какой-то бредовой перестановки ролей мы казались менее реальными, чем манекены в машине. Я обратил внимание на одетую в шелковый костюм жену работника министерства, стоявшую возле меня. Она смотрела фильм зачарованным взглядом, словно видела, как автокатастрофа расчленяет ее и ее детей. Посетители побрели под навес пить чай, я последовал за Воаном к разбитой машине. Он сплюнул жвачку на траву и пошел между стульев. Я знал, что испытательное столкновение и его замедленный прокат впечатляли его даже больше, чем меня. Сидя в одиночестве на стуле, на нас смотрела Елена Ремингтон. Воан уставился на развороченную машину, словно собирался ее обнять. Его руки блуждали по изорванному капоту и крыше, на лице играли мышцы. Он наклонился и заглянул в кабину, чтобы внимательно рассмотреть каждый манекен. Я ждал, что он что-нибудь скажет им. Мой взгляд перемещался от помятых изгибов капота и бампера к стыку ягодиц Воана. Разрушение этого автомобиля и его пассажиров как будто являлось санкцией на сексуальное вторжение в тело Воана; и то, и другое было просто концептуальным актом, абстрагированным от любых чувств, не содержащим никаких идей или эмоций, которыми мы могли его наделить. Воан соскреб с водительского лица стекло-волокно. Он открыл дверь и сел одним бедром на краешек сиденья, взявшись рукой за искореженный руль. -- Всегда хотел проехаться на разбитой машине. Я воспринял эту реплику как шутку, но тут же понял, что Воан говорит всерьез. Он уже был спокоен, словно этот акт насилия частично оттянул из его тела какую-то долю напряжения или реализовал за него некую часть неистовых действий, к которым его так давно что-то побуждало. -- Ну ладно, -- провозгласил Воан, стряхивал с ладоней стекловолокно. -- Мы уже уезжаем. Я вас подброшу. -- Заметив мои колебания, он сказал: -- Поверь мне, Баллард, все катастрофы одинаковы. Осознавал ли он, что я прокручивал в голове ряд сексуальных картинок, в которых роли исполняли я, Воан, Елена Ремингтон и Габриэль. Все мы воспроизводили предсмертные муки манекенов - водителя и пассажиров автомобиля и мотоциклиста? В уборной возле автостоянки Воан неторопливо извлек свой полу возбужденный член. Стоя довольно далеко от писсуара, он стряхивал последние капли мочи на плитки пола. Выйдя за дверь лаборатории, он вновь обрел агрессивность, словно проносящиеся машины освежили его аппетит. Он катил свою тяжелую машину по улочке, ведущей на автостраду, нависая помятым бампером на любое ехавшее впереди транспортное средство, пока оно не освобождало ему путь. Я похлопал ладонью по приборной панели: -- Этот "континенталь", ему лет десять. Насколько я понимаю, ты считаешь убийство Кеннеди не совсем обычной автокатастрофой. -- Это обоснованное мнение. -- А Элизабет Тейлор? Разъезжая на этой машине, не подвергаешь ли ты ее какой-нибудь опасности? -- Каким образом? -- Сигрейв... этот человек полубезумен. Я наблюдал, как он приближался к концу скоростной автострады, не пытаясь, несмотря на дорожные знаки, снизить скорость. -- Воан, а она уже когда-нибудь попадала в автокатастрофу ? -- В большую не попадала. Значит, у нее еще все впереди. Можно даже предположить, что она погибнет в уникальном столкновении. Оно просто перевернет все наши сны и фантазии. Человек, который умрет в автокатастрофе с ней... -- Сигрейв сумел оценить эту идею? -- По-своему. Мы приблизились к клумбе разворота. Впервые после того, как мы отъехали от лаборатории дорожных исследований, Воан воспользовался тормозами. Качнувшись, тяжелая машина пошла по длинной дуге, несущей ее наперерез такси, уже начавшему свой путь вокруг клумбы. Вжимая в пол педаль газа, Воан вырулил перед носом машины под скрип ее шин, более громкий, чем сигнал ее же клаксона. Он закричал через открытое окно на водителя и помчался вперед, к узкому каньону ведущей на север дороги. На ровном участке пути Воан протянул руку и взял с заднего сиденья портфель. -- Я опрашиваю людей, желающих участвовать в моей программе, с помощью этой анкеты. Если я упустил какие-то вопросы, допиши их.Тяжелый автомобиль двигался в направляющемся в сторону Лондона потоке машин. Я просмотрел несколько анкет. Люди, заполнившие их, достаточно хорошо представляли мир Воана: два программиста из его бывшей лаборатории, молодой диетолог, несколько стюардесс из аэропорта, специалист по мед-оборудованию из клиники Елены Ремингтон, а также Сигрейв и его жена Вера, телережиссер и Габриэль. Автобиографические данные свидетельствовали, как я и ожидал, о том, что они все когда-то попадали в маленькую или большую автокатастрофу. В каждой анкете опрашиваемому был предложен список знаменитостей из мира политики, шоу-бизнеса, науки, искусства и преступного мира и надо было создать для одного из них воображаемую автокатастрофу со смертельным исходом. Просматривая предлагаемый список, я увидел, что большинство из них были еще живы, немногие уже умерли, некоторые погибли в автокатастрофах. Складывалось впечатление, что имена наскоро выбраны из газетных и журнальных заголовков, телерепортажей и документальных киножурналов. С другой стороны, список предлагаемых ран и причин смерти красноречиво свидетельствовал о напряженном и обстоятельном исследовании. Была перечислена почти каждая из возможных яростных конфронтации между автомобилем и тем, кто в нем сидит: пристяжные приспособления, геометрия травм коленных чашечек и тазобедренных суставов, деформация салона при лобовых и боковых столкновениях, травмы, полученные на разворотах, на перекрестках автострад, на перекрестках автострад с маленькими дорогами, детали, выбрасываемые из автомобиля при ударе сзади, ссадины при переворачивании машины, ампутация членов дверными стойками, повреждения лица о приборный щиток и отделку окна, черепные травмы, нанесенные зеркалами заднего вида и солнцезащитными щитками, повреждения при цепных столкновениях, ожоги первой и второй степени при авариях, сопровождаемых повреждением и взрывом топливных баков, травмы груди, пробитой механизмом руля, травмы живота, причиненные неисправным пристяжным оборудованием, вторичные столкновения между пассажирами передних и задних сидений, травмы черепа и позвоночника при полете сквозь лобовое стекло, разнообразные травмы головы, полученные при ударе о лобовое стекло, травмы у самых маленьких детей, включая младенцев, травмы, причиненные протезами, травмы в машинах, оборудованных системой управления для инвалидов, сложные дополнительные травмы у людей с одной или двумя ампутированными конечностями, травмы, причиненные дополнительным автомобильным оборудованием, таким как магнитофоны, бары для напитков и радиотелефоны, травмы от фирменных медальонов, крепежа ремней безопасности и защелок форточек. Наконец, была перечислена группа травм, которая больше всего занимала Воана, -- повреждения половых органов, вызванные автокатастрофами. Фотографии, иллюстрирующие предлагаемые для выбора варианты, были, очевидно, подобраны с колоссальной тщательностью: вырваны из журналов по судебной медицине и учебников по пластической хирургии, скопированы с научных монографий, изъяты из отчетов, украденных во время его визитов в Эшфордскую больницу. Когда Воан свернул на площадку заправочной станции, алый неровный свет ее неоновой вывески упал на зернистые фотографии отвратительных ран: груди девочек-подростков, деформированные циферблатами; силиконовая грудь пожилой домохозяйки, снесенная хромированной стойкой окна; соски, рассеченные фирменным знаком; травмы мужских и женских половых органов, причиненные корпусами рулевых колонок, осколками лобового стекла при полете сквозь него, смятые дверными стойками, пружинами сидений и деталями ручных тормозов, рукоятками кассетников. Ряд снимков изуродованных членов, рассеченных промежностей, смятых яичек вырвал из темноты мигающий свет, пока Воан стоял у багажника своей машины, отпуская работнице заправки двусмысленные комплименты. На некоторых снимках ранения были проиллюстрированы еще и теми частями автомобиля, которые их причинили: возле фотографии рассеченного члена был изображен фрагмент тормозного механизма; над снимком сильно ушибленной промежности крупным планом был представлен автомобильный клаксон с фирменным знаком. Это соединение изорванных половых органов с частями автомобиля создавало ряд волнующих сочетаний, вызывающих новый поток; боли и страсти. И те же сочетания -- еще более ужасающие, когда казалось, что они вскрывают подспудные черты характера, -- я видел на снимках травм лица. Эти раны сопровождались, как средневековые манускрипты, вставками, изображающими фрагменты отделки рукояток и клаксонов, зеркал заднего вида и циферблатов. Лицо мужчины с расшибленным носом располагалось рядом с хромированной эмблемой производителя. На больничной тележке лежала темнокожая девушка с невидящими глазами, рядом -- зеркало заднего вида. Его стеклянный взгляд заменял ее зрение. Сравнивая заполненные анкеты, я отмечал различия в вариантах катастроф, выбранных людьми, которых опросил Воан. Вера Сигрейв выбрала наугад, словно она едва различала в сознании полет сквозь лобовое стекло, перевертывание и лобовое столкновение. Габриэль сделала ударение на травмах лица. Больше всего волновали ответы Сигрейва -- во всех катастрофах, разработанных им, единственными травмами его гипотетических жертв были жестокие повреждения половых органов. Из опрошенных только Сигрейв выбрал небольшую галерею мишеней из пяти киноактрис, игнорируя политиков, спортсменов и теледеятелей, перечисленных Воаном. Для этих пяти женщин -- Гарбо, Джени Мэнсфилд, Элизабет Тейлор, Бордо и Рашель Уэлш -- Сигрейв создал настоящую сексуальную мясорубку. Впереди нас зазвучали клаксоны. Мы слились с первым интенсивным потоком машин на подъезде к западным окраинам Лондона. Воан нетерпеливо постукивал по рулю. Шрамы на его губах и лбу выделялись в вечернем свете четким рисунком -- образец для грядущего поколения ран. Я листал анкеты. Фотографии Джени Мэнсфилд и Джона Кеннеди, Камю и Джеймса Дина были размечены цветными карандашами, линии окружали их шеи и промежно- сти, груди и щеки, пересекая губы и животы. Джейн Мэнсфилд выходила из машины в студийном павильоне, левая нога на полу, правое бедро поднято, открывая максимум своей внутренней поверхности. Чарующе улыбаясь, она выставила вперед грудь, почти касаясь вычурной стойки выпуклого лобового стекла. Одна из опрошенных -- Габриэль -- отметила зоны воображаемых ран на ее левой груди и обнаженном бедре, еще одна зона -- на горле; тем же ярким карандашом были выделены части машины, которые должны были бракосочетаться с ее телом. Свободные места на анкетных листах были исписаны небрежным почерком -- аннотации Воана. Многие заканчивались вопросительным знаком, словно Boан размышлял над альтернативными обстоятельствами смерти, принимая некоторые как приемлемые и отвергая другие как слишком надуманные. Бледная репортерская фотография машины, в которой погиб Альбер Камю, была тщательно обработана, приборная панель и ветровое стекло отмечены словами "переносица", "мягкое небо", "левая скула". Целая область в нижней части приборной панели была отведена половым органам Камю, циферблаты покрыты штриховкой, на левом поле даны пояснения: "головка члена", "мошонка", "мочеиспускательный канал", "правое яичко". Из разбитого лобового стекла открывался вид на смятый капот автомобиля -- арка из покореженного металла, обнажающая мотор и радиатор, покрытые длинной V-об-разной лентой белого цвета: "сперма". В конце подборки появилась последняя из жертв Воана. Элизабет Тейлор улыбается из-за плеча мужа, сидя рядом с ним на заднем сиденье в лимузине возле отеля "Лондон". Рассуждая об этой новой алгебре постановки ног и зон повреждений, которую использовал в своих расчетах Воан, я разглядывал ее бедра и коленные чашечки, дверные рамы и крышки бара в машине. Я подумал, что либо Воан, либо кто-то из его добровольных интервьюируемых еще впишет ее тело во множество причудливых поз вслед за безумным каскадером и что машины, в которых она ездит, превратятся в приспособления для реализации порнографической и эротической возможностей, мыслимой половой смерти. Рука Воана забрала у меня папку и вернула ее в портфель. Поток машин застыл: дороги к Западному