ьный ответ! Видимо, этот книжник не стремился, подобно фарисеям, саддукеям и сторонникам Ирода, поставить ходячее Слово в затруднительное положение. Иисус к тому времени уже устал. Он был сыт всеми этими вопросами по горло. Повернувшись к народу, он обрушился на врагов всей силой своего красноречия. Все ругательства, какие он только мог припомнить, посыпались на головы фарисеев. Он обливал их помоями, смешивал с грязью, оплевывал и попирал ногами. Он обзывал их "лицемерами", "поедающими дома вдов", "доителями комаров", "пожирателями верблюдов", "гробами повапленными, полными костей и всяких нечистот", "змеями, порождениями ехидны", и так далее, а под конец возложил на них вину за всю пролитую на земле кровь невинных, начиная с Авеля Праведного и кончая Захарией, сыном Варахииным. Назвать кого-либо убийцей Захарии считалось у иудеев самым страшным оскорблением. Это было хуже, чем, скажем, назвать Дон-Жуана евнухом. Израильтяне считали убийство Захарии самым тяжким преступлением, из-за которого разгневанный Яхве покарал Иерусалим. И несмотря на то что убийство Захарии произошло около ста лет назад, евреи бросали это чудовищное обвинение в лицо тем, кто был им ненавистен. Захария был священником, приносившим жертвы. Его коллеги пристукнули Захарию при исполнении служебных обязанностей, когда он шел к алтарю. Так вот, кровь его продолжала кипеть на храмовых плитах, и ничто не могло ее смыть. Когда царь Навуходоносор пришел в храм, он увидел это кипение и весьма удивился. Желая умилостивить кровь праведника, царь решил отомстить за него: он повелел притащить на это же место всех раввинов и прирезать их. Но кровь продолжала кипеть. Царь приказал схватить детей, возвращавшихся из школы, и тоже принес их в жертву. Кровь кипела попрежнему. Навуходоносор призвал юных жрецов и убил их. Кровь Захарии не успокаивалась. Около ста тысяч жертв так и не смогли умилостивить кровь этого праведника. Тогда Навуходоносор приблизился к месту убийства и воззвал: - Захария! Захария! Ради тебя я уничтожил цвет твоего народа. Неужто хочешь ты, чтобы я извел евреев под корень? Только после этих слов кровь перестала кипеть. Такова легенда о Захарии. Как видите, обвинить кого-либо в его смерти было не шуткой. Поэтому фарисеи, не раз уже помышлявшие разделаться с Иисусом, решили теперь не откладывать этого дела в долгий ящик. Пока они строили козни против ходячего Слова, оное в сопровождении апостолов прогуливалось по храму, наблюдая за реставрационными работами. На одной из террас стояли кружки для пожертвований. Мы знаем, что обычай этот сохранился до наших дней: во многих церквах стоят кружки для пожертвований на часовню божьей матери, на панихиды за души неправедных, на поддержание храма, на содержание семинарии, на вспомоществование бедным, на обращение в Христову веру маленьких китайчат, на бог знает что - всех кружек и поводов не перечислишь. В Иерусалимском храме таких кружек было тринадцать, одна больше другой, с ненасытными зияющими глотками, куда верующие, кичась друг перед другом, швыряли большие серебряные монеты. Но вот подошла бедная женщина и стыдливо опустила в кружку два медяка стоимостью в кодрант, как говорит евангелие, то есть примерно в полкопейки. - Вы видели эту бедную женщину? - спросил Иисус апостолов. - Да, учитель. - Так вот, она дала больше всех остальных богачей, ибо они отдают излишки своих богатств, а она - кто знает? - может быть, отдала последние гроши, в которых сама нуждалась. Чтобы оставаться до конца логичным, он мог бы добавить, что даже богачи, отдающие свои излишки, были гораздо щедрее его самого, ибо ни он, ни его апостолы вообще ни разу не пожертвовали ни гроша. Взобравшись на строительные леса, Иисус заявил, что храм не стоит достраивать, потому что в один прекрасный день от него не останется камня на камне. В данном случае он не соврал, ибо такова судьба всех памятников архитектуры: как бы прочно их ни строили, они не в силах противостоять разрушительной работе времени. И наконец, уже под вечер, Иисус увел своих апостолов на гору Елеонскую, которую, видимо, принимал за ночлежку. Прежде чем лечь в постель, то бишь растянуться на травке, он рассказал на сон грядущий последний анекдот. Жили-были однажды десять девственниц, которые должны были сопровождать на свадьбе свою подругу, выходившую замуж. Согласно обычаю, все десять пришли вечером в дом невесты. Но вот в чем дело: пять из этих девиц были мудрые, а пять неразумные. Опять же согласно обычаю, каждая из них принесла с собой светильник, чтобы при свете его провести ночь. Однако пять неразумных девиц забыли налить в светильники масла. И случилось так, что жених загулял, справляя мальчишник, и явился только за полночь, когда все девицы уснули. Но вот раздался громкий крик: "Жених идет! Выходите навстречу ему!" Десять девственниц вскочили, как одна, но у пятерых, у тех, у кого не хватало масла, светильники уже погасли. - Подружки милые, - обратились пять неразумных дев к пяти мудрым, - дайте нам капельку масла из ваших светильников. - Ишь чего захотели! - ответили пять мудрых дев. - А вдруг нам самим не хватит! Бегите-ка лучше в лавку и купите! Пять неразумных дев помчались к торговцу маслом. Но к несчастью для них, пока они бегали, жених, пять мудрых дев и невеста вошли в покои, свадьба началась и двери дома заперли, чтобы попировать вволю, не опасаясь незваных гостей. Через некоторое время кто-то постучался: это были пять неразумных дев, запасшихся маслом. - Кто там? - спросил молодожен. - Это мы, пять подружек вашей супруги, - ответили девы. - Вы пируете, мы тоже хотим быть с вами. - А где ж вы раньше были, цыпочки? - возразил молодожен. - Сейчас уже поздно, и я вас знать не знаю. И он не отпер им дверь. Вся эта чепуха весьма позабавила апостолов. Однако Иисус не хотел, чтобы они заснули с игривыми мыслями, а потому начал подробно рассказывать, как настанет конец света. Эта басня знакома всем. Внезапно разверзнутся могилы, все скелеты обрастут плотью, разбросанные члены соединятся, и даже те, кто нашел последнее успокоение в желудках людоедов или хищных зверей, быстренько выберутся из своих живых склепов, так что все предстанут на свет божий в целости и сохранности. Миллиарды миллиардов человек, все, кто когда-либо жил на земле, соберутся в кучу-малу в узкой долине Иосафата. Тогда появится высший судия, взгромоздившийся на сияющее облако. Будет масса молний с громом, но без дождя. Ангелы задудят в трубы, шум поднимется адский! Это будет означать начало страшного суда: "Встать! Суд идет!" Суд будет состоять из одного господа бога, но поскольку он тройствен, то формальности будут соблюдены: в себе одном он воплотит и судью, и заседателей. Разбор дел не займет и секунды. - Овцы направо! - крикнет судья. - Козлы налево! Овцами окажутся все те, к кому благоволили священники, остальные будут козлами. Приговор тоже будет короток: - Овечки благословенные, - скажет председатель суда, - отныне и во веки веков наследуйте царствие небесное со всеми его радостями. А вам, козлищам проклятым, столько же времени гореть в огне и никогда не свариться в собственном соку. Что же касается чертей, которые будут вас поджаривать, то они тоже будут гореть в том же пламени. Относительно всего вышеизложенного можно найти сведения в первоисточниках. Въезд Христа в Иерусалим описан у Матфея (глава. 21, ст. 1-2), Марка (глава. 11, ст. 1-2), Луки (глава. 19, ст. 29-44, и глава. 21, ст. 37-38), Иоанна (глава. 11, ст. 55-56, и глава. 12, ст. 12-19); проклятие смоковницы - у Матфея (глава. 21. ст. 18-22), Марка (глава. 11, ст. 12-14. 20-26); скандал в храме - у Матфея (глава. 21, ст. 12-17), Марка (глава. 11, ст. 15-19), Луки (глава. 19, ст. 45-48); визит греков к Иисусу - у Иоанна (глава. 12, ст. 20-50); притча о двух сыновьях - у Матфея (глава. 21, ст. 28-32); притча о виноградарях-убийцах - у Матфея (глава. 21, ст. 33-46), Марка (глава. 12, ст. 1-12), Луки (глава. 20, ст. 9-19); о динарии кесаря - у Матфея (глава. 22, ст. 15-22), Марка (глава. 12, ст. 13-17), Луки (глава. 20, ст. 20-26); вопрос саддукеев - у Матфея (глава. 22, ст. 23-33), Марка (глава. 12, ст. 18-27), Луки (глава. 20. ст. 27-39); вопрос книжника - у Матфея (глава. 22, ст. 34-40), Марка (глава. 12, ст. 28-34), Луки (глава. 20, ст. 27-39); поношение фарисеев - у Матфея (глава. 23, ст. 1-36), Марка (глава. 12, ст. 38-40). Луки (глава. 20, ст. 45-47); лепта вдовицы - у Марка (глава. 12, ст. 41- 44), Луки (глава. 21, ст. 1-4); разрушение храма - у Матфея (глава. 24, ст. 1-2), Марка (глава. 13, ст. 1-2), Луки (глава. 21, ст. 5- 6); притча о девах мудрых и девах неразумных - у Матфея (глава. 25, ст. 1-13); страшный суд - у Матфея (глава. 25, ст. 31-46), Глава 55. ЗА СЕМЬ С ПОЛТИНОЙ. Тогда один из двенадцати, называемый Иуда Искариот, пошел к первосвященникам и сказал: что вы дадите мне, и я вам предам его? Они предложили ему тридцать серебренников. И с того времени он искал удобного случая предать его. Матфей, глава. 26, ст. 14-16. Черт бы его побрал! Провалиться ему на месте! Чтоб его приподняло да грохнуло! И... во всех святых и родителей!.. Подобные восклицания слетали с уст князей церкви, фарисеев и сторонников Ирода, собравшихся во дворце Каиафы. Дело было в среду, на следующий день после того, как кротчайший Иисус излил на них поток проклятий. Особенно ярились фарисеи: с "пожирателями верблюдов" они еще могли бы смириться, но переварить "гроба повапленные" было свыше их сил. - Вот уже три года мы собираемся порознь, - проговорил один из них, костлявый тощий верзила, - и порознь обсуждаем, как нам избавиться от этого разнесчастного Иисуса. А результаты? Я спрашиваю: какой толк от всех наших разговоров, если Иисус до сих пор разгуливает на свободе? Речь его была преисполнена горечи. - Нам бы поменьше болтать и побольше действовать! - поддержал его старик с дребезжащим голосом. - Правильно! Хорошо сказано! - хором подхватили остальные. Каиафа, который играл роль председателя по праву верховного первосвященника на тот год, потребовал тишины. - Господа, - сказал он, когда собрание успокоилось, - действия, разумеется, имеют свои преимущества, но они должны быть мудро обсуждены заранее. Все ранее принятые нами решения свидетельствуют о нашем неукротимом желании действовать, в то время как бесконечные отсрочки и проволочки в выполнении принятых решений не менее неопровержимо свидетельствуют о нашей терпимости, гуманности и милосердии. Мы доказали всему миру, что были и остаемся людьми великодушными, умеющими сочетать чувство долга с великим долготерпением. Но сегодня даже нашему терпению пришел конец. Непотребное словоблудие Иисуса перешло все границы! Поэтому предлагаю незамедлительно принять безотлагательное решение, которое на сей раз будет выполнено без всяких отсрочек и проволочек. - Превосходно! Прекрасно! Наконец-то! - единодушно поддержало его собрание, за исключением Никодима: тот вообще предпочитал воздерживаться и не отступал от этого правила никогда. - Кто еще просит слова? - спросил председательствующий Каиафа. Поднялся какой-то фарисей. - Говорите! Прокашлявшись и высморкавшись, фарисеи начал свою речь: - Господа, совершенно очевидно, что мы имеем дело с весьма опасным бунтовщиком. Благодаря своим странным выходкам, он сумел сколотить целую шайку жуликов и простофиль: одних привлекла к нему их порочность, других - непроходимая глупость. Этот взвод пройдох сегодня представляет собой угрозу для общественного порядка и безопасности но, разумеется, сделается вполне безобидным, если лишится своего вожака. Следовательно, все наши усилия должны быть направлены на то, чтобы захватить смутьяна внезапно, не возбудив подозрений у остальных членов шайки. Когда же он окажется в наших руках, мы с ним живо расправимся, ибо нет такого порока, которому бы он не был подвержен, и нет такого проступка или преступления, предусмотренного нашим уголовным кодексом, которое этот негодяй не совершил. - Правильно! Здорово излагает! - Начиная со статьи, карающей гадалок и предсказателей будущего за злоупотребление общественным доверием, и