смерть верной жизненной подруги этому столь черствому человеку. Его душевное потрясение... должно было быть очень сильным и длительным, так как он не способен был более скрывать его перед людьми". "Умершую похоронили по всем правилам православного ритуала. На этом настаивали родственники жены, и Коба не сопротивлялся". "Цель своей жизни он видел в низвержении сильных мира сего. Ненависть к ним была неизмеримо активнее в его душе, чем симпатия к угнетенным. Тюрьма, ссылка, жертвы, лишения не страшили его. Он умел смотреть опасности в глаза."/Лев Троцкий/ "Год революции открылся расстрелом петербургских рабочих, шедших с петицией к царю. Написанное Кобой воззвание по поводу событий 9 января увенчивается призывом: "Протянем друг другу руки и сплотимся вокруг партийных комитетов. Мы не должны забывать ни на минуту, что только партийные комитеты могут достойным образом руководить нами, только они осветят нам путь в обетованную землю..." /Лев Троцкий/ * * * Свет погас. Яна бежит к себе на второй этаж, барабанит в дверь. Мама только что вернулась с работы и, не успев переодеться, побыстрей готовит ужин. В правой руке у нее - нож, в левой - картофелина. Мама уже прогнала отчима и не ждет больше с войны или из Австралии Аркадия Синегина, и никаких аспирантур и диссертаций - теперь все ее мечты, страсти и надежды связаны с дочерью Аркадия Синегина. Умницей, общественницей, гордостью школы. Она видит по лицу Яны - что-то случилось, спешит за ней в комнату, постукивая шлепанцами, заискивающе ловит ее взгляд. Сорокалетняя мама, уже слегка расплывшаяся, с резкой морщиной на щеке и легкими, едва прочерченными - на лбу и переносице, но по-прежнему с голодно-лихорадочным блеском глаз. Сейчас, сейчас свершится чудо, которого она ждала всю жизнь. Да говори же, Яна! - Меня берут в "Пламя". В штат! Мама всплескивает руками, и они, горячие, сильные, смыкаются у Яны за спиной. В одной - нож, в другой - недочищенная картофелина. И тогда... Яна вдруг понимает, что ей это можно сказать. Только ей. - Знаешь такого Юрия Широкова? Писателя? - Ну? - вся напрягается мама. - Он сказал, что у меня талант. Она отталкивает Яну, идет к столу. Выпускает, наконец, из пальцев нож и картофелину, медленно вытирает о фартук руки. А когда оборачивается, Яна впервые видит в ее глазах покой. Это - покой свершения. Отплодоносивший, готовый к зиме сад. Свершилось, - говорят ее глаза, - Я верила. Я всегда знала. * * * Сентябрь пятьдесят пятого. Моховая 8, университетский дворик. К обеду должны вывесить списки принятых на журналистику заочников. У Яны как раз проходной балл - четыре пятерки и тройка по географии. Озверелый географ валил всех девчонок, спрашивал, сколько шлюзов на Беломорканале, и, тыкая указкой в немую карту интересовался, что там такое. - Географическая точка, - ответила Яна. - Какая именно? - Имеющая большое географическое значение, - ей уже нечего было терять. - Тройка исключительно за остроумие, - хмыкнул географ. - Будущий журналист должен знать свою страну. А теперь вот психуй, потому что прошел слух, что часть отсеянных "блатных" очников претендуют на их места, а пострадают, конечно, в первую очередь девчонки. Яна томится на скамье под мягким осенним солнышком, томится, что ее отсеют, а это будет невиданный позор, томится от голода, потому что болтается здесь в ожидании уже несколько часов. И еще томится просто от безделья, потому что в той ее насыщенной, рассчитанной по минутам жизни не было места праздности. Справа девчонки с филфака пока еще тайком дымя сигаретами, повторяют французские глаголы. Слева на соседней скамье - ребята из первого МЕДа зубрят анатомию - у них здесь рядом бывают занятия. Все при деле. Ох, до чего тошно! Румяный крепыш в белом халате и шапочке орет громче всех, поглядывает в ее сторону, будто на ней изучает все эти кости с мудреными латинскими названиями. Нет, надо все же поесть! Студенческая столовая. Рубленый шницель с пюре, винегрет, стакан чая и румяный пончик с повидлом - царский обед за сорок пять копеек. Ох, этот аппетит молодости! Она, как вожделенные лакомства, проглатывает и шницель - смесь рубленых жил с моченым хлебом, и пересоленный винегрет, и пончик - пончик действительно вкусный, корочка хрустит на зубах. Хотела взять три штуки, но достался последний. - Разрешите? Этот медик. Друзья сидят неподалеку, посмеиваются, подмигивают. Сейчас начнет подкатываться. Но он смотрит так невинно и поднос весит с тонну. Одних пончиков полная тарелка. А ведь в очереди стоял сзади нее! - Из другого зала, - он перехватывает ее взгляд. - Туда только привезли, горячие. Угощайтесь. Я видел, вам не досталось. Противостоять соблазну нет сил. Яна хватает сразу два. Медик быстро расставляет тарелки - сильные тяжелые руки и ловкость фокусника. - Спасибо. Корочка хрустит на зубах, горячее повидло обжигает язык. - Роман - он протягивает руку. - Иоанна, - отвечает она с набитым ртом. - Ого! Это что, в честь Грозного? - Не, Орлеанской девы. - Значит, Жанна, - он пожимает ее липкие сладкие пальцы, будто они из китайского фарфора. Через пять минут он выуживает у нее всю биографию вплоть до волнений по поводу злополучного списка. - Тебя примут! - заявляет он, фанатично сверкая глазами. - Только пока не вывесят списки, ты не должна от меня отходить. Я передам тебе свое везенье. Я везучий. Одним глотком проглотив стакан компота, он тащит ее за собой. - Вот, знакомьтесь, это Жанна. В честь той самой, в доспехах. Она пойдет с нами на лекцию. - Так сейчас же анатомичка! Роман хватается за голову. - Мне туда нельзя? - Трупы там, - жуя на ходу яблоко, бросает один из медиков, - бывшие люди. В анатомичку она все же за ними увяжется. Вобьет в голову, что Роман действительно послан ей провидением и отходить от него эти два часа нельзя. А непредвиденное препятствие - страшная анатомичка, еще больше укрепит это суеверие, явится чем-то вроде обязательного жестокого испытания на пути к заветной высокой цели. Может потому, что она внутренне подготовилась к ужасному. Единственное, чего она не сможет перенести, - это тошнотворный запах. Облаченная, как все, в белый халат и шапочку, она будет стоять у стены, прижав к носу облитый одеколоном платок, и смотреть, как Роман, уже забыв о ней, деловито орудует над "этим". - Тело, - убеждала она себя, - просто оболочка, шкура. А душа бессмертна, она не здесь. Это не люди. Куклы, экспонаты, учебные пособия... Наверное, все бы так и сошло благополучно, если б не вошел вдруг в анатомичку смурной дядька и, коршуном оглядев всех, принюхался и шагнул к Яне. - Это что еще за парфюмерия? Позорище - будущий врач! Как же больных будем лечить? Перитониты, гнойные язвы, гангрены? Тоже с платочком, а? Из какой группы? - Из нашей, - сказал Роман, - она у нас слабонервная. - Слабонервным в медицине делать нечего, - сказал Смурной, - пошли, поможешь. Роман с ребятами так и замерли. Яна знала, что им влетит, если откроется, что в анатомичке посторонние, и пошла. И потом совсем не боялась, когда, как во сне, спустилась вслед за Смурным в ледяной подвал, когда тащила с ним вместе на носилках голую замороженную куклу с чернильным номером на ноге, убеждая себя, что это так, в самом деле кукла, пособие, муляж, когда поймала уже в анатомичке отчаянный Романов взгляд и даже подмигнула: Вот, мол, какая я лихая! Когда кукла с деревянным стуком перевернулась с носилок на свободный стол и Смурной, ущипнув ее за бедро, сказал: "Вот и все дела". И вышел. Иоанна стояла и удивлялась, что совсем, совсем ничего не чувствует. Желтовосковая рука торчала как бы в приветствии. На ней было вытатуировано: "Сочи, 1951". Видимо, это "Сочи" ее и доконало. Она начала хохотать и хохотала до тех пор, пока Роман не вытащил ее в коридор и не начал трясти за плечи, а потом, когда не помогло, отвесил несколько профессиональных пощечин и сообщил, что до института работал на скорой и знает, как утихомиривать истерику. Оплеухи, действительно, подействовали. Яна перестала хохотать и разревелась. Он вытирал ей нос злополучным платком и извинялся, что так получилось. Потом они побежали смотреть списки, и Яна с восторгом и визгом повисла у него на шее, потому что прошла. И сказала, что "прошла через трупы"... Начиненная, как праздничный пирог новостью о своем поступлении, она едет домой на электричке. В зиму пятьдесят пятого. Еще предстоит, много лет тому назад, чудесная осень. Почти в каждом номере "Пламени" - материалы Синегиной. То лирически-теплые, то хлесткие, "гневно-непримиримые", как записали ей в характеристику. Хан не мог нарадоваться на новую сотрудницу, хоть и сражался по-прежнему с ее "джиннами", разил их беспощадно своими красными молниями. - Пойми, у нас газета! Верность идее, точность, лаконичность, принципиальность - вот наше оружие. А все эти красоты - шелуха. Ты пока жизнь изучай, газета - лучшая школа. А талант не пропадет, придет время - будешь и в журнал Широкову писать. Яна не протестует. А джинны? Черканные-перечерканные, выдранные, вырезанные, затертые ластиком, выброшенные в корзину, они будут возвращаться к Яне как ни в чем не бывало, и будут допекать, пока в один прекрасный вечер, отложив очередной репортаж, она не сдастся. В муках оживлять их, как рабочий сцены, таскать и переставлять с места на место декорации, освобождая для них подходящее жизненное пространство, зажигать то солнце, то луну и звезды, создавать, творить для них то снег, то дождь, то море, то горы... 3накомить друг с другом, мирить и ссорить и - самое мучительное - учить говорить по-человечески. Страдать от их уродства, несовершенства и в то же время исступленно любить. Быть беременной ими, рожать и потом любить, как мать золотушное хилое свое дитя. Она стыдится этой своей страсти, скрывает ее даже от матери, которая неслышной тенью скользит по комнате, стараясь не дышать, подкладывает в печь поленья, подсовывает дочери то тарелку оладушков, то чай с лимоном и, сама став совой, тоже не спит ночами, с тревогой и обожанием наблюдая со своего диванчика за творческими муками дочери Аркадия Синегина. В книжном ящике отцовского письменного стола - единственном, запирающемся на ключ, будет расти стопка исписанных листков. Зарисовки, коротенькие рассказы и "нечто" без названия, конца и начала - просто сценки, портреты, диалоги. Здесь живут ее джинны. Человек, профессия которого - рисовать страшные плакаты типа "Не ходи по путям!" и "Не прыгай с платформы!", "Сэкономишь минуту - потеряешь жизнь!". Мальчик, которому не ладящие меж собой взрослые рассказывают про свои обиды, и каждый прав. Начальница, которая любит плавать, но не ходит в бассейн, ибо раздеваться перед сотрудницами ей мешает субординация. Муж, от которого ушла "жена с собакой". И еще много других, вычеркнутых Ханом и вновь воскрешенных ею в свободное от работы время. Не смерть вождя, не развенчание его, а предательство и двуличие сатрапов, поносящих своего мертвого бога, оставили след в ее душе. Ее дело - служить Истине, не правде, а Истине - она уже понимала разницу, ибо правда жестока, низка, некрасива и бескрыла. А Истина указывает путь, дает крылья, это - свет, который необходим людям, это - путь и надежда. Надо "сеять разумное, доброе, вечное", пропалывать, ухаживать за всходами, удобрять и поливать - вот ее долг перед людьми, Родиной и Небом. И перед сном она по-прежнему будет молиться Богу о живых и мертвых - Аркадии и Иосифе. * * * - Там к тебе то ли Эдик, то ли Гарик, - говорит Хан, - Павлин Павлиныч. "Павлин" у него - синоним стиляги, Павлин Павлиныч - превосходная степень. Месяц назад трое "Павлинов" нахулиганили в кинотеатре - опять, наверное, из-за этого фельетона... Били морду - не били морду... - Да пошлите вы их, Андрей Романович... - Между прочим, "они" оказались режиссером из Москвы и прокурили весь кабинет какой-то дрянью. Иди, иди. Яна идет вслед за Ханом к его кабинету. Сейчас она увидит Дениса... Внезапно свет меркнет. ПРЕДДВЕРИЕ 11 "Нет единой и неделимой России... Перед нами открылась величественная картина борьбы между двумя Россиями, Россией буржуазной и Россией пролетарской. На арену борьбы выступили две большие армии: армия пролетариев и армия буржуа, и борьба между этими двумя армиями охватила всю нашу общественную жизнь." - Из статьи Иосифа. "Либо буржуазия с ее капитализмом, либо пролетариат с его социализмом." /"Анархизм или социализм?"