, что никто за нами не идет. Но никого не было видно, и мы с легким сердцем поднялись и углубились в лес. Через четверть мили мы вышли на еле заметную тропинку и продолжили свой путь по ней. У толстого дерева я вдруг повернул направо и углубился в густые заросли, где не было никакой тропинки. Мы всегда проходили последнюю милю по разному, чтобы не протоптать тропинку, которую можно было бы заметить. Вскоре мы подошли к огромному завалу, в котором был проделан лаз. Через него, согнувшись можно было пролезть. Этот лаз был тщательно замаскирован ветками и сучьями. Даже зимой и ранней весной этот лаз невозможно было заметить. Только человек, который знал о существовании лаза, мог найти его. Летом же все настолько зарастало зеленью виноградной лозы, что вероятность обнаружения лаза вообще становилась ничтожно малой. Даже я с трудом отыскивал его. И в этот лаз я повел Хуану, держа ее за руку, как слепую, хотя внутри было не так уж темно и она могла сама бы смотреть себе под ноги. Однако я держал ее за руку под предлогом того, что путь ей незнаком и она может споткнуться. Предлог надуманный, но лучше, чем никакого. Туннель, по которому мы шли, тянулся ярдов на сотню - мне бы хотелось, чтобы это была сотня миль, - и заканчивался перед каменной стеной, в которой была вырублена тяжелая дверь. Дубовые доски уже почернели и растрескались от времени, медные полосы, на которых держались петли позеленели. В трещинах досок рос мох. На всем здесь лежала печать древности. Даже самые старшие среди нас не могли предположить, когда же сделаны эти двери, эта стена. Над дверью, прямо в камне были вырублены слова: Право мое и господа. Остановившись перед дверями, я стукнул в них костяшками пальцев, отсчитал до пяти и стукнул еще раз, затем досчитал до трех и в том же ритме стукнул еще три раза. Это был пароль на этот день. Он никогда не повторялся дважды. Если бы кто-нибудь подал неверный сигнал, а затем, не получив ответа, постарался взломать двери, он нашел бы только пустую комнату. Сейчас открылся глазок и в нем появился чей-то глаз. Затем дверь со скрипом открылась и мы оказались в длинной, освещенной лампадами комнате. В комнате стояли грубые деревянные скамьи, а в дальнем конце комнаты - возвышение с алтарем. На возвышении стоял Орбин Кольи, кузнец. За алтарем был виден громадный пень дерева, вокруг которого, как гласила легенда, была построена в незапамятные времена наша церковь. 7. ПРЕДАННЫЕ Когда мы вошли, на скамьях сидели двенадцать человек. Значит с нами, Орбином Колби и привратником всего было шестнадцать. Колби был главой нашей церковной общины. Отец и мать уже сидели рядом с Джимом и Молли. Здесь же был еврей Сэмюэль, Бетти Уорт, жена Денниса Корригана и другие наши знакомые. Все они ждали нас и как только мы уселись, началась служба. Все встали и, опустив головы, стали слушать молитву, которую читал Орбин Колби: - О, Бог, наших отцов! Многие годы жестокости, убийств и злобы мы преданы тебе и нашему знамени. Для нас твое имя служит символом справедливости, человечности, счастья, и наше знамя-эмблема. Каждый месяц мы собираемся здесь, рискуя своими жизнями, чтобы имя твое не стерлось из памяти людей. Аминь! Из-за алтаря Колби достал пастушеский посох, на котором было прикреплено знамя, такое же как у моего отца. Колби поднял его вверх и все мы опустились на колени перед знаменем и стояли молча несколько минут. После этого мы поднялись, и сели на скамьи и запели старую песню, которая начиналась словами: "Вперед, воины Христа". Это была моя любимая песня. Пели ее под аккомпанемент скрипки, на которой играла Молли Шихан. После этого Колби начал говорить с нами. Это была простая беседа, которая тем не менее вселяла нам надежды на лучшие времена. Все это были лишь туманные надежды, но Орбин Колби обладал даром убеждать и всем нам становилось легче. Мы начинали верить, что когда-нибудь все измениться к лучшему. Этот день был самым ярким пятном на фоне нашей унылой жизни. После беседы мы снова пели и на этом служба кончалась. Теперь мы немного говорили между собой и тема у нас была одна-восстание. Но мы никогда не шли дальше этих разговоров. Как мы могли? Ведь мы были самым несчастным народом в истории человечества: мы боялись своих хозяев, мы боялись своих соседей. Мы не знали кому можно верить, кроме узкого круга близких друзей, мы боялись вовлекать новых членов в нашу общину, хотя знали, что многие тысячи таких же несчастных симпатизируют нам. Шпионы и соглядатаи были везде. За женщину, за дом, за жалкие пожитки, а я даже знал один случай, за корзинку яиц, доносчик мог выдать своего соседа, чтобы того послали на шахты или на смерть. Там мы болтали и сплетничали целый час, а то и больше, наслаждаясь редкой возможностью говорить свободно и безбоязненно. Мне пришлось несколько раз рассказать о моей стычке на базаре, о суде Ортиса и я видел, что они с трудом верят тому, что мне удалось выбраться из этой истории живым и свободным. Они просто не могли понять этого. Я предупредил всех, что Пит Иохансен настоящий шпион и осведомитель и его следует остерегаться. Больше мы не пели, так как на наши сердца легла слишком большая тяжесть и петь мы больше не могли. Вскоре мы договорились о пароле на следующую встречу и разошлись по одиночке или парами. Мы с Хуаной решили уйти последними и нам было поручено запереть двери. И через час мы ушли, примерно через пять минут после еврея Сэмюэля. Мы с Хуаной уже приближались к краю леса, как вдруг заметили человека, который шел скрываясь в тени деревьев. Мне сразу показалось, что это шпион. Как только он повернул по тропинке и скрылся из виду, мы с Хуаной бросились за ним. Нам очень хотелось рассмотреть его. Вскоре мы увидели его, узнали и поняли, за кем он следит. Это был Пит Иохансен с перевязанной рукой. И преследовал он Сэмюэля. Я понимал, что если дать ему возможность выследить Сэмюэля до дома, то несмотря на то, что старого Мозеса ни в чем не подозревали до этого, он будет схвачен и допрошен. Я не знал, следил ли Пит за Сэмюэлем с самого начала, но мне было ясно, что наша церковь в большой опасности. Я был очень встревожен. Я быстро перебрал в уме все возможные варианты и решил, что с негодяем нужно расправиться. Я знал обычный путь Сэмюэля, который проделывал большую дугу по лесу и только потом выходил к реке. Мы с Хуаной можем пройти прямо к месту переправы и встретить их там. Мы решили сделать так. Через полчаса после того, как мы прибыли на место, послышался шум шагов. Кто-то продирался через кусты. Вскоре прошел Сэмюэль, а сразу за ним появился Пит Иохансен. Он остановился на опушке леса. Я и Хуана выступили из засады и окликнули Сэмюэля. - Ты их не видел? - спросил я громко, чтобы слышал Пит, и затем, прежде, чем Сэмюэль мог ответить, добавил: - Мы прошли по реке довольно далеко - целую милю, но нигде не видели овец. Я не верю, что они могли уйти так далеко, но если они ушли, то наверняка стали добычей собак. Идем домой, дальше искать бессмысленно. Я говорил так быстро и так уверенно, что Сэмюэль понял, что у меня есть причины для этого. Поэтому он промолчал и не пытался сказать, что ни о каких овцах он не имеет понятия. И ни я, ни Хуана ни одним взглядом не показали Питу, что знаем о его присутствии. Мы пошли к дому самым коротким путем и по дороге я шепотом рассказал Сэмюэлю о слежке за ним. Старик хмыкнул, услышав, как я старался одурачить Иохансена. Но все мои уловки были напрасны, если Пит следил за Сэмюэлем с самого начала. Я даже побледнел при таком предположении. Мы старались не дать понять Питу, что знаем о том, что он идет за нами, и поэтому мы не оглянулись ни разу, даже Хуана, а ей как женщине, это было невыносимо трудно. Мы его не видели ни разу, хотя чувствовали его присутствие. Однако я знал, что как только я присоединился к Сэмюэлю, Пит держится подальше от нас. В течение следующей недели все мы были как на иголках, но власти совершенно не обращали на нас внимания. Поэтому мы решили, что нам удалось обмануть Пита, сбить его со следа. В воскресенье мы сидели во дворе Джима под деревом. Только что появившиеся листья уже давали тень и закрывали нас от солнца. Мы вели обычную беседу: о видах на урожай, о новорожденных поросятах, только что появившихся в хлеву Молли. Все вокруг дышало покоем, столь редким в наше жестокое время. Власти не беспокоили нас. Мы были почти уверены, что Пит ничего не обнаружил и сердца наши были спокойны. Мы сидели и наслаждались покоем и редким отдыхом. Вдруг послышался стук конских копыт. Кто-то ехал от реки к рынку. Все моментально изменилось и уши старались не пропустить никакой угрозы. Что это? Рейд Каш Гвард? И вот они появились - отряд в пятьдесят воинов во главе с самим братом генералом Ортисом. Они остановились у ворот Джима. Ортис спешился и вошел во двор. Он пренебрежительно посмотрел на нас и даже не удостоил приветствием, что нас вполне устроило. Он прошел прямо к Хуане, которая сидела на маленькой скамеечке. Я стоял чуть позади, опираясь о ствол дерева. Никто из нас не двинулся. Ортис остановился перед девушкой. - Я пришел сказать тебе, - заговорил он, что решил оказать тебе честь, сделать тебя своей женой, чтобы ты рожала мне детей и содержала дом в