кончая указом против вербовщиков рабочей силы, дающих ложные обязательства, он нарушил все наши законы. Составить обвинительное заключение будет легче легкого: запрещенные собрания, явное и тайное ношение оружия, уличные беспорядки, тайное общество, волнения, угрожающие общественной безопасности, бродяжничество, манифестации с лозунгами и символами, пропагандирующими неповиновение, нищенство, оскорбления действием, призывы к преступным актам, раздувание ненависти и междоусобной розни, агитация против законных властей, воровство, мошенничество, оскорбление служителей культа, высмеивание государственной религии, покушение на личную собственность, аморальное поведение, призывы к развалу семьи, попытка свержения существующего государственного строя, защита действий, квалифицируемых законом как преступления, покушение на свободу торговли, противодействие и сопротивление властям и так далее и тому подобное... Посему, господа, примем же единодушное решение: сразу после пасхи вышеупомянутый Иисус должен быть схвачен и осужден без промедления. Я кончил, господа. Благодарю за внимание. Под гром аплодисментов взволнованной аудитории оратор сел, и Каиафа поблагодарил его от имени собрания. - Вы сумели выразить наши общие чувства, - сказал он. - Примите мои самые искренние поздравления. Не думаю, чтобы кто-либо смог опровергнуть столь убедительные и логичные доводы, поэтому ставлю ваше предложение на голосование. - Правильно! Голосовать! Голосовать! - Итак, все, кто согласен с тем, чтобы вышеупомянутого Иисуса сразу же после пасхи арестовали и передали в руки компетентных следственных органов, должны опустить бюллетень со словом "за". Если же кто-нибудь - хотя я в такую возможность не верю - не усмотрит в действиях вышеупомянутого Иисуса никакого преступления, тот пусть напишет "против". Члены счетной комиссии синедриона прошлись по рядам с урнами, и вскоре председательствующий Каиафа объявил результаты голосования. Слушали: Предложение арестовать упомянутого Иисуса сразу же после пасхи. Присутствовало - 247 человек. Принимало участие в голосовании - 247 человек. За предложение проголосовало - 246 человек. Против - 0 человек Воздержался - 1 человек Постановили: Принять предложение единогласно Воздержавшимся был, само собой разумеется, непоколебимый Никодим. Как бы там ни было, на сей раз переговоры принесли ощутимый результат: было принято недвусмысленно ясное решение. Выполнение его возложили на верховного первосвященника, и тот уже собирался объявить собрание закрытым, когда слова попросил капитан храмовой стражи. Он сказал, что у него сообщение чрезвычайной важности, и все снова уселись на свои места. - Капитан, - спросил Каиафа, - имеет ли ваша новость отношение к уже не раз упомянутому Иисусу? - Так точно, имеет! - Дело в том, что сейчас мы, видите ли, интересуемся только действиями этого смутьяна. Но раз имеет, говорите. - Господин председатель, вот уже сколько раз вы приказывали мне и моим бравым ребятам задержать названного Иисуса. Но известно ли вам, почему до сих пор мы не могли выполнить ваш приказ? - Разумеется, известно. Вы отправлялись за ним с самыми лучшими намерениями, но каждый раз приходили в тот момент, когда он произносил свои речи, и вас очаровывала его болтовня - впрочем, как и многих моих непросвещенных соотечественников, - так что вы просто забывали предъявить ему ордер на арест. Но стоит ли вспоминать прошлое? Вы ведь уже обещали при первой же возможности действовать быстро и решительно... - При первой-то при первой, господин председатель. Да только разрешите мне малость объясниться. Дело не только в том, что нас околдовывали его речи, как вы говорите... - Очаровывали. - Простите, не понял... - Я сказал "очаровывали". - Очаровывали или околдовывали - мне все едино. Так что, прошу прощения, дело не в этом, а в том, что каждый раз, отдавая приказы, вы настоятельно требовали избегать скандала, а поскольку лицо, подлежащее задержанию, каждый раз оказывалось окруженным довольно многочисленной толпой, следовало опасаться, что каким-нибудь непредвиденным способом оно сумеет ускользнуть, а потому... - Ближе к делу! - Вот я как раз и говорю, прошу прощения, господин председатель и высокое собрание, я и говорю: а потому сейчас момент самый что ни на есть подходящий, то есть благоприятный... - Вы что, собираетесь арестовать Иисуса в разгар пасхальных празднеств? - Так точно, господин председатель, то есть нет... Тут, видите ли, есть одна тонкость... - Объяснитесь, да покороче! - Так точно, господин председатель... Так вот, один из этой шайки... - Какой шайки? - Шайки названного Иисуса, черт возьми! - Ну так что? - Вот я и говорю, есть тут один такой, как бы вам сказать... ну, в общем он предлагает выдать преступное лицо завтра или послезавтра, как вам будет угодно, и в таком месте, где не будет толпы, то есть по месту жительства упомянутого лица... то есть не по месту жительства, потому что оное такового не имеет; я хотел сказать: вдали от всяких скандальных сборищ, на холме, где оное проживает... то есть не проживает, конечно, а... ну, в общем, ясно... - Мы тоже поняли, что вы хотели сказать, капитан. - Благодарю, господин председатель. Каиафа обратился к собранию. - Что вы об этом думаете? - спросил он. - Если есть возможность арестовать Иисуса сейчас же и без особого шума, надо это сделать, - отозвался один из первосвященников. - Но сначала следовало бы выслушать этого члена шайки, который согласен выдать своего вожака правосудию. - Я держусь того же мнения, - сказал Каиафа. - Он уже здесь, - заметил капитан стражи. - Введите его! Человек вошел. - Как тебя зовут? - Иуда, ваша милость. - Ты член общества этого Иисуса? - Я один из двенадцати, кого он называет апостолами. - Что тебя заставило покинуть своего главаря? - Видите ли... я завербовался в его компанию, потому что всегда жаждал быть свободным, ни от кого не, зависеть. Его речи мне понравились, он обещал нам беззаботную и счастливую жизнь... Позднее я заметил, что этот говорун - обыкновенный обманщик. Потом вот уже несколько раз он предлагал нам отведать его плоти и крови, а я человек брезгливый... Я давно уже понял, что этот парень замышляет! Он хочет, чтобы его провозгласили царем Израиля вместо нашего уважаемого монарха его величества Ирода... А я не желаю вмешиваться в политику. Подумать только: восстание! Нужно быть слепым и глухим, чтобы не понимать, чем все это кончится... Кроме того, он заставляет нас воровать... Вот совсем недавно, в прошлое воскресенье, мы из-за него впутались в настоящее жульничество... - Жульничество? - Ну да, он заставил нас украсть осла, чтобы въехать на нем в Иерусалим. - Значит, это был краденый осел? - А разве у него есть хоть что-нибудь свое? Осла мы увели из одной деревни... Так что, вы понимаете, с меня довольно всех этих фокусов, и я считаю своим долгом оказать услугу властям. Я могу указать вам место, где он прячется, и даже могу провести туда взвод храмовой стражи, когда стемнеет или с утра пораньше, пока не рассвело. С этим делом нечего тянуть! - Иуда, мы выносим тебе благодарность и принимаем твое предложение. - Можете не сомневаться. Только желание исправить содеянную мной ошибку и помочь правосудию... - Ясно, ясно! Сколько ты хочешь за беспокойство? - О господа, как вы могли подумать?.. - Любая услуга заслуживает вознаграждения. Во сколько ты ценишь свою? - Я полагал, что сорок шекелей... - Стоп, не увлекайся! Средний раб стоит сейчас восемьдесят шекелей. Мне кажется, что такому преступнику, как Иисус, красная цена - четверть стоимости раба. Скажем: двадцать шекелей. - Я не люблю торговаться, господа. Сойдемся на середине. - То бишь тридцать шекелей? - Вот именно. - Пусть будет так, по рукам! - Когда я смогу получить эту скромную сумму? - Ступай к кассиру, он тебе отсчитает все сполна. Спустя пять минут Иуда получил свои тридцать шекелей, или сребреников. Шекель, или сикль, стоил тогда один франк двадцать пять сантимов, что примерно соответствует нынешним двадцати пяти копейкам. Следовательно, господа бога нашего Иисуса современники оценили в семь с полтиной (смотри у Матфея, глава. 26, ст. 1--5. 14-16; Марка, глава. 14, ст. 1-2, 10-11; Луки, глава. 22, ст. 1-6). Глава 56. СЕМЕЙНЫЕ РАДОСТИ С МЫТЬЕМ НОГ. Иисус, зная, что отец все отдал в руки его, и что он от бога исшел и к богу отходит, встал с вечерни, снял с себя верхнюю одежду и, взяв полотенце, препоясался. Потом влил воды в умывальницу и начал умывать ноги ученикам и отирать полотенцем, которым был препоясан. Иоанн, глава. 13, ст. 3-5. В четверг утром к Иисусу обратились Петр и Иоанн. - Послушай-ка, хозяин, - сказали они, - пора бы позаботиться о пасхальном обеде. Где мы устроим нашу Валтасарову пирушку? - Проклятье, я и сам еще не знаю! Дайте поразмыслить... - О Иерусалиме нечего и думать. Там нас встретят дрекольем, а тебе в городе вообще появляться опасно. - Пустяки! - заявил Иисус, у которого был свой план. - Слушайте, что я вам скажу. Извольте спуститься в город. Когда придете в Иерусалим, внимательно наблюдайте за прохожими, пока не увидите человека, несущего сосуд с водой. Ступайте за этим человеком... - А дальше? - Вы войдете вслед за ним в дом... - Понятно, а дальше? - Вы спросите, кто хозяин дома, и скажите ему следующее: "Сударь, пробил час нашего великого равви, нашего учителя. Будьте добры указать нам помещение, где мы могли бы расположиться". Тогда он покажет вам зал, высокий и обширный, украшенный коврами и заранее прибранный. Там вы приготовите все, что нужно для пиршества. Иоанн и Петр повиновались. По дороге в Иерусалим они восхваляли Христа: - Что ни говори, а второго такого, как наш шеф, не найти на всем свете! - Что верно, то верно, он всегда что-нибудь придумает. У городских ворот они заметили человека с кувшином на плече: он шел от Силоамской купели. - Вот тот, кто нам нужен! - решили апостолы. Все произошло, как и предсказал Иисус. Апостолы этому даже не удивились: они уже начали привыкать ко всяким чудесам, которые вначале приводили их в такой восторг. Хозяин дома признался Иоанну и Петру, что он сам ярый поклонник Иисуса и что он будет весьма рад предоставить назаретянину свой высокий зал. До сих пор мусульмане, владеющие Иерусалимом, показывают паломникам-христианам какое-то место, где, как они| утверждают, стоял некогда дом, в котором Иисус отобедал в последний раз. Паломники-христиане довольны. Они смотрят на это место, целуют землю и раздают деньги хитрецам мусульманам. Хотя сегодня там не осталось ничего, кроме пустого места, к тому же весьма сомнительного, где якобы находился знаменитый пиршественный зал, богословы дают подробное описание этой комнаты. Это был якобы зал со сводчатым потолком и белыми стенами; в середине стоял низкий ярко расписанный стол, окруженный с трех сторон довольно широкими ложами для гостей; с четвертой же, свободной, стороны подходили слуги с блюдами и напитками. На этих трех ложах и расположился в тот вечер Иисус с дюжиной своих учеников. Богословы в равной степени осведомлены относительно того, в каком порядке разместилась святая компания за столом. "Иисус, - говорит аббат Фуар, - занял место посередине, Иоанн возлег справа от него, и ему достаточно было откинуть голову, чтобы положить ее на грудь учителя. Петр находился рядом с возлюбленным наставника, а Иуда - возле Иисуса". Итак, миропомазанный оказался между Иудой и малюткой Иоанном. Бум! Бум! Бум! Бум! Бум! На сей раз час действительно пробил. Иисус был в радостном расположении духа. Он прекрасно знал, что ему предстоит пройти через целую серию весьма неприятных испытаний, однако сейчас думал прежде всего о закусках. - Я возжелал великим желанием вкусить от пасхальной трапезы вместе с вами, - сказал он, - прежде чем пострадать за вас. Он весело поднял чашу, наполнил ее и, омочив, вином губы, пустил чашу вкруговую. Слуги принесли большой таз с водой для омовений. Иисус поднялся. - Нет, - сказал он, - руки мыть не надо! - Но ведь по обычаю все должны омыть руки, - возразил кто-то из апостолов. - Ну и что с того? Я внесу в обычай поправку. С