а для кого-то, может быть, что-то еще. Это изначальный замысел: "Где двое или трое собраны во имя Мое, там Я среди вас". И если вы проследите историю Церкви в тот момент, когда в ней действовали непосредственные ученики Христовы, вы увидите, что она строилась не на колоколах, не на колокольнях, не на иконах, не на пышных храмах, не на барочных алтарях, не на блестящих облачениях, не на премудром богословии; она строилась на общении людей - в вере, молитве и взаимной помощи. Почему мы должны постоянно обращаться к истокам Церкви? Потому что каждый человек как бы очищается, возвращаясь к истокам своей душевной жизни, своего рождения, своего детства, или к истокам своего духовного детства, когда он сделал первые шаги по духовному пути. Мы всегда на это ориентируемся, мы как бы выправляем по этому свой путь. И мы свой путь христиан-ский, церковный выправляем по Евангелию. История Церкви - исключительно меланхолическая наука; она изображает в основном грехи людей. История Церкви - по фактам - преимущественно история отпадения людей от Христа, измены Ему на уровне слов и дел. Часто история Церкви - это история искусства, история культуры, история философии, история войн, история конфликтов, гонений, инакомыслящих и т. д. И най-ти в истории христиан подлинную историю Церкви с большой буквы - это искусство, искусство не простое. Все это можно сравнить с большой рекой, которая после наводнения или какой-то катастрофы несет мусор, трупы, бревна, - и вот где-то там чистая вода. Поэтому мы всегда должны ориентироваться на изначальное евангельское апостольское христианство. Так учили нас отцы Церкви. Отцы Церкви являются основателями, основой Церкви как структуры, и у них было два ориентира: первый - они всегда оборачивались на апостолов, всегда; второй - они всегда были открыты к миру. Проблемы, которые волновали мир, волновали и их - социальные, культурные, даже политические проблемы очень их затрагивали. Некоторые люди, ориентируясь на отцов Церкви, думают, что к первоначальному христианству надо вернуться просто подражанием. Но надо вернуться не имитацией, а - в духе их. Когда мне какой-нибудь псевдоправославный "ортодокс" говорит: "Ну, что вы читаете светскую литературу! Надо читать святых отцов!" - обычно эти персонажи святых Отцов не читают. Если бы они читали, тогда бы они знали, скажем, хотя бы книгу святого Василия Великого, одного из величайших наших отцов, имя которого носит литургия! Специальная книга написана им о пользе для юношества чтения языческих сочинений, языческих авторов. Значит, Василий Великий думает так, а они, ссылаясь на святых отцов, думают совершенно иначе. И этим прикрывается не только косность мысли, этим прикрывается язычество, глубоко живущее внутри каждого из нас. Язычество в нас живет. Язычество есть естественная религия, язычество есть порождение человеческой психики. Это есть стремление человека установить какие-то связи с таинственными силами, которые существуют, и каждый из нас язычник. В трудные минуты мы всегда готовы загадывать, волхвовать... Если бы в соседней комнате находился хиромант, который точно предсказывает будущее, все бы мы либо пошли, чтобы узнать, либо хотели бы пойти, и если бы не пошли, то только от стыда. В общем, язычник заключает сделки с таинственными силами; он находится в мире, который ему непонятен, он хочет этим миром как-то управлять. И в нас, где-то глубоко в душе, это живет: мы перед лицом неведомого; как у Блока - "страшный мир". Христианин это разрывает - потому что он с доверием идет, и для него не существует "страшный мир", это то, что у него под ногами. Язычник в нас сидит потому, что в каждом из нас находятся сорок тысяч лет язычества - и только жалких две тысячи лет христианства. Оно не только с трудом проникает в толщу народа, оно с трудом проникает в наше сознание. Язычество нам всегда легче, естественная религиозность всегда проще. Она свойственна людям. И часто то, что люди выдают за православие или за другую христианскую религию, есть просто естественная религиозность, которая является своего рода опиумом для народа. Она работает как вид духовной анестезии, является типом приспособления человека к окружающей среде. И тогда над всем этим миром можно поставить лозунг у двери "туда": "Блажен, кто верует, тепло ему на свете". И массы людей, которым холодно на свете, стремятся в это тепло и представляют себе христианство в виде... ну, если не бани какой-то, то, по крайней мере, какого-то исключительно теплого места, в виде лежанки, где можно согреться... Это все не так! Даже если бы я был мусульманином и пришел к вам, просто изучив ваши христианские книги, со стороны, я бы сказал: господа, это не так. Ваша религия в этом совершенно не заключается. Бог ваш - "огонь поядающий", а не печка теплая, и Он вас зовет в место, где дуют все холодные ветры. Так что ничего подобного нет. Вы приспособили, вы адаптировали к своим человеческим потребностям какое-то совершенно иное учение. Вы сделали его обычной народной религией, религией, которая вырастает из психологии человека, народа (народное - это не значит крестьянское или рабочее), она вырастает в человечестве. Вообще проблема язычества в христианстве очень сложна. Почему я сделал такое отступление? Потому что я хотел бы, чтобы вы, хотя бы в малой степени общаясь, нашли в себе силы двигаться к истинному христианству. Есть такое слово, есть даже такая книга у святителя Тихона Задонского: "Об истинном христианстве". А до него протестантский писатель Иоганн Арнд тоже написал книгу (в свое время очень популярную в России и во всех странах), которая тоже называлась "Об истинном христианстве". Значит, христианство может быть и истинным, и "псевдо". "Псевдо" всегда удобнее, всегда нас больше устраивает, и поэтому в религиозной жизни наших современников очень часто господствует церковная нечест-ность: когда человек предпочитает то, что ему удобно, спокойно и хорошо, то, что его оправдывает, успокаивает, то, что ему нравится. Совсем не к этому призвал нас Господь, Который сказал, что "врата тесны" и "путь узок". Понимаете, еще и еще раз нужно понять, что вот этот Дух - это не тепло, а это огонь. Это огонь. Если мы будем жить в этом огне, который будет сокровенно в нас гореть - сокровенно, - мы тогда сможем идти по холодным местам и не замерзнем. Христианство похоже не на печку теплую, а на какой-нибудь ядерный реактор, внутри которого происходят непостижимые для человека процессы, которые стимулируют огромные ступени, зависящие от этого ядра. Значит, такая вот цель - найти в себе истинное христианство; я подчеркиваю: найти в себе. Потому что я был бы очень огорчен, если бы вы подумали: "Ага, он говорит, что мы - истинные христиане, а эти, дундуки, они - не истинные". И сразу линия между овцами и козлищами пролегла бы таким образом, что на стороне овец оказались бы мы, а на стороне козлищ все те, кто нам не угоден. Я нарочно подчеркнул, что язычник живет в нас. Истинное христианство нужно найти в себе. Вот так, с беспощадностью к себе, прежде всего вместе находя то, чего от нас хочет Господь, то, что мы должны сделать на земле за эту короткую жизнь, в общем, достаточно короткую, - устремляясь к этому, мы, в конце концов, найдем именно истинный путь. И будем честно себе говорить: вот в тебе говорит совсем другое, - будем это от себя отметать. Ведь это работает как механизм компенсации, самооправдания... Я помню одного человека, который крестился незадолго до того, как я с ним познакомился. Он был фанатик, страшно нетерпимый тип. До этого он был нетерпимым коммунистом, потом фашистом, потом еще кем-то - менял очень много разных нетерпимостей. И вот он пришел в Церковь. И я вижу, что у него пена возникает, когда он говорит о неправославных, об атеистах. Он не был честен по отношению к себе, он не заметил, по существу, что этот нелепый фанатизм крылся, конечно, в его характере, в его эмоциональной структуре, в чем-то физиологическом: вместо того чтобы понять это как порок, с которым надо бороться, он поставил на нем крестик (или, вернее, православный крест, восьмиконечный) и заржал тем же самым голосом, только другой текст был, но интонация-то была та же самая. Ну, это такой очень яркий случай, но мы все этим так или иначе страдаем и как бы перекрываем путь для источника Божия, который должен в нас бить. О ВНУТРЕННЕМ ШАГЕ У каждого из вас есть свои причины - внешние и внутренние - некой усталости. Надежды на то, что мы какими-то способами - когда наступит наш отпуск, скажем, или как-то еще - это радикально изменим, очевидно, напрасны. Потому что мы уже не раз уходили в отпуск, и столь же согбенные ковыляем дальше. Мы все молоды - вы, во всяком случае. И просто потому что это наш век - славный, счастливый (я не жалею, что живу в этот век), но все-таки он трудный для homo sapiens, это тяжелое испытание. Тем более, что мы живем в большом городе. Значит, на нас лежат, как камни, всякие нагрузки, напряжение и прочее. Ну что тут делать? Есть всякие рекомендации - аутотренинг и прочее. Я изучал это и практически, и теоретически. Я выяснил, что только человек, который располагает избытком свободного времени, может этими замечательными вещами заниматься. Но если человек имеет много свободного времени, он может просто и отдохнуть, и погулять, и таким образом проблема может решиться без этих вещей - в сущности, весьма неплохих и полезных. Факторы, которые на нас действуют, может быть, даже нам неизвестны. Мы не знаем, каков процент радиации, каков процент наследственности, каков процент измотанности от бесконечных столкновений на работе и дома. В общем, трудно. Не-смотря на то, что мы молоды и должны быть полны жизни, у нас с этим делом плохо. И для нас естественные пути регенерации, возрождения работают слабо или почти не работают. Поэтому я просто хочу вам напомнить то, что вы отлично знаете без меня: что есть сверхъестественные пути, у нас другого нет ничего. Только через рычаг духа можно в конце концов получить дополнительную силу, можно преодолеть душевную вялость, душевную немощь, слабость, распад и прочее. Для этого не нужно, как в аутотренинге, особых методов концентрации, особого какого-то продолжительного времени. Для этого нужно, как вы хорошо знаете - я просто напоминаю общеизвестные вещи, - не меньше 5-10 минут в день (я беру сейчас все по минимуму) для молитвословия, в любом состоянии - просто читаешь, читаешь. Не меньше такого же времени - для Евангелия и вообще Священного Писания. И - Евхаристия и молитвенное общение. Четыре этих вещи. Это не теория, это проверено прочно на практике. Очень многие люди, приходя ко мне с этой немощью, нашей общей, потом говорят: "А я этого не делаю". Я не знаю в этот момент, что им сказать. Потому что происходит нечто подобное тому, как врач человеку говорит: "У тебя больная печень, ты не должен есть жирное, соленое и прочее", - а он приходит и говорит: "Доктор, я каждый день наворачиваю сало и ем каждый день селедку". Доктор разводит руками... Но ведь существуют определенные рекомендации, они дают определенные результаты. Понимаете, это практика, причем она не моя личная, она вековая, тысячелетняя, двухтысячелетняя и дальше. Но главное - это держать все четыре момента. Это очень хорошо запоминается с помощью такого сравнения: стоит стол, одна ножка выпадает - он колеблется, выпадает вторая - он падает. Единственное, что здесь необходимо помнить, - то, что дар Божий, и благодать, и благословение Божие - это не есть панацея или лекарство какое-то. Потому что в таком случае на первом месте будет стоять наш эгоцентризм, наше требование к Богу. Не то, что мы действительно хотим быть чем-то для Него, а то, что мы хотим, чтобы Он стал чем-то для нас, служебным чем-то. Так, с этой установкой, получается плохо. Получается, в общем, но плохо. Здесь нужен огромный внутренний шаг. Я не могу его описать. В одной трагедии у Байрона описывается потоп. И там стоит человек на скале и произносит монолог. Он говорит, что он так доверяет Богу, что пускай даже все потонет, но он