порядке. Он стоял и смотрел на нее. А я чувствовал, как волосы у меня на голове зашевелились и нервная судорога искривила губы. Я не знал почему это происходит. Я только хотел прыгнуть, убить его, рвать его тело на куски - и смотреть, как он умирает! Он взглянул на меня и сделал шаг назад. После этого он знаком велел своим людям войти. Только когда они вошли, Ортис обратился к Хуане. Девушка уже стояла на ногах и покачивалась из стороны в строну, как оглушенная сильным ударом. - Ты можешь идти со мной прямо сейчас, - сказал он и я тут же встал между ними. Ортис снова отступил на шаг. - Она не пойдет с тобой ни сейчас и никогда, - сказал я тихо, почти шепотом. - Она моя женщина. Я беру ее себе! Это была ложь - но ложь, которую можно оправдать. Сейчас Ортис был среди своих людей, они сомкнулись вокруг него. И это придавало ему мужества. Он заговорил с угрозой. - Мне наплевать чья она, - крикнул он. - Я хочу ее и буду иметь ее. Я говорю с ней сейчас и буду говорить с ней, когда она будет вдовой. Когда ты умрешь, я буду единственным претендентом. - Пока я еще жив, - напомнил я ему. Он повернулся к Хуане. - У тебя есть тридцать дней, как того требует закон. Но ты можешь спасти своих друзей от больших неприятностей, если пойдешь сейчас. Тогда их не будут преследовать и я могу рассмотреть вопрос понижения налогов. Хуана ахнула. Она оглянулась на нас, затем гордо выпрямилась и подошла ко мне. - Нет! - сказала она Ортису. - Я никогда не пойду к тебе. Спроси его, отдаст ли он меня тебе. Я никогда живой не буду у тебя в доме. - О, не говори так уверенно, - хмыкнул он. - Я знаю, что вы оба лжете мне. Я наблюдал за вами и знаю, что вы не живете под одной крышей. А ты... - он посмотрел на меня. - Будь осторожен, ибо глас закона видит предателей даже там, где никто их не видит. - Он повернулся и вышел со двора. Через минуту после них осталась только туча пыли. Все наше счастье и покой улетучились - так бывало всегда - и теперь перед нами не было никакой надежды. Я боялся взглянуть на Хуану после того, что я сказал ей. Но разве она не повторила тоже самое? Мы еще немного поговорили, затем мои родители собрались домой, Джим и Молли тоже. Я повернулся к Хуане. Она стояла, опустив глаза в землю. Стыдливый румянец играл не ее щеках. Какая-то могучая сила подхватила меня и понесла к ней. Через мгновение, не понимая что я делаю, я уже схватил ее в объятия и начал осыпать ее лицо поцелуями. Хуана старалась высвободиться, но я не выпускал ее. - Ты моя, - говорил я, - Ты моя женщина. Я сказал это и ты повторила. Ты моя женщина. О, боже, как я люблю тебя. Она постепенно затихла и позволила мне целовать ее и вскоре ее руки обвились вокруг моей шеи, ее губы нашли мои губы и она замерла в долгом поцелуе, дрожа от страсти. Это была теперь совсем новая, чудесная, неповторимая Хуана. - Ты действительно любишь меня? - спросила она. - Я слышала как ты сказал это. - Я полюбил тебя с того момента, как твои глаза взглянули на меня из под собаки. - Тогда ты очень хорошо умеешь хранить тайны. Если ты так любил меня, почему не сказал мне сразу? Ты собирался молчать об этом всю жизнь? Или ты просто боялся? Брат Ортис не побоялся сказать, что хочет меня. Неужели мой мужчина трусливее, чем он? Я знал, что она поддразнивает меня и поэтому просто заткнул ей рот поцелуем. - Если бы ты была Ортисом, - сказал я затем, - я не побоялся сказать бы тебе все, что думаю о тебе. Но ты Хуана, и перед тобой я великий трус. Мы еще поболтали, а когда наступило время ужина, я взял ее за руку и повел в наш дом. - Но сначала. - заметил я, - ты должна сказать Джиму и Молли о том, что ты больше не вернешься к ним. Мы первое время поживем у нас, а потом получим разрешение и уедем из тевиоса в другую область, где будем работать и построим себе дом. Она порывисто отстранилась от меня и вспыхнула. - Я пока не могу идти с тобой, - прошептала она. - Почему? Ты же моя. - Никто не женат. Браки запрещены законом, - напомнил я ей. - Мои родители были в браке. И мы можем пожениться. У нас есть церковь, есть проповедник. Правда он не введен в сан, так как этому некому сделать. Но мы знаем, что Бог уже сам возвел его в сан. Я попытался доказать ей, что ждать несколько недель, когда рай блаженства так близок, будет мучительно и бессмысленно. Но она была тверда в своем решении и мне ничего не оставалось, как согласиться с ней, тем более, что в душе я понимал, что она права. На следующий день я отыскал Оррина Колби и рассказал ему все. Тот чрезвычайно возбудился, воспылал энтузиазмом и удивился, как это ему самому не пришло в голову. В теперешнее время люди не сочетались браком не потому, что браки были запрещены законом, а потому, что людей связывали крепко накрепко не торжественные ритуалы и пышные церемонии, а жизнь, тяжелая жизнь, где они должны были служить надежной опорой друг другу. Иначе жизнь становилась совсем невыносимой. Но если женщина хочет венчания, она должна получить его. И мы с Оррином Колби договорились, что на следующей нашей встрече в церкви состоится венчание. Следующие три недели были самыми длинными в моей жизни, но и самыми счастливыми, так как мы с Хуаной были почти все время вместе. Она даже переехала жить к нам, чтобы Ортис знал о том, что мы живем под одной крышей. Она спала в гостиной, а я устроился на кухне на груде старых шкур. Теперь любой шпион может доложить Ортису, что мы живем под одной крышей. Мать сшила мне новую одежду, а Молли помогла Хуане готовить приданое. Бедная девушка пришла к нам только в том, что было на ней. Я пошел к Птаву, который был нашим представителем и попросил у него разрешения обрабатывать участок земли, соседний с нашим. Птав был очень груб. Казалось, что он совсем забыл, что я спас его ребенка. Он сказал, что ничего не может сделать для меня, что я нахожусь в немилости у генерала Ортиса, и кроме того нахожусь под сильным подозрением. - Причем здесь генерал Ортис? Разве он занимается распределением земли в тевиосе? - спросил я. - Неужели меня лишили моих прав из-за того, что он хочет мою женщину? Я теперь не боялся их и говорил все, что было у меня на уме. Почти все. Нет, я конечно не высказывал своего отношения, но был тверд в требовании своих прав. Я требовал все, что положено мне по закону. Жена Птава вошла в комнату и узнала меня, но не сказала ничего, кроме того, что ребенок спрашивал меня. Птав нахмурился и приказал ей выйти из комнаты. Он поступил с ней, как с докучливой собакой, но на меня это не подействовало. Она была предательницей своего народа. Наконец я потребовал от Птава, чтобы он представил мне убедительные основания для отказа. Тот сказал. что поговорит в совете. - Но, - добавил он, - я уверен, что ты ничего не получишь. Я понял, что дальше говорить бесполезно, и ушел, соображая, что же делать дальше. Конечно, мы могли бы оставаться у отца, но это было не по обычаю. Каждый человек должен сам сделать для себя жилище. Когда мои родители умрут, мы переедем в их дом, как это сделали мои отец и мать после смерти их родителей. Но молодая пара должна начинать свою жизнь одна и по своему. При выходе из дома меня остановила жена Птава. - Я сделаю для тебя, что могу, - прошептала она. Должно быть она заметила, что я невольно отшатнулся от нее, как от чего-то нечистого, так как она покраснела и сказала: - О, выслушай меня. Я много страдала и полностью заплатила за свое предательство. Я не сказала ни единого слова, которое могло бы повредить кому-нибудь из нас. Скажи им всем, скажи пожалуйста. Я не хочу, чтобы меня презирали. О. боже, как я страдала! Чего я только не терпела! Мои страдания гораздо мучительнее, чем ваши. Это же настоящие звери. Они хуже, чем лесные животные. Я могла бы убить его, если бы не была такая трусиха! Я многое повидала и знаю, как они мучают людей перед тем, как предать их смерти. Я не мог не почувствовать жалости к ней и сказал ей об этом. Бедная женщина была тронута до слез и пообещала как-нибудь помочь мне. - Я знаю о Птаве нечто такое, чего он не хотел бы обнародовать, особенно перед Ортисом. И хотя он будет бить меня за шантаж, я добьюсь, чтобы он выделил тебе землю. Я поблагодарил ее и ушел, размышляя над тем, что есть люди, жизнь которых хуже, чем наша. Чем ближе к Калькарам, тем более страшной становится жизнь. Наконец пришел желанный день и мы пошли в церковь. Я снова пошел с Хуаной, хотя она хотела идти с кем-нибудь другим. Но я не мог передоверить ее защиту другим людям. Когда мы собрались все, началась служба. Затем мы с Хуаной встали перед алтарем и нас обвенчали по старым обычаям. Из всех нас только Хуана в точности знала, как это делается и она подсказывала Оррину Колби, который проводил церемонию. Все, что могу припомнить из этой церемонии, так это только вопрос Колби: хочу ли я взять себе в жены Хуану. Я сразу же потерял голос и еле выдавил из себя, что разумеется хочу. После этого он провозгласил нас мужем и женой, разлучить которых не может никто, так как нас соединил господь. Я был счастлив и с радостью принимал поздравления. Но в этот момент раздался стук в дверь и громкий голос приказал: Откройте во имя закона! Мы встревоженно переглянулись. Оррин Колби приложил палец к губам и прошел в дальний угол комнаты, где стояли громадные ящики. Мы все пошли за ним, а дежурный по церкви стал быстро гасить свечи. В дверь непрерывно стучали. Я решил, что это удары топора. Наконец кто-то выстрелил в дверь. Сомнений у нас не осталось - это были Каш Гвард. Мы с Оррином налегли на ящики и отодвинули их. За ними открылось отверстие. Мы один за другим спустились по каменным ступеням в темный туннель. Затем я задвинул ящики, поставив их на старое место. Я быстро пошел за остальными. Рука Хуаны лежала в моей руке. Долгое время мы шли в темноте, затем Оррин остановился и подозвал меня. Ведь я был выше и сильнее всех остальных. Над нами была дубовая крышка. Ее необходимо было поднять. Эта крышка лежала на этом месте уже много лет. Она была засыпана землей и на ней росли кусты. Однако я уперся своими плечами в крышку люка - и она поддалась. Через несколько минут я уже помог всем выбраться наверх и вылез сам. Все мы очутились в густом лесу. Мы прекрасно знали, что делать в таком случае и разошлись в разных направлениях. Следуя тщательно разработанному плану, все мы вернулись в свои дома по разным дорогам и в разное время, так что никто бы не мог доказать, что все мы были в одном месте. 