!" - выкрикнул отец с невыразимой злостью к сому этому слову - и я получила две пощечины, - впервые в своей жизни. "Подумайте, няня, до чего она дошла! - он не мог больше сдерживаться. - Идет такая война, а она занята...!", - и он произнес грубые мужицкие слова, - других слов он не находил... С этого дня мы с отцом стали чужими надолго. Не разговаривали мы несколько месяцев; только летом встретились снова. Но никогда потом не возникало между нами прежних отношений. Я была для него уже не та любимая дочь, что прежде". /С.Аллилуева/ Еще до обращения Молотова в начале войны было обращение будущего патриарха Сергия о защите православного отечества. На деньги верующих собраны танковая колонна им. Димитрия Донского и самолетная эскадрилья имени Александра Невского. Повсюду в церквах шли молебны о победе, в церквах на захваченных немцами территориях укрывались партизаны, разведчики и раненые. Священники были возвращены из лагерей и ссылок. Знаменитый архиепископ и хирург /Войно-Ясенецкий - Лука/ прямо из ссылки был направлен в военный госпиталь. Вскоре за книгу по гнойной хирургии он получил Сталинскую премию первой степени. Свидетельствует А.Громыко: "- Вас мы хотим направить в США не на месяц и, возможно, не на год, - добавил Сталин и внимательно посмотрел на меня. Сразу же он поинтересовался: - А в каких отношениях вы с английским языком? Я ответил: "Веду с ним борьбу и, кажется, постепенно одолеваю, хотя процесс изучения сложный, особенно когда отсутствует необходимая разговорная практика". И тут Сталин дал совет, который меня несколько озадачил, одновременно развеселил и, что главное, помог быть менее скованным в разговоре. Он сказал: - А почему бы вам временами не захаживать в американские церкви, соборы и не слушать проповеди Церковных пастырей? Они ведь говорят четко на чистом английском языке. И дикция у них хорошая. Ведь недаром многие русские революционеры, находясь за рубежом, прибегали к такому методу для совершенствования знаний иностранного языка. Я несколько смутился. Подумал, как это Сталин, атеист, и вдруг рекомендует мне, тоже атеисту, посещать американские церкви? Не испытывает ли он меня, так сказать, на прочность?.. В США в церкви и соборы я, конечно, не ходил. Это был, вероятно, единственный случай, когда советский дипломат не выполнил указание Сталина". Послание пастырям и пасомым Христовой Православной Церкви: "Фашиствующие разбойники напали на нашу Родину. Попирая всякие договоры и обещания, они внезапно обрушились на нас, и вот кровь мирных граждан уже орошает родную землю. Повторяются времена Батыя, немецких рыцарей, Карла Шведского, Наполеона. Жалкие потомки врагов православного христианства хотят еще раз попытаться поставить народ наш на колени перед неправдой. Но не первый раз приходится русскому народу выдерживать такие испытания. С Божией помощью он и на сей раз развеет в прах фашистскую вражескую силу... Вспомним святых вождей русского народа Александра Невского, Димитрия Донского, полагавших свои души за народ и Родину. Да и не только вожди это делали. Вспомним неисчислимые тысячи простых православных воинов... Православная наша церковь всегда разделяла судьбу народа. Вместе с ним она испытания несла и утешалась его успехами. Не оставит она народа своего и теперь. Благословляет она небесным благословением и предстоящий всенародный подвиг... Если кому, то именно нам нужно помнить заповедь Христову: "Больше сея любви никтоже имать, да кто душу свою положит за друга своя..." /Ин.14,13/. Нам, пастырям Церкви, в то время, когда Отечтво призывает всех на подвиги, не достойно будет лишь молчаливо посматривать на то, что кругом делается, малодушного не ободрить, огорченного не утешить, колеблющемуся не напомнить о долге и о воле Божией. А если сверх того, молчаливость пастыря, его некасательство к переживаемому паствой объяснится еще и лукавыми соображениями на счет возможных выгод на той стороне границы, то это будет прямая измена Родине и своему пастырскому долгу, поскольку Церкви нужен пастырь, несущий свою службу истинно "ради Иисуса, а не ради хлеба куса", как выражался святитель Димитрий Ростовский. Положим же души свои вместе с нашей паствой... Церковь благословляет всех православных на защиту священных границ нашей Родины. Господь дарует нам победу". Свидетельствует протоиерей В.Швец: "Когда началась Великая Отечественная война, Патриарх Антиохийский Александр III обратился с посланием к христианам всего мира о молитвенной и материальной помощи России. Очень немного истинных друзей оставалось у нашей страны тогда. Были великие молитвенники и на Руси, такие, как иеросхимонах Серафим Вырицкий. Тысячу дней и ночей стоял он на молитве о спасении страны и народа России в тяжелейшие годы, когда страну терзали враги. Но как и в 1612 г. Промыслом Божиим для изъявления воли Божией и определения судьбы и народа России был избран друг и молитвенник за нее из братской Церкви - Митрополит гор Ливанских Илия /Антиохийский Патриархат/. Он знал, что значит Россия для мира; знал, и поэтому всегда молился о спасении страны Российской, о просветлении народа... Он решил затвориться и просить Божию Матерь открыть, чем можно помочь России. Он спустился в каменное подземелье, куда не доносился ни один звук с земли, где не было ничего, кроме иконы Божией Матери. Владыка затворился там, не вкушая пищи, не пил, не спал, а только, стоя на коленях, молился перед иконой Божией Матери с лампадой. Каждое утро владыке приносили сводки с фронта о числе убитых и о том, куда дошел враг. Через трое суток бдения ему явилась в огненном столпе Сама Матерь Божия и объявила, что избран он, истинный молитвенник и друг России, для того, чтобы передать определение Божие для страны и народа Российского. Если все, что было определено, не будет выполнено, Россия погибнет. "Должны быть открыты во всей стране храмы, монастыри, духовные академии и семинарии. Священники должны быть возвращены с фронтов и тюрем, должны начать служить. Сейчас готовятся к сдаче Ленинграда - сдавать нельзя. Пусть вынесут, - сказала она чудотворную Казанскую икону Божией Матери и обнесут ее крестным ходом вокруг города, тогда ни один враг не ступит на святую его землю. Это избранный город. Перед Казанскою иконою нужно совершить молебен в Москве; затем она должна быть в Сталинграде, сдавать который врагу нельзя. Казанская икона должна идти с войсками до границ России. Когда война окончится, митрополит Илия должен приехать в Россию и рассказать о том, как она была спасена". "Вторгшийся в наши пределы коварный и жестокий враг, по-видимому, напрягает все свои силы. Огнем и мечом проходит он нашу землю, грабя и разрушая наши села, наши города... Силен враг, но "велик Бог Земли Русской", как воскликнул Мамай на Куликовом поле, разгромленный русским воинством. Господь даст, придется повторить этот возглас и теперешнему нашему врагу. Над нами Покров Пресвятой Девы Богородицы, всегдашней заступницы Русской Земли. За нас молитвы всего светозарного сонма святых, в земле нашей воссиявших..." /Митрополит Сергий Старгородский/ "В послевоенные годы открываются тысячи приходов во всех епархиях, в особенности в Белоруссии и Малороссии. Если в 1946 году Русская Церковь имела 10544 прихода, через три года их число увеличилось почти на четыре тысячи. На Пасху 1946 года вновь начались богослужения в Троице-Сергиевой Лавре, заработали Московская и Ленинградская духовные академии, открылось 8 духовных семинарий. Центром духовного просвещения советских людей становится "Журнал Московской Патриархии". Практически перестает выходить антирелигиозная литература. "Снижение требований к условиям единения до одного лишь признания Иисуса Христа нашим Господом умаляет христианское вероучение до той лишь веры, которая, по слову апостола, доступна "бесам". /Из резолюции Совещания по вопросу экуменизма/. А.Голованов: "Помню, как во время войны он предлагал мне свою дачу: "Будем жить рядом, а то все говорят - великий, гениальный, а вечером не с кем чаю попить". Я отказался, а он говорит: "Бери, а то Василевскому отдам". А с Василевским у него была интересная история. Мне Александр Михайлович рассказывал, как Сталин пригласил и стал расспрашивать о родителях. А у него отец - сельский священник, и Василевский с ним не поддерживал отношений. "Нехорошо забывать родителей, - сказал Сталин, - А вы, между прочим, долго со мной не расплатитесь!" - подошел к сейфу и достал пачку квитанций почтовых переводов. Оказывается, Сталин регулярно посылал деньги отцу Василевского, а старик думал, что это от сына. "Я не знал, что и сказать", - говорит Василевский". Свидетельствует Шарль де-Голль: "...У меня сложилось впечатление, что передо мной хитрый и непримиримый борец, изнуренный от тирании России, пылающий от национального честолюбия. Сталин обладал огромной волей. Утомленный жизнью заговорщика; маскировавший свои мысли и душу, безжалостный, не верящий в искренность, он чувствовал в каждом человеке сопротивление или источник опасности, все у него было ухищрением, недоверием и упрямством. Революция, партия, государство, война являлись для него причинами и средствами, чтобы властвовать. Он возвысился, используя, в сущности, уловки марксистского толкования, тоталитарную суровость, делая ставку на дерзость и нечеловеческое коварство, подчиняя одних и ликвидируя других". * * * "Авва Отче! все возможно Тебе; пронеси чашу сию мимо Меня; но не чего Я хочу, а чего Ты". /Мф.14,36/ Перед Ганей остро встанет вопрос - как жить дальше? Он все более отдалялся от мира, будничная суета, разговоры уже не затрагивали его, он не знал, как себя вести, и когда однажды перед исповедью с абсолютно искренним раскаянием попросил у Дени прощения "за все", железобетонная Дени вдруг разрыдалась, убежала в свою комнату, а наутро, не попрощавшись, бесследно исчезла. Ганя уже будет подумывать об уединенной келье в православной обители где-нибудь на Афоне, и совсем было получит на это благословение отца Петра, который от исповеди к исповеди будет повторять со вздохом: - Не любишь ты людей, Игнатий. Молись, чтобы даровал тебе Господь сострадание... И вот однажды в букинистической лавке Ганя раскроет наугад потрепанный томик Гоголя: "Монастырь Ваш - Россия! Облеките же себя умственно рясой чернеца и, всего себя умертвивши для себя, но не для нее, ступайте подвизаться в ней. Она теперь зовет сынов своих еще крепче, нежели когда-либо прежде. Уже душа в ней болит, и раздается крик ее душевной болезни. Друг мой! Или у вас бесчувственное сердце, или вы не знаете, что такое для русского Россия. Вспомните, что когда приходила беда ей, тогда из монастырей выходили монахи и становились в ряды с другими спасать ее". И дальше: "Очнитесь! Куриная слепота на глазах ваших! Не залучить вам любви к себе в душу. Не полюбить вам людей до тех пор, пока не послужите им. Какой слуга может привязаться к своему господину, который от него вдали и на которого еще не поработал он лично? Потому и любимо так сильно дитя матерью, что она долго его носила в себе, все употребила на него, и вся из-за него выстрадалась. Очнитесь! Монастырь ваш - Россия". Через 134 года после опубликования этих строк Ганя вернется. Самый расцвет застоя. Возвращение известного художника-эмигранта - событие достаточно редкостное и невероятное, но Гане удастся избежать публичной пропагандистской порки, передав почти все свое имущество, включая картины, на нужды здравоохранения. Удастся выехать и прибыть тайком, по- английски. - Почему вы все-таки возвращаетесь, Даренов? - проникновенно глядя в глаза, спросит его симпатяга в штатском в разговоре тет-а-тет. Что в подтексте означало: - Вы в самом деле "того" или кое-что под маской святоши вынашиваете? Ганя, положивший себе за правило, по возможности, не врать, сошлется- таки на влияние письма Гоголя к графу А.П.