/ "Теперь нас интересует то, как из отдельных идей вырабатывается система идей /теория социализма/, как отдельные идеи и идейки связываются в одну стройную систему - теорию социализма, и кем вырабатываются и связываются. Масса дает своим руководителям программу и обоснование программы или руководители - массе?" /из письма Иосифа/. БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА: 1907 г. Издание газет "Бакинский пролетарий" и "Гудок", борьба на их страницах с меньшевиками и эсэрами, Кампания по выборам в 4 Госдуму. Избран членом Бакинского Комитета РСДРП. 1908 г. - арест. В тюрьме - статьи, руководство вышеназванными газетами. Ссылка в Вологодскую губернию на два года. Сольвычегодск. Едва не умер от тифа. Побег. Продолжает революционную работу в Баку и Тифлисе, созыв Тифлисской партконференции. Издание газеты "Тифлисский пролетарий". Пишет "Письма с Кавказа". "...пролетарская партия - это не философская школа и не религиозная секта, а партия борьбы, которая руководит борющимся пролетариатом". "Боевая группа руководителей должна быть по количеству своих членов гораздо меньше класса пролетариев, по своей сознательности и опыту стоять выше его и представлять собой сплоченную организацию". /"Класс пролетариев и партия пролетариев"/ "До сегодняшнего дня наша партия была похожа на гостеприимную патриархальную семью, которая готова принять всех сочувствующих. Но после того, как наша партия превратилась в централизованную организацию, она сбросила с себя патриархальный облик и полностью уподобилась крепости, двери которой открываются лишь для достойных". Еще в одном месте Иосиф говорит, что членство в партии - "святая святых", - комментировал АХ, - в другом - назвал ее "своего рода орденом меченосцев внутри государства Советского". 1910г. - уполномоченный ЦК Партии /агент ЦК/. Резолюция о переносе центра руководства партийной работой в Россию. Арест, выслан по этапу в Сольвычегодск. Письмо в ЦК "Из Сольвычегодской ссылки". "Закованная в цепях лежала страна у ног ее поработителей. Ленские выстрелы разбили лед молчания, и - тронулась река народного движения. Тронулась!.. Все, что было злого и пагубного в современном режиме, все, чем болела многострадальная Россия - все это собралось в одном факте, в событиях на Лене". /Статья Иосифа в газете "Звезда" по поводу Ленского расстрела./ "Мы, коммунисты - люди особого склада. Мы скроены из особого материала. Мы - те, которые составляют армию великого пролетарского стратега, армию товарища Ленина... Не всякому дано быть членом такой партии. Не всякому дано выдержать невзгоды и бури, связанные с членством в такой партии. Сыны рабочего класса, сыны нужды и борьбы, сыны неимоверных лишений и героических усилий - вот кто, прежде всего, должны быть членами такой партии". 1911г. - Иосиф нелегально выезжает из Вологодской губернии в Петербург, где устанавливает связи с петербургской парторганизацией. Снова арест и высылка в Вологду... Допотопная телеграфная лента, на которой проступал текст, белым серпантином сползала с экрана, по дощатому полу в вечность. ... 1912 г. На 6-й Пражской конференции заочно избран членом ЦК. Побег из ссылки. Революционная работа в Баку и Тифлисе. Выполнение решений Пражской конференции. Петербург - "Звезда" и первый номер "Правды" со статьей "Наши цели". Арест... * * * "Освещать путь русского рабочего движения светом международной социал- демократии, сеять правду среди рабочих о друзьях и врагах рабочего класса, стоять на страже интересов рабочего дела - вот какие цели будет преследовать "Правда" /"Наши цели"/. "Кавказские большевики примазывались к разного рода удалым предприятиям экспроприаторского рода; это известно т.Сталину, который в свое время был исключен из партийной организации за прикосновенность к экспроприации". /Свидетель Мартов/ Из беседы с Э.Людвигом: - В вашей биографии имеются моменты, так сказать, "разбойных" выступлений. Интересовались ли Вы личностью Степана Разина? Каково Ваше отношение к нему как "идейному разбойнику"? - Мы, большевики, всегда интересовались такими историческими личностями, как Болотников, Разин, Пугачев и др. "В статье "Как понимает социал-демократия национальный вопрос" Джугашвили, указав на то, что социал-демократическая партия назвала себя российской, а не русской, пояснил, что этим она хотела продемонстрировать собственное стремление собрать под своим знаменем не только русских пролетариев, но и пролетариев всех национальностей России и что, следовательно, она примет все меры для уничтожения воздвигнутых между ними национальных перегородок". /Свидетель Р.Такер/ "Из Курейки он прислал законченную рукопись своего труда по национальному вопросу. Он просил переслать эту рукопись за границу, Ленину, который ждал эту работу." /А.Аллилуева/ * * * Побег из ссылки. Петербург. Руководство кампанией по выбору в 4 Госдуму, борьба с меньшевиками-ликвидаторами. Редактирует "Правду", печатает свои статьи, в том числе "Наказ петербургских рабочих" для В. Ленина. Нелегально приезжает к Ленину в Краков, участвует в заседании ЦК РСДРП. При возвращении в Петербург руководит работой социал-демократической фракции 4 Госдумы. Пишет работу "Национальный вопрос и социал-демократы", Прокламация "Годовщина Ленской бойни". Арест. 1913г. Выслан по этапу в Туруханский край. Переписка с Лениным, критика оборонческой линии Плеханова. Участие в деятельности политических ссыльных. 1917, март - возвращение в Петроград. СЛОВО АХа В ЗАЩИТУ ИОСИФА: Святая Русь... Конечно, народ свят не был. Мрачная дикость средневековых казней сменилась атеистическим распутным беснованием пришедшего с Запада Ренессанса. Русь прошла опричнину, бироновщину. И Медных всадников, и Николаев Кровавых. Но Русь была и оставалась неустроенной, не укорененной. Грешащей, поклоняющейся разнообразным идолам, жестокой, но мучающейся грехом своим. Никогда не умеющей упиваться грехом, накопительством, властью. Русь все время чего-то искала и не могла успокоиться, интуитивно чувствуя неправду "лежащего во зле" мира. - "Она в семье своей родной казалась девочкой чужой..." - процитировал АГ, - "А ведь для чего-то я родился", "Ты выпускаешь меня из подвала...", "А он, мятежный просит бури" - ты об этом? - Я о том, что бывают люди-иноки, а бывают страны-иноки. Как сказал поэт: Его души незримый мир Престолов выше и порфир. Он не изменит, не обманет; Все, что других влечет и манит: Богатство, сила, слава, честь - Все в мире том в избытке есть; А все сокровища природы... - То все одно лишь отраженье, Лишь тень таинственных красот, Которых вечное виденье В душе избранника живет! О верь, ничем тот не подкупен, Кому сей чудный мир доступен, Кому Господь дозволил взгляд В то сокровенное горнило, Где первообразы кипят, Трепещут творческие силы! - Да, я об этой самой "варварской" стране, где "все воруют" и в которой "порядка нет". Слишком высоко поднята смысловая планка, а "Кому больше дано, с того больше спросится". Вот народ и бесится, когда сходит с пути, не соответствует своему предназначению... "Пусть сильнее грянет буря!" Ты проснешься ль, исполненный сил? Иль, судеб повинуясь закону, Все, что мог, ты уже совершил. - Создал песню, подобную стону, И духовно навеки почил?.. Русская революция была лишь внешне и отчасти "социалистической". Она была духовной, хоть внешне "безбожной", даже "богоборческой". Расхожая точка зрения объявляет ее "бунтом против Божьего порядка", в связи с этим и Ивана Карамазова поминают с его "слезинкой младенца" и так далее. Но уж ты-то, Негатив, прекрасно знаешь, кто сейчас на земле хозяин, кто "правит бал"... А Божий порядок - это то, о чем мы просим в молитве: "Да будет Воля Твоя на земле как на Небе". То есть "сойди к нам, Господи, избавь от лукавого..." От всего, чему ужасались в России Радищев, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Достоевский, не говоря уж о разночинцах - все , у кого жива была еще совесть в душе, то есть жив Бог... "Обличи оковы неправды, рабов отпусти на свободу - вот угодный Мне пост", - говорит Господь. Праздный, распутный, недостойный образ жизни одних, темнота и рабский труд других. Невозможность исполнить Замысел, предназначение свое... Отмена крепостничества - прекрасно! Но тут же все эти Штольцы бескрылые, Лопахины, самодурствующее купечество... Петербург Достоевского, "высший свет" Толстого, теплохладное духовенство, во многом превратившееся в "опиум для жирных", перефразируя Маркса. - Поясни, не понял... - Все ты прекрасно понял, сын тьмы. Уговаривали богатеньких пожалеть бедненьких!.. А жалеть-то как раз надо богатых. Которые пируют, подобно Евангельскому богачу, в то время как где-то рядом страдают их братья, нищие Лазари. Только за это, как ты помнишь, богач был низвергнут в ад, хотя, наверное, убийцей не был. Ан нет, был он убийцей. И не Лазаря, как ты подумал, а прежде всего самого себя, дерзнувшего нарушить Замысел. А духовенство убаюкивало таких... Не может быть угодным Богу порядок, ежечасно порождающий соблазны зависти, вражды, похоти, розни, бунта. Ни хищники, ни распутники не войдут в Царствие - разве их не жаль? Особенно жаль "вампиров поневоле", пленников своего социального положения, неправедного порядка, из которого порой было просто невозможно вырваться - вспомним хотя бы Льва Толстого. В таком государстве все - пленники друг друга и твоего хозяина, Негатив. Оно - Вампирия, несмотря на фарисейское облачение, оно поделено на "мы" и "они". Оно - зло и грязь, где всего страшнее - быть облеченным неправедной властью: "Князья твои законопреступники и сообщники воров, все они любят подарки и гонятся за мздою; не защищают сирот, и дело вдовы не доходит до них". /Ис.1,23/ В том, что безбожники видят только "злого бога", виноваты прежде всего те, кто пользуется именем Божиим для низких и корыстных земных целей, для поддержания Вампирии. "Молчанием предается Бог". Соборная совесть лучшей части российского общества вошла в непримиримое противоречие с молчаливым невниманием православного духовенства к судьбе и боли простого народа, к назревшим духовно-нравственным проблемам страны. Исполнилось уже приведенное выше пророчество: "И сказал: вот какие будут права царя, который будет царствовать над вами: сыновей ваших он возьмет, и приставит к колесницам своим, и сделает всадниками своими, и будут они бегать пред колесницами его; И дочерей ваших возьмет, чтоб они составляли масти, варили кушанье и пекли хлебы. И поля ваши и виноградные и масличные сады ваши лучшие возьмет и отдаст слугам своим. От мелкого скота вашего возьмет десятую часть; и сами вы будете ему рабами. И восстенаете тогда от царя вашего, которого вы избрали себе; и не будет Господь отвечать вам тогда". /1 Цар.8,11,13,14,17,18/ - Ты уже это цитировал ... - Извини, очень уж актуально и для текущего момента в России, и для монархистов всех сортов под лозунгом: "Царь - удерживающий". Он удерживающий, когда он удерживает. Когда он пастырь, а не волк в окружении волчих, волчат и стаи. Кстати, в свое время Иосиф не утвердил михалковскую строчку в Гимне Советского Союза: "Нас вырастил Сталин - избранник народа". Помня, наверное: "И восстенаете тогда от царя вашего, которого вы ИЗБРАЛИ себе". И написал своей рукой: "Нас вырастил Сталин на верность народу, на труд и на подвиги вас вдохновил..." "Мы" - это народ. Иосиф вырастил, воспитал свой народ на верность народу, то есть на служение друг другу и Целому в соответствии с Замыслом - таков смысл утвержденного Иосифом текста. Народ не избирал Иосифа. Иосиф верил, что назначен СВЫШЕ. * * * Денис сидит на кожаном диване нога на ногу в облаке душистого дыма. Ему двадцать три. Родители в долгосрочной зарубежной командировке, приезжают на месяц-другой в отпуск. Прежде, пока не вырос, брали с собой. Теперь он живет на попечении бабки в огромной квартире, забитой диковинными, со всего света вещами, похожей на музей. Родители присылают им поздравления с праздниками на красивых заграничных открытках и посылочки с оказией. Денис заканчивает режиссерский факультет ВГИКа. Но это она узнает потом. Потертые обтягивающие джинсы, потертые мокасины на "платформе", потертая замшевая куртка песочного света, в черно-желтую клетку свитер и такой же вязки шарф. Гарнитур, как сказали бы теперь. В толпе восьмидесятых-девяностых он бы затерялся среди таких же пестрых юнцов, дымящих заграничными сигаретами, но на дворе - конец пятидесятых. И сегодня, много лет назад, на фоне серых редакционных стен и дерматинового потертого дивана, окутанный, словно маг, непривычно душистым облаком, Денис и впрямь смотрится залетной экзотической птицей. Он встает им навстречу во все свои метр восемьдесят два, и Яне хочется зажмуриться. - Вот, перед вами Иоанна Аркадьевна, - Хан подчеркнуто церемонен. - Годится. Иоанна - это что? Аня? - Жанна, - злобно буркает она. Она всегда злится, когда выбита из колеи. - Денис! - тоже рявкает он. Господи, он, кажется, ее