аходится в постоянном общении, благодаря чему приобрела способность ясновидения и может созерцать духов. Ее припадки гипнотического состояния объясняют тем, что на это время душа ее, покинув свое тело, отправляется на тот свет беседовать с духом умершего. Ее шепчущие губы обозначают разговор либо с ее постоянным духом, либо с духом, вызванным по заказу. Можно спросить, почему, если дух обитает в дощечке на алтаре, она должна отправляться к нему на тот свет. На этот вопрос мы не можем дать ответа". Из приведенной цитаты следует, что китайская волшебница вызывает иногда душу умершего не непосредственно, а через повинующегося ей домашнего духа. Архидиакон Грей также сообщает, что "в Китае, как и в других странах, существуют лица - всегда старые женщины, - уверяющие, что у них есть семейные духи и что они могут вызывать духов для беседы с живыми. В этом отношении китайские прорицательницы сходны с древними еврейскими волшебницами, которые, по-видимому, при вызывании душ прибегали к помощи услужающих духов. Когда Саул пожелал вызвать дух Саму ила через аэндорскую волшебницу, он ей сказал: "Прошу тебя, поворожи мне и выведи мне, о ком я скажу тебе". Все эти примеры показывают нам, насколько широко была распространена практика некромантии среди различных народов. Глава 5. ГРЕХ НАРОДНОЙ ПЕРЕПИСИ. Из двух известных библейских рассказов - в книге Самуила (Первая книга Царств) и в книге Хроник (Первая книга Паралипоменон) - мы узнаем, что Яхве одно время питал глубокое отвращение к народной переписи и рассматривал ее как грех, даже более тяжкий, чем кипячение молока или прыгание на порог. В этих книгах мы читаем, что Яхве, или сатана (библейские авторы в этом пункте расходятся между собой), внушил царю Давиду несчастную мысль пересчитать свой народ, что привело к самым ужасным последствиям. Тотчас по окончании подсчета разразилась великая моровая язва, в которой народ усмотрел справедливое возмездие за грех переписи. Расстроенному воображению пораженного мором населения представился в облаках ангел смерти, простерший свой меч над Иерусалимом, совершенно так же, как в Лондоне, если верить Дефо, во время великой чумы уличная толпа вообразила, что в воздухе реет подобное же страшное видение. Лишь после того как раскаявшийся царь признал свой грех и принес искупительную жертву, ангел смерти вложил в ножны свой меч, и плакальщики перестали ходить по улицам Иерусалима. Сопротивление переписи, оказанное Яхве или, вернее, евреями, представляет собой, по-видимому, частный случай присущего многим невежественным народам чувства отвращения к подсчету людей, их скота или имущества. Это странное суеверие широко распространено среди племен Африки. Так, племя бакота, располагающееся по нижнему течению реки Конго, считает чрезвычайно гибельным для женщины пересчитывать своих детей - один, два, три и так далее, потому что злые духи услышат ее и, наслав смерть, отнимут у нее кого-нибудь из них. Да и вообще все население не любит, чтобы его считали, из боязни, что это привлечет внимание злых духов и приведет к смерти некоторых людей. В Свободном государстве Конго власти, намереваясь в целях налогового обложения произвести подсчет населения, поручили эту работу офицеру с солдатами. Туземцы, без сомнения, оказали бы офицеру сопротивление, если бы у него не было так много солдат. Весьма вероятно, что в других частях Африки столкновения между белыми и туземцами происходили не на почве отказа туземцев от уплаты податей, а вследствие их сопротивления переписи из страха, что духи могут услышать и убить их. Точно так же среди племен балоко, или бангала, живущих в верховьях Конго, туземец из предубеждения и суеверного чувства не считает своих детей: он думает, что если станет это делать и назовет их точное число, то злые духи услышат и кто-нибудь из его детей умрет. Поэтому, когда вы задаете ему такой, казалось бы, простой вопрос: "Сколько у вас детей?" - в нем просыпается суеверный страх, и он отвечает: "Я не знаю". Если вы станете настаивать, он вам скажет: шестьдесят или сто детей - вообще любое число, какое ему подвернется; при этом он будет иметь в виду всех детей, которых он с туземной точки зрения на родство должен считать своими, и чтобы обмануть вездесущих духов, он назовет преувеличенное число". Племя масаи не считает ни людей, ни животных, полагая, что от этого люди и животные могут умереть. Вот почему большое количество людей или обширное стадо скота масаи считают в круглых числах; имея же дело с небольшими группами людей или скота, они разрешают себе довольно точно сосчитать общее количество, не перечисляя, однако, отдельных особей группы. Что касается мертвых людей или животных, то их можно считать и поодиночке, потому что нет никакого риска, что они вторично умрут. Ва-сена, в Восточной Африке, "изо всех сил противятся попыткам пересчитать их, в полной уверенности, что кто-нибудь из