нных организациях, которые были призваны расцвечивать "демократический" фасад административно-командной системы. Большие усилия прилагались для имитации общественно-политической и трудовой активности трудящихся. Количественные показатели роста активности поднимались вверх лишь за счет определенной части членов производственных коллективов при одновременном и устойчивом проявлении пассивности большей их части. Во многих случаях сложившиеся еще с 30-х гг. формы привлечения трудящихся к участию в управлении производством имели внешний по отношению к ним характер в виде "нагрузок". При этом создавалась видимость широкого участия людей в управлении производством на своих предприятиях. Обилие организаций, советов, комиссий на общественных началах мало что давало для повышения эффективности общественного производства. При отсутствии необходимой оперативно-хозяйственной самостоятельности трудовых коллективов, демократических механизмов волеизъявления и низкой политической культуре масс общест- венные функции управления на предприятиях осуществлялись формально, и их количественный рост не приводил к качественным сдвигам. Это подтверждали и результаты социологических исследований, в частности, проведенных на предприятиях Москвы. Здесь из числа опрошенных 11 % ответили, что совсем не участвовали в управлении производством, 29,8 % затруднялись дать оценку своего участия, заявили, что не считают себя хозяевами производства, 31,2 %. Лишь 25 % рабочих ответили, что регулярно присутствуют на собраниях, где обсуждаются производственные вопросы, вносят предложения по улучшению организации производства и принимают участие в их реализации. На рубеже 60--70-х годов в высшем эшелоне советского руководства окончательно сформировалось два направления -- реформаторское и консервативное. Реформаторы были сторонниками системоукрепляющих реформ, прежде всего в экономике, весьма индифферентно относясь к проблемам становления гражданского общества и правового государства. Более того, многие из них, например, А. Н. Косыгин, Ю. В. Андропов были весьма скептически настроены по отношению к политической и идеологической модернизации, полагая административно-командную систему самодостаточной. Поэтому Андропов, став в 1967 г. главой КГБ, не чурался практики репрессий против инакомыслящих, не без основания полагая, что сколько-нибудь серьезный капитальный ремонт системы не может не вызвать ее обвала. Но особую бдительность охранители проявляли на "идеологическом фронте", стараясь сурово пресекать любые проявления "крамолы". В чистом виде, однако, за редким исключением, в руководстве не встречались ни прогрессисты, ни ретрограды. Как правило, окраска менялась в зависимости от политической конъюнктуры. Сам Леонид Ильич Брежнев старался не связывать себя с каким-либо одним течением, он поддерживал тех или других в зависимости от того, насколько это укрепляло его позиции. Л. И. Брежнев проводил большую часть своих решений через Секретариат ЦК КПСС и стремился опираться на аппаратные структуры. Первоначально, располагая не слишком уж большой кадровой базой, Леонид Ильич стал возвращать на "высокую орбиту" политических жертв Хрущева, типа Ф. Д. Кулакова, М. С. Соломенцева, И. В. Капитонова, Г. С. Павлова. Но тогда же стала формироваться собственная кадровая "обойма" Брежнева. С подачи К. У. Черненко, с поста директора ВПШ Молда-вии на должность заведующего отделом науки и учебных заведений ЦК КПСС был определен С. П. Трапезников. Министром внутренних дел СССР, несмотря на противодействие ряда членов Политбюро, был поставлен -- также доверенное лицо Л. И. Брежнева -- Н. А. Щелоков. Первым зампредом КГБ стал работавший ранее в Молдавии С. К. Цвигун. Так возникла традиция кланового руководства партией и государством. Клана будет два -- наряду с молдавской ветвью будет крепнуть днепропетровская, которая станет расти за счет партийных функционеров, директоров предприятий или просто знакомых, кто в разные годы или учился с Брежневым, или работал, или помогал ему в продвижении. Позднее эти ветви разрастутся, раскинутся далеко за пределы Молдавии и Днепропетровской области и вберут в себя всех тех, кто встретился Леониду Ильичу Брежневу на длинной и извилистой дороге его политической карьеры, кто обратил на себя его внимание или угодил ему. В начале 1971 г. пал В. П. Мжаванадзе, партийный руководитель Грузии; он был обвинен в коррупции. И Политбюро закачалось -- это был первый удар генсека по высшей партийной коллегии. За предыдущие годы правления Брежнева по его инициативе не было произведено ни одного снятия среди членов Политбюро -- его побуждали считаться с необходимостью коллективности руководства. За прошедшие семь лет Политбюро покинули только трое: Ф. Р. Козлов -- по болезни, А. И. Микоян и Н. М. Шверник -- по старости. Но затем, на Пленуме ЦК в апреле 1973 года, из Политбюро сразу были выведены П. Е. Шелест, Г. И. Воронов. Их место заняли трое, и все -- сподвижники Брежнева: Ю. В. Андропов, председатель КГБ, А. А. Громыко, министр иностранных дел, и А. А. Гречко, министр обороны. Обстоятельства смещения Шелеста и Воронова находились в тесной связи с противоборством генсека и премьера. Брежнев долго и сложно маневрировал, прежде чем решился нанести удар по Политбюро. Вначале, не будучи в состоянии его подорвать извне, он решил его расшатать изнутри -- он сумел увеличить число его членов с 11 до 15. И сразу получил в нем большинство. Следующий шаг был вопросом партийной техники. Проявив благосклонность к Шелепину, он столкнул его с Шелестом, а потворствуя соперничеству между Косыгиным и Подгорным, изолировал Воронова. Шелест был обвинен в национализме и переведен с Украины, где был первым секретарем ЦК Компартии, в Москву. Став одним из многих заместителей Председателя Совета Министров и лишенный опоры в Киеве, он вскоре был выставлен из Политбюро. Г. И. Воронов же проиграл тогда, когда вместе с Косыгиным стал сомневаться в сельскохозяйственной программе Брежнева. Поначалу он был высечен публично: его не удостоили правительственной награды по случаю шестидесятилетия, хотя, как члену Политбюро, ему полагалась Звезда Героя, а затем в Протоколе Политбюро (по месту стояния на приемах и в расположении портретов на торжествах) упал с пятого-шестого места на четырнадцатое. Возможно, Брежнев мог бы избавиться от Воронова и раньше, уже в 70-м году. К тому времени распались связи, первоначально возникшие в Политбюро. Косыгин, теряя влияние, терял и союзников (сперва от него отошел Суслов, а затем оставил и Мазуров). Подгорный же, смирившись с уходом из партаппарата, прижился в Президиуме Верховного Совета и больше не искал столкновений с генсеком. Но тогда он не изгнал Воронова из Политбюро, не желая пошатнуть зыбкое равновесие сил при обсуждении политики разрядки, против которой регулярно выступал Шелест. Падение Воронова и Шелеста произошло на фоне возвышения Г. В. Романова -- еще один ловкий ход Брежнева: впервые за десять лет -- после ухода Козлова -- первый секретарь Ленинградского обкома партии стал полным членом Политбюро. И чем больше усиливал свои позиции Брежнев, тем больше падали престиж и влияние Косыгина. С конца 70-го и до середины 71-го года он едва ли не полностью отстранился от дел в Совете Министров (там всеми делами управлял Мазуров), проводя часть времени в больнице, а часть -- на даче. Косыгин был главным препоном для установления единовластия Брежнева, но не единственным. Оставался еще Полянский, затаивший обиду на Леонида Ильича за то, что тот, пообещав, не сделал его премьером. На него Брежнев быстро нашел укорот -- обвинил в развале сельского хозяйства и на XXV партийном съезде (1976 г.) выдворил из Политбюро. Падение другого соперника Брежнева -- Шелепина -- проходило в несколько этапов и было постепенным. Спад его карьеры начался в 1965 году и завершился спустя ровно десять лет, в 1975 году, в течение которых разваливалась база его власти: сперва комсомольская, затем в системе службы безопасности, далее -- в партийном аппарате и, наконец, в профсоюзах. Ни одна из политических звезд Кремля не поднялась па партийном небосклоне столь блистательно и не закатилась столь безрадостно, как звезда Шелепина. 1964-- 1965 гг. -- пик карьеры Шелепина и начало ее конца: в этот период он становится членом Политбюро и ... утрачивает свое политическое влияние, когда сперва теряет пост заместителя Председателя Совета Министров, а затем выводится из Секретариата ЦК. Шелепин, однако, обладал еще некоторым влиянием в руководящих кругах партии, помнили его роль в низложении Хрущева, чтобы его можно было запросто прогнать. Поэтому Брежнев после того как выпроводил его из Секретариата ЦК в профсоюзы, счел нужным позолотить пилюлю -- в честь 50-летия Шелепину была вручена Звезда Героя Социалистического Труда. Шелепин, однако, еще долго оставался членом Политбюро, в котором он в поисках опоры метался из стороны в сторону. Поддерживая противников Брежнева, он неожиданно стал проявлять себя либералом, лихорадочно ища сочувствия и поддержки Косыгина, и решился на критику Брежнева за отсутствие у него целенаправленности и определенности во внутренней политике. Спустя какое-то время Шелепин сделался горячим поборником генсека и попытался, угождая Брежневу, организовать в Политбюро поддержку разрядке. Но было уже поздно: Брежнев не простил отступничества. В 1975 году он послал его во главе профсоюзной делегации в Англию. И вояж Шелепина стал его поездкой в политическое небытие. Воспользовавшись волной протеста, поднявшейся против него в Европе, он в апреле 1975 года на Пленуме ЦК провел решение о снятии Шелепина с формулировкой, означающей полный и окончательный его крах: "По личной просьбе". Большего и худшего унижения для честолюбивого и гордого партийного функционера нельзя было придумать. Наконец, Брежнев смог без лишней суеты приступить к созданию собственного величия. Угодников, готовых преклоняться и прислуживать ему, было более чем достаточно, но для создания культа ему необходим был жрец -- он оказался под рукой: Черненко. Между тем положение дел ухудшалось, рост жизнен- ного уровня народа прекратился. Так, в девятой пятилетке (1971 --1975 гг.) объем промышленного производства вырос на 43 % (по альтернативным оценкам лишь на 25 %) по сравнению с 50,5 % (39 %) в восьмой пятилетке. Вместо 41 % прироста используемого национального дохода в 1966--1970 гг. в девятой пятилетке этот показатель вырос только на 28 %. Причем эти приросты достигались за счет вовлечения в хозяйственный оборот огромных масс новых ресурсов. Прирост интегрального показателя эффективности общественного производства упал с 18 % в восьмой пятилетке до 6 % в девятой. В полтора раза за это же время сократился прирост общественной производительности труда. Перестала снижаться материалоемкость, упала фондоотдача и эффективность капиталовложений. Страна погружалась в застой. Зато процветала "теневая экономика". Ее питательной средой была бюрократическая система, функционирование которой требовало постоянного жесткого внеэкономического принуждения и регулятора в виде дефицита. Последний абсурдно демонстрировал себя повсеместно на фоне совершенно невероятных излишков различного сырья и материалов. Самостоятельно продать ненужные запасы или обменять их на нужные товары и изделия предприятия не могли. Сделать это могли подпольные дельцы. Подпольный рынок поддерживал разваливающуюся экономику. Очень дорого, но он удовлетворял потребности. Брежневское руководство дутыми цифрами и гигантскими прожектами стремилось отвлечь внимание общественности от того плачевного положения, в котором оказалась держава. Конспиративная суета в принятии решений выдавалась за принцип государственной деятельности. Келейность, семейственность, наличие массы "легкоуправ-ляемых" на ключевых постах -- необходимые компоненты административно-командной системы. Нарастало сращивание дельцов "теневого бизнеса" с ответработниками партийно-государственного аппарата в центре и на местах. Обороты "теневой экономики" становились миллиардными. А ведь еще сравнительно