этими словами он закатал рукава - а по словам некоторых богословов, даже снял тунику и обнажился до пояса, - взял полотенце и с тазом, полным воды, приблизился к Петру. - Что такое? - удивился Петр, - Что тебе от меня нужно? - Молчи! Сейчас я тебе помою ноги. - Помоешь мне ноги?! - Да. Разувайся. Петр снял сандалии и выставил свои лапы, черные, как траурное извещение. - Да, таких грязных копыт даже я не видел, - признался Иисус. - Тут придется поработать. Смущенный Петр поджал ноги. - Нет, господи, - пробормотал он. - Я не допущу, чтобы ты унизился до того, чтобы сдирать с меня грязь... Нет, нет, никогда! - Ну ладно, довольно капризничать! Ты даже не понимаешь, что я хочу сделать, поэтому прошу: не мешай мне! - Нет, нет и нет? Тогда, чтобы сломить сопротивление Петра-Камня, Иисус сказал: - Не хочешь? Тем хуже для тебя. Но предупреждаю: если не позволишь мне вымыть твои ноги, то после смерти ты не войдешь за мной в царство небесное. - Черт побери! - воскликнул старина Петр, - В таком случае я согласен. Можешь вымыть мне не только ноги, но и руки, и голову, и... Однако Иисус счел необходимым умерить чрезмерный пыл своего апостола. - Омытому нужно только смыть пыль с ног, - заметил он, - ибо он и так весь чист. Этот эпизод мытья ног описан в евангелии со всеми подробностями. После того как сын голубя соскреб грязь с мозолей Петра, наступил черед остальных апостолов. Все без исключения подверглись этой гигиенической операции. Нам, грешным, смешно об этом читать. У нас эта сценка с мытьем грязных ног вызывает лишь смех, а у более брезгливых - отвращение. Это, конечно, потому, что мы не верим в сына голубя. Зато Боссюэ, у которого веры хоть отбавляй, приходит от этого эпизода в экстаз: "Заметьте, - пишет он в своих "Размышлениях над евангелием", - заметьте, что Иисус все делал сам! Он сам снимает свои одежды, сам берет полотенце, сам наливает воды в таз - все это собственными руками, божественными руками, одного возложения, одного прикосновения которых было достаточно, чтобы исцелить больного или воскресить мертвого! И вот этими руками он наливает воду в таз, моет и вытирает ноги своих учеников". Ибо это массовое мытье ног имеет, оказывается, особое значение, непостижимое для нас, дерзких скептиков, детей Сатаны. Омывая ноги апостолам, Христос, оказывается, смывал одновременно все их грехи. Но в таком случае Христос смыл заодно и великий грех предательства, совершенного Иудой, - ведь он и ему сделал педикюр! Или к Искариоту это не относится?.. Закончив омовение нижних конечностей своих апостолов Иисус снова возлег на ложе. - Знаете ли вы, что я сейчас сделал? - обратился он к ученикам. - Конечно, черт побери! Ты вымыл нам ноги. - Минуточку! Дайте договорить... "Вы называете меня учителем и господом, и правильно говорите, ибо я точно то. Итак, если я, господь и учитель, умыл ноги вам, то и вы должны умывать ноги друг другу. Ибо я дал вам пример, чтобы и вы делали то же, что я сделал вам" (Иоанн, глава. 13, ст. 13-15). (Обо всем этом смотри у Матфея, глава. 26, ст. 17-20; Марка, глава. 14, ст. 12-17; Луки, глава. 22, ст. 7-18, и того же Иоанна, глава. 13, ст. 1-20.) - А теперь, - закончил Иисус, - предадимся, друзья мои, славному занятию, ради которого собрались. И все дружно заработали челюстями. Глава 57. ХРИСТОВЫ ПЛОТЬ И КРОВЬ. ИЛИ НИ РЫБА НИ МЯСО. Один же из учеников его, которого любил Иисус, возлежал у груди Иисуса. Ему Симон Петр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит. Он, припав к груди Иисуса, сказал ему: господи! кто это? Иисус отвечал: тот, кому я, обмакнув кусок хлеба, подам. И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту. Иоанн, глава. 13, ст. 23-26. Между двумя ломтями хлеба мессир Иисус задумался о том, что вот его сосед слева - Иуда явно собирается подставить ему ножку. Сын голубя решил дать ему понять, что не так уж он глуп и что если он позволит себя зацапать, то лишь по собственной доброй воле. Тем временем за столом шла беседа о погоде, то есть ни о чем. Иисус напомнил своим апостолам, что близятся великие события. - Мы здесь обедаем и ни о чем не заботимся, не правда ли? - сказал он. - Так вот, прежде чем вы узрите рассвет, а я - полдень, совершится такое, чего никто еще не видел, вот увидите! Среди всей этой рухляди старых священных книг есть кое-какие пророчества, которые должны исполниться. Говорю вам: то, что должно совершиться, совершится без проволочек. "Едящий со мною хлеб поднимет на меня пяту свою". Говорю вам об этом теперь, чтобы, когда предсказанное сбудется, вы говорили друг другу: "Смотри-ка! Наш Иисус и впрямь не из тех, кто попадает пальцем в небо!" С этими словами он искоса посмотрел на Иуду, однако тот сделал вид, что не понял намека. - Истинно, истинно говорю вам, - продолжал Иисус, - один из вас предаст меня, тот, кто сегодня вкушает со мной. Апостолы переглянулись в немалом изумлении. - Ты, должно быть, смеешься, господи, - сказали они, - никто из нас тебя не предаст. Да ты просто шутишь! - Простите, но мне не до шуток, - возразил миропомазанный. - Так кто же это? Уж не я ли? Кто? - загомонили наперебой апостолы. Иисус ответил: - Это один из двенадцати. Он опускает руку в блюдо одновременно со мной. Он и предаст меня врагам моим. Надо полагать, что в этот момент не только один Иуда совал свой кусок хлеба в подливу, ибо в таком случае все сразу догадались бы, что речь идет именно о нем, и ему наверняка пришлось бы в тот вечер туго. Между тем Иисус продолжал свои разоблачения. - А что вы хотите? - говорил он. - Это написано на небесах. План составлен заранее мною и моим богом-отцом. Я должен быть принесен в жертву и при этом должен пасть жертвой предательства. Иного выхода нет. Но горе тому, кто должен меня предать! Лучше бы тому человеку совсем не родиться! Иуда, как можно себе представить, чувствовал себя не в своей тарелке. "Черт меня побери со всеми потрохами! - думал он. - Неужели он что-нибудь пронюхал?" Чтобы выяснить, как ему себя вести, он наклонился к Иисусу и шепнул ему на ухо: - Скажи, господи, не я ли тебя предам? Иисус также шепотом ответил: - Ты сказал, Иуда, это ты. У предателя даже нос вытянулся. Он уже не сомневался, что сейчас его окончательно разоблачат и здорово попортят ему кровь. Однако, видя, что сын голубя хранит молчание и явно не собирается отдавать его на растерзание остальным членам шайки, Иуда приободрился. Про себя он наверняка подумал: "В самом деле, если уж он решил сделать так, чтобы я его выдал храмовой страже, значит, у него были на то свои соображения, а посему мне стесняться нечего. Кто знает, может быть, в глубине души он даже радуется такому исходу? Пути господни неисповедимы. В данном случае я не более чем орудие в руке божьей. Так что, пока не свершился замысел, предначертанный свыше, и пока я еще не сыграл свою роль, надо как следует выпить и закусить". И с этими мыслями он хватил хороший глоток вина. Впрочем, Иуда не только пил, но и ел за троих, ни о чем не заботясь. Короче говоря, он один из всех апостолов воздал пасхальному столу заслуженную честь. Когда пиршество подходило к концу, Иисус дотянулся до одного длинного хлебца на столе и отщипнул от него кусочек. "Вот это да! - подумали апостолы. - Неужели он еще не наелся? Ну и аппетит!" Все таращили на миропомазанного глаза. Он же поднял отломанный кусочек хлеба и произнес: - Я уже давно говорил вам, что мою кровь воистину можно уподобить питью, а плоть - мясу и что настанет день, когда вы будете пить кровь мою и вкушать от плоти моей. Так вот, сказываю вам, этот день пришел! - Господи, помилуй! - хором возопили апостолы, впрочем, не очень-то веря в эти слова, потому что уже привыкли к шуткам своего руководителя. - Вот-вот, я вполне серьезно имею честь сообщить вам: этот день пришел. Апостолы были огорошены. - Не волнуйтесь, однако, - продолжал Христос. - Я не буду заставлять вас пить из моих вен и закусывать бифштексом из моих... гм-гм... Видите этот кусочек хлеба? - Видим! - Так вот, этот хлеб - моя плоть. Конечно, с виду он непохож на мясо, но не следует доверяться обманчивой видимости. Этот кусок хлеба, который можно принять за обыкновенный хлеб, выпеченный в соседней булочной, в действительности моя плоть. Съешьте его, и вы вкусите от плоти моей. И не делайте большие глаза - я говорю совершенно серьезно! Затем он повернулся к Иоанну и Петру: - "Примите и ядите, ибо сие есть тело мое!" Жуйте и глотайте, да не по крошке, а все до конца! И он заставил каждого съесть по куску хлеба. Вот вам еще одна сцена, в которой мы, грешные, видим лишь странное извращение чувств и мысли. Святоши же, напротив, убеждены, что Иисус вовсе не думал насмехаться над своими апостолами. Затем миропомазанный взял свою чашу и начал повторять над нею ту же галиматью: - Пейте все, ибо сия есть кровь моя, хотя вам кажется, будто это вино. В действительности же это кровь моя, пролитая за вас. А потому не воротите носы, и пейте, пейте, друзья, мою кровь - она совсем неплоха на вкус! Апостолы поуспокоились. Такой крови они могли бы выпить не один литр. Поэтому долго уговаривать никого не пришлось. Так было учреждено на века таинство святого причащения. Именно на этот отрывок из евангелия ссылаются священники, чтобы иметь повод прихлебывать каждое утро в ожидании завтрака белое винцо и в то же время делать вид, будто совершают некое великое таинство, непостижимое для простых смертных. Затем Иисус прибавил: - Когда меня уже не будет среди вас и когда вы захотите вспомнить о своем дорогом учителе, сделайте так, как я вас научил, то есть выпейте и закусите, и это будет в память обо мне. Следует полагать, что сын голубя не удержался от еще одного намека на предателя, находившегося в том же зале, ибо Петр захотел выяснить этот вопрос до конца. В ту минуту, свидетельствует евангелие, Иоанн, которого Иисус любил больше всех, вытянулся на своем ложе и положил голову на грудь учителя. Петр подтолкнул Иоанна локтем и шепнул ему на ушко: - Раз уж ты ходишь в любимчиках, спроси его: кто же из нас предатель? Иоанн, прильнув к груди Иисуса, тихонько повторил вопрос. - Меня предаст тот, кому я передам кусок хлеба, обмокнутый в блюдо, - ответил мессир Христос так, чтобы его мог слышать один Иоанн. Иуда не подозревал даже, что на сей раз учитель столь недвусмысленно выдаст его одному из апостолов. Поэтому, когда Иисус протянул ему кусок хлеба, он спокойно принял угощение. "Ах, каналья!" - должно быть, воскликнул в душе Иоанн. Однако любимый ученик предпочел сохранить свое негодование про себя: в евангелии нигде не сказано, чтобы он хотя бы попытался разоблачить лицемерного коллегу. Между тем время шло, ночная тьма сгущалась, было уже поздно. Иисус хотел покончить со всем этим поскорее. - Послушай-ка! - обратился он к Иуде. - Раз уж у тебя есть дело, нечего тянуть. Ступай и делай! - О чем ты, о господи? И ты говоришь мне такое!.. - Ладно, ступай, куда тебе надо, да поскорее! Ученики услышали последние слова Иисуса, однако подумали, что тот поручил Иуде подкупить еще чего-нибудь к празднеству: ведь именно Иуда распоряжался общей кассой всей компании. Один Иоанн мог понять, что происходит на самом деле. Он видел, как Иуда, приняв из рук Христа хлеб, сразу же поднялся и вышел. Теперь его ничто не удерживало. Отбросив последние угрызения совести, он побежал в сторону храма. После его ухода беседа за столом возобновилась. Иисус обратился к апостолам с последними наставлениями. Он называл их своими детьми и говорил о месте, куда идет и куда никто не сможет за ним последовать. Петр, не пропустивший за все время ни одного тоста, был уже, как говорится, тепленький. - Что это за место, куда мы не сможем за тобой последовать? - вскричал он. - Нет такого места на земле!.. Вот я например, клянусь, что не покину тебя ни за что! Куда ты пойдешь, туда пойду и я... Где ты будешь, там будет и Петр... С тобой на жизнь и на смерть. Тысяча чертей! Скажи только слово, и я умру за тебя! Сын голубя пожал плечами. - Помилуй бог, какой энтузиазм! - заметил он. - Хорошо, что я все знаю заранее... Если бы я рассчитывал только на тебя, милейший, моим врагам нечего было бы делать. Но я надеюсь лишь на себя самого... Я должен принести себя в жертву. И я к этому готов... - Провалиться мне на месте! - продолжал орать Петр. - Что это еще за жертва, которую нельзя отменить?! Клянусь, я пойду за тобой и в тюрьму, и на смерть! - Довольно, Петр, хватит бахвалиться... - Господи, не говори так!.. - Слушай лучше меня! Прежде чем петух пропоет, ты уже сегодня трижды отречешься от меня. - Вот еще, выдумал! Да я... - А я тебе говорю, Петр, что так оно и будет. Не зная, что еще сказать, Петр понурил голову. Но про себя решил доказать учителю, что тот здорово ошибается и явно его недооценивает. Иисус снова обратился к апостолам с вопросом: - Когда я послал вас в горы Галилейские без денег, без обуви и даже без сумы, вам чего-нибудь не хватало, если не считать этих мелочей? - Нет, господи. - Так вот сейчас тот, кто имеет суму или мешок, пусть возьмет его, а тот, кто ничего не имеет, продаст все, вплоть до одежды, дабы купить себе меч, ибо скоро начнется такая свалка!.. И сбудется в тот день пророчество об Израиле. - Какое пророчество? - А такое, что мессия будет поставлен в один ряд с разбойниками. - Не бойся! Мы тебя защитим! Видишь, у нас уже есть два меча! - О, это даже больше, чем нужно, - промолвил Иисус и закончил: - Ну, поговорили и хватит. А теперь пойдем подышим свежим воздухом. (Смотри евангелия от Матфея, глава. 