подсадил княгиню на коня, а затем вошел на красное крыльцо. На обширном опустевшем дворе осталась одна Елена. Спохватилась княгиню мамка Секлетея. Не сказала ей Елена о готовящейся потехе. Принялась спрашивать сенных девок, но те лишь озорно фыркали и молчали. Так ничего и не добилась старая. Выглянула мамка ненароком из косящетого окна светлицы во двор да так и ахнула. Пресвятая богородица! И надо же такому привидеться! Выглянула Секлетея еще раз на двор и пала на колени перед киотом, сотворив крестное знамение. (Косящетое окно - окно, сделанное из дощатых косяков, в отличие от окна "волоково" - маленького задвижного оконца.) Затем долго стояла возле окна, качала головой, сварливо бормотала. Срам какой, прости господи! Блудница, греховодница. Ох, падет на княгиню божья кара. Гляди как вырядилась. Мужичьи порты натянула и по двору скачет, аки дьяволица. Ох, святотатство! Уж лучше бы на белом свете не родиться, чтобы такого сраму не видеть. А князь Андрей стоял тем временем на красном крыльце и откровенно любовался Еленой. Думал, улыбаясь. Знатно скачет. Сидит в седле, как добрый молодец. Ну и княгинюшка! Елена раскраснелась, глаза ее блестели. Из-под кокошника выбилась на спину пышная черная коса. Весело и звонко покрикивала на рысака, смеялась на всю усадьбу Еще бы! Стосковалась по былым девичьим забавам. Бывало, у батюшки Григория Петровича Шаховского в каждый воскресный день, окромя постов, по вотчине на резвом скакуне тешилась. Елена резко осадила коня возле крыльца. Взгоряченный рысак поднялся на дыбы и пронзительно заржал. Андрей Андреевич побледнел: как бы не сбросил княгиню. Но Елена легко укротила своего скакуна, задорно крикнула: - Дозволь на простор, государь мой. Тесно в подворье. В луга хочу! Телятевский сошел с крыльца и протянул жене руки. - На первый раз хватит, любушка моя. Теперь вижу - знатная наездница. Ну, иди же ко мне, Еленушка. Княгиня соскользнула с седла, к князю прильнула, поцеловала в губы. Андрей Андреевич на руках понес Елену в светлицу. Глава 58 ГОСУДАРЬ ВСЕЯ РУСИ Государь Федор Иванович обыкновенно просыпался чуть свет. И в это раннее утро царь поднялся с постели, когда на Фроловской башне ударили в часовой колокол четырехкратно. Государь зевнул, потянулся и босиком, в длинной белой исподней рубахе посеменил к оконцу. Глянул на золоченые купола храма Успенья и часто закрестился. Царю - немногим за тридцать. Малого роста, худощав, с простоватым, вечно печально улыбающимся лицом, с жидкой белесой бородкой. Федор Иванович, помолившись на собор, подошел к столу и звякнул серебряным колокольчиком. В покой вошли постельничий и двое спальников. Низко поклонились государю. (Постельничий - придворный чин в русском государстве XV - XVIII вв., лицо, стоявшее во главе приказа, ведавшего постелью царя, его личной казной, мастерской, в которой шили платье и белье царю и т. п.) - В добром ли здравии, государь и царь наш батюшка Федор Иванович? - На все божья воля, дети мои. Сон мне дурной привиделся. Уж и не знаю - к добру ли. - О чем, батюшка царь? - спросил постельничий. - О том и высказать страшно, Сенька. Иду эдак я от патриарха Иова, а стречу мне пятеро рыбаков с челном на плечах. Сами в скоморошьих платьях, а в левой руке у каждого - щука до земли стелется. Остановился перед ними, спросил: "Отчего, дети мои неразумные, эдак по Кремлю бродите?" Поставили рыбаки челн на землю, в ноги мне поклонились. А сам я так и обмер, Сенька. Вижу, в челне покойный князь Иван Петрович Шуйский лежит, коего в Белоозере удавили, и на меня перстом тычет да слова говорит. А вот о чем - запамятовал, Сенька. Ох, не к добру это. Закажу седни молебен. Помолюсь господу усердно. (Князь Иван Петрович Шуйский участвовал вместе с другими знатнейшими боярами в заговоре против Б. Ф. Годунова. В 1587 г. И. П. Шуйский был отправлен в ссылку в Белоозеро, а затем умерщвлен.) - Рыбаки с челном - к добру, батюшка царь, - успокоил государя постельничий. - Дай-то бог, - широко перекрестившись, промолвил Федор Иванович и приказал. - Наряжайте меня, дети. Кафтан наденьте смирный. Поспешайте, поспешайте, Поди, заждался меня духовник. В моленной ожидали государя духовник Филарет и крестовые дьяки. В палате пахнет воском, ладаном, сухими цветами, плывет сладковатый кадильный чад. Горят лампады, свечи в золоченых шандалах. Лучи солнца, пробиваясь сквозь оконца, зажгли драгоценные каменья на окладе многочисленных икон, паникадилах. (Крестовые дьяки - церковнослужители домашней церкви, царя, Крестовой