проспекту были перекрыты первым потоком, движущимся в час пик из города. Воан облокотился о подоконник, подняв пальцы к ноздрям, словно вынюхивая последний аромат семени на кончиках пальцев. Тревожные фары встречных машин, фонари на столбах автострады, дорожные знаки и указатели освещали замкнутое лицо этого загнанного человека за рулем пыльной машины. Я смотрел на лица водителей в кабинах вокруг нас, представляя себе их жизни в терминах, определенных для них Воаном. Для Воана они были уже мертвы. В шесть рядов ползли к развязке Западного проспекта машины, участвуя в этой колоссальной вечерней репетиции собственной смерти. Вокруг нас светлячками вспыхивали красные задние огни. Воан пассивно держался за кольцо своего руля, подавленно глядя на выгоревшую паспортную фотографию анонимной женщины средних лет, прикрепленную к вентиляционной решетке приборной панели. Когда вдоль кромки дороги прошли две женщины -- билетерши из кинотеатра -- идущие на службу в зеленых униформах, Воан выпрямился и ощупал их лица напряженными, как у настороженного преступника, глазами. Когда Воан смотрел на них, я опустил взгляд на его запятнанные спермой брюки. Меня взволновал этот автомобиль, отмеченный слизью из отверстий человеческого тела. Вспоминая фотографии из тестов, я понимал, что они определяли логику полового акта между Воаном и мной. Его длинные бедра, твердые бока и ягодицы, изрубцованные мышцы живота и груди, его тяжелые соски -- все было создано для бесчисленных ран, притаившихся среди выступающих переключателей и рукояток салона машины. Каждая из этих ран была образцом для сексуального союза моей кожи с кожей Воана. Неестественная технология автокатастрофы давала санкцию на любое извращенческое действие. Впервые мы уловили обращенные к нам сигналы благодатной психопатологии, взлелеянной в десятках тысяч машин, движущихся по автострадам, в гигантских реактивных лайнерах, взлетающих над нашими головами, в простейших механических структурах и жестяных конструкциях. Пользуясь клаксоном, Воан принудил водителей, находившихся на полосах для медленного движения, сдать назад и пропустить его к обочине. Пробив себе путь, он подъехал к автостоянке супермаркета, построенного на платформе над автострадой. Вперив в меня заботливый взгляд, он произнес: -- У тебя был тяжелый день, Баллард. Купи себе выпивки в баре. Я тебя покатаю. Иногда мне казалось, что ирония Воана неисчерпаема. Когда я вернулся из бара, он сидел, облокотившись на подоконник "линкольна", сворачивая последнюю из четырех сигарет со смесью гашиша и табака, которую он хранил в пачке из-под табака в "бардачке". Две остроликие аэропортовские шлюхи, едва ли старше школьного возраста, спорили с ним через окно. -- Черт побери, а куда вы собирались идти? Воан взял у меня две купленные мною бутылки вина. Он бросил сигареты на приборную панель и возобновил дискуссию с девушками. Они рассеянно спорили о времени и цене. Пытаясь не слушать их голосов и шума машин, движущихся под супермаркетом, я смотрел на самолеты, взлетающие из Лондонского аэропорта над западной оградой, на созвездия зеленых и красных огоньков, которые, казалось, смещали вслед за собой большие куски неба. Две женщины посматривали в кабину, оценивая меня мимолетными взглядами. Более высокая, которую Воан уже предназначил для меня, была инертной блондинкой с бездумными глазами, сфокусированными в трех дюймах над моей головой. Она указала на меня своей пластиковой сумочкой: -- Он может сесть за руль? -- Конечно, но чтобы автомобиль лучше ехал, необходимо выпить немного вина. Подгоняя девушек в машину, Воан, как гантелями, вертел бутылками с вином. Когда девушка с короткими черными волосами и мальчишески узкобедрым телом открыла пассажирскую дверь, Воан вручил ей бутылку. Подняв ее подбородок, он запустил ей в рот пальцы, извлек оттуда комок жвачки и выбросил его в темноту. -- Давай-ка уберем это, я не хочу, чтобы ты засорила мне мочеиспускательный канал. Приспосабливаясь к незнакомым приборам, я включил мотор, пересек двор и поехал к трассе. Над нами, на Западном проспекте потоки машин толчками продвигались к Лондонскому аэропорту. Воан открыл бутылку вина и передал ее сидящей возле меня на переднем сиденье блондинке. Он прикурил одну из сигарет, которые перед этим свернул. Его рука уже оказалась между бедрами темноволосой девушки, он поднял ее юбку, обнажая черную промежность. Воан вытащил пробку из второй бутылки и прижал влажное горлышко к ее белым зубам. В зеркало заднего вида я наблюдал, как она избегает губ Воана. Она затягивалась дымом косяка, ее рука поглаживала его бедра. Воан откинулся на спинку сиденья, отстраненно разглядывая ее мелкие черты, проводя по ней взглядом сверху донизу, словно он был акробатом, рассчитывающим захваты гимнастического шедевра с использованием массы сложного оборудования. Правой рукой он расстегнул молнию на брюках, потом выгнулся вперед, освобождая член. Девушка взяла его в руку, придерживая второй рукой бутылку, а я свернул и покатил прочь от светофоров. Воан расстегнул ее рубашку покрытыми шрамами пальцами и достал ее маленькую грудь. Ощупывая ее, Воан зажал сосок между большим и указательным пальцами и оттянул его вперед специфическим жестом, словно он монтировал необыч-ное лабораторное оборудование. В двадцати ярдах передо мной вспыхнули тормозные огни. Ряд машин позади загудел клаксонами. Под пульсацию их фар я пере-ключил передачу, нажал на газ и поехал быстрее. Воан и девушка откинулись на заднем сиденье. Кабина была освещена только циферблатами, фарами и габаритными огнями окружавшей нас шумной автострады. Воан уже обнажил обе груди девушки и ласкал их ладонью. Его иссеченные губы затягивали мятый окурок. Он взял бутылку и поднес к ее губам. Пока она пила, он поднял ее ноги, поставив их пятками на сиденье, и стал водить членом по коже ее бедер, проведя им сначала по черному винилу, а головкой -- от пятки до колена, словно проверял на прочность эти два материала, прежде чем заняться сексом с машиной и девушкой. Он лег на заднее сиденье, его левая рука протянулась над головой, лаская черную потертую обивку крыши салона. Его ладонь, изогнутая под прямым углом по отношению к предплечью, изучала геометрию хромированной кромки крыши, а правая рука скользнула вдоль бедра девушки и поймала ее ягодицы в чашку ладони. Сидя на корточках, с подложенными под попу пятками, девушка расставила бедра, выпячивая маленький треугольник лобка, открывая набухшие губы. Через струящийся из пепельницы дым Воан добродушно разглядывал тело девушки. Маленькое серьезное лицо девушки было освещено фарами машин, ползущих рядом. Весь салон наполнился вязким выдохнутым дымом перегоревшей смолы. Казалось, что моя голова свободно плавает в этих испарениях. Где-то впереди, за невообразимыми шеренгами почти неподвижных машин, находилось освещенное плато аэропорта. Я был едва ли способен на что-то большее, чем направлять большую машину вдоль разделительной полосы. Блондинка на переднем сиденье предложила мне отпить из своей бутылки. Когда я отказался, она положила голову мне на плечо, игриво прикоснувшись к рулю. Я обнял ее за плечи, ощущая ее руку у себя на бедре. Я подождал, пока мы снова не остановимся на светофоре, и поправил зеркало так, чтобы лучше видеть заднее сиденье. Воан вставил большой палец девушке во влагалище, указательный в прямую кишку, а она откинулась назад, подняв колени к плечам и механически затягиваясь второй сигаретой. Его левая рука опустилась к груди девушки, средний и безымянный пальцы зажали сосок, словно миниатюрный переключатель, и потянули его вверх. Удерживая части тела девушки в этой стилизованной позе, он начал двигать бедрами, скользя членом в ладони девушки. Когда она попыталась вынуть его пальцы из влагалища, Воан, и не думая извлекать пальцы, оттолкнул ее руку локтем. Он вытянул ноги, разворачиваясь в салоне так, чтобы его бедра разместились вдоль сиденья. Опираясь на левый локоть, он продолжал тереться о руку девушки, словно участвуя в ритуальном танце, посвященном дизайну и электронике, скорости и маневренности автомобиля новейшего типа. Это бракосочетание секса и технологии достигло апогея, когда поток машин разделился на развязке возле аэропорта и мы поехали по северной дороге со скоростью двадцать миль в час. Воан вытащил палец из влагалища, развернул бедра и ввел туда член. Над нами замигали фары -- это поток машин, направляющихся вверх по эстакаде развязки. В зеркало я все еще наблюдал за Воаном и девушкой. Их тела, освещенные фарами задних машин, отражались в сотне блестящих точек отделки "линкольна". В хромированной крышке пепельницы я видел левую грудь девушки с торчащим соском. На блестящих полосках рамы окна я видел деформированные фрагменты бедер Воана и ее живота, складывающиеся в причудливой комбинации. Воан немного изменил позу девушки, и снова его член вошел ей во влагалище. В триптихе образов, отраженных в спидометре, часах и топливном индикаторе, казалось, что их половой акт происходит под навесами гротов этих люминесцентных циферблатов и регулируется покачивающейся стрелкой спидометра. Выпуклый панцирь приборного щитка и стилизованная скульптура корпуса рулевой колонки сотни раз отражали ее вздымающиеся и опадающие ягодицы. Я погнал машину со скоростью пятьдесят миль в час по пустому мосту развязки. Воан выгнул спину и поднял женщину, подставляя ее свету следующих за нами машин. Ее острые груди вспыхнули в хромированной клети ускоряющейся машины. Сильные движения таза Воана совпадали с моментами, когда мы проезжали мимо светильников, расположенных вдоль моста через каждую сотню ярдов. При приближении каждого из них его бедра толкали девушку, вонзая член в лоно, руки разводили ее ягодицы, открывая задний проход желтому свету, заполнившему машину. Мы доехали до конца моста. Ночной воздух горел красным жаром габаритных огней, прикасаясь розовым отблеском к Воану и девушке. Сконцентрировавшись на управлении машиной, я поехал вниз по эстакаде, чтобы слиться с потоком машин. Воан изменил ритм движений таза, укладывая партнершу вдоль своего тела. Они лежали наискосок на заднем сиденье. Воан взял в рот сначала ее левый сосок, потом правый, его палец оставался в ее заднем проходе, лаская прямую кишку в такт проезжающим машинам, согласуя движения самого Воана с игрой света, косо хлещущего по потолку машины. Я оттолкнул прислонившуюся к моему плечу блондинку. Меня не покидало ощущение, что я могу управлять половым актом, происходящим за моей спиной, сменяя скорость движения. Воан игриво отвечал на смены уличного пейзажа и дорожной разметки. Когда мы отъехали от Лондонского аэропорта и углублялись по скоростным дорогам в центр города, ритм движений ускорился, его руки на ягодицах девушки двигали ее вверх и вниз, словно небоскребы офисных кварталов все сильнее и сильнее возбуждали некое считывающее устройство в его мозгу. К концу оргазма он уже почти стоял, вытянув ноги, опершись головой о спинку заднего сиденья, поддерживая ладонями собственные ягодицы, над которыми на его бедрах балансировала девушка. Через полчаса я вернулся к аэропорту и остановил машину в темноте возле многоэтажной автостоянки, напротив Океанического терминала. Девушке наконец удалось оторваться от Воана, который обессиленно откинулся на заднем сиденье. Она неуклюже собирала себя воедино, перебраниваясь с Воаном и вялой блондинкой с переднего сиденья. Сперма Воана стекала по ее левому бедру на черное сиденье. Шарики цвета слоновой кости скатывались в канавку посредине сиденья. Я вышел из машины и расплатился с женщинами. Они удалились, неся свои крепкие лона к неоновому свету людных мест, а я все еще стоял возле машины. Воан глядел на многоэтажный утес автостоянки, проводя взглядом по горизонталям этажей, словно пытаясь прочесть на них все, что произошло между ним и темноволосой девушкой. Позже я видел, как Воан исследует возможности, которые таит в себе автокатастрофа, так же спокойно и бережно, как он исследовал возможности этой молодой проститутки. Я часто видел, как он засиживался над фотографиями пострадавших в катастрофах, с ужасающим участием глядя на их обгоревшие лица и просчитывая параметры наиболее элегантных сочетаний их израненных тел с