Т-му, написанное 135 лет назад. Чиновник окажется малым дошлым и пошлет за Гоголем, однако окажется, что "Выбранные места" достать не так-то просто, потому что они вроде бы при советской власти не издавались. Наконец, принесут дореволюционное издание, отыщутся нужные строчки, и чиновника это и впрямь успокоит - все-таки документ. А когда выяснит, что Гоголь тоже был тогда "того", потому письма эти у нас и не переиздавались, концы сойдутся. Симпатяга окончательно проникнется к Гане доверием и когда, получив надлежащие подписи, Ганя снова вернется в кабинет, то застанет его за чтением крамольных "Писем". - А издатель-то тоже по фамилии Маркс, - смущенно скажет Сергей Иванович, будто оправдываясь. "Если кто из вас думает быть мудрым в веке сем, то будь безумным, чтобы быть мудрым. Ибо мудрость мира сего безумие пред Богом". /1 Кор.3,18-19/ Ганя любил этого Сергея Ивановича, ему хотелось обнять их всех за то, что они говорят по-русски, начиная с той ночной толпы в аэропорту, всех и каждого, перебрасывающихся незначащими словами, бранящихся, галдящих, - звуки родной речи лились на него блаженно-живительными струями, как на задохшуюся в полиэтиленовом пакете рыбину. Он никогда не думал, что в нем живет, оказывается, волчий голод - по этой по-русски галдящей толпе. Его до слез умиляло, что он понимает всех, хотелось отзываться на все окрики, давать все справки, пожимать руки всем алкашам. Он вдруг осознал, что вернулся домой. Что в нескольких километрах от него еще не спит, наверное, Иоанна, сорокалетняя осенняя Иоанна. В лице какая-то вызывающе-зябкая нагота, как у сбросившей листву ветки... Такой он недавно увидел ее, попавшую в кадр хроники московского кинофестиваля. Что можно из этой вот будки набрать ее номер. - Я вернулся, Иоанна... И Иоанна весенняя, лихорадящая, с голубым пластмассовым кольцом, стянувшим на макушке волосы, едущая к Денису на вечерней электричке. К Денису, разделившему предназначенный им единый жизненный путь на две параллельных, как рельсы, несоединимые прямые... Несоединимые у Эвклида, бесконечно пересекающиеся у Лобачевского. И Иоанна Вечная - светлый лик за вагонным окном с летящими в синие сумерки волосами, с удивленно приоткрытым детским ртом, то ли заглядывающая в реальность, то ли зовущая туда, к себе. По ту сторону бытия. И Иоанна Летняя, их веками разлученные тела, неудержимо падающие в блаженную бездну друг друга, пылающее лицо Иоанны в тощем нимбе эмпээсовской подушки, ее крик, будто пробивший толщу времен, будто стон разваливающегося мира, неделимой прежде бессмертной плоти, осужденной по приговору Творца на уничтожение. Тщетно пытающейся воссоединиться в наслаждении и муке, различая в сладком оборотне утраченной полноты бытия начало дробления и смерти. "И познал Адам Еву, жену свою..." Его прервавшая крик рука, неправдоподобная мягкость ее губ под его ладонью, мелко задрожавшие веки под его губами. И весь тот их недолгий четырехместный храпящий эмпээсовский рай, пропахший мандаринами, шашлыком и звездами. Он запретит себе думать об Иоанне Летней и об Иоанне живой, осязаемой всего в нескольких километрах от гостиничного номера. Он позвонит Глебу, и когда такси помчит его на другой конец Москвы, Иоанна Вечная, со старинным кожаным шнуром в неправдоподобно длинных волосах займет, наконец, свое место рядом, по ту сторону стекла. Он почувствует на плечах ее невесомые руки и успокоится, и будет наслаждаться байками шофера - пусть что угодно мелет, лишь бы по-русски. Жадно впитывая, прокручивая вновь в памяти знакомый серпантин московских улиц, в этот промозгло-серый октябрьский день показавшихся особенно убогими вернувшемуся из-за бугра Гане. Он будет упиваться именно этой убогостью, вначале посмеиваясь над собой - ностальгия по родному болоту! Но когда шофер остановится на кольцевой у бензоколонки, Ганя, выйдя из машины, заглядится на деревеньку неподалеку - то ли за речушкой, то ли за оврагом. Неприметная стайка одноэтажных, покосившихся, с сараями вкривь и вкось да кто во что горазд, жмущихся друг к другу домишек. Дальше - поле, лес... Если отвернуться от кольцевой - никаких примет времени, запах дымка и прелой листвы... Но за спиной, насколько хватает глаз - нагромождение бетонных айсбергов, и кресты антенн вместо церковных, типичный российский пейзаж. Старый и новый миры, повенчанные и разделенные кольцомавтодороги. Их несходство было лишь кажущимся - и обреченную деревеньку, и многомиллионный город, и нескончаемую вереницу этих нещадно дымящих грохочущих грузовиков - все это объединяло нечто неуловимое, какая-то всеобщая шаткость, неустроенность, призрачность бытия. Даже бетонные громады производили впечатление декорации своей однотипностью, отсутствием отличительных деталей, будто их наспех сработали на пару лет. Дребезжащие грузовики на кольцевой, казалось, вот-вот развалятся вместе с раздолбанной дорогой, все было кое-как, все авось да небось по сравнению с тем обильным добротно-комфортным миром, что оставил Ганя. Вместе с тем он почувствует, что именно эта неустроенность утоляет сейчас его ностальгический голод. Опять придут на ум кулик и болото. Он вспомнит первые годы "там" уже после адаптации, когда появились деньги и возможность путешествовать, вспомнит странное мистическое чувство дурного изобилия от всех этих ломящихся витрин, роскошных отелей и автомобилей, деловой нарядной толпы, бешено вращающейся в царстве неограниченных потребностей - между всеми этими офисами, биржами, супер- маркетами, банками, вернисажа ми, премьерами, деловыми и неделовыми встречами, адюльтерами - с веселой обреченностью однажды запущенного кем-то волчка с его жутковатой бессмысленно-целенаправленной энергией. Смысл которого состоял, похоже, в самом процессе вращения. Он тогда с любопытством приглядывался - особенно к сильным мира сего, к баловням судьбы. Где та грань, когда потребности, блага цивилизации, раскручиваясь, превращают в раба? Где "есть, чтобы жить" превращается в "жить, чтобы есть"? Уже через несколько дней Ганю начнет раздражать нехватка тех самых благ. Скудость порабощает не меньше, чем изобилие, преодолимы они лишь индивидуально, изнутри. "Хлеб наш насущный даждь нам днесь". Самое необходимое на сегодняшний день, ибо "у завтрашнего дня свои заботы". Свободен от суеты не тот, у кого нет, а тот, кто не хочет иметь. Но тогда, глядя на убогую деревеньку на фоне унылых бетонных айсбергов, слушая громыхание разболтанных грузовиков, доносящиеся со стороны деревни переборы пьяненькой гармошки и собачий лай, вдыхая то бензиновый перегар, то печной дымок - он испытает почти физическое наслаждение именно от этого нищего пейзажа, о котором грезил в ностальгических своих снах. Равно как и о величаво-заснеженном "Севере диком" своего детства, и о Питере, сказочно прекрасном придуманном городе, будто забытом на берегу уплывшей в вечность прежней Россией и тихо умирающем под лоскутным одеялом невзрачных вывесок. "Помни о смерти", - гласит мудрость древних. Не в том ли тайна России, не в смертной ли памяти ее пейзажей, будь то Шишкинский бор, или Левитановский холм "Над вечным покоем" или "На Севере диком"? "Безглагольность покоя"... Это страна всепоглощающей бури и трепетной свечи; ей органически чуждо мажорное пиршество цивилизации, здесь нет пирамид и Колизеев, ничего прочного. Здесь даже построенные на века храмы взрываются, даже мощи, как православные, так и советские, не могут обрести надежного пристанища. Здесь душа будто помнит, что "блаженны плачущие", что на земле она в изгнании, и, пусть порой неосознанно, страстно ждет Мессию. "Я вам сказываю, братия: время уже коротко, так что имеющие... должны быть, как не имеющие; И пользующиеся миром сим, как не пользующиеся; ибо проходит образ мира сего" /П,1 Кор.7,29/ Вы, кручиною согбенные, Вы, цепями удрученные, Вы, Христу сопогребенные, Совоскреснете с Христом! /А.К.Толстой, "Иоанн Дамаскин"/ "Ибо все видимое временно, а невидимое вечно". /П.2 Кор.4,18/ Так будет думать Ганя, вернувшийся в самый пик застоя в страну, где "Все не то, все не так и все не прочно", которую "умом не понять", где если когда-то купцы и достигали богатства, то либо спивались, буянили, били зеркала, либо раздавали имение нищим, либо подавались в мятежники, подговаривая народ на бунт против собственного своего богатства и подбивая рыть себе, буржуям, могилу. Где не умеют жить по правилам цивилизованного общества. Раскрученный волчок на этой земле сразу же завалится набок. Здесь хорошо умеют только порой биться насмерть, отдавать за что-то или кого-то жизнь, готовиться к смерти и умирать. Предвкушение и жажда апокалипсиса царствует над этой таинственной колдовской землей "с южных гор до северных морей", где "Человек проходит, как хозяин", ничего не имея и не желая иметь, здесь строят только для потомков, стреляются и рано гибнут певцы и поэты, здесь народ просыпается лишь для войн и катаклизмов, здесь по воскресеньям и праздникам едут всей семьей отдохнуть на кладбище с" закусочкой на бугорке", в отпуск отправляются - "За туманом и за запахом тайги", где адрес - "не дом и не улица", где самые великие цели замешаны на смерти: "И как один умрем в борьбе за это!.." Но отвергая, отторгая предложенный цивилизацией земной рай потребления, как предназначенная Небу невеста - богатого жениха, страна эта подсознательно жаждет апокалипсиса и готовится к нему, прозревая в нем "новое Небо и новую землю". Не в приготовлении к смерти вечной и всепоглощающей таинственная притягательная сила этой земли, а в "смерти к жизни", в глубинной вере в грядущее Воскресение, в то, что "зерно не оживет, покуда не умрет". Записанное в память народную отторжение земного, подсознательное презрение к эмпирическому бытию, порабощающим благам и временным целям. И шар земной мне сделался ядром, К какому каторжник прикован цепью... Я в коридоре дней сомкнутых, Где даже небо тяжкий гнет, Смотрю в века, живу в минутах, И жду субботы из суббот... Страны, откуда вернулся Ганя, жили. Россия - ждала. Она всегда смотрела только вдаль. Ошибалась, открывала двери и сердце разным проходимцам, лжедимитриям и разбойникам, ее запирали в терем, насиловали, передавали из рук в руки и продавали в рабство - она воскресала и снова, поруганная и разоренная, устремляла глаза вдаль, к горизонту. Юродивая падчерица, нелюбимая и ненавидимая, сулящая лишь беды и неприятности живущему полнокровной нормальной жизнью процветающему цивилизованному миру. Заколдованная страна, ждущая принца-избавителя. То в сонной беспросветной одури затянутая обломовской паутиной, то спросонья все вокруг крушащая, то бредущая в пропасть за очередным лжепринцем, то сдвигающая горы и восстающая из пепла. Страна, где говорят по-русски и еще на сотне языков, где по улицам ходит Иоанна, где миллионы внимают несчастным полумертвым старцам, вещающим о грандиозных планах, играя в непонятную ни им самим, ни этим миллионам сказку, где чем дальше, тем страшнее и интереснее. Чтобы через десяток лет, когда, закачавшись, рухнут прежние декорации и черное станет белым, а белое - черным, хорошее плохим и наоборот, началась новая игра, куда страшнее прежней. Чтобы явился новый жених эдаким сладкоголосым певцом свободы, любви и прав человека к бедной, сидящей в запертом тереме царевне. И обольстит, уведет из терема, охмурит лживыми речами, колдовским зельем и блудными зрелищами, завалит яркими тряпками, разрушит терем, разорит, изнасилует, опозорит и станет ее сутенером, заставив за бесценок продавать душу и тело. Шофер гудел и гудел, что пора ехать, а Ганя все стоял на стыке эпох таинственной своей страны, будто опоясанной асфальтовым кольцом бегущего времени, и думал, что вот, когда-то грохотали по этой дороге повозки, телеги, скакали тройки, менялись марки машин, несущихся в вечность, вместо асфальта была когда-то расхлябанная глина, потом брусчатка, но что будет, то уже было, и все возвращалось на круги своя... Но не смотрит Русь на этот постоянно меняющийся мчащийся мимо поток, она ждет. Безмолвствует и ждет. Уже бегут малодушные, уже "чайки стонут перед бурей" и "глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах". Безумная его страна, ждущая Жениха. Обнищавшая, обманутая, поруганная, но снова и снова не сводящая упорного, жаждущего взгляда с серенького, закопченного и промозглого неба, в предвкушении чуда. Когда "до конца претерпевшие" и не до конца спившиеся увидят сквозь кровавую паутину апокалипсиса восходящую на востоке голубую звезду. И рассеются колдовские чары, нальется небо неведомой первозданной синью... И рухнет обманно-вещественный образ падшего "века сего", разорвется кольцо времени. "И увидел я великий белый престол и Сидящего на нем, от Лица Которого бежало небо и земля, и не нашлось им места". /И.О.20,11/ "И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло". /И.О.21,Ч./ ПРЕДДВЕРИЕ 37 "Горячо приветствую доблестных защитников Севастополя - красноармейцев, краснофлотцев, командиров и комиссаров, мужественно отстаивающих каждую пядь советской земли и наносящих удары немецким захватчикам и их румынским прихвостням. Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером героизма для всей Красной Армии и советского народа". И.Сталин "Не только друзья, но и враги вынуждены признать, что наша страна объединена и сплочена теперь вокруг своего правительства больше, чем когда бы то ни было. Что тыл и фронт нашей страны объединены в единый боевой лагерь, бьющий по одной цели. Что советские люди в тылу дают нашему фронту все больше винтовок и пулеметов, минометов и орудий, танков и самолетов продовольствия и боеприпасов". /И.