пока тонкие исхудалые люди бегали вокруг него и тихо переговаривались друг с другом. Их языка он никогда прежде не слышал. Хорза попробовал пошевелиться, но не смог. Мускулы казались безвольными тряпками. -- Привет, -- прохрипел Хорза и повторил это слово на всех языках, какие знал, но ни один не сработал. Он оглядел лица стоящих вокруг людей. Они были гуманоидами -- но это слово охватывало так много видов по всей Галактике, что постоянно шли дискуссии, что скажет на это Культура. Ведь обычно Культура принимала законы (только сама Культура, конечно, не знала настоящих законов), что значит быть гуманоидом или насколько разумен тот или иной вид (одновременно разъясняя, что сам по себе разум мало что значит), или как долго должны жить люди (хотя бы в качестве примерного отправного пункта), и люди без всякой критики принимали эти законы, так как каждый верил тому, что Культура в своей пропаганде говорила сама о себе, что именно она вправе судить непредвзято и без собственной заинтересованности, что ею движет только стремление к абсолютной истине... и так далее. Но были ли эти люди вокруг него действительно гуманоидами? Они были примерно одного с Хорзой роста, с симметричными телами, имели в общем и целом такую же структуру суставов и такую же дыхательную систему, а на их лицах -- хотя каждое выглядело как-то иначе -- присутствовали глаза, рот, нос и уши. Но они были тоньше, чем должны были быть, и цвет или оттенок их кожи казался каким-то нездоровым. Хорза лежал тихо. Он снова чувствовал себя очень тяжелым, но зато на твердой земле. Хотя, с другой стороны, если судить по физическому состоянию этих людей, похоже, что на острове вовсе нет изобилия пищи. Во всяком случае, ему показалось, что причина их худобы именно в этом. Он с трудом поднял голову и сквозь тонконогий лес попытался отыскать космический паром, который видел сверху. Ему удалось разглядеть крышу машины, выглядывавшую из-за большого каноэ на берегу. Дверь в корме была открыта. До носа Хорзы донесся запах, от которого стало дурно. Он обессиленно опустил голову на песок. Люди замолчали и повернули свои тонкие загорелые или просто темные тела в сторону берега. В их рядах прямо над головой Хорзы образовался просвет. Но как он ни старался, ему не удалось приподняться на локтях или повернуть голову, чтобы посмотреть, кто или что там приближалось. И он просто лежал и ждал. Потом люди справа от него подались назад. За ними показался ряд из восьми мужчин. Левыми руками они держали длинный шест, вытянув правые в сторону для равновесия. Это были те самые носилки, которые уносили в джунгли, когда паром пролетал над островом. Что это значило? Два ряда мужчин повернули носилки так, что они оказались прямо напротив Хорзы, и поставили их. Потом все шестнадцать сели. Они казались совершенно обессиленными. У Хорзы глаза полезли из орбит. На носилках сидел такой безобразно жирный человек, какого Хорзе не доводилось видеть никогда. Днем раньше, с парома "ВЧВ", он принял этого гиганта за пирамиду из золотого песка. Сейчас он видел, что первое впечатление было верным -- если не в отношении содержания, то, во всяком случае, в отношении формы. Хорза не мог сказать, кому принадлежит этот большой конус человеческой плоти -- мужчине или женщине; по всей верхней половине его тела свисали большие, похожие на груди, складки обнаженной плоти, и они лежали поверх еще более громадных волн голого безволосого жира, в свою очередь, лежавших частично на складках плоти согнутых ног, а частично переливавшихся на брезент носилок. Хорза не заметил ни клочка одежды на этом монстре и ни следа гениталий. Как бы они ни выглядели, их полностью скрывали наплывы золотисто-коричневой плоти. Взгляд Хорзы переместился вверх, к голове. Голый купол распухшей плоти возвышался на толстом конусе шеи, выглядывая из-за концентрических волн подбородка. Он имел две толстые вялые губы, маленький нос-кнопку и щели на месте глаз. Голова сидела на жировых складках шеи, плеч и груди подобно большому золотому колоколу на пагоде с множеством крыш. Вдруг блестящий от пота гигант задвигал ладонями, вращая ими на раздутых баллонах рук; круглые пальцы встретились и переплелись друг с другом так тесно, как только позволял их обхват. Его рот раскрылся, и тут наискосок из-за гиганта в поле зрения Хорзы вышел мужчина в менее рваной, чем у остальных, одежде. Голова-колокол сдвинулась на несколько сантиметров в сторону и что-то сказала мужчине, но Хорза не понял слов. Потом гигант с очевидным напряжением поднял (или подняла) руку и оглядел по очереди тощих людей вокруг Хорзы. Звук голоса был похож на звук льющегося в кувшин густого жира; голос утопленника, подумал Хорза, как из кошмара. Он вслушивался, но языка не понимал, хотя мог видеть, какое действие возымели слова гиганта на изголодавшуюся, судя по виду, толпу. Мысли Хорзы на мгновение спутались, будто его мозг куда-то переместил себя, а голова оставалась на месте. Он вдруг снова оказался в ангаре "Вихря чистого воздуха", в тот самый момент, когда его разглядывал отряд; он чувствовал себя сейчас таким же голым и беззащитным, как тогда. -- О, только не это! -- простонал он на марайне. -- Ох-хо-о! -- сказали складки золотистой плоти. Голос вышел из складок жира прерывистым рядом шипящих звуков. -- Мой хороший! Дар моря говорить! -- Безволосый купол головы еще немного повернулся к человеку, стоявшему наискосок позади носилок. -- Мистер Один, разве это не быть чудесно? -- пробулькал гигант. -- Фатум добр к нам, пророк, -- отрывисто ответил мужчина. -- Фатум благоволить возлюбленным, да, мистер Один. Он изгонять наши враги и преподносить нам дар -- дар моря! Хвала фатуму! -- Большая пирамида плоти заколыхалась, когда руки поднялись и потянули за собой складки более светлой плоти. Башнеподобная голова откинулась назад, рот открылся, обнажив в большом темном пространстве блеснувшие сталью клыки. Опять раздался булькающий голос, на этот раз он заговорил на незнакомом Хорзе языке, но это была одна и та же повторяющаяся фраза. Толпа послушно начала вторить. Люди затрясли в воздухе ладонями и торопливо запели. Хорза закрыл глаза в надежде проснуться, хотя знал, что это вовсе не сон. Когда он открыл глаза, худые люди все еще пели, сгрудившись вокруг него и загородив телами золотисто-коричневого монстра. С фанатичными лицами, оскаленными зубами, с растопыренными, как когти, пальцами толпа полуголодных поющих людей навалилась на него. С него сорвали штаны. Хорза пытался сопротивляться, но его крепко прижали к земле. От усталости он, вероятно, был не сильнее любого из них, и его без труда скрутили, перевернули, заломили руки за спину и связали. Потом опутали ноги, загнули их назад, пока ступни едва не достали до ладоней, и коротким ремнем привязали их к запястьям. Голого и спутанного, как животное, которое собирались забить, Хорзу проволокли по горячему песку мимо едва горевшего костра, потом подняли и надели на торчащий в песке короткий кол, пропустив его между спиной и связанными руками и ногами. Колени, на которых покоилась большая часть его веса, вдавились в песок. Перед ним горел костер, и едкий дым слепил глаза. Опять вернулся ужасный запах; по-видимому, он поднимался из стоявших вокруг костра горшков и котлов. На берегу тут и там виднелись другие костры и сосуды. Громадную гору плоти, которую мужчина -- мистер Один -- назвал "пророком", опустили у костра. Мистер Один встал сбоку от толстяка, повернув к Хорзе грязное лицо с глубоко посаженными глазами. Золотой гигант на носилках хлопнул круглыми ладонями и сказал: -- Добро пожаловать, чужак, дар моря. Я... есть большой пророк Фви-Зонг. Необъятное создание говорило на самой примитивной форме марайна. Хорза открыл было рот, чтобы назвать свое имя, но Фви-Зонг продолжал: -- Ты есть посланный во время наши испытания на приливе пустота кусок человеческий мясо, выплюнутый из отвратительный помои плод, лакомство для дележка в честь наша победа над ядовитый извержения неверия! Ты быть знак фатум, который мы сказать наше спасибо! -- Громадные руки Фви-Зонга поднялись, и на плечах по обеим сторонам башнеподобной головы заколыхались складки жира; они едва не закрывали уши. Фви-Зонг что-то пропел на незнакомом языке, и толпа несколько раз повторила фразу. Отягощенные жиром руки снова опустились. -- Ты быть соль земли, дар моря. -- Густой, как сироп, голос снова заговорил на марайне. -- Ты быть знак, благословение фатума. Ты быть один, кого должно быть много, один-единственный, кто должен стать разделенный. Твой станет быть тот полученный дар, благословенный красота причастия! Не в силах вымолвить ни слова, Хорза растерянно уставился на гиганта. Что следует отвечать таким людям? Хорза откашлялся, все еще надеясь, что что-нибудь придет в голову, но Фви-Зонг опять не дал ему заговорить. -- Слушай же, дар моря, что мы быть пожиратели, пожиратели пепел, пожиратели грязь, пожиратели песок и деревья, и трава, простейшие, самые возлюбленные, самые истинные. Мы стараться готовить себя к наш день испытаний, и сейчас этот день есть прекрасно близко! -- Голос золотисто-коричневогв пророка стал пронзительным. Он развел руки, и складки жира снова заколыхались. -- Так гляди на нас, которые ждать время восхождения с эта мертвая равнина, с пустые животы и внутренности, с голодные души! Мягкие ладони Фви-Зонга шлепнули друг о друга. Пальцы переплелись, как большие раскормленные черви. -- Если мне будет позволено... -- прохрипел Хорза, но гигант снова заговорил, обращаясь к грязной толпе, и его голос забулькал над золотым песком, кострами и мрачными, исхудавшими людьми. Взгляд Хорзы побрел над широким берегом к такому далекому космическому парому с открытыми дверьми. И чем дольше он глядел на паром, тем тверже в нем была уверенность, что это машина Культуры. Никаких определенных признаков не было, но его уверенность с каждым мгновением крепла. Вероятно, он был сорока или пятидесятиместным -- как раз достаточно, чтобы забрать всех виденных им на острове людей. Он не казался особенно новым и скоростным и, по-видимому, был совсем невооружен, но что-то в этой простой и функциональной конструкции выдавало Культуру. И телега, которую тащат животные, и автомобиль, спроектированные Культурой, несмотря на бездну времени между эпохами, которые они представляли, все равно имели бы что-то общее. Хорзе бы помогло, если бы Культура нанесла какую-нибудь эмблему или надпись, но она, бессмысленно избегая всякой помощи и нереалистичная до крайности, отказывалась доверять символам. Она стояла на том, что она такая, какая есть, и не нуждается ни в каких внешних признаках. Культура была каждым отдельным принадлежащим ей человеческим или машинным существом, но вовсе не их единством. Сама ее суть не позволяла ей связать себя оковами каких-либо законов, обнищать деньгами или пойти за вождями в безумие, и точно так же она была неспособна неверно представить себя с помощью каких-либо символов. И все же, несмотря на это, Культура имела группу символов, которыми очень гордилась, и Хорза не сомневался, что машина перед его глазами, если она действительно была машиной Культуры, должна иметь на корпусе, внутри или еще где-то хоть несколько надписей на марайне. Была ли она как-то связана с этой массой плоти, все еще что-то говорившей исхудавшим людям вокруг костра? Вряд ли. Слишком примитивным был марайн Фви-Зонга. Хорза и сам не владел в совершенстве этим языком, но знал его вполне достаточно, чтобы понимать, с каким трудом пользовался им Фви-Зонг. Кроме того, не в обычаях Культуры одаривать своими машинами религиозных безумцев. Может, паром здесь для того, чтобы эвакуировать этих людей? Доставить их в безопасное место, когда высокотехнологичное дерьмо Культуры ударит по Вавач-орбитали, этому вращающемуся вентилятору? Чувствуя, как испаряется последнее мужество, Хорза сказал себе, что скорее всего так и есть. Значит, уйти нет никакой возможности. Или эти сумасшедшие принесут его в жертву, или паром Культуры доставит его в плен. Он уговаривал себя не думать о худшем. В конце концов, сейчас он выглядел Крайклином, и весьма маловероятно, что электронные мозги Культуры смогут правильно восстановить все связи между ним, "ВЧВ" и Крайклином. Даже Культура не всемогуща. Но... вероятно, они знали, что он был на "Руке Бога 137", вероятно, знали, что он ушел от них, вероятно, знали, что "ВЧВ" тогда был в том секторе космоса. (Он вызвал в памяти статистические данные, которые Ксоралундра с упреком приводил капитану "Руки". Да, конечно, контактный корабль выиграл бой... Ему вспомнились плохо функционирующие двигатели-деформаторы "ВЧВ". Они должны были производить такой килевой след, который любой хоть немного уважающий себя контактный корабль Культуры мог заметить с расстояния сотен светолет...) Проклятие, эти мозги вполне могут быть способны на такое. Возможно, они проверяют каждого, кого вывозят с Вавача. Они могут установить это за считанные секунды с помощью одной-единственной клетки тела, одной чешуйки кожи, единственного волоска. Насколько известно, у них уже есть пробы его тела. Микроскопический летательный аппарат, посланный вон с того шаттла, мог собрать крошечные кусочки его тканей... Хорза повесил голову. Мышцы затылка заболели в сговоре со всем остальным разбитым, измученным, смертельно уставшим телом. Хватит!