сосчитанных людей скоро после этого умрет". Для акамба, другого племени в той же местности, благополучие их стад имеет очень большое значение, и поэтому они соблюдают некоторые суеверные правила, нарушение которых, по их мнению, навлекает на стада несчастье. Одно из этих правил состоит в том, что скот нельзя пересчитывать; поэтому, когда стадо возвращается в деревню, владелец лишь окидывает его взглядом, чтобы удостовериться, все ли оно в целости. По убеждению этого племени, пагубность счета не ограничивается стадом, а простирается на все живые существа, и в особенности на девушек. Другой авторитетный знаток племени акамба уверяет, что "у них, по-видимому, нет никакого суеверия, запрещающего им считать скот; если у кого-нибудь из них имеется большое стадо, он не знает числа его голов, но он или жены его во время доения тотчас же замечают, когда не хватает какой-либо скотины с известным им признаком. Число детей своих он знает, но никогда не называет его за пределами семьи. У них существует предание, что человек по имени Мунда-ва-Нгола, живший в горах Ибети, имел большое количество дочерей и сыновей и хвастался многочисленностью семьи, говоря, что он и сыновья его могут противостоять любому нападению со стороны масаев; но однажды ночью масаи неожиданно напали на него и убили его и всю его семью; соседи решили, что он понес заслуженное наказание". Относительно акикуйю, другого племени Восточной Африки, мы читаем: "Трудно получить даже приблизительно верные цифры о составе их семей. Обычный способ беседы с матерями о числе их детей скоро становится по меньшей мере бестактным. Считается в высшей степени пагубным называть это число, что напоминает, несомненно, то отвращение, которое в библейские времена люди питали к счету населения. На заданный вопрос мать вежливо отвечает: "Приди и посмотри". Галла, в Восточной Африке, полагают, что считать скот - опасное дело; стадо от этого перестает размножаться. Подобным же образом готтентоты верят, что пересчитать членов общины или какого-нибудь собрания - значит навлечь на них большое несчастье, потому что кто-нибудь из пересчитанных непременно умрет. Один миссионер, который, не зная об этом суеверии, сосчитал своих работников, поплатился, как передают, за такую оплошность своей жизнью. В Северной Африке суеверное отвращение к счету людей является, по-видимому, повсеместным. Полагают, что в Алжире все мероприятия французского правительства, требующие подсчета населения, встречали сопротивление со стороны туземцев главным образом из-за их нежелания подвергаться такого рода подсчету. Антипатия эта обнаруживается не только в случаях счета людей, она проявляется также при подсчете мер зерна - операции, носящей у них священный характер. Так, например, в Оране лицо, производящее счет мер зерна, должно находиться в состоянии ритуальной чистоты, и вместо того чтобы считать, как обычно, - один, два, три и так далее, оно говорит: "во имя бога" вместо "один", "два благословения" вместо "два", "гостеприимство пророка" вместо "три", "нам удастся с божьей помощью" вместо "четыре", "в глазах дьявола" вместо "пять", "в глазах его сына" вместо "шесть", "бог посылает нам достаток" вместо "семь" и так далее до "двенадцати" взамен чего говорится "совершенство ради бога". В Палестине многие мусульмане, считая меры зерна, говорят при первой мере "бог один", при второй - "ему нет равного", при третьей - просто "три", затем "четыре" и так далее "Но существуют числа, приносящие несчастье, и первое из них - это пять", которое заменяют словами "ваша рука", потому что на руке пять пальцев; другое несчастливое число, как это ни странно, - семь; его либо обходят молчанием, либо говорят вместо него - "благословение". Вместо "девять" мусульманин часто говорит: "прошу во имя Мухаммеда"; "одиннадцать" также часто опускается; после слов "здесь десять" прямо переходит к двенадцати. Возможно, что с помощью этих подстановок рассчитывают обмануть злых духов, которые, быть может, прячутся поблизости с намерением украсть или попортить зерно, причем их считают слишком тупыми, чтобы понять эту диковинную нумерацию. На Шортлендских островах в западной части Тихого океана постройка дома для вождя племени сопровождается рядом церемоний и обрядов. Скаты крыши покрываются толстым слоем из листьев слоновой пальмы. Собирая эти листья, строители не должны их считать, потому что это, по мнению туземцев, может навлечь несчастье; и если собранных листьев оказывается недостаточно, то дом, даже почти законченный, бросают недостроенным. Отсюда мы можем заключить, насколько сильна должна быть у туземцев антипатия к счету, что они готовы скорее потерять даром свой труд, чем подсчитать нужное им количество листьев. У индейцев-чироки в Северной Америке существует правило, по которому дыни и тыквы не следует считать или смотреть на них чересчур пристально, пока они еще на стебле, ибо