Сталин/ "У вас имеется достаточно сил, чтобы уничтожить прорвавшегося противника. Соберите авиацию обоих фронтов и навалитесь на прорвавшегося противника... Мобилизуйте бронепоезда и пустите их по круговой железной дороге Сталинграда, чтобы запутать врага... Деритесь с прорвавшимся противником не только днем, но и ночью. Используй те вовсю артиллерийские и эрэсовские силы. Самое главное - не поддаваться панике, не бояться нахального врага и сохранить уверенность в нашем успехе". /И.Сталин. Из директивы Ставки Верховного Главнокомандующего, 23 авг. 1943г./ Товарищу Сталину от бойцов, командиров и политработников Сталинградского фронта: "Перед нашими боевыми знаменами, перед всей советской страной мы клянемся, что не посрамим славы русского оружия, будем биться до последней возможности. Под Вашим руководством отцы наши победили в Царицынской битве, под Вашим руководством победим и мы теперь в великой битве под Сталинградом!" Колхознику Головатому: "Спасибо Вам, Ферапонт Петрович, за Вашу заботу о Красной Армии и ее воздушных силах. Красная Армия не забудет, что Вы отдали все свои сбережения на постройку боевого самолета. Примите мой привет. И.Сталин". "9 августа 1942 года в блокадном Ленинграде была впервые исполнена Седьмая симфония Дмитрия Шостаковича. Она была дописана уже в дни блокады и это придало ей силы и твердости. "Нашей борьбе с фашизмом, нашей грядущей победе над врагом, моему родному Ленинграду посвящаю свою Седьмую симфонию", - писал Д. Д. Шостакович. Когда один из немецких офицеров услышал по радио трансляцию Седьмой симфонии, он записал в своем дневнике: "Мы их не победим"./В.Корнев/ "Когда меня спрашивают, что больше всего запомнилось из минувшей войны, я всегда отвечаю: битва за Москву. И.В.Сталин был все это время в Москве, организуя силы и средства для разгрома врага. Надо отдать ему должное. Возглавляя Государственный Комитет обороны и опираясь на руководящий состав наркоматов, он проделал колоссальную работу по организации необходимых стратегических резервов и материально-технических средств для обеспечения контрнаступления под Москвой. Своей жесткой требовательностью он добивался, можно сказать, почти невозможного." /Г.Жуков/. Молотов в беседе с Чуевым: "- А рядом со Сталиным кто сидит? - Это Галунский, заведующий юридическим отделом МИДа, он переводил. Но он не только знал языки, он очень хорошо знал законы, поэтому Сталин посадил его рядом с собой, чтоб нас не надули. Сталин не раз говорил, что Россия выигрывает войны, но не умеет пользоваться плодами побед. Русские воюют замечательно, но не умеют заключать мир, их обходят, недодают. А то, что мы сделали в результате этой войны, я считаю, сделали прекрасно, укрепили Советское государство... Насчет Польских границ в Потсдаме... "Сталин говорил о "линии Керзона": "Что же вы хотите, чтоб мы были менее русскими, чем Керзон и Клемансо? Что скажут украинцы, если мы примем ваше предложение? Они, пожалуй, скажут, что Сталин и Молотов оказались менее надежными защитниками русских и украинцев, чем Керзон и Клемансо. Мы ни на кого не надеялись - только на собственные силы. Что касается могущества державы, повышения ее оборонной мощи, Сталин стремился не только не отставать, но быть впереди, несмотря на то, что понимал, что мы вышли на самые передовые рубежи при колоссальной внутренней отсталости - страна-то крестьянская! Но мы и ракетами начали заниматься всерьез во время войны. Могли бы мы запустить первый в мире спутник в 1957 году и первого человека в космос в 1961-м, если б не стали этим заниматься значительно раньше? - Мне об этом рассказывал академик Василий Павлович Мишин, - говорю я, - Он долгое время был первым заместителем Королева, а потом и его преемником на посту Главного конструктора. "Будущий советский космос, - сказал он, - начался в конце войны с обмена посланиями между Сталиным и Черчиллем. Я читал этот двухтомник переписки... Я читал и не обращал внимания на одну телеграмму Черчилля, как всегда, совершенно секретную, где говорится, что в ближайшее время советские войска возьмут польский населенный пункт Дебице, в котором немцы производят испытание крылатых ракет Фау-2. "... Я был бы благодарен, маршал Сталин, - пишет Черчилль, - если бы Вы смогли дать надлежащие указания о сохранении той аппаратуры и устройств в Дебице, которые Ваши войска смогут захватить после овладения этим районом, если бы затем Вы предоставили нам возможность для изучения этой экспериментальной станции нашими специалистами. 13 июля 1944 года". Сталин ответил, что не знает, о каком Дебице идет речь, "так как в Польше, говорят, есть несколько пунктов под этим названием". Английский премьер тут же шлет новое нетерпеливое послание, в котором дает подробнейшие координаты нужного ему Дебице. Сталин отвечает кратко, что он дал на этот счет необходимые указания. "...Обещаю Вам, что возьму это дело под свой личный контроль, чтобы было сделано все, что будет возможно, согласно Вашему пожеланию". И, действительно, взял под свой личный контроль. "В тот же день, - рассказывал Василий Павлович Мишин, - мы с Серегой /С.П.Королев/ были на ковре у Сталина. Он дал нам указание немедленно вылететь в только что освобожденный от немцев Дебице, собрать там материалы по крылатым ракетам и все привезти в Москву, и чтоб ничего не досталось англичанам - их разведчики там давно работают. Так мы и сделали. По обнаруженным чертежам и обломкам нарисовали крылатую ракету и выполнили ее в металле в Чехословакии. Нашими разведчиками был обнаружен некий Козак - заместитель главного немецкого ракетчика Вернера фон Брауна, чех по национальности. Он стал нам помогать. А к Октябрьским праздникам мы отправили в Москву на железнодорожной платформе готовую крылатую ракету, машину "Татра", ящик чешского пива и написали: "Подарок Сталину". Так начинался советский космос". - Сталин очень внимательно следил за такими делами, - говорит Молотов. - Вот пишут, что он не признавал кибернетику... - Я имел честь, когда был студентом, слушать в аудитории самого Акселя Ивановича Берга. Это авторитет в науке об управлении! - говорю я. - Именно Берг был назначен Сталиным заместителем председателя государственного комитета по этим вопросам. Вот на каком уровне решалось дело! Конечно, мы не кричали об этом на весь мир. Сталин был величайшим конспиратором". "С тех пор Сталин видел Россию таинственной, ее строй более сильным и прочным, чем все режимы. Он ее любил по-своему. Она также его приняла как царя в ужасный период времени и поддержала большевизм, чтобы служить его орудием. Сплотить славян, уничтожить немцев, распространиться в Азии, получить доступ в свободные моря - это были мечты Родины, это были цели деспота. Нужно было два условия, чтобы достичь успеха: сделать могущественным, т. е. индустриальным, государство и в настоящее время одержать победу в мировой войне. Первая задача была выполнена ценой неслыханных страданий и человеческих жизней. Сталин, когда я его видел, завершал выполнение второй задачи среди могил и руин"./Шарль де Голль/ "В результате двухмесячных наступательных боев Красная Армия прорвала на широком фронте оборону немецко-фашистских войск, разбила сто две дивизии противника, захватила более 20 тысяч пленных, 13000 орудий и много другой техники и продвинулась вперед до 400 километров. Наши войска одержали серьезную победу. Наступление наших войск продолжается. Поздравляю бойцов, командиров и политработников Юго-западного, Южного, Донского, Северо-Кавказского, Воронежского, Калининского, Волховского, Ленинградского фронтов с победой над немецко-фашистскими захватчиками и их союзниками - румынами, итальянцами и венграми под Сталинградом, на Дону, на Северном Кавказе, под Воронежем, в районе Великих Лук, южнее Ладожского озера". /И.Сталин/ БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА 1943 г. Приказ "О введении новых знаков различия и об изменении в форме одежды Красной Армии". Приказ по войскам Юго-Западного, Южного, Донского, Северо-Кавказского, Воронежского, Калининского, Волховского и Ленинградского фронтов. Приказ в связи с завершением войсками Донского фронта ликвидации окруженных под Ленинградом вражеских войск. Присвоение Сталину звания Маршала Советского Союза. Предупреждение войскам на Орловско-Курском направлении о возможном наступлении немцев. Приказ в связи с завершением ликвидации советскими войсками летнего немецкого наступления. Приказ в связи с освобождением Донбасса от немецких захватчиков войсками Южного и Юго- Западного фронтов. Участие в работе Тегеранской конференции. Подписание "Декларации трех держав" о совместных действиях в войне против Германии и о послевоенном сотрудничестве и "Декларации трех держав об Иране". "Армия может быть сильной только тогда, когда пользуется исключительной заботой и любовью народа и правительства. В этом величайшая моральная сила армии, залог ее непобедимости". /И.Сталин/ Свидетельствует Энвер Муратов /1937 год/: "... В зале поднялся с места генерал Сивков и громким басом произнес: - Товарищи! Предлагаю выпить за мир, за сталинскую политику мира, за творца этой политики, за нашего вождя и учителя Иосифа Виссарионовича Сталина. Сталин протестующе замахал рукой. Гости растерялись. Сталин что-то сказал Тимошенко, который объявил: "Просит слово товарищ Сталин". Раздались апплодисменты. Сталин жестом предложил всем сесть. Когда в зале стало тихо, он начал свою речь. Он был очень разгневан, немножко заикался, в его речи появился сильный грузинский акцент. - Этот генерал ничего не понял. Он ничего не понял. Мы, коммунисты, - не пацифисты, мы всегда были против несправедливых войн, империалистических войн за передел мира, за порабощение и эксплуатацию трудящихся. Мы всегда были за справедливые войны за свободу и независимость народов, за революционные войны, за освобождение народов от колониального ига, за освобождение трудящихся от капиталистической эксплуатации, за самую справедливую войну в защиту социалистического отечества. Германия хочет уничтожить наше социалистическое государство, завоеванное трудящимися под руководством Коммунистической партии Ленина. Германия хочет уничтожить нашу великую Родину, Родину Ленина, завоевания Октября, истребить миллионы советских людей, а оставшихся в живых превратить в рабов. Спасти нашу Родину может только война с фашистской Германией и победа в этой войне. Я предлагаю выпить за войну, за наступление в войне, за нашу победу в этой войне. Сталин осушил свой фужер, все в зале сделали то же самое. Воцарилась тишина. Продолжился концерт. "Сталин провозгласил тост за танкистов. Далее, пока продолжался банкет, тосты провозглашались только Сталиным: за летчиков, военных моряков, связистов и мотоциклистов, саперов, кавалеристов... Каждый раз, когда Сталин произносил тост, он кратко определял, какие задачи будет выполнять тот или иной род войск во время войны". Свидетельствует К.Симонов /Беседы с адмиралом И. С. Исаковым/: "На всех этих переходах, на каждом повороте стояли часовые - не часовые, а дежурные офицеры НКВД. Помню, после заседания пришли мы в этот зал, и еще не садясь за стол, Сталин вдруг сказал: "Заметили, сколько их там стоит? Идешь каждый раз по коридору и думаешь: кто из них? Если вот этот, то будет стрелять в спину, а если завернешь за угол, то следующий будет стрелять в лицо. Вот так идешь мимо них по коридору и думаешь..." "... Тогда я попросил слова и, горячась, сказал об этой железнодорожной ветке, о том, что это не лезет ни в какие ворота, что так мы предприятия не построим и что вообще эта накладка железнодорожных путей на шоссе, причем единственное, - не что иное, как вредительство. Тогда "вредительство" относилось к терминологии, можно оказать, модной, бывшей в ходу, и я употребил именно это выражение. Сталин дослушал до конца, потом спокойно сказал: "Вы довольно убедительно, товарищ /он назвал мою фамилию/, проанализировали состояние дела. Действительно, объективно говоря, эта дорога в таком виде, в каком она есть сейчас, не что иное, как вредительство. Но прежде всего тут надо выяснить, кто вредитель? Я - вредитель. Я дал указание построить эту дорогу. Доложили мне, что другого выхода нет, что это ускорит темпы, подробностей не доложили, доложили в общих чертах. Я согласился для ускорения темпов. Так что вредитель в данном случае я. Восстановим истину. А теперь давайте принимать решение, как быть в дальнейшем"... Надо сказать, что он вел заседания по принципу классических военных советов. Очень внимательно, не торопливо, не прерывая, не сбивая, выслушивал всех. Причем старался дать слово примерно в порядке старшинства, так, чтобы высказанное предыдущим не сдерживало последующего. И только в конце, выловив все существенное из того, что говорилось, отметя крайности, взяв полезное из разных точек зрения, делал резюме, подводил итоги. Так было в тех случаях, когда он не становился на совершенно определенную точку зрения с самого начала". "...