мысле. Ее нет и в мире обычных макрообъектов. Камень, брошенный рукой, не может не упасть, человек же, оказавшийся в определенной ситуации, может поступить так или иначе; и двигателем его поступка будут его сознание и воля. В какой-то степени различное поведение при одних и тех же обстоятельствах можно видеть и в мире животных. Но там это происходит на уровне инстинктивном, а не по мотивам осознанной индивидуальной воли. Только человек может быть "хозяином своих поступков" и нести за них ответственность. Поэтому лишь одна внешняя причинность в приложении к человеку, его внутреннему существу, оказывается бессильной объяснить его поведение. "Наши размышления, - пишет Макс Планк, - приводят нас к выводу, что причинное рассмотрение несостоятельно как раз в том пункте, который является важнейшим в нашей жизни... В качестве необходимого дополнения к науке здесь выступает этика. Она связывает причинное "можно" с моральным "должно", она ставит рядом с чистым познанием суждения о ценностях, для которых является само по себе чуждым причинное научное рассмотрение" /33/. Воля человека способна торжествовать над его склонностями как природного существа. Она действует вопреки природе как в самопожертвовании, так и в самоубийстве. Животное не выбирает - выбирает лишь человек. Только для него существует нравственная дилемма. Материализм и здесь стремится принизить человека, сводя его душу и волю к "совокупности общественных отношений" (при этом, естественно, он прибегает к таким странным понятиям, как "феодальная философия", "прокапиталистическая теория познания" и т. д.). Но в таком случае остается неясным, почему люди, живущие в одинаковой общественной среде, могут иметь совершенно противоположные волевые устремления? Почему люди, даже воспитанные в одной семье, попадая в одну и ту же ситуацию, могут поступать по-разному? Почему даже поступки одного и того же человека могут оказаться противоречивыми? Разумеется, не следует забывать, что сила волевой энергии человека и свобода его от природного детерминизма тесно связаны с уровнем его духовного развития. "Человек, - отмечает Эрих Фромм, - несет ответственность до того момента, пока он еще свободен выбирать свои собственные действия" /34/. Только благодаря росту, упражнению, воспитанию в себе высших задатков человек способен реализовать свою потенциальную свободу. В противном случае он как бы отрекается от своего дара. Тогда действительно над ним тяготеют низменные инстинкты и общественные условия. Он оказывается неспособным противопоставить что-либо ни своей биологической природе, ни своему окружению. Ведь разум есть также потенциальная способность человека, и если он не подвергается воспитанию и развитию, то потенция остается в зачатке. Примером этого могут служить дети, которых вскармливали животные. Несколько таких случаев известно и изучено. Выяснилось, что великий дар разума остался у них подобен зерну, которое бросили в почву, лишенную влаги и питательных веществ. Итак, индивидуальное становление, рост человека есть обязательное условие для выявления высшей его природы. Одна из основных особенностей человека и заключается именно в преодолении чисто биологических рубежей. На это указывают хотя бы такие его запросы, которые неведомы животному. Природа человека такова, что изобилие земных богатств "не удовлетворяет его желаний и не сдерживает его страстей". Человек ищет полноты и совершенства, которых не может ему дать одно лишь природное бытие. И дело тут совсем не в обществе и не в "общественных отношениях". Познав свою свободу, человек уже не может не тяготеть к зовам сверхприродным. В этом - залог его бесконечного развития. Желание обрести свободу настолько сильно в человечестве, что даже марксисты, склонные к детерминизму, грезят о "прыжке из царства необходимости в царство свободы". Мало того, Маркс утверждал, что это царство "лежит по ту сторону сферы собственно материального производства" /35/. Тем не менее он продолжал считать "базисом" свободы социальное и экономическое переустройство. Нет сомнения, поиски оптимальных общественных систем могут служить делу подлинной свободы, но опыт показал, что без признания прав личности и духовных оснований этих прав идея освобождения превращается в свою противоположность: в диктат, насилие, рабство. Эта деградация связана еще и с тем, что в человеке наряду с потребностью в свободе живет боязнь ее. Без ориентации на Вечное свобода может пугать и вызывать тоску по рабству. "Человек обречен на свободу", - говорил Сартр, и в этих словах ощущается скрытый ужас. Но подлинная вера не страшится свободы. Она сознает всю трудность этого дара и радостно идет ему навстречу. Пусть даже иные представители религии превращают ее саму в спокойную клетку для извращения веры. "Комфортабельный атеизм и комфортабельная вера, - по словам Э. Мунье, - встречаются в одном болоте". Для того, кто верен Евангелию, остается всегда живым завет апостола Павла: "К свободе призваны вы, братья". x x x Реализацию духовного начала мы видим и в стремлении к творчеству, которое неотделимо от истории человеческой культуры. Как уже было отмечено в главе II, творческий процесс не есть продукт простого воспроизведения или абстрактной рефлексии. В нем порыв человеческой интуиции и воли непосредственно приобщается к живой реальности и исходя из нее создает нечто новое. Здесь участвуют все силы человеческой души и духа. Пусть машины действительно способны писать стихи и сочинять музыку, но их "произведения" остаются, однако, лишь мертвенной пародией на подлинное творчество, которое реализует не только формальные способности человека, но и неисчерпаемое богатство его духовного бытия. К сожалению, в широкой публике это нередко забывается под влиянием фантастической литературы, которая склонна подчас ставить знак равенства между человеком и роботом. Но необходимо помнить, что в подобной литературе всегда есть нечто не только от науки, но и от чистого вымысла, и поэтому, признавая полную свободу творчества за самими авторами-фантастами, мы не должны забывать, что далеко не всегда есть смысл черпать из их книг философские идеи. Для того чтобы глубже проникнуть в самую сущность подлинно человеческого творчества, лучше всего обратиться к свидетельствам самих творцов культурных ценностей. Они раскрывают перед нами ощущение сопричастности высшему духовному бытию, которое отчетливо сознавали поэты, писатели, художники. Остановимся на некоторых примерах подобного самосвидетельства. "Иногда, - пишет Н. О. Лосский, - в моменты наиболее плодотворного мышления целые длинные ряды мыслей развиваются как бы сами собой". Нередко поэты сами описывают процесс своего творчества как что-то "данное", что-то такое, в чем они играют лишь роль зрителя, восприемника. Еще более определенно говорит об этом мыслитель-поэт С. Н. Булгаков. По его словам, "направляет художественное внимание стихия таланта... Человек-художник невольно становится придатком своего таланта" /36/. Н. Бердяев в своей книге "Смысл творчества" полагает творчество главной отличительной чертой человека, "позволяющей ему прорываться через этот мир к миру иному". Это подтверждается тем, что нередко творцы бывают неспособны охватить во всей полноте свое создание. "Иногда, - пишет французский психолог Г. Жоли, - даже сам великий человек, взирая на горизонты, которые открывает перед ним его же собственная идея, повергается в изумление и восхищение перед нею и полагает, что она снизошла к нему свыше от какой-то незримой верховной силы". Примеров этого мы имеем бесчисленное множество. Так, Микеланджело, работая над своими фресками, видел в этом труде священнодействие, которым руководит Дух Божий. По словам Г. Флобера, художники являются "органами Бога, посредством которых Он Сам открывает Свою сущность"; Мицкевич в своем творчестве чувствовал "силу, не от людей идущую". Бетховен свидетельствовал, что в моменты музыкальных озарений "Сам Бог говорил над его ухом". Красота, по словам В. А. Жуковского, есть "ощущение и слышание душою Бога в созидании". "У меня были времена, - пишет в своем Завещании Лев Толстой, - когда я чувствовал, что я становлюсь проводником воли Божией". Такие свидетельства можно было бы продолжать без конца. Они говорят о том, что в процессе творчества человек приобщается к мировому духовному бытию и тут с необычайной силой проявляется его богоподобная сущность. Ценность всякого художественного произведения заключена прежде всего в том, что автор его создает некий новый, свой собственный мир. Краски и формы, звуки и слова становятся языком духа. Не случайно творчество для христианства имеет значение космическое: в нем человек как бы продолжает божественное дело созидания. Это уже не "Земля" или "Вода" с их темной стихийной жизнью, а сознательное существо, творящее свой "второй космос" и тем самым соучаствующее в творчестве Бога. Именно поэтому созидательный процесс открыт беспредельному совершенствованию. Именно поэтому каждый мастер, закончив свой труд, испытывает неудовлетворенность, которая побуждает его к новым творческим поискам. Давно замечено, что персонажи у многих писателей - лишь перевоплощения одного героя, который ищет и не находит своей окончательной формы. Этим же объясняются и лейтмотивы в произведениях художников: чувствуя несовершенство созданного, они не могут остановиться и успокоиться на достигнутом. В конечном счете все наше земное творчество есть радость, переплетенная с глубокой тоской по совершенству и идеалу. Мы ощущаем в себе огромные возможности, осуществить которые полностью нам не дано. Горизонт и устремления безграничны, а человеческая жизнь коротка, как мгновение. Это касается не только творчества, но и свободы, и разума. Откуда же такое несоответствие? Является ли оно неустранимой трагедией духа? Если бы наше тяготение к истине, добру и творчеству имело бы лишь призрачную основу, оно не владело бы человеком с такой силой. Поскольку эти порывы вложены в нас, они должны иметь возможность для реализации. Только в перспективе бесконечного развития человеческой личности, далеко за пределами ее нынешних условий бытия, обретает она подлинный простор. Только тогда разум, совесть, свобода, творчество не остаются бесполезным авансом, а приводят ее к вершинам подлинного богоуподобления. Иными словами, вопрос о возможностях человека есть вопрос о его бессмертии. ПРИМЕЧАНИЯ Глава шестая ОБРАЗ И ПОДОБИЕ /1/. В. Грегори. Эволюция лица от рыбы до человека/Пер. с англ. М., 1934. С. 66. Аналогичное высказывание можно найти в антирелигиозных статьях о родословной человека ("Наука и жизнь". 1964. Ном. 9. С. 25). /2/. См. М. Г. Ярошевский. История психологии. М., 1985. С. 159. /3/. Там же. С. 186. /4/. Г. Ф. Лейбниц. Соч. Т. 1. М. С. 78 сл. /5/. Вл. Соловьев. Чтения о Богочеловечестве. Собр. соч. Т. III. С. 29 /6/. Е. В. Шорохова. Проблема сознания и философии в естествознании. М., 1961. С. 195. /7/. Ch. Sherrington. The Brain and its Mechanism. Cambridge, 1934. /8/. P. Bailey. The Seat of the Soul. - "Perspectives in Biology and Medecine". 1959. 2, no 4. P. 417. /9/. В. И. Ленин. Соч. Т. XVIII. С. 259. /10/. Е. В. Шорохова. Проблема сознания... С. 33. /11/. К. Маркс. Из ранних произведений. С. 593. /12/. Л. Васильев. Таинственные явления человеческой психики. М., 1964. С. 102. /13/. Г. И. Челпанов. Мозг и душа. М., 1918. С. 125. /14/. См.: Основы марксистско-ленинской философии. М., 1974. /15/. См.: Л. Бюхнер. Сила и материя. Пб., 1907. С. 162; Э. Геккель. Лекции по естествознанию и философии. СПб., 1913. С. 38 сл. /16/. Материя, по словам Ленина, "копируется, фотографируется, отображается нашими ощущениями, существуя независимо от них". (Полн. собр. соч. Т. 18. С. 131.). /17/. Н. А. Бернштейн. Новые линии развития в физиологии и их соотношение с кибернетикой. - В кн.: Философские вопросы высшей нервной деятельности и психологии. М., 1963. С. 322. /18/. Б. Эрдман. Научные гипотезы о душе и теле. М., 1911. С. 207. /19/. Л. Васильев. Таинственные явления человеческой психики. С. 31. /20/. Подобные факты см.: Васильев. Цит соч. С. 56 сл. /21/. А. Д. Сэмюель. Искусственный разум: прогресс и проблемы. - В кн.: М. Tayбе. Вычислительные машины и здравый смысл. М., 1964. С. 144. /22/. И. Новик. Кибернетика - философские и социологические проблемы. М., 1963. С. 136. /23/. Вл. Соловьев. Соч. Т. III. С. 149. /24/. А. Сабатье. Бессмертие души с точки зрения эволюционного натурализма. С. 68. /25/. P. Бернгард. Новые соображения в кибернетических исследованиях. - В кн.: Кибернетика и живой организм. М., 1964. С. 98. /26/. М. Таубе. Цит. соч. С. 79. /27/. J. С. Eccles. The Neurophisiological Basis of Mind. Oxford, 1953. P. 281; его же. Facing Reality. 