Ушастик был совсем не Ушастиком, а Витькой Каплиным. Во втором классе он три раза пытался приклеить свои большие уши к голове: сначала конторским клеем, потом - на следующий день - беэфом, и, наконец, по совету своего закадычного друга и соседа по парте Стасика Кукушкина, каким-то заграничным суперклеем, клеившим все на свете, начиная от игрушек и кончая деталями блочных домов. От этого клея кожа за ушастиковыми ушами пошла такими пятнами, что весь класс чуть не посадили на карантин.

Суперклей, однако, держал немногим лучше конторского. Это выяснилось утром, перед школой, когда Ушастик встал перед зеркалом и начал снимать с ушей повязку из маминого шарфа, с которой промучился всю ночь. Он снимал ее медленно, как снимают бинты с глаз человека, который впервые должен увидеть свет.

Наконец повязка была снята. Уши держались несколько мгновений приклеенными, потом по очереди спружинили на место и остались стоять торчком.

Это была катастрофа.

Представьте себе - встречаются мамины знакомые на улице:

- Неужели ваш уже такой вырос? Надо же... А чем он у вас занимается? Как, ничем? Мой ходит в школу юных фигуристов! А вашему бы в музыкальную. С такими-то ушами. Хи-хи, ха-ха.

Или на уроке, Нина Ивановна:

- Каплин! Не крути своими локаторами, все равно ничего не услышишь. Самому надо учить!

Приехал на каникулы двоюродный брат-первоклассник, представился: "Павлик". И сказал: "Уй ты-ы... Каки-ия-а... А шевелить можешь?"

Шевелить нарочно Ушастик не мог. Но когда на уроке ему попадалась трудная задачка или надо было писать изложение, уши шевелились сами по себе и все, кто сидел сзади, покатывались со смеху.

- Козлы! - шипел на них Стасик Кукушкин.- В Африке есть племя такое: они ушами переговариваются!

Стасик, вообще, знал удивительно много про дальние страны. Как-то раз Ушастик зашел к нему домой и был потрясен обстановкой квартиры. Квартира походила на пиратское логово, в котором все свободные места завалены книгами. Книги были везде: на шкафах, под шкафами, на покривившихся самодельных полках, вздымавшихся от пола до потолка, на подоконниках...

Ушастик отказался обедать и, пока Стасик жевал на кухне макароны, ходил вдоль разноцветных корешков, осторожно трогая их пальцами. Папа Кукушкин сказал:

- Смелее! Сними да посмотри. Тут ничего запретного нет.

Палец Ушастика остановился на большой книге с зеленоватым переплетом.

- Океанология,- сказал папа Кукушкин.

Ушастик осторожно вытащил Океанологию, тесно стоявшую среди других книг. Папа Кукушкин посадил его на диван и крикнул на кухню:

- Стас! Что, сегодня макароны - резиновые?

В Океанологии были картинки. Водолазы в скафандрах, коричневые водоросли, рыбы с радужным оперением. Ушастик решил смотреть только цветные вклейки - на остальное не было времени. Внимательно рассмотрев картинку с маленькой подводной лодкой, Ушастик открыл следующую.

И застыл, вытянув шею.

Он много слышал от Стасика про заморские чудеса, а теперь держал в своих собственных руках такое чудо...

Раковина была красивой и печальной. Она была таинственно щемящей, далекой и желанной. Она была как музыка скрипки, которую Ушастик не выносил, потому что хотелось плакать...

Летом все разъехались кто куда. Стасика Кукушкина отец забрал с собой в экспедицию. Во дворе было пусто, да и весь город принадлежал взрослым, которые куда-то спешили со скучными лицами.

- Поедешь в лагерь,- сказала мама.- У нас в отделе путевка горит.

Понятно, с каким настроением Ушастик поехал в лагерь. Маленькую пилотку на уши не натянешь, и еще в автобусе всем стало ясно, чем отличается от других этот октябренок.

...Здесь, в лагере, конечно, неплохо. Есть вожатая Валентина, которая зовет Ушастика ВиктОром. То ли по-древнему, то ли по-заграничному. А ребята, понятно, кличут Ушастиком. Он, вроде, и не обижается. Может, привык уже. Зато купаться водят каждый день. Валентина плавает, как кашалот. Другие вожатые трясутся за своих, носятся по берегу, рвут друг у друга мегафон, а Валентина медленно ходит по воде кругами и улыбается. Будто не видит никого, а попробуй, нырни в сторону. Сразу рядом окажется, да еще наподдаст. Не сильно, конечно. Вожатая из пятого отряда ей говорит:

- Повезло тебе, Валька, на детей! Сама бездельничаешь, а они у тебя там и тут. Все успевают! Мне бы таких!

А Валентина только усмехается. Молчит. Она, вообще, молчаливая. Сама большая, а голос тихий.

И вот однажды Валентина говорит:

- Кролики! Сегодня по всей окрестности лупит дождь. Это полезно для растений, но купание отменяется.

Кролики ответили печальным вздохом. В соседнем корпусе бунтовал пятый отряд.

- Исходя из сложившейся ситуации, - продолжала Валентина голосом начальника лагеря, - имею вам сообщить, что все мы идем в музей!

- Ку-да? - спросил Вадик Фулькин.

- В лагерный краеведческий музей! Самсонов! Где у коровы рога - за ушами или перед?

- Э-эт-эта...- сказал Самсонов.