-- приказал он себе. Хватит изображать неудачника! Ты слишком себя жалеешь. Выкручивайся! Ведь при тебе все еще твои зубы и ногти... и мозг. Дождись подходящего мгновения и... -- Потому что смотрите, -- продолжал Фви-Зонг, -- безбожники, всеми ненавидимые, презираемые презренными, атеисты, преданные анафеме, послать нам этот инструмент пустоты, вакуума... -- При этих словах Хорза поднял голову и увидел, что Фви-Зонг показывал на паром. -- Но мы есть непоколебимы в наша вера! Мы противостоять соблазны пустоты меж звезд, где жить безбожники, преданные анафеме вакуумом! Мы остаться часть того, что есть часть нас самих! Мы никогда не вступить в союз с великий кощунство, который есть материальность. Мы стоять, как скалы и деревья -- крепко укоренившись, прочно, железно, несгибаемо! -- Фви-Зонг снова раскинул руки, голос его гремел. Мужчина с резким голосом и грязной светлой кожей что-то прорычал сидящим, и они зарычали в ответ. Пророк улыбнулся Хорзе через костер. Скривившийся в улыбке рот Фви-Зонга образовал темную дыру, из которой выпирали четыре маленьких клыка. Они блеснули в солнечном свете. -- Вы со всеми гостями так обращаетесь? -- Хорза очень крепился, пока не закончил фразу, и только потом закашлялся. Улыбка Фви-Зонга исчезла. -- Ты не есть гость, дар моря. Ты выигрыш, который мы получить и который я пользоваться. Добыча из моря и солнца, и ветра, который послать нам фатум. Хи-и-хи-и. -- Улыбка Фви-Зонга вернулась вместе с каким-то девичьим хихиканьем, и большая ладонь приподнялась, чтобы прикрыть пухлые губы. -- Фатум признать свой пророк, посылать ему лакомство! И это тогда, когда некоторый в мой стадо иметь задний мысли! Эй, мистер Один? Голова-башня повернулась к тонкой фигуре бледного мужчины, стоявшего рядом с гигантом. Мистер Один кивнул. -- Фатум наш садовник и наш волк. Он уничтожает слабых в честь сильных. Так говорил пророк. -- А слово, что умирать во рту, жить в ушах. -- Фви-Зонг снова повернул голову к Хорзе. Наконец-то, подумал Хорза, я знаю, что он мужчина. Что бы для меня это ни значило. -- Могущественный пророк, -- сказал мистер Один. Фви-Зонг улыбнулся шире, но продолжал смотреть на Хорзу. -- Дар моря должен увидеть судьбу, которая его ожидает, -- продолжал мистер Один. -- Может быть, этот предатель и трус Двадцать Семь... -- О да! -- Фви-Зонг хлопнул в ладоши, и лицо его просветлело. Секунду Хорза думал, что видит маленькие белые глаза, направленные на него из маленьких щелочек. -- О да, доставить сюда этот трус! Позволить нам сделать то, что должно сделать. Мистер Один что-то сказал громким голосом истощенным людям вокруг костра. Несколько человек встали и отправились за спиной Хорзы в направлении леса. Остальные запели что-то похожее на псалом. Через несколько минут Хорза услышал крик, а потом целую серию приближающихся воплей и криков. Наконец люди вернулись. Они несли толстый короткий шест, подобный тому, к которому был привязан Хорза. На шесте висел молодой мужчина, что-то орущий на незнакомом языке и вырывающийся изо всех сил. С его лица на песок падали капли пота и слюны. Шест был заострен на одном конце, и это острие загнали в песок за костром напротив Хорзы, так что молодой человек мог видеть Оборотня. -- Это мой выпивка из моря, -- сказал Фви-Зонг Хорзе и показал на молодого человека. Тот дрожал и стонал, глаза его вращались в глазницах, а с губ капала слюна. -- Это быть мой невоспитанный малыш, который после свой возрождение носить имя Двадцать Семь. Он быть один из наших уважаемых и любимых сыновей, один из наших помазанных, один из наших солакомств, один из наших братский вкусовой почки на большой язык жизни. -- Голос Фви-Зонга рассыпался смехом, как будто он вдруг осознал абсурдность роли, которую играл и не устоял перед искушением переиграть. -- Это щепка от наше дерево, это песчинка из наш берег, этот заблудший осмелиться подбежать к семь раз проклятый инструмент вакуума. Он пренебречь даром бремени, который мы его чествовали; он принять решение покинуть нас и побежать по песку, когда вчера чужой враг пролетать над нами. Он не верить в наша спасительная милость, он повернуться к инструмент тьмы и пустоты, к все проглатывающая тень бездушных и проклятых. -- Фви-Зонг разглядывал мужчину, все еще трясшегося на шесте по ту сторону костра. Лицо пророка приняло выражение строгого упрека. -- Фатум сделать, чтобы предатель, который убегать от нас и угрожать жизнь свой пророк, быть пойман -- чтобы он понять, какой печальный ошибка он сделать, и искупить свой ужасный преступление. -- Руки Фви-Зонга упали вниз, и он покачал большой головой. Мистер Один что-то крикнул людям вокруг костра. Они посмотрели на мужчину, названного Двадцать Семь, и затянули псалом. Опять вернулся знакомый ужасный запах, свербя в носу и заставляя глаза слезиться. Пока люди пели, мистер Один и две молодые девушки вырыли из песка небольшие мешки. Из них они достали узкие матерчатые ленты, которые обмотали вокруг себя. Пока мистер Один одевался, Хорза заметил большой пулевой пистолет в кобуре, укрепленной на веревке под грязной курткой. Вероятно, это было то самое оружие, из которого стреляли вчера по парому, когда они с Миппом пролетали над островом. Молодой человек открыл глаза, увидел обвитых лентами и закричал. -- Слушайте, как побитый душа кричать об урок, как она молить об дар раскаяний, об утешение освежающий страданий. Фви-Зонг с улыбкой посмотрел на Оборотня. -- Наш дитя Двадцать Семь знать, что его ждать, и пока его тело, который уже показать себя такой слабый, разрушаться от буря, душа его кричать: "Да! Да! Могучий пророк! Поддержать меня! Сделать меня часть себя! Дать мне твой сила! Идти ко мне!" Разве это не есть сладкий и восторженный звук? Хорза посмотрел пророку в глаза и промолчал. Молодой человек продолжал кричать, пытаясь оторваться от шеста. Мистер Один встал перед ним на колени, опустил голову и что-то забормотал. Обе одетые в плотную материю женщины наполнили блюда из котлов и кувшинов разогретой и испускавшей пар жидкостью. Запах выворачивал Хорзе желудок. Фви-Зонг переключился на другой язык и обратился к обеим женщинам. Они посмотрели на Хорзу, потом подошли к нему со своими блюдами и поднесли их к его носу. Хорза отвернул голову, скривившись от отвращения. Содержимое блюд походило на рыбьи потроха в соусе из экскрементов. Женщины с ужасным варевом удалились; но вонь еще долго стояла в носу Хорзы. Он старался дышать ртом. Рот молодого человека разжали деревянными клиньями, и его сдавленные крики стали еще пронзительнее. Мистер Один крепко держал его, а женщины черпали ложками жидкость из блюд и вливали в рот. Молодой человек пускал слюни и стонал, давился и пытался выплюнуть. Потом его вырвало. -- Позволь мне показать мой оружие, мой благословение, -- сказал Фви-Зонг Хорзе и пошарил позади своего необъятного тела. Его рука вернулась с большим узлом тряпья, которое он размотал. Появились, сверкая на солнце, какие-то металлические устройства, похожие на маленькие капканы. Фви-Зонг приложил палец к зубам, разглядывая коллекцию, а потом выбрал один из маленьких аппаратов. Он вставил его в рот и прижал к клыкам, которые Хорза уже видел. -- Што ты шкажать на это? -- с широкой ухмылкой обратился к Оборотню пророк. Во рту его блестели искусственные зубы, ряд острых пилообразных острий. -- Или на это? -- Фви-Зонг заменил их другими челюстями, усеянными крошечными, как иглы, клыками, потом третьими, с косыми зубами, похожими на зазубренные жала, потом еще одними, в которых были проделаны дырки. -- Как? -- Он вставил в рот последние челюсти и повернулся к мистеру Один. -- Што ты думать, миштер Один? Вот эти? Или... -- Фви-Зонг вынул зубы с дырками и вставил другие, с длинными лопатообразными лезвиями. -- Эти? Я думать, они прекрашный. Мы натшинать вот эти. Мы накажать этот невошпитанный малыш. Голос Двадцать Семь стал хриплым. Четверо мужчин встали на колени, подняли его ногу вверх и крепко зажали. Носилки с Фви-Зонгом поставили перед молодым человеком. Гигант обнажил зубы-клинки, наклонился и быстрым движением откусил палец на ноге Двадцать Семь. Хорза отвернулся. В следующие полчаса неторопливого пожирания громадный пророк обгрызал тело Двадцать Семь, атакуя выступающие части и немногие еще оставшиеся отложения жира разными зубами. При каждом укусе молодой человек пронзительно вскрикивал. Хорза смотрел и ничего не видел. Иногда он пытался привести себя в такое душевное состояние, которое сделало бы его способным выработать месть против этого странного искажения человеческой сущности, но потом он только желал, чтобы эта история поскорее закончилась. Пальцы на руках своего экс-малыша Фви-Зонг оставил напоследок; для них он вставил челюсти с дырявыми зубами, похожие на щипцы. -- Хотеть пить, -- сказал он и вытер гигантской рукой испачканное кровью лицо. Двадцать Семь, искалеченный, стонущий, истекающий кровью и в полуобморочном состоянии был обмотан тряпкой и уложен на песок лицом вверх. Ему вбили деревянные клинья в уже беспалые ладони и большим камнем раздробили ноги. Несмотря на кляп, он снова испустил слабый крик, когда увидел, что к нему подносят пророка Фви-Зонга. Носилки были поставлены на жалобно стонущую фигуру. Фви-Зонг повозился с веревками на боку носилок, под его громадным телом открылся клапан и упал на лицо спутанного, окровавленного человека под ним на песке. Пророк подал знак, и его опустили на мужчину, заглушив его стоны. Пророк улыбнулся. Экономными движениями он поерзал, усаживаясь поудобнее, как птица в гнезде на яйцах, и его жирное тело полностью закрыло человеческую фигуру. Он что-то вполголоса напевал. Изголодавшаяся толпа смотрела, очень медленно и тихо пела, покачиваясь из стороны в сторону. Фви-Зонг начал легко покачиваться взад и вперед, сначала совсем медленно, потом все быстрее и быстрее. На золотистом куполе лица появились капли пота. Он тяжело задышал и подал знак толпе. Обе закутанные женщины подошли и слизали струйки крови, красным молоком бегущие изо рта пророка по складкам его подбородка и широкой груди. Фви-Зонг запыхтел, немного осел вниз, на мгновение застыл, а потом неожиданно быстрым и порывистым движением могучих рук ударил обеих женщин по голове. Женщины убежали и исчезли в толпе. Мистер Один громко запел, а все остальные подхватили. В конце концов Фви-Зонг отдал короткий приказ. Носильщики подняли его массивную тушу и открыли раздавленное тело Двадцать Семь, стоны которого смолкли навсегда. Они подняли труп, отрубили голову, удалили черепную крышку и начали пожирать мозг, и только тут Хорзу вырвало. -- И вот теперь мы стать один из другие, -- торжественно объявил Фви-Зонг пустому черепу молодого человека и бросил его через плечо в огонь. Тело унесли к морю и выбросили. -- Только эта церемония и любовь фатум отличать нас от животные, о знак милости фатума, -- оглушительно сказал Фви-Зонг Хорзе, пока прислуживающие женщины обтирали и умащали его жирное тело. Привязанный к торчавшему в земле колу, чувствуя отвратительный привкус во рту, Хорза осторожно вдохнул и выдохнул, не сделав попытки