мысль. "На север!" - так это прозвучало. А потом снова: "На север!" Возглас все вторился и вторился: "На север... на север... на север..." - О святой Марк! - взмолился Марко. - О благословенный Сан-Марко, покровитель Венеции и мой тезка! Да где же тут север? И где-то глубоко-глубоко у него в голове низкий, рокочущий бас ответил: "Кости мои следовало оставить в Египте - земле, где я проповедовал". - О святой Марк! О Сан-Марко, твои кости венецианцы забрали на север, чтобы предать погребению под высоким эмалевым алтарем твоей базилики! Так где же тут север? От рокочущего голоса осталась рокочущая тишина - и вновь сменилась рокочущим голосом: "К тем холмам. Петру знакомы их рыбьи очертания. Туда, тезка. Там север". Конечно! Татарин Петр, личный слуга Марко, как никто другой должен знать очертания холмов в этой земле - пусть и не в его родной Татарии, то по крайней мере на две тысячи лиг ближе к ней, чем к милой сердцу Венеции! Отчаянно борясь с поводьями и своим лохматым конем, Марко вскоре увидел на горизонте холмы. Три холма, по форме смутно напоминавшие рыб. Венецианец радостно всхлипнул и пустил коня вперед. - Конь! - кричал он. - Доставь нас туда живыми и невредимыми - и получишь весь мой запас кумыса! А я как-нибудь перебьюсь. На север! На север! На север! "Этот проклятый свиток!" Вот как называл его дядя Маффео. Никколо и Марко не вполне соглашались. Хотя этот странный свиток-карта и впрямь какой-то... Даже неясно, что там за текст - проза или поэзия. Быть может, все это невероятно запутанная и загадочная криптограмма? Именно "проклятый свиток" (если это вообще был свиток) и завел их в такую даль - если слово "завел" здесь уместно. По мнению Никколо и Марко, только эта путаная карта могла безопасно провести их вперед или назад - или вообще к черту на рога. - Великий хан зря ничего не делает, - заметил тогда Марко. - Великий хан! - воскликнул в ответ Маффео и яростно дернул свою седую бороду. - Марон! Хорошо хоть говорили они, как всегда, на итальянском. А то наверняка хотя бы один из пестрой массы монголов и татар, сарацин, катайцев и куманцев - и еще Бог знает кого - наверняка кто-то из них шпион. Да что там один! Один - шпион самого Хубилая. Еще один - его внука и наследника царевича Тимура, сына болезненного царевича Чингина. Наверняка еще по одному - от каждого из других оставшихся в живых сыновей. Сложно себе представить, чтобы кланы шаманов, евнухов, высших чиновников, знатных фамилий, дальних родственников осторожности ради не подкупили некоторых членов отряда, чтобы те любым способом отправляли каждой из этих враждующих клик краткие сообщения. Некоторое утешение, впрочем, приносила поговорка: тот, кого купили, долго купленным не останется. И все же... Текст же на свитке с картой представлял собой любопытную смесь древнекатайской каллиграфии со странными и загадочными символами. Все это было начертано лучшими чернилами на превосходной бумаге из коры тутового дерева, подклеенной к чистейшему белому шелку составом на основе франкского ладана, который не только укреплял ее и овевал ароматом, но и защищал от плесени, а также моли и других вредителей. К верхнему и нижнему краям свитка приделаны были планочки из камфорного дерева. Футляр состоял из разноцветных шелковых нитей, сплетенных в изображение конического буддийского храма-ступы. Снаружи футляр был обернут водонепроницаемым промасленным шелком и вложен в ларец из покрытого красным лаком черного дерева (две последние составляющие, должно быть, добавили позднее). - Будь тут и впрямь какой-то смысл, - продолжал ворчать дядя Маффео, - всю эту ерунду можно было бы с таким же успехом накорябать на обычной рисовой бумаге. Вроде той, которой я пользуюсь, когда сморкаюсь или подтираю... Конечно, ни один шпион не мог бы уловить в выражении "Il Signer Grande" имя великого хана. И все же... - Дядя! - резко произнес тогда Марко. Недовольный Маффео Поло громко фыркнул, но больше ничего не сказал. Впервые Марко увидел "проклятый свиток" как-то на исходе зимы, на двадцать первом году царствования Чжи-юаня, или Хубилая, что соответствовало году 1284-му в календаре христианского Запада. Они с Хубилаем прогуливались по берегу карпового пруда Великого Уединения на просторной территории вокруг императорского дворца в Ханбалыке и наслаждались сладким ароматом белых магнолий, алыми цветками айвы и недавно распустившимися бледно-розовыми цветками сливовых деревьев, что росли средь зеленых кипарисов и уже расцветающих плакучих ив. Хубилай вслух энергично планировал грандиозные фейерверки как царский дар близлежащему городу Тай-тиню к празднованию катайского Нового года. Итак, великий хан и его молодой венецианский наперсник медленно прогуливались по берегу пруда. Все здесь было совсем по-другому, чем при запутанных, строгих церемониях катайского двора, уклонение от которых бывало равносильно смерти. Впрочем, близкое знакомство с ритуальными церемониями при Дворце дожей в Венеции давало троим Поло неизмеримое преимущество перед теми некатайцами из дальней Азии, которые привыкли лезть руками в чужую чашу с вареной козлятиной или кислым кобыльим молоком. Хубилай вдруг прекратил возбужденно распространяться о хитрых хлопушках из бамбуковых палочек, начиненных громовым порошком, и поманил пальцем глухонемого слугу. Тот мгновенно рухнул прямо на мерзлую дорожку и, стоя на коленях, развернул перед господином замысловато укутанный свиток. Первое время Марко думал, что в неофициальных беседах великий хан просто склонен перескакивать с пятого на десятое, но теперь, лучше познакомившись с катайским властителем, уже не удивлялся внезапным отступлениям от темы. Император прекрасно знал, что делает. - Вот, Марко, взгляни, - сказал Хубилай. - Этот старинный свиток с каллиграфией недавно попал мне в руки. Он, конечно, не может соперничать с восхитительными рисунками коней работы Чао Мэн-фу - придворного живописца покрывшей себя позором императорской династии Сун, - которого я намерен убедить явиться к моему двору. И все же этот свиток тоже по-своему любопытен. Как думаешь, По-ло? Марко кивнул и стал терпеливо ждать, когда старый хан сделает свое заключение - каким бы оно ни оказалось. Указывая пальцем на свиток, Хубилай продолжил: - Мои придворные ученые утверждают, что свиток этот - нечто вроде инструкции или карты, что открывает путь к горному замку или храму-ступе, окруженному зарослями колючек и ежевики, где вечно живет прекрасная женщина - но спит. Ну как, Марко, заманчиво? Итак, я желаю, чтобы ты, твой отец и дядя отправились на юго-запад и отыскали для меня эту загадочную женщину. Она станет моей новой занятной наложницей. Хубилай и эта Спящая