Ушастик много раз проходил мимо этого дома, но никогда не додумался бы, что здесь музей. Дом походил на сарай с застекленной террасой, изнутри стекла были заклеены разноцветной бумагой, а на дверях всегда висел замок. Сегодня замка не было, все поднялись по ступенькам и чинно вошли внутрь.

- Только тихо, - сказала Валентина.

Но и так было тихо. В круглых стеклянных цилиндрах притаились змеи. Они лежали свернувшись и делали вид, что им все равно - есть тут кто-нибудь или нет.

- Я расскажу вам, что сама знаю, - сказала Валентина.

- А змеи дохлые? - спросил Вадик Фулькин.

- Сам ты... - Ушастик дернул его за рукав. - Помолчи!

А кроме змей тут было столько всего! Разноцветные камни, прозрачные и с металлическим блеском, чучело совы, гладкоспиленные кружочки древесных стволов, рисунки, с которых смотрели всякие звери...

Валентина рассказывала о том, что все собранное в музее, можно найти за лагерным забором, в соседнем лесу. И змей, и зверей, и минералы.

- И эт-та там есть? - спросил Самсонов.

- Что?

- Вот эт-та.

И тут Ушастик увидел ее, Раковину, и забыл про все. Потому что это была та, большая раковина с далеких островов, где всегда тепло, где ночь звенит над океаном золотыми цепочками звезд, где так хорошо, что немножко грустно...

- Это чудо из Дальних морей, - сказала Валентина. - В прошлом году приезжал в лагерь один капитан. Ну... вы его все равно не знаете.

Ушастику показалось, что Валентина погрустнела. Но она улыбнулась и спросила:

- Кто хочет послушать музыку Дальних морей?

- Я! - сипло крикнул Ушастик, и его возглас потонул в общем сопении.

Валентина услышала. Она осторожно взяла с полки Раковину и протянула ее Ушастику. Раковина была теплой и светилась из глубины таинственным розоватым светом.

- Не столбеней, ВиктОр, - сказала Валентина, - приложи к уху! Все хотят!

Ушастик зачем-то сделал шаг вперед, судорожно в два приема наклонил голову и прижался ухом к Раковине.

...И тут заиграла музыка, с шелестом покатились волны, кто-то смеялся на берегу тихо и счастливо, звенели туго натянутые солнечные нити и через зеленоватую толщу воды было слышно, как мелодично гудят подводные камни.

Дальше все произошло очень быстро. Вадик Фулькин сказал "дай" и толкнул Ушастика под локоть. Совсем легко. Пальцы дрогнули, заскользили по гладкой поверхности, поверхность исчезла, глухой стук, черепки на полу... Тишина.

- Медвежонок, - сказала Валентина. - Не вздумай реветь.

Ушастик медленно опустился на корточки, не отрывая глаз от черепков на полу. И вдруг резко вскочил и вылетел за дверь. Слезы душили его, никак не могли прорваться наружу. Ушастик глухо стонал, шлепая по лужам непонятно куда; зелень сливалась в расплывчатое пятно; лил горький дождь на горячую голову. Ушастик остановился - руки нащупали шершавые доски забора. И тогда прорвались слезы. Такие же горькие и долгие, как дождь, совсем незаметные среди этого дождя.

Телеграмма из города пришла в десять часов вечера. "Убедительно просим оставить лагере третью смену Каплина Виктора. Матери сделана сложная операция аппендицита пробудет больнице середины августа = Агапов".

Валентина прочитала ее в кабинете начальника лагеря Николая Игнатовича и сидела молча, сжав между ладоней сложенный вдвое листок.

- Ты, это... пацану не говори, - сказал Николай Игнатович. - И пригляди, как у него с одеждой там. Может чего надо. Может, сносил чего.

Валентина положила телеграмму на стол и встала.

- Николай Игнатович...

- А?

- Вот у вас пепельница тут... Подарите мне... пожалуйста...

- Ишь ты! Одну кокнули - вторую подавай!

- Николай Игнатович...

- Да возьми, мне не жалко. Поставь заместо, они почти что одинаковые были. Помой только. Окурки там... Понимаю я тебя, Валентина. Он-то хоть пишет иногда?

- Я не для музея, Николай Игнатович...

- Ну, сказал же, понимаю! Бери хоть куда. Пока даю.

...Ушастик тяжко вздохнул, зашевелился на постели, потом вдруг вскинул голову:

- Мам? - И шепотом: - Ой... я думал...

- Это я, - сказала Валентина. - Спи... Капелькин. Ушастенький.

- Я нечаянно, - забормотал Ушастик. - Она сама выпала, я не хотел так... Я маму попрошу, она...

- На, - сказала Валентина. - Слушай. Насовсем.

- О-ой-й...

Барабанил по крыше теплый дождь, деревья шумно вздыхали, стряхивая на землю тяжелые капли. Сквозь темно-зеленую листву пробивался свет ртутного фонаря. Перемежаясь с бегущими тенями листьев, свет падал на подушку, где лежала Ушастикова голова, ровно отражался в широко открытых его глазах.

Раковину Ушастик прижал почему-то не к уху, а к горлу и чуть придавил подбородком.

- Ну... а в лагере тебе нравится? - спросила Валентина.

- Нра-авится...

- Знаешь, оставайся на третью смену? В поход пойдем!

- А мама...

- Мама согласится. Мы ей письмо напишем. Волосы надо тебе отпустить, вот что. Никаких ушей не будет.

- А никто уже не дразнится, - прошептал Ушастик. - Только из первого отряда...
1973