ответить. Тело Двадцать Семь медленно уносило в море. Фви-Зонга обтерли. Худые люди безразлично сидели или суетились вокруг ужасно воняющей жидкости в бурлящих котлах. Мистер Один и обе его помощницы сняли ритуальные одеяния, что оставило мистера Один в грязной, но целой куртке, а женщин в лохмотьях. Фви-Зонг приказал поставить носилки на песок перед Хорзой. -- Глядеть, подарок волн, плод волнующийся океан, мои люди готовиться нарушать свой пост. Пророк помахал трясущейся от жира рукой, чтобы показать на людей, занятых кострами и котлами. Воздух наполнил запах протухшей пищи. -- Они есть, что оставлять другие, что другие никогда не дотронуться, потому что они хотеть быть ближе к ткань фатум. Они съедать кора деревьев и трава земли, и мох с камни; они съедать песок и листья, и корни, и земля; они съедать раковины и внутренности морские звери, и отбросы земля и океан; они съедать продукты свой тело и делить продукты мой. Я быть источник. Я быть колодец, вкус на их язык. Ты пузырь пена на океан жизни, ты есть знамение. Плод моря, рядом с мгновение твой уничтожения тебе стать ясно, что ты быть все, что ты когда-то съесть, а пища быть только не переваренный экскременты. Это я уже видеть; это ты еще увидеть. Одна из служанок вернулась от моря с вымытыми зубами Фви-Зонга. Он взял их и сунул куда-то назад, в лохмотья. -- Все погибнуть с нами, все найти смерть, уничтожение. Но мы одни будем восстать из уничтожение и вступить в блеск наш высший совершенство. Пророк улыбнулся Хорзе; тем временем вокруг него -- на песок уже упали длинные послеполуденные тени -- худые, болезненные люди усаживались за свою зловонную трапезу. Хорза смотрел, как они пытались есть. Некоторым под пришпориванием мистера Один это удавалось, но большинство не могли удержать в себе ничего. Они задерживали дыхание и делали глоток жидкости, но почти всякий раз то, что они только что втолкнули в себя, извергалось назад. Фви-Зонг печально наблюдал за ними и качал головой. -- Ты видеть, даже самый близкий мой дети еще не быть готовы. Мы должен молиться и молить, чтобы они стать готовы, когда прийти время, которое наступить через малые дни. Мы надеяться, что неспособность их тело ощутить симпатия к все вещи не позволить им показаться извращенцы в глаза и во рту наш бог. Ты, жирный ублюдок. Если хочешь знать, ты в пределах моей досягаемости. Я могу со своего места ослепить тебя, могу плюнуть в твои маленькие глазки и, может быть... Но, может быть, и нет, подумал Хорза. Глаза этого гиганта были так глубоко скрыты в распухшей коже лба и щек, что ядовитая слюна, которой Хорза мог бы плюнуть в золотого монстра, может и не попасть на слизистую оболочку. Но мысль эта была единственным утешением в данной ситуации. Он в состоянии плюнуть в пророка, вот и все. Возможно, возникнет ситуация, в которой это даст результат, но делать это сейчас было бы глупо. Слепой и взбешенный пророк может быть еще опаснее, чем зрячий и хихикающий, решил Хорза. Фви-Зонг продолжал говорить, обращаясь к Хорзе, ни разу не задав вопроса, ни разу не сделав паузы и все чаще повторяясь. Он рассказывал ему о своем прозрении и о своей прошлой жизни сначала в качестве циркового урода, потом дворцового талисмана у какого-то негуманоидного сатрапа на мегакорабле. Там и состоялось его прозрение. Он уговорил нескольких смельчаков подождать всеобщего конца на одном из островов. Остальная молодежь пришла, когда Культура оповестила о судьбе Вавач-орбитали. Хорза слушал вполуха. Он пытался придумать путь к бегству. Мысли его бешено неслись. -- ...Мы ждать конец всего, ждать последний день. Мы готовиться к наш последний завершение, когда смешаться плоды земля и море, и смерти с наши хрупкие тела из плоть и кровь, и кости. Ты быть наш знак, наш аперитив, наш обоняние. Ты быть должен чувствовать себя очень важный. -- Могущественный пророк, -- сказал Хорза, тяжело сглотнув и сделав все возможное, чтобы заставить свой голос звучать спокойно. Фви-Зонг перестал говорить и нахмурился. Хорза продолжал: -- Я на самом деле ваше знамение. Я приношу вам себя самого, я малыш с последним номером. Я пришел освободить вас от машины из вакуума. -- Хорза оглянулся на шаттл Культуры, стоявший позади него на берегу с открытыми дверьми в корме. -- Я знаю, как может быть удален этот источник искушения. Дай мне показать свое усердие этой маленькой службой твоей великой и величественной персоне. Тогда ты узнаешь, что я твой последний и самый верный слуга, слуга с последним номером, который пришел перед уничтожением, чтобы... чтобы закалить твоих последователей перед лицом приближающегося испытания и устранить искушение проклятых. Я смешался со звездами и воздухом, и океаном, и несу тебе это послание, это спасение. -- Тут Хорза сделал паузу. Горло и губы его пересохли, глаза слезились от острого зловония пищи пожирателей, которое доносил легкий бриз. Фви-Зонг сидел совсем тихо на своих носилках, повернув к Хорзе узкие щелки глаз и морщинистый грушевидный лоб. -- Мистер Один! -- Фви-Зонг повернулся к светлокожему мужчине в куртке, массировавшему живот одному из пожирателей. Несчастный парень лежал, постанывая, на земле. Мистер Один выпрямился и подошел. Гигантский пророк указал подбородком на Хорзу и что-то сказал. Мистер Один слегка поклонился, зашел за спину Хорзе и, скрывшись из поля зрения Оборотня, что-то вытащил из-под куртки. Сердце Хорзы заколотилось. Что сказал пророк? Что собрался делать мистер Один? Над головой Хорзы показались что-то сжимавшие руки. Оборотень закрыл глаза. Поверх его рта туго завязали тряпку. Она воняла тем же отвратительным варевом. Потом его голову подтянули к колу и сильно прижали. Хорза уставился на Фви-Зонга, который заговорил снова: -- Так. Как я только что хотеть сказать... Хорза не слушал. Примитивная вера этого жирного человека немногим отличалась от миллионов других. Только степень варварства делала ее необычной в эти якобы цивилизованные времена. Возможно, это было еще одно из побочных проявлений войны; тогда в этом виновата Культура. Фви-Зонг говорил, но никакого смысла слушать его не было. В мыслях Хорзы пронеслось, что Культура в основном сочувствовала личностям, верящим во всемогущего Бога. Но на суть их веры она обращала внимания не больше, чем на бред сумасшедшего, который утверждает, что является царем Вселенной. И хотя природа веры не считалась полностью несущественной -- во взаимосвязи с окружением и воспитанием из нее делались выводы, что же не так с этими существами, -- точка зрения ее не принималась всерьез. Что-то подобное к Фви-Зонгу ощущал и Хорза. Он должен обращаться с ним, как с безумным, это было очевидно. И тот факт, что его безумие рядилось в одежды религии, ничего не значил. Несомненно, Культура была бы другого мнения и стала бы утверждать, будто есть много общего между безумием и верой, но чего еще можно ожидать от Культуры? Идиране лучше знали это, и хотя Хорза соглашался далеко не со всем, что представляли идиране, он с уважением относился к их религии. Весь их образ жизни, почти каждая их мысль была освещаема, руководима и управляема их единственной религией/философией, верой в порядок, в предопределенность места в жизни и в своего рода святой разум. Они верили в порядок, так как видели слишком много его противоположности, хотя бы даже в своей собственной планетарной истории необычайно ожесточенного соревнования на Идире и потом -- когда они наконец вступили в сообщество местного звездного скопления -- вокруг себя, между собой и среди других видов. Им приходилось страдать из-за нехватки порядка; они миллионами умирали в глупых, вызванных простой жадностью войнах, в которые часто бывали втянуты не по собственной вине. Они верили в предопределенность места. Определенные индивидуумы всегда принадлежали определенному месту -- высокогорья, плодородные области, острова в умеренной зоне, -- не важно, родились они там или нет. То же самое относилось и к племенам, кланам и расам (и даже видам; большинство древних святых текстов были достаточно многозначными и неопределенными, чтобы можно было связывать их с открытием, что идиране не одиноки во Вселенной. Тексты, утверждавшие иное, немедленно уничтожались, а их авторы сначала ритуально предавались анафеме, а потом основательно забывались). В мирской форме веру можно было определить как убеждение в том, что для всего есть место и все должно быть на своем месте. Если когда-нибудь все окажется на своем месте, Бог будет доволен такой Вселенной, и вечный мир и вечная радость изгонят современный хаос. Идиране видели себя руководителями этого большого процесса наведения порядка. Они были избранниками. Сначала им был дан мир и покой, чтобы им стало понятно, чего хочет Бог, а потом силы беспорядка, которые, как они постепенно поняли, им нужно было победить, заставили их действовать. Бог замыслил с ними нечто Великое. Они должны были найти собственное место, хотя бы в своей родной Галактике, а возможно, и выйти за ее пределы. Более зрелые виды должны сами позаботиться о собственном спасении, установить свои собственные правила и найти свой собственный мир с Богом. (Это был знак Его великодушия, Он доволен их достижениями, даже если они отрицали Его.) Но другие -- толпящиеся вокруг, хаотичные, воюющие друг с другом народы, -- они нуждались в руководстве. Пришло время отложить в сторону игрушки эгоистических стремлений. И чтобы идиране поняли это, было знамение. В них и в том мире, который был божественной частью их наследства, волшебной формулой внутри их генетического кода, всплыло новое послание: Растите! Ведите себя порядочно! Готовьтесь! Хорза не больше Бальведы верил в религию идиран, и он действительно видел в их продуманных-перепродуманных и слишком уж плановых идеалах тот самый сорт ограничивающих жизнь сил, который так отпугивал его в изначально добром моральном облике Культуры. Но идиране полагались сами на себя, а не на машины, и потому они по-прежнему оставались частью жизни. В этом и была для Хорзы решающая разница. Хорза был убежден, что идиране никогда не стали бы подчинять себе все менее развитые цивилизации в Галактике. Судный День, о котором они мечтали, никогда не придет. Но абсолютная уверенность в этом окончательном поражении сделала идиран обычными существами, частью всеобщей жизни Галактики. Они стали просто еще одним видом, который растет, распространяется, а потом, выйдя в фазу плато, которой достигали в конце концов все несамоубийственные виды, успокоится. Десятки тысяч лет идиране были, конечно, цивилизацией среди многих таких же и вели свою собственную жизнь. Короткая эра покорении стала потом источником высокоценимых воспоминаний, но еще до тех пор они стали несущественными и были отметены созидательной теологией. Идиране раньше были спокойными и интроспективными; такими же они когда-то станут вновь. И, наконец, они были разумными. Они больше прислушивались к голосу разума, чем эмоций. Единственное, во что они верили, не требуя доказательств, было то, что жизнь имеет смысл и что есть нечто, многими людьми называемое Богом, и что этот Бог желает лучшего существования для своих творений. И сейчас они шли к этой цели и верили, что они руки, ладони и пальцы Бога. Но когда придет время, они не станут скрывать знание о том, что неправильно это понимали и что их задачей вовсе не было создание окончательного порядка. Галактика с ее многочисленными и разными цивилизациями ассимилирует и их. Культура была совсем другой. Хорза не видел конца ее политике постоянного и расширяющегося вмешательства. Вполне возможно, она будет расти вечно, так как не может сдерживаться естественными границами. Как переродившаяся раковая клетка без "выключателя" в своем генетическом устройстве, Культура будет распространяться столь долго, сколько ей позволят. Добровольно она это не прекратит никогда, а потому должна быть к этому принуждена. Он уже давно решил посвятить себя этому делу, думал Хорза, пока Фви-Зонг продолжал греметь. Но он не сможет служить ему, если не вырвется от пожирателей. Фви-Зонг говорил еще некоторое время, а потом приказал повернуть носилки, чтобы поговорить с молодежью. Большей части его паствы было совсем плохо -- или они просто так