потрескавшимися стеклами и рычагами управления. Используя тела девушек, которых Воан снимал возле аэропортов, он воспроизводил изломанную анатомию жертв автокатастрофы, нежно сгибая их руки, прижимая их колени к своей груди, всегда с интересом наблюдая за их реакцией. Весь мир начал расцветать ранами. Из окон своего офиса на киностудии я смотрел на Воана, сидящего в машине в центре пар-ковочной площадки. Большинство работников отправлялись домой, одну за другой забирая свои машины с пятачков вокруг пыльного лимузина Воана. Он приехал на студию час назад. Сначала мне вполне удавалось его игнорировать, но по мере исчезновения других машин со стоянки мое внимание постепенно сконцентрировалось на этом одиноком авто-мобиле. В течение трех дней, последовавших за нашим визитом в лабораторию дорожных исследований, он каждый день приходил в студию -- под предлогом поисков Сигрейва, но на самом деле настоящей его целью было заставить меня организовать ему встречу с киноактрисой. В какой-то момент, встретив его на бензозаправке на Западном проспекте, я согласился помочь ему, прекрасно понимая, что мне не удастся все время отмахиваться. Теперь, не напрягаясь, он мог преследовать меня весь день, поджидая на входах в аэропорт, на площадках заправочных станций, словно я каждый раз подсознательно направлялся ему навстречу. Его присутствие повлияло на мою манеру вождения, и я почувствовал, что уже и вправду жду второй аварии, на этот раз на глазах у Воана. Гигантские авиалайнеры, взлетающие из аэропорта, дополняли системы возбуждения и эротизма, наказания и страсти, они как будто ждали своей очереди, чтобы приложиться к моему телу. Массивные пробки на автострадах, казалось, делали воздух душным, и я почти не сомневался, что это сам Воан собрал эти автомобили на истертый бетон специально для какого-то сложного психологического теста. Когда ушла Рената, Воан выбрался из машины. Я смотрел, как он идет через парко-вочную площадку ко входу в офисы, размышляя, почему он выбрал меня. Я уже мог представить, как я веду машину по маршруту столкновения либо с Воаном, либо с другой выбранной им жертвой. Воан шел через большой офисный зал, поглядывая налево и направо на увеличенные рекламные снимки радиаторных решеток и дворников. На нем были все те же потертые джинсы, которые он спускал со своих твердых ягодиц, когда занимался сексом в машине, которую вел я. На его нижней губе появилась маленькая язвочка -- он вскрыл ее, прикусывая зубами. Я с особым трепетом глядел на это маленькое отверстие, осознавая возрастающую власть Воана надо мной, власть, частично данную ему аварией, запечатленной в шрамах на его груди и лице. -- Воан, я устал. Мне приходится напрягаться, чтобы просто передвигаться по офису, не говоря уже о том, чтобы ловить продюсера, которого я едва знаю. В любом случае, шансы того, что она заполнит твой опросник, равны нулю. -- Помоги мне передать его ей. -- Я знаю, тебе, вероятно, удастся очаровать ее... Воан стоял ко мне спиной, пожевывая язвочку клыком. Мои руки, отстранившиеся от остальных частей тела и от мозга, как бы перебирали воздух, не решаясь обнять его за талию. Воан повернулся ко мне, на его изрезанных губах играла поощрительная улыбка, расположенная в самом лучшем диагональном ракурсе, словно мы репетировали с ним его новую телепрограмму. Он говорил неровным прерывающимся голосом, который будто бы состоял из клубов его гашишного дыма. -- Баллард, она занимает центральное место в фантазиях всех, кого я опросил. У нас немного времени, хотя ты и слишком занят собой, чтобы это понять. Мне нужны ее ответы. -- Воан, вероятность того, что она погибнет в автокатастрофе, кажется мне весьма сомнительной. Ты будешь гоняться за ней до судного дня. Стоя позади Воана, я смотрел на ложбинку между его ягодицами, мечтая о том, чтобы эти демонстрационные фотографии автомобильных бамперов и фрагментов лобовых стекол сформировались в целый автомобиль, в котором я смог бы взять его тело в руки, как тело какого-нибудь бродячего пса, и закалить его раны в этих чертогах нереализованных возможностей. Я представлял себе, как фрагменты радиаторных решеток и приборных панелей срастаются вокруг меня и Воана, обнимая нас, когда я расстегиваю ремень и опускаю его джинсы, торжественно соединяя проникновение в его задний проход с самыми | изящными очертаниями заднего бампера, | бракосочетая мой член с дарами благодатной I технологии. -- Воан... Он смотрел на фотографию актрисы, прислонившейся к автомобилю, потом взял с моего стола карандаш и стал штриховать части тела актрисы, отмечая ее подмышки и промежность. Он смотрел на фотографии невидящим взглядом, забыв сигарету на краешке пепельницы. От его тела исходил вязкий аромат -- смесь ректальной слизи и моторного охладителя. Карандаш оставлял на бумаге все более глубокие следы. На заштрихованных участках появлялись дырки под все более и более яростными штрихами крошащегося ка- рандашного грифеля, прокалывающего листы картона, на который была наклеена фотография. Он отметил части интерьера машины, вонзая карандаш в выступающие части рулевого механизма и приборной панели. - Воан! Я обнял его рукой за плечи. Его тело содрогалось перед оргазмом, вдоль его тяжелых бедер скользило, напоминая жест каратиста, ребро левой ладони, словно он собирался сам себя поранить, воздействуя сквозь ткань на возбужденный пенис. Правая рука теребила обезображенную фотографию. Сделав над собой усилие, Воан выпрямился, откинувшись на мою руку. Он смотрел на покалеченное изображение киноактрисы, окруженной точками столкновений и зонами повреждений, которые он предназначил для ее смерти. Я неохотно убрал руку с плеча Воана. Его сильный живот был украшен кружевами шрамов. На правом боку из шрамов были отлиты выемки, словно специально для моих пальцев, траектории ласк, проложенные за годы до этого в какой-то забытой автомобильной свалке. Проглотив слюну, я указал на шрамы, пять зарубочек, очерчивающих неправильный круг под ребрами. Воан без комментариев смотрел на меня, а мои пальцы остановились в паре дюймов от его тела. Его грудь и живот покрывала целая галерея шрамов, а оторванный и неровно пришитый правый сосок был постоянно возбужден. В вечернем свете мы шли к автостоянке. Вдоль автострады на север, словно кровь в умирающей артерии, вяло двигались машины. На пустой стоянке перед "линкольном" Воана стояло две машины: полицейская патрульная и белый спортивный седан Кэтрин. Один из полицейских рассматривал "линкольн", вглядываясь внутрь через пыльные окна. Другой стоял возле Кэтрин и о чем-то расспрашивал. Полицейский узнал Воана и жестом позвал его. Решив, что они пришли говорить со мной по поводу моего возрастающего гомоэротиче-ского интереса к Воану, я виновато отвернулся. Пока полицейский разговаривал с Воаном, ко мне подошла Кэтрин. -- Они хотят допросить Воана по поводу аварии возле аэропорта. Какой-то пешеход -- они думают, что это был умышленный наезд. -- Воан не интересуется пешеходами. Словно сделав выводы из моей последней реплики, полицейские направились к своей машине. Воан провожал их взглядом, подняв, как перископ, голову, словно разглядывал что-то чуть выше уровня их сознания. -- Тебе стоило бы отвезти его, -- сказала Кэтрин, когда мы шли к Воану. -- Я поеду следом в своей машине. А где твоя? -- Дома. Я не смог бы вынести это движение -- Лучше я поеду с вами, -- Кэтрин всматривалась в мое лицо, словно пытаясь заглянуть за стекло мотоциклетного шлема. -- Ты уверен, что можешь сесть за руль? Ожидая меня, Воан решил надеть рубашку, валявшуюся на заднем сиденье. Когда он снял джинсовую куртку, вечерний свет оттенил шрамы на его животе и груди, созвездие белых холмиков, опоясывающих тело от левой подмышки к промежности. Эти места для пальцев, для сложных половых актов были оставлены машинами, в которых он разбивался специально для моих будущих утех на задних и передних сиденьях автомобилей, для изысканных актов содомии, которые я совершу, следуя от одного места, приготовленного для моей ладони, к следующему. Мы попали в огромную пробку. От пересечения автострады с Западным проспектом до въезда на эстакаду все полосы были забиты машинами, лобовые стекла источали переплавленные лучи солнца, зависшего над западными окраинами Лондона. В вечернем воздухе мерцали габаритные огни, озаряя колоссальный водоем лакированных тел. Воан сидел, выставив руку из пассажирского окна. Он нетерпеливо щелкал дверной ручкой, постукивал по кузову кулаком. Справа от нас нависала обрывом человеческих лиц высокая стена двухэтажного автобуса, ехавшего из аэропорта. Пассажиры в окнах напоминали ряды мертвецов, уставившихся на нас из галереи колумбария. Колоссальная энергия двадцатого века, достаточная для того, чтобы переместить планету на новую орбиту вокруг более счастливой звезды, была направлена на поддержание этой грандиозной неподвижной паузы. Полицейская машина, мигая фарами, пронеслась по нисходящей полосе эстакады, вращающийся фонарь на ее крыше хлестал воздух, как синяя плеть. Над нами, на гребне восходящей полосы, два полицейских направляли поток движения прочь от бровки. Предупреждающие треноги, установленные на тротуаре, ритмично вспыхивали "Притормозить... Притормозить... Авария... Авария..." Десять минут спустя, достигнув восточного конца эстакады, мы увидели внизу место аварии. Полосы машин двигались мимо кольца полицейских прожекторов. Три машины столкнулись на пересечении восточного пандуса эстакады и Западного проспекта. Полицейская машина, две кареты скорой помощи и грузовик техпомощи образовали вокруг места аварии просторный загон. Пожарники и полицейские техники работали с машинами, свет их ацетиленовых фонарей вспыхивал на дверных панелях и крышах. На тротуарах и пешеходном мосту, пересекающем Западный проспект, собралась толпа, зрители плечом к плечу опирались на металлическую ограду. Самая маленькая машина, вовлеченная в аварию, -- желтый итальянский спортивный автомобиль -- была почти уничтожена черным лимузином с усиленным мостом, который вынесло за разделительную полосу. Лимузин вернулся через бетонный островок на собственную полосу и врезался в стальную штангу дорожного указателя, искорежив радиатор и крыло прежде, чем его, в свою очередь, ударило такси, въезжавшее на эстакаду с Западного проспекта. Лобовой удар в капот лимузина, заставивший такси перевернуться и снова встать на колеса, вызвал боковые повреждения, перекосив кабину и корпус градусов на пятнадцать. Спортивная машина лежала на крыше на разделительной полосе. Команда полицейских и пожарников поднимала ее на бок, извлекая два тела, все еще заключенных в раздавленном салоне. Возле такси лежала группа из трех пассажиров, с ног до груди укутанных в покрывала. Врачи оказывали помощь водителю -- пожилому мужчине. Он сидел, опершись о задний бампер своей машины. Лицо и одежда были запятнаны кровью и напоминали кожу во время какой-то необычной болезни. Пассажиры лимузина все еще сидели в кабине автомобиля, их силуэты едва угадывались за потрескавшимся стеклом. Мы проехали мимо места аварии, тащась в череде машин. Кэтрин наполовину спряталась за передним сиденьем. Ее глаза спокойно смотрели на отпечатки тормозных путей и петли окровавленного масла, испещряющие привычный гравий, словно хореографическая маркировка сложной битвы, диаграмма покушения на жизнь. Воан, наоборот, высунулся из окна, руки наготове, словно собирался обнять одно из тел. Из какого-то ящика или ниши возле заднего сиденья он достал камеру, которая теперь болталась у него на шее. Его глаза метались по трем разбитым машинам, словно он фотографировал каждую деталь мускулатурой, белыми полосками шрамов вокруг рта, запечатлевал каждый погнутый бампер и сломанную кость в последовательности быстрых гримас и нежданных выражений. Чуть ли не впервые с тех пор, как я встретил его, он был совершенно спокоен. Под вой сирены по встречной полосе спускалась третья карета скорой помощи. Полицейский мотоциклист пристроился перед нами и замедлил ход до нуля, сигнализируя мне, чтобы я подождал и пропустил карету. Я остановил машину и заглушил двигатель, глядя через плечо Кэтрин на застывшую жестокую сцену. В десяти ярдах от нас стоял разбитый лимузин, тело молодого