глади. Русалка хвостом не  всплеснет,  похмельный
богатырь  не  начудит. Везде  одно и  то же: война  с венграми  и  поляками,
которых  привел   русский  князь  Ростислав.  Победа  Даниила  и   Василька.
Богатырские игры и схватки один на один с европейскими витязями.
     Но вот  -  грозный  окрик из  Орды:  кончай  играть, отдай  Галич!  Это
означало,  что Галич, один из самых богатых городов Западной Украины, должен
быть  передан  под  прямое ханское  правление. И нужно  было отправлять  все
доходы  с  этого  города  в Сарай. Причина татарских требований  очевидна: в
отличие от князей  Северной Руси, южане заигрались и  стали пропускать сроки
платежей  в  бюджет.  Платить  было  жаль,  но  города  еще  жальче.  Даниил
загрустил,  но,  конечно,  не ударил  в  набат, конечно, поехал  поклониться
"царю". Куда девалась удаль молодецкая?!
     Противно было  Даниилу исполнять варварские  обряды безбородых  хозяев.
Тошно  было  ходить вокруг куста,  кланяться солнцу и луне, молиться умершим
ханским  предкам, находящимся,  естественно,  в  аду.  Наши русские северяне
встретились по  дороге Даниилу  и  очень  рекомендовали  все  прихоти  татар
исполнять. Хан встретил князя, страшно выпучив глаза. Писец стал  записывать
его речь:  "Данило! Зачем  так  долго не приходил? Ты уже  наш, татарин, пей
наше черное молоко, кобылий кумыс!". Пришлось пить. Но гримасу Данило скроил
такую мерзкую, что хан велел впредь посылать  ему вина. Пришлось поклониться
и ханше. В принципе, Даниил добился своего, татары отстали.
     Весь  интерес  этого эпизода -  в стонах  и кумысной  отрыжке, красочно
описанных Писцом. Все вернулись  по здорову, но "был стон  великий в Русской
земле!  И  плачь  о его (князя)  обиде".  То  есть,  так надо  понимать, что
русские, оторвавшись от сохи, горько сетовали, что их дорогого  руководителя
поили  кислой дрянью. Знаем мы цену  этим "стонам" и "плачам". Была Киевской
Руси большая  польза от Данииловой тошноты:  венгры струсили, - противник их
вернулся цел, а Писец соловьем разливался, все врал, что ежели чего, так хан
сразу присылает Даниле-татарину своих кавалеристов. Поэтому венгры с  нашими
помирились и переженились.
     Тем временем и на Севере все было спокойно. То  есть татары не лезли, и
сыновья  Невского  привычно дрались  за  престол. Пока  Дмитрий  ссорился  с
Новгородом, брат его  Андрей первым слетал в Орду к новому хану Мирзе-Тимуру
и выпросил великокняжеский ярлык. За это  он привел большое татарское войско
покормиться от  нашего стола. Татары пограбили, пожгли  окрестности полутора
десятков  городов  почти  до  самого Новгорода,  куда  их подталкивал  новый
великий  князь. Потом  Андрей закатил  для татарских князей буйный  пир  и с
честью  и  дарами  проводил восвояси.  Испуганные  новгородцы  помирились  с
князем.  Тут  снова вернулся  Дмитрий,  и пока Андрей  ездил унижаться перед
очередным  ханом,  столкнулся,  но и  помирился  с другими братьями.  Андрей
второй  раз привел  гостей татарских,  Дмитрий бежал. Он  обнаружил в  степи
какую-то новую орду  - Ногайскую.  Как  славно оказалось, что Ногайская орда
враждовала с Золотой! Вот что сгубило детей Чингиза!  -  славянское Чувство,
страшная зараза, которую подцепили в  наших краях дисциплинированные некогда
татары. Все-таки, надо было мыть руки перед едой, друзья!
     Дмитрий привел  "своих" татар тоже покушать. Драка меж гостями - забава
для хозяев. Эх, если б только посуду не били!
     С  тех  пор татары стали  стремительно  деградировать  политически.  Мы
помним,  что такая  же  метаморфоза случилась  с половцами: они нанимались к
князьям  на  легкую  службу  и  перестали  рисковать  и строить  собственную
стратегию. Историк начал употреблять странные  обороты - "свои татары", "его
татары",  чуть  ли  не "наши  татары"...  Чуть  позже  так  и  будет!  Когда
объединенное   восточно-европейское   войско   разобьет   крестоносцев   при
Грюнвальде,  Историк  напишет,  что  в  освобождении  славян   от  немецкого
владычества  приняли  участие русские.  Мы  подхватим  эту  славную весть  в
школьные учебники и не будем докапываться, что эти "русские",  между прочим,
как  раз  и  были  "наши  татары",  битые  уже  Дмитрием Донским  и  нанятые
киевско-литовскими князьями...
     Дмитрий умер в 1294 году. Андрей  продолжал воевать с братьями и детьми
Дмитрия.  Последние  исправно умирали -  что  ни  год,  то  похороны,  -  но
претендентов  все равно хватало. Сам  Андрей умер,  - вот беда-то! - в  1304
году.
        Плач Ярославны

     Преувеличение  ужасов Ига,  кроме всего прочего,  объясняется еще одной
причиной. Нас было выгодно пугать.
     Во-первых, это было  выгодно  князьям: хватит  вам  стонать  -  враг на
пороге!
     Крупный интерес  был  у  церкви:  молитесь  больше,  грешники,  думайте
меньше; без церкви вас татары живьем потянут в ад!
     В  последнюю очередь  здесь можно  заподозрить нашего  Писца.  Но  были
резоны и у него.  Писатель ищет сюжет. Ему нужно, чтобы что-то  происходило,
чтобы  Ромео  подрался на базаре,  чтобы негр приревновал  белую жену, чтобы
колдун  на одной свадьбе превратил воду  в  вино, а потом  на  другой  украл
невесту из  постели.  Красивому сюжету  необходим  живописный фон. Поэтому к
сцене подбираются пестрые итальянские, палестинские и киевские задники.
     Теперь представьте себе Сарай. Огромный кусок  степи обставлен фигурами
идолов. В столице нет ни одного здания. Царский дворец - большая белая юрта.
Вокруг  - юрты князей по старшинству. Многоязыкие  толпы рабов,  иностранных
легионеров,  пленных  мастеров,   кудесников,  художников.  Стайки  гаремных
красавиц  всех  мастей,  разодетых,  как для конкурса красоты. "Мисс  Орда",
"Мисс  Иго"  или,  еще лучше,  "Мисс  Сарай". В  этом котле  чего только  не
варится. Тащат к хану пленных князей,  играют свадьбу, и тут же -  похороны;
обряды всех религий смешиваются с уходами  и приходами отрядов, колдовство и
шарлатанство  творятся беспредельные.  Торговля всем,  для  всего  и  против
всего. Огромное сгущение богатств. Разнообразие эмоций и настроений, величие
и низость,  подвиг  и  предательство.  Вокруг - варварская  красота цветущей
степи  и высокого  неба.  Облака  в  форме  верблюдов.  Здесь  есть,  о  чем
рассказывать и писать, чем восхитить до умиления и испугать до икоты.
     Но  была  и  еще  одна, главная  причина,  по  которой  Иго  проклинали
современники  и потомки. Иго мешало русским  строить Великую Империю. Татары
построили  Империю сами,  но  сделали это  интуитивно, непрочно,  без  учета
европейских   особенностей  присоединенных  территорий.   Татарская  Империя
вскорости приказала долго жить. У татар была своя священная шкала ценностей,
у русских  - своя.  Татарин  боялся воровать,  боялся ослушаться  командира,
боялся своего  бога. Русский боялся, но воровал, молился, но грешил, целовал
крест  на  верность,  но  сам себе оставался  командиром. Татары думали, что
страх - лучший связующий  имперский материал и инструмент: пугаем редко,  но
страшно,  и  Сарай  стоит  вечно.  Русские знали, что страх  хорош  при  его
перманентном  подогреве:  пугать,  бить,  насиловать,  грабить  народ  нужно
непрерывно,  "чтобы  жизнь  медом не казалась",  чтобы не мечталось о разных
глупостях, а "лишь бы не было войны".
     Иго  ругали  правильно.  Но его  забыли поблагодарить  за  то,  что оно
наглядно показало русским: Империя - это здорово. Они знали это по римским и
византийским  сказаниям,  но сами построить  Империю уже  отчаялись.  Татары
показали, как это можно  сделать.  Очень просто.  Нужно  перестать болтать о
священном княжеском братстве. Нужно  резать своих еще быстрее  и сильнее. То
есть, до татар мы все делали правильно, но чуть-чуть не дорезали, чуть-чуть,
на одну лопату, не докопались до истинного удовольствия.
     Теперь все было понятно, и путь открыт - осталось лишь идти вперед.
     Здесь случилось великое военно-политическое озарение!
     По  простоте и гениальности  оно  намного превосходит все гитлеровские,
наполеоновские  и  македонские  штуки. Кто  автор  эпохального  изобретения?
Никто! То есть наш  народ в  лице его передового отряда - князей окаянных. В
чем состоит  открытие? А вот в чем. Практическим путем было установлено, что
прекращать  Иго,  а  потом начинать строительство Империи не нужно.  Что Иго
прикроет любые  эксперименты  и маневры,  что оно  оправдает  все жестокости
созидательного периода, извинит горы трупов и другого строительного мусора.
     Что  было  бы, пойди мы "правильным" путем? Мы  бы  долго объединялись,
торговались, тратились, но еще не-известно, сколь  успешно и  продолжительно
воевали. При нашей ловкости - те же 200 лет. Но вот, допустим, Иго сброшено.
Пора строить  Империю: насиловать народ,  казнить лентяев, гнать болтунов на
рытье каналов и шахт. Тут же поднимается вселенский вой: "Мы победители! Нас
репрессировать нельзяМы  заслужили свободу и отдых!". Народ бунтует, выходит
на  Сенатскую  площадь,  добивается  отмены   крепостного   права,  называет
генералиссимуса палачом. Нет. Так  Империю не построишь! А построишь, так не
сохранишь: немцы да французы - вот они, так и ждут наших неудач.
     И стали мы строить Империю, не мешкая и не отходя от кассы. Прикрываясь
Игом. Учась у Орды. Громко стеная со стен и по-бабьи проклиная Орду.
        Здравствуй, Москва!

     Для  строительства Империи нужно было  сделать два  дела:  найти центр,
обозначить   наш   собственный  Сарай   и   заставить   всех  этому   центру
беспрекословно,  по-татарски подчиняться.  Центры у  нас  и  раньше  бывали:
Ладога, Новгород,  Киев, Владимир. Но подчинения  поголовного не получалось.
Таким  образом,  в строительной методике  обнаружилось новое ключевое слово:
"по-татарски"! Так просто? Да! Значит, если бы Красно Солнышко не рассаживал
сыновей  по  Руси, а отдал  все, ну скажем, Ярославу, а тот  бы  мудро зажал
братьев и правил всей страной сам, так это и была бы у нас Империя? ДаТолько
должен  был Мудрый Хромой при  этом не  только книжки  писать,  но  и жечь и
резать непрерывно. Жечь - по-татарски. Непрерывно - по-русски.
     Итак,  будущей Империи  нужна  была столица.  Опять поумневшие  русские
князья не стали отвлекаться на ерунду, строить белокаменный город на далеком
холме  и  жестоко  биться  за  него.  Они поступили мудро,  стали  биться за
должность,    за     старшинство,    за    столичность     родного    уезда.
Непрерывно-татарским способом.
     Здесь чуть ли не в первый раз обозначилась дорогая моя столица, золотая
моя Москва. 150 лет она провалялась провинциальным городком. Ее руководители
почти в  насмешку назывались князьями  московскими.  Никаких  географических
преимуществ, ну там развитого судоходства, полезных ископаемых, еще  чего-то
особенного в московской лесной глухомани не было. А вот повезло  Москве, что
именно ее хозяин одолевать стал в кромешной борьбе.
     Новый,  целеустремленный виток усобицы начался со  смертью князя Андрея
Александровича.  Насмерть сцепились Михаил Тверской  и  братья  Юрий  и Иван
Даниловичи  - все внуки да правнуки отца Невского по боковым ветвям. В  1305
году Юрий и Михаил наперегонки кинулись в Орду. Там состоялся  грязный торг,
-  кто больший процент дани  пообещает.  Дважды повышались  ставки.  Победил
Михаил. Юрий вернулся к брату в досадливом прозрении: надо рубить!
     Началась война Москвы  с  Тверью. Убивали друг  у друга бояр, сажали их
головы  на  копья.  Осаждали и  жгли города.  Здесь  встречается  любопытное
сообщение.  В 1316  году в Новгороде собственным холопом  был убит журналист
Данилко Писцов. Этот не в меру грамотный однофамилец нашего персонажа послал
с  холопом  тайную  грамоту  в  Тверь.  Видимо, тверские гонорары  были выше
московских. Слуга проявил  пролетарскую бдительность, грамоту прочитал (!) и
прикончил писаку.
     Тут опять из-за высокой ханской  смертности пришлось князьям устраивать
ралли Москва-Сарай. Михаил поехал к новому хану Узбеку, а Юрий сделал ложный
старт,  сам остался и  выгнал тверских наместников из Новгорода.  Ему пришел
грозный вызов в Орду, а  Михаил вернулся с татарскими гостями; сироты  снова
приехали  подкормиться.  В  отсутствие Юрия  потянулась  кровавая  разборка:
Михаил наводил свои порядки.
     В Орде Юрий все неплохо уладил, вошел в милость, женился на дочери хана
Кончаке  (славное  имя!),  перекрестил ее  в Агафью, повез  показывать Русь.
Свадебный кортеж был  огромен и сильно вооружен. Разгромили Михаила по  всем
волостям,  осадили  в  Твери.  Но  он  отбился,  захватил  Кончаку  в  плен,
приструнил  татар  какими-то  заумными угрозами.  Сошлись Михаил  и Юрий для
большой битвы на  Волге.  Дело кончилось переговорами и соглашением идти  на
суд ханский. Пока собирались, дочь хана Агафья-Кончака скончалась в тверском
плену. Конечно,  стали  говорить,  что от яда.  Можно было снова вести  себя
решительно. Юрий убил послов  Михаила и, ободренный смертью жены, двинулся к
папе поплакать.