от этого они не будут как следует дозревать. Однажды комендант форта Симсон в Британской Колумбии произвел перепись окрестных индейцев, и вскоре после этого многие из них умерли от кори. Индейцы, конечно, приписали это бедствие влиянию переписи совершенно так же, как евреи при царе Давиде приписали влиянию переписи чуму, разразившуюся над ними. Индейцы из города Омага "не ведут счета своему возрасту; они полагают, что, считая свои года, навлекут на себя несчастье". Сходные суеверия можно найти в Европе и даже в нашей собственной стране и в наше время. Лапландцы не подсчитывали, а может быть, и теперь еще не считают свое население и не объявляют его численность, полагая, что это вызывает среди народа большую смертность. В горной Шотландии "население верит, что счет людей, принадлежащих к одной семье, и ее скота приносит несчастье, в особенности если это делать в пятницу. Пастух знает каждое животное, вверенное его попечению, по его масти, величине и другим отличительным признакам, но не имеет, вероятно, никакого представления о количестве животных в стаде. Рыбаки не любят сообщать, сколько они поймали лососей или других рыб за один улов или в продолжение дня, воображая, что такая откровенность повредит их удаче". Хотя приведенный отрывок принадлежит писателю восемнадцатого века, известно, что подобные суеверия господствовали в Шотландии еще в XIX в. и до сих пор, вероятно, не исчезли окончательно. На Шетлендских островах, как рассказывают, "всегда полагали, что подсчет количества овец, крупного скота, лошадей, рыб и вообще всякого имущества, состоящего из одушевленных и неодушевленных предметов, влечет за собой неудачу. Передают, будто одно время там существовало убеждение, что за переписью населения всегда следует вспышка эпидемии оспы". Среди рыбаков северо-восточного берега Шотландии ни в каком случае не разрешалось считать лодки, находящиеся в море, а также мужчин, женщин или детей, собравшихся вместе. Ничем нельзя было вызвать большей ярости рыбачек, бредущих толпой по дороге продавать свою рыбу, как начав громко пересчитывать их, указывая при этом на каждую пальцем: Раз, два, три, Что за рыбачки впереди? Они идут по мосту через Ди. Дьявол их жадные глаза побери! В одной деревне на форфарширском берегу злые ребятишки обыкновенно дразнили жен рыбаков, показывая на них указательным пальцем и распевая при этом: Раз, два, три, Раз, два, три, Кучу целую рыбачек Вижу я. Не менее пагубным казалось рыбакам подсчитывание пойманной рыбы или числа лодок в рыбацкой флотилии, отправляющейся в море за сельдями. В Линкольншире "ни один фермер не ведет точного счета приплода своих овец в сезон, когда они ягнятся. Суеверие это, как можно догадаться, основано на том, что благодаря точному счету злые силы получают сведения, которые они могут использовать во вред сосчитанным предметам. "Brebis comptees, le loup les mange". Французская поговорка - "считанных овец волк поедает". Я видел одного пастуха, который находился в явном смущении: его хозяин, во всем очень покладистый, так плохо разбирался в пастушьих делах, что настаивал на ежедневном донесении о количестве приплода ягнят в его стаде. По такой же причине, вероятно, некоторые люди на вопрос, сколько им лет, отвечают: "Я одних лет с моим языком и чуть постарше моих зубов". Гедо (Gaidoz) в своем издании "Melusine" (IX, 35) отмечает, что старые люди не любили сообщать своих лет и в ответ на настойчивые приставания обыкновенно говорили, что им столько же лет, сколько их мизинцу. В Дании говорят, что никогда не следует считать яиц под наседкой: от этого курица может наступить на яйца и раздавить цыплят. А когда цыплята вылупились, их тоже не надо считать, иначе они легко могут сделаться добычей ястреба или коршуна. Не годится также считать цветы и плоды, потому что цветы от этого завянут, а плоды раньше времени упадут с ветвей. В Северной Ютландии существует примета, что если вы станете считать мышей, которых кошка изловила или которых вам самим удалось поймать, то количество мышей увеличится; точно так же вши, блохи и другие паразиты, будучи сосчитаны вами, размножатся. Рассказывают, что, по греческому и армянскому поверью, бородавки, если их пересчитать, увеличиваются в числе. С другой стороны, по распространенному в Германии суеверию, если вы считаете свои деньги, то их у вас будет становиться все меньше. В баварском округе Оберпфальц население думает, что нельзя считать хлебов в печи, иначе они не зададутся, а в Верхней Франконии, другом округе Баварии, говорят, что не нужно считать клецки в кастрюле, потому что иначе "маленькие лесные женщины", которые очень любят эти клецки, не сумеют стащить себе ни одной штуки и, лишенные любимой пищи, могут погибнуть, отчего леса непременно засохнут и пропадут. Поэтому, если вы желаете предупредить окончательное исчезновение лесов в стране, вы вынуждены отказаться от счета своих