палаты.) На святом отце - риза серебряная, травчато-белое оплечье низано крупным, средним и мелким жемчугом и золотою битью. На груди духовника - серебряный крест с мощами святых. Филарет благословил царя крестом, возлагая его на чело и ланиты. Федор Иванович, опустившись на колени, приложился к кресту и правой руке духовника, а затем потянулся к святцам. Но книжицу, облаченную красным бархатом, раскрывать не стал. Поднялся с колен и с блаженной улыбкой вымолвил: - Знаю, знаю, отец мой. Сегодня день святого Тихона. Вели принести икону. Крестовый дьяк внес в моленную образ святого Тихона, поставил его перед иконостасом на аналой. Федор Иванович облобызал святого и зачал утреннюю молитву. Набожный царь истово выполнял все седмицы. В воскресенье он поминал по церковному обычаю воскресение Христово, в понедельник - ангелов божьих, во вторник - пророков, в среду - предательство Христа Иудой, в четверг - святителей христианских, в пятницу - распятие Христа на кресте, в субботу - всех святителей православной церкви и умерших. Крестовый дьяк со святцами стоял позади государя и, закрыв глаза, тихо шептал молитвы. Вдруг тяжелая книжица выпала из его рук и шлепнулась на пол. Филарет сердито затряс бородой, погрозил служителю перстом. Федор Иванович, оторвавшись от образа, долго и умиленно, со слезами на глазах смотрел на суровые лики святых. А затем рухнул тощими коленями на тонкий узорчатый коврик. И начались государевы низкие поклоны, тягостные вздохи, молитвенные стенания... Царь молится! При трепетном пламени свечей Федор Иванович молится о священном чине, о всякой душе скорбящей, об избавлении от гладу, хладу и мору, огня, меча, нашествия басурманского и междоусобиц... И поминутно разносится в палате протяжно, просяще и скорбно: - Господи-и-и, поми-и-луй! Го-осподи поми-илуй! По окончании утренней молитвы, Филарет окропил святой водой государя, а дьяк принялся читать духовное слово из Иоанна Златоуста. Царь с благочестивым лицом внимал дьяку и все покачивал головой. - Великий богомолец был праведник Иоанн. Помолюсь и за его душу, - сказал царь, утирая слезы. - Помолись, царь. Да токмо к государыне-матушке самая пора. Заутреню скоро зачинать, - промолвил духовник. - Пошли к царице Сеньку, святой отец. Постельничий вскоре вернулся и с низким поклоном доложил: - Матушка наша, великая государыня еще почивает. Федор Иванович забеспокоился - грех заутреню просыпать - и поспешил в соседнюю палату - покои царицы. На широких лавках спали сенные девки. Царь ухватил одну за косу. Девка вздрогнула, подняла сонные припухшие глаза на государя и бухнулась с лавки на пол, встав на колени. Но Федор Иванович после молитвы по обычаю был кроток, спросил лишь тихо: - Отчего государыня не поднялась? - Прости меня, грешную, государь и царь наш. С вечеру скоморохи царицу тешили, припозднились. Проспали, батюшка. Федор Иванович подошел к спящей царице. Ирина - молодая, цветущая, темноволосая, безмятежно спала, чуть приоткрыв полные вишневые губы. В опочивальне под низкими каменными сводами душно, Легкое тонкое покрывало сползло на пол, устланный яркими заморскими коврами. Ирина чему-то улыбается во сне, лежит на спине, широко раскинув смуглые обнаженные руки. На подушке вокруг головы - пышный венец кос. Царь поднимает с ковра одеяльце и тихо покрывает им разметавшуюся во сне супругу. Но снова вспоминает о богослужении и слегка трогает царицу за плечо. - Вставай, Иринушка. К молитве пора. Государыня просыпается, по-детски трет кулачком глаза. Глянула на постное болезненное лицо царя, потянулась и грустно вздохнула. - Нешто уже заутреня скоро, батюшка? Федор Иванович кивает головой и возвращается к духовнику. Садится на лавку и, пока царицу одевают, вновь рассказывает Филарету о привидевшемся челне с мертвым Иваном Шуйским. - Скорбит душа моя, святой отец. Растолкуй, к чему бы это? Филарет осенил царя крестом, подумал с минуту и пояснил: - Все от господа, государь. Да токмо я так разумею. Рыбаки в скоморошьих кафтанах - то к вечерней потехе, к травле медвежьей. Челн - путь в монастырь на богомолье. Покойный князь Иван Петрович - к брани боярской на Совете... А вот щука - к покойнику, сохрани нас, господи. Федор Иванович часто и испуганно закрестился на лики святых, забормотал долгую молитву. Потом молвил тихо: - А Сенька меня обманул. Прогоню его из постельничьих. Пущай в звонари идет, пустомеля. Глава 59 НА КРЕМЛЕВСКОЙ ЗВОННИЦЕ Вскоре после заутрени в покои государя вошел ближний боярин - правитель и советник, наместник