е чем обратиться к этой стороне дела, позвольте мне коснуться несколько существа его, так как у меня сложилось также впечатление, что юридическая мотивировка возымела особенную силу, вследствие внутреннего убеждения многих членов Государственного совета о том, что предполагаемый сбор имеет крупные отрицательные стороны по существу, что он мог бы применяться в отдельных, исключительных случаях в форме особого воспособления городам, а что правительство со своей стороны стремится придать ему характер сбора постоянного, сбора нормального сначала в пользу городов, а потом и в пользу земств. В этом убеждении меня еще более укрепило то, что сказал в своей речи Н. Э. Шмеман*. Я не буду утомлять вас, господа, подробным воспроизведением всех аргументов, которые высказывались тут против правительственного законопроекта. Но позволяю себе вкратце напомнить, что во время прений иные ораторы, с точки зрения интересов сельского хозяйства, указывали па то, что сбор этот ляжет, главным образом, на производителей, что города будут делать сбережения в той части бюджета своего, которая при других усло-виях была бы отнесена па сооружение дорог, и всю тя- жесть расходов на подъездные пути перенесут, ввиду по-пудного сбора, на внегородского обывателя. Другие ораторы, с точки зрения интересов промыш-ленности и торговли, указывали на то, что сбор этот очень тяжелый и вредный косвенный налог, что он через десяток лет коснется 13 миллиардов пудов перевозимых по стране грузов и даст городам до 45 млн. рублей ежегодного дохода. Очень многие говорили также относительно того, что предполагаемый сбор есть самый вредный вид косвенного обложения и что он более несправедлив, чем существующий за границей привратный акциз, "octroi". Указывалось на то, что только что доказывал и председатель согласительной комиссии, что совершенно не выяснена степень обременительности сбора как для населения, так и для внешней торговли, а также и на то, что возможно изыскать и иной источник для усиления городских ресурсов. Но, в сущности, все доводы сводились к тому, что попудпый сбор -- тягостный налог, что соединение железнодорожных станций с городами должно быть отнесено на ресурсы городов и что нельзя приравнивать по-пудный сбор к уплате за услугу, так как он будет взиматься до осуществления тех сооружений, которые он предназначен окупить. Прежде всего, господа, прежде чем приводить мотивы против этих данных, мне кажется, следует свести правительственный законопроект к его основной скромной природе, и тогда, может быть, он не покажется столь опасным, как он представляется из-за несоответственного грозного арсенала выставленных против него аргументов. Необходимо иметь в виду, что сбором этим в качестве нового источника дохода воспользуются только нуждающиеся в этом города, воспользуются на определенную цель -- на сооружение определенной дороги или на капитальный ее ремонт, причем первоначально уже будет вычислена стоимость этого сооружения и сроки сбора. Ясно, что сбором воспользуются далеко не все города, что период взимания этого сбора будет кратковременен и что обложен будет только тот груз, который будет пользоваться сооружаемыми путями. Каким же образом говорить тут о миллионных доходах, каким образом требовать каких-то цифровых выкладок, когда неизвестно еще, скольким городам, на какие сооружения, в какой сумме будет разрешен сбор? Под-счеты же в предположении, что сборами непременно воспользуются все города, воспользуются ими в высшем размере и со всех грузов, были бы явно ошибочны. Тут вспоминалась история возникновения попудного сбора, вспоминались суждения старого Государственного совета о вреде привратных акцизов, а только что упоминалось о том, что Государственный совет отклонил ходатайство г. Лодзи о взимании попудного сбора, -- но я должен внести в это воспоминание некоторую поправку и напомнить, что Государственный совет в конце концов согласился установить попудный сбор для города Лодзи, за что этот город и отблагодарил сильным экономическим подъемом. Действительно, относительно Москвы, и только относительно Москвы, старый Государственный совет выказал некоторые колебания. В представлении относительно Москвы Министерством внутренних дел изображена была полная картина угнетенного экономического и финансового состояния наших городов, из которой выяснилась вся скудость их ресурсов. Как на единственный почти источник пополнения этих ресурсов и в то время, как и поныне, указывалось на городские займы. Но тут мы подходим к коренному вопросу, вопросу о том, возможно ли возлагать на города непременное обязательство сооружения подъездных путей от станции к городам и можно ли считать попудный сбор платою за услугу. Господа, этот вопрос требует коренного и обстоятельного обсуждения. Для разрешения его нам нужно обратиться к истории возникновения нашего железнодорожного строительства. Тогда как в других странах железные дороги начали строиться при наличии хорошо оборудованной сети грунтовых и шоссейных дорог, у нас железнодорожные пути начали прокладываться при полном бездорожье. Более того, железнодорожное строительство убило в самом зародыше зарождавшееся шоссейное строительство. Еще Наполеон говорил, что Россия отличается от других государств тем, что она обладает одной лишней стихией и стихия эта -- бездорожье. Неудивительно поэтому, что железнодорожные строители, изыскивая кратчайшие расстояния для соединения между собой отдаленных пунктов, не считались и не могли считаться с интересами прорезаемого рельсовым путем края, края стихийного бездорожья. Таким образом возникали железнодорожные станции, совершенно отрезанные от ближайших к ним населенных пунктов, которые могли служить, конечно, и как рынки потребления, и как рынки, поставляющие то- нары на железные дороги. Я полагаю, что высшая железнодорожная комиссия не преминет указать нам на те убытки, которых, может быть, удалось бы избежать железным дорогам, если бы своевременно у нас была устроена правильно оборудованная сеть подъездных к железнодорожным путям дорог. Но в настоящее время главным страдательным лицом в этом деле являются наши города. Не говоря уже о том, что станции железных дорог расположены обыкновенно у нас на краю городов, надо помнить, что из 488 станций, обслуживающих одноименные с ними города, 238 станций лежат вне селительной их части, а большинство станций -- на уездной территории. У городов нет средств, чтобы подвести к этим станциям подъездные пути. Но правильно ли, господа, законно ли требовать от городов использования чрезвычайных ресурсов на постройку таких подъездных путей? Я смею утверждать, что такое требование не было бы основано на законе. И действительно, если обратиться к пункту 10 статьи 138 Городового положения, то мы усмотрим, что на попечении городов лежит содержание в порядке мостов, площадей и улиц, но нигде в законе не указано, что города обязаны строить подъездные пути, особенно вне селительной их части. Эта обязанность не возложена нашими законодательными положениями и на земства. Предъявлять такого рода требования и к земствам, и к городам можно было бы на одинаковом основании, как к казне, так и к управлениям железных дорог. При таком положении дела уже одно открытие дороги, дороги хотя бы самой первобытной, хотя бы самой примитивной, является крупной услугой, услугой товароотправителям и товарополучателям. Плата за эту услугу, так же, как и за дальнейшее улучшение пути, должна быть отнесена на самые грузы. При нашем финансовом положении сами товары должны пробивать себе дорогу к покупателю. И в этом я не вижу никакой опасности, при условии предварительного подсчета стоимости сооружения и времени осуществления сооружения. Для доказательства же того, что сбор этот не может быть тяжел ни для товароотправителя, ни для потребителя, я могу привести некоторые цифры, некоторые данные, собранные Министерством внутренних дел. По этим данным, стоимость провоза грузов при усовершенствовании путей понизилась в Борисоглеб-ске, Тамбовской губернии, ж Конотопе, Черниговской гу- бернии, в 5 раз; в Луганске, Екатеринославской, и Дмитриеве, Курской губерний, -- в 3--4 раза; в Гадяче, Полтавской, Валуйске, Воронежской, и Сытевке, Смоленской губерний, -- в 2--3 раза; в Валдае, Новгородской, Павлограде, Херсонской, и Ельне, Смоленской губерний, в 2 раза. Безусловно не противоречит нашей законодательной практике и разрешение взимания сбора, то есть платы за услугу немедленно по открытии пути до его усовершенствования. Существует же в нашей практике сбор, устанавливаемый тоже административным порядком, сбор в одну пятую копейки с пуда ввозимого на станцию груза, взимаемый на устройство приспособлений для хранения грузов; существует же право министра финансов, основанное на законе 1900 г., устанавливать обязательные сборы "на устройство" и содержание коммерческих училищ. Почему же сбор на "устройство" подъездных путей должен считаться еретическим? Да такой способ, по моему мнению, гораздо выгоднее и для потребителей, и для покупателей, чем последующие сборы, взыскиваемые на сооруженных уже путях, согласно пункту 13 статьи 63 Городового положения. Ведь, согласно этому закону, город может обставить рогатками чуть ли не все свои улицы и начать взимать сбор, наивысший размер которого устанавливает местная административная власть, то есть такой сбор, который обеспечен меньшими гарантиями справедливости, чем предполагаемый сбор попудный. Затем, сбор этот может быть длителен, так как закон не ограничивает его сроком оборудования пути. Наконец, сбор этот не имеет никакого соответствия со стоимостью товаров и устанавливается без согласования с общегосударственными интересами. Вот, господа, те причины, по которым я считаю в настоящем положении дела, по существу, попудный сбор -- сбором самым правильным для городов-потребителей, отрезанных от питающих их железнодорожных станций. Принципиальная сторона дела не изменится от возражения, что сбор этот может быть распространен и на земства. Относительно дорожного земского сбора подготовлен проект устава гужевых дорог, согласно которому сбор этот установлен на твердых, определенных принципах и не имеет никакого отношения к путям, соединяющим города с одноименными станциями. Переходя к юридическим доводам, к юридической части вопроса, я дол- жен сказать, что правительству, может быть, был бы всего удобнее способ отдельных законодательных постановлений по каждому отдельному вопросу. Способ этот, во всяком случае, был бы для правительства менее ответ-ствен. Но я утверждаю, что он свел бы настоящий законопроект на нет. Не говоря уже о том, что при такой постановке закон представлял бы из себя исключительно наставление городам, как, каким образом возбуждать ходатайства, подавать прошения о попудном сборе, и ре-ального ничего никому не дал бы, но он поставил бы все дело в худшее положение, чем оно стояло при прежнем порядке в нереформированном Государственном совете. Теперешний законопроект вменял бы в обязанность министру внутренних дел представлять на законодательное утверждение вопросы и о предмете сбора, и об объеме ого, и о сроке его взимания. Таким образом, отпадают статьи 3 и 6 законопроекта, исключается априорное со-гласование размера сбора со стоимостью товара или, что то же самое, с тарифной ставкой, но сохраняется разнообразие ходатайств, разнообразие, касающееся обложения и сметы ставок. В калейдоскопе этих вопросов придется каждый раз разбираться высшим законодательным учреждениям. Более того, если придерживаться предла-1аемого принципа, то на утверждение и Государственной думы, и Государственного совета будут восходить таксы сборов в соответствии с распределением грузов по кате-!