1970. P. 126. /28/. Дж. Экклс. Физиология нервных клеток. М., 1959. С. 18. /29/. К. Дюпрель. Философия мистики. С. 441. /30/. Учение о духе, душе и теле намечено еще апостолом Павлом. О развитии его в антропологии Отцов Церкви см.: архим. Киприан (Керн). Антропология св. Григория Паламы. Париж: YMCA, 1950. В прошлом веке принцип трихотомии человеческой природы был обоснован в трудах еп. Феофана (Говорова). В отечественной богословской литературе одним из последних исследований на эту тему была работа архиеп. Луки (Войно-Ясенецкого) "О духе, душе и теле" (Брюссель, 1978). /31/. P. Teilhard de Chardin. L'Energie humaine. Paris, 1962. P. 85. /32/. См. об этом: В. Н. Лосский. Догматическое богословие. - Богословские труды. Сб. 8. М., 1972. С. 155-156. /33/. М. Plank. Vom Wesen der Willensfreiheit. 1955. S. 339. "He научное познание, - говорит Планк, - опирающееся на обусловленные рассудком рассуждения, но свободная воля, направленная на этические цели, является тем, что фактически указывает направление наших действий". Там же, 27. /34/. Е. Fromm. The Heart of Man. P. 149. /35/. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. Т. 25. Ч. II. С. 386-387. /36/. С. Н. Булгаков. Л. Н. Толстой. - В кн.: О религии Толстого. М.: Путь, 1912. С. 18. Глава седьмая НООСФЕРА: СМЕРТЬ И БЕССМЕРТИЕ Человек - это Мессия природы. Hoвалис Человек ведет двоякую борьбу: за жизнь и за бессмертие. Н. Бердяев Хотя теория "бессмертия зародышевой плазмы" в том виде, как ее развивал Август Вейсман, теперь оставлена, можно считать установленным фактом, что единый поток жизни не прерывается на Земле на протяжении вот уже сотен миллионов лет. Сопротивляясь лавине разрушения, биосфера в самой себе заключает принцип борьбы со смертью. Организмы как бы бросают ей вызов тем, что еще до своего распада передают потомкам негаснущий факел жизни. Эстафета наследственности упорно защищает филогенетическое древо от гибели. Эта замечательная особенность живых систем есть один из признаков победы творческого начала во Вселенной, но победы все же частичной, так как она относится только к целому, к родовому, общебиологическому. Она далека от завершения, и поэтому жизнь должна постоянно поддерживать борьбу против натиска смерти. Каждый этап эволюции - своего рода ступень к преодолению хаоса и разложения, а на вершине этой лестницы возникает очаг дотоле неведомой Земле новой жизненной энергии. Если в биосфере полем битвы является материальный слой мироздания, то на уровне ноосферы в бой с дезинтеграцией вступают существа, вооруженные духовным зарядом. В лице человека преграду умиранию и хаосу ставят уже не только генофонд и физиология, но и иное трансфизическое измерение бытия. Оно обнаруживается в человеческой личности, которая концентрирует в себе мысль, сознание, творчество и свободу. Разум реализует свой жизненный принцип иначе, нежели организм, духовная деятельность спасает свои плоды от когтей времени более совершенным способом, чем наследственная информация генов. Именно это уникальное явление выводит человека за пределы биологического развития. x x x Сознание неразрушимости духа всегда было присуще людям. Его можно считать таким же древним, как и самого человека. Какие бы формы это убеждение ни принимало, подобно религии, оно - универсально и связано с самыми различными системами взглядов, от наиболее примитивных до самых сложных. О начальных фазах веры в бессмертие говорят уже следы ритуальных погребений у охотников каменного века /1/. А в наши дни даже у такого "первобытного" (в смысле цивилизации) народа, как, например, бушмены, представление о посмертии имеет вполне определенные черты. Согласно их религии после кончины дух умершего еще некоторое время живет у могилы человека и может время от времени приходить и разговаривать с родственниками мертвеца, оставаясь невидимым. Душа, которую Гау (Верховное божество бушменов) поместил в человеке в день рождения, возвращается после его смерти в "другой мир, мир Гау" /2/. Этот взгляд, при всей его кажущейся элементарности, уже содержит в себе основы учения о бессмертии, характерного для большинства мировых религий. Повсеместное распространение веры в то, что смерть не влечет за собой полного уничтожения личности, - факт, заслуживающий внимания. Он свидетельствует о почти врожденном чувстве бессмертия "Я", пусть даже не всегда ясно сознаваемом. Иногда его пытаются связать с инстинктом самосохранения, и, разумеется, какая-то связь здесь действительно существует. Однако мысль о бессмертии - отнюдь не просто биологический феномен. Прежде всего, она - проявление духа, интуитивно ощущающего свою неразложимую природу. Герой Достоевского Кириллов уверял, будто страх смерти есть не что иное, как боязнь боли. На самом же деле боязнь эта рождается в теле, между тем как дух страшит не столько боль, сколько само небытие, которому он всеми силами противится. В то же время человек невольно как бы выносит за скобки самую возможность своего исчезновения: она не умещается в его сознании. Эту коренную особенность человека, отмеченную еще Ч. Дарвином, признают даже материалисты. "Психоаналитическая школа, - писал 3. Фрейд, - позволила себе высказать убеждение, что по сути дела никто не верит в собственную смерть; или, говоря иными словами, в своем бессознательном каждый из нас убежден в собственном бессмертии" /3/. Можно ли считать такое убеждение случайной иллюзией? Не говорят ли слова о "вечной славе", о "бессмертии в делах и памяти потомства", которые атеисты чертят на своих памятниках, о неодолимой жажде подлинного человеческого бессмертия? Понять эту жажду можно; гораздо труднее, на первый взгляд, понять пафос отрицания вечности. Что может вдохновлять человека становиться апостолом небытия?.. По мнению Фрейда, здесь действует регрессивный инстинкт, влекущий живое назад, к неживому. Но более вероятно, что "воля к смерти" есть лишь парадоксальная реакция на чувство страха. Нередко именно ужас перед опасностью толкает к ней навстречу. Этот "механизм противоречия" проявляется и в других случаях: например, когда человека, взобравшегося на вершину, притягивает пропасть или когда в вынужденном молчании возникает навязчивая потребность нарушить его. Человек, охваченный тревогой за себя или за свои поступки, как бы мысленно "разыгрывает" самый пугающий вариант событий и зачастую оказывается слишком втянутым в эту игру. Немалую роль в апологии небытия играет и смутная боязнь ответственности, которая беспокоит людей, знакомых с религиозными учениями о посмертном воздаянии. Отрицая их, человек чувствует себя "освобожденным" и может утвердиться в мысли, что "все позволено" /4/. Иррациональное стремление к "ничто" материализм, как правило, старается подкрепить логическими доводами. Первый из них сводится к тому, что бессмертие духа вне тела трудно представимо и не может быть экспериментально подтверждено. Но "непредставимость" для науки не может служить аргументом против реальности какого-либо факта: как мы видели, физика уже давно рассталась с грубыми моделями и примитивной логикой. Что же касается эксперимента, то, во-первых, не исключено, что его еще смогут осуществить в будущем, а во-вторых, вопрос отпадает, если в данном случае мы имеем дело с областью, где обычный эксперимент в принципе невозможен. Второй аргумент имеет эмоционально-нравственный характер. Он исходит из того, что вера в потустороннее ослабляет волю человека, отвлекает его от земных задач. В значительной степени этот довод порожден извращениями той идеи, которую он оспаривает. Ведь не случайно и Ветхий Завет, и Евангелие столь скупо говорят о посмертии: человек призван в этом мире осуществлять свое призвание, а отнюдь не пассивно ожидать загробной жизни. Горизонт бессмертия только делает перспективу еще более широкой и труд - более осмысленным. Лишь плохо понятое учение о вечной жизни может подорвать творческую активность людей на Земле. Третий аргумент основан на том, что вера в бессмертие возникла просто в качестве "утешения", придуманного человеком для защиты от непереносимого ожидания смерти. Но так могут думать только те, кто незнаком с древними формами этого учения. В действительности же картины загробного мира, которые мы находим в книгах древнего Востока и Греции, почти всегда проникнуты леденящим душу ужасом. Гомеровский Аид, вавилонскую преисподнюю или еврейский Шеол меньше всего можно назвать утешением*. Очевидно, вовсе не "утешительство", а приоткрытие каких-то страшных сторон посмертия явилось источником подобных представлений. Известный швейцарский психиатр К. Г. Юнг полагает, что эти представления люди черпали за порогом сознания. Поэтому он придавал большое значение сновидениям, которые облекают в образы реальность, ведомую подсознанию /5/. Другими словами, первичен здесь особый опыт, через который человек соприкасается с областью бытия, лежащей по ту сторону видимого. --------------------------------------------------------------- *. См.: Т. II, IV, V. Как обычно, материалисты связывают веру в бессмертие с уровнем науки прошлых эпох. "У людей, живших тысячи лет тому назад, - говорят они, - эти представления возникли в результате незнания законов природы и общества. Они не знали биологических причин смерти, не могли научно истолковать человеческое сознание" /6/. Однако, не говоря уж о том, что ссылка на "законы общества" здесь едва ли уместна, остается непонятным: почему же развитие знаний не убило идеи бессмертия. Ведь трудно предположить, что такие ее защитники, как Дж. Томсон, открывший электрон, или Э. Шредингер, создатель волновой механики, знают законы природы меньше, чем пещерный человек или древний египтянин. Напротив, как утверждает английский физик Дж. Максвелл, "прогресс научный (в вопросе о смерти с физической ее стороны) вынуждает к глубокому различению между видимой частью человеческого существа, которая погибает на наших глазах, и между той, которая составляет наше "Я", и к усвоению того положения, что человеческая личность как по своей природе, так и по своему назначению лежит за пределами научной области" /7/. Неудивительно поэтому, что большинство крупнейших представителей человеческой мысли от Платона до Бергсона и Тейяра де Шардена разделяли и философски обосновывали учение о бессмертии. x x x Человеческий дух выступает на фоне органической эволюции как нечто иноприродное по отношению к материальным структурам и в то же время - тесно с ними связанное. Но если это так, то не распространяется ли закон разложения и на сознание? Уже давно люди задумывались над этим вопросом. Выдающиеся мыслители прошлого: Платон, а вслед за ним Фома Аквинат и В. Лейбниц - решали его в отрицательном смысле /8/. Их выводы не потеряли силу и сегодня, получив развитие в современном мышлении. В самом деле, после физической смерти организм распадается на те элементы, из которых был образован. Между тем духовное начало качественно отличается от телесного. Его нельзя рассматривать в виде комбинации частей и элементов. "Душевная жизнь, - отмечает С. Л. Франк, - не есть агрегат или комплекс отдельных психических явлений или процессов. Она есть, напротив, некое первичное неразложимое единство (Разрядка моя.