Красавица... бесподобная пара... а, По-ло? Уверен, мои придворные ла-мы и колдуны сумеют пробудить ее от дремы. А она, без сомнения, должна владеть величественными тайнами бессмертия. Такая женщина окажется и прекрасной, и полезной. Говорят, твой римский папа владеет знанием о вечной жизни. Стоило ему только послать сюда сотню сведущих ученых, как я весьма тактично ему предложил, и этот столь дорогостоящий поход был бы уже не нужен. Не слишком доволен я твоим папой! Нет! Совсем не доволен! Марко уже и раньше приходилось такое выслушивать. В той или иной форме. Он лишь кивнул и опять принялся терпеливо ожидать, что будет дальше. - Хотя, - с усмешкой продолжил Хубилай, - может ли сотня сведущих ученых быть еще и сотней прекрасных женщин? По-моему, нет. А я не желаю день за днем находить в своей рисовой чашке одно и то же кушанье. Точно так же я не желаю ночь за ночью находить в своей постели одну и ту же наложницу. - Тут величайший и мудрейший из земных властителей еще раз хитровато усмехнулся и продолжил: - Потому-то мне и нужно, чтобы вы, По-ло, нашли эту бессмертную Спящую Красавицу и доставили ее ко мне. Но Марко, завидев проблеск надежды, решил вернуть разговор к римскому папе. - Когда мы с отцом и дядей вернемся в Венецию... - сказал он (зная как свои пять пальцев, что у них нет ни малейшей возможности туда вернуться, если сам великий хан их не отпустит, что без его высочайшего дозволения они не проедут и ли). - Да, когда мы вернемся домой, мы непременно сможем добиться аудиенции у нынешнего папы Григория - а тогда детально обсудим с ним все вопросы относительно вечной жизни. Узкие глаза Хубилая засветились неподдельным интересом. - Да! Да! Я хочу... как раз это мне и нужно! Вы там на Западе знаете столько всякой всячины. А что, папа правда не женат? Вот так-так. Даже как-нибудь... неофициально? Ну и ну. И вы, По-ло, тоже не женитесь и не заводите официальных семей. Мне это очень пригодится. Ведь вы преданы только мне! Моим интересам! Все остальные преданы прежде всего своей семье. Семьи преданы кланам. А когда кланы обретают могущество, возникают раздоры: небрежение обязанностями, гражданские беспорядки. Большие бедствия для людей и урон для природы. Не будь Сына Неба на Троне Дракона, пираты грабили бы побережье, каналы переполнялись бы илом, рушились бы плотины и дамбы, падали бы каменные стены, через границу хлынули бы враги - и крестьяне голодали бы в лихую годину. Это общеизвестно. И никто этого не желает. Но если дать волю, никто не удержится от возвышения фамилий, образования кланов, лихоимства... Марко знал, что все, сказанное Хубилаем, сущая правда. Но знал он также и то, что ни он сам, ни отец, ни дядя не желают потратить всю свою жизнь на безупречную службу великому хану. Не намерены они до конца дней выполнять его административные поручения, помогая обеспечивать мир и спокойствие на необъятных просторах Катайской империи. Кроме того, отец и дядя уже не так молоды и устали от бесконечных странствий. Все чаще они заговаривали о том, как хорошо было бы со славой вернуться в родную Венецию, под щит с четырьмя черными скворцами, - вернуться домой, в нежный уют розовых стен Палаццо ди Поло, пройтись по обсаженным кустарниками берегам Словенского канала. Готов был отправиться домой и Марко - позаботиться об оскудевших и заброшенных закромах семьи Поло. Создать наконец и собственную семью. Теперь все трое только и мечтали, чтобы вернуться, прожить свои жизни в мире и умереть в собственных постелях - в Наисветлейшей республике Венеции. Но туда их могло вернуть только позволение великого хана - только его золотой пропуск. А золотой пропуск этот нельзя было добыть ни подкупом какой-либо фамилии, ни подкупом целого клана. Только преданным служением Хубилаю. Вздохнув, Марко сказал: - Что же касается повеления вашего императорского величества насчет... - Марко опять хотел обратиться к теме папы, священников и доктрины вечной жизни. - Ладно! Ладно! Не продолжай... - Великий хан махнул рукой - глухонемой слуга тут же свернул свиток и поместил его обратно в шелковый футляр. Потом по мановению руки Хубилая доверенная пара здоровенных глухонемых слуг с паланкином, что следовала в семи шагах позади, быстро приблизилась. Поставив паланкин на землю, они с бесконечной аккуратностью помогли своему господину туда войти. Затем великий хан с легким вздохом позволил им приподнять его распухшую от подагры левую ногу и осторожно возложить ее на подушечку из лисьего меха, набитую гусиным пухом. Еще один небрежный жест. Слуги мигом подняли паланкин и медленно двинулись вперед. Марко пошел рядом. Повсюду зеленые ивы свешивали свои сероватые сережки до самой глади пруда. - Что такое заросли, шипы, колючки и ежевика для таких закаленных путешественников, как вы? - продолжил Хубилай-хан. - Что вам горы, пустыни и колдовские степи? Тьфу! Ерунда! Что вам так называемое чародейство? Что вам воображаемые опасности? И что опасности настоящие? Пустяки, намекал тон величайшего и мудрейшего из земных властителей. Потом он благосклонно похлопал своего молодого друга по плечу. - Вы, По-ло, люди Запада. А значит - доблестны... отважны... храбры. Вы сделаете для меня эту малость. Без огласки, разумеется. Мы объявим, что вы отправляетесь собирать солевой налог. Вы это выполните. А тогда я по-царски вас награжу. Хубилай не требовал. И даже не приказывал. Он просто констатировал факт. Очередной вздох Марко замер где-то внутри. Среди всех желаний великого хана - где находилось место любым причудам - было и то, чего он явно не желал. Не желал он, чтобы Марко, Маффео и Никколо прямо сейчас или в ближайшее время получили золотой императорский пропуск и высочайшее дозволение навсегда покинуть Катай. Вернуться домой. "Бог очень терпелив", - частенько говаривал старый учитель Марко, отец Павел. Троим Поло также предстояло проявить терпение. Возможно, если загадочная миссия венецианцев завершится успехом, Хубилай по-царски вознаградит их золотым пропуском и дозволением отбыть домой, в Венецию. Или если, к примеру, выяснится, что эта Спящая Красавица - кем бы она ни оказалась - секретом бессмертия не обладает. Что она, скажем, просто лентяйка и никакая на самом деле не красавица... Тогда Марко смог бы убедить великого хана, что ему самое время обратиться за советом к римскому папе с его доктриной вечной жизни. Да, эта авантюра все-таки давала кое-какие надежды... - Слушаю и повинуюсь, мой господин, - с низким поклоном произнес мессир Марко Поло. И вот они попали сюда - одному Богу ведомо куда именно, - сюда, где таится страшная угроза. И где медленно и неотвратимо надвигается смерть. 