выглядели. Фви-Зонг переключился на местный язык, которого Хорза не понимал, и начал, очевидно, проповедь, не обращая внимания на постоянные приступы рвоты в своем стаде. Солнце опускалось все ниже к океану, и воздух становился прохладнее. После проповеди Фви-Зонг тихо сидел на носилках, а пожиратели один за другим подходили к нему, кланялись и что-то серьезно говорили. Пророк широко улыбался и то и дело кивал, будто соглашаясь. Потом пожиратели запели, а Фви-Зонга умыли и умастили две женщины, помогавшие при убийстве Двадцать Семь. Его громадное тело блестело в лучах заходящего солнца, и он весело помахивал руками. Так его и унесли с берега в лесок у подножия единственной жалкой горы на острове. Тем временем наносили дров и развели костры. Пожиратели разошлись по своим палаткам и кострам или маленькими группами подались прочь с примитивно сплетенными корзинами -- очевидно, чтобы собрать свежие отходы, которые позже попытаются сожрать. К заходу солнца мистер Один присоединился к пяти молчаливым пожирателям, сидевшим у костра, на который Хорза уже досыта нагляделся. Исхудавшие люди почти не обращали внимания на Оборотня, но мистер Один подошел и сел рядом с ним. В одной руке он держал несколько челюстей, которые Фви-Зонг опробовал на Двадцать Семь, а в другой маленький камень, которым шлифовал и полировал металлические зубы. Двое пожирателей пошли к своим палаткам, а мистер Один зашел Хорзе за спину и развязал кляп. Хорза задышал через рот, чтобы избавиться от противного привкуса, подвигал нижней челюстью и переместил свой вес в попытке смягчить усиливающуюся боль в руках и ногах. -- Удобно? -- спросил мистер Один и снова сел, продолжая шлифовать металлические клыки. Они блестели в свете костра. -- Я чувствовал себя и получше, -- ответил Хорза. -- Тебе будет еще хуже... друг. -- Последнее слово мистер Один заставил прозвучать проклятием. -- Меня зовут Хорза. -- Меня не интересует твое имя. -- Мистер Один покачал головой. -- Дело не в твоем имени. Дело не в тебе. -- Такое же впечатление начало складываться и у меня, -- согласился Хорза. -- Да? -- Мистер Один встал и приблизился к Оборотню. -- Действительно? -- Он замахнулся стальными зубами, которые держал в руке, и ударил Хорзу по левой щеке. -- Считаешь себя умным, да? Воображаешь, что сумеешь выкрутиться? -- Он пнул Хорзу в живот. Хорза захрипел и задохнулся. -- Видишь -- дело не в тебе. Ты только кусок мяса и ничего больше. И никто больше. Только мясо. И кроме того... -- второй пинок, -- боль нереальна. Это только химические и электрические реакции и тому подобное. Верно? -- Ох, -- прохрипел Хорза, пересиливая боль. -- Да. Верно. -- Ладно, -- ухмыляясь, сказал мистер Один. -- Вспомни об этом завтра, ладно? Ты только кусок мяса, а пророк -- кусок побольше. -- Вы... э-э... значит, не верите в душу? -- робко спросил Хорза, надеясь, что пинать его больше не будут. -- Сунь свою душу в задницу, чужак, -- с улыбкой ответил мистер Один. -- Будет лучше, если ты перестанешь надеяться, что нечто подобное существует. Некоторые люди от природы пожиратели, а некоторые будут сожраны, и я не вижу причины, почему у душ должно быть иначе. Так как сейчас ты относишься, очевидно, к тем, которых пожирают, тебе только остается надеяться, что души у тебя нет. Это было бы для тебя самым лучшим, поверь мне. -- Мистер Один вытащил тряпку, которую снял с лица Хорзы, и снова крепко завязал вокруг головы. -- Вот так -- не иметь души было бы для тебя самым лучшим, друг. Но если выяснится, что она у тебя есть, ты вернешься и расскажешь об этом, чтобы мне было над чем посмеяться, ладно? -- Мистер Один крепко затянул узел и притянул голову Хорзы к деревянному колу. Адъютант Фви-Зонга закончил заточку сверкающих металлических зубов, встал и поговорил с другими пожирателями у костра. Через некоторое время они ушли к маленьким палаткам, и скоро все покинули берег. Остался только Хорза, чтобы смотреть на погасающие костры. Тихо шумел далекий прибой, звезды ползли по своим орбитам, а на дневной стороне орбитали вверху была видна полоса яркого света. Блестя в свете звезд и орбитали, шаттл Культуры немо ждал с открытыми дверьми, как пещера спасительной тьмы. Хорза уже проверил узлы, которыми были стянуты руки и ноги. Бесполезно, даже если он сделает тонкими свои запястья. Веревка, шнур или что там они использовали все время сжималась и мгновенно устраняла всякую слабину, которую он мог создать. Возможно, материал сокращался при высыхании, и они его намочили перед тем, как связать. Трудно сказать. Он мог увеличить выделение кислоты из своих потовых желез, там, где веревка касалась его кожи, и это стоило попробовать. Но, вероятно, даже долгой ночи Вавача может не хватить, чтобы это сработало. Боль нереальна, сказал он себе. Глупости! Хорза проснулся в утренних сумерках одновременно с большинством пожирателей, которые медленно спускались к воде, чтобы умыться в прибое. Ему было холодно, и он дрожал. Как он установил, температура его тела ночью существенно понизилась из-за легкого транса, в который он вынужден был себя ввести для изменения клеток кожи на запястьях. Он потянул веревки, ища слабину или хотя бы легчайшие разрывы нитей или волокон. Но не было ничего, кроме боли в ладонях, там где пот попал на неизмененную кожу, не имевшую защиты против кислоты из его собственных потовых желез, и это на секунду обеспокоило его. Ведь воплощаясь в Крайклина, он вынужден был для полноты картины перенять и его отпечатки пальцев и ладоней, а для этого ему нужна была кожа в превосходной кондиции для превращения. Потом он рассмеялся над собой за это беспокойство, когда, вероятно, не доживет и до сегодняшнего вечера. Не убить ли себя, нерешительно подумал он. Это было вполне возможно; с небольшой внутренней подготовкой он мог использовать один из своих собственных зубов, чтобы отравить себя. Но пока оставался хоть малейший шанс, он не задумывался над этим всерьез. Как держатся в войне люди Культуры? Они будто бы тоже в состоянии умереть по собственной воле, и как бы то ни было, это у них будто бы сложнее, чем просто яд. Но как они удерживаются от искушения избежать этого, эти мягкие, развращенные миром умы? Он представил их в бою, как они, получив первые раны, почти в то же мгновение прибегали к автоэвтаназии. Эта мысль заставила его улыбнуться. Идиране тоже умели впадать в смертельный транс, но они использовали его только в случае чрезвычайного позора или бесчестия, или если закончен труд всей жизни, или если кому-то грозила калечащая болезнь. И иначе, чем Культура -- или Оборотни, -- они в полной мере наслаждались своей болью, не подавляя ее никакими оглушающими веществами собственного организма. Оборотни рассматривали боль как рудимент своей эволюции из животного мира. Культура просто боялась ее. Но идиране обходились с ней со своего рода презрением. Хорза посмотрел поверх двух больших каноэ вдоль берега на открытые двери в корме парома. Пара роскошно окрашенных птиц гордо вышагивала по крыше, совершая мелкие, ритуализованные движения. Хорза некоторое время наблюдал за ними. Лагерь пожирателей постепенно просыпался, а утреннее солнце становилось все ярче. Из редкого леса поднимался туман. Высоко в небе стояли облака. Из своей палатки вышел мистер Один, зевнул, потянулся, потом вытащил из-под куртки тяжелый пистолет и выстрелил в воздух. Казалось, это было сигналом для всех пожирателей вставать и приниматься за будничные дела, если они еще не были сделаны. Шум примитивного оружия спугнул птиц с крыши шаттла. Он взмыли в воздух и полетели прочь над деревьями и кустами вокруг острова. Хорза посмотрел им вслед, потом опустил взгляд, уставился на золотой песок и медленно и глубоко задышал. -- Твой великий день, чужак, -- заметил мистер Один с ухмылкой и остановился перед Оборотнем. Он сунул пистолет в кобуру на веревке под курткой. Хорза посмотрел на мужчину, но ничего не сказал. Опять праздничный обед в мою честь, подумал он. Мистер Один обошел вокруг Хорзы и осмотрел его. Хорза следил за ним глазами, пока мог, и ждал, что тот увидит поврежденные кислотным потом веревки на запястье. Но мистер Один ничего не заметил, и когда снова появился в поле зрения Хорзы, он по-прежнему слегка улыбался, легонько покачивая головой, и был, казалось, доволен, что жертва по-прежнему крепко связана и привязана к колу. Хорза напряг все свои силы, чтобы растянуть веревки на запястьях, но они не поддавались. Не получилось. Мистер Один ушел, чтобы присмотреть за пожирателями, сталкивавшими в воду рыбацкие каноэ. Незадолго до полудня был принесен на носилках Фви-Зонг. Как раз вернулись рыбацкие каноэ. -- Дар море и воздух! Дань большой Круговой Море с его громадный богатство! Смотреть, какой чудесный день тебя ожидать! -- Фви-Зонга ссадили по другую сторону костра, и он улыбнулся Оборотню. -- Вся ночь ты иметь время думать, что будет принести тебе этот день. В темнота ты иметь возможность смотреть на плоды вакуум. Ты видеть пространство между звезды, ты видеть, сколько там пустота, как мало там быть что-нибудь. Теперь ты быть способен оценить честь, который тебе будет оказан, как счастливо ты мочь превознести себя, потому что это быть мой знак, мой жертвоприношение! -- Фви-Зонг восхищенно захлопал в ладоши, и его громадное тело заплескалось вверх и вниз. Он постоянно проводил округлыми ладонями у рта, и складки плоти над его глазами ненадолго поднимались и открывали белизну внутри. -- Хо-хо-о! Какой удовольствие мы все будем иметь! Пророк сделал знак, и носильщики понесли его к морю, чтобы умыть и умастить. Хорза наблюдал, как пожиратели готовили еду. Они вспарывали рыбу, выбрасывали мясо и оставляли кишки, чешую, головы и кости. Они удаляли моллюсков из раковин и оставляли раковины. Они перемалывали скорлупу с сорной травой и какими-то яркими морскими улитками. Хорза смотрел на происходящее перед его глазами и видел, насколько опустились пожиратели, видел струпья и язвы от недоедания и общей слабости. Кашель и насморк, шелушащаяся кожа и деформированные конечности -- все говорило о последней стадии смертельной диеты. Рыбье мясо и моллюски из больших, сочащихся кровью корзин были возвращены в море. Хорза внимательно, насколько позволяли расстояние и повязка на лице, вглядывался, но не смог уличить ни одного пожирателя в том, что тот тайком откусил сырой рыбы из корзины, что выбрасывали в море. Фви-Зонг, которого обсушивали прямо у линии прибоя, посмотрел, как выбрасывали в море еду, одобрительно кивнул и произнес спокойные слова ободрения своей пастве. Потом хлопнул в ладоши, и носилки медленно понесли вдоль берега к костру и Оборотню. -- Жертвенный дар! Подарок! Готовься! -- загремел Фви-Зонг и мелкими движениями поудобнее устроился на носилках, посылая волны через все большие складки и жирные бока массивного тела. Хорза часто задышал, чувствуя, как заколотилось его сердце. Он сглотнул и снова натянул веревку, стягивающую запястья. Мистер Один и две женщины рылись в песке в поисках мешка со своими одеяниями. Все пожиратели собрались вокруг костра, повернув лица к Хорзе, и глаза их смотрели на него пусто или неопределенно-заинтересованно. В их движениях и выражениях лиц сквозило безразличие, и это казалось ему более удручающим, чем привычная ненависть или садистская радость. Пожиратели затянули псалом. Женщины и мистер Один обмотались выцветшими полосами ткани, потом мужчина посмотрел на Хорзу и улыбнулся. -- О, счастливый миг последние дни! -- Фви-Зонг повысил голос и поднял ладони, и его слова эхом вернулись от середины острова. Из горшков перед Оборотнем снова потянуло зловонием. -- Уничтожение и созидание вот это все должен стать символ для нас! -- Фви-Зонг опустил руку в гигантские складки белой плоти. Золотисто-коричневая кожа блеснула в солнечном свете, когда пророк сплел свои жирные пальцы. -- Его боль должен стать наш восхищение, потому что наш уничтожение будет стать его и наш соединение. Его мучение и поедание должен стать наш удовлетворение и наслаждение! Фви-Зонг вскинул голову и заговорил на языке, который понимали остальные. Их пение изменилось и стало громче. Мистер Один с женщинами приблизились к Хорзе. Хорза почувствовал, как мистер Один убрал