Меня просто потянуло к нему, я подошел к нему и сказал: - Товарищ Сталин! Наш Тихоокеанский флот в мышеловке. Это все не годится. Он в мышеловке. Надо решать вопрос по-другому. И взял его под руку и повел к громадной карте, которая висела как раз напротив того места, где я сидел за столом. Видимо, эта карта Дальневосточного театра и навела меня на эту пьяную мысль: именно сейчас доказать Сталину необходимость решения некоторых проблем, связанных со строительством Тихоокеанского флота. Я подвел его к карте и стал ему показывать, в какую мышеловку попадает наш флот из-за того, что мы не вернем Сахалин. Я ему сказал: - Без Южного Сахалина там, на Дальнем Востоке, большой флот строить невозможно и бессмысленно. Пока мы не возвратим этот Южный Сахалин, до тех пор у нас все равно не будет выхода в океан. Он выслушал меня довольно спокойно, а потом сказал: Подождите, будет вам Южный Сахалин!.. Я стал говорить что-то еще, тогда он подозвал людей, да, собственно, их и звать не надо было, все столпились вокруг нас, и сказал: - Вот, понимаете, требует от меня Исаков, чтобы мы обладали Южным Сахалином. Я ему отвечаю, что будем обладать, а он не верит мне... Этот разговор вспомнился мне потом, в сорок пятом году... не мог не вспомниться... ...Сталин в гневе был страшен, вернее, опасен, трудно было на него смотреть в это время и трудно было присутствовать при таких сценах. Я присутствовал при нескольких таких сильных вспышках гнева... Когда я сказал, что видел Сталина во гневе только несколько раз, надо учесть, что он умел прятать свои чувства, и умел это очень хорошо. Для этого у него были давно отработанные навыки. Он ходил, отворачивался, смотрел в пол, курил трубку, возился с ней... Все это были средства для того, чтобы сдержать себя, не проявить своих чувств, не выдать их. И это надо было знать для того, чтобы учитывать, что значит в те или иные минуты его мнимое спокойствие. ...В Полярном, в кают-компании миноносца, глядя в иллюминатор и словно разговаривая с самим собой, Сталин вдруг сказал: - Что такое Черное море? Лоханка. Что такое Балтийское море? Бутылка, а пробка не у нас. Вот здесь море, здесь окно! Здесь должен быть большой флот, здесь! Отсюда мы сможем взять за живое, если понадобится, Англию и Америку. Больше неоткуда! Это было сказано в те времена, когда идея создания Большого флота на Севере еще не созрела даже у самых передовых морских деятелей... ... И вот после всех этих речей Сталин, как бы нехотя, взял слово и сказал: Что тут говорили: возьмем, победим, завоюем... Война, война... Это еще неизвестно, когда будет война. Когда будет - тогда будет! Это север!.. - и еще раз повторил: - Это север, его надо знать, надо изучать, освоить, привыкнуть к нему, овладеть им, а потом говорить все остальное. Мне тоже понравилось это тогда, понравилось серьезное, глубокое отношение к сложному вопросу, с которым мы тогда только начинали иметь дело". * * * Вот уже несколько лет, как уехал Ганя, жизнь шла себе и шла, они исправно выпускали в год по серии. Популярность семейного союза Градов- Синегина росла. И росла прямо пропорционально интенсивность военных действий на семейном фронте. Все злее будут жалить завистливые киношные языки, что, мол, Градова "сделала" жена, припоминая скандальный его провал с единственной самостоятельной лентой, что будет в общем-то несправедливо. Денис был, безусловно, талантлив, трагедией его, как режиссера, стала прикованность к телевизионной многосерийности, он тоже оказался в кабале и всегда тосковал по большому экрану. И там, где ему удавалось, как он говорил, "высунуться в форточку", прекрасно справлялся один, не хуже других. И возможно, стал бы в кино звездой первой величины, не будь этой их роковой короткометражки о бригаде Стрельченко и его не менее роковой страсти к многосерийному детективному "подполью". Конечно, до него доходили шуточки, типа "Этот град трошки синеват" или "Он не гений, он синегий", обыгрывающие их фамилии. В победах на любовном фронте Денис, видимо, бессознательно или сознательно самоутверждался - и в собственных глазах, и в глазах общественного мнения. Однажды, когда они еще не заре туманной юности выясняли отношения, Иоанна опрометчиво заявила, что не будет считать изменой, если он с кем-то переспит, на это ей глубоко плевать, но взяла с него слово, что если он кого-то полюбит, то скажет правду. Иоанна играла вроде бы наверняка - предполагать, что Денис способен на сильные чувства было все равно что представить, как их холодильник полюбит другую хозяйку. В Денисовой душе морозилось все - курица, рыба, свинина, морозилось и охлаждалось. У него была одна-единственная страсть - работа, один - единственный идол. Для всего прочего он держал постоянную температуру, близкую к нулю. Но Иоанна неожиданно обнаружит, что ошиблась не в Денисе, а в себе. Она оказалась патологически старомодной собственницей - пусть холодильник, пусть морозит, но это МОЙ холодильник! Его измены, как выяснилось, приводили ее в ярость. Но поздно, слово вылетело. Если б она хоть однажды дала ему почувствовать свою позорную бабью ревность, он бы, скорее всего, утихомирился, перестал комплексовать и равновесие было бы установлено. Но куда там! Чем отчаяннее Иоанна убеждала Дениса, себя и других, что ей плевать на его баб, тем больше их появлялось, и она в бессознательной ярости мстила, пересказывая ему эти шуточки, что "град синеват". И вообще старалась незаметно унизить, куснуть в самое уязвимое место - самолюбие, и наслаждалась, видя, как вибрирует этот прибор со знаком качества и тоже не показывает вида. Хоть и перегревается, но температуру держит. И вот уже на полках фрукты, шампанское, устрицы заморские, и еще невесть что, и все чужое, и когда ей об этом докладывают, надо тоже равнодушно улыбаться и "держать температуру", и эта тайная дурацкая кровавая и детская война разгорается, и киношная публика уже предвкушает очередной "ручеек". Так Иоанна наречет периодический распад той или иной элитной супружеской пары в верхах, в результате чего освобождалось два вакантных места и неизбежно начинались новые перестановки, распады и формирования. Весь бомонд приходил в движение, расходился, сходился, скандалил, но не очень. Скандалить считалось моветоном, и, в конце концов, все утрясалось до очередного "ручейка". "Ручейки" обычно случались в замкнутом узком кругу или близких кругах - киношном, писательском, театральном, поэтому здесь никто особенно не страдал, разве что дети и собаки, игра эта придавала жизни остроту и пикантность, каждый участник получал, в конце концов свое новое место при общем постоянном количестве играющих. Хуже бывало, если в отлаженную систему попадал чужой из сопутствующей элите среды - научно-технической, общеобразовательной или общепитовской. Когда кто-либо выбирал официантку, манекенщицу, учительницу сына или передовую доярку - такое тоже однажды было. Тогда в системе неизбежно оказывался лишний, и какое-либо милое очаровательное существо, оказавшись не у дел и недоумевая, ем оно провинилось перед фортуной, попадало почему-то в Денисов холодильник. Там, правда, жертва быстро разбиралась, что к чему, что здесь ей не светит, и, мобилизовавшись, затевала новый "ручеек". А Яна напряженно следила за передвижениями, вычисляя грядущую претендентку на ее собственность, ненавидя и себя, и Дениса за это унизительное состояние. Но ничего не могла с собой поделать. Хельге из Тарту, которая играла у них однажды контрабандистку- англичанку /уж так заведено было - брать на роль иностранцев прибалтов/ будет не из "круга". Костистая, белесая, веснушчатая, с намертво уложенной прической, неизменно строгой темной юбкой и неожиданно смелыми полупрозрачными блузками, сквозь которые просвечивала маленькая безупречная грудь, - она займет в Денисовом холодильнике обычное рядовое место. И почему именно из-за нее сорвется Иоанна - неизвестно. Будет бархатный сезон, Денис с группой уедет на натуру в Гагры. Они обычно предусматривали натуру на Юге или Взморье, чтобы заодно немного отдохнуть, искупаться - на нормальный полновесный отдых времени вечно не хватало, и Яна, автор сценария, ездила с группой. Но на этот раз все одно к одному не заладится, ей придется остаться , чтобы побывать на интересном судебном заседании. К тому же начальству сценарий очередной серии покажется чересчур мрачным, придется садиться за письменный стол и "осветлять". Конечно же ей, Иоанне, в то время как Денис в перерывах между солнечными и морскими ваннами кое-что снимает. Перспектива торчать в душной Москве не очень соблазняла. Но, разумеется, не в ваннах было дело, а в том, что позвонит из Гагр Лиловая, та самая бессменная Денисова ассистентка, успевшая сменить за эти годы несколько мужей, квартир и причесок, но оставшаяся верной Денису и цвету помады, и сообщит, что приехала "эта конопатая б...", хотя никакой роли у нее на этот раз нет. Приехала, как говорит, отдохнуть на Пицунде, но путевки у нее никакой тоже нет, и вообще она на Пицунду не думает ехать, а сняла комнату в Гаграх и все время вертится на съемках. - Господи, кто приехал? - Ну эта, как ее... Шкаф! Речь шла о Хельге. Так действительно именовался модный в то время сервант, за которым гонялась вся Москва. - И ты представляешь, у Гиви в субботу пятидесятилетие, он вечером на вилле собирает банкет, из Пицунды приедут, даже из Москвы, ну и нас он пригласил, а тут она спрашивает: "Как ты думаешь, мне в вечернем платье идти, или попроще?" "В задницу, говорю, тебе идти, - так и сказала, честное слово. - Кто тебя приглашал?" А она эдак хмыкает нагло мордой своей в горошек, - Денис, - говорит, - Я с Денисом пойду. Нет, ты представляешь? Денис ее пригласил... Яна попросит не забивать ей мозги и рассказать о деле, - что успели отснять, какая погода и все такое, но звонок сделает свое черное дело. Она, значит, должна сидеть в душной Москве над поправками и в судах, лаяться со свекровью из-за Филиппа, которого та совсем распустила, лаяться с самим Филиппом, который слушает разве что своих битлов, ради того, чтоб загорелый Денис повел свою загорелую прошлогоднюю шлюху в дом, где сам Гиви, милый хлебосольный грузинский писатель, их друг, присылающий к новому году вино "Изабелла", а также все знакомые и незнакомые, будут лицезреть этот триумф ее беспросветной глупости. Именно незанятость Хельге на картине, то, что она приехала "просто так", приехала к Денису, и особенно этот их предстоящий "семейный" визит в гости к Гиви доведут Иоанну до белого каления. Всю ночь духи зла будут нашептывать ей планы мести, и к утру она сочинит, наконец, сценарий, где зловещая изощренность замысла подберется воистину к шекспировским высотам. Духи эти помогут ей, обычно ужасной копе, в какие-то полчаса покидать в сумку все необходимое, ничего не забыв, включая джинсовую Денисову куртку и самое свое сногсшибательное платье - последний писк из-за бугра, будто рыбья чешуя, облепляющая тело. И купальник, и даже солнечные очки. Потом они, духи, обмотают ее своими щупальцами, усадят в такси и помчат через весь город к аэропорту, где раздобудут мигом билет несмотря на разгар сезона, запихнут в самолет и там, на, высоте семи тысяч метров, окончательно ею овладеют, распаляя страстной своей злобой, упоительными картинами землетрясения, которое она собралась учинить. И когда самолет вдруг ухнет в воздушную яму, она испугается не возможной своей гибели, а того, что задуманное злодейство в этом случае не состоится. - Совсем я, кажется, спятила,.. - вяло подумается ей, но и мысль эта, и хлопковые нагромождения облаков под крылом, и попутчики в такси Адлер- Гагры, свекровь и невестка, везущие домой палас с жутким названием "медно- аммиачный", и не менее жуткий запах чудища, и их темпераментный треп с шофером, утробные резкие звуки с часто повторяющимся, единственно знакомым словом "ара" - "нет, нет" - и петляющая горная дорога, и, наконец, блеснувший за поворотом голубой осколок моря, - все это будет лишь необходимым изобразительным рядом. А подлинное действо снова и снова разыгрывалось в ней самой, внутри, во многократном сладострастном прокручивании кровавого завтрашнего спектакля. У хозяйки, где она, то одна, то с Денисом, несколько раз жили "дикарями", свободной комнаты не оказалось. - "Ай, почему не написала, кацо?" - "Да вы не беспокойтесь, тетя Назия, я всего на пару дней, пристройте где-нибудь"... Индийский платок в подарок, и Яне