6 Кунь: Истощение. Воды тонут под сухим озером. В движении - раскаяние. Когда валун двинулся, мессир Никколо Поло снова зашептал воззвание к Святой Деве Марии и попытался вжаться еще дальше в щель меж испещренными черными прожилками обломками скалы. И тут произошли два вроде бы незначительных события. Во-первых, под коленом у Никколо щелкнула какая-то щепка, занесенная сюда, скорее всего, давно ушедшими в землю водами редкого дождя. А во-вторых, что-то больно впилось ему в бедро. Никколо тут же сообразил, что это крупный, странной формы кристалл, который он уже многие годы у себя хранил. (Ни один мало-мальски опытный торговец драгоценностями не верил, что кристалл этот представляет собой окаменевший лед, - но никто и не мешал верить в это возможному покупателю.) Поразительная форма кристалла сама по себе представляла интерес, и Никколо решил хранить его в качестве амулета. И, как выяснилось, некоторыми странными свойствами тот и впрямь обладал. После еще одного броска гигантского черно-белого барса валун опять двинулся. А потом со скрипом встал на прежнее место. Почти на прежнее место. На какую-то долю дюйма от прежнего места. Будь у Никколо желание, он мог бы прикинуть, сколько времени уйдет на то, чтобы валун упал. Но не было у него такого желания. Вместо этого ему очень хотелось - пока шлепанье громадных лап зверя указывало на то, что людоед по-прежнему ходит вокруг да около и собирается предпринять новую атаку, - отчаянно хотелось ему немного передвинуть в сторону впившийся в бедро кристалл. А заодно отправить куда-нибудь в сторону неба еще несколько воззваний к Святой Деве Марии. Не отважившись двинуться дальше, чтобы убрать из-под бедра кристалл, Никколо - скрюченный, сдавленный со всех сторон - сунул руку за пазуху стеганого халата и ухватился за карман со странной формы камнем. Отчаянный рывок - и кристалл перестал больно давить ему в бедро. Сначала Никколо просто держал его в руке, снова и снова дивясь странному виду "окаменевшего льда". А потом - осторожно-осторожно - поднес кристалл к единственному лучику солнечного света, что недавно прорвался сквозь щель в обломках скалы. Лучик прошел насквозь. Нет, не просто насквозь - казалось, он закружился внутри кристалла, смешиваясь с клубящимися там облаками, чтобы снова появиться снаружи, но уже под другим углом. И этот вышедший под углом солнечный луч (неведомо как утолщенный и усиленный) Никколо обратил на оторванные гигантским барсом клочки стеганого халата. С трудом, но ему это удалось. Хотя рука сильно дрожала. Не отрывая лица от земли, мессир Маффео Поло лежал и слушал, как грифон увлеченно пожирает свежее мясо, только что бывшее человеком. Он пытался припомнить хоть какую-нибудь молитву, но в голову лезла только родная Венеция. Как солоноватые воды Словенского канала лениво плескались под окнами его спальни, еще когда он был зеленым юнцом, - и как те же солоноватые волны плескались в его снах. И как холодно поблескивали золотые мозаики четырех святых покровителей в тенистой арке громадной базилики ди Сан-Марко жарким летним деньком. Поблескивали и слепили глаза своим мутноватым сиянием. А пиршества... ах, эти несравненные пиршества... Как требовал обычай, прежде дожа в главный пиршественный зал мраморного Герцогского дворца входил отряд одетых в алое волынщиков из Абруцц. Слухи по поводу сего ритуала ходили самые противоречивые. То ли Венеция раз приняла его, покорив однажды Абруццы. То ли Абруццы его добились, покорив однажды Венецию. "Хроники" и об одном и о другом умалчивали, так что каждый мог судить, как ему нравится... И всякий раз, когда первое потрясение проходило, завывание и зудение тонуло в общей болтовне. Ибо излишняя молчаливость у венецианцев никогда не наблюдалась. И, как однажды заметил их главнокомандующий, никогда венецианцы не снисходили до того, чтобы возить на своих галерах мулов. А значит, волынщикам и мулам приходилось стучать каблуками (последним - копытами) от удаленной их области на самом юге Италии. - Марон! - вырвалось как-то у Маффео. - Что мы тут слушаем? Рев их мулов или их музыку? Или это без разницы? Первое блюдо трапезы составляла пища, за которой далеко отправляться не приходилось, а именно: водоплавающая птица венецианских лагун, начиненная трюфелями - белыми трюфелями Терра-Фирмы у венецианских берегов, а не черными, что так любимы франками и испанцами. Трюфелей было не так много, как обычно, ибо в честь близившегося праздника святых колокола звонили денно и нощно, а свиньи, специально выдрессированные отыскивать грибы на запах, выучились также разом бежать в укрытие, только заслышат знакомый звон. Ибо колокола звонят и в час тревоги - когда к городу приближается враг. Свиньи эти, понятное дело, отличались от тех, которым вначале предлагались кусочки каждого лакомого блюда - для твердой уверенности, что пища не отравлена. Таких свиней держали ровно тридцать три рыла. Говорили, мол, в память об Александре Великом, который (по легенде) был отравлен в Вавилоне тридцати трех лет от роду... Очень скоро до Маффео дошло, что волынщиков уже нет. Появился более привычный оркестр, а когда музыка ненадолго смолкла, чтобы музыканты смогли выдуть слюни из своих инструментов, в дело вступили клоуны и всевозможные шуты. Многие высокопоставленные особы начали без зазрения совести набивать карманы целыми пригоршнями орехов и сластей со всех трех континентов, намереваясь забрать их домой - женам и детям, а также особо ценимым слугам. Тем временем несколько оркестров принялись играть по очереди. Ах, эти чудесные пиршества... ах, Венеция... Обрывки тряпья, быть может, и не были столь же сухи и горючи, как полотно, сжигаемое в закрытом баке. Сухими, как гнилушки, они также не были. И все-таки оказались достаточно сухими. Особенно присыпанные черными хлопьями из прожилок в валунах - хлопьями этого странного катайского камня, что горит, как древесный уголь. Долгие-долгие мгновения Никколо смотрел на усиленный солнечный луч, проходивший сквозь кристалл как сквозь линзу. И ничего не происходило... Ничего не происходило. А потом - из кучки угольного камня и обрывков одежды, слабый-слабый вначале, стал пробиваться дымок. Вился все сильнее. Подрагивал. Никколо отчаянно думал, что же ему теперь делать. Наконец, полностью сознавая опасность принятого решения, с трудом нагнул голову к тлеющей кучке и принялся дуть. Шлепанье лап ненадолго смолкло. Потом гигантский барс снова бросился - и валун опять двинулся с места. Не переставая молиться, Никколо дул. Вот дымок уже превратился в пламя. Тогда Никколо быстро схватил высушенную временем деревянную палочку и сунул ее в огонь. Вероятно, древесина сгнила не настолько, чтобы лишь тлеть, так как палочка мгновенно