ориям. Господа члены Государственного совета, эта такса по городу Александровску обнимает 85 страниц обширного формата убористого шрифта. Не слишком ли была бы отяготительна обязанность городов представлять такой расчет, без уверенности, что ходатайства их будут удовлетворены? Старый Государственный совет этого не требовал. Он определял принципы обложения, а затем предоставлял устанавливать самую таксу по усмотрению городской думы с санкции министра внутренних дел. Те-перь, при требовании от министра внутренних дел пред-ставления на законодательное утверждение вопросов о предмете сборов и высоте обложения, это стало бы не- возможным. В распоряжении Министерства внутренних дел в на- стоящее время имеется более 100 ходатайств разных городов о предоставлении им попудного сбора при самых разнообразных условиях размеров, сроков и предметов обложения. Я, господа, не беру на себя сделать подсчет того, сколько времени потребуется законодательным учреждениям для рассмотрения всех этих ходатайств. Но я признаю, что такая затрата времени была бы совершенно неизбежна, что нужно было бы остановить даже самую жизнь, если бы того требовал закон. Однако в этом я позволю себе усомниться и решаюсь даже утверждать противоположное. Говорят, законодательство наше знает только два способа для установления новых сборов и налогов: порядок законодательный и порядок самообложения; "tertium поп datur". Правительство этого не оспаривает! Правительство, наоборот, в этом порядке мыслей и внесло на Ваше уважение законопроект, устанавливающий законодательные нормы обложения, те тесные рамки, в которых может быть установлен сбор с привозимых и вывозимых грузов. Но так как сбор не предполагается распространить на все города, то на министра внутренних дел предполагается возложить ограничительные функции применения этого сбора в тех или других городах, по вперед законом определенному трафарету. Установление обложения такого разряда законодательными актами практиковалось у нас постоянно. Вспомните данное законом министру финансов право собственной властью устанавливать цены на вино до определенных норм. Вспомните его же право определять и изменять железнодорожные тарифы, тарифы, которые являются не только платою за услугу пробега, но и за устройство пути. И такое право соответствующие министры имеют во всех странах, в которых нет тарифной свободы. Наконец, повторяю, что министру путей сообщения предоставлено право в административном порядке устанавливать сбор в одну пятую копейки на устройство приспособлений для хранения грузов. Министру финансов предоставлено право устанавливать сбор на устройство и содержание коммерческих училищ. При этом я должен обратить ваше внимание на то, что все даруемые высшей администрации в этом порядке права принесли благодетельные результаты, то есть они несколько изменили наши тяжеловесные приемы, давящие и тормозящие живую жизнь. Упомяну еще, что в практике нашего городского законодательства известны случаи, когда вспомогательные городские сборы, которые проводились сначала посредством отдельных законодательных актов, превращались потом в общий закон. К та- кого рода сборам относятся сбор с извозного и перевозного промыслов, сбор с лошадей и экипажей, и т. п. Что было бы, господа, если бы все эти дела восходили на ваше усмотрение? Это был бы законодательный плеоназм, это было бы законодательство в квадрате, это был бы законодательный тормоз, как будто нарочно созданный для замедления нашего законодательного процесса. И это в России, где законодательствовать вам приходится на пространстве, равном одной шестой части земного шара. Безусловно убежденный, что в предложении правительства не заключается никакой юридической ереси, я обращаюсь к вам с просьбой остановить ваше просвещенное внимание еще на другой стороне этого дела -- стороне принципиальной. Из предыдущего изложения вы изволили усмотреть, что при прежних порядках прежний Государственный совет оказывал некоторое доверие министрам и давал им известные полномочия по применению некоторых законов об обложении. В настоящее время в нашей законодательной жизни явился новый фактор -- Государственная дума. Место отдельных министерств заняло объединенное правительство, получающее свои указания непосредственно от Верховной власти. Но указания эти могут проводиться в жизнь лишь при согласованной работе правительства, Государственной думы и Государственного совета. И я смею думать, что в тех программных вопросах, в которых достигнуто соглашение между Государственной думой и правительством и против которых Государственный совет принципиально не возражает, правительство вправе искать поддержки Верхней палаты. Поэтому и в обсуждаемом деле, в деле небольшом, но имеющем свою принципиальную программную сторону, важно достигнуть согласия всех факторов государственной жизни. Я избегаю произносить программные речи, но я думаю, что вам, зорко и близко следящим за ходом государственных дел, ясна не блестящая, с внешней стороны, после перенесенного поражения и после пережитой смуты, наша чернорабочая программа. Мы стремимся улучшить условия народной жизни, мы видим в этом укрепление России, укрепление внешнее и внутреннее. Мы стремимся упрочить законность и закономерный порядок, но вместе с тем мы стремимся укрепить и экономические устои. Помимо создания мелкой частной собственности, по- мимо землеустройства, помимо агрономической помощи, помимо расширения мелкого кредита, о чем на днях будет внесен законопроект в Государственную думу, мы стремимся снять также и экономические путы с земств и городов. Жизнь земская и городская не идет вперед, главным образом, не из-за недостатка прав, а из-за недостатка средств. И в настоящее время принимает уже определенные очертания законопроект о муниципальном кредите. Рассматриваемый вами сегодня законопроект затрагивает один уголок в области улучшения жизни народа. Он направлен к уничтожению одного из зол русской жизни -- бездорожья. И сделать это мы хотим не путем упразднения законодательного порядка, как выражался тут в октябре один из ораторов, а путем строгого сотрудничества, согласования деятельности административной с деятельностью и решениями законодательных учреждений. В этом, полагаю, господа члены Государственного совета, я вправе рассчитывать на Ваше сочувствие. ДОПОЛНЕНИЕ, СДЕЛАННОЕ В СВЯЗИ С РЕЧЬЮ ЧЛЕНА ГОСУДАРСТВЕННОГО СОВЕТА Н. А. ЗИНОВЬЕВА Я задержу вас на одну только минуту. Я не могу оставить без оговорки то мнение, которое приписано мне предыдущим оратором, вероятно, вследствие несовершенства моего способа выражаться. Я никогда не говорил о том, что Государственный совет должен обязательно присоединяться к согласованному мнению правительства и Государственной думы. Я слишком уважаю самостоятельность Государственного совета, членом которого я имею честь состоять, чтобы высказать такое мнение. Я говорил о том, что мы вправе искать поддержку Верхней палаты, когда у нее нет принципиальных возражений против мнения правительства, согласованного с мнением Государственной думы. Я говорил о необходимости согласованной работы правительства и Государственной думы с Государственным советом, против чего, я думаю, не будет спорить и Н. А. Зиновьев. речь о тарифных сборах, произнесенная в ГОСУДАРСТВЕННОМ СОВЕТЕ 24 ФЕВРАЛЯ 1910 ГОДА Господа члены Государственного совета, я бы не хо-тел затягивать прений и попросил слова не в целях полемики, а для устранения некоторых недоразумений, которые могут помешать правильному разрешению вопроса. Я не буду вновь возвращаться к вопросу о степени обременительности этих сборов для нашей торговли и промышленности, об этом скажет министр торговли и промышленности *. Некоторые цифровые и фактические данные приведет господин начальник Главного управления по делам местного хозяйства *. Но я не могу не обратить вашего внимания на несоответствие, как мне кажется, с обстоятельствами дела некоторых высказанных тут общих соображений. Во-первых, тут опровергалась моя ссылка на то, что железнодорожное строительство у нас, при условии полного бездорожья, не находится в соответствии с условиями проведения железных дорог в других государствах, и, в порядке возражений, указывалось на Североамериканские Соединенные Штаты. Бесспорно, что практика и условия железнодорожного строительства в Америке представляют разительное сходство с проведением рельсовых путей у нас. Я изучал этот вопрос по поводу постройки Амурской железной дороги. Но я никоим образом не мог ожидать, чтобы этот поучительный пример мог быть обращен против правительственных предположений. Еще в апреле 1908 года я представил вниманию Совета министров подробную записку о колонизационной деятельности Североамериканских железнодорожных обществ. Интереснее всего для нас железнодорожное строительство в Америке в 50-х годах прошлого столетия, особенно постройка тех железных путей, которые проводились с Востока к Тихому океану по так называемой великой Американской пустыне. И смею уверить господ членов Государственного совета, что это строительство осуществлялось в совершенно своеобразных условиях, ничего общего не имеющих с западными образцами. Железнодорожным обществам отводились определенные пространства земли, которые им предоставлялось заселять. И вот около тех станций, которые имели в будущем какое-нибудь коммерческое или сельскохозяйственное значение, железнодорожные общества проводили улицы, подъездные пути, строили дома, возводили целые города и соединяли эти города дорогами, подъездными путями и часто даже конно-железными путями, с общей рельсовой колеей. Лиц, желающих ближе ознакомиться с этим вопросом, я могу отослать к подлинным источникам: Курбскому, Корейши, Адамсу, Хубсону, у которых представлена ясная и полная картина американского железнодорожного строительства. Упоминаю я об этом для того, чтобы указать, что в Америке железнодорожные общества не ограничивались одной узкой задачей железнодорожного строительства. Они принимали на себя гораздо более крупные задачи, которые обнимали не только устройство подъездных путей к железным дорогам, но и колоссальную цель -- колонизацию целой страны. И вот мне кажется, что нам, господа, не следует увлекаться западными образцами, не следует увлекаться теоретическими выводами западной науки, так как иногда на совершенно оригинальное разрешение вопроса нас наталкивает сама жизнь, а не одни только измышления С.-Петербургских канцелярий. Западная наука действительно осудила обложения посредством octroi, но уже после того, как они произвели громадный переворот в жизни страны и повели к расцвету городов. Мне кажется, что законы об octroi пережили себя, ибо этот сбор длительный и постоянный; наш же попудный сбор выгодно от него отличается тем, что этот сбор срочный, предметный, кратковременный. Тут по существу представлен был еще один довод, специальный, технический. Довод этот, как говорили, просмотрен был неспециалистами, но для лиц, близко знающих, изучивших и железнодорожное, и тарифное дело, он неотразим. Новое доказательство было построено на том соображении, что попудный сбор поражает тот товар, который привозится на определенную станцию, во время его разгрузки на самой этой станции. Таким образом, сбор этот имеет все признаки добавки к тарифной ставке. Между тем, повышать тариф, притом совершенно случайно, вне соображений с общей доходностью железных дорог, представляется, как говорили тут, небезопасным. Наш тариф представляет из себя стройную картину, он строго основан на определенном расчете и имеет целью достижение доходности железных дорог, во всяком же случае избежание дефицитности. Каким же образом допустить вмешательство в тарификацию со стороны, извне? Каким образом поставить ее в зависимость от легкости, как говорили тут, административных решений, притом решений органа далеко не компетентного? Но, не говоря уже о том, что в настоящее время некомпетентный орган подчинен более компетентному правительству, мне все же представляется, что вся эта приведенная аргументация, которая должна была нанести убийственный удар правительственному предположению, основана, быть может, на некотором недоразумении. Ведь если отбросить совершенно специальную железнодорожную тарифную точку зрения, то станет ясно, что тариф -- это плата за пробег груза по железной дороге до определенной станции. Вне этой станции, вне ее пределов тариф распространяться не может. Стоимость провоза груза по городским улицам тарифа уже не касается. По-пудный же сбор, где бы он ни взимался, на станции ли железной дороги или в соседнем доме, будет одним из слагаемых стоимости