недавно Н. С. Хрущев был изумлен, когда ему доложили о первом миллионном хищении. Только после ряда дел он перестал удивляться. Неудивительным, однако, было то, что рост социальной несправедливости, негативных явлений, прикрывавшихся лозунгами о благе народном, вызывал острое подспудное негодование основной массы трудящихся. Но эта же масса была охвачена ностальгией по "сильной руке", кото- рая якобы могла прекратить безобразия. "Сталин на ветровом стекле" стал неизменным спутником многих автомобилистов. В различных аудиториях типичным вопросом к лекторам партийных комитетов был такой: "Когда Волгограду вернут прежнее имя?" Ответ: "Думаю, скоро", -- вызывал аплодисменты. В мире развертывался новый виток научно-технической революции. Его сердцевину составляли такие достижения науки, которые привели к формированию микроэлектроники, биотехнологии в качестве базисных направлений технологического переворота в производственной и непроизводственной сферах. Это требовало новых кадров, знаний и навыков. У нас же проржавевшая бюрократическая машина не могла адаптироваться к переменам, реагируя на них лишь увеличением штатов. С 1960 по 1987 гг. аппарат органов управления в стране вырос более чем в два раза -- с 1245 тыс. до 2663 тыс. человек, а общая численность управленцев превысила 18 млн. человек. Эти кадры отличались в основном низким профессиональным уровнем (из 9,3 млн. руководящих работников всего 4,2 млн. (45 %) имели высшее образование и только доли процента -- специальное управленческое образование. Эффективно реагировать на реалии технологической революции такой аппарат не был в состоянии. Воплощение в жизнь любых нововведений превращалось в "хождение по мукам". Но беда заключалась не только в негодных аппаратчиках. Административно-командной системой было воспитано несколько поколений технократически мыслящих людей, лишенных твердых нравственных устоев, способных поставить свои корыстные личные или групповые, ведомственные интересы выше общенародных, безразличных к будущему природы и общества. Дела в стране постепенно приходили в упадок. И это как бы "гармонировало" с состоянием здоровья ее руководителя. В результате тяжелого заболевания, с конца 1974 г. Л. И. Брежнев неуклонно деградировал умственно и физически. С ним то и дело случались казусы. Большой конфуз, например, приключился в декабре 1975 г. на VII съезде Польской объединенной рабочей партии, в присутствии 1811 делегатов и представителей 65 коммунистических рабочих и социалистических партий. Во время исполнения "Интернационала" Леонид Ильич встал, повернулся лицом к залу и начал дирижировать. Он надувал щеки, пыжился, хлопал в ладоши. Форум оживился, меж- ду рядами прокатился смешок. Все думали, что Брежнев хватил лишку. На самом деле его накачали лекарствами. История получила широкую огласку. Однако высшая партийная иерархия и брежневская команда мертвой хваткой удерживали Л. И. Брежнева на капитанском мостике. В руководящих кругах ощущался, по-видимому, надвигавшийся кризис, но утилитарно-прагматические интересы верхушки превалировали над стратегическими, блокируя политическую волю, и не позволяли осуществить назревшие преобразования. Спорадически делались попытки различных реформ, затевались очередные технократические новации, но все уходило в песок. Была ускорена работа над проектом новой Конституции СССР, которая была призвана отразить "основные черты развитого социалистического общества, его политической организации". На XXV съезде КПСС (февраль--март 1976 г.) декларировалась необходимость последовательного осуществления перехода от создания и внедрения отдельных машин и технологических процессов к разработке, производству и массовому применению высокоэффективных систем машин, оборудования, приборов и технологических процессов, обеспечивающих механизацию и автоматизацию всех процессов производства. В этой связи активизировалась работа над Комплексной программой научно-технического прогресса и его социально-экономических последствий. Но программно-целевые подходы не могли дать эффект в среде с деформированными товарно-денежными, рыночными отношениями. В силу своей инерционности административно-командная система не могла быть настроена на постоянное самообновление, модернизацию экономических структур, решение перспективных задач. Попытки концентрации сил на приоритетных направлениях приносили мало пользы и лишь усугубляли диспропорции в народном хозяйстве. Огромные ресурсы проваливались как сквозь землю. Во всех сферах жизни нарастали негативные процессы, предотвращение стагнации давалось все с большим трудом. После того, как с Л. И. Брежневым случился инсульт, он утратил контроль за положением дел и плыл по течению. Все меньше и меньше времени он уделял исполнению партийных и государственных обязанностей, заканчивая рабочую неделю в четверг. Примеру Брежнева следовали и другие секретари ЦК КПСС. Нити управления сходились в руках работников более низких рангов, которые не обладали правом принимать ответственные решения и стремились уклоняться от ответов по существу вопросов. Для имитации успехов разрослась практика произвольного манипулирования информацией. Она перестала рассматриваться как предосудительное дело. Развернулись систематические подтасовки данных в расчетах, проектах, отчетах. Стоимость сооружения камского автозавода была, например, первоначально названа в 1,8 млрд. руб. Министр автомобильной промышленности А. М. Тарасов, прекрасно понимая, что фактические затраты составят много больше, решил "не огорчать" этим предсовмина А. Н. Косыгина. Впоследствии, уличенный в искажении истинных данных, министр оправдывался так: "Пришел бы я и честно сказал: три миллиарда, а то и все четыре. Он бы меня тут же бы завернул. Что я, себе враг? Я к нему с подходцем: разрешите доложить, мы хорошо подсчитали...". Видимо, ложь во спасение нужна была и самому премьеру. Действительные затраты далеко превысили и эти суммы, составив (по различным источникам) от 5 до 20 млрд. руб. Дополнительные средства на сооружение автогиганта были изъяты из легкой промышленности. Ложь во всех уровнях стала важнейшим способом выживания. Сложившаяся хозяйственно-политическая система вошла в конфронтацию сама с собою и состоянием производительных сил. Она не соответствовала интересам развития общества в целом, его основных социальных групп, подавляющего большинства коллективов и конкретных людей. Одной из сторон этого конфликта стала не только утрата инициативности, самостоятельности, предприимчивости многими этажами управления, но и разрушение деформированного централизма. Чем сложнее становилась экономическая действительность, тем труднее было организовывать общесоюзное производство на базе одноуровнего государственного присвоения средств и распоряжения ими. Центральная власть была вынуждена вводить дополнительные хозяйственно-управленческие подуровни, выступавшие от ее имени (в 1939 г. было немногим более 20 центральных хозяйственных ведомств, в 1965 г. -- менее 30, в начале 80-х гг. -- около 40). Это умножало и консервировало межведомственные барьеры, подрывало реальный централизм. Распространение подобных явлений пытались блокировать средствами партийно-политического воздействия, а это вело, в свою очередь, к росту числа структурных подразделений пар- тайного аппарата (в ЦК КПСС, например, до реорганизации его аппарата в 1988 г. действовало 20 отделов, многие из которых практически дублировали органы хозяйственного управления), подменявших ведомства, и сама ведомственность в силу этого все активнее вторгалась в партаппарат. Многие звенья партийного аппарата играли роль лобби ряда министерств или производственных объединений. К этому времени полностью сложился слой хозяйственной бюрократии, паразитировавшей на деформациях отношений собственности. Именно этот слой был наиболее заинтересован в сохранении затратно-экстенсивной системы хозяйствования. Его "неустанной заботой о благе народа" была создана масса "критических узлов" -- от экологических катастроф до энергетического кризиса в Сибири. Несмотря на то, что 70-е гг. были благоприятными с точки зрения естественных приростов трудоспособного населения, именно в этот период обострился дефицит рабочей силы, поскольку огромные капиталовложения как нарочно бросались не на замещение устаревшей техники и оборудования, а на возведение стен для давно устаревших технологических установок и машин. С упорством, достойным лучшего применения, создавались в крупнейших городах рабочие места под работников с низкой квалификацией. По стране пошло гулять расхожее московское слово -- "лимитчик". Дефицитность трудовых ресурсов в условиях административно-командной системы заставляла предприятия накапливать этот "ресурс" впрок. В 1971 -- 1978 гг. в промышленности было создано более 3 млн. новых рабочих мест, которые оставались вакантными. Зато значительная часть рабочих обслуживала физически и морально устаревшую технику. Поэтому хотя и происходило некоторое сокращение удельного веса работников, занятых ручным трудом, их абсолютная численность продолжала расти. Десятая пятилетка, скорее для самоуспокоения, была провозглашена "пятилеткой эффективности и качества". Однако все шло наоборот. Вместо всемерной экономии изо всех сил поддерживались пропорции 30--50-х гг. Ставка делалась на закупки по импорту промышленного оборудования и товаров ширпотреба в обмен на экспорт энергоносителей из невозобновляемых источников. При этом недальновидно рассчитывали на благоприятную внешнеэкономическую конъюнктуру. Безоглядно форсировалась нефтегазодобыча в Западной Сибири. Для надзора за выполнением плановых заданий была создана специальная правительственная комиссия, Западно-Сибирским нефтегазовым комплексом постоянно занимался ЦК КПСС. На сооружение объектов комплекса бросались силы строителей буквально из всех регионов страны. С затратами считаться было не принято, с нуждами нефтяников и газовиков -- тоже. Нефть любой ценой -- таков был девиз "экономной экономики". Западная Сибирь в 1980 г. дала более 10 % мировой добычи нефти и газа. После восьмикратного (а в торговле с развитыми капиталистическими странами пятнадцатикратного) повышения цен на нефть в 70-х гг. в нашу страну буквально хлынул поток нефтедолларов. Доходы от реализации нефти и нефтепродуктов за период с 1974 по 1984 гг. по самым скромным подсчетам составили 176 млрд. инвалютных рублей. Но эти сказочные деньги оказали невероятно скромное влияние на удовлетворение нужд и запросов людей и экономические структуры. Затратный механизм перемалывал получаемые средства с неукротимой силой, канализируя их в осуществлении очередных бесперспективных и экологически гибельных долгостроев. В произносимых речах руководство проявляло "неустанную заботу" о развитии прогрессивных направлений техники и технологии. Так, после затяжных споров и сомнений по поводу ядерной энергетики, возобладало мнение о необходимости ее форсированного развития. Высокотитулованные ученые обрушили весь свой авторитет на головы общественности, убеждая ее в совершенной стерильности и абсолютной безопасности "мирного атома". В соответствии с логикой административно-командной системы руководство и проектирование объектов ядерной энергетики попадало в руки малокомпетентных, но зато угодливо-послушных людей. В Гидропроекте (подразделение печально знаменитого Минводхоза) -- генпроектанте Чернобыльской АЭС -- за безопасность работы будущих атомных станций отвечал В. С. Конвиз. Это был опытный проектировщик гидротехнических сооружений, кандидат технических наук. Долгие годы (с 1972 по 1982 гг.) он руководил сектором проектирования АЭС, а с 1983 г. ему было поручено наблюдать за безопасностью АЭС. Взявшись в 70-е гг. за проектирование атомных станций Конвиз, не обладал сколько-нибудь глубокими знаниями атомного реактора, привлекал к работе в основном специалистов по проектированию гидросооружений. Такой "специалист", конечно, не мог предвидеть возможности катастрофы, заложенной в программе, да и непосредственно в самом реакторе. В "Союзатомэнерго" -- объединении