     Михаил с  перепугу  выслал вперед сына,  а  сам  мешкал в дороге.  Сына
хотели убить,  он  едва спасся.  Послали москвичи перехватить и убить самого
Михаила. Невыгодно было допускать его к хану. Но  Михаил все-таки добрался в
полевую ставку  Узбека на  Дону. В "Узбекистане"  он  жил спокойно, пока  не
кончились подарки.  За это его  стали судить. Суд  происходил на ходу.  Орда
кочевала от устья  Дона аж до Дербента. Михаил следовал  за ханом  пешком, с
ярмом  на  шее.  Вот,  где  было  иго настоящее! На  стоянках  над  Михаилом
глумились,  на  позор великого князя приходили посмотреть  немцы, итальянцы,
греки, другие  любители  утонченных искусств.  Писец не  успевал  записывать
душераздирающие сцены. Наконец произошла казнь.  Юрий Данилович привел толпу
ордынского сброда. Князя забили пятками. Потом какой-то Романец  вырезал ему
сердце. Вот это было по-нашему, по-татарски!
     Юрий  вернулся из  Орды великим  князем и стал править, все свои усилия
направляя на  строительство центра. Он даже тело убитого Михаила выдал вдове
и детям только в обмен на подписание  договора о  капитуляции. Отовсюду Юрию
кланялись и везли  деньги. "Для хана", -  стыдливо принимал золото в сундуки
Юрий.
     Сын  убитого,  Дмитрий  Михайлович,   заподозрил   русскую  хитрость  и
проскочил в Орду. Объяснил хану,  что отца оклеветали, именем хана  собирают
деньги,  но кладут в свой карман. Вот чем хана достали! Сразу вышло решение:
ярлык  -  Дмитрию,  ордынских  подручных  Юрия -  казнить-нельзя-помиловать.
Дмитрий отнял у Юрия ханскую дань, они долго бились, были вызваны на суд, по
дороге  Дмитрий перехватил  и убил Юрия. Хан неожиданно рассердился и казнил
Дмитрия за самосуд. Так плодотворно было потрачено время с 1320 по 1325 год.
     Править  стал Александр Тверской. Он сразу впал в  немилость к  хану по
мокрому  делу. Брат Узбека  Шевкал  приехал  в Тверь отдохнуть.  Стал  везде
ходить, нагло  улыбаться, отпускать шуточки: "А вот я обращу вас  в ислам! А
вот я сам сяду на великокняжеский трон!". Но Тверь - не Одесса,  шуток здесь
не поняли. Напали на  свиту Шевкала, стали гонять татар по городу. Возглавил
бесчинство сам князь. Когда испуганные татары прибежали к  нему домой: пусти
нас,  князь,  спрятаться,  Александр гостей  пустил,  но тут  же  велел  дом
запереть  и  поджечь.  С  легкой  руки  князя  татар  перебили,  перетопили,
демонстративно пожгли  на  кострах.  Конечно,  Узбек  рассердился за  брата.
Конечно, послал на  Тверь 50000  войска во главе с московским князем  Иваном
Калитой.
     Вот он - Калита! Едет  во всей красе освободитель Руси  от Твери. Ведет
своих родных московских татар на проклятых тверских русских!  Вот они жгут и
грабят и  т. д. и  т.  п. "Положили  пусту всю землю Русскую!"  - сетует наш
Писец. "Только Москву не тронули" - радуется Историк.
     На Александра объявили облаву. Все князья стали уговаривать его ехать к
хану  на  казнь. Александр хотел  было ехать,  но  псковичи,  у  которых  он
спасался, сказали, что готовы умереть, объединиться с немцами, но не терпеть
позора. Тут  всполошилась  церковь: как с  немцами? -  креста  на  вас  нет!
Пригрозили  Пскову  отлучением  от  церкви.  Псковичи  испугались,   но   не
отступили. Возникла  неприятная  для  церкви пауза: а вдруг  -  с немцами, а
вдруг  - против татар?! Но Александр  пожалел Псков и бежал в  Литву. Потом,
когда все успокоилось, поехал к Узбеку, умело покаялся, вернулся в Тверь.
     Но  Москва  потому  и  Москва, что никогда ничего  своего  не упускала,
чужого не отдавала,  недобитого добивала. Калита в 1339 году поехал к хану и
возбудил ненависть к Александру. Тверского  князя  вызвали в Орду,  пока  он
ехал - осудили,  а как доехал,  то  и назначили ему  неприятную процедуру. С
утра 29 октября Александр на коне объезжал всех знакомых, побывал и у ханши.
Везде ему  сочувствовали,  уговаривали не  волноваться и немножко потерпеть,
объясняли необходимость казни. Александр с сыном, бояре, свита причастились,
помолились своему  слабому  богу и стали ждать исполнителей приговора. Никто
не кинулся галопом  в  степь,  никто не стал  с боями прорываться  из Сарая.
Палачи пришли, культурно до-ждались, пока русские вышли из юрты, и разрубили
князя с сыном на части.
     Калита  и  его  сыновья возвратились  в Москву с  великой  "радостию  и
веселием" - торжествовал московский Писец. Народ вышел встречать героя: попы
с хоругвями,  в колокола  бьют -  победа то  какая! -  ну и так  далее. Юные
москвичи,  давясь на Красной площади дармовыми  пряниками, смекали:  служить
хану и Моск-ве - хорошо, выгодно, вкусно. Клеветать и предавать - достойно и
правильно.  Бороться  и  искать - глупо. Найти и  не сдаваться -  опасно для
здоровья. Такой вот московский государственный университет.
     Калита умер в 1341 году, прихватив почти все, кроме Новгорода. Писец не
стал  лить  слезу по  братоубийце, перечислил  только пункты  его завещания.
Опять  все  князья от мала до велика поехали в  Орду,  опять хан  благодарно
отдал всю  Русь Москве.  Править стал старший сын Калиты - Симеон Гордый. Он
командовал  всеми  князьями.  И  братьями  их  называл  только  из  верности
литературным традициям. Симеон боролся за Новгород теперь уж только с самими
новгородцами, с  их наивной любовью к свободе  и  демократии. Пять раз ходил
Симеон в Орду и каждый  раз возвращался удачно. Видно, не такой уж  он был и
Гордый.
     По всей стране кипела жизнь: княжества  воевали с  литвой и немцами, со
шведами и поляками.  Схватывались между  собой.  Но Москва лежала в покое  и
сытости.  Это было  противоестественно. Поэтому  в 1353 году Москву поразила
страшная язва - "черная  смерть". Она совершенно точно  ударила  в верхушку:
умерли  митрополит Феогност, сам Симеон, два  его сына, брат Андрей. Править
стал Иван Иваныч - увертливый  сын  Калиты. Ему было еще легче тащить все  к
Москве, потому что в Орде вспыхнула эпидемия убийств, и  ханы менялись  чуть
не каждый день. Князь перестал ездить к ним знакомиться.
     Иоанн, "кроткий,  тихий и  милостивый князь", умер в 1359 году, оставив
малолетних детей и племянника.
     - Как малолетка Дмитрий  будет хлопотать в Орде? -  сокрушался Историк.
Великое княжение перешло было в Суздаль. Дмитрия повезли  в Орду, но в Сарае
был бардак.  Убийства ханов  случались по  три раза на дню, сразу после еды.
Сама Орда  распалась. Бояре Дмитрия поскакали в степь собирать ее осколки. В
одной  половинке  правил  не хан,  а  темник Мамай.  Поехали  в  другую. Там
получили ярлык для Димитрия у хана Мюрида. Мамай обиделся.
     Вернувшись в Россию, бояре  посадили  малолетних Ивановичей на  коней и
восстановили  московский  порядок. Мамай прислал Дмитрию свой ярлык. Мюрид -
отдал  свой   другому.   Одиннадцатилетний  Дмитрий  прогнал  конкурента  из
Владимира.  Моровая  язва продолжала  косить  Европу.  Проредила  и  русские
княжества.   Значительно  уменьшилось  количество  претендентов  на  высокие
должности. Все это благоприятствовало Москве.
        Маленькое лирическое отступление

     Эпизод первый. Идем мы, значит, по Сараю. Я, Историк и Писец. Наблюдаем
достопримечательности. Писец показывает нам то юрту православной церкви,  то
торговые места, то  нору колдуна, то шатер шемаханской  царь-девицы. Историк
тоже  бегло озирается по сторонам, пишет что-то в блокнот. У меня компьютера
с  собой  нету,  так я и посвистываю под  нос. Походили,  поглазели и  назад
подались. Писец сделал важную запись, что татары веротерпимы, церковь нашу в
Орде не  утесняют, шемаханской шлюшке ходить  на  покаяние  не препятствуют.
Историк тоже  не с пустыми руками ушел: подобрал на задворках какой-то мятый
клочок с непонятной  надписью.  Я вернулся усталый. Все у  меня чесалось,  в
носу стоял запах Казанского вокзала. Научных результатов не было. Ответов на
вопросы, волнующие  человечество, не находилось. Первый из этих вопросов был
такой: почему в степи глухой, на антисанитарной свалке, среди равнины темныя
так много итальянцев?
     <i>Эпизод второй</i>. Читаю я книжку Джованни Бокаччо "Декамерон". Читаю ее во
второй  раз,  теперь уж  -  как литературный  памятник.  И  вопрос у меня  к
писателю возникает другой, не такой, как в первый раз. В первый раз мне было
10 лет, и  вопрос вставал простой. Теперь  вопрос встает  более сложный и не
такой острый. Вот от чего он встает. Десять молодых людей разных полов - три
на семь - ушли в прекрасную погоду на  природу и рассказывают вслух забавные
истории. Истории  эти хорошо  слушать в  пионерском лагере  на сон грядущий,
чтобы не  спалось. А тут, после горячительных рассказов,  вместо того, чтобы
все  подружки  по  парам по  кустам  разбрелися,  эти итальянцы  спокойно  и
поодиночке  отправляются спать.  Заметим,  что конвоя  и  пионервожатых нет,
можно было бы и не торопиться  играть отбой. Это вызывает вопрос  номер два:
почему утонченные и развращенные итальянцы спят поодиночке?
     Ответ  -  один на  два вопроса  -  вспыхивает степной молнией, поражает
ученого немым  ожиданием, сбивает с  кресла  запоздалым  ударом грома: дошло
наконец!
     Ответ  такой: похотливые итальянцы в  середине  14 века под  Флоренцией
спят  поодиночке, потому что панически, до баскервильского ужаса боятся друг
друга!  Вокруг-то, оказывается,  чума!  И пир -  во время  чумы, и руки мыть
надо, и  касаться  непроверенного партнера опасно, - с руками и ногами  ни в
какое предохраняющее устройство не залезешь! Вот и приходится ограничиваться
сексом по телефону, потому что от чумы не убежишь.
     Но,  оказывается,  убежишь!  Если  быстро  собраться, прихватить только
деньги и оружие, группами  пробраться в  порт, подкупить  стражу или  просто
понабивать всем  морды и захватить парусную  посудину, то  можно умотать  от
чумы с  попутным  ветром. Куда он у  нас  дует?  На  восток? Ну, значит,  на
восток! На востоке просвещенному человеку с мечом и алебардой  дело найдется
- вот  хоть  в  Сарае  послужить  чумазому царю.  И  девушки наши  походят в
шинелях, найдут себе занятие, - лишь бы не было чумы!
     Так  что,  не зря  мы читали  классика под  одеялом,  пока  батарейка в
фонарике  не села. Не  зря  совершали променад  в  просвещенной компании  по
просторам Орды.  Теперь  мы  знаем, что чума во всем  виновата.  Она погнала
наемников  в  ставку  Мамая. Она  вырубила  наших  венценосных  упырей,  она
сплотила оставшихся, пригласила их, бесшабашных, на последний пир!
        Конец чумы

     Слишком мал был  Дмитрий, чтобы успеть научиться  придворным тонкостям,
чтобы четко  понять:  вот хан, вот я грешный, вот  князья наши,  вот немцы и
поляки. А  вон  там еще народ. Учили Дмитрия няньки, учили неправильно,  что
вот он - великий наш народ, вон там - Бог, вот ты, наш ясен свет - заступник
народа, а  вон там вражья сила  - тебе, богатырю, по плечо. Поверил  Дмитрий
нянькам. Стал с народом считаться, делиться и советоваться.
     Очередной Михаил Тверской в 1371  году  выпрыгнул в  Орду,  по-быстрому
купил ярлык великокняжеский, привел татарские толпы на прокорм. А Дмитрий, -
неслыханное дело! - в Орду не побежал. Князь стал ездить по городам и  весям
и брать  присягу с бояр и черных людей (!), чтобы не  предавались татарскому
наймиту,  не пускали  его  на  РусьВойска  Дмитрия  и его  двоюродного брата
Владимира Серпуховского встали стеной. Михаила во Владимир не пустили. Посол
татарский Сарыходжа стал  звать Дмитрия: "Иди  к ярлыку!".  То есть, меня не
уважаешь, но погоны уважать обязанИди сюда,  глядишь, и  сам станешь великим
князем. Дмитрий ответил по-европейски: "К ярлыку не еду, а тебе, послу, путь
чист!". Сарыходже стало неуютно, но уезжать без обычных протокольных даров и
взяток было еще  тоскливей, и он поехал по "чистому  пути"  в Москву.  Ярлык
остался Михаилу, но в Москве об этом  и забыли! Сарыходжу поили до положения
риз, намазывали икрой и медом, отмачивали квасом, поили  снова, закутывали в
парчу и тащили смотреть кремлевские соборы. Сарыходжа  вернулся в Орду такой
довольный, такой довольный, что только и  рассказывал, какой Дмитрий  свой в
доску. Узнав от беглых из Орды, какой он  там хороший, Дмитрий сам  поехал к
Мамаю и  был встречен  с восторгом, весь татаро-монгольский народ вышел  его
встречать с флажками. Тут тоже пили, гуляли,  о политике не вспоминали, всем
ханшам  и  ханятам  делали  плезиры. Когда протрезвели,  то оказались уже на
середине  обратного  пути  в Москву с великокняжеским ярлыком  в  кармане, с
чесночным  поцелуем  на  щеке.  А Михаилу  Тверскому был  послан  беззлобный
выговор  с пожеланием  идти на все четыре стороны с прибором татарских слов.
