итель искал исполнения хотя бы одного пророчества. Однако стоило ему набрести на что-нибудь похожее, как откуда-то издалека раздавался голос старика Бена, который предлагал альтернативное объяснение и в очередной раз высмеивал уверенность Сказителя, осмелившегося утверждать, будто бы между видениями и реальным миром существует какая-то связь. - Да никогда видения не обернутся правдой, - усмехался, бывало, старик Бен. - Пригодиться могут, не спорю. Твой ум может раскопать в них какую-нибудь связь. Но _истина_ - дело иное. Истина возникает, когда ты обнаруживаешь некую связь, которая существует независимо от твоего мироощущения, которая существовала и будет существовать независимо от того, заметил ты ее или нет. Признаюсь, сам я никогда не находил ничего похожего. Временами я даже начинаю подумывать, что таких связей не существует, что все сочленения, узы, следствия и подобия суть плод человеческого вымысла и не имеют под собой реальной почвы. - Тогда почему земля у нас под ногами не расступается? - спросил Сказитель. - Потому что нам каким-то образом удалось убедить ее не пропускать наших тел. Может, в этом виноват сэр Исаак Ньютон. Уж очень упорный был человек. Люди могут сомневаться в его постулатах сколько угодно, но земля ему верит - вот и держит нас. Высказав свою гипотезу, старик Бен расхохотался. Для него подобные беседы были не больше чем забавой. Он даже себя не мог заставить поверить в собственный скептицизм. И вот сейчас, сидя с закрытыми глазами у подножия дерева. Сказитель вновь пустился на поиски связи, увязывая историю Ноя с жизнью старика Бена. Старик Бен был Хамом, увидевшим голую истину, неприкрыто безвольную и позорную. Он увидел ее и расхохотался, тогда как преданные сыны церкви и университетов, отворачивая лица, упорно заворачивают в одежды глупую правду. И мир продолжает считать, что правда непоколебима и горда - мир не видел ее в минуту слабости. "Вот эта связь истинна, - подумал Сказитель. - Это и есть настоящее значение библейской истории. Исполнение пророчества. Истина, если к ней приглядеться, смешна, поэтому если мы желаем и дальше боготворить ее, то никогда не должны сдергивать с нее покровов". Открытие было столь ново, что Сказитель вскочил на ноги. Он немедленно должен найти кого-нибудь, с кем можно было бы поделиться снизошедшим откровением, - надо поговорить с кем-нибудь, пока он еще верит собственным выводам. Ибо, как гласило написанное его рукой присловие: "Водоем содержит; источник источает". Если он не расскажет людям эту историю, она отсыреет и помутнеет, сожмется и спрячется внутри. Только рассказами можно сохранить свежесть и добродетель происходящего. Но куда идти? Лесная дорога, что пролегала в десятке ярдов, вела к большой белой церкви с крышей, достигающей высоты самых старых дубов, - он заметил ее шпиль, когда забирался на иву. Таких огромных зданий Сказитель не видел со времен последнего посещения Филадельфии. Церковь подобных размеров, способная вместить множество людей, намекала, что здешние поселенцы с радостью привечают вновь прибывших и места хватит всем. Добрый знак для бродяжничающего рассказчика, поскольку жил он исключительно благодаря милости деревенских людей. Они впускали его в дома, кормили и поили, тогда как у него не было ничего, кроме рассказов, воспоминаний, двух крепких рук и порядком истоптанных ног, которые исходили уже более десятка тысяч миль и способны преодолеть как минимум еще пяток тысяч. Дорога была изрядно побита колесами повозок и телег, а это означало, что по ней частенько ездят. В низких местах она была укреплена положенными на землю жердинами, чтобы проезжающие не вязли в вечной спутнице дождя - непролазной грязи. Ага, значит, поселение твердо вознамерилось превратиться в город. Большая церковь могла символизировать нечто иное, нежели открытость местных людей, - скорее она говорила о процветающих здесь амбициях. "Вот почему опасно судить за глаза, - упрекнул себя Сказитель. - У каждого явления имеется сотня возможных причин, и каждая причина может породить сотню возможных явлений". Он подумал было записать эту мысль, но потом решил, что не стоит. Она не несла на себе никаких особых отметин, за исключением отпечатка его собственной души, - ни Небеса, ни ад не удостоили ее внимания. Именно так он определял происхождение мысли. Это присловие выдумал он сам. Следовательно, оно не могло быть пророчеством и не могло оказаться истинным. Дорога выходила на принадлежащие деревеньке луга. Где-то неподалеку текла река - Сказитель сразу почуял запах бегущей воды, нюх у него был хоть куда. Вокруг лугов беспорядочно разместились несколько построек, однако взгляд привлекала лишь одна из них - большой, выкрашенный в белый цвет и обшитый досками дом с небольшой вывеской: "Семья Уиверов". Вывеска на доме обычно означала, что владельцы хотят, чтобы люди с первого взгляда узнавали их жилище, хоть никогда его и не видели. А это все равно что объявить во всеуслышание: "Наши двери открыты для всех". Поэтому Сказитель не преминул подняться на крыльцо и постучаться. - Минутку! - прокричал кто-то изнутри. Сказитель стал ждать, осматривая тем временем веранду. С одной стороны висело несколько садовых корзиночек, из которых выпирали длинные листья всевозможных растений. Сказитель достаточно неплохо разбирался в травах, поэтому сразу узнал некоторые из них: они помогали в лечении болезней, в поисках потерявшейся вещи, в запечатывании дома от дурных намерений и в напоминании давно забытого. Кроме того, он заметил, что корзиночки развешены таким образом, чтобы человек, подошедший к дверям, подпадал под действие идеально сотворенного магического знака. По сути дела, знак был так умело замаскирован, что Сказитель даже опустился на корточки, чтобы рассмотреть его повнимательнее. В конце концов, он вообще лег, чтобы лучше видеть. Цвета, в которые были раскрашены корзиночки, сходились друг с другом под идеальным углом, отметая случайное совпадение. На входную дверь дома смотрел искусно созданный магический оберег. Загадка оберега поставила Сказителя в тупик. Зачем создавать столь сильный магический знак - чтоб потом прятать от глаз людских? Сказитель, может, единственный в этих краях способен почувствовать волну силы, исходящую от магических знаков, которые по природе своей пассивны. Если б не могучая сила оберега, то даже Сказитель не заметил бы его. Лежа на досках крыльца и позабыв обо всем, он предавался размышлениям, когда дверь отворилась и из дома выглянул какой-то мужчина: - Неужель, чужеземец, ты так притомился? Сказитель мигом вскочил на ноги. - Я просто восхищался вашим садиком трав. Прекрасный и очень необычный сад, сэр. - Это все моя жена, - махнул рукой мужчина. - Постоянно возится с этой зеленью. Подстригает, пересаживает, поливает... Зачем этот человек лжет ему? "Впрочем, нет, он не лжет, - понял Сказитель. - Он ведь не пытается скрыть, что корзиночки образуют знак, а переплетенные ветви связывают его воедино и наполняют силой. Он просто не знает. Кто-то - может быть, его жена, раз этот садик принадлежит ей, - начертил у дверей дома оберег, а он и не подозревает об этом". - Не знаю, по-моему, лучше быть не может, - ответил Сказитель. - Я все гадал, как это я умудрился проворонить гостей, ведь ни повозка вроде не подъезжала, ни лошадь. Но, глядя на вас, вижу, вы пришли пешком. - Именно так оно и есть, - кивнул Сказитель. - Да и котомка у вас не столь набита, чтоб вы могли что-то предложить взамен. - Я меняюсь не _вещами_, - подчеркнул Сказитель. - Чем же тогда? Что еще, кроме вещей, можно обменять? - Ну, во-первых, работу, - пожал плечами Сказитель. - Я отрабатываю кров и обед собственными руками. - Вы слишком стары для бродяги. - Я родился в пятьдесят седьмом, и до старости еще далеко. Кроме того, у меня есть кое-какие способности, которые могут пригодиться. Мужчина как будто отступил от него. Хотя на самом деле он и с места не тронулся. Просто глаза его стали далекими. - Моя жена и я справляемся с работой по дому, пока наши дети не выросли, чтобы помогать. А помощь от посторонних нам не требуется. Позади мужчины возникла женщина, не женщина даже, а девушка - лицо ее еще не затвердело и не обветрилось, хотя хранило печать торжественной серьезности. На руках она держала младенца. - Армор, сегодня вечером мы вполне можем поделиться с кем-нибудь обедом... - обратилась она к мужчине. Услышав ее голос, хозяин дома упрямо поджал губы. - Моя жена куда более щедра, чем я, незнакомец. Но скажу тебе напрямик. Ты тут намекал на кое-какие способности, которые могут пригодиться, и я исходя из собственного опыта понял, что ты имеешь какое-то отношение к тайным силам. Я не потерплю ничего подобного в добром христианском жилище. Сказитель немигающим взглядом посмотрел ему в глаза, после чего, уже немного помягче, взглянул на жену. Так вот как обстоят дела: магические обереги и заклятия она творит втайне от мужа, и он тупо считает, что ничего подобного в их доме нет. Интересно, что будет, если ее тайна откроется? Этот человек - Армор, кажется? - вроде не расположен к насилию и убийству, но разве можно предугадать, что за страшная сила заиграет в мужских венах, когда ярость вырвется на волю? - Я принял ваше предупреждение, сэр, - вежливо ответил Сказитель. - Знаю, на тебе имеются обереги, - продолжал Армор. - Такой путь преодолеть по лесной глуши в одиночку и пешком! Скальп, еще присутствующий на твоей голове, доказывает, что ты, должно быть, заговорен от краснокожих. Сказитель широко улыбнулся и стащил с себя шапку, демонстрируя лысую, как локоть, макушку. - Самый лучший оберег от них - это отражение сияющей славы солнца. За _мой_ скальп они награды не получат. - По правде говоря, - согласился Армор, - краснокожие, обитающие в здешних лесах, гораздо менее воинственны, чем где-либо. На другой стороне Воббской долины построил свой город одноглазый Пророк. Там он учит их не пить огненную воду. - Этому полезно поучиться не только краснокожим, - ответил Сказитель. А про себя подумал: "Надо же, краснокожий, величающий себя пророком!" - Думаю, прежде чем покинуть ваши края, я постараюсь встретиться с этим человеком и перекинуться с ним парой слов. - Не волнуйся, _тебя_ он видеть не захочет, - хмыкнул Армор. - Разве что ты вдруг изменишь цвет кожи. Он и словом не перемолвился с белым человеком с тех пор, как несколько лет назад его посетило первое видение. - Так что же, он убьет меня? - Вряд ли. Во всяком случае, своих людей он учит не убивать бледнолицых. - Тоже полезное начинание, - усмехнулся Сказитель. - Полезное для белых людей, но для краснокожих оно может аукнуться не лучшим образом. Белые всякие встречаются, взять, к примеру, так называемого губернатора Гаррисона [Гаррисон, Уильям Ллойд (1773-1841) - американский президент, прославившийся самым кратким сроком пребывания на посту; приняв обязанности президента 4 марта 1841 года, он успел пробыть в должности ровно один месяц, скончавшись 4 апреля; воевал против индейцев и англичан, разбил войска известного вождя Текумсе при Типпекану в 1811 году; во второй книге серии об Элвине Творце этот герой будет одним из основных действующих лиц; но надо помнить, что на самом деле Гаррисон не был таким уж отрицательным человеком, каким его выводит Орсон Скотт Кард, о чем говорит сам писатель в предисловии ко второй книге], что обосновался в Карфаген-сити. Для него все краснокожие едины, мирные они или нет. Спит и видит, как бы перебить их племя. - Лицо Армора по-прежнему заливала краска гнева, и тем не менее он продолжал говорить, и слова его шли от чистого сердца. Превыше всех на свете Сказитель ставил тех людей, которые всегда говорят искренне - даже с незнакомцами, даже со своими врагами. - Да и не все краснокожие, - продолжал Армор, - веруют в мирные речи Пророка. Такие, как Такумсе [в настоящей мировой истории этого великого индейского вождя племени шони звали Текумсе (ок. 1768-1813); в конце XVIII века Текумсе начал создавать союз западных и южных племен, поднимая восстание против американских колонистов, захвативших земли, исконно принадлежащие индейцам; заручившись поддержкой английской короны, Текумсе вступил в войну с американцами; в битве при Типпекану в 1811 году армия Текумсе была разгромлена