и ярко вспыхнула. Тут мессир Никколо Поло закричал. Огромный зверь тремя широкими шагами обошел груду валунов и, как уже сотню раз до этого, сунул внутрь свою увенчанную страшными когтями лапу. А Никколо что было силы воткнул в эту лапу свою горящую палочку. Гигантский барс взвыл от боли и потрясения. Бешено царапнул когтями груду камней. А потом, подняв обожженную лапу чуть не к самой пасти, подпрыгивая и громко воя, стремительно побежал прочь, обезумевший от нежданной и невыносимой боли. Маффео Поло прекрасно знал, что сделает грифон, когда покончит со своей трапезой. Сам он, конечно, этого не видел, но слышал рассказ одного из свидетелей, рассказанный зловещим шепотом у ночного костра из кизяка и хвороста. Вначале грифон вытянет одно громадное крыло, затем другое и по очереди их почистит. Потом поднимет свою птичью голову и, хлопая мощными крылами, вперевалку пустится бежать по земле. Дальше он как бы изготовится к прыжку - и побежит на двух своих львиных лапах. Потом грифон выпустит кал - чтобы, по мнению тюрков, монголов и татар, разом убавить в весе, а значит, чтобы обрести дополнительные силы и легче взлететь. Наконец, с этими страшными звуками топанья и взмахов тяжелых крыл, кажущимися какой-то сатанинской пародией на сладкую песнь крыл серафима... Звуки, которые теперь слышал Маффео, вполне соответствовали большинству из описанных. И венецианец - отчасти из-за шума, который вроде бы удалялся (известно ведь - "грифон никогда не оглядывается"), а отчасти просто оттого, что не мог он уже недвижно лежать ничком, - поднял седую голову. Увиденное немедленно вызвало у него возглас "Марон!" и жуткий испуг. Маффео тут же огляделся - но никто и ничто его не услышало. Тем временем из какой-то прежде не замеченной расщелины в мрачных скалах выскочил гигантский снежный барс, о котором раньше венецианец знал только понаслышке. Зверь несся какими-то неловкими скачками, в основном на трех лапах, и рычал так, что Маффео тут же вспомнил взрывы катайского громового порошка. Время от времени, видимо просто по привычке, он наступал на четвертую лапу. Когда это случалось, барс испускал дикий крик - по тону совершенно несходный с криком грифона, - и казалось, он сам готов отхватить себе левую переднюю лапу. Неужели грифон не заметил чудовищную кошку? Или грифону не было до нее дела? А может, грифон просто не мог остановить свой стремительный бег? Грифон несся навстречу гигантскому барсу. Гигантский барс несся навстречу грифону. Потом, снова приподнявшись и продолжая бежать на двух лапах, грифон отвел в сторону свой змеиный хвост и оставил на земле еще один холм дымящегося смрадного кала. Наверное, именно оттого, что грифон приподнялся и как бы подался назад, могучая кошка решила, что враг собрался напасть. Или гигантский барс просто обезумел от боли. Немыслимый бросок - и он вцепился грифону в глотку, глубоко запуская когти в мощное тело фантастической твари. Дважды грифон, неспособный сбросить с себя нападавшего, превозмогая страшную тяжесть, с дикими криками поднимался в воздух - и дважды беспомощно падал. Что за вой тогда раздавался! Какие визги и хрипы! Маффео на что угодно мог спорить, что в третий раз грифон не поднимется. А тот поднялся! Поднялся! Кто еще со времен слепца Гомера, что под звуки арфы поведал о пожаре Трои, лицезрел столь величественную картину? Кровавая схватка разворачивалась уже наверху - под сводом желтеющего к сумеркам неба. Неба, которое Ван Лин-гуань назвал всего лишь иллюзией. "Н-да, - подумал Маффео, - лучше бы оно ею и было". Выживет ли грифон, если сумеет стряхнуть с себя смертоносную ношу? Выживет ли гигантский барс, если сумеет снова притянуть противника к земле? Все дальше и дальше в каком-то гигантском вихре ревела битва. Оба чудовища страшно кричали. Наконец, с неба хлынула настоящая река крови - и сплетенные в один клубок тела ринулись вниз. Сама земля содрогнулась от тяжеловесного удара. Потом комок разделился на две половинки... И в мире вдруг воцарилась мертвая тишина. 7 Цуй: Воссоединение. Озеро плавает над землею. Велики приношения царя хранителям храма. Пещера оказалась тесной, темной и узкой. Собственно, и не пещера, просто мелкое углубление, выветренное на склоне рыбовидного холма - примерно там, где у карпа расположены жабры. И помещался туда разве что один человек со своим конем. Но Марко обрадовался тесноте, когда выяснилось, что пещеру уже занимает татарин Петр, его молодой слуга. Спасаясь от отравленных стрел, татарин тоже бежал к этим поросшим кустарником рыбовидным холмам - будто ведомый своим тезкой, святым Петром, рыболовом. Двое дрожащих, взмокших пони прижались друг к другу - словно не только от тесноты, но и для поддержки. Марко и Петр крепко обнялись, от души хлопая друг друга по спине, - тоже для поддержки. - А остальные... ты их не видел? - спросил Марко. Молодой татарин отрицательно покачал своей угловатой головой. Иссиня-черные волосы парня свисали из-под наушников подшитого мехом шлема будто блестящая шторка, обрамляя его широкие скулы и черные глаза. Марко выбрал Петра из многочисленной стражи как личного слугу из-за редкой сообразительности парня, а также из-за таинственной способности общаться с ангелами - и духами-дьяволами, - что частенько наделяло его странной способностью предсказывать ближайшее будущее. Но теперь ни ангелы, ни духи-дьяволы не спешили обращаться к татарину, чтобы вывести их с Марко к остальным членам разбежавшегося отряда. День клонился к закату, и, дав небольшой отдых измученным коням, Марко и Петр оставили свое укрытие и поднялись на вершину рыбовидного холма. Смертоносные вороны уже исчезли - но исчезли и сотоварищи двух путников. - Мне частенько доводилось играть в прятки с царевичем Чингином среди плакучих ив, что растут вкруг карпового пруда Великого Уединения у зимнего дворца в Ханбалыке, - размышлял вслух Марко. - Здоровье Чингина пошло на убыль еще до моего прибытия в Катай, и он был слишком немощен для бурных охот и прочих мужских развлечений... Но когда погода баловала и царевичу становилось получше, он любил забавляться мальчишескими играми. А вдруг все это лишь игра в прятки в зимних садах дворца? Сидя на своих мохнатых пони, Марко и Петр тревожно озирали горизонт в поисках хоть каких-то следов пропавшего отряда. А в голове у Марко снова и снова прокручивались игры в прятки с болезненным царевичем Чингином в парке под переливающимися черепичными крышами Ханбалыка. Побеленные известью внешние стены зимней столицы великого хана в длину составляли почти тысячу ли. Они были окружены рвом и снабжены боевыми укреплениями, складами и мощными воротами, что вели в людный город Тай-тинь, отстроенный