достается комнатушка Отарика. Вход туда прямо из сада, головокружительно крутая лестница, но зато увитый "Изабеллой" балкон и полная автономия. Яна довольна, недоволен лишь Отарик, ему придется на эти два дня переселиться к бабушке, которая "ворчит и храпит". Но Яна знает, чем задобрить Отарика - какой советский мальчишка, будь он Отариком, Петькой или Шамилем, если у него есть телевизор, не бредит Павкой Кольчугииым - Антоном Кравченко? Бесстрашным, хитроумным и непобедимым сыщиком, суперменом и мстителем, от которого не уйдет ни один гад? Эдаким советским Джеймсом Бондом... Были даже тревожные статьи о поголовной "антонизации" подростков, которые носят рубашки, кепарики - "антонки", лихо сигают с крыш, порой ломая конечности, палят из самоделок и дерутся до крови, подражая своему кумиру, мастеру спорта по самбо и спортивной гимнастике, чаще всего обходящемуся без каскадеров. Употребляют его словечки и пишут на пыльных автомобильных капотах заглавное "А". То есть "Иду на вы! Антон". Разумеется, Отарик не только знал, что в городке снимается сам Кравченко, но и поведал взахлеб содержание всех отснятых эпизодов, - непонятно было, когда он успевает ходить в школу и готовить уроки. Просьбу Яны передать Павке, то есть Антону Кравченко, записку Отарик, разумеется, встретит с восторгом. И, конечно, мигом простит ей вторжение в свои покои. - Только тайно, чтоб никто-никто... - шепнула Яна, сунув в его тонкие раскрытые клювом пальцы запечатанный конверт. Пальчики сжались, проглотив добычу, в горячих угольных глазах Отарика заплясали колдовские огоньки, и он исчез, будто и не было мальчика. И так же неправдоподобно быстро - Яна едва успела переодеться с дороги, - появился вновь по невероятно крутой, ведущей на балкон лестнице. Как юный Ромео. Изобразит пальцами букву "У" - "Победа! Все в порядке" - тоже Антонов жест, и покажет прямо на рукаве футболки размашистый автограф своего кумира. Она назначила Антону встречу на заваленном пустой тарой клочке пляжа, сразу за второразрядной хачапурной, где перекусила в ожидании. Хачапури были суховатыми и пересоленными, но зато с пылу-с жару, а кофе и вовсе приличный, по всем правилам, на жаровне с раскаленным песком и хозяином с такими же угольно-калеными, как у Отарика, глазами. Время тянулось медленно, до шести оставалось еще четверть часа. Она вспомнила о море. Оно в нескольких шагах, а она еще даже не искупалась, она совсем забыла о море, хотя прежде всегда первым делом, бросив как попало вещи, бежала в "стихию". "О, море в Гаграх!.." Реки наводили на нее тоску, да и другие моря - Азов, Прибалтика. Даже Крым. Гагры с их неправдоподобной красотой вызывали мысли о рае, они были волшебством, а она обожала чудеса. Она приезжала сюда, как в рай и уезжала всегда со слезами, она томилась по "морю в Гаграх" на любом другом курорте - в Паланге, Варне, Коктебеле, Пятигорске, по которому однажды долго бродила, любуясь красотами и все больше мрачнея, и Денис, наконец, взорвался - чего она, собственно говоря, ищет? А она призналась - "моря". Мысль, что где-то здесь должно быть море, досаждала, пока она, плюнув, не взяла два билета на самолет, хотя до смерти боялась летать, выслушала стойко все, что думает по этому поводу Денис, и через час уже окуналась в "стихию". И вот она совсем забыла про море. За хачапурной, за пустыми ящиками, оно было не слишком чистым, возможно, здесь неподалеку в него сливали всякую дрянь, да и погода была не ахти. И хоть и одела она купальник, но белья сухого не взяла, и полотенце забыла. А когда доплыла до буйка и легла на спину, глядя на расплывающееся над головой вечернее облако с золотисто-розовыми краями, она исцелилась на мгновенье, жизнь снова стала жизнью, море укротило демонов. Но лишь на мгновенье, пока она не увидала прыгающего по ящикам Антона в темных очках и надвинутой на лоб ковбойской шляпе, и не свистнула ему особым "Павкиным" свистом. Он махнет рукой. Действие второе. Ваш выход, Иоанна. - Ну ты даешь, - он целует ее в щеку. - Фу, лягушка. Где полотенце? Как это нет? Рандеву на помойке. Что вообще происходит? Она прыгает на одной ноге, вытрясая из уха воду, натягивает на мокрое тело сарафан, ловко освобождается от бикини, трусики падают к ногам. С Антоном она не церемонится, они с незапамятных времен как брат и сестра, на съемках чего только ни бывало, и спали на одном матрасе, и в деревенской бане приходилось наскоро мыться всем скопом. Мальчики, отвернитесь; девочки, отвернитесь. Обсыхая на остывающем солнце среди пропахших помидорами и хурмой ящиков, хоть и невелика была вероятность, что кто-то из общих знакомых или Антоновых фанатов заберется на эту свалку, хоть и сомбреро с очками закрывают ему поллица, но береженого Бог бережет, - она изложит ему третье действие и его непосредственную роль. Он даже очки снял и смотрел на нее во все глаза - разыгрывает она его, что ли? Потом в панике принялся вытирать лицо лифчиком сохнущего бикини. Лифчик она отобрала. - Ну ты даешь!.. Нет, это, мать, без меня... Ты меня не подставляй. Он не поймет. Она заверила, что не собирается его подставлять, что все берет на себя, что с юмором у Дениса в порядке, а осенившая ее в Москве идея гениальна, она вон за тысячу километров специально прилетела, хоть и самолета боится, как чумы - неужели все зря? И Гиви будет сюрприз, на всю жизнь запомнится... Да уж запомнится!.. Не, мать, я в эти ваши игры... Конечно, он подумал о "Шкафе", об этой Хельге, но на сей случай у Яны было заготовлено несколько отвлекающих реплик, из которых следовало, что присутствие денисовой подружки в городе, которое ей, само собой, известно, колышет ее не более присутствия в городе этой вот мухи. Она предвидела, разумеется, что Антон заартачится, но у нее все продумано, отработан текст и подтекст. По сценарию в конце третьего действия Антон должен сдаться, что, в конце, концов, и происходит. Антон, при всем своем патологическом упрямстве, принадлежал им - ей и Денису. И никуда от этого, не денешься. Это он, Денис, углядел в совсем еще желторотом провинциальном мальчишке из КВН, великолепно крутящем на сцене сальто, будущего великого и непревзойденного Павку Кольчугина, хотя пробы были не очень. И она, да и худсовет поначалу никак не могли понять, почему такой странный выбор. Хотя где-то в мистических глубинах ее подсознания таился ответ - Яна это чувствовала интуитивно, но никак не удавалось ей ухватить свою догадку за хвост. Так или иначе - Антон Кравченко вот уже второе десятилетие принадлежал им. Из года в год, от серии к серии - сердце телесериала! Антон старел вместе с Павкой, это была его первая и основная жизнь. Маленький театрик там, в родном городке, откуда наотрез отказалась ехать жена его Нина, завлабораторией в "Ящике", был как бы между прочим, между съемками. И семейная жизнь, и уютный коттедж на две семьи, и отцовство /обожаемые мальчишки-близняшки/ - на все это почти не оставалось времени. И хотел Антон или не хотел, он все более становился Павкой Кольчугиным. Она, Иоанна, лепила, придумывала ему эту главную жизнь - подвиги, мысли, женщин. О, разумеется, Антон был идолом и должен был принадлежать всем и никому - это Яна отлично понимала. И у нее была трудная задача: с одной стороны, советский супермен должен быть безупречно нравственно чист, с другой - сводить женщин с ума, оставаясь при этом непобедимым, но и не вызывая сомнений в своей мужской потенции и мощи. Она придумала ему некую таинственную возлюбленную, иностранку-коммунистку, под разными крышами работающую на нашу разведку, которая появлялась чудесным образом всякий раз, когда Павка оказывался один на один с опасным и трудным заданием, связанным с международной мафией. То под видом стюардессы, то танцовщицы, то роскошной светской дамы, она всегда спасала, снабжала ценными сведениями и вообще всячески "содействовала", каждый раз гримируясь и скрывая от зрителей лицо. Узнаваемая лишь по шраму за ухом под роскошными волосами и еще кое-какими деталями, из которых следовало, что таинственная незнакомка - опять "та самая". Подруга детства, может быть, даже невеста или тайная жена, но об этом ни гу-гу, и каждый раз после поцелуя в диафрагму подруга детства - иностранка снова исчезала в волнах житейского моря до следующей серии, оставляя Павку-Антона вновь свободным на радость героиням и телезрительницам. Как ни крути, она, Яна, творила судьбу Павки-Антона даже в большей степени, чем Денис, - Антон чувствовал эту власть и тяготился ею, и бунтовал, порой с ослиным упрямством отстаивая свои идеи и "находки", которые иногда были "в яблочко", чаще - бредом. И тогда Денис психовал, а Яна терпеливо давала Антону самому почувствовать, что гребет он не туда и повернуть надо "туда". Денис ломал его. Антон Дениса ненавидел и побаивался, Яна подозревала, что он и ее в глубине души ненавидит, но, чисто по-женски заставляя его захотеть то, чего хочет она, добивалась куда большего, чем Денис. Вот и сейчас в этом единоборстве она перетягивает Антона на свою сторону, используя заготовленные в самолете аргументы, кино развивается по плану. Теперь Антон должен уговорить Надежду Савельевну, гримершу и, если заупрямится, вывести на сцену еще одно действующее лицо - Лиловую, закадычную подругу Надежды Савельевны. В поддержке Лиловой Яна, разумеется, не сомневалась. - Что я, в конце концов, зря летела? Поправки сдавать, времени в обрез, так хорошо придумала, все бросила, и летать боюсь, теперь вот еще обратно... Думала - всем сюрприз, ты, во всяком случае, оценишь, а ты... Серый ты, Кравченко! - орала она ему вслед, уже прыгающему прочь по ящикам, скользящему по некондиции из перезревшей хурмы и помидоров, уже сообщнику. Он обернется и в бессильной досаде покрутит пальцем у виска. - Балда, я все беру на себя! - крикнет она вдогонку. Он исчезнет, а она опять полезет в море. Ей было то жарко, то холодно. И тогда, и ночью на узкой койке Отарика, где она проворочается почти без сна, то затворяя, то распахивая балконную дверь. И запах зреющей "Изабеллы", и треск цикад. И, как конец света, налетающий время от времени огненный грохот проносящегося поезда, и упоительно-мазохистская мысль, что Денис и эта, "Шкаф", конечно же, сейчас вместе, и его рука на ее маленькой точеной груди, и сплетенные тела извиваются, как осьминог, и окно, как у нее, то открыто, то закрыто. И трещат цикады, и пахнет "Изабеллой", и грохочет поезд... Всю ночь напролет будут терзать ее демоны, снова и снова прокручивая в воспаленном мозгу адскую эту эротику, и она будет пить и пить из ядовитого сосуда, все более пьянея разрушительной злобой. Это будет захватывающе- мучительно, как заглядывание в пропасть. ДВЕРЬ ЧЕТВЕРТАЯ. БЕСЫ. БЕГСТВО ПРЕДДВЕРИЕ 38 "За период зимней кампании 1942-1943 годов Красная Армия нанесла серьезные поражения гитлеровским войскам, уничтожила огромное количество живой силы и техники врага, окружила и ликвидировала две армии врага под Сталинградом, забрала в плен свыше 300 тысяч вражеских солдат и офицеров и освободила от немецкого ига сотни советских городов и тысячи сел. Зимняя кампания показала, что наступательная сила Красной Армии возросла, наши войска не только вышибли немцев с территории, захваченной ими летом 1942 года, но и заняли ряд городов и районов, находившихся в руках врага около полутора лет. Немцам оказалось не под силу предотвратить наступление Красной Армии". /И.Сталин/ "Навсегда сохранит наш народ память о героической обороне Севастополя и Одессы, об упорных боях под Москвой и в предгорьях Кавказа, в районе Ржева и под Ленинградом, о величайшем в истории войн сражении у стен Сталинграда. В этих великих сражениях наши доблестные бойцы, командиры и политработники покрыли неувядаемой славой боевые знамена Красной Армии и заложили прочный фундамент для победы над немецко-фашистскими армиями". /"Правда",23 февраля, 1943г./ СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА: "Суд же состоит в том, что свет пришел в мир; но люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы. Ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идет к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы; А поступающий по правде идет к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге соделаны". /Иоан.3,19-21/ То есть оправданы будут ИДУЩИЕ К СВЕТУ, ПОСТУПАЮЩИЕ ПО ПРАВДЕ. Ибо дела ПОСТУПАЮЩИХ ПО ПРАВДЕ В БОГЕ СОДЕЛАНЫ. Это напрямую относится к советским людям. Иосифу удалось своим "жезлом железным" худо-бедно создать Антивампирию, семью народов, противостоящую мировому злу, царству Мамоны. "...