повязку с его рта, потом светлокожий мужчина что-то сказал женщинам, и они направились к бурлящим котлам с вонючей жидкостью. Голова Хорзы казалась легкой, в горле стоял слишком хорошо знакомый привкус. Как будто часть той кислоты, что разъедала веревку на запястьях, нашла путь к языку. Он опять изо всех сил натянул путы за спиной, так что даже задрожали мышцы. Пение продолжалось. Женщины переливали отвратительное варево в блюда. Пустой желудок Хорзы перевернулся. Есть, в принципе, две возможности освободиться от пут, если рассматривать те, что находятся в распоряжении и не-Оборотней (так стояло в его тетради для лекций в Академии): длительное выделение кислотного пота, если этим можно подействовать на материал веревок, и деформация, предпочтительно сужение, соответствующих членов. Хорза попытался выжать из своих усталых мышц еще чуточку сил. Сильное выделение кислотного пота может повредить не только выделяющую его поверхность кожи, но и тело в целом вследствие опасного изменения химического равновесия. При слишком сильном сужении мышц и суставов возникает опасность такого сильного их ослабления, что во время попытки к бегству могут возникнуть серьезные проблемы в их использовании. Приблизился мистер Один с деревянными клиньями, которые он намеревался вбить Хорзе в рот. Двое пожирателей ростом повыше отделились от толпы и вышли немного вперед, чтобы ассистировать ему. Фви-Зонг зашарил руками позади себя. Женщины отошли от бурлящих котлов. -- Открой рот пошире, чужак! -- приказал мистер Один и вытянул руки с клиньями. -- Или нам взять ломик? -- с ухмылкой спросил он. Хорза напряг мышцы рук, и его плечо дернулось. Мистер Один заметил это и на мгновение замер. Одна из рук Хорзы освободилась и вылетела вперед со скрюченными пальцами, готовая впиться в лицо мистера Один. Светлокожий отпрянул назад, но недостаточно быстро. Пальцы Хорзы ухватились за его одеяние и куртку, отпорхнувшую от согнутого тела, и он, оторвавшись от кола, насколько позволяли привязанные ноги, почувствовал, что его коготь прорвал два слоя материи, но не задел плоти под ней. Мистер Один, спотыкаясь, двинулся спиной вперед, столкнулся с одной из женщин, несших блюда с вонючим варевом, и выбил блюдо из ее рук. Рука Хорзы закончила свой замах в то самое мгновение, когда два пожирателя, вышедших из толпы, бросились к нему и схватили за голову и за руку. -- Кощунство! -- взвизгнул Фви-Зонг. Глаза мистера Один перебегали с женщины, на которую он налетел, на костер, пророка, потом с злобным выражением назад, на Оборотня. Он поднял руку и посмотрел на дыры в одеянии и куртке. -- Дар грязи осквернить наш одеяние! -- зарычал Фви-Зонг. Двое пожирателей заломили руку Хорзы назад, туда, где она была раньше, и снова прижали его голову к колу. Мистер Один подошел к Хорзе, вынул из-под куртки пистолет и взял его, как дубинку, за ствол. -- Мистер Один! -- приказал светлокожему Фви-Зонг, и тот остановился как вкопанный. -- Отойти! Вытянуть эта рука; мы показать невоспитанный малыш, как обращаться с такие! Свободную руку Хорзы вытянули вперед, а один из пожирателей, державших его, уцепился ногой за кол и, укрепившись таким образом, старался удержать вторую руку Хорзы на месте. Фви-Зонг вставил в рот челюсти с сверкающими стальными зубами; это были зубы с дырками. Он смерил Оборотня мрачным взглядом. Мистер Один отступил назад, все еще с пистолетом в руке. Пророк кивнул еще двоим пожирателям в толпе, они схватили руку Хорзы, растопырили на ней пальцы и привязали ее запястьем к палке. Хорза почувствовал, как задрожал всем телом, и отключил все ощущения в этой руке. -- Невоспитанный, невоспитанный подарок из море! -- сказал Фви-Зонг, потом наклонился вперед, взял указательный палец Хорзы в рот, сомкнул сдирающие металлические зубы-стамески, вонзил их в плоть и быстро дернул головой назад. Пророк жевал и глотал, внимательно наблюдая за лицом Оборотня и хмурясь. -- Шовшем не фкушно, подарок иж моршкой поток! -- сказал он, облизывая губы. Хорза смотрел поверх голов державших его пожирателей на свою распластанную на палке руку. С одного из пальцев было содрано все мясо, кости безвольно свисали вниз, и с тонкого кончика капала кровь. Над этой рукой, сидя на носилках, нависал, хмурясь, Фви-Зонг. Мистер Один стоял рядом с ним, все еще фиксируя Хорзу мрачным взглядом и держа пистолет за ствол. Фви-Зонг замолчал, и мистер Один удовлетворенно посмотрел на пророка. Тот с видимым усилием вынул изо рта сдирающие зубы и положил их к другим челюстям на тряпке, потом провел толстой рукой по горлу, а другой по гигантской полусфере своего живота. Взгляд мистера Один вернулся к Оборотню, и тот изо всех сил постарался улыбнуться. Хорза уже открыл ядовитые железы в зубах и всосал из них яд. -- Мистер Один... -- начал Фви-Зонг, потом убрал с живота руку и потянулся ею навстречу другой руке. Мистер Один, очевидно, не понял, чего от него ждали; он переложил пистолет из правой руки в левую и высвободившейся рукой схватил вытянутую руку пророка. -- Мне казаться... я... я... -- сказал Фви-Зонг. Его глаза-щелки расширились до овалов, и Хорза заметил, как его лицо начало менять цвет. Сейчас парализуется речь, как только отреагируют голосовые связки. -- Помогать мне, мистер Один! Фви-Зонг сжал в комок жир у горла, будто желая ослабить слишком тугой шарф, а потом сунул пальцы в рот, толкая их в горло. Но Хорза знал, что это бесполезно; мышцы желудка уже парализованы -- ему не вызвать рвоты и не вывести яд. Глаза Фви-Зонга расширились и заблестели белым, а лицо стало синевато-серым. Мистер Один таращил на пророка глаза, все еще держа его вытянутую руку, в которой почти полностью скрывалась его собственная ладонь. -- По-мо-гать! -- пропищал пророк, а потом донесся только сдавленный звук. Белые глаза вылезли из орбит, гигантское тело сотрясалось, голова-купол посинела. В толпе кто-то закричал. Мистер Один посмотрел на Хорзу и поднял большой пистолет. Оборотень собрал все силы и плюнул. Плевок попал мистеру Один в лицо, образовав от рта к уху полумесяц, проходящий через глаз. Мистер Один отшатнулся назад, а Хорза вздохнул и снова всосал яд, плюнул сквозь вытянутые трубочкой губы и попал вторым зарядом в глаза мистера Один. Тот выронил пистолет и провел левой рукой по лицу. Вторая его рука все еще была зажата в ладони Фви-Зонга, а жирный пророк дрожал и трясся, выпучив глаза, но ничего не видя. Мужчины, державшие Хорзу, заколебались; он почувствовал в них растерянность. В толпе закричали громче. Хорза дернулся всем своим телом, зарычал и плюнул в одного из мужчин, державших палку, к которой была привязана его рука. Мужчина пронзительно вскрикнул и отпрыгнул назад. Остальные отпустили и его, и палку и побежали прочь. Фви-Зонг посинел уже до шеи. Он все еще трясся и сжимал одной рукой горло, а другой ладонь мистера Один. Мистер Один упал на колени, опустил голову и, постанывая, пытался стереть с лица слюну и избавиться от невыносимого жжения в глазах. Хорза быстро огляделся. Пожиратели смотрели или на своего пророка, или на его старшего апостола, или на него, Хорзу, но они не собирались ни помогать им, ни хватать Оборотня. Не все кричали или орали. Некоторые продолжали петь псалмы, быстро и испуганно, будто то, что они говорили, могло как-то помешать случившемуся. Но все медленно отступали назад, удаляясь от пророка с мистером Один и от Оборотня. Хорза дергал и рвал привязанную к палке руку; она постепенно освобождалась. -- А-а-а! -- вдруг заорал во всю силу своих легких мистер Один, подняв голову и прижав ладонь к глазам. Другая его рука, все еще зажатая в ладони пророка, дергалась в попытках освободиться. Но как Фви-Зонг ни трясся, как ни таращил глаза и синел, ладонь он держал крепко. Рука Хорзы наконец высвободилась, он натянул веревки за спиной и, вывернув свободную руку, пытался развязать узлы. Пожиратели стонали, некоторые еще пели, но большинство уходили подальше. Хорза зарычал -- частью на них, частью на упрямые узлы веревок. Побежали почти все. Одна из женщин в лохмотьях с визгом швырнула в Хорзу ослизлое блюдо, промахнулась и, всхлипывая, опустилась на песок. Хорза почувствовал, что веревки начали поддаваться, высвободил вторую руку, потом ногу. Он, дрожа, встал, посмотрел на хрипевшего и задыхающегося Фви-Зонга и завывающего мистера Один, мотающего туда-сюда головой и трясущего своей зажатой ладонью как при рукопожатии в какой-то чудовищной пародии. Пожиратели бежали к своим каноэ, к парому или бросались на песок. Хорза наконец освободился совсем и, спотыкаясь, двинулся к тяжеловесно теряющему равновесие дуэту мужчин, связанных рукопожатием, упал на колени и схватил валявшийся на песке пистолет. Когда он встал, Фви-Зонг, будто снова увидев Хорзу, издал несколько последних горловых полузадушенных звуков и медленно повалился на бок, куда тянул и дергал его мистер Один. Мистер Один снова опустился на колени. Он еще кричал, пока яд разъедал слизистую оболочку глаз и действовал на нервы под ней. Рука и ладонь падающего Фви-Зонга обмякли. Мистер Один посмотрел вверх -- как раз вовремя, чтобы осознать в своей боли, что громадное тело пророка опускается прямо на него. Взвыв на вдохе, он вырвал наконец свою ладонь из уже синих комков толстых пальцев и попытался встать на ноги, но Фви-Зонг рухнул со своих носилок и вбил его в песок. Прежде чем мистер Один сумел издать еще хоть один звук, громадный пророк упал на своего ученика и вдавил его плашмя в песок от головы до задницы. Глаза Фви-Зонга медленно закрылись. Ладонь, лежащая на горле, заколотила по песку и по краю костра и зашипела на огне. Ноги мистера Один конвульсивно заколотили по песку. Теперь побежали последние пожиратели, бросив на произвол судьбы палатки и костры, и понеслись к каноэ, к парому или в лес. Потом две худые ноги, выглядывавшие из-под брюха пророка, судорожно задергались и через некоторое время замерли. Все их барахтанья не сдвинули гигантское тело Фви-Зонга ни на сантиметр. Хорза сдул песок с неуклюжего пистолета и встал с наветренной стороны от костра и вони горевшей в нем руки пророка. Он проверил пистолет, оглядел пустой берег вокруг костров и палаток. Каноэ уже столкнули в воду. Пожиратели забились и в шаттл Культуры. Хорза распрямил затекшие и ноющие члены, осмотрел голые кости пальца, сунул пистолет под мышку, обхватил палец здоровой рукой, дернул и повернул. Бесполезные кости выщелкнулись из суставных ямок, и он швырнул их в огонь. Боль же нереальна, с дрожью сказал он сам себе и медленной рысью двинулся к шаттлу. Пожиратели в пароме увидели, что он бежит в их сторону, заорали и бросились наружу. Некоторые побежали вниз, к берегу, чтобы вброд догнать отплывающие каноэ, другие рассыпались по лесу. Хорза замедлил темп, чтобы дать им уйти. Перед открытой дверью парома он остановился и осторожно заглянул внутрь. Короткая площадка вела к сиденьям, горели лампы, а за ними была видна переборка. Хорза глубоко вздохнул и поднялся по чуть наклонной площадке в паром. -- Привет, -- раздался примитивный синтетический голос. Хорза огляделся. Паром был изношенным и старым. Он, несомненно, был творением Культуры, но не таким чистым и новым, как, по мнению Культуры, должно выглядеть ее детище. -- Почему эти люди так испугались тебя? Хорза все еще переводил взгляд с места на место и спрашивал себя, откуда говорят. -- Не знаю. -- Хорза пожал плечами. Он был голым и все еще держал в руке пистолет. С одного из пальцев свисали несколько клочков мяса, но кровотечение быстро прекратилось. Он определенно представлял угрожающую фигуру, но мог ли об этом судить паром? -- Где ты? Кто ты? -- спросил он, решив изобразить неведение. Он нарочито недоуменно поозирался, потом заглянул через дверь в переборке в рубку управления, разыграв из этого целый спектакль. -- Я паром. Его мозг. Как твои дела? -- Хорошо, -- ответил Хорза. -- Отлично. А твои? -- Судя по обстоятельствам, очень хорошо. Спасибо. Я вообще-то не скучал, но очень приятно наконец с кем-нибудь поговорить. Ты очень хорошо говоришь на марайне; где ты его выучил? -- Э-э... я окончил курс, -- сказал Хорза. Он продолжал изучать внутренность парома. -- Послушай, я не знаю, куда мне смотреть, когда говорю с тобой. Куда