Хубилаем из пепла после монгольского нашествия. Меж этой наружной каменной стеной и выложенными яркой черепицей внутренними стенами, что замыкались вокруг роскошной императорской резиденции, располагались мощенные булыжником просторные дворы и сады для всевозможных церемоний. Рощи величавых деревьев сменялись там широкими лужайками, так напоминавшими Хубилаю родные монгольские степи, и всюду были проложены искусно вымощенные дорожки. Среди ив, рано цветущих сливовых деревьев и магнолий мирно паслись олени и играли белки. В северном конце парка находился холм, где Хубилай приказал высадить великое разнообразие гигантских вечнозеленых деревьев, привезенных на татуированных слонах из самых дальних областей его империи. Холм этот выложили плитами зеленой яшмы и нефрита, а на вершине возвели павильон - тоже из яшмы и нефрита - с загнутыми вверх свесами крыши. По углам крыши установили нефритовых драконов-хранителей. Впечатление павильон производил исключительно зеленое. У основания Зеленого Холма кольцом располагался искусственный пруд, питаемый естественной протокой, куда животные приходили на водопой и где в изобилии водились карпы, лебеди, а также другая рыба и водоплавающая птица. Пруд пересекали изящные эмалированные мостики, что вели к Зеленому Холму и личному дворцу царевича Чингина по ту сторону протоки. Как раз у этого карпового пруда Великого Уединения Марко гулял и беседовал с Хубилаем, кормил с руки старого карпа и играл в прятки с недужным царевичем. Худой как жердь и бледный как слоновая кость Чингин, лишь несколькими годами старше Марко, был одарен талантами игры на лютне и каллиграфии. Тонкие черты лица царевича то и дело искажались гримасой боли от изнурительной болезни, уже распространившейся по всему его телу. Но разум Чингина был столь же любознателен и остр, как и у самого Марко. Им просто суждено было подружиться. - Расскажи мне еще раз о путешествии через Большую Армению, - нередко просил царевич, и Марко вновь и вновь рассказывал дивные истории о своих странствиях по Евразии. Ни один из буддийских монахов, даосских магов или придворных лекарей Хубилая не мог распознать причину неравновесия Инь и Ян у Чингина. Никому не удавалось найти и метод лечения - несмотря на всю ворожбу и многочисленные изгнания нечисти, исследования пульсов, дыхания и флюидов. Пробовали и лечение с тончайшими акупунктурными иглами, и сжигание лекарственных трав над нездоровой кожей царевича, и втирание едких мазей, и кормление целебными грибами заодно со смесями трав и высушенных, а потом растертых в порошок главных органов молодых сильных животных. Но даже обжаренные в кротовом жире гадюки никакого результата не дали. - Вот если бы твой папа прислал сотню знающих докторов, как я того требовал... - обычно бурчал Хубилай, когда прикованному к ложу Чингину было особенно худо. Но внимательный взгляд великого хана недвусмысленно высказывал Марко сомнения в том, что даже папские лекари помогли бы любимому сыну катайского властителя. В конце концов, когда безнадежность лечения Чингина стала ясна всем, Хубилай объявил своим наследником на Троне Дракона Тимура, юного сынишку больного царевича. И совсем юный Тимур получил дворцовые покои, равные покоям самого Хубилая, а также доступ к государственной печати. Отец же его тем временем все слабел и слабел. И все же, когда погода баловала и недужному Чингину становилось получше, он по-прежнему получал несказанную радость от мальчишеской игры в прятки. А еще царевичу доставляло удовольствие потягивать горячее рисовое вино в зеленом павильоне, практикуясь в поэтической каллиграфии и рисовании коней в стиле прославленного Чао Мэн-фу, и играть на лютне, слушая рассказы своего венецианского друга Марко Поло о его путешествии в Катай... Марко Поло - того самого, который сидел теперь на гребне рыбовидного холма в жутких степях Западного Катая, по ту сторону Великой стены в 10000 ли, лихорадочно обшаривая глазами желтоватый горизонт в поисках своего отца или дяди, и желал, чтобы все эти ужасы оказались только игрой или захватывающим рассказом о чужих приключениях. - Сир Марко, - внезапно прервал размышления своего хозяина татарин Петр, - а что это там на горизонте? Случайно не дым? И правда дым. Но что это за дым? Дым уютного лагеря Поло? Или какое-нибудь новое чародейство? - А что говорят твои духи-дьяволы? - спросил Марко у Петра. - Они говорят, что не следует нам торчать целую ночь на этом продуваемом ветрами холме. Говорят, надо осторожно подобраться к огню и посмотреть, друг там или враг. - Ха! - недовольно отозвался Марко. - Мое здравое итальянское разумение могло бы подсказать мне то же самое - без помощи всяких дьяволов. - Значит, ваше здравое итальянское разумение и есть ваши дьяволы, - ответил Петр и звонко хлопнул своего коня по крупу. Но дым не привел их ни к другу, ни к врагу. Когда они, уже к самым сумеркам, наконец добрались до его источника, там оказалось нечто куда более зловещее, чем друг или враг. Ибо дым лениво вился из груды испещренных черными прожилками валунов - а исходил он от хлопьев загадочного угольного камня и... от серой шелковой мантии Никколо Поло. Вокруг же груды валялись громадные кучи испражнений какого-то исполинского хищника. Но ни страшного зверя, ни Никколо поблизости не наблюдалось. Быть может, тварь утащила отца Марко в свое отдаленное логово, чтобы с комфортом насладиться лакомой итальянской пищей? - А что сейчас говорят твои дьяволы? - спросил Марко с тревожным выражением на вдруг побледневшем лице. - Мои дьяволы - и, между прочим, ваше здравое итальянское разумение, если вы только к нему прислушаетесь, - говорят, что навозная тропа, оставленная зверем, размечена не хуже большой дороги великого хана. И еще - что она не замарана человеческой кровью. Так что давайте, хозяин, проследуем по этой навозной тропе и выясним, куда она ведет... Сказано - сделано. Они проследовали по звериным испражнениям за нагромождение валунов и вскоре миновали разнесенные в клочья останки молодого монгола, пораженного отравленной стрелой. А примерно в трех ли от загадочной струйки дыма, на просторной, усыпанной гравием площадке, обнаружили всех остальных! Отца, Никколо, и дядю, Маффео Поло! Лица старших венецианцев выражали смертельную усталость, а одежда висела лохмотьями - но они были живы! Целы и невредимы! Вместе с ученым Ваном и другими членами отряда они разглядывали недвижные трупы лежащих бок о бок грифона и гигантского снежного барса. - Ну что? Значит, иллюзия? Да? Марон! - обрушивался на ученого Вана дядя Маффео. - Да. Иллюзия. И очень большая. - Ученый утвердительно кивнул и невозмутимо сунул ладони в рукава своего подшитого мехом