26, ст. 21-29; Марка, глава. 14, ст. 18- 25; Луки, глава. 22, ст. 19-23; Иоанна, глава. 13, ст. 23-38.) Глава 58. ТО, ЧТО НАЛИТО, ДОЛЖНО БЫТЬ ВЫПИТО. И сам отошел от них на вержение камня, и, преклонив колени, молился, говоря: отче! о, если бы ты благоволил пронести чашу сию мимо меня! впрочем не моя воля, но твоя да будет. Явился же ему ангел с небес, и укреплял его. Лука, глава. 22, ст. 41-43 - А теперь пойдем подышим свежим воздухом, - сказал Иисус и направился к двери. Ученики последовали за учителем. Ночь была великолепная. Миропомазанный повел всю компанию по дороге, ведущей к горе Елеонской. На ходу он продолжал беседовать со своими апостолами. Он так долго рассказывал им о своем божественном папе, который на небеси, что Филипп, любопытный, как монастырская послушница, не вытерпел и спросил: - А нельзя ли его увидеть, твоего батюшку, о коем ты столько говоришь? - Посмотри на меня, Филипп, - ответил Иисус. - Смотрю, господи. Ну и что? - Что ты видишь? - Как что? Тебя, конечно! - Отлично сказано, друг мой. Так вот, узнай: кто меня видит, тот... - Что "тот"? - Тот одновременно видит и моего отца. - Ну, раз ты это утверждаешь, я тебе верю. Затем Иисус, составлявший одно целое со своим богом-отцом, - который, кстати, не был ему отцом, ибо настоящим его папой был голубь, - так вот, Иисус сравнил себя с истинной виноградной лозой. Евангелист Иоанн рассказывает об этой речи, ставшей последним публичным выступлением ходячего Слова. - Я есть истинная виноградная лоза, - объявил потомок бывшего плотника. После такого заявления можно подумать, будто остальные виноградные лозы вовсе не истинные; видите ли, есть лозы настоящие, а есть поддельные! Иисус, разумеется, причислил себя к категории неподдельных лоз. - А если я истинная виноградная лоза, - утверждал он, - то отец мой виноградарь. Как истинная лоза, я, конечно, имею ветви и отростки. Уж не отсюда ли пошло выражение "мои отпрыски"? Но не всякая ветвь приносит плоды. Так вот, мой отец отсечет все ветви, на которых не будет винограда. Для того чтобы быть ветвью плодоносящей, надо держаться поближе к лозе. Вы, друзья, - мои ветви, так держитесь же близ моей лозы. А кто не будет этого делать ("не пребудет во мне"), тот "извергнется вон и засохнет; такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают", как старые бесплодные лозы. Какая глубокая мысль, не правда ли? Какие великолепные слова в устах бога! Поистине, религия - чудесная вещь! Если кто-либо из моих читателей возжаждет насладиться этим образцом красноречия полностью, то может отыскать его в главах 12-16 Евангелия от Иоанна. Закончил Иисус так: - Еще многое имею сказать вам, да жаль времени мало и к тому же вы теперь не можете всего вместить. Соображение вполне здравое! В этот момент учитель с учениками дошли до нижнего моста через реку Кедрон, откуда начиналась дорога на Гефсиманию. Иисус обратился с еще одним призывом к своему отцу, перешел мост и очутился у подножья холма. До сих пор там существует жалкий садик с семью чахлыми оливами. Приезжающие в Иерусалим паломники-христиане убеждены, что эти семь деревьев сохранились со времен, когда евангелисты распяли доброго сына божьего. Именно это место и называется Гефсиманским садом или попросту Гефсиманией, что на древнееврейском языке означает "давильня для олив". Иисус предложил своим ученикам присесть и отдохнуть. - Кресел я вам предложить не могу, - извинился он, - так что посидите на земле и поболтайте. А я пока помолюсь, но для этого мне нужно остаться одному. Через пару минут я буду к вашим услугам. Затем, подумав, добавил: - Впрочем, вот что: вас здесь одиннадцать, на три четверти больше, чем надо. Оставайтесь ввосьмером, а троих - Иоанна, Петра и Иакова - я возьму с собой за компанию. Упомянутые апостолы вышли из рядов и последовали за Иисусом. В это мгновение - здесь все евангелисты, как ни странно, полностью единодушны - ощутил Иисус скорбь, подобную предсмертным мукам. Он сказал, обращаясь к Иоанну, Петру и Иакову: - Не знаю, что со мной, но мне явно не по себе... - Может быть, ты съел лишнего? - предположил Петр. - Да нет же, я догадываюсь... - Так что же с тобой, господи? - А то, что на сей раз мой час и в самом деле пробил... О дьявольщина! Удовольствие ниже среднего... - Учитель, может быть, мы тебе подсобим? - Нет, друзья. Сказываю вам: отец мой пошлет одного из своих ангелов и тот поднесет мне чашу с довольно-таки горьким питьем. Вы бы могли, конечно, отхлебнуть из этой чаши по глотку, но об этом нечего и думать! Сия чаша скорбей предназначена мне одному... Произнося эти слова, он был грустен, как побитая дворняга. Евангелие утверждает, что ученики никогда еще не видели его таким расстроенным: "...и начал ужасаться и тосковать" (Марк, глава. 14, ст. 33). Описание это можно было бы заменить более лаконичным: "У него тряслись все поджилки". Иисус обратился к своим спутникам. - Побудьте здесь и бодрствуйте, и молитесь, - пробормотал он. Затем отошел от них на расстояние броска камня ("на вержение камня...", Лука, глава. 22, ст. 41), преклонил колени, простерся ниц и молился. - Отче! Отче! - восклицал он, обращаясь к папаше Саваофу. - Боюсь, что, согласившись на мучения здесь, на земле, я переоценил свои силы. Я хотел было претерпеть все муки, даже какие-нибудь пытки, приправленные парой тумаков, но теперь, когда я знаю, что меня ждет, я от души жалею, что покинул небеса, и вовсе не хочу воплощаться в моего коллегу - святого духа! Тут с небес слетел ангел с чашей, наполненной горечью. Иисус в отчаянии испустил тяжкий вздох. - Послушай, - сказал ему ангел, - ты же сам этого хотел. Никто тебя не заставлял влезать в человечью шкуру, чтобы испытывать все те неприятности, с которыми ты уже познакомился. А теперь все предстоящие тебе страдания уже записаны в книге судеб. Так что делать нечего. - Отче, отче мой, ну если я был дураком, так это все-таки не причина, чтобы карать меня без всякой жалости!.. Отче, отче мой, заклинаю тебя, избавь меня от моих обязательств! И он решительно отстранил чашу, которую протягивал ему ангел. Однако небесный посланец настаивал: - Относительно твоих страстей, то бишь страданий, ты подписал контракт. Срок исполнения договора истек. Свое слово надо держать, Иисус, - ведь ты подписался под документом! Если ты не претерпишь всех обусловленных мучений, контракт будет расторгнут и тебя объявят банкротом. - Увы! - стонал богочеловек. - Тогда я буду опозорен... Лучше уж выпить эту чашу, как бы она ни была горька... О папа, папочка, да будет воля твоя, а не моя! Ангел поднес ему чашу, и Христос отхлебнул глоток горечи. - Бр-р-р! Ну и гадость! И он вскочил на ноги, скорчив ужасную гримасу. "Иисус вернулся к ученикам своим, ища в них утешение и облегчение от страданий, но почувствовал себя еще более покинутым и одиноким", - замечает благочестивый комментатор. Петр, хвативший в ту ночь лишнего, храпел, как взвод пруссаков. Иаков, бахвалившийся своим мужеством, и любимый ученик Христа Иоанн вторили ему не менее звонким храпом с посвистом и переливами. Слушать это трио в другом месте и в другое время было бы даже приятно и поучительно, однако Иисус обозлился. "Вот свиньи! - подумал он. - Я их просил не оставлять меня одного, молиться со мной и бодрствовать, а они... Только что проявляли такую преданность, такое рвение, но стоило мне отвернуться, как сразу же захрапели во все завертки. А еще бахвалились своей стойкостью и мужеством... Какая самонадеянность! Разве же это люди? Паршивые сурки - вот кто они такие!" Иисус принялся без церемоний расталкивать Петра. - Эй, Симон-Петр, ты спишь? Петр приподнялся, продирая глаза: - Что такое? Кто это? Что нужно? - Это я, твой учитель и бог... Я, Иисус! - Да, да, знаю... Что тебе надо? Чем могу служить? - Ничем. Я только хотел убедиться, не спишь ли ты, бодрствуешь ли и молишься, как я тебя просил... - Конечно, господи... Я бодрствую... и молюсь. Я думаю о тебе. - Молчал бы уж лучше! Ты так храпел, что заглушил бы и гром небесный, если бы сейчас началась гроза! - Честное слово, господи... Я только-только задремал. - Расскажи это кому-нибудь другому! - Клянусь тебе, учитель... - Не клянись: этим ты усугубляешь свой грех. А твои коллеги?.. Тоже дрыхнут без просыпу! Хорошенькие у меня ученики! Иисус разбудил Иакова с Иоанном и устроил обоим головомойку: - Сказываю вам: бодрствуйте и молитесь! Я непременно должен знать, что вы со мной. Бодрствуйте, дабы не впасть в искушение. На это Петр мог бы ему возразить: "Как раз во сне мы меньше всего рискуем искуситься!" Но он ничего не ответил. - Дух силен, а плоть слаба, - заключил Иисус и вернулся на прежнее место. Очевидно, он еще не до конца осушил пресловутую чашу горечи. Очутившись перед этой неаппетитной чашей, богочеловек снова принялся за свои ужимки и причитания: - Господи, боже мой, какая страшная канитель!.. 0-ля-ля, если бы я знал, что меня ожидает, когда проникал в непорочное лоно своей девственной мамы, я бы ни за что не совершил такой глупости! А главное, я уже сейчас предвижу: люди и не подумают поблагодарить меня за то, что я приношу себя в жертву... Отче, отче мой, убери от меня это омерзительное питье!.. Но ангел не уходил и продолжал протягивать ему роковую чашу. - Пей, Иисус, пей! - уговаривал он миропомазанного. - То, что налито, должно быть выпито. Тебе все равно не отвертеться, так что лучше покончить с этим поскорее. Ведь умирают всего один раз! - Знаю, слышал я эти басни, ангельский друг мой, но расскажи их кому-нибудь еще. Ты так говоришь, чтобы позолотить мне пилюлю, а сам не веришь ни одному своему слову. И он задрожал всем телом. Однако вскоре Иисус немного оправился и заголосил с новым рвением: - Отче мой, отче! Если не может чаша сия миновать меня, чтобы мне не пить ее, да будет воля твоя! Единым духом опрокинул он злосчастный сосуд себе в глотку, так что на дне остался лишь горький осадок. Когда Иисус вернулся к своим ученикам, он нашел их опять спящими, как и в первый раз. Пришлось снова их расталкивать и стыдить за недостойное поведение. "И они не знали, что ему отвечать", - замечает евангелист Марк. Иисус удалился в третий раз. Ангел поджидал его, настаивая, чтобы сын голубя вылизал даже гущу, все до последней капли. Право, это было уже слишком! Заодно ангел рассказал Иисусу, какие неприятности ожидают его в ближайшем будущем, и тот заявил, что вынести все эти страдания свыше его сил. Затем он закатил форменную истерику, точь-в-точь как красотка со слишком слабыми нервами, и добрых четверть часа колотился о землю, подпрыгивая, словно лещ на сковородке. - Нет, нет, это уже слишком, отче мой! - вопил он, дергаясь в конвульсиях. "И был пот его, как капли крови, падающие на землю", - уверяет евангелист Лука (глава. 