Михаил отделался так легко, потому что за его сыном Иваном был в Орде счет с
прошлой гулянки  на 10 000 рублей народных денежек, а  Дмитрий  этот  должок
вернул,  заплатил за врага, выкупил Ивана  из долговой ямы. Вот вам еще одно
доказательство дипломатической пользы похмельяТеперь Дмитрий держал банкрота
в  заложниках и с чистой совестью громил тверские волости. В общем,  великий
князь окреп, возмужал, поднаторел в пирах и интригах, но и понял, как  важно
самому вовремя поднять народ и не надеяться, что его тебе по частям поднимут
"братья".
     Гражданская  война тихо продолжалась то с Рязанью, то  с  Тверью, то  с
Литвой, но это уже были маневры, малокровная отработка  тактики. В 1375 году
Дмитрий двинул свои  колонны  по Волоколамскому шоссе, осадил Тверь. У князя
был  замах  победителя,  это  было  заметно  со  стороны, поэтому к  Дмитрию
присоединялись  все  прочие  князья. Михаил Тверской сдался,  послал владыку
Евфимия   и   бояр   вымаливать  прощение   и  мир.  Был  подписан  договор,
провозглашающий верховенство московского князя.
     Здесь  оказалось,  что  татары прозевали  важный момент.  Они со времен
Калиты не  приходили на Русь, не грабили,  как  следует, не  показывались во
всей  красе,  не пугали  по-настоящему!  И  вот,  выросло поколение  небитых
русских. Эти мальчишки в большинстве своем не прижимались в ужасе к матерям,
не нюхали  запаха военных  пожарищ, не видели  обгорелых  трупов  и  даже не
вполне   восприняли  национальную  идею,  что  все  князья  -  кровопийцы  и
предатели. Вот был  же  у них великий князь -  будто бы порядочный  человек.
Начались  стычки с татарскими шайками, которые  по  обыкновению  наезжали на
окраинные княжества. Татар стали убивать,  и оказалось,  что при  правильном
подходе  они  убиваются легко и в больших  количествах. Надо  только ощущать
свое превосходство.
     Хотелось  драки, и тут поступила весть, что какой-то бродячий ордынский
князь Арапша кочует к  Волге. Большое нижегородское войско в 1377 году пошло
в свободный поиск. Подошли к реке  Пьяне.  Была страшная жара, название реки
смущало, и  князья,  а  следом и войско, разделись  чуть не  догола  и стали
выпивать.  Сначала  по  маленькой,  потом обыкновенно - до бесчувствия. Пока
дремали беспробудно, мордва подвела  к стоянке войско  Арапши. Снова русских
побили. Но  за  пьяным туманом  страха отцов своих не вспомнили нижегородцы.
Поэтому когда  мордва приплыла  к  Нижнему  добивать русских,  то сама  была
побита и потоплена. Тут и зима наступила. Наши пошли в Мордовию и "сотворили
ее пусту". Толпы пленных отвели в Нижний и тут устроили народу показательные
выступления на  льду  Волги. Мордовских пленников собаками рвали  до смерти,
лед  покрылся кровью и т. д.  Народ  воспрял, но тут татары  взяли  и сожгли
Нижний. На  воинский дух  это повлияло мало:  жертв  почти  не было, русские
отсиживались в лесу.
     В 1378 году случилась  первая  настоящая  стычка с  татарами  на уровне
регулярных войсковых соединений. Мамай послал князя Бегича наводить  порядок
на Руси. Дмитрий Московский вышел к нему за Оку. 11  августа началась битва.
Русские ударили татар не по правилам:  не абы как, а сразу с трех сторон. Да
еще сам великий князь рубился впереди на  лихом коне,  а  не отсиживался  на
горке  с биноклем. Татары  в ужасе стали топиться  в  Оке. Полному  разгрому
помешали темная ночь и утренний туман, в  котором  растворились татары, зато
был обнаружен огромный татарский обоз.
     Тем временем в Орде Мамай дорезал наследников Чингисхана и стал править
единолично.  Он  был страшно расстроен  неприятностями  с  Дмитрием  и  стал
собирать войско. Хотелось Мамаю восстановить Империю...
     Теперь   представим  себе  невероятную  картину,  что   вся  Москва  из
соображений военной стратегии решила двинуть на врага...
     Нет, такое и представить нельзя.
     Ну, хорошо. Допустим,  снится нам  сон. Будто  бы вся  Москва снялась с
места, во сне не поймешь зачем. Все министерства и конторы тащат свои столы,
телефоны, пишущие машинки и грузят их на верблюдов. Телеги и арбы набиваются
бумагами, детьми, женами начальников. Сами начальники тоже здесь, на кожаных
диванах в крытых кибитках, и их секретарши  уже сидят верхом. Огромные пешие
колонны  маршируют,  сбиваясь  с  ноги:  студенты  и  школьники,  рабочие  и
колхозницы, "швейцарская" гвардия и официанты московских ресторанов, простой
беспородный и бездельный московский люд, заключенные из Бутырок, Лефортова и
Матросской  Тишины,  скорбные  обитатели  дурдомов  и  даже  военные  -  все
принимают   участие   в  походе.  Шум  и  гам,  крики  офицеров  и  народных
дружинников, вопли  озадаченных  животных, несмолкающий звон уже отключенных
телефонов, сдавленный  вопль  московских колоколов, увлекаемых  монастырской
братией, радостный стон из кибиток.
     Но  вот,  войско  скрывается за дугой кольцевой дороги,  пустеет  место
вековой стоянки на берегах лесной речки. Трепещи, враг!
     Правда, нелепый сон? Москва никогда бы такого не сделала! Ну, разве что
вынужденно,  когда  французы - на Поклонной горе, немцы  -  на Волоколамском
шоссе, поляки - в  Тушино.  Москва сама добровольно нас не покинет,  - очень
уж, матушка, тяжела на подъем.  А  татары поднимались  легко -  долго  ли им
разобрать Сарай?
     Так что, с весны  1380 года  по приказу Мамая  ордынские  пастухи стали
подправлять  табуны и  отары  на  северные  окраины  столицы  и  не  пускать
изголодавшихся животных на  южную сторону, хотя и там вылезла из земли очень
симпатичная  травка.  Так  за  травкой  и пошли,  переставляя  юрты, ночуя в
цветущей степи и не разгружая  повозки. Выпас скота привел всю  Орду на нашу
сторону Волги, в устье реки Воронеж.
     Все было как  в московском сне: и верблюды ревели, и генуэзская  пехота
маршировала,   и  черкесская  конница  гарцевала,  и  шемаханская  девица  с
флорентийскими рассказчицами радостно  стонали на привалах, а  то и на ходу.
Колдуны, прихлебатели  ордынские,  попы всех церк-вей,  больные  и инвалиды,
безумные  мечтатели  и  даже военные  -  развратные потомки  страшной  армии
великого Чингиза, - все потянулись к Москве (ну, прямо, как сейчас!). Москве
стало не до сна.
     Татары,  не  надеясь на  собственные  силы,  заключили  союз с  будущим
победителем  крестоносцев Ягайлой Литовским. Договор предусматривал открытие
второго  фронта  и взятие  Дмитрия в  клещи  к  1 сентября.  Видно, хотелось
неграмотным татарам сорвать учебный год в московских школах.
     Великий князь Дмитрий  узнал  об этом  и  объявил всеобщую мобилизацию,
назначил смотр войск у Коломны на 15 августа.
     Вот времена насталиВот, хоть на  малое время  нравы  исправились! Когда
Дмитрий после  благословения  у Сергия Радонежского подъехал к Коломне,  его
встречало   полностью   отмобилизованное,   укомплектованное,   вооруженное,
подготовленное войско невиданных размеров - 150 000 (в скобках прописью: <i>сто
пятьдесят  тысяч</i>)  человек! Наконец-то  русских  считали  не  "сороками",  а
поштучно  - по человеку. Пришли все князья, кроме пуганого Олега Рязанского,
который был тройным агентом  и всю войну  слал шифровки и Ягайле, и Мамаю, и
Дмитрию.
     Возникла   формальная  дипломатическая   переписка   с  Мамаем.  Татары
требовали  возобновления  полной дани,  как  при Узбеке. Дмитрий  соглашался
(мы-то надеемся,  что понарошку!) платить действующую норму, принятую в Орде
на брудершафт.
     20 августа  1380 года русское войско неожиданно двинулось из Коломны не
на юг, а  на  запад и  остановилось  на Оке  у Лопасни. Литовские лазутчики,
сбитые с  толку, слали  донесения  Ягайле, что Дмитрий идет ему на перехват.
Это  остановило литовского героя, и  он все  дальнейшие события  созерцал со
стороны.  У  Лопасни  к   русскому  войску  присоединились  остальные  полки
московские  и серпуховские. Сюда же  стал сходиться и благородный российский
сброд. Беглые холопы,  воры с большой дороги, донские и прочие  казаки - все
прониклись патриотизмом и желали пролить кровь за родину, выслужить прощение
и забвение грехов. И кто-то, конечно, шел из куража.
     В  ближайшее   воскресенье  войско  начало  переправляться  через  Оку.
Последним в понедельник переехал реку князь.  Татары и литовцы к 1  сентября
выполнить свой план не успели, Дмитрий  скорым маршем всю неделю шел на юг и
6 сентября (все это по старому стилю, конечно; а Писец и годы  записывал "от
сотворения   мира")  вышел  к  Дону.  Здесь  его  догнал   монах  от  Сергия
Радонежского с окончательным, письменным благословением идти на татар: "Чтоб
еси,  господине, таки пошел, а поможет ти бог и  святая богородица!" Из этой
бумаги понятно, что не святой старец раздумывал целую неделю. Были у  старца
опасения, как бы Дмитрий не поворотил до дому.
     После короткого военного совета с оглядкой на Литву, 7  сентября войско
вброд  и  по  легким  мостам форсировало Дон. 8  сентября в  утреннем тумане
русские  строились в боевые порядки у  устья Непрядвы, с запада впадающей  в
Дон.
     Поле  боя, называемое местными жителями Куликовым, было выбрано  князем
из трех соображений.
     Сюда,  в воронку,  образуемую Доном  и Непрядвой,  по  данным  разведки
стекалось Мамаево кочевье.
     Имея  справа и  слева  за  спиной две реки,  русские обеспечивали  себе
естественную защиту тыла на случай рейда черкесской  конницы или запоздалого
литовского марш-броска.
     И самим русским отступать было некуда, это очень укрепляло боевой дух.
     Многие из нас помнят  картины "Бой  Пересвета  и  Челубея" и  "На  поле
Куликовом". Эти картины столь  же познавательны,  как и "Три  богатыря".  На
первой  посланник Сергия монах Пересвет схватился с  татарским богатырем. По
легенде поединок происходил  перед  столкновением основных сил  и закончился
смертью бойцов. На второй картине мы видим центр русского войска. Под черным
великокняжеским  знаменем  с  изображением  Спаса восседает на огромном коне
чернобородый великий князь в кованых латах...
     Стоп!  А вот и никакой это не великий князь! Если схватка  Пересвета  с
Челубеем то ли была, то ли ее не было, то князя Дмитрия под черным флагом на
Куликовом поле не было  точно! И это не просто  легенда.  Это подтвержденный
независимыми  источниками,  писцами  и  историками  научный факт. Сидел  под
черным  знаменем  двойник  князя,  сильно  похожий  на  него  фаворит Михаил
Андреевич Бренко! А где же сам князь? А нет его на  картине. Не попал он под
легковесный взгляд  живописца. А стоит  наш  князь в первом ряду московского
полка. И знамени, даже красного  московского, над ним нету, - оно в сторонке
полощется. И одета на князе обычная грязноватая полотняная рубаха. И панцыря
под ней ни подлым однополчанам,  ни насмешливым татарам не видать. И в руках
у  Дмитрия, пехотинца московского и всея Руси, обычный противопехотный топор
серийного производства. Вот как опасно принимать всерьез бабушкины сказки!
     Около полудня  татарское  войско  стало  скатываться с  южных  холмов в
Куликовскую котловину. Навстречу ему с северных холмов спускались  передовые
полки  русских. Произошло столкновение,  и возникла дикая толчея. Наших было
тысяч  170,  а  с ворами и все 200.  Татар  было как бы не  больше. Половина
народу ехала верхом, и  каждая лошадь занимала место 2 - 3 пехотинцев. Всего
набиралось  от  полумиллиона до  миллиона  условных  человек. Эта невиданная
масса живых существ, согнанных вместе, потоптала бы друг  друга и при добром
взаиморасположении. Но здесь сошлись враги. Смертельными врагами были князья
и ханы,  кавалеристы  и  пехотинцы, багдадский вор  и московский  карманник,
русский  конь-огонь  и  татарский  конек-горбунок, донской  овражный волк  и
болонка флорентийской обозной дамы.
     Писец  там  тоже был. Придумывать ему  было  некогда,  он едва  успевал
уворачиваться  и вписывать в походный  свиток  литературные  штампы:  "Кровь
лилась рекой на пространстве десяти  верст",  "лошади  не могли  ступать  по
трупам". Историк вторил Писцу: "Русская пешая рать уже лежала, как скошенное
сено,  и  татары  начали  одолевать".  Но  тут из-за леса  ударили  засадной
конницей Владимир Серпуховской и московский воевода Дмитрий Боброк. Задержка
их атаки, стоившая русским многих тысяч жизней, была вызвана метеоусловиями:
ветер гнал пыль от рукопашной свалки в  лицо засаде. Поэтому  атаковать было
бесполезно: не видать ни своих, ни чужих.  Так  бы и простояли,  но ветер, -
вспоможением святой  богородицы, -  переменился.  Переменился  и  ход битвы,
татары смешались, побежали.  Мамай на своей наблюдательной горке заскучал  и
поехал, куда подальше.
     Наши  гнали,  рубили,  хватали.  Захватили, в  частности,  и весь табор
татарский.  Попали в сладкий плен и пять декамероновских дев, если, конечно,
не их имел в виду Писец, говоря, что с Мамаем спаслись "только пять наиболее
близких".