провоза товара по городским улицам, так как в зависимости от усовершенствования путей удешевляется и провоз по этим улицам. Таким образом, усмотрение администрации никакого удара нашей тарификации нанести не может. Тут делались ссылки на труды Особого совещания о нуждах сельскохозяйственной промышленности. Позвольте мне воспользоваться этим же материалом. Я нахожу, что если стоять на той точке зрения, что дальнейший провоз за пределы станций железных дорог имеет какое-либо отношение к нашему тарифу, то следовало бы, прежде всего, отменить пункт 13 статьи 63 Городового положения, который узаконяет сборы с грузов по тем замощенным улицам, по тем подъездным путям, которые городом уже сооружены. Между тем, Особое совещание, в свое время, постановило образовать особую комиссию для разрешения всех этих вопросов; и вот, я позволю себе обратить ваше внимание на пункт 3 литеру Д решения этого совещания. Сказано так: "Предоставить земским учреждениям и заменяющим их местным хозяйственным органам право устанавливать, с надлежащего разрешения, шоссейные, мостовые и т. п. сборы, а равно попудные сборы с грузов на железнодорожных станциях, при условии, что обложению будут подлежать лишь грузы, воспользовавшиеся усовершенствованными подъездными путями к означенным станциям". Следовательно, Особое совещание, в свое время, не возражало против права городов облагать грузы, перевозимые по улицам города, то есть за пределами железнодорожных станций. Но далее, если держаться точки зрения наших оппонентов, то следовало бы принять законодательные меры против лиц, в этом отношении гораздо более опасных, гораздо сильнее вооруженных правом усмотрения, чем министр внутренних дел. Следовало бы принять меры, во-первых, против грузчиков, которые нагружают товары на подводы и назначают за это произвольные цены; следовало бы принять меры против легковых извозчиков, которые своими непомерными запросами могут испортить всю систему пассажирских тарифов, и, наконец, следовало бы принять меры против ломовых извозчиков, так как они, особенно осенью или весной, во время бездорожья, могут совершенно опрокинуть всю стройную систему наших тарифных ставок. Поэтому, господа, я думаю, что к этому вопросу надо отнестись гораздо проще, надо просто использовать нашу высшую административную власть для начала первоначальной, крайне скромной борьбы с громадным нашим злом -- бездорожьем. РЕЧЬ О ПРАВЕ КРЕСТЬЯН ВЫХОДИТЬ ИЗ ОБЩИНЫ, ПРОИЗНЕСЕННАЯ В ГОСУДАРСТВЕННОМ СОВЕТЕ 15 МАРТА 1910 ГОДА Господа члены Государственного совета! После исчерпывающего доклада М. В. Красовского * и после глубоких разъяснений такого высокоуважаемого и авторитетного знатока крестьянского дела, как А. С. Сти-шинский *, задача моя, представителя правительства, сильно упростилась. Я свободен теперь от обязанности разъяснять вам существо и значение указа 9 ноября 1906 года, тем более что по поводу этого акта и в Государственной думе, и в Особой комиссии Государственного совета, и в ученых обществах, и в прессе, без преувеличения, сказано уже все. Закон этот не только проверен теоретически рассуждениями специалистов, он четвертый год проверяется самой жизнью, и правительству не приходится пробивать ему дорогу в законодательных учрежде-ниях. Закон сам завоевал себе право на существование, сам прокладывает себе пути и шагает так быстро, что через несколько времени, может быть, было бы уже невозможно видоизменить его окрепшие уже очертания. Это сознают и самые крайние противники закона, но тем более он им кажется принципиально вреден. Они не могут не смотреть на него, как на действительно живое порождение правительства, как на исчадие уродливое и уродую-щеe местную жизнь. Конечно, за последнее время суровые доводы против закона поневоле смягчены теми результатами, которые дает жизнь, но, вместе с тем, и понятно и естественно стремление противников закона выравнять, выправить, видоизменить, обезвредить вредное, в их глазах, явление, ранее чем оно получит окончательное признание, окончательное узаконение в этом высоком учреждении, ранее, чем санкционировать дальнейший его рост и развитие. Но точно так же, господа, понятно и естественно убеждение правительства, что закон построен правильно, убеждение в том, что изменения, поправки могут только придать ему вредное, неестественное направление. Поэтому я остановлюсь исключительно на тех поправках и добавлениях, которые предполагается, в порядке так называемого обезвреживания закона, в него ввести, и сочту себя обязанным самым определительным образом изло- жить взгляд правительства по этому вопросу. Но прежде этого, для того, чтобы более понятна была принципиальная точка зрения правительства, позвольте попросить вас мысленно обернуться к прошлому и вспомнить, в какое время и при каких обстоятельствах закон 9 ноября возник. Ведь это было довольно смутное время, когда еще горели или догорали помещичьи усадьбы, когда свобода воспринималась как свобода насилия, когда насилие это иные считали возможным уничтожить насилием же, принудительным отчуждением владельческих земель. В это время правительство начало проводить целый ряд узаконений, относящихся до крестьян. Мероприятия эти понимались многими искренно, иными, быть может, лукаво, как акт политической растерянности слабого правительства, которое зря сразу разбросало весь свой балласт; земли удельные, земли государственные, общинный строй -- все в жертву гидры революции. Но я думаю, что теперь всем стало ясно, что как эти меры, так и мероприятия по укреплению личной собственности являются результатом отношения правительства, отношения продуманного, принципиального к тому, что происходило в то время в России. А диагноз происходившего в кратких словах может быть сведен к следующему. Смута политическая, революционная агитация, приподнятые нашими неудачами, начали пускать корни в народе, питаясь смутою гораздо более серьезною, смутою социальною, развившейся в нашем крестьянстве. Отсюда естественный вывод -- необходимость уничтожить первопричину, необходимость сначала излечить коренную болезнь, дав возможность крестьянству выйти из бедности, из невежества, из земельного нестроения. Социальная смута вскормила и вспоила пашу революцию, и одни только политические мероприятия бессильны были, как показали тогдашние обстоятельства, уничтожить эту смуту и порожденную ею смуту революционную. Лишь в сочетании с социальной аграрной реформой политические реформы могли получить жизнь, силу и значение. Поэтому, господа, на закон 9 ноября надо смотреть с угла зрения социального, а не политического, и тогда станет понятно, что он явился плодом не растерянного решения, а что именно этим законом заложен фундамент, основание нового социально-экономического крестьянского строя. А так как время смуты -- время решений, не раздумья, то понятно, почему этот вопрос был проведен в порядке статьи 87, словом и волею Го-сударя. Понятно это и потому, как говорил тут А. С. Сти-шинский, что к 1 января 1907 года должен был быть решен в области крестьянского землевладения вопрос о выделе участков в частную собственность, так как к этому времени кончалась выплата выкупных платежей и должна была войти в силу статья 12 Общего положения. Эту историческую справку я привел для того, чтобы с самого начала установить ту принципиальную сторону закона, с которой правительство сойти не может, в которой уступок пет. Не вводя, силою закона, никакого принуждения к выходу из общины, правительство считает совершенно недопустимым установление какого-либо принуждения, какого-либо насилия, какого-либо гнета чужой воли над свободной волей крестьянства в деле устройства его судьбы, распоряжения его надельной землей. Это главная коренная мысль, которая залегла в основу нашего законопроекта. Если, господа, я так долго остановился на внутреннем значении акта 9 ноября 1906 г., то, может быть, это ускорит и облегчит выяснение дальнейшего отношения правительства к тем поправкам и дополнениям, которые предполагается в него ввести. Я остановлюсь сначала на отделе 1-м, введенном в законопроект Государственной думой, особенно на статье 1, и прямо скажу, что этот отдел не вносит никакой повой мысли, новой идеи, противоречащей, противоположной идее правительства, так как поправка эта внесена с целью скорейшего перехода крестьян к личной собственности. Это было достаточно определенно высказано в свое время товарищем министра внутренних дел, А. И. Лыкошиным, в Государственной думе. Но и тут, в Государственном совете, я должен также оговориться, что правительство возражало бы против признания участко-наследственными тех обществ, в которых не было общих переделов за последние 24 года. Соображения правительства таковы: конкретно весьма легко установить общества, в которых, с самого наделения их землей, не было никогда общих переделов. Каждый живущий в русской деревне знает общества стародушни-ков, общества крестьян, владеющих землею по старым ревизским душам. В этих обществах, в этих селениях существуют группы молодых крестьян, которые мечтают добиться уравнения и общих переделов земли, но это им никогда почти не удается, не удается набрать голосов, так как старые домохозяева крепко и твердо стоят на своем, на старом порядке владения землею. Но несколько сложнее положение там, где не было переделов в течение 24 лет. Во-первых, какой громадный труд, какое отвлечение от настоящего живого дела кадров крестьянских учреждений для выяснения, в каких обществах было и в каких не было переделов за последние два двенадцатилетия, так как и приговоры о переделах далеко не везде сохранились! А возбужденные при этом споры! Господа, ведь до разрешения их должно быть приостановлено рассмотрение всех заявлений отдельных домохозяев о закреплении за ними участков. Таким образом, дело не ускорилось бы, а, напротив, затормозилось бы. Я не могу молчать еще и о том, что так называемые незаконные общие переделы наблюдаются, главным образом, в тех обществах, где официальных переделов за последнее время не было. Затем, изменение существующего порядка вызвало бы среди крестьян лишь волнение, недоумение. Да и зачем принимать искусственные меры там, где дело идет естественным своим ходом? Ведь за 3,5 года -- или, вернее, за 3 года, так как закон не начал действовать немедленно после его опубликования, -- до 1 февраля 1910 г. заявило желание укрепить свои участки в личную собственность более 1 700 000 домохозяев, то есть, как заявил тут А. С. Стишинский, около 17% всех общинников-домохозяев; окончательно укрепили участки в личную собственность 1 175 000 домохозяев, то есть более 11% с 8 780 160 десятинами земли, и это кроме целых сельских обществ, в которых к подворному владению перешли еще 193 447 домохозяев, владеющих 1 885 814 десятинами. Таким образом, при такой же успешной работе, еще через 6--7 таких же периодов, таких же трехлетий, общины в России -- там, где она уже отжила свой век -- почти уже не будет. Поэтому правительство, веря в жизненность законов 9 ноября 1906 года, не стремилось и не стремится вводить в закон каких-либо признаков принуждения и особенно, проводя закон в порядке статьи 87, считало невозможным производить какую-либо насильственную ломку. Конечно, законодательные учреждения в этом отношении более свободны. У вас руки развязаны, и поэтому правительство заявляет, что оно согласилось бы на введение отдела 1 одобренного Думой закона 9 но- ября, особенно если бы в нем были исключены слова "и в течение 24 лет". Переходя ко второй поправке, внесенной Государственной думой и касающейся укрепления излишков, я заявляю, что правительство считает укрепление этих излишков, по взаимному соглашению, а при отсутствии такового по оценке волостного суда, неприемлемым. Правительство предвидит, что при таком порядке возникнет целый ряд судебных споров, очень продолжительная судебная волокита, а вместе с тем и затруднение в процессе выхода домохозяев из общины. Укрепление этих излишков по действительной стоимости, то есть вторичный выкуп от сельского общества уже раз выкупленной земли, едва ли было бы справедливо и во всяком случае было бы для хозяев обременительным. Поэтому