22, ст. 44). Однако ангел был неумолим. - Долизывай все! - заорал он и заставил Иисуса проглотить горчайший осадок до последней капли. Только тогда папаша Саваоф сжалился наконец над своим, так сказать, сыном. Когда чаша опустела, он ниспослал ангелу хорошую мысль. Иисус в этот момент пребывал в полнейшей прострации. Ангел наклонился над ним и шепнул ему на ушко: - Не будь дурачком и не порти себе нервы из-за какой-то дюжины оплеух! Если бы ты был простым смертным, тогда, конечно, тебе пришлось бы совсем не сладко, но ведь ты бог! Ты что, забыл об этом? Следовательно, ты будешь страдать ровно столько, сколько сам пожелаешь. А если тебя это устраивает, можешь вообще не страдать и только делать вид, будто принимаешь муки за род человеческий... Понял? Иисус тотчас воспрянул духом и вскочил на ноги. Он поблагодарил ангела, вовремя напомнившего ему о его всемогуществе, и, сделав горделивый жест, изрек; - Ныне я чувствую в себе силы перенести любые мучения! В третий раз вернулся он к своим ученикам, в третий раз нашел их храпящими пуще прежнего и в третий раз с трудом разбудил. - Вы неисправимы, - заявил сын голубя. - Вставайте, чтоб вам было пусто! "Встаньте, пойдем: вот приблизился предающий меня". (Смотри об этом у Матфея, глава. 26, ст. 36-46; Марка, глава. 14, ст. 32-42; Луки, глава. 22, ст. 40-46; Иоанна, глава. 15, ст. 1-27; глава. 16, ст. 1-33; глава. 17, ст. 1-26.). Глава 59. НЕПРЕДВИДЕННАЯ ДРАКА. И один из них ударил раба первосвященникова, и отсек ему правое ухо. Тогда Иисус сказал: оставьте, довольно. И, коснувшись уха его, исцелил его. Первосвященникам же и начальникам храма и старейшинам, собравшимся против него, сказал Иисус: как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять меня. Лука, глава. 22, ст. 50-52. Вернемся, с вашего позволения, к неверному апостолу Иуде. Иисус, как известно, довольно определенно выразил свое согласие, чтобы Иуда передал его в руки первосвященников. Поэтому Иуда отправился на поиски храмовой стражи. Увидев запыхавшегося апостола, капитан священной милиции встрепенулся. - Уже? - спросил он. - Значит, берем его сегодня? - Нельзя терять ни минуты! - ответил Иуда. - Сейчас Иисус только что отужинал и направляется к горе Елеонской, она же Масличная: эта маленькая прогулка необходима для его пищеварения. Если вы соизволите последовать за мной, мы его зацапаем без труда. Второй такой возможности не представится! - Сейчас подниму взвод по боевой тревоге. Собрав стражу, капитан скомандовал: - Вз-во-о-од, правое плечо впер-е-ед, шагом... арш! Вслед за стражей увязалось несколько ответственных чиновников синедриона и слуг первосвященников. Так вся процессия добралась до ограды Гефсиманского сада. Тут капитан стражи забеспокоился: - Погоди-ка! А как мы узнаем мессира Иисуса в толпе прочих оборванцев? - Не извольте беспокоиться, - ответил Иуда. - Это я беру на себя. Кого я поцелую, тот и есть наш человек. - Понятно. Было еще темновато. Солдаты зажгли факелы и фонари. Простодушные апостолы, разбуженные этой иллюминацией, наивно удивлялись: - Смотри! Это еще что за факельное шествие? Должно быть, где-то неподалеку свадьба и они хотят почествовать новобрачную! Они даже не подозревали, что роль новобрачной в ту ночь предстояло играть сыну голубя. Что касается Иисуса, то он не строил никаких иллюзий. Он знал. И спокойно ждал, чтобы стража вошла в сад. Иуда тем временем решил предупредить солдат стражи относительно сверхъестественных способностей лица, подлежащего задержанию. Как это ни покажется странным моим читателям, но факт остается фактом. Евангелие утверждает, будто Иуда, обратившись к капитану стражи, сказал: - Будьте осторожны! Он может совершать всякие чудеса, так что хватайте его быстрее, пока он не опомнился. Когда вы его схватите, он уже ничего вам не сделает, тогда все его божественные качества ему не помогут. Но действовать надо быстро. Главное - навалиться на него и схватить, как только я его укажу. Однако осуществить свой план он не успел. Едва солдаты ворвались в сад, Иисус вышел к ним навстречу и спросил: - Кого вы ищете? Иуда понял, что все его расчеты рухнули, и словно проглотил язык. Но капитан стражи, которому нечего было скрывать, ответил: - Нам нужен Иисус из Назарета. Миропомазанный сделал шаг вперед и просто сказал: - Это я. Слова его произвели потрясающий эффект. Произнося их, Иисус дохнул, и весь взвод стражи повалился наземь, словно карточный домик. Получилась всеобщая куча-мала. Несчастные солдаты думали, что их поразила молния. Лежа на земле, они с опаской щупали свои руки и ноги и перешептывались: - Вот это да! Рука вроде уцелела... А нога? - А моя рука? Ага, вот она!.. - Я уже думал, что умер... Подобные сетования слышались со всех сторон. Иисус улыбался. Он только хотел продемонстрировать свою чудодейственную силу, и это ему вполне удалось. Ему важно было подчеркнуть, что если он и попадет в руки врагов своих, то лишь по собственной доброй воле. Когда желаемый результат был достигнут, сын голубя приготовился играть свою роль дальше. - Так скажите наконец, кто вам нужен? - снова спросил он. - Нам нужен Иисус из Назарета, - снова ответил капитан стражи. - Так я ведь уже сказал вам, что Иисус из Назарета - я! На сей раз никто не полетел вверх тормашками. И никаких сомнений у стражи уже не оставалось. Так что Иуде совсем незачем было целовать своего учителя, который уже дважды представился полиции сам. Тем не менее храмовая солдатня пребывала в великом смущении. Правонарушитель, который одним дуновением может опрокинуть на землю целый взвод, явно казался им слишком опасным. - Раз вам нужен именно я, - продолжал Иисус, - позвольте моим приятелям удалиться. Стража охотно пошла ему навстречу. И тогда Иуда, обещавший поцеловать Иисуса и стремившийся выполнить взятое на себя обязательство, приблизился к сыну голубя, хотя в подобных нежностях теперь уже не было ни малейшей нужды. - Учитель! - воскликнул он. - А, это ты? - Да, учитель, я хочу с тобой проститься. И вместо того, чтобы просто пожать Иисусу руку, Иуда его обнял и поцеловал. Надо сказать, что этот поцелуй Иуды был все равно что горчица после обеда - вещь абсолютно лишняя. Однако Иисус его вытерпел и только сказал предателю: - Друг мой, между нами говоря, я прекрасно знаю, что означают твои объятья. Видишь ли, меня не так-то легко провести. Мне известно, зачем ты сюда явился, и я могу тебе только посочувствовать. Предать поцелуем сына человеческого, это, знаешь ли, просто неприлично! Тем временем солдаты заметили, что Иуда, несмотря на все свое нахальство, не был опрокинут ни до, ни после предательского поцелуя. Поэтому они не без оснований рассудили, что бояться больше нечего, и дружно устремились к богочеловеку, по видимости утратившему свое всемогущество. Мы уже знаем, что у апостолов на одиннадцать человек было два меча. Один из этих мечей принадлежал Петру. И вот один из бывших с Иисусом, обладатель второго меча, спросил: - Может, умрем героями? Иисус не успел ответить, как Симон-Петр уже пустил свое оружие в ход. Он ринулся на одного из рабов первосвященников, который стоял поблизости, и своим секачом для рубки капусты отхватил ему напрочь правое ухо. Евангелие сохранило имя невинной жертвы: слугу, лишившегося уха, звали Малх. Это отчаянное сопротивление с кровопролитием могло привести к непредвиденным осложнениям. Разъяренные солдаты в отместку за своего изувеченного приятеля несомненно бросились бы на апостолов и в три минуты приготовили бы из них рубленый бифштекс, если бы Иисус не вмешался. И вовремя! Всего несколько минут назад от чрезмерного страха у него был нервный припадок, но сейчас к нему вернулось все его былое хладнокровие, и он сумел успокоить остальных. Подойдя к Малху, Иисус подобрал с земли отрубленное ухо, поплевал на него и приложил к голове несчастного раба. И-о чудо! - ухо тотчас приросло, и с того дня держалось на своем месте крепче прежнего. Если верить евангелию, Малх отплатил чудотворцу черной неблагодарностью и не сказал Христу даже "спасибо". Между тем Иисус, повернувшись к Петру, отечески пожурил своего ученика: - Что это такое! Ты оказываешь сопротивление властям? Я этого не потерплю!.. Какое тебе дело до всего, что здесь происходит? А ну-ка, живо вложи саблю в ножны! Ибо взявшие меч от меча и погибнут. Петру это замечание показалось явно неуместным. Он проявил свою преданность и рвение. Он подал апостолам пример мужества. И вот в награду ему приходится выслушивать кисло-сладкие нотации. Тут бы любой смешался. Ничего не понимая, Петр вложил меч в ножны. Раз учитель велел, пусть будет так, однако про себя он подумал: "Вот и ратуй за эту скотину! Если меня еще раз попросят за него вступиться, я за себя не поручусь. Ну и влип же я!.. Ко всем чертям, пусть теперь выпутывается сам, как знает!" Если Петр не произнес эти слова во весь голос, то наверняка пробормотал их сквозь зубы, ибо Иисус, чтобы положить конец его воркотне, сказал: - Я сам напросился на все эти неприятности, понятно? Неужели ты думаешь, что я не мог бы их избежать, если бы захотел? Или думаешь, что я не могу теперь умолить отца моего, и он не представит мне более дюжины легионов ангелов, дабы меня защитить? Но все дело в том, что, если я уничтожу солдат - а мне это раз плюнуть, - как же сбудутся писания? Нет, этого я не сделаю, ибо надо, чтобы пророчества исполнились. На сей раз Петр решил, что больше не проронит ни звука и не шевельнет даже пальцем, что бы ни случилось. Солдаты тоже сообразили, что, судя по странным речам странного правонарушителя, им ничто не грозит и его вполне можно хватать, не опасаясь последствий. Поэтому они окружили Иисуса и крепко связали ему руки веревками. В толкотне и суматохе перед сыном голубя вдруг предстала кучка старых знакомых из синедриона. Иисус их узнал и обратился к ним. - Что я вижу! - закричал он. - Как будто на разбойника вышли вы с мечами и кольями, чтобы взять меня! А между тем каждый день бывал я с вами в храме и учил, и вы не брали меня. Так вот, сказываю вам то, что уже сказал Петру: "Да сбудутся писания!" Ибо, если бы я захотел и не дал сбыться тому, что сбылось, все эти писания и пророчества можно было бы выбросить свиньям на подстилку! Вполне естественно, что завсегдатаи храма, заслышав такие слова, оскорбились и подняли страшный крик, понося и пороча Иисуса. Перед лицом столь единодушной вспышки гнева апостолы струхнули. - Пора нам проявить себя, - робко сказал кто-то из них. - Да, сейчас самое время... - В таком случае бежим! И они ринулись наутек с поистине редкостным единодушием. Иисуса же увела стража. Только один юноша, как свидетельствует евангелист Марк, впрочем не называющий даже его имени, следовал за учителем на почтительном расстоянии. Это был подросток, проживавший в долине Кедрона. Разбуженный посреди ночи громким шумом и криками, он сразу сообразил, в чем дело, и выскочил из дому, едва успев накинуть, так сказано в евангелии, "покрывало" - видимо, тунику. Заметив его, воины стражи заподозрили неладное. - Что это еще за парень? - зароптали они. - Уж не собирается ли он освободить задержанного? Тут дело явно не чисто. Захватим-ка его заодно с этим Назарянином, - так-то оно будет спокойней! Солдаты попытались было схватить юношу, но он вывернулся как уж и, оставив покрывало в их руках, умчался в чем мать родила. (Смотри евангелия от Матфея, глава. 26, ст. 47-56; Марка, глава. 14, ст. 43- 52; Луки, глава. 22, ст. 47-53; Иоанна, глава. 18, ст. 2-11.) Глава 60. ПРИГОТОВИМСЯ ВОСПЛАКАТЬ И ВОЗРЫДАТЬ. Люди, державшие Иисуса, ругались над ним и били его; и, закрыв его, ударяли его по лицу, и спрашивали его: прореки, кто ударил тебя? И много иных хулений произносили против него. Лука, глава. 