все равно умирает с полным упованием. Это очень хорошо сказано. У нас нет точных сведений ни о бессмертии, ни о чем-либо другом, но есть воля Божия, которая направляет все ко благу - как, мы не знаем. И мы потому лишь имеем смысл, что она направляет это все, и мы имеем в этом потоке значение по-стольку, поскольку мы к Нему причастны. Если мы не хотим превратиться просто в мусор истории, который завтра исчезнет, мы должны быть к этому причастны. Значит, Его тайна - на первом месте, она главная. А не то, что у меня болит голова и я хочу помолиться, чтобы голова прошла. Бывает так, что и проходит, но все-таки это установка неверная. Я начал с того, насколько это нужно, глубоко нужно, но я хочу это скорректировать: такой вот эгоцентрический, потребительский подход не может быть всецело правильным. Здесь нужно что-то еще принять, искать не только для себя. Но это уже дальнейший шаг. Теперь еще одно. У нас есть три главных вида молитвы: это прошение (самая наша любимая молитва), покаяние и благодарение. Прошение благословенно и заповедано, и в "Отче наш" есть прошение. Но заметьте, что начинается молитва "Отче наш" не с прошения, а с чего-то совсем другого - с принятия, согласия: "Да будет воля Твоя", "Да приидет Царствие Твое". А уж потом сказано: "Хлеб наш насущный даждь нам днесь". Понимаете, в этом есть какое-то раскрепощение внутреннее. Мы не свободны, мы должны начинать с того, чтобы как-то освобождаться от всего, расправить свои душевные "плечи", которые сгорблены под бременем. Вы знаете (не помню, кто это сказал), что если соблюдать хотя бы наполовину Нагорную проповедь, то все комплексы проходят. Это в самом деле так. Нас все время грызет что-то, правда ведь? Все время грызет... Причем, это превращается уже в невроз: это надо делать, это надо делать, все надо, действительно надо. И наши попытки что-то спланировать становятся не помощью, а помехой, потому что это превращается в навязчивую идею, в тяжелый фон озабоченности. И вот тут вспомните, что мы смертны, и что жизнь коротка, и что Господь сказал: не заботьтесь о том, что вам есть завтра и что вам пить. Он сказал именно в этом смысле: глаза страшатся, а руки делают. Сегодня делаем. Даже если мы составляем планы на будущее, это должно быть свободным эскизом, а не какой-то давящей вещью, которая тебя сделает рабом. Мы свободные и мы счастливые, несмотря на те немощи, которые нас сгибают. Потому что мы причастны тайне благодати Божией, нам открывается много удивительного и замечательного. Кроме того, у нас есть братья и сестры, они есть здесь, они есть в храме, они есть по всему городу, они есть по всей земле. Мы каким-то образом включены в вечное божественное дело. И еще одна удивительная вещь. Мы можем через божественную призму рассматривать все: научные формулы, любые феномены - все, что хотите. Я сегодня утром, когда убирался, включил телевизор: там осьминога показывали. Божественное зрелище, просто божественное зрелище. И эти несколько секунд - фильм, к сожалению, быстро кончился, я включил его уже в самом конце - привели меня просто в состояние полного восторга. И любая вещь должна вызывать в нас восхищение. Мы должны не терять этой способности - способности свежо по-смотреть на вещи, на своих близких, на окружающий мир - и стараться быть легкими на поворотах, легче жить. Уметь плюнуть, ко-гда нужно, на какие-то удручающие нас обстоятельства, подняться над всем и быть вольными странниками. Мы же странники. Мы вообще здесь гости и пришельцы. Апостол Павел говорит: все мы на земле только странники, только гости и пришельцы. В одном апокрифическом Евангелии Господь Иисус говорит, что мир - это мост; по мосту ведь переходят. И когда мы говорим об Отце, Который на небесах, - что такое Отец? Это наше родство, это Тот, Кто нам родственен больше всего. А что это значит - "на небесах"? В ином измерении бытия наше отечество. "Отечество" я имею в виду не в смысле земного рождения или какой-то душевной привязанности, тут совсем другое дело. Душевная привязанность может быть к твоей улице, к твоему дому, к твоему языку, к твоему городу, к твоей стране. Это естественное свойство человека. А есть иное отечество. Трудно это передать словами, но Лермонтов это пытался передать в известном стихотворении про душу, которую ангел нес на землю, когда она должна была родиться, и у нее навсегда остались в памяти звуки песни ангела. Это в данном случае только образ, но образ очень глубокий, потому что у нас есть другая родина. Нас связывает нечто с миром Духа, поэтому мы гости, поэтому нам иногда бывает неуютно в этом мире. И частично это правильно, потому что мир полон грубой материи, мир во зле лежит, мы с ним сталкиваемся, и он нас ранит. Тем более нам важно призвать Духа. А Дух приходит, особенно когда мы вместе. Поэтому мы собираемся в храме, поэтому молимся вместе - как можем. И вот приближаются к концу пасхальные дни, это время кончается, и мы как бы снова все переживаем. И вновь воскресший Господь приходит к нам, как в Эммаусе, когда Он пришел к ученикам. Он говорит: "Мир вам". "Мир вам" - это было в Его устах не просто древнееврейское приветствие. Конечно, Он и поприветствовал их, поздоровался с ними, но Он в это слово вкладывал и еще нечто очень глубокое. На древнееврейском языке слово шалом (мир) означает не просто "без войны", а означает особое состояние благословения, особое состояние мира души, близости к Богу, и вот этот мир мы и просим у Него - мир с Богом, мир между собой. И будем так молиться, чтобы понять, что Он и сейчас с нами. Сейчас с нами. Если мы говорим: "Мы недостойны", - это верно. Мы можем сказать, как Петр: "Выйди из моей лодки, потому что я человек грешный". Но Петр это сказал, все-таки, в порыве - он, наверное, не хотел, чтобы Он уходил. Так и мы не хотим. И слово Божие будет с нами, и мы его понесем домой, и оно будет в нас жить, и в конце концов давайте жить светло и в уповании! Мы - счастливцы, которые своим счастьем не пользуются, и богачи, которые своим сокровищем не располагают и не употребляют для себя. Поэтому сегодня все смоем - наши обиды, наши огорчения, наши тревоги и ожидания, наши грехи, просто наши тяготы, этот фон, который, как зубная боль. И будем просить, чтобы Господь нас укрепил. И в этом - самое главное. А сейчас помолимся: Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав. x x x Отче наш, Иже еси на небесех. Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь, и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. x x x Воскресение Христово видевше, поклонимся Святому Господу Иисусу, единому безгрешному, Кресту Твоему поклоняемся, Христе, и святое Воскресение Твое поем и славим, Ты бо еси Бог наш, разве Тебе иного не знаем, имя Твое именуем. Приидите, вси вернии, поклонимся святому Христову воскресению, се бо прииде Крестом радость всему миру, всегда благословяще Господа, поем воскресение Его, распятие бо претерпев, смертию смерть разруши. x x x Господи Иисусе Христе! В этот вечерний час, в этом городе, где почило Твое благословение, среди всех страданий и грехов и бед, Ты, страдавший и принявший на Себя язвы человеческого рода, потому что возлюбил нас, Ты, пришедший сюда,будь с нами. Господи, Ты нес Крест, и научи нас нести ради своих близких страдания и труд. Господи Иисусе Христе, Ты видишь наши немощи и наши язвы, влей в нас силу, сделай нас твердыми, мужественными, достойными свидетелями Твоего Божественного Евангелия. Господи Иисусе Христе, дай нам в те дни, которые Ты нам отпустил, пронести, как знамя, Твой Крест. Господи Иисусе Христе, помоги нам. И благодарим Тебя за все чудесное, что Ты даешь нам - в природе, в храме, в Таинстве, в Твоем Священном Писании, в том, что написали люди, вдохновленные Тобой, в наших близких, в наших любимых, во всем том, что нас увлекает, волнует, удивляет. За все это благодарим Тебя, Господи. Дай нам быть истинными носителями Твоего Имени. Аминь. БЕСЕДА ОБ ИСКУПЛЕНИИ В древнем мире проблема искупления решалась достаточно просто, потому что древнее сознание находилось во власти определенных юридических представлений об отношении между человеком и Богом. Люди жили этими представлениями в своей повседневной действительности. Существовали вассально-сюзеренные отношения: человек, который оскорбил своего сюзерена, обязан был воздать ему сатисфакцию, удовлетворение. Понятие о чести, которое потом сменило феодальные представления, также было тесно связано с представлением о сатисфакции. Оскорбленная сторона, причем сторона господствующая, требовала от вассала или от равного партнера, чтобы была возмещена оскорбительная акция, оскорбление действием. И эти представления были перенесены на богословские понятия и на тайну искупления. Против этого активно выступил уже в конце прошлого века будущий патриарх Сергий, написав интересную книгу "Православное учение о спасении", где он со всей категоричностью отверг как не соответствующие духу Писания, духу Нового Завета, духу Евангелия эти юридические представления о том, что люди должны были искать какую-то сатисфакцию оскорбленному Богу, и поскольку они не нашли, то Христос удовлетворяет Своим подвигом оскорбленный гнев Божий и тем самым решает эту юридическую проблему. На самом деле в Священном Писании господствуют символы иного порядка, символы, скорее, органические, биологические, где тайна искупления ощущается как некий процесс очищения, процесс вживания, процесс присоединения, привития человека к иной, Божественной жизни. Это чем-то напоминает работу садовника, который прививает здоровые организмы к больным, для того чтобы победить болезнь. Но юридическое понимание догмата искупления, различные его формы в какой-то степени основывались на букве Писания, потому что сам термин искупление, если его перевести с церковнославянского на русский язык, означает "выкуп". Он, конечно, выглядит юридическим. Термин этот применялся обычно в античной работорговле, когда кто-то по каким бы то ни было соображениям освобождал человека, выкупая его из рабства. Он делал его вольноотпущенником, не сам освобождая из рабства, а выкупая его для себя. Это не значит, что сначала человек был рабом одного, потом стал рабом другого. Нет, он был рабом одного, но выкупленный, искупленный, он стал нравственным должником другого; он стал свободным человеком, но нравственным должником. Есть еще один аспект этого термина, очень важный. В символике Ветхого Завета слово "выкуп", "искупление" встречается в связи с проблемой и темой Исхода. Бог говорит: "Я вас выкупил и сделал Своим уделом". Это означает, что Бог избавил от зла избранных людей, предназначенных для Его замысла, но не просто избавил и пустил их потом в степь, а сделал их Своим уделом, то есть тем местом, на котором Он будет совершать Свои деяния: тем полем битвы, той творческой лабораторией, тем центром применения высших Божественных сил, которые Он основывает на земле. И то же слово повторяет потом апостол Петр, обращаясь к Церкви: "Вы народ избранный, удел Божий". Когда Моисей говорит: "Вы будете царством священников и народом святым", - что здесь имеется в виду? То, что эта группа людей должна служить Богу - царство священников. Народ святой - то есть посвященный Ему на служение, вот буквальный смысл. Таким образом, Бог принимает искупленных, выкупленных, вырванных из рабства для Себя. И эта модель в дальнейшем распространяется на деяния Христа, Который людей вырывает из царства зла и ведет их туда, где они могут создать Божий удел. Так нам показывает Священное Писание. Возникает некий организм, живущий по иным принципам, в нем Христос воплощается. Этот организм - сами верующие, Церковь. Он хочет, чтобы мы были Его телом. Что значит - тело? Тело - то, что живет, действует, движется, проявляет активность. В нас должна быть осуществлена Божия активность - в этом идея апостола Павла о том, что Церковь есть Тело Христово. "Вы имеете ум Христов, - говорит он. - Живу не я, но живет во мне Христос", - это значит, что мы приобретены, мы Им искуплены из рабства, освобождены. Значит, тайна искупления - это прежде всего тайна освобождения. Это - первое. Второе - это тайна присоединения к уделу Божию, где Бог действует. И третье - это тайна несения на себе бремени. Здесь мы должны перейти в историко-космический масштаб. Вселенная возникает и развивается по двойственным законам. Вселенная развивается, с одной стороны, по замыслу Божию, а с другой стороны - в нее все время вторгаются элементы, этому замыслу противостоящие. Я формулирую это кратко такой фразой: слеп, кто не видит гармонии мира, - но столь же слеп, кто не видит дисгармонии того же самого мира. Если гармония мира проистекает из высшего замысла Творца, если Бог ее видит при сотворении мира из вневременной точки, когда говорит, что "мир прекрасен весьма", добротен (выражение, которое употреблено в Библии, непереводимо на русский язык; тов мео'д означает примерно "очень хороший", точнее перевести невозможно), - так это Бог видит, а в историческом процессе происходит еще столкновение полярных сил, сил, поляризовавшихся внутри самого творения. То, что силы, противоборствующие Божественному замыслу, существуют, - это очевидный факт. И эти силы в Библии описаны всегда символическим, иконным, картинным языком: бушующее море как символ хаоса; дракон, который это море олицетворяет; змей, который искушает Адама, и т. д. В плане физического мира можно называть это хаосом, потоком, влекущим энергию к смерти, в энтропийное состояние. И таким образом, история мироздания, космогенеза, становится историей борьбы, борьбы между хаосом и Логосом - Божественным разумом, который кодирует свои мысли в мире. Почему диалектика Гераклита, диалектика Гегеля находят в мире противоречия? Почему еще зороастрийская религия увидела в мире столкновение света и тьмы? Потому что мир биполярен: один полюс идет от созидающего Бога, другой полюс - от деградирующей силы твари. Здесь естественен вопрос: откуда возникло это стремление прочь от Бога, побег в ничто? Описать его в рациональных терминах - это значит его осмыслить, а осмыслить бессмысленное невозможно. Осмыслить его можно только условно, только поэзия дает нам картину этого иррационального порыва в ничто, только образы художе-ственных произведений; картины зла, которые рисуют Достоевский или Бодлер, показывают, что есть воля ко злу, но объяснить ее логически невозможно. Побег во тьму. Наиболее интересную попытку это объяснить сделал Бердяев, основываясь на учении Шеллинга и Якоба Беме. Его точка зрения заключалась в следующем: свобода как абсолютная потенция, как абсолютная возможность идти куда угодно, в том числе в бездну небытия, не зависит от Бога, потому что она является сущностью как бы внеполож-ной Богу. И поэтому, когда Бог созидает мир, этот полюс остается и он все время как бы отравляет бытие. Но Бердяев здесь выражается тоже мифологемами, так же как Шеллинг, он явно говорит мифологическим языком. Якоб Беме говорит, что "Ungrund" - первоначальная необъяснимая, неописуемая бездна, в которой содержатся в смешанном виде и зло и добро; бездна, где пребывает Божество, из которого рождается Бог как личность, - это интуиция, это прозрение, это поэзия, это миф, это не то, что можно рационально, по-настоящему описать. Но фактом остается, что в творении Божием есть противоборствующие стихии, столь же тварные, как и все остальное, но сопротивляющиеся Богу и почему-то Богом допускаемые. Мы можем, конечно, догадаться, почему. Потому что тварь - это есть единое целое, и преодолеть этот антибожественный вектор, этот импульс, идущий во тьму, она должна сама, свободно, - сама тварь. Но у твари в целом свободы нет, преодолеть этот импульс должен тот, кто ее олицетворит, а олицетворяет ее человек. Он возникает после столкновения между хаосом и Логосом, после рождения, организации структуры, элементарных законов для элементарных частиц, после создания жизни, которая разрушается, но передает эстафету дальше своим потомкам; и наконец - создание человека, когда жизнь уже передает информацию дальше без генетического кода, просто передает. Я очень люблю слова немецкого поэта Новалиса: "Человек - это мессия природы". Человек - дух человеческий в сочетании с плотью - вводится в природу, чтобы нести в каждой своей клетке море животных, растений: мы же микрокосм, мы все в себе несем, в нас живут все существа, и мы призваны участ-вовать в борьбе хаоса и Логоса, включаясь в Логос, в просветление. Но человек не выполнил этой миссии, и тогда начинает действовать Бог Сам через человека. Не только Божественная Информация с большой буквы, не только Логос творящий, а, наконец, Логос, воплощающийся в человеке, начинает действовать в мире. "В начале был Логос, и Логос был у Бога, и Логос стал плотью", - читаем мы у апостола Иоанна. "Стал плотью" - что это значит? Человеком стал, - на библейском языке слово плоть означает "человек". Таким образом, мировую эволюцию, если мы назовем это так, Бог все время стимулирует, и особенным образом стимулирует при создании духовного существа - человека. И наконец, когда Сам Он входит в мировой процесс, Он берет на Себя зло мира как крест, и Он двигает дальше этот мир, возглавляя шест-вие к Царству Божию. Христос берет на Себя страдание мира. Бог впервые включается в эту борьбу, но включается именно по Боже-ственному принципу. Божественный принцип - постоянное умаление, как бы сокращение Божественной силы перед лицом твари, чтобы дать ей свободу проявления, свободу самоосущест-вления. И человек приходит в мир, в котором ему надо бороться - бороться с искушениями и с окружающей природой, в которой царит зло. Что соблазняет человека? Его соблазняет воля к власти. Воля к власти - самый серьезный импульс и самый тяжелый грех человека. За всеми социальными, политическими, культурными битвами стоит воля к власти. Фрейд напрасно думал, что в основе там лежит либидо, секс. Ничего подобного. Миллионы людей отказывались от секса, миллионы людей отказывались от брака - но от власти никто никогда не отказывался. Это всегда нужно помнить. И человеческая цивилизация построена на грехопадении, на первородном грехе, она сохранила в себе этот импульс власти, и поэтому вся магия была построена именно на стремлении властвовать над природой, как и наша техническая цивилизация. Всю мировую историю можно описать с точки зрения воли к власти, с точки зрения властолюбия, и это будет правда. Проанализируйте на досуге любое выдающееся событие, и вы увидите, какую колоссальную роль играла жажда власти, воля к власти. Дело в том, что этот импульс не оставляет человека до старости. Человек может уже не интересоваться пищей, он может не интересоваться массой жизненных удовольствий, он может еле двигаться - но власть остается единственным и последним, что ему мило и радостно. Грехопадение - это и был первоначальный момент, когда в человеке восторжествовала воля к власти, потому что, я подчеркиваю, "познание добра и зла" в библейской символике означает не знание интеллектуальное, а "владение", ибо глагол дa'ат означает "близкое соприкосновение" и употребляется, как, вероятно, вы уже знаете, в применении к владению мастерством, к супружеским отношениям и другим подобным вещам. А термин "добро и зло", тов ва-ра', является идиомой: это короткое выражение не имеет ничего общего с моральными категориями, потому что тов означает добротное, приятное, полезное, а ра - мерзкое, ядовитое; это два полюса бытия, идиома, которая обозначает просто все бытие как таковое, природу как таковую, мир как таковой. И когда Бог включается в поток человеческого рода, Он находит Себе там людей, которые отказываются от этой власти, которые говорят: "Да будет воля Твоя..." Кто это? Это Авраам; это Моисей, который, в общем, не по своему желанию все делает, он только повинуется; это пророки. И наконец, это происходит в лице Христа с полной, совершенной отдачей: "Я не творю волю Мою, но волю пославшего Меня Отца". Почему Церковь так настаивает на том, что Христос был абсолютный, совершенный Человек? Потому что без этого все потеряло бы смысл. Христос был не только во-плотившимся для нас Богом, но Он был одним из нас, Он был человеческим братом, нашим братом по плоти и крови, Он был частью человече-ского рода - и от лица человеческого рода Он сказал Богу "да". Благодаря этой тайне мир двинулся дальше. Почему апостол говорит, что Христос не захотел "восхищения непщева"? (Это славянский оборот.) Он не захотел похитить звания Божия, Он смирил Себя, умалил до образа раба. Здесь апостол Павел противопо-ставляет Адаму, который захотел быть как Бог, Христа, Который отказался от всего, Который принял на Себя судьбу осужденных, изгоев. Он не был ни священником (заметьте, как сказал один писатель, - единственный истинный священник никогда не был священником), ни власть имущим, Он вообще не принадлежал ни к какой категории; Его царственное происхождение - чисто символическое, Он не учился ни в каких академиях, Он жил как самый обычный человек; Он спустился на дно жизни, был оплеван толпой, был осужден гражданским и религиозным судом, Он был в конце концов признан богохульником и мятежником - Он принял на Себя все страдание мира, включился в него. И тем самым два мира, мир Боже-ст-венный и мир страдающего человечества и страдающей твари, соединились - Бог вновь взял мир Себе в удел. И Христос, несущий крест, как бы продолжает нести на Себе всю человеческую эволюцию дальше. Ведь Он вознесся - это значит, что Он проник во все поры мироздания. Ведь очень важные слова в Символе веры, которые мы повторяем: "...и седяща одесную Отца" - мы должны отбросить пластическое представление об этом сидении одесную Отца, - эти слова означают, что Христос пребывает там, где Бог, а Бог пребывает всюду. Таким образом, Богочеловек становится плотью мира, и плоть мира, мироздание, становится плотью Богочеловека - Он освящает все. Понимаете, человек Иисус, идущий по пустыне, - это не изолированный фантом в космосе, а существо, являющееся частью биосферы, ноосферы, частью природы; связанный с ней, Он ест, пьет - Он весь тут. И таким образом, если Он включен в единство мироздания, через Него Божест-венное включается в Свое творение. И здесь поэтому искупление является тайной, которая продолжает акт творения. Никакой средневековой сатисфакции, никакой юридической подмены, замены, игры и процесса. Нет судебного процесса, а есть процесс исцеления человечества, который связан с общим замыслом миротворения. И если Бог исцеляет материю, закладывая в нее силы эволюции, исцеляет мертвое, давая ему импульс жизни, исцеляет умирающую жизнь, вкладывая в нее человека, несущего такую бессмертную духовную информацию, и, наконец, исцеляет историю мира и человека, входя туда Сам, - вот это и есть тайна искупления человеческого рода и всего мира. Ибо апостол Павел говорит загадочные слова: "вся тварь стенает доныне и мучается, ожидая откровения сынов Божиих", то есть в этом болезненном состоянии несовершенства, незавершенности находится вся природа, которая стонет в ожидании этого дня. И Христос, хотя и пришел для людей, но раз Он воплотился в этом мире, значит, так или иначе, Его искупление распространится на все мироздание. Это подтверждается словами Священного Писания: не только нового человека увидел ясновидец Иоанн - возрожденного, воскресшего, приобретшего, по замыслу Божию, великие силы, - но также увидел он новое небо и новую землю, ибо старые миновали. Вот в чем смысл. Человек увлекает за собой природу в своей эволюции, Богочеловек увлекает за Собой человечест-во в своем восхождении к Божественному миру, к которому в конце концов все стремится и в чем может осуществить свой смысл. Вот, кратко, что такое на самом деле есть искупление. Но опять-таки - это все слова и символы. Мы не можем передать это с адекватностью и ясностью теоремы - это сюда просто не подходит. ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ИИСУСА Вопрос о человеческой индивидуальности Иисуса некоторым людям кажется совершенно неважным, потому что внутренне воспринимая Христа Спасителя, видя Его внутренне, они полагают, что уже совершенно не имеет значения, каков Он был в глазах окружавших Его людей. Но догматически, богословски, глубинно это на самом деле очень важно. Потому что иной подход как бы сползает в сторону монофизитства - древней ереси, которая видела в Христе только Божественное, но не видела в Нем человеческого. И именно Вселенские Соборы настоя-ли на том, что Христос был совершенный Человек. Совершенный не в том смысле, что Он был каким-то совершенным, прекрасным человеком, - это и так очевидно, а в том, что Он был полностью человеком. Во всем, кроме греха, Он был человеком. Если мы это воспринимаем во всей тайне Богочеловечества, которая для нас так важна, то разве может существовать человек без каких-то ярких индивидуальных черт, без каких-то особенностей, которые Его личность обрисовывают? Разумеется, в прямом смысле слова в Евангелии мы этого не найдем. Потому что Евангелие написано как книга не беллетристическая, не историко-описательная, там нет Его портрета, нет каких-то черт, которые мы привыкли находить в романах или у античных авторов: Он делал то-то, Он выглядел так-то. Поэтому довольно трудно обрисовать Его образ, как нас учили когда-то в школе, скажем, как образ Кутузова в романе "Война и мир". Образ Христа в Евангелии трудно найти в такой полноте, как писали выдумывавшие, создававшие Его образ люди. Но тем не менее, поскольку нам это важно, мы можем все-таки вычленить в Евангелии такие моменты, которые для нас дороги. Иногда дороги принципиально, потому что Его способ жизни и действия является для нас примером и живым образцом. А с другой стороны, дороги просто сами по себе, как, скажем, Его излюбленные способы выражаться - это вовсе не значит, что мы должны выражаться именно так, но Иисус нам становится ближе, когда мы понимаем, какие у Него были привыч-ные, избираемые Им слова. Для того чтобы не выдумывать, а именно най-ти подлинные черты, конечно, требуется некоторая работа. Но вот вам набросок. Его легко увидеть по контрасту. Возь-мем пророка - он ходит в какой-то необычайной одежде: Илья-пророк ходит во власянице, Иоанн Креститель в шкуре верблюжьей. Назореи не стригут волос, духовенство носит свою одежду, философы имеют свою форму (в древности у философов была форма - такой плащ короткий, и все знали: вот идет философ). То есть люди как-то выделяются. Примечательно, что у Христа ничего подобного не было. Дальше. Мы очень редко находим у Него такой исключительно возвышенный пафос, который был у пророков, у поэтов. Он говорил очень простым языком. Хотя сейчас в Евангелии, которое переведено в ХIХ в., это не так заметно, потому что евангельский текст стал для нас священным, но на самом деле в оригинале речь очень проста, ее даже передать трудно. Что Он любил? Он любил гиперболы. Надо же было придумать про верблюда и игольное ушко; сколько толкователей говорили, что это не верблюд, а канат из верблюжьего волоса, что это были такие узкие ворота, которые назывались игольными ушками, и что в них не может пройти верблюд, - а Он имел в виду обыкновенного здоровенного верблюда и настоящее маленькое игольное ушко. И когда Он говорил, что фарисеи отцеживают комара и проглатывают верблюда, - это опять излюбленный Его способ выражаться. И когда Он говорил, что зерно горчичное - самое маленькое из всех зерен, - это тоже гипербола; совершенно не обязательно, чтобы оно было ботанически самое маленькое, но важно, что оно вырастает в такое большое дерево. Вероятно, это не баобаб вырастал, но, вы понимаете, это образ по контрасту. Некоторые детали, которые при первом чтении должны бросаться в глаза, оказываются опять гиперболами. Женщина, которая замесила тесто, положила туда закваску и взяла определенное количество муки - тем количест-вом муки, которое там указано, можно накормить не семью, а целый полк. А почему? Потому что она берет горсточку этой за-кваски и берет кучу муки. И, конечно, здесь был элемент педагогический - чтобы это запомнилось. Понимаете, это ярко! У Него не было стертых изречений, таких максим - стандартных, среднеарифметических. И "до неба вознесшийся, до ада низвергнешься" - это тоже очень характерное для Него высказывание. Мы даже образ жизни Его можем почувствовать. "Утром вставши рано, когда еще не восходило солнце, пошел, уединился в молитве" - значит, Он вставал рано. Он любил уединяться; можно найти много мест о том, что Он любил уединяться, но когда за Ним приходили, Он тут же откликался, Он не говорил: о, оставьте! Есть старинное предание об одном подвижнике, который сидел на высоком столпе и там предавался созерцанию; это был великий подвижник, но когда к нему пришли мать, родные, он сказал, что не будет иметь с ними дела, "умрох бо миру", как говорится там. Мы, конечно, уважаем его, но у Христа мы не находим этого, Он сразу спускается. Вот, например, в рассказе Марка Он ушел, уединился, но тут же собрался народ, и Петр к Нему побежал: "Все Тебя ищут". Он ответил: "Я для того и пришел", - и пошел туда. И евангелист Марк говорит, что собрался народ, так что некогда было и поесть. Это значит, что жизнь Его была насыщена все время. Или если проследить географически Его пути по карте: встал и пошел, и пришел, скажем, в Самарию. Это все пешком, в условиях довольно жаркого климата, огромные расстояния. И только в одном месте Евангелия, как вы все помните, сказано, что Он утомился во время жары - жара бывает там до 40-50 градусов, - когда Он сел у колодца в Самарии. Значит, мы не можем Его представить каким-то хрупким, воздушным, как Его изображали на слащавых католических картинках прошлого столетия. "Пошел и удалился туда-то" - это значит десятки километров прошел. Некоторые авторы подчеркивают: Христос никогда не смеялся. Прямого текста, где было бы сказано, что Он смеялся, нет, но юмора и иронии в Его речах очень много. Кстати сказать, Христос создал жанр притчи, потому что в Ветхом Завете слово "притча" означало афоризм (было такое слово машал, оно означало "краткая мысль"; мы его переводим как "притча"). А маленькая новелла, рассказ почти не встречались; бывали такие случаи, но их буквально считанные единицы во всем толстом Ветхом Завете. И Христос был первым, кто эти маленькие новеллы превратил в изложение каких-то высоких истин. А зачем, почему? Потому что это было слово жизни. А какое же "слово жизни", если сказать, что "все народы равны"? Это общее место. Он рассказывает притчу, скажем, о милосердном самарянине. И заметьте, что в этих рассказах, этих новеллах вывода почти никогда не бывает (как в баснях: "Мораль сей басни такова..." - этого не бывает). Почему? Это не случайно. Потому что в притче Он дает ситуацию, и человек должен внутренне, как говорят, экзи-стенциально, почувствовать эту ситуацию и найти ответ. Свой ответ. Ведь в притче о милосердном самарянине на вопрос "кто ближний?" книжник же нашел ответ! Христос просто рассказал, что была такая ситуация, и спрашивает, кто ближний? Собеседник говорит: тот, кто сотворил ему милость. Тогда Он отвечает: иди и твори то же самое. Вот сегодня в Евангелии читалось слово Христово, Он объяснял ученикам модель притчи о сеятеле и сказал: вам дано все ясно, а им в притче. Почему? Потому что Он учеников готовил быть проповедниками, и Он им показывал эту схему, каркас, на котором притча держится. А когда Он ее давал людям, она должна была звучать без этого заднего плана, чтоб люди сами нашли ответ. Кстати, и тайну своего служения Он не декларировал, а спросил: за кого принимают Меня люди? За кого вы Меня почитаете? То есть Он всегда ждал активности со стороны людей, чтобы они нашли этот ответ. Так вот, возвращаясь к иронии, к юмору, я бы сказал, что семьдесят процентов притч должны были быть произнесены и услышаны с улыбкой. Начиная даже с маленького примера, когда Он говорит: "Ну, ничем не угодишь им. Пришел Иоанн Креститель, не ест, не пьет, живет в пустыне - говорят: "в нем бес". Пришел Сын Человеческий, ест и пьет - говорят: "вот, обжора и пьяница"". И дальше Он говорит: "Вы похожи на детей, которые играют в игру", - и спел им детскую песенку из какой-то неизвестной нам игры: "Мы вам пели печальные песни, а вы не плакали, мы вам веселые песни пели, а вы не смеялись"; то есть "до вас никак не доходит". Теперь дальше. Скажем, когда человек устает, когда он чувствует, что не может до Бога достучаться, Христос приводит ему историю почти чеховскую, о том, как вдова "достала" судью, который Бога не боялся и людей не стыдился, но вот с этой вдовой ему пришлось считаться, так как он понял, что она вообще не даст ему жизни. Это вовсе не значит, что Он предлагал людям, так сказать, заниматься таким сутяжничеством, - Он просто показал, что такое истинная настойчивость. Или о человеке, который должен был принять гостей, но у него ничего не было и он побежал к другу, к соседу, а тот: я уже сплю, я не могу встать... А этот все равно стучит, и тот подумал: он же мне спать не даст, - пошел и дал. А почему, для чего это нужно было? Потому что люди, воспринимая эту картину, как-то вспыхивали. Они не сидели занудно, слушая какие-то нравоучительные истории. Они, наверняка, улыбались, когда Он это рассказывал. У нас эти тексты сакрализированы. Они и сохраняют свою сакральность, но сакральность раскованную, сакральность, я бы сказал, с улыбкой. И очень многие притчи таковы. И даже та притча, которая кажется нам трогательной, - она, учитывая нравы людей Востока, тоже с улыбкой слушалась. Женщина потеряла деньги. Но когда она подметала пол и нашла их, она не просто сказала: ну, слава Богу, - и положила их; она побежала к соседям: "Слушайте, смотрите, я же нашла деньги, что потеряла", - это живая сценка. (У нас об этом очень хорошо написано в "Богословских трудах", в эссе, которое называется, если я не ошибаюсь, "Евангельские мотивы".) Понимаете, это была и Его жизнь. Теперь посмотрим притчи, которые дают другие великие учители, те, чьи мысли сегодня живут в религии, в философии нашего столетия. Возьмем притчу Платона о пещере и людях, которые сидят в пещере. Картина романтическая и фантастическая: люди, которые закованы в пещерах, смотрят в стену, а там проходят тени и т. д. Он пытался передать таким образом, что мы видим реальность только отраженно. Или буддийские притчи - они обычно сказочно-фанта-стичны, там действуют разные фантастические животные, возникают какие-то необычайные ситуации, там почти нет ничего обыденного. Между тем притчи евангельские все очень просты по сюжету. Единственная притча, которая как бы выходит из этого жанра, - это притча о богаче и Лазаре. В ней фигурируют уже и тот свет, и этот, и пропасть между ними, но это единственная притча, в которой Господь как бы обыграл уже существовавший, расхожий сюжет; единственная притча, где Он воспользовался как бы готовым материалом. Подобные тексты есть в египетских памятниках, это, конечно, был бродячий сюжет. Очень хорошо писал Чарлз Додд, один из крупнейших современных толкователей Библии, директор издания "The New English Bible" (было такое большое издание, в котором участвовали десять протестантских церквей): есть известное изречение, что стиль - это человек; и вот когда мы читаем наиболее древние тексты Евангелия, то есть те, которые могут звучать как наиболее аутентичные, мы в них начинаем видеть Того, Кто это говорит. Как многие современные толкователи, Чарлз Додд сделал обратный перевод - перевел греческие тексты Нового Завета на арамейский или древнееврейский языки (на каком языке Христос говорил с народом, вопрос спорный). И выяснилось, что большинство речений Иисуса были ритмичными, они все говорились как стихи, произносимые вслух. Это были почти поэмы. И если вы внимательно почитаете некоторые речения Христовы, вы сразу увидите, что в них присутствует поэзия. Ритмичность заметна даже в русском переводе. То есть произносилось это на арамейском или древнееврей-ском, потом переводилось на греческий и, наконец, на русский - и вы все равно чувствуете: "Блаженны нищие духом, ибо тех есть Царство Небесное; Блаженны плачущие..." - это явная ритмика, которая