шофера все еще лежало возле него на земле. Полицейский уставился на кровь, вдовьей вуалью покрывающую лицо и волосы. Три механика работали рычагами и резаками у задних дверей лимузина. Они взломали смятый дверной механизм и отвалили дверь, открывая заключенных в салоне пассажиров. Два пассажира -- розовощекий мужчина за пятьдесят в черном пальто и женщина помоложе с бледной анемичной кожей -- все еще сидели на заднем сиденье. Их головы были чуть наклонены вперед, взгляды обращены на полицейских и сотни зрителей, словно эти двое были второстепенными членами королевской семьи на приеме. Полицейский стащил дорожный плед, покрывавший их ноги и талии. Это короткое движение, обнажившее голые ноги молодой женщины и расставленные ступни пожилого мужчины, очевидно, сломанные в лодыжках, немедленно преобразило всю сцену. Юбка женщины закрутилась вокруг талии, ее бедра были расставлены, словно она намеренно демонстрировала свой пах. Левой рукой она держалась за шнурок оконной занавески, белая перчатка была отмечена кровью ее маленьких пальцев. Она слабо улыбнулась полицейскому, как приоткрывшая покровы королева, поощряющая придворного к интимным прикосновениям. Пальто ее спутника было распахнуто, открывая всю длину его черных брюк и модельные туфли. Правое бедро было вытянуто, как у учителя танцев в скользящем движении танго. Когда он повернулся к женщине, нащупывая ее ладонью, то соскользнул с сиденья, и его лодыжка ткнулась в нагромождение кожаных чемоданов и битого стекла. Дорожный поток продолжил течение. Я завел мотор и отпустил машину вперед. Воан то поднимал камеру к глазу, то опуская ее вниз, когда санитар скорой помощи пытался выбить ее у него из рук. Над головой проплыл пешеходный мост. Наполовину высунувшись из машины, Воан смотрел на десятки ног, прижатых к металлическому ограждению, потом он открыл дверь и вынырнул. Пока я выруливал к обочине, он бежал назад к пешеходному мосту, лавируя между машинами. Мы последовали за Воаном назад, к месту аварии. Сотни лиц, прижатых к окнам машин, спускающихся по эстакаде. Зрители стояли в три ряда на тротуарах и разделительной полосе, толпились у проволочной сетки, отделяющей автостраду от торгового центра и жилого квартала. Полиция отказалась от каких-нибудь попыток рассеять огромную толпу. Группа механиков работала над разбитой спортивной машиной, поднимая металлическую крышу, сплющенную над головами пассажиров. Людей, находившихся в такси, несли на носилках в карету скорой помощи. Мертвый шофер лимузина лежал полностью прикрытый одеялом, а доктор и два санитара пробирались на заднее сиденье. Я оглядел толпу. Среди присутствующих было довольно много детей, некоторых родители подняли на плечи, чтобы тем было лучше видно. Вращающиеся полицейские маячки освещали лица созерцателей. Мы взобрались на бордюр возле проволочной сетки. Никто из зрителей не выказывал признаков беспокойства. Они смотрели на сцену со спокойным академическим интересом покупателей на престижном рынке породистых лошадей. Их расслабленные позы предполагали взаимное понимание мельчайших подробностей, словно они осознавали все оттенки значения смещения радиаторной решетки лимузина, искажения корпуса такси, мелкой крошки рассыпавшегося лобового стекла. Они сели в двухместный кабриолет, украшенный флажками и желтыми разводами, и, эксцентрично сигналя, укатили. Здоровенный мужчина в куртке водителя грузовика подсадил на бордюр свою жену, поддержав ее рукой за ягодицы. Эта всеобъемлющая сексуальность наполнила воздух, словно мы были членами общины, покидающими проповедь, которая призывала почтить нашу сексуальность с друзьями и незнакомцами, и мы уезжали в ночь, чтобы сымитировать с самыми невероятными партнерами кровавое причастие, которое мы созерцали. Кэтрин прислонилась к капоту "линкольна", прижавшись лобком к хромированному выступу его окантовки и отстранив от меня голову. -- Ты сможешь вести машину? С тобой все в порядке? Я стоял, расставив ноги, скрестив руки на груди, вдыхающей пропитанный огнями воздух. Я снова чувствовал свои раны на груди и коленях, вслушивался в шрамы -- нежные повреждения, которые теперь источали изысканную теплую боль. Я весь светился этими точками, как воскресший человек, нежащийся в тепле залеченных травм, которые стали причиной его первой смерти. Я встал на колени возле переднего колеса "линкольна". Бампер и крыло были испачканы черными полосками желеобразного вещества, такие же полосы пересекали диск колеса. Я прикоснулся пальцами к липкому веществу. Бампер был отмечен глубокой вмятиной, такая же деформация осталась на моей машине года два назад, когда я врезался в немецкую овчарку, перебегавшую дорогу. Я остановился ярдов через сто и увидел двух школьниц, ревущих в ладошки над умирающим псом. Я указал на липкие пятна крови: -- Мы, наверное, сбили собаку... полиция может арестовать машину, пока не будет взят анализ. Воан опустился на колени возле меня и осмотрел кровавые пятна, многозначительно кивая: -- Ты прав, Баллард... недалеко от аэропорта есть круглосуточная мойка. Он открыл мне дверь, пристальные глаза были лишены какой бы то ни было враждеб-^А ности, словно его успокоила и расслабила не- ^ давняя авария. Я сел за руль, ожидая, что он обойдет машину и сядет возле меня, но он уселся на заднее сиденье рядом с Кэтрин. Он водрузил камеру на переднее сиденье. Ее невидимая серебряная память о боли и возбуждении растеклась на темной пленке, как оживленные химикалии, тихо выделяемые сверхчувствительными слизистыми тканями Кэтрин. Мы ехали на запад, к аэропорту. Я смотрел на Кэтрин в зеркало заднего вида. Она сидела по центру заднего сиденья, упершись кистями в колени, глядя через мое плечо на ускоряющиеся огни автострады. Когда я взглянул на нее, остановившись на первом светофоре, она ободряюще мне улыбнулась. Воан сидел рядом с ней, как озабоченный гангстер, его левое колено касалось ее бедра. Рука рассеянно теребила пах. Взгляд его скользил по очертаниям ее щеки и плеча. Мне внезапно открылась абсолютная логика того, что Кэтрин должно тянуть к Воану, чей маниакальный стиль вбирал в себя все, что казалось ей наиболее обескураживающим, -- эта групповая автокатастрофа, которую мы видели, задела в ее мозгу те же нити, что и в моем. Возле северо-западного въезда в аэропорт я свернул в автосервисную зону. На этом полуострове между ограждением и подъездными дорогами к Западному проспекту находился лагерь автопрокатных фирм, круглосуточных кафе, аэрофрахтовочных офисов и бензозаправок. Вечерний воздух был испещрен навигационными огнями авиалайнеров и машин обеспечения, тысячами фар, плывущими по Западному проспекту и эстакаде. Резкий свет, падающий на лицо Кэтрин, превращал ее в часть этого летнего кошмара -- истинное исчадие электрического воздуха. Череда машин выстроилась перед автоматической мойкой. В темноте два нейлоновых вала барабанили по бокам и крыше такси, стоящего на мойке, вода и мыльный раствор хлестали из металлической фермы. В пятидесяти ярдах, в стеклянной кабинке, возле топливных насосов сидели, читая комиксы и слушая радио, два ночных дежурных. Я смотрел, как щетки метались по поверхности такси. Скрытые в кабине, под струящейся по окнам мыльной водой, закончивший смену таксист и его жена напоминали невидимые и таинственные манекены. Предыдущая машина проехала несколько ярдов. Ее тормозные огни осветили интерьер "линкольна", озарив нас розовым отсветом. В зеркале я увидел, как Кэтрин откидывается на заднем сиденье. Ее плечо прижато к Воану, взгляд устремлен на его грудь, на шрамы вокруг израненных сосков, отблескивающих звездочками света. Я подал "линкольн" на несколько футов вперед. За мной лежала громада темноты и тишины, уплотненная вселенная. Рука Воана скользнула по поверхности сиденья. Я притворился, что занят выдвижением радиоантенны. Авария под эстакадой, в точке, почти точно обратно симметричной месту, где мы находились, и стук щеток предопределяли мои реакции. Возможность нового насилия, еще более волнующего тем, что оно коснется скорее моего сознания, чем нервных окончаний, отражалась в деформированном блеске хромированной стойки окна, в помятой крышке капота "линкольна". Я думал о прошлых изменах Кэтрин, о связях, которые живописало мое воображение, но лично мне никогда не доводилось быть свидетелем ее неверности. Дежурный вышел из кабинки и прошествовал к автомату по продаже сигарет возле смазочной стоянки. Его отражение во влажном бетоне касалось огней проезжавших по шоссе машин. Вода хлестала из железной фермы по машине перед нами. Мыльный поток бил по капоту и лобовому стеклу, скрывая в жидком сиянии двух стюардесс и стюарда. Когда я обернулся, то увидел, что правая грудь моей жены лежала в чаше ладони Воана. Я подал машину вперед, в пустую мойку, концентрируясь на приборах. С неподвижных щеток передо мной стекали остатки жидкости. Я порылся в карманах в поисках мелочи и опустил стекло. Округлый меридиан груди Кэтрин покоился на руке Воана, сосок был зажат его пальцами, словно стремился накормить взвод жаждущих мужчин и лесбиянок-секретарш. Подушечкой большого пальца он осторожно ласкал сосок, казалось, он поглаживает многочисленные воображаемые соски, маленькие восхитительные бородавочки. Кэтрин восторженно смотрела на его грудь, словно видела ее впервые, очарованная ее уникальной геометрией. Наша машина осталась единственной на мойке. Двор вокруг опустел. Кэтрин легла на спину, расставив ноги и потянувшись ртом к Воану, который коснулся его губами, подстав- ляя для поцелуя по очереди каждый шрам. Я чувствовал, что этот акт был ритуалом, ли- шенным обычной сексуальности, стилизованным противопоставлением двух тел, отраба- тывающих ритм движения и столкновения. Позы Воана, движение его рук, когда он передвигал мою жену по сиденью, поднимая ее левое колено так, чтобы его тело оказалось в развилке ее бедер, напоминали мне управление сложной машиной, гимнастический балет, апофеоз новой технологии. Его руки медленно исследовали заднюю поверхность ее бедер, зяли ягодицы и поднесли выступающий лобок ко рту, не коснувшегося его. Он придавал е телу разные позы и делал это в определенной последовательности, осторожно исследуя оды ее конечностей и мускулатуры. Кэтрин, казалось, лишь отчасти воспринимала Воана, держа его пенис в левой руке и скользя паль- цами к его заднему проходу, словно совершая акт, лишенный каких бы то ни было чувств. Она прикоснулась правой рукой к его груди и плечам, ощупывая узоры шрамов на теле, вы- ступы, сработанные автокатастрофами специально для этого сексуального действа. Послышался окрик. С сигаретой в руке один из дежурных стоял во влажной мгле, отмахивая мне, как командир грузового самолета. Я опустил монету в щель и закрыл окно. Вода захлестнула машину, затуманив стекла и заключив нас в ее салоне, освещенном лишь огнями приборной панели. В этом голубом гроте по диагонали заднего сиденья лежал Воан. Кэтрин стояла над ним на коленях с обернутой вокруг талии юбкой, обеими руками держа его пенис. Их рты разделяло не более дюйма. Свет фар, преломленный в мыльном растворе, струящемся по стеклу, осветил их тела люминесцентным сиянием; казалось, два полуметаллических человеческих существа из далекого будущего занимались любовью в хромированном будуаре. Включился мотор мойки. Щетки заколотили по капоту и с ревом устремились к лобовому стеклу, обращая мыльный раствор в пенистый ураган. На стеклах лопались тысячи пузырьков. Когда щетки застучали по крыше, Воан начал поднимать таз, почти оторвав ягодицы от сиденья. Неуклюжими движениями Кэтрин расположила влагалище над его пенисом. Под усиливающийся рев щеток они закачались. Воан держал ее груди в ладонях, словно пытался слить их в единый шар. С его оргазмом вздохи Кэтрин потонули в реве автомобильной мойки. Мойка вернулась в исходное положение. Валы перестали вращаться. Перед чистым лобовым стеклом вяло висели щетки. Остатки воды, перемешанной с пеной, бежали во тьме к сточным канавам. Всасывая воздух исчерченными шрамами губами и смущенно глядя на Кэтрин, лежал истощенный Воан. Он смотрел, как она поднимает напряженное левое бедро -- движение, которое я наблюдал сотни раз. На ее груди остались следы пальцев Воана, метки, образующие узор, похожий