войсками Уильяма Ллойда Гаррисона; сам вождь погиб позже, в бою на территории Канады], постоянно баламутят в низовьях Гайо. За последнее время множество народу переселилось на север Воббской долины. Так что ты без труда найдешь дом, где с радостью примут нищего попрошайку - за это, кстати, можешь поблагодарить краснокожих. - Я не нищий и не попрошайка, сэр, - поправил его Сказитель. - И как уже говорил, от работы я никогда не отлыниваю. - Конечно, не отлыниваешь. Всякие способности да изворотливость тебе помогают. Жена, вопреки неприкрытой враждебности мужа, излучала мягкое радушие. - Так каков же ваш дар, сэр? - спросила она. - Судя по вашим речам, вы человек образованный. Может, вы учитель? - Мой дар становится явным, стоит лишь назвать мое имя, - ответил он. - Меня кличут Сказителем. Мой дар - рассказывать истории. - Выдумывать, точнее сказать. Знаешь, у нас здесь всякие байки кличут враками. - Чем больше жена пыталась сдружиться со Сказителем, тем холоднее становился ее муж. - Я умею запоминать. Но рассказываю только те истории, которые считаю правдивыми, сэр. И убедить меня - дело не из легких. Если вы расскажете мне что-нибудь новенькое, я поделюсь с вами своими рассказами. От этого обмена мы оба выгадаем, поскольку ни один из нас не потеряет того, с чем начинал торги. - Не знаю я никаких историй, - буркнул Армор, хотя уже поведал Сказителю о Пророке и Такумсе. - Печальные новости. Что ж, раз так, значит, и вправду я постучался не в те двери. Теперь Сказитель и сам видел, что этот дом не для него. Даже если Армор смягчится наконец и впустит странника, его со всех сторон будет окружать подозрение, а Сказитель не мог жить под крышей, где спину сверлят косые взгляды. - Славного вам дня, прощайте. Но Армору, видно, не хотелось так легко отпускать его. Он воспринял слова Сказителя как вызов: - Почему ж печальные? Я веду тихую, заурядную жизнь. - Нет такого человека на свете, который назвал бы свою жизнь "заурядной", - произнес Сказитель. - И в рассказ о таком человеке я никогда не поверю. - Ты что, называешь меня лжецом? - зарычал Армор. - Нет, всего лишь спрашиваю, не знаете ли вы случаем место, где к моему дару отнесутся более благосклонно? Армор стоял спиной к жене, поэтому ничего не заметил, зато Сказитель прекрасно видел, как пальцами правой руки она сотворила знак спокойствия, а левой рукой коснулась запястья мужа. Заклятие было сотворено с идеальной чистотой, видимо, она не в первый раз прибегает к нему. Армор чуть расслабился и немного отступил, пропуская жену. - Друг мой, - сказала она, сделав небольшой шаг вперед, - если ты пойдешь по дороге, огибающей вон тот холм, и проследуешь по ней до конца, перейдешь через два ручья, через которые перекинуты мостки, то в конце концов доберешься до дома Элвина Мельника. Я уверена, он с радостью примет тебя. - Ха, - презрительно фыркнул Армор. - Благодарю вас, - поклонился Сказитель. - Но почему вы так решили? - Вы можете оставаться у него в семье, сколько пожелаете. Вас никто не выгонит, пока вы горите желанием помочь. - Это желание живет во мне всегда, миледи, - сказал Сказитель. - Всегда ли? - усомнился Армор. - Не может человек _всегда_ гореть желанием помочь. А я думал, ты говоришь только правду. - Я говорю то, во что верю. А правда ли это, судить не мне. - Тогда почему ты величаешь меня "сэром", хотя я не рыцарского звания, а ее - "миледи", тогда как она по происхождению ничем не отличается от меня? - Просто я не верю в королевские посвящения в рыцари. Король с охотой дарует титул любому, кто окажет ему ценную услугу, и не важно, рыцарь этот человек в душе или нет. А с королевскими любовницами обращаются как со знатными дамами за те успехи, что они продемонстрировали на царском ложе. Именно так используют эти слова роялисты: ложь на лжи. Но ваша жена, сэр, вела себя как настоящая леди, проявив милосердие и радушие. А вы, сэр, были истинным рыцарем, смело защитив свои владения от опасностей, которых больше всего боитесь. Армор громко расхохотался: - Да твои речи настолько сладки, что после нашего разговора тебе, наверное, придется по меньшей мере час соль жевать, чтобы избавиться от привкуса сахара во рту. - Это мой дар, - промолвил Сказитель. - Однако я могу и по-другому заговорить, уже не так сладко, когда наступит должное время. Доброго дня вам, вашей жене, детям и этому благочестивому дому. Сказитель неторопливо побрел по лужайке. Коровы не обращали на него никакого внимания, поскольку на нем и в самом деле был оберег, но этот знак Армор никогда бы не разглядел. Решив немного прогреть мозги и поискать в голове умных мыслей, Сказитель некоторое время посидел на солнышке. Правда, это ничего не дало. После полудня умные мысли не лезут в голову. Как гласило присловие: "Думай утром, действуй днем, вечером ешь и ночью спи". Солнце высоко в небе - слишком поздно для раздумий. И несколько рановато для трапезы. Он направился по тропинке к церкви, которая стояла на краю деревенских лугов, на вершине приличных размеров холма. "Будь я настоящим пророком, - думал Сказитель, - все бы уже понял. Я бы знал, задержусь здесь на день, на неделю или на месяц. Увидел бы, станет Армор мне другом, как я смею надеяться, или врагом, чего я опасаюсь. Узнал бы, наступит ли день, когда его жена сможет открыто, ничего не страшась, использовать свои силы. Я б, наверное, даже знал, доведется ли мне повстречаться с этим краснокожим пророком". Лезет ведь всякая ерунда на ум. Такое может увидеть обыкновенный светлячок, а светлячков он встречал не раз и не два. Их способности наводили на него ужас, потому что он не сомневался, что не должно человеку знать большую часть жизненного пути, который ожидает его в будущем. Нет, сам он желал стать настоящим пророком, он жаждал видеть - но не маленькие творения мужчин и женщин, расселившихся по всем уголкам этого мира, а великую панораму событий, затеянных Богом. Или сатаной - это Сказителю было без разницы, поскольку и тот, и другой обладали собственным, хорошо продуманным планом дальнейших действий, и поэтому каждый имел хотя бы приблизительное понятие о будущем. Конечно, предпочтительнее общаться с Богом. Те творения дьявола, с которыми Сказителю пришлось столкнуться в жизни, причиняли ему одну боль - причем каждое по-своему. В этот на диво теплый осенний день дверь церкви была настежь распахнута, и Сказитель без труда проник внутрь вместе со стайкой жужжащих мух. Изнутри здание было не менее прекрасно, чем снаружи, - церковь относилась к шотландской ветви, это было видно сразу, - только внутри оно было насыщено лучами света и свежим воздухом, царящими среди выбеленных стен и застекленных окон. Даже шпоны и кафедра были вытесаны из светлого дерева. Единственным темным местом в церкви казался алтарь. Поэтому взгляд перво-наперво падал именно на него. А поскольку Сказитель обладал даром видения, то он сразу распознал следы жидкого касания на его поверхности. Медленными шагами он подошел к алтарю. Он направился к нему, поскольку должен был убедиться наверняка; а шел медленно потому, что такой вещи было не место в христианской церкви. Изучив коробку, он понял, что не ошибся. Точь-в-точь такой же след он видел на лице человека в Дикэйне, который, зверски убив собственных детей, свалил вину на краснокожих. Подобная слизь покрывала лезвие меча, обезглавившего Джорджа Вашингтона [Вашингтон, Джордж (1732-1799) - американский государственный деятель, главнокомандующий американской армией во время Войны за Независимость, первый президент США (1789-1797); в конце войны группа офицеров, организовавшая монархический заговор, предложила Вашингтону корону, но тот отказался; в настоящей мировой истории Вашингтон мирно окончил жизнь в Маунт-Верноне]. Она напоминала тонкую пленку мутной воды, незаметную, если не смотреть на нее под определенным углом и при должном освещении. Но Сказитель научился безошибочно различать ее, натренировав глаз. Вытянув руку, он осторожно коснулся указательным пальцем наиболее явной отметины. Потребовалась вся сила воли, чтобы удержаться от крика, - так жглась эта слизь. Рука, от кончиков пальцев и до плеча, дрожала и мучительно ныла. - Добро пожаловать в обитель Господню, - раздался чей-то голос. Сказитель, сунув обожженный палец в рот, повернулся к говорящему. Мужчина был облачен в одежды шотландской церкви - пресвитерианин, как звали этих людей в Америке. - Вы случайно не занозились? - участливо осведомился священник. Легче было сказать: "Ага, занозу посадил". Но Сказитель всегда говорил только то, во что верил. - Отец, - промолвил Сказитель, - на этот алтарь наложил лапу дьявол. Скорбную улыбку священника как корова языком слизнула. - Вы умеете различать следы дьявола? - Это дар Господа, - кивнул Сказитель. - Умение видеть. Священник внимательно изучил странника, сомневаясь, верить ему или нет. - Тогда вы, наверное, способны разглядеть и касание ангела? - Да, следы добрых духов я тоже умею различать. Я не раз видел их в прошлом. Священник помедлил, будто на языке его вертелся какой-то очень важный вопрос, который он почему-то боялся задать. Но колебания длились недолго: дернув плечами и отогнав от себя искушение, священник вновь заговорил, но теперь уже с оттенком презрения: - Нелепица. Вы можете обмануть простых людей, но я получил образование в Англии, и меня не так-то просто сбить с толку всякими разговорами о скрытых силах. - А-а, - протянул Сказитель, - следовательно, вы человек образованный... - Как и вы, впрочем, судя по вашей речи, - отозвался священник. - Ваш акцент напоминает южноанглийский. - Академия искусств лорда-протектора, - подтвердил догадку Сказитель. - Я получил образование гравера. И поскольку вы приверженец шотландской церкви, осмелюсь предположить, что вы могли видеть мои работы в книге для ваших воскресных школ. - Стараюсь не обращать внимания на подобные глупости, - поморщился священник. - Гравюры, на мой взгляд, не что иное, как бессмысленная трата бумаги, которую можно было бы отдать несущим правду словам. Если, конечно, эти гравюры не иллюстрируют предметы, виденные художником воочию, как, например, анатомические рисунки. А игра воображения художника никогда не производила на меня впечатления - сам я могу вообразить ничуть не хуже. Поймав священника на слове. Сказитель решил задать вопрос, непосредственно волнующий его: - Даже если художник одновременно пророк? Священник мудро прикрыл глаза: - Дни пророчеств остались в далеком прошлом. Подобно тому презренному изменнику, одноглазому пьянице-краснокожему, что поселился на другом берегу реки, все нынешние самозваные пророки - чистой воды шарлатаны. Если б в наши времена Бог пожаловал пророческий дар хоть одному художнику, то, не сомневаюсь, мир был бы затоплен волной всяких малевщиков и бездарностей. И они бы незамедлительно потребовали общего признания в качестве пророков - тем более что тут дело пахнет немалыми деньгами. Сказитель ответил довольно мирно, голословные обвинения священника требовали возражения: - Человеку, который проповедует слово Господне за деньги, не следует критиковать подобных ему, которые зарабатывают на жизнь, открывая людям глаза. - Я был посвящен в духовный сан, - ответил священник. - Художников же никто не посвящает. Они сами себя посвящают. Другого ответа Сказитель и не ожидал. Стоило священнику почувствовать, что его идеи не имеют реального подкрепления, как он сразу прикрылся церковными властями. Как только судьями становятся высшие мира сего, всякие аргументы теряют смысл. Поэтому он решил вернуться к более насущной проблеме. - Этого алтаря касались когти дьявола, - повторил Сказитель. - Я обжег палец, дотронувшись до него. - Я неоднократно до него дотрагивался, и у меня с пальцами все в порядке, - заметил священник. - Ну естественно, - согласился Сказитель. - Ведь _вы_ же приняли сан. Сказитель даже не пытался скрыть прозвучавшее в голосе презрение. Священник аж взвился, разве что не отпрыгнул от него. Но Сказитель привык не смущаться людского гнева. Злость означает, что собеседник слушает и отчасти верит ему. - Что ж, поведайте мне тогда, раз у вас столь острые глаза, - прошипел священник. - Поведайте мне, касалась ли этого алтаря длань посланника нашего Господа? Очевидно, священник намеревался