8. АРЕСТ ЮЛИАНА ВОСЬМОГО К тому времени, как мы с Хуаной вернулись, мать уже приготовила ужин. Ни мы, ни родители не видели Каш Гвард. Однако мы могли представить, что же произошло в церкви. Дверь была взломана, но воины не обнаружили своих жертв. Мы могли представить себе их ярость: люди ускользнули, не оставив после себя никаких следов. Даже если они нашли тайный ход - а я сомневался в этом, - он мало помог бы им. Однако все мы были в глубокой печали - ведь мы лишились нашей церкви. Теперь она для нас потеряна надолго. И снова в этом был повинен Иохансен. На следующее утро я пошел разносить молоко. Старый Сэмюэль вышел из своего домика и приветствовал меня. - Дай мне немного молока, Юлиан! - крикнул он, а когда я приблизился, он пригласил меня войти в дом. Дом у него был маленький и весьма просто обставленный. В одном углу лежала груда шкур, которая служила постелью, а посреди комнаты стоял чурбан, который мог использоваться и как стол, и как стул. За домом у него была маленькая мастерская, где он работал и где у него хранились предметы его ремесла - ремни, кошельки, головные шнурки и тому подобное. Он провел меня в мастерскую и выглянул в окно, чтобы убедиться, что нас никто не подслушивает. - У меня здесь есть свадебный подарок для Хуаны, - сказал он. - Я забыл подарить его во время. Ты можешь передать его ей с лучшими пожеланиями от Сэмюэля еврея. Эта вещь принадлежала моей семье еще со времен Великой войны, когда мой народ сражался на стороне твоего народа. Один из моих предков был ранен во Франции и лечили его в Риме. Сиделка Римской Католической Церкви дала эту вещь моему предку с тем, чтобы она всегда напоминала ему о Риме. Эта девушка полюбила моего предка, но она не могла выйти за него замуж, так как была монахиней. Эта вещь передавалась из поколения в поколение - и это самое ценное, что есть у меня. Я старик, Юлиан, и последний в своем роду. Я хочу передать эту вещь тем, кого люблю больше жизни. Мне кажется, что я долго не проживу на этом свете. Вчера, когда я шел из церкви, за мной следили. И он подал мне кожаную сумку, в которой было двойное дно. - Взгляни на это, - сказал он, - а потом спрячь так, чтобы никто не видел это. Открыв второе дно, я достал маленькую фигурку, вырезанную из кости. Это был человек, прибитый гвоздями к кресту, человек с терновым венцом на голове. Это была прекрасная работа. Подобного я не видел никогда в жизни. - Великолепно, - сказал я. - Хуана будет тебе очень благодарна. - Ты знаешь, кто это? - спросил он и я был вынужден признать, что не имеют понятия. - Это изображение Сына Бога на кресте, - объяснил он. - фигурка вырезана из слоновой кости. Хуана будет... - тут он схватил меня за руку. - Быстро! Прячь ее. Кто-то идет! Я сунул фигурку в складки туники, а в это время к мастерской приближалось несколько человек. Они шли прямо к мастерской и тут мы поняли, что это Каш Гвард. Ими командовал капитан. Это был один из офицеров, которые прибыли сюда вместе с Ортисом. Он был знаком мне. Капитан посмотрел сначала на меня, затем на Сэмюэля, и обратился к старику. - Судя по тому, как мне описали тебя, ты и есть Сэмюэль - еврей? Мозес кивнул: - Меня послали допросить тебя, - сказал капитан. - И ты должен мне говорить только правду. Мозес молчал. Он стоял, маленький, сухонький. Казалось, он стал совсем маленьким с того момента, как здесь появился офицер с солдатами. Офицер повернулся ко мне и осмотрел с головы до ног. - Кто ты и что ты здесь делаешь? - спросил он. - Я Юлиан Девятый, - ответил я. - Я разношу молоко и остановился здесь поговорить со старым другом. - Нужно поаккуратней выбирать друзей, юноша, - рявкнул офицер, - я хотел отпустить тебя, но теперь я задержу тебя тоже. Может быть ты будешь нам полезен. Я не знал, что он хочет, но был твердо убежден что помощи от меня он не получит. Капитан повернулся к Мозесу. - Не вздумай мне лгать! Ты был на тайном собрании. Вы поклонялись запрещенному богу и плели заговор против законных властей. Четыре недели назад ты тоже был на тайном собрании. Кто был с тобой вчера? Сэмюэль смотрел прямо в глаза офицеру и молчал. - Отвечай мне, грязный еврей! - крикнул офицер. - Или я найду способ заставить тебя говорить. Кто был с тобой? - Я не буду говорить, - ответил Сэмюэль. Капитан повернулся к сержанту. - Дай ему урок, чтобы он понял, что отвечать придется. Сержант взял винтовку со штыком, приставил острие штыка к ноге старика и резким движением вонзил ему в ногу. Старик закричал от боли и отскочил назад. Я побелел от ярости, одним прыжком подскочил к сержанту и, схватив его за шиворот, бросил его на пол. Тут же на меня были направлены дула винтовок. Капитан вытащил пистолет и прицелился мне в голову. Затем они связали меня и бросили в угол. Обращались со мной при этом не очень вежливо. Капитан хотел пристрелить меня на месте, но сержант что-то прошептал ему. После этого капитан приказал обыскать нас. Во время обыска у меня нашли то, что дал мне Сэмюэль. Губы капитана скривились в довольной улыбке. - Вот оно! - воскликнул он. - Это же прямое доказательство. Теперь мы знаем, что он один из тех, кто поклонялся запрещенному богу и плел заговор против правительства. - Это не его, - сказал Сэмюэль. - Это мое. Он даже не знает, что это. Я показывал ему это, когда появились вы. Я сказал, чтобы он спрятал это. Это просто любопытная вещичка, сохранившаяся со старых дней. - Значит ты виновен, - сказал капитан. Старый Сэмюэль хитро улыбнулся. - Ты когда нибудь слышал, чтобы евреи поклонялись Христу? Офицер внимательно взглянул на него. - Это верно, - был вынужден признать он. - Ты не поклоняешься Христу, но ты наверняка поклоняешься кому то другому. Это все равно. Вот что ждет всех ваших богов. - И он швырнул изображение на пол и стал топтать его ногами, пока не изломал на куски. Старый Сэмюэль побледнел, глаза его расширились, но он не проронил ни слова. Снова капитан начал требовать от него имен, кто был с ним в церкви. Но Сэмюэль молчал. Тогда они стали колоть его штыками. Вскоре тело старика превратилось в кровоточащую рану, но он молчал. Тогда офицер приказал зажечь огонь и накалить штык. - Иногда горячая сталь более эффективна, чем холодная, - сказал он. - Тебе лучше сказать всю правду, старик. - Я не скажу ничего, - простонал Сэмюэль, - вы можете убить меня, но ничего не узнаете. - Но ты никогда не пробовал горячей стали, - предупредил капитан. - Она вынимала тайны из гораздо более стойких людей, чем ты, старый грязный еврей. Давай лучше скажи правду сейчас, ведь ты ее все равно скажешь. Но старик молчал и они начали свое гнусное дело: они привязали старого Сэмюэля к скамье, раскалили штык до красна и начали жечь его. Крики были ужасны - казалось, что камни могли бы смягчиться при виде этих мук, но сердца этих зверей были тверже, чем камни. Он страдал! О, боги, как он страдал! Но они не заставили его говорить! Наконец он потерял сознание и тогда этот зверь капитан подошел к нему и ударил тяжелым сапогом в лицо. После этого настала моя очередь. Он подошел ко мне. - Скажи мне, что знаешь ты, свинья Янки! - прорычал он. - Я лучше умру так же, как умер он, - сказал я, будучи уверенным, что старик мертв. - Ты будешь говорить, - взревел капитан, обезумев от ярости. - Ты будешь говорить, или я выжгу твои глаза. - Он подозвал солдата с раскаленным почти добела штыком. Когда солдат приблизился ко мне, ужас пронизал меня. Я уже старался разорвать веревки, чтобы помочь Сэмюэлю, когда его мучили, но тогда мне это не удалось. Но сейчас, видя, что ожидает меня, я поднялся и веревки полопались на мне. Солдаты отступили назад в изумлении. - Ну, - сказал я. - Идите ко мне. Идите ко мне, я убью вас всех. Но только помните, что вы нарушаете закон. У вас нет доказательств моей виновности и вы не имеете права мучить меня. Сержант снова прошептал что-то офицеру. Тот пробормотал что-то и быстро вышел на улицу. - Да, - сказал сержант. - У нас нет доказательств. И мы не хотели причинять тебе боль. Мы хотели просто попугать