на раны от автокатастрофы. Мне хотелось протянуться и приласкать их, поощряя к новому соитию, поднести ее соски ко рту Воана, направить его член по траектории, подсказанной диагональным узором сиденья, который указывал в ее промежность. Я хотел согласовать контуры ее груди и таза с очертаниями крыши машины, благословляя этот половой акт -- бракосочетание их тел с этой благодатной технологией. Я открыл окно и бросил в монетоприемник еще монет. Когда вода брызнула на оконные стекла, Воан и моя жена снова занялись любовью. Кэтрин держала его за плечи, о держи-мо глядя ему в лицо, растрепанная и страст-ная. В нетерпеливом порыве она смахнула свои русые волосы со щек. Воан положил ее на заднее сиденье, раскрыл бедра и стал ласкать промежность, нащупывая средним пальцем задний проход. Он склонился к ней, укладывая ее и себя в позу покалеченного дипломата и его женщины, которых мы видели в кабине разбитого лимузина. Он приподнял ее, вдавливая пенис во влагалище, держа ее одной рукой под мышкой, а другой под ягодицей -- так же санитары скорой помощи держали молодую женщину, доставая ее из машины. Когда валы барабанили у нас над головой, Кэтрин посмотрела на меня совершенно ясными глазами. В ее взгляде сочетались ирония и любовь, приятие сексуальной логики, которую мы оба осознали и к которой себя приговорили. Я спокойно сидел на переднем сиденье, а по крыше и дверям жидкими лентами струилось белое мыло. За спиной лежала моя жена, на ее животе и груди лоснилась сперма Воана. Щетки колотили по машине. Потоки воды и мыльного раствора окатывали ее -- теперь безукоризненное -- тело. Каждый раз, когда мойка заканчивала цикл, я опускал окно и заталкивал в автомат новые монеты. Два дежурных смотрели на нас из стеклянной кабинки, когда мойка возвращалась в исходное положение. В ночном воздухе раздавался звук их приемника. Кэтрин вскрикнула -- выплеск боли, причиненный сильной рукой Воана, зажавшей ей рот. Он откинулся на сиденье -- его ноги поперек ее бедер, -- похлопывая ее одной рукой, в то время как другая заталкивала во влагалище вялый член. Его лицо было напряжено, словно от ярости и истощения, по шее и груди тек пот. От похлопываний его ладони на руках и бедрах Кэтрин оставались широкие полосы. Измотанная Воаном Кэтрин облокотилась на сиденье за его головой. Когда пенис бесплодно оросил ее измученное лоно, Воан откинулся на сиденье. Он уже потеря интерес к постанывающей женщине, втискивающейся в одежды. Его покрытые шрамами руки бродили по ткани сиденья, выводя спермой загадочную диаграмму: какой-то астрологический знак пересечения дорог. Когда мы уезжали с мойки, со щеток в темноту тихо капала вода. По мокрому бетону расползлась огромная лужа белой пены. На автостраде не было машин. Впервые после моей выписки из больницы улицы были пусты, словно изматывающая половая связь между Воаном и Кэтрин навсегда изгнали все средства передвижения. Я вел машину в сторону нашего дома в Драйтон-парке. Уличные фонари освещали лицо спящего на заднем сиденье Воана, изрезанные губы были приоткрыты, как у ребенка, и прижимались к влажной от пота спинке сиденья. С его лица исчезла агрессивность, как будто семя, выпушенное им во влагалище Кэтрин, унесло с собой ощущение кризиса. Кэтрин наклонилась вперед, освободившись от Воана. Она прикоснулась к моему плечу уютным домашним жестом привязанности. Я видел в зеркале царапины на ее щеке и шее, синяки на губах, деформировавшие ее нервную улыбку. Эти повреждения только подчеркивали ее истинную красоту. Когда мы доехали до дома, Воан все еще спал. Мы с Кэтрин стояли в темноте возле безупречно чистой машины, полированный капот напоминал черный щит. Я взял Кэтрин за руку, успокаивая ее, забрал у нее сумку. Когда мы шли по истертому гравию ко входу, Воан появился из задней двери. Не окликая нас, он неуверенно влез за руль. Я ожидал, что уезжая, он заревет мотором, но он завелся и ускользнул бесшумно. В лифте я тесно прижался к Кэтрин, любя ее за удары, нанесенные ее телу Воаном. Позже, тем же вечером, я исследовал ее тело и синяки, нежно прикасаясь к ним губами и щеками, разглядывая ссадины у нее на животе -- агрессивную геометрию мощной психики Воана. Мой член скользил по начертанным' ссадинами символам, которые оставили на ее коже рот и руки. Я встал над ней, диагональ-но лежащей на кровати, на колени, ее ма-| ленькие ступни покоились на подушке, ла-' дошка лежала на правой груди. Она смотрела на меня спокойным любящим взглядом, а я прикасался к ее телу головкой члена, отмечая точки контакта воображаемой автокатастрофы, которые оставил на ее теле Воан. На следующее утро я ехал на студию в Шефертоне, наслаждаясь движением вокруг. Наконец я мог радоваться рядам мчащихся автомобилей. Вдоль элегантной динамичной бетонной автострады двигались цветные панцири тысяч машин, словно приветливые кентавры какой-нибудь новой Аркадии (Аркадия -- область в Греции, перен. -- счастливая страна.) Воан уже ждал меня на автостоянке студии, припарковав своей "линкольн" на моем месте. Шрамы на его животе отблескивали в лучах утреннего солнца в нескольких дюймах от моих пальцев, покоящихся на окне. Белый ореол высохшей вагинальной слизи окружал ширинку его джинсов, отмечая место, где к его бедру прижималось лоно моей жены. Воан открыл передо мной водительскую дверь "линкольна". Когда я занял место за рулем, то осознал, что теперь хотел проводить с ним как можно больше времени. Он сидел лицом ко мне, положив руку на спинку сиденья за моей головой, его тяжелый член под джинсами был направлен на меня. Сейчас я ощущал настоящую привязанность к Воану, у меня появилось чувство ревности, гордости и любви. Я хотел прикасаться к его телу, ласкать его бедро, когда мы едем, -- так же я хотел ласкать бедро Кэтрин, когда мы впервые встретились. Когда я повернул ключ зажигания, Воан сказал: -- Сигрейв исчез. -- Куда? Они здесь уже закончили эпизоды с катастрофой. -- Одному Богу известно. Разъезжает где-то в парике и в леопардовом плаще. Он может начать преследовать Кэтрин. Я забросил офисные дела. В тот первый день мы часами колесили по автострадам в поисках Сигрейва, настроившись на ультракороткие волны, где обычно передавали переговоры полиции со скорой помощью. Воан слушал сообщения об авариях, проверяя на заднем сиденье свои камеры. Когда над последними автомобильными пробками спустились сумерки, Воан окончательно проснулся. Я отвез его домой. Квартира его представляла просторную однокомнатную студию на верхнем этаже высокого дома с окнами на реку к югу от Шефертона. Комната была завалена бесхозным электронным! оборудованием -- электрические печатные ма-i шинки, компьютерная клавиатура, несколько осциллографов, магнитофоны и кинокамеры. На незастеленной кровати кучей лежали мо ки провода. Полки на стенах были забиты учебниками по точным дисциплинам, по шивками технических журналов, дешевыми. научно-фантастическими книжками и перепе-1 чатками его собственных работ. Мебели Воан не придавал никакого значения. Хромированные и виниловые стулья выглядели так, как если бы их наугад выхватили из витрины пригородного универмага. Над квартирой витал дух нарциссизма Воана -- стены мастерской, ванны и кухни были увешаны его фотографиями, кадрами из телепрограмм, бледными газетными вырезками, изображающими его на съемочной площадке, под кистью гримерши, темпераментно разговаривающего с продюсером. Что бы он ни делал, он ни на минуту не забывал о присутствии фотографа. Все эти снимки датированы временем до аварии Воана, словно следующие годы стали мертвой зоной, периодом, когда его стремления переместились за рамки тщеславия. Однако когда он двигался по квартире, принимал душ или сменял одежду, то продолжал неловко заботиться о своих образах: он поправлял загибающиеся уголки, словно боялся, что со снимками что-нибудь случится, его собственная неповторимая личность перестанет что-либо значить. Когда мы тем вечером ездили по автострадам, я видел, что Воан пытается нацепить на себя бирку, закрепить свою неповторимость, отметив ее каким-то внешним событием. Слушая радио, он полулежал возле меня на пассажирском сиденье, зажигая первую свою сигарету. На свежий аромат тщательно вымытого тела наложился сперва запах гашиша, а потом и спермы, увлажнившей в паху его брюки, когда мы проезжали место первой автокатастрофы. Пока я вел машину по сети переулков к месту следующей аварии, в моей голове поселился сгоревший гашиш, и я думал о теле Воана в ванной его квартиры, о тяжелом шланге его члена, торчащего из мускулистого паха. Шрамы на его коленях и бедрах казались маленькими ступеньками, ступеньками на этой лестнице отчаянного наслаждения. К раннему утру мы увидели три автокатастрофы. В моем одурманенном мозгу еще циркулировала мысль о том, что мы разыскиваем Сигрейва, но на самом деле я знал, что Воан уже утратил интерес к дублеру. После третьей катастрофы, когда разъехались машины полиции и скорой помощи и последний ночной водитель грузовика вернулся в свою кабину, Воан докурил сигарету и, пошатываясь, побрел по отливающему маслом бетону к балюстраде шоссе. Тяжелый седан с немолодой дантисткой за рулем занесло через ограду вниз, на запущенный палисадник. Я смотрел с пробитой балюстрады, как Воан спустился к! уже поставленной на колеса машине и бродил! вокруг нее по достающей до колес траве. Он поднял забытый полицейскими кусок мела. Воан ощупывал ладонями острые края потрескавшегося стекла и металла, трогал смятую крышу и крылья. Остановившись на минуту,] он помочился в темноту на еще теплую радиаторную решетку, подняв в ночной воздух! облачко пара. Он посмотрел на свой полувозбужденный член, оглянулся и, недоумевая, кивнул мне, словно просил идентифицировать этот странный орган. Он положил член на правое переднее крыло автомобиля и на черном лаке очертил мелом его контуры. Внимательно изучив рисунок, он, удовлетворенный, пошел вокруг машины, отмечая силуэтом члена двери и треснувшие стекла, крышку бака и задний бампер. Держа свой член в руке, тем самым предохраняя его от острого металла, Воан взобрался на переднее сиденье и стал рисовать силуэт своего члена на приборном щитке, отмечая эротическую сердцевину катастрофы или полового акта, празднуя бракосочетание своих половых органов и разбитой черепом приборной доски, на которой умерла немолодая дантистка. Для Воана мельчайшие детали отделки были наделены органической жизнью, причем такой же значительной, как и жизнь конечностей и органов чувств человеческих существ, едущих в этих повозках. Он мог остановить меня под светофором и минутами смотреть на сочленение дворника и конфигурации окна припаркованной машины. Очертания корпусов американских седанов и европейских спортивных машин с их зависимостью между контурами и функциями, с их особой субординацией доставляли Воану неописуемое удовлетворение. Мы могли полчаса ехать вслед за новым "бьюиком" или "феррари", пока он изучал каждую деталь отделки корпуса и выпуклости задних панелей. Нас несколько раз останавливала полиция за то, что мы околачивались вокруг припаркованного "лам-борджини", принадлежащего какому-то преуспевающему владельцу ресторана в Шеферто-не, и Воан одержимо фотографировал точный наклон оконных стоек, выступающее стекло фар, отблеск крыла над колесом. Его увлекало все: фирменный дизайн радиаторных решеток, ребра из нержавейки на корпусе, обтекатели дворников, замки багажников и рукоятки дверей. Он прогуливался по парковочной площадке супермаркета на Западном проспекте, словно по пляжному палаточному городку, очарованный высокими бамперами "корвета", сдающего назад под управлением молодой домохозяйки. При виде передних или задних воздухозаборников Воан мог впасть в транс, словно узнав некогда уже виденную райскую птицу. Часто, когда мы ехали по шоссе, Воан указывал мне на соседнюю полосу, выворачивая свой "линкольн" так, что линия крыши 1 проносящегося мимо автомобиля сверкала перед нами в свете солнца, оттеняя безупречные пропорции заднего номерного знака. Воан постоянно подчеркивал своим поведением ^тождественность между элементами автомобильной отделки и органическими частями, собственного тела. Когда мы ехали за причудливым итальянским автомобилем, бамперы которого органично вырастали из