правительство настаивает на своей редакции, принятой и Особой комиссией Государственного совета. Покончив с главнейшими дополнениями, внесенными в закон Государственной думой, я перейду к двум поправкам, предложенным меньшинством Особой комиссии Государственного совета. В Особой комиссии голоса разделились почти поровну, и поэтому я считаю себя обязанным выяснить мнение правительства как по вопросу о личной и семейной собственности, так и по вопросу о предоставлении обществам преимущественных прав к приобретению продаваемых домохозяевами надельных земель. Обе эти поправки клонятся к ограничению прав домохозяина в распоряжении своей надельной собственности: первая -- во имя ограждения прав семьи, вторая -- в целях ограждения интересов общества. Я не буду распространяться вновь о том значении, которое правительство придает личной собственности. Я с самого начала заявил уже, что в законопроекте есть стороны принципиального характера, от которых правительство не может отказаться и не откажется. Я добросовестно старался вникнуть в мысли и доводы сторонников семейной собственности и понимаю, что предоставление женщинам права голоса в разрешении вопроса о продаже надельных участков, в этом направлении мысли, является требованием минимальным. Я разделяю теорию, отождествляющую семейный союз с трудовой артелью. Я сознаю весь ужас семьи, глава которой -- пья-ница и тунеядец -- начнет распродажу земли -- корми-лицы семьи. Но все же я самым решительным и определенным образом заявляю, что принудительные путы, по мнению правительства, делу не помогут, а повредят. Семейный союз, как союз трудовой, останется в силе, если члены семьи будут сознавать себя членами такового, даже если они находятся где-нибудь на отдаленных отхо-жих промыслах, и никакой закон не свяжет их с семьей отбившегося домохозяина, если он и живет на месте. Домохозяин тунеядец, пьяница всегда промотает свое имущество, какую бы власть над ним вы пи предоставили его жене. В этом отношении ограждение прав семьи может осуществиться только единственным справедливым и правильным решением в установлении опеки за расточительство. По отдавать всю общинную Россию под опеку женам, создавать семейные драмы и трагедии, рушить весь патриархальный крестьянский строй, имея в мыслях только слабые семьи с развратными и пьяными домохозяевами во главе, -- простите, господа, я этого не понимаю. Ведь даже Сенат, создавший у нас институт семейной собственности, никогда так далеко не шел, никогда не ставил препятствий отдельным домохозяевам продавать свои подпорные участки. Когда создают армию, не равняют ее по слабым и по отсталым, если только намеренно не ведут ее к поражению. Как же воссоздать крепкую сильную Россию и одновременно гасить инициативу, энергию, убивать самодеятельность? Самодеятельность эта забивалась общиною, так не заменяйте общину женским гнетом. Логика везде одинакова: особое попечение, опека, исключительные права для крестьянина могут только сделать его хронически бессильным и слабым. Много у нас говорят о свободах, но глашатаи отвлеченных свобод не хотят для крестьянина самой примитивной свободы, свободы труда, свободы почина. Поэтому я самым решительным образом буду возражать и против второго предположения меньшинства Особой комиссии о предоставлении обществам преимущественного права приобретения продаваемых домохозяевами надельных участков. Поверьте, что там, где у обществ есть средства, где у обществ образовался капитал от обязательных отчуждений угодий для государственной или общественной надобности или от разработки недр, там общество не упустит продаваемого надела, если только он ему нужен. Но там, где у общества средств нет, к чему искусственно расширять площадь общинной земли, стравливать па-сильно договорившиеся стороны с обществом, создавать силой закона спор и вражду; а что такие споры, такая вражда создадутся -- в этом я безусловно убежден. Ведь у нас продают свои участки, главным образом, домохозяева, желающие переселиться или желающие приобрести себе другой участок, который, по их понятиям, более выгоден. Для этого иногда домохозяева приезжают издалека, а продавцы и покупатели стремятся осуществить сделку или до начала полевых работ, или до наступления зимнего времени. А тут предполагается дать обществам право в течение месяца составить приговор о желании конкурировать с частным покупателем, а затем дать им еще три месяца для осуществления этой сделки, для заключения купчей крепости. Я и спрашиваю себя: каким образом, при каких условиях -- при узаконенной четырехмесячной волоките, -- каким образом явится возможность осуществить частную сделку? По-моему, такой возможности нет. Создается лишь соблазн для общества, соблазн накладывать "табу" на всякую предполагаемую сделку, с тем чтобы по истечении четырех месяцев от нее отказаться. Является еще соблазн наталкивания покупателей и продавцов на заявление в волостном правлении сделок фиктивных. И все это в видах искусственного поддержания общины, в видах затруднения домохозяевам сознательного осуществления своего права так или иначе решить свою судьбу, тогда, когда наше законодательство последнего времени идет в противоположную сторону -- к уравнению в правах крестьян с остальными обывателями Империи. Я так настоятельно возвращаюсь к этому вопросу потому, что принципиальная сторона законопроекта является осью нашей внутренней политики, потому что наше экономическое возрождение мы строим на наличии покупной способности у крепкого достаточного класса на низах, потому что на наличии этого элемента зиждутся и паши законопроекты об улучшении, упорядочении местной земской жизни, потому, наконец, что уравнение прав крестьянства с остальными сословиями России должно быть не словом, а должно стать фактом. Я, господа, не преувеличиваю значения закона 9 ноября. Я знаю, что без сопутствующих, упорно проводимых мероприятий по мелкому кредиту, по агрономической помощи, по просвещению духовному и светскому, нас временно ждут и неудачи, и разочарования, но я твердо верю в правильность основной мысли закона и приписы- ваю первоначальную удачу этого, сравнительно, быть может, скромного акта тому, что он неразрывно связан с величайшим актом прошлого столетия -- с освобождением крестьян и составляет, быть может, последнее звено в деле раскрепощения нашего земледельческого класса. И что дело это не бесплодно, что ваш усидчивый труд по окончательной разработке этого закона не останется без результата, доказывает одно поразительное явление, явление, может быть, недостаточно учитываемое, а, может быть, и нарочно замалчиваемое: горячий отклик населения на закон 9 ноября, эта пробудившаяся энергия, сила, порыв, это то бодрое чувство, с которым почти одна шестая часть, как только что было указано, домохозяев-общинников перешла уже к личному землевладению. Господа, более 10 миллионов десятин общинной земли, перешедшей в личную собственность, более 500 тысяч заявлений о желании устроиться на единоличном хозяйстве, более 1 400 000 десятин, уже отведенных к одним местам. Вот то живое доказательство, которое я принес сюда, чтобы засвидетельствовать перед вами, что значит живая неугасшая сила, свободная воля русского крестьянства! И безрассудно было бы думать, что такие результаты достигнуты по настоянию правительственных чинов. Правительственные чины много поработали над делом землеустройства, и я ручаюсь, что работа их не ослабнет. Но я с слишком большим уважением отношусь к народному разуму, чтобы допустить, что русское крестьянство переустраивает свой земельный быт по приказу, а не по внутреннему убеждению. Правительство и рассчитывает, что, идя навстречу этому внутреннему убеждению, этому внутреннему народному чувству и разделяя вместе с правительством веру в государственную силу свободного крестьянства, вы, господа члены Государственного совета, вынесете свой беспристрастный и авторитетный приговор и придадите закону 9 ноября 1906 года силу своего одобрения. РЕЧЬ О КРЕСТЬЯНСКОЙ СЕМЕЙНОЙ СОБСТВЕННОСТИ, ПРОИЗНЕСЕННАЯ В ГОСУДАРСТВЕННОМ СОВЕТЕ 26 МАРТА 1910 ГОДА Господа члены Государственного совета! Вопрос о семейной собственности -- вопрос для крестьянской жизни настолько значительный, а для прави-тельства настолько принципиальный, что я позволю себе в настоящее время, перед голосованием статьи 9 *, вкратце к нему вернуться. Во-первых, считаю необходимым установить, ввиду неоднократного упоминания тут об отношении правительства к слабым, что правительство никогда и нигде не заявляло о том, что государство свобод-нo от забот относительно слабых, относительно немощных, относительно неспособных членов крестьянской общины и крестьянской семьи. Заботы по этому предмету, несомненно, лежат на правительстве, но они, эти слабые, не должны лежать тяжелой обузой, не должны давить, как тяжкие кандалы, на одно крестьянское сословие, на один земледельческий класс, на его инициативу, его стремление улучшить свой быт. Закон 9 ноября, избегая всякого насилия, всякого принуждения как в отношении общинного способа, так и семейного способа владения землей, лишь осторожно развязал, снял путы, связывавшие до настоящего времени свободную волю крестьян, рассчитывая на то, что, не будучи ничем стеснены, способности и воля разумнейших и сильнейших свободно проявят себя, проявят во всю ширину народной самодеятельности русского народного духа. По этим соображениям, возражая, как известно, против признания единоличными собственниками членов тех общин, где когда-либо были переделы, правительство, по тем же причинам, решительно высказывается против установления каких-либо новых писаных норм в определении понятия крестьянской семейной собственности, особенно с пригвождением к ней, помимо естественного, жизненного подбора, элемента, иногда, быть может, не-годного. Заметьте, господа, что правительство шло в этом направлении с величайшей осторожностью и, освобождая крестьянству пути перехода к личной собственности, со-хранило по отношению к этому новому виду владения все правила, ограждающие сохранность крестьянской надельной земли для крестьянства, п тем заслужило даже упрек в недостаточном размахе бюрократического творчества! В этом направлении правительство пошло гораздо далее существующего закона. Во-первых, единоличные участки, укрепленные в личную собственность, -- по проекту правительства до выдела к одному месту, а по статье 51 Думского законопроекта и после выдела, -- подчиняются всем правилам, установленным для надельных земель. Эти участки могут продаваться только в руки крестьянства, они могут закладываться только в Крестьянском банке, они изъемлются из обращения на них частных взысканий. Закон 9 ноября, сохраняя возможность применения местных обычаев в порядке завещательном и в порядке наследственном, ограждает в значительной степени права сыновей. Закон 9 ноября, как я только что сказал, пошел даже дальше существующего закона, оградив от произвола домохозяев и боковых родственников, признав их совладельцами надельных земель. Наконец, Дума статьей 51-й ограничила возможность скупки наделов *, установив правила о воспрещении продажи в одни руки в одном уезде более 6 указанных наделов; при этом я должен оговорить, что едва ли в действительности существует такая громадная мобилизация крестьянской собственности, как тут упоминалось. По крайней мере, мы стараемся по каждому отдельному случаю немедленно производить расследование, и, как члены Государственного совета недавно могли узнать, по поводу одного сообщения о крайне низкой цене, по которой продаются будто бы надельные участки в Орловской губернии, напечатанного в "Новом времени", был запрошен губернатор. Он ответил телеграммой на имя товарища министра, "что сведения о продаже земли в газете "Новое время" совершенно неверны -- в округе Орловского окружного суда средняя покупная цена десятины за последние три года, согласно купчим крепостям, равнялась 86 рублям, а средняя покупная цена десятины в 1909 г. равнялась 89 р. Цена эта значительно ниже фактической покупной цены, она искусственно понижена во избежание нотариальных расходов. В указанные цены не входят принятые на себя покупщиками