Простите, но я в этом отсутствии самого вкуса к провинциализму, в неумении и нежелании устраиваться своим меленьким мирком, какою-нибудь там самостийностью вижу все-таки печать величия нашего народа, и его духовного превосходства, по крайней мере, в призвании: единственный в мире народ вселенского сознания, чуждый национализма... И вообще в этом залог великого будущего, а все великое трудно, и даже опасно". /прот. Сергий Булгаков/ Капитализм - более-менее цивилизованный мир хищников, поделивший территорию на "зоны владения". Социализм - гостиница с равными правами для всех, но с отдельными номерами люкс. Неимеющие их завидуют имеющим, что потенциально порождает возможность реставрации капитализма. Коммунизм - дружная семья народов, спаянная любовью. "Все за одного, один за всех". "Хлеба горбушку, и ту пополам". Царствие Небесное - семья народов, спаянная любовью, в Доме Отца. Есть вечные ценности пред Богом. Это, прежде всего, добрые дела - накормить голодного, дать крышу над головой бездомному, одеть нагого, исцелить болящего, сеять "разумное, доброе, вечное, "избавлять от лукавого"... Ну и, конечно, благословленная Церковью защита православного отечества. Точнее, богоугодного, потому что и другие конфессии благословили свою паству защищать Антивампирию -Родину. "Кто душу положил за други и до конца все претерпел..." "Пароходы, строчки и другие ДОЛГИЕ ДЕЛА". Каждый день советских людей, прожитый "по правде", превращал личное историческое, тленное время в ВЕЧНОСТЪ, в вечную ценность, благословленную Небом. Это прекрасно понял Пастернак в обращенных к Иосифу стихах: Я понял:все живо. Векам не пропасть, И жизнь без наживы - Завидная часть. Спасибо, спасибо Двум тысячам лет, В трудах без разгиба Оставившим свет. - Постой, почему "Двум тысячам"? - спросил АГ. - Двухтысячелетняя история христианства, сын тьмы. Слушай дальше: Я понял все в силе, В цвету и соку. И в новые были Я каплей теку. И вечным обвалом Врываясь извне, Великое в малом Отдастся во мне И смех у завалин, И мысль от сохи, И Ленин, и Сталин И эти стихи. Суд будет над мироощущением, "состоянием души" каждого. Сумел ли человек за свой земной путь выздороветь от порожденного самостью вампиризма или хотя бы понять, что БОЛЕН? Или по-прежнему отнимает у Неба время и души детей Его, а свою жизнь тратит, чтобы самоутвердиться за счет других и даже самого Неба... "Чтоб служила мне рыбка золотая, и была бы у меня на посылках"... Мироощущение малой части вселенского восходящего Целого - Богочеловечества, самоотверженно служащего этому Целому... Оно, осознанно или интуитивно, имелось у советского народа. Это был уже НАРОД, а не стадо. Состояние души, сердца, осознавших себя как "малое в великом", его соответствие Замыслу. Всякая малая клетка, самоотверженно служащая всякому живому организму на земле, частью которого она является, получает в награду жизнь. Временную, земную. Цветок, дерево, птица, любая клеточка и орган человеческого тела... - Кроме аппендикса, - хмыкнул АГ. - Жизнь земная - награда за соответствие Замыслу на земле. Жизнь вечная - награда Неба. "Сейте разумное, доброе, вечное"... Все это заложено в Молитве Господней "Отче наш" - Формуле Спасения. В традиционных христианских ценностях, во многих других религиях мира. Было ли такое мироощущение у "товарищей" с их "мечтой прекрасной, еще не ясной", которая являлась, безусловно, заложенной в сердце тоской по Свету. С отвержением буржуинской Вампирии, где можно за счет других дать вволю разгуляться самым низменным инстинктам, с мечтой о Тайне, - они были "на Пути". И Господь неведомо стоял рядом, и рождалось в сердцах Царствие, давая ощущения счастья, полноты истинного бытия, выхода бессмертия в Боге, приобщения к Великому Целому. А насколько при этом были соблюдены "права человека"... "Мои пути - не ваши пути"... Может ли добро быть с кулаками? В схватке с тем, кто может когтем перевернуть землю, если дать волю, с его армией тьмы, с сидящем в каждом оборотнем первородного греха, потенциальным вампиром, убивающим прежде всего своего хозяина? Мышление Иосифа, пусть ветхозаветное, давало однозначный ответ: пасти их, вверенных ему Богом, "жезлом железным", отстреливаясь от волков, внутренних и внешних. Поставить на Путь и гнать вперед, вверх, отсеивая /не без ошибок, разумеется/ "паршивых овец". И взять за это всю ответственность перед Всевышним. Главное - "избавить от лукавого", пичкающего обманными ядовитыми плодами, увести от Вампирии, от "рабства египетского" у дурной количественной бесконечности и родовой необходимости, от "работы вражия"... И служили они "заре коммунизма", не надеясь на бессмертие - награду церковной паствы, бескорыстно исполняли заповеди - не только согласно партийному уставу, постановлению партбюро или комсомольского собрания, но по велению сердца... Не веря в адские муки загробные. То есть не из-за страха, не за награду, не как рабы или наемники, а как сыны... Что делало их подвиг особенно ценным перед всевидящим оком Божиим... * * * Приказ Народного Комиссара Обороны: "23 февраля 1943 года гвардии рядовой 254 Гвардейского стрелкового полка Гвардейской стрелковой дивизии Александр Матвеевич Матросов, в решающую минуту боя с немецко-фашистскими захватчиками за дер. Чернушки, прорвавшись к вражескому ДОТу, закрыл своим телом амбразуру, пожертвовал собой и тем обеспечил успех наступающего подразделения... ...Героя Советского Союза гвардии рядового Александра Матвеевича Матросова зачислить навечно в списки 1-й роты, 254 Гвардейского полка имени Александра Матросова. Народный Комиссар Обороны, Маршал Советского Союза И. Сталин". * * * "- Я недавно был в Венгрии, мне говорили, что у них в коммунизм никто не верит, - Венгры? Мещане они глубокие, мещане. У русского же есть какое-то внутреннее чутье, ему нравится размах, уж если драться, так по-настоящему, социализм - так в мировом масштабе... Особая миссия... В данном случае, да. - Как Достоевский говорил, народ-богоносец. - Богоносец, да. У него - свое... Все-таки решились, не боялись трудностей, открыли дорогу и другим народам... Вот рядом живут разные народы, дышат по-разному. Для одних социализм - великая цель, для других - приемлемо и не слишком беспокоит". /Молотов - Чуев, 1983 г./ "- Сталин вел дело к гибели империализма и к приближению коммунизма, - говорит Молотов. - Нам нужен был мир, но по американским планам двести наших городов подлежали одновременной атомной бомбардировке. Сталин рассуждал так: "Первая мировая война вырвала одну страну из капиталистического рабства. Вторая мировая создала социалистическую систему, а третья навсегда покончит с империализмом." А что, если иметь в виду грядущий апокалипсис - последнюю революцию Божию,.. гибель Зверя и Вавилонской блудницы, - Иосиф, наверное, прав в своем предсказании. Окончательная победа мировой Антивампирии над вселенским злом,.. - вставил АХ. "Перед первой послевоенной сессией Верховного Совета кто-то из маршалов, кажется Василевский, спросил у него, как он представляет коммунизм? "Я считаю, сказал Сталин, - начальная фаза или первая ступень коммунизма практически начнется тогда, когда мы начнем раздавать населению хлеб задаром". И вот, по-моему, Воронов спрашивает: "Товарищ Сталин, как же - задаром хлеб, это невозможное дело!" Сталин подвел нас к окошку: "Что там?" - "Река, товарищ Сталин". - "Вода". - "Вода". -А почему нет очереди за водой? Вот видите, вы и не задумывались, что может быть у нас в государстве такое положение и с хлебом". Походил, походил и говорит: "Знаете что, если не будет международных осложнений, а я под ними понимаю только войну, я думаю, что это наступит в 1960 году". И чтобы у нас у кого-нибудь тогда было сомнение, Боже упаси! Страна была разрушена, люди жили бедно, голодали, а у нас был огромный золотой запас скоплен, и платины было столько, что не показывали на мировом рынке, боясь обесценить!" /Молотов - Чуеву / "Сталин сам вел большую работу с оборонными предприятиями, хорошо знал десятки директоров заводов, парторгов, главных инженеров, встречался с ними... Потеря Смоленска была тяжело воспринята Сталиным. Он был вне себя. Мы, руководящие военные работники, испытали тогда всю тяжесть сталинского гнева. Сталин внес большой личный вклад в дело завоевания победы над фашистской Германией. Авторитет его был чрезвычайно велик... Он умел внимательно слушать, когда ему докладывали со знанием дела. Сам он был немногословен и многословия других не любил... Говорил тихо, свободно, только по существу вопроса. Был лаконичен, формулировал мысли ясно. За долгие годы войны я убедился, что Сталин вовсе не был таким человеком, которому нельзя было ставить острые вопросы или спорить с ним, твердо отстаивая свою точку зрения. Сталин во время беседы производил сильное впечатление. Лишенный позерства, он подкупал собеседника простотой общения. Свободная манера разговора, природный аналитический ум, большая эрудиция и редкая память заставляли во время беседы с ним даже очень искушенных людей внутренне собраться и быть начеку. Смеялся Сталин редко, а когда смеялся, то тихо, как будто про себя. Но юмор понимал и умел ценить остроумие и шутку. Писал, как правило, сам от руки. Читал много и был широко осведомленным человеком в самых разнообразных областях знаний. Заслуга Сталина состояла в том, что он быстро и правильно воспринимал советы военных специалистов, дополнял и развивал их и в обобщенном виде незамедлительно передавал в войска. Несомненно, он был достойным Верховным Главнокомандующим". /Маршал Г.К.Жуков/ "После Курской битвы стало ясно, что наш превосходный танк Т-34, равного которому по своим боевым качествам не было ни у врагов, ни у союзников, нуждается в более мощной пушке, чем 76-мм калибра. К декабрю 1943 года В.Г.Грабиным была отработана и изготовлена 85-мм танковая пушка с начальной скоростью полета снаряда 800 метров в секунду. Сталин торопил нас с новым заказом. Нервничал он сам, его нервозность передавалась и нам... Утром, часов в девять, мне позвонили с полигона и сообщили, что после окончания испытаний по одному из узлов противотанковых приспособлений орудия получены неудовлетворительные результаты, и поэтому пушка считается не выдержавшей испытаний и подлежит доработке. ...малоприятный факт утаивать от И.В.Сталина было нельзя. Сталин молча выслушал меня и, ничего не сказав положил трубку. Вечером в своем кабинете Верховный медленно прохаживался по комнате, останавливался против меня и, сурово глядя, грозил мне пальнем; вновь прохаживался, опять останавливался и снова грозил. Потом сказал: - Это вам урок на будущее. Д.Ф.Устинов счел необходимым выехать на завод и сутками не выходил из цехов. Под его наблюдением на четвертые сутки была готова очень сложная деталь пушки - стальная люлька, которая буквально за десятки часов прошла путь от "белков" /чертежей/ до отливки и окончательной отделки. Так создавалась эта пушка". /Маршал артиллерии Н.Д.Яковлев/ * * * Всю ночь напролет будут терзать ее демоны, снова и снова прокручивая в воспаленном воображении адскую эту эротику, и она будет пить и пить из ядовитого сосуда, все более пьянея разрушительной злобой. Это будет захватывающе-мучительно, как заглядывание в пропасть. Зато следующий день она почти весь проспит на диком пляже, на брошенном на гальку халате. Плавала, жевала купленные у мальчишки-разносчика сливы, вареную кукурузу, и опять погружалась в сон, умудрившись сгореть даже в тени. И потом, уже в комнате Отарика, снова заснет, предупредив хозяйку, что ей должны звонить, и злоба будет спать вместе с ней, уже как бы отделившаяся от нее, но принадлежащая ей, и она все время будет чувствовать ее грозную тяжесть, как спрятанный за пазухой револьвер. Тетя Жанна, быстрей! Это он звонит! Он!.. "Жанной" Отарик назовет ее, разумеется, вслед за Антоном. Антон доложит, что все в порядке и что он заедет за ней на машине около восьми - Гиви назначил в семь, гости уже будут за столом, но еще не успеют надраться. Антон явно не в себе, хоть и говорит вполне разумно, - эти короткие нервные смешки... Как барышня перед клеткой с макаками. Он переживал некий шок, таким она его прежде не знала и припишет все дерзости их замысла. Но когда она сама, дрожа от злости и страха, чувствуя себя убийцей, праведной мстительницей, при полном параде, так что проходящие мимо южные люди восторженным вороньем слетались, перекликаясь по-своему, сверкая горячими глазами и цокая клювами, - когда она сама нырнет, наконец, в спасительное Антоново такси и увидит его на заднем сиденье /он всегда садился сзади - какая-то гадалка не велела садиться рядом с шофером/ - его повернутое к ней знакомое и незнакомое лицо с выступившими из-под грима бисеринками пота, - "О, Боже!", - только и скажет она. И он закивает согласно-смущенно: - "да, мать, именно так. Боже мой!". - И она разом поймет и его телефонное смятение, и то, что ее саму безотчетно озадачивало во внешности Антона Кравченко. Рядом с ней на заднем сиденье гагринского такси сидел вылитый Денис. Он был похож на Дениса! Он всегда был на него похож. Может, и сам Денис выбрал его тогда на роль советского супермена Павки Кольчугина, бесстрашного борца со злом, каким-то указующим перстом подсознания, и сейчас авантюрная ее выдумка, грим Дениса, лицо Антона, чуть подправленное и подчеркнутое умелыми руками Надежды Савельевны, проявили вдруг их природное сходство с такой наглой убедительностью, что был в шоке и сам Антон, и сама Надежда Савельевна, как она потом признается, и статист Гена, случайный свидетель этого перерождения. А больше всех сама Иоанна. - Признайся, ведь ты нарочно... ты знала, - по-прежнему нервно хихикнул Антон, когда она застегивала на нем кнопки всем известной Денисовой джинсовой куртки, привезенной ею из Москвы, - и пальцы не слушались, и машину швыряло на поворотах. И она так же подхихикивала ему: "конечно, мол, знала". Пусть так думает, оно и лучше. Потом они приедут, благополучно пройдут сквозь строй машин у подъезда /ну прямо прием в иностранном посольстве!