тебя. Но против этого, - и он ткнул пальцем в Сэмюэля. - У нас есть доказательства. И то, что мы делали, делали по приказу. Держи язык за зубами, а то тебе будет хуже. Благодари звезду, под которой ты родился, что ты не умер также, как он. Сержант и солдаты с ним вышли. Я увидел, как они прошли по двору, а затем раздался звук копыт лошадей. Я едва верил тому, что избежал смерти. Я не мог понять, почему же это произошло. Причину я узнал позже и тогда это не показалось мне чудом. Я подошел к бедному старому Сэмюэлю. Он еще дышал, но был без сознания. Истерзанное тело было исколото штыками, на нем зияли страшные раны, один глаз... но зачем я буду рассказывать, что сделали эти звери со стариком? Я отнес его в дом, положил на постель и смазал маслом его ожоги. Это было единственное, что я мог сделать для него, так как я ничего не знал. Теперь на земле не было врачей и не было мест, где учили лечить людей. Оставались только те, кто еще лечил травами, делал мази из растений. Однако им не удавалось спасти своих пациентов и поэтому мы им не доверяли. Оказав ему помощь, я сел рядом с ним. Я хотел, чтобы он, придя в сознание, нашел рядом с собой друга. Я сидел, и смотрел, как он умирает, и слезы стояли у меня в глазах. Я любил старого еврея, как любили его все, кто его знал. Это был добрый, мягкий человек. Он был добр ко всем, и даже готов был простить врагов. Но то, что он был мужественный человек, доказала его смерть. Я добавил еще одну метку на своем счете к Питу Йохансену. На следующий день мы с отцом и Джимом похоронили старого Сэмюэля. Местные власти конфисковали весь его скудный скарб. Но я успел забрать самое ценное - я собрал с пола обломки человека на кресте и положил их в маленький кожаный мешочек, где он хранил это изображение. Я отдал обломки Хуане. И когда я рассказал обо всем, она заплакала и поцеловала эти остатки. А потом она взяла клей, который мы вываривали из костей, и склеила изображение так, что никто не мог бы догадаться, что оно было сломано. Когда все высохло, Хуана положила его снова в мешочек и стала носить его на своей груди под одеждой. Через неделю после смерти Сэмюэля меня вызвал Птав и сообщил, очень неохотно, что тевиос решил выделить мне землю, которая граничит с участком моего отца. И снова, когда я уходил, меня остановила его жена. - Это оказалось легче, чем я ожидала, - сказала она. - Ортис ссорится с тевиосом, так как желает иметь здесь неограниченные права. И представители тевиоса, зная, что Ортис ненавидит тебя, решили все же дать и тебе землю, несмотря на возражения Ортиса. Я уже слышал о растущих разногласиях между Ортисом и тевиосом, и знал, что именно они спасли мне жизнь после столкновения с Каш Гвард. Капитан не рискнул нарушить законность, у него не было доказательства моей виновности и он побоялся вызвать недовольство тевиоса. В следующие месяцы я был занят строительством дома и приведением участка в порядок. Я решил заняться разведением лошадей и получил на это разрешение тевиоса - снова против воли Ортиса. Разведение лошадей не разрешалось частным лицам - этим занималось государство, но в отдельных случаях табуны поручались и частным людям, хотя за властями сохранилось право в любой момент отобрать лошадей. Я знал, что это не очень прибыльное дело, но я очень любил лошадей и мне хотелось иметь их, хотя бы немного. А для жизни я разводил бы немного овец, свиней, куриц. Отец дал мне немного овец и куриц. Кое-что я прикупил сам, а также я купил у тевиоса двух старых кобыл и одного пятилетнего жеребенка, такого дикого, что никто не смел приблизиться к нему. Его даже хотели убить, но все же я решил приобрести его. Этот жеребец обошелся мне всего в одну овцу. Расплатившись, я взял веревку и пошел за жеребцом. Мне пришлось долго усмирять свирепого зверя, который пытался укусить меня, ударить копытом, но в конце концов мне удалось доказать ему, что я сильнее и он признал во мне хозяина. Он даже позволил мне подойти к нему и погладить его шею, хотя при этом он грозно фыркал и косил на меня глазами. Вскоре я решил, что его уже можно вывести из стойла. На улице я снова успокоил его затем неожиданно вскочил на него. Он долго сопротивлялся и делал все, чтобы сбросить меня на землю. Но мое искусство и моя сила взяли верх. Жеребец подчинился неизбежному и даже наблюдавшие за мной Калькары восхищенно зааплодировали. А дальше все было просто. Я взял его лаской, которое животное не знало раньше. Он признал во мне не только хозяина, но и друга. Он стал настолько послушен и ласков, что даже позволил Хуане ездить на себе. Я любил животных, но ни одно животное я не любил так, как Красную Молнию - так я назвал жеребца. Власти на некоторое время оставили нас в покое, так как были заняты ссорами между собой, Джим сказал, что есть старая пословица; честные люди могут чувствовать себя спокойно, когда воры ссорятся между собой. Но это не могло длиться вечно и вскоре над нами разразилась гроза. Однажды вечером Каш Гвард арестовал моего отца за торговлю ночью. Они схватили его на улице и увели, даже не позволив попрощаться с матерью. Мы с Хуаной были в своем доме и не знали ничего, пока мать не прибежала к нам. Она сказала, что это произошло очень быстро. Они схватили отца, посадили на лошадь и ускакали галопом. Странно, что ни я ни Хуана не слышали стука копыт. Я сразу пошел к Птаву, желая узнать, почему арестовали отца. Но тот изобразил полнейшее недоумение. От него я поехал к баракам Каш Гвард, где располагалась военная тюрьма. После захода солнца к этим баракам было запрещено приближаться, поэтому я привязал Красную Молнию в лесу вблизи развалин, и пошел туда пешком. Тюрьма представляла собой пространство, огороженное высоким забором. По помосту вокруг забора ходили часовые, а заключенные находились внутри. Здесь содержалось не более пятидесяти заключенных, так как это была временная тюрьма, где находились те, кто ждал суда или же был осужден на каторгу в шахтах. Для посылки в шахты набирали отряд в двадцать пять человек. Затем их вели под конвоем на шахты. Путь был очень тяжелым и почти каждый пятый умирал во время дороги. Хотя срок, на который люди ссылались на шахты, был маленьким, не больше пяти лет, оттуда никто не возвращался. Работа была очень тяжелая, условия жизни ужасные. Я незамеченным добрался до стены тюрьмы. Все эти Каш Гвард были плохими солдатами, ленивыми и неисполнительными. Однако я думаю, что Ярт должен был подтянуть дисциплину в войсках, если он намеревался установить военную олигархию. Хотя я и добрался до стены, но окликнуть отца я не мог. Ведь любой звук привлек бы внимание часовых. Наконец я нашел трещину в заборе и подозвал ближайшего заключенного. Я попросил его привести сюда Юлиана Восьмого. Вскоре он привел отца и мы поговорили шепотом. Он рассказал, что схвачен за незаконную торговлю и что его будут судить завтра. Я предложил ему помощь в побеге, но отец отказался, сказав, что он невиновен, что его непременно оправдают, так как он уже несколько месяцев не занимался незаконной торговлей. Наверняка они просто ошиблись и его освободят утром. Я сомневался в этом, но он не хотел слышать о побеге. - Куда мне бежать? - спрашивал он. - Значит мне всю жизнь придется прятаться в лесу. Мне никогда не удастся вернуться к твоей матери, я всегда буду преступником. Я думаю, что не это заставило его отказаться от побега. Он был уверен, что в случае побега все подозрения лягут на меня и он боялся за меня. Во всяком случае я ничего не сделал для его побега и с тяжелым сердцем и мрачными предчувствиями отправился домой. Все суды в тевиосе были публичными, хотя мало кто ходил на них. Но по новым законам Ярта военные суды стали закрытыми и мой отец должен был предстать перед таким судом. 9. Я БЬЮ ХЛЫСТОМ ОФИЦЕРА Прошли дни томительного ожидания, когда мы не имели никаких сведений, ничего не слышали, ничего не знали. И вот однажды один воин Каш Гвард постучал в нашу дверь. Хуана и я были с матерью. Мы были ошарашены такой вежливостью со стороны Каш Гвард. Воин вошел по моему приглашению и долго стоял, глядя на мать. Это был всего лишь юноша, высокий, крепкий, но юноша. В глазах его не было той жестокости и тупости, которая отличала Калькаров. Он был несомненно ни чистокровный Калькар и кровь матери возобладала в нем. Наконец он заговорил. - Кто здесь жена Юлиана Восьмого? - спросил он, хотя все время смотрел на мою мать. - Я, - ответила мать. Юноша переступил с ноги на ногу, опустил голову. - Мне очень жаль, - сказал он, - но я принес вам ужасную весть, - и мы поняли, что случилось нечто ужасное. - Шахты? - спросила мать и юноша кивнул. - Десять лет, - сказал он так, как будто говорил о смертном приговоре. Да так оно и было. - Ему не дали даже возможность оправдаться. Это звери, настоящие звери! Я не смог скрыть своего удивления при таких словах юноши и он заметил это. - Мы не все звери, - поспешил сказать он. Я начал его расспрашивать и выяснил, что он стоял часовым у дверей суда и слышал все. На суде был всего один свидетель обвинения, а отцу не дали возможности защищаться. Я спросил кто же свидетель. - Я не знаю его, - ответил юноша. - Высокий, сутулый. Мне показалось, что его называли Пит. Но я уже знал