передразнивает. Яна беспомощно оглядывается на Хана. - Только общайтесь, пожалуйста, где-нибудь там, - Хан указывает на дверь, - У меня сейчас планерка. - Планерка - это серьезно, - Боже, теперь он передразнивает Хана - что-то неуловимо меняется в лице - вылитый Хан. Но Хан этого не замечает /или не хочет замечать/. Впрочем, не замечает и сам Денис. Яна еще не знает, что дразнится он автоматически, машинально фиксируя любую неестественность в поведении другого гримасой или голосом. - Пойдем, Жанна, мы чужие на этом празднике жизни, - Денис берет ее за локоть, подталкивая к выходу. Хан брезгливо отворачивается. Мол, терпи, раз завела таких друзей. Павлин бесцеремонно суется во все двери, и не думает "общаться" в коридоре. Всюду народ, любопытные взгляды, шепот. Вытаращенные глаза, разинутые рты. А Павлин уже на чужой территории. - Что вы, здесь горком! Он опять молниеносной гримасой передразнивает ее священный ужас. На пути, слава Богу, буфет. - Все, швартуемся. Стоим в очереди, время обеденное. Горкомовские и наши за столиками опять пялятся. Куртку Павлин снял, но от этого не легче. Фирменный черно- желтый свитер действует на присутствующих, как красное на быка. Для бывших фронтовиков /а таких здесь немало/ расцветка вообще "мессершмиттовская". Какие светлые у него глаза! Волосы тоже светлые, русые, но по сравнению с глазами куда темнее. Модный онегинский зачес не кажется приклеенным, как у Люськиного хахаля. Будто Павлин так и родился с этим зачесом. И вообще во вызывающе "не нашем" обличье Денис естественен, как ядовитой окраски рыба в морской пучине. Он сообщает, что ему надо снимать диплом, есть возможность втиснуться в план студии документальных фильмов, но только по госзаказу. О комбригаде, они там теперь все помешались на комбригадах. Он несколько дней листал журнальные и газетные подшивки, едва у самого крыша не съехала, такая медвежатина, пока не натолкнулся в "Комсомолке" на ее материал о бригаде Стрельченко. И дочитал до конца, и еще раз прочел, и сам себе поразился - верю! Как сказал бы Станиславский. И почти что захотелось в эту бригаду, чтобы также верить в светлое будущее, в любовь и дружбу, ставить Шекспира и слушать Моцарта, а после работы стучать с ребятами в волейбол и строить детскую площадку вместо того, чтобы в Метрополе тянуть через соломинку всякую дрянь, губя мозги и печень. Тогда он воскликнул "Эврика!", добыл в редакции адрес и... вот я у ваших ног. Яна в ужасе, потому что Стрельченко - мираж, дым. То есть бригада, конечно, имеется, все пятеро, и звание им присвоено, и работают хорошо, и в гости друг к другу ходят, и в самодеятельности, и в волейбол, но... Но нет главного, во что поверил Павлин. Все их размышления, чувства, характеры придуманы ею. Это ее джинны. Стрельченко - им начальство все дыры затыкает, на заводе его считают выскочкой. Пахомов в бригаду пошел из-за квартиры. Разин с женой вообще на грани развода, хоть та и ждет второго ребенка, в Омске у него зазноба. Бригадир ему радиолу купил, чтоб подождал с разводом. А у Ленки в голове одни шмотки, на дубленку зарабатывает. Их очередь. - Добрый день, мисс. Кофе, само собой, не держите? Тогда давайте все остальное. Неужели кофе есть? Это такой тепло-светленький из бачка? А от сгущенки его отделить можно? Нет, зерна не надо. Давайте две осетрины, две буженины, две с капустой свинины и все остальное. Жанна, что значит: "Зачем?" Деловой комплексный обед на двоих. Уговорила - биточки отставить. Вместо биточков - "печень из говядины". Сильно сказано. Буфетчица Леля прыскает. Они таскают к столику еду, привлекая общее внимание, плещутся о пальцы жаркие волны щей - подносы в столовых появятся позже. Как ни странно, съедят они все. Денис великолепен своим мессершмиттовским оперением, онегинским зачесом, полуулыбкой уголком рта, абсолютным иммунитетом к повернутым к ним осуждающе-любопытным физиономиям. И конечно, изысканно-редким в те годы именем. Де-нис. День и солнце. Денис - солнечный день. Яна в панике поглощает щи. Можно, конечно, отправить Павлина на завод - пожмет квадратными своими плечами и уедет восвояси. Не будет же он ей, в самом деле, предъявлять претензии! Да пусть себе предъявляет - что с него взять? Скажу - не знает жизни, не любит людей, не видит в них хорошего, передового, не умеет расположить к себе человека, заставить его раскрыться... Да мало ли! Все будут за нее. Вон как смотрят... Но тут же ей становится стыдно за свои подленькие мыслишки и она говорит правду. Павлин ни капли не удивится, даже скажет, что нечто в этом роде ждал, потому и поехал не на завод, а сначала к автору, и коли Яна уж такая сказочница, не написать ли ей и сказочный сценарий - вывести размышления героев за кадр, диктор прочтет с выражением, а в кадре... в кадре пусть работают, стучат в волейбол, поднимают штангу - что угодно, это уж его забота, что снимать. Пусть только будет лихо написано, чтоб худсовет принял. Главное, есть ли там палуба? - Песня такая - "На палубу вышел, а палубы нет". Снимать нечего. Там есть, что снимать? А то, может, завод допетровский, в клубе еще Ярославна плакала, а эти Стрельченки... Тут Павлин выдаст серию таких гримас, что Яна совершенно неприлично поперхнется со смеху компотом, и он будет хлопать ее по спине, окончательно шокируя аудиторию. Откашлявшись, Яна заверит его, что Стрельченки как Стрельченки, вполне симпатичные, а на завод и в клуб всегда иностранцев возят - лучшие в районе. - Ладно, поехали, - Павлин решительно встает, - Покажешь, что к чему. Яна говорит, что это никак невозможно, что ей сегодня сдавать материал в номер, а на завод топать в другой конец города. - Дотопаем. Туда-сюда, с доставкой на дом. Я на колесах. Скромный Денисов "Москвичок", одна из первых моделей, подарок отца к двадцатилетию, кажется Яне и всем, кто приклеился к окнам, роскошной каретой, поданной отбывающей на бал Золушке. И когда она, откинувшись на сиденье и всем видом показывая Павлину, что для нее такие балы и кареты - дело привычное, понесется по знакомым до малейшей подворотни улочкам их городка в дурманяще-душистом сигаретном тумане, и Павлин, крутя баранку, будет то ли нечаянно, то ли нарочно касаться ее плеча, Яна окажется в каком-то ином временно-пространственном измерении, где до завода можно добраться за какие-нибудь четверть часа, просто полулежа в тепле на сиденье, обгоняя продирающихся сквозь промозглый день и лужи прохожих. Иоанна ловит себя на том, что ей это измерение нравится. Боже, неужели она такая дешевка? Она презирает себя, но ей нравится ехать в машине этого пижона, вдыхать запах пижонских сигарет и чувствовать прикосновение рыжего замшевого рукава пижонской куртки. Спустя годы она будет стоять в комиссионном на Октябрьской перед вывешенной для продажи антикварной люстрой в немыслимую четырехзначную сумму /смехотворно низкую, как потом окажется/, золоченой бронзы, всю в подсвечниках, металлических цветах и хрусталинах, старинных, казалось, вобравших в себя всю игру зимнего погожего утра и сумеречную тайну горевших когда-то на ней свечей. Она понимала, что люстра слишком громоздка для их трехметрового потолка в двадцатиметровой столовой, но ничего не могла с собой поделать. И знакомая продавщица-искусительница отлично это знала, одновременно соблазняющая и презирающая падших, паря над посетителями с их страстишками, как крупье казино над игорным столом. Господи, зачем мне это? - тоскливо будет думать она, а продавщица уже будет выписывать чек с продлением, чтоб раздобыла денег, и со снисходительно - брезгливой улыбкой спрячет протянутую Яной пятидесятирублевку. Потом Яна бросится звонить, клянчить, метаться на машине в сберкассу и по знакомым, чувствуя себя втянутой потусторонними мистическими силами в какую-то идиотскую унизительную игру, выбраться из которой у нее нет ни сил, ни желания. Потому что она желала эту совершенно не нужную ей люстру, и при одной мысли, что ее может купить кто-то другой, пересыхало во рту и колотилось сердце. И когда, наконец, добыв нужную сумму и оплатив чек, посрамив тоже жаждущих люстры "лиц кавказской национальности", чающих, чтоб у ее машины по пути в магазин отвалилось колесо или мало ли что, она втащит с помощью какого-то бородача упакованную драгоценность в машину. Бородач попросит его подвезти. Яна будет бояться, что он ее по дороге пристукнет с целью овладения люстрой, потому что действительно может отвалиться колесо. /Боялась она не за себя, а за проклятую люстру/. Потом она с риском для жизни призвала вечно пьяного монтера и помогала ее вешать, и одна из тяжеленных старинных хрусталин, сорвавшись, едва не пробила ей голову. Потом она будет несколько дней любоваться покупкой, но начнет "кричать" кое-какая несоответствующая люстре мебель, придется что-то переставлять, что-то менять, вновь бегать по антикварным за красным деревом и карелкой, влезать в долги и завидовать обладателям четырех-пяти метровых потолков. Потом, наконец, интерьер более-менее утрясется, и Иоанна, ухлопавшая уйму времени и денег, материально и духовно разоренная вдрызг, обнаружит, что вспоминает о проклятой люстре лишь когда ахнет какой-либо гость или пора вытирать пыль. Она еще не ведает, во что ей обойдется Денис Градов и сколько нулей в пришпиленном к его рыжей куртке ценнике. Пока ей просто нравится то, что никак не должно нравиться. В ее спортивно-журналистской юности мальчикам места не было. Она, сколько себя помнит, вечно что-то придумывала, записывала, организовывала, выпускала, соревновалась. Измерялась та жизнь секундами, планками, оценками, похвальными грамотами и газетными номерами. Она, конечно, знала, что, возможно, когда - нибудь выйдет замуж и будет иметь детей, но мысль о щах, стирке, пеленках, а именно такие ассоциации вызывала у нее семейная жизнь - восторга не вызывала, равно как и перспектива номенклатурной карьеры. Она грезила о личном совершенствовании, физическом и духовном, о все выше и выше поднятой планке, о служении Высокому, Светлому и Доброму, чего она не видела на земле, но всем сердцем жаждала, чтоб это было. В смутных своих мечтах она видела себя, строгую, одинокую и подтянутую, получающую какую-то высшую награду за какую-то свою потрясающую книгу. Тут же отдающую все деньги на борьбу против рака и под гром аплодисментов возвращающуюся в их с мамой комнату, чтобы написать что-либо еще более великое и нужное. Некоторые это называют "мессианской идеей". Она "чувствовала в груди своей силы необъятные", очень жалела "лишнего" Печорина, Рудина, Базарова и мечтала, чтобы "не жег позор за подленькое и мелочное прошлое". В мире, откуда пришел Денис, воспринимать что-либо серьезно считалось "моветоном". Книгу Островского уместно было вспоминать, лишь когда с кем-то приключалась неприятность. Это называлось "Артем устроился в депо" или "Не удалось Артему устроиться в депо". Кстати, так же неприличным считалось среди российской элиты эпохи Тургенева говорить о духовном и возвышенном. "Аркадий, друг мой, не говори красиво". Она тоже старалась "не говорить красиво", она хотела достойно "быть". Но лучшие слова были опошлены и затасканы то ли сдуру, то ли целенаправленно, а других она не знала. Потому и было ей так трудно оживлять своих джиннов, хоть и считалась она специалистом по проблемам общественным и духовно-нравственным. И презрение к материальным благам было в ее глазах необходимым атрибутом всякой достойной жизни, и если она еще не спала на гвоздях, то просто потому, что не знала, как их вбить в пружинный матрац. - Завод как завод, клуб как клуб, массы как массы, - пожмет Павлин несколько разочарованно рыжими замшевыми плечами, подытоживая впечатление от "Маяка", - Все зависит от сценария. Должна быть нетленка. Чтоб худсовет принял на ура. Они обожают нетленки. Дерзнешь? - Я?! Павлин уморительной своей гримасой передразнит ее испуг. - Пиши себе рассказ, только всю дорогу держи перед глазами изображение. Помнишь? - Кавказ подо мною, один в вышине... - тут тебе и орел парит, и потоков рожденье, и обвалов движенье, и тучи, и утесы, мох тощий, кустарник сухой... - "А там уже рожи, зеленые сени, где птицы щебечут, где скачут олени", - подхватывает Яна, - До чего здорово! - А еще ниже - люди, овцы, Терек играет и воет... Хоть сейчас бери и снимай. - Ну и получится пособие по географии, - хмыкнет Яна, - Закон вертикальной зональности. - Вот ты и напиши текст, чтоб было не пособие, а трагедия свободолюбивой одинокой души в тисках самодержавия. Чтоб не хуже Пушкина. "Вотще! Нет ни пищи ему, ни отрады, теснят его грозно немые громады..." А? Тогда и худсовет примет, и договор заключат, и аванс дадут. Павлин называет