устроить ему испытание. Сказитель понятия не имел, какой ответ сочтет священник правильным. Да это было и не важно - в любом случае Сказитель ответил бы на этот вопрос только правдой. - Нет. Неверный ответ. Самодовольная улыбка расползлась по физиономии священника. - Так, значит? Вы утверждаете, что нет? Может быть, священник себя считает святым и думает, что его руки способны оставлять печать Божественной силы? Этот вопрос следовало немедленно прояснить. - Большинство священников не способны оставлять следы света на предметах, которых касаются. Людей, обладающих подобной святостью, крайне мало. Нет, очевидно, священник не себя имел в виду. - Вы достаточно сказали, - молвил он. - Теперь я окончательно уверился, что вы обыкновенный мошенник. Убирайтесь из моей церкви. - Я не мошенник, - возразил Сказитель. - Я могу ошибаться, но лгать - никогда. - А я никогда не поверю человеку, который утверждает, будто никогда лжет. - Человек склонен приписывать собственные добродетели своему окружению, - заметил Сказитель. От ярости лицо священника вспыхнуло ярко-багровым цветом. - Вон отсюда, не то я вышвырну тебя! - С радостью уйду, - согласился Сказитель, торопливо зашагав к двери. - И надеюсь, больше мне не доведется побывать в церкви, проповедник которой ничуть не удивляется сообщению, что его алтарь осквернил сам сатана. - Я не удивился твоим словам, потому что не поверил им. - Неправда, вы поверили мне, - ответил Сказитель. - Но также вы верите, что алтаря касался ангел. Вот во что вы верите. Но, говорю вам, ни один ангел не может дотронуться до него, не оставив видимого мне следа. А я вижу на алтаре лишь одну отметину. - Лжец! Да ты сам послан сюда дьяволом, дабы сотворить свои грязные некромантские дела в доме Господнем! Изыди! Вон! Заклинаю тебя сгинуть! - А мне показалось, что столь образованные церковники, как вы, не практикуют изгнание дьявола. - Вон! - во всю глотку заорал священник, так что на шее у него вздулись вены. Сказитель напялил шляпу и широким шагом удалился. За спиной раздался грохот захлопнувшейся двери. Он пересек холмистый луг, заросший пожелтевшей осенней травой, и вышел на дорогу, которая вела прямиком к дому, о котором говорила та женщина. К дому, в котором, как она утверждала, с радостью примут прохожего странника. Вот в этом Сказитель не был уверен. Еще ни разу, ни в одной деревне он не посещал больше трех домов: если с третьей попытки не находил понимания, то предпочитал отправиться дальше в путь. Сегодня уже первая попытка была крайне неудачной, а вторая встреча прошла еще хуже. Однако тревожило и беспокоило его нечто совсем другое. Даже если хозяева последнего дома упадут лицом в пыль и станут целовать ему ноги, и то он вряд ли задержится здесь. Этот городок настолько пропитался духом христианства, что самый уважаемый горожанин не впускает в дом скрытые силы, - и одновременно с тем дьявол оставляет свой след на алтаре в церкви. Но куда хуже тот обман, что здесь творится. Волшебство живет прямо под носом у Армора, и наводит его человек, которого Армор больше всего любит и которому больше всех на свете доверяет. Тем временем церковный проповедник искренне убежден, что именно Бог, а не дьявол, освятил его алтарь. Что ждет Сказителя в том доме, на холме? Очередное сумасшествие? Очередной обман? Зло распространяется быстро и предпочитает селиться рядом с таким же злом - эту истину Сказитель познал из собственного печального опыта. Женщина не соврала: через ручьи действительно были переброшены мостки. Еще один недобрый знак. Мост через реку - необходимость; мост через широкий ручей - доброта к путникам. Но зачем строить аккуратные, прочные мостки через какие-то лужицы, через которые даже такой старик, как Сказитель, может перепрыгнуть, не замочив ног? Концы мостиков были надежно врыты в землю по обоим концам каждого ручейка как можно дальше от воды. Сверху мосты закрывала сплетенная из свежей соломы крыша. "Люди платят деньги за ночлег в гостиницах, которые и вполовину не так безопасны и сухи, как эти мостки", - подумал Сказитель. Стало быть, поселенцы, живущие в конце дороги, по которой он шел, не менее странные люди, чем те, с которыми он успел за сегодня познакомиться. Пожалуй, лучше будет повернуть назад. Чувство благоразумия подсказывало ему немедленно убираться из этой деревни. Хотя благоразумие никогда не входило в список многочисленных достоинств Сказителя. Как-то, много лет назад, старик Бен сказал: "Когда-нибудь, Билл, ты залезешь прямо в адову пасть, выясняя, действительно ли зубы дьявола настолько плохи, как о них говорят". Чтобы строить мосты через крошечные ручейки, должна быть весомая причина, и Сказитель нутром чувствовал, что здесь кроется какая-то тайна, которая может превратиться в историю для его книги. Кроме того, идти-то было всего-навсего милю. И когда дорога, казалось, вот-вот должна была сгинуть в густых и непролазных зарослях леса, она вдруг резко свернула на север и вывела Сказителя к небольшой ферме. Таких прекрасных хозяйств Сказитель не встречал даже в мирных, давно заселенных землях Нью-Оранжа и Пенсильвании. Дом был большим и поражал красотой и величием; искусно вытесанные бревна были положены таким образом, чтобы продержаться века; а вокруг здания были разбросаны многочисленные амбары, сараи, курятники и маленькие загоны для скота, поэтому ферма сама выглядела целой деревней. Струйка дыма, поднимающаяся в полумиле, явственно говорила, что Сказитель не ошибся в своих предположениях. Неподалеку находился еще чей-то дом, на той же дороге, а это означало, что живут в нем родственники хозяев фермы. Скорее всего, обзаведшиеся женами сыновья. Большое семейство дружно вело хозяйство, к вящему процветанию всех и каждого. Редко когда выросшие вместе братья любят друг друга столь крепко, чтобы с охотой возделывать поля друг дружки. Сказитель всегда направлялся прямиком к дому: лучше сразу заявить о себе, чем бесконечно бродить вокруг, пока тебя не примут за вора. Однако на этот раз, стоило ему шагнуть к дому, все мысли вдруг куда-то испарились. Почувствовав себя мгновенно поглупевшим, Сказитель попытался вспомнить, что же он собирался только что сделать, - и не смог. Оберег оказался настолько силен, что, прежде чем прийти в себя. Сказитель успел преодолеть полпути к подножию холма, где на берегу ручейка стояло каменное здание. До смерти перепугавшись, он встал как вкопанный - вдоволь постранствовав по свету, он привык считать, что нет такой силы на земле, которая может вертеть им как вздумается. Этот дом был не менее странен, чем первых два. Почему-то ему расхотелось участвовать в этой игре. Он развернулся спиной и зашагал по дороге обратно к деревне. Но вновь случилось то же самое. Придя в себя, он понял, что снова спускается вниз по холму к домику с каменными стенами. Опять он остановился, пробормотав при этом: - Кто бы ты ни был и какие бы цели ни преследовал, я пойду по собственной воле или не пойду вообще. В спину подул будто бы легкий ветерок, настойчиво подталкивающий к домику у ручья. Однако теперь Сказитель знал, что спокойно может повернуть обратно и пойти наперекор воле "ветерка". Трудно будет, но он справится. Страхи, терзающие его, отступили. Какие бы чары на него ни наложили, это было сделано вовсе не для того, чтобы поработить его и лишить воли. Стало быть, здесь действует какое-то доброе заклятие, а не тайная ворожба какого-нибудь любителя помучить прохожих странников. Тропинка слегка уводила влево, следуя вдоль ручья, и теперь Сказитель разглядел, что перед ним не просто домик, а самая настоящая мельница, ибо к ней был пристроен мельничный лоток, а там, где должна была бежать вода, стоял каркас огромного деревянного колеса с лопастями. Однако вода почему-то не играла и не бурлила в лотке. Подойдя поближе и отворив большую амбарную дверь, он понял, в чем здесь причина. Вопреки ожиданиям, приближающаяся зима была совсем ни при чем. Дом вообще никогда не использовался в качестве мельницы. Механизмы все на месте; не хватало только огромного каменного жернова. Хотя место для него было подготовлено и усеяно хорошо утрамбованной речной галькой. Да, долгохонько пришлось дожидаться этой мельнице работы. Домику исполнилось по меньшей мере лет пять, судя по лозам и мху, облепившим крышу и стены. Потребовалось немало усилий, чтобы выстроить его, однако на протяжении вот уже долгого времени мельница использовалась исключительно для хранения соломы. Заглянув внутрь, Сказитель увидел раскачивающуюся из стороны в сторону телегу, наверху которой, на невысоком стожке сена, боролись двое мальчишек. Битва велась шутливо, не взаправду; мальчишки явно приходились братьями друг другу - одному было лет двенадцать, а другому, вероятно, девять. Младший брат умудрялся до сих пор удерживаться наверху только потому, что старший в самые ответственные моменты схватки никак не мог подавить рвущийся наружу смех. Разумеется, Сказителя они не замечали. Не замечали они и другого мужчину, что стоял на краю сеновала, сжимая в руках вилы и рассматривая сражающихся мальчишек. Сказителю сначала показалось, что человек смотрит на них с гордостью, как отец. Но, приблизившись, он увидел, с какой яростью рука сжимает рукоять вил. Словно это метательное копье, готовое отправиться в смертельный полет. За какое-то мгновение в голове Сказителя прокрутился дальнейший стремительный ход событий: вилы будут брошены, вонзятся в тело одного из мальчиков и наверняка убьют его. Не сразу, но достаточно быстро - либо начнется гангрена, либо мальчуган сам истечет кровью. На глазах у Сказителя должно было свершиться убийство. - Нет! - выкрикнул он. Он вбежал в дверь, забрался на повозку и, подняв голову, смело взглянул на человека, стоящего на сеновале. Мужчина всадил вилы в кучу сена поблизости и перекинул охапку через борт телеги, с головой засыпав двух братьев. - Эй вы, бандиты, я привез вас сюда работать, а не для того, чтобы вы завязывали друг друга морскими узлами! Человек улыбался, подшучивая над мальчиками. Дружелюбно он подмигнул Сказителю. Как будто за секунду до этого в его глазах не отражалась смерть. - Приветствую тебя, юноша, - сказал мужчина. - Ну, не так уж я юн, - возразил Сказитель. И стащил с головы шляпу, демонстрируя блестящую лысину, которая сразу выдавала его истинный возраст. Мальчишки кубарем скатились со стога сена. - А чего вы кричали, мистер? - полюбопытствовал младший. - Я испугался, что с кем-нибудь из вас может случиться несчастный случай, - ответил Сказитель. - Да не, - махнул рукой старший, - мы все время так возимся. Давайте познакомимся. Меня зовут Элвин, как и моего папу. Улыбка его была заразительной. Даже Сказитель, порядком перепуганный, встретивший за сегодняшний день немало зла, не сумел сдержаться. Улыбнувшись в ответ, он пожал протянутую руку. Силой рукопожатия Элвин-младший мог потягаться со взрослым мужчиной, отметил Сказитель. - Ой, вы там поосторожнее, - предупредил младший. - Сейчас он начнет выкручиваться, а потом ухватит поудобнее и будет мять ваши пальцы, как пьяные ягоды. - Младший брат тоже пожал руку. - Мне семь лет, а Элу-младшему - ему десять. А они гораздо моложе, чем выглядят. От обоих братьев пахло едко-сладким потом, который пропитывает рубаху, когда мальчишки вдоволь набегаются и навозятся. Однако Сказитель не обращал на братьев ни малейшего внимания. Его сейчас занимало поведение отца. Может, какая-нибудь причуда воспаленного воображения заставила его поверить, будто бы отец хочет убить своих сыновей? Неужели найдется человек, способный поднять руку на таких забавных и смешных мальчишек? Мужчина бросил вилы на сеновале, спустился вниз по лестнице и широким шагом направился к Сказителю, протягивая тому сразу обе руки, словно намереваясь заключить его в объятия. - Добро пожаловать, чужеземец, - произнес он. - Меня зовут Элвин Миллер, а эти двое - мои младшие сыновья, Элвин-младший и Кэлвин. - Кэлли, - поправил младший брат. - Ему не нравится, что наши имена рифмуются, - объяснил Элвин-младший. - Элвин и Кэлвин. Видите ли, его назвали похожим на мое именем, думая, что он вырастет таким же сильным и замечательным человеком, как я. К сожалению, надежды не всегда оправдываются. Кэлвин в шутливом гневе толкнул его: - Ничего подобного, он был