/, через пустой холл, если не считать снующих с блюдами женщин, - в зал, откуда доносился хохот, аплодисменты, прерывающие зычный голос тамады. Перед дверью она в последний раз придирчиво осмотрит Антона-Дениса, поправит кое-какие штрихи, накинет ему на голову, как на статую, большой кусок тоже привезенной из Москвы марли, и перязав все это оранжевой лентой, протолкнет, уже сломленного и смирившегося, в зал. Безнадежный провинциал - Антон всегда безмерно стеснялся своей провинциальности и боялся ее обнаружить в элитарных киношных кругах. Видимо, это и сработало, заставив его согласиться на экстравагантную выходку Яны. - Дорогой Гиви!.. - Яна не узнает свой голос, скрипнувший диссонансом по монотонно-веселому гудению зала, как игла по пластинке. Пластинка зашипит, останавливаясь, тамада замолчит на полуслове, застынет, как с флажком, с болтающимся на вилке ломтем красной рыбины. Постепенно стихнет и зал, огромный даже по грузинским меркам, - с расставленными каре столами, арабскими, с высокой спинкой, стульями, старинной бронза-хрусталь люстрой с лампочками-свечами. Разноцветные мазки женских платьев, еще не скинувшие пиджаки мужчины - черно-белые, как у пингвинов, крахмальные груди... Взгляд Яны мгновенно найдет Дениса, тоже в темносером пиджаке, а рядом, как и следовало ожидать, - белесо-мальчишечьи вихры Хельге. Ага, все в сборе. Волнение сразу пройдет, зрительный зал на месте, главные действующие лица тоже. Конечно, завернутому в подарочную марлю Антону хорошо бы подождать за дверью, но Яна боится, что он сбежит. Итак, действие третье. - Жанна, дорогая... Слушай, когда приехала, а? Вот сюрприз! - Гиви протягивает к ней руки, широко улыбаясь, но глазами вгрызаясь недоуменно в завернутую в марлю фигуру. Что-то бормочет по-грузински, озирается на гостей. Те тоже после секундного шока хихикают, перешептываются. - Слушай, понимаешь, э... Что за привидение, а? - Гиви, похоже, даже испуган, хоть и улыбается. Яна видит краем глаза, что и Денис сидит, не шелохнувшись, с одеревеневшей улыбкой, а мадам Шкаф вообще не видно - под стол она залезла что ли? Нет, сидит, выглядывает из-за чьей-то пингвиньей спины. Яна все видит. Яна смеется. - Это подарок, Гиви. Специально прилетела из Москвы. Мой подарок к твоему юбилею. Очень дорогой, дороже не бывает. От себя отрываю. С кровью, можно сказать... "Подарок" больно щиплет ее за бок. Не зарывайся, мол. Бедный Антон, он еще ничего не знает! - Разрежь ленточку, Гиви. Вконец заинтригованный, хозяин опасливо берет протянутые Яной ножницы. Марля падает. - Денис, дарагой... Подвыпивший Гиви лезет было обниматься, гости ахают весело, но тут до них и до него доходит, что Денис, вот он, сидит все с той же одеревеневшей улыбкой между Хельге и Лиловой, близких, кажется, к обмороку. Несколько мгновений по-настоящему гробовой тишины. Два совершенно одинаковых Дениса. Антон в этой куртке даже, пожалуй, похож больше. - Антон, что ли? - не слишком уверенно произносит, наконец, Денис настоящий. - Неслабо. - Кравченко!.. Антон!... Кравченко, - отзывается зал. Тоже, впрочем, пока неуверенно. Антон, как и было задумано, стоит молча, неподвижно, как манекен. - Ти-хо! - Иоанна поднимает руку. Разрядка обстановки в ее планы не входит. Спектакль только начинается. То, ради чего, собственно, и городился огород. В сумочке Яны лежит сложенный вчетверо листок. Текст в стихах, всего на страницу. В злом угаре Яна умела лихо рифмовать эпиграммы, а в сумочке лежал шедевр. Инструкция, приложенная к "подарку" - убийственно тонкая и злая характеристика Дениса, призванная уничтожить его, стереть в порошок. О, разумеется, на первый взгляд это была ода, хвалебное вино, но в вине был яд, рассчитанный на длительное действие. Сейчас она вручит стихи юбиляру, листок пойдет гулять по рукам, что-то запомнится, что-то запишется, истинный смысл дойдет не сразу /здесь каждая строка имела двойной коварный смысл/, но дойдет все-таки, и станет Денис тем в их среде, кем она, Яна, заставит его быть, - он станет смешным. Его двойник и этот сложенный вчетверо листок будут преследовать его по гроб жизни. Убивают не гневом, а смехом. Она, Яна, убьет его. Все смотрели на нее. Безошибочным чутьем толпы они почуяли назревающий скандал и теперь жадно ждали. Рука Яны нащупала в сумке хрусткий листок, она ненавидела Дениса, унизившего ее. Она чувствовала себя убийцей, рабой демона разрушительной злобы, и в этой жажде разрушения всего и вся таилось особое, незнакомое доселе наслаждение. Кошка, сжимающая в когтях пойманную мышь. Эта одеревеневшая улыбка Дениса... Он чувствовал, что еще не все, он всегда остро предвидел опасность и умел защититься, но теперь он не знал, откуда ждать удара, в глазах она увидела растерянность и страх. Что-то в его лице... Когти Яны-кошки все глубже погружались в сумочку, замерли на стенах развешанные ружья из коллекции Гиви, застыли в хищном ожидании гости, кувшины с вином, застыло время на старинных напольных часах в углу зала, кроваво-красная "Изабелла" в кубке-роге в руке Гиви... И тут посторонний незапланированный шум ворвался, нарастая, в зловещую паутину сотканной Яной сцены. Денис вздрогнул, оторвался от ее лица, вздрогнули гости, заплескалось вино в кубке, задрожали ружья и кувшины. Всего лишь шальной поезд-дракон, летящий по побережью из пункта "А" в пункт "Б", Сухумский или Батумский. Но что-то изменилось. Яна вслушивалась в себя, чувствуя, как только что переполняющая душу, рвущаяся наружу, в мир, злоба стремительно, без остатка утекает. И вот уже легко и пусто, лишь облегченно-испуганное "Боже мой!" от того бреда, который она собиралась сотворить видимо в состоянии помрачения. Она протягивает руку к наполненному рогу. - Твое здоровье, Гиви! Пусть это - она указывает на Антона, - символизирует три наших соединенных любовью к тебе сердца. Мое, Дениса и Антона! И отхлебнув, сколько хватает дыхания, заставляет отпить Дениса, а затем до дна - Антона. Гиви в восторге, что все так славно обошлось, он разражается столь же витиеватой ответной речью, и у Дениса, наконец, постепенно сползает с лица страх. И Хельге принялась за гранат, и Лиловая подмигивает Яне, а гости... Разочарование гостей компенсирует уже потешающий публику Антон, после "штрафной" окончательно освоившийся с ролью Денисова двойника. Сидя визави в бесконечном восточном застолье, они перекинутся несколькими фразами. Если Денис и был шокирован двойником, то держался неплохо. "Неслабо... Когда прилетела? Где остановилась?" И, конечно же, про поправки, съемки, худсовет... - Завтра, - отмахнется она, сославшись на усталость. Но не усталость это будет, а удрученное: "Зачем я здесь?" Она теперь действительно недоумевала, какая такая холера заставила ее бросить дела, Филиппа и лететь за две тысячи километров, чтобы переодеть Антона в Дениса и раздавить на троих рог "Изабеллы"? Вино, правда, было отменным, не говоря о закуске. И она "сделала из свинства отбивную" - принялась есть и пить. Застолью не было конца, и Яна, в конце концов, напилась, и все напились. Хельге куда-то исчезла, а Денис с Лиловой заплетающимися языками обсуждали завтрашнюю массовку. Яне хотелось отключиться, - это она умела в гостях, в театре, в очереди - просто коснуться некой глубинной клавиши и оказаться наедине с собой, чтобы подумать и разобраться. Особенно это нужно было сейчас, но почему-то никак не удавалось. Будто попала в темную комнату, где почему-то вдруг что-то разбилось. Где вроде бы все до мелочей знакомо, но продвигаешься с вытянутыми руками, и опасность может быть отовсюду, и сама себя боишься, ибо что-то ведь происходит, что-то почему-то разбилось... Сосед справа, грузинский киношник, все пытался втянуть ее в высокоинтеллектуальный разговор об эстетике кино, сосед слева тискал колено. В довершение всего Антон с гостями затеяли стрельбу из окна по зреющей в саду хурме, похожей на оранжевые елочные шары, покачивающиеся в волшебно- призрачном свете фонаря. Мигом протрезвевший Денис - он сразу трезвел, когда надо, безуспешно пытался его урезонить. Похоже, запасы ума, терпения и юмора у ее супруга были на исходе. Ведь многие гости то ли спьяну, то ли по незнанию вообще не поняли, что его двойник, который сейчас хулиганит, - это Кравченко в гриме, считали их просто близнецами, а то и вообще путали, думая, что это московский режиссер Денис Градов палит, как последний псих, из старинного ружья по хурме. А если и не он, то его брат, а если даже не брат, а актер Кравченко, - все равно группа гуляет, то есть жди на студию телегу из доблестной Гагринской милиции. - Не вибрируй, я его попрошу меня проводить, я действительно засыпаю. - Точно, забери его. Может, я с вами? - Гиви обидится. И потом, как сказал бы вождь, зачем мне два Градова? Перебор. Да еще "под мухой"... Денис легонько шлепнул Яну по бедру. - Тогда до завтра. Молодец, что приехала... А ты, мать, в порядке, загореть где-то успела... И платьице на ней... Может, все же вместе уедем? Похоже, он собрался изменить с ней Шкафу. Забавно. Понял он, что родился в рубашке, или, по своему обыкновению, вообще не хотел понимать ничего, не имеющего отношения к производственному плану? Этого Яна так и не узнает. Уйдет она по-английски. ПРЕДДВЕРИЕ 39 "Результаты и последствия побед Красной Армии далеко вышли за пределы советско-германского фронта, изменили все дальнейшее течение мировой войны и приобрели крупное международное значение". И.Сталин "Горячо поздравляю рабочих, инженеров, техников и служащих Енакиевского металлургического завода "Красный Октябрь" с успешным восстановлением и вводом в действие двух доменных печей. Своей образцовой работой вы положили начало восстановлению черной металлургии Донбасса и доказали, что трудная задача восстановления промышленности и ликвидации последствий варварского хозяйничания немцев может быть решена в короткий срок. Желаю вам дальнейших успехов в вашей работе. И.Сталин, 31 декабря, 1943г." "Поздравляю коллектив строителей и металлургов сталинградского Ордена Ленина металлургического завода "Красный Октябрь" с успешным восстановлением и вводом в действие блюминга. Ваш героический труд по восстановлению цехов разрушенного металлургического завода в Сталинграде, где Красная Армия одержала великую победу над немецко-фашистскими захватчиками, является ярким свидетельством все нарастающей мощи нашего тыла. Желаю вам дальнейших успехов в деле восстановления всех цехов и сооружении металлургического завода "Красный Октябрь" на полную его производственную мощность. И.Сталин 2 апреля 1944 г." "Поздравляю строителей и монтажников Челябинской теплоэлектроцентрали с окончанием монтажа мощного турбогенератора в 100 тысяч киловатт и пуском в работу шестого котла. Непрерывным увеличением мощности электрических станций советские энергетики обеспечивают бесперебойную работу растущей оборонной промышленности... И.Сталин. 6 января 1944г." "Поздравляю рабочих, работниц и инженерно-технических работников московского Ордена Ленина Метростроя с успешным окончанием в трудных условиях военного времени строительства третьей очереди московского метрополитена. Строительство метрополитена в условиях войны имеет не только хозяйственное, культурное, но и оборонное значение. Партия и правительство высоко ценят самоотверженный труд метростроевцев. И.Сталин. 21 января 1944г." "Можно с полным основанием сказать, что самоотверженный труд советских людей в тылу войдет в историю, наряду с героической борьбой Красной Армии, как беспримерный подвиг народа в защите Родины. И.Сталин." Свидетельствует авиаконструктор А.С.