астрономическую по ее понятиям сумму, мгновенно ставящую ее творчество в один ряд с его экзотическим оперением, персональным "Москвичом" и всем тем развращенным беспринципным миром, откуда он залетел в их края. Яна скажет, разумеется, что не в деньгах счастье. Что человек не может писать, как Пушкин, если он при этом думает о гонораре. Хоть "рукопись и можно продать." Что так понравившийся Павлину своей убедительностью эпизод встречи Стрельченко с американским миллионером, у которого жизнь отравлена мыслью, что любовь подчиненных, детей, молодой жены прямо пропорциональна его счету в банке, что эпизод этот потому и убедителен, что ей вместе со Стрельченко было искренне жаль этого мистера, не доверяющего даже самым близким. Потому что чем больше капитал, тем уязвимее его обладатель, и у окружающих больше соблазна чего-нибудь подсыпать в его бокал виски с содовой. Чем выше поднимаешься, тем сильней одиночество и пустота вокруг. Это тоже закон вертикальной зональности, в это Яна верит вместе со Стрельченко. Как верит, что нельзя писать одно, а думать другое. Безбожно. Она так и скажет "безбожно", и Павлин глянет на нее с любопытством. Скажет, что, в общем-то, согласен с такой постановкой вопроса, хоть на проклятом Западе и нет такой уж пропасти между богатыми и бедными, что Маркс ошибался, когда писал о неизбежно возрастающих там классовых противоречиях и надеялся на мировую революцию. Он не учел, что монополиям придется делиться своими сверхприбылями с населением, в том числе с рабочим классом, ибо если все будут нищими и никто у этих монополий ничего покупать не будет, откуда взяться сверхприбылям? "Москвич" уже давно стоит у дверей редакции, стоят ее неотложные дела, во дворе темным-темно, а она все слушает байки Павлина о сладкой жизни пролетариата на разлагающемся Западе. И когда позволяет себе усомниться, он сообщает, что жил там несколько лет, что отец у него дипломат, что учился он в капиталистической школе и своими глазами убедился, как они там загнивают. Но что Жанна все равно молодец и пропаганду делать умеет, и бить их туда, где действительно рвется, а если уж она такая идейная и не хочет думать об авансе, пусть думает хоть о Папе Римском, лишь бы получилась устраивающая худсовет нетленка. И если она согласна рискнуть, ей дается неделя - это крайний срок, чтоб успеть втиснуться в план. Ну, а не выйдет - придется ему снимать предложенную студией муру. Но это уже его проблемы. Ангел-Хранитель, как и спустя много лет в магазине на Октябрьской, шепчет ей, что надо бежать, но она смотрит на ценник со многими нулями, приколотый к рыжей куртке залетного Павлина с его гонорарами, заграницами, папой-дипломатом и несогласием с Марксом, с его "Москвичом", из которого так не хочется вылезать. Смотрит на его юное лицо с непробиваемо - самоуверенной улыбкой конькобежца с плаката, что висит в их спортзале: "Уступи дорожку!". Несущегося мимо прочего человечества. - Беги! - повторяет Ангел-Хранитель. Но она уже протягивает руку за чеком. Денис. Солнечный день. - Ладно, я попробую. Павлин сует ей бумажку с номером своего телефона /если будут вопросы/, ахает, взглянув на часы. Ему вечером должен некто звонить. Не иначе, Николай Крючков или Грета Гарбо. Яна презирает себя за унизительно-ревнивое чувство к этому "некто". Она уже забыла, как тяжело болела когда-то Люськой. Она еще обманывает себя, весело описывая сгорающей от любопытства редакции и их посещение буфета, и поездку на "Маяк", и про худсовет, и про папу-дипломата, посмеивается, шутит, иронизирует, с ужасом чувствуя, что чем яростнее перед ними высмеивает сегодняшний день, тем более от них отдаляется. Что-то рухнуло, она уже безнадежно не с ними, а несется по шоссе в Денисовом "Москвиче", видит его уверенно лежащую на руле руку, чуть высокомерную полуулыбку уголком рта и уголком обращенного к ней глаза. - "Уступи дорожку!" Денис - солнечный день. Иоанна отправится в библиотеку и, к счастью, в читалке окажется сборник сценариев итальянского кино, который она проглотит, как голодный пес кусок колбасы - останется лишь ощущение чего-то неправдоподобно вкусного, и... еще больший голод. По этим фильмам, которые вдруг до смерти захочется поглядеть, по отточенным диалогам, таким живым персонажам и этому самому "есть, что снимать". Значит, вот они какие, сценарии... Ее очерк, само собой, никуда не годился. Но ни на секунду не мелькнет у нее мысль заказать разговор с Москвой и выложить какую-либо уважительную причину вроде срочного редакционного задания или свалившей с ног внезапной хвори. Надо написать для Дениса Градова нетленку, вот и все. Там должны быть характеры, диалоги и "что снимать". Кто знает, что более питало эту ее наглость - желание облагодетельствовать Павлина или утереть ему нос? Отторжение "чужака" или влюбленность в него? Так или иначе, коктейль из этих весьма противоречивых эмоций породит вдохновение и, получив от газеты негласный недельный отпуск, она будет мотаться по реденькому предзимнему лесу, хлюпать ботами, вязнуть в месиве размокших тропинок, и будет идти необыкновенно белый снег. Огромные тяжелые хлопья. Хрупкая немыслимая белизна, исчезающая, едва коснувшись земли. То тут, то там призрачные островки белизны, мгновенно впитывающие, как промокашка, чавкающая хлябь, и тут же сами становящиеся такой же хлябью. Жадной ненасытной поглотительницей белизны. И с орешника будут срываться прямо за шиворот ледяные капли, будет бешено рваться куда-то из собственных корней ива, и вода в пруду будет мелко покорно дрожать в предчувствии долгого мертвого сна. И она будет, подобно снегу, в который раз касаться белизной земли, превращаясь в ненасытную хлябь - свою противоположность. И рваться из самой себя, подобно иве, и передастся ей нервная дрожь ожидающего таинства пруда. Она будет бегать кругами по тропинкам осеннего леска и плести, ткать для Дениса Градова совсем другую историю. Пока не побегут по осенней хляби белые бумажные змеи телеграфа, опутают и утащут снова в просмотровый зал экзистенционального времени. ПРЕДДВЕРИЕ 12 "Мирный период развития революции кончился. Настал новый период, период острых конфликтов, стычек, столкновений. ... теперь одним из условий перехода власти является победа над контрреволюцией путем восстания". /Из выступления Иосифа на экстренной конференции петроградской организации РСДРП/. "Не исключена возможность, что именно Россия явится страной, пролагающей ей путь к социализму... Надо откинуть отжившее представление о том, что только Европа может указать нам путь. Существует марксизм догматический и марксизм творческий. Я стою на почве последнего". /Из выступления Иосифа на 6 съезде РСДРПб/ БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА: 1917, март - возвращение из туруханской ссылки в Петроград. Бюро ЦК РСДРП вводит его в редакцию "Правды". Участие во Всероссийском совещании Советов, Петроградской общегородской конференции. Речь в защиту большевистской линии на социалистическую революцию на апрельской Всероссийской конференции РСДРПб. Выступление на конференции с докладом по национальному вопросу. Избран членом ЦК партии. Доклад "О национальном движении и национальных полках". Избран членом центрального исполнительного комитета 1-м Всероссийским съездом Советов. Ленин на нелегальном положении. Сталин непосредственно руководит деятельностью ЦК большевистской партии. "Гигантская мелкобуржуазная волна захлестнула все, подавила сознательный пролетариат не только своей численностью, но и идейно." /Свидетель В.Ленин/ "В тот момент я как бы услышал, как жалобно зазвенел трехсотлетний металл, ударившись о грязную мостовую. Петропавловский собор резал небо острой иглой. Зарево было кроваво". /Свидетель Шульгин об отречении царя от престола/ После приезда из ссылки, с середины марта по октябрь 1917 года Сталин опубликовал в газетах "Правда", "Пролетарий", "Пролетарское дело", "Солдатская правда", "Рабочий путь", "Рабочий", "Рабочий и солдат" и в других изданиях более шестидесяти статей и заметок. 1917, 10 октября - участие в заседании ЦК партии. ЦК принимает резолюцию В.Ленина о вооруженном восстании. "Настал момент, когда дальнейшее промедление грозит гибелью всему делу революции. Нужно нынешнее правительство помещиков и капиталистов заменить новым правительством рабочих и крестьян... Власть должна перейти в руки советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов". /И.Сталин "Что нам нужно?" "Рабочий путь", 24 окт. 1917г/ "Октябрьская социалистическая революция разбила капитализм, отняла у буржуазии средства производства и превратила фабрики, заводы, землю, железные дороги, банки - в собственность всего народа, в общественную собственность" /История ВКП(б), краткий курс/. В связи с "собственностью" я бы привел свидетельство Петра Павленко: "Сталин рассказывал, как Святой Франциск учил жить без собственности. Один монах его спросил: "Можно ли мне иметь хотя бы мою Библию?". И он ответил: "Сегодня у тебя "моя Библия". А завтра ты уже прикажешь: "Принеси- ка мне мою Библию". "Совершенно иной, ни с чем в прошлом не сравнимый характер имело возвышение Сталина. У него как бы нет предыстории. Процесс восхождения совершался где-то за непроницаемыми политическими кулисами. Серая фигура неожиданно отделилась в известный момент от кремлевской стены - и мир впервые узнал Сталина как готового диктатора". Это недоумевает Лев Троцкий, когда-то ближайший соратник Иосифа по партии и революции, впоследствии - злейший враг и идеологический противник. Его свидетельства особенно ценны... "Скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты..." Или скажи, кто твой враг... Послушай, что говорит враг, и многое поймешь. Итак, "весь мир насилья мы разрушим до основанья, а затем..." ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ НАРОДОВ РОССИИ: Октябрьская революция рабочих и крестьян началась под общим знаменем раскрепощения. Раскрепощаются КРЕСТЬЯНЕ от власти помещиков, ибо нет больше помещичьей собственности на землю - она упразднена. Раскрепощаются СОЛДАТЫ и МАТРОСЫ от власти самодержавных генералов, ибо генералы отныне будут выборными и сменяемыми. Раскрепощаются РАБОЧИЕ от капризов и произвола капиталистов, ибо отныне будет установлен контроль рабочих над заводами и фабриками. Все живое и жизнеспособное раскрепощается от ненавистных оков. Остаются только НАРОДЫ РОССИИ, терпевшие и терпящие гнет и произвол, к раскрепощению которых должно быть приступлено немедленно, освобождение которых должно быть произведено решительно и бесповоротно. За эпоху царизма народы России систематически натравливались друг на друга. Результаты такой политики известны: резня и погромы, с одной стороны, рабство народов - с другой. Этой позорной политике натравливания нет и не должно быть возврата. Отныне она должна быть заменена политикой ДОБРОВОЛЬНОГО и ЧЕСТНОГО союза народов России. /Именем Республики Российской Народный Комиссар по делам национальностей Иосиф Джугашвили /Сталин/ "Правда", 15 ноября 1917г/ Председатель Совета Народных Комиссаров В.Ульянов /Ленин/ "До основанья, а затем..." Все началось с этого "затем", когда постепенно разошлись пути детей революции, схватившихся в смертельной схватке. Пока, наконец, "серая фигура не отделилась неожиданно от кремлевской стены..." Злейший враг, в конце концов, окажется на чужбине, где получит смертельный удар ледорубом по голове. Но пока Троцкий свидетельствует: "Обе ошибки Сталина крайне знаменательны для него: он не дышал атмосферой рабочих собраний, не был связан с массой и не доверял ей. Сведения, которыми он располагал, шли через аппарат. Между тем массы были несравненно революционнее партии, которая, в свою очередь, была революционнее своих комитетчиков. Как и в других случаях, Сталин выражал консервативную тенденцию аппарата, а не динамическую силу масс." - Обрати внимание, Негатив, здесь слово "аппарат" повторяется дважды, а Иосиф обвиняется в неверии в массы. Это очень важно для нашего анализа. "Сталин был, вообще говоря, склонен преуменьшать готовность рабочих и солдат к борьбе: по отношению к массам он всегда был недоверчив. Но где бы борьба ни завязывалась, на площади ли Тифлиса, в бакинской ли тюрьме или на улицах Петрограда, он всегда стремился придать ей как можно более острый характер". - Заметь, опять о "недоверии к массам"... И об умении всегда использовать в нужном направлении неожиданную конфликтную ситуацию. "В период реакции после июльского движения роль Сталина значительно возрастает. Партия наполовину ушла в подполье. Удельный вес аппарата соответственно вырос. Внутри аппарата автоматически выросла значимость Сталина. Этот закон проходит неизменно через всю его политическую биографию, как бы составляя его основную пружину". - Видишь, уже "закон"! Далее свидетель цитирует слова Иосифа на июльской конференции: "Дело не в учреждениях, а в том, политику какого класса проводит это учреждение". - Заметь, и аппарат, и революционная ситуация, и учреждения для Иосифа - лишь средства. К чему?.. Через несколько страниц своей так и незаконченной книги о Сталине свидетель уже сам делает вывод: "Было бы ошибочно думать, что он с самого начала имел законченный замысел борьбы за личное господство. Понадобились исключительные исторические обстоятельства, чтобы придать его амбиции неожиданные для него самого масштабы. Но в одном он оставался неизменно верен себе: попирая все другие соображения, он насиловал каждую конкретную ситуацию для упрочения своей позиции за счет других. Шаг за шагом, камень за камнем, терпеливо, без увлечений, но и без пощады!" БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА: 1917, 16 окт. Выступление на расширенном заседании ЦК с критикой позиций Каменева и Зиновьева по вопросу о вооруженном восстании. 