     Погоня закончилась. Владимир Серпуховской стал с рогом посреди Куликова
поля, стал трубить и скликать живых и легко раненых. Собралось к  нему всего
ничего. Большинство  русских  лежало  бездыханно.  Не  было  среди  живых  и
великого  князя! Все уцелевшее  войско  стало  его  искать. Нашли  погибшего
Михаила Бренка  - под знаменем,  в  княжеском панцире. Нашли  еще  несколько
похожих  бородатых мужиков. Писец  уж хотел было разразиться обычным плачем:
"Встал великий  вопль  над всей землей...", как  тут  приволокли с передовой
контуженного  князя.  Он,  видите  ли,  рубил  генуэзскую  пехоту  в  первых
московских рядах и попал под лошадь.
     Писец  стал  срочно  править  сцену. Упал,  значит,  великий и  светлый
спаситель Отечества на сыру землю как раз  под деревом. Едва успела плакучая
береза склонить над ним свои девичьи косы, как толстый немецкий хряк, крытый
крупповской  броней,  на  полном   скаку   боднул  ее  под  зад.  Дерево  от
неожиданности сломалось и накрыло кроной великого князя. Так он и пролежал в
шалаше до конца битвы. Остался жив обещанным покровительством богородицы: ни
одной ссадины на бренном теле не обнаружилось.
     Жертвы Куликовской битвы  исчисляются  в те  же 150000  (сто  пятьдесят
тысяч!) человек, которые двумя неделями ранее еще горячились под Коломной. В
общем от великой армии  осталось только  несколько потрепанных полков.  Итог
Куликовской  битвы высок  и страшен. Никогда еще Русь, и даже вся Европа, не
несли такого людского урона в один момент. Но никогда еще Русь не одерживала
столь значительной победы. Русские  разбили татар. Остальное было житейскими
подробностями.  Ну,  мало теперь осталось  мужиков  на  Руси, нечего  делать
европейским шлюхам  в московском плену, ну и что?  Время  заполнит  досадные
пустоты.
     Если бы в  истории России было побольше таких всенародных событий,  как
Куликовская битва, так, может, и Россия была бы другой.
        Часть 4. Новая Кровь (1380 - 1547)

        Начало странного века

     Мамай в ярости вернулся в свои  края и стал  срочно  собирать  по степи
разрозненные орды. Войско снова получалось немалым, но еще более сбродным  и
сволочным, чем прежнее.
     Тут грянула  беда, откуда  не ждали.  Пришел в Золотую Орду Тохтамыш, -
хоть и запасной, но все-таки  наследник  Чингисхана. На  полном праве погнал
Тохтамыш самозванного Мамая, настиг его у той же самой речки Калки и разбил.
Мамай бежал в братскую Кафу Генуэзскую, где был, как водится,  зарезан из-за
денег.
     И  тут  все закрутилось как  бы по-старому.  Тохтамыш  разослал русским
князьям  циркуляр,  что  вот  он,  Тохтамыш  -  их  новый  царь.  Князья это
проглотили,  отставили  застольные  встречи  с  куликовскими  однополчанами,
отложили  написание мемуаров,  и все  поголовно  послали  хану  приветствия,
уверения в совершенном почтении, дары и проч.
     В 1381 году хан направил в Москву небольшое посольство  в 700  человек,
но вот  незадача!  Едва  посольство  доехало до Нижнего, как напал на  татар
необъяснимый страх перед  Москвой, в ужасе бежали  они  в Орду. Тут уж нужно
было  Тохтамышу  что-то  делать,  как-то  снимать   с  подданных  неприятный
психологический комплекс.  Он проделал блестящую операцию.  Небольшое войско
отправил шумно  грабить волжскую  Болгарию,  чтобы больше было дыма, криков,
душераздирающих сообщений  по почте. А  сам с большим, хорошо подготовленным
войском, без  верблюдиц и баб  тайно  прошел  лесами  и неожиданно явился  в
дальнем Подмосковье!
     Нижегородский князь послал за ним погоню, которая попалась в плен. Олег
Рязанский, слывущий  у  татар  за  своего, уговорил их  не трогать рязанской
земли и пропустил на Москву.
     Дмитрий узнал о беде поздно, кинулся  скликать рать,  но оказалось, что
скликать-то  некого! Все пали на  поле Куликовом. Пришлось князю  рысить  по
окрестностям и собирать войско по человечку.
     В Москве тем временем встала смута.  Приличные москвичи хотели бежать в
леса,  прихватив  из добра  лишь самое  ценное.  Подлый  народ  желал стоять
насмерть, как  намедни на Дону и Непрядве.  Наглецы обнажили оружие, загнали
сомневающихся  в  Кремль,  а  пойманных эмигрантов стали  бить камнями. Даже
великую  княгиню и владыку Киприана не пускали в эвакуацию.  Дескать, и  они
должны оставаться  с народом! Но потом одумались: какой с  владыки и княгини
толк? -  и отпустили.  Тут явился литовский  князь  Остей  и - вот  странный
человек! - заперся с москвичами в новеньком каменном Кремле. Остей возглавил
командование  и  наладил оборону.  23  августа к  Кремлю  подъехал Тохтамыш,
кликнул великого  князя,  узнал,  что его нету, уныло  поездил вокруг  стен.
Город  был  чист, то есть его не было:  моск-вичи сами спалили все  посады и
рабочие окраины.
     В Кремле обнаружились винные подвалы, так что к началу осады 24 августа
русский гарнизон был уже смел до неприличия.  Осада, тем не менее, началась.
Стрелы сыпались дождем, трезвые защитники падали гроздьями,  пьяные качались
и создавали затруднение для прицельной стрельбы. Татары приставили лестницы,
полезли на стены, сверху на них стали лить что-то расплавленное и кипящее, -
все, как в дурном  фильме. Впервые в нашей истории спьяну и  сгоряча русские
вытащили на стены пушки и "тюфяки" и отважились стрелять из них по татарам.
     Купец-суконник Адам неосторожно выстрелил из  самострела в Тохтамыша  и
насмерть поразил  его  любимого  придворного.  Вот горе-то  было!  Озлобился
Тохтамыш.  Взять  Кремль   у  хмельных  москвичей  не  получалось.  Пришлось
применять классические ходы. Вперед  вывели пленных нижегородских послов. Те
заголосили по-писаному: "Царь хочет жаловать  вас, своих людей и улусников".
И  пришел Тохтамыш будто бы не на москвичей, а только на Дмитрия Донского. И
просит он москвичей отвориться. И ничего ему не  нужно, только  скромный дар
какой-нибудь - хлеб-соль, чернильницу в  виде шапки Мономаха. И  желает царь
совершить пешую  экскурсию по Кремлю. Личные  вещи  согласен  сдать в камеру
хранения.
     -  А! Ну, если так, то мы гостям рады! С хлебом-солью у нас туговато, а
по Кремлю поводить - пожалуйста. И  вот прими, хан-батюшка, чашу зелена вина
из княжьих подвалов!
     "Лучшие"  люди московские с героем Остеем, с крестами  и транспарантами
вышли за ворота.  Татары  с честью проводили Остея  к  хану для встречи  без
галстуков.  И немедля удавили его. Потом мирно подошли к делегации,  как  бы
для братания, и порубили ее, начиная теперь уже с духовенства. Потом вошли в
Кремль, поубивали  всех встречных и попленили поперечных, пограбили казенное
и частное имущество, пожгли огромные запасы вредных книг, спасаемых в Кремле
крамольными москвичами. Излишков спиртного  не обнаружили.  В  общем, татары
действовали строго по уставу, а русских опять водка подвела!
     Далее, поглядывая в  устав Чингиза, татары  рассеялись по Руси собирать
трофеи  и  дань.  Из  Твери  от  князя  Михаила,  у  которого отсиживался  и
митрополит Киприан, пришло  к хану поздравление с победой. Тохтамыш отправил
в Тверь великокняжеский  ярлык, не  велел трогать тверских владений и совсем
уж  разнежился. Но тут случилось  не  по  старине. Крупный  татарский  отряд
нарвался  на  армию Владимира Серпуховского-Донского, которого еще  называли
просто Храбрым. Владимир был с татарами жесток. Случайно уцелевший волонтер,
рыцарь  печального образа,  прискакал  в  татар-стан  с  воплями:  "Russians
come!".  Писец,  прибитый  гвоздями  к церковным воротам, злорадно прохрипел
Тохтамышу точный  перевод: "Дождался,  козел? Наши  окружили  тебя  со  всех
сторон, и горним благоволением пресвятой Троицы несут огнь небесный  на твое
поганое войско". Разведка  подтвердила: Дмитрий Донской с войском спускается
от  Костромы.  Тохтамыш очень быстро собрался  и  бесславно покинул  русские
пределы, не успевая толком грабить и жечь по пути.
     Дмитрий  вернулся  в  Москву,  поплакал  и  стал  выдавать  пособие  на
похороны:  по  рублю  на  два сорока  трупов. Похоронили 24  000  москвичей,
издержались на 300 целковых...
     Когда  в  младших  классах  средней школы  нам  говорили,  что  русские
победили на Куликовом  поле и это была вселенская победа, мы радовались, как
дети. Когда нам  также сообщали, что Иго  потом продолжалось еще целый век -
100 лет!  -  мы не  понимали, в чем здесь фокус. На это нам тогда  отвечали:
подрастете, узнаете. Тем не менее, подросший ученик с трудом осознает, какая
это ползучая штука  - Иго.  Только богатый жизненный  опыт  и ношение на шее
сразу  нескольких  иг просветляет и успокаивает ученого, ставит все  на свои
места.
     Ну, не  было больше никаких сил у Дмитрия Донского. Вот и пришлось  ему
делать   вид,  что   ничего   не   произошло.  Что   свершается   нормальное
административное  управление  великой  Империей, в которой  Москва  и Русь -
всего  лишь  субъекты федерации.  А поле Куликово?  А это  была товарищеская
встреча,  рыцарский турнир, спортивное  многоборье. Лично  брат  Тохтамыш не
пострадал?  Нет, даже  мозоли не натер - его на поле  и  не было. Лично брат
Дмитрий не ранен? Нет - обморок не считается. Так что сын Донского Василий -
гость  в  Орде (невыездной,  правда), посол  Тохтамыша - "хозяин" в  Москве,
собирает  "дань  великую"  по полтиннику с  деревни. А на  полтинник, как мы
знаем, можно похоронить целый сорок россиян с московскими почестями. Тяжко!
     Всеми  этими  уступками  удалось   Донскому  задвинуть  Тверь  обратно.
Получить  ярлык.  Удовлетворить  татар  грабежом  неверной  Рязани.  Василий
Дмитриевич тоже  помог отцу.  За выездную визу в Орде с него требовали  8000
рублей.  Молодой  князь  куницей бежал до  дому  и  сберег  Москве  страшное
количество погребальных денег.
     Потянулись  последние  100 лет  Ига.  И  никак не  получалось  заняться
имперским   строительством.  Вернее,   оно  шло,   но  так  же   вяло   и  с
накатами-откатами, как нападало и спадало Иго.
     Приходилось то воевать, то лобызаться с Олегом Рязанским. Враждовать  с
Литвой  и  Тверью. Наскакивать на Новгород, пока он бьется  с немцами, потом
косить немцев. Нужно  было непрерывно  проводить  розыскную  и  следственную
работу, потому что  новгородцы,  донские казаки  и просто  безымянные  шайки
недолго переживали патриотический порыв и взялись за старое. Есть-то надо!
     Но государство возрождалось.  Вот  уж и случилась  первая торжественная
казнь по политическому делу. Еще до Куликова наши поймали попа,  который нес
из Орды  от опального московского боярина Ивана Вельяминова набор отравы для
террора  по  Москве.  Попа  допросили  и  сослали,   папка   на  Вельяминова
пополнилась.  Вельяминов  неосторожно появился  в  Москве и  оказался  очень
кстати. Процесс Писцом не стенографировался, а казнь расписана щедро. И поле
было  оборудовано для  большого  стечения народа, и  преступник торжественно
выведен на  эшафот, и  москвичи сентиментальные  прослезились. Понятия "член
семьи врага народа" тогда еще  не было, поэтому род  Вельяминовых  остался в
чести и у власти. В общем, государство обозначало себя все отчетливее.
     Великий князь  Дмитрий  Иоаннович скончался в 1389 году всего 39 лет от
роду.  Писец  оставил  нам его  портрет: "Бяше крепок и мужествен,  и  телом
велик, и широк, и  плечист, и чреват вельми, и тяжек  собою зело, брадою ж и
власы черн, взором же  дивен зело". Грамоты князь не знал, но духовные книги
в сердце своем имел -  настаивал Писец. Приводит он и историю болезни князя:
разболелся, стал прискорбен,  потом  ему  полегчало, но вдруг впал в большую
болезнь, к  сердцу его подступило стенание, наступили внутренние судороги, и
уж душа приблизилась к смерти. Похоже на стенокардию, переходящую в инфаркт,
что немудрено при грузном телосложении и нервной жизни.
     Писец и Историк еще долго наперебой  расписывали  великое  историческое
значение побед  и мирных деяний Донского, поглядывая, впрочем, на  меня  - в
неприязненном ожидании. Но я молчал. Горло мне  перехватило, в глазах стояло
видение  Дмитрия  в  первом  ряду  московской  пехоты  с  простым топором  в
царственной руке...
     Молчала и церковь  православная. Уж у  нее святых было - не провернуть,
поэтому Дмитрию  с его ребятами званий почетных не  досталось, ни по горячим
следам, ни в 1980  году - на 500-летие  Куликовской битвы. Но  вот недавно у
самой  церкви  случился   праздник  -  1000-летие  крещения  Руси.  Получили
правительственные награды,  раздали церковные ордена  и грамоты,  прикинули,
что нельзя такую круглую  дату миновать без крупной благотворительной акции.
И решили  принять  в  святые  еще некоторое количество  россиян. Уж кого там
перебирали  от Ваньки  Каина до Гришки  Распутина,  но  вот,  поди  ж ты!  -
зацепились  как-то за  фамилию  Донского, порадовали  куликовских ветеранов!
Теперь Дмитрий Иванович Донской числится у нас святым.