указывает на поэтический прообраз. Но нужно заметить, что на Востоке поэтическая структура отличалась от западной. Скажем, у греков был четкий размер, к примеру, гекзаметр; рифмы бывали реже. В европейской поэзии рифмы стали нормой. В поэзии средневекового Востока были очень своеобразные рифмы: рифмованные двустишия, в которых рифмовалось предпоследнее слово, а последнее слово было одно и то же. (Если вы возьмете Алишера Навои или Низами, то увидите там это очень часто. Подобным образом писал и Шота Руставели.) На древнем Востоке одним из признаков поэтической структуры была игра образами: в двустишии в обеих строчках повторяется одна и та же мысль, но данная по-разному. Или мысль повторяется в антитезисе - противопоставлении, или в нарастании. Я могу открыть любое место в Библии, и вы сразу увидите, как часто это встречается. Когда толкователи выясняют, где в Библии поэтическая часть, где прозаическая, то этот самый параллелизм выявляет поэтическую часть. Я могу взять любой текст. Вот, открываю псалом 1: Блажен муж, который не ходит на совет нечестивых и не стоит на пути грешных и не сидит в собрании развратителей... - это трехстишие, в нем варьируется одна и та же мысль. И далее двустишие: но в законе Господа воля его, и о законе Его размышляет он день и ночь! Так было на всем древнем Востоке. Так вот, в Новом Завете это очень часто присутствует в речах Христа. Значит, не отвлеченное философское рассуждение, а целостное поэтическое видение присутствует в речах Христовых. Если мы возьмем начало Евангелия от Иоанна, то увидим, что и сам евангелист начинает свой текст явно поэтически. Поэзия звучит даже в тройном переводе (вероятно, подосновой Евангелия от Иоанна тоже был арамейский или древнееврейский текст): В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Все чрез Него начало быть, и без Него ничто не начало быть, что начало быть... И свет во тьме светит, и тьма не объяла его. - это всюду присутствует. А сколько можно найти в тексте Евангелия всевозможных черт Христа! Вот, например, евангелист ничего не говорит о свойствах Его взгляда. Но! Он подходит к берегу и говорит будущим ученикам (они занимаются своим делом): "Следуй за Мной", - и они тотчас же, оставив все, пошли за Ним. Значит, что-то такое произошло. Или, неод-нократно говорится: "Иисус взглянул на него" - и сразу что-то подействовало. Есть еще одно косвенное соображение. Древнехристианские писатели, пытаясь представить себе тайну уничижения Бога во Христе, говорили, что Он обладал каким-то невзрачным видом, что у Него были какие-то телесные недостатки, - они исходили из пророчества Исайи, гл. 53, где говорится о страдающем праведнике: "Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни". Но, будьте спокойны: если бы что-то такое было, то в полемике этого времени (раннехристиан-ского) Его противники это обязательно бы использовали. Но мы не находим нигде ничего, даже малейшего намека на что-то. Уж что там, Тамерлан немножко прихрамывал, так он даже прозвище получил - "Хромой". А здесь не было ничего... Особого богословского значения этот поиск не имеет, но он дает нам возможность увидеть Его живым среди живых людей. Мы никогда не видим колебаний у Него - это признак полной, абсолютной уверенности: решает - и делает; никакой раздвоенности: апостол Павел размышляет, думает, просит, чтобы Бог его вразумил, - Он никогда. Апостол Павел ссылается на Писание, как бы опирается на него, а Христос говорит: "вот, в Писании сказано, а Я говорю вам...". Некоторые критики прошлого века, да и нынешнего, пытались доказать, что в Евангелии Христос показан только человеком, что все это (то есть Божественное) наросло потом, но ведь Нагорная проповедь - это один из древнейших текстов. И уже из этого текста явствует, что Христос говорил о Себе совершенно в ином духе. Заметьте, что Он никогда не употреблял формулу, которую постоянно, традиционно употребляли пророки. Пророк, выступая в храме, всегда начинал свою речь сакральной формулой: "Так говорит Господь", - и дальше он уже говорил от лица Божия. То есть тем самым он подчеркивал, что является только рупором, только глашатаем, только передатчиком. Между тем, все проповеди Христа идут только от Него Самого... Видите, как много можно найти в Евангелии, если поразмыслить. А одна история Отрока Иисуса в храме чего стоит! Это Его характер и Его юность - все вместе. Ведь Он так увлекается разговором с этими учителями, что забывает обо всем на свете. Он просто беседовал с ними о Законе Божием и забыл и про родителей, и про все. И Мать говорит Ему: "Мы с болью (с болью!) Тебя искали!" - а Он сказал: "Мне должно быть в доме Отца". Значит, Его тянуло сюда, в дом Божий... Причем сразу ясно, какова разница между евангельским текстом и традиционной интерпретацией этого места, скажем, в иконописи: на иконе в центре - Отрок Иисус, большого размера, вокруг какие-то старцы сидят, маленькие фигурки, а Он сидит и их поучает. Теологический смысл этих изображений понятен. Таковы же возрожденческие картины, картины XIX в. Но в Евангелии совсем не так: Он слушал их, Он задавал им вопросы, и "они дивились Его уму" - все. Он был глубоко погружен в религиозную традицию, это доказывают сейчас исследования древних текстов, которые Он очень часто цитирует, не называя их, - реминисценции старых молитв и т. д. Тем не менее, ни к какой официальной школе Он не принадлежит. Что, кстати, было одной из причин, почему на Него так обрушились законники - потому что там были школы, там все учителя, как говорится, были дипломированные, только они принадлежали к разным направлениям. А таких "партизан" не было, пророков не было, считалось, что этот институт уже упразднен. А тут: как Он знает Писание, не учившись? Буквально - "не пройдя учение". А что это значит? Что Он не прошел школы. Речь здесь идет не о грамоте: грамоте учили всех детей. Иосиф Флавий пишет, что детей с самого начала учат грамоте, чтобы все умели читать Библию. И есть еще очень маленькие штрихи, которые в русском синодальном переводе не всегда заметны. "И тяжело вздохнув, Он сказал: "О род неверный!""; "Посмотрев на них с гневом, Он сказал: "О род неверный и развращенный! доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас""; или: "Возмутился духом", - то есть пришел в печальное состояние. Или когда богатый юноша пришел к Нему, сказано: "Иисус, взглянув на него, полюбил его", - то есть Он сразу его полюбил, Он был способен к этому. И по существу, после казни Иисуса все, что оставалось у учеников, - это привязанность к Нему, потому что уже надеяться было не на что. В одном рассказе Чехова (он называется "Студент"), показано, что эта удивительная особенность Христа именно как человека делает эти строки бессмертными. ПАСХАЛЬНАЯ ТАЙНА ЦЕРКВИ Явление Христа с самого начала было осуществлением надежды. С самого начала евангельская история связана для нас с катастрофой, из которой рождается победа. Разочарование, упадок, уныние, растерянность - и вдруг неожиданное действие чудесной силы Божией. В этом удивительное отличие христи-анства и жизни самого Христа на земле от всех священных событий и историй мира. Потому что здесь восхождение, казалось бы, к какому-то венцу - и вдруг провал и катастрофа полная, так что ученики, оставив Его, бежали, так что один Его предал, другой от Него отказался, остальные не хотели Ему никак помочь, и Церковь с самого начала была подавлена. Римский историк Тацит, один из первых внехристианских свидетелей, изображая историю возникновения христианства, писал, что основатель этого суеверия, некто Христос, был распят при Понтии Пилате, однако подавленное на время суеверие все равно вспыхнуло. Христианство было тем, что было подавлено в зародыше, но вспыхнуло и воскресло. Вернее, я здесь говорю неточно: это не христианство, а Христос, они неразделимы. Богочеловек, явившийся в мир, вошел в мир, выражаясь по-человечески, с риском испытать все самое худшее, что есть в этом мире. Этот риск был почти фатальным, потому что мир таков, что он обращается против доброго всеми своими разрушительными и сокрушительными силами. Поэтому Боговоплощение было почти наверняка Богостраданием. И вот здесь Христос не только повторил судьбу гонимых пророков, но Он как бы сошел на самое дно, в самый ад уничижения, так что дело Его казалось совершенно разрушенным. Он не был поддержан церковными влас-тями, у Него не нашлось множества последователей, а те, что были, оказались очень слабы, робки и растерянны. Все было против Него. И когда Он был ведом на Голгофу, Он был брошен всеми - это было самое послед-нее поражение, которое себе только можно представить. Ничего более глубокого в смысле неудачи изобразить было невозможно. Не только не было последователей, но даже женщины шли вдалеке, близкие женщины; евангелист прямо говорит: они издалека следили, следовали за Ним, близко не было никого, только Симон Киринейский, который нес крест. А близко были торжествующие архиереи, тупые палачи, которым было все равно, которые делили Его одежду. И поистине можно было сказать: в корне задавлено только что начавшееся движение. Год или, может быть, три года - это очень малый срок для того, чтобы создать мировую религию. Мы знаем, что Будда проповедовал до глубокой старости и обходил очень много дорог. Христос прошел как молния, сверкнул на историческом горизонте - молодой, не получивший ни в ком опоры и никаких санкций. Таким образом, Его историческое уничижение было полным - настолько полным, насколько полной была Его внезапная победа. Можно сказать, что христианство есть религия смерти, которая тут же сменяется жизнью. И слова апостола Павла, которые он говорил о себе и о Церкви, впоследствии как бы показывали, насколько исполнилась жизнь Христа в жизни Его учеников: "Нас почитали мертвыми, но вот мы живы". Это он говорил уже тогда, и это повторялось постоянно. Постоянно в истории Церкви были невероятные разочарования, и она много раз, казалось, была подав-лена, но силой Божией воскресала столько раз, сколько торжествовали над ней ее враги, внешние и внутренние. Причем внешних врагов было, оказывается, гораздо меньше, чем внутренних. Когда читаешь Послания апостола Павла, видишь, какие страсти, какие споры, какие распри раздирали Церковь изнутри, какие трудности были в общинах, так что иногда сам апостол приходил в отчаяние. И примечательно, что когда он умер и когда прошло некоторое время после его проповеди, апостол был забыт, и в тех городах, в которых он основал церкви, его уже не помнили, и эти церкви исчезли. Многие из тех городов, где Павлом были основаны первые общины, впоследствии ничего не дали для христианства. Он проповедовал в основном в Греции, а между тем первоначальное христианство не дало знаменитых центров в Греции; апостол Павел не проповедовал в Египте, а там христианство развилось более интенсивно. Мы знаем, что самыми великими Церквами послеапостольской эпохи были Александрийская (египетская), Антиохийская, Иерусалимская (но у нее уже было особое положение); а в Малой Азии, куда апостол Павел вложил все свои силы, куда после этого апостол Иоанн вложил все свои силы, Церковь дала меньше. Но потом она снова воскресла. Вот из этого пепла, который там остался, явились новые учители Церкви. Из Каппадокии, о которой тогда говорили, что это страна, в которой живут люди самого низкого уровня (шутили: змея укусила одного каппадокийца - и подохла), вышли Василий Великий, Григорий Нисский и другие святители. В Малой Азии возникали большие духовные движения - христианство постоянно как бы на пу-стом месте воскресало. Когда христианство ослабевало в греческих странах, оно внезапно начинало давать свои плоды в странах славянских; когда Римская империя была разрушена варварами, слово Церкви стало проникать именно в среду этих самых варваров; когда самое драгоценное наследие Римской империи - право, правовое сознание - было разрушено вторжением гуннов, готов, галлов, Церковь Римская сохранила правовое сознание, была оплотом, замком среди бушующих вод, несущим это римское