24 окт. - доклад о политическом положении на заседании большевистской фракции 2 Всероссийского съезда Советов. 24-25 окт. По некоторым свидетельствам обеспечивает безопасность Ленина во время Вооруженного восстания. Руководство вместе с В.Лениным съездом. Избран членом ВЦИК и утвержден народным комиссаром по делам национальностей. Пишет "Декларацию прав народов России", речь на съезде финляндской социал-демократической рабочей партии в Гельсингфорсе, выступает на заседании Военно-революционного комитета по вопросу о закрытии контрреволюционных газет. Выступление на заседании Совнаркома о политике социалистического государства в области финансов и экономики. Составление совместно с Лениным программы переговоров о мире. Подписание Декрета об аресте вождей гражданской войны, выступивших против революции. Доклады о положении на Украине, в Белоруссии, Оренбурге, Уральском округе, Туркестане и на Кавказе. Участие в заседании Всероссийской коллегии по организации и формированию Красной Армии. СЛОВО АХА в ЗАЩИТУ ИОСИФА: "Без воли Божией ни волоса не упадет с головы..." Господь срубил прежний строй, как бесплодную смоковницу, попустив свершиться Октябрьскому перевороту. "Поединок" Куприна, "Бурса" Помяловского, нравственное отчаяние Толстого... Да что там, откройте любое более-менее значительное произведение той поры. Все обличали прогнившее болото тогдашней действительности. Разве она не губила души? Разве не нарушала Замысел? Катарсис - это для Нехлюдова, а для Катюши Масловой?.. Простой народ Сам Господь называет "овцами", нуждающимися в "добром пастыре", отнюдь не желая обидеть. И только "жатвой Господней" может православный изменять значимость той или иной эпохи, а не фарисейской вывеской. Читая в ссылке работу П.Когана "Очерки по истории западноевропейских литератур", Иосиф подчеркивает фразу из Руссо: "И я не рассуждаю о Нем. Для Бога БОЛЕЕ ОСКОРБИТЕЛЬНО, если неправильно судят о Нем, чем если вовсе о Нем не думают". Да и для всех ли Нехлюдовых - катарсис? Или в большинстве все же были неприемлемые для неба, теплохладные православные? Чтобы примириться с собственной совестью, приходилось рвать со своей средой и ненавистным государством, становиться бунтарем или бежать. Мотивами такого бунта- бегства буквально пронизана русская классическая литература. Бегство или смерть! Человек "по образу и подобию" не мог существовать в той "Святой Руси", не насилуя свою совесть, и не удивительно, что он в отчаянии разрушил тот мир или способствовал разрушению. Это были поиски Бога "с черного хода" - не того попустителя зла, которого вольно или невольно исповедывало порой официальное духовенство, а защитника "униженных и оскорбленных": Чтобы простил, чтоб заступился, Чтоб осенил меня крестом Бог угнетенных, Бог скорбящих, Бог поколений, предстоящих Пред этим скудным алтарем! /Ник. Некрасов/ Не было для больной совести пристанища на Руси, кроме монастырей, но не всем по силам подвиг монашеский... Потупя голову, в тоске ломая руки, Я в воплях изливал души пронзенной муки И горько повторял, метаясь как больной: "Что делать буду я? что станется со мной?" На расспросы родных герой признается, что его мучит ужас перед какой- то грядущей катастрофой: И мы погибнем все, коль не успеем вскоре Обресть убежище, а где? о горе, горе! "Как узник, из тюрьмы замысливший побег", герой бродит в страхе и унынии, пока не встречает юношу-монаха с книгой, который спрашивает, что случилось: И я в ответ ему: "Познай мой жребий злобный! Я осужден на смерть и позван в суд загробный - И вот о чем крушусь: к суду я не готов, И смерть меня страшит". "Коль жребий твой таков, - Он возразил, - и ты так жалок в самом деле, Чего ж ты ждешь? 3ачем не убежишь отселе?" С этими словами монах указал перстом куда-то вдаль. Я оком стал глядеть болезненно-отверстым, Как от бельма врачом избавленный слепец. "Я вижу некий свет", - сказал я наконец. "Иди ж, - он продолжал, - держись сего ты света, Пусть будет он тебе единственная мечта, Пока ты тесных врат спасенья не достиг, Ступай!" - И я бежать пустился в тот же миг. - Вот и искали этот самый "некий свет" многие в революции... - Что-то не припомню? кто сочинитель? - проворчал АГ. - Темнота, Александра Сергеевича не узнал... - Не может быть, нет такого у Пушкина. - "Странник", 1835 год, незадолго до смерти. Разве это не Евангельский "узкий путь спасения"? Подобное и у Некрасова есть, я уже цитировал: "Одна просторная, дорога - торная. Страстей раба, По ней громадная, к соблазну жадная идет толпа. Другая - тесная дорога, честная, по ней идут Лишь души сильные, любвеобильные, на бой, на. труд..." - Благими намерениями вымощен ад, - хихикнул АГ. - Приглашаю на пир богов! - Не богохульствуй. - О нет, я просто цитирую Тютчева: Блажен, кто посетил сей мир В его минуты роковые: Его призвали всеблагие Как собеседника на пир. "На пиру богов" - название статьи свидетеля Сергия Булгакова. "Погибло, все погибло! Умерло все, и мы умерли, бродим, как живые трупы и мертвые души. До сих пор ничего я не понимаю, мой ум отказывается вместить. Была могучая держава, нужная друзьям, страшная недругам, а теперь - это гниющая падаль, от которой отваливается кусок за куском на радость всему слетевшемуся воронью. На месте шестой части света оказалась зловонная зияющая дыра. Где же он, великодушный и светлый народ, который влек сердца детской верой, чистотой и незлобливостью, даровитостью и смирением? А теперь - это разбойничья орда убийц, предателей, грабителей, сверху донизу в крови и грязи, - во всяком хамстве и скотстве. Совершилось какое-то черное преображение, народ Божий стал стадом гадаринских свиней". - Это что, про нашу перестройку? - невольно вырвалось у Иоанны. - "Исчезни в пространство, исчезни, Россия, Россия моя!" - как воскликнул Андрей Белый, свидетель, - АГ весело заболтал ножками в белых сандаликах, - 1918 год, любезная Иоанна, - А она на самом деле взяла да исчезла, и закопошились на ее месте предательские "самостийности", нетопыри разные. Ведь при похоронах России присутствуем". Привет из 18-го! "Произошло то, что Россия изменила своему призванию, стала его недостойна, а поэтому пала, а падение ее было велико; как велико было и призвание". "Вот я все и спрашиваю себя: пусть бы народ наш оказался теперь богоборцем, мятежником против святынь, это было бы лишь отрицательным самосвидетельством его религиозного духа. Но ведь чаще-то всего он ведет себя просто как хам и скот, которому и вовсе нет дела до веры. Как будто и бесов-то в нем никаких нет, нечего с ним делать им... От бесноватости можно исцелиться, но не от скотства... ночью иногда просыпаюсь в холодном поту и повторяю в ужасе: не богоборец, а скот, скот, скот... посмотрите на эту хронику ограблений и осквернений храмов, монастырей, ведь это же массы народные совершают, а не единицы. Посмотрите, какое равнодушие к отмене Закона Божия в школах..." - Вот что натворил твой Иосиф, АХ, с любезными его сердцу большевиками! - Пока что это доказывает лишь одно - был вскрыт страшный гнойник лжи и фактического безбожия некогда "Святой Руси". Бездуховности и без благодатности под названием "теплохладность". Свидетель правильно отмечает - не богоборчество, а именно скотство, вампиризм, ибо каждый, у кого пьют кровь, сам становится потенциальным вампиром, просто ожидая своего часа. "Скот" сдерживался не верой, а властью. И требующая покорности вампирам официальная церковь воспринималась как часть власти. В христианстве больший - слуга меньшему, а не жрет его. Первыми закон этот нарушили "господа", с них-то и началось безбожие, теплохладность. Конечно, была на Руси и святость, и праведность, и благодать. И по молитвам праведников Господь так долго терпел "изменившую своему призванию" бесплодную смоковницу. В великой и страшной революции Россия омылась кровью, в том числе и безвинных мучеников. Целое поколение, испытав страдания, изгнание, а порой и муку смертную было распято на кресте... И те, кто понял вселенский смысл этого наказания, ибо "Господь кого любит, того наказует", искупили, как мне хочется верить, свой "билет в вечность", по выражению Достоевского. Рыба тухнет с головы. Мы уже приводили на эту тему выдержки из Писания. И наказание Господь начинает именно с верхов. "Входите тесными вратами: потому что широки ворота и пространен путь, ведущий в погибель, и многие идут ими; Потому что тесны врата и узок путь, ведущие в жизнь, и немногие находят их". /Мф.7,13-14/ Народ в массе своей - стадо, паства /в том смысле, как употреблено в Писании/, народу, пастве нужен хороший пастырь, как телу нужна голова /Извини, Негатив, за банальность/. Гоголь не случайно назвал свою поэму "Мертвые души". Умирали, в первую очередь, верхи: "Ожесточиться, очерстветь И наконец окаменеть В мертвящем упоеньи света, Среди бездушных гордецов, Среди блистательных глупцов..." - Александр Сергеевич, - кивнул АГ, закуривая. - Молодец. - То есть ты хочешь сказать, что у России протухла голова, причем давно, а поскольку лучшее средство от головной боли - гильотина... - Ты циник, сын тьмы, но, похоже, недалек от истины. Скажем мягче - стадо без пастыря. Обезумевшее стадо овцеволков... Клубы серного дыма постепенно запомнили просмотровый зал, и... * * * Потрескивают дрова в печурке, от промокших насквозь носков, пальто, варежек, платка валит пар. Запах шерсти, чуть подгоревших, приготовленных мамой сухариков /Яне всегда, когда пишет, надо что-то грызть - сухари, леденцы, семечки/ - и мамин запах, ее духи, ее неслышные шаги, шуршанье халатика, ее молитвенный взгляд. Тебе уже сорок, мама, ты уже не ждешь Аркадия Синегина, не завершаешь его диссертации и не терзаешь мужчин недолгой своей красотой. Нынешний смысл твоего бытия - Иоанна Синегина, в валенках и старом байковом платье в муках сражается с выпущенными на волю джиннами. Гибнут простреленные авторучкой слова, строчки, вздрагивают в агонии летящие на пол скомканные листки. Она очеловечивает джиннов, населяя ими придуманную для Дениса Градова историю. Как же много их нужно - ей никогда не приходилось иметь дело с таким количеством персонажей, и когда уже казалось - нет, не выдержит, не справится - вдруг все стало на свои места, и на двадцать второй странице они начинают жить своей жизнью, и Яна едва успевает записывать их поступки, размышления, диалоги. Через пять дней и ночей много лет назад, на восемьдесят второй странице, в восемь двадцать утра, незнакомец оденет свою болонью и уйдет. Яна поставит точку, доплетется до редакции, отдаст Любочке для перепечатки рукопись /Павлин должен прибыть к концу дня/ и отпросится у Кости / Хан болен гриппом/ на пару часов отдохнуть после бессонной ночи. Ее разбудит бешеный Любочкин стук в дверь. - Ты что, сдурела? Этот твой уже давно в редакции, темнеет уже! Ничего себе, пара часов! И то ли спросонья после теплой постели, то ли от ледяной струи из-под крана, под которую она сунет заспанную физиономию, но начнется у нее самый настоящий преддуэльный колотун. Она будет вглядываться со страхом в лицо подгоняющей ее Любочки, а Любочка, обычно охотно выступающая в роли критика, как назло будет помалкивать. И, наконец, Яна не выдержит. Ох уж, эти богини-машинистки с великим неотъемлемым правом первого слова! - Ну, как тебе? С жалкой заискивающей улыбочкой она ждет приговора. Любочка, ее Любочка, поднаторевшая, поднахватавшаяся всяких литературоведческих терминов и больше всего на свете боящаяся показаться в этом вопросе дилетанткой, вдруг скажет: - А