все. Я посмотрел на мать. Глаза ее были сухими, а лицо приняло такое выражение, какого я никогда в жизни не видел у нее и не предполагал увидеть. - Это все? - спросила она. - Нет. Не все. Мне приказано передать, что вам дается тридцать дней, чтобы найти другого мужа. - Он сделал шаг к ней. - Простите меня, - сказал он. - Все это жестоко, но что мы можем сделать? С каждым днем становится все хуже. Даже среди Каш Гвард... - но он внезапно замолчал, сообразив что говорит с незнакомыми людьми и говорит такое, за что... Он повернулся, вышел из дома и вскоре раздался стук копыт по дороге. Я думал, что мать упадет в обморок. Но она не упала. Она была сильная женщина. А в ее глазах, в которых я всегда видел любовь, сейчас засветилось какое-то новое выражение. Они стали горькими, наполнились ненавистью. Она не плакала - хотя лучше бы она заплакала, - нет, она громко расхохоталась. Мне стало страшно за нее. То, что начал говорить юноша воин, зародило во мне слабую надежду. Уж если среди Каш Гвард зародилось недовольство... Значит настало время восстания. Ведь даже если только часть Каш Гвард присоединиться к нам, мы можем победить. Можем освободить пленников и основать свою республику, подобную тем, что были на земле раньше. О, Боги наших отцов! Тысячи раз я слышал и сам принимал участие в обсуждении планов восстания. Я знал, что даже после нашей победы у нас не будет идеального социального общества. Снова будут бедные и богатые, эксплуататоры и эксплуатируемые. Но ведь счастье каждого будет в его собственных руках. Идеальное общество это недостижимая мечта людей, его не может быть на земле. Все это я понимал, но зато у нас снова будут искусство, музыка, церковь, школы... У нас снова будут счастливые дни. Я стал готовиться: переговорил со всеми, кому можно доверять и получил от них согласие присоединиться к восставшим, когда их будет достаточно много. Кроме того я все время был занят работой. Ведь на мне лежала забота о двух участках земли. Примерно через месяц я возвращался домой вместе с Хуаной. Мы ходили искать овец, отбившихся от стада. Однако мы нашли только кости - то, что оставили собаки от овец. Матери не было в нашем доме, хотя она обычно проводила время у нас. Я пошел в дом отца. И тут я услышал звуки, которые заставили меня пролететь оставшееся расстояние до дома одним прыжком. Я ворвался в дом без стука и увидел свою мать в объятиях Пита. Она отчаянно старалась вырваться. Но он был большой и сильный. Он услышал меня, повернулся и, стараясь сдержать меня, одной рукой он вытаскивал нож. Я ударил его в лицо и он отлетел в другой угол комнаты, но тут же поднялся, сжимая нож в руке. Кровь текла у него по разбитому лицу. Он снова пошел ко мне. Я ударил его еще раз, он снова упал, но опять поднялся и пошел ко мне, яростно размахивая ножом. Тогда я схватил его руку, вырвал нож. Он понял, что у него нет ни малейшего шанса против меня. Он упал на колени и начал просить пощады. - Убей его, Юлиан, - сказала мать. - Убей убийцу своего отца. Меня не нужно было просить об этом. Наконец я дождался момента, когда мог рассчитаться с этим человеком. Он плакал. Слезы текли по его щекам. Он даже пытался выскочить за дверь, но я успел поймать его. Мне доставляло наслаждение забавляться с ним, как кот забавляется с мышью. Затем я позволил ему попытаться выскочить в окно, даже просунуть туда голову, но я снова схватил его, втащил в комнату, бросил на пол. Наконец я повалил его и наступил ногой на грудь. - Ты убийца моего друга Сэмюэля, предал моего отца: а сейчас ты напал на мать. Чего ты ждал, свинья? На что надеялся? Ты что сошел с ума? Ты ведь знал, что я убью тебя! Говори! - Они сказали, что тебя сегодня арестуют, - пролепетал он. - Они солгали. Они сказали, что еще к полудню ты будешь в тюрьме. Черт бы их побрал, они обманули меня. Так вот оно что! Мне повезло, что у меня отбились овцы. Это помогло мне отомстить за отца и защитить честь матери. Но ведь они еще придут. Я должен торопиться. Я взял голову Пита и начал поворачивать ее, пока у него не хрустнули позвонки. Таков был конец предателя Пита. После этого я пошел на речку и не прячась бросил тело в воду. Мне было плевать, что меня увидят. Меня арестуют и так. Им не нужен предлог. Но приготовил нож и спрятал его на себе. Но они не пришли. Они солгали Питу, как лгали всем и всегда. Следующий день был базарным днем и днем уплаты налогов. Я пошел туда, взяв овец и для продажи и для уплаты. Сур проходил по рынку, собирая налог. И там где он шел, немедленно начинались и оживленные разговоры и перебранка. Я не мог понять, в чем дело, но долго ждать мне не пришлось: он приблизился ко мне. Это был полуграмотный человек, не умеющий писать и считать, так что его записи всегда были неточными. Правда каждая его ошибка была в сторону увеличения. Я всегда знал свой долг и всегда спорил с Суром, если тот хотел взять с меня лишнее. В этом месяце я должен был одну овцу, но он запросил с меня три. - С чего бы это? - спросил я. - Ты был должен полторы овцы, а так как с тех пор налог удвоился, ты должен три овцы. Теперь я понял, почему на рынке воцарился такой шум. - Но как мы теперь будем жить, если ты забираешь все? - Мне наплевать, будешь ты жить, или умрешь. Но пока жив, ты будешь платить налог. - Я дам тебе три овцы потому, что они у меня сейчас есть. Но учти, в следующий базарный день я возьму в качестве подарка для тебя самый твердый сыр, какой только смогу найти. Он промолчал, так как боялся меня, хотя стоял в окружении солдат. Однако лицо его стало невероятно злым. Когда он отошел от меня, я пошел к людям, обсуждавшим новый налог. Их было человек пятнадцать и все они были очень злы. Они спросили меня, что я думаю обо всем этом. - Черт побери! - воскликнул я. Я думаю то же, что и всегда. Пока мы будем принимать это без ропота, они будут увеличивать налоги. А сейчас налог такой большой, что многим из нас его не выдержать. - Они забрали у меня все, даже семена, - сказал один из них, - Теперь мне нечем сеять и моя семья умрет с голоду. - Что же нам делать? - безнадежно спросил кто-то. - Мы можем отказаться платить налоги, - ответил я. Они посмотрели на меня так, как будто я предложил им покончить с собой. - Но ведь со сборщиком ходят солдаты. - Нас больше, чем их, - сказал я. - Но не можем же мы сражаться против ружей голыми руками. - Но ничего другого не остается. - Лучше умереть мужчинами от пуль, а не от голода. Нас сто, даже тысяча человек на одного солдата. У нас есть ножи, есть вилы, топоры, дубины. Я предпочту умереть, выпачкавшись в их крови, чем жить так, как живем мы сейчас. Я видел, что многие боязливо оглядываются, не слышит ли нас кто-нибудь. Но многие слушали меня и одобрительно кивали. - Если мы можем собрать достаточно людей, то нужно начинать! - крикнул кто-то. - Стоит нам начать, как к нам многие присоединяться. - А как начинать? Начнем с Сура. Я убью его, Птава, Гофмейера. Затем мы захватим ближайшие дома Калькаров. Там мы сможем найти оружие. К тому времени, как солдаты узнают о нас, мы уже соберем большой отряд. Если мы разобьем местных солдат и займем их казармы, мы будем очень сильны. Потребуется больше месяца, чтобы доставить сюда большое количество солдат. Некоторые из солдат тоже перейдут на нашу сторону. И среди них есть недовольные. Так что если мы будем отважны, то все должно получиться Они уже слушали с интересом и даже раздались крики: - Долой Калькаров! - Но я заставил их замолчать. - Чем неожиданнее нападение, тем больше шансов на успех, - сказал я. - Чем больше успеха будет у нас, тем больше людей присоединится к нам. - Хорошо! - закричали люди. - Идем! Кто первый? - Сур. Он в дальнем конце базара. Мы убьем его и насадим его голову на кол. Мы понесем эту голову с собой, чтобы она вытравила страх из сердец людей и вселяла ужас в сердца Калькаров. Головы всех убитых Калькаров мы будем насаживать на колья. - Веди нас, Юлиан Девятый! - раздались крики. - Мы идем за тобой! Но не успели мы пройти и половины пути, как на рынок въехал отряд Каш Гвард. Мою армию нужно было видеть. Она испарилась, как туман под утренним солнцем. Я остался один посреди площади. Командир Каш Гвард видимо обратил внимание на толпу и ее мгновенное исчезновение, потому что он поехал прямо ко мне. Я не хотел доставлять ему удовольствие тем, что покажу ему свой страх, поэтому я спокойно стоял на месте и ждал его. Голова моя была полна печальных мыслей, но я думал не о себе, а о том, какими стали американцы. Эти люди, которые только что разбежались, были в самом расцвете сил, но годы унижений превратили кровь их в их жилах в воду. Они поджали хвосты и разбежались при виде горстки плохо вооруженных недисциплинированных солдат. Ужас перед этими лунными чудовищами разложил их полностью. Офицер остановился передо мной и тут я узнал его. Это был тот самый капитан, что мучил и умертвил бедного Сэмюэля. - Что ты делаешь здесь? - прорычал он. - Это мое дело. А ты лучше занимайся своим. - Ты, свинья, стал слишком дерзким. Иди в свое стойло. Я не допущу, чтобы вы собирались в толпы. Я стоял и смотрел на него: в сердце моем горело убийство. Капитан отстегнул от седла кнут из буйволовой кожи. - Ты хочешь, чтобы я загнал