     Знает ли  он об этом? Заметил  ли поповскую  возню,  разъезжая  в  челе
воинства небесного? Кажется, что нет. По праву и леву руку от князя едут еще
два ангела-самозванца -  Михаил Бренко  и  Владимир  Храбрый.  Все трое  так
увлечены беседой, что не слышат звона с Земли. Им есть о чем поговорить, что
вспомнить...
        Василий Дмитриевич

     Василий Дмитриевич стал великим князем. Посол татарский утвердил  его в
должности, потом  Василий  съездил  в Орду и купил себе ярлык нижегородский.
Татары теперь  торговали  ярлыками, не задумываясь,  -  только деньги плати!
Продавали по  два  и три билета на одно место, как  в старом кинотеатре.  От
этого происходили войны между русскими. Василий воевал успешно и получал все
большее и большее влияние на окрестных князей.
     Россия оказалась в той  же круговерти, что и при детях Ярослава Мудрого
или Всеволода Киевского: походы по кругу, братоубийство,  парные и групповые
схватки.  Только раньше это мешало соединению Руси, потому что целью военных
игр  было удовлетворение аппетита конкретного князя, - а там,  хоть трава не
расти! Теперь же, захват власти и подчинение  княжеств единому  центру имели
историческое  значение,  -  собиралась Русь  вокруг  Моск-вы,  формировалась
династия, появлялась  наследственная линия от отца к сыну: Василий - Василий
-  Иоанн  - Василий  -  Иоанн. Деньги  постепенно  оседали в  одной кубышке,
боярские  дети  служили на отцовских  должностях,  начальников  в  провинции
хорошо  было назначать из Москвы. И можно - не из князей. Это было уже благо
для будущей Империи.
     Опять работа  Писца  стала  скучной  и  однообразной:  Тверь,  Новгород
Великий,  Новгород  Нижний, Суздаль. Наши  татары, чужие  татары, разбойники
волжские - ушкуйники новгородские.
     Тохтамыш потерпел поражение от  Тамерлана  (Тимура),  Золотая  Орда  на
несколько лет почти перестала существовать.  Тимур пошел на Русь, взял Елец.
Василий  стал с войском по  берегам Оки. Тимур повернул восвояси, будто бы в
день прибытия  в войско иконы Владимирской богоматери. За это Тимура на Руси
очень полюбили.  Во времена позднего  романтизма именем  людоеда  стали даже
называть пионерские отряды и детей в ответственных советских семьях.
     Орда  собралась  потихоньку,  но была уже не та. Ее войска нападали  на
окраины  Руси,  даже  осадили  как-то  раз Москву,  но  без  успеха.  Татары
Тохтамыша  убрались  служить  литовцам  в  их приготовлениях к Грюнвальдской
битве.
     В 1410 году литовский король Витовт,  польский  король  Ягайло (помните
его  возню в  тылу  Донского перед  Куликовской  битвой?),  всякие наемники,
жмудь,  Русь  польско-литовская  -  полки смоленский,  полоцкий,  витебский,
киевский,  пинский  и  прочие  и  с  ними  татары  всех конфессий  собрались
покончить с Орденом.
     Немцы педантично подсчитали свое войско - 383 тысячи человек. У Витовта
с Ягайлой было 163 тысячи. Рыцари ударили мощно и правильно, как по нотам, -
свиньей. Но центр интернационала выдержал удар: смоленский полк лег весь, но
не  отступил.  За какую идею бились  смоляне  в  католической армии?  Нам не
понять.  Но дело свое  они  сделали. Витовт  напал  со всех  сторон,  татары
вороньем рвали белое мясо, и рыцари понесли страшное поражение: пал  Великий
Магистр Ульрих фон  Юнгинген,  40 000  (тысяча  сороков,  восемьдесят  побед
Невского!) немцев погибло, пятнадцать тысяч уведено в плен. Это было уже  не
прохладное, Ледовое, а настоящее побоище. Орден был раздавлен. Еще несколько
десятилетий продолжалась  его агония, но дела ему в Восточной Европе  уже не
оставалось. Все славяне были крещены дважды и трижды.
     Потихоньку  окраины  России Северной успокоились, когда пришла "мирная"
напасть. Стал  свирепствовать странный, невиданный мор, во время которого 27
февраля 1425  года после успешного тридцатишестилетнего правления умер и сам
великий князь Василий Дмитриевич.
     Итоги  его  княжения  были   таковы,  что  в  воздухе  стало  ощущаться
приближение   новых  времен.  Запахло  Империей.   Писец   стал  скрупулезно
записывать,  какие  бояре были  старшие, какие  под ними,  кто  в каком  бою
отличился, кто за Москву назидательно пострадал. Историк тоже  был  доволен:
среди бояр Василия Дмитриевича ему удалось отыскать Федора Андреевича Кошку,
посла  московского  в  Орде.  От  этого  дипломата произошло  много Кошек  и
Кошкиных, которые служили  князьям верой и правдой и заложили основу будущей
династии Романовых, любезной перу Историка.
        Василий Васильевич Темный

     Василий Васильевич очутился на престоле в 10 лет.
     - Ничего страшного, - успокаивали мамки и няньки, - вон дедушка Дмитрий
тоже в 11 лет остался за старшего,  а какой вырос богатырь! Бояре московские
встали стеной за малолетнего князя: новая система была им понятна и приятна.
Пока  на  Василия  перешивали  отцовы  и  дедовы  вещи,  бояре  воевали  под
Костромой,  Звенигородом  и Нижним  - наставляли на  путь  истинный тамошних
претендентов.
     Церковь была в седле!
     -  Нету никакой вакансии, господа, -  огнем  и  мечом объяснял  боковым
Рюриковичам новую правду бытия митрополит Фотий. Наши  святые  отцы  выбрали
верную тактику. Они  не  лезли в дела престола  мирского.  Они  не  пытались
управлять князем московским, как епископы европейские - своими королями. Они
стали верными и квалифицированными строителями Империи, вольными каменщиками
новой кремлевской стены.
     Война  продолжалась.  И  опять подтверждалось, что Иго выгодно князьям,
что  оно необходимо для решения  важных задач. Налоги в 10% были не столь уж
тягост-ной   платой  за  возможность   быстро  решить  проблемы  наследства,
разрубить  неразвязные  мотки  древнего  семейного   права.  Не  рады   были
Рюриковичи,  что  их пра-прапрадед  Ярослав  был  такой Мудрый,  что  каждый
великий предок норовил утрудить  Писца  и оставить  потомкам  завет,  закон,
устав.  Сейчас,  при Орде,  можно было  делать дела без оглядки на дедушкины
сказки.
     По старым  правилам, после Василия  Дмитриевича  должен был править его
брат  Юрий  Дмитриевич.  А маленький Вася должен был  гулять. А вот когда бы
дядя Юрий  умер, да дядя Андрей умер, вот тогда Вася  был бы великий князь -
как сын старшего из сыновей Донского. Даже если бы так и произошло, то очень
тоскливо стало бы детям  Юрия - Василию Косому  и Дмитрию Шемяке (видите:  в
обиход вошли клички, чтобы не запутаться в  бесконечных Василиях и Дмитриях;
их было  столько, что  родовая  фамилия, ну  скажем,  Рюриков,  проблемы  не
решала,  а  потому и  не прижилась). Боярам  тоже  было  кисло. Только бояре
усидятся  в  думе,  как при перемене  княжеской ветви  их всех отправляют по
деревням  или  того  хуже  - на  войну.  Короче,  старый  порядок никого  не
устраивал. Нужно  было его ломать. Василий послал бояр  в Орду с требованием
продать ярлык, как продали его отцу.
     - Отцом Василием Дмитриевичем великий хан доволен остался? - Доволен! -
Так чего ж вам еще? Сын тоже не подведет.
     Татарам  такое престолонаследие было понятно с  детства, с первой соски
кумыса.  Поэтому,  когда Юрий  Дмитриевич начал доказывать свою  правоту  по
архив-ным документам,  хан заскучал,  раззевался и  сказал, что по-рюсски не
шибко понимает.
     Василий стал великим князем, но Юрий  был  еще  силен. Он и его сыновья
дважды и трижды выгоняли Василия из Москвы, но сами усидеть  там не могли. И
каждый раз  они освобождали  от  себя  столицу нашей родины не в  результате
военного поражения, а из-за очевидности политического расклада.
     - Где король бубен? - В Коломне у Василия.
     - Где прочие тузья-князья? - А у него же.
     - А где самые червовые дамы? - На руках у Василия и его бояр.
     В общем, Москва - Москвой, а князь сам по себе. Тут уже просматривалась
система,  круговая  порука,  всероссийский  сговор. Вот  она  где  вылазила,
Империя! И Орда ей, ох как, помогала.
     Итак,  утверждение  наследственности  по прямой стало  делом  техники и
некоторого времени. Пока тянулось это время, Иго должно было продолжаться, и
Орда могла спать спокойно. Если бы Орда, не дай бог,  рассосалась по степям,
то  пришлось бы русским людям строить на Дону липовый фанерный Сарай, сажать
там какого-нибудь безобидного дурачка, кормить его, поить, обувать и одевать
в  ханские  тряпки. И разыгрывать  время от времени  сцену "Приезд  великого
князя Владимирского в Орду с  дарами и данью" или "Ханский суд, кому на Руси
впредь княжить и жить хорошо".
     Орда была  полезна,  но  уже слаба.  Ярлыки продавала быстро,  а  чтобы
оформить вызов неугодного князя в Сарай и там его принародно казнить, - нет,
этого уже не получалось. Поэтому  вслед за правом мудрого и  правом богатого
на Руси снова стало утверждаться право сильного. Дрались уже не на шутку.
     Василий пленил Шемяку. Косой хотел напасть неожиданно, но был встречен,
разбит  и   тоже  пленен.  Его  союзники  продолжали  воевать  и   захватили
великокняжеского  воеводу  Александра Брюхатого.  Этот  толстяк был  как  бы
министром обороны Василия. Князь заплатил  за него приличный выкуп, но враги
оказались  коварны:  деньги  взяли, -  Брюхатого  уволокли  в  дальний плен.
Василий рассердился, под руку ему попался Косой: "Ах  ты - Косой! Ну, ладно,
ладно", - и велел ослепить косого брата. По старинке.
     Дедовское средство помогло, и Василий спокойно  правил целых 5 лет -  с
1440  по  1445  год.  В  этом  году  случилась  с   князем  обычная  русская
неприятность. Пришел на Русь хан Улу-Махмет. 6 июля русское  войско в полном
облачении  вышло  на поле  под  Суздалем, но  незванные  татарские  гости не
показывались.  Тогда хозяева сели ужинать  сами. Начали  с сухого,  пивка  с
прицепом, а чем  закончили, того Писец дрожащей рукой уж и не записал. Спали
допоздна.   Встали   с   чугунными   головами,   помолились   и   собрались,
опохмелившись, лечь досыпать, да надоедливые  разведчики принесли весть, что
какие-то татары  форсируют Нерль. Полезли в седла с тяжкой головой, налетели
бесшабашно  на  татар.   Татары  побежали,  но  посреди   бегства  выполнили
неуловимый  для  мутного  глаза  маневр, развернулись и  совершенно  разбили
русских. Великий князь бился за троих, - татары троились в прицеле, - но был
ранен и попал в плен. Шемяка к битве не поспел.
     Татары из садизма  послали  в Москву нательный крестик князя. В Москве,
по уверениям Писца, поднялся обычный в таких случаях вселенский вопль и вой.
"Рыдание было многое", - привычно божился наш грамотей. А тут еще по причине
июльской  жары  или пьяной шалости с огнем запылала вся столица. Не осталось
ни одного дерева, ни единого деревянного дома, да и каменные дворцы и церкви
посыпались  от жара. Народу погорело  более 700  человек, добра  списали  на
пожар  немеряно, особенно  пострадали  беженцы  из  оккупированных  татарами
районов, их барахло  свалено было в сараях без разбору. Повторилась  история
времен  Тохтамыша.  Княгини убежали в Ростов.  Богатые  стали грузить  фуры.
Подлая чернь строилась обороняться  насмерть.  Дезертиров хватали,  ковали в
железо.
     Но  татары не спешили на  Москву,  хотели  взять  побольше - пострадать
поменьше. Они списались с  Шемякой, направили к нему посла. Посол был принят
с  честью  и угощением.  Пока он потом отлеживался и  отпаивался, хан в Орде
подумал, что посол убит. Начал  тогда хан договариваться с пленным Василием:
дескать, отпущу тебя с честью и славой,  а  ты мне дай выкуп - 200 000 (пять
тысяч сороков!) ваших, значит,  рублей. Пришлось Василию прихватить с  собой
из Орды целую  налоговую команду, чтобы она  сама эти деньги добывала. Чтобы
народ наш русский на Василия не обижался, а татар возненавидел еще  сильнее.
Опять подставили Орду!
     Финансовый  и  политический  кризис разразился  страшный.  Шемяка  стал
распространять сведения о тайных статьях договора Василия с ханом. Будто бы,
если Василий  деньги вовремя не отдаст,  то Москва в цельности и сохранности
переходит под управление Улу-Махмета. Видать - надменный азиат решил вкусить
плоды  цивилизации,  поспать  на койках  в  теремах,  поездить  в  тройке  с
бубенцами, ну и так далее. А Василию в этом случае оставлялась  Тверь. Вот и
загрустили тверские и прочие князья.
     Да и народу было кисло. Ведь это  с него драли подать на выкуп дорогого
князя, не пожелавшего бесплатно помереть за народ.
     Расклад  стал меняться. Как-то незаметно  все крупные карты оказались в
колоде Шемяки. Даже москов-ские шестерки тайно сговаривались против батюшки.
А были среди этих шестерок и червовые бояре  и трефовые чернецы, -  смущенно
вздыхал Писец.
     12 февраля  1446 года москвичи  предали  своего  князя,  сообщили, кому
следует, что он  поехал к Троице  помолиться.  О чем молился князь, осталось
его  интимной  тайной, но Бог его не защитил, и с последним всенощным ударом
княжеского  лба  о церковный пол рухнули  московские ворота. Ну, не рухнули,
конечно. Открыли их спокойно расчетливые москвичи навстречу новой жизни.