смотреть, хм? -- Ха-ха, -- засмеялся паром. -- Думаю, смотри лучше сюда, в направлении переборки. -- Хорза так и сделал. -- Видишь маленькую круглую штуку точно в центре, прямо под потолком? Это один из моих глаз. -- Ox. -- Хорза кивнул и улыбнулся. -- Эй, меня зовут... Ораб. -- Привет, Ораб. Меня называют Тсилзиром. Вообще-то это только часть моего именного обозначения, но ты можешь обращаться ко мне так. Что у вас там случилось? Я не наблюдал за людьми, которых должен спасать. Мне сказали, что я не должен этого делать, чтобы не волноваться, но я слышал их крики, когда они приближались сюда, и они, кажется, боялись, пока были внутри. Потом они увидели тебя и убежали. Что это у тебя в руке? Оружие? Тогда я должен попросить тебя в целях безопасности выбросить его. Я тут, чтобы спасать людей, которые должны быть спасены, когда разрушат орбиталь, и нам нельзя иметь на борту никакого оружия, потому что в противном случае кто-нибудь может быть ранен, правда? Этот палец у тебя поврежден? У меня на борту хорошее медицинское снаряжение. Не хочешь им воспользоваться, Ораб? -- Да, хорошая мысль. -- Прекрасно. Она на внутренней стороне прохода в мое носовое отделение, налево. Хорза прошел вдоль ряда сидений в направлении носа парома. Несмотря на возраст, паром пах... Он не был уверен, чем именно. Всеми синтетическими материалами, из которых он был сделан, подумал Хорза. В сравнении с естественными, но ужасными запахами последнего дня Хорза нашел паром намного приятнее, пусть даже он принадлежал Культуре, то есть врагу. Он коснулся пистолета, как будто намереваясь что-то с ним сделать. -- Я только переключил предохранитель, -- сказал он глазу у потолка. -- Не хочу, чтобы он выстрелил. Люди снаружи пытались убить меня, и с оружием в руках я чувствую себя увереннее. Ты понял, что я имею в виду? -- Не совсем, Ораб, -- ответил паром, -- но думаю, что понимаю. Тебе придется передать мне оружие, прежде чем мы стартуем. -- О, разумеется. Как только ты закроешь эту дверь. -- Хорза был уже в проходе между главным отсеком и маленькой рубкой управления. Их соединял очень короткий коридорчик, меньше двух метров в длину, и по обеим сторонам его были открытые двери в отделения. Хорза быстро огляделся, но не обнаружил никаких других глаз. Он нашел большую открытую крышку примерно на высоте бедер, содержавшую хорошо оснащенную медицинскую аптечку. -- Да, Ораб, если бы я мог, я бы закрыл двери, чтобы ты чувствовал себя немного спокойнее, но ты же знаешь, я здесь, чтобы спасать людей, которые захотят спастись, когда будет разрушена орбиталь, и могу закрыть эту дверь только перед стартом, чтобы любой желающий мог попасть на борт. Хотя я не совсем понимаю, почему не каждый хочет быть спасенным, но мне посоветовали не беспокоиться, если некоторые захотят остаться. Должен сказать, это будет довольно безрассудно, не правда ли, Ораб? Хорза порылся в аптечке, наблюдая поверх нее за контурами другой двери в стене короткого коридора. -- Хм-м? -- сказал он. -- Да, безрассудно. А когда вообще-то должны взорвать эту штуку? -- Он высунул голову из-за угла в рубку управления или летную палубу и посмотрел вверх на второй глаз, направленный вперед и расположенный точно так же, как глаз в главном отсеке, но с другой стороны толстой стенки между ними. Хорза ухмыльнулся, коротко кивнул и снова отдернул голову назад. -- Эй, -- засмеялся паром. -- Ну, Ораб, к сожалению, я должен сказать, что мы будем вынуждены разрушить орбиталь через сорок три стандартных часа. Если только, конечно, идиране не наберутся ума и не снимут угрозу использовать Вавач в качестве военной базы. -- Ох, -- сказал Хорза, разглядывая один из контуров двери над открытой дверцей аптечки и роясь в ней. Насколько он мог судить, оба глаза располагались спина к спине и были разделены толстой стенкой между двумя отсеками. Если там нет никакого зеркала, которое он мог не заметить, то сам он в этом коротком коридорчике для парома невидим. Хорза посмотрел наружу через открытую дверь в корме. Никто и ничто не двигалось, только покачивались вершины далеких деревьев да поднимался в небо дым костров. Он еще раз проверил пистолет. Патроны, кажется, были упрятаны в своего рода магазине, но маленькая круглая шкала с указующей рукой показывала, что либо оставался еще один патрон, либо один из двенадцати был использован. -- Да, -- сказал паром, -- конечно, это очень печально, но я думаю, что в военное время нечто подобное когда-то должно было случиться. Нет, я не хочу сказать, что мне все понятно. В конце концов, я только скромный паром. Первоначально я появился здесь на одном из мегакораблей в качестве подарка, так как был слишком старомоден и примитивен для Культуры, знаешь ли. Думаю, меня могли переоборудовать, но этого не сделали, а просто подарили. Как бы то ни было, теперь я стал нужен, и я счастлив, что могу об этом сказать. Мы должны осилить большую задачу, знаешь ли, если решили эвакуировать каждого, кто желает покинуть Вавач. Мне будет очень больно видеть орбиталь разрушенной; я прожил здесь счастливые времена, можешь мне поверить... Но так уж получается. Что там с твоим пальцем? Не хочешь, чтобы я взглянул на него? Перенеси аптечку в один из отсеков, чтобы я мог видеть. Может, я сумею тебе помочь, знаешь ли. Ой! Ты трогаешь какой-то из шкафов в этом коридоре? Хорза с помощью пистолетного ствола в это время пытался отжать ближайшую к нему дверцу у самого потолка. -- Нет, -- сказал он, продолжая усердно трудиться. -- Я к ним даже не подходил. -- Странно. Я уверен, что что-то чувствую. Ты правду говоришь? -- Конечно, правду. -- Хорза нажал на рычаг пистолета всем своим весом. Дверца подалась, открылись трубки, кабели, металлические сосуды и разная другая непонятная машинерия -- электрические, оптические и полевые блоки. -- Ой! -- сказал паром. -- Эй! -- крикнул Хорза. -- Какой-то треск! Кажется, там что-то горит! -- Он двумя руками поднял пистолет и тщательно прицелился. Примерно туда. -- Огонь! -- взвыл паром. -- Но это же невозможно! -- Ты считаешь, что я не узнаю дым, когда его вижу, проклятая сумасшедшая машина? -- заорал Хорза и нажал на спуск. Пистолет выстрелил, подбросив его руки вверх и назад. Громкие крики парома потонули в треске, с которым пуля вошла внутрь и взорвалась. Хорза прикрыл лицо руками. -- Я ослеп! -- завыл паром. Теперь из люка действительно повалил дым. Хорза, пошатываясь, вошел в рубку управления. -- Здесь тоже горит! -- крикнул он. -- Отовсюду идет дым! -- Что? Но этого не может... -- Ты горишь! Не понимаю, почему ты ничего не чуешь! Ты весь в огне! -- Я тебе не верю! -- взвизгнула машина. -- Брось оружие или... -- Придется поверить! -- Хорза оглядел палубу в поисках места, где мог находиться мозг парома. Здесь были экраны и кресла, приборы и даже панель, за которой могло скрываться ручное управление, но никаких признаков мозга. -- Отовсюду дым! -- повторил он, стараясь придать голосу истерические нотки. -- Сюда! Здесь огнетушитель! Я включаю! -- закричала машина. Часть стенки повернулась, и Хорза схватил толстый цилиндр, укрепленный на внутренней стенке дверцы. Здоровыми пальцами поврежденной руки он сжимал рукоять пистолета. Из разных мест отсека слышалось шипение и поднимался легкий пар. -- Ничего не получается! -- крикнул Хорза. -- Тут полно черного дыма и... кха-кха. -- Он изобразил кашель. -- Кха! Он все гуще! -- Откуда он идет? Быстро! -- Отовсюду! -- Хорза отчаянно обыскивал глазами всю панель управления. -- Возле твоего глаза... из-за сидений, через экраны... я ничего больше не вижу!.. -- Продолжай! Я тоже чувствую дым! Хорза увидел тонкий серый шлейф дыма, просачивающийся от его выстрела в коротком коридоре в рубку управления. -- Он идет отовсюду: и от информационных экранов по обе стороны заднего сиденья, и... прямо сверху над ним, с боковой стены, где выступает такая штучка... -- Что? -- с ужасом взвизгнул мозг парома. -- Впереди слева? -- Да! -- Гаси там в первую очередь! -- завизжал паром. Хорза выронил огнетушитель, снова сжал пистолет обеими руками, прицелился в выступ в стене над левым креслом и нажал на спуск, раз, другой, третий. Пистолет стрелял, сотрясая все его тело. Из дыр, пробитых пулями в корпусе машины, летели искры и обломки. -- И-и-и-и... -- сказал паром. А потом воцарилась тишина. Из выступа поднялась струйка слабого дыма и соединилась с тем, что проникал из коридора, образуя тонкую пелену под потолком. Хорза медленно опустил пистолет, огляделся и прислушался. -- Вот так-то лучше, -- сказал он. Он воспользовался огнетушителем, чтобы погасить небольшие очаги огня в стене коридорчика и там, где находился мозг парома. Потом вышел в пассажирский отсек, сел у открытых дверей и подождал, пока не вытянуло дым и пар. На берегу и в лесу не было видно ни души, каноэ тоже скрылись из виду. Он поискал управление дверьми и нашел его. Двери с шипением закрылись, и Хорза ухмыльнулся. Вернувшись в рубку управления, он нажимал кнопки и открывал панели, пока не пробудились к жизни экраны. Они вспыхнули все вдруг, когда он поиграл кнопками на подлокотнике диваноподобного кресла. Шум прибоя на летной палубе пробудил мысль, что снова открылась дверь в корме, но это лишь включились наружные микрофоны. На экранах появились цифры и слова. Открылись крышки перед креслом, вперед выскользнули и застыли в ожидании штурвал и ручки управления. Счастливый впервые за много дней, Хорза отправился на долгие и изнурительные, но, в конце концов, успешные поиски съестного. Он был очень голоден. Несколько мелких насекомых ровными рядами летали над лежащим на песке гигантским телом. Одна его рука, обугленная и черная, лежала в умирающем пламени костра. Маленькие насекомые уже начали выедать глубоко сидящие открытые глаза. Они даже не заметили, как паром, покачиваясь, взмыл в вечерний воздух, набрал скорость, без всякой элегантности развернулся над горой и загрохотал прочь от острова. ИНТЕРЛЮДИЯ ВО ТЬМЕ Мозг иллюстрировал емкость своего накопителя картиной. Он с удовольствием представлял себе, будто содержимое его памяти записано на карточках, небольших полосках бумаги, крошечным шрифтом, но достаточно крупным, чтобы его мог прочесть человек. Если буквы два миллиметра высотой, а бумага размером примерно десять квадратных сантиметров и исписана с обеих сторон, то на каждой карточке можно было разместить десять тысяч букв. В ящик метровой длины можно уложить примерно тысячу карточек -- десять миллионов единиц информации. В камере в несколько квадратных метров с проходом посередине -- достаточно широким, чтобы в него можно было выдвигать ящики -- в плотно расставленных стеллажах можно установить тысячу ящиков. Вместе это будет десять миллиардов букв. Квадратный километр может содержать сто тысяч помещений, тысячу таких этажей можно свести в здание высотой две тысячи метров, содержащее сто миллионов камер. Если строить прямоугольные башни, все время одну подле другой, пока они не закроют поверхность большой планеты со стандартной гравитационной постоянной "g" -- возможно, около миллиарда квадратных километров, -- то мы получим планету с триллионом квадратных километров поверхности, сотню квадрильонов заполненных бумагами камер, тридцать светолет коридоров и такое число потенциально накопленных букв, которое превосходит возможности всякого разума. В десятичной системе это была бы единица с двадцатью семью нулями, но даже такое большое число отражает лишь крошечную часть емкости мозга. А полная емкость соответствует, возможно, тысячам таких планет, целым планетным системам, звездным скоплениям заполненных информацией шаров... и все это гигантское хранилище физически занимает внутри мозга такое пространство, которое меньше одной-единственной камеры... Мозг ждал в темноте. И все время считал, как долго он ждал. Он пытался оценить, как долго ему еще предстоит ждать. Он с точностью до такой мельчайшей доли секунды, какую только можно представить, подсчитывал, как долго находится в туннеле Командной Системы, и он думал об этой цифре чаще, чем было необходимо, и наблюдал, как она растет. Она была своего рода страховкой, думал он, маленьким фетишем, чем-то, за что можно держаться. Он разведал туннели Командной Системы. Он