девчонки говорят, ты не сама писала... - Какие девчонки? - Ну наши, - судя по всему, это было мнение самой Любочки. - А кто же? - Ну, тебе лучше знать. Да ладно, я шучу... Но она не шутила. Так же отчужденно-подозрительно встретят ее в редакции. Будто их баловень, любимица, привычная к советам, покровительству, даже к беззлобным тычкам, которыми осыпали порой ее неудачные опусы, вдруг в чем-то очень ловко их провела. И, только вчера сшибавшая трешки до получки, вдруг вытащила из кармана пачку не весть откуда взявшихся четвертных. И теперь всем неловко и не по себе. Яна почувствует себя одинокой, брошенной и ужасно несчастной. Демонстративно взяв у рассеянно кивнувшего ей Павлина /он был целиком поглощен чтением сценария/ сигарету, она забьется в угол и, пуская дым, не затягиваясь /курить она так и не научилась/, будет ждать, когда Денис доберется до восемьдесят второй страницы. Вся комната будет этого ждать, но не как прежде - на стороне Яны, - а просто наблюдать, как валяют дурака два вражеских резидента на явочной квартире в преддверии неминуемого разоблачения. А Павлин покажется ей еще павлинистее и прекрасней. Куртка уже другая - черная с золотыми пуговицами, тот же мессершмиттовский шарф, онегинский чуб отливает платиной в нимбе от болтающейся на голом проводе стоваттной лампочки. Последняя страница, все. Тишина засасывает Яну как трясина, она ждет выстрела. Поединок, дуэль. И эти, подружки разлюбезные, жаждущие крови... - Ну что, Иоанна Аркадьевна, пойдем поговорим? Кина не будет. Глядя на вытянутые лица зрителей, Яна чувствует себя хоть немного отмщенной. - Уже седьмой час, все комнаты заперты, - еще на что-то надеется публика. И тогда Яна встает. - Можно ко мне, это не очень далеко. Нокаут. Теперь они окончательно квиты. Яна ведет Дениса Градова /он сегодня без "Москвича" - потек сальник тормозного цилиндра/ мимо магазинов "Продукты" и "Промтовары", мимо одноэтажных домишек с уютно горящими окнами, мимо люськиного дома - он совсем покосился, врос в землю - или... или это она выросла? Длинный путь, а идут они лишь мгновенье. Да, так и было - длинный путь к ее дому за мгновенье. Денис рассказывает о каком-то приятеле, который может одной силой воли двигать спичечные коробки, но проку от этого никакого, и Денис уговаривает его тренироваться в плане продвижения сценариев через худсоветы и комитеты. Яна едва слушает. Какое ей, в конце концов, дело до его приятелей, хоть бы они горы двигали. Она устала. Она еще не знает, что Денис всегда "тюльку гонит", когда выбит из колеи. Мимо керосиновой лавки, по тропинке, ведущей к дому. Скользко, подморозило. И фонарь, разумеется, не горит. Денис ворчит. Ну конечно, у нас асфальтов нету, иллюминаций нету и машины к подъезду не подают. И сценариев мы писать не могем, и вообще... Яна набирает в легкие побольше воздуха, чтобы "вдарить словом", у нее не выдерживают нервы. Как вдруг тропинка под ногами кренится, будто корабль в шторм, Яну несет куда-то вбок - Денис едва успевает подхватить, и их, вцепившихся друг в друга, крутит волчком взбесившаяся тропинка, и крутятся березы, и пустая заледенелая скамья под березами, и коричневая дверь с ромбами, перед которой они вдруг останавливаются. - Однако,.. - взгляд паиньки, у которого в руках взорвалась хлопушка. Негодующе-опасливый - не выкинет ли Яна еще что-нибудь эдакое. Ее душит смех, прямо помирает со смеху. - Однако, - повторяет он, и передразнивает ее смех, и сам начинает смеяться, им на двоих едва сорок, и рушится Берлинская стена, и Яна ведет Павлина в свою жизнь, через коричневую дверь c ромбами, через черное "ничто", по скрипучим деревянным ступеням в их с мамой комнату. Где потрескивают дрова в печи и пляшут на стене жаркие отблески, где светится папина лампа под зеленым стеклянным абажуром, и валяются истерзанные ею страницы под старым креслом-качалкой. И запах маминых духов, и маминых котлет, и она сама, торопливо натягивающая поверх халата свитерок. Мама идет к соседям смотреть телевизор, чтобы не мешать ее серьезному разговору с режиссером из Москвы. И Павлин - невероятный, неуместный, не вписывающийся ни в комнату, ни в ту ее жизнь. Мама ушла. Они уплетают котлеты с жареной картошкой. На плите шипит чайник. - Теперь понимаю, почему тебе удаются нетленки. Все дело в котлетах. Знаешь, лет через пять я сделаю по этому сценарию гениальный фильм. Через пять лет!.. Яна шлепается с небес на землю. - Ну подумай сама - это сценарий полнометражного художественного фильма, а мне дают документальную трехчастевку, это полчаса от силы. Ну? В общем, вот, - он вынимает из папки несколько перехваченных скрепкой страничек, - Написал сам. Что-то убралось, что-то придумалось. В общем, прочти. Как легковесно и несерьезно выглядят эти листки рядом с ее фундаментальным опусом! Яна начинает читать и окончательно приходит в ужас. От очерка ничего не осталось, да Бог о ним, с очеркам - но этот чудовищный корявый язык, сумбурные, никак не связанные друг с другом эпизоды, и вообще все неизвестно зачем и левой ногой. Однако вот что странно - наглое безобразие Денисова творения, должное, казалось бы, немедленно освободить Яну от Павлиньих чар, непостижимым образом придает порочно-запретному его облику еще большую отталкивающую притягательность. Последнюю страницу она читает целую вечность, мучительно размышляя, что же ему сказать, чтобы не обидеть. - Ничего, только... Надо немного поправить. - Действуй, - Денис с готовностью вручает ей авторучку - разумеется, паркер с золотым пером, - ты же автор! От этого беспардонного "Ты же автор!" у Яны захватывает дух. В глазах рябит, убогие строчки-недоноски, кажущиеся еще отвратительнее от красующегося в правом верхнем углу ее имени и фамилии, толпятся, снуют, как средневековые ярмарочные уродцы, выставляя напоказ свое безобразие и язвы. С большим трудом она преодолевает желание, схватив спасительный паркер, несколькими росчерками проложить себе дорогу мимо, мимо, на последнюю девятую страницу, где, как распахнутая на волю дверь, сияет первозданно чистая белизна. - Я прочту еще раз. Яна читает еще и еще. Ее мутит от отвращения, но, наконец, удается откопать то самое "жемчужное зерно" - Денисов в общем-то интересный замысел, который совсем затерялся в толпе строчек-уродцев, и теперь надо было их исцелять - слепых, горбатых, хромых и покрытых язвами. Исцелять, превращая в бравых солдат, красавцев-гренадеров, выстраивать в должном порядке и вести на девятую страницу - к победному финалу. Постепенно Яна начинает увлекаться. Денис - автор, она - редактор. Кромсает, отсекает, штопает. Паркер - нож, скальпель, игла. Денис пытается протестовать, потом, махнув рукой, оставляет ее в покое, покорно и оторопело взирая на учиненную бойню и, видимо, по достоинству оценивая ее "надо немного поправить". Потом она стучит на машинке. Уже давно вернулась от соседки мама, постелила Денису раскладушку, долго делала Яне какие-то знаки, на которые Яна не прореагировала и жестоко за это поплатилась. Потому что когда мама, по обыкновению своему, мгновенно и крепко, хоть из пушек пали, заснула у себя на диванчике, а Денис Градов знакомился с отстуканным Яной шедевром редактуры, она вдруг осознала, что мама хотела произвести в комнате некоторую перестановку, чтобы поставить раскладушку к печке. А теперь раскладушка стоит почти вплотную к ее кровати, и ничего тут не поделаешь, потому что двигать диван со спящей мамой нереально. - Умри, Денис, лучше не напишешь, - констатирует Павлин. - Ну как теперь после этой алмазной прозы перейти на "кр.план, ср.план, наезд, общ. план"? А над ней дамокловым мечом маячит проблема раскладушки. Зато Павлина она, похоже, абсолютно не волнует. И когда Яна возвращается из кухни с твердым намерением все же разбудить мать, Павлин уже дрыхнет, а роскошное его оперение валяется рядом на стуле. Яна в панике гасит свет, чтобы не видеть его голого плеча, шеи с серебряной цепочкой... Пробирается на место, будто через минное поле, потом в одежде ныряет под одеяло. Мины рвутся. Стук упавших туфель, скрип пружины матраца. О-ох! Денис не подает никаких признаков жизни. Тогда она все-таки решается снять платье. Проще было бы снять кожу. Она извивается в душном, скрипящем аду, наконец, едва не задохнувшись, выныривает из-под одеяла. Денис спит, не ведая о ее мучениях. И этот беспробудный сон в метре от нее так же великолепен по наглости, как и его сценарий. Она боится шевелиться, ворочаться, дышать. Мучительно медленно отсчитывают секунды ходики, а впереди бесконечная ночь. Такое ощущение, будто она проглотила кость мамонта. Но в ночной своей молитве она не просила Бога избавить ее от мучений и перенести Дениса вместе со злополучной раскладушкой куда-нибудь в Воронежскую область. Пусть кость мамонта, пусть стремительно-медленный бег ходиков. И его вдруг повернувшееся к окну лицо с сомкнутыми веками, таинственно белеющее в темноте. ПРЕДДВЕРИЕ 13 - Но разве не безумна и горда была мечта этих утопистов вогнать в "тесные врата" все человечество и спасти? - прошипел АГ. - Ну, это, в общем-то, цель Замысла, - улыбнулся АХ, - спасти как можно больше "клеток", сделать пригодными для Царства. И это вовсе не Вавилонская башня, как ты опять мне сейчас хочешь возразить. Вавилон - когда грешные и недостойные нагло лезут на Небо, то есть ищут в идее Бога прежде всего земного благополучия. Забыв, что "Царство Мое не от мира сего". У этих же мечтателей было как раз неприятие "такого бога". Некоторые хоть и "выплеснули вместе с водой ребенка", хоть и видели в небесах лишь дурную космическую бесконечность, но мечтали об "освобождении человечества", счастье, творческом труде... Разве не для этого Господь сотворил мир? И под счастьем эти искатели истины понимали отнюдь не "бочку варенья да корзину печенья", хотя, конечно, и таких было немало - а служение высокому в людям, справедливый мир творческого труда без праздности, расточительной роскоши, эгоизма, разврата... Никогда не поверю, что Господь их осудит более, чем погрязших во всех этих пороках вампиров, благоденствующих за счет страданий, пота и крови ближних подобно Евангельскому богачу... Разве это не неосознанное томление по Царству Божию всех, записанных в Книгу Жизни? "Мои овцы знают Мой Голос..." Дети века сего не мечтают о "счастье человечества", тем более, не кладут за это жизни. Ну а подлинное откровение, разумеется, выход этих мечтаний за пределы суженного земного сознания в Царствие дается лишь чудом, Духом Святым. Ибо вера - это чудо. - Вот-вот, а они вздумали обойтись без Бога!.. - Да не без Бога, чудак-нечеловек, а без дьявола! Они вели себя так, строили такие прекраснодушные планы, будто хозяина твоего нет, князя тьмы, вот что... Назвали первородный грех "буржуазными пережитками", и дело с концом. Мол, не будет буржуазии, не будет и пережитков, одни добродетели. По-нашему - только "Образ Божий". На словах атеизм, а на деле - самая фанатичная вера в "Образ Божий" в человеке. Ну подумай, откуда "произошедший от обезьяны" по их дурацкому учению и выросший в результате естественного отбора, то есть вражды, варварства, безжалостной конкуренции за место под солнцем Монстр возмечтает "сказку сделать былью, преодолеть пространство и простор"? То есть о прорыве в вечность? Это был бунт не против Бога, а ЗА БОГА. Эти революционные мальчики, лучшие из них, знали глубинами души, что родились для "освобождения человечества", то есть для дела Божия. Ибо если земная жизнь - не процесс выбора между светом и тьмой, то для чего она? "Дар напрасный, дар случайный..." Короткая, многотрудная, с неизбежным смертным приговором. "Жить, чтобы жить", - это всеобщее современное кредо... Вот где образец богоборчества! А раз жизнь нам дана с какой-то деятельной высокой целью, если этот дар "не напрасно, не случайно", то мы должны эту цель исполнить. "Сам я своенравной властью зло из темных бездн воззвал; Сам наполнил душу страстью, ум сомненьем взволновал." Так почему же нам, объединившись, не загнать это зло обратно? Почему Церковь терпит порядки этого "лежащего во зле мира"? Почему так пассивно относится к превращению "Святой Руси" в рассадник вампиров, а народ Божий - в пищу для хищников? Разве борьба со злом на земле - не дело воинов Неба? "Измученных отпусти на свободу..." Да, сказано: "не противься злому". То есть твоему личному обидчику. Но не ЗЛУ! Непротивление ЗЛУ - противно Богу, измена Делу Божьему на земле, ибо ежечасно губит души. И вампиров, и жертв. Поскольку церковь ушла от этих проблем, активно ищущие Истину искали ее вне храмовой ограды. Что было бы, если б Предтеча Иоанн-Креститель закрыл глаза на беззакония царя Ирода? Бог, как известно, "поругаем не бывает", хоть и "предается молчанием". Но церковь в этом смысле очень уязвима, особенно на фоне активной деятельности всевозможных сект и других конфессий. Вспомним хотя бы Распутина... Не тебе мне рассказывать, сын тьмы, ваши делишки... Вот свидетельства из того же "На пиру богов" священника Сергия Булгакова: "От распутинствующего царя она /церковь/ должна была бы отказаться и раньше, как только выяснилось, что Россия управляется вдохновениями хлыста. В этом попустительстве был действительно великий грех и иерархии, и мирян впрочем, понятный ввиду известного паралича церкви, ее подчинения государству в лице обер-прокурора. Слава Богу, теперь Церковь свободна и управляется на основе присущих ей начал соборности". Да. Да, не удивляйся. Декрет 1918 года о свободе совести и отделении церкви от государства многими был встречен с одобрением: "Вы упускаете из виду ценнейшее завоевание русской жизни, которое одно само по себе способно окупить, а в известном смысле даже и оправдать все наши испытания. Это - освобождение православной русской церкви от пленения государством, от казенщины этой убийственной. Русская церковь теперь свободна, хотя и гонима". Разве не ужасно, что от чиновников требовали справки о причастии? Разве это не кощунство над Замыслом? А анафематизма номер одиннадцать, где провозглашалась анафема всем дерзнувшим на бунт и измену против православных государей, "помазанников Божиих"! Не с них ли начались гонения? "Итак, вот царь, которого вы избрали, которого вы требовали; вот, Господь поставил над вами царя. Если будете бояться Господа, и служить Ему, и слушать гласа Его, и не станете противиться повелениям Господа, то будете и вы и царь ваш, который царствует над вами, ходить вслед Господа, Бога вашего. Если же вы будете делать зло, то и вы и царь ваш погибнете". /Цар.12;13,14,25/ "...