тебя? - Ярость превратила его голос в крик. Он ударил меня - сильный удар тяжелым кнутом - ударил по лицу. Я успел схватить кнут и вырвать его у капитана, затем я схватил поводья и хотя лошадь старалась вырваться, я отхлестал капитана. Я успел нанести ударов десять, прежде чем он свалился с седла на землю. Затем его люди набросились на меня и я упал от удара по голове. Пока я был без сознания, они связали меня, положили поперек седла. После этого они повезли меня в тюрьму. Капитан ехал рядом и все время хлестал меня кнутом из бычьей кожи. 10. ВОССТАНИЕ Они бросили меня в огороженное забором пространство и другие несчастные пленники тут же окружили меня. Когда я рассказал им, что произошло, они стали вздыхать и качать головами. За это, сказали они, ждет смертная казнь. Я лежал на земле избитый, израненный, и думал не о себе. Я думал, что теперь произойдет с матерью и Хуаной. Теперь, когда у них не стало ни одного защитника. Эти мысли заставили меня забыть о своих ранах, придали мне силы. Я стал обдумывать планы бегства, безумные планы, невыполнимые планы бегства и мести. Причем главным была месть. Над головой через определенные интервалы я слышал шаги часовых. Вскоре я уже мог с точностью до секунды предсказать его маршрут. Ему требовалось минут пять, чтобы завершить обход. Я лежал и размышлял. Пока он идет на запад, в течение двух с половиной минут он повернулся ко мне спиной. Я окончательно решил попытаться вырваться отсюда и стал строить планы. Но перебрав несколько, я решил остановиться на самом наглом. Я знал, что шансов у меня ничтожно мало в любом случае, а если я решусь на безумный план, то я по крайней мере быстро узнаю результат: либо я сбегу, либо буду убит. Я подождал, пока в тюрьме установится относительная тишина. Часовой все время ходил по крыше в том же ритме. Я подождал, пока он пройдет мимо, дал ему минуту на то, чтобы удалиться, и полез на крышу. Я думал, что сделаю это тихо, но у часового видимо были уши собаки, так как сразу же раздался сигнал тревоги со стороны часового. И начался кошмар. Часовые бегали, кричали, в казармах загорались огни, тут и там раздавались выстрелы, снизу доносился недовольный ропот пленников. Но мне уже ничего не оставалось, как проводить свой план до конца, каков бы он ни был. Казалось чудом, что ни одна из пуль не попала в меня. Правда, было темно и двигался я быстро. Мне потребовались секунды, чтобы рассказать об этом, но для того, чтобы взметнуться на крышу и спрыгнуть на другую сторону, мне потребовалось всего доли секунды. Я со всех ног бросился на восток, к озеру. Выстрелы прекратились, так как они потеряли меня из виду. Но я слышал шум погони за собой. Тем не менее, план мой блестяще удался и я поздравлял себя с потрясающей удачей, и с тем, что мне удалось совершить невозможное. Вдруг передо мною выросла огромная черная фигура солдата. Он прицелился в меня из винтовки. Не говоря ни слова, он нажал курок. Я услышал щелчок, но выстрела не последовало. Я не знаю, почему винтовка дала осечку, да и времени интересоваться у меня не было, так как я сразу прыгнул на него. Солдат пустил в ход штык. Дурак! Но он же не знал, что перед ним сам Юлиан Девятый! Он попытался ударить меня штыком, но я легко вырвал винтовку из его рук и сразу занес ее над головой. Не колеблясь ни секунды, я с силой опустил приклад на череп солдата. Как оглушенный бык, он упал на колени, а затем вытянулся на земле лицом вниз. Он так и не понял, что умер. Звуки погони приблизились и снова началась стрельба. Видимо, они заметили меня. Я услышал звук конских копыт справа и слева. Они окружали меня с трех сторон, а впереди находилось большое озеро. И вот я уже стою на краю водопада, а позади слышу торжествующие крики преследователей. Они уже поняли, что мне не уйти от них. Им казалось, что все кончилось. Но я не стал дожидаться их. Я прыгнул вниз, в холодные воды озера. Не поднимаясь на поверхность, я поплыл к северу. Я с самого детства проводил в воде большую часть лета и она для меня была родной стихией. Но они не знали этого и решили, что я предпочел покончить с жизнью, чем снова попасть в тюрьму. Именно на это я и рассчитывал. Правда, я знал, что для очистки совести они обыщут оба берега, и поэтому я еще долго плыл, не выходя на берег. Я держался на таком расстоянии, чтобы меня было не разглядеть с берега. Наконец, когда я решил, что опасность миновала, я повернул на запад. Мне повезло. Я попал прямо в устье реки и поплыл по ней. Однако я не рискнул доверить себя земле, пока не проплыл за развалины старого города. Наконец я выбрался на северный берег реки и поспешил вверх по течению в направлении моего дома. Через несколько часов я уже встретился с обеспокоенной, ожидающей меня Хуаной. Она уже знала, что произошло на рынке. К этому времени я уже полностью обдумал все свои действия и сообщил о своих намерениях Хуане и матери. Им ничего не оставалось, как согласиться, ибо остаться здесь значило обречь себя на верную смерть. Я был удивлен, что за ними еще не пришли, но это могло случиться в любую минуту, так что нельзя было терять времени. Быстро собрав все необходимое, я достал из тайника Знамя и спрятал его на себе. Все было готово. Мы пошли в стойло, взяли Красную Молнию, двух кобыл и трех лучших молодых овец. Хуана и мать сели на лошадей. Перед каждой я положил связанную овцу, а третью с собой на Красную Молнию. Жеребец был удивлен таким странным седоком и еще долго удивленно фыркал, кося глазом на меня. Мы разогнали овец, чтобы те затоптали наши следы и поехали в лес, мимо дома Джима и Молли. Однако мы не рискнули заехать и попрощаться с ними. Мне не хотелось накликать на них неприятности. Мать ехала со слезами на глазах. Ведь она прощалась с родным домом, с добрыми соседями, которые были для нее как родственники. Но она была мужественная женщина, как и Хуана. Ни та, ни другая не пытались отговорить меня от безумного бегства. Напротив, они старались подбодрить меня. Хуана положила руку мне на плечо и сказала: - Если бы ты умер, я бы тоже умерла, но не осталась жить в этом мире. - Я не умру, - ответил я, - пока не сделаю то, что мне суждено сделать. А после этого, если я умру, я буду счастлив тем, что оставил землю после себя такой, что на ней смогут жить свободные люди. - Аминь, - прошептала Хуана. Этой ночью я оставил их в развалинах старой церкви, которую сожгли Калькары. Я обнял их - свою мать и свою жену, - и поехал на юго-запад, к угольным шахтам. Насколько я знал, они находились милях в пятидесяти отсюда. Я знал, что должен найти русло старого канала, проехать по нему миль пятнадцать-шестнадцать, затем повернуть на юг, обогнуть озеро и я буду у цели. Я проехал всю ночь. Наступило утро и я укрылся в лесу, чтобы дать отдых себе и лошади. Я не предполагал путешествовать больше недели и думал, что после моего возвращения и нашей победы мы будем жить свободно и счастливо. Мое путешествие оказалось менее богато происшествиями, чем я думал. Я проезжал мимо больших разрушенных городов и селений. Самым древним из них был огромный Джолиет, покинутый жителями пятьдесят лет назад во время эпидемии чумы. Большая часть моего пути пролегала по густому лесу, где иногда встречались большие поляны, которые вряд ли были творениями природы. Изредка мне попадались высокие башни, где прежние жители этой страны запасали корм для скота на зиму. Эти башни были сделаны из бетона и мало пострадали от времени. Но природа уже заявила на них свои права. Башни были обвиты виноградной лозой от основания до верхушки. Проехав Джолиет, я спросил дорогу у людей, работающих на полях. Это были бедные несчастные люди, потомки богатых и мужественных американских фермеров. Утром второго дня я увидел впереди забор, которым были окружены шахты. Даже издалека я понял, что это хлипкое сооружение и только часовые удерживали пленников внутри огороженной территории. Правда, многие умудрялись бежать и тогда за ними охотились, как за зверями. Местные фермеры всегда сообщали о них властям, так как комендант тюрьмы разработал коварный план, по которому за каждого бежавшего заключенного он казнил одного фермера. Я прятался до ночи, а потом приблизился к забору, оставив Красную Молнию в лесу. Добраться сюда было просто, так как все пространство вокруг забора было заполнено густыми кустами. Из своего укрытия я рассмотрел часового - высокого, сильного, но наверняка неуклюжего парня, который прохаживался, опустив голову. Наверняка он наполовину спал. Забор был невысоким. Я слышал голоса заключенных и начал потихоньку посвистывать, чтобы привлечь внимание одного из них. Мне показалось, что прошла целая вечность, пока мне это удалось, но и после этого заключенному понадобилась уйма времени, чтобы понять, откуда доносится звук. В конце концов он подполз к забору и попытался рассмотреть меня в щель. Но было темно и он ничего не смог увидеть. - Ты янки? - спросил я. - Если да, то я твой друг. - Я янки, - ответил тот. - А ты думал, что здесь могут оказаться Калькары? - Ты знаешь заключенного по имени Юлиан Восьмой? Он подумал и сказал: - Мне кажется, я слышал это имя. Что ты хочешь от него? - Поговорить. Я его сын. - Подожди, - прошептал он. - Я попробую найти его. Он