всего лишь первой, неудачной попыткой. А вот я - я удался на славу! - Обычно мы зовем их Эл и Кэлли, - сказал отец. - Обычно вы зовете нас "Эй-заткнись" и "А-ну-быстро-сюда", - уточнил Кэлли. Эл-младший схватил младшего брата за плечи и быстрым движением швырнул на пол домика. Отец же надежно приложил старшего сапогом по заднему место - Элвин с воем выкатился из дверей на улицу. Все было не более чем шуткой. Никто не обиделся, никто не ударился. "И как я мог подумать, что в этом доме может случиться, убийство?" - Вы принесли какое-нибудь послание? Письмо? - спросил Элвин Миллер. Теперь, когда мальчишки возились на лугу, носясь друг за другом с воинственными воплями, взрослые мужчины наконец-то могли толком поговорить. - Увы, - пожал плечами Сказитель. - Я всего лишь путник. Одна молодая леди в городе сказала, что здесь найдется для меня место переночевать. Взамен я могу исполнить любую, даже самую тяжелую работу, которую вы сможете подыскать. Элвин Миллер широко ухмыльнулся: - Ну-ка, посмотрим, на что ты способен. Он шагнул к Сказителю, но не для того, чтобы пожать ему руку. Схватив его за предплечье, Элвин-старший поставил правую ногу напротив правой ноги Сказителя. - Положить меня на лопатки сможешь? - спросил Миллер. - Прежде всего я хотел бы узнать, - ответил Сказитель, - каким исходом я заработаю себе на ужин: если положу вас или если буду побежден? Элвин Миллер запрокинул голову и издал долгий улюлюкающий клич на манер краснокожих. - Как тебя зовут, незнакомец? - Сказитель. - Так вот, мистер Сказитель, надеюсь, тебе придется по вкусу местная грязь, потому что ее-то ты точно наешься вдоволь! Сказитель почувствовал, как рука мельника, лежащая у него на плече, сжалась. Сам он к слабакам не относился, но с этим человеком равняться силой было бесполезно. Хотя подчас сила в борьбе не самое главное. Здесь требуются мозги, а Сказитель не мог пожаловаться на их отсутствие. Он стал медленно прогибаться под давлением Элвина Миллера, заставляя мужчину нагнуться над ним. И вдруг, совершенно внезапно, он ухватил мельника за рубаху и рванул со всей мочи в том же направлении, в котором толкали его. Обычно здоровяк-противник мигом слетал с ног, влекомый собственным весом, - но Элвин Миллер был готов к этой неожиданности. Он вывернулся и дернул в другом направлении, зашвырнув Сказителя так далеко, что странник приземлился прямо посреди камней, которые должны были служить основанием для мельничного жернова. Злобы в этом рывке не было - одна только любовь к состязанию. Сказитель едва успел шлепнуться на землю, как Миллер уже помогал ему подняться, участливо выспрашивая, не повредил ли странник чего-нибудь. - Хорошо, что жернова здесь не было, - охнул Сказитель. - Иначе отскребать бы вам мои мозги со стен. - И что с того? Ты в Воббской долине, мужик! Чего горевать о каких-то там мозгах? Здесь они тебе не понадобятся. - Вы победили меня, - промолвил Сказитель. - Значит ли это, что кровать и ужин я теперь не заслужу? - Кровать и ужин? Конечно, нет, сэр. Тоже мне, работничек выискался. - Но довольная улыбка на лице выдавала притворную грубость слов. - Нет, нет, разумеется, если хочешь, можешь работать. Мужчина должен постоянно ощущать, что не просто так живет на этом свете. Но, честно говоря, я бы принял тебя даже с переломами всех конечностей, даже если б ты полено поднять не мог. Кровать тебе готова, комната находится рядом с кухней, и могу поспорить на что угодно, мальчишки уже доложили Вере, чтобы она ставила лишнюю миску к ужину. - Вы очень добры. - Ничуть, - пожал плечами Элвин Миллер. - Ты уверен, что ничего не сломал? Приложился ты дай Боже как. - В таком случае лучше проверить, не раздробил ли я какой-нибудь из ваших драгоценных булыжников, сэр. Элвин снова расхохотался и, от души хлопнув Сказителя по спине, повел его к дому. Домик оказался тот еще. По количеству воплей, визгов, воя и шума он мог смело состязаться с преисподней. Миллер вкратце познакомил Сказителя со всеми детьми. Четыре девушки приходились ему дочерьми; сейчас они исполняли по меньшей мере дюжину дел, переходили из комнаты в комнату и одновременно во весь голос споря друг с другом и затевая ссору за ссорой. Визжащий младенец оказался внуком Миллера, внуками ему приходились и пятеро малолетних бандитов, играющих в круглоголовых [круглоголовые - презрительная кличка, которой в период английской буржуазной революции приверженцы короля называли сторонников парламента; кличка происходит от прически, вошедшей в моду среди буржуазии, - стричь волосы в скобку] и роялистов на обеденном столе и под оным. Мать, которую звали Верой, казалось, не слышала царящего в доме шума-гама. Трудясь у плиты, она лишь время от времени отвлекалась, чтобы наградить оплеухой подвернувшегося под руку сорванца, и сразу возвращалась к работе - продолжая исторгать неиссякаемый поток приказов, упреков, насмешек, угроз и жалоб. - Как у вас мозги не завернулись от такого шума? - спросил ее Сказитель. - Мозги? - резко переспросила она. - Вы думаете, нормальный человек, у которого сохранилась капля разума, выдержал бы хоть минуту в этом доме? Миллер провел Сказителя в его комнату. То есть в ту комнату, которая, по словам мельника, "станет твоей на тот срок, пока тебе не надоест наш дом". В ней стояла огромная кровать с пуховой подушкой и чистыми простынями. Одну из стен заменяла задняя половина печки, так что в комнате всегда было тепло. Ни разу за долгое время странствий Сказителю не приходилось спать в подобной роскоши. - Послушай, а ты точно не обманул меня, когда сказал, что тебя зовут Элвин, а не Прокруст? [намек на одного из мифологических древнегреческих злодеев: Прокруст заманивал путешественников, потчевал, а потом укладывал на роскошную постель; если ложе оказывалось мало страннику, Прокруст укорачивал гостя ровно настолько, насколько оно было ему мало; если же кровать оказывалась велика, то злодей вытягивал путника до положенной длины; негодяй зверствовал, пока ему не повстречался Тесей] - уточнил Сказитель. Миллер не понял сравнения, но это не имело значения, поскольку он видел перед собой лицо Сказителя. Наверное, с подобным удивлением он сталкивался не впервые. - Мы не имеем привычки помещать гостей в сарае, заруби себе на носу. Мы всегда укладываем их на лучшую кровать в доме. И все, на этом разговор закончен. - Тогда я просто обязан завтра отработать свой ночлег. - Работа найдется, если ты дружишь с руками. Тем более если не стыдишься заниматься женскими делами: моей жене помощник пришелся бы в самый раз. Ладно, утро вечера мудренее. С этими словами Миллер покинул комнату, притворив за собой дверь. Закрытая дверь лишь слегка заглушила царящий в доме шум, но против такой музыки Сказитель не возражал. День едва начал клониться к вечеру, но Сказитель ничего не мог с собой поделать. Странник скинул на пол котомку, стащил башмаки и с блаженным вздохом повалился на матрас. Тот хрустел, словно набитый соломой, но, видимо, поверх него был положен еще один, пуховый, поэтому кровать нежно приняла измученное тело в свои объятия. В воздухе витал запах свежей соломы, высушенные травы, висящие у печной трубы, испускали приятный аромат тмина и розмарина. "Спал ли я когда-нибудь на такой мягкой и удобной постели в Филадельфии? Даже в Англии мне не довелось испытать подобного блаженства. Нет, ничего похожего я не знавал с тех пор, как покинул чрево матери", - подумал он. В этом доме не считалось зазорным прибегать к помощи скрытых сил: магический знак был в открытую начерчен прямо над дверью. И Сказитель узнал рисунок. Вопреки ожиданиям, знак не являлся символом умиротворения, призванным изгонять любое насилие из души ночующего в комнате человека. Это и не оберег вовсе. Он не предназначался для того, чтобы защитить дом от гостя - или гостя от дома. Он даровал одно успокоение, чистое и простое. И был изумителен, совершенен по рисунку и размерам. Точный магический знак нарисовать непросто. Сказитель не помнил, чтобы где-либо ему встречалось такое совершенство. Поэтому он ни капли не удивился, когда, лежа в постели, почувствовал, как напряженные, узловатые мускулы стали расслабляться и выпрямляться, будто постель и комната изгоняли из тела усталость, навеянную двадцатью пятью годами беспрерывных скитаний. Сказитель даже понадеялся про себя, что, если наступит время прощания с жизнью, его могила будет похожа на эту кровать. Ко времени, когда Элвин-младший растолкал его, дом пропах запахами шалфея, перца и хорошо прожаренного мяса. - У тебя есть время облегчиться и помыться, а потом пора садиться за стол, - сообщил мальчуган. - Я, должно быть, заснул, - промямлил Сказитель. - Для этого я и рисовал тот знак, - ткнул пальцем мальчик. - Здорово работает, а? С этими словами он выскочил из комнаты. И тут же до ушей Сказителя донесся разъяренный вой одной из девушек, сулящей страшнейшие кары мальчику. Ссора велась на повышенных тонах, пока Сказитель следовал во двор, и не утихла, даже когда он вернулся, - правда, Сказителю показалось, что на этот раз Элвину угрожает другая сестра. - Клянусь, Элвин-младший, сегодня ночью я пришью у тебя под носом задницу скунса! Ответ Элвина заглушили визги возящихся на полу малышей, зато Сказитель прекрасно расслышал очередной залп ругани в адрес мальчишки. С такими ссорами ему не раз приходилось сталкиваться. Иногда в них проявлялась любовь, иногда - ненависть. Услышав в голосах ненависть, Сказитель старался как можно быстрее покинуть дом. Под этой крышей можно было оставаться, ничего не опасаясь. Руки и лицо были вымыты, он обрел достаточную чистоту, чтобы тетушка Вера дозволила ему отнести на стол ломти хлеба: "Если, конечно, ты не станешь прижимать их к своей рубашке, которая наверняка видала лучшие деньки". После чего Сказитель встал в очередь, держа в руке выданную чашку. Семья дружным строем промаршировала на кухню и вернулась с мисками, полными ароматной свинины. Помолиться перед обедом призвала, как ни странно, Вера, а не сам Миллер, и от взгляда Сказителя не ускользнуло, что Миллер не позаботился даже прикрыть глаза, тогда как все дети склонили головы и сложили на груди руки. Словно молитва являлась традицией, которую хозяин дома дозволял, но не поощрял. Можно было не расспрашивать, и так ясно, что Элвин Миллер и тот священник из высокой белой церкви на дух друг друга не переносят. Сказитель про себя решил, что Миллеру наверняка придется по нраву одно присловие из его книги, гласящее: "Как гусеница для яичек ищет лист получше, так и священник для проклятий ищет лучших из услад". К величайшему удивлению Сказителя, ужин прошел чинно и благородно. Каждый член семьи по очереди отрапортовал, что он сделал за день, а остальные внимательно выслушали, иногда хваля или советуя. В конце концов, когда миска опустела и Сказитель добрал куском хлеба последние капли похлебки, Миллер повернулся к нему, как обращался до этого к каждому члену своей семьи: - Ну а твой день, Сказитель... Хорошо ли он прошел? - Встав с рассветом, я преодолел несколько миль, после чего взобрался на дерево, - начал рассказ Сказитель. - С него я увидел шпиль церкви, который и привел меня в ваш город. Сначала праведный христианин испугался моих скрытых сил, хотя я ничего такого не сделал, после чего их испугался священник, хоть и сказал, что не верит в мой дар. Но я должен был отыскать себе кров и ужин, а также возможность отработать постой, и одна женщина посоветовала мне обратиться к людям, которые живут в конце некой проезжей дороги. - Это, вероятно, была наша дочь Элеанора, - догадалась Вера. - Действительно, - кивнул Сказитель. - Теперь я и сам вижу, что ей по наследству от матери достались глаза, которые, чтобы ни произошло, всегда будут глядеть на мир с величавым спокойствием. - Ты ошибаешься, мой друг, - вздохнула Вера. - Просто эти глаза видывали разные времена, и теперь очень нелегко вселить в меня тревогу. - Надеюсь, прежде чем уйти, я выслушаю историю о тех временах, - произнес Сказитель. Вера отвернулась, положив еще один кусочек сыра на хлеб одному из внуков. Однако Сказитель продолжал перечислять приключения сегодняшнего дня, не желая показывать, что она могла обидеть его своим молчанием. - Дорога, по которой я шел, оказалась особой, - сказал он. - Над