     Мать и жена Василия сразу  попали под стражу. Казну пограбили -  на  то
она  и  казна.  Ощипали верных Василию бояр. Не забыли и простых,  пассивных
граждан.  Успех был полный.  И  даже  кровь  не пролилась. Князь  Можайский,
козырный друг Шемяки, немедля кинулся в Троицу с войском.
     В несчастный день 13 февраля (уж не пятница ли была?) Василий продолжал
упражнять поясницу, когда ему сказали, что войска Шемяки окружили его всего,
с ног до головы.
     - Не может  быть,  чтобы брат пошел на брата, когда я  с ним в крестном
целовании! - запричитал Василий...
     Тут мы  с  вами,  дорогие  читатели,  имеем  полное  право  заподозрить
великого  князя  в блажной придури или душевном нездоровье. Ну, пусть  он не
читал книжек нашего Писца. Ну, пусть  он  в  пол-уха  слушал слепых народных
сказителей.  Но сам-то  он брата Косого  лишил света  божьего? Так что ж тут
обижаться! Во власти братьев нет!
     Писец присутствовал при  этих событиях и  мастерски описал  все  сцены.
Посланец, принесший черную весть, был сам из  предателей князя. Поэтому было
велено поставить его в  воротах в удобную позу  и выбить со двора вон. Далее
была  снаряжена разведка. Разведчики поехали шумно. Шемякин дозор их заметил
загодя. Поэтому многочисленные ратники были спрятаны в санях  под хворостом.
Нестроевые малые изображали возниц. Разведка  подъехала к обозу  с дурацкими
расспросами: откуда дровишки, да, может быть, видали каких-нибудь военных?
     - Отчего ж не  видать? Видали! Вот  они у нас под дровами лежат! Войско
встало из  саней. Бежать  разведке было  невозможно, снег  вокруг  лежал  на
девять пядей - кому по пояс, а кому и по грудь, - февраль, Россия!
     Великий  князь увидел  свою разведку  уже  в  окружении  неприятельской
армии. Кинулся к  коням, ан нету коней! - все под разведкой. Кинулся к людям
своим  верным,  хотел  поднять  их  на  смертный  бой, но  бубновые  молодцы
"оторопели от  страха".  Князь  побежал  по  глубокому  снегу  в монастырь и
заперся в Троицкой церкви.
     Тут   же  в   монастырь  въехала  конница  московского  боярина  Никиты
Константиновича.  Командир  хотел  было  на  плечах  неприятеля ворваться  в
церковь. Но конь страшно заржал, пытался пасть  на  колени, копытом совершал
конвульсивные  движения, похожие  на  крестное  знамение.  Досадливый Никита
соскочил с набожного коня, но споткнулся  о камень и расшибся. Поднят он был
невменяемый  и  бледный,  как  мертвец.  Откуда-то  противно  воняло  серой.
Подъехал Иван  Можайский и  стал кричать: "Где  князь?". Князь  из-за  двери
храма завел жалобную песнь...
     Вот, черт, - не  при храме будь  помянут! - ну, как жалко, что не  было
тогда звукозаписи!  Пропало  для потомков  крупное вокально-инструментальное
произведение. Но текст песни, к счастью, был спасен Писцом:
     "Братья!  Помилуйте  меня! Позвольте  мне  остаться здесь, смотреть  на
образ  божий,  пречистой  богородицы,  всех  святых;  я  не  выйду из  этого
монастыря, постригуся здесь!" - фальцетом выводил Василий.
     Хор  мальчиков-головорезов  из  охраны   Можайского  отчеканил  припев:
"Пострижется, собака, как же!".
     Василий  взял  икону  с гроба святого  Сергия Радонежского, сам  открыл
дверь в храм и встретил Ивана новым куплетом:
     "Брат! Целовали мы животворящий крест и эту  икону в этой самой церкви,
у  этого гроба чудотворцева, что не мыслить нам друг на друга никакого лиха,
а теперь и не знаю, что надо мною де-е-елается?".
     Архангелы басами отрезали контрапункт: "У-зна-ешь!".
     Князь Можайский набрал в богатырскую грудь морозного загорского воздуха
и повел свою арию коварным баритоном:
     "Государь!  Если мы захотим сделать  тебе какое зло,  то пусть это  зло
будет над нами; а что теперь делаем, так это мы делаем для христианства, для
твоего окупа. Татары, которые с тобою  пришли, когда  увидят  это,  облегчат
окуп".
     На человеческом языке это означало, что  ты, князь, родину проторговал,
свою  шкуру оценил дороже всего госбюджета, помогаешь  татарам  грабить всех
бояр,  крестьян  и горожан, и  нам так дальше терпеть невозможно.  Так  что,
князь,  не беспокойся, что  надо будет, то мы  с тобой  и  сделаем.  Лишь бы
поправить положение в экономике.
     Опера  продолжалась.  Под  красивый  и  грустный  колокольный  перезвон
Василий  положил  икону на  место и стал молиться с такими  слезами,  что из
гроба святого Сергия явственно послышалось странное постукивание, а массовка
вся прослезилась. Иван Можайский  тоже не выдержал и, прикрывая глаза боевой
рукавицей, вышел вон. "Возьмите его", - бросил охране.
     Василий в полной прострации вышел на воздух и пытался продолжить фарс:
     "А где же брат мой, Иван?", - фальшиво стенал он.
     Оклемавшийся  Никита  Константинович рявкнул  последнюю ноту: "Да будет
воля божья!", и поспешил прекратить безобразие.  Василия затолкали в обычные
сани и повезли в Москву.
     Здесь  Шемяка три ночи, 14, 15 и 16 февраля, перечислял ему грехи перед
народом  и государством. Припомнил и ослепленного Косого. Тут  пригодилась и
"Русская Правда"  с моисеевой заповедью  "Око за  око". Так что Василия тоже
ослепили  и сослали в монастырь. С  тех  пор  за князем  закрепилась  кличка
Темный - не по делам его, но по диагнозу окулиста.
     Началась новая кадровая канитель. Одних рассаживали по  городам, других
пристраивали к военным и гражданским ведомствам, третьих ссылали в монастыри
и деревни. Самые наглые сопротивлялись и бежали в Литву.
     Как и водится, должностей и волостей оказалось меньше, чем людей. Опять
возникла оппозиция из  бывших своих. Они стали думать, как вернуть Темного и
стать при нем  в чести.  Собралась немалая  команда. Если опустить  боярские
титулы,  а оставить только клички:  Стрига,  Драница, Ощера, Бобер, Русалка,
Руно, - то получалась не политическая партия, а воровская малина. Ватага эта
никакого дела сделать не  успела, но напугала усталого Шемяку, и он засел  с
митрополитом  совещаться,  не выпустить ли  Василия  из плена.  Решено  было
выпустить, но укрепить этот акт проверенным средством - крестным целованием.
     Снова был сыгран  неплохой акт.  На фоне золотой  московской осени 1446
года  Шемяка с  церковной бутафорией торжественно проехал в Углич, где сидел
Василий, выпустил  его  с  детьми  и  присными из  заточения,  сольно просил
прощения  и каялся.  Слепые  склонны к песнопениям, и  Василий  снова  завел
безудержное бельканто:
     "И   не  так  еще  мне   надо   было   пострадать   за   грехи   мои  и
клятвопреступление  перед  вами,  старшими  братьями  моими,  и  перед  всем
православным  христианством, которое изгубил и еще изгубить хотел. Достоин я
был и смертной казни, но ты, государь, показал ко мне милосердие, не погубил
меня с моими беззакониями, дал мне время покаяться".
     Слезы  из слепых  глаз текли ручьем, все присутствующие, хоть  и  знали
княжьи повадки и ухватки, но умилялись и плакали. На радостях Шемяка закатил
для бывших пленников  буйный  пир.  Василий получил  на прокорм Вологду, дал
"проклятую  грамоту",  что никогда не полезет больше на  великое княжение. В
"проклятой грамоте"  Василий божился, что если я хоть подумаю о Москве, хоть
вспомню Кремль и Красную площадь, так чтоб меня тут же черти утащили в самый
страшный, татарский сектор преисподней!"
     Это  было  очень  серьезно.  Поэтому,  когда  к освобожденному  Василию
набежали старые и  новые  дружки и  стали подбивать  его на царство и  дележ
портфелей, то Василий крепко призадумался. Бог с ним, с крестным целованием,
его кроет простой плевок в пол. Бог с ними, покаянными слезами, - это у меня
перерезаны слезные протоки. А вот "проклятая грамота" - это страшно.
     -   Ну,   что   ты,   государьКакие   страхи?   -   успокоил    Темного
кирилло-белозерский игумен Трифон. - Проклятую грамоту я снимаю на себя!
     - Как "снимаю"? Разве так можно? - засомневался князь.
     - Отчего  же нельзя? - резонно басил  поп. - Теперь  я не  претендую на
княжение, а ты - на мой скромный приход. Мах на мах, не глядя!
     - А ведь и вправду, не глядя!  - обрадовался слепой и поехал нашаривать
и наощупь тасовать свою колоду.
     По мере продвижения князя к Москве к нему присоединялись многочисленные
сторонники. Подоспели и  верные  татары, очень им хотелось  видеть Василия в
Кремле  и продолжить  с ним финансовые расчеты.  Шемяка  и  Можайский  вышли
навстречу  проклятому  клятвопреступнику. Но пока их войско  было  в походе,
Москва  снова предалась  из  рук в руки.  Боярин Василия  Михаил  Плещеев  с
маленьким  отрядом подъехал  к Кремлю в самую ночь  перед Рождеством. Ворота
приоткрылись,  московские сидельцы  подумали,  что это ряженые с  колядками.
Плещеев без шума захватил Кремль.
     Шемяка и Можайский были окружены с четырех сторон, люди от них побежали
толпами. Начались  переговоры.  Шемяка  каялся, возвращал казну  и  пленных,
просил оставить ему  былую вотчину, чтобы все  остались при своих,  как ни в
чем  не бывало. Договор  был за-ключен  и подтвержден  свежими  "проклятыми"
грамотами. Поэтому очень чесались руки его  нарушить,  и Шемяка  не  уставал
заводить крамолы, отказывался вносить свою долю в выкуп, все  еще собираемый
по Руси.
     Василий притворно  возмущался:  что же это за проклятие  такое, что его
никто не  боится! Велел святым отцам самим  заняться этим делом. Пять владык
стали  урезонивать  Шемяку. Писец трещал пером  без устали, едва поспевая за
преосвященным красноречием: "Дьявол вооружил тебя желанием самоначальства, и
ты поступил с ним (Василием - С.К.), как поступили древние братоубийцы  Каин
и Святополк Окаянный..."
     Текста было много. И  мысли в нем были  ценные, они  обобщали княжескую
мораль  - только  имена подставляй. Выходило, что "желание самоначальства" -
от  дьявола, братьев казнить и  ослеплять -  смертный  грех. Так  и Шемяка и
Темный, а вместе с ними и все прошлые и будущие Рюриковичи и Романовы -  все
получались  антихристами.  Вот  к  чему  приводит  неумеренное  вдохновение.
Перестарались, бородатые!
     Шемяка  нравоучения  не  воспринял,  снова  воевал  несколько  лет,  не
останавливаясь даже на Пасху. Снова целовал крест и  подписывал проклятья на
себя  самого,  снова садился в седло. А  что  ему еще оставалось делать?  Не
землю же пахать, не пшеницу сеять...
     И только в  1453 году в  Великом  Новгороде  удалось  успокоить Дмитрия
Юрьевича  Шемяку  навеки. Способ вспомнился  для  этого  верный.  Московский
подьячий уговорил  боярина Шемяки Котова  на застольное предательство. Котов
дал команду повару чуть-чуть освежить  меню.  В результате кулинарных опытов
Шемяка  скончался,  -  курица  в  его  тарелке  оказалась  "напитана  ядом".
Подьячему  присвоили очередное звание - "дьяк". Повар раскаялся, постригся в
монахи  и  служил  в  обители  святого  старца  Пафнутия Боровского.  Старец
частенько  указывал на его скорбную  фигуру  своим ученикам:  "Сей  человек,
иноческого ради образа, очистился от крови!".
     Простые решения понравились Василию. Он начал жестоко преследовать всех
подряд удельных  князей,  а детей их  при случае  умучивать  насмерть, чтобы
просторнее  было  Москве в  великокняжеском  раскладе. Изгнанников ловили  и
казнили в Москве, крамолы их записывали в Степенной книге.
     Историк удовлетворенно констатировал, что так постепенно были пресечены
внутримосковские усобицы. Москва окрепла, расцвела и  похорошела. Оставалось
только   додушить  крупные  княжества,  покончить   с  Новгородом,   Тверью,
рязанями-казанями  разными. Работы на  Руси  было невпроворот.  Только воюй,
режь  и жги.  Если  бы еще  не  отвлекаться  на подлое земледелие  и нелепые
ремесла!
     Незаметно подошла и круглая дата - 1462 год -  шестисотлетие  Рюриковой
Руси! Вот время летитКазалось бы, только вчера не знали, что и делать с этой
глупой страной, а вот, поди ж ты, сколько уже извели желающих ее иметь.
     Прилично было бы  отметить  великий  юбилей.  Памятников  каких-никаких
поставить, мостовые подмостить, бандитов амнистировать, торжественно казнить
политических, исполнить колокольную кантату с фейерверком.
     Но в самом  начале  юбилейного  года расхворался великий  князь.  Врачи
признали  у  него  сухотную  болезнь.   Теперь-то  мы  знаем,   что   высшие
руководители  часто страдают  такими  штуками,  сами  нескольких  наблюдали.
Болезнь  эта  происходит  от непрестанных  и  непосильных  трудов  во  благо
Отечества. Начальник  как  бы  отдает свою силу  народу,  а  сам  постепенно
угасает, затрудняясь уже  самостоятельно  и бумажку подписать.  Светлая  ему
память!
     Но Василий был темен.  Подумалось ему, что есть  в его болезни какой-то
высший  знак.  Стал  он  лечиться  проверенным  способом: к  слезной молитве
добавлять  прижигание  отнявшихся  членов  горящим трутом. У других  больных
после  этого  руки начинали пошевеливаться и  уже  не  болтались плетьми  на
торжественных приемах. А у Василия, напротив,  ожоги  стали  гнить. Лекари и
попы  поняли, что  это срабатывают проклятые грамоты, огонь лечебный на теле
князя превращается в огонь адскийКрестясь и заикаясь,  отпрянули отцы святые
и  лекари от  умирающего раба божьего, забыли клятву Гиппократа. Василий все
понял  по их  глазам  и уцепился за последнюю  надежду  -  стал  проситься в
монахи.  Попы отводили  глаза: куда ж  такого  темного  на  светлые  небеса!