где-то поблизости. Мне пришлось дожидаться десять минут, пока я услышал за забором знакомый голос. - Я здесь, отец. - Юлиан, сын мой, - он старался подавить рыдания. - Что ты делаешь здесь? Я быстро рассказал ему свой план. - Здесь есть люди, которые поддержат меня? - Не знаю, - ответил он. Я различил нотку безнадежности в его голосе. - Они хотели бы, но их тела и дух сломлены. Я не знаю, хватит ли у людей мужества. Подожди, я поговорю с некоторыми. Они честные люди, но сильно ослабли от непосильной работы, от голода, от избиений. Я прождал добрую половину часа, пока он вернулся. - Некоторые помогут сразу, другие - в том случае, если попытка увенчается успехом. Ты думаешь, что стоит рискнуть? Ведь если попытка провалится, нас всех убьют! - Но что такое смерть после таких страданий? - Конечно, но даже червь, насаженный на крючок, вертится на нем, сражаясь за свою жизнь. Возвращайся, сын мой. Мы ничего не сможем сделать против них. - Я не уйду, - прошептал я. - Я не уйду. - Я тебе помогу, но не могу сказать ничего о других. Может, они помогут, а может и нет. Мы долго говорили, умолкая, когда часовой приближался к нам. И в моменты тишины я слышал возбужденный шепот заключенных. Видимо, весть обо мне уже пронеслась по всей тюрьме. Может это поднимет их дух, пробудит мужество? Если да, то успех восстания обеспечен. Отец рассказал мне все, что мне нужно было знать - о расположении тюрьмы, казарм солдат, количестве их - всего пятьдесят солдат охраняли пять тысяч человек! До каких глубин унижения опустились мы, американцы! Всего пятьдесят солдат охраняют пять тысяч заключенных! После этого я начал приводить свой план в действие. План безумный, но именно это и сулило успех. Когда часовой приблизился ко мне и повернул обратно, я прыгнул из кустов и схватил его за горло. Схватил теми руками, что свернули шею быку. Борьба была короткой. Он умер и я тихо опустил его. Затем я быстро переоделся в его форму и пошел по его маршруту. Пошел так же, как он, опустив голову. Дойдя до конца, я подождал другого часового, который, дойдя до конца, повернул и я тут же опустил приклад винтовки на его голову. Он умер еще быстрее, чем первый. Я взял его винтовку и амуницию и опустил вниз, в ожидающие руки заключенных. После этого я пошел вдоль забора, убивая часовых одного за другим. Их было пятеро. Так что пять добровольцев-заключенных переоделись в форму солдат и вооружились. Все было сделано тихо и незаметно. Следующим этапом было дежурное помещение. Здесь тоже все было просто. Пятеро спящих солдат умерли, так и не поняв, в чем дело. И мы двинулись к казармам. Наше нападение было внезапным, так что мы не встретили сопротивления. Нас было пять тысяч против сорока солдат. Мы обрушились на них как дикие звери, мы стреляли их, кололи штыками, душили и рвали на куски голыми руками. Все было кончено. Никто не убежал. Теперь все поверили в успех восстания, сердца заключенных наполнились мужеством. Те, кто переоделся в форму Каш Гвард, сбросили ее. Мы не хотели ходить в одежде ненавистных угнетателей. Не теряя времени мы оседлали пятьдесят лошадей и на каждую лошадь село по два вооруженных человека. Сто всадников - и остальные пешком - двинулись на Чикаго. На Чикаго! - таков был наш лозунг. Мы двигались осторожно, хотя мне потребовалось много труда, чтобы утихомирить их, так опьянил их первый успех. Ехали мы медленно, так как я хотел, чтобы к Чикаго подошло как можно больше людей, и мне не хотелось загонять лошадей. Все же они несли непомерный груз. Некоторые отсеивались по пути. Одни от слабости физической, другие от страха. Чем ближе мы подходили к Чикаго, тем больше таяло мужество в людях. Одна мысль о Калькарах и Каш Гвард приводила их в дрожь. Я не знаю, могу ли я осуждать их, ведь когда человека ломали в течение нескольких поколений, только чудо может вернуть ему человеческое достоинство. Когда мы подошли к разрушенной церкви, где я оставил мать и Хуану, со мной было всего две тысячи человек. Остальные разбежались по пути. Отец и я не могли дождаться момента, когда мы увидим своих любимых, и поэтому мы ехали впереди всех. Но вот мы у цели. Перед нами были три мертвых овцы и женщина с ножом в груди - моя мать! Она была еще в сознании и при виде нас глаза ее засветились счастьем. Я смотрел вокруг, боясь увидеть Хуану, и боясь не увидеть ее. Мать едва могла говорить и отец взял ее голову в свои руки, опустившись перед ней на колени. Слабым, прерывающимся голосом она рассказала обо всем, что произошло. Они жили спокойно, пока их не обнаружил большой отряд Каш Гвард во главе с самим Ортисом. Они схватили женщин, но у матери был нож, спрятанный в одежде, и она ударила себя, чтобы избежать той судьбы, что ожидала ее. У Хуаны ножа не было и Ортис увез ее с собой. Я видел, как мать умерла у отца на руках. Я помог отцу похоронить ее и рассказал обо всем подоспевшим людям, чтобы они знали, на что способны эти звери. Но они и так хорошо знали, они сами достаточно страдали. 11. ПАЛАЧ И мы двинулись дальше. Сердца мое и моего отца были наполнены горечью и ненавистью. мы шли к рынку, но по пути зашли в дом Джима. Он пошел с нами. Молли заплакала, когда услышала о том, что произошло с матерью и Хуаной. Но она справилась с собой и благословила нас на битву. Слезы и гордость были в ее глазах. - Пусть Святые помогут вам! Джим попрощался с ней и сказал: - Пусть нож всегда будет при тебе, девочка. Еще раз мы остановились у нашего дома. Там отец выкопал винтовку солдата, которого он убил прошлой зимой, и дал ее Джиму. Мы шли вперед и наши силы таяли. Ужас перед Каш Гвард был слишком силен в людях. Они впитали его с молоком матерей. Я не хочу сказать, что они были трусами, но сейчас они поступали, как трусы. Они настолько привыкли бояться Каш Гвард, что не могли преодолеть свой страх сейчас. Ужас перед Калькарами стал для них столь естественным, как отвращение к змеям или крысам. День был базарным и народ толпился на рынке. Я разделил своих людей на два отряда, по пятьсот человек в каждом, чтобы мы могли окружить рынок. Среди нас почти не было местных, поэтому я приказал не убивать никого из гражданского населения. Вскоре люди на рынке увидели нас и не могли прийти в себя от изумления. Никогда в жизни они не видели простых людей вооруженными, а некоторые из нас даже были на лошадях. Перед домом Гофмейера стояла небольшая кучка солдат. Они увидели наш отряд, тогда как второй отряд приближался с другой стороны. Солдаты вскочили на лошадей и поехали к нам. Я выхватил Знамя и подняв его высоко над головой, погнал вперед Красную Молнию, крича: - Смерть Каш Гвард! Смерть Калькарам! И тут Каш Гвард поняли, что перед ними находится вооруженный отряд и они пожелтели от страха. Они повернули коней, чтобы бежать, но увидели с другой стороны второй отряд. Народ на рынке пришел в себя. Радостное возбуждение охватило людей. Они кричали, смеялись, плакали... - Смерть Каш Гвард! Смерть Калькарам! Знамя! Люди пробивались ко мне, ловили кусочек ткани, прижимали его к губам. Слезы текли по их щекам. - Знамя! Знамя! Знамя наших отцов! И перестрелка не успела кончиться. Один из Каш Гвард проехал ко мне с куском белой ткани в руку. Я сразу узнал его. Это был тот самый юноша, что приезжал к моей матери сообщить о судьбе отца. Тот самый, что выражал недовольство действиями своих начальников. - Не убивай нас, - сказал он. - Мы присоединимся к вам. И многие из Каш Гвард последуют нашему примеру. Так что на рынке к нам присоединилось десять солдат. Из одного дома выбежала женщина, неся голову человека на короткой палке. Она выкрикивала слова ненависти к Калькарам. Это было общее для нас чувство. Ненависть - вот что объединяло нас всех в одно. Когда она подошла ближе, я увидел, что это жена Птава, а на палке она держит голову Птава. Это было начало, маленькая искра, от которой вспыхнул пожар. С криками, хохотом, как безумные, люди бросились к домам Калькаров и началась резня. Радостные крики победителей смешались с визгом их жертв. Наступил праздник мести. Не один раз я слышал имя Сэмюэля Мозеса. Люди мстили за него и за многих друзей и родных. Деннис Корриган, который освободился с каторги, был с нами. Бетти Уорт, его жена, нашла его здесь с руками, красными от крови врагов по самые локти. Она уже не предполагала увидеть его живым когда-нибудь, и сейчас, когда услышала историю его освобождения, она пробилась ко мне и чуть не стянула меня с лошади, желая обнять и расцеловать. Так велика была ее радость. Люди, увидев ее радость и услышав ее крики, тоже окружили меня. Они кричали, обезумев от счастья. Я пытался их успокоить, так как понимал, что это далеко не конец, что главные испытания впереди. В конце концов мне удалось обеспечить относительную тишину. Тогда я сказал им, что пока для радости нет особых причин, что мы выиграли только маленькую битву, и что нам нужно трезво обдумать план наших дальнейших действий, если мы хотим победить. - Помните, - говорил я, - в городе есть еще тысяча вооруженных воинов, которых нам нужно победить. А затем Двадцать Четыре пошлют на нас еще больше. Они не захотят отдавать нам эту территорию, и если мы хотим победить окончательно, нам нужно отобрать всю страну, от океана до