- А. М.). Какую бы отдельную сторону душевной жизни мы ни изучали, такое исследование в принципе всегда направлено на целостную душевную жизнь, должно всегда учитывать тот общий фон или ту общую почву, в которую погружено все частное. Признание наличности "души" в этом смысле есть не произвольное допущение и не помеха для опытного познания душевной жизни, а, напротив, необходимое его условие" /9/. Это единство духа есть предпосылка его неразложимости как показал Э. Шредингер. Он писал: "У каждого из нас есть неоспоримое представление, что сумма его собственных переживаний образует некоторую единицу, ясно отличающуюся от такой же единицы любого другого человека. Он ссылается на нее как на свое "Я". Что же такое это "Я"? Если вы будете правильно анализировать это "Я", то вы придете к заключению, что оно представляет собой все же нечто большее, чем простой набор отдельных восприятий и воспоминаний, и служит именно той канвой, на которой они накопляются. При внимательном самонаблюдении вы неминуемо придете к выводу, что то, что вы реально принимали за "Я", - это и есть основа, на которой собираются все эти переживания. Вы можете уехать в другую страну, перестать видеть всех своих друзей, можете почти забыть их: вы приобретете новых друзей, будете интенсивно участвовать в общей жизни с ними, как когда-то со старыми. Все менее и менее важным будет для вас, живя новой жизнью, продолжать вспоминать старую. Вы, может быть, скажете о своем прошлом в третьем лице: "Юноша, которым я был". Герой читаемого вами романа может стать ближе вашему сердцу и значительно более живым и знакомым, чем этот юноша. Однако здесь не было промежуточного перелома, не было смерти! И даже если искусный гипнотизер сумеет совсем вычеркнуть из вашего сознания все ваши ранние воспоминания, то и тогда вы не будете считать, что он убил вас. Но ни в коем случае здесь нет потери личного существования, которую надо оплакивать, И никогда не будет!" /10/. Русский философ Н. О. Лосский разработал даже особый метод самонаблюдения, которое в состоянии опытно установить внутреннее единство "Я" в качестве "сверхвременного" и, следовательно, сверхматериального начала /11/. Здесь мы подходим к открытию, имеющему далеко идущие последствия. x x x Материалисты обычно говорят, что со смертью сознание "угасает". Но это не более чем плохая метафора. Ведь и в чисто физическом плане бытия "угасание" отнюдь не означает аннигиляции, а лишь переход одной формы материи или энергии в другую. Поэтому, если даже принять подобную аналогию, правильнее будет сказать, что гибель тела открывает сознанию путь к переходу в другую форму существования. Поскольку дух, как мы видим, способен оказывать огромное воздействие на жизнь тела, то вполне возможно представить его как силу, использующую центральную нервную систему в качестве своего инструмента. Мозг в данном случае окажется чем-то отдаленно напоминающим трансформатор или конденсатор. Когда приемник или электрическая установка выходят из строя, это вовсе не означает, что радиоволны или электроэнергия "испарились", "исчезли". Нечто подобное происходит, по-видимому, в соотношении мозга и духа. "Единственная причина, - говорит А. Бергсон, - полагать, что сознание уничтожается по смерти, состоит в том, что мы видим, как разрушается тело, но эта причина не имеет ценности, если независимость сознания по отношению к телу, хотя бы частичная, является фактом опыта" /12/. А такая частичная независимость обнаруживается уже всем характером нашей внутренней жизни. Каждый раз, когда человек действует, чувствует и мыслит вопреки велениям тела, он доказывает свободу и самобытность своего духа. Разумеется, смерть и разложение мозга нарушает его контакт с духом. Но значит ли это, что дух больше не существует? Может ли доказать это "молчание могил"? "Предположим, - говорит русский философ и математик П. Успенский, - что сознание умершего человека (то есть человека, мозг которого перестал работать) продолжает функционировать. Как мы можем убедиться в этом? Никак. У нас есть средства сообщения (речь, письменность) с сознаниями, находящимися в одинаковых условиях с нами, то есть действующими через мозг, - о существовании этих сознаний мы можем заключить по аналогии с собой. Но о существовании этих же сознаний, не действующих через мозг - есть они или нет, безразлично, - мы никакими средствами убедиться не можем" /13/. Таким образом, отрицание бессмертия строится на чисто негативных предпосылках, изъяны которых становятся очевидными перед лицом специфических особенностей духа как начала нематериального и личности как феномена сверхвременного и внепространственного. Такое новообразование должно было занять исключительное место в мировой эволюции. Однажды загоревшись во Вселенной, огонь духа, подобно жизни, не мог угаснуть. Но, мало того, воплотился он не только в коллективном сознании вида, но в каждой его единице, высочайшем шедевре миротворения - личности. Единый организм биосферы растет, одолевая смерть, но одна за другой отмирают и сменяются его клетки. Иное бессмертие в ноосфере. Для нее части столь же важны, как и целое. Она выступает не как безликая масса, а как единство мыслящих индивидов. Смерть настигает животное и делает его своей жертвой, и в человеке гибнет только животное. Дух же его, говоря словами Тейяра, "ускользает и высвобождается". То, что он оказывается в состоянии пережить распад тела, есть закономерность и важнейший шаг космоса на пути к сверхприродным мирам. x x x Но если бессмертие - настолько важное для эволюции свойство духа, если оно так вожделенно человеку, то почему наши представления о дальнейшей судьбе личности столь неясны и бедны содержанием? На это существует два ответа. По мнению одних, человечеству еще суждено когда-нибудь глубже проникнуть в эти тайны; они лишь мало исследованы, но в принципе - рационально познаваемы*. Согласно другой, более вероятной точке зрения, здесь проходит рубеж, который мы не можем преодолеть, находясь по эту сторону бытия. Как невозможно эмбриону, ведущему чисто биологическое существование, понять всю сложность и многогранность человеческой жизни, так и в нашем ограниченном бытии трудно представить другие миры иначе, как в виде символов. ----------------------------------------------------------------- * Сторонники этого взгляда нередко ищут обоснования его в данных парапсихологии (См. приложение 9). "Надобно помнить, - замечает Н. О. Лосский, - что временной ряд событий и безвременное бытие суть два глубоко разнородных мира, а человек, хотя он стоит одною ногою в одном из этих миров, а другою - в другом, все же развивает в себе умение отчетливо наблюдать только один из этих миров, именно - временной; поэтому, когда речь идет о вечном "Я", мы умеем только указать его наличность, но не рассказать о его безвременном содержании; между тем это содержание должно существовать и быть гораздо более богатым, чем временная жизнь" /14/. И все же развитие личности уже здесь приближает ее к созерцанию сверхчувственного мира. Начало онтогенеза человека не отличается от такового у животных. Но на следующих ступенях он становится все более способным отражать в себе свет Высшего. Поразительные взлеты человеческой личности, мысль философа - все это есть уже предчувствие и переживание бессмертия "здесь и теперь". Это как бы луч света, который освещает и путь отдельной души, и историю всего человечества. Вопреки тем, кто хочет похоронить человека и убедить его, что конец жизни - это "лопух на могиле", дух в самом своем бытии открывает перспективу вечности. Маленький отрезок, который ему предстоит пройти по земле, раздвигается в безмерность, когда человек ощущает свое бессмертие и единение со Вселенной и Богом. Он трудится, зная, что все прекрасное и подлинное, возникшее в этом мире, достигает в грядущем высочайшего расцвета. Посмертие невозможно представить себе пустым бездействием, томительной и однообразной "прогулкой в райских садах" - оно явится процессом непрерывного становления и восхождения к вечному совершенству. "Уверенность в том, что мы продолжаем жить вечно, - говорил Гете, - вытекает у меня из самого понятия деятельности. И если я, не зная устали, буду деятелен до самого конца, то природа, когда теперешняя моя форма уже не сможет выдержать тяжести моего духа, обязана будет указать мне новую форму существования. Пусть же Вечно Живой не откажет нам в новых видах деятельности, аналогичных тем, в которых мы уже испытали себя. А если Он по-отцовски дарует нам воспоминание обо всем справедливом и хорошем, к чему мы стремились и что уже создали, тогда и мы, конечно, очень быстро ухватимся за зубцы мировой шестерни" /15/. Эти слова великого поэта и мыслителя напоминают нам о том, что посмертие тесно связано со всей земной жизнью, подобно тому как наследственность и условия существования в теле матери влияют на рождение и жизнь человека. Земное существование дано нам не случайно и не бесцельно. Формируя свой дух на путях жизни, мы готовим его к вечности. И эта подготовка должна выражаться в нашей деятельности на земле. Еще философы Индии и Греции поняли, что кроме физических законов существуют и законы духовно-нравственные и что они действуют с определенной последовательностью. Каждый несет в посмертие то, что он уготовил сам себе здесь. Семя с червоточиной никогда не даст здорового растения. Зло и духовная убогость на земле эхом отзовется в нашем запредельном бытии. Поэтому призвание каждого человека, который серьезно и с ответственностью подходит к проблеме жизни и смерти, - уже здесь, говоря евангельскими словами, "собирать себе небесное сокровище". В стремлении к "спасению своей души", то есть приобщению к Божественной Жизни, мы должны видеть не эгоизм, а естественную, заложенную в человеке потребность. Эгоизм же, напротив есть препятствие к этому приобщению. x x x Но Библия открывает нам и нечто большее. Символ "Древа Жизни", который появляется на первых ее страницах, означает потенциальное бессмертие всего человеческого существа, а вместе с ним и всей природы. Человек, согласно Писанию, есть духовно-телесное единство*. Поэтому его роль в мироздании не может ограничиться сохранением и совершенствованием одного духа среди общего разложения материи. Незримая энергия, которой он наделен, еще далеко не реализовала всех своих возможностей. ------------------------------------------------------------------------ * См.: Т. V, VI. Через свое тело человек слит с природным космосом, и его восхождение есть одновременно и восхождение всей твари. Эволюция биосферы - это побег от смерти, история же человека - это путь к воскресению и одухотворению материи. Следовательно, неразрушимость духа есть лишь этап, а не вершина прогресса. Эту мысль с парадоксальной резкостью выразил Н. Бердяев, когда писал: "Вера в естественное бессмертие сама по себе бесплодна и безотрадна, для этой веры не может быть никакой задачи жизни, и самое лучшее поскорее умереть, смертью отделить душу от тела, уйти от мира. Теория естественного бессмертия ведет к апологии самоубийства. Но великая задача жизни предстоит в том случае, если бессмертие может быть лишь результатом мирового спасения, если моя индивидуальная судьба зависит от судьбы мира и человечества, если для спасения моего должно быть уготовано воскресение плоти" /16/. Хотя в этих словах, очевидно, есть спорные оттенки, однако они справедливо указывают на более высокое призвание человека, чем просто выход за пределы материального мира. Преодолеть силой духа косность материи, преобразить ее, возвести через себя на высшую ступень развития - в этом космическая задача ноосферы, а венец ее устремлений есть победа над телесной смертью в природе /17/. Первозданное человечество должно было найти путь к целокупному бессмертию, стать в мироздании "первенцем из мертвых". Но это не произошло. Избегает распада лишь дух; смерть же по-прежнему сохраняет свою власть над ноосферой, разрушая тело человека, как любую другую структуру. То, что человек назвал горестным именем "темницы", возвращается в общий круговорот вещества... Что же явилось причиной этого надлома? Что затормозило движение и роковым образом повлияло на духовную жизнь и историю мира? Христианство называет эту катастрофу Первородным грехом или поврежденностью человеческой природы. ПРИМЕЧАНИЯ Глава седьмая НООСФЕРА: СМЕРТЬ И БЕССМЕРТИЕ /1/. Наиболее древние из найденных останков человека (Homo Sapiens) указывают на существование веры в загробный мир: вместе с умершими клали утварь и оружие. См.: М. M. Герасимов. Люди каменного века. М., 1964. С. 118 сл.; И. К. Иванова. Геологический возраст ископаемого человека. М., 1965. С. 139 сл. По-видимому, даже неандертальцам было присуще чувство, что со смертью не все кончается. Во всяком случае, они погребали своих умерших и украшали их могилы. Так в гроте Тешик-Таше (Узбекистан) рядом с костями мальчика - неандертальца были найдены рога горного козла, специально уложенные в могилу (Тешик-Таш. Палеолитический человек. М., 1949. С. 33 сл.); а в Шанидаре (Ирак) в неандертальской могиле обнаружены остатки множества цветов, которыми некогда было покрыто тело (Д. Констебл. Неандертальцы/Пер, с англ. М., 1978. С. 100, 135 сл.). /2/. И. Бьерре. Затерянный мир Калахари/Пер. с англ. М., 1963. С. 132. "Даже у народов самых примитивных культур, - пишет этнограф Юлиус Липпс, - виды погребения отличались таким разнообразием, что были бы тщетны все попытки установить, какие из них являются наидревнейшими формами" (Ю. Липпс. Происхождение вещей: Из истории культуры человечества/Пер. с нем. М., 1954. С. 386). Этот же автор отмечает всеобщее распространение веры в бессмертие. См. также суммарные обзоры: В. Харузина. Этнография. Т. V. М., 1909. С. 405 сл.; J. Fraser. Man: God and Immortality. London, 1968. /3/. S. Freud. Collected Papers. 