корпуса, жесты Воана, ласкающего аэропортовскую шлюху, сидящую между нами, становились стилизованными и нарочитыми. Он озадачивал усталую женщину своими отрывистыми фразами и движениями плеча. Для Воана выдержанные каждый в своем тоне салоны "линкольна" и других автомобилей, которые он стал угонять на часок каждый вечер, были прообразами участков кожи молодых шлюх, которых он раздевал, пока я вел машину по темным автострадам. Их обнаженные бедра оттеняли пастельный пластик панелей, глубокие конусы динамиков повторяли контуры их острых грудей. Я тоже видел в интерьере машины калейдоскоп освещенных частей женских тел. Эта антология запястий и локтей, бедер и лобков превращалась в бурное бракосочетание человека с автомобилем. Однажды мы с Воаном ехали по автостраде вдоль южной ограды аэропорта. Я аккуратно вел машину по кромке изогнутой дороги, наслаждаясь вместе с Воаном обнаженной грудью школьницы, которую он подцепил возле студии. Мы оба оценили совершенную геометрию этой белой груди, освобожденной от своего покрова. Тело Воана, с его непривлекательной кожей и лоснящейся бледностью, обретало жесткую изувеченную красоту, гармонирующую с тщательно размеченным ландшафтом автострады. Бетонные опоры у подножия развязки на Западном проспекте, покоящиеся на них через каждые пятьдесят ярдов массивные балки не позволили израненной психике Воана распасться на куски. В течение многих недель, пока я выступал в качестве шофера Воана, давая ему деньги на проституток и полупрофессиональных шлюх, которые околачивались вокруг аэропорта и его отелей, я наблюдал, как Воан исследует белые пятна секса и автомобиля. Для него автомобиль был наилучшим и единственным местом для сексуальных забав. С каждой из этих женщин Воан осваивал новый половой акт, вводя член во влагалище, задний проход и рот, как бы соответствуя дороге, по которой мы ехали, напряженности транспортного потока и моему стилю вождения. В то же время мне казалось, что Воан отбирал в своем сознании определенные половые акты и позы для использования в будущем, для некоего суперполового акта в автомобиле. Выведенное им тождество между половым актом и эстетикой автострады имело какое-то отношение к его одержимости Элизабет Тейлор. Представлял ли он себе половой акт с ней, заканчивающийся смертью в какой-нибудь сложной автокатастрофе? С утра и до обеда он следовал за ней от отеля киностудии. Я ему не говорил, что переговоры по поводу съемок актрисы в нашем реклам-ном ролике провалились. Когда мы ждали ее появления, руки Воана двигались по небольшим неровностям узора заднего сиденья, словно его тело этими быстрыми движениями бессознательно отрабатывало сотни соитий с ней. Я понимал, что он пытался собрать в расчлененную форму элементы концептуального полового акта с участием актрисы и ее маршрута со студии в Шефертоне. Его неловкие движения, гротескность, с которой он свешивал через окно руку, словно собирался ее раскрутить и швырнуть, окровавленную, под колеса следующей за нами машины, отверстие его рта, когда он обхватывал губами сосок, -- все это казалось репетицией ужасающей драмы, разворачивающейся в его мозгу, полового акта, который станет оргазмом его смертельного столкновения. В эти последние недели Воан был обречен на соприкосновение его сексуальности с доселе неизвестными маршрутами, нанося собственной спермой коридоры своей трагедии на карту будущего. Мы постепенно приближались к открытой конфронтации с полицией. Однажды вечером, в час пик Воан сказал, чтобы я не ехал на зеленый свет, намеренно блокируя ряд машин позади нас. Мигая фарами, к нам подъехала патрульная машина, и полицейский подумал, взглянув на изломанную позу Воана, что мы побывали в крупной аварии. Прикрывая лицо несовершеннолетней кассирши из супермаркета, Воан улегся в позе покалеченного посла, которого на наших глазах вынимали из лимузина. В последний момент, когда полицейский вышел из машины, я, игнорируя протест Воана, рванул вперед. Устав от "линкольна", Воан стал уводить другие машины с автостоянок аэропорта, используя набор отмычек, которые ему дала Вера Сигрейв. Мы открывали и закрывали двери этих, надолго припаркованных повозок, чьи владельцы были в Париже, Штутгарте или Амстердаме. К вечеру, когда у нас отпадала в них надобность, мы возвращали их на парковочные места. К этому времени я уже не был в состоянии собраться с мыслями и оставить Воана. Одержимый его сильным телом, как сам он телами автомобилей, я оказался заложником системы манящего насилия и возбуждения, состоящей из автострады и пробок, украденных нами машин и хлещущей через край сексуальности Воана. В эти последние дни, проведенные с Воаном, я увидел, что женщины, которых он каждый вечер сажал в машину, стали все* больше и больше напоминать и цветом волос, и фигурой киноактрису. Темноволосая] школьница была похожа на молодую Элизабет Тейлор, а остальные женщины последовательно представляли ее все более поздние образы. Воан, Габриэль и я посетили автомобильное шоу в выставочном центре "Ерлз корт". Спокойный и галантный Воан вел Габриэль сквозь толпу, неся свое покрытое шрамами лицо так, словно эти раны -- ответная реакция на покалеченные ноги девушки. Габриэль переваливалась среди сотен выставленных на подиумах машин, поблескивающих хромированными и лакированными телами, словно парадные доспехи архангельского воинства. Габриэль ковыляла по залу и, казалось, получала колоссальное удовольствие от этих новехоньких повозок, проводя израненной рукой по их лакированным поверхностям, прикасаясь к ним своим покалеченным бедром, как уродливый котенок. Возле "мерседеса" она спровоцировала молодого человека -- демонстратора выставки -- на то, чтобы он пригласил ее осмотреть белый спортивный автомобиль, смакуя его смущение, когда он помогал ей поставить скованные протезами ноги в салон. Глядя на это, Воан восхищенно присвистнул. Мы двигались среди витрин и вращающихся автомобилей. Габриэль переваливалась с носка на пятку между работниками машинной индустрии и девушками, обслуживающими выставку. Я не отрывал взгляда от скоб на ее ногах, от деформированных бедер и колен, от раскачивающегося левого плеча -- от этих частей ее тела, которые, казалось, манили новехонькие машины на вращающихся подиумах, приглашая их войти в конфронтацию с ее ранами. Когда она забралась в маленький японский седан, ее вкрадчивые глаза увидели мое израненное тело в свете того же очарова-ния, которым были наделены эти совершен-ной формы машины. Воан сопровождал ее, помогая подняться на подмостки, забраться в странные гондолы экспериментальных авто, в кабины концептуальных автомобилей, в дартные лимузины, на задние сиденья рых она усаживалась как неприветливая ко-ролева этой гиперактивной технократии. -- Баллард, прогуляйся с Габриэль, -- подзадоривал меня Воан. -- Возьми ее за руку. Ты ей не безразличен. Воан помог мне занять свое место. Когда он ускользнул, сославшись на то, что увидел Сигрейва, я помог Габриэль осмотреть несколько инвалидных машин. В нарочито формальных терминах я беседовал с демонстраторами о монтаже дополнительных средств управления, тормозных педалях и рычагах коробки передач. Все это время я смотрел на части тела Габриэль, отраженные в этих кошмарных приспособлениях инвалидного управления. Я наблюдал, как трутся друг о друга ее бедра, на выступ ее груди над лямками спинного протеза, на угловатые формы ее таза, на ее кисть, крепко сжимающую мою руку. Она отвечала на мой взгляд сквозь ветровое стекло, поигрывая с хромированным рычагом карбюратора, словно ожидая, что с ним случится нечто непристойное. Габриэль, похоже, не держала на Воана зла за то, что он предоставил мне возможность первым заниматься с ней любовью на заднем сиденье ее маленького автомобильчика в окружении причудливых рычагов управления для инвалидов. Я исследовал ее тело, нащупывая путь среди ремней и лямок ее нижней одежды. Непривычные поверхности таза и ног увели меня к ее уникальному тупичку, этому нездоровому кожно-мускулатурному образованию. Каждая из ее деформаций служила сильной метафорой упоения новым насилием. Ее тело, с этими угловатыми контурами, неожиданными сочетаниями слизистой оболочки с линией волос, разгибающей мышцы с эрегирующими тканями, было для меня вызывающей энциклопедией извращенных возможностей. Когда я сидел с ней в темной кабине возле ограды аэропорта, а ее белая грудь, покоившаяся в моей руке, освещалась огнями взлетающих авиалайнеров, мои пальцы, казалось, подвергались насилию формы и нежности ее соска. Наши половые акты были испытанием огнем и водой. По дороге к аэропорту я смотрел, как она манипулирует непривычной системой управления. Комплекс рычагов и переключателей этой машины был подогнан специально для ее первого полового акта. Двадцать минут спустя, когда я обнял ее, фабричный запах горчичного кожзаменителя смешался с ароматом ее тела. Мы свернули к резервуарам, чтобы видеть приземляющиеся самолеты. Когда я прижался грудью к ее левому плечу, то увидел, как специальное сиденье плотно облегает ее тело. Я скользнул рукой по ее правой груди, уже сливаясь со странной геометрией интерьера этого автомобиля. Из-под руля торчали неожиданные рычаги. Из стальной ^Л оси, идущей от рулевой колонки, рос целый " пучок хромированных педалей. Установленный на полу рычаг передач поднимался косо, оставляя пространство для вертикального отростка из хромированного металла, отлитого по форме внешней стороны кисти водителя. Привычная к этим новым параметрам, к объятиям услужливой технологии, Габриэль откинулась на сиденье. Ее умные глаза следовали за ладонью, ощупывающей мое лицо, словно в поисках недостающей мне яркой хромированной арматуры. Она подняла левую ногу и разместила ее так, что скоба легла мне на колено. На внутренней поверхности ее бедра выделялись глубокие вмятины от лямок, ложбинки покрасневшей кожи, отпечатки кнопок и пряжек. Когда я расстегнул ремень на левой ноге и пробежал пальцами по глубокой вмятине от пряжки, дряблая кожа оказалась горячей и тонкой, более возбуждающей, чем ткань влагалища. Это развратного вида углубление -- чехольчик для полового органа в эмбриональной стадии развития -- напомнило мне о маленьких ранках на собственном теле, которые все еще хранили контуры приборного щитка и переключателей. Я ощупывал вмятины на ее бедре, ложбинку под грудью и правой подмышкой -- след от спинного протеза, красные метки на внутренней стороне правой руки. Все это были зачатки новых половых органов, символы сексуальных возможностей, которые еще предстоит познать в сотнях экспериментальных автокатастроф. Я ощутил незнакомые очертания сиденья тыльной стороной моей правой руки, скользящей в углубление между ее ягодицами. Салон машины был затенен, полумрак скрывал лицо Габриэль, и я избегал прикосновения к губам откинувшейся на сиденье женщины. Я взял грудь в ладонь и стал целовать холодный сосок, от которого исходил сладкий аромат -- смесь какого-то приятного парфюмерного состава. Задержав ненадолго язык на набухающем соске, я направил его далее, в неторопливое путешествие по груди. Мне казалось, что это должна быть съемная каучуковая структура, каждое утро пристегивающаяся вместе со спинным протезом и ножными шинами. И я был слегка разочарован тем, что ощутил под языком плоть. Габриэль подалась вперед, потерлась о мое плечо. Ее указательный палец исследовал внутреннюю поверхность моей нижней губы, ноготь касался зубов. Открытые части тела были соединены ослабленными скобами и ремнями. Я играл с костистым лобком, перебирая редкиеj волосы промежности. Глядя, как она пассивно сидит в моих объятиях, едва шевеля в ответ! губами, я осознал: эта утомленная и покале-1 ченная девушка считала, что номинальные! точки соединения в половом акте -- грудь и| член, ягодицы и промежность, соски и кли-j тор -- не смогут нас возбудить. В свете угасающего дня над нашими вами вдоль направленных с востока на запад! взлетных полос двигались авиалайнеры. BI воздухе висел приятный хирургический аромат тела Габриэль с оттенком горчичного кожзаменителя. Хромированные переключатели выступали из тени, как головки серебряных змей -- фауна металлического сна. Габриэль выпустила мне на сосок шарик слюны и механически ласкала его, продолжая