черного шелкового халата. - Такая большая и искусная, что даже я - если бы не десятилетия философской практики - мог бы поверить в реальность подобных фантазмов. Живы... живы почти все - кроме молодого всадника, лопнувшего подобно переспелой виноградине от иллюзии отравленной стрелы, и злополучного катайского чиновника, с аппетитом пожранного грифоном. Целые и невредимые, снова собравшись вместе, они разбили лагерь на ночь. Соорудили костер из все еще тлеющих хлопьев угольного камня и остатков халата Никколо Поло и добавили туда всякую всячину. Ветки полыни, засохшие кизяки невесть каких животных и деревянные части вьючных седел, что валялись повсюду, сброшенные во время бешеной скачки. - Надо отпраздновать наше избавление от этих напастей, - заявил Маффео Поло, пока все потягивали кислое кобылье молоко и глодали жилистую копченую баранину, да еще несколько плодов ююбы. - Давайте-ка пошлем наших слуг на рынок у Биржи - пусть купят там добрый баррель сладчайшего красного вина Тосканы и корзину свежепойманных сардин из наших родных венецианских лагун. Сардины следует поджарить со свежим репчатым луком и чесноком на золотистом оливковом масле. А есть их должно с горячими пшеничными булочками с хрустящей корочкой, испеченными в большой кирпичной печи, что рядом с кухней в Палаццо ди Поло. Что за чудная трапеза для странствующих купцов, наконец вернувшихся к семейному очагу! Нам следовало бы собрать вокруг себя всех наших племянников и племянниц и поведать им удивительные истории... - Кажется, я сейчас заплачу, - с тихим вздохом отозвался Никколо. - Сколько лет я уже не пробовал горячих пшеничных булочек! Здесь нет ничего, кроме проса, песчаного риса и этой проклятой склизкой лапши, что заползает в глотку, будто змея или червяк! Червяк, будь он проклят! - Лапша может быть и не столь отвратна, если ее приготовить как надо с оливковым маслом и чесноком. Стоит, пожалуй, добавить и тертого сыра. Нет, венецианцам она вполне могла бы прийтись по вкусу. Многие стали бы выкладывать за нее кругленькие суммы. Давай-ка, братец Никколо, захватим домой немного сухой лапши. Если мы, конечно, вообще туда вернемся, - сказал дядя Маффео, сопровождая негромкий вздох Никколо своим собственным, куда более шумным, и закутываясь в плащ из шкуры росомахи, чтобы защититься от ледяного ветра, беспрестанно продувавшего пыльные северо-западные степи. - Если великий хан когда-нибудь нам позволит... - проворчал Никколо, перебирая свои нефритовые четки (каждая бусина размером с доброе голубиное яйцо, ценою же как минимум в три корзины, полные отборных белых трюфелей, на рынке у Биржи). - А теперь давайте закончим нашу жалкую трапезу из скисшего кобыльего молока, жилистого мяса и этих непонятных фруктов, которые вроде и не фиги, и не финики. Пора спать. Кто знает, какие напасти, может статься, будут подстерегать нас утром - когда мы опять пустимся на поиски этой неуловимой Спящей Красавицы... - "Может статься", отец? Ты сказал - "может статься"? - переспросил Марко. 8 Кунь: Исполнение. Земля сверху и снизу. Стойкая кобылица находит друзей на юго-западе. Новые напасти едва смогли дождаться утра. Закутавшись в давно облюбованные паразитами заплесневелые спальные меха, старшие Поло и их люди крепко спали, когда рассвет уже начал оттенять болезненно-желтоватое небо на востоке лиловыми тонами. Марко же пребывал в какой-то полудреме. В столь суровых условиях он никак не мог нормально выспаться. Усыпанная гравием земля была слишком жесткой и колкой, блохи в спальном меху венецианца оторваться не могли от его аппетитной плоти. А хуже всего - духи пустыни, подобно пронизывающим ветрам, что-то беспрестанно нашептывали в самое ухо. Так что если крепкий сон и наступал, то сопровождался он лихорадочными сновидениями и резкими, будоражащими пробуждениями. И теперь крепкий сон уже не приходил. Вместо него в ушах у Марко вдруг зажужжало и загудело - и духи тут были уже ни при чем. Нет, не духи. Вполне реальное жужжание и гудение целых полчищ кусачих нефритово-зеленых мух, слетавшихся к распухающим трупам грифона, монгольского стражника и гигантского барса. Миг - и они были уже буквально повсюду: садились Марко на лицо, заползали в уши и ноздри, под одежду и под меха - и кусали, кусали, нещадно кусали все тело. Потом поднимались и кружили зеленовато-черными жужжащими облаками - а им на смену тем временем подлетало новое голодное подкрепление и отчаянно бросалось на добычу. - Марон! Да это же сам Вельзевул! Повелитель мух! - вскричал дядя Маффео, выпутываясь из спальных мехов и тщетно пытаясь отмахнуться от безжалостного роя. Монгольские всадники, выкрикивая невнятные степные ругательства, принялись отчаянно расцарапывать свою искусанную кожу. Верблюды скалились и фыркали, а кони ржали, били копытами и пытались сорваться с привязи - сбежать от этой нефритово-черной жужжащей нечисти, что плотно рассаживалась на их шкурах. Татарин Петр дико вскрикнул, когда маленькие жадные твари залепили его измученные глаза. И тут сквозь весь хаос и смятение острый слух Марко различил еще один странный звук. Словно бой ручного барабанчика и протяжные распевы поклоняющихся Будде Шакьямуни. ("Живи он в христианские времена, - говаривал как-то отец Павел, - был бы великим святым для Господа нашего".) Потом в поле зрения показалась весьма любопытная фигура. Низенький оборванный старикашка с бритой головой, в потрепанных бордовых одеяниях буддийского монаха. Старикашка бил в барабанчик и тянул свою заунывную песнь - а глаза его полны были спокойного безразличия к озверевшим насекомым и хлопающим себя по всем местам и проклинающим все на свете людям. Наконец, он поднял левую руку и как-то по-особому согнул пальцы. Потом голосом певучим, тонким как тростник завел другое песнопение, что словно звучало в тон с жужжанием мух, и закончил его резким бранным "пхат". Стоило монаху прокричать свое "пхат" трижды, как мухи вдруг куда-то исчезли. Все монгольские и татарские всадники разом припали к земле в низких благодарственных поклонах своему избавителю, в то время как трое Поло и ученый Ван, сложив руки на груди, склонили перед ним головы. Бродячий ла-ма высунул язык в знак приветствия, что соответствовало обычаю его горного народа. Марко внимательно разглядывал широкую физиономию, обмазанную прогорклым маслом для защиты от непогоды. По сальному перепачканному лицу и грязному зловонному халату можно было заключить, что к воде старик если когда-нибудь и прикасался, то очень давно. От маленького ла-мы несло примерно как от барана в тесном загоне. Но черные глаза его лукаво поблескивали. Марко и раньше встречал таких бродячих колдунов, когда они шастали по узеньким