право, рим-ское понятие о единстве, о порядке. Когда на Церковь наступали еретики, бывали моменты, когда казалось, что все будет разрушено. В начале IV в., когда выступил Арий, дошло до того, что почти все епископы перешли на сторону ариан, и только дьякон Афанасий держался Православия, - но потом Православие вновь торжествует. Потом приходит опасность обмирщения христианства, совершается роковое: императоры становятся христианами. Ну, может быть, для нас роковое, а для тог-дашних людей это все иначе вы-глядело. Я пом-ню, как после войны люди с восторгом встречали открытие церквей; я думаю, с не меньшим восторгом встречали дело Константина христиане Римской империи. Но роковым было то, что Константин не дал свободы вероисповедания, а дал Церкви статус государственной религии (вернее, сначала он дал свободу вероисповедания, но постепенно все сошло к этому; потом это было закреплено другими императорами, его преемниками). Началось ужасное обмирщение Церкви. Если раньше быть христианином значило подвергаться каким-то дис-криминационным мерам, быть иногда даже в опасности, испытывать что-то трудное в своей жизни, то теперь для того, чтобы стать царедворцем, надо было обязательно быть христианином, да еще ревностным, и люди в погоне за чинами, за наживой, за милостью императора стали креститься, посещать храмы, жертвовать на базилики, воздвигать алтари вокруг мощей и т. д. И казалось бы, тут-то могут торжествовать язычники, Церковь задохнется под тяжестью собственного здания - и именно тогда в Церкви появляются борцы против этого обмирщения: беспощадный Иероним, бичующий с желчностью даже римское общество, Иоанн Златоуст - монах на престоле византийских патриархов. И борцы эти, которые часто гибли в неравной битве, приостанавливают это движение, они все-таки сохраняют в Церкви то русло, по которому течет здоровая кровь. А те, кто не могли бороться, уходили в пустыню - монашество создало тот ковчег, который сохранил дух Церкви в момент затопления ее мирскими силами. А потом приходят императоры-иконоборцы, приходят византийские императоры-цезарепаписты, которые пытаются задушить Церковь. Сколько раз были случаи, когда уже полностью можно было ожидать крушения, и каждый раз Бог посылал своих пророков и спасал свой народ. И наконец, мы приходим к рубежу средневекового и нового мира. Здесь идут процессы очень сложные и очень интересные. Кратко остановимся на них. Наступает поворотный момент, рубеж XV-XVI вв. Воспитанный церковными иерархами народ обретает самостоятельность. Но церковные деятели, иерархия не понимают того, что люди вступают в новую фазу развития. Только отдельные представители духовенства, монашества, вожди Церкви понимают это. Это чувствовал Савонарола, это чувствовал Ян Гус, это чувствовал Мейстер Экхарт, это чувствовали преподобный Сергий и другие, те, кто возрождал Русскую церковь, - чувствовали, что наступает новая пора. В целом же иерархи "не узнали часа посещения Божия", не поняли, что мир вступает в иную сферу. И тут начинается драма, катастрофа, отпадение от христианства в языческий Ренессанс. Язычество становится более привлекательным, чем христианство. Но и тут неожиданно Господь не дает погибнуть Церкви. На Западе Он воздвигает реформационное движение, которое, несмотря на все свои крайности, играет существенную роль, возрождая дух, силу веры. На Востоке тоже происходят серьезные поиски. Но опять приходят темные времена, ХVII-XVIII вв., когда царит разум, возведенный в степень божества, когда люди вместо духовного ищут материальных осно-ваний для мира, ищут формулы для мира-машины - этим заражается сознание и мыслителей, и широких масс. Тем не менее на фоне материализма, просветительства, энциклопедизма, революций Церковь потихоньку начинает находить новые источники жизни, незаметные пока еще, как ключи. Святой Серафим Саровский в России и его современник кюре д'Арс во Франции параллельно находят эти ключи, ключи начинают бить. Вольтер, выступая в одном из домов Парижа, говорит: через сто лет Библию найдут только у антикваров как памятник глупости предшествующих поколений. Проходит сто лет. Именно в этом здании, по иронии судьбы, было основано всемирное Библей-ское общество, которое распро-страняло Библию в сотнях, тысячах экземпляров по всему миру. В то время, когда это общество было основано, немецкий поэт Генрих Гейне писал: слушайте голос органа - это вздохи умирающего католицизма. Между тем многие теперь уже забыли об этом поэте и о "вздохах умирающего католицизма", а Западная церковь живет и действует, действует настолько смело и решительно, что не боится вводить свой корабль в самые узкие проливы, проводить над самыми острыми камнями, вызывая самые резкие потрясения своего корабля. Только корабль, управляемый надежным кормчим, способен проходить через такие проливы. Все думали, что I Ватиканский Собор окончательно опорочит Западную церковь в глазах всего мира. И действительно, слово "католицизм" в эпоху Бисмарка считалось ругательным, это означало ультрамонтанство ("ультрамонтанство - это вера в папу, живущего за горами, от латинского ultra montes - за горами, за Альпами, т. е. в Риме; это направление в католицизме, отстаивающее идею неограниченной власти римского папы, его право вмешиваться в светские дела любого государства). И именно после этого, казалось бы, позора, когда Пий IX издал свой "Cиллабус", в котором он показал себя изрядным мракобесом и человеком, не понимающим духа времени, - именно после этого Бог посылает Католической Церкви таких пап, как Лев XIII, Пий X, Пий XI, которые сразу возвращают ей почти средневековый авторитет. Русская Православная Церковь с XVIII в. находится под пятой самодержавного государства, которое делает все для того, чтобы эту Церковь растлить, унизить, сделать своим ручным псом, отравить ее. Главой Церкви объявляется император. Екатери-на II пишет, что отныне она является главой Церкви. Священники становятся платными чиновниками государства, тайна исповеди разрушается: священники обязаны доносить о том, что им говорится на исповеди, если это касается государства. Дети духовенства не допускаются ни в какие учебные заведения, кроме семинарий. Разрушается вера, потому что она насаждается насильно. У лучших людей России ХIХ в. все это вызывало крайнее отрицание, и такие явления, как Лев Толстой, были не случайными. И только очень тонкие люди, подобные Достоевскому, могли увидеть, разглядеть под этими развалинами подлинный дух Церкви, увидеть там свет. Но мало того, государство, одно время внешне еще державшееся христианской формы, потом сбросило ее и предстало уже во всей своей "красоте", без христианской оболочки. И тогда оно уже открыто объявило Церкви вой-ну, сказав, что ее не должно быть на земле. И Церковь должна была умереть, потому что перед этим ее слишком долго пытали, - подобно тому как Христос умер на кресте так рано, что Пилат даже удивился. Умер так рано, потому что Его распятию предшествовали бичевание и муки, и пытки. Вековое унижение Церкви не позволяло ей, по-видимому, перенести все эти удары, она должна была рухнуть. Все было истреблено, все было оплевано, осмеяно... Я вспоминаю журналы послереволюционного времени с чудовищными кощунственными карикатурами, сделанными людьми, которые когда-то ходили в храмы и были верующими; с садистским, извращенным наслаждением они топтали святыню, как могут делать только люди, причастные к святыне; такие художники, как Моор и другие, делали что-то невообразимое. Вспомним о карнавалах, которые устраивали в церковных облачениях, когда в фелонях и митрах плясали на эстрадах. (Впоследствии это все, конечно, было запрещено, но были времена, о которых свидетельствует и наша литература, когда по улицам ходили, распевая похабные песни, с кадилами, заполненными навозом, и в митрах катались на коньках.) Все это не могло не разрушать Церковь. Более того, стремление лучшей части духовенства реформировать Церковь привело к обновленчеству с его уродливыми формами и уродливой установкой. Конфликты между церковными юрисдикциями (Русская Церковь распалась на несколько юрисдикций, враждующих между собой), поносящими друг друга, совсем уронили ее авторитет. Внутри все разрушалось, снаружи все уничтожалось: были закрыты все духовные учебные заведения, постепенно закрылись поч-ти все храмы, Церковь была изгнана из школ, не было ни литературы, ни просвещения, прекратились издания Священного Писания и религиозной литературы, всякая активная проповедь каралась сурово и беспощадно - земля была выжжена, гроб был готов, камень завален и стража приставлена. Но удивительно, что после этого Церковь снова ожила. Я помню, как это происходило после войны, когда всего 100 храмов было на всей территории Союза, но как только разрешили открывать храмы, сразу 25 тысяч общин подали прошения об открытии храмов. Помню те толпы народа, которые повалили в Елоховскую церковь, в открывшуюся Лавру, в которой в это время находились какие-то учебные заведения, общежитие. Один храм открылся - вся площадь была запружена народом. Люди стремились к Богу, хотя иерархи, духовенство в это время ничего не могли дать им: не было ни подготовленных священников, ни достаточного количества епископов - ничего не было, это просто были открытые храмы, где совершалась литургия, и больше ничего. На Западе была другая опасность: практический материализм, погоня за комфортом, шум, треск, взбесившаяся цивилизация, которую вы хорошо можете себе представить, посмотрев посмертный фильм Ромма "И все-таки я верю". Эта взбесившаяся цивилизация является столь же существенной опасностью и врагом Церкви. И вот именно там, где цивилизация больше всего торжествует, возникают новые движения - католических пятидесятников, cыновей Божиих, учеников Иисуса, все время возникают очаги новой духовности. Каждый раз, когда гроб закрыт, завален и опечатан, - новый взрыв и снова спрашивает ангел: "Что вы ищете Его среди мертвых? Он восстал, Его здесь нет". К этому дню, Пасхе, мы все готовились, каждый в силу своих возможностей, - готовились воздержанием, молитвой, чтением, в общем, старались это время использовать для углубления своей духовной жизни. К сожалению, иногда бывает так, что с наступлением праздника мы все это ослабляем и потом невольно катимся назад. Но не нужно забывать, что Пасха - это не конец, а только начало, начало призыва. Господь потом призывает учеников - приближается праздник Пятидесятницы, Духа Божия, которого Он посылает на каждого из нас. Значит, к этому мы тоже должны готовиться - готовиться к дню Пятидесятницы не менее серьезно. Если в это время нет строгих правил - пищевых и т. д., то должны быть введены усиленные молитвы, чтения, упражнения, совместные беседы - все идет на подготовку к празднику Пятидесятницы. ХРИСТИАНСТВО Лекция Итак, мы с вами идем к завершению нашего путешествия по эпохам, по кругам миросозерцаний, и мы подошли к вершине, к тому самому сверкающему горному леднику, в котором отражается солнце, которое называется христианством. Конечно, христианство бросило вызов многим философским и религиозным системам. Но одновременно оно ответило на чаяния большинства из них. И самое сильное в христианской духовности - это именно не отрицание, а утверждение, охват и полнота. Если буддизм был пронизан страстным стремлением к избавлению от зла, стремлением к спасению - Будда говорил, что как воды морские пропитаны солью, так его учение, дхарма, проникнуто идеей спасения, - то эта жажда спасения, обетование спасения присущи и христианству, Новому Завету. Если в исламе есть абсолютная преданность человека Богу, который является суверенным властелином космоса и человеческой судьбы, то это же самое мы находим и в христианстве. Если в китайском миросозерцании небо - тянь - является неким ориентиром для человека в жизненных вещах, даже в мелочах, то и это есть в христианстве. Если брахманизм и индуизм современный говорят о многообразных проявлениях Божественного, то и это есть в христианстве. Если, наконец, пантеизм утверждает, что Бог во