и плательщиками недоимки". Я должен заметить, что вообще средняя продажная цена надельной земли по всей России в настоящее время равняется 93 р., то есть она не чрезмерно низка. Возвращаясь к установленным законом гарантиям, я укажу, что право взрослых сыновей, как заметил и гр. Д. А. Олсуфьев*, ограждено указом 5 октября 1906 г., установившим возможность производства в настоящее время семейных разделов, по приговорам сельских сходов, даже и без согласия домохозяев-отцов. Права отдельных семейств ограждаются против обезземеленья вследствие пьянства или распутства домохозяина выработанным уже Министерством внутренних дел законом об упрощенных опеках над расточителями. Все эти мероприятия имели в виду, не нарушая самой природы надельной земли как земельного фонда, обеспечивающего крестьянство, дать возможность этому крестьянству использовать землю приложением к ней путем свободного труда лучших крестьянских сил. Поэтому совершенно противно самой мысли, самому принципу закона 9 ноября насильственное прикрепление к земле какой-либо рабочей силы, будь то путем прикрепощения ее к общине или путем создания в черте самого надела новой небольшой общины -- общины семейной. По нашим понятиям, не земля должна владеть человеком, а человек должен владеть землей. Пока к земле не будет приложен труд самого высокого качества, труд свободный, а не принудительный, земля наша не будет в состоянии выдержать соревнование с землей наших соседей, а земля (повторяю то, что сказали в свое время в Государственной думе), земля -- это Россия. Я опасаюсь, господа, применения к надельным землям того принципа, который такое продолжительное время применялся к уральским заводам, принципа обязательного занятия заводскими работами всего заводского населения, независимо от пригодности его для этих работ. В результате -- гибнут заводы, в результате -- находятся в трагическом положении и заводские рабочие. По этим соображениям, правительство, не из желания спорить, не из упорства, но по принципиальным соображениям, не может присоединиться к такой поправке к статье 9, которая вносила бы совершенно новые, не существовавшие до сих пор начала, противоречащие существующим нормам крестьянской собственности. Короче сказать, неприемлема для нас такая поправка, которая ударяла бы по всем домохозяевам-крестьянам. Так как наиболее льготной в этом отношении является поправка А. С. Стишинского *, и к ней, кажется, очень близка и поправка кн. А. Д. Оболенского * 2, то позвольте мне представить вам некоторые соображения, доказываю- щие неприемлемость для нас этой поправки; тогда, мне кажется, отпадет необходимость говорить и о всех остальных поправках, С первого взгляда может показаться более чем естественным предоставление домохозяину, укрепляющему за собой участок, права заявления: желает ли он укрепиться единолично или желает укрепить вместе с собой и членов своей семьи в общую семейную собственность. Это, казалось бы, не вносит в дело никакого принципа принуждения; наоборот, крестьянину-домохозяину предлагается свобода выбора между порядком новым и старым. Но в действительности это далеко не так. При личной собственности, по закону 9 ноября, сохраняется, как я только что говорил, действующий ныне порядок распоряжения землей. Какова бы ни была сенатская практика, в которой исследователи совершенно добросовестно могут отыскивать указания на принцип и личной, и семейной собственности, все же ни эта практика, ни Государственный совет, в известном всем деле Арма-лиса *, не установили, что при продаже, при залоге или при отчуждении участка, принадлежащего семье, требуется нечто иное, кроме свободного единоличного волеизъявления домохозяина. Таким образом, если указ 9 ноября не ломает в этом отношении понятия, установившегося в деревне, то обсуждаемая поправка вносит в эту область много нового. Во-первых, совершенно неясно, предполагается ли этой поправкой даровать домохозяину право укреплять вместе с собою всех членов своей семьи, имеющих по местным обычаям участие в общей собственности, или избирать для этого отдельных своих родичей. Первый случай равнялся бы распространению на существующее поколение коллективной семейной собственности и установлению между родителями и детьми новой законодательной нормы. Я думаю, что доброе число домохозяев, которые согласились бы при укреплении избрать эту формулу новой прикровенной семейной собственности, под видом сохранения прежнего порядка, было бы прямо введено в заблуждение. Я полагаю, что они были бы изумлены после нарождения у них новых сыновей открытием того обстоятельства, что эти новорожденные сыновья не имеют никакого участия в собственности на землю. Я думаю, что они были бы изумлены, когда со временем, при желании с их стороны продать участок, заложить его, перейти на хутор, выйти на отруб, им было бы заявлено, что они отреклись от своего права распоряжаться землей, что их место заступил какой-то новый коллективный орган семейного волеизъявления. Да каким же образом установить этот орган, каким образом добиться в нем единогласия, каким образом установить в нем представительство интересов малолетних и опекунских установлений? По моему разумению, провести такого рода принцип в жизнь немыслимо. Писаное право точно так же тако-го рода нормы не знает, разве только в одной Черногории, о которой тут уже упоминалось и где гражданское уложение писал профессор Новороссийского университета. Но, быть может, и вероятно даже, я ошибаюсь, а так как поправка мотивирована, как тут было заявлено, тем, что нельзя же ограничивать свободную волю домохозяина, укрепляющего за собой надел, запретом предоставления определенным лицам соучастия в его владении, то, несомненно, поправка предполагает право домохозяина избрать тех или иных из членов своей семьи для соукреп-ления в надельном участке. Но в таком случае ведь теряет значение и сама поправка. Она ведет к совершенно неожиданным результатам, так как домохозяин приобретает право исключать из своей семьи нежелательных ему членов семьи, например, взрослых сыновей, по настоянию мачехи. Более того, домохозяин приобретает в силу этой поправки при жизни гораздо более прав, чем закон 9 ноября предоставляет ему, в порядке завещательного распоряжения, которое все-таки поставлено в зависимость от обычая. А дети? Дети, конечно, выиграют от этой поправки и в первом, и во втором случае. Если закон не скажет, то он подскажет детям идти по всей России требовать от родителей насильственного закрепления за ними в семейную собственность надельных участков. В иных случаях будет делаться это скопом, в других случаях -- будет навязывать свою волю наиболее дерзкий, наиболее наглый член семьи. А так как этот вопрос -- шкурный, то требование это будет предъявлено с ножом к горлу. Раздор между родителями, о жалкой роли которых тут так много говорилось, и между детьми, несомненно, будет посеян, и в результате бывшая патриархальная семья, лишившись распорядителя-домохозяина, лишившись юридического аппарата волеизъявления, будет влачить жалкое первобытное существование, прикованная к нищей- ской рутине цепями, выкованными здесь, в С.-Петербурге. Вот, господа, причина, почему я считал бы не только вредным, но прямо опасным вместо определенных норм вводить в закон туманное понятие социалистически-сентиментального свойства. Дополнение, сделанное по поводу речи А. С. Стишинского, произнесенной в Государственном совете 26 марта 1910 г. Господа члены Государственного совета! Я хочу остановить ваше внимание на две минуты, не более, по поводу речи А. С. Стишинского *. Мне кажется, что член Государственного совета А. С. Стишинский хорошо понял одну из моих мыслей, именно о том, что закон 9 ноября сохраняет земельный надельный фонд в руках крестьянства, но он ошибся, приписывая мне мысль о том, что закон 9 ноября бережно относится к сохранению семейной собственности в ее целом. Я не оспариваю утверждения А. С. Стишинского о том, что семейная собственность выражается в жизни в двух признаках; первый признак -- право члена семьи во всякое время вселиться в участок; признак второй -- право требовать выдела своей доли из участка, из цельного культурного участка. Но, по моему мнению, именно эти два права и ведут к разорению хозяйства и являются главнейшим аргументом не за, а против семейной собственности. Замечу еще, что А. С. Стишинский в своей речи, при вычислении лиц, бросающих землю, выходящих из нее, оставивших участки, которых всего в России 82 тысячи при 67 тысячах и даже несколько более покупщиков, забыл упомянуть о том, что в числе их находятся в большом числе и переселенцы, которые не могут считаться оставившими землю. Затем, несмотря на объяснения А. С. Стишинского, что, согласно его поправке, те члены семьи, которые не зачислены в соучастники семейной собственности, являются наследниками доли своего отца, я все же утверждаю, что они являются по отношению к другим членам семьи, признанным соучастниками, и обездоленными, и обиженными. Я устанавливаю точно так же, что, согласно закону 9 ноября, при закреплении участка за домохозяином в личную собственность он не вправе, как утверждает А. С, Стишинский, выгнать члена своей семьи из участка, так как споры между членами семьи будут разрешаться и впредь по местному обычаю волостными судами. Наконец, у меня остается еще одно недоумение. Если, по словам А. С. Стишинского, его поправка не дает соучастникам во владении права голоса при отчуждении, при продаже участка, то мне кажется, что поправка эта, во-первых, теряет всякое значение и, во-вторых, является не только бесполезной, но и вредной; она, несомненно, введет в смущение целый ряд лиц, ввиду того, что ни один, я думаю, нотариус не решится произвести продажу и совершить акт на отчуждение участка по заявлению одного только домохозяина, раз в коренном акте его владения землей он значится собственником, наравне с другими соучастниками продаваемого участка. Замечание по поводу поправки к закону от 9 ноября, сделанное в Государственном совете 27 марта 1910 г. Только что выслушав новую поправку *, я должен заявить, что правительство против нее также возражает, так как, во-первых, правило, устанавливаемое этой поправкой, сводится к тому, что частный случай, когда домохозяин перестает быть распорядителем участка, подводится под общее правило и таким образом как будто бы внушается членам семьи, что они могут устранять или могут заменять собою самого домохозяина; а во-вторых, еще более важно, с моей точки зрения, то, что поправкой устанавливаются совершенно новые гражданские нормы. Поправка может создать у крестьянства убеждение, что домохозяин, переставший быть распорядителем участка, перестает быть и собственником этого участка. Наступает как будто бы гражданская смерть домохозяина, то, чего в настоящее время в убеждении крестьянства, конечно, не существует, так как старик, который не может уже работать на участке, все-таки в понятиях крестьян остается его собственником и лишению гражданских прав подвергнут быть не может. Дополнение в связи с выступлениями в Государственном совете В. П. Энгельгардта и Н. А. Хвостова, сделанное 27 марта 1910 г. Я только скажу два слова. Я так понял двух предыдущих ораторов. Член Государственного совета В. П. Эн-гельгард выступил против * оставления прав за теми до- мохозяевами, которые по старости или слабости, как он выразился, "лежат на печи", а член Государственного совета Н. А. Хвостов указывал * на еще большую, по его понятиям, опасность, опасность того, что родоначальник, который даже не живет на участке, который где-то находится вдалеке, может вернуться домой и затем укрепить за собой участок и распорядиться им. Я усматриваю тут явное недоразумение и предлагаю обратиться к самому закону 9 ноября, прочесть статью 8, где сказано, что каждый "домохозяин", владеющий надельной землей на общинном праве, может во всякое время и т. д. Следовательно, лицо, "лежащее на печи", не может почитаться домохозяином, лицо отсутствующее, живущее где-нибудь в С.