1924, no 4. P. 305. /4/. Любопытный образец подобного отрицания, рожденного из чувства ответственности, представляет утрата веры Ж. П. Сартром, о которой он рассказывает в своей автобиографической книге. Это было в детские годы писателя. "Играя со спичками, - рассказывает он, - я прожег маленький коврик. И вот, когда я пытался скрыть следы своего преступления. Господь Бог вдруг меня увидел - я ощутил Его взгляд внутри своей черепной коробки и на руках; я заметался по ванной комнате, до ужаса на виду - ну просто живая мишень. Меня выручило негодование: я пришел в ярость от Его наглой бесцеремонности и начал богохульствовать". С этого момента Сартр больше никогда не ощущал присутствия Бога и считал себя "свободным" (Ж. П. Сартр. Слова/Пер, с фр. М., 1966. С. 82). /5/. С. G. Jung. Memories, Dreams, Reflections. London, 1972. P. 330 ff. /6/. О. Клор. Естествознание, религия и Церковь/Пер, с нем. М., 1960. С. 80. /7/. Цит. по кн.: П. Я. Светлов. Наука и религия. С. 155. /8/. См.: Платон. Федон. Соч. М., 1970. С. 11 сл.; Фома Аквинат. Summa Theologica 1. Вопрос 54 сл. (русск. пер. С. Аверинцева в приложении к кн.: Ю. Боргош. Фома Аквинский/Пер. с пол. М., 1966. С. 183 сл.); Г. В. Лейбниц. Сочинения. М., 1982. С. 84. /9/. С. Л. Франк. О природе душевной жизни. С. 234. /10/. Э. Шредингер. Что такое жизнь с точки зрения физики? М., 1947. /11/. Н. О. Лосский. Идея бессмертия души как проблема теории знания. С. 86 сл. /12/. Н. Bergson. L'ame et le corps. - "Le materialisme actuel". 1920. P. 26. /13/. П. Успенский. Tertium Organum. СПб., 1911. С. 139. /14/. Н. О. Лосский. Цит. соч. С. 90. /15/. Письмо Гете Цельнеру. - Цит. по кн.: 3. Людвиг. Гете/Пер. с нем. М., 1965. С. 555. Аналогичные мысли высказывал и другой писатель - Метерлинк. См.: М. Метерлинк. Смерть. Собр. соч. Т. IV. С. 266. /16/. Н. Бердяев. Философия свободы. М., 1911. С. 153. /17/. Показательно, что такого рода перспектива не отрицается и некоторыми советскими учеными. Один из них пишет: "Нет оснований считать, что процесс утончения Материи прекратился... Более того, он только начался! Появятся новые, пока еще не ощущаемые нами составляющие. А грубые состояния будут переходить в более тонкие. Исчезнет вещество планет, исчезнут звезды. Новые мыслящие формы Материи их используют в ходе сознательной эволюции" (Ю. Г. Антамонов. Размышления об эволюции материи. М., 1976. С. 168). Часть III ПЕРЕД ЛИЦОМ СУЩЕГО Глава восьмая ПРОГРЕСС И ПАДШИЙ ЧЕЛОВЕК Двадцатый век... Еще бездомней, Еще страшнее жизни мгла, Еще чернее и огромней Тень Люциферова крыла. Что ж, человек? - За ревом стали, В огне, в пороховом дыму, Какие огненные дали Открылись взору твоему? О чем - машин немолчный скрежет? Зачем - пропеллер, воя, режет Туман холодный - и пустой? А. Блок Возвышая человека как "владыку твари", Библия тем не менее весьма далека от его идеализации. Она одинаково отрицает как приравнивание его к животному, так и лжегуманистическое его обоготворение. Очевидную раздвоенность природы человека, выраженную в поэтической формуле: "Я - царь, я - раб, я - червь, я - бог", Библия связывает с особого рода духовной болезнью, постигшей человечество на заре его существования. Именно она ослабила и частично парализовала силы, изначально заложенные в ноосферу, отдалила людей от Бога, поставила их в отношения вражды с природой и самими собой /1/. Гармоничный ход развития человека был, таким образом, нарушен, чем и объясняется многое в его истории и современном состоянии. Это библейское учение встречает оппозицию со стороны двух направлений: теории однолинейного прогресса и той разновидности гуманизма, которая считает зло в человеке лишь результатом неблагоприятных условий жизни. Надо оговориться, что сама вера в прогресс, в обязательное наступление "лучшего будущего" есть искаженный вариант миросозерцания, выраженного в Библии*. Большинство древних концепций мира исходило из представления о вселенских круговоротах и циклах, в которых все неизменно повторяется и возрождается вновь. В религиях Вавилона и Индии, в философии Платона и Аристотеля Земля и человечество не имеют истории в подлинном смысле слова. Природа мироздания понималась в этих системах как нечто в принципе неизменное, лишенное перспективы возвыситься над своим уровнем. Только в Библии учение об эсхатологическом Царстве Божием открыло динамику человеческого и вселенского восхождения к совершенству /2/. Но Писание не изображает историю в виде процесса, в котором имеет место лишь увеличение добра. Подобно тому как миротворение являлось противоборством Логоса и Хаоса, история с самого начала стала ареной столкновения добра и зла в человеке; оба они имеют тенденцию к возрастанию. С каждой эпохой антагонизм между ними становится все более напряженным. ------------------------------------------------------------------------ * См. выше. Гл. V. Секулярная же теория прогресса в целом рассматривая историю односторонне: как поступательное и неуклонное усиление положительных начал в человечестве. Развитие знаний, общественных институтов и этики движется, по мнению "прогрессистов", в основном только вперед, а все темное и злое в человеке с веками идет на убыль. Это воззрение, естественно, исключало возможность высокого духовного уровня первых людей, которое предполагает Библия, и игнорировало ее учение о росте зла в человеческом обществе. Согласно теории прогресса оно не знало никакого падения, а только постепенное усовершенствование. Схема эта, с одной стороны, опиралась на аналогию с эволюцией жизни. Однако механическое перенесение на историю законов биологии совершенно неоправданно, так как в обществе действуют уже свои собственные законы /3/. А с другой стороны, ссылались на сведения о народах, сохранивших "первобытный" уклад жизни, как на доказательство их примитивности, которая предшествовала более высоким ступеням развития. Вспоминая о своей встрече с огнеземельцами, Ч. Дарвин писал: "Люди эти были совершенно голые и вымазанные краской, длинные их волосы были спутаны, рот покрыт пеной, выступающей от возбуждения, выражение лица дикое, ошеломленное и недоверчивое. Они едва ли обладали каким-нибудь искусством и, как дикие животные, питались тем, что сумели поймать" /4/. Именно так, по мнению Дарвина, и выглядели наши отдаленные предки. Только тысячи лет прогресса цивилизации сделали их настоящими людьми. Библия отнюдь не считает цивилизацию изначальной, не говорит она и о том, что первые люди были существами всецело совершенными. Их внутренний мир представлен, скорее, как зерно, заключающее в себе лишь потенцию великого будущего. Но поскольку из Библии вытекает, что Первородный грех ослабил эту потенцию и открыл простор злу в человеке, первозданное его состояние должно мыслиться более гармоничным, нежели после Падения, хотя в этот исходный период люди с точки зрения цивилизации, по-видимому, были "дикарями". Это вполне согласуется и с тем, что теперь известно о "примитивных" народах. Выяснилось, что элементарные формы быта и культуры еще не означают элементарности в сфере сознания*. Напротив, переход к более сложным ступеням хозяйства и социального строя нередко даже вел к упадочным явлениям в духовной и нравственной области. ------------------------------------------------------------------------ * См. ниже. Гл. X. Для защитников теории однонаправленного развития культуры от низшего к высшему остается загадкой то важнейшее (и единственное) свидетельство о внутреннем мире доисторического человека, каким является его искусство. Художники, рисовавшие бизонов в пещерах Альтамиры или вырезавшие фигурки из оленьей кости, не могли быть существами духовно примитивными. Экспрессия, сила и лаконизм линий, умение подчеркнуть самую суть изображаемого отличают эти произведения мастеров каменного века. "Искусство первобытных людей по существу вовсе не примитивно - при всей примитивности их хозяйственных форм и всего образа жизни" /5/. Эта мысль известного искусствоведа Герберта Кюна получила сейчас всеобщее признание. И что особенно замечательно: это высокое искусство принадлежит древнейшей поре человечества и в следующую эпоху приходит в упадок. И вообще, духовная культура развивается иначе, нежели материальная цивилизация. Если химия вытеснила алхимию, если древнюю повозку вытесняют современные средства сообщения, то можно ли говорить, что Роден вытеснил Фидия, а Ясперс - Платона? Биологическая эволюция и техника движутся главным образом вперед; история же духа постоянно обнаруживает явления регресса. Летописи мира знают немало эпох, когда культура и нравственность приходили к самому жалкому вырождению. Кривая роста здесь крайне причудлива и совсем не похожа на линию, победоносно уходящую ввысь. Говоря об одновременном увеличении и добра и зла, Библия дает картину куда более реалистическую, чем теория прогресса. И прогрессисты, и христиане верят в грядущее совершенство человечества. Первые ссылаются на науку, которая, однако, не может претендовать на познание тайн будущего. Библия же говорит о Царстве Божием, черпая свою уверенность в победе над злом из Откровения, превышающего обычное земное познание. Второй довод против учения о Первородном грехе строится на вере в гармоничность человеческой природы. Эта вера восходит еще к античным временам. В средние века она выразилась в протесте против крайностей аскетизма, а в эпоху Ренессанса были сформулированы ее главные положения. Типичным представителем такого "гуманизма" явился Рабле, которому все человеческое казалось прекрасным и естественным. В XVIII веке "просветители" стали третировать учение о Первородном грехе как "клевету на человека". В это же время Руссо развил свою концепцию о совершенстве человеческой природы, которая искажается ростом городской цивилизации. "Естественный человек" был объявлен мучеником, нуждающимся в освобождении. Едва только он скинет с себя бремя условностей, как жизнь его расцветет во всем своем блеске и величии. Французская революция (во многом - детище Руссо) провозгласила своей религией братство людей и надеялась изменением общественного строя дать миру вожделенную свободу и счастье. Но на практике, как и в других аналогичных случаях, "братство" обернулось террором. Это и понятно, ибо подлинное братство невозможно без "отцовства", без чего-то высшего, объединяющего людей. В противном случае люди становятся не братьями, а орудиями в руках фанатиков, лжецов и честолюбцев. Это доказала и история социальных движений, которые в XIX веке пришли на смену энциклопедизму; социалисты, отвергнув пасторальную утопию Руссо, усвоили его главную мысль: общественные, экономические и политические - то есть внешние - перемены вполне достаточны для того, чтобы человек обрел