клецек. Такое же правило соблюдается и в Северо-восточной Шотландии, но по несколько иному поводу. "Когда в семье выпекли хлеб, не следует считать ковриг: феи всегда едят считанный хлеб, и его не хватит на положенный срок". Принимая во внимание все изложенное, мы с большей степенью вероятности можем предположить, что антипатия, которую евреи времен царя Давида питали к переписи населения, коренилась всецело в народном суеверии; возможно, что последнее укрепилось вследствие вспышки чумы, последовавшей тотчас же за переписью. Сирийские арабы по сей день, по-видимому, не любят ни считать, ни подвергаться счету; как нам передают, араб крайне неохотно пересчитывает шатры, скот и наездников своего племени, боясь, чтобы с ними не приключилось беды. В позднейшее время еврейский законодатель ослабил запрет переписи и разрешил производить учет населения при условии, что каждый человек внесет половину сикля для бога как выкуп за свою жизнь и в предотвращение грозящей народу чумы. Получив столь скромную мзду, божество, по-видимому, решило отбросить в сторону свое щепетильное отношение к греху переписи. В этой главе Фрэзер касается интереснейшего и широко распространенного, но не получившего еще достаточного объяснения факта: суеверного страха перед счетом и точным числом. Этот страх отразился в Ветхом завете в двукратно повторенном рассказе о всенародной переписи Израильского и Иудейского царств. Перепись эта рассматривалась составителями библейских книг как страшный грех перед богом, хотя сам бог и был, согласно одному из текстов, вдохновителем переписи, и бог покарал подданных согрешившего царя страшной моровой язвой (2 Цар., 24, 1-19). В другой версии вдохновителем выставлен сатана. Приведя кратко этот рассказ о переписи и о наказании за нее, Фрэзер сопоставляет с ним по своему методу обильный этнографический материал, говорящий о суеверной боязни всякого счета (детей, скота и пр.). Он, однако, не пытается дать этим фактам удовлетворительного научного объяснения, ограничиваясь ссылкой на то объяснение, которое дает им само население: боязнь злых духов, которые-де могут подслушать произнесенное число и причинить человеку, ребенку, скоту вред. Подлинное научное объяснение надо искать, очевидно, на путях анализа и обобщения исторических данных о развитии человеческого сознания, где еще отсутствовали абстрактные числа. Они заменялись идеей "совокупности" - числа, не расчлененного еще на единицы, откуда "три - множество", откуда сакральные и символические числа. Глава 6. СТРАЖИ ПОРОГА. При Иерусалимском храме находились три должностных лица, по-видимому жрецы, носившие звание "сторожей порога" (Иер., 52, 24). В чем же именно заключались их функции? Быть может, они были простыми привратниками: но присвоенное им звание заставляет предположить нечто большее, потому что в древнее, как и в новейшее, время вокруг порога создалось много любопытных суеверий. Пророк Софония говорит от лица Яхве: "Посещу в тот день всех, которые перепрыгивают через порог, которые дом господа своего наполняют насилием и обманом" (Соф., 1, 9). У Фрэзера не "перепрыгивают через порог", а "прыгают на порог". Фрэзер считал, что в английском, немецком и русском текстах Библии допущены ошибки переводчиков. Из этого отрывка как будто вытекает, что прыганье на порог считалось грехом, который наравне с насилием и обманом навлекал на грешника гнев божий. В Ашдоте филистимский бог Дагон придерживался подобного же взгляда на греховность таких прыжков, ибо мы читаем, что его жрецы и почитатели всячески старались при входе в его храм не наступать на порог. Такое отношение к порогу сохранилось в этих местностях до настоящего времени. Капитан Кондер рассказывает о сирийском поверье, согласно которому "наступание на порог приносит несчастье. Во всех мечетях у входа приделаны деревянные брусья, вынуждающие посетителей перешагнуть через порог; такой же обычай существует во всех деревенских святилищах", представляющих собой часовни мусульманских святых. Речь идет о мазарах - надмогильных сооружениях в местах захоронения мусульманских религиозных деятелей прошлого, слывущих святыми. Они имеются почти во всякой сирийской деревне и являются настоящими центрами крестьянской религии. "Часовня, в которой, по народному представлению, незримо обитает святой, пользуется величайшим почитанием. Крестьянин перед тем, как войти, снимает с себя обувь и старается не наступать на порог". Упорство, с каким это суеверие держится в Сирии до настоящего времени, дает основание предположить, что в Иерусалимском храме блюстители порога были стражами, поставленными у входа в священное здание и обязанными предупреждать входящих в него, чтобы они не наступали на порог. Это предположение подкрепляется фактом существования и в других местах таких стражей порога, на которых возлагалась именно такая обязанность. Когда Марко Поло посетил пекинский дворец