Министерства энергетики и электрификации СССР, эксплуатирующем АЭС, и в ведении которого находился весь их эксплуатационный персонал, руководителем являлся Г. А. Веретенников, человек, никогда не имевший дело с работой АЭС. С 1970 по 1982 гг. он трудился в Госплане СССР, занимался поставками оборудования для атомных станций. Один из старых работников "Союзатомэнерго" Ю. А. Измайлов так высказывался на этот счет: "При Веретенникове отыскать атомщика в главке, знающего толк в реакторах и ядерной физике, стало почти невозможно. Зато раздулись бухгалтерия, отдел снабжения и плановый отдел..." И это в стране, где, пожалуй, больше всего в мире специалистов самых различных отраслей ядерной физики!? Производство оборудования для АЭС было поставлено на поток. На изготовление мощных энергоблоков был перенацелен Ижорский машиностроительный завод Ленинграда. На зыбучих грунтах сооружался гигантский Атоммаш в Волгодонске. К производству оборудования для АЭС были подключены многие предприятия неспециализированных отраслей с весьма скромным технологическим и квалификационным потенциалом. Сооружение и эксплуатация АЭС были поручены Министерству энергетики СССР, для которого атомные электростанции вскоре стали заурядными объектами. Все недостатки в оснащении и работе АЭС тщательно укрывались за завесой секретности. Нарастала эйфория относительно надежности и безопасности этих станций. Именно тогда закладывались предпосылки к чернобыльской трагедии. Робкие предостережения специалистов и ученых отметались с порога. Декларировалась необходимость опережающего роста отраслей промышленности, определяющих научно-технический прогресс в народном хозяйстве. Действительно, удельный вес машиностроения, металлообработки, химии и нефтехимии, электроэнергетики в валовой продукции промышленности вырос с 25 % в 1970 г. до 38 % в 1985 г. Но страна по этому показателю была по-прежнему далека от индустриально развитых держав, где такая доля достигла 55--65%. Тем не менее из пятилетки в пятилетку сокращались инвестиции в машиностроении. Поэтому его ключевые отрасли -- станкостроение, приборостроение, производство вычислительной техники, электроника, не получали должного развития. От требований времени все больше отставал научно-технический потенциал, который был запрограммирован па эволюционное развитие и не соответствовал требованиям современного этапа технологического переворота. Качественный уровень отечественного научно-технического задела неуклонно снижался. Среднегодовое число созданных образцов новой техники сократилось с 4,6 тыс. в 1961 -- 1965 гг. до 3,5 тыс. в 1981 -- 1985 гг. Причем только 10 % образцов этой техники превышало уровень лучших мировых, затормозилось освоение и принципиально новых технологий. Но самым плохим было то, что определялось серьезное отставание в развитии фундаментальных научных исследований, где еще совсем недавно наша страна имела хорошие позиции. Робкой попыткой улучшить дела в экономике была реформа 1979 г. Декларировалось стремление покончить с "валом" введением такого показателя, как нормативно-чистая продукция. Этот показатель не учитывал бы якобы стоимость сырья, материалов, комплектующих изделий, а лишь фиксировал вновь созданную стоимость. По идее это могло бы стимулировать рост технического уровня продукции, ее качества, ликвидировало бы ее деление на выгодную и невыгодную. Предусматривалось усиление хозрасчетных отношений и одновременно -- их антипода -- адресного директивного планирования. Все это шло в русле модернизации административно-командной системы и как от всякого паллиатива здесь нельзя было ожидать серьезных позитивных результатов. К концу 70-х годов команде Л. И. Брежнева удалось взять под контроль все ключевые позиции в партийно-государственной машине. Теперь уже в кругу людей, близких к нему, Леонид Ильич открыто третировал и реформы, и лично их инициатора А. Н. Косыгина. Руководитель правительства к тому времени потерял влияние и шаг за шагом уступал напору брежневских "бойцов". Косыгин теперь сразу снимал с обсуждения в правительстве совершенно ясные вопросы, если по ним возникала хотя бы тень сомнения в отношении позиции "лично Леонида Ильича". Хозяйственно-политические решения конца 70-х гг. как никогда страдали внутренней несогласованностью: мероприятия по активизации экономических стимулов со- четались с ограничением прав предприятий, возрастало число директивных показателей, а дезорганизация в народном хозяйстве все нарастала. Возникла целая система блокирования экономических инструментов власти, окончательно оформился механизм социально-экономического торможения. Механизм этот был настолько мощным, что в 1979-- 1982 гг. по сравнению с показателями 1978 г. объем произведенной продукции в стране оказался уже абсолютно ниже примерно по 40 % всех ее видов {по данным о выпуске продукции в натуральном выражении). Становилось очевидным: экономика пришла к критическому положению, нарастала разбалансированность, а возникавшие повсеместно "черные дыры", куда бесследно проваливались ресурсы, не удавалось уже "затыкать" дополнительными поставками на экспорт энергоносителей и ценного сырья. Удручающее положение, в котором оказалась страна, вполне ассоциировалось с обликом дряхлевшего руководителя Коммунистической партии и Советского государства. Л. И. Брежнев был утомлен, раздражен болезнями и напуган неожиданно надвинувшейся старостью и немощью. Все это находилось в кричащем противоречии с неимоверным славословием в адрес генсека. Вышло шесть томов сборников его выступлений и статей, ему присудили Ленинскую премию за укрепление мира, издали пластинки с его речами, напечатали марки, запечатлевшие его визит на Кубу, тысячи его фотографий заполнили кабинеты, улицы и прилавки книжных магазинов. Вновь было введено в оборот дискредитированное Сталиным определение -- вождь. "Ты наш вождь" -- оттарабанил А. П. Кириленко при вручении ему Леонидом Ильичом звезды Героя. Затем "вождь" прозвучало в устах Д. А. Кунаева, Г. А. Алиева, Э. А. Шеварднадзе, В. В. Щербицкого. Началось стремительное возвышение К. У. Черненко. В марте 1976 г. вне всякой связи с юбилеем ему, заведующему общим отделом ЦК, с помпой вручили звезду Героя Соц-труда. Изумленные обыватели на лекциях спрашивали: "За какие заслуги наградили товарища Черненко?" Свыше рекомендовалось отвечать: "За организацию XXV съезда КПСС". Через несколько дней после награждения К. У. Черненко стал, наконец, секретарем ЦК КПСС. К тому времени позиции соперников Л. И. Брежнева в высшем эшелоне значительно ослабли. В ходе подготовки к принятию Конституции в мае 1977 г. из состава Политбюро был устранен Н. В. Подгорный, и Брежнев заимел новый пышный титул -- Председатель Президиума Верховного Совета СССР. Он перестал нуждаться в поддержке Суслова, ибо стал хозяином положения настолько, что мог без особого труда, опираясь на свою команду, устранить любого конкурента. В декабре 1978 г. из Политбюро был выставлен К. Т. Мазуров (о нем заблаговременно была пущена молва: болен смертельной болезнью, но он продюжил еще дюжину лет) -- последний союзник А. Н. Косыгина. Черненко из кандидатов был переведен в члены Политбюро, а кандидатом стал Н. А. Тихонов. В Секретариате ЦК вместо Ф. Д. Кулакова (в 1960-- 1964 гг. был первым секретарем на Ставрополье) обосновался совершенно неизвестный в столице ставрополец М. С. Горбачев. Весьма символично то, что в эти годы наступил не только пик власти немощного Брежнева, но и пик эволюции системы. В это же время в высшем эшелоне советского руководства начинает складываться новое соотношение сил. Поскольку лидер часто бывал болен, то реальная власть в центральном партийном аппарате все больше переходила к К. У. Черненко, хотя Суслов и продолжал здесь с ним конкурировать. Резко выросло влияние члена Политбюро, руководителя КГБ Ю. В. Андропова. К этой тройке примыкали Д. Ф. Устинов -- министр обороны и А. А. Громыко -- министр иностранных дел. Именно в их руках сосредоточилась вся полнота власти. Страна тем временем вплотную подходила к кризису всей социально-экономической системы. Нищенский уровень жизни десятков миллионов людей, невозможность удовлетворения первоочередных потребностей и отсутствие стимулов к труду вызывали процессы физической и социальной деградации. Развернулась широчайшая пропаганда милитаризма, страна подталкивалась к военным авантюрам, и Афганистан был лишь логическим завершением этого. В воздухе витала идея политического реформирования. Начался новый этап диссидентского и правозащитного движения, который можно назвать "хельсинкским", ибо его участники своей задачей ставили следить за соблюдением гуманитарных статей договора, подписанного СССР на общеевропейском совещании по безопасности и сотрудничеству летом 1975 г. Исходным рубежом была пресс-конференция профессора Ю. Орлова для зарубежных корреспондентов в мае 1976 г., где было заявлено о создании группы содействия выполнению Хельсинкских соглашений в СССР. В Московскую группу вошли Л. Алексеева, Е. Боннэр, П. Григоренко, А. Марченко. Вскоре образовались Украинская, Литовская, Грузинская, Армянская группы. В движение пошла политизированная, радикально настроенная молодежь из самых разных социально-профессиональных групп населения. Становление структур правозащитного движения сопровождалось нарастанием в его деятельности политических приоритетов. Власти ответили усилением репрессий. Для борьбы с инакомыслием в составе КГБ было заблаговременно сформировано пятое Главное управление. К 1984 г. усилиями "компетентных органов" движение диссидентов было практически сведено на нет. Около тысячи человек (до 90 % активистов) оказалось в тюрьмах, лагерях, спецпсихбольницах. Наиболее авторитетного "оппонента" системы -- А. Д. Сахарова без суда и следствия лишили всех трех звезд Героя Соцтруда, других государственных наград и выслали в закрытый город Горький, где он пробыл семь лет. Последней каплей, переполнившей номенклатурное терпение, стал протест академика Сахарова против ввода советских войск в Афганистан. Но доставалось не только диссидентам. Все попытки глубинного анализа негативных явлений, социальных противоречий и их воспроизводства в советском обществе, даже если они проводились вполне лояльными режиму людьми, пресекались как враждебные социалистическому строю инсинуации. За такие исследования можно было вполне угодить в антисоветчики, диссиденты, в число тех, кто отрицает "исторические преимущества социализма". Ноты беспокойства складывавшейся ситуацией прозвучали, правда, в Отчетном докладе ЦК XXVI съезду КПСС в феврале 1981 г., который, непрерывно запинаясь, с частыми перерывами, зачитал перед делегатами Л. И. Брежнев (открытой трансляции доклада с этого съезда уже не было). Он все больше упирал на объективные причины экономических трудностей, которые будут иметь место в 80-е годы. Лидер сетовал на сокращение прироста трудовых ресурсов, увеличение затрат на освоение природных богатств восточных и северных районов, рост расходов на защиту окружающей среды, увеличение числа устаревших предприятий, требующих реконструкции, отставание транспорта и связи. Тем не менее с казенным оптимизмом главной задачей одиннадцатой пятилетки провозглашались устойчивое, поступательное развитие народного хозяйства на базе ускорения научно-технического прогресса и перевода экономики на интенсивный путь, рациональное использование производственного потенциала страны, всемерная экономия всех видов ресурсов и улучшения качества работы. В ход пошли неопределенные обещания реформ. "Нельзя, -- поучал Л. И. Брежнев, -- приспосабливать живой, развивающийся организм управления хозяйством к устоявшимся привычным формам. Наоборот, формы должны приводиться в соответствие с изменяющимися хозяйственными задачами". Универсальным "лекарством" для всех проблем провозглашалось повышение уровня партийного руководства. Провалы в экономике и социальной сфере, низкое качество продукции, штурмовщина, инфляция и многое другое упорно замалчивалось. Статистика изо всех сил "работала" на успехи "развитого социализма", зачастую в