проулкам беспорядочно расползшегося столичного города Тай-тиня, добывая себе пропитание за счет суеверий идолопоклонников. Частенько один или несколько забредали во владения преуспевающего купца и располагались там, заявляя, что хозяину нужна защита от нависших над ним демонических сил. И вопросов у купца никогда не возникало. Вернее, только один - сколько и как заплатить. Торговались, как правило, долго. А порой они на многие месяцы останавливались в просторных помещениях самых солнечных двориков при доме и требовали себе самые изысканные блюда, а то и наложниц хозяина. В качестве платы за свои замысловатые заклинания и песнопения, с помощью которых якобы отваживалось зло, монахи предпочитали брать золото и самоцветы (но ни в коем случае не новые бумажные деньги великого хана). И, что любопытно, пока они находились при доме, никаких бед с его хозяином и впрямь не происходило. Быть может, демоны их страшились. Но Марко не раз задумывался, помогает ли им всякий раз удача или некоторые ла-мы сами фабрикуют демонов, чтобы обеспечить себе уютный кров в холодную зимнюю пору. Но теперь, увидев чародейство в деле, Марко вынужден был признаться себе, что искусство ла-мы весьма его впечатлило. Весьма - и даже очень. - Благодарю вас, драгоценнейший, за то, что избавили нас от этих докучливых мух, - сказал Никколо Поло как глава и старейшина всего отряда. - Осмелюсь ли предложить вам немного подкрепиться от наших скудных припасов? У нас имеются кое-какие скромные сласти и вино, каковые мы аккуратно хранили для подобной оказии... - Я всего лишь бродячий монах. Вызываю дождь и изгоняю мух. Сластями меня кормит земля, вином же поит небо. Сегодня сласти? Завтра дерьмо. Сегодня вино? Завтра моча. Я не нуждаюсь ни в чьем подслащенном рисе, - ответствовал ла-ма своим высоким дрожащим голосом, что выпевал звуки подобно непрестанным ветрам. - Но как столь сильный и благородный отряд оказался в этих подлых и каменистых степях? - Мы... мы тут собираем gabelle, солевой налог для великого хана Хубилая, - ответил Маффео, все еще расчесывая мушиный укус на своей крепкой руке. Убедит ли это монаха? Маффео и сам сильно сомневался. - Ах да... соль так важна для притянутых к колесу. Говорят, без нее пища теряет вкус. Ха! Теряет вкус! Одна чувственная иллюзия порождает другую. Сначала платят за соль, которая вызывает жажду, потом платят за вино, чтобы эту жажду утолить. Вот забава! Но здесь вряд ли кто-то может заплатить налог - разве вон те кусты колючек. Хотя, полагаю, царь Хубилай непременно исхитрится получать барыш даже с них. - Маленький ла-ма захихикал и покрутил своим барабанчиком, который, разглядел вдруг Марко, состоял из двух истертых человеческих черепов, непонятно как сцепленных и накрытых черной как сажа шкурой, а также нескольких бирюзовых бус, что висели как бахрома и постукивали по барабанчику, когда тот крутился. В ответ на столь смелые, почти крамольные речи монгольские всадники недовольно заворчали, а ученый Ван, нахмурившись, принялся важно крутить свои усы из двенадцати с половиной волосков. Придворные философы вообще-то не очень ладили с бродячими кудесниками. - Тут, драгоценнейший, вот какое дело, - поспешил вмешаться Никколо. - Мы сбились с дороги. В эту пустынную местность нас загнали хищный грифон и гигантский снежный барс. Их трупы, надо думать, и привлекли сюда этих злобных мух... Так что если бы не вы... - Сбились с дороги? В самом деле? - своим пронзительным голоском перебил ла-ма. - Так поднимитесь на те холмы на севере. Видите вон те холмы, похожие на косяк жирных карпов? Сразу за ним находится торговый город, где вы найдете кров и пищу и для себя, и для ваших коней и верблюдов. А заодно и прибыток для налоговых закромов Хубилая. - С этими словами маленький ла-ма зашагал прочь, вовсю крутя своим барабанчиком из человеческих черепов и заводя песнь, что звучала в ушах у Марко как подвывание беспрерывных ветров. - Что-то не помню я за теми холмами никакого торгового города, - хмуро проворчал татарин Петр. - Мои духи-дьяволы шепчут, что тут какой-то подвох. - Все иллюзия, - заявил ученый Ван, снова с облегчением ступая на свою родную философскую почву. Несмотря на шепотки петровских дьяволов, Поло все же решили перевалить за рыбовидный гребень. - ...Что нам там сделается? - резюмировал дядя Маффео, дергая себя за бороду так, словно убеждаясь, что она по-прежнему надежно крепится к подбородку. И правда. Что им там сделается? Марко и Петр снова повернули своих коней на север - обратно к извивам спасительных холмов. Но Петр оказался прав. Не было за холмами никакого города. Лишь безлюдное топкое дно пересыхающего озера. - Попробуем немного проехать по этому болоту, - сказал Пикколо, теребя свои вторые по значимости янтарные четки. - Не нравится мне все это, - пробормотал Петр. Не понравилось это и первому же монгольскому всаднику, что въехал на зыбкую почву, держа в руках императорское знамя с солнцем и луной, трепыхавшееся на унылом ветерке. Совсем не понравилось. Конь сразу же чуть не по брюхо погрузился в омерзительно липкую грязь - и невозмутимое выражение на круглом лице монгола сменилось гримасой сильного испуга. - Стой! Трясина! - крикнул начальник стражи. Все остановились и стали в безмолвном ужасе смотреть, как конь с диким ржанием погружается по самую шею. Потом, в отчаянной попытке хоть на что-то опереться, животное наклонилось вбок - и тут же голова с украшенной цветными лентами гривой ушла в болотную жижу. Молодой всадник соскользнул в мерзкую кашу и, бешено размахивая руками, попытался доплыть до твердой земли. Начальник стражи бросил монголу пеньковую веревку и попробовал его вытащить, но заляпанная липкой грязью веревка выскользнула из рук бедняги, как отчаянно он за нее ни цеплялся. Марко затошнило при виде того, как трясина, будто живая, хватает всадника за кожаные доспехи, сжимает его в своих полужидких объятиях и тянет вниз - вниз, вниз, - пока руки его лихорадочно машут, а безумные глаза мертвеют от ужаса. Вскоре на поверхности болота остался только кожаный шлем с отороченными мехом наушниками. - Вопрос теперь в том, кто замыслил против нас это непостижимое темное колдовство. - Так выразился отец Марко, когда они разбили на ночь грубое подобие лагеря. Кто наслал зловещих ворон, что сначала обратились в змей, а потом в страшные стрелы? Кто измыслил жуткую и стремительную гибель молодого монгольского всадника, отравленного ядом, с которым не сравнится яд самой опасной из змей? Кто напустил на них грифона и гигантского барса, вызвав этих монстров из их древних логовищ? Кто выслал к ним вероломного ла-му, что отправил отряд в смертоносное болото, где еще один всадник