22, ст. 63-65. Когда мама Ева вместе с папой Адамом, своим благоверным, грызли в земном раю яблоко, они и не подозревали, к каким последствиям приведет этот маленький пикник на лоне природы. Точно так же, когда малютка Мария вместе с духом святым вкушали от яблока несколько иного сорта, они и предположить не могли, что плод галантного флирта, выношенный в благословенном чреве, впоследствии будет обречен на целый ряд пренеприятнейших переживаний. Поэтому, сударыни, никогда не ешьте яблок, ибо неизвестно, к чему это приведет. Не будь Евы, не было бы проблемы первородного греха. С другой стороны, если бы дочь Иоакима не побаловалась с голубем, не было ни Иисуса, ни страстей господних. Но какой толк сожалеть о том, что уже совершилось? В наказание за нарушение правил внутреннего распорядка земного рая - нарушение, за которое, кстати, род человеческий, как известно, уже понес суровую" кару, - сын господа бога нашего должен был претерпеть всевозможные мучения, им же самим определенные и расписанные заранее. Так что доставайте чистые носовые платки. Ибо теперь, друзья мои, надо приготовиться к рыданиям и плачу. Тщательно связанного Иисуса отвели сперва к Анне, который был тестем Каиафы. Говоря "отвели", я выражаюсь не совсем точно. Согласно евангелию, всемогущего господа нашего, творца небес и тверди земной, волокли до самого дома вышеупомянутого Анны, подбадривая пинками и подзатыльниками. Но чем сильнее ярились грубые солдафоны, тем больше радовался всемогущий творец и ликовал в сердце своем. "Вот повезло так повезло! - говорил он себе. - Солдатики работают что надо! Трах!!! - кулаком в спину... Бум!!! - сапогом чуть пониже... Правильно! Справедливая кара за съеденное яблоко... И если папа Саваоф все еще не доволен, ему сам черт не угодит!" Анна учинил Иисусу допрос относительно доктрин, которые тот проповедовал. Иисус, стремившийся пострадать как можно больше, отвечал ему довольно дерзко: - То, что я говорил, я должен был сказать. Что спрашиваешь меня? Спроси слышавших, что я им говорил: они все знают. И он указал на собравшуюся вокруг толпу. Тогда один из присутствующих, оскорбленный тем, что его пытаются впутать в какую-то темную историю, закатил Иисусу полновесную пощечину по божественной ланите, сказав: - Так-то ты отвечаешь первосвященнику? Этот довод отрезвил миропомазанного, и он сразу стал кроток, как агнец. - Если я сказал худо, - забормотал он, - покажи, что худо. А если хорошо, за что ты бьешь меня? Следует напомнить - и больше не забывать, - что Христос имел две сущности: божественную и человеческую. Именно потому на протяжении всех страстей господних мы видим, как он то смеется над своими врагами, будучи богом, которому наплевать на всякие страдания, то корчится от боли и по-человечески мечтает лишь о том, чтобы это дурацкое представление как можно скорее окончилось. Определить, в какой момент действовала божественная сущность Христа, а в какой человеческая, - важнейшая богословская проблема. Тайна двух сущностей чрезвычайно запутанна и сложна. Между нами говоря, - надеюсь, с вами я могу поделиться, друзья читатели? - будь я одним из тех ловкачей, которые придумали христианскую религию, я бы не стал в нее вводить шутовскую догму о двуединой сущности. Я бы просто сказал, что с того момента, когда голубь затолкал в лоно девы Марии своего коллегу по божественной троице, последний утратил божественность, дабы вновь обрести ее лишь после смерти. Я бы представил господина Иисуса во всех его земных перипетиях обыкновенным простым человеком; он бы не совершал у меня никаких чудес, и каждый раз, когда по ходу действия необходимо было божественное вмешательство, эту роль с успехом играл бы у меня сам папа Саваоф, доказывая маловерам, что они с Иисусом действуют заодно. Мой Иисус, если бы я его придумал, вновь превратился бы в божество, лишь испустив последний вздох как человек. Ну рассудите сами, можно ли принимать всерьез муки - страсти господни, когда даже священники твердят, что сын голубя был одновременно человеком и богом и мог по желанию либо претерпевать страдания, либо ничего не чувствовать? Честно говоря, нужно обладать изрядной долей глупости, чтобы умиляться переживаниями какого-то непонятного существа со столь избирательной чувствительностью. Анна так ничего и не добился от нашего не то бога, не то человека, перетянутого веревками, как сырокопченая колбаса, и отправил его в таком же виде к своему зятю Каиафе. Каиафа, предупрежденный капитаном храмовой стражи, успел к тому времени созвать синедрион, игравший в Иудее роль верховного суда. Это собрание состояло из семидесяти одного члена в дни полного кворума, но достаточно было и двадцати трех присутствующих, чтобы решения духовного трибунала обретали силу закона. Старейшина синедриона, или нази, во время разбирательств различных дел восседал на особом возвышении; в случае отсутствия, его заменял верховный первосвященник, избранный на текущий год. Вокруг него на подушках, положенных прямо на землю, полукругом располагались остальные члены суда. По краям этого полукруга сидели два секретаря; в обязанность одного входило записывать обвинения, а другого - собирать все, что можно было сказать в пользу обвиняемого. Справа от нази помещалась еще одна важная шишка - саган, или отец судилища, который следил за ходом дискуссий, а возле него - мудрецы, постоянные советники суда. Младшие офицеры стражи с веревками и ремнями в руках охраняли обвиняемого, готовые в любую минуту скрутить его, если он вздумает сопротивляться. Как видите, все происходило по твердо установленным правилам, без всякого произвола. Именно таким был духовный суд, перед которым, если верить евангелию, предстал Иисус. Надо сказать, что в данном случае кое-кому из судейских совершенно нечего было делать: речь идет о секретаре, обязанном записывать благоприятные для обвиняемого показания. Посудите сами: апостолы удрали все, как один, а больше там не было ни одного свидетеля, который мог бы выступить в защиту господа нашего. Писец начал вызывать свидетелей обвинения. Их набралась целая куча. Читатели этой книги, написанной строго по материалам евангелий, уже знают, что Иисус вел жизнь далеко не безупречную, поэтому представленные суду сведения о поступках обвиняемого наверняка произвели на судей самое неблагоприятное впечатление. Что же касается его возмутительного фанфаронства, то тут доказательств было хоть отбавляй. В частности, два свидетеля напомнили Иисусу, как он неоднократно бахвалился в храме: могу, мол, разрушить храм божий и в три дня создать его вновь без посторонней помощи! Помните эту историю? Мессир Христос, когда чувствовал поддержку толпы, частенько похвалялся, будто обладает сверхъестественным могуществом и может выкидывать самые невероятные трюки. Свидетели объяснили суду, что именно благодаря таким похвальбам Иисус вводил в соблазн толпы наивных глупцов, готовых верить на слово даже самым отъявленным шарлатанам. Свидетелей привели к присяге. - Знайте, - сказал им Каиафа, - если вы солгали, кровь невинного падет на вас и потомство ваше. Это была традиционная формулировка. После такого торжественного предупреждения свидетели повторили свои показания. Весьма забавно - я надеюсь, читатели это оценят, - что все четверо евангелистов называют лжесвидетелями этих людей, которые в конечном счете просто-напросто повторили то, о чем несколько раньше рассказали сами же евангелисты! Иисус на это обвинение ничего не ответил. Каиафа встал и обратился к задержанному. - Ты слышал показания? - спросил он. - Правда ли, что, злоупотребляя доверием темных людей, ты старался ввести их в соблазн, хвалился, будто обладаешь сверхъестественным могуществом, и обещал в три дня вновь воздвигнуть храм божий, если он разрушится? Правда ли, что ты это говорил? Иисус по-прежнему хранил молчание. - Что же ты ничего не отвечаешь? - продолжал первосвященник. - Ведь если ты это говорил, значит, ты похвалялся всемогуществом. Для того чтобы совершить подобное чудо, надо быть самим богом или по крайней мере сыном божьим... Поэтому заклинаю тебя богом живым, скажи нам: ты в самом деле сын божий? - Он самый! - ответил наконец миропомазанный. Слова его вызвали бурю возмущения. Верховный первосвященник и весь синедрион были оскорблены. И их нетрудно понять! Никто из присутствующих не знал истории с голубем, и все считали, что отцом Иисуса был плотник Иосиф. Правда, Иосиф при жизни пользовался репутацией рогоносца, однако никому не приходило в голову, что рога ему наставила птица из породы голубиных. Если бы Иисус объяснился, судьи хотя бы знали, с кем имеют дело. Однако он предпочел умолчать о том, что крошку Марию оплодотворил, оставив девственницей, некий голубь, такой же бог, как Саваоф, и что он, Иисус, является, таким образом, сыном божьим. Ничего этого он не сказал и продолжал стоять на своем, чем, естественно, довел присутствующих до белого каления. Что касается Каиафы, то он был вне себя от ярости. - Вы слышали, как он богохульствует? - вопил первосвященник. - Нет, вы все слышали? Поистине, это чудовищно! Горе нам! И тогда в благочестивом гневе Каиафа разодрал одежды свои. Находившимся в зале женщинам пришлось стыдливо отвернуться, чтобы не видеть довольно упитанных ляжек святого отца, выставленных на всеобщее обозрение. Справившись с приступом ярости, Каиафа кое-как прикрылся лохмотьями, оставшимися от его одеяния. В душе он уже сожалел, что не сдержался вовремя, - от столь бурных проявлений чувств польза только портным. - Полагаю, - сказал он, обращаясь к синедриону, - все ясно. На что нам еще свидетели? Теперь вы слышали богохульства его. Что скажете, коллеги? Все дружно закричали в ответ: - Смерть ему! Кара, надо прямо сказать, слишком суровая за столь не значительные проступки. По моему скромному мнению, слова Иисуса, даже если допустить, что они являлись богохульством, не требовали высшей меры наказания. На месте Каиафы я бы приговорил Христа к принудительному лечению холодным душем, дабы малость остудить его, и надеюсь, читатели со мной согласятся. Как видите, люди свободомыслящие куда милосерднее верующих! Иудейские святоши полагали, что еретик безусловно заслуживает виселицы, а когда власть перешла в руки христианнейших отцов церкви, они за те же проступки начали сжигать своих противников живьем. Так что не христианам упрекать в жестокости иудеев, хотя они и приговорили к смерти обыкновенного хвастуна, не представлявшего, по-моему, никакой опасности для окружающих. Выяснив, таким образом, общественное мнение, Каиафа прервал заседание и, оставив упрямого плотника под охраной солдат, поспешил к себе, дабы жена заштопала ему тунику и штаны. Тем временем народ возмущался поведением Христа, и, если бы не стража, от сына голубя остались бы только пух и перья. Что касается самих стражников, то они видели во всей этой истории скорее комичную сторону: как известно, солдатня всегда отличалась веселым нравом, как в древности, так и теперь. Они посадили Иисуса на скамью и затеяли милую игру, которую можно сравнить разве что с современной игрой в "жучка", когда надо угадывать, кто тебя стукнул по выставленной назад ладони. Сыну голубя завязали глаза, и начались всяческие забавные дурачества, во время которых солдаты вели себя как выгнанные за неуплату жильцы, которым наконец попалась в руки их ведьма-консьержка. Один из солдат щипал господа бога нашего за ягодицу, а остальные кричали: - Эй, всезнайка! Пророк! Ясновидящий! А. ну, скажи, кто тебя ущипнул? Другие награждали его полновесными подзатыльниками, звонкими щелчками, солидными тумаками, а некоторые даже "ударяли его по ланитам". Самые грубые плевали ему в лицо. Иисус, разумеется, мог прекратить эти игры после первого же щипка или пощечины. Для этого ему достаточно было сразу ответить: - Меня ущипнул Иаков Трухелюбабель, капрал храмовой стражи; место рождения - Сихарь, время - третий день августовских календ сорок один год тому назад! Совершенно очевидно, что, если бы он так ответил, солдаты не только оставили бы его в покое, но немедленно признали и провозгласили божеством. Из обвиняемого он не сходя с места превратился бы в победителя. Однако Иисус этого не захотел. Напротив, он, видимо, испытывал истинную радость, получая затрещины и тумаки. Про себя он наверняка говорил: "Вот, что называется, привалило счастье! Щипки, тумаки, щелчки, оплеухи - как из рога изобилия! Теперь Адам и Ева должны наконец переварить это яблоко, которое застряло у них в желудках... Если бы я назвал по именам всех этих вояк, они бы сразу же прекратили свои грубые забавы... Но ведь тогда первородный грех остался бы неискупленным!..". (Смотри евангелия от Матфея, глава. 