полном отрыве от реальной действительности. На всех уровнях хозяйственно-политического руководства вместо принятия конкретных мер по оздоровлению экономической жизни, наведению элементарного порядка на транспорте, в снабжении населения товарами первой необходимости выдумывались все новые и новые почины, нежизнеспособные формы "социалистического соревнования", оглушающими призывами к социальной активности стремились остановить сползание к краху. Игнорируя нарастающие противоречия, теоретики и идеологи старались изо всех сил прикрыть кричащую наготу реальных проблем возгласами об объективном возрастании роли КПСС в советском обществе, укреплении социалистической собственности, коллективизма, социалистической морали, нравственности. В наукообразных "трудах" и в пропаганде политические методы руководства на бумаге воплощали собой единство научной объективности в анализе социальной действительности и принципиальной их оценки с позиций рабочего класса, всех трудящихся. Пресса изо дня в день твердила о новаторах и передовиках производства, о чествовании простых тружеников, публиковала карты великих строек, завершение которых должно осчастливить народ и преобразить страну. Постоянно воспроизводился в массовом сознании один и тот же, шедший еще с 20--30-х гг., стереотип: вот построим это и заживем хорошо. Социальные ожидания, густо замешанные на техно- кратических утопиях, как кошмар, владели людьми. Интенсивная, упорная пропаганда гигантских проектов, типа БАМа или переброски части стока сибирских рек в Казахстан и Среднюю Азию, закрепляла в подсознании людей надежды на чисто техническое решение сложнейших социально-экономических проблем, то есть на чудо. Мелиорация пустынных и заброшенных земель должна была вызывать ассоциацию с образом цветущего сада, освоение целины -- с пышным хлебным караваем. При этом напрочь забывалось о заброшенных землях Нечерноземья и Черноземья -- традиционных центрах российского земледелия. Точно так же строительство БАМа, ударные комсомольские стройки представлялись серией боевых переходов, решительным штурмом, после которого "сияющие вершины" будут, наконец, покорены. Таким образом, "военная линия" органично вошла в менталитет советского общества. "До грядущего подать рукой!" Эти слова из широко известной песни выражали не просто наивную восторженность поэта, но и массовое умонастроение и мироощущение. Социальное и экономическое положение страны между тем становилось все хуже. Больную экономику "заботливые" руководители старались поднять на ноги морализаторством, сводившимся к администрированию. Конструкторы в соответствии с призывами должны были как один включиться в соревнование за снижение расходов металла на единицу мощности машин, достижение высших мировых параметров техники. Руководителям предприятий, объединений и цехов предписывалось скрупулезно сопоставлять затраты на развитие производства с ожидаемыми результатами; партийным организациям поручалось держать в поле неослабного внимания ход работы на полях, фермах, участках и в цехах. Тем не менее, несмотря на призывы к борьбе за качество и честь заводской марки, в основе оценки деятельности коллективов, как в моральном, так и в материальном отношениях, оставались пресловутые валовые показатели. Социально-экономическая ситуация усугублялась. Хотя от проблем рядовых советских людей высшее политическое руководство страны отделяли мощные барьеры, а социально-экономическая информация тщательно препарировалась, тем не менее удручающее положение практически всех сфер жизнедеятельности общества было известно и ему. Особое беспокойство внушало продовольственное снабжение. К сельскому хозяйству поэтому был приставлен самый молодой тогда член Политбюро ЦК КПСС М. С. Горбачев. Развернулась разработка Продовольственной программы, выполнение которой объявлялось делом всенародным. Но многочисленные пленумы, активы, собрания и конференции весьма мало помогали исправлению положения дел в деревне. Все яснее становились бесперспективность паллиативных мер, назревало понимание необходимости радикальных перемен. Именно в это время произошло окончательное сближение Ю. В. Андропова с избегавшим острых углов и конфликтов М. С. Горбачевым. Летом 1982 г. на политическом Олимпе стали просматриваться некоторые подвижки. Председатель КГБ Ю. В. Андропов был избран на пост секретаря ЦК КПСС вместо ушедшего из жизни М. А. Суслова. Усиленно муссировались слухи о неблагополучии в брежневском окружении. Поговаривали, что, не вытерпев надругательства над честью и законом со стороны брежневских родственников, покончил жизнь самоубийством С. М. Цвигун (обстоятельства гибели его до сих пор не выяснены, и, вполне возможно, он стал жертвой борьбы за власть между различными группировками)*. В высшем эшелоне политического руководства страны складывалось новое соотношение сил. Пробным камнем стала борьба за отстранение от власти брежневского любимца, всесильного краснодарского "деятеля" С. Ф. Ме-дунова -- первого секретаря крайкома КПСС. После трудного разговора с Леонидом Ильичом, как свидетельствуют устные предания, Андропову и Горбачеву удалось переместить Медунова в кресло зам. министра второстепенного ведомства -- Минплодоовощхоз СССР (по тем временам весьма суровое наказание). В Краснодарский край с подачи Андропова был направлен В. И. Воротников, который был спешно отозван с поста посла в Республике Куба. Новый первый секретарь крайкома попал в самую гущу событий: на Кубани развертывались сочинское, ге-ленджикское и другие дела. В едином мафиозном клубке были здесь повязаны партийные, советские и хозяйственные руководители. Причем коррупцией был "охвачен" не только верхний, но и средний эшелон администрации. 0x08 graphic * В беседе с Семичастным В. С. им была в категорической форме отвергнута мысль о борьбе Цвигуна с родственниками генсека. Семи-частный утверждал, что более раболепного исполнителя, чем Цвигун, Брежневу трудно было найти. Его самоубийство он объяснял утратой доверия к Цвигуну со стороны Леонида Ильича. -- (авт.). Новый первый секретарь крайкома КПСС, опираясь на поддержку своих патронов из ЦК, повел наступление на коррумпантов. Только за 1984--1986 гг. в крае были исключены из КПСС более пяти тысяч человек, причем полторы тысячи из них были преданы суду. Нараставшие в социальной и экономической сферах" трудности усиливали формирование крайних позиций и радикальных оттенков в общественном мнении. Все большей поддержкой пользовались сторонники чрезвычайных мер, предполагавшие искать выход из трудностей радикальным путем. Снизу шло возрождение идеи "чистки партии", "молниеносной войны" против бюрократизма, предложений о введении на производстве дисциплины на манер военного времени. Настроения в пользу наведения порядка "революционным" путем затронули и проблемы социальной сферы, концентрируясь в стремлении к уравнительному "большому переделу" в отношении доходов, размеров личной собственности и жилья. Сформировался весьма сложный симбиоз самых противоречивых настроений и мнений. Но ведущим было стремление к предотвращению сползания к кризису, к стабильности, достижение которой виделось, однако, не на путях постепенного обновления основ политической и экономической жизни, а через решительное вмешательство "сверху" в ход общественных процессов. Определяющим стало настроение в пользу "сильной руки", способной, как казалось многим, оградить народ от всевластия бюрократии и нарастания социальной несправедливости. В таких смутных ожиданиях перемен наступила осень 1982 года. В дни подготовки к октябрьским праздникам стали происходить странные вещи. Из райкомов партии в первичные партийные организации поступили распоряжения о том, чтобы на демонстрации выходить только с рисованными, а не фотографическими, портретами членов Политбюро, изъять повсеместно портреты А. П. Кириленко. Старинный друг Брежнева, Кириленко, который был "незаменимым куратором" промышленности все застойные годы, был вдруг "по состоянию здоровья и в связи с личной просьбой" выведен из состава Политбюро ЦК КПСС. Смущало, однако, то обстоятельство, что "просителя" выпроводили без всякого решения Пленума ЦК КПСС. Такое случалось только при Сталине. Ходили самые невероятные слухи об устранении "соратника вождя". Закончились октябрьские торжества, начались будни. И тут -- сначала до партработников, а затем и до актива была доведена информация -- умер Леонид Ильич. Началось томительное ожидание официального сообщения. Был объявлен общегосударственный траур. Хоронили, казалось бы, бессмертного Брежнева. На пост Генерального секретаря ЦК КПСС на состоявшемся 12 ноября 1982 г. Пленуме Центрального Комитета был избран Ю. В. Андропов. Сразу же начались подвижки в эшелонах власти. Был снят со своего поста министр внутренних дел Щелоков, понижен в должности Чурбанов. В состав Политбюро, не совсем ясно почему, был введен Г. А. Алиев. Отдел организационно-партийной работы ЦК КПСС возглавил Е. К. Лигачев. На ноябрьской сессии Верховного Совета СССР из состава его Президиума убрали бывшего профсоюзного лидера Шибаева. На этой же сессии скончался 70-летний секретарь Президиума Верховного Совета СССР М. П. Георгадзе. Крутой нрав нового генсека вскоре почувствовали многие высокорангированные деятели, ранее покидавшие "капитанский мостик" только в последний путь. За пятнадцать месяцев (с середины ноября 1982 по середину февраля 1984 г.) было сменено 18 союзных министров и приравненных к ним лиц, 37 первых секретарей обкомов, крайкомов КПСС, ЦК компартий союзных республик. Такие темпы кадровой ротации не наблюдались уже давно и напоминали достопамятные времена 30-х годов. Новое руководство явно делало основную ставку на укрепление дисциплины. Население с радостью восприняло вести об охоте на "московских бюрократов", которые, по слухам, только и делали, что нежились в саунах и отоваривались в рабочее время на базах. Всем казалось, что, разоблачив "дармоедов", "накрутив хвосты" аппаратчикам, можно решить большинство экономических проблем. "Чтобы хорошо жить, надо больше и лучше работать!" -- таков был лейтмотив официальных речей. Общество в большинстве своем ратовало за косметические средства в улучшении социализма. Лозунгом дня стало наведение порядка. В то же время с одобрения большинства нарушались конституционные нормы, права человека. Людей, находившихся в рабочее время не на производстве и не в учреждениях, вылавливали на улицах и в магазинах, на середине прерванных киносеансов и т. д. Еще более уродливые формы кампания по наведению порядка приобрела кое- где на периферии. Местные руководители в административном рвении стремились показать себя с наилучшей стороны и перегибали палку, перевыполняли "планы", отчитываясь солидными цифрами разоблаченных прогульщиков, лодырей и бездельников. Однако Ю. В. Андропов прекрасно понимал, что на одной палке далеко не уедешь. В ход пошел девиз "Хлеба и зрелищ!" Хлеб был, со зрелищами дела обстояли неважно, и поэтому в ход пошла водка, на которую несколько снизились цены. Народ тут же прозвал ее подешевевший сорт "андроповкой". Популярность нового лидера КПСС резко подскочила. Правительство стремилось добиться улучшения положения дел на всех участках, используя командные методы. Поток постановлений и решений, правильных по сути, но не имевших под собой экономической почвы, увеличился. Выполнялись постановления весьма слабо. В песок ушло даже достопамятное постановление от ноября 1982 г. об укреплении трудовой дисциплины, ибо одновременно увеличилось отвлечение горожан на сезонные сельхозработы и плодоовощные базы, не говоря уже о неритмичности поставок сырья и материалов на предприятия, прочих экономических неурядицах. И все же мероприятия по наведению порядка и дисциплины дали определенный эффект, привели в действие ряд резервов, позволили временно заблокировать развитие негативных тенденций. В 1983 г. статистикой были зафиксированы самые высокие темпы развития экономики с начала 80-х гг. Если в 1981 --1982 гг. они составили 3,1 %, то в 1983 г. -- 4,2 %. Нам трудно судить, какая доля пришлась на