ручьями, которые маленький ребенок без труда перейдет вброд, а взрослый человек перепрыгнет, были возведены самые настоящие крытые мосты. Я также надеюсь услышать историю этих мостов. И снова никто не посмел встретиться с ним взглядом. - А когда я вышел из леса, то обнаружил на берегу ручья мельницу без жернова, а после - двух мальчиков, борющихся на сене, мельника, который бросил меня так, что чуть дух не вышиб, и большое семейство, которое приняло меня и поселило в лучшей комнате в доме, несмотря на то что я был абсолютно незнакомым им человеком, не известно, злым или добрым. - Конечно, ты добрый, - воскликнул Эл-младший. - Вы не хотите, чтобы я задавал вопросы? За время странствий я встречал множество радушных людей и останавливался во многих счастливо живущих домах, но никогда не видел столь счастливой семьи, как ваша. И никто мне не радовался так, как вы. Хоть ужин и закончился, никто не спешил выходить из-за стола. Все замерли. Наконец Вера подняла голову и улыбнулась Сказителю. - Я рада, что мы показались тебе счастливой семьей, - сказала она. - Но мы помним и другие времена. Может быть, от этого наша радость становится только слаще - от памяти о временах горя и скорби. - Но почему вы приняли меня, обыкновенного бродягу? На этот раз ответил Элвин Миллер: - Потому что сами когда-то были бродягами, и добрые люди приняли нас. - Некоторое время я жил в Филадельфии, поэтому должен спросить вас, вы, случаем, не принадлежите к "Обществу Друзей"? ["Общество Друзей" - квакеры] Вера покачала головой: - Я пресвитерианка. Как и многие из моих детей. Сказитель перевел взгляд на Миллера. - А я никто, - ответил тот на незаданный вопрос. - Быть христианином не означает быть никем, - возразил Сказитель. - Я и не христианин. - А, - понял Сказитель. - Стало быть, вы деист [деизм (от лат. "deus" - "Бог") - религиозно-философское учение, по которому Бог есть безличная первопричина мира, находящаяся вне его и не вмешивающаяся в развитие природы и общества; развитие деизм получил в XVII-XVIII веках и служил формой выражения идей независимости природы от Божьей воли, неограниченной возможности познания мира], как и Том Джефферсон. Дети, услышав упоминание имени великого человека, сразу зашептались. - Сказитель, я отец, любящий своих детей, я муж, любящий жену, фермер, платящий долги, и мельник без жернова. Элвин-старший встал из-за стола и вышел на улицу. Дверь хлопнула. Сказитель повернулся к Вере. - О миледи, боюсь, вы сейчас жалеете, что приняли меня у себя в доме. - Ты задаешь очень много вопросов, - сказала она. - Я представился, и мое имя отражает то, чему я посвятил жизнь. Когда я чувствую историю, историю, которая важна, которая правдива, я начинаю рыть землю. И когда я наконец услышу ее и поверю, то запомню навсегда и буду рассказывать ее всюду, где бы ни оказался. - Так вы зарабатываете себе на жизнь? - спросила одна из девушек. - На жизнь я зарабатываю тем, что чиню телеги, копаю канавы, тку холст - в общем, делаю то, о чем меня попросят. Но настоящая моя жизнь - в историях, я ищу их повсюду, запоминаю и разношу по белу свету. Может быть, вы думаете сейчас, что от вас я никаких историй не дождусь, ну и прекрасно, давайте так и договоримся, потому что я выслушиваю только то, что рассказывается по доброй воле. Я не вор. Однако сегодня я уже добыл одну историю - о том, что произошло со мной. О самых добрых и радушных людях и о самой мягкой кровати меж Миззипи и Альфом [Альф - вымышленная река, упомянутая в поэме Сэмюеля Тэйлора Кольриджа "Кубла-хан, или Видения во сне"]. - А где находится Альф? Это что, река? - спросил Кэлли. - Хотите, чтобы я рассказал вам какую-нибудь историю? - в ответ спросил Сказитель. - Да, - дружно загудели дети. - Только не об Альфе, - сказал Эл-младший. - Такой реки не существует. Сказитель посмотрел на него с искренним изумлением. - Откуда ты знаешь? Ты читал сборник поэзии Кольриджа, составленный лордом Байроном? Эл-младший непонимающе повел головой. - Книг у нас немного, - сказала Вера. - Проповедник учит их Библии, поэтому они умеют читать. - Тогда откуда ты знаешь, что реки Альфы нет? Эл-младший наморщил лицо, как бы говоря: "Не спрашивайте меня о том, чего я сам не знаю". - Я хочу, чтобы вы рассказали нам о Джефферсоне. Вы произнесли его имя так, будто встречались с ним. - А я действительно с ним знаком. Я встречался и с Томом Пейном [Пейн, Томас (1737-1809) - общественный и политический деятель США, вместе с Томом Джефферсоном выступал за независимость Америки], и с Патриком Генри [Генри, Патрик (1736-1799) - американский патриот, вместе с Томом Джефферсоном был одним из руководителей освободительного движения Америки; являлся главнокомандующим войск восставших] - незадолго до того, как его повесили, видел меч, которым отрубили голову Джорджу Вашингтону. Я даже видел короля Роберта Второго - как раз перед тем, как французы превратили его корабль в ничто, отправив властителя на дно моря. - Где ему самое место, - пробормотала Вера. - Если не глубже, - прибавила одна из девушек. - Мне же остается добавить "аминь". В Аппалачах поговаривают, будто на его руках было столько крови, что даже кости выкрасились в коричневый цвет, так что теперь самая презренная рыба не смеет дотронуться до этого утопленника. Дети рассмеялись. - И кроме истории Тома Джефферсона, - сказал Эл-младший, - мне хотелось бы услышать рассказ о самом великом волшебнике Америки. Могу поспорить, вы знали Бена Франклина. Уже в который раз этот мальчик поражал Сказителя. Откуда он может знать, что из всех рассказов истории о жизни Бена Франклина - его самые любимые? - Знавал ли я его? О, самую малость, - ответил Сказитель. После такого ответа дети должны были помереть от любопытства, и он не подведет их ожиданий. - Я прожил вместе с этим человеком всего шесть лет и, кроме того, ежедневно разлучался с ним часов на восемь, чтобы поспать. Поэтому вряд ли я могу утверждать, что знал Бена Франклина _очень близко_. Элвин-младший склонился над столом, сверля пылающим взглядом Сказителя: - А он действительно был творцом? - Каждой истории свое время, - ушел от ответа Сказитель. - Пока твои папа и мама не возражают против моего присутствия в этом доме и пока я сам не сочту, что отягощаю вас, я буду жить рядом с вами, день и ночь рассказывая всякие истории. - Давайте начнем с Бена Франклина, - просящим голосом произнес Элвин-младший. - Он что, правда сумел поймать небесную молнию? [Бенджамин Франклин был не только выдающимся политиком, но и знаменитым ученым; как естествоиспытатель, он известен своими работами по электричеству; одним из первых Франклин исследовал атмосферное электричество, после чего изобрел громоотвод] 10. ВИДЕНИЯ Элвин-младший проснулся весь мокрый от пота. Кошмар был настолько правдоподобным, что мальчик судорожно дышал, будто отчаянно пытался убежать. Но бежать было некуда, и он это знал. Он лежал на кровати с плотно зажмуренными глазами и боялся открывать их, потому что не сомневался: стоит ему вглядеться в ночную тьму, как он увидит, что на самом деле кошмар никуда не девался, а наступает на него. Давным-давно, будучи совсем маленьким, он просыпался, заливаясь слезами, когда ему снился этот сон. Он несколько раз пытался рассказать о кошмарном сновидении папе и маме, но они всегда отвечали одно и то же: "Сынок, чего ты боишься, это же всего-навсего сон, на самом деле ничего такого нет. Неужели ты боишься какого-то глупого сна?" Поэтому он приучил себя сдерживаться и больше не плакал, когда ночью сон возвращался. Он открыл глаза, и кошмар удрал в темный угол комнаты, где его было не рассмотреть. "Ну и здорово. Сиди там и оставь меня в покое", - молча приказал ему Элвин. И вдруг он понял, что комнату заливают яркие солнечные лучи. На стуле рядом с кроватью лежали черные штаны, курточка и чистая рубашка, загодя приготовленные мамой. Воскресная выходная одежда. Уж лучше остаться в кошмарном сне, чем проснуться и увидеть рядом _это_. Элвин-младший ненавидел воскресное утро. Он ненавидел одеваться во все чистое и праздничное, потому что в этой одежде он не мог ни на землю упасть, ни встать на колени в траве, нагнуться - и то толком не мог, потому что рубашка сразу вылезала, и мама принималась отчитывать его, советуя проявить к Господнему дню побольше почтения. Он ненавидел ходить целое утро на цыпочках, потому что когда-то давным-давно утром воскрес Иисус, а играть и шуметь в воскресенье запрещено. Но больше всего он ненавидел сидеть на жесткой церковной скамье, когда прямо на него таращится преподобный Троуэр и вещает об огнях ада, которые ждут всякого грешника, посмевшего отречься от истинной веры и уверовавшего в жалкие силы человеческие. Каждое воскресенье повторялось одно и то же. Не то чтобы Элвин с презрением относился к религии. Он презирал преподобного Троуэра. Урожай собран, и теперь целыми днями Элвину приходилось торчать в школе. Элвин-младший хорошо читал и справлялся почти со всеми задачками по арифметике, но зануде Троуэру все было мало. Всюду ему надо было приплести свою религию. Другие дети - шведы и прочие европейцы с верховий реки, шотландцы и англичане с низовий - получали легкую взбучку, когда ошибались или выдавали по три неправильных ответа в одной домашней работе. Но Элвина-младшего Троуэр драл как Сидорову козу по любому поводу. И всякий раз дело упиралось не в чтение и не в арифметику, а в религию. Что Элвин может поделать, если Библия постоянно смешит его в самый неподходящий момент? Однажды Элвин даже удрал из школы и спрятался в доме у Дэвида - его обнаружили только к вечеру. Нашедший его Мера потрепал мальчика по голове и сказал лишь: - Если б ты не хохотал так громко, когда он читает Библию, он бы тебя и пальцем не тронул. Но ведь _смешно же_! Взять, к примеру, тот случай, когда Ионафан, опытный воин, делал вид, что с трех стрел не может попасть в цель, гоняя собирать их отрока [речь идет о спасении Ионафаном Давида (герой, победивший Голиафа) от кровожадного царя Саула; пуская стрелы, Ионафан приказывал слуге приносить их, уводя того подальше от города; дойдя до места, где прятался Давид, Ионафан приказал отроку отнести лук и стрелы домой, а сам встретился с Давидом и сказал, что царь Саул замыслил убить его; таким образом Давид был вовремя предупрежден и успел спастись (Библия, Первая Книга Царств, глава 20)]. Когда фараон упорно не отпускал колена израильские из страны [имеются в виду те колена израильские, которые вывел из Египта Моисей (Библия, Исход)]. Да и неужели Самсон был настолько туп, что с готовностью раскрыл тайну своей силы Далиле, когда она успела предать его аж трижды? [трижды Далила пыталась выведать у Самсона тайну его великой силы, чтобы филистимляне убили его, но каждый раз герой отшучивался; на четвертый раз Далила слезами и мольбами вытащила из Самсона правду - его можно было лишить силы, если остричь волосы, поскольку бритва никогда не касалась его головы; Далила не замедлила сообщить секрет филистимлянам, и те пленили Самсона; правда, волосы библейского героя вовремя отросли, и он, умертвив множество врагов, вырвался из плена (Библия, Книга Судей Израилевых, глава 16)] - Но я не могу удержаться от смеха! - А ты каждый раз вспоминай о багровых рубцах на заднице, - посоветовал Мера. - Смех как рукой снимет. - Не получается. Я вспоминаю о них, когда уже рассмеюсь. - Что ж, это проблема. Значит, лет до пятнадцати на стул тебе не садиться, - посочувствовал Мера. - Потому что бросить школу тебе не разрешит мама, да и Троуэр тебя так просто не отпустит, а у Дэвида ты вечно прятаться не можешь. - Почему? - Потому что прятаться от врага - все равно что заранее признавать свое поражение. Если даже Мера не мог защитить его, Элвину ничего не оставалось делать, как вернуться домой, где он получил хорошую взбучку не только от мамы, но и от папы за то, что перепугал всех до смерти своим побегом. Однако Мера помог ему. Элвин немного утешился, узнав, что не один он мнит Троуэра своим врагом. Всех остальных переполнял восторг: ах, какой замечательный этот Троуэр, какой благовоспитанный, образованный и набожный, как он _добр_, что взялся обучать детей. От таких речей Элвину блевать хотелось. Все же Элвин научился держать себя в руках во время посещений школы - соответственно, уменьшились и наказания. Но самым страшным испытанием был воскресный день, потому что приходилось сидеть на жесткой скамье прямо перед Троуэром и делать вид, что внимательно его слушаешь, хотя иногда Элвину хотелось смеяться до упаду, а иногда встать и закричать: "Вы только послушайте! Взрослый человек, а мелет глупости!" Элвину почему-то казалось, что папа не очень сильно отругает его за такой поступок, поскольку папа никогда не испытывал восторга от Троуэра. Но мама - она не простит ему подобного святотатства в доме Господнем. Воскресное утро, решил Элвин, специально придумано, чтобы показать всем грешникам, каков будет их первый день в аду. Наверное, сегодня о рассказах и речи быть не может: мама слова Сказителю не даст вымолвить, если только тот не заговорит о Библии. А поскольку Сказитель вроде бы не знал библейских историй, Элвин-младший окончательно уверился, что сегодняшний день для жизни потерян. Снизу раздался громкий голос мамы: - Элвин-младший, я устала от того, что каждое воскресенье ты одеваешься три часа кряду. Отправлю в церковь голышом - тогда попляшешь! - Вовсе я не голый! - крикнул в ответ Элвин. То, что на нем была надета ночная рубашка, ничуть не умаляло его вины, а наоборот, усугубляло. Он стянул фланелевую рубашку, повесил ее на колышек и принялся как можно быстрее облачаться в воскресный костюм. Смешно. В любой другой день стоило ему руку протянуть, как рубашка или штаны, носки или башмаки, что бы он ни пожелал, мигом оказывались у него в пальцах. Всегда находились под рукой. Но в воскресное утро одежда словно убегала и пряталась от него. Он шел за рубашкой - возвращался со штанами. Тянулся за носком - доставал башмак. И так раз за разом. Похоже, Элвин и воскресный костюм испытывали друг к другу взаимную неприязнь: одежда не хотела надеваться на него, а он вовсе не жаждал облачаться в эту гадость. Поэтому, когда стукнула о стену распахнувшаяся дверь, отворенная разъяренной мамой, Элвин был ничуть не виноват в том, что даже штаны еще не успел надеть. - Ты пропустил завтрак! И до сих пор шляешься полуголым! Если ты считаешь, что все будут ждать тебя одного и в конце концов опоздают в церковь, то ты... - Жестоко заблуждаешься, - закончил за нее Элвин. Не его вина, что каждое воскресенье она говорила одно и то же. Но она разозлилась на него так, будто он должен был изумиться и испугаться фразы, которую она повторяла, наверное, в сотый раз. Все, головомойка ему обеспечена, может быть, она папу позовет, а это еще хуже. Но на помощь к нему пришел Сказитель. - Достопочтенная Вера, - сказал он. - Я с радостью приведу его в церковь. Вы можете никуда не торопиться. В ту секунду, когда Сказитель заговорил, мама быстренько повернулась к нему, попытавшись скрыть кипящую ярость. Элвин сразу наслал на нее заклятие спокойствия - правой рукой, которую она не видела. Если б она заметила, что он насылает на нее чары, то переломала бы ему руки-ноги. Этой маминой угрозе Элвин-младший искренне верил. Конечно, заклятие лучше сработало бы, если б он коснулся ее, но... Впрочем, она так старалась прикинуться спокойной, что все и без того прошло гладко. - Мне не хотелось бы доставлять тебе беспокойство, - сказала мама. - Никакого беспокойства, тетушка Вера, - запротестовал Сказитель. - Эта услуга ничтожно мала по сравнению с добротой, которую вы проявляете ко мне. - Ничтожно мала! - Голос мамы понизился до нормального уровня. - Напротив, мой муж говорит, что ты работаешь за двоих. А когда ты рассказываешь свои истории детишкам, в доме воцаряется такой мир и покой, каких не было тут со времен... со времен... да, в общем, никогда. - Она повернулась к Элвину и вновь напустилась на него, впрочем, гнев ее был скорее притворным. - Будешь слушаться Сказителя? Обещаешь поспешить в церковь? - Да, мама, - ответил Элвин. - Постараюсь управиться как можно быстрее. - Значит, договорились. Благодарю тебя от всего сердца, Сказитель. Если тебе удастся заставить этого мальчишку слушаться, ты достигнешь большего, чем кто-либо. Научившись спорить, он стал сущим наказанием. - Мелкое отродье, - обозвалась стоящая в коридоре Мэри. - А ты заткни рот, Мэри, - немедленно приказала мама, - иначе я натяну твою нижнюю губу тебе на нос и так оставлю. Элвин с облегчением вздохнул. Когда мама начинала сыпать неправдоподобными угрозами, это означало, что она больше не сердится. Мэри задрала нос к небу и гордо прошествовала вниз по лестнице. Однако Элвин этого не заметил. Он улыбнулся Сказителю, а Сказитель улыбнулся в ответ. - Что, парень, никак не можешь надеть свой воскресный костюм? - спросил Сказитель. - Да я лучше мешок на голову нацеплю и пройду через стаю голодных медведей, - сказал Элвин-младший. - Ну, я немало людей знаю, которые всю жизнь ходили в церковь и остались живы-здоровы. Зато ни разу не видел человека, который умудрился бы уцелеть в схватке с выводком взбесившихся медведей. - Можешь посмотреть. Я уцелею. Вскоре Элвин оделся. Кроме того, ему удалось уговорить Сказителя немного срезать путь и пройти через лес за домом, чем обходить холм по кружной дороге. Погода стояла не такая уж холодная, дождей несколько дней не было, впрочем, как и снега, а значит, не было и грязи - стало быть, мама не узнает. Так что за это Элвина не накажут. - Я заметил, - заговорил Сказитель, когда они начали подниматься по усеянному опавшей листвой склону, - что твой отец не пошел вместе с мамой, Кэлли и девочками. - Он не ходит в церковь, - кивнул Элвин. - Говорит, что преподобный Троуэр - осел. Не при маме, разумеется. - Естественно, - усмехнулся Сказитель. Они стояли на вершине холма, оглядывая распростершийся у ног широкий луг. Возвышенность, на которой был возведен собор, закрывала собой город Церкви Вигора. Утренний иней еще не успел оттаять с побуревшей осенней травы, поэтому церковь выглядела ярчайшим белым пятном посреди мира белизны, и отражающиеся от ее чистых стен солнечные лучи превращали здание в новое светило. Элвин разглядел подъезжающие к ней телеги и лошадей, привязанных к столбикам на лугу. Если бы они поспешили, то успели бы занять места, до того как преподобный Троуэр начнет первый псалом. Но Сказитель не торопился уходить с холма. Он присел на пенек и стал читать вслух какое-то стихотворение. Элвин внимательно вслушивался в строчки, потому что в глубине каждый стих Троуэра таил едкую горечь. Я однажды пошел в Сад Любви, Я глядел и не верил глазам: На лугу, где играл столько раз, Посредине поставили Храм. Были двери его на замке - Прочитал я над ними: "Не смей!" И тогда заглянул в Сад Любви Посмотреть на цветы юных дней. Но увидел могилы кругом И надгробия вместо цветов - И священники пеньем моим наслажденьям Из вервий терновых крепили оковы. [У.Блейк, "Сад Любви"] Сказитель и в самом деле обладал даром, и каким! Казалось, весь мир изменился на глазах у Элвина. Луга и деревья выражали пронзительный крик весны, ярко-желто-зеленый, усеянный десятками тысяч красочных бутонов, а белизна церкви посредине этого великолепия уже не мерцала солнечным светом, превратившись в пыльную, усыпанную мелом кучу старых костей. - Из вервий терновых крепили оковы, - повторил Элвин. - Ты, я гляжу, тоже не испытываешь особой любви к религии. - Я вдыхаю религию с каждым вздохом, - ответил Сказитель. - Я жажду видений, ищу следы руки Господней. Но в этом мире я чаще натыкаюсь на другие следы, оставленные иной рукой. К примеру, на блестящую слизь, которая обжигает, если до нее дотронуться. В последнее время Господь несколько отстранился от человечества, Эл-младший, зато сатана с удовольствием якшается и возится с нами. - Троуэр говорит, что его церковь служит домом Господу. Сказитель ничего не ответил. Долгое время он сидел и просто молчал. В конце концов Элвин не выдержал и спросил его напрямую: - Ты видел в церкви след дьявола? За то время, что Сказитель жил в их доме, Элвин успел узнать, что странник никогда не лжет. Но когда он не хотел отвечать правдиво, он читал стих. Как, например, сейчас. О Роза, ты чахнешь! - Окутанный тьмой Червь, реющий в бездне, Где буря и вой, Пунцовое лоно Твое разоряет И черной любовью, Незримый, терзает. [У.Блейк, "Чахнущая Роза"] Элвина столь завуалированный ответ не устраивал. - Если мне хочется чего-нибудь непонятного, я обычно читаю Исайю [Исайя - один из библейских пророков, именем которого названа одна из книг Ветхого Завета]. - Я ликую, друг мой, слыша, как ты сравниваешь меня с величайшим из пророков. - Какой же он пророк, если из его слов вообще ничего не понять? - Может быть, он хотел сделать пророками нас. - Я не доверяю пророкам, - заявил Элвин. - Насколько я знаю, умирают они точно так же, как обычные люди. Нечто подобное он слышал из уст своего отца. - Каждый человек смертен, - ответил Сказитель. - Но некоторые, даже умерев, остаются жить вечно, поселившись в словах. - Слова можно толковать по-разному, - возразил Элвин. - Вот, к примеру, если я _сделаю_ что-то, оно таким и останется. Допустим, сплету я корзину. Корзина всегда останется корзиной. Если ее днище порвется, она превратится в дырявую корзину. Слова же все время путаются-перепутываются. Троуэр может так истолковать и переиначить мои слова, что они будут говорить вовсе не то, что я хотел ими выразить. - А теперь, Элвин, давай посмотрим на проблему с другой стороны. Корзина, сплетенная тобой, всегда останется корзиной, одной-единственной корзиной. Но твои слова могут повторяться и повторяться, наполнять сердца людей, живущих за многие тысячи миль от того места, где ты впервые их произнес. Слова могут притягивать и зачаровывать, а вещи навсегда останутся такими, какие они есть. Элвин попытался представить нарисованную Сказителем картину. Это оказалось совсем несложно. Слова, невидимые, как воздух, вылетали изо рта Сказителя и переходили от человека к человеку. Оставаясь невидимками, они с каждым разом все разрастались. Затем видение изменилось. Элвину представились слова, срывающиеся с губ проповедника. Они дрожали, волновали воздух и, распространяясь по свету, просачивались всюду. Внезапно они превратились в ночной кошмар, в тот страшный сон, что постоянно посещал Элвина, спал мальчик или бодрствовал. Сердце пронзила острая боль, и ему захотелось умереть, лишь бы не переживать то же самое еще раз. Слова были наполнены невидимой, дрожащей _пустотой_, которая лезла во все щели, разваливая окружающий мир. Элвин отчетливо видел эту пустоту, накатывающуюся на него подобно огромному, постоянно прибавляющему в размерах валуну. Прежние кошмары научили Элвина, что, даже если он сожмет кулаки, Ничто истончится до едва заметной дымки и просочится меж его пальцев, даже если он стиснет зубы, зажмурит глаза, Пустота надавит на лицо, проникнет в ноздри, в уши и... Сказитель потряс его за плечо. Встряхнул со всей силы. Элвин открыл глаза. Дрожащий воздух отпрянул в сторону, маяча смутной тенью поблизости. Пустота постоянно держалась чуть в стороне, подстерегая удобный момент. Она была хитрой и осторожной, как хорек, и готова была мигом улизнуть, стоило мальчику повернуть голову, чтобы приглядеться к ней. - Что с тобой? - встревоженно спросил Сказитель. На лице его отражался испуг. - Ничего, - помотал головой Элвин. - Не ври, - строго приказал Сказитель. - Я вдруг увидел, как ты забился в страхе, словно тебе явилось какое-то ужасное видение. - Это было не видение, - сказал Элвин. - Меня как-то раз посетило видение, поэтому я знаю, как оно выглядит. - Да? - удивился Сказитель. - И что же за видение у тебя было? - Ко мне явился Сияющий Человек, - ответил Элвин. - Я прежде никому о нем не рассказывал и вовсе не горю желанием говорить об этом сейчас. Сказитель не стал давить на него: - Хорошо, допустим, это было не видение - но что тогда? - Ничто. Он сказал правду, хотя знал, что ответ вряд ли удовлетворит Сказителя. Но если ему не хотелось отвечать? Раньше, когда он пытался поговорить с кем-нибудь на эту тему, над ним смеялись. Ведь только несмышленое дитя пугается непонятного Ничто. Но Сказитель не отставал от него: - Знаешь, Эл-младший, всю свою жизнь я мечтал о настоящем видении. И тебе оно явилось, здесь, прямо сейчас, посреди бела дня. Глаза твои широко распахнулись, ты увидел нечто ужасное, аж дыхание перехватило. Говори