самого себя и победил терзающие его злые силы. Однако в том же XIX веке эти теории обнаружили зияющие пробелы. Убыстрение прогресса цивилизации, улучшение условий жизни не сделало людей более благородными, счастливыми и добрыми. Напротив, чем дальше шел материальный прогресс, тем яснее вырисовывалась мрачная картина духовных кризисов и опустошенности. Тоска по высшим ценностям, страх перед лицом Молоха грядущей технизации и душевного измельчания ощущается во второй половине столетия не меньше, чем его комфортабельный оптимизм. Это отражено и в симфониях Чайковского, и в драмах Ибсена, и в философии Э. Гартмана, и в афоризмах Ницше, и в романах Достоевского. Человеческая природа оказалась весьма далекой от той мифической "гармоничности" и "доброты", которую предполагали в ней "гуманисты". Даже такой поборник идеи прогресса, как Э. Золя, признавал: "Думать, что счастье будет царить, когда у всех будет хлеб, - какая глупая надежда!" Постепенно тускнели старые идеалы секулярного гуманизма, а новые оказывались столь жалкими, что едва ли могли заполнить пустоту. "На этом маленьком судне, - писал Мопассан, - которое качается на море и которое волна может затопить и опрокинуть, я знаю и чувствую, как ничто не существует из того, что мы знаем, так как земля, плавающая в пустоте, еще более одинока, еще более затеряна, чем эта лодка в волнах. Их значение одинаково, их судьба свершится..." А человек! Каким страшным, уродливым и злобным предстал он перед самим собой. Вспомним пессимистические рассказы позднего Льва Толстого, в которых сквозит мысль о бессилий человека перед собственными темными стихиями. Но никто, пожалуй, ярче Достоевского не вскрыл глубоко ту бездну чудовищной душевной извращенности, которая кроется в людях. Он показал, какие уродливые формы принимает стремление людей к самоутверждению. "Человеку надо одного - только самостоятельного хотения, чего бы эта самостоятельность ни стоила и к чему бы ни привела. Человек может нарочно, сознательно пожелать себе даже вредного, глупого, даже глупейшего". И напрасны были бы тут ссылки на то, что Достоевский описывает лишь патологические характеры. Если бы это было так, творчество его интересовало бы одних психиатров; но оно находит широкий отклик во всем мире потому, что переживания его героев близки большинству людей, что в каждом из нас сидят лебядкины, голядкины, смердяковы. Достоевский перестал льстить человеку и сказал о нем правду. И он был не одинок. Не воспевал ли Ш. Бодлер "цветы зла"? Не звучали ли эти же мотивы в поэзии Ж. Лафорга? В те самые годы, когда Достоевский создавал галерею самых своих страшных героев, Артур Рембо написал "Пьяный корабль" - эту бредовую фантасмагорию о жизни и человеке, а Ж. Гюисманс приоткрыл в своих романах завесу над миром диких извращений и кощунств. Итак, совершилось новое "открытие человека", и оно оказалось открытием, могущим привести в отчаяние. Постепенно начали догадываться, что тайна людского зла коренится отнюдь не только в социальной среде, которая, скорее, сама является результатом этого зла. С каждым десятилетием это становилось яснее, ибо никогда прежде люди не имели столь благоприятных условий существования и никогда прежде духовный кризис не достигал такого катастрофического размаха. А ведь если человеческая природа сама по себе не испорчена, то улучшение материальных условий должно высвобождать все ее положительные качества и давать ей возможность развиваться. Те свойства, которые принято называть "зверем в человеке", под влиянием цивилизации должны, казалось бы, отступать на второй план. Между тем ничего подобного не происходило и не происходит теперь. Кто осмелится утверждать, что "зверь" проявляется больше в пигмее из итурийских джунглей, чем в нацистском палаче, оснащенном по последнему слову техники? x x x В XX столетии получили невиданное развитие пути сообщения, человек поистине стал властителем суши, моря и воздуха. Медицина победила множество опасных недугов, техника произвела настоящую революцию как в средствах производства, так и в быту. Человек овладел многими тайнами своей планеты и устремился в космос. С точки зрения гуманистического культа человека эти перемены должны были наконец возвести людей на невиданную духовную высоту, ибо было устранено бесчисленное количество факторов, вносящих зло в их жизнь. Даже многих представителей христианства завораживала картина триумфа секулярной цивилизации. Д. Бонхеффер говорил о "совершеннолетии" человека, который отныне способен решать все свои проблемы без веры. Ему вторит и ряд других богословов. Однако их мышление, при всей своей нацеленности на современный мир, глубоко анахронично. Они видят прогресс через призму старого респектабельного оптимизма. Поразительно, что Бонхеффер писал свои слова тогда, когда его страна была одержима неистовством и шла на поводу у безумцев. Это ли называется "совершеннолетием"?.. Панорама нашего века включает в себя не только успехи: урбанизация и техническая революция имеют свою страшную оборотную сторону. Средства массовой информации, несущие лживую пропаганду, оглупление толп, кормящихся сенсациями, бросающихся от моды к моде, - разве это одичание не есть плата за "сладкую жизнь"? Историк будущего (если верить, что у нашей цивилизации еще есть будущее), изучая XX столетие, найдет много прекрасного. Но это прекрасное - вечно; оно проявлялось в людях всегда, даже тогда, когда они не имели телевизоров и ракет. А подлинно новое наших дней ужаснет историю. Мировые войны, уносящие десятки миллионов жизней, массовые убийства мирного населения, тоталитарные режимы, вырастающие из новых вспышек стадных инстинктов, небывалое озверение и ненависть сословная и национальная; солдаты, в упор расстреливающие женщин и детей; врачи, проводящие каннибальские опыты над людьми; колючая проволока лагерей, за которой заживо гнило и было замучено бесчисленное множество невинных; ядерное оружие, сеющее страх и угрожающее самому существованию человечества; радиация, незримой отравой постепенно обволакивающая земной шар; примитивность мышления стиснутого штампами; фантастический рост преступности, коренящейся не в тяжелых материальных условиях, а в любви к преступлению; растерянность среди молодежи "потерянного поколения"; невиданное распространение психических заболеваний, садизма, сексуальной мании; патологическая погоня за наживой, захватывающая не только профессиональных предпринимателей, но и самые широкие слои общества, - вот что идет рука об руку с техническим прогрессом. Поистине сбываются пророческие слова Тютчева: "Не плоть, а дух растлился в наши дни". Нигилисты прошлого века глумились над Апокалипсисом, называя его "произведением сумасшедшего". Могли ли они предполагать, что эпоху, которую они так ждали, придется описывать терминами этой провидческой книги? Еще в двадцатые годы Альберт Швейцер писал: "Страшная правда, заключающаяся в том, что по мере исторического развития общества и прогресса его экономической жизни возможности процветания культуры не расширяются, а сужаются, осталась неосознанной" /6/. И как это было прежде, литература и искусство не могли не отразить болезни цивилизации: бредовые видения Салваторе Дали, романы Камю, Сартра, Саган, Мердок достаточно ясно говорят о ее симптомах. x x x Но было бы неверно объяснять современную трагедию технической революцией и другими внешними особенностями нашей эпохи. Подобно тому как все доброе и прекрасное в любые времена выходило из сердца человека, так и причины его недугов коренятся главным образом в нем самом. Это он оказался способным не только подниматься на великую духовную высоту, но и отравлять все, к чему он прикоснется. Это он смог именем Евангелия создать инквизицию или - террор во имя свободы, равенства и братства. Это он, прославляя разум, повергал весь мир в безумие... Неудивительно, что многие современные мыслители и ученые, даже настроенные враждебно по отношению к религиозному мировоззрению, вынуждены были отказаться от представлений о человеке как о гармоничном и добром существе. Зигмунд Фрейд и его школа вскрыли это с особенной убедительностью. Психоаналитический метод разверз перед современным человечеством кошмарную бездну его искаженной, извращенной и больной душевной жизни. Фрейд показал, что человеческий разум еле справляется с мутными волнами подсознательных демонических инстинктов, которые трудно изгнать и которые, даже будучи подавленными разумными усилиями, дремлют в каждом из нас, как спора болезнетворной бациллы. Человек бежит от себя, как бы стращась своего высшего призвания. Его внутренние конфликты, его "неврозы", как называют психоаналитики грех, не есть просто наследие животных предков. Животные убивают, как правило, для насыщения или для защиты. Человек же поистине одержим злом. "Зло, - говорит Эрих Фромм, - по своей сути чисто человеческое явление. Это попытка возвращения к дочеловеческому состоянию и разрушения того, что является по природе человеческим: разума, любви, свободы. Но зло - не просто человеческое явление, оно трагично. Даже если человек возвратится к самым архаическим формам своего опыта, он не может перестать быть человеком" /7/. Обращая взгляд в прошлое, атеист Фрейд признается, что, по его мнению, "демонологические теории древности и средневековья в конечном счете оправдались" /8/. Работы Конрада Лоренца и других современных зоопсихологов показали, что иерархия подчинения, чувство собственности, национальная ксенофобия имеют свои прообразы в животном мире. Но у человека все эти инстинкты из естественных реакций переросли в уродливый самоубийственный сатанизм. Прогресс технической цивилизации оказывается здесь бессильным или, напротив, только усугубляет трагедию. "Инстинкт хищного зверя, - говорит американский писатель-социолог Роберт Ардри, - который никогда не находился полностью под контролем разума, может теперь, освободившись от всех тормозов, толкнуть нас на бесконечные конфликты вплоть до того момента, пока род Homo Sapiens не вымрет окончательно" /9/. Трудно вообразить что-либо более далекое от теории прогресса... Так рухнули наивные представления об идеальном "естественном человеке"; язва, разъедающая нашу природу, стала очевидной даже для людей науки. Но то, к чему пришли современные психология и социология, уже в древности было известно людям. В коллективном сознании человечества веками жило чувство неудовлетворенности и ощущение тяготеющего над ним греха. ПРИМЕЧАНИЯ Глава восьмая ПРОГРЕСС И ПАДШИЙ ЧЕЛОВЕК /1/. Мы говорим здесь о библейском учении, беря его в целостности от Книги Бытия до Апокалипсиса. Различные его аспекты рассмотрены в гл. IX и в специальном приложении к тому II. /2/. Ch. Dawson. Progress and Religion. P. 125-126. /3/. Th. Dobzhansky. The Biological Basis of Human Freedom. New York, 1960. P. 134. /4/. Ч. Дарвин. Путешествие натуралиста на корабле "Бигль". Собр. соч. Т. V. СПб., 1908. С. 729. Нужно отметить, что последующие, более тщательные наблюдения почти полностью опровергли первое впечатление ученого относительно огнеземельцев. /5/. Г. Кюн. Искусство первобытных народов/Пер. с нем. Л., 1933. С. 15. Из более новой литературы см.: А. Н. Окладников. Утро искусства. Л., 1967; В. Б. Мириманов. Первобытное и традиционное искусство ("Малая история искусств"). М., 1973. /6/. А. Швейцер. Культура и этика/Пер. с нем. М., 1973. С. 51. /7/. Е. Fromm. The Heart of Man. P. 148. /8/. S. Freud. Collected Papers. V. IV, P. 436. /9/. R. Ardrey. Adam kam aus Africa. Munchen, 1969. S. 339. Глава девятая ВЕЛИКИЙ РАЗРЫВ Высшее, что вообще может быть сделано для всякого существа, - этo сделать его свободным. С. Кьеркегор История религий свидетельствует о том, что даже во внебиблейском мире издавна жила смутная мысль о какой-то трагедии, создавшей преграду между Богом и человеком и обрекшей людей на умирание. Так, согласно бушменскому мифу человечество стало смертным, потому что не поверило Божеству. Подобные же сказания есть и у других африканских племен /1/. Шумерийские и вавилонские легенды повествуют о счастливых первобытных временах, когда люди и боги жили в