в самую роковую минуту истории не умели уберечь царя от Распутина! Где же сила апостольской церкви, где власть решить и вязать? И там, где должно было раздаться слово апостольское, дело решила шальная офицерская пуля. Но ведь пулей нельзя бороться с мистической силой. Вот и вышло, что распутинская кровь, пролившись на русскую землю, отродилась на ней многоглавым чудовищем большевизма." - Сильно сказано! - захлопал черными ладошками АГ, - Насчет "многоглавого чудовища большевизма"... Кстати, что-то мы про Иосифа совсем забыли. - Вовсе не забыли, сын тьмы, распутываем помаленьку. "А ведь оказалось, что церковь была устранена без борьбы, словно она не дорога и не нужна была народу, и это произошло в деревне даже легче, чем в городе. Слой церковной культуры оказался настолько тонким, что это не воображалось даже и врагам церкви. Русский народ вдруг оказался нехристианским". - Вот и ответь теперь, сын тьмы - разве безбожие ввели большевики с Иосифом, "разрушили веру", как некоторые утверждают? Чего ж хотели бы эти товарищи? Чтоб большевики декретом от такого-то числа объявили, что Бог есть и приказал всем беспрекословно подчиниться новой власти, ибо старая всех угнетала... Сослались бы на Писание, что мы только что делали, и... дружными рядами - в храм, славить советскую власть... Так, что ли? - А ведь я нашептывал Иосифу такой вариант, - вздохнул АГ, - именно так и нашептывал... - Ну, эту мыслишку еще Наполеон вынашивал на острове Святой Елены: "я возвысил бы Папу выше всякой меры, окружил бы его великолепием и почетом. Я устроил бы так, что ему нечего было бы сожалеть об утраченной светской власти, я сделал бы из него идола, и он оставался бы около меня. Париж стал бы столицей христианского мира, и я управлял бы религиозным миром так же, как и политическим". БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА: 1917г. Доклад на заседании ВЦИК по вопросу о независимости Финляндии. Назначен пред. совнаркома во время отпуска Ленина. 1918 г. Участие в работе 3 Всероссийского съезда Советов. Выступление на заседании ЦК по вопросу о мире с немцами. Выступает на 3 съезде Советов по национальному вопросу. Проводит совещание деятелей рев. крыла соц. партий ряда стран Европы и Америки. Организация отпора немцам. Мобилизация буржуазии на рытье окопов под контролем рабочих. Борьба против Троцкого и Бухарина по вопросу о Брестском мире. Участие в работе 7 съезда РКП (б). Избран членом ЦК и членом комиссии по выработке проекта программы партии. Участие в работе 4 Всероссийского Чрезвычайного съезда Советов. Избран членом ВЦИК. Избран членом комиссии по выработке проекта первой Конституции Российской Советской Республики. Выступление с докладом о типе федерации Российской Советской Республики. Полномочный представитель РСФСР по переговорам с украинской радой о мирном договоре. Руководство совещанием по созыву учредительного съезда Советов Татаро-Башкирской Советской Республики. - Ну, а теперь - что же все-таки происходило в России во время всех этих съездов и комиссий? - поинтересовался АГ язвительно, - Какие, так сказать, плоды? У меня тут есть несколько свидетельств А.Изгоева. Публициста и общественного деятеля. "И весь мир, в том числе раньше других социалисты, ужаснулись, когда раскрылись эти кошмарные картины одичания, возвращения к временам черной смерти, тридцатилетней войны, великой московской смуты неслыханного деспотизма, чудовищных насилий и полного разрыва всех социальных связей. Таковым оказался социализм, действительно осуществленный, испробованный в жизни." - Ну, что скажешь? - Только то, что в обществе, где несколько веков одна часть народа пила у другой, высасывала жизненные соки, нарушая Замысел и заповеди, то есть в Вампирии, какой являлась в последнее время Россия, все, за исключением разве что иноков "не от мира сего", были в скрытой форме вампиризмом заражены. Завистью, злобой, ответной жаждой крови - я уже приводил по этому поводу высказывания многих, включая самого Маркса, об "отравленных завистью и ненавистью" пролетариях. Пробило полночь, вот и все. Человек стал зверем, и социализм тут ни при чем, что под ним ни понимай, под этим социализмом. Это никакая не свобода, просто наступила ночь. Для одних время расплаты, для других - кровавого пиршества. Короче, "кончилось ваше время". - Но, как известно, чем темнее ночь, тем ярче звезды. Свидетель отмечает, что абсолютно все атрибуты и достижения рабочего и профсоюзного движения оказались вдруг насквозь буржуазными, исходя из чистого марксистского учения. Включая социальное законодательство, строение политической партии, тактику политической борьбы. - Разумеется, нельзя вливать молодое вино в старые мехи... "Православие воспитало душу русского человека. И когда теперь большевики сделали свой опыт и показали нам человека без Бога, без религии, без православия, показали его в том состоянии, о котором Достоевский говорил: "если нет Бога, то все позволено", то весь мир ужаснулся этой кровожадной, садически-злобной обезьяны. Массовые расстрелы детей, избиения, пытки, величайшие издевательства - и все это либо по озорству, хулиганству, злобе или, еще хуже, из корысти - ради вымогательства денег. "Такое дикое и злое животное, как человек"... Мы воочию видели, во что превращается этот человек, освободившийся от Бога и назвавший себя "социалистом". "Человек человеку волк" - вот основной девиз этих страшных дней". - Ну, Позитив, что скажешь? - Лишь то, что теперь больше никакие внешние цепи не сдерживали разрушительную, накопленную столетиями хищную злобу новоявленных вампиров. То, что в более-менее скрытой, а порой и в явной форме делали верхи, "звери алчные, пиявицы ненасытные", упорно не желая этого замечать, теперь творили низы. Рабское терпение, которое так восхищало хозяев "волов безропотных", шло отнюдь не от церкви, что и продемонстрировали первые дни революции: В мире есть царь: этот царь беспощаден, Голод названье ему. Водит он армии; в море судами правит; В артели сгоняет людей, Ходит за плугом, стоит за плечами Каменотесцев, ткачей. Он-то согнал сюда массы народные. Многие - в страшной борьбе, К жизни воззвав эти дебри бесплодные, Гроб обрели здесь себе. /Ник. Некрасов/ "Человек человеку волк" - вот девиз этих страшных дней, - ужасается свидетель, - "Большевики показали нам человека без Бога..." А ты бы лучше, голубчик, в зеркало поглядел. Вы и были "волками", вы и были "людьми без Бога", хищниками, которые "в Царство Божие не войдут"! "Мы надрывались под зноем, под холодом, С вечно согнутой спиной, Жили в землянках, боролися с голодом, Мерзли и мокли, болели цингой. Грабили нас грамотеи-десятники, Секло начальство, давила нужда..." - да что там, Иоанне, небось, эти строчки знакомы со школы... - "Не ужасайся их пения дикого! С Волхова, с матушки Волги, с Оки, С разных концов государства великого - Это все БРАТЬЯ твои - мужики!" Пришлось ужаснуться. Были "братья", стали "волки". Как и предсказывало Писание. В наказание за нарушение Замысла. Как и предупреждал Лев Николаевич: "Рабочая революция с ужасами разрушений и убийств не только грозит нам, но мы на ней живем уже лет 30 и только пока, кое-как разными хитростями на время отсрочиваем ее взрыв... Давящие народ классы, кроме царя, не имеют теперь в глазах нашего народа никакого оправдания; они держатся в своем положении только насилием, хитростью и оппортунизмом..." Свидетель С.Аскольдов, философ: "Как всякая тяжелая болезнь человеческого организма отчасти предваряет смерть и заранее знакомит с нею, так и революции, являясь наиболее опасными болезнями в жизни государств, включают в той или иной степени все основные симптомы смерти, которая, конечно, с религиозной точки зрения является наиболее полным обнаружением мирового зла... именно революции способствуют РАЗДЕЛЕНИЮ добра и зла, выявляя и то и другое в наиболее яркой форме. И, как процессы очищения добра от выявившегося зла, они с религиозной точки имеют некую печать благодетельности и в сущности наиболее реализуют религиозный смысл истории, состоящий именно в разделении добра и зла в их созревших формах. Христианству нечего бояться смерти, как индивидуальной так и общечеловеческой, так как в смерти погибает лишь то, чему и надлежит погибать, т.е. злые начала жизни". - От себя уточним, что речь, разумеется, идет о "смерти второй и окончательной" - после Суда, а не о земной смерти. "Во свидетели пред вами призываю сегодня небо и землю: жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие." /Втор.30,1/ "Русская церковь в ее эмпирической земной организации была именно тем средоточением и основой религиозной жизни, откуда распространилось расслабление и упадок религиозного духа. Имея мистический страх перед революцией и согласно с духом христианства отстаивая религиозные основы существующей власти... - Только я бы сказал "не духа, а буквы", - перебил сам себя АХ, - ...