немедленно, что ты видел. - Я уже сказал! Ничто! - Взяв себя в руки, он повторил немного потише: - Это было _ничто_, Пустота, и тем не менее я ее видел. Она похожа на марево, когда движется. - И ты видел эту Пустоту, это Ничто? - Оно проникает повсюду. Забирается в маленькие щели и начинает разрушать. Оно просто трясет и трясет, пока не остается одна пыль, и тогда оно принимается трясти пыль. Я пытаюсь остановить его, но оно растет, становится все больше и больше, катится вперед, пока не заполнит небо и землю. Элвин ничего не мог с собой поделать. Его бил озноб, хотя на нем было столько вещей надето, что он напоминал толстого маленького медвежонка. - И сколько раз ты видел эту картину? - Она является ко мне, сколько я себя помню. Постоянно, от нее не отвязаться. Хотя иногда я начинаю думать о другом, и она отступает. - Куда? - Назад. За пределы зрения. Элвин встал на колени и сел на землю, чувствуя, как кружится голова. В выходных штанах он сел прямо на мокрую траву, но даже не заметил этого. - Когда ты заговорил о распространяющихся по миру словах, я сразу увидел эту пустоту. - Если сон возвращается вновь и вновь, значит, он пытается донести до тебя правду, - объяснил Сказитель. Старик пришел в такое возбуждение, что Элвин подумал: а понимает ли он, как это на самом деле страшно? - Это не одна из твоих историй, Сказитель. - Я должен понять, - ответил Сказитель, - и тогда сложится новая история. Он опустился рядом с Элвином и долго молчал, что-то обдумывая. Элвин также молчал, бессмысленно играя с травой. Наконец он не смог больше сдерживаться. - Наверное, ты не можешь понять всего на свете, - сказал он. - Может быть, это я свихнулся. Может, кто-нибудь наложил на меня чокнутое заклятие. - Послушай, - Сказитель, похоже, не услышал его, - я здесь придумал кое-какое объяснение. Давай я тебе его изложу, а потом посмотрим, стоит ли оно доверия или нет. Элвин терпеть не мог, когда на него не обращают внимания: - А может быть, это _ты_ где-нибудь подцепил чокнутые чары, подумай об этом, а, Сказитель? Но Сказитель опять не слышал: - Вся Вселенная есть сон разума нашего Господа, и пока Он спит. Он верит, воплощая ее в действительность. Ты же видишь Бога просыпающегося, постепенно приходящего в себя после долгого сна. Его сознание разрывает пелену сновидения и разрушает Вселенную. В конце концов он проснется, сядет, протрет глаза и скажет: "Да, ну и сон мне приснился, жаль, что не запомнился". Тут-то нас и не станет. - Он испытывающе поглядел на Элвина. - Ну как? - Если ты веришь в это, Сказитель, то ты дурак психованный, как любит выражаться Армор. - Да, любит он так говорить... - Внезапно Сказитель рванулся вперед и схватил Элвина за запястье. Элвин совершенно не ожидал этого, поэтому выронил то, что держал в руке. - Нет! Подними сейчас же! Ты посмотри, что ты делаешь! - Да я так, с травой играл... Сказитель нагнулся и поднял выроненную Элвином корзиночку. Она была совсем крошечной, с полпальца величиной, сплетенная из осенних трав. - Ты ее только что сделал. - Вроде бы, - признался Элвин. - Но зачем? - Сделал, и все тут. - Ты что, даже не думал? - То же мне, важная штука. Я раньше много таких плел для Кэлли. Когда Кэлли был маленьким, он звал их жучиными гнездышками. Они быстро рассыпаются. - Ты увидел _ничто_ и поэтому должен был _что-то_ сотворить. Элвин снова поглядел на корзиночку. - Может быть. - Ты часто так поступаешь? Элвин постарался припомнить, что происходило после того, как к нему являлся дрожащий воздух. - Ну, я всегда чем-нибудь занимаюсь, - сказал он. - Что с того? - Но ты не можешь прийти в себя, пока что-нибудь не сделаешь. Увидев пустоту, ты обязательно должен что-нибудь сотворить. - Честно говоря, работы у меня хватает... - _Работа_ здесь ни при чем. Деревья рубить - ведь это не работа для тебя. Яйца собирать, воду носить, сено косить - это тебе не помогает. Теперь и сам Элвин начал понимать, что подразумевает Сказитель. А ведь правда, насколько он помнил, все так и было. Проснувшись после ночного кошмара, он никак не мог успокоиться. Ему обязательно надо было что-то сделать: сплести что-нибудь, поставить стог, вырезать из кукурузного початка куколку для какой-нибудь из племянниц. Такое же беспокойство одолевало его, когда видение являлось днем, - все валилось из рук, пока он не создавал то, чего раньше не было. Хотя бы горку камней, хотя бы кусочек каменной стены. - Правда? Ты так спасаешься каждый раз? - В основном. - Тогда позволь мне назвать имя той Пустоты. Это Развоплотитель, проще говоря, Разрушитель. - Никогда не слышал о таком, - удивился Элвин. - Я тоже - до сегодняшнего дня. Это потому, что он предпочитает таиться. Он враг всего существующего. Желания его упираются в одно: разнести все в пыль и топтать ту пыль, пока вообще ничего не останется. - Но если разрушить все в пыль, потом разрушить пылинки, _пустоты_ не получится, - нахмурился Элвин. - Получится еще больше пылинок помельче. - Заткнись и слушай, - отрезал Сказитель. Элвин привык к такому ответу. Сказитель говорил это Элвину-младшему чаще, чем кому бы то ни было, даже чаще, чем маленьким племянникам. - Я говорю не о Добре и Зле, - пояснил Сказитель. - Сам дьявол не может позволить себе разрушить все вокруг, потому что сам тогда перестанет существовать - наряду с миром. Наизлейшие твари никогда не мечтали о разрушении всего сущего - они жаждут эксплуатировать этот мир. Элвин раньше не слышал слова "эксплуатировать", но звучало оно премерзко. - Поэтому в великой войне против Разрушителя Бог и дьявол выступают на одной стороне. Только дьявол - он того не знает, поэтому частенько служит целям Рассоздателя. - Ты хочешь сказать, что дьявол сам рубит сук, на котором сидит? - Разговор сейчас не о дьяволе, - ответил Сказитель. Как всегда, его история лилась ровно и мерно, как дождь. - В великой войне против Разрушителя из твоего видения мужчины и женщины нашего мира должны сплотиться. Но страшный враг невидим, поэтому никто и не догадывается, что, сам того не желая, служит ему. Люди не сознают, что война есть верный пособник Рассоздателя, поскольку она уничтожает все, к чему прикасается. Они не понимают, что пожары, убийства, преступления, алчность и похоть разбивают ту хрупкую связь, которая объединяет человеческие создания нациями, городами, семьями и душами. - Ты, наверное, и в самом деле пророк, - уважительно произнес Элвин-младший, - потому что я ничего не понимаю из того, что ты говоришь. - Пророк... - пробормотал Сказитель. - Видят-то твои глаза, а не мои. Теперь я могу оценить страдания Аарона: изрекать слова истины, но не видеть ее самому - что может быть горше?! - Ты столько умных мыслей извлек из моих кошмаров... Сказитель молча сидел на земле, упершись локтями в колени и возложив подбородок на ладони. Элвин попробовал осмыслить вещи, о которых вел разговор старик. Наверняка ту тварь, которая являлась к нему в страшных видениях, нельзя потрогать пальцем, поэтому Сказитель понарошку приписывает Разрушителю обличие. Хотя, может, он прав, может, Рассоздатель - не плод воспаленного воображения Элвина, возможно, он существует на самом деле, и Элвин-младший - единственный человек, который способен его увидеть. Может быть, всему миру угрожает ужасная опасность, и задача Элвина - сразиться с пустотой, прогнать ее и восстановить порядок. Хотя из сновидений Элвин успел понять, что не способен вынести эту битву. Да, он хотел прогнать Разрушителя, но не знал как. - Предположим, я верю тебе, - сказал Элвин. - Допустим, действительно существует такая тварь, как Рассоздатель. Но я ж ни черта не могу против него сделать! Медленная улыбка расползлась по лицу Сказителя. Он чуть отклонился в сторону, высвободил одну руку и, потихоньку опустив ее к земле, поднял из осенней травы маленькое жучиное гнездышко. - Это похоже на "ни черта"? - Пучок травы. - Это было пучком травы, - поправил Сказитель. - И если ты разорвешь корзиночку, она снова превратится в пучок травы. Однако сейчас эта трава представляет собой нечто большее. - Да, очень большое! Огромную жучиную корзинку. - Это ты ее такой сотворил. - Правильно, что-то я не видел, чтобы трава росла так странно. - И, сотворив ее, ты нанес удар Разрушителю. - Страшный удар, - фыркнул Элвин. - Нет, не очень, - улыбнулся Сказитель. - Ты просто сделал маленькую корзиночку. И этим маленьким творением ты отбросил его назад. У Элвина в голове наконец все встало на свои места. История, которую пытался рассказать Сказитель, разложилась по полочкам. Элвин и раньше знал, что мир полон противоположностей: добро и зло, свет и тьма, свобода и рабство, любовь и ненависть. Но самыми глубокими противоположностями были творение и разрушение. Они залегали так глубоко, что никто не замечал их важности. Но _он_ заметил и тем самым превратился во врага Разрушителя. Вот почему пустота охотится за Элвином во сне. Кроме того, у Элвина имелся очень важный дар. Он умел следовать течению жизни, умел творить, не нарушая законов вещей. - Мне кажется, мое _настоящее_ видение говорило о том же, - сказал Элвин. - Тебе вовсе не обязательно рассказывать мне о Сияющем Человеке, - предупредил Сказитель. - Я не хочу показаться любопытным. - Ага, а твои вечные вопросы все время случайно срываются с языка. За подобные слова у себя дома Элвин мигом бы схлопотал оплеуху, но Сказитель только посмеялся. - Я поступил зло, но даже не подозревал об этом, - рассказывал Элвин. - И тогда у подножия моей кровати появился Сияющий Человек. Сначала он показал мне, что я натворил, чтобы объяснить степень моего зла. Честно говорю, я разрыдался, увидев это. Затем он объяснил, для чего мне дан дар, и теперь я понимаю, ты говоришь о том же. Я увидел камень, который выточил из горы. Он был круглым, как мячик, и когда я присмотрелся, то разглядел в нем целый мир, с лесами и океанами, животными и рыбами - все было на нем. Вот для чего предназначен мой дар: я должен охранять порядок вещей. Глаза Сказителя засветились. - Сияющий Человек послал тебе такое видение... - проговорил он. - Да ради этого я жизнь отдам. - Но я воспользовался даром ради собственного удовольствия, чтобы навредить остальным, - продолжал Элвин. - И тогда я поклялся, принес нерушимую клятву, что никогда не использую свой дар себе на благо. Буду дарить его остальным. - Хорошая клятва, - кивнул Сказитель. - Если б все люди на этой земле могли принести такую же клятву и следовать ей всю жизнь... - В общем, теперь я понял, что... что Рассоздатель - это не какое-то там видение. Сияющий Человек мне тоже не привиделся. Видением было то, что он мне показывал, но сам он был _настоящим_. - А Разрушитель? - Он тоже существует. Я не придумал его, он на самом деле живет в нашем мире. Сказитель кивнул, не сводя глаз с лица Элвина. - Я должен творить, - сказал Элвин. - Творить быстрее, чем он разрушает. - Никто не может тягаться с ним в скорости, - ответил Сказитель. - Даже если б все люди нашего мира превратили всю землю в миллионы миллионов кирпичей, после чего всю жизнь строили бы из этих кирпичей стену, и то стена бы разрушалась быстрее, чем строилась. Она бы распадалась прямо на глазах. - Глупость, - нахмурился Элвин. - Как может стена развалиться, еще не будучи построенной? - Пройдет время, и кирпичи будут рассыпаться в пыль от легкого прикосновения. Руки будут гнить, кожа облезет с человеческих костей. В конце концов, кирпичи, плоть, кость превратятся в одинаковый прах. Тогда Разрушитель чихнет, и пыль рассеется, чтобы никогда не сплотиться в нечто новое. Вселенную поглотят холод, мрак, тишина и пустота - тут-то Рассоздатель и сможет отдохнуть. Элвин честно попытался вникнуть в смысл слов Сказителя. Точно так же он напрягал свои мозги в школе, когда Троуэр заводил разговор о религии. Элвин знал, вопросы задавать опасно, но не мог удержаться, даже понимая, что на него будут сердиться: - Но если разрушение всегда опережает творение, почему наш мир существует? Почему Рассоздатель еще не победил? Что мы делаем здесь? В отличие от преподобного Троуэра, Сказитель не стал сердиться на вопросы Элвина. Он всего лишь почесал лоб и помотал головой: - Не знаю. Ты прав. Нас _не может_ быть здесь. Наше существование невозможно. - Но мы же _существуем_. Это я так, на всякий случай напомнил, чтобы