приписки, а какая образовалась за счет "накачивания" цен. Ясно одно -- улучшение носило временный характер и не могло обеспечить устойчивую стабилизацию экономического положения. Кризисные явления нарастали. Стратегические проблемы народного хозяйства, технического прогресса не решались. Так, в 1981 --1984 гг. в промышленности было внедрено 3144 тыс. предложений по новой технике. Это было в 33 раза больше, чем было использовано за этот же период подлинных результатов НТР -- изобретений. "Экономический эффект" при затратах 14 тыс. руб. на одно внедренное мероприятие в год составлял 6,3 тыс. руб., при этом условно высвобождалось 0,62 работника на одно нововведение. Негативные процессы придвинулись к критическому порогу. Страна явно жила не по средствам. Бюджетные дыры затыкались средствами Сберкасс (фактически за счет населения), различными кредитами. Все это однако тщательно скрывалось даже от многих членов Политбюро и Секретариата ЦК КПСС. Ю. В. Андропов сразу отшил "молодых" коллег -- М. С. Горбачева, Н. И. Рыжкова, В. И. Долгих, когда они решили узнать реальную картину с бюджетом страны и военными расходами. Однако предкризисное состояние страны не помешало тогдашнему Председателю Совета Министров СССР Н. А. Тихонову заверить в интервью западногерманской газете "Артбайтен цайтунг", что "в народном хозяйстве страны происходит немало крупных перемен. Перемен к лучшему.., настойчиво решаются задачи ускорения научно-технического прогресса.., лучше стало положение дел на транспорте, в капитальном строительстве, сельском хозяйстве." Это было явным блефом: промышленность работала неустойчиво, в прерывистом, лихорадочном ритме, транспорт действовал с перебоями. В 1984 г. темп роста национального дохода значительно упал. И тем не менее именно на этом этапе стала полностью ясна необходимость радикальных общественных перемен. Ю. В. Андропов за те пятнадцать месяцев, которые он был во главе партии и государства, заслужил немалый авторитет. Несмотря на тяжелую болезнь, которая и раньше на месяцы отрывала его от дел, Ю. В. Андропов, став Генеральным секретарем, многое сделал, чтобы нащупать пути вывода страны из общественного тупика на путях системоукрепляющих реформ, "аппаратного" варианта перестройки. Будучи по своим политическим, деловым и нравственным качествам неизмеримо выше Брежнева, он при всех своих достоинствах и целеустремленности все же был, как нам представляется, предпоследним руководителем сталинской формации. Вышедший из этой эпохи, он привнес прошлое мышление в стратегию и тактику своей деятельности. Теоретический этюд Андропова "Учение Карла Маркса и некоторые вопросы социалистического строительства в СССР" содержал как бы симбиоз старого мышления и новых подходов. Признавая значительные трудности в развитии экономики, торможение научно-технического прогресса, необходимость коренного совершенствования хозяйственного механизма, он тем не менее утверждал, что это ни в коей мере не связано с отношениями собственности, которые утвердились в 20-- 30-е гг. Одновременно он признавал, что объективный характер законов развития экономической системы социализма требует избавиться от всякого рода попыток управлять экономикой чуждыми ее природе методами." Ю. В. Андропов подчеркивал, что интересы общества в целом -- важнейший ориентир для развития экономики, опирающейся на социалистическую собственность. Но отсюда, утверждал он, не следует, что во имя идеи общего блага социализм будто бы подавляет или игнорирует интересы личные, местные, специфические потребности различных социальных групп. Вовсе нет, писал Ю. В. Андропов и ссылался на Маркса и Энгельса, которые подчеркивали: "Идея" неизменно посрамляла себя, как только она отделяла от "интереса". В целом же проблемы преобразования всей совокупности общественных отношений советского общества сводились Ю. В. Андроповым лишь к одной из задач -- хотя и важнейшей, -- совершенствованию народнохозяйственного механизма. В то же время Ю. В. Андропов ратовал за возвращение к здравому смыслу во взглядах на пути развития экономики, ибо для всех был совершенно ясен крах коммунистической утопии Третьей Программы КПСС. Он справедливо указывал, что современный этап отягощен нерешенными проблемами, доставшимися от прошлого. Здесь был явный намек на незавершенность так называемого развитого социализма. Понадобится определенное время, считал Ю. В. Андропов, чтобы подтянуть отставшие тылы, а затем двигаться дальше. Это положение как бы предвосхищает последующие события того этапа, когда была провозглашена стратегия социально-экономического ускорения и развернулась дискуссия о том, что первично: ускорение или перестройка? За сформулированным Ю. В. Андроповым выводом (о подтягивании тылов), по-видимому, стояло мнение близких к нему аналитиков. Они считали, что необходима "оперативная пауза" для решения проблем нашей слаборазвитой социальной и производственной инфраструктуры продолжительностью хотя бы в одну пятилетку -- так называемого нулевого роста. Известный шок среди догматиков и схоластов вызвало само название статьи, вторая часть его: "...Некоторые вопросы социалистического строительства в СССР". Отобранное среди ряда других предложенных названий и лично скорректированное Андроповым, оно произвело впечатление своей "некоммунистической" направленностью. Характерно, что добрая половина руководящих деятелей, приславших свои замечания на статью (она рассылалась по определенному списку до публикации), зачеркнула слово "социалистического", заменяя его "коммунистического строительства"... Но название оставалось неизменным. Особо болезненной считал Ю. В. Андропов проблему перехода к интенсивному развитию советской экономики. При этом он исходил из напряженного положения с трудовыми ресурсами, демографической ситуации в стране. Поэтому, подчеркивал он, недопустимо дальнейшее сохранение значительной доли ручного, немеханизированного, низкоквалифицированного труда, которая только в промышленности достигала более 40 %. Относительно проблем рационального использования других ресурсов в интересах интенсификации Ю. В. Андропов в развернутом виде не высказывался. В своей руководящей деятельности Ю. В. Андропов достигал порой известных параметров в понимании и аналитическом осмыслении проблем советского общества во всей их сложности и драматичности, но тем не менее не смог отрешиться в практике и теории от административно-бюрократических методов и представлений, оставаясь человеком своего времени. В тот короткий, но насыщенный разнородными событиями период руководства Ю. В. Андропова, советское общество еще только пробуждалось, начинало выходить из состояния брежневского анабиоза. Лучшие умы страны, ее совесть, обходя цензурные препоны, пробивались к общественному сознанию. Но их голос звучал еще слабо. Борьба нового со старым была лишь в начальной фазе. Административно-командная система при Андропове вырабатывала свои резервы, но процессы оздоровления морально-политического климата уже наметились. Скоропостижно умер Ш. Рашидов. В Узбекистан были посланы следственные группы. И хотя останки коммуниста-феодала еще покоились у входа в ташкентский музей им. В. И. Ленина, позиции хлопковой мафии были потеснены. На июньском (1983 г.) Пленуме ЦК КПСС из состава Центрального Комитета были выведены Щелоков и Медунов. Постепенно народу открывалась правда о преступных деяниях некогда сильных мира сего. Но коррупция в высших эшелонах бюрократической машины даже не приостановилась. Более того, она росла вширь, распространялась не только внутри страны, но и на сферу внешнеторговой деятельности. Так объектом бюрократического "рекэта" стала очередная "стройка ве- ка" -- газопровод Уренгой -- Помары -- Ужгород, рекламировавшаяся как необычайное благо для советского народа и поприще трудового героизма. Целый ряд работников внешнеэкономических ведомств и организаций за взятки передавали инофирмам закрытые сведения, создавали им выгодные по отношению к конкурентам условия, шли на заключение с ними контрактов, явно не выгодных стране. В частности, в результате преступных действий бывших руководителей Всесоюзного объединения "Союз-внешстройимпорт" Прасолова, Михайлова и Лыкова лишь по трем контрактам на поставку жилых комплектов для вышеупомянутого газопровода СССР потерял более 10 млн. инвалютных рублей. Правда, затем, в ходе следствия, часть этой суммы удалось возвратить. Болезнь Ю. В. Андропова изменила соотношение сил в пользу консервативного крыла высшего руководства. С конца сентября 1983 г. функции первого лица стал выполнять К. У. Черненко. Правда, к очередному декабрьскому (1983 г.) Пленуму ЦК КПСС, находясь в больнице, с помощью референтов Андропов подготовил речь, которая больше походила на завещание. Рецепты оздоровления экономики, содержавшиеся в документе, были просто беспомощны: нажимным порядком добиться сверхпланового повышения производительности труда на 1 % и снизить себестоимость продукции дополнительно на 0,5 %. Андропов быстро угасал, смерть наступила в феврале 1984 г. Избрание К. У. Черненко Генеральным секретарем ЦК вызвало уныние. Трудно было представить на высшем посту более неподходящую фигуру. В который раз за историю страны проблема лидерства встала во всей ее драматичности. Черненко обладал неплохими человеческими качествами, большой работоспособностью. Не разделял он и надежд его предшественника на блицкриг против коррупции и безответственности. Не был он и рвачом, его дети не продвигались на высокие посты, вели довольно скромный образ жизни. Однако сам К. У. Черненко как был, так и остался, так называемым "кадром среднего звена", лишенным не только широты государственного мышления, но и сколько-нибудь систематической образованности и культуры. Он до тонкостей постиг искусство аппаратной игры, но стоять у руля советского державного корабля, да еще в шторм, ему было совершенно не под силу. Черненко, победив на Пленуме ЦК (в работе его принимали участие и более 50 "разжалованных" Андроповым функционеров), не получил твердого большинства в Политбюро. В нем он мог рассчитывать только на Тихонова, Кунаева, Щербицкого, Гришина и в какой-то мере на Романова. Но этого было явно недостаточно для проведения самостоятельной политики. М. С. Горбачев также мог рассчитывать на шестерку: кроме него самого с ним солидаризировались Громыко, Устинов, Воротников, Алиев, Соломенцев. Этого было вполне достаточно, чтобы заставить генсека считаться с оппонентами. Однако тут мы наталкиваемся на удивительный парадокс советской политической жизни: слабость генсека может обеспечить силу и устойчивость режима. Для того, чтобы существовать и воспроизводить себя, система в начале 80-х годов совсем не нуждалась во властном и жестком правителе, она вполне довольствовалась руководителем номинальным, проявлявшим лояльность к правам и привилегиям партийной верхушки. Для того, чтобы руководить ею, вовсе не обязательно было верить в догмы, достаточно было их просто использовать в идеологической работе. Появление самостоятельного и инициативного руководителя -- Андропова -- грозило режиму кризисом и вело к расшатыванию его тоталитарных устоев. Черненко поэтому лучше, чем он, вписывался в рамки системы -- в период ее деградации. Но К. У. Черненко пришел к власти слишком поздно и для себя -- одряхлел и стал беспомощным, и слишком поздно для системы -- заканчивалась стадия ее "продуктивности". Советское общество стояло на пороге неотвратимых перемен: ломки устаревших институтов и отказа от архаичных доктрин. Отсюда были сила и бессилие Черненко. Вступление на высший пост К. У. Черненко было отмечено сдержанным ликованием ультраконсервативных сил. Но надеяться им было собственно не на что. Надо было считаться с соотношением сил в высшем эшелоне и настроениями номенклатуры. А здесь симпатии склонялись в пользу умеренного реформаторства. Поэтому не случайно Черненко проявил известную инициативу в определении в качестве второго лица в партийной иерархии М. С. Горбачева, хотя на это место претендовал и Г. В. Романов, и даже В. В. Гришин. Окружение К. У. Черненко