26, ст. 57-68; Марка, глава. 14, ст. 53, 55-64; Луки, глава. 22, ст. 54, 63-65; Иоанна, глава. 18, ст. 12-14, 19-24). Глава 61. В КОТОРОЙ ПЕТР ВЫКАЗЫВАЕТ СЕБЯ ОТМЕННЫМ ТРУСОМ. Вскоре потом другой, увидев его, сказал: и ты из них. Но Петр сказал этому человеку: нет! Прошло с час времени, еще некто настоятельно говорил: точно и этот был с ним, ибо он галилеянин. Но Петр сказал тому человеку: не знаю, что ты говоришь. И тотчас, когда еще говорил он, запел петух. Тогда господь, обратившись, взглянул на Петра; и Петр вспомнил слово господа, как он сказал ему: "прежде нежели пропоет петух, отречешься от меня трижды". И, выйдя вон, горько заплакал. Лука, глава. 22, ст. 58-62. В то время когда всемогущий создатель небес и тверди земной терпел грубые шуточки храмовых вояк, апостол Петр делал все возможное, дабы оправдать предсказания своего учителя. Сбежав было из Гефсиманского сада, он устыдился своей позорной трусости и вернулся. "Куда, черт возьми, повели моего учителя?" - спрашивал он себя. Затем, поразмыслив - кое-какие шарики у него в голове все-таки вертелись, - он решил, что Иисуса следует искать во дворце первосвященников. Придя к такому заключению, апостол отправился во дворец. Когда он пришел туда, у входа стояла толпа любопытных и проникнуть в зал заседаний было невозможно. Петру пришлось удовлетвориться скромным местом в уголке двора. Хотя время года было самое благодатное - если помните, апостолы спали прямо на голой земле, - по словам евангелия, вдруг стало холодно. Слуги, солдаты и рабы, толпившиеся во дворе, разожгли большой костер из колючего кустарника, и все приблизились к огню, чтобы погреться. Каждый развлекался, как мог: одни судачили о событиях ночи, другие рассказывали анекдоты. Петр держал язык за зубами и только слушал: он хотел знать, чем все это кончится. Вдруг одна из служанок Каиафы хлопнула по рукам воина, который слишком уж настойчиво жал ей колено, и, уставившись на ярко освещенное костром лицо апостола, сказала: - Послушай-ка, а я тебя знаю! - Вы это мне, сударыня? - отозвался испуганный Симон-Петр. - Конечно, тебе! Где-то я тебя видела?.. - Меня? - Ну да. - Где же это? - Вспомнила! Ты был с Иисусом из Назарета. Петр пожал плечами. - Вы сами не знаете, что говорите, - ответил он. - Я-то не знаю? Не строй из себя невинного младенца! - Да я этого человека в глаза не видел! И чтобы доказать, что ему все нипочем, апостол беззаботно приблизился к огню. Служанка не настаивала, однако тут же поделилась своими подозрениями с подружками. - В самом деле, - заметила одна из них, - я прекрасно помню этого старого хрыча! У него такая рожа, что не скоро забудешь! И в свою очередь приблизилась к Петру, чтобы разглядеть его получше. Апостолу все эти разглядывания начинали уже действовать на нервы. Он досадливо поморщился. - Ну а этой... что от меня нужно? - проговорил Петр сквозь зубы. - Ладно, ладно, без ругани! - осадила его служанка. - Здесь и не таких видали! А тебя мы знаем как облупленного. Так что можешь не отпираться. Ты один из тех, кто был с Иисусом из Назарета, - скажи, что нет! Симон-Петр начал уже терять терпение. - Послушайте! - сказал он. - Давайте говорить серьезно. Я вам официально заявляю, что вы ошибаетесь. А если это шутка, то шутка дурного тона. Разыгрывайте кого-нибудь другого, а меня оставьте в покое. - Посмотрите на него! - не унималась служанка. - Молчал бы уж лучше или рассказывал свои басни старым девам. А мы не первый раз замужем, знаете ли, и нас не аист принес. Тебя видели вместе с твоим хозяином-богохульником, и, что бы ты ни говорил теперь, никто тебе не поверит. - В бога, в душу, в печенку и селезенку! - взорвался Петр, стукнув кулаком по ближайшему столу. - Когда бабе что-нибудь втемяшится, у ней хоть кол на голове теши! Говорю вам, что ничего не знаю, значит, не знаю, черт вас всех побери! Один из солдат, слушавший этот спор, спросил: - В самом деле, ты не из этой братии? Серьезно? - Конечно, серьезно. - Ну тогда ладно. На сей раз Петра оставили в покое, и около часу он мирно грелся у костра. На свою беду, вообразив себя в полной безопасности, апостол вскоре вмешался в общий разговор и начал отпускать разные заумные словечки. Так он болтал до тех пор, пока другой солдат не воскликнул: - Тысяча чертей! Ну конечно, он из шайки этого Иисуса! И не втирай нам очки, старина, твой акцент тебя выдал: ты родом из Галилеи. - Погоди-ка! - проговорил один из рабов первосвященника. - Ну конечно, ты один из подручных этого плотника из Назарета! Я даже помню, что видел тебя вместе с ним в саду этой ночью, отлично помню! Петр чувствовал себя словно на горящих углях. Раб, который его уличил, как на грех был родственником того самого Малха, которому апостол отхватил ухо. Тогда он решил сыграть ва-банк. Со всем жаром принялся он уверять собравшихся, что явился жертвой какого-то рокового стечения обстоятельств и не понимает даже, о чем идет речь. При этом он божился и клялся, как только мог. И тогда в соседнем курятнике закукарекал петух. Анекдот с петухом остается весьма сомнительным для всех, кто хорошо знаком с историей и обычаями Иудеи. В самом деле, существовал строжайший запрет содержать и кормить кур в стенах Иерусалима, и правило это благоговейно соблюдалось всеми. По странному совпадению, Иисуса, вдоволь вкусившего солдатского юмора, именно в этот момент вели через двор, чтобы снова доставить к Каиафе. Проходя мимо Петра, учитель остановил на нем многозначительный взгляд. Взгляд этот говорил: "Ну что, Петр, теперь ты убедился, что я слов на ветер не бросаю? Я тебе предсказал, что ты отречешься от меня трижды, прежде чем пропоет петух. Слышишь? Петух пропел!" Симон-Петр понял. В отчаянии, ни о чем более не заботясь, выскочил он со двора на улицу и разразился таким потоком слез, что они переполнили придорожную канаву. (Смотри евангелия от Матфея, глава. 26, ст. 58-75; Марка, глава. 14, ст. 54- 72; Луки, глава. 22, ст. 54-62; Иоанна, глава. 18, ст. 15-27.) Глава 62. ЧЕМ КОНЧИЛ МОШЕННИК ИУДА. Тогда Иуда, предавший его, увидев, что он осужден, и, раскаявшись, возвратил тридцать серебренников первосвященникам и старейшинам, говоря: согрешил я, предав кровь невинную. Они же сказали ему: что нам до того? смотри сам. И, бросив серебренники в храме, он вышел; пошел и удавился. Матфей, глава. 27, ст. 3-5. Аврора уже высунула из-за горизонта кончик своего розового носика, когда Иисус вновь предстал перед синедрионом. Каиафа и его коллеги - за исключением Никодима, продолжавшего хранить гробовое молчание, - спешили отделаться от беспокойного Назарянина. Пока ему дома зашивали тунику, разодранную сверху донизу, верховный первосвященник сообразил одну вещь, которую чуть было не упустил из виду: дело в том, что после победы римлян иудейская юстиция утратила право выносить смертные приговоры - это стало исключительной привилегией наместников кесаря. Надо сказать, что Каиафа был рьяным патриотом: будь Иисус просто отъявленным проходимцем, это бы еще полбеды, но Каиафа считал, что он весьма и весьма опасен для всех его сограждан. Подобно маньяку, Иисус всюду твердил, что он царь иудейский. Это могло рано или поздно привлечь на его сторону толпу зевак и вызвать беспорядки, которыми римляне не преминули бы воспользоваться как предлогом, чтобы учинить новое избиение евреев и обложить побежденных новой данью. "Надо немедленно осудить задержанного, - рассуждал Каиафа сам с собой. - Он бесчисленное количество раз нарушал наши законы и заслуживает тяжкой кары. Таким осуждением мы покажем римским властям, что не хотим иметь с этим бездельником и его шайкой ничего общего. А потом можно будет отослать его к Понтию Пилату - губернатор живо сведет с ним счеты!" Итак, второй допрос Иисуса стал пустой формальностью, не представляющей никакого интереса. Его спросили, действительно ли он считает себя Христом, то есть мессией, или спасителем, который призван освободить евреев. - Если ты Христос, скажи нам! - потребовал Каиафа. У Иисуса в этот миг отказала божественная сущность и функционировала только человеческая слабость, он не ответил ни "да", ни "нет", надеясь смягчить свою участь. - Ну да, - пробормотал он, - если я скажу, что я Христос, вы мне все равно не поверите, а начни я в свою очередь задавать вам вопросы, вы мне не ответите и меня не отпустите. Лучше уж я помолчу. - Поскольку обвиняемый упорствует и отвечает двусмысленно, пусть отведут его к Понтию Пилату! - приказал Каиафа. Капитан стражи передал приказ своим подчиненным, те поспешили его исполнить. Что же происходило в это время с Иудой? После того как солдаты покинули Гефсиманский сад, Иуда, чуть поотстав, последовал за ними и так дошел до дворца первосвященников. Пока суд да дело, он внимательно следил за событиями. И наконец - как говорится, нашел время и место - он почувствовал угрызения совести. Он вдруг решил, что непостоянство, бесчестность и прочие пороки Иисуса все равно не оправдают предательства, совершенного им, Иудой. Не медля ни минуты, Иуда взял деньги, из которых не истратил ни гроша, и явился к первосвященникам и старейшинам. - Что тебе еще нужно? - спросили его. - Ты считаешь, что тебе мало заплатили? - Да нет же, нет! Напротив, я хочу вернуть вам ваши тридцать сребреников. Мне они не нужны. - Вот так номер! Все это очень странно. Два дня назад торговался, как на базаре, из-за каждого динария, а теперь и тридцать шекелей ему не нужны! В чем дело? - Возьмите себе ваши деньги! - воскликнул Иуда. - Они жгут мне руки. В конечном счете Иисус не так уж виноват, как я думал раньше. Я предал невинного. Я осел и подонок - вот кто я такой! Забирайте обратно ваше проклятое серебро. Первосвященники и старейшины переглянулись. - Помилуй, милейший, - сказал один из них, - поздненько же ты спохватился! Иисус сам себя осудил и подписал себе приговор. Он богохульствует не переставая... Деньги ты заработал честно, поэтому можешь оставить их себе. - Да нет же, говорю вам, я не хочу!.. - А кроме того, это запутает нашу отчетность. Мы искренне сожалеем, что не можем тебя выручить из затруднения, но это уж так... Устраивайся теперь сам как знаешь. Иуда плюнул, бросил злосчастные сребреники, повернулся и выбежал из храма. Он дошел до слияния Кедрона с потоком Хинном и повесился там на дереве, стоявшем на поле некоего горшечника. В Деяниях святых апостолов, дополняющих евангелие, говорится, что веревка при этом оборвалась. Оборвалась так оборвалась - это мы охотно допускаем. Великие светочи христианства по-разному освещают обстоятельства смерти Иуды. Этот вопрос так и остался невыясненным до конца. Евангелист Матфей говорит, что Иуда "пошел, и удавился" (глава. 27, ст. 5). Лука в своем евангелии не говорит об этом ничего, зато в Деяниях апостолов рассказывает, будто предатель повесился, но веревка при этом оборвалась (Деяния апостолов, глава. 1, ст. 18-19). Евангелист Марк хранит относительно последних дней Иуды полное молчание. И наконец, Иоанн, не обмолвившийся об этом в своем евангелии ни словом, потом вдруг рассказал своему верному ученику Папию, что нехороший апостол все-таки повесился, что веревка действительно оборвалась и что недоповешенный счастливо жил потом долгие годы. Поди разберись в этой куче древних противоречий! Что касается меня, то вряд ли необходимо излагать здесь мое мнение: читатель уже с ним знаком. Я уверен, что Иисуса вообще никогда не было, точно так же, как Иуды. Матфея, Марка, Луки и Иоанна, и что все эти евангелия написаны в лучшем случае не раньше конца второго века нашей эры, именно в ту эпоху, когда и была изобретена христианская религия, подарившая человечеству таких агнцев божьих, как Александр четвертый Борджиа и Пий девятый Мастаи. Глава 63. ОТ ПИЛАТА К ИРОДУ И ОБРАТНО. Пилат спросил его: ты царь иудейский? Он же сказал ему в ответ: ты говоришь. И первосвященники обвиняли его во многом. Пилат же опять спросил его: ты ничего не отвечаешь? видишь, как много против тебя обвинений. Но Иисус и на это ничего не отвечал, так что Пилат дивился. Марк, глава. 