ты не забыл, - возмутился Элвин. - Что за дурацкая история, если нам достаточно поглядеть друг на друга и увериться, что она врет? - Признаю, она несколько несовершенна. - Я-то думал, ты рассказываешь только то, во что веришь. - Я верил в нее, когда рассказывал. Сказитель выглядел так понуро, что Элвин подсел к нему поближе и положил ему руку на плечо. Хотя вряд ли Сказитель почувствовал легкое прикосновение маленькой ручки Элвина. - Знаешь, я тоже ей верю. Отдельным ее частям. - Значит, в ней все-таки есть правда. Может, ее не очень много, но все равно она есть. - Морщины на лице Сказителя разгладились. Но Элвин не мог просто так отвязаться: - Для правды одной веры мало. Глаза Сказителя расширились. "Доигрался, - подумал Элвин. - Вот теперь я его разозлил, в точности как Троуэра. Всех я злю". Поэтому он вовсе не удивился, когда Сказитель вскочил с земли, сжал лицо Элвина ладонями и заговорил с такой силой, словно хотел молотком вбить каждое слово Элвину в голову: - Все, во что можно поверить, есть образ истины. И слова действительно пробили его, он понял их, хотя и не мог объяснить, что именно он понял. "Все, во что можно поверить, есть образ истины. Если я чему-то верю, значит, это правда, пусть даже не вся целиком. Но если я подумаю подольше, то, может быть, сумею отделить истину от лжи, а тогда..." И Элвин понял еще одно. Он осознал, почему между ним и Троуэром все время возникали раздоры: не видя смысла, Элвин не мог поверить, и никакие цитаты из Библии не были способны убедить его. Сказитель подтвердил, что Элвин был _прав_, отказываясь верить в то, что не имеет смысла. - Сказитель, тогда если я во что-то _не верю_, значит, это _не может_ быть правдой? Сказитель поднял брови и выдал ему очередную пословицу: - Не внемлют истине, покуда не поверят. Элвин был по горло сыт всякими присказками: - Ты хоть раз можешь ответить напрямик?! - Пословица есть истина в чистом виде, парень. И я не стану искажать ее смысл в угоду запутавшемуся уму. - В том, что я запутался, виноват прежде всего ты. Вещаешь тут о всяких кирпичах, которые превращаются в пыль еще до того, как стена построена... - Ты не поверил. - Может, и поверил. Если я, к примеру, сяду плести из травы на этом лугу травяные корзиночки, то не успею добраться до края, как трава вся высохнет. А если попробую вырубить все деревья отсюда и до реки Нойс, построив из них амбары, бревна давно сгниют, прежде чем я срублю последнее. Не много домов понастроишь, если бревна - труха. - Я как раз собирался сказать, что нельзя построить вечного, взяв за основу преходящее. Это закон. Но то, как ты его выразил, - присловие. "Не много домов понастроишь, если бревна - труха". - Так я придумал пословицу? - Да, и когда мы вернемся домой, я занесу ее к себе в книгу. - В ту часть, что закрыта на замочек? - спросил Элвин. Вопрос уже слетел с языка, когда он вспомнил, что книгу он видел, подглядывая в щелку в полу за Сказителем, скрипящим пером при тусклом свете свечи. Сказитель бросил на него внимательный взгляд: - Надеюсь, ты не пытался распечатать ее? Элвин даже обиделся. Может, он и подсматривал, но лазать по _чужим_ вещам... - Сразу можно понять, если закрыто на замок, значит, нельзя лезть. А если ты считаешь, что я сую нос повсюду, ты мне не друг. Меня не интересуют твои тайны. - Мои тайны? - расхохотался Сказитель. - Я закрыл ту часть, потому что записываю туда собственные мысли и сочинения. Просто затем, чтобы туда никто ничего не писал. - А на других страницах писать можно? - Можно. - И что туда пишут? Можно я там что-нибудь напишу? - Люди обычно записывают туда всего одно предложение, которое рассказывает о самом важном событии, случившемся в их жизни. Может, они видели что-нибудь очень важное. Этого обычно хватает, чтобы я вспомнил рассказанную мне когда-то историю. Поэтому, придя в другой город, в другой дом, я могу открыть книгу, прочесть написанную там фразу и рассказать историю. У Элвина аж дух захватило. А может?.. Ведь Сказитель сам говорил, что жил вместе с Беном Франклином! - А Бен Франклин написал что-нибудь в твоей книге? - Самая первая фраза в ней написана его рукой. - И он рассказал о самом важном событии, случившемся с ним? - Именно так. - И что ж там написано? Сказитель отряхнул штаны: - Пойдем-ка в дом, приятель, и я покажу тебе. А по пути расскажу одну историю, которая растолкует тебе смысл написанного. Элвин подпрыгнул, как пружинка, вцепился страннику в тяжелый рукав и чуть ли не поволок его по тропинке обратно к дому. - Так пойдем же быстрее! Элвин понятия не имел, то ли Сказитель решил вообще не идти в церковь, то ли начисто забыл, где им нужно сейчас находиться, - как бы то ни было, подобный исход Элвина вполне устраивал. Воскресный денек, в который не нужно идти в церковь, вовсе не так уж плох и стоит того, чтобы жить. А если прибавить к этому истории Сказителя и целое предложение, занесенное в книгу рукой самого Творца Бена, то вообще получается идеально прожитый день. - Не спеши ты так, парень. Не волнуйся, умирать я пока не собираюсь, да и ты вроде тоже, а для рассказа потребуется время. - Франклин написал о собственном творении? - спросил Элвин. - О самом важном творении в его жизни? - Где-то так. - Я знал, я знал! Это очки с двумя линзами? Или плита? - Люди все время твердили ему: "Бен, ты истинный Творец". Только он всегда отрицал это. Как не соглашался с теми, кто называл его волшебником. "Не умею я пользоваться всякими скрытыми силами, - говаривал он. - Я просто беру отдельные части и складываю их так, как никто до меня не складывал. Я не первый изобрел плиту. И очки существовали задолго до того, как я сделал свою первую пару. На самом деле я ничего в своей жизни _не сотворил_, как это пристало настоящему Творцу. Я принес вам очки с двумя стеклами, а _Творец_ подарил бы новые глаза". - Он действительно считал, будто ничего в своей жизни не сделал? - Однажды я задал ему такой же вопрос. В тот самый день, когда начал писать свою книгу. Я спросил его: "Бен, какое твое самое важное творение в жизни?" Он начал было отнекиваться, мол, не было ничего такого, но тогда я сказал ему: "Бен, да ты сам не веришь в это, как не верю я". И он ответил: "Билл, ты видишь меня насквозь. Действительно, кое-что я сделал, и это самое важное мое творение, самое важное творение, что я когда-либо видел". Сказитель замолк, шаркая вниз по склону и разбрасывая шепчущие под ногами сухие листья. - Ну, не тяни, что же это? - А ты не хочешь подождать? Придешь домой да сам прочтешь. Элвин страшно разозлился, он сам не понимал, насколько рассердился. - Терпеть не могу, когда знают и не говорят! - Эй-эй, не надо так злиться, парень. Скажу я тебе, куда ж денусь. Вот что он написал: "За свою жизнь я создал только одно - американцев". - Чушь какая. Американцы сами рождаются. - Да нет, Элвин, ошибаешься. Рождаются _дети_. Как в Англии, так и в Америке. Появиться на свет не означает стать американцем. Элвин секунду поразмыслил над этим. - Чтобы быть американцем, нужно родиться в Америке. - Ну, в чем-то ты прав. Но пятьдесят лет тому назад ребенка, родившегося в Филадельфии, не называли американцем. Он был пенсильванцем. А тот, кто рождался в Нью-Амстердаме, звался бриджем, тот, кто в Бостоне, - янки. В Чарльстоне на свет появлялись якобинцы, роялисты и прочие им подобные. - Дети как рождались, так и рождаются, - пожал плечами Элвин. - Все правильно, но теперь они немного другие. Все эти прозвища, как посчитал старик Бен, разделяют нас на виргинцев, оранжцев, родосцев, на белых, черных и краснокожих, на квакеров, папистов, пуритан и просвитериан, на голландцев, шведов, французов и англичан. Старик Бен подметил, что виргинец никогда не доверится человеку из Неттикута, а белый - краснокожему. Потому что они _различны_. И он сказал себе: "Столько всевозможных названий нас разделяет, почему бы не найти хотя б одно, которое будет связывать?" Он долго перебирал всевозможные слова, которые использовались тогда. Колонисты, к примеру. Но, назвавшись колонистами, мы бы постоянно вспоминали о Европе, да и, кроме того, краснокожие никакие ведь не колонисты! Как и чернокожие, которые прибыли в эту страну рабами. Оценил проблему? - Он хотел, чтобы мы все назывались одинаково, - кивнул Элвин. - Именно. У нас была всего одна общая черта. Все мы жили на одном и том же континенте. В Северной Америке. Вот он и придумал назвать нас североамериканцами. Но это слишком длинно. Так что остались просто... - Американцы. - Это имя одновременно принадлежит рыбаку, живущему на иссеченном побережье Западной #Энглии, и барону, правящему рабовладельческим хозяйством в южно-восточной части Драйдена. Им может назваться как вождь могавков из Ирраквы, так и торговец-бридж из Нью-Амстердама. Старик Бен знал, что, как только люди начнут называть себя американцами, мы станем единой нацией. Не осколками усталых европейских держав, а единой нацией, поселившейся на новых землях. Поэтому он стал прибегать к помощи этого слова во всех своих статьях. "Альманах простака Ричарда" постоянно твердил: американцы то, американцы это. Кроме того, старик Бен принялся рассылать по всей стране письма, убеждая, что конфликт о наследовании земель есть проблема, которую американцы должны решать вместе. Европейцы никогда не поймут, что нужно американцам, чтобы выжить. Почему тогда американцы должны погибать в европейских войнах? Почему наши родные суды должны решать дела жителей Америки, руководствуясь законами Европы? Спустя пять лет каждый поселенец от Новой Англии до Якобии хотя бы отчасти, но считал себя американцем. - Это всего лишь слово. - Этим словом мы себя зовем. Любой человек на этом континенте может назваться американцем, если захочет. Старик Бен изрядно потрудился, чтобы включить в общность американцев как можно больше людей. Занимая должность заурядного почтмейстера, он в одиночку создал целую нацию. Пока король правит роялистами на юге, лорд-протектор насаждает законы в северной Новой Англии, а разделяет их Пенсильвания, ничто не сможет удержать грядущие войну и хаос. Старик Бен хотел предупредить грозящую нам смерть, и для этого он изобрел американцев. Именно он внушил страх Новой Англии, заставив ее поосторожнее обращаться с Пенсильванией. Именно он заставил роялистов отступить и искать поддержки Пенсильвании. В конце концов, именно он призвал к Всеамериканскому Конгрессу, чтобы разработать единую торговую политику и установить единые законы. - Как раз перед тем как вызвать меня из Англии, - продолжал Сказитель, - он составил "Американское Соглашение", которое подписали семь колоний. Как ты понимаешь, это было вовсе нелегко - а сколько спорили о количестве штатов и их границах! Голландцы не дураки, они видели, что англичане, ирландцы и шотландцы как иммигранты значительно преобладают над голландской частью населения, так что им вовсе не хотелось терять свои голоса - поэтому старик Бен позволил им разделить Нью-Нидерланды на целых три колонии, чтобы обеспечить голландцам равную долю голосов в Конгрессе. Чтобы уладить другой спор, от Новой Швеции и Пенсильвании пришлось отделить Сасквахеннию. - Но получается всего шесть штатов, а их семь, - вспомнил Элвин. - Старик Бен настоял, чтобы в "Соглашение" седьмым штатом была включена Ирраква. Определение четких границ этого штата и полная независимость краснокожих - такие он выставил условия. Нашлось, конечно, много недовольных, которые желали, чтобы американцы стали нацией исключительно белых людей, но старик Бен и слышать об этом не захотел. "Сохранить мир мы можем только в том случае, - сказал он, - если все американцы станут равными друг перед другом". Вот почему его "Соглашение" запрещает всякие виды рабства. Вот почему его "Соглашение" не объявляет превосходства какого-нибудь одного вероисповедания над всеми остальными. Вот почему "Соглашение" не дозволяет правительству затыкать рты выступающим. Белые, черные и краснокожие; паписты, пуритане и пресвитериане; богатые, бедняки, нищие и воры - все мы живем по одним законам. Мы стали единой нацией, которую создало одно единственное слово. - Американцы. - Теперь ты понимаешь, почему он назвал американцев своим самым великим деянием? - По-моему, "Соглашение" куда важнее. - "Соглашение" - это набор фраз. А с