стремилось как можно быстрее закрепить свой успех. По закрытым каналам партийной информации сообщалось о развертывании форсированной подготовки к XXVII съезду КПСС. Уже в конце апреля 1984 г. в ЦК КПСС, в так называемом Мраморном зале Секретариата, состоялось сравнительно широкое совещание ведущих руководящих и "теоретических" партийных работников, на котором с предложениями по переработке третьей Программы партии выступил сам Черненко. На совещании, как это отмечалось и в выступлениях подавляющего числа его участников -- некоторых членов Политбюро и секретарей ЦК, заведующих отделами, руководителей средств массовой информации и ученых, были определены узловые пункты работы над Программой и решены некоторые практические вопросы. Произошла смена людей, непосредственно руководящих этой работой. Вместо престарелого Б. Н. Пономарева, который "сидел на идеологии" после XXVI съезда КПСС, куратором этой отрасли стал в целом Секретариат ЦК, заседания которого, по предложению Черненко, было поручено вести М. С. Горбачеву. Все, казалось, шло по наторенной дорожке. Консервативные круги в высшем эшелоне бюрократии, казалось, могли праздновать успех. Мыслящие люди снова впали в апатию, количество анекдотов о новом "вожде" множилось в геометрической прогрессии. Острота проблем экономики и социальной жизни нарастала. На исходе 1984 г. от имени К. У. Черненко была опубликована платформа, как следовало предполагать, к предстоящему партийному форуму под многообещающим названием "На уровень требований развитого социализма. Некоторые актуальные проблемы теории, стратегии и тактики КПСС". Кардинальный вывод этого документа был таков: прежде чем решать задачи, связанные непосредственно со строительством коммунизма, необходимо пройти исторически длительный этап развитого социализма. То, что было совершенно ясно для советских людей, которые ежедневно на каждом шагу могли видеть и реально оценивать степень "зрелости социализма", выдавалось аппаратными мыслителями за крупнейшее теоретическое марксистское достижение. Однако для оторвавшихся от масс бюрократов и это было весьма здравым суждением. Центральной проблемой объявлялось в документе достижение высшей производительности труда. В связи с таким подходом, хотя и нехотя, с оговорками, признавалось существенное отставание СССР от ведущих индустриальных держав по этому показателю. Но тем не менее оптимистично заявлялось: нет никаких оснований отодвигать преодоление дистанции на далекое будущее. В документе просматривалась претензия на открытие простого и универсального рецепта перехода к политическим методам руководства экономикой. "Автор" исходил из того, что для КПСС заниматься хозяйством, значит прежде всего заниматься людьми, ведущими хозяйство. Дела хозяйственные, методы политические -- вот, в сущности, формула партийного руководства экономикой! Центральное место в подъеме народного хозяйства отводились идеологической, политико-массовой работе, которая, как бы автоматически, должна была привести в движение "большие творческие силы, заложенные в сознательности и идейной убежденности масс". И далее заявлялось, что с каждым новым историческим этапом, и это, мол, подтверждено и опытом уже проделанной работы по совершенствованию развитого социализма, руководящая роль партии возрастает, ибо такова объективная закономерность. Всем, кто сомневался в "возрастании", напоминалось, что в стане "обновителей" и "улучшателей" социализма, которых во все времена было немало среди идеологов буржуазии и ревизионистов, усердно муссируется тезис о "необходимости" сузить сферу партийного руководства. Тогда, как заверял "автор", необходимость охватить партийным влиянием все стороны жизни общества еще более возрастает на этапе, когда социализм, вступая в пору своей зрелости, обретает свойство целостной системы и взаимосвязь, взаимозависимость экономических, социально-политических и духовных факторов становится тесной как никогда. Шли мартовские дни 1985 г. Страна жила в предчувствии крутых перемен, ходили упорные слухи о тяжелейшем недуге Черненко и его близкой кончине. Однако о сохранении "авторитета генсека" его "соратниками" Г. В. Романовым и В. В. Гришиным была проявлена беспрецедентная "забота", которая стала возможной только в век телевидения. Трудно забыть неуклюжие политические спектакли, которые разыгрывались в те дни. В ходе избирательной кампании в Верховный Совет РСФСР, чуть не из реанимационного отделения правительственной клиники транслировалась передача, где генсек опускал бюллетень в избирательную урну, а через несколько дней по телевидению показывалось вручение ему временного удостоверения об избрании депутатом в высший орган власти. К. У. Черненко прочитал благодарственную речь, и было видно, каких усилий ему это стоило. Он до конца выполнял свой долг перед аппаратом, взрастившим его. В народе говорили: "И умереть спокойно не дадут!" Одним из организаторов этих "политических акций" был В. В. Гришин, тогда член Политбюро ЦК и первый секретарь МГК КПСС и метивший на пост генсека. Именно ему, а не смертельно больному Черненко нужны были эти шоу, которые дискредитировали страну и партию, порождали насмешки и злые анекдоты. Приходится сомневаться в здравомыслии тех, кто заставлял в интересах собственной политической выживаемости смертельно больного позировать перед телекамерами. Только отсутствие нормального механизма демократической селекции лидеров приводило к такому абсурду! Но застой не был вечным, его время истекало. ЛИТЕРАТУРА На пороге кризиса: нарастание застойных явлений в партии и обществе (Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. Под общей редакцией В. В. Журавлева). М., Политиздат. 1990. Бурлацкий Ф. М. О Хрущеве, Андропове и не только о них... М., Политиздат. 1990. 3 е м ц о в И. Черненко. Советский Союз в канун перестройки. -- Лондон. 1989. В о с л е и с к и й М. С. Номенклатура.//Новый мир. 1990. No 6. ГЛАВА 12 ЭВОЛЮЦИЯ РЕВОЛЮЦИИ "...Социальные реформы никогда не бывают обусловлены слабостью сильных, они должны быть и будут вызваны к жизни силой слабых". К. Маркс "Общество пришло в движение". М. Горбачев "Когда ж противники увидят С двух берегов одной реки, Что так друг друга ненавидят, Как ненавидят двойники?" Вячеслав Иванов "Мартовская революция". -- Апрельский Пленум ЦК КПСС -- курс на ускорение. -- Что было и чего не было. -- Социалистическая ментальность. -- Феномен М. С. Горбачева. -- Становление многопартийности. -- Зигзаги перестройки. -- "Больше демократии" и новые кадры. -- "Падение" и взлет Б. Н. Ельцина. -- Конференция надежд. -- Советы -- перипетии власти. -- Изломы 1990 года. -- Необратимость прогресса. Уже более шести лет, начиная с 1985 г., в советском обществе идут сложные, противоречивые и очень динамичные процессы, которым трудно найти лаконичное определение. Термин "перестройка", как непереводимое слово, наряду с "гласностью", вошедшее в политический лексикон мира, мало что проясняет. Возникают вопросы: "Что же перестраивается и с какой целью?" "И почему "перестройка" принесла и радость прозрения, счастье, не оглядываясь, говорить то, что думаешь, и трагедии, кровь, межнациональные и межобщинные распри?" "Чем объяснить, наконец, что все эти годы неуклонно ухудшалось социальное самочувствие советского человека, итак влачившего полунищенское существование?" Череду вопросов можно было бы продолжить. Но очевидно, что разные люди, социальные группы, политические образования дадут на них различные, порой полярно расходящиеся ответы. Мы разные и осознали эту "разность". Среди прочих рухнул и миф об идейно-полити- ческом единстве советского общества. Политический плюрализм стал реальностью в СССР. В этих условиях кто-то понимает под перестройкой слом тоталитарной системы и переход к подлинной демократии. Другие же хотели бы свести дело к замене деформированных, устаревших или не оправдавших себя, так сказать некондиционных, деталей, блоков социалистического здания, фундаментальные основы которого, по их мнению, прочны и надежны. Таков масштаб противостояния. А что же происходило и происходит на самом деле? В чем изначальный замысел инициаторов перестройки и как соотносится с ее шестилетними итогами? И, наконец, почему произошло то, что произошло? В поисках ответов можно попытаться отследить цепь событий что называется день за днем. Предпочтительнее другой путь. Выявить ключевые, принципиальные события, их причины и на этой основе предложить укрупненный, концептуальный взгляд на процессы перестройки. (Пока же это слово употребляется для обозначения того периода в истории страны, который связан с деятельностью М. С. Горбачева как руководителя СССР.) В контексте такого подхода необходимо вернуться к истокам. За точку отсчета в официальной пропаганде, в обиходе принято брать 1985 г. Вернуться туда важно и для того, чтобы прояснить стартовые условия. 1985 год начинался сложно. Во многих регионах страны стояли сильные морозы, лютовали метели. Лихорадило экономику. Сообщая об этом 28 января в передовой статье "К финишу пятилетки", газета "Правда" требовала: "Нельзя допустить, чтобы люди успокоились, снизили напряжение в работе". Социалистическая система традиционно была не в ладах с природно-климатическими факторами. Вспомним карусель ежегодных кампаний: "все ли готово к севу", "все на заготовку кормов", "битву за урожай -- выиграем", "готовить города к зиме", и т. п. Заголовки передовиц, лозунги менялись, но не изменялась суть: народное хозяйство всегда оказывалось неподготовленным в полной мере к очередному сезону, а тем более к капризам погоды. Как будто бы сильные морозы для нас такая же неприятная неожиданность, как снег в Сахаре. Так было и так, к сожалению, остается. Вместе с тем, год начинался в обстановке "нового трудового и политического подъема". 20 января "Правда" писала: "Тесно сплоченными вокруг ленинской партии идут советские люди навстречу выборам в Верховные Советы союзных и автономных республик, в местные Советы народных депутатов. Они безраздельно поддерживают внутреннюю и внешнюю политику КПСС... Трудящиеся полны решимости превратить завершающий год пятилетки в год ударной работы, высокими достижениями встретить XXVII съезд партии". Предвыборная кампания, как повелось уже давно, шла гладко, размеренно, по хорошо отработанному сценарию. Но когда же 28 февраля по Центральному телевидению был показан акт вручения К. У. Черненко удостоверения об избрании депутатом, стало очевидным, что слухи о тяжелой болезни Генсека не беспочвенны и надо ждать вскоре очередной смены лидера. Кто же возглавит ЦК, а значит и страну? Этот вопрос довольно вяло, среди прочего, обсуждался в курилках и на вокзалах, в очередях и на дружеских посиделках. Куда оживленнее обговаривалась проблема в кулуарах, так любимых у нас, совещаний и "форумов". Приход нового лидера мог непредсказуемо отразиться на карьере "ответственных" работников, вызвать заметные перемещения на различных этажах номенклатуры. А в массовом сознании прочно укоренилась уверенность, что перемены наверху мало что меняют в жизни рядового человека. Они воспринимались как "дворцовые игры". Надо учитывать особое, мифологизированное состояние общественного сознания. Официальные идеалы, о которых советскому человеку напоминали почти ежедневно на протяжении всей его жизни, находились в разительном противоречии с реалиями действительности. Но мало кто ставил это в вину самим идеалам. Мощная пропагандистская машина воспроизводила ложное сознание у миллионов людей. Сознание, из которого стремились вытеснить критическое начало, здравый смысл и утвердить серию мифов: "социализм -- самый прогрессивный общественный строй", "мы -- общество социальной справедливости", "мы -- самый образованный, самый читающий народ в мире", "у нас -- самая передовая наука" и т. п. Важным направлением этого мифотворчества было создание образа врага. И прежде всего, естественно, в облике "загнивающего империализма", из-за происков которого и мы живем не так, как хотелось бы. Технология применялась довольно примитивная -- противопоставление, но не фактов, а все