был слабым, поврежденным, почти беспомощным, но все равно стоило потрудиться и оглядеться в лабиринтоподобном комплексе туннелей и пещер -- хотя бы потому, что он охотно отвлекался от того факта, что являлся здесь беглецом. К тем местам, которых не мог достичь сам, он посылал единственного оставшегося дистанционно управляемого робота, чтобы посмотреть на то, на что можно было посмотреть. И все это было одновременно и скучным, и ужасно удручающим. Технологический уровень строителей Командной Системы был очень низким; все устройства работали либо на механическом, либо на электронном принципе. Передачи и колеса, электрические провода, сверхпроводники и стекловолоконные светопроводники; в самом деле, очень примитивно, думал мозг, и нет ничего, что могло бы пробудить его интерес. Достаточно одного взгляда на машины в туннеле, чтобы вес сразу понять: из какого материала они состояли, как они были сделаны и даже какой цели служили. Не было никаких тайн, ничего, чем можно было бы заняться. И то, что во всем этом отсутствовала точность, казалось мозгу чуть ли не пугающим. Например, он рассматривал тщательно обработанный кусок металла или тонко сформованную пластиковую деталь и знал, что для людей, построивших Командную Систему, эти вещи выглядели точными и прецизионными, сконструированными с минимальными отклонениями, с точнейшими прямыми линиями, совершенными изгибами, гладкими поверхностями, безупречно прямыми углами... и так далее. Но сам мозг поврежденными сенсорами ощущал грубые кромки, примитивизм собранных вместе частей и компонентов. В свое время они были достаточно хороши и, несомненно, отвечали важнейшим критериям; главное, они функционировали... И все равно они были грубыми и неуклюжими, несовременно спроектированными и изготовленными. Это почему-то беспокоило мозг. И он должен будет использовать эти античные, примитивные и изношенные технические устройства. Он должен будет соединиться с ними. Он обдумал это дело на предмет лучшего использования и решил подготовить план на тот случай, если идиранам удастся переправить кого-нибудь через обнаруженный им Тихий Барьер. Потом он вооружится и сделает укрытие. И то и другое повлечет повреждение Командной Системы, и поэтому мозг собирался заняться этим лишь в случае появления прямой угрозы. Такой, что он будет вынужден рискнуть вызвать неудовольствие Дра'Азона. Но, возможно, до этого не дойдет. Мозг надеялся, что не дойдет. Между разработкой планов и их выполнением большая разница. Вероятность того, что у него будет достаточно времени спрятаться или вооружиться, была ничтожной. Оба плана вполне могли закончиться импровизацией -- как раз потому, что для манипуляции устройствами Командной Системы он располагал лишь дистанционно управляемым роботом и собственным искалеченным полем. И все же это лучше, чем ничего. Всегда лучше иметь какие-то проблемы, чем быть избавленными от них смертью... Но была еще одна проблема, которую нельзя было решить немедленно, но которая беспокоила его больше всего. Ее можно было описать вопросом: "Кто я?" Его высшие функции были вынуждены отключиться, когда он перешел из четырехмерного в трехмерное пространство. Информация мозга хранилась в бинарной форме, в спиралях, состоящих из фотонов и нейтронов. А нейтроны распадались как вне ядра, так и вне гиперпространства (на протоны, ха-ха; без подходящих противомер вскоре после его проникновения в командную систему его память состояла бы из чудовищно информативного послания: "0000000..."). Поэтому он вполне целесообразно заморозил свою первичную память и ее познавательные функции, окутал ее полями, делавшими невозможным как распад, так и использование. Вместо нее он работал с пикосхемами дублирования в реальном пространстве и для мышления использовал свет реального пространства (как унизительно). Теоретически он еще имел доступ ко всей накопленной информации (хотя этот процесс был таким сложным и медленным), и потому не все было потеряно... Но мыслить, быть самим собой -- это совсем другое дело. Он действительно не был самим собой. Он был плохой, абстрагированной копией самого себя, грубой схемой запутанной, как лабиринт, сложности своей истинной личности. Это была самая верная копия, какую он смог создать при таких ограниченных возможностях, и она обладала сознанием, даже если к этому сознанию приложить самую строгую мерку. Но оглавление -- это не полный текст, план города -- не город, а карта -- это не страна. Итак, он спрашивал: Кто я? Не та сущность, которой, по его собственному мнению, он был раньше; вот ответ, и весьма беспокоящий ответ. Так как он знал, что "я", которым он был теперь, никогда не будет способно думать о тех вещах, о которых бы думало его прежнее "я". Он чувствовал себя недостойным. Он чувствовал себя ошибающимся и ограниченным, и... тупым. Нет, думай позитивно! Узоры, картины, аналогии с картотекой... Сделай плохую конструкцию хорошей. Ты только должен думать... Если сейчас он не был самим собой, то он им и не будет. В его теперешнем состоянии он относился к себе предыдущему так, как дистанционно управляемый робот к его современному "я" (прекрасное сравнение). Управляемый робот будет больше, чем просто его глазами и ушами, если станет нести вахту на поверхности планеты, на базе Оборотней или близ нее, больше, чем помощником при несомненно лихорадочных попытках вооружиться или спрятаться, которые придется предпринять, если робот забьет тревогу. И одновременно меньше. Думай о приятном! Думай о хорошем! Разве он не был когда-то умным? Да, действительно. Побег с военного корабля даже по его собственным оценкам был просто захватывающим, блестящим и мастерским. В любых других обстоятельствах, кроме чрезвычайной необходимости, его мужественный гиперпространственный прыжок так глубоко внутрь шахты тяготения можно было бы назвать чрезвычайным сумасбродством, но так или иначе, он сделал его с чудовищной ловкостью... И его чудовищный переход из гиперпространства в реальное был не только блестящим и куда более мужественным, чем все остальное, что он когда-либо совершал, но и к тому же почти наверняка самым первым опытом в этой области. Нигде в своей всеобъемлющей памяти он не нашел никаких указаний на то, что нечто подобное уже когда-то совершалось. Он гордился этим. И после всего этого он заперт здесь, интеллектуальный калека, философская тень своего прежнего "я". И приходилось только ждать и надеяться, что если кто-то придет его искать, то этот кто-то будет настроен дружественно. Культура должна разобраться. Мозг был уверен, что его сигнал сработал и где-нибудь перехвачен. Но идиране в этом тоже разбирались. Мозг не верил, что они попытаются просто прорваться сюда с боем, так как и они не сочтут хорошей идеей настроить против себя Дра'Азон. Но что произойдет, если идиране найдут путь сквозь Тихий Барьер, а Культура -- нет? Что произойдет, если весь регион вокруг Сумрачного Пролива будет занят идиранами? Попади он в руки идиран, ему останется только одно. Но он противился мысли о саморазрушении не только по личным причинам, он противился вообще разрушению вблизи Мира Шара -- по тем же соображениям, которые должны удержать идиран от попытки прорваться сюда с боем. Но если его захватят на этой планете, это будет последним мгновением, когда возможно саморазрушение. Если идиране смогут забрать его с планеты, то они сумеют найти путь помешать и его саморазрушению. Может быть, этот побег вообще был ошибкой. Может, ему следовало погибнуть вместе с остальным кораблем и избежать всех этих сложностей и забот. Но тогда, поняв, что оказался так близко к Планете Мертвых, он воспринял это чуть ли не ниспосланной небом возможностью спасения. В любом случае ему очень хотелось жить, даже если бы он был убежден, что побег -- ошибка, он счел бы расточительным отбросить такой шанс. Ну, теперь ничего не изменить. Он здесь и вынужден ждать. Ждать и размышлять. Рассматривать всевозможные решения (очень немногочисленные) и всевозможные ситуации (весьма многочисленные). Как можно лучше прочесать накопитель памяти на предмет всего, что может оказаться хоть немного важным, может помочь. Например (единственная действительно интересная информация могла быть плохой), он открыл, что идиране, вероятно, задействовали одного из Оборотней, который когда-то служил в штабе управляющего на Мире Шара. Конечно, этот мужчина мог уже погибнуть, быть занят выполнением другого задания или находиться слишком далеко. Могла быть неверной информация о нем, могла ошибаться секция сбора информации Культуры... Но если нет, тогда очевидно, что идиране пошлют этого человека, чтобы разыскать что-то, что прячется в туннелях Командной Системы. В мозг была встроена -- на всех уровнях -- убежденность, что нет такого понятия, как плохие знания, разве только в очень относительном смысле. Но ему все-таки хотелось бы не иметь этого кусочка информации в своем накопителе. Ему было бы куда приятнее ничего не знать об этом человеке, этом Оборотне, который знал Мир Шара и, предположительно, работал на идиран. (Мозг поймал себя на бессмысленном желании узнать имя этого человека.) Но если есть хоть капелька везения, человек этот сюда не доберется или Культура явится первой. Или существо Дра'Азон почует бедственное положение мозга-собрата и поможет ему... или еще что-нибудь. Мозг ждал в темноте. ...Сотни этих планет были пустыми, сотни миллионов башен, маленькие камеры, шкафы и ящики, и карточки, и место для цифр и букв -- это все было, только ни на одной из карт ничего не было написано... (Иногда мозгу нравилось воображать, как он бродит узкими коридорами между шкафами, а его дистанционно управляемый робот парит между ящиками с карточками, полными записанных воспоминаний, от комнаты к комнате, с этажа на этаж, километр за километром, по комнатам, что погребли под собой континенты, заполнили океаны, сровняли с землей горы, покрыли поваленные леса и пустыни.)... Целая система темных планет, эти миллиарды квадратных километров пустой бумаги, представляющей будущее мозга, комнаты, которые он заполнит в своей будущей жизни. Если у него есть эта будущая жизнь. ЧАСТЬ VII ИГРА-КАТАСТРОФА -- "Катастрофа" -- игра, запрещенная повсюду. Сегодня вечером в этом неприспособленном здании у площади под куполом они соберутся: игроки Кануна Разрушения... отборнейшая группа богатых психопатов человеческой Галактики, чтобы принять участие в игре, которая относится к действительной жизни так же, как "мыльная опера" к классической трагедии. Это Город Двух Гаваней Эванаут на Вавач-орбитали, той самой орбитали, которая примерно через одиннадцать стандартных часов будет распылена на атомы, потому что война между идиранами и Культурой в этой части Галактики вокруг Сверкающей Стены и Сумрачного Пролива достигла нового пика в безоглядной защите своих принципов каждой из сторон и нового низшего уровня человеческого разума. Грифы-стервятники привлечены непосредственно предстоящим разрушением, не знаменитыми мегакораблями или лазурно-голубыми техническими чудесами Кругового Моря. Нет, эти люди собрались сюда только потому, что орбиталь приговорена к скорому взрыву, а они считают очень увлекательным сыграть в "катастрофу" именно в таком месте, что стоит у края аннигиляции -- в обычную карточную игру с некоторыми утонченностями, которые и делают ее привлекательной для душевно нездоровых. Они играли на многих мирах перед тем, как те сталкивались с кометой или метеоритом, в кратерах вулканов перед извержением, в городах, которые должны быть распылены атомными бомбами в ритуальных войнах, на астероидах на пути к центру звезды, перед надвигавшимися горами льда или лавы, внутри таинственных космических кораблей чужих рас, найденных пустыми и брошенными и выведенными на курс к черной дыре, в просторных дворцах перед разграблением сбродом андроидов и повсюду в таких местах, на которых вам вовсе не хотелось бы находиться, после того как их покинули игроки. Вам может показаться странным такой метод щекотать себе нервы, но мне кажется, что в Галактике должны быть и такие чудаки. В общем, они прибыли, эти супербогатые паразиты, на нанятых кораблях или собственных крейсерах. Сейчас они будут медленно трезветь, подвергать