-Петербурге или на заработках, -- не есть домохозяин. Поэтому, по закону 9 ноября, он не может укрепиться, не может обойти, обездолить своих сыновей, свою семью. Закон же 9 ноября принимает на себя заступничество, наравне с семьей, и за стариков, и принципу этого закона противоречит поэтому поправка, согласно которой старик, "лежащий на печи" или отсутствующий и не являющийся домохозяином, может вдруг оказаться только соучастником собственности, к которой пожелает укрепиться (сообща с другими членами семьи) член семьи домохозяин и из владельца превратиться в совладельца определенной доли своего бесспорного земельного имущества. РЕЧЬ О ПРЕРОГАТИВАХ ПРАВИТЕЛЬСТВА В ДЕЛЕ ОРГАНИЗАЦИИ ВООРУЖЕННЫХ СИЛ, ПРОИЗНЕСЕННАЯ В ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ 31 МАРТА 1910 ГОДА В ОТВЕТ НА ЗАЯВЛЕНИЕ ТРИДЦАТИ ДВУХ ЧЛЕНОВ ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЫ Господа члены Государственной думы! Заявление 32 членов Государственной думы * обращено ко мне как председателю Совета министров. Ознакомившись с этим заявлением, я убедился, что мне было бы не трудно рядом формальных доказательств установить полную неприемлемость, скажу даже более -- невозможность запроса, подобного внесенному, вследствие несоответствия его существа самой природе запросов, как их понимает паше законодательство. Акт 24 августа (1909 года) не есть действие министра или подведомственных ему учреждений, о котором говорит ст. 58 Учреждения Государственной думы. Это акт руководительства Верховной власти по отношению к своему правительству, это есть не распоряжение властей, подлежащих контролю Государственной думы, а выражение воли Государя Императора, последовавшее в порядке верховного управления на точном основании ст. 11 Основных законов. После разъяснений юридического свойства, представленных здесь в том же порядке мыслей докладчиком, мне осталось бы только завершить вашу осведомленность представлением некоторых дополнительных данных, если бы не тревожная мысль, которая овладела мною при слушании речей нескольких предыдущих ораторов. Мысль эта заставляет меня выйти из тесных рамок формальных доказательств и вступить в область более серьезных разъяснений, к которым один лишь факт предъявления запроса, по мнению правительства -- неприемлемого, меня побудить не мог бы. Я задаю себе вопрос, не могут ли только что высказанные здесь суждения, оставленные правительством без ответа, вызвать, даже после отклонения запроса, недоброе впечатление какого-то разлада разных факторов государственности по отношению к нашим вооруженным силам. А ведь в деле, касающемся нашей армии, ничего не должно оставаться неясным и темным! Мы живем в слишком сложное время, и, несмотря на всеобщее желание мира, все элементы государства, не враждебные ему, должны работать над созданием, над накоплением живой, активной народной силы (голоса в центре и справа: браво), а то впечатление, о котором я только что говорил, может наложить на эту работу единственно, может быть, опасные для армии путы. Для меня с самого начала прений, точно так же, как и для других ораторов, было ясно, что лиц, поддерживающих заявление о запросе, интересует не одна юридическая, но, может быть, в большей еще степени политическая сторона дела. Вопрос в настоящее время достаточно ярко расчленился. Правительство, по мнению ораторов оппозиции, совершило юридически незаконный акт -- это одна сторона вопроса; но правительство сделало это, последовательно проводя принцип постоянного преуменьшения прав Государственной думы, следуя своей постоянной реакционной политике, -- это вторая часть, и я думаю, для моих оппонентов наиболее существенная. К этой второй теме в Государственной думе возвращаются очень часто и по самым разнообразным поводам. Я избегал отвечать на такого рода нападки, полагая, что полемика на такие мотивы безрезультатна, и не имея просто времени заниматься политической гимнастикой. Но раз такого рода доводы приводятся вновь как аргументы в пользу принятия запроса, запроса свойства, по моему мнению, небезопасного, то и мне придется коснуться двумя-тремя словами этих аргументов, дабы неправильностью фона, налагаемого на весь запрос, не была бы затемнена самая ясность рисунка. Во-первых, господа, совершенно несомненно, что правительство суровым образом и реагировало, и реагирует против революции; поэтому для революционеров и для лиц, сочувствующих или сочувствовавших им, настоящее правительство -- правительство реакционное. Но точно так же известно, что правительство приняло на себя задачу установить прочный правомерный порядок, проводя одновременно реформы, предуказанные с высоты престола. Вот тут по этому поводу слышится целый ряд попреков, целый ряд нареканий в том, что правительство, действительно, достигает внешнего порядка, но достигает его способами противозаконными, что правительство без всякой надобности усиливает репрессии, что оно старается затормозить все реформы и свести на нет деятельность Государственной думы. Следует ли, господа, доказывать, что вся сущность этих горячих нареканий складывается из партийной страстности, из неправильных фактов и выводов и ча- стицы правды? Частица правды заключается в том, что в области управления могут быть и бывают ошибки, злоупотребления и превышения власти. Правительство это искореняет и, смею вас уверить, искоренит. (В центре рукоплескания и голоса: браво, браво!) Но из этих случаев с большой легкостью делается вывод о том, что вся наша администрация беззаконничает и что это беззаконие возведено правительством в систему (голос слева: верно). Вывод этот по отношению к нашей администрации, честно превозмогающей громадный труд, и произволен, и несправедлив. Противники правительства, впрочем, выводы свои не всегда ставят в соответствие с фактами. Для доказательства этого мне придется отойти несколько в сторону и привести несколько примеров. Так, за последнее время, за последнее трехлетие, правительство сочло возможным смягчить или отменить исключительное положение в 130 различных местностях, а между тем еще недавно мы слышали здесь упрек, что правительство не может управлять иначе, как посредством исключительных положений. Административная высылка, мера временная, мера обоюдоострая, применяется все реже и реже. В 1908 году этой ссылке подверглось 10 060 человек, а в 1909 году -- 1991 человек, то есть в пять раз меньше, а между тем мы слышали тут недавно, что ссылка применяется чаще, чем прежде. Обязательные постановления там, где это возможно, ослабляются, и за последнее трехлетие, точно так же, вследствие их неправильности их отменено было 386. Между тем тут постоянно говорится об усилении произвола местных властей. Да не слышали ли вы здесь недавно о том, что военные суды чаще, чем когда бы то ни было, отвлекаются теперь от своей прямой обязанности? И это говорилось после того, как Государю Императору угодно было лично указать на возможность обращения к военной подсудности общеуголовных преступлений только в самых исключительных случаях, с применением смертной казни только в виде самого крайнего средства, ограждающего потрясаемые устои государственности. (Движение слева, звонок председателя.) Я, господа, привожу это не для того, чтобы с кем-либо спорить, а потому, что считаю, что Государственная дума вправе быть верно осведомленной и о действиях, и о видах правительства. Я не могу при этом открыто не заявить, что там, где революционная буря еще не затих- ла, там, где еще с бомбами врываются в казначейства и в поезда, там, где под флагом социальной революции грабят мирных жителей, там, конечно, правительство силой удерживает и удержит порядок, не обращая внимания на крики о реакции. (Голоса справа: браво.) Но, господа, равнодействующая жизнь показывает, что Россия сошла уже с мертвой точки, и я надеюсь, что по мере отмирания нашей смуты будут отпадать и стеснения в пользовании обществом предоставленными ему правами; я надеюсь, что и печать, и общества, п союзы, которые в недавние тяжкие дни были еще зажигательными нитями для бенгальских огней революции, постепенно будут вдвигаться в нормы постоянного закона. (Шум слева; голоса справа: браво.) И правительство это делает не для того, чтобы подыгрываться под какое-либо настроение, не для того, чтобы купить кого-либо, не для того, чтобы уничтожить партийное или так называемое общественное недовольство. После горечи перенесенных испытаний Россия, естественно, не может не быть недовольной; она недовольна не только правительством, но и Государственной думой, и Государственным советом, недовольна и правыми партиями, и левыми партиями. Недовольна потому, что Россия недовольна собою. Недовольство это пройдет, когда выйдет из смутных очертаний, когда обрисуется и укрепится русское государственное самосознание, когда Россия почувствует себя опять Россией! И достигнуть этого возможно, главным образом, при одном условии: при правильной совместной работе правительства с представительными учреждениями (голоса в центре: браво), работе, которая так легко нарушается искажением и целей, и задач правительства. Нарушаться эта работа может и другим путем, и я опасаюсь, что на этот другой путь стали некоторые ораторы, только что говорившие передо мной с этой трибуны. Вспоминая то, что говорил член Государственной думы Милюков о том, что устройство армии должно проходить в общем законодательном порядке *, сопоставляя это с выслушанной нами в прошлом заседании речью члена Государственной думы Соколова 2 *, вспоминая его красноречивое заявление о том, что Государственная дума желала бы много сделать для мощи армии, для устройства ее, но что ей мешают на этом пути, что и сама армия должна знать, что Дума хотела бы для нее сделать и что служит для этого помехой, я боюсь, что из роли спокойного летописца я должен буду перейти к роли обвинителя. История последних лет показывает, что армию нашу не могла подточить ржавчина революции (голоса в центре: браво), что материальные ее запасы восполняются, что дух ее прекрасен, а я думаю -- и несокрушим, потому что это дух народа (в центре и справа рукоплескания и возглас "браво"), но история революции, история падения государств учит, что армия приходит в расстройство тогда, когда перестает быть единой, единой в повиновении одной безапелляционной, священной воле. Введите в этот принцип яд сомнения, внушите нашей армии хотя бы обрывок мыслей о том, что устройство ее зависит от коллективной воли, и мощь ее уже перестанет покоиться на единственно неизменяемой соединяющей нашу армию силе -- на власти Верховной. Принцип этот, принцип единого руководительства нашей армией свято до настоящего времени блюдется и правительством, и законодательными учреждениями. Никто еще не высказывал сомнения в том, чтобы законодателем недостаточно был указан удел народного представительства в деле сотрудничества Ему по укреплению вооруженных сил страны. Удел этот выражается в участии определения контингента новобранцев, в обсуждении представлений об ассигновании средств на наши военные нужды, в ассигновании этих средств или в отказе в этих кредитах. И в этом важном деле, возложенном на законодательные учреждения, правительство, несомненно, обязано, по мере и в пределах возможности, представлять им нужные материалы и данные. И совершенно неправильно было бы действие правительства, выразившееся в испрошении кредитов на определенные надобности с предвзятым намерением употребить эти расходы на другую цель. Но точно так же противозаконно было бы использование законодательными учреждениями своих бюджетных или кредитных прав для закрепления в армии угодного им порядка. И я опасаюсь, что эти бесспорно ясные начала могут быть затемнены сомнением, которое авторы запроса хотели бы вгвоздить в убеждение оппозиционной части нашего общества. Они хотят убедить в том, что раз они предъявляют спор о преуменьшении правилами 24 августа прав Государственной думы, то самые права Государственной думы в области устройства армии уже не могут подлежать сомнению. А насколько опасно про- тивопоставление, хотя бы незаметное, правам Монарха в этой области иных не предуказанных законом прав, я уже указывал раньше. Но я на этот счет предвижу вопрос: если в этой области все так ясно, то к чему же самые правила 24 августа 1909 года? Не