мире; египтяне говорили о древнем грехе человека перед Солнцем, который повлек за собой суровое возмездие. Греки считали, что род людской несет на себе бремя вины титанов, восставших против Неба. Можно указать на аналогичные представления и у жителей древней Персии, Тибета и других стран /2/. Таким образом, говоря словами Шарля Секретана, следует признать, что "сознательно или бессознательно религии признают некоторый беспорядок, некоторое нарушение, которое следовало бы восстановить" /3/. Это ощущение есть один из источников мистического страха и сознания вины, которые жили в человеке. Общечеловеческое чувство вины перед Богом порождало первые попытки искупить ее. Не с ним ли связано широкое распространение в древности ритуальных запретов? Так называемое табу есть не что иное, как наивная, предпринимаемая вслепую попытка избежать нарушения высшей Воли /4/. Она есть неясный отголосок того переломного момента, когда человек осознал себя отдаленным от Бога. Невозможность игнорировать это универсальное чувство греховности вынуждает безрелигиозную мысль искать ему "естественное" объяснение. Так, Фрейд предположил, что сознание вины, а вслед за ним религия и мораль возникли в "первобытной орде" после некоего коллективного преступления. Над людьми в то время якобы властвовал жестокий и ревнивый отец клана, приберегающий для себя женщин и изгоняющий подросших сыновей. "В один прекрасный день, - продолжает свою реконструкцию Фрейд, - изгнанные братья соединились, убили и съели отца" /5/. Воспоминание об этом убийстве и поедании отца положило в конце концов основание тотемизму, табу и первичной религии, в которой отец стал божеством. Такого рода теория Первородного греха кажется более чем странной, ибо заставляет думать, что подобное событие происходило во всех примитивных семьях, а также что первобытный человек отличался какой-то особенной совестливостью (а ведь, по Фрейду, сама совесть восходит к этому древнему преступлению). Трудно в этом случае объяснить и то обстоятельство, что многочисленные отцеубийцы в последующей истории отнюдь не были склонны создавать новую религию или мораль. Одним словом, очевидно, что Фрейд предлагает собственный "научный" миф, который, в свою очередь, нуждается в подтверждениях и толкованиях. Тем не менее уже то, что отец психоанализа принужден был искать объяснение вере в Первородный грех, показывает, что с ней приходится считаться даже противникам религии. Неофрейдизм пытается предложить более убедительные теории, чтобы пролить свет на это загадочное явление. Эрих Фромм признал сам факт дисгармоничности (или, как говорит христианское богословие, - "поврежденности") человеческой природы. Он поставил ее в связь с антропогенезом. По его мнению, человек болезненно переживает свой разрыв с природой, над которой его поднял разум /6/. Это уже гораздо ближе к библейскому пониманию, которое считает искажение человеческих связей с миром одним из последствий грехопадения. Другой психоаналитик, К. Г. Юнг, указывает на глубинные источники мифа о падении. Он говорит о "коллективном подсознательном", которое, подобно грибнице, связывает человеческий дух в единое целое /7/. В этом скрытом слое запечатлено все прошлое человечества; поэтому мифы должны рассматриваться не просто как продукт фантазии, а как отображение истории всего вида Homo Sapiens. Гипотеза Юнга рассматривает, однако, не самую суть мифа, а лишь условия его формирования и развития. x x x В Библии Откровение, данное древнему Израилю, проходит через пласт народного мифотворчества, отливаясь в конкретные образы, имеющие многоплановый смысл. С одной стороны, Писание усматривает в Грехопадении определенное событие, которое, подобно антропогенезу, имело место во времени, с другой же - оно описывает его не как обычный исторический факт, а пользуется символическим языком мифа. Первозданный человек представлен там как "хранитель и возделыватель" того, что Бог "насадил", как существо, поставленное "владычествовать" над остальными тварями (Быт 1,26; 2,15). Это означает, что призванием человека была не праздность, но созидание и продолжение дела Божия. Как посланник Логоса в мир вражды человек имел великое космическое предназначение. Нам остается лишь догадываться, насколько далеко оно простиралось. Возможно, человек оказался бы в состоянии начать коренную перестройку материи, которая привела бы к началу нового космоса, гармоничного и совершенного. Во всяком случае, его воздействие на среду обитания было бы благотворным для всей природы и не несло бы на себе черт разрушительной тирании. Как назвать это? Цивилизацией духовного типа? Неосуществившимся вариантом истории? Дело не в названии. Не лучше ли оставить старое библейское - Рай, или Эдем? Согласно Книге Бытия, пока человек был в Эдеме, тварь не противилась ему. Сын Земли и Неба, он трудился для всего мироздания, над которым был поставлен. Поэтому Творец одарил его силами, превосходящими всю природу, а живое единение с Богом должно было постоянно питать и развивать эти силы. То, что до Грехопадения Первочеловек говорит с Богом лицом к лицу, означает его полную открытость Божественному. Но если человек был бы не в состоянии избрать иной путь, кроме следования воле Божией, если бы он вынужден был следовать добру, то он являлся бы жестко запрограммированным механизмом, марионеткой, а не богоподобным существом. Тем, что движение к Богу и совершенству не зависело бы от его воли, человек принижался бы до уровня бессловесных. Поэтому Библия и христианство так настойчиво подчеркивают значение нашей свободы. И это отнюдь не догматическая, недоступная разуму истина: трудно спорить с тем, что без свободы человек едва ли был бы человеком. Это признают даже такие поборники детерминизма, как Спиноза, Маркс и Фрейд. Библия с самого начала указывает на необходимость для человека делать выбор. Об этом постоянно говорят Отцы Церкви и все христианские учители /8/. Суммируя их положения, С. Франк пишет: "Согласились бы мы, чтобы Бог с самого начала создал нас такими, чтобы мы автоматически, сами собой, без размышления и разумного свободного решения, как эта река, исполняли Его веления? И был ли бы тогда осуществлен смысл нашей жизни? Но если бы мы автоматически творили добро и по природе были бы разумны, если бы все вокруг нас само собой и с полной принудительной очевидностью свидетельствовало о Боге, о разуме и добре, то все сразу стало бы абсолютно бессмысленным, ибо "смысл" есть разумное осуществление жизни, а не ход заведенных часов. Смысл есть подлинное обнаружение и удовлетворение тайных глубин нашего "я", а наше "я" немыслимо без свободы, ибо свобода, спонтанность, требует возможности нашей собственной инициативы, а последняя предполагает, что не все идет гладко, "само собой", что есть нужда в творчестве, в духовной мощи, в преодолении преград. Царство Божие, которое получалось бы "даром" и было бы раз навсегда предопределено, совсем не было бы для нас Царствием Божиим, ибо в нем мы должны быть свободными соучастниками божественной славы, сынами Божиими, а тогда мы были бы не то что рабами, а мертвым винтиком какого-то необходимого механизма" /9/. Таким образом, в процессе человеческого развития должна была существовать возможность пойти по ложной дороге, по-своему оценить себя и свое положение в мире. Пользуясь данной ему свободой, человек не только изменил своему призванию, но оказал ему сознательное сопротивление. Библия изображает это в виде посягательства на плоды "Древа Познания добра и зла", а мотивом нарушения заповеди называет желание людей "быть как боги". В свете ветхозаветной терминологии "познание добра и зла" может быть истолковано как власть над миром" /10/. Но это не та власть, которая была изначально дана человеку Богом, а власть автономная, утверждающая свои цели и свои мерила для жизни и мысли. Конкретно Первородный грех можно представить в виде попытки человека, повлиять на природу, используя данные ему силы в одних лишь своекорыстных целях. Сам этот акт "первой в истории магии" привел к внутренней переориентации человека и внес разлад во все его существо. Роковая черта была перейдена: человек осознал, что он свободен, что может действовать вопреки Богу. Головокружительная бездна раскрылась перед ним, и тот, кто был создан стать борцом с Хаосом, стал его рабом. Путь к Древу Жизни был закрыт. Законы, властвующие в природе, овладели человеком, гармония духа и плоти была нарушена, между Небом и Землей разверзлась пропасть... x x x Первородный грех есть крушение духа, утвердившего себя не в Боге, а в самом себе. Оно замутнило поток ноосферы, воспрепятствовало ее движению вперед. Объяснить этот порыв назад, этот регресс, это отступление во тьму в рациональных терминах невозможно, здесь порог разума, край бездны. Мало кто из христианских мыслителей так отчетливо осознавал его, как Н. Бердяев. "Грехопадение, - говорил он, - есть религиозно-метафизический, а не моральный факт, оно лежит неизмеримо глубже моральности и частного явления человеческой психики. Грехопадение совершилось в глубине мистической стихии мира, это таинственный факт метафизической свободы, разрыв бытия и порабощение его частей, а не нарушение моральной законности" /11/. Но и здесь мы должны вернуться к вопросу: был ли человек первым в творении, кто превратил свою свободу в орудие зла? Он ли стал первенцем духовного мятежа и, отступив от Бога, нарушил гармонический строй мироздания? Согласиться с этим весьма соблазнительно. Ведь так очевидно, что человек слишком часто проявляет себя как осквернитель природы, насильник и разрушитель! Нередко библейское учение толковали именно в этом смысле. В человеке видели первопричину космического несовершенства, и эта мысль странным образом стала казаться едва ли не аксиомой богословия /12/. Между тем Библия недвусмысленно свидетельствует о том, что не было такого дочеловеческого мира, в котором отсутствовали бы смерть и взаимное пожирание существ. В Писании, например, нет ни малейшего намека на то, что хищные животные появились лишь после Грехопадения. Отцы Церкви, комментируя библейскую историю творения, говорят о первозданной природе, в которой есть и борьба, и жизнь одних за счет других /13/. Мы уже говорили, что вера не может принять взгляд, согласно которому жестокий мир есть подлинное отражение высшей творческой Воли Логоса. Сомнения здесь неизбежны. Их прекрасно выразил английский поэт Уильям Блейк в своем мистическом стихотворении о тигре, в котором есть такие строки: Неужели та же сила, Та же мощная ладонь И ягненка сотворила, И тебя, ночной огонь? Перевод С.