во времена знаменитого Хубилая, он нашел, что "у каждой двери зала (или другого помещения, где находился император) стояло по два человека гигантского роста, вооруженных дубинками. Они обязаны следить за тем, чтобы никто из входящих не ступил ногой на порог; если же это случится, то они раздевают преступника донага, и он должен платить выкуп, чтобы получить обратно свою одежду; иногда вместо того, чтобы снимать с него платье, они награждают его положенным числом ударов. Если это иностранец, незнакомый с запретом, то имеются особые "бароны", назначенные для того, чтобы представлять иностранцев императору и ознакомить их с указанным правилом. Китайцы полагают, что если кто ступит на порог, то это грозит дому несчастьем". Из донесения монаха Одорика, путешествовавшего по Востоку в начале XIII в., видно, что иногда эти блюстители порога в Пекине не предоставляли преступнику выбора, а просто нещадно колотили своей дубинкой всякого, кто имел несчастье прикоснуться к порогу. Когда монах де Рубруквис, отправленный в Китай послом от Людовика XI, находился при дворе Мангу-хана, один из его спутников при выходе случайно споткнулся о порог. Стража тут же схватила преступника и отправила к "Булгаи, канцлеру, или придворному секретарю, который судит за уголовные преступления". Однако, узнав, что обвиняемый совершил свой поступок по неведению, канцлер простил его, но запретил ему впредь заходить в какой-либо из домов Мангу-хана. Монах был счастлив, что унес свою шкуру целой. Но палочные удары были далеко не самое худшее, что в этой стране ожидало человека при таких обстоятельствах. Плано Карпини, путешествовавший по Востоку в середине XIII в., незадолго до посольства Рубруквиса, рассказывает, что всякого, кто задел за порог хижины или палатки татарского князя, просовывали через отверстие, специально для этой цели имевшееся под палаткой или хижиной, и затем беспощадно предавали смерти. Мысль, лежавшая в основе подобного запрета, кратко выражена в монгольской поговорке: "Не становись на порог - это грех". В средние века такое почтительное отношение к порогу было присуще не только татарским или монгольским народам. Багдадские халифы, например, "заставляли всех посетителей своего дворца падать ниц перед порогом у входа; чтобы придать этому месту больше святости, здесь был замурован обломок черного камня из мечети в Мекке, к которому население, по обычаю, всегда прикладывалось лбом. Порог несколько возвышался над землей, и становиться на него ногой считалось грехом". Позже, в начале XVII в., итальянский путешественник Пиетро делла Валле посетил дворец персидских царей в Исфагани. По его наблюдениям, "входные ворота во дворец внушали населению исключительное почтение, доходившее до того, что никто не осмеливался поставить ногу на несколько приподнятую над землей деревянную ступеньку у этих ворот. Мало того, народ не упускал случая облобызать ее, как некую драгоценную святыню". Преступник, которому удавалось пройти через этот порог и проникнуть во дворец, получал право убежища и был неприкосновенен. В то время, когда Пиетро делла Валле находился в Исфагани, во дворце жил некий знатный человек, которого царь решил предать смерти. Но виновный заранее изловчился пробраться во дворец, где он был огражден против всякого насилия; однако стоило ему выйти за порог дворца, и его зарубили бы на месте. "Вход во дворец никому не возбраняется, и, переступив через порог и поцеловав его, как я уже раньше отметил, всякий получает право на защиту. Короче говоря, порог этот пользуется таким почетом, что его именем "астане" называется весь царский двор и самый дворец". Такое почтительное отношение к порогу и боязнь прикоснуться к нему можно встретить среди варварских народов, так же как и среди цивилизованных. На островах Фиджи "сидеть на пороге храма возбраняется (табу) всякому, кроме вождя высшего ранга. Все остерегаются наступить на порог помещения, предназначенного для богов; высокопоставленные лица шагают через порог, а простые смертные переползают на четвереньках. Такой же порядок соблюдается при переходе через порог дома вождя. Правда, между вождем высокого ранга и каким-либо второстепенным божеством разница очень невелика. Первый сам смотрит на себя почти как на бога, и так же относится к нему зачастую население, от которого он в некоторых случаях открыто требует себе божеских прерогатив". В Восточной Африке "у входа в деревню дорога часто бывает преграждена легким плетнем, в котором оставляется для прохода узкая арка из молодых деревцев. Деревца эти увешиваются гирляндами из листьев или цветов. Плетень же, как он ни легок, должен служить преградой для злых духов; с деревьев, образующих арку, свешиваются талисманы. В случае войны вход со стороны улицы запирают баррикадой из бревен, за которой идет настоящая борьба с врагами - людьми, а не духами. Иногда проход через арку защищен в свою очередь