всем, что Он, как некая таинственная сила, пронизывает каждую каплю, каждый атом мироздания, то христианство и с этим согласно, хотя оно не ограничивает воздействие Бога только этим пантеистическим всеприсутствием. Но мы бы ошиблись с вами, если бы считали, что христианство явилось как некая эклектика, которая просто собрала в себе все элементы предшествующих верований. В нем проявилась колоссальная сила чего-то нового, и это новое было не столько в доктрине, сколько в прорыве иной жизни в эту нашу обыденную жизнь. Великие учители человечества - авторы Упанишад, Лао-цзы, Конфуций, Будда, Магомет, Сократ, Платон и другие - воспринимали истину как вершину горы, на которую они поднимаются с величайшим трудом. И это справедливо. Потому что истина - это не та вещь, что легко дается в руки. Она действительно похожа на высокую гору, куда надо восходить тяжело дыша, карабкаясь по уступам, порой оглядываясь назад, на пройденный путь, и чувствуя, что впереди еще крутой подъем. Я никогда не забуду замечательных слов об истине, которые сказал простой гималайский горец Тенцинг, шерп по национальности, участник первого восхождения на Эверест вместе с англичанином Э. Хиллари. Он говорил, что к горам надо приближаться с благоговением. Так же и к Богу. Действительно, горы требуют особого настроя душевного, чтобы понять их величие и красоту. Истина закрывается от тех людей, которые идут к ней без благоговения, без готовности идти вперед, несмотря на опасности, пропасти и расселины. Восхождение - такова история человечества. Вы легко мне возразите: а сколько было ступеней, ведущих вниз? Да, конечно, конечно, - и, на первый взгляд, ступеней, ведущих вниз, больше; людей, которые падали и катились вниз, в бездну, больше. Но для нас важно, что человек все-таки поднимался на эти надоблачные вершины. И он тем и велик, человек, что способен был подняться туда, как говорил Пушкин, "в соседство Бога", в горы умственных и духовных созерцаний. Человек имеет две родины, два отечества. Одно отечество - это наша земля и та точка земли, где ты родился и вырос. А второе отечество - это тот сокровенный мир Духа, который око не может видеть и ухо не может услышать, но которому мы принадлежим по природе своей. Мы - дети земли и в то же время гости в этом мире. Человек в своих религиозных исканиях бесконечно больше осуществляет свою высшую природу, чем когда он воюет, пашет, сеет, строит. И термиты строят, и муравьи сеют (есть у них такие виды), и обезьяны воюют по-своему, правда, не так ожесточенно, как люди. Но никто из живых существ, кроме человека, никогда не задумывался над смыслом бытия, никогда не поднимался выше природных, физических потребностей. Ни одно живое существо, кроме человека, не способно пойти на риск и даже на смертельный риск во имя истины, во имя того, что нельзя взять в руки. И тысячи мучеников всех времен и народов являют собой уникальный феномен в истории всей нашей Солнечной системы. Но когда мы обращаемся к Евангелию, мы попадаем в иной мир - не в тот мир, который дает нам картину волнующих поисков, порыва к небу; мы оказываемся перед тайной ответа. Двадцать пять лет принц Сиддхартха Гаутама, будущий Будда, проводил в аскетических усилиях, чтобы достигнуть созерцания. Так трудились - умственно, духовно и психофизически - йоги, философы, подвижники. Но Иисус Христос приходит из простой деревни, где он вел жизнь рядового человека. В Нем все было готово. Он никуда не поднимался, Он, наоборот, спускался к людям. Каждый великий мудрец сознавал свое неведение. Сократ говорил: "Я знаю, что я ничего не знаю". Величайшие святые всех времен и народов ощущали себя грешниками гораздо более остро, чем мы с вами, потому что они были ближе к свету, и им каждое пятно на жизни и совести было виднее, чем в нашей серой жизни. У Христа нет сознания греховности. И у него нет сознания того, что Он чего-то достиг, - Он приходит к людям, неся им то, что в Нем Самом есть изначально, от природы. Я должен сразу обратить ваше внимание на то, что Иисус Христос не начал проповедовать христианство как некую концепцию. То, что Он возвестил людям, Он назвал бесора', по-гречески эвангелио'н, что значит "радостная весть", "радостное известие". В чем же заключалось это радостное известие? Человек имеет право не доверять мирозданию, человек имеет право чувствовать себя в чужом и враждебном мире. Такие современные писатели, как Альбер Камю, Жан Поль Сартр и другие, часто говорили о страшной абсурдности бытия. Нас обступает нечто грозное, бесчеловечное, бессмысленное, абсурдное, и доверять ему невозможно. Холодный, мертвый или мертвящий мир. Правда, я здесь оговорюсь: эти писатели, романисты, драматурги, философы, которые выступали с позиции атеистического мировоззрения - у Сартра и Камю это атеистический экзистенциализм, - как-то не заметили одной вещи: когда они говорят, что мир абсурден, то есть бессмысленен, они это знают только потому, что в человеке заложено противоположное понятие - понятие смысла. Тот, кто не знает, что такое смысл, не чувствует, никогда не поймет, что такое абсурд; он никогда не возмутится против абсурда, никогда не восстанет против него: он будет в нем жить, как рыба в воде. И именно то, что человек восстает против абсурда, против бессмыслицы бытия, и говорит в пользу того, что этот смысл существует. Древнее библейское провозвестие говорит нам о том, что мы можем совершить внутренний переворот и сказать бытию "да", довериться тому, что кажется страшным и грозным. И тогда через хаос, через абсурдность, через чудовищность жизни, как солнце через тучи, глянет око Божие - Бога, который имеет личность, и личность, отображенную в каждой человеческой личности. И контакт с Ним возможен - как союз между подобными сущест-вами. Весь фокус человечества - это удивительная его аналогия с Тем, Кто создал мир. Когда-то Чарлз Дарвин говорил, что хотя он воспринимает мир, так сказать, механически, как процесс, все же, задумываясь над его сложностью, он никогда не мог понять: неужели слепая случайность могла все это породить, и не следует ли нам за всем этим видеть некий разум, в чем-то аналогичный нашему? Можно к этому добавить: не просто аналогичный, но безмерно превосходящий наш разум. И в ветхозаветной библейской религии, о которой мы с вами уже говорили, возникло это понятие о вере-доверии; не вере как некоем теоретическом убеждении, философском или религиозном, а вере как акте прорыва через мертвящую абсурдную действительность, когда человек говорит Богу: "Да, я принимаю и внимаю". Так возникает древний Завет между Богом и человеком, древний союз. Но, конечно, союз между примитивным человеком, древним человеком и Божественным не мог быть окончательным и совершенным: это было воспитание человеческого рода, детство человеческого рода, потом юность. И в VII в. до Р. Х. пророк Иеремия сказал: "Так говорит Господь: Я заключу с народом Новый Завет" (брит хадаша' - новый завет, новый союз), который будет не такой, как старый, как прежний. Он будет начертан в сердцах. И вот - ночью совершается жертва. Через семьсот лет после пророка Иеремии в маленькой комнате собираются двенадцать человек. Совершается жертва. Обычно жертва совершалась с употреблением крови. Кровь была символом жизни, а жизнь принадлежит только Богу. И члены собравшегося общества были окропляемы кровью жертвенного животного. Так было издавна у всех народов, вплоть до глубоко первобытных времен, до палеолита. И Моисей, когда заключал Завет народа с Богом, окропил всех кровью жертвенного агнца. В эту ночь, о которой я говорю, ночь, которая произошла весной 30 г. I столетия нашей эры, Иисус Назарянин в окружении Двенадцати совершает обряд - воспоминание о свободе, которую Бог дарует. И крови здесь нет, а есть чаша с вином и хлеб. И Он разламывает этот хлеб и раздает всем и говорит: "Это Мое Тело" - как жертвенный агнец за людей. И Он обносит чашей учеников и говорит: "Это Моя Кровь, которую я проливаю за вас, это Новый Завет в Моей Крови". Таким образом, в этой священной трапезе Бог и человек соединяются уже не в реальной физической крови, но в символической крови земли, ибо виноградный сок, вино - это есть кровь земли, а хлеб - это есть плоть земли, это природа, которая нас кормит, это Бог, Который отдает Себя людям в жертву. И вот Иисус Назарянин совершает эту жертву. И с того мгновения, с той священной ночи Чаша не перестает возноситься, и совершается Евхаристия. Во всех направлениях христианства, во всех Церквах и даже сектах, - всюду этот знак присутствует. Иногда говорят, что Христос возвестил новую мораль. Он сказал: "Заповедь новую даю вам, да любите друг друга, как Я возлюбил вас". И раньше существовала заповедь о любви, и слова "люби ближнего своего как самого себя" принадлежат Моисею. А Христос придал ей совершенно особое звучание - "как Я возлюбил вас", потому что ради любви к человечеству Он остался с нами на грязной, кровавой и грешной земле - только чтобы быть с нами рядом. То есть Его любовь стала любовью самоотдающей, и поэтому Он говорит: "Кто хочет за Мной идти, тот пусть отвергнется себя" - то есть своей самости; не своей личности, отнюдь: личность - святое, - а своего ложного самоутверждения, самости. "Пусть каждый, - говорит Он, - отдаст себя, возьмет свой крест (то есть свое служение в страдании и в радости) и тогда за Мной идет". Христос призывает человека к осуществлению Божественного идеала. Только близорукие люди могут воображать, что христианство уже было, что оно состоялось - в тринадцатом ли веке, в четвертом ли веке или еще когда-то. Оно сделало лишь первые, я бы сказал, робкие шаги в истории человеческого рода. Многие слова Христа для нас до сих пор непостижимы - потому что мы еще неандертальцы духа и нравственности, потому что евангельская стрела нацелена в вечность, потому что история христианства только начинается, и то, что было раньше, то, что мы сейчас называем историей христианства, - это наполовину неумелые и неудачные попытки реализовать его. Вы скажете: ну а как же - у нас были такие великие мастера, как неведомые иконописцы, как Андрей Рублев! Да, конечно, были великие святые. Но это были предтечи. Они шли на фоне черного моря грязи, крови и слез. Очевидно, это главное, что хотел (а может, и не хотел, да невольно так получилось) показать Тарковский в фильме "Андрей Рублев". Вы подумайте, на каком фоне создалось это нежнейшее, феерическое Божественное видение Троицы! То, что изображено в этом фильме, было правдой: войны, пытки, пре-дательства, насилие, пожары, гибель. На этом фоне человек, не просвещенный Богом, мог создавать только "Капричос", какие создавал Гойя. А Рублев создал Божественное видение. Значит, он черпал это не из действительности, которая была вокруг него, а из духовного мира. Христианство - не новая этика, а новая жизнь. Новая жизнь, которая приводит человека в непосредственное соприкосновение с Богом. Это есть новый союз, Новый Завет. И в чем же тут тайна? Как понять это? Почему, как магнитом, человечество притягивает к личности Иисуса Христа, хотя Он пришел в мир уничиженный, и не было в Нем ни таинственности индийских мудрецов, ни поэтической экзотики восточной философии? Все, что Он говорил, было просто, ясно, и даже примеры в Его притчах были взяты из обыденной жизни. Это тайна, которую Он раскрывает в коротких словах, мы их слышим в Евангелии от Иоанна. Филипп говорит: "Покажи нам Отца, Отца всяческих". Тот, Кого греки называли Архэ', Первоначало, - где Он? И Иисус отвечает - как не отвечал ни один философ на земле: "Столько времени Я с вами, и ты не знаешь Меня, Филипп? Видевший Меня видел Отца". Такие слова Он говорил не раз, и многие люди поворачивались к Нему спиной и в негодовании уходили. Потому что это был всегда вызов. Надо было понять особую тайну. Никогда прямо Христос не формулировал эту тайну, он только спрашивал людей: "За кого Меня принимают? За пророка, за воскресшего Иоанна Крестителя? А вы?" - "Ты - Помазанник, Царь, Мессия, Сын Бога живого". Здесь какой-то опыт внутренний должен