притворяться, что происходит номинальный половой акт. В ответ я приласкал ее лобок, нащупав инертный комочек ее клитора. Серебристые рычажки вокруг нас казались произведениями технологических искусств, шедеврами кинетико-эстетических систем. Рука Габриэль бродила по моей груди, пальцы обнаружили маленькие шрамики под моей левой ключицей -- отпечаток верхней дуги окружности циферблата. Когда она начала обследовать эту ложбинку губами, я почувствовал, что член впервые наливается. Она вынула его из брюк и вернулась к исследованию других шрамов на моей груди и животе, пробегая по каждому из них кончиком языка. По очереди, один за другим, она одобрила каждый из этих знаков, начертанных на моем теле приборным щитком машины. Когда она ласкала член, я переместил руку с лобка на шрамы бедра, ощупывая дорожки, проложенные по плоти ручным тормозом машины, в которой она разбилась. Моя правая рука обнимала плечи, поглаживая отпечатки, оставленные кожей ремней, точки соединения округлых и прямоугольных форм. Я исследовал щрамы на ее бедрах и руках, обнаружил скопление шрамов под левой грудью, а она в ответ исследовала мои. Мы расшифровали эти коды пробудившейся в автокатастрофе сексуальности. Мой первый оргазм вытолкнул семя на глубокую рану на ее бедре, орошая сморщенный глубокий канал. Она взяла сперму и размазала ее по серебристой головке рычага коробки передач. Мои губы соединились со шрамами под ее левой грудью. Габриэль повернулась на сиденье, так, чтобы я мог исследовать раны на ее правом боку. Впервые я не испытывал ни малейшей жалости к этой покалеченной женщине. Я вместе с ней наслаждался этими абстрактными отверстиями, оставленными в ее теле деталями ее же автомобиля. В течение нескольких последующих дней я достиг оргазма в шрамах под ее грудью, возле ее подмышек, в ранах на шее и плече, в этих половых щелях, нанесенных разлетающимся лобовым стеклом и циферблатами приборной панели в скоростном! столкновении, с помощью моего члена сочетая браком машину, которую разбил я, и ма-i шину, в которой едва не погибла Габриэль. Я мечтал о других авариях, которые расширили бы данный репертуар отверстий, уповая на то, что с непрерывным совершенство-' ванием технологий в будущем появятся еще' более сложные элементы технической оснастки. Какие раны будут формироваться благодаря эротическим возможностям камер термоядерного реактора, операторских, покрытых белым кафелем, таинственных сценариев компьютерных программ? Обнимая Габриэль, я представлял себе, как меня учил Воан, аварии с участием знаменитостей и красавиц, раны, которые возбуждают эротические фантазии, необыкновенные половые акты, знаменующие собой возможности невообразимых технологий. В этих фантазиях я наконец смог мысленно увидеть те смерти и травмы, которых всегда боялся. Я представлял себе свою жену, израненную в сильном столкновении, с разбитым лицом и с новым сладостным отверстием, которое открылось в ее промежности в результате удара рулевой колонкой. Не влагалище, не задний проход. Отверстие, достойное величайшей нежности. Я представлял себе травмы киноактрис и телевизионных деятелей, чьи тела расцветут десятками новых отверстий, точками сексуального единения с их публикой, созданными виражирующими автотехнологиями. Я представлял себе тело собственной матери в разные периоды ее жизни, израненное в авариях, награжденное особенно абстрактными и оригинальными отверстиями, так что наш инцест был бы не более, чем интеллектуальным актом, позволяющим мне просто соответствовать ее позам и объятиям. Я представлял себе педофилов рядом с травмированными в катастрофах детьми. Они ласкали детские тельца и орошали их раны испещренными шрамами членами спермой. В моем воображении возникали и пожилые педерасты, запускающие языки в подобия задних проходов на телах полуживых юношей. Все, что касается Кэтрин, казалось мне в то время лишь моделью чего-то еще, что бесконечно увеличивает возможности ее тела и характера. Когда она, обнаженная, выходила из двери ванной, протискиваясь мимо меня с нервно-рассеянным видом, когда она по утрам мастурбировала возле меня с симметрично раскинутыми ногами, ерзая пальцами по лобку, словно намереваясь окончательно извести эти сладострастные сопли, когда она брызгала дезодорантом себе под мышки, в эти нежные впадинки загадочных миров, когда она шла со мной к машине, возбужденно теребя пальцами мое плечо, -- все эти действия и эмоции были ключами к разгадке шифров, хранящихся в твердой хромированной отделке наших мозгов. Автокатастрофа, в которой она умрет, была именно тем событием, которое расшифровало бы скрытые в ней коды. Лежа в постели рядом с Кэтрин, я иногда скользил рукой между ее ягодицами, разминая и оттягивая каждую из этих полусфер, эти сгустки плоти, содержащие программы всех снов и массовых побоищ. Я стал более обстоятельно думать о смерти Кэтрин, пытаясь представить еще более простой исход, нежели тот, который создал Элизабет Тейлор Воан. Эти фантазии частью нежных бесед, которые мы вели, разъезжая вместе по трассе. К этому времени я уже был уверен, что если даже киноактриса никогда не умрет в автокатастрофе, Воан все равно создал все условия для ее смерти. Из сотен миль и половых актов Воан отбирал определенные необходимые элементы: отрезок развязки Западного проспекта, проверенный моей аварией и смертью мужа Елены Ремингтон, отмеченный сексуальным штрихом орального совокупления с семнадцатилетней школьницей; левое крыло американского лимузина, благословленное рукой Кэтрин, сжимавшей левую дверную стойку, и ознаменованное поощрительной эрекцией соска проститутки средних лет; сама актриса, выбирающаяся из машины на фоне полуоткрытого окна, -- ее гримасу зафиксировала кинокамера Воана; части ускоряющихся машин, сменяющиеся светофорные огни, покачивающиеся груди, меняющиеся дорожные покрытия, клиторы, сжимаемые нежно, как ботанические образцы, между большим и указательным пальцами, стилизованные акты и позы во время наших поездок, -- это все отложилось в сознании Воана, готовое для оснащения любого создаваемого им орудия убийства. Воан снова и снова расспрашивал меня о сексуальной жизни актрисы, о которой я ничего не знал, убеждая меня усадить Кэтрин за литературное исследование ископаемых журналов о кино. Многие из его половых актов были моделями того, как в его представлении выглядели ее соития в автомобиле. Однако Воан уже разработал модели половых актов в автомобиле для целого воинства! знаменитостей -- политиков, нобелевских лауреатов, спортсменов с мировым именем, астронавтов и преступников, -- продумал их' смерти. Когда мы вместе шли по парковочным площадкам аэропорта, выбирая, какую! бы машину одолжить, Воан устраивал мне экзамен по поводу того, как Мерлин Монро или Ли Харви Освальд обычно совокуплялись в своих машинах; Армстронг, Уорхол, Раше Велш... их любимые марки и модели, излю ленные позы и эрогенные зоны, предпочитаемые ими автострады Европы и Северной Америки, их тела, обогащенные безграничной сексуальностью, любовью, нежностью и эротизмом. -- Как ты думаешь, Монро или, скажем, Освальд мастурбируют правой или левой рукой? А приборные панели? Оргазм наступает быстрее с утопленными или выступающими циферблатами? Цвет лака, сорт лобового стекла -- все это немаловажные факторы. Гарбо и Дитрих, к ним нужен геронтологиче-ский подход. И как минимум два Кеннеди связаны с автомобилем... -- он всегда намеренно в конце концов начинал себя пародировать. Однако в последние дни в одержимости Воана появлялось все больше беспорядочности. Сосредоточенность на киноактрисе и секс-смерти, разработанной им для нее, казалось, только усиливала его подавленность от того, что эта долгожданная смерть все не наступает. Вместо того, чтобы разъезжать по шоссе, мы сидели на заброшенной автостоянке позади моего дома в Драйтон-парке и смотрели, как в уходящем свете носятся над влажным гравием листья клена. Воан часами слушал по радио переговоры полиции и скорой помощи и вздрагивал всем телом, стряхивая пепел в переполненную пепельницу, набитую окурками косяков и старыми медицинскими салфетками. С беспокойством о нем смешивалось желание ласкать его покрытые рубцами бедра и живот, предлагая ему автомобильные травмы своего тела вместо этих воображаемых ран, которых он желал актрисе. Катастрофа, которой я больше всего боялся, которая после смерти Воана станет реальностью в моем сознании, произошла три дня спустя на гарлингтонской дороге. Как только на полицейской волне прозвучали первые путаные сообщения о тяжелых травмах киноактрисы Элизабет Тейлор -- правда, вскоре они были опровергнуты, -- я понял, свидетелями чьей гибели мы сейчас станем. Воан терпеливо сидел рядом со мной, а я протискивал "линкольн" на запад, к месту аварии. Отсутствующим взглядом он смотрел на белые фасады пластмассовых заводов и ши-номонтажных мастерских, выстроившихся вдоль дороги. Он слушал подробности столкновения трех машин, постоянно увеличивая громкость, словно желая услышать финальные слова в полном крещендо. Мы приехали в Гарлингтон к месту аварии полчаса спустя и остановились на травяной кромке дороги под мостом развязки. На крестке скоростных дорог столкнулись машины. Первые две -- серийная спортивная машина с пластиковым корпусом и серебристый двухместный "мерседес" -- столкнулись под прямым углом, у них оторвало колеса и смяло капоты. Кроме того, пластиковую машину сзади ударил правительственный седан. Потрясенному, но не раненому молодому водителю помогали выбраться из автомобиля, капот которого был погребен в хвосте спортивной машины. Вокруг разбитого фюзеляжа валялись бесформенные обломки пластика, словно негодные куски материала в студии дизайнера. Мертвый водитель спортивной машины лежал в кабине, а два пожарника и полицейский констебль пытались вытащить его из-за выгнувшейся приборной панели. Женский леопардовый плащ на нем был распахнут, обнажая сильную грудь, светлые платиновые волосы были аккуратно собраны под опрятной нейлоновой сеткой. На сиденье рядом с ним, как мертвая кошка, лежал черный парик. Узкое изможденное лицо Сигрейва покрывали осколки лобового стекла, словно его тело уже кристаллизовалось, уносясь из этого неуютного набора измерений в более красивую вселенную. Всего лишь в пяти или шести футах от него лежала на боку под разбитым стеклом поперек сиденья женщина-водитель двухместного "мерседеса". Толпа зрителей теснилась вокруг машин, едва не сбивая с ног работников скорой помощи, пытающихся достать женщину из смятой кабины. Я услышал от проходящего мимо полицейского с одеялами в руках ее имя. Это была бывшая телевизионная ведущая, несколько лет назад она представляла яркие, но мимолетные телевикторины и ночные шоу. Когда ее приподняли, я узнал ее лицо -- сейчас оно было бледным и обескровленным, как у старухи. С подбородка свисало кружево засохшей крови, напоминая темный слюнявчик. Когда ее положили на носилки, зрители почтительно посмотрели на травмы ее бедер и живота, уступив дорогу к карете скорой помощи. Кто-то оттолкнул двух женщин в твидовых плащах и с шарфами на головах. Между ними, вытянув руки, протискивался Воан. Его глаза были расфокусированы. Он схватил одну из рукояток носилок, которые уже держал санитар, и побрел с ней к карете. Женщину подняли в машину, она неровно дышала сквозь кровавую корку на носу. Я едва не позвал полицию: глядя на возбужденного Воана, склонившегося над распластанной женщиной, я решил, что он собирается достать свой член и вычистить им кровь из ее рта. Увидев перевозбужденного Воана, санитары решили, что он ее родственник, и освободили для него место, но полицейский, который узнал Воана, толкнул его в грудь рукой и закричал, чтобы тот убирался. Воан околачивался возле закрытых дверей, игнорируя констебля, потом внезапно обернулся и умелся через толпу, потеряв над собой контроль. Он протолкался к разбитой пластиковой машине и бессмысленно уставился на тело Сигрейва, одетое в парадные доспехи осколков стекла, в костюм из света. Он схватился за стойку окна. Расстроенный и потрясенный смертью каскадера и видом обрывков одежды актрисы -- сами по себе они были атрибутом заранее задуманного столкновения, -- все еще лежащих вокруг машины, я пошел через толпу зрителей вслед за Воаном. Он