тонким деревцем, положенным на земле поперек узкого порога. Иноземец, входящий в деревню, должен остерегаться, чтобы не наступить на него. Когда ожидается какое-либо серьезное бедствие, арку окропляют кровью принесенной в жертву козы или овцы". У нанди, в Восточной Африке, запрещается кому бы то ни было сидеть у двери или на пороге дома, а человек, жена которого еще не отняла от груди своего ребенка, не должен даже прикасаться к порогу своего собственного дома, а также ни к какому предмету внутри его, кроме своей кровати. В Марокко также нельзя садиться на порог дома или у входа в палатку; если кто нарушит этот запрет, он, по общему поверью, сам заболеет или навлечет несчастье на дом. Корва, дравидское племя в Мирзапуре, ни при входе в дом, ни при выходе из него не прикасаются к порогу. Курмисы, главный земледельческий слой населения в Центральной Индии, говорят, что "никто не должен сидеть на пороге дома: это место Лакшми, богини богатства, и сесть на него - значит оказать ей неуважение". Калмыки также считают грехом сидеть на пороге дома. В большинстве приведенных примеров запрещение сидеть на пороге или прикасаться к нему является всеобщим и абсолютным: никому никогда и ни при каких обстоятельствах не разрешается, по-видимому, нарушить этот запрет. Лишь в одном случае оно носит временный и условный характер: у нанди человек не должен прикасаться к порогу собственного дома, кажется, только тогда, когда у его жены имеется грудной ребенок; но в этом случае запрещение не ограничивается одним лишь порогом, а распространяется на все предметы в стенах дома, кроме собственной кровати мужа. Однако существуют другие примеры, когда запрещение точно приурочивается к определенным обстоятельствам, хотя отсюда еще не следует, что действие его фактически ограничено этими пределами и что при всех других обстоятельствах люди вольны пользоваться порогом по своему усмотрению. Так, в Танжере, когда кто-нибудь возвращается из паломничества в Мекку, друзья, согласно обычаю, переносят его через порог и укладывают в постель. Но будет ошибочным сделать из этого вывод, что в Марокко во всякое другое время и во всех остальных случаях мужчина или женщина могут свободно садиться или быть посажены на пороге дома. Как мы уже раньше упомянули, в Марокко никому и ни при каких обстоятельствах не разрешается сесть на порог дома или у входа в шатер. Прибавим еще, что в этой стране невесту переносят на руках через порог дома ее мужа, причем ее родственники следят за тем, как бы при этом не задеть порога. Обычай переносить невесту через порог ее нового дома при первом вступлении в него отмечен во многих местах земного шара и послужил темой для различных толкований и споров. Прежде чем приступить к исследованию смысла этого обычая, считаем нелишним привести несколько примеров его. В Палестине по сей день "невесту часто переносят через порог так, чтобы ноги ее к нему не прикоснулись; случись такая неосторожность, ее рассматривают как плохое предзнаменование". У китайцев существуют на этот счет более детально разработанные правила. Например, у хакка, когда невеста прибывает к дому своего жениха, "ей помогает слезть с носилок старая женщина, представительница семьи мужа, и переносит ее через порог, на котором лежит накаленный докрасна нож от плуга, смоченный в уксусе". Возможно, что этот обычай несколько видоизменяется в различных местностях Китая. По другому сообщению, относящемуся, по-видимому, к Кантону и его окрестностям, невесту, когда она выходит из своих носилок у двери дома жениха, "сажают на спину прислужницы и переносят через небольшую кучку горящего угля, причем с каждой стороны огня ставят по одному из двух башмаков, которые несли в свадебной процессии как дар будущему супругу. Другая прислужница, пока невесту переносят через огонь, держит над ее головой поднос, на котором лежит несколько пар палочек, заменяющих вилки у китайцев, немного риса и плодов бетеля". У мордвы в России невесту проносят или проносили ранее в дом жениха на руках кого-либо из свадебных гостей. На Яве и других островах Зондского архипелага жених сам на руках вносит невесту в дом. В Сьерра-Леоне, когда кортеж невесты приближается к городу жениха, ее сажают на спину старой женщины и накидывают на нее тонкое покрывало, "потому что, начиная с этого момента и до конца церемонии, ее не должен видеть ни один мужской глаз; дорогу, по которой несут невесту, устилают циновками, дабы ноги несомой не касались земли; таким порядком невеста доставляется в дом ее нареченного супруга". У атонга, племени в Восточной Африке к западу от озера Ньяса, молодые девушки провожают невесту до дома жениха, где он ее поджидает. У порога она останавливается и ждет, пока жених не даст ей мотыгу. Она переступает одной ногой через порог двери и получает от жениха два ярда сукна; войдя после того уже обеими ногами в дом, она ждет у двери, пока ей