встретил мучительный конец? Дядя Маффео потеребил золотой крестик на груди. - Будь уверен, братец Никколо, тут зло номер один. Сатана. Сам дьявол. Но братец Никколо сомневался. - Выполняй мы какое-нибудь христианское поручение христианского короля, дьявол, конечно, попытался бы нам воспрепятствовать. Такова его природа. Но что мы имеем на самом деле? Наш царственный повелитель - вовсе не христианин. Он язычник. Идолопоклонник. И какое его поручение мы теперь выполняем? Пожалуй, не сказал бы, что оно противоречит святой католической вере... Но все-таки это и не доброе деяние во славу Господа. Нет, не вижу, ради чего самому дьяволу совать сюда копыто. Но какой-то из меньших чертей наверняка тут замешан. А может, целое их полчище. Как думаешь, Марко? Марко медленно кивнул. - Но все же, - вслух размышлял он, - черти могут направляться людьми. И очень часто. А тот ла-ма - был он человеком, степным призраком или самим чертом? Голос его так странно звучал у меня в голове - будто ветер. Кто же обладает могуществом, достаточным, чтобы воплотить в жизнь подобное чародейство? И кто к тому же враг великого хана? - Престер Иоанн? Или, быть может, Горный Старец? - предположил дядя Маффео. - Марон! Да откуда нам знать? Но Марко продолжал свои раздумья: - Престер Иоанн - из Индий. Из которых Индий, точно не знаю, но по крайней мере не отсюда. А разве Горный Старец властен над этими степными пустошами? Его горы далеко на западе. - Хайду-хан достаточно могуществен для подобного чародейства. И он враг великого хана, - заметил татарин Петр. - Помните, ведь этот ла-ма, человек он или иллюзия, дьявол или призрак, осмеивал имя великого хана и дотошно расспрашивал нас о нашей миссии. Он запросто может быть шпионом враждебного Хубилаю племянника - Хайду из Самарканда, хана льющихся трав и варварских степей. Хайду тоже приходится внуком великому завоевателю Чингису; он отказывается повиноваться Сыну Неба и присваивает себе его титул хана ханов. - Кто знает, может, ты, парень, и прав, - отозвался Никколо. - Только надо было раньше соображать. До того, как мы влезли в это проклятое болото. Много разговоров. Несчетные вопросы. Немногие ответы. И никаких выводов. При свете догорающего костра Марко сверялся со своими скудными картами, готовясь к утреннему выступлению. В дополнение к невероятно запутанному свитку-карте Хубилая он пользовался переведенными ученым Ваном картами Катая, сделанными с Летучей Птицы. На этих картах были прекрасно размечены хорошо известные провинции, но в приграничных районах все становилось куда туманнее. Марко также внимательно изучал сильно потрепанную карту, которую начертал на пергаменте его старый учитель, отец Павел. Этот прощальный дар Поло несли от самой Венеции, и, несмотря на всю ее неточность, Марко дорожил картой, ибо она напоминала ему о доме. Конечно, отец Павел не был великим картографом, - а кто, впрочем, был им со времен великого Птолемея? Но едва разборчивые каракули монаха и удручающе неточные наброски разных районов Катая ("Я, сын мой, родился под знаком краба, чей боковой ход соответствует ходу Луны... итак, я дитя Луны по рождению, а раз ход ее легок...") - все это, аккуратно скопированное Марко на случай, если совсем сотрется оригинал (который почти уже и стерся), путешествовало в переметной суме Марко. Часто он сверялся с набросками - и помощь, хоть и весьма малую, от них получал. Отец Павел все именовал по-своему, игнорируя более ранние названия (если таковые имелись). Он никогда не утруждал себя отметить, что север находится сверху или (как бывало не менее часто) что там находится юг. Порой он нацарапывал заглавную "Г" для города - и точно такую же "Г" для гор. Хотя старый монах путешествовал по восточным торговым путям в качестве странствующего священника еще во времена своей молодости - давно, так давно! - ясно было, что он не прошел по всему тому неясному пути, которым, исполняя волю Хубилая, следовал отряд. Только немного на восток - а потом совсем в другом направлении. Возможно, скитаясь где-то еще, отец Павел слышал рассказы об этих пустынных землях на краю обжитого катайского мира. Быть может, когда выискивал татарскую орду, по слухам исповедовавшую христианство, или Потерянное Племя, чтобы его обратить. А может, ища владения Престера Иоанна - или Земной Рай. Земных же сокровищ монах не искал - как не интересовали его те люди и города, что привлекали всех остальных. Марко уже не сомневался - отряд их теперь находится в области, что была указана на фрагменте, пронумерованном им самим римской цифрой L. Отец Павел, разумеется, был далек от того, чтобы что-то нумеровать. В левом нижнем квадранте трясущаяся рука монаха вывела: "Равнина Великой Опасности от..." - а дальше следовало прожженное насквозь место. Ветка хвороста - превосходной растопки на этих гладких, безлесных равнинах - стерла слово или слова, которые подсказали бы Марко, в чем именно заключается "Великая Опасность". Чуть выше на клочке пергамента та же рука нацарапала: "Здесь водятся грифоны и гигантские ирбисы". И здесь горящая ветка частично стерла написанное - на самом деле строка читалась как "Здесь водятся г...ы и гигантские ирбисы". Но впоследствии отец Павел другими чернилами аккуратно вывел под прожженным пятном: "грифоны". Почему же он тогда не переписал то, что было стерто огнем на "Равнине Великой Опасности"? Этого Марко узнать уже не мог. Но ему очень хотелось надеяться на то, что, какая бы опасность ни поджидала их на той равнине, она все же не столь велика, чтобы о ней предупреждать особо. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ОДНА СПЯЩАЯ КРАСАВИЦА НАЙДЕНА 9 Вэй-цзи: Еще не конец. Огонь пылает над водами. Отважный лисенок вымочил хвост. Туманные карты увели их на много ли к югу, когда кто-то вдруг выкрикнул: - Эй, путники! И тишина. А потом: - Стойте! Поначалу путники загадочному голосу не вняли. Но выкрик, исходивший из-под кучки деревьев ююбы, повторился. Не отвечая и не спрашивая друг у друга, что предпринять, все замерли. И тогда из тени выступил тот, кто их окликнул. И тень словно на нем и осталась - хотя, скорее всего, то была дорожная пыль. На вид мужчина был катаец, роста среднего, но очень крепко скроен и явно силен. Густые сплетения морщинок в уголках рта указывали на то, что человек этот либо не прочь при случае улыбнуться, либо привык щурить глаза от солнца и пыли. А быть может - и то и другое. На поясе у мужчины висел видавший виды меч, и он нагнулся еще за каким-то оружием - как вскоре выяснилось, за алебардой, топор которой выдавался вперед заметно больше шипа. Шест алебарды был выкрашен красным. Красной, хотя и темной от пота, была его кираса из