безучастно бродил вокруг "мерседеса", не сводя глаз с размазанных по сиденью и приборной доске пятен крови, изучая каждый фрагмент странного хлама, который материализовался после катастрофы. Его руки отрывисто жестикулировали в воздухе, отмечая траектории внутренних столкновений в машине, в которую врезался Сигрейв; он четко представлял, как эта второстепенная работница телевидения ударилась о приборный щиток. Позже я осознал, что расстроило Воана больше всего. Его огорчила не смерть Сигрей-ва, а то, что этим столкновением Сигрейв, все еще одетый в костюм и парик Элизабет Тейлор, отнял у Воана реальную смерть, которую тот припас для себя. После этой аварии актриса была уже мертва в его сознании. Все, что теперь оставалось Воану, формально обозначить время, место да отверстия в ее плоти для бракосочетания с ним, которое он уже отпраздновал у кровавого алтаря машины Сигрейва. Мы пошли к "линкольну". Воан открыл пассажирскую дверь, глядя на меня так, словно он впервые увидел меня отчетливо. -- Эшфордская больница, -- распорядился он. -- Они отвезут Сигрейва туда, когда вырежут его из машины. -- Воан... -- я пытался подобрать слова, которые могли бы его успокоить, хотел взять его за бедро, провести пальцами по его губам. -- Мы должны сказать Вере. -- Кому? -- глаза Воана моментально прояснились. -- Вере... она уже знает. Он вытащил из кармана замусоленный прямоугольник шелкового шарфа, осторожно расстелил его между нами на сиденье. Посередине лежал треугольник запятнанной кровью серой кожи, засыхающая кровь была еще ярко-алой. Воан с видом экспериментатора прикоснулся к крови кончиками пальцев, поднес их к губам и облизал. Он отрезал этот кусочек от переднего сиденья "мерседеса", где между ног женщины расцвела кровь, вытекшая из ран на ее животе. Воан зачарованно смотрел на этот клочок дерматина. Он лежал между нами, как священная реликвия, как часть руки или берцо-вой кости. Для Воана этот кусочек кожи, столь же очаровательный и пикантный, сколь пятна на плащанице, таил в себе все магические силы современного мученика автострад. Эти драгоценные квадратные дюймы прижимались ко влагалищу умирающей женщины и были запятнаны кровью, расцветшей на ее израненном половом отверстии. Я ждал Воана у входа в больницу. Он побежал в отделение скорой помощи, игнорируя крики проходившего мимо санитара. Я сидел в машине возле ворот, размышляя, не здесь ли ждал меня Воан со своей камерой, когда привезли мое израненное тело. В этот момент, вероятно, умирала раненая женщина, ее кровяное давление падало, органы наливались застывающими жидкостями, тысячи замерших артериальных клапанов заблокировали реки ее кровеносной системы. Я представил себе, как она лежит на металлической кровати в реанимационной палате, ее окровавленное лицо с перебитой переносицей напоминает маску, которую надевают в День всех святых. Я представил себе графики, отображающие падение температуры в ее заднем проходе и влагалище, угасающие показатели нервных функций, мысленно увидел, как опускается финальный занавес ее гибнущего мозга. По тротуару к машине шел офицер дорожной полиции, очевидно узнав "линкольн". Увидев за рулем меня, он прошел мимо, но я успел насладиться моментом, когда меня перепутали с Воаном; в глазах полицейского отразились образы преступления и насилия. Я подумал о разбитых машинах на месте столкновения и о Сигрейве, умирающем во время своего последнего кислотного путешествия. В момент столкновения с этим обезумевшим каскадером телеведущая осознала, что это было ее последнее шоу, и она отпраздновала бракосочетание своего тела со стилизованными контурами приборной панели и лобового стекла, своей элегантной позы с безжалостными соединениями рушащихся перегородок. Я представил себе замедленное воспроизведение этой аварии, такое, как мы видели в лаборатории дорожных исследований. Я видел ведущую в столкновении с приборной панелью, рулевую колонку, сгибающуюся от удара ее грудастого туловища; тонкие руки, знакомые по сотням телеигр, оставляют себя по частям на металле пепельницы и переключателей; самодовольное лицо, идеализированное сотнями крупных планов при самом выгодном и ярком освещении, бьется о верхний полукруг руля; переносица трескается, верхние резцы проваливаются сквозь десны и впиваются в мягкое небо. Изуродовав и убив ее своими руками, сталкивающиеся технологии тем самым короновали ее, освятили неповторимые конечности, черты лица, жесты и оттенки кожи. Каждый из свидетелей унес с места аварии образ насильственной транс-формации этой женщины. В комплексе ран ее сексуальность сплавилась с жесткой автомобильной технологией. Каждый из зрителей объединит в своем воображении нежную ткань своих слизистых оболочек, свои эрогенные ткани с ранами этой женщины, прочувствовав все -- посредством автомобиля -- через последовательность стилизованных поз. Каждый мысленно прикоснется губами к этим кровоточащим отверстиям, прижмется переносицей к ранам на ее левой руке, веком -- к обнаженному сухожилию ее пальца, кожей возбужденного члена к изорванному ущелью ее половых губ. Автокатастрофа сделала возможным это финальное и долгожданное единение телезнаменитости с ее аудиторией. Последний отрезок времени, проведенный с Воаном, неотделим в моем сознании от возбуждения, которое я испытывал, думая об этих воображаемых смертях, от удовольствия быть рядом с Воаном и полностью принимать его логику мышления. Странно, но Воан оставался подавленным, разбитым и безразличным к моему успешному обращению в его горячие последователи. Когда мы завтракали в придорожных закусочных, он кормил свой изрубцованный рот амфетаминовыми таблетками, но эти стимуляторы цепляли его только позже, днем, и тогда он начинал понемногу оживать. Может быть, мир Воана распадался? Я уже чувствовал, что доминирую в наших взаимоотношениях. Не нуждаясь в инструкциях Воана, я прослушивал по радио переговоры полиции и скорой помощи, мча тяжелую машину по дорогам в поисках свежих нагромождений транспортных средств. Наши действия становились все более слаженными, словно мы были квалифицированными ассистентами хирурга, фокусника или клоуна. Давно позабыв об ужасе и отвращении при виде этих изувеченных жертв, оше-ломленно сидящих на траве возле своих машин в рассеивающемся утреннем тумане или пришпиленных к приборной доске рулевой колонкой, и я, и Воан испытывали чувство профессиональной отстраненности, в которой угадывались первые черты некой истинной вовлеченности. Мои ужас и отвращение, вызванные этими отталкивающими травмами, уступили место полному приятию идеи, провозглашающей, что перевод этих ран на язык наших фантазий и сексуальных ассоциаций является единственным способом оправдания страданий и смерти этих жертв. Вечером, после того как Воан увидел эту женщину с тяжело травмированным лицом, он едва не удушил стоящую перед ним на коленях немолодую проститутку с серебристыми волосами, десять минут не позволяя ей вынуть член изо рта. Он яростно сжимал руками ее голову, не позволяя ей двигаться, пока у девицы изо рта не закапала, как из крана, слюна. Медленно проезжая по темнеющим улицам среди особ-няков южнее аэропорта, я смотрел через плечо, как Воан двигает женщину по заднему сиденью, подталкивая ее своими сильными бедрами. К нему вернулись неистовство и сила. После его оргазма женщина тяжело откинулась на сиденье. Сперма капала с ее губ на влажный винил под его яичками, а она пыталась отдышаться, вытирая с его члена следы рвоты. В ее лице я увидел орошенное семенем Воана израненное лицо разбившейся за рулем женщины. На сиденье, на бедрах Воана, на руках этой немолодой проститутки поблескивали опаловые капли спермы, меняясь в цвете от красного до янтарного и зеленого в ритме светофоров, несущихся мимо нас сквозь ночной воздух автострады. Я посмотрел на вечернее небо, и мне показалось, что сперма Воана омыла весь ландшафт, питая моторы, электрические цепи, личные устремления, орошая малейшие движения наших жизней. Именно этим вечером я увидел первые раны, которые сам себе нанес Воан. На бензоколонке на Западном проспекте он нарочно зажал руку в двери машины, повторяя раны на руке молодой женщины-портье, пострадавшей от сильного бокового удара на стоянке своей гостиницы. Он еще раз захлопнул дверь, углубляя ранки на суставах. Снова начали открываться шрамы на его коленях, зажившие больше года назад. На потертой ткани джинсов проступили кровавые точки. Красные следы появились на защелке "бардачка", на нижнем ребре радиоприемника и на черном пластике двери. Воан подзадоривал меня, чтобы я ехал быстрее, чем позволяли улицы вокруг аэропорта. Когда мне приходилось резко тормозить на перекрестках, он нарочно позволял своему телу скользить вперед, навстречу удару о приборную панель. Кровь, капая на сиденье, смешивалась с высохшей спермой, темными точками отмечала мои руки, вертящие руль. Его лицо было бледнее, чем когда бы то ни было, как неспокойный зверь он метался по кабине в нервных бессильных припадках. Эта перевозбужденность напомнила мне, как я сам за несколько лет до этого долго оправлялся от кислотного путешествия, когда в течение нескольких месяцев после него у меня было ощущение, что в мозгу в какой-то момент открылась адская дыра, что в какой-то ужасающей катастрофе обнажилась вся нежная ткань мозга. Моя последняя встреча с Воаном -- кульминация долгой карательной экспедиции в мою нервную систему -- состоялась неделю спустя, в холле под крышей Океанического терминала. В ретроспективе кажется несколько забавным, что этому стеклянному дому, дому полета и неопределенности, суждено было стать местом, откуда разошлись в разные стороны дороги наших с Воаном жизней и смертей. Воан никогда не выглядел более растерянным и неприкаянным, чем тогда, когда он шел ко мне между хромированными стульями и столами, а его отражение умножалось в стеклянных стенах. Испещренное оспинками лицо Воана и изможденная неуклюжая походка придавали ему вид фанатика-неудачника, упорно цепляющегося за свои поистрепавшиеся бредовые идеи. : Он остановился у стойки. Когда я поднялся его поприветствовать, он, казалось, не слишком затруднил себя тем, чтобы узнать меня, будто мы были мало знакомы и я вовсе не представлял для него интерес. Его руки блуждали по стойке, словно искали переключатели приборной панели, на пятнышки свежей крови, застывшей на костяшках его пальцев, падал свет. В течение шести дней до этого я беспокойно ждал его в офисе и в квартире, нетерпеливо глядя через окна на шоссе, сбегал вниз по лестнице, не дожидаясь лифта, когда мне казалось, что я видел его проносящуюся мимо машину. Просматривая колонки сплетен в газетах и журналах, посвященных телевидению, я пытался угадать, какую звезду экрана или знаменитость из мира политики мог выбрать для преследования Воан, чтобы скомпоновать в своем мозгу части воображаемой автокатастрофы. Переживания всех недель, проведенных с ним, привели меня в состояние все возрастающего неистовства, которое, как ни странно, смягчалось только присутствием самого Воана. Когда я занимался любовью с Кэтрин, в моих фанта-зиях возникал акт содомии с Воаном, словно только этот акт мог открыть мне шифры извращенных технологий. Воан ждал, пока я закажу ему напиток, глядя поверх взлетных полос на авиалайнер, поднимавшийся над западным краем аэродрома. Он позвонил мне тем утром -- его голос был едва узнаваем -- и предложил встретиться в аэропорту. Увидев его снова, проведя взглядом по его ягодицам и бедрам под поношенными джинсами, по шрамам вокруг рта и под подбородком, я ощутил сильное эротическое возбуждение. -- Воан... -- я пытался втиснуть ему в руку коктейль. Он безмолвно и вопросительно кивнул. -- Попробуй, хлебни. Завтракать будешь? Воан не сделал ни малейшего движения к стакану. Он посмотрел на меня неуверенно, словно снайпер, оценивающий расстояние до цели, затем взял графин с водой и с минуту наблюдал за колеблющейся жидкостью. Когда он наполнил грязный стакан, оставшийся на стойке после предыдущего клиента, и жадно его выпил, я понял, что он приближается к открытой стадии кислотного восхождения. Он сжимал и разжимал ладони, проводил кончиками пальцев по губам. Я следил, как он проходит этот этап возбуждения и тревоги. Его взгляд блуждал п