поднесут в подарок бусы или что-нибудь равноценное. В последних из приведенных примеров не содержится прямого запрещения невесте наступить на порог ее нового дома; оно скорее подразумевается. Но у арийских народов, от Индии до Шотландии, обычай предписывает невесте тщательно избегать при указанных обстоятельствах прикосновения к порогу, для чего ее либо переносят через порог, либо она сама через него переступает. Так, в Древней Индии невеста должна была по правилу перешагнуть порог в доме ее мужа с правой ноги, не наступая на самый порог. Совершенно такое же правило, как говорят, до сих пор существует у южных славян города Мостара в Герцеговине. У албанцев, когда к дому жениха прибывает поезд невесты, его участники стараются переступать с правой ноги пороги комнат, в особенности той, где приготовлены свадебные венцы. В Славонии невесту вносит в дом жениха самое почтенное из присутствующих лиц. В Греции невесту поднимают над порогом, не давая ей дотронуться до него ногами. Точно такой же обычай существовал и в Древнем Риме. Переносят невесту через порог ее нового дома и в некоторых местностях Силезии. В Альтмарке в деревенских округах, по старому обычаю, сохраняющемуся, может быть, и теперь, невеста подъезжала к дому жениха в карете или телеге; жених брал ее на руки, вносил в свой дом, не позволяя ей ступить ногой на землю, и сажал у очага. Во Французской Швейцарии невесту обычно встречает у двери ее нового дома старая женщина и осыпает ее тремя пригоршнями пшеницы, после чего жених, обхватив невесту, помогает ей перепрыгнуть через порог, не коснувшись его ногами. Говорят, что обычай переносить невесту через порог дома строго соблюдался в Лотарингии и в других местах Франции. В Уэльсе "считалось плохой приметой, если невеста ступила ногой на порог или возле него; поэтому ее по возвращении с брачной церемонии поднимают у порога на руки и вносят в дом. Невесты, с которыми так поступают, живут обыкновенно счастливо. Тех же, которые предпочитают входить в дом на своих ногах, подстерегают всякие напасти". В некоторых местностях Шотландии еще в начале XIX в. по прибытии свадебного поезда к дому жениха "молодую жену поднимали над порогом или над первой ступенькой у двери, дабы уберечь ее от влияния вредных чар или дурного глаза". В чем же заключается смысл обычая переносить невесту через порог ее будущего дома? Плутарх полагал, что в Риме эта церемония могла появиться как воспоминание о похищении сабинянок, которых древние римляне захватили себе в жены. По преданию, Рим первоначально был заселен одними мужчинами. Основатель Рима Ромул устроил праздник и пригласил на него соседнее племя сабинян. Во время праздника римляне похитили у безоружных гостей девушек, что послужило причиной войны между ними. Некоторые из современных авторов также доказывали, что этот обряд является пережитком древнего обычая забирать в плен жен у враждебного племени и силой приводить их в дом захватчика. Но в противовес этому взгляду можно возразить, что обычай перенесения невест через порог вряд ли можно отделить от обычая, предписывающего невесте переступить через порог, не прикасаясь к нему ногами. Последний обычай не содержит в себе никакого намека на насилие или принуждение; невеста по своей собственной воле свободно входит в дом своего жениха, стараясь лишь не задеть при этом ногами за порог, и правило это, как известно, по меньшей мере так же старо, как и первое, поскольку оно предписывается и древними индийскими сборниками законов, совершенно не упоминающими о перенесении невесты через порог. Это дает нам право сделать вывод, что обряд перенесения молодой жены во время брачной церемонии в дом ее мужа служит лишь предупредительной мерой против прикосновения ее ног к порогу и является лишь частным случаем страха перед порогом, свойственного, как мы видели, многим народам мира. Если нужны дальнейшие аргументы против теории, объясняющей эти обычаи как пережиток похищения жен, то мы можем сослаться на свадебный обряд на острове Солсетт близ Бомбея. Там сперва жениха вносит в дом его дядя с материнской стороны, а затем уже жених поднимает свою невесту через порог. Поскольку никто не станет объяснять обряд перенесения жениха в дом как пережиток похищения мужей, нет основания считать сопутствующее перенесение через порог невесты пережитком обычая похищения жен. Остается все же вопрос: в чем кроется причина такой боязни наступить на порог? Для чего все эти меры, предупреждающие возможность соприкосновения с этой именно частью дома? По-видимому, в основе всех приведенных обычаев лежит религиозное или суеверное представление о какой-то таящейся в пороге опасности, которая грозит тем, кто на него наступит или сядет. Римский ученый Варрон, один из зачинателей изучения фольклора, держится того мнения, что обычай поднимать невесту над порогом имел в виду предупредить святотатственное попирание ногой