тех же мифов. Если у нас "вы- сокая культура и духовность", то у них "массовая культура и бездуховность чистогана", у нас нравственность, у них нравы, у нас право на труд, у них безработица, у нас коллективизм, у них индивидуализм и так по любой проблеме до бесконечности. Как вскоре выявилось, подобная пропаганда достигает каких-то результатов лишь в условиях безгласности и невозможности предложить человеку альтернативную точку зрения. Пропагандистская ложь, естественно, не выдержала испытание не правдой даже, а полуправдой. Но в 1985 г. она своих целей еще достигала. Тогда противоречия идеалов и реальностей объяснялись согражданам не только происками чужеземных врагов, но и непреодоленными еще "болячками" капитализма в самом советском обществе: бюрократизм, спекуляция, мздоимство, воровство, некомпетентность руководителей. Всего этого вокруг было предостаточно, в особенности "дурных" начальников. И люди принимали все эти явления за первопричину бед и неурядиц, того, что реальный социализм не соответствовал программным сценариям. Неприятие, возмущение всеми этими явлениями все же нарастало. Людям надоели увешанные золотыми звездами старцы-правители. Надоели хорошо отрежиссированные политические спектакли и фальшивые лозунги. Надоели всевластие бюрократии, коррупция, сановное хамство. Рапорты о трудовых победах, показуха, бодряческие лозунги в газетах -- все это набило оскомину. Раздражало и высмеивалось. Регулярно публиковалась информация о заседаниях Политбюро ЦК КПСС, принимались все новые и новые решения, произносились многочисленные речи. Но при этом ничего и нигде, ни в какой сфере общественной жизни не происходило, не изменялось. И это рождало господствующую установку в общественном мнении: движение идет, но совсем не в нужном направлении, что-то делается, но вовсе не так, как надо. Эту убежденность трагическим образом подтверждала непонятная и неизвестная война в Афганистане. Словом, в стране сложилась ситуация, когда каких-то перемен желали все слои общества, все общественные группы. Вряд ли большинство глубоко осознавало их возможный характер и направленность. До прозрения -- так жить нельзя!--еще трудный, многолетний путь. К тому же, рядовой человек не очень верил в возможность принципиальных перемен. Не верил, но желал, жил надеждой. Хотели перемен и определенные группы партийных и государственных чиновников. Здесь тоже жила надежда, что более динамичные действия руководства партии оживят чахнущую экономику, укрепят систему и в конечном итоге упрочат власть. И эти надежды чутко уловил будущий Генеральный секретарь ЦК КПСС М. С. Горбачев. По традиции всякие новые веяния в общественной жизни СССР связывались со сменой лидера. Действовал своего рода принцип "новой метлы". Но означал ли приход нового руководителя действительное изменение политического курса? И могли ли сколько-нибудь радикальные изменения иметь место в принципе? Ведь смена "вождя" в стране всегда происходила в условиях жесткой преемственности политики КПСС, стратегии коммунистического строительства. Об этом напоминала "Правда" 13 февраля 1985 г.: "Умело используя и развивая огромный накопленный опыт, КПСС обеспечивает преемственность руководства, осуществления внутренней и внешней политики. Еще одним убедительным тому свидетельством явился Февральский (1984 г.) Пленум ЦК КПСС, на котором Генеральным секретарем ЦК избран К. У. Черненко". И все же из истории страны, из собственного опыта советские люди знали, что тезис "о роли личности в истории" не пустая фраза. Какие-то перемены в их жизни с приходом нового руководителя всегда происходили. К лучшему, или к худшему, другой вопрос. И всегда рождались надежды, но весьма осторожные, с оглядкой. История многому научила советских людей, но куда меньше -- власть предержащих. Какие-то перемены в СССР возможны только по инициативе "сверху" и только в результате кадровых перемен наверху. Это прекрасно понималось в обществе. Вопреки многолетним утверждениям, что продуктивная политика КПСС выражает общенародные интересы и вырабатывается в своих принципиальных основах на съездах партии. А задача ЦК и его руководства сводится лишь к ее воплощению в жизнь. Реальность же была совершенно иной. Если под политикой понимать процессы выявления и согласования интересов различных социальных групп и образований, интересов экономических прежде всего, то надо признать, что такого явления, как "политика", в СССР многие годы не было. И не могло быть в условиях монопольного господства КПСС. А разговоры о способности одной партии выразить общенародные интересы очередной миф, который, как и многие другие, быстро рухнул в годы перестройки. Не было и реальных субъектов политической жизни. Таковым не была и сама КПСС. Партия как система, охватывающая миллионы людей, никакого политического курса не вырабатывала. Этим неизменно занималась группа высших иерархов КПСС при помощи аппарата. И стержнем этой политики всегда была одна проблема -- власть КПСС, ее укрепление и защита. Л структурам партии и в особенности ее рядовым членам отводилась роль статистов, дисциплинированных исполнителей воли, идущей сверху. Но по давно принятым "правилам игры", всякие перемены в обществе связывались с КПСС, благословлялись от ее имени. Суть этого мифотворчества проявлялась с особой наглядностью, когда тот или иной партийный лидер вещал от имени партии и не подумав, разумеется, с ней посоветоваться. В таких условиях и появился лозунг: "КПСС -- инициатор перестройки!" Так ли это, нам еще предстоит исследовать. И для этого необходимо вернуться к событиям весны 1985 года. 10 марта на 74 году жизни скончался К. У. Черненко. А уже 11 марта состоялось заседание, созванного с завидной оперативностью, внеочередного Пленума ЦК КПСС. Решался, естественно, один вопрос -- об избрании Генерального секретаря. По поручению Политбюро ЦК А. А. Громыко назвал кандидатуру М. С. Горбачева. Без альтернативы, в обстановке единодушия и сплоченности Пленум избрал Михаила Сергеевича Генеральным секретарем. Страна узнала обо всем этом 12 марта. Информация о смерти старого и об избрании нового Генсека была преподнесена советским людям, как говорится, в одном пакете. Народ безмолвствовал. Вскоре наметилось некоторое оживление. Усиленно распространялись слухи об острой борьбе за власть на Пленуме, о заговоре стариков, выдвигавших будто бы на пост Генсека В. В. Гришина. О решительной поддержке кандидатуры М. С. Горбачева со стороны А. А. Громыко, голос которого якобы и сыграл решающую роль. Есть все основания полагать, что ничего подобного на Пленуме не было. Тому не мало свидетельств его участников. Но как же тогда оценить туманные и не вполне корректные намеки Е. К. Лигачева, прозвучавшие в его выступлении на XIX Всесоюзной конференции КПСС? Он заявил тогда: "И вот пришел -- не апрельский, заостряю ваше внимание, -- а пришел мартовский Пленум ЦК 1985 года, тот Пленум, который решил вопрос о Генеральном секретаре ЦК. Надо сказать всю правду: это были тревожные дни. Мне пришлось быть в центре этих событий, так что есть возможность судить. Могли быть абсолютно другие решения. Была такая реальная опасность. Хочу вам сказать, что благодаря твердо занятой позиции членов Политбюро: товарищей Чебрикова (в то время кандидат в члены ПБ -- авт.), Соломенцева, Громыко и большой группы первых секретарей обкомов на мартовском Пленуме ЦК было принято единственно правильное решение". В марте 1985 г. Е. К. Лигачев был секретарем ЦК -- заведующим отделом организационно-партийной работы ЦК КПСС. А это то подразделение аппарата, которое совместно с общим отделом выполняет функцию дирижера в подготовке различных внутрипартийных мероприятий, съездов партии и Пленумов ЦК прежде всего. Так что он действительно находился в "центре событий". А вот все остальное, в особенности анонимные первые секретари обкомов, вызывает глубокие сомнения. Конечно, какая-то работа с первыми секретарями в считанные часы перед Пленумом возможно и велась. И для этого самые благоприятные возможности имел как раз отдел оргпартработы ЦК КПСС. Именно здесь сходились в единый узел повседневные связи с партийными комитетами, с членами ЦК. И этот рычаг надежно контролировал Е. К. Лигачев. Но даже если принять за истину существование сговора группы членов Политбюро с целью не допустить М. С. Горбачева к власти, то вряд ли их действия такого рода получили бы однозначную поддержку Пленума. Большинство членов ЦК знали, что М. С. Горбачев уже продолжительное время ведет заседания секретариата ЦК, т. е. практически занимает второй пост в партии. Его избрание рассматривалось как акт преемственности. И партия, и страна еще не отошли от шока, вызванного избранием К. У. Черненко. Очередного старца, кандидата на этот решающий пост, Центральный Комитет принимал бы с большим скрипом. Главное, однако, в другом. Административно-командная система всегда нуждалась в определенном самообновлении, освежении одряхлевших структур. А именно такой структурой уже продолжительное время являлась сама вершина пирамиды власти. Инстинкт самосохранения должен был сработать. Горбачев был востребован этой ситуацией, востребован как умеренный реформатор, призванный облагородить внешний облик и оживить склеротические механизмы системы. Другой, равноценной кандидатуры, хотя бы с учетом возраста, на советском Олимпе в те дни не было. Так что тревожные воспоминания Е. К. Лигачева связаны, очевидно, не с 11, а с 10 марта, когда поздно вечером заседало Политбюро. Там, возможно, и разыгралась та драма, исходом которой и оказалось "единственно правильное решение". Правда, В. В. Гришин в интервью "Независимой газете" в 1991 году категорически опровергает это. Но суть в другом. Номенклатура принимала избрание М. С. Горбачева как естественный и необходимый шаг к обновлению системы. Мартовский Пленум ЦК завершился, как и положено, тронной речью вновь избранного Генсека, ритуальной и по значению, и по содержанию. Никаких программных положений в ней искать не следует. Не тот случай. И тем не менее именно 11 марта, как заговорили позднее на Западе, началась "вторая русская революция". Почему? На каком основании? На вполне очевидном. У кормила власти встал человек, которого на том же Западе со временем наградят многочисленными титулами: "мужественный реформатор", "архитектор перестройки", "освободитель Восточной Европы", "тончайший политик и блистательный тактик" и т. п. Таким образом, политики и общественность цивилизованных стран связывают "новую революцию" в СССР прежде всего не с каким-то новым политическим курсом, а с появлением в Кремле совершенно неожиданного, с их точки зрения, политического деятеля. От СССР можно было ожидать всего, но только не этого. Вот смысл позиции многих на Западе. И это понятно. Они судят по результатам. А результаты впечатляющи. Ведь за шесть лет не только улучшился международный климат, но и отодвинута угроза ядерной катастрофы, произошли заметные сдвиги геополитического характера. В этом контексте людей на Западе меньше всего интересовали истинные побудительные мотивы тех или иных действий М. С. Горбачева. То есть интересовали, но постольку-по-скольку интриговала, казалась загадочной личность нового руководителя СССР. В СССР отсчет "нового времени" ведут с апрельского (1985 г.) Пленума ЦК КПСС, который и дал старт курсу на перестройку. Так уверяли Генеральный секретарь и другие советские руководители, твердила официальная пропаганда. Так это вошло и в массовое сознание. Но так ли это на самом деле? Пленум собирался для решения вполне рутинных вопросов: о созыве очередного XXVII съезда партии и сроках его проведения, о повестке дня съезда и норме представительства, о задачах по его подготовке. И, естественно, успешно их разрешил. Но произошло нечто. По официальной версии в докладе нового Генерального секретаря на Пленуме Центральному комитету, партии и стране была предложена программа радикальных реформ, осуществление которых должно было преобразовать советское общество, перестроить социалистический дом ко благу всех его жильцов. Что же было и чего не было в этом историческом докладе? И Что могло быть? Было. Докладчик подтвердил преемственность стратегического курса, разработанного XXVI съездом КПСС и "нашу генеральную линию на совершенствование общества развитого социализма". В духе самых устойчивых традиций правящей партии, он подчеркнул, что страна, "опираясь на преимущества нового строя, ...