Яковлев: "Не было уверенности, что защита Москвы с воздуха обеспечивается надежно. Забота о судьбе Москвы владела всеми. И в кабинете Сталин опять сказал: - Может быть, так и надо... Кто его знает? А потом несколько раз повторил: Людей нет, кому поручишь... Людей не хватает... Когда Сталин заговорил о людях, Дементьев шепнул мне: - Давай попросим за Баландина. Я кивнул ему, и мы воспользовались паузой в разговоре. - Товарищ Сталин, вот уже больше месяца, как арестован наш замнаркома по двигателям Баландин. Мы не знаем, за что он сидит, но не представляем себе, чтобы он был врагом. Он нужен в наркомате - руководство двигателестроением очень ослаблено. Просим вас рассмотреть это дело, мы в нем не сомневаемся. - Да, сидит уже дней сорок, а никаких показаний не дает. Может быть, за ним и нет ничего... Очень возможно... И так бывает, - ответил Сталин. На другой день Василий Петрович Баландин, осунувшийся, остриженный наголо, уже занял свой кабинет в наркомате и продолжал работу, как будто с ним ничего и не случилось". "...спустя менее месяца после нападения гитлеровской Германии на нашу страну мне в тюремную одиночку было передано указание И.В.Сталина письменно изложить свои соображения относительно мер по развитию производства вооружения в условиях начавшихся военных действий... Так или иначе, записка, над которой я работал несколько дней, была передана И.В.Сталину. Я увидел ее у него в руках, когда меня привезли к нему прямо из тюрьмы. Многие места оказались подчеркнутыми красным карандашом, и это показало мне, что записка была внимательно прочитана. В присутствии В.М.Молотова и Г.М.Маленкова Сталин сказал мне: Ваша записка - прекрасный документ для работы наркомата вооружения. Мы передадим ее для руководства наркому вооружения. В ходе дальнейшей беседы он заметил: - Вы во многом были правы. Мы ошиблись... А подлецы вас оклеветали"... /Нарком боеприпасов Б.Ванников/ "Сталин очень болезненно переживал наши неудачи в Испании. Его неудовлетворенноcть обратилась против тех, кто совсем еще недавно ходил в героях, был осыпан вполне заслуженными почестями. После финала испанской трагедии, когда оказалось, что наша авиация по боевым качествам уступает немецкой, ЦК и правительство осуществили полную перестройку авиационной промышленности и науки И.Сталин установил тогда фантастически короткие сроки для создания новых, стоящих на вполне современном уровне самолетов. И волей партии фантастика стала реальностью. Первое впечатление от кабинета Сталина врезалось в мою память. Признаться, я был как-то разочарован: меня поразили его исключительная простота и скромность. Сталин задал несколько вопросов. Его интересовали состояние и уровень немецкой, английской, французской авиации. Я был поражен его осведомленностью. Он разговаривал как авиационный специалист. Он очень интересовался вооружением немецких самолетов. Разговор затянулся до поздней ночи и закончился уже на квартире Сталина за ужином... Я заметил в Сталине такую особенность: если дела на фронте хороши - он требователен и суров; когда неприятности - шутит, смеется, становится покладистым. Он понимал, видимо, что когда тяжело, людей нужно поддержать, подбодрить. С ним можно было спорить. Если вы твердо убеждены, что правы и сумеете доказать свою правоту, никогда не считайтесь с чьим-то мнением, а действуйте так, как подсказывает разум и ваша совесть". /А.С.Яковлев/ СЛОВО АХА В ЗАЩИТУ ИОСИФА: Психология многих воцерковленных прихожан: "Я буду вести праведную жизнь и попаду в рай, а вам, буржуям, уготован ад и муки вечные", и злорадство по этому поводу - ужасно, недостойно христианина. Гораздо ближе к Замыслу стремление к устроению общества, в котором в принципе невозможна Вампирия. Ибо у многих вроде бы истинно "верующих" получается своеобразный вампиризм под личиной праведности: "Я, мол, спасусь за счет твоей погибели, я добровольно и покорно подставляю себя тебе на съедение, соблазняю тебя собой, как бы злорадствуя: "Жри, губи свою душу, зато я в загробном мире полюбуюсь на твои мучения в аду!" Нет и нет, не может быть в этом Божьего Замысла, это очередная сатанинская подмена. Истинный христианин понимает незаменимость и самоценность каждой человеческой жизни, каждая клетка /монада/ в единой вселенской душе богочеловечества несет свою неповторимую сверхзадачу, и гибель ее для вечности - крушение мира, трагедия. Не говоря уже о том, что желать, тайно или явно, такой погибели - тяжкий грех. Это - не "прощение долгов наших", а злоба и месть. Нельзя строить свое спасение в вечности на погибели другого. Осознание этого записано в сердце и часто входит в противоречие с социальной церковной проповедью. Во всяком случае, с новозаветной. Равно как и запугивание адскими мучениями. Страх Божий может быть лишь дрожжами, закваской, "началом премудрости", а затем приходит благодать - счастье ребенка, который из страха не ушел без спросу в лес и теперь радуется жизни, глядя из окна на снующих вблизи дома голодных волков... И страх, и корысть - приманки ветхозаветного мышления: - соблюдай предписания, инструкцию от и до и спасешься. Соблюдение инструкции, конечно, необходимо, но это лишь СРЕДСТВО СПАСТИ, лекарство, как и пост. Чтобы у тебя спала температура, опухоль, прошла боль и ты почувствовал, как прекрасно быть здоровым, ощутить радость мира и света в душе, покоя и чистоты и, как следствие - награда. Благодать Божья. Только ПОЛЮБИВШИЙ ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ, пусть даже и не выздоровевший, - лишь такой пригоден для Царствия, а не глотающий лекарства и соблюдающий диету из-за страха перед неприятными последствиями болезни. Например - лишиться работы за профнепригодностью. Любовь к выздоровлению - блаженный удел святых, отдавших этому новому /или хорошо забытому старому/ состоянию первозданности "сердце свое", молящих о нем Небо. А все прочие обычно носятся со своей болезнью, холят ее и лелеют, хоть и мучаются, и страшатся, но... запретный плод сладок! Иосиф заставил их принимать лекарства и соблюдать диету, а дальше - вопрос тайны, чуда, благодати... Дальше - Воля Божья. "Мои овцы знают Мой голос". Да, он, в отличие от популярных "демократических" правителей практически вырубил в своем государстве деревья с ядовитыми плодами, чтобы "избавить от лукавого" вверенное ему стадо. Демократ или диктатор, нарушающий "права человека" есть ядовитые плоды? Кто из них виновнее перед Богом" - решит Суд. Во всяком случае, Иосиф никогда не брал на себя соблазн объявить себя рупором, исполнителем Воли Божьей, хотя, особенно в конце его правления, по всей стране открывались храмы и религия была фактически легализована. А соблазн был - взять Богово - ведь Иосиф все и всегда заставлял работать на свою Антивампирию! Но он этого не сделал, подобно последующим правителям страны. Вопреки некоторым наветам, Иосиф никогда не провозглашал себя ни Богом, ни Его рупором, он просто исполнял предназначение свыше, он слушал Волю и подчинялся ей - с-пасти стадо. И только Бог ему судья. Иосиф предоставил каждому право самому решать вопрос о Боге. Партийная и чиновничья карьера предусматривала не отречение от Бога, а указание держать свои верования при себе, своего рода "прайвити". И это плохо лишь на поверхностный взгляд. Ибо в условиях схватки не на жизнь, а на смерть с внутренней и внешней Вампирией приходилось всему аппарату быть "ассенизаторами и водовозами" революции, исполнять грязную и кровавую работу, порой грубо ошибаясь. Летели во все стороны щепки от этой рубки, и хороши были бы, к примеру, работники карательных органов НКВД, открыто посещающие церковь! Иосиф говорил, что "Прошлое принадлежит Богу", только Ему судить дерево по окончательным плодам, только Ему принадлежит жатва. Во всяком случае, в военные и послевоенные годы отношение Иосифа к церкви не просто лояльное, но покровительственное, а в макет второго издания своей биографии 1947 года Иосиф вносит исправление. Во фразу о себе "поступил в том же году в Тифлисскую духовную семинарию" вписывает слово "православную". Своей же рукой он вычеркивает из текста гимна "нас вырастил Сталин, избранник народа" и вписывает "на верность народу", То есть подчеркивает не избранничество СНИЗУ, а СВЫШЕ во имя одной миссии - с-пасти овец, и научить их так же быть верными общему "народному Делу". Освобождения от царства Мамоны. Многонациональная паства Иосифа была у него в послушании, он взял на себя всю полноту ответственности перед Небом, как настоящий пастырь. Только у священника приход - верующие воцерковленные прихожане, а у Иосифа - неверующие или по-разному верующие, многомиллионный и многонациональный народ огромного государства, за который он взял на себя ответственность перед Небом, погнав прочь от "Лукавого". Иосиф полагал, что задача пастыря всеми силами бороться за такое мироустройство, при котором была бы максимально исполнена воля Творца: "Хощеши всем спастися и в разум Истины придти". Он расправлялся с "вампирами" их же руками, зачастую используя в этой кровавой драке почерпнутые из Ветхого Завета жесткие методы борьбы. В том числе и худшие, отвратительные черты падшего человеческого естества - жадность, сластолюбие, трусость, предательство, зависть, властолюбие - имя им легион. Он с волками "выл по-волчьи", но даже на Ветхий Завет никогда не ссылался, взяв на себя, повторяю, всю полноту ответственности перед Небом. Он исполнял ДОЛГ. "Не беспокойся обо мне, - писал он матери, - Я свою долю выдержу..." Здесь кровью святые омыты утесы. Здесь славой овеян бетон батарей, Здесь курс на бессмертье держали матросы В боях за свободу отчизны своей. БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА: 1944 г. Приказ в связи с прорывам обороны немцев и освобождением города Мга войсками Ленинградского фронта. Участие в работе десятой сессии Верховного Совета СССР. Приказ в связи с завершением операции по уничтожению немецких войск в районе Корсунь-Шевченковский. Приказ в связи с выходом войск 2 Украинского фронта на гос.границу СССР - реку Прут. Приказы в связи с форсированием реки Днестр и выходом войск 1-ого Украинского фронта на государственную границу с СССР с Чехословакией и Румынией, а также в связи с прорывом обороны немцев и форсированием реки Прут. Приказ в связи с освобождением Севастополя и полным очищением Крыма от немецких захватчиков войсками 4-ого Украинского фронта. Доклад о 27-й годовщине Великой Октябрьской соц. революции. Беседа с президентом Академии Наук СССР В.Л.Комаровым о задачах Академии Наук. Принимает делегацию Варшавы и символический бронзовый герб Польши в знак благодарности польского народа за помощь в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. "У Сталина была поразительная работоспособность... Я это точно знаю. То, что ему нужно было, он досконально знал и следил. Это совершенно правильно. И смотрел не в одну сторону, а во все стороны. Это политически важно было, скажем, авиация - так авиация... Пушки - так пушки, танки - так танки, положение в Сибири - так положение в Сибири, политика Англии - так политика Англии, одним словом, то, что руководитель не должен был выпускать из своего поля зрения. А с другой стороны, стоит вспомнить постановления Совета Министров и ЦК. В Совете Министров их принимали очень много, в неделю иногда до сотни. Эти все постановления Поскребышев в большом пакете направлял на дачу на подпись. А пакеты, нераспечатанные, лежали на даче месяцами. А выходили все за подписью Сталина. Когда мы обсуждали, он расспрашивал, что вы там сегодня делали какие были вопросы, ну, мы обедали, обсуждали, разговаривали, а поспорить - спорили, делились между собой и с ним. Естественно, вопросы выяснялись, если они были неясными, но читать ему все эти бумаги, конечно, было бессмысленно. Потому что он просто стал бы бюрократом". /Молотов - Чуев/ "Чем больше нападают на него, тем выше он поднимается, Сталин. Идет борьба. Огромное в Сталине не видят, - говорит Молотов, - Более последовательного, более великого человека, чем Сталин, после Ленина не было и нет!.. Свою роль Сталин выполнил - исключительно важную. Очень трудную". "Сталин говорил: "Менгрелец не скажет, что украл лошадь - лошадь меня унесла!" - Сталин снится? - Не часто, но иногда снится. И какие-то совершенно необычные условия. В каком-то разрушенном городе... Никак не могу выйти... Потом встречаюсь с ним. Одним словом, какие-то странные сны, очень запутанные". /Ф.Чуев/ - Значит, это выявилось на фронте только перед лицом противника? - Да, это так. - Да знаете ли вы, что так мог поступить только самый коварный враг. Именно так и поступил бы, - выпустив на заводе годные самолеты, чтобы они на фронте оказались негодными! Враг не нанес бы