предмета, посвященного целомудренной богине Весте. В этом своем объяснении обряда религиозным предрассудком римский историк гораздо ближе к истине, чем греческий историк Плутарх, выводивший интересующий нас обряд из существовавшего некогда обыкновения или, вернее, из отдельного случая насильственного захвата жен. Действительно, по римским представлениям, порог был отмечен высокой степенью святости; помимо того, что он был посвящен богине Весте, ему оказали особый почет, дав ему собственного бога, своего рода божественного привратника, "стража порога", по имени Лиментин. Христианские отцы церкви обходились очень грубо с этим богом, чье скромное общественное положение не могло защитить его от колких насмешек дерзких остряков. В других местностях полагали, что в пороге водятся духи, и одного этого поверья достаточно, чтобы понять боязнь народа ступить ногой или сесть на порог, потому что такими действиями можно, конечно, обеспокоить и вызвать раздражение этих неземных существ, нашедших себе здесь приют. Например, в Марокко население думает, что порог служит обиталищем для злых духов (джиннов), и этим, вероятно, объясняется, почему здесь невесту переносят через порог ее нового дома. В Армении порог также считается приютом для духов, а так как новобрачные, по мнению армян, особенно подвержены вредным влияниям, то их для защиты сопровождает человек, вооруженный мечом, которым он вырезает крест на стене над каждой дверью. В языческой России домовые, как говорят, также ютились в пороге, и в связи с этим древним поверьем "в Литве по окончании стройки нового дома кладут под порогом деревянный крест или какой-нибудь предмет, перешедший от прежних поколений. А когда только что окрещенное дитя приносят домой из церкви, отец обыкновенно держит его некоторое время над порогом, "чтобы отдать нового члена семьи под покровительство домашних богов"... Переступая порог, человек должен всегда перекреститься; в некоторых же местностях Литвы не полагается сидеть на пороге. Заболевших детей, которым, как думают, повредил дурной глаз, моют над порогом избы, дабы с помощью обитающих тут домовых выгнать болезнь через дверь". Германское поверье запрещает наступать на порог при входе в новый дом, чтобы не повредить "бедным душам". Исландцы полагают, что если человек сядет на порог, то ему грозит нападение злых духов. Иногда духи, обитающие под порогом, считаются, по-видимому, душами умерших людей. Такая вера естественна там, где вообще всех мертвых или некоторых из них хоронят у порога дома. Например, у племени ватита, в Восточной Африке, людей, оставивших потомство, хоронят, как правило, у входа в хижину, принадлежащую старшей из оставшихся в живых жен; ей вменяется в обязанность следить за тем, чтобы бродячая гиена не потревожила праха умершего. Но род "муинджари" и клан "ндигхири" предпочитают зарывать покойников внутри жениной хижины. Женщин хоронят у двери их дома. В Биласпуре, одном из округов Центральной Индии, "мертворожденного или умершего перед чхатти (шестой день, день очищения) ребенка укладывают в глиняный сосуд и закапывают у входа во дворе дома. По мнению некоторых, это делается для того, чтобы мать могла родить другое дитя". В Гиссартском округе, в Пенджабе, бишнои хоронят умерших детей у порога, полагая, что это облегчит душе ребенка возможность вернуться к своей матери. Этот обычай широко распространен также и в округе Кангра, где тело хоронят перед задней дверью дома. Относительно всей вообще Северной Индии мы читаем, что, "когда умирает ребенок, его обыкновенно хоронят под порогом дома в уверенности, что родители, ступая постоянно по могиле своего ребенка, способствуют этим возрождению его души в семье". Такое же верой в перевоплощение можно объяснить распространенный в Центральной Африке обычай закапывать послед у входа в хижину или прямо под порогом ее, потому что многие народы считают послед самостоятельным существом, близнецом, явившимся на свет после рождения своего брата или сестры. Закапывая ребенка или послед под порогом, мать, надо полагать, надеется, что, ступая по их могиле, она даст возможность душе ребенка или его предполагаемого близнеца войти в ее чрево и снова появиться на свет. Любопытно, что в некоторых местностях Англии доныне сохранилось обыкновение применять в сходных случаях такое же средство по отношению к коровам, хотя, по-видимому, ни лица, рекомендующие его, ни те, которые его применяют, не имеют ясного представления о том, каким образом это средство действует. В Кливлендском округе, в Йоркшире, "передают как вполне естественный факт, нисколько не противоречащий повседневному опыту, что если на ферме одна из коров отелится раньше времени, то остальные коровы в этом помещении обнаруживают склонность последовать ее примеру к вящему убытку хозяина. В качестве предупредительной меры в таких случаях прибегают к странному народному средству: надо п