могут ли они сами вызвать суждения, на опасность которых я только что указывал? Вот тут позвольте мне обратиться к истории дела! Никто, я думаю, не будет оспаривать, что на долю теперешнего правительства легла весьма нелегкая задача, задача проведения в нашу государственную правительственную жизнь новых государственных начал. И, я думаю, понятно, что в этом новом деле, в эпоху перелома в нашем правительственном и административном строе, правительство ежечасно наталкивается на всевозможные затруднения. Затруднения эти я делю на две категории: к одной категории я отношу все недоумения, возникающие и возникавшие между законодательными учреждениями и правительством, а к второй -- затруднения в применении самим правительством своих принципиально бесспорных прав. Возьмем, например, право бюджетное или право установления условий выпуска займов. В этих вопросах проявилась несомненная разность в понимании правительством и законодательными учреждениями пределов их взаимных прав, но я утверждаю, что по отношению к статье 96 никаких затруднений этого рода не возникало. У правительства в этом вопросе возникали сомнения, но не по отношении) к Государственной думе, а по целому ряду принципиальны?' вопросов внутреннего правительственного распорядка. Я укажу это на примере. Статья 96 объемлет собой целый ряд вопросов высокого интереса, но так как обыкновенно она отождествляется с вопросом о штатах, а вопрос этот считается для правительства самым неприятным, то позвольте мне остановиться именно на этом примере. Известно, что способ применения статьи 96 давно уже особливо озабочивал правительство, вследствие чего для выяснения этого вопроса была в свое время учреж-дена комиссия покойного ныне товарища министра финансов Чистякова. Известно также, что правительство считало необходимым достигнуть соглашения не сходившихся между собой мнений в этом деле разных ведомств. Но не надо забывать, в чем именно заключалось сомнение правительства. Никогда правительство не допускало и мысли, что устройство военных частей, а следовательно, и штатов этих частей могло бы проходить иначе, как в порядке ст. 96, так как для правительства было всегда бесспорно, что постановления по строевой, технической и хозяйственной части объемлют собой и военные штаты. Еще весной 1968 года, в том заседании, о котором уже упоминал тут один из предыдущих ораторов, представитель правительства в Государственном совете заявил, что, по понятию правительства, организация армии и флота определяется не в общем законодательном порядке статьи 96 и что лишь ассигнование кредитов, ассигнование денег должно проходить порядком общим. Сомнения правительства были другие: военное и морское ведомства заключают в себе много организаций, ведающих не одни только военные дела. Достаточно упомянуть о том, что гражданское управление в целых областях подчинено военному ведомству, что есть целый ряд городов, в которых градоначальники должны быть обязательно из лиц морского ведомства. Поэтому поневоле, устанавливая порядок производства этих дел, правительство должно было установить грань между функциями гражданскими и военными военного и морского ведомств. Сомнения правительства, которые должны были быть разрешены междуведомственной комиссией, и заключались в том -- где, в каком месте, каким образом установить эту грань, так как к функциям гражданским некоторые относили и устройство центральных частей этих ведомств, то есть штаты их в качестве органов высшего административного управления. Вот в этой стадии вопроса и вклинился в дело вопрос, разбиравшийся в то время в Государственном совете, вопрос о штатах Морского генерального штаба. При обсуждении его правительство заявило, что как этот вопрос, так и целый ряд вопросов, получивших уже движение и разрешение через обе палаты, правительство понимает как вопросы сепаратные, которые не должны предрешать принципиального вопроса, рассматривавшегося междуведомственной комиссией. Но вокруг дела о штатах Морского генерального штаба разыгрался принципиальный спор, который общественной молвой был поднят на совершенно неожиданную, небывалую высоту. Решение Государя Императора положило конец этим спорам, дало окончательное направление этому делу военно-административного характера; указание правительство получило в вопросе военного понимания от единственной компетентной в деле военного строительства инстанции, от Верховного вождя армии. (Голоса справа: браво.) Таким образом, было разрешено и правительственное затруднение, правительственное недоумение, внутрипра-вительственный вопрос, вопрос, который на нашем аграрном языке мы могли бы назвать вопросом внутринадель-ного разверстания, но этим ничуть не было установлено какое-нибудь новое разграничение прав правительства и прав народного представительства, так как таковой вопрос и по поднимался. Я так долю остановился на этом вопросе и представил вам так подробно все эти данные не для того, чтобы объяснять действия правительства, а для того, чтобы вам стал ясным дальнейший ход этого дела и самое существо правил 24 августа 1909 г. Получив указания Верховной власти в вопросе о штатах, то есть в одной части общего вопроса, правительство должно было разработать и получить дальнейшие указания в общем вопросе, так как ст. 96 обнимает собой еще целый ряд вопросов, так, например, вопрос о гражданском законодательстве в казачьих областях, вопросы бюджетного характера и т. д. Вот в порядке верховного направления правительственного аппарата и должна была протекать дальнейшая правительственная работа. Это ясно доказывает и Высочайший рескрипт на мое имя, который ставит эту правительственную работу в пределы, указанные нашими Основными законами. Это доказывает и вся дальнейшая правительственная работа. Позвольте познакомить вас с отрывком из журнала Со-вета министров от 26 мая минувшего года. Журнал этот Высочайше утвержден. Он гласит: "Совет министров заметил с своей стороны, что Высочайше возложенная на него задача состоит лишь в выработке правил, которыми, в случае одобрения их Вашим Величеством, должны руководствоваться органы исполнительной власти и в частности военное и морское ведомства при направления относящихся к устройству вооруженных сил России законодательных предположений. При этом Вашему Величеству благоугодно было в рескрипте на имя председателя Совета министров от 27 минувшего апреля выразить Высочайшую волю о том, чтобы правила сии составлены были в пределах, указанных основными государственными законами. Поэтому установленное в сих последних отношение общих законов к специальному военному законодательству должно быть строго соблюдено как необ- ходимое условие закономерного осуществления настоящего дела, заключающегося, само собой разумеется, не в толковании или расширении точного смысла существующих законов, ибо сие возможно было бы только в законодательном порядке, а в преподании ведомствам руководящих указаний к правильному применению закона". Вышеизложенное опрокидывает, я думаю, не только правильность построения самого запроса, но и правильность построения заблудшей мысли, пытавшейся внести разлад в согласованную работу высших государственных органов в деле укрепления военной мощи России. Я знаю, что многие хотели бы поставить этот вопрос иначе; желательно возбудить спор из-за прав, спор для нашей армии губительный; желательно доказать, что правилами были нарушены права Государственной думы, что необходима борьба с правительством и что эта борьба, быть может, более важна, чем возможная в будущем вооруженная борьба за судьбы России. Но я открыто заявляю убежденное мнение правительства: до настоящего времени Государственная дума в своем целом с величайшим уважением относилась к правам Верховного водителя нашей армии, и правительство, со своей стороны, никогда на права Государственной думы не покушалось. В правильном понимании этого, я полагаю, и комиссия Государственной думы выразилась за отклонение заявления о запросе. Я уверен, что и Государственная дума с силою отбросит запрос 32 своих членов, предуказав этим, что в деле защиты России мы все должны соединить, согласовать свои усилия, свои обязанности и свои права для поддержания одного исторического высшего права России -- быть сильной. (В центре и справа рукоплескания и возгласы: браво.) РЕЧЬ ПО ПОВОДУ ЗАКОНОПРОЕКТА О РАСПРОСТРАНЕНИИ ЗЕМСКОГО ПОЛОЖЕНИЯ 1890 ГОДА НА ДЕВЯТЬ ГУБЕРНИЙ ЗАПАДНОГО КРАЯ, ПРОИЗНЕСЁННАЯ В ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ 7 МАЯ 1910 ГОДА Господа члены Государственной думы! Год тому назад правительство заявило Государственной думе о готовности своей внести в законодательные учреждения законопроект о распространении Земского положения 1890 г. на девять губерний Западного края. Вы помните, что в ту пору в Государственном совете, в порядке инициативы, возникло предположение о необходимости изменения способа избрания членов Государственного совета от Западного края. Правительство точно так же считало существующий способ несправедливым и подлежащим изменению, поэтому приходилось, по мысли правительства и группы членов Государственного совета, создать такое новое избирательное собрание, в котором права русского экономически слабого большинства были бы ограждены от польского экономически и культурно сильного меньшинства. Но это наталкивало на мысль, нельзя ли этому новому избирательному собранию придать еще некоторые функции, так как казалось, что оно имеет в себе все данные, все задатки для правильного ведения земского дела. Как вам известно, Земское положение не было до настоящего времени распространено на Западный край, несмотря на целый ряд предположений и планов правительства, и именно вследствие того, что все возникавшие предположения не давали уверенности, что русские государственные начала будут достаточно ограждены от напора многоплеменных местных влияний и вожделений. Но раз эта задача благополучно разрешалась для избирательного собрания, то она тем самым была, конечно, разрешена и по отношению к земству. Поэтому правительству оставалось только внести па законодательное рассмотрение законопроект измененного, согласно местным условиям и особенностям, Положения 1890 года, с тем чтобы будущие земские собрания явились избирательными коллегиями для выборов членов Государственного совета. Вот за эту работу и взялось правительство, вооружилось всеми необходимыми материалами, собрало статистический материал и прежде всего задало самому себе вопрос: каким же образом оградить русские государственные начала, каковы пределы ограничений, обеспечивающие эти начала и одновременно не убивающие самую возможность земской самодеятельности? Разбираясь в этих вопросах, правительство столкнулось с двумя течениями мысли. Одно из них, самое, на первый взгляд, естественное и справедливое, основывается на следующих соображениях: раз признано возможным привлечь к местной экономической деятельности местные элементы, то нельзя трактовать их как элементы опасные. Всякое стеснение, всякое ограничение их было бы только искусственным раздуванием старинной племенной вражды между национальностями польской и русской, это было бы, как только что выразился предыдущий оратор, увековечением политической борьбы, узаконением политической ненависти, отдалением эры примирения и даже хуже того -- быть может, введением политики в ту область, которая должна быть политике чужда. Единственное ограничение, которое допускается по этой теории, -- это ограждение государством отдельных племенных групп путем пропорционального представительства, так как иначе более сильные, более многочисленные группы поглотили бы, подавили бы более мелкие национальные группы, которые точно так же развились историческим путем. Сторонники этого взгляда считают всякое ограничение, выходящее за эти пределы, прямо каким-то диким, противокультурным национализмом, уничтожающим самую идею земского представительства. Вот тот совершенно определенный ответ на прежде всего подлежащий выяснению коренной вопрос, который, по моему понятию, соответствует мировоззрению польских уроженцев западных губерний и представителей нашей оппозиции. Но правительственная идея шла