открыться. И Он это спрашивает до сих пор, спрашивает каждого, потому что это говорит Бог человеческими устами. Иисус Христос - это человеческий Лик Бесконечного, Неизъяснимого, Необъятного, Неисповедимого, Безымянного, и прав был Лао-цзы, когда говорил, что имя, которое мы произносим, не есть вечное имя. Да, - Безымянного и Непостижимого. А тут Он становится не только называемым, но даже называемым по имени, даже называемым человеческим именем. Тот, Кто несет вместе с нами тяготы жизни, - вот в этом центр и ось христианства. Когда мы от Евангелия переходим к Деяниям и Посланиям, мы должны обратить внимание на вторую личность Нового Завета. Как говорил один французский ученый, Новый Завет состоит из двух биографий: Иисуса Христа и Его последователя Савла Тарсянина - апостола Павла. Разумеется, любой из вас, переходя от Евангелия к Посланиям Павла, будто бы падает с неба на землю. Хотя Павел во многом превосходил евангелистов. Это был человек огромного таланта, духовной мощи, образования. Этот человек создавал личностные произведения. Его Послания - это написанные кровью сердца вещи. Но сравнить их с Евангелиями все равно трудно. Потому что Евангелия отражают не столько литературный дар апостолов-евангелистов, сколько тот Образец, который они видели перед собой. И если апостол Павел перед нами - это только человек, то Христос есть Откровение Божие. Но чем важен для нас апостол Павел, почему Церковь поставила его рядом с Христом в Новом Завете? Почему большая часть Посланий - четырнадцать - написана от его имени? Почему в Деяниях апостольских его биография занимает львиную долю? В том-то и дело, что апостол Павел, очевидно, никогда не видел лица Иисусова во время Его земной жизни. (Хотя есть исторические гипотезы, что они могли пересекаться в Иерусалиме: сам Павел родился в первые годы нашей эры в Малой Азии, но в Иерусалиме учился и тогда мог видеть Иисуса. Но все-таки достоверно будет считать, что он Его не видел никогда.) Я думаю, что это-то и привлекает Церковь к личности апостола - ибо мы тоже не видели Его лица. Но Христос явился Павлу с такой внутренней достоверностью, которая значительно превосходит любое внешнее соприкосновение. Внешне Христа видели и Его враги, и книжники, и фарисеи, и Пилат, но это не спасло их. А Павел тоже был врагом, но Христос его остановил на дороге в Дамаск и призвал стать апостолом. Это событие изменило не только его судьбу, но судьбу всей ранней Церкви, потому что Павел стал одним из тех, кто понес Евангелие из Сирии и Палес-тины по широкому миру. Его называли апостолом народов, или апостолом язычников. Воспитанный в иудействе, Павел прекрасно знал ту истину, что с Богом слиться невозможно, и человек Востока, который думает, что, переживая экстаз, уже слился с Абсолютом, - находится в заблуждении. Он лишь прикасается к этому. Ибо в недрах Божества кипит вечный огонь, который все растворяет в себе. Между Творцом и тварью лежит бездна - как бездна между абсолютным и условным: ее нельзя перепрыгнуть ни логически, ни бытийственно. Но есть мост, который перекинут над этой бездной. И почувствовал этот мост сам Павел, потому что он увидел Христа и внутренне с Ним соединился, бесконечной любовью был к Нему прикован - так, что ему казалось, что он носит раны Христовы на себе, что он с Ним вместе на кресте умирал и с Ним воскрес. Он так и говорит: "Уже не я живу, но живет во мне Христос. Вместе с Ним я умер, и вместе с Ним я восстаю к жизни". Если с Богом нельзя слиться, то с Богочеловеком можно, ибо Он принадлежит одновременно двум мирам - нашему и запре-дельному. И на этом построен весь путь хрис-тианских мистиков от Павла до сегодняшнего дня - путь к Отцу только через Сына. "Аз есмь дверь", - говорит Христос. "Я есть дверь, врата в небо". Повторяя различные молитвы, христианские подвижники могут быть уподоблены восточным, индийским, которые повторяют разные мантры. Здесь есть сходство и параллель, но одна из главных молитв христианского подвижничества называется "Иисусовой молитвой", в ней постоянно повторяется Имя Родившегося, Жившего на земле, Распятого и Воскресшего. И эта христоцентричность главной христианской молитвы радикально отличает ее от всех остальных медитаций и мантр, потому что здесь происходит встреча - не просто концентрация мысли, не просто сосредоточение, не просто погружение в некий океан или бездну духовности, а встреча личности с Лицом Иисуса Христа, Который стоит над миром и в мире. Мне вспоминается стихотворение в прозе, написанное Тургеневым: когда он стоял в деревенском храме и вдруг почувствовал, что Христос стоит рядом. Повернувшись, он увидел обычного человека. И потом, когда отвернулся, он опять почувствовал, что Он здесь. Это правда, так оно и есть. И Церковь Христова потому и существует и развивается, что Он стоит внутри нее. Заметьте, что Он не оставил христи-анству ни одной строчки, написанной им, как Платон, который оставил нам свои диалоги; Он не оставил нам скрижалей, на которых начертан Закон, как Моисей оставил скрижали; Он не продиктовал Корана, как Магомет; Он не образовал ордена, как сделал Гаутама Будда. Но Он сказал нам: "Я с вами остаюсь во все дни до скончания века". Когда ученики почувствовали, что они расстаются с Ним, Он произнес слова вещие и вечные: "Я не оставлю вас сиротами, но приду к вам". И это продолжается, и происходит сегодня. Весь глубочайший опыт хрис-тианства только на этом строится, все остальное - как бы поверхностные слои. Во всем остальном христианство может становиться похожим на прочие религии. Религии в мире есть часть культуры. Они вырастают вместе с порывом человеческого духа к вечности, к непреходящим ценностям. Здесь же поток идет свыше, с неба. И поэтому один из теологов нашего столетия имел право сказать: "Христианство - это не одна из религий, а это кризис всех религий". Оно поднимается над всем, потому что, как говорит нам апостол Павел, "никто не спасается делами Закона, а только верою во Иисуса Христа". В заключение я должен эту ключевую фразу вам объяснить. Что такое "дела Закона"? Это система религиозных обрядов, правил. Нужны ли они? Да, нужны. Как воспитательное средство, они создаются людьми - иногда по великим прозрениям, иногда просто в силу традиции, иногда по заблуждениям; иногда эти законы идут от Откровения Божия, как в Ветхом Завете. Но создаются они для определенной фазы умственного и духовного развития. А что значит - спастись? Это значит соединить свою эфемерную, временную жизнь с бессмертием и Богом - вот что такое спасение. Приобщение к Божественной жизни. Жажда этого приобщения живет в нас, в каждом человеке, она спрятана, скрыта, мы можем ее куда-то затолкать внутрь, но она все равно есть в человеке. Так вот, апостол говорит, что Закон свят. Ветхозаветный закон свят и благ, и Бог дал его, но приобщиться к жизни Божественной можно только через веру во Иисуса Христа. Опять-таки, что значит вера во Иисуса Христа? Вера в то, что жил такой человек на земле? Это не вера, а знание. Современники помнили, что Он жил. Евангелисты оставили нам достоверные свидетельства. Историк сегодняшний вам скажет, что да, такой был. Попытки разных пропагандистов утверждать, что Христос - это миф, давно разрушены. Только в нашей стране, как в заповеднике всяких чудес, сохранилась эта концепция. Что же это означает - в Него верить? Вера в то, что Он пришел из других миров? Это тоже правда, но это все-таки теория. И здесь мы должны вспомнить о той вере, которая декларирована в Ветхом Завете: доверие к бытию. Когда Авраам сказал Богу "да" - вернее, не сказал, а молча повиновался Его призыву, - вот тогда и родилась вера. На древнееврейском "вера" звучит как эмуна', от слова "верность". "Вера" - очень близкое понятие к понятию "верность". Бог верен своему обещанию, человек верен Богу; слабый, грешный, но все-таки он верен Богу. Но Богу какому? Сокровенному, грозному, как мироздание, порой далекому от человека, как океан. Но Христос через Себя открывает иной Лик Бога. Он называет Его не иначе как Отец. Иисус Христос почти никогда не произносит слово "Бог", Он всегда называет Его "Отец". И в Своей земной жизни Он употреблял для этого такое слово, нежное и ласковое, которое дети употребляли на Востоке, обращаясь к отцу, - авва. Это непереводимо, но это так. Христос открывает Бога как нашего Небесного Отца, тем самым создает братьев и сестер, ибо братья и сестры возможны, лишь когда у них есть общий отец. И вот общий духовный Отец - это Бог, а открытость сердца к вести Иисуса Христа - это и есть тайна Евангелия. Потому что любой из вас отлично знает, насколько человек запутан, слаб, сколько в нем всевозможных комплексов и грехов свили свои гнезда. Но есть сила, которую Христос оставил на земле, которая дается нам даром, она так и называется: благодать (по-русски "благодать" - благо, которое дается даром, не зарабатывается, а - даром). Да, мы должны прилагать усилия, да, мы должны бороться с грехом, да, мы должны стремиться к самосовершенствованию, но помня, что сами себя за волосы мы вытащить не сможем, это работа только лишь подготовительная. Здесь коренное отличие христианства от йоги, которая думает, что человек может добраться до Бога и вломиться к Нему по собственному желанию. Христианство же говорит: ты можешь себя усовершенствовать, но до Бога добраться невозможно - пока Он Сам к тебе не придет. И вот благодать превосходит Закон. Закон - первая стадия религии. Это как у ребенка: вот это нельзя, это можно, - какие-то правила, какие-то нормы. Нужно это? Да, конечно. Но потом приходит благодать - через внутренний опыт встречи с Богом. Это как любовь, это как ликование, это как победа, как музыка сфер! Благодать - это новая жизнь. И апостол Павел говорит: "Вот спорят между собой люди. Одни - сторонники сохранения старинных, ветхозаветных обрядов, другие - против этого. А ведь ни то, ни другое не важно, важно только новое творение и вера, действующая любовью". Вот это подлинное христианство, все остальное на нем - историческая оболочка, рама, антураж, то, что связано с культурой. Я вам говорю о самой сущности Христовой веры. Бесконечная ценность человеческой личности; победа света над смертью и тлением; Новый Завет, который возрастает, как дерево из маленького желудя, Новый Завет, который сквашивает историю, как закваска тесто. И уже сегодня Царство Божие тайно является среди людей. Когда вы творите доброе, когда вы любите, когда вы созерцаете красоту, когда вы чувствуете полноту жизни - Царство Божие уже коснулось вас. Оно не только в далеком будущем, оно не только в футурологическом созерцании, оно существует здесь и теперь. Так учит нас Иисус Христос. Царство придет, но оно уже пришло. Суд над миром будет, но он уже начался. "Ныне суд миру сему", - говорит Христос. Ныне, то есть тогда, когда Он впервые провозгласил Евангелие. А суд заключается в том, - сказал Христос, - что "Свет пришел в мир, но люди более возлюбили тьму". Этот суд начался во время Его проповеди в Галилее, в Иерусалиме, на Голгофе, в Римской империи, в средневековой Европе и России - и сегодня, в XX веке, и в XXV веке, и во всей истории человечества суд будет продолжаться. Это христианская история, это история, в которой мир идет рядом с Сыном Человеческим. И если мы снова зададим себе вопрос: в чем же заключается сущность христианства, - мы должны будем ответить: это - Богочеловечество, соединение ограниченного и временного человеческого духа с бесконечным Божественным; это - освящение плоти. Ибо с того момента, когда Сын Человеческий принял наши немощи и наши болезни, наши радости и страдания, наше созидание, нашу любовь, наш труд, принял нашу судьбу человеческую, - с тех пор природа, мир, все, в чем Он находился, в чем Он родился как человек и Богочеловек, не отброшено, не унижено, а возведено на новую ступень, освящено. Христианство есть освящение мира, победа над злом, над тьмой. Она началась в ночь Воскресения, и она продолжается, пока стоит мир. Лекция была прочитана 8 сентября 1990 г. в Доме культуры и техники на Волхонке