существующей власти, Церковь, несомненно, перешла допустимые пределы охранительной политики. Она не видела, что, связывая свою судьбу и авторитет с судьбою русского самодержавия, она обязывалась и блюсти некоторое внутреннее достоинство этой формы и если не вмешиваться в политическую сферу, то по крайней мере быть голосом религиозной совести в государственной жизни, что взывало к этой совести. Но именно в этой своей роли совести общественного организма России со времен Петра 1 православная Церковь была совершенно бездейственна. И в ней начался как бы своего рода внутренний гнойный процесс, для одних служивший отравой, для других - соблазном к хуле и отпадению от Церкви и Христианства... Гр. Распутин - это первый и крупнейший деятель русской революции, ибо именно он был главным фактором глубочайшего падения видимой русской Церкви, прикосновения ее болящей язвы до того предела "мертвой коры вещества", за которым начинается некий мистериум Церкви невидимой. Это именно прикосновение и вызвало в соответственных мистических глубинах отзвук "довольно". И этим "довольно" и была русская революция, которая явилась и небывалым кризисом в жизни православной Церкви." "Много веков русская Церковь находилась под охраной самодержавия. Но это состояние охраняемости она превратила в роль политического служения. То в сознании русского народа, что должно было бы быть носителем святого начала невидимой души России, "Святой Руси", стало оскорбляющим достоинство этого начала внешним, загрязненным вместилищем. И охрана, начавшая служить не к пользе, а к прямому вреду, была снята". - Я говорю о так называемом "Удерживающем". - Ты лучше об Иосифе толкуй, не уклоняйся, - проворчал АГ. - Я только об Иосифе. Исключительно о нем. - Ладно, по поводу предыдущего свидетельства. Разве смысл христианства не в соборном спасении, не в несении креста? Чтобы, смиряясь и терпя грехи и слабости других, в данном случае князей, спасать Целое и этих "князей"? "Носите немощи друг друга и этим исполните закон Христов..." - так, кажется, у вашего апостола Павла? - Я и говорю - была нарушена некая допустимость зла, когда злокачественные клетки грозят погубить Целое, то есть Замысел, когда нарушены отношения любящей семьи. Когда необходима кардинальная операция. Когда "Пусть мертвые хоронят своих мертвецов". "И русская революция свершилась как нежданный Божий суд... Мы твердо убеждены, что русская революция не есть дело рук человеческих, хотя подготовлялась она и человеческими усилиями. Русская революция оказалась судом не только над политикой и деятелями старого режима, но и над той частью русского интеллигентного общества, которая эту политику обличала и с нею боролась. Если бы гуманисты русского общества выступили на одоление звериного начала русской души в союзе со святыми, то весь тон их обличений и образ их действий был бы совершенно другой. Но даже выступая "как сила интеллектуальная", гуманистическое начало было не на высоте своей задачи именно с точки зрения этого самого разума, поскольку не разбиралось добросовестно и до конца в тех явлениях, которые оно критиковало и собиралось преобразовывать. Именно в силу этого русское гуманистическое движение было глубоко проникнуто примитивным материалистическим духом, не позволяющим ему даже задуматься о религии, а следовательно, и о святом начале русской общественности". "Русский народ оставался по существу чужд гуманизму, зародившемуся и пребывавшему лишь в русской интеллигенции. И когда в нем, благодаря совместным влияниям двусторонних соблазнов справа и слева, умер святой, зверь не покорился человеческому началу, а остался освобожденным от всякого просветляющего и возвышающего его начала". - А теперь скажи, сын тьмы, разве я не об Иосифе? Его народ - озверевший, соратники, - "не желающие разобраться", всякие там ложные теории, опирающиеся на неверные представления о человеке и Замысле... И разъяренная сопротивляющаяся Вампирия, внутренняя и внешняя, с которой ему предстояло сразиться. И никакой опоры, кроме тайной веры в Своего Бога... Итак, первые месяцы послереволюционной России: "Вместо ожидаемого царства справедливости в жизни воцарились обыкновенный "буржуазный" разбой и господство грубой физической силы. Вооруженные люди отымали имущество у невооруженных и слабых, делая это то в одиночку, то толпой. К этому и свелась вся "социальная революция", лишенная какого бы то ни было идеализма. Грабеж привел и к тем результатам, к которым обыкновенно приводит. В странах, где не обеспечен правопорядок, нет правосудия и отсутствует общественная безопасность, замирает предприимчивость, происходит непомерное вздорожание всех продуктов, силе и насилию противопоставляются обман, лицемерие, стремление уйти в свою раковину, скрыть от всех свое состояние". "В своей ненависти к "буржуазному миру", освободив народ от "права", социалисты вернули его только к исходному моменту развития... "буржуазного права". В жизни нашей воцарился "зуб за зуб", стали применяться самые жестокие виды смертной казни и позорящих наказаний, расправ без суда и разбирательства. Социализм в области права оказался возвращением к бесправию. Социализм в области политической дал картину самого отвратительного деспотизма с исключительными законами, неравенством граждан, повседневными насильями, отсутствием каких бы то ни было свобод, с истязаниями в тюрьмах и участках, с массовыми и единичными расстрела ми безоружных". "Классовая борьба" русского "пролетариата" была феерически победоносна. Что означают жалкие успехи германских рабочих, добившихся лишних 200 граммов хлеба, в сравнении с победой русского "рабочего класса", захватившего в свои руки всю государственную власть, все государственные и частные имущества! Мы должны были показать всему миру образцы настоящего социалистического регулирования и питания, и производства, и обмена. И Ларин и Ленин со всей присущей им серьезностью неоднократно в речах и статьях развивали и великие преимущества и величественные основы нового социального строя. Они не ограничились речами, а перешли к осуществлению своих идей. И показали всему миру, что эти идеи убивают всякую промышленность, останавливают и разрушают всякое производство, разрушают все богатства страны, порождают чудовищную и массовую спекуляцию, обеспечивают верный голод даже при наличности достаточных запасов и ценность бесчисленных бумажных денег поддерживают лишь обесценением человеческой крови. При "социалистических" порядках наступило чрезвычайное понижение производительности труда. Наши производительные силы при "социализме" регрессировали к временам петровских крепостных фабрик. "Рабочий контроль" очень скоро обнаружил свою истинную природу... Немедленно уничтожалась всякая дисциплина... Знающие, честные работники изгонялись и даже убивались. Производительность труда понижалась обратно пропорционально повышению заработной платы". "Прилив сбережений прекратился не только в банки, но и в сберегательные кассы. Оказалось, что народ меньше всего верит народной власти". "Жизнь строила цены - по законам "буржуазной" экономики. На борьбу социалистов с началом собственности жизнь ответила стихийным, непреодолимым, хотя и извращенным, утверждением этого начала в лице многомиллионной армии "мешочников". "Такие огромные, массовые, стихийно-неудержимые явления, как отказ крестьян давать хлеб по твердым ценам при обесцененных деньгах, как грандиозное развитие мешочничества или катастрофическое падение производительности труда, стали объясняться "контрреволюционной агитацией" правых эсеров и меньшевиков или "саботажем" кадетской буржуазии и интеллигенции... Как люди действия, большевики вместо всяких "экономических законов" схватились прямо за дубину, ружье и пулемет, стали расстреливать "спекулянтов" и отбирать их имущество, сажать в тюрьму "саботажников", создавать вооруженные отряды для похода в деревни за хлебом." "Главная причина нынешнего краха русского социализма в его ложном и лживом учении о человеке". "Никогда Русь не сквернилась таким количеством злодеяний, лжи, предательства, низости, бездушия, как в год революции. И если раньше, в годы реакционного квиетизма, человек, слишком выдвигавший напоказ свою внешнюю религиозность, возбуждал сомнительное к себе отношение, то в годы революции смелое и открытое исповедание человеком своей религиозной веры возвышало его над толпой обманутых и озверелых людей. Социалистическая революция, думая разрушить, утвердила религию в России, очистила и возвысила служителей церкви, напомнив им о жертвенности их служения." - Да, такое свидетельство дорогого стоит, - прошипел АГ, - Что называется, начал этот свидетель Изгоев за упокой, а кончил за здравие. Ибо вся материя мира... - Не стоит одной человеческой души, - довольно закончил АХ. - Дальше еще поучительнее: "Они заговорили о защите "социалистического отечества", когда от самого отечества остались только клочки... Возбуждаемые большевиками дела, "о государственной измене", "о сношениях с иностранными государствами" и т.д. явились полицейскими расписками в признании своего поражения. Социалисты в лице своих наиболее последовательных и деятельных представителей на тяжком для России опыте доказали, что они ничего не понимали в области высших сторон человеческой души, в тех мотивах, КОТОРЫЕ ПОДВИГАЮТ ЛЮДЕЙ НА ЗАБВЕНИЕ СВОЕЙ ЛИЧНОСТИ, НА ПРИНЕСЕНИЕ ЕЕ В ЖЕРТВУ КАКОМУ-ТО ВЫСШЕМУ ЦЕЛОМУ. Все попытки заменить религиозную веру и патриотизм призывами к инстинктам классовой ненависти, жаждой материального благополучия или, в крайнем случае, личного властолюбия приводили не к геройству и самопожертвованию, а к делам трусливой злобы и бесчестного грабежа." - Что ты этим хочешь сказать? - Только то, что Иосиф, видимо, понимал кое-что "в области высших сторон человеческой души", ибо при нем тысячи людей шли и на "забвение своей личности" и на "принесение ее в жертву высшему целому". "На основании своих фантастических объективных законов они поделили человечество на различные группы мелкой, средней и крупной буржуазии, пролетариата и т.д. Они вообразили, что это не просто методологические абстрактные построения их ума, а действительные реальности, что будто бы члены этих групп подчиняются различным "социально-экономическим законам". Они представляли себе, будто на самом деле "буржуи" мыслят по-буржуазному, а пролетариат особо, по-социалистически. Первое же столкновение с действительностью разрушило все эти воздушные замки. Рабочие сплошь оказались такими же "буржуями", как и остальные люди. И социалисты... не замедлили убедиться, что пролетариат глубоко заражен "мелкобуржуазным ядом" и не желает работать за общий со всеми паек, без индивидуальной выгоды... Вся экономическая политика русских социалистов сводилась к тому, что все новые и новые и более широкие круги народа объявлялись буржуазными, мелкобуржуазными и контрреволюционными. Все население России, кроме кучки красноармейцев и большевистских властей оказалось "мелкобуржуазным", да и "социалистичность" этих последних подвергалась большому сомнению". "В настоящее время социалисты более трусливые и менее честные, хотя и более умные, чем большевистские теоретики, пытаются отвести ответственность за русские события от социализма и свалить ее на большевиков. Нас может интересовать лишь общественно-политическая сторона дела. С этой стороны большевики в сравнении с другими русскими социалистами должны быть поставлены на значительно высшую ступень. Эти люди имели, наконец, мужество осуществить свои идеи в жизни. Они показали социализм в осуществлении. Иным он быть не мог. Иных результатов ждать от него нельзя. Урок получился страшный, но, быть может, иного пути к нашему оздоровлению не было". /С.Аскольдов. 1918 г./ Иосиф, в отличие от своих фанатичных соратников, не питал никаких иллюзий ни относительно социализма, ни человеческой природы. Все люди - потенциальные оборотни, вампиры, ждущие лишь тьмы, полночи, чтобы отрасли у них клыки, когти, гениталии чудовищных размеров, чрево необъятное, чтобы можно было впиться в первую беззащитную плоть и душу. В его Антивампирии вурдалакам и хищникам не будет житья - уж он об этом позаботится! Они боятся осинового кола и света... С кольями проблемы не будет, что же касается света... Пусть он будет искусственным, но мы просветим каждого. Мы построим Великую Крепость и выставим неподкупную охрану. Я отменю тьму и полночь, и ни один кровосос не прорвется к моему народу. Неважно, как мы назовем его, но это будет первое в мире царство Света. Антивампирия. Пусть искусственного, но света! Иосиф любил слово "свет". Песни, где оно есть. Назвал фильм "Светлый путь" и дочку - Светланой. Святой с радостью отдаст все до последней рубашки, Человек - отдаст лишнее, Вампир - тянет все в свою пасть, как черная дыра. "Лежащий во зле" мир принадлежит вампирам, они поделили Вампирию на зоны, время от времени устраивая грызню, вовлекая всех в эту бойню. Напридумывали "права и законы" чтобы как-то ограничить и упорядочить безудержные аппетиты друг друга. Иосиф плевал на всякие там "измы" - он задумал заповедник посреди Вампирии, где хищникам не будет житья... А "измы", которым поклоняются его соратники-идолопоклонцы, для него - всего лишь кирпичи, из которых он будет возводить стены будущей крепости. Годится - в дело, гнилой - на свалку. Он еще не знал, как надо, но он твердо знал, как не надо. "Так говорит Господь Бог: вот Я - на пастырей, и взыщу овец Моих от руки их и не дам им более пасти овец, и не будут более пастыри пасти самих себя, и исторгну овец Моих из челюстей их, и не будут они пищею их. Потерявшуюся отыщу и угнанную возвращу, и пораненную перевяжу, и больную укреплю, а РАЗЖИРЕВШУЮ И БУЙНУЮ ИСТРЕБЛЮ; буду пасти их по правде. Так как вы толкаете боком и плечом, и рогами своими бодаете всех слабых, доколе не вытолкаете их вон, то я спасу овец Моих, и они не будут уже расхищаемы, и рассужу между овцою и овцою. И поставлю над ними одного пастыря, который будет пасти их, раба Моего Давида; он будет пасти их и он будет у них пастырем". /Иез.34,10,16,21-23/ - Так что как видишь, сын тьмы, уже был в истории опыт Антивампирии. Иосиф еще с семинарии знал это место из "Иезекииля" наизусть... Кстати, одно из его подпольных имен - "Давид"... - Весьма сомнительная версия в атеистическом государстве... И ты всерьез собираешься на ней строить защиту? Ну для начала приведу хотя бы свидетельство "злейшего соратника" Иосифа Льва Троцкого: "Наши д