Придворные  тоже  заупрямились.  Старый полумертвый  князь им  был  выгодней
прихода новой команды. Так и скончался Василий Васильевич - грешный и темный
внук  святого  и  светлого  Дмитрия  Донского.  Схоронили  его  поспешно  до
неприличия - на другой день после смерти, хоть и было это - воскресенье.
     Теперь Темный, Косой и Шемяка рядом лежат - в правой от алтаря половине
Архангельского собора. Но в разных углах.
        Неисправимый Горбатый

     Иван Васильевич  был  провозглашен великим князем  еще при  жизни отца.
Василий Темный  знал, что  при  его  грехах и новизне  прямого  наследования
немало найдется претендентов на престол.  Поэтому  и спешил он оформить дело
побыстрее. За глаза Иоанна называли Горбатым. То  ли  он и правда  был сутул
или горбат, то ли поведение его в быту и делах было непрямым.
     Новый князь сходу потянул упряжку в правильном направлении. Он  не стал
переосмысливать политику государства. Он с  детства знал правила игры  и был
готов к ней.
     Историк с восторгом представил нам нового властителя.
     "Счастливый потомок целого ряда умных, трудолюбивых, бережливых предков
вступил   на   московский   престол..."  -  начал  он  профессорским  тоном,
притормаживая  на  запятых,  чтобы  мы,  его  ленивые  слушатели,   успевали
записывать. Но Писец  увлекся игрой в  "балду", которую я ему  подсунул  как
знатоку русского языка. А сам я откровенно скучал.
     -  Что вам,  сударь,  не нравится на этот раз? - возмущенно и  обиженно
прервался Историк.
     -  Ничего, ничего. Я вспоминаю имена "умных, трудолюбивых и бережливых"
предков  Горбатого.  Их  нужно  золотыми  звездами впечатать в  какую-нибудь
столичную мостовую, чтобы москвичи помнили, кому обязаны своим счастьем.  Да
и гости  столицы,  приезжающие из ободранных и голодных провинций за едой  и
одеждой, тоже должны иметь место, куда плюнуть с досады.
     Историк надулся и продолжал уже нормальным голосом:
     "Дело собирания Северо-Восточной Руси могло почитаться уже законченным;
старое здание  было  совершенно расшатано в своих  основаниях, и  нужен  был
последний, уже легкий удар, чтоб дорушить его".
     - Ну, что я  тебе говорил? - толкнул я в бок "обалдевшего" Писца. - Они
любили рушить,  ломать, а не строить. Все прыжки и пируэты  князья совершали
вокруг российской землянки, а не вокруг ордынского сарая. Сейчас бы Историку
завопить  в  радостном  предчувствии, что пора  завалить Сарай, что  он  уже
качается  под свежим донским  ветром. Ан,  нет. Валить им  надо не Сарай,  а
Россию  -  ту,  что  наросла  диким  крестьянским  мясом  на  кривом скелете
Рюриковой генеалогии.
     Историк упрямо продолжал нести околесицу:
     "Отношения  всех частей народонаселения ко власти княжеской издавна уже
определились   в   пользу  последней:   надлежало   только   воспользоваться
преданиями,  доставшимися  в  наследство  от   Византийской  империи,  чтобы
выказать яснее эти отношения, дать им точнейшее определение".
     Мы с Писцом захихикали под парты, - нам увиделась красивая сцена.
     На просторном  склоне кремлевского холма, там,  где сейчас Васильевский
спуск,  собрались  толпы  праздношатающихся москвичей. Бьют колокола  сорока
сороков московских церквей. По небу тихо пробираются кружевные облака. Из-за
поворота  Москва-реки  выплывают  белокрылые корабли с  гостями и  дарами из
Твери, Новгорода,  Европы, а если  "выказывание отношения" затянуть  лет  на
сорок - к концу  правления Горбатого, - так и из Америки!  Крестные ходы  от
разных епархий  наматывают обороты вокруг  златоглавых  соборов. На  Красной
площади  тоже  не  продохнуть.  На  Лобном  месте  артистично  рубят  головы
государственным преступникам из прошлогодних подвальных запасов. Из Спасских
ворот выходит  государь  Иван Васильевич  с немалой свитой.  Писец влазит на
бочку и звонким голосом читает сказ собственного сочинения, как православная
Русь пошла  есть  от  Византии,  да  какие  в этой  Византии бывают чудесные
погоды, - ну прямо, как здесь и сейчас!
     Постепенно наивные  москвичи начинают  грезить  наяву  и  видеть, как в
Константинополе все ходят в белых одеждах, а императоры Константин и Роман -
так и в золотых! И святая Ольга - вот она, живая! - внимательно слушает  азы
христианства, которые Константин нашептывает  ей в ухо. И оттуда, из древних
святых палестин, вдруг начинает неумолимо надвигаться на Россию православное
благочестие.  И  теперь  Москва сама становится  центром Вселенной,  раз  уж
Константинополь  вырезали  турки, а  Рим тамошние попы пропили германцам. И,
ясное  дело, что  все это московское величие и благополучие никак невозможно
без светлого и великого князя Иван Василича, многие ему лета!
     Народ заходится в восторженном крике, трезвые орут: "Слава! Слава!", но
большинство перебивает их: "Аминь!".
     Писец   призывает   собравшихся   поднатужиться   и   дать   "точнейшее
определение"  великому  князю, "иже  с ним".  И сразу из толпы  на скользкую
стенку  Лобного  места  вылазит  какая-то  странная   личность  и   начинает
определять  князя татарскими словами.  Толпа  гудит.  Все понимают,  что эти
слова  как  раз  и дают точнейшее определение князю, его  роду  и потомству,
вдовствующей княгине -  его матери,  планам  князя  утопить в крови  русскую
Тверь, русский Новгород,  русскую  Рязань  и  почти  русскую Казань - родину
оратора.
     Присутствующие   в  толпе   активисты,   работники  каких-то  неведомых
московских контор, тут же кидаются к болтуну, сбивают сироту казанскую с ног
и  вне  очереди  тянут  в середку  Лобного  места, где пыхтит и  кряхтит  от
непомерных усилий потный культурист  с  говяжьим  топором. Подается  знак на
колокольни  прибавить  громкость. Звук колоколов взрывается, глушит  толпу и
даже достигает небес. Там, правда, на него не обращают никакого внимания...
     Тут  мы  с Писцом приходим в себя и долго  сидим  молча, наблюдая,  как
почтенный Историк зачем-то шевелит губами в кромешной тишине.
     Итак, Иван возглавил государство и  сразу взял быка за рога, а свой рог
оборотил в сторону ненавистного Новгорода. Пора  его было брать. Все условия
к тому были хороши. Иго кончалось, его не отменяли только  на всякий случай.
Русские княжества  замерли в предсмертной  немощи.  Литва  и Польша грызлись
между собой.
     В самом Новгороде было два  приятных обстоятельства. Там служил владыка
Иона, волей-неволей  подвластный московскому  тезке  митрополиту  Ионе.  Его
можно  было запугать  карой  небесной и опалой земной.  Так  что,  церковь в
Новгороде лила воду  на московскую  мельницу, и не зря отлынивали  старинные
новгородцы от пометки крестом!
     Вторым приятным фактом было  то, что Новгородом правила женщина.  Звали
ее Марфа. Она была вдовой посадника Исаака Борецкого. Иоанн думал, что сбить
эту тряпичную куклу с кипящего новгородского чайника будет легко.
     Потянулась  череда   враждебных  действий.   Подстрекаемые   семейством
Марфы-посадницы  новгородцы  придержали  дань,  перестали  ходить  на суд  к
московскому послу, стали потихоньку возвращать земли и воды, отнятые Темным.
Литовская партия уговаривала новгородцев вступить в конфедерацию с западными
соседями, оборотиться с дикого  Востока  на просвещенный Запад. Тут, как  на
грех, в конце 1470 года умер  владыка новгородский  Иона. Без его окриков  и
угроз анафемой новгородцы  расслабились и  пригласили к  себе из  литовского
Киева князя Михайлу. Вскоре состоялись честные выборы нового владыки. Жребий
выпал на представителя московской партии Феофила. Другой претендент, ключник
покойного  владыки Пимен, воспользовался  доступом  к кассе, передал  деньги
Марфе для раздачи взяток.  Эти  воровские  дела  и вовсе раскололи Новгород.
Народ  зашумел, забегал, Пимена  схватили,  пытали, отняли  у  него  остатки
украденных денег да заодно и дограбили церковную казну дочиста.
     Дипломатия между Москвой и  Новгородом продолжалась до весны 1471 года,
когда погода позволила  Москве  "сесть  на  коня".  Набрали  с  собой мелких
родственников  и  отряды  "служилых  татарских  царевичей".  Писец с  честью
выполнил  нелегкую задачу  -  в  двух  словах  сформулировал  наступательную
доктрину, оправдал князя за убийство соотечественников,  да  и восславил его
до небес: "Новгородцы  отступили не только от своего государя - и от  самого
Господа Бога; как  прежде прадед его, великий князь Димитрий, вооружился  на
безбожного  Мамая,  так и  благоверный  великий князь Иоанн  пошел  на  этих
отступников..." Тут я хотел треснуть  наглого писаку в гривастый затылок, да
не дотянулся  - увертлива оказалась чернильная сволочь! Ну,  так я отобрал у
него обратно пачку размеченных листков для игры в "балду".
     Московская  армия вторглась в новгородскую землю с  приказом: разойтись
веером, жечь,  пленить  и казнить  жителей  без  милости.  29  июня  усталые
каратели  собрались вокруг князя  в  Торжке.  Армия получилась  большая  - в
несколько десятков тысяч: это напуганные  удельные князьки сгоняли народ под
московские знамена. Даже  Псков, давний побратим  и сострадалец Новгорода на
этот раз предал его.
     В Новгороде  началась поголовная мобилизация.  Но  войско, собранное из
купцов, крестьян, гончаров и плотников, поднималось трудно. Приходилось то и
дело ловить  дезертиров  и бросать их в Волхов. 40 тысяч новгородцы все-таки
собрали. Двинули на предатель-ский Псков,  но промахнулись. Попали  на  полк
великого князя Иоанна.  14 июля  тысяча сороков  новгородских  схватилась  с
сотней сороков  московских. Москвичи не выдержали, побежали,  но тут  в  тыл
новгородцам ударила  татарская  конница. 12 тысяч новгородцев было  убито на
месте. Остальные скрылись. Победителей было слишком мало, чтобы организовать
погоню.
     В  те же  дни еще  одна, двенадцатитысячная,  новгородская  армия князя
Шуйского была разбита другим московским полком - тоже в сто сороков.
     Однако  в  этот  раз  Новгород  еще  не был  взят  Иоанном.  Новгородцы
подкупили его братьев и бояр, и те упросили князя  смилостивиться и обойтись
выкупом  в 15  000 рублей. Тут же  подоспели телеги с деньгами. Иоанн оттаял
душой,  наблюдая,  как  проворные  подьячие считают  монеты золотые  да,  не
считая,  взвешивают  серебряные. Был  заключен  мирный  договор  на  прежних
московских условиях.
     В  течение следующих четырех  лет Новгород зализывал раны. Но  тело его
теперь  еще  быстрее  пожирала  обычная болезнь.  Две  партии,  Московская и
Западная, дрались исподтишка, писали кляузы, судились праведно и неправедно.
Осенью  1475  года Иоанн пошел на Новгород "миром", но "со многими людьми" -
на  всякий случай. Будто  бы  обыватели сами  позвали его остановить измену.
Прошли  показательные  суды, много "западников" было схвачено. Но казней  не
случилось,  - новгородцы выкупали осужденных то за тысячу, то за полторы. Не
за  человека, конечно, - за всю скамью подсудимых. Иоанн  быстро вернулся  с
деньгами и невыкупленными преступниками в Москву. Теперь вообще все судебные
тяжбы новгородцы  должны были  совершать  в  Москве, как раньше москвичи - в
Орде. Обозы  с детьми  и вдовами,  толпы подсудимых крестьян, возы  и кареты
опальных бояр новгородских потянулись в Москву на суд и расправу.
     Писец, скучая  без  "балды", писал горькую правду о судебных и  военных
издевательствах Москвы  над  новгородцами:  "Этого не бывало  от начала, как
земля их стала и как великие князья пошли от Рюрика на Киеве и на Владимире;
один только великий князь Иван Васильевич довел их до этого".
     Иоанн  не успокоился  на  попрании  старины  новгородской. Он знал, что
демократия - это такая  зараза,  что чуть зазеваешься, и по всей Руси начнут
князей  выбирать  на  вече.  И  доказывай потом уличной черни, что ты  самый
способный и  умный, трудолюбивый и честный.  Нет, с Новгородской республикой
надо было кончать. Оставалось только дождаться случая.
     31 мая 1477 года в Новгороде "встал мятеж". Захар Овин оговорил Василия
Никифорова, что  тот в  Москве  присягнул  князю  против Великого Новгорода.
Собралось  вече,   злость   против   Москвы  вскипела  выше   куполов  Софии
Новгородской.  Никифорова  порубили  на  части. Злость  не утихла.  Порубили
доносчика Овина. Злость упала до  отметки ручного боя. Побили  до полусмерти
промосковских  бояр.  Остальных   подозреваемых  помиловали,  взяли   с  них
формальную присягу. Злость спала,  но осталось отчаяние от безвыходности, от
слабости  и   предательства   западных  покровителей.   Подколенной   дрожью
напоминала  о  себе  страшная далекая  Москва. "С этого времени,  -  вздыхал
Писец, - новгородцы взбесновались,  как пьяные, всякий  толковал свое,  и  к
королю опять  захотели". К  Иоанну были  миром отосланы  его  наместники.  В
напутствие новгородцы, как  бы извиняясь, говорили, что уж лучше будут  жить
по старине. Они надеялись, что Москва махнет на них рукой...