себя косметическим операциям или поддерживающей терапии -- или и тому и другому, -- чтобы сделать себя приемлемыми для того, что у этих духовно сдвинутых считается нормальным обществом, после того как месяцы и месяцы проводили в самом дорогом и невероятном разврате и извращениях, которые им были особенно по вкусу или просто модными в настоящий момент. Одновременно они или их прихлебатели сгребали в кучу свои эойшанские кредиты -- только монеты, не банкноты -- и прочесывали больницы, ночлежки и дома-холодильники в поисках новых "жизней". Появились и болельщики -- фанаты "катастроф", охотники за удачей, неудачники в предыдущих играх, отчаянно надеющиеся на новую попытку, для которой им нужно лишь набрать денег и "жизней" -- и свойственный игре-катастрофе сорт человеческих отбросов: моти, жертвы эмоциональных "радиоактивных осадков" при игре, эмоциональные маньяки, живущие только ради того, чтобы слизывать крошки экстаза и муки, падающие с губ их героев-игроков. Никто точно не знает, как эти различные группы узнают об игре и как им удается вовремя оказаться в нужном месте, но новость всегда доходит до тех, кто ее действительно очень хочет или должен услышать, и они словно вурдалаки собираются вместе, готовые к игре и разрушению. Первоначально "катастрофа" разыгрывалась непосредственно перед катастрофами, так как она проводилась и в таких местах, которые лишь отдаленно напоминали цивилизованную Галактику -- частью которой, верите вы или нет, воображали себя игроки -- только во времена крушения закона и морали, в путанице и хаосе, которые предшествовали этим событиям. Теперь следующие за игрой взрыв сверхновой, уничтожение планеты или что-то еще того же порядка рассматриваются как метафизический символ смертности всех вещей, и так как "жизни", которые принимают участие в Большой Игре, исключительно добровольцы, многие миры -- как и добрый старый, ориентированный на удовольствия Вавач -- позволяют игре состояться с официального благословения властей. Некоторые говорят, что игра уже не та, что была раньше, что она стала даже чем-то вроде общественного события. Я же утверждаю, что это по-прежнему игра для безумных и испорченных, богатых и безрассудных. В играх-катастрофах до сих пор умирают люди, и не только "жизни", и не только игроки. Ее называют самой упаднической игрой в истории. Все, что можно сказать в ее защиту, это то, что она вытесняет реальность из извращенного разума выродков Галактики; и только боги знают, что им пришло бы в голову, не будь этой игры. И если в этой игре есть что-то хорошее -- не принимая во внимание, что она независимо от нашего желания напоминает нам о том, какими безумными могут стать двуногие, дышащие кислородом и базирующиеся на углероде существа, -- так это то, что время от времени она исключает одного из игроков и на некоторое время отпугивает остальных. В наше время, которое можно назвать временем безумия, любое уменьшение безумия может заслуживать благодарности. Как-нибудь позже, во время игры, я расскажу вам о ней побольше; из аудитории, если мне удастся в нее попасть. А пока говорю вам: всего хорошего и будьте осторожны! С вами говорил Сарбл-Глазастый, Эванаут-Сити, Вавач. Картина на экране у запястья мужчины, стоявшего на залитой солнечным светом площади, погасла. Еще юное лицо исчезло в полумраке. Хорза снова прицепил экран терминала к манжете. Медленно мигали цифры часов, отсчитывая время до разрушения орбитали. Сарбл-Глазастый, один из самых знаменитых свободных репортеров гуманоидной Галактики и один из самых преуспевающих в ней, попав на место, куда он мог бы и не попасть, теперь, вероятно, попытается внедриться в игровой зал -- если он уже не находился там. Передача, которую Хорза только что смотрел, была записана сегодня после полудня. Несомненно, Сарбл переоделся, и потому Хорза был доволен, что обеспечил себе подкупом вход до того, как было получено сообщение этого репортера и люди из безопасности вокруг зала стали еще бдительнее. Попасть сюда и так было достаточно трудно. Хорза, выглядевший теперь как Крайклин, выдал себя за моти -- одного из тех представителей эмоциональных отбросов, которые следовали таинственной, без всяких правил дорогой больших игр вокруг безвкусного края цивилизации. Но он вынужден был обнаружить, что все, вплоть до самых дорогих забронированных мест, уже было раскуплено днем раньше. Пять десятых эойшанского кредита, с которых он начал этим утром, уже растаяли до трех. Но он внес, кроме того, кое-какие деньги за две купленные кредитные карты. Конечно, эта валюта понижается в цене тем сильнее, чем ближе мгновение разрушения. Хорза с наслаждением перевел дух и оглядел большую арену. Он поднялся как можно выше над скамьями, наклонными проходами и платформами и оставшееся до игры время потратил на то, чтобы осмотреться. Сквозь прозрачный купол над ареной можно было видеть звезды и светлую полосу освещенной солнцем другой стороны орбитали. Огни приземляющихся и стартующих кораблей -- больше стартующих -- тянулись линиями через неподвижные точки звезд. Под куполом висел табачный дым, освещенный разноцветными вспышками маленьких фейерверков. Воздух наполнял гул множества голосов. На другой стороне аудитории выстроился хор скалистян. Эти гуманоиды во всем, вплоть до осанки и звуков, которые они производили своими раздутыми грудными клетками и длинными шеями, казались совершенно одинаковыми. Поначалу Хорза подумал, что весь этот шум от них, но когда он оглядел арену, то увидел тусклые пурпурные круги в воздухе, где поля тумана экранировали маленькие сцены. Там танцевали, пели, устраивали стриптиз, боксировали, а иногда и просто останавливались люди, чтобы побеседовать. Вокруг подобно большой непогоде бушевали вторичные явления игры. Десять, а то и двадцать тысяч зрителей, большей частью гуманоидов, плюс к этому не меньше машин и роботов сидели, лежали, ходили, глазели на фокусников, жонглеров, борцов, гипнотизеров, артистов, ораторов и сотни других представителей развлекательного искусства, старавшихся изо всех сил. На самых больших террасах были установлены киоски. Одни ряды сидений и кресел стояли над другими. Многие маленькие сцены излучали свет, дым и сверкающие голограммы и солиграммы. Хорза видел, как над террасами развернулся трехмерный лабиринт, заполненный ходами и тупиками -- некоторые прозрачные, другие непрозрачные, некоторые перемещающиеся, некоторые стоящие на месте. Внутри бродили призрачные фигуры. Под куполом можно было видеть раскачивающихся на трапециях в замедленном темпе животных. Хорза знал этих животных. Потом они должны начать борьбу. Мимо Хорзы прошла большая группа высоких гуманоидов в изумительных одеждах, сверкающих, как разноцветные огни ночного города. Они говорили почти неслышными высокими голосами, от переплетения тонких золотистых трубок, обрамлявших их ярко-красные и темно-пурпурные лица, исходили облачка светящегося газа, он опадал на чешуйчатые шеи и голые плечи и тянулся за ними следом, постепенно тускнея в огненно-оранжевом мерцании. Хорза посмотрел им вслед. Их плащи развевались так, будто весили не больше воздуха, через который двигались, мигая картиной нечеловеческого лица. Каждый плащ представлял часть единой гигантской движущейся картины, как будто сверху на накидки шагавшей группы был направлен проектор. Оранжевый газ коснулся ноздрей Хорзы, и на секунду все в его голове поплыло. Он приказал своим иммунным железам справиться с наркотиком и продолжал оглядывать арену. Глаз бури, тихое безветренное пятно, был таким маленьким, что его было легко просмотреть, даже если медленно и внимательно обыскивать взглядом аудиторию. Он был вовсе не в центре, а на краю эллипсоидного ровного пола, образующего самый нижний видимый уровень арены. Там под балдахином тусклых светильников стоял круглый стол, как раз такой, чтобы вокруг него можно было разместить шестнадцать больших, разной формы стульев. Каждому стулу соответствовал цветной сектор на столешнице. Для каждого места в стол была вделана консоль, на которой висели в открытом состоянии пояса, ремни и веревки. На свободной площадке за каждым сиденьем стояли стулья поменьше, всего двенадцать. Низкая оградка отделяла их от больших стульев у стола, а второе ограждение отделяло двенадцать стульчиков от большого отсека за ними, где спокойно стояли зрители, главным образом моти. Все выглядело так, будто начало игры перенесли. Хорза уселся на что-то, что было или стулом, на котором сорвал злость какой-то дизайнер, или довольно безвкусной скульптурой. Он находился почти на самом верхнем уровне арены, и перед ним открывался прекрасный вид на большинство других террас. Поблизости никого не было. Он сунул руку под тяжелую блузу, отшелушил кусок искусственной кожи с живота, скатал в шарик и бросил в большую кадку с маленьким деревцем, стоявшую позади него. Потом проверил свои эойшанские кредиты, переносную карту памяти, карманный терминал и легкий лучевой пистолет, спрятанный в мешке из фальшивой кожи. Уголком глаза он увидел приближавшегося к нему маленького, одетого в темное мужчину. Он некоторое время рассматривал Хорзу метров с пяти, склонив голову, потом приблизился. -- Эй, не хочешь поставить на "жизнь"? -- Нет. Всего доброго, -- ответил Хорза. Мужчина сморщил нос и прошел немного дальше вниз. Там он остановился и толкнул какую-то фигуру, лежавшую у самого края террасы. Хорза увидел женщину, которая одурманенно подняла голову и покачала ею, тряхнув грязными сосульками светлых волос. Ее лицо на мгновение осветил прожектор с потолка. Она была прекрасна, но выглядела очень усталой. Маленький мужчина еще раз что-то сказал ей, но она отмахнулась. Низенький мужчина ушел. Полет в экс-шаттле Культуры прошел относительно спокойно; после некоторой неразберихи Хорзе удалось добраться до навигационной системы орбитали и выяснить, где он находится по отношению к последнему известному местоположению "Ольмедреки", он проложил туда курс, чтобы посмотреть, что еще осталось от мегакорабля. Набивая живот аварийным рационом Культуры, Хорза установил связь со службой новостей и нашел запись сообщения об "Ольмедреке". Картины показывали мегакорабль, как он с небольшим креном и немного притопленным носом плыл в спокойной воде, окруженный льдами. Создавалось впечатление, что первый километр его носа погребен в гигантском столовом айсберге. Над исполинским корпусом, как мухи над динозавром, парили маленькие летательные машины и несколько космических паромов. В сопроводительном тексте речь шла о таинственном втором атомной взрыве на борту корабля. Кроме того, говорилось, что при появлении полицейской машины мегакорабль был уже покинут. Услышав это, Хорза немедленно изменил цель шаттла и взял курс на Эванаут. У Хорзы было три десятых эойшанских кредита. За пять десятых он продал шаттл. Безумно дешево, особенно ввиду скорого разрушения орбитали, но он спешил, а покупательница, бравшая у него шаттл, естественно, рисковала, потому что шаттл был несомненным творением Культуры, и у него так же несомненно были выбиты мозги. И вряд ли можно было усомниться, что машина краденая. А Культура уничтожение любого сознания считала убийством. Через три часа Хорза продал паром и запасся одеждой, карточками, оружием, двумя терминалами и кое-какой информацией. Все, вплоть до информации, было дешевым. Теперь он знал, что машина, подходящая под описание "Вихря чистого воздуха", находилась над или скорее под орбиталью, внутри одного из бывших военных кораблей Культуры по имени "Цель изобретения". Он едва поверил этому, но о каком-либо другом корабле не могло быть и речи. По сообщению информационного агентства корабль этот два дня назад был доставлен в порт Эванаута и там проведен ремонт его двигателей-деформаторов. Функционировали только его ядерные двигатели. Но Хорза не смог узнать ни его имени, ни его точного местонахождения. Все, вместе взятое, слышалось так, будто "ВЧВ" был привлечен для спасения оставшихся в живых из отряда Крайклина. Его, должно быть, провели через краевой вал орбитали на Дистанционном управлении. Не удалось Хорзе узнать и то, где сейчас оставшиеся в живых, но он полагал, что Крайклин был с ними. Больше никто не мог прове