Вашингтона. А это потребует не один месяц. И даже не год. Они успокоились, и мы стали готовиться к нападению на казармы. Атака должна быть неожиданной - в этом основа нашего успеха. К этому времени отец нашел Сура и убил его. - Я же предупреждал тебя, - говорил мой отец, всаживая штык в сборщика, - что когда-нибудь я сыграю с тобой шутку. Этот день настал. Затем кто-то приволок спрятавшегося Гофмейера и люди буквально разорвали его на куски. Снова началась кутерьма. Раздались крики: - На казармы! Смерть Каш Гвард! И вся толпа двинулась вперед, к казармам. Наше войско увеличилось по пути, так как к нам выходили из домов женщины и дети. Уже много кольев с головами Калькаров было в руках людей. И во главе этой безумной толпы ехал со Знаменем в руках я. Я пытался навести порядок. Но это было невозможно. Люди обезумели от убийств. Они хохотали, кричали, требовали еще крови. Особенно сходили с ума женщины. Они жаждали убивать. Может быть такова их натура, а может от того, что они больше всех страдали в этом мире: женщинами руководила жена Птава. Я видел женщин, которые одной рукой несли младенца, сосущего грудь, а в другой руке держали отрубленную голову Калькара или шпиона. Я не знаю, можно ли осуждать этих несчастных за такую жестокость. Мы перешли реку по новому мосту и тут из засады на нас напали Каш Гвард. Они были плохими солдатами, но хорошо вооружены. Мы же были плохими солдатами и плохо вооружены. Мы были всего лишь толпой, яростной обезумевшей толпой. Мужчины, женщины, дети падали на землю, обливаясь кровью, многие побежали назад. Но были и те, кто рвался вперед, кто сошелся с Каш Гвард лицом к лицу и вступил в битву. Я был среди них. Прежде всего я сорвал знамя с шеста и спрятал его на себе, а затем ринулся в бой. О, Бог наших отцов! Что это была за битва! Если бы я знал, что погибну в следующую минуту, я не пожалел бы об этом - так была велика моя радость. Я крушил врагов направо и налево, я ломал им кости, разбивал черепа... всех, кого я мог достать своей винтовкой, как дубинкой, погибали. В конце концов моя винтовка превратилась в изогнутую окровавленную металлическую трубу. Так я и горстка людей со мной пробились через ряды Каш Гвард. Мы въехали на груду старых обломков, чтобы взглянуть, что же происходит внизу. Комок подкатил у меня к горлу. Все было кончено. Внизу уже была не битва, а резня. Моя несчастная толпа разбегалась в беспорядке, а солдаты хладнокровно расстреливали бегущих. Двадцать пять всадников окружали меня. Это было все, что осталось от моей армии. По меньшей мере две тысячи солдат отделяли нас от реки, где гибли люди. Даже если мы сможем пробиться обратно им на помощь, мы никого не сможем спасти, но погибнем сами. Мы уже решили погибнуть, но хотели принести Калькарам как можно больше вреда прежде, чем мы отдадим свои жизни. У меня перед глазами стояла жуткая картина: Хуана в руках Ортиса. Я сказал своим товарищам, что поеду в штаб-квартиру Ортиса, чтобы найти свою жену. Они решили поехать со мной, так как это был хороший шанс напасть на штаб-квартиру. Ведь мои солдаты были здесь. Мы потеряли все надежды. Наши мечты растаяли как дым. Каш Гвард не перешли на нашу сторону, как мы надеялись. Может они и перешли если бы у нас были шансы на успех. Но против регулярной хорошо вооруженной армии у толпы никаких шансов не могло быть. Я слишком поздно понял, что мы не сделали все необходимое. Мы позволили кому-то ускользнуть и предупредить войска. Так что в ловушку попали не они, а мы. Наше главное оружие - внезапность, обратилось против нас. Да иначе и не могло быть. Я посмотрел на тех, кто ехал рядом со мной. Джим был здесь. Но отца не было. Видимо он погиб в той битве у моста. Оррин Колб, кузнец и священник, тоже ехал рядом, весь забрызганный кровью, чужой и своей. И Денниса Корриган. Мы въехали прямо во двор штаб-квартиры, так как были уверены, что здесь почти не осталось солдат. Тех, немногих, что были здесь, мы перебили без особого труда. А от одного из солдат, которого я взял в плен, я узнал, где находятся апартаменты Ортиса. После этого я собрал людей и сказал им, что они сделали свое дело, и теперь им нужно скрываться. Однако никто из них не изъявил желания покинуть меня. Тогда я попросил их освободить заключенных, а я пойду делать свое дело один. Я буду искать свою жену Хуану. Апартаменты Ортиса находились на втором этаже восточного крыла здания, так что я без труда нашел их. Подойдя к двери, я услышал сердитый голос Ортиса и топот чьих-то маленьких ног по полу. Я сразу узнал голос Ортиса, а когда вскрикнула женщина, я понял, что это Хуана. Дверь была заперта. Тяжелая, обитая железом дверь, оставшаяся со старых времен. Я сомневался, что мне удастся сломать ее. Я совершенно обезумел от жажды мести. Видимо правда, что сила сумасшедших удваивается. Я вероятно полностью сошел с ума, так как отошел от двери, разбежался и всем телом обрушился на тяжелую дверь. Она затрещала и сорвалась с петель. Передо мною стоял Ортис, сжимая в своих объятиях Хуану. Он уже повалил ее на стол и своими волосатыми руками срывал с нее платье. Подняв голову на шум, он увидел меня, побледнел и выпустил Хуану. Сейчас же в его руке появился пистолет, направленный на меня. Хуана тоже увидела меня и она все поняла и прыгнула на руку с пистолетом. Грянул выстрел и пуля ушла в пол. Прежде чем он успел стряхнуть ее с себя, я уже был рядом и вырвал пистолет из его руки. Я держал его одной рукой, как маленького ребенка. Он был ничто по сравнению со мной. Я спросил Хуану, сделал ли он что-нибудь с нею. - Еще нет, - ответила она. - Он только что пришел, после того, как отослал солдат куда-то. Что-то произошло. Могло произойти сражение и он решил спрятаться здесь, чтобы не подвергать себя опасности. И тут она заметила, что я с головы до ног покрыт кровью. - О, ты принимал участие в сражении! - воскликнула она. Я сказал ей, что расскажу ей обо всем после того, как расправлюсь с Ортисом. Он начал молить о пощаде. Он обещал мне свободу и неприкосновенность, если я оставлю ему жизнь. Он обещал нам помощь и защиту. Он пообещал бы мне солнце и луну и все планеты, если бы он понял, что я хочу иметь их. Но я хотел только одно - и я сказал ему об этом - видеть его мертвым. - Если бы причинил Хуане зло - сказал я ему, - я заставил бы тебя умереть медленной мучительной смертью. Но я пришел вовремя, чтобы спасти тебя от этого. Спасти тебя от страданий. Когда он понял, что ничто его не спасет, колени у него задрожали, он тяжело повалился на пол. Но я поднял его одной рукой, а другой нанес сильнейший удар между глаз. Удар, который проломил ему череп и сломал шею. Затем я бросил его на пол и обнял Хуану. Мы быстро пошли к выходу и я на ходу рассказал ей обо всем, что произошло. Я сказал, что сейчас ей нужно уходить, а я позже найду ее. Мы договорились встретиться на берегу старого канала в одном укромном местечке, которое я обнаружил, направляясь на шахты. Она заплакала, прижалась ко мне, умоляя, чтобы я позволил ей остаться. Но я уже слышал во дворе звуки боя и не мог позволить ей рисковать собой. Это будет великим счастьем, если хоть один из нас останется жив. Наконец она согласилась уйти, взяв с меня обещание немедленно, как только появится возможность, прийти к ней. Это я обещал совершенно спокойно. Конечно, я приду к ней, если только будет возможность, в чем я сомневался. Красная Молния стоял там, где я оставил его. Небольшой отряд Каш Гвард, только что вернувшийся с битвы. Мои люди медленно отступали к зданию. Если я хотел, чтобы Хуана спаслась, времени терять было нельзя. Я посадил ее на жеребца и с трудом оторвал ее руки со своей шеи. - Возвращайся быстрее, - молила она. - Ты мне очень нужен. А скоро ты будешь еще одному живому существу. Я прижал ее к груди. - А если я не приду, - сказал я, - передай моему сыну это. И скажи, чтобы он хранил эту святыню, как хранили ее наши предки. - И я дал ей знамя. Вокруг свистели пули и я выпустил ее, хлопнув Красную Молнию и смотрел, как они пронеслись через двор и исчезли в развалинах старого городка. Затем я ринулся в бой. Из наших осталось всего десять человек. Джим и еще девять других. Мы дрались, как могли, но мы были загнаны в угол. Весь двор уже был полон солдатами. Они обрушились на нас - двадцать человек на каждого, и хотя мы сражались, как львы, они одолели нас. Джим был убит, но меня только оглушил удар по голове. Этой же ночью меня судили и пытали, стараясь вырвать из меня моих сообщников. Все мои друзья были мертвы, но я даже сейчас не хотел выдавать их. Я отказался говорить. С тех пор, как я прощался с Хуаной, я не сказал ни единого слова. Рано утром следующего дня меня повели к палачу. Я хорошо помню свое ощущение, когда нож коснулся моего горла - мне стало чуть-чуть щекотно, а затем... забвение. Когда он кончил рассказ, на улице был день. Ночь пролетела очень быстро. В ярких лучах солнечного света я видел лицо рассказчика, измученное, постаревшее, как будто он сам пережил эту горькую безнадежную жизнь, которую только что рассказал. Я поднялся. - Это все? - спросил я. - Да, - ответил он. - В этом воплощении - все. - Но вы помните и другое? - насторожился я. Он только улыбнулся и закрыл за собой дверь.