Я. Маршака В самом деле, религиозное сознание противится мысли о том, что космическое зло проистекает от Бога. А поскольку оно существовало до человека, источник его нужно искать и не в нем, и не в Творце. Ответ на этот вопрос дает Библия. Она говорит о том, что человек отступил от Бога, поддавшись искушению Змея. Это он внушил людям, что, нарушив заповедь, они станут "как боги". x x x Символ Змея достаточно прозрачен. Прежде всего, он связан с представлением о существе низменном, коварном и в то же время грозно-могущественном. Змея подкрадывается незаметно и жалит внезапно; она обладает завораживающей силой. Исконный страх перед змеями живет до сих пор в подсознании человека. В то же время в мифологии древних Змей был распространенной эмблемой языческих божеств. В древних космогониях он олицетворял Бездну. Змей был богом плодородия и одновременно - разрушения и Хаоса /14/. Вот почему ветхозаветный автор обратился к образу Змея. "Христианское богословие, - отмечает С. Трубецкой, - слагалось в борьбе с ересями. Еврейская религиозная мысль развивалась в упорной и тяжелой борьбе с язычеством - иноземного и отечественного происхождения" /15/. В библейском сознании богоотступничество ассоциировалось с языческим соблазном, и Змей как атрибут богов плодородия стал символом зла, противления истинному Богу. Аналогами Змея в Библии являются чудовища Хаоса, но там они, как и Змей, не боги, а тварь, возмутившаяся против Создателя. В Апокалипсисе "древний Змей", Дракон и Сатана - синонимы. Об этой силе Христос говорит как о "князе мира", с которым Он пришел бороться. Таким образом, Библия, как подчеркивает один из современных богословов, говорит о "сверхисторических, сверхчеловеческих демонических факторах, действующих в более обширной Вселенной и препятствующих достижению божественных целей" /16/. Именно поэтому христианство имеет основание говорить о совершившемся до человека космическом Грехопадении. Все аспекты, все планы мироздания связаны между собой. Оно представляет собой целостную систему "неба и земли, видимого и невидимого". В ней нет ничего абсолютно изолированного. "Мир, - говорит Н. Бердяев, - есть иерархический организм, в котором все части между собой связаны, в котором то, что совершается на вершинах, отражается на низинах... Миф о диаволе символически отражает событие, совершившееся на самой вершине духовного мира, в высшей точке духовной иерархии. Тьма первоначально сгустилась в высшей точке духовной иерархии, там свобода впервые дала отрицательный ответ на Божий зов, на Божию потребность в любви своего другого, там творение вступило на путь самоутверждения и самозамкнутости, на путь разрыва и ненависти" /17/. Именно в такой мир противоборства и вступил человек. Но вместо того чтобы ускорить торжество сил Логоса, он внял голосу искусителя. Писание называет Сатану "отцом лжи" и "человекоубийцей", ибо обман, ложь в исполинских масштабах стали орудием против высшей Правды. "Будете как боги", - говорил Змей и обольстил, обманул человека. Отпадение не сделало людей богами, а, напротив, подорвало их первозданные силы, отделив их от Древа Жизни. Закон распада и смерти настиг и покорил человека. Но если тайна космического зла остается для нас едва уловимой в глубинах духовных миров, то человеческий грех постигается нами - участниками его разрушительной работы - непосредственно в опыте. В бессилии перед страстями, в "воле к власти", терзающей дух человека, в его ложном самоутверждении - вновь как бы разыгрывается драма Первочеловека. И не отражается ли предмирное Грехопадение в нашей горделивой мечте создать мир по своему плану и замыслу? Не есть ли "карамазовский бунт" - уверенность, что мы сотворили бы Вселенную лучше, чем Бог, - лишь слабое эхо предмирного Бунта? Не звучит ли в наших умах, как и в первые дни, змеиный шепот: "Будете как боги"? Дерево познается по плоду, отец лжи - по своему воздействию на людей... x x x Но здесь возникает новый вопрос, который был поднят еще в раннехристианскую эпоху, а впоследствии с особой резкостью поставлен Л. Толстым. Если грех поразил первых людей, то почему власть его распространилась на последующие поколения? Какое отношение к нам могут иметь отдаленные предки, жившие на заре существования человека?.. "Юридическое" толкование Первородного греха и его последствий, которое говорит о "наказании потомков за грех отцов", не только бессмысленно, но и кощунственно. Ведь даже человек с его несовершенным чувством правды понимает, что подобное наказание безмерно жестоко и противоречит евангельскому откровению о Боге. Ничего не может здесь разрешить и ссылка на наследственность. Ведь привлекать природные механизмы для понимания духовной проблемы - не меньшее кощунство. Итак, пусть от Бога отпали один, два, сто человек - почему их отпадение должно переживаться миллиардами их потомков как свое собственное? Зачем первым преступникам дана была такая безмерная власть над человечеством, что из-за них его неотвратимо постигла болезнь греха и трагедия богооставленности? Какое отношение имеем мы к ним, чтобы нести на себе последствия их падения? Из этого тупика нет выхода, если принимать библейское учение в грубо юридическом и буквальном смысле. Но все меняется, если мы обратимся от буквы к духу и постараемся уяснить, что стоит в Писании за именем "Адам". x x x Под влиянием изобразительного искусства представление об Адаме обычно связывается с первым человеческим существом, обитавшим в прекрасном райском саду. Но искусство в данном случае лишь внешне воспроизводит библейскую символику, не раскрывая ее смысла. В Библии же "Адам" обозначает нечто гораздо большее. Прежде всего слово это в качестве собственного имени употреблено священными писателями только четыре раза, в прочих же случаях оно имеет нарицательное значение и буквально переводится "человек". В Книге Бытия (1,26) слово "Адам" явно имеет множественный собирательный смысл, который преобладает и в других частях Библии /18/. Адам мыслится не столько как отдельная личность, сколько как олицетворение всего человечества. Подобное сведение группы к одной фигуре вообще свойственно библейскому способу мышления. В Писании много раз говорится об Иакове, Мицраиме, Ассуре как о лицах, хотя в действительности речь идет о народах. Философское осмысление ветхозаветного "Адама" впервые предложил Филон Александрийский, который говорил о нем как о духовном существе, включающем все человечество. В каббале "Адам Кадмон", Ветхий Адам - "идея", целостный принцип человеческого рода /19/. В христианстве эта традиция была продолжена и развита. Апостол Павел учил о двух Адамах: Ветхом и Новом. Второй есть не что иное, как Церковь, глава которой - Христос /20/. Во II веке Климент Александрийский писал, что множественности людей предшествовало их духовное единство в Адаме /21/. Согласно св. Григорию Нисскому "сотворенный человек не имеет особого имени, это всечеловек (Разрядка моя. - А. М.), то есть заключающий в себе все человечество" /22/. Этот "Адам" был создан единственный раз, и именно в нем был запечатлен "образ Божий". "Это, - замечает св. Григорий, - природа*, понятая как целое" /23/. Она существует и поныне, воплощаясь в индивидуумах, но сохраняя при этом свое единство. ------------------------------------------------------------------------ * То есть человеческая природа. Мысль о человечестве как целостном "Адаме" отражена и в богослужебных текстах Церкви. В них постоянно говорится о Христе, который пришел в мир спасти "Адама". Видеть в подобных словах одного лишь Первочеловека нет оснований. Точно так же и философская интуиция, и наука открывают это существенное единство человека. О нем говорят и биологические, и социальные, и психологические узы, связующие вид Homo Sapiens. О. Конт называет его Великим существом. Сознание целостного "Адама" отражено в творчестве Вяч. Иванова и А. Сент-Экзюпери. Юнговское понятие о "коллективном подсознательном" также указывает на глубинную связь общечеловеческого духа. Аналогичные процессы, происходившие в умственной жизни разделенных между собой народов древности, есть косвенное тому подтверждение. Вся метаистория есть история единого Адама. "Под Адамом, - говорит Вл. Соловьев, - разумеется не отдельное только лицо, наряду с другими, а всеединая личность (Разрядка моя. - А.М.), заключающая в себе все природное человечество" /24/. Мысль Соловьева продолжает С. Булгаков. Он пишет: "Адам не имеет индивидуального лица в том смысле, в каком мы его теперь понимаем. Он не есть только порядковая величина". Человек един. Индивиды в его духовном организме есть "только всплески, ипостасные явления единой человечности" /25/. Богословие связывает эту тайну единомножественности ноосферы с учением о богоподобии человека. Подобно тому как единство Сущего открывается в предвечном саморазличении Троицы, так и человек в его идеальном состоянии объемлет в себе ипостаси отдельных индивидуумов. "Существует только одна человеческая природа, - говорит В. Н. Лосский, - общая всем людям, хотя она и кажется нам раздробленной грехом и разделенной многими индивидами" /26/. Каким бы путем ни совершился антропогенез, постиг ли этот таинственный переворот одно существо или несколько - "Адам" как таковой остается единым. Мы все пребываем в этом единстве и в нем увлечены на ложный путь. Сущность Грехопадения - не в чьей-то отдельной вине, а во всеобщем человеческом отпадении, ибо, как говорит апостол Павел, в нем (то есть Адаме) "все согрешили" (Рим 5,12). Именно поэтому мы несем на себе печать трагического разрыва бытия и можем сознавать себя участниками Грехопадения. Оно совершилось на уровне, превышающем индивидуальное сознание, но охватывающем весь вид в целом. Поэтому каждый рождающийся в мир человек причастен греху, будучи "клеткой" общечеловеческого духовного организма. Тем не менее как в космогенезе силы Хаоса не в состоянии были прервать процесс становления, так и человек не целиком покорился демонизму и злу. Извращение путей не привело к его окончательной гибели. В нем сохранился здоровый корень, жажда совершенства и познания, стремление к добру, тоска по Богу. В этой неполной утрате первоначальных даров и заключен залог дальнейшего поступательного движения Адамова рода. Да, поистине жизнь наша - "юдоль плача" и "лежит во зле", но даже и в этом несовершенном и скорбном мире осуществляет свою созидательную цель божественный Логос. Само страдание, сама дисгармония вызывают в человеке протест, побуждают искать пути их преодоления. В борьбе и преодолении куется человеческий дух. Христианство не считает страдание добром. Христос утешал страждущих и исцелял болящих. Но на таинственных путях Промысла даже зло может обернуться добром. Недаром многие мыслители говорят, что только в "пограничных ситуациях", перед лицом смерти, отчаяния и страха выявляется подлинная человеческая сущность. Величайшие победы духа рождены были в горниле страданий. На этом пути Бог не оставляет человека одиноким, укрепляет его, озаряя его труд и борьбу светом Откровения. И наконец, творящий Логос Сам входит в мировой процесс, соединяясь с Адамом через Воплощение. Он страждет и умирает вместе с ним, чтобы привести его к пасхальной победе. "Мужайтесь - Я победил мир", - говорит Христос. "Победа, победившая мир, - вера наша!" - восклицает Церковь устами апостола Иоанна, прозревавшего Царство Божие. Только Бог созерцает творение в его бесконечной красоте. Мы же, живущие на земле лишь краткий миг, не в состоянии охватить всю грандиозность замыслов Творца. Такова основная мысль Книги Иова. Однако, даже ограниченные рамками своего бытия, мы в какой-то степени предвосхищаем Грядущее как сознательные соучастники вселенской драмы, в которой человек, проходя через борьбу, страдания и поиски, возвращается в дом Отчий... Первое искушение человека было для него пробным камнем: Адам внял голосу Змея и захотел идти его путем богопротивления. Но и после этого великого разрыва, когда врата Рая закрылись, связь Неба и Земли не прервалась. Бог продолжал присутствовать в жизни человека, который в сумраке своих блужданий не уставал искать Его. ПРИМЕЧАНИЯ Глава девятая ВЕЛИКИЙ РАЗРЫВ /1/. См.: Дж. Фрэзер. Фольклор в Ветхом Завете/Пер. с англ. М., 1986. С. 29 сл. /2/. См.: Д. Г. Редер. Мифы и легенды древнего Двуречья. М., 1965. С. 38, 42; М. Э. Матье. Древнеегипетские мифы. М., 1956. С. 86; А. П. Лопухин. Библейская история при свете новейших исследований и открытий. Т. 1. С. 107. /3/. Ш. Секретан. Цивилизация и вера/Пер. с фр. М., 1900. С. 347. /4/. О формах табу см.: Д. Фрэзер. Золотая ветвь/Пер. с англ. М., 1980. С. 222 сл. Насколько сильно влияют табу на людей, которые в них верят, свидетельствует, например, следующий факт. "Одному мальчику-туземцу было в качестве табу запрещено есть бананы и прикасаться к сосудам, в которых они находились. Однажды его товарищи сообщили ему, что он ел рыбу из черепка, в котором находились остатки бананов. И что же? Спустя несколько часов мальчик умер в тяжких мучениях" (Г. Бутце. В сумерках тропического леса/Пер. с нем. М., 1956. С. 202); см. также: П. де ла Гассери. Психология религий/Пер. с фр. М., 1901. С. 84. /5/. З. Фрейд. Тотем и табу/Пер. с нем. Пг., 1923. С. 151. Следует подчеркнуть, что Фрейд выводил и антипод религии - атеизм - из невроза, возникающего в результате протеста против отца. См.: З. Фрейд. Леонардо да Винчи: Воспоминания детства. С. 79. /6/. Е. Fromm. Man for Himself. London, 1960. P. 46. /7/. О значении этой концепции для христианского миросозерцания см.: Б. Вышеславцев. Бессмертие, перевоплощение и воскресение. - В кн.: Переселение душ: Париж: YMCA, 1936. С. 114. /8/. См. обзор святоотеческих высказываний в кн.: В. Велтистов. Грех, его происхождение, сущность и следствия: Критико-догматическое исследование. М., 1885. С. 182 сл. /9/. С. Л. Франк. Смысл жизни. Париж: YMCA, 1934. С. 124. /10/. Библейская идиома "добро и зло", как правило, есть синоним "всего на свете". "Для евреев, - справедливо отмечает голландский библеист Ренкенс, - познание означает вещь практическую, в том или ином смысле творческую: познать вещь, произнести ее имя - означает осуществить над ней свое подлинное влияние, поставить ее под свою власть. Это хорошо объясняет тот факт, что знание различия между добром и злом может быть только сверхчеловеческой привилегией" (Н. Renckens. La Bible et les Origines du Monde. Tournai, 1964. P. 178). /11/. Н. Бердяев. Новое религиозное сознание и общественность. С. XXVI. /12/. Типичный образец подобного решения вопроса можно видеть, например, в работе: П. Я. Светлов. Христианское вероучение. Т. II. Киев, 1912. С. 32 сл. /13/. Так. например, св. Василий Великий в связи с сотворением мира говорит о различных хищниках, об органах защиты и нападения у животных (Беседы на Шестоднев, IX). О том же пишет и св. Иоанн Златоуст в "Беседах на Бытие". /14/. С. Трубецкой. Учение о Логосе. М., 1906. С. 241-242. /15/. Там же. С. 245. /16/. К. Cauten. Science, Secularization and God. P. 172. П. Тейяр де Шарден выдвинул свою "статистическую" теорию грехопадения, в которой пытается обойти проблему злой воли, сводя дело к случайностным факторам и "издержкам". См.