15, ст. 2-5. - Стража, слушай мою команду! - затянул капитан. - Направление - на дворец правителя. Вперед, шагом... арш! И вот Иисус в сопровождении солдат замаршировал к претории римского правителя Понтия Пилата. Священники остались в храме, где уже начинались утренние жертвоприношения, остальные же поспешили за солдатами, образовав довольно многочисленную процессию. Пока она двигалась через город, в нее вливались любопытные прохожие и зеваки, и вскоре она достигла внушительных размеров. К тому времени горожане проснулись и уже собирались приняться за повседневные дела, но не тут-то было! Огородники, торгующие морковкой и цветной капустой, продавщицы корма для птиц, трубочисты, зеленщики, направлявшиеся к рынку с овощами и фруктами, молочницы с их кувшинами, бакалейщики, уже открывшие свои лавочки, - короче, весь Иерусалим побросал свои занятия и устремился за осужденным ко дворцу правителя, ибо всем хотелось поглазеть на даровое зрелище. Иисуса ввели в преторию. На какое-то время его оставили там одного, однако стража охраняла все входы и выходы. Пилат вышел к обвиняемому. Крепко связанный, сын голубя имел такой жалкий вид и настолько не походил на опасного преступника, что Пилат проникся к нему сочувствием. Он уже слышал о пророчествах этого темного простолюдина и о его призывах к восстанию против римлян, однако, пока никакого восстания не предвиделось, предпочитал не заносить карающую десницу. Итак, Пилат посмотрел на бывшего плотника, вышел к иудеям и спросил: - В чем вы обвиняете этого человека, приведенного в мою преторию? В ответ посыпались обвинения, как из дырявого мешка: - Он бунтовщик! - Греховодник! - Он восставал против наших законов, карающих прелюбодеек! - Он нарушал закон субботы, запрещающий трудиться в день праздника саббат! - Он путался с гулящими девками! - Он подстрекал народ против правительства! - Это бродяга! - Мародер! - Он украл осла! И так далее и тому подобное. - Все это понятно, - ответил Пилат, - но мне-то какое дело до вашего пленника? Берите его и наказывайте по своим законам. - Видите ли, - возразил ему один из мудрецов синедриона, - ряд совершенных им преступлений у нас карается по закону смертной казнью. А вы сами знаете, что после того, как наша страна вошла в состав Римской империи, мы потеряли право выносить смертные приговоры без предварительного согласования с представителями цезаря. - Это весьма опасный смутьян! - добавил другой, видимо, сборщик местных налогов. - Неоднократно призывал он народ не платить налоги, говоря, что он царь иудейский. Кроме того, он уверял, будто он Христос, то есть спаситель, или мессия, призванный освободить Иудею. А это еще хуже! - Хорошо, - согласился Пилат. - Но сначала я хочу его допросить. Правитель вернулся к Иисусу. - Послушай, ты в самом деле считаешь себя царем иудейским? - спросил он. Иисус ответил: - Вы спрашиваете об этом по собственному желанию? Или по наущению врагов моих, которые обвиняют меня, будто бы я считаю себя царем иудейским? У него снова работала только человеческая сущность, а потому Христос просто увильнул от ответа. Пилат поморщился. - До твоих врагов мне нет никакого дела. Я римлянин, а не еврей. В ваши иудейские раздоры я не вмешиваюсь. Твой народ и твои жрецы привели тебя ко мне. Объясни, что ты сделал? Однако Иисус воздержался от ответа. - Скажи хотя бы, что представляет собой твое царство, на которое ты, говорят, претендуешь? - Мое царство не здесь. Если бы это царство было на земле, мои приверженцы сражались бы за меня и не дали бы мне попасть в руки врагов моих. - Значит, ты царь без царства? - Повторяю: мое царство не от мира сего. - Где бы оно ни было, ты все-таки считаешь себя монархом, не так ли? Значит, ты царь? - Вот именно, вы сказали. "Похоже, бедняга просто слабоумный", - подумал Пилат. Он снова вышел к первосвященникам и народу. - По-моему, - сказал он, - ваш пленник не заслуживает виселицы. В ответ вся толпа дружно завопила: - Нет, нет! Заслуживает! Смерть ему! И снова на помазанную миром голову посыпались самые страшные обвинения. Тогда правитель приказал привести Иисуса и обратился к нему: - Слышишь, сколько свидетельствуют против тебя? Бывший плотник хранил молчание. Ему снова предъявили обвинение в подстрекательстве к мятежу, и Пилат спросил: - Где же он вел мятежные речи? - Повсюду! - ответили ему. - От Галилеи до Иерусалима! Слово "Галилея" подсказало правителю выход из положения: он вовсе не собирался брать на себя ответственность за это запутанное дело. - Послушай-ка, Иисус, - обрадовано сказал он, - а ты случайно не галилеянин? - Конечно, галилеянин! - В таком случае, господа, - проговорил Пилат, обращаясь к первосвященникам и народу, - это дело не входит в мою компетенцию. Оно касается только Ирода. Так что берите вашего обвиняемого, и пусть его вешает Ирод, если хочет. Я здесь ни при чем. И вот Иисуса повели к тетрарху. Ирод уже был наслышан о Христе. Как сообщает евангелист Лука, "Ирод, увидев Иисуса, очень обрадовался, ибо давно желал видеть его, потому что... надеялся увидеть от него какое-нибудь чудо". К сожалению, в тот день Иисус был не в ударе и решительно отказался продемонстрировать даже самый пустяковый фокус. Тщетно упрашивал его Ирод: бывший плотник, по одному слову которого якобы двигались горы, ничего не сказал и ничего не совершил. Ирод, как и Пилат, подумал, что у обвиняемого просто не все дома и что вряд ли можно возлагать на него ответственность за подстрекательскую болтовню. Он приказал облачить Иисуса в белые одежды - общепринятая в те дни форма для сумасшедших и слабоумных - и в таком виде отослал его обратно к Пилату. Римский правитель был уже сыт этой историей по горло. - Вы приводили ко мне этого человека, - сказал он первосвященникам, - и обвиняли его в том, будто он подбивает народ на восстание. Я его допросил и не считаю опасным преступником. Я отослал его к Ироду, но и тот не счел возможным предать его смерти. Чего же вы еще хотите? Жрецы храма, уже совершившие утренние жертвоприношения и прибежавшие к тому времени во дворец Пилата встретили его слова глухим ропотом. Им нужно было отделаться от Назарянина любой ценой! Как известно, священно служители всех времен и народов отличались одинаковой жестокостью. Услышав ропот, Понтий Пилат решил их успокоить и предложил: - За всякие мелкие провинности Иисус будет наказан: я прикажу его выпороть, но потом отпущу. - Нет, нет! - закричали иерусалимские попы. - Мы со всем не за этим пришли! По нашим законам он должен умереть. Смерть ему. Тогда правителю пришла в голову мысль, лишний раз свидетельствующая, что он был человеком гуманным. Понтий Пилат вспомнил о своем праве амнистировать на пасху одного заключенного. Это делалось, чтобы народ не забывал о милосердии римлян. Он приказал своим воинам привести из тюрьмы самого мерзкого преступника. Это был некий Варавва, совершивший на своем веку все мыслимые и немыслимые злодеяния. Замысел Пилата был прост. "Я покажу толпе Иисуса и Варавву, - думал он. - А потом спрошу: "Кого вы хотите, чтобы я отпустил?" Священники злы на Иисуса, однако народ должен больше страшиться Вараввы. Кроме того, сегодня здесь у дворца собрался почти весь Иерусалим. Если этот Иисус действительно исцелил множество калек, как уверяют его последователи, все эти бывшие хромые, слепые, кривые, прокаженные и паралитики должны встать горой за своего врачевателя". Идея была, право же, неплоха! Но - увы, увы и еще раз увы! - Пилат не учел человеческой неблагодарности. Он не подозревал, что бывшие кривые, бывшие хромые, бывшие безногие и тому подобные первыми потребуют смерти для своего исцелителя и уж во всяком случае присоединятся к хору врагов Иисуса. Поэтому, когда Пилат представил народу Иисуса и Варавву, он услышал в ответ единодушный вопль: - Отпусти нам Варавву! Распни, распни Иисуса! Это была последняя попытка. Напрасно супруга Пилата, мадам Клавдия Прокула, которая принимала участие в судьбе сына голубя, послала своему мужу записку, где говорилось: "Не вмешивайся в это дело. Ночью мне приснился из-за Иисуса кошмарный сон, это плохая примета". Пилат решил, что перед лицом столь единодушного и недвусмысленного требования толпы отступать уже поздно. Он приказал освободить Варавву от цепей, объявил первосвященникам, что те могут делать с Иисусом все, что им заблагорассудится, а чтобы яснее показать, что он умывает руки, велел принести кувшин и таз, и подтвердил свое заявление действием. Тем временем солдаты уже бичевали Иисуса к вящему удовольствию собравшихся. Богословы христианской церкви, дабы разжалобить паству, рассказывают об этом бичевании всякие ужасы: с Иисуса якобы сорвали одежды, обнажили его до пояса, привязали к столбу и принялись хлестать веревками, розгами и бычьими жилами. На это можно было бы им ответить, что пытки инквизиции были куда страшнее бичевания Христа, которому не выворачивали ни рук, ни ног, не дробили в тисках костей, не обливали кипящим маслом или расплавленным свинцом, не прижигали грудь горящей смолой, не сдавливали череп специальным обручем и не вливали ему в открытый с помощью особой распорки рот целые ведра воды, причем не сразу, а капля за каплей на засунутую между зубов губку или мягкую тряпку. К этому можно прибавить, что иудейские священники не отрубили Иисусу кисти рук, не размозжили ему ноги в "испанском сапоге", не вырезали ремни из его спины, не посадили его на железный кол, не вывихнули ему руки из плеч и не подвесили его за ноги. Плотник из Назарета, который был одновременно богом и всегда имел в своем распоряжении вторую божественную сущность, позволявшую ему вообще ничего не чувствовать, если страдания превышали человеческие возможности, не испытал, таким образом, и сотой доли того, что претерпели мученики свободной мысли от милосердных служителей божьих. Но мы не станем говорить всего этого нашим священникам. Достаточно будет взять в руки евангелие и сказать им, что все басни о бичевании Христа, о пролитой крови и рассеченной коже - плод их воспаленного воображения. В Евангелии от Матфея (глава. 27, ст. 26) сказано: "Тогда отпустил им Варавву, а Иисуса, бив, предал на распятие". Евангелие от Марка (глава. 15, ст. 15) повторяет: "Тогда Пилат, желая сделать угодное народу, отпустил им Варавву, а Иисуса, бив, предал на распятие". Лука об этой детали вообще не упоминает. Евангелие от Иоанна (глава. 19, ст. 1) гласит: "Тогда Пилат взял Иисуса и велел бить его". Следует заметить, что в переводе глагол "бить" не передает смысла подлинника "хлестать", связанного с понятием розги. По сути дела знаменитая мука господня, из-за которой чувствительные святоши проливают столько слез на страстной неделе, сводилась к самой обыкновенной порке. Кроме того, из рассказов евангелистов явствует, что если первосвященники и народ Иерусалима и требовали смерти Иисуса, то воины стражи ограничивались бранью, затрещинами и главным образом грубыми шуточками, не имеющими ничего общего с утонченным садизмом. Пара подзатыльников, полдюжины пинков, презрительный плевок - вот и все страсти пресловутого бичевания! Чтобы не отставать от развеселых иудеев, Пилат не только оставил Иисусу белое одеяние сумасшедшего, но еще прибавил от себя "багряницу" - плащ из красной шерсти, - дал ему в правую руку трость и повелел надеть ему на голову венок, сплетенный из молодого тростника с парой веточек чертополоха. Этот знаменитый "терновый венец", по уверениям архиепископа парижского, хранится у него в соборе Парижской богоматери. За умеренную мзду его можно там увидеть. Я сам его видел. Это обыкновенный веночек из морского тростника, на котором нет никаких колючек. В таком наряде Иисуса представили толпе, говоря: - Вот он, царь иудейский! Радуйтесь! Солдаты для вящего веселья затащили бывшего плотника на помост, отобрали здесь у него трость и несколько раз стукнули этой же тростью. Пилат, как следует