в короткий исторический срок совершила восхождение к вершинам экономического и социального прогресса, а также, что "впервые в истории человек труда стал хозяином страны, творцом своей судьбы". Что это? Ритуальные поклоны или искренняя убежденность? И если достигли "вершин", то зачем тогда необходима "революционная перестройка"? Разумнее было бы осваивать эти вершины, вкушать от плодов прогресса и двигаться дальше к новым высотам. На самом деле положение было принципиально иным. Стагнация, спад производства. По данным экспертной группы Госкомитета СССР по статистике, валовой внутренний продукт страны в расчете на душу населения составлял в 80-е годы около 37 % от уровня США. Это позволяло бы СССР претендовать в лучшем случае на статус развивающейся страны. Не в апреле 1985 г., а несколько позже советские люди узнали, что в 80-е годы прирост производительности труда уменьшился почти в два раза и приблизился вплотную к нулевой отметке. Что на единицу национального дохода в СССР расходовалось по сравнению с развитыми странами электроэнер- гии, топлива, металла, цемента в полтора-два раза больше. Катастрофически отставали от уровня развитых стран системы народного образования и здравоохранения. В сущности была взята только одна "вершина" -- военно-стратегический паритет с США. Тревожные нотки, будем справедливы, звучали в докладе М. С. Горбачева. В общем виде говорилось об усилении неблагоприятных тенденций, о возникших трудностях. Правда, по мнению докладчика, начиная с 1983 г. (т. е. в связи с усилиями Ю. В. Андропова), что-то удалось подтянуть и улучшить. Но для быстрого продвижения вперед еще надо основательно потрудиться. В чем же причины этих проблем и трудностей? Их немало. Но, подчеркивалось в докладе, "...что особенно важно, не проявлялось настойчивости в разработке и осуществлении крупных мер в экономической сфере". На эту фразу стоит обратить самое пристальное внимание. Из нее со всей очевидностью следует, что из сложившейся к 1985 г. социально-экономической ситуации М. С. Горбачев и его окружение делают вывод: основная причина возникших проблем в слабой дееспособности и нерешительности прежнего политического руководства СССР, в его нежелании идти на риск масштабных экономических реформ. Завуалированная оценка бывших вождей, безусловно, верна. Понятно и почему она давалась в такой замаскированной, безадресной форме. Ведь в составе ЦК, на всех руководящих постах в партии и государстве сидели авторы и творцы той самой "нерешительной политики". Нельзя не учитывать, разумеется, и того, что сам М. С. Горбачев входил в высшую руководящую команду с 1978 г. -- как секретарь ЦК, а с 1980 г. -- как член Политбюро. И нес свою долю ответственности за действия "верхов" периода застоя. Еще совсем недавно, в декабре 1984 г., в докладе на совещании идеологических работников М. С. Горбачев говорил: "Центральный Комитет, его Политбюро ведут многогранную теоретическую, политическую и организаторскую работу, направленную на дальнейшее укрепление экономического и оборонного могущества нашей Родины. Эта работа пронизана духом коллективности и высокой ответственности перед народом". Но принципиально важнее другой вопрос. Верно ли выявлялась основная причина бедственного состояния советской экономики? Совокупный опыт прошедших после "апрельского поворота" лет позволяет дать категорический отрицательный ответ. И эта ошибка дорого обошлась народам СССР. Сведя все к субъективному фактору, М. С. Горбачев не только соответствующим образом выстроил "конструктивную" часть доклада на апрельском Пленуме, но и свою стратегию и тактику на все последующие годы. Он встал на хорошо проторенный путь: не посягая на фундаментальные основы, попытаться реанимировать уже умирающую экономику, традиционно опираясь на субъективные факторы. Плохо дело идет? Значит не те кадры, плох стиль работы, не овладели прогрессивными методами управления, неверна инвестиционная политика, несовершенен хозяйственный механизм, недостаточно активно ведется воспитательная работа, низка трудовая дисциплина, партийные комитеты и организации не сделали все возможное для мобилизации трудящихся. Поднимали, нажимали, меняли, овладевали, исправляли. Не получается. Значит не тех меняли, не так исправляли, плохо овладевали, слабо нажимали и еще хуже поднимали. Словом, как в "Соснах" у Пастернака: "Мы переглянемся -- и снова меняем позы и места". Этот порочный круг действовал десятилетиями с предельно низким коэффициентом полезности. Мог ли М. С. Горбачев в 1985 г. разорвать этот круг? Мог ли в принципе в то время любой другой человек на его месте, обращаясь к товарищам по КПСС, сказать: друзья, а может быть мы вовсе не туда дело ведем? Может быть надо освободить экономику от идеологических оков, разрушить монополизм государственной собственности, не давать дотацию нерентабельным предприятиям, допустить конкуренцию, дать землю крестьянам в собственность, резко сократить военные расходы и провести конверсию оборонных отраслей промышленности. Ответ очевиден. Этого в 1985 г. быть не могло. Такого партийного вождя тут же изгнали бы из КПСС и незамедлительно препроводили бы в психушку. Это могло бы произойти несколько позже в результате целенаправленной подготовки народа и партии к трезвой, идеологически незамутненной оценке истинных причин многочисленных проблем советского общества. И это в конце концов произойдет. Значительная часть людей отрешится от догматизма, раскрепостится. Но мучительно, с огромной потерей времени. А М. С. Горбачев, сохраняя приверженность "социалистическому выбору" в больше- вистской интенции, предпочел действовать и в последующем в традиционном режиме. Антиалкогольная кампания, государственная приемка, государственный заказ, неоднократные изменения в структурах управления народным хозяйством и многое другое. В итоге -- углубление экономического кризиса, достигшего к 1991 г. стадии развала народного хозяйства, всеобщий дефицит, социальные потрясения. Что могло быть. Теоретически существовала возможность для подлинного, смелого реформатора, опираясь на опыт Китая, который к 1985 г. дал прекрасные результаты, не прибегая к идеологическому разоружению и реформе политической системы, раскрепостить аграрный сектор экономики. То, что при этом можно было бы в два-три года снять остроту продовольственной проблемы, говорит и более поздний опыт реформ во Вьетнаме (1988--1989 гг.). Но для М. С. Горбачева этот путь был исключен априори. Инициатор, ведущий автор Продовольственной программы СССР, без малого три года непосредственно руководивший ее практической реализацией, М. С. Горбачев исходил из необходимости и в дальнейшем усиленно подпитывать агропромышленный комплекс ресурсами и конечно же совершенствовать управление им. Нужен не хозяин земли, а единый хозяин на земле -- вот основной постулат этой с треском провалившейся программы. Но в 1985 г. провал еще не ощущался. Печальный прошлый опыт аграрных "экспериментов" не в счет. Авторы программы, безусловно, считали себя новаторами и без колебаний шли взятым курсом. И поэтому в докладе на апрельском (1985 г.) Пленуме ЦК звучит твердая установка: "...следует осуществить меры, которые позволят управлять, планировать и финансировать агропромышленный комплекс как единое целое на всех уровнях". Этим и занялись. Уже в ноябре 1985 г. принимается совместное постановление ЦК КПСС и Совета Министров СССР "О дальнейшем совершенствовании управления агропромышленным комплексом". И единый "хозяин" на земле вскоре появился в лице Агропромышленного комитета и его многолюдных структур на всех этажах управления (рапо, облапо и т. д.). Затем последовали новые и новые решения и ...многомиллиардные инъекции из госбюджета. Только в 1990 г. за счет повышения закупочных цен, списания долгов с колхозов и совхозов, дотаций и т. п. аграрный комплекс получил около 100 млрд. рублей. А положение с продовольствием с каждым годом становилось все хуже. В 1989 г. обозначился дефицит на самые необходимые продукты, и он нарастал. Вводились всевозможные регламентации на продажу продуктов. Возникли сахарный и табачный кризисы. В 1990 г. талоны, карточки, визитки действовали уже на территории всей страны. А 2 января 1991 г. газета "Известия" опубликовала заметку -- "Продовольствие из Германии для Украины". Финита. Судьба Продовольственной программы весьма показательна, ибо она типична для экономической деятельности в СССР и в прошлом, и в годы перестройки. Она демонстрирует глубокую преемственность в подходах, в приемах решения возникающих проблем у вождей "перестройщиков" и их предшественников. Суть одна: командно-административная методология. Она органично связана с историей КПСС, вытекает из большевистских представлений о руководящей и направляющей роли партии. Отсюда слепая вера в силу очередной директивы, мобилизующую мощь партийного слова. И в то же время игнорирование объективных закономерностей, да и здравого смысла. Это подтверждает и печальная участь других программ: жилищной -- каждой семье квартиру или дом к 2000 году, "комплексной программы развития производства товаров народного потребления и сферы услуг на 1986--2000 годы". К 1990 г. жилищная проблема обострилась, а полки магазинов опустели. Так было и со всеми другими "перестроечными" инициативами в экономической области. Командная методология -- стержень весьма причудливого явления, сложившегося за годы советской власти. Эдакий отечественный фантом, который можно определить как социалистическая ментальность. Своеобразная смесь доктринальных постулатов, идеологических конструкций, мимикрирующих на потребу дня (прежде всего в виде смены лозунгов и призывов) и приемов практики. Ее важнейший атрибут -- особый язык, советский новояз, язык, обюрокраченный, насыщенный словами-метками, канцеляризмами, военно-фронтовой терминологией, со специфической помпезно-выспренной стилистикой. Ментальность эта создавалась, воспроизводилась и насаждалась усилиями КПСС, и потому руководящие кадры партии -- ее самые верные послушники. Ее черты и проявления многолики. В первую очередь ритуальное поклонение обветшалым догмам. Постоянное цитатничество не только обряд, но и самый расхожий, да и надежный способ аргументации. Взгляд на себя, на деяния свои как на нечто бесспорно героическое, светлое, совершенное. Мы избраны для осуществления великой исторической миссии. Мы лучшие. Советское -- значит отличное. Как заметил известный поэт: "У советских собственная гордость". Из этого же ряда и горделивое утверждение: "Проблемы страны способна решить только КПСС", зазвучавшее все чаще и настойчивее в связи с ухудшающейся социально-экономической ситуацией в СССР и появлением у партии хотя и слабых, плохо организованных, но все же с определенным влиянием политических оппонентов. Наконец, твердая убежденность в своей правоте, уверенность, что никто другой истиной не владеет и в принципе владеть не может. Все это порождало упрощение, искажение и даже неприятие реальной действительности, коль скоро она не согласовывалась с доктринальными схемами, не вписывалась в рамки классового подхода. Подобная атмосфера естественным образом культивировала почти полную социальную слепоту и глухоту структур власти, горделиво-спесивое отношение к чужому опыту. Особенно примечательно нежелание извлекать уроки из отечественной истории и критически оценивать собственные ошибки. Сложилась традиция все негативное в прошлом связывать исключительно с действиями вождей (культ, волюнтаризм, субъективизм, застой). Исключение только одно -- В. И. Ленин. А КПСС при этом всегда вне подозрений, ее политика неизменно мудра и прозорлива. Собственные ошибки, грехи и даже преступления списывались на счет внутренних и внешних врагов, на природно-клим