     Итак, повод был налицо. Иоанн заручился благословением матери, братьев,
бояр и митрополита. Стал собирать войско.  В Новгороде всполошились, послали
за "опасными грамотами" для проезда в Москву своих послов. Но Иоанн выслал в
Новгород "складную" грамоту о том, что прошлое крестное целование отменяется
потому-то и потому-то. Видите, как  просто.  Не надо плевать в  пол, не надо
перекладывать грех на попа-самоубийцу. Просто написал казенный документ  - и
свободен!
     30 сентября  московское войско двинулось на  Новгород, а 10 октября уже
ночевало  в Торжке.  Тут в ноги князю упали новгородские бояре  Клементьевы.
Они ехали за опасной грамотой, да не доехали. А теперь просились  в службу к
Иоанну  против Новгорода.  Предательство -  добрый знак! Новгородцы снова  и
снова посылали  за  опасными  грамотами.  Но "опасчиков"  сажали  в обоз,  в
Новгород коварно  писали, что "опас" уже  дан,  не давать же другой! А  куда
ваши опасчики подевались, то Бог весть!
     Иоанн подкрался к Новгороду на  120 верст, потом на 50, потом на 30. По
новгородским волостям "ходил меч  и огонь". Владыка новгородский Феофил упал
в ноги князю,  стал упрашивать и умаливать, клясться в верности. Князь молча
отвернулся  от  посла,  но велел позвать  его обедать. Опять повезли  взятки
московским боярам. Опять стали соглашаться на неволю. Иоанн молчал, но полки
неумолимо  придвигал к  проклятому  городу.  Были взяты  ближние монастыри и
Городище. Прямо  на  ходу продолжались переговоры с новгородскими послами. В
общем, это  был пустой базар  для отвода глаз.  27 ноября новгородцы увидели
своих послов, возвращавшихся ни с чем, а за ними переходило замерзший Волхов
москов-ское  войско.  Началась  осада.  Московские  отряды  посменно  ходили
кормиться  по волостям. Новгородцы голодали. Каждые  три дня владыка  Феофил
осмеливался снова просить у государя милости.
     - Я  не  пойму,  чего  вы просите, - грозно  ворчал Иоанн,  - я сказал:
теперь у вас будет мое государство, как на Низу, в Москве.
     -  Ой, да мы ж  низового  государства  не  знаем и не умеем, -  лукавил
Феофил.
     -  Государство  наше таково,  - милостиво  разъяснял Иоанн, -  вечевому
колоколу  в Новгороде  не  быть,  посаднику не быть,  а  государство все НАМ
держать, селами НАМ владеть, как владеем в Низовой земле.
     Поняли новгородцы, что  свободе их конец.  Или конец  жизни. Да тут еще
слух  прошел, что  государь всех  новгородцев выведет с их заразной  земли в
свои волости.  Шесть дней думали, как быть. Потом  согласились  остаться без
колокола, веча и  посадника. Но остаться. Чтобы государь  никого в неволю не
угонял.
     -  Ладно, - согласился государь,  - не буду.  Хотите - верьте, хотите -
нет.
     Новгородцы обнаглели,  стали  добавлять мелкие  пожелания,  требовать с
князя крестного целования. Князь гордо отказался. Подходило Рождество. Послы
стали проситься  домой  подумать и  попраздновать  в  кругу семьи.  Князь не
пустил.  29 декабря послы  стали просить хоть какого-нибудь решения.  Послов
впустили к князю. Он сказал им: "Чего вы просили насчет суда и службы, тем я
вас  жалую".  Послы  обнадеженные  пошли   восвояси.  Но  скоро  их  нагнали
московские  бояре  и  передали слова  Горбатого, что Новгород должен  отдать
Москве все волости и села. Опять в  Новгороде начались совещания, предлагали
князю   часть  волостей,  торговались  из-за   монастырей  и  дани.  Кое-как
договорились,  и 13 января  1478 года  была  совершена  "присяжная  запись".
Боярин  Иван  Патрикеев  провел собрание  "лучших"  новгородцев  в  закрытой
палате. Веча на площади больше не было. После объявления условий компромисса
новгородцы  были приведены  к  присяге.  По окраинам новгородским  поскакали
московские дьячки  и  офицеры,  они  заставляли  бояр  да  "детей  боярских"
целовать крест на верность Горбатому. Итоговый документ - присяжная  грамота
- был скреплен 58 печатями. Наместниками  Иоанна в Новгороде были  назначены
братья  Оболенские  -  Ярослав и Иван  Стрига.  Сам князь в Новгород въезжал
только два раза  на короткое время, потому что на улицах поверженного города
свирепствовал мор.
     5  марта Иоанн вернулся в Москву.  Он привез с собой  пленников - Марфу
Борецкую и еще  семерых новгородских заводил. В обозе князя  звякал накрытый
рогожкой священный символ новгородской вольницы - вечевой колокол.  Марфу со
товарищи  отправили в тюрьму, а колокол подвергли  высшей  мере  наказания -
казни  через повешение.  Ранним  московским утром 6  марта 1478 года он  был
вздернут на кремлевскую колокольню - "звонить вместе с другими колоколами".
     Тоска  новгородская не  унималась. Никак не могли  понять  в  Новгороде
нового  бытия.   Дурью  казалось   новгородцам   после  600  лет  республики
отчитываться по  мелочам,  черт ее знает,  в какую Москву.  Их великий город
привык вести  собственную экономическую  и  внешнюю политику.  В  культурном
плане  Новгород  всегда  оставался  русским. Его хозяйство  было  обозримым,
управляемым, эффективным. Перспективы перед  ним открывались европейские.  И
вот - Москва. Нет, с этим мириться было нельзя.
     А Москву  продолжали терзать внутренние распри, предавали и подставляли
хранимые  про  запас   ордын-ские  ханы.  Москва  отвлеклась  от  Новгорода.
Новгородцы  снова  стали  пересылаться с  Казимиром  Литовским.  Складывался
опасный  союз  Новгорода  с  Литвой   и  частью  Золотой  Орды.  Дело  могло
закончиться походом объединенных сил на Москву.
     Здесь просматривается аналогия с мотивами битвы  при Грюнвальде. Москва
стала реальной угрозой самостоятельности  своих "малых" европейских соседей,
она заняла место павшего жандарма - Тевтонского Ордена.
     Иоанн снова пошел на Новгород,  как бы  "миром".  Стояла поздняя  осень
1478 года - удобное время  для провоза артиллерии по льду  новгородских рек,
озер и  болот. Горбатый снова хитрил: ехал  сам по себе,  в  сторонке. Армия
спешно  собиралась и  двигалась  на северо-запад под командованием его сына,
будто бы  на  немцев.  Новгородцы разгадали  маневр  и  заперлись  в городе.
Московские приверженцы стали бежать к Горбатому. Архиепископ послал к Иоанну
за опасными грамотами для беглецов.  "Я сам -  опас для  невинных и государь
ваш", - отвечал князь.
     - Откройте  ворота,  а  я  уж  разберусь,  кого пасти, а  кого  -  сами
понимаете.
     Непрерывная  пушечная пальба подтверждала добрые  намерения  Горбатого.
Наконец ворота отворились. Новгородское начальство упало в ноги князю. Иоанн
продолжал игру.  Благословился  у  архиепископа,  громко, чтобы все слышали,
провозгласил  прощение и милость  Новгороду, поселился в доме новоизбранного
посадника, будто бы и не был этот чин запрещен присяжной грамотой и крестным
целованием.  Пока лилось  вино и ощипывались лебеди, пока  под рожки и гусли
праздновали  встречу дорогого гостя, спецназ шуровал по  теремам  непокорной
новгородской  верхушки. Владыка Феофил  был  схвачен  и сослан  в московский
Чудов  монастырь с конфискацией  имущества,  50  "лучших" людей новгородских
подверглись пыткам в ту  же  ночь застолья.  100  человек были казнены,  100
семей  купцов  и детей  боярских  разосланы  по  низовым  городам. Вот  кто,
оказывается, придумал депортацию народов - Горбатый!
     Теперь за  Новгородом присматривали зорко и карали  неотвратимо. Каждый
год  раскрывались  действительные  и  мнимые  заговоры.   Люди  под  пытками
оговаривали друг  друга  и  просили прощения  за оговор уже под перекладиной
виселицы.  Выселение  Новгорода  продолжалось:  1487  год - 50  семей купцов
вывезено во Владимир, 1488  год - семь тысяч заговорщиков вывезено в Москву,
часть  казнена,  часть  разослана  по городам.  На их  место  по  московским
путевкам посылались надежные молодые люди.
     Кругозор  Горбатого  не  ограничивался  Новгородом. Он так  же  жестоко
покорил Вятку, Псков, Казань, Рязань, Тверь, Ярославль, Ростов Великий...
     Тут  я  заметил, что  Писец  дергает меня  за  карман и  что-то шевелит
губами.  Выражение лица его при этом было не то радостное, не  то тревожное.
На мой  немой вопрос: "Чего надо?", он подобрался  поближе и горячо зашептал
чесноком: "БатюшкаИго кончилось! Кончилось Иго!".
     - Какой я тебе батюшка? - не сразу дошло до меня.
     - Так нету же Ига! - свистел Писец сдавленным горлом.
     Эх, люди! А ведь и правда, миновал же 1480 год! За делами новгородскими
да тверскими мы чуть было не прозевали великую дату!
     В средней школе нам говорили, что после Поля Куликова Иго терло русскую
шею еще  ровно 100  лет. Мы думали, что так совпало, и в  1480 году Горбатый
разбил  полчища какого-нибудь Мамая  Второго.  Или совершил  рейд  на  Орду,
спалил Сарай, да  и  заложил заодно  Волго-Донской канал. Нет. Ничего такого
эпохального  не произошло. Горбатый продолжал  грабить  братьев, но, как все
наглые  и  жадные,  оказался  легок  на  испуг.  Братья,  -  а это были  все
двоюродные да троюродные Рюриковичи  - написали Ивану, что хан Золотой  Орды
Ахмат  идет  на  Москву с  несметными силами, табунами,  чумными да  сыпными
пехотинцами и совсем уж  заразными гаремами. Так что, крышка тебе, государь.
А вот, если ты нас  приласкаешь  да приголубишь, будешь держать в чести  и в
доле, то мы ополчимся и поможем тебе разбить нечестивых агарян.
     "Государь" покривился-поежился, но согласился. Братья не подвели. Когда
в  ноябре 1480 года войско  Иоанна выстроилось на нашем берегу реки Угры, то
на подмогу  ему  с  посвистом  налетели двоюродные полки и  разогнали туман,
поднимавшийся с осенней  речки. Орды Ахмата  под туманом не  оказалось. Ушел
коварный  азиат.  Горбатый  нехотя раздал помощникам серпуховские, пермские,
ростовские и прочие уделы и занялся обычными делами.
     Что  обидно:  никаких  торжеств  в  Москве по  случаю окончания  Ига не
сыграли.  Не  было  ни  салюта,  ни мыльных  казней,  ни раздачи  московских
пряников. Даже колокольной  сюиты никакой не исполнили  - боялись лишний раз
трогать  опасный новгородский  вечевой колокол, который смиренно  покрывался
зеленью среди проверенных колоколов кремлевского оркестра...
     Что  нам  теперь  делать?  Главу  мы  начинали про Горбатого,  при  нем
закончилось Иго,  часть  третья  нашего повествования  под  названием  "Иго"
осталась  далеко  позади. Но  переименовать  ее нельзя.  Переименование  уже
написанного  документа в нашей стране может выйти боком.  Посовещавшись,  мы
решили оставить  все как есть. То есть, Горбатого кончать своим чередом, про
Иго - забыть. Писец подсунул нам образец проклятой грамоты, и я заставил его
и Историка подписаться, что впредь они меня не осудят,  если конец очередной
части  не будет попадать в год начала следующей. А я обязался не кривиться и
не  щуриться при прочтении их цитат. Историк был рад и такому  примирению, а
Писцу  я  вернул  карточки для "балды"  - в благодарность  за  заслуги перед
русской словесностью...
     Теперь, значитца, Горбатый. Он без Ига не скучал.
     У  неспокойных  братьев  умерла мать, бывшая великая  княгиня  -  вдова
Темного. "Она очень умиротворяюще действовала на Иоанна", - уверял Историк.
     -  Ничего себе  - смирительница!  - подумал  я,  но виду не подал:  мне
пришла мысль, что  Историк прав. Старая карга переводила стрелки на Новгород
и другие княжества, чтобы Горбатый  не  загрыз своего  младшего  брата -  ее
любимого  сына  Андрюшу  Большого.  Теперь  маменьки   не  было,   и   жизнь
родственников  стала  подвергаться  большой  опасности.  К  Андрею  Большому
прибежал боярин Образец и стал уговаривать Андрея бежать: в коридорах власти
о нем говорили как о покойнике. Андрей кинулся к Ивану Патрикееву - крупному
думскому  авторитету. Патрикеев  шарахнулся от призрака, перекрестясь. Тогда
Андрей  пошел  прямо  к Горбатому и спросил,  что да почему. В ответ услышал
речь совсем в духе папы Темного.
     -  Клянуся небом и  землею  и Богом  сильным, творцом всея твари, что у
меня и в мыслях не бывало ничего такого! - божился честный Иоанн и даже стал
разыскивать  разносчиков нелепого  слуха.  Изловили шутника  Мунта Татищева,
устроили  ему торговую  казнь. Это  когда  на  базаре  тебя начинают как  бы
казнить, кричат, бьют в барабаны,  пробуют  топор на черном петухе, а  потом
вдруг из  толпы  выскакивает  зачуханный  дьячок  и зачитывает  помилование:
ссылку, конфискацию имущества,  отсечение правой руки  и  прочие  нестрашные
наказания. Иоанн  хотел еще Татищеву язык отрезать,  да митрополит  зачем-то
отговорил его.
     Клятву Богом,  творцом всея  твари, пришлось в муках терпеть целых  два
года. Но в 1491 году нашелся повод, - Андрей не пошел защищать братский Крым
от какой-то мелкой орды. Через полгода Андрей по делам заехал в Москву и был
принят очень по-доброму. Выпили, закусили с дорожки. Утром  Горбатый  позвал
Большого  брата  опохмеля