приложение 10. /17/. Н. Бердяев. Философия свободного духа. Ч. 1. Париж: YMCA, 1927. С. 235. До Бердяева мысль о поврежденности мироздания как целого была развита Вл. Соловьевым (См. его: Духовные основы жизни. Собр. соч. Т. III. С. 351 сл.) и Н. О. Лосским (См. его: Мир как органическое целое. М., 1917. С. 89 сл.). Следует отметить, что Бердяев испытал на себе сильное влияние систем Беме и Шеллинга и это привело его к теории особой "нетварной свободы", теории, которая имеет оттенок дуализма. См.: В. Зеньковский. История русской философии. Т. II. Париж: YMCA, 1950. С. 313 сл. /18/. Слово "Адам" без артикля, то есть как собственное, употребляется в Быт 4, 1, 25; 5, 1, 3; Пар 1,1; Тов 8. 6. В прочих же случаях оно нарицательное. См.: L. Ligier. Peche d'Adam et peche du monde. V. 1. 1960. P. 165 ff. /19/. См. статьи "Адам" и "Адам-Кадмон" в "Еврейской энциклопедии". Т. 1. С. 441 сл. /20/. В своей интерпретации "Ветхого", или Первого, Адама ап. Павел использовал язык и символику эллинистическо-иудейской философии. "В глазах Павла, как и в глазах его современников, Адам - не только исторический индивидуум, но, прежде всего, личность, которая включает в себя все человечество. Именно в этом качестве Павел видит в нем Образ Божий" (Ch. Baumgartner. Le peche Originel. 1969. P. 141). /21/. Климент. Строматы 1, 18. /22/. Св. Григорий Нисский. Об устроении человека. XVI. /23/. Там же. /24/. Вл. Соловьев. Собр. соч. Т. III. С. 162. /25/. С. Булгаков. Купина неопалимая. Париж: YMCA, 1927. С. 35 /26/. В. Н. Лосский. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. Богословские труды. Сб. 8. М., 1972. С. 65. Глава десятая ЕДИНЫЙ Динамический элемент первобытной культуры следует искать скорее в сфере непосредственного религиозного опыта, чем в сознательных рациональных поисках. К. Даусон Религия появилась как результат ослабления непосредственной связи человека с Богом. В сущности, она была вызвана к жизни стремлением людей перебросить мост между ними и Запредельным. По-видимому, вначале она еще отражала какие-то черты исходного состояния человеческого сознания; но этот ранний период духовной истории едва различим в сумраке прошлого. В самом деле, сотни веков, протекших до изобретения письменности, во многом остаются для нас загадкой. Глиняные черепки, наконечники для стрел, каменные рубила и кухонные отбросы рассказывают о быте доисторического человека, о его занятиях и жилище, но они молчат о главном: о самом человеке. Остатки скелетов, обломки черепов помогают восстановить внешний облик первобытных охотников, но не картину их внутренней жизци. Гораздо больше говорит о ней палеолитическое искусство. Оно есть немой свидетель, доказывающий, что древнейшие люди не были чужды духовным и творческим поискам. Вот они глядят на нас через тысячелетия, грубо сделанные из камня и кости маленькие идолы. Что вложил художник в эти изображения, какие мысли о жизни и смерти, какие чувства и верования связывал с ними?.. Некоторый свет на загадки духовного прошлого человечества может пролить изучение миросозерцания тех народов, которые как бы не имели истории и которые в наш атомный век живут в веке каменном. В прежние времена их считали низшими существами - переходной ступенью между человеком и обезьяной - и переносили это неверное представление также на древнего человека. В частности, им нередко отказывали и в наличии религии /1/. Утверждение о существовании народов, будто бы лишенных религии, было одним из существенных аргументов против христианского миросозерцания в устах поборников старого рационализма и просветительства. Географические открытия, начавшиеся с XVI века, ввели в поле зрения европейцев множество народов и племен, стоявших на низком уровне материальной цивилизации. Но путешественники, посещавшие новооткрытые страны, оказывались зачастую весьма поверхностными, а порой невежественными наблюдателями, и они-то и повинны в создании мифа о безрелигиозных народах. Часто здесь имели место поразительные курьезы, связанные с незнанием языка и культуры туземцев или с узким пониманием термина "религия". Например, русский путешественник XVI века В. Атласов писал о жителях Камчатки: "А веры никакой нет, только одни шаманы", тогда как именно присутствие шаманов свидетельствовало о наличии у камчадалов религии. Подобные ошибки были свойственны и исследователям нашего времени. Так, некоторые авторы, описывая культуру племени кубу, обитающего в болотистых лесах Суматры, отрицали у него всякие религиозные представления. Но более тщательные исследования показали, что это мнение ошибочно /2/. В настоящее время среди ученых всех направлений уже никто не настаивает на существовании безрелигиозных народов. Исключение составляет запоздалая попытка объявить таковым народ, последний представитель которого умер почти сто лет назад. Речь идет о жителях острова Тасмания, которые стояли на крайне низком уровне материальной цивилизации. В результате жестоких и некультурных методов колонизации этот народ окончательно исчез с лица земли. Тасманийцы во всех отношениях остались очень мало изученными. Пользуясь этим, один из марксистских авторов объявил их безрелигиозным народом. Главный его аргумент - отсутствие в тасманийском языке таких слов, как "Бог", "Дух", "святой" и т. д. /3/. При этом он ссылался на словари тасманийского языка, которые сам признавал весьма несовершенными. Остается лишь удивляться столь поверхностной аргументации. Кроме того, по данным авторитетных исследователей, у тасманийцев не только существовали понятия, обозначающие демонические силы, но и имя некоего высшего Существа: Тиггана-Марабуна /4/. Упомянутый автор, отвергая мистический характер этих слов, пытался объяснить их происхождение чувством страха перед ночью и хищными животными /5/. Между тем известно, что на острове Тасмания нет и никогда не было ни одного животного, опасного для человека /6/. Итак, попытка "открыть" безрелигиозный народ является совершенно несостоятельной и продиктована соображениями, стоящими далеко от науки. Но если подобные попытки оставлены по отношению к народам исторических времен, то атеисты продолжают настаивать на том, что безрелигиозность якобы характерна для человека каменного века. Его объявляют "стихийным материалистом" /7/. При этом не выдвигается решительно никаких серьезных доказательств. Ведь если наличие религии устанавливается предметами культа, найденными археологами, то отсутствие этих предметов никак не может доказать отсутствие религии. Для того чтобы обойти эту трудность, прибегают к неправомерному расширению понятия "человек". Так, В. К. Никольский говорит о безрелигиозном периоде, имея в виду питекантропов и синантропов /8/. На самом же деле даже неандерталец не является человеком в полном смысле слова и применение к нему термина "Homo" носит чисто зоологически-родовой характер /9/. Впрочем, и у него многие исследователи предполагают зачатки культа /10/. x x x Наиболее распространенной до настоящего времени гипотезой о первоначальной форме религии являлась теория анимизма (от латинского "анима" - душа), которая была разработана английской школой исследователей во главе с Эдуардом Тайлором (1832-1917). Согласно этой теории первобытный человек, размышляя над своими сновидениями, пришел к выводу о наличии в нем некоей духовной сущности; такую же духовную сущность он предположил и во всех окружающих предметах. Так возникла вера в духов, из которой развивались все прочие виды религии, а позднее всего - вера в Единого Бога. Этот взгляд был развит Тайлором в книге "Первобытная культура", вышедшей одновременно с дарвиновским "Происхождением человека"/11/. Тайлор полагал, что открытый им тип примитивной "детской философии" коренится в психологии всех людей и что все народы в своей религиозной эволюции должны были пройти эту "анимистическую" стадию. Непосредственное изучение психологии примитивных народов показало, что теория анимизма необоснованно переносила европейские особенности мышления на мысль доисторического человека. "Факты из жизни первобытных народов, - пишет выдающийся французский исследователь Люсьен Леви-Брюль (1857 - 1939), - показали, что эта теория ни на чем не основана. Примитивная мысль ориентирована совсем иначе, чем наша, прежде всего она напряженно мистична /12/. К теории анимизма примыкает и другой крупный английский ученый Джеймс Фрэзер (1854-1941), автор многотомного труда по мифологии и истории религии "Золотая ветвь" (первое издание появилось в 1890 году). Он внес в тайлоровское понятие о "начальной религии" второй элемент помимо веры в духов: магию и культ. Все прочие теории, считающие первоначальным верованием политеизм, очень близки к анимистической. И теория фетишизма /13/, которая объявляет первыми объектами поклонения материальные предметы, и психоаналитическая, выводящая религию из подавленных психических комплексов /14/, и тотемическая, связывающая религию с родовым сознанием /15/, и многие другие концепции сходятся в одном: у истоков религии они видят лишь суеверное поклонение духам, богам, силам, то есть политеизм, а возникновение монотеизма относят к самым поздним историческим временам, связывая его с установлением единодержавной царской власти /16/. Показательно, что этот тезис настолько укоренился в умах, что даже ученые-мыслители религиозного направления готовы были с ним согласиться как с непреложным выводом науки /17/. x x x Какими же материалами пользовались авторы теорий изначального политеизма в своих попытках проникнуть в сущность первобытного мышления? Мы находим у них широчайшее применение сравнительно-религиозного метода. Религиозные представления народов, которые стояли на стадии "дикости", послужили главным источником для конструкций Тайлора, Фрэзера и большинства других исследователей. Проводимые ими аналогии между обычаями, верованиями, традициями у народов разных стран и эпох дали богатую пищу для их теорий и привели к торжеству тезису об исконном многобожии. Однако следует помнить, что и Тайлор, и Фрэзер оперируют материалами, полученными из вторых рук /18/. Данные, которые они используют в своих трудах, оказываются далеко не всегда достоверными и равноценными. Работая в своих кабинетах, они были бесконечно далеки от того мира "первобытной культуры", который исследовали. Кроме того, познанию западными учеными первобытных культур долго препятствовала разобщенность цивилизаций. В самом деле, трудно оспаривать тот факт, что народы и культуры различных стран еще во многом чужды друг другу. Главным образом это относится к взаимоотношениям между на