по другим течениям, она приводила к другим выводам, и правительственный законопроект, как вам известно, не соответствует приве-денным соображениям. Исходная точка, однако, одна и та же. И правительство, и его противники сознают одинаково, что сообразно теперешнему состоянию Западного края необходимо использовать его местные элементы. Правительство обязано сгруппировать их, иначе оно стало бы пособником отсталости края, края, который до настоящего времени не имеет ни самообложения, ни уезд- пых земств, который вследствие этого не может экономически прогрессировать, что, в свою очередь, отражается, конечно, и на благосостоянии всего государства. Это, как я только что сказал, одинаково понимают как правительство, так и его противники. Но последние считают это положение самодовлеющим, правительство же разделяет его в его теоретической чистоте, лишь постольку и поколе оно не противоречит тем преемственно проводимым государством национальным задачам, которые оно поставило себе в Западном крае. Каковы эти задачи и какое их отношение к земству, я скажу несколько позже, но самое наличие их заставляет уже признать разъединение областей экономической и политической, необходимость подчинения земской идеи идее государственной, которая поставила себе в западной России известные задачи и известные цели. Первоначально правительство проводило эти задачи вооруженной силой, затем оно начало проводить их админи-стративными мерами, которые давали перевес па месте русским государственным элементам. Таким образом, из центра, из хранилища материальной силы и государственного смысла давался импульс для воссоздания, для насаждения русских государственных ячеек, русских государственных очагов. Конечно, господа, эти ячейки, эти гнезда были слабее, были разбросавшее, чем крепкие цитадели польской культуры, которые веками планомерно насаждались в западной России, и вот, когда наступило время для большей свободы и самодеятельности местных групп, спрашивается, вправе ли государство предоставить русские силы самим себе, вправе ли оно теперь, в настоящее время, сразу отказать в помощи тем слабым отросткам русской государственности, которые там еще не окрепли, которые не могут еще самостоятельно себя ограждать? Возможно ли в настоящее время на политической арене Западного края предоставить свободное состязание, свободное соревнование двум политическим и экономическим факторам, русскому и польскому? Достойна ли русского правительства роль постороннего зрителя, постороннего наблюдателя (справа и в центре рукоплескания и голоса: браво), стоящего на этом историческом ипподроме, или в качестве беспристрастного судьи у призового столба, регистрирующего лишь успехи той или иной народности? (Рукоплескания справа, возгласы: верно, браво!) А чтобы получить ответ, правильный ответ на эти вопросы, ответ, отвечающий нашим государственным задачам, необходимо искать его, господа, не в абстрактной доктрине, а в опыте прошлого и в области фактов. (Рукоплескания справа; голоса: браво.) И вот совершенно добросовестные изыскания в этих областях привели правительство к необходимости: во-первых, разграничения польского и русского элемента во время самого процесса земских выборов; во-вторых, установления процентного отношения русских и польских гласных не только фиксировав их имущественное положение, но запечатлев исторически сложившиеся соотношения этих сил; в-третьих, учесть в будущем земстве историческую роль и значение православного духовенства (голоса справа: браво), и, наконец, дать известное ограждение правам русского элемента в будущих земских учреждениях. Переходя к изложению перед вами тех мотивов, которые послужили основанием к этим выводам, я прежде всего должен оговорить, что какие-либо половинчатые меры при такой постановке вопроса были бы только вредны. И действительно, если, господа, и вы, и правительство признаете, что должны быть ограждены русские государственные интересы, то, казалось бы, и нелогично, и вредно обеспечить их только в части, основываясь только на бумажных данных, не учитывая реального соотношения сил. Негосударственно, господа, ставить себе известную задачу и не обеспечить в полном объеме ее достижение. Если невозможно минимальное участие русского элемента в земстве, вследствие его отсутствия или вследствие того, что оно может парализовать свободную самодеятельность земства введением случайного элемента, то лучше тогда от введения земства отказаться. (Голоса в центре: верно, верно.) Вот почему правительство и предлагает вам отсрочить введение земства в трех губерниях Виленского генерал-губернаторства; в остальных шести губерниях правительство считает необходимым ввести земство одновременно, так как в них достаточно элементов для свободной земской самодеятельности, при одновременном сохранении и интересов государственности. Мотивы, почему правительство предлагает вам в пределах Виленского генерал-губернаторства земства не вводить, вам осветят, быть может, в чем именно правительство видит связь между экономической, хозяйственной и политической жизнью западной России. Дело в том, что в пределах Виленского генерап-гу-бернаторства земские функции принадлежат местным губернским распорядительным комитетам п приказам общественного призрения. Соприкасаясь с этими учреждениями, местное население видит в них учреждения русские, а соприкасаться ему с ними приходится на каждом шагу: местный житель, когда он болен, обращается в сельскую лечебницу, в сельскую аптеку, к сельскому врачу, к сельской повивальной бабке, к фельдшеру; рабочий ищет работы на земском шоссе, при постройке больницы и школы; родители имеют дело с учителями; сироты поступают в земские приюты -- все это учреждения, носящие русскую окраску, учреждения, которые запечатлены русской государственностью. Представьте же себе, господа, что случится в этом крае при передаче всех этих учреждений в местные руки. Русская недвижимая собственность в Ковенской губернии составляет не более 14%, в Виленской губернии -- 20,5%. И если, господа, не исковеркать совершенно земской идеи, не насадить русских в земстве по назначению, то, конечно, оно перейдет в руки местных людей, и в первую голову самых сильных, то есть не литовцев, не белорусов, а поляков. Не думайте, господа, что у правительства есть какая-нибудь предвзятость, есть какая-нибудь неприязнь к польскому населению. (Голос слева: еще бы; голос справа: тише). Со стороны государства это было бы нелепо, а с моей стороны это было бы даже дико, потому что именно в тех губерниях, о которых я теперь говорю, я научился ценить и уважать высокую культуру польского населения и с гордостью могу сказать, что оставил там немало друзей. (Шум слева; голоса справа: тише.) Но, господа, будьте справедливы и отдайте себе отчет, рассудите беспристрастно, как отзовется на населении передача всех местных учреждений в руки местного населения. Ведь сразу, как в театре при перемене декорации, все в крае изменится, все будет передано в польские руки, земский персонал будет заменен персоналом польским, пойдет польский говор. В Виленской, Ковеп-ской и Гродненской губерниях, где с 1863 года ведь отвыкли от польских порядков, огорошенный обыватель сразу даже не разберется, не поймет, что случилось, но потом очень скоро он твердо уразумеет, что это означает, что край перешел в область тяготения Царства Польского {голоса справа: браво), что правительство не могло удержать его в своих руках, вследствие ли своей материальном слабости или отсутствия государственного смысла. (Голоса справа: браво, браво.) Но мне скажут, что все эти рассуждения относятся к трем губерниям генерал-губернаторства, а что в остальных шести губерниях племенное соотношение более благоприятно для русских людей, и поэтому в этих губерниях остаются в силе все соображения, согласно которым недоверие к местным русским элементам является оскорблением, и все мероприятия, мешающие свободному соревнованию народностей, являются источником смуты и раздражения. Но, господа, так ли это? Ведь при решении таких важных вопросов необходимо руководствоваться не благожелательным порывом, а фактами, применяя строго математический точный метод. А факты, которые внимательно должны изучить и государственные люди, и законодатели, это, господа, факты исторические, это ошибки наших предшественников, это опыт пережитого до самых последних дней. Я, господа, не стал бы, может быть, касаться этих предметов, этих исторических данных, если бы не коснулся их предыдущий оратор. Но он начал с 1863 года. Я, конечно, не буду тоже вам пересказывать всю историю западной Руси, но принужден привести вам несколько исторических сопоставлений, поучительных, по моему взгляду, для предотвращения повторения неоднократно уже повторяющихся ошибок. Западные губернии, как вам известно, в 14-м столетии представляли из себя сильное литовско-русское государство. В 18-м столетии край этот перешел опять под власть России, с ополяченным и перешедшим в католичество высшим классом населения и с низшим классом, порабощенным и угнетенным, но сохранившим вместе со своим духовенством преданность православию и России. (Голоса справа: браво, браво!) В эту эпоху русское государство было властно вводить свободно в край русские государственные начала. Мы видим Екатерину Великую, несмотря на всю ее гуманность, водворяющую в крае русских земледельцев, русских должностных людей, вводящую общие губернские учреждения, отменяющую Литовский статут и Магдебург-ское право. Ясно стремление этой Государыни укрепить еще струящиеся в крае русские течения, влив в них новую русскую силу для того, чтобы придать всему краю прежнюю русскую государственную окраску. Но не так думали ее преемники. Они считали ошибкой государственное воздействие на благоприятное в русском смысле разрешение процесса, которым бродил Западный край в течение столетия, процесса, который заключался в долголетней борьбе начал русско-славянских и польско-латинских. Они считали эту борьбу просто законченной. Справедливость, оказанная высшему польскому классу населения, должна была сделать эту борьбу бессмысленной, ненужной, должна была привлечь эти верхи населения в пользу русской государственной идеи. Опыт этот, произведенный Императорами Павлом Петровичем и Александром Благословенным, приобретает, с нашей точки зрения, особую важность и особую поучительность. Я прохожу мимо общих государственных мероприятий, которые приняты были этими Государями и которые привели край к прежнему положению. Но позвольте остановить ваше внимание на том доверии, которое было оказано местным, хозяйским, так сказать, земским течениям края. Русские люди, которые были поселены в крае, были опять выселены; был восстановлен опять Литовский статут, были восстановлены сеймики, которые выбирали мар-шалков, судей и всех служилых людей. Но то, что в великодушных помыслах названных Государей было актом справедливости, на деле оказалось политическим соблазном. Облегчали польской интеллигенции возможность политической борьбы и думали, что в благодарность за это она от этой борьбы откажется! Немудрено, господа, что Императора Александра Первого ждали крупные разочарования. И действительно, скоро весь край принял вновь польский облик. Как яркий пример я приведу вам превращение старой православной метрополитенской церкви в анатомический театр при польском Виленском университете. К концу царствования Императора Александра Первого весь край был покрыт тайными обществами. Везде гнездились заговоры, в воздухе носилась гроза, которая и разразилась после смерти Александра в 1831 году первым вооруженным восстанием. Это восстание, господа, открыло глаза русскому правительству. Государь Император Николай Павлович вернулся к политике Екатерины Великой. Своею целью он поставил, как писал в рескрипте на имя генерал-губернатора Юго-Западного края: "Вести край сей силой возвышения православия и элементов русских к беспредельному единению с великорусскими губерниями". И да- лее: "Дотоле не перестанут действовать во исполнение изъясненных видов моих, пока вверенные вам губернии но сольются с остальными частями Империи в одно тело, в одну душу".