царств Казанского и Астраханского, конюший Борис Федорович Годунов. Ему лет сорок, статный, румяный, чернокудрый. На боярине белый атласный кафтан со стоячим козырьком, унизанным мелким жемчугом, бархатные малиновые штаны, сафьяновые сапоги с серебряными подковами. На голове - белая парчовая шапка, украшенная по верху дорогими самоцветами. Борис Федорович отвесил поясной поклон царю, сказал по издревле заведенному обычаю: - Доброго здоровья тебе, государь, и многие лета счастливого царствования. Царь Федор Иванович, забывшись, сидел в мягком резном кресле, подперев вздрагивающую голову липкими узкими ладонями. На нем легкий зарбафный кафтан, желтые сафьяновые сапоги, шитые по голенищу жемчугом. (Зарбафный - из парчовой ткани.) Позади царя стоял с открытым Евангелием крестовый дьяк, который при входе в опочивальню Бориса Годунова низко поклонился всесильному наместнику. Не дождавшись ответа от царя, Борис Федорович подошел близко к креслу, наклонился к Федору и вымолвил: - В Грановитой бояре собрались. Ждем тебя на Совет, государь. - А, это ты, Борис? О чем глаголишь? Годунова не удивляла странная забывчивость царя. Вот уже три года Федор Иванович впадал порой в задумчивость. Наместник повторил свои слова. Царь вздохнул, чему-то печально улыбнулся и поднялся. - Идем, боярин. Идем дела державные вершить. В кремлевских церквах ударили к ранней обедне. Понесся протяжный, медлительный звон. Федор Иванович остановился, широко осенил себя крестом, затем приложил палец к губам и молвил задушевно: - Ишь благовест-то какой, господи. Пойдем, боярин, на звонницу. Сон мне недобрый привиделся. Надо о том сказать всевышнему. Бог-то любит, когда цари возле колокола с молитвой стоят. Идем, Борис, идем, а бояре дождутся. Превыше всего господь... - Твоя воля, государь, - нахмурившись, обмолвился Борис Федорович. Царь неровной старческой походкой побрел по сеням к выходу. За ним потянулись многочисленные слуги, духовные лица. Попадавшиеся навстречу бояре, окольничие и думные люди, завидев государя, пятились к стенам, низко кланялись, касаясь рукавами цветных кафтанов с золотыми кистями до самого пола. (Окольничий - один из высших боярских чинов феодальной Руси. Думные люди - чины должностных лиц ("думцев"), в XVI - XVII вв. имевших право участвовать в заседаниях Боярской думы и в работе думных комиссий. К думным людям относились бояре, окольничие, думные дворяне и думные дьяки, а также казначей, постельничий, дворецкий, оружничий, ясельничий и кравчий.) Годунов слегка кивал боярам величавой головой и с досадой думал: "Непристойно ближнему боярину по звонницам, словно захудалому пономарю, лазить. Да что делать. Набожному царю нонче не до мирской суеты". Возле храма на паперти толпились нищие, калеки, бездомные бродяги, юродивые, калики перехожие. В рубищах, с обезображенными морщинистыми лицами, стонали, бормотали молитвы, истово крестились на златоверхие купола храма. Увидев царя, упали на колени и ползком, с загоревшимися исступленными взорами потянулись к помазаннику божьему, протягивая руки. (Помазанник - при возведении в сан царя "помазание на царство", употреблявшееся в значении - восшествие царя на престол; "помазанник божий" - царь.) Федор Иванович остановился и, ласково улыбаясь, промолвил: - Мир вам, дети мои. Молитесь за царя Федора. Государь потянулся в карман кафтана, где у него всегда находились мелкие серебряные и медные монеты - денежки, полушка, копейки и алтыны - и принялся выкидывать их на паперть. Нищая братия взвыла, взметнулась вокруг царя дико орущим клубком. Давка, хрипы, вопли! Борис Федорович едва оттащил царя от грязной толпы. Его тошнило от этих лохмотьев, беззубых ртов, затхлого зловонного запаха гниющих и кровоточащих тел. Будь его воля - давно бы выгнал всех этих горбунов и уродов из Кремля. На колокольне великого государя всея Руси встретил старый звонарь с тремя плечистыми сыновьями. - Звон твой - богу угодный, старик. Душу тревожит. Дозволь мне, Трифон, в колокол ударить. Пущай господь меня услышит на небесах своих. - Завсегда рады, батюшка царь, - опустившись на колени, проговорил звонарь, к которому царь приходил, почитай, каждую неделю. - Вставай, государь, за малый колокол. - Не-е-ет, Трифон. Сегодня в набольший хочу ударить, - затряс худым перстом Федор Иванович. - Осилишь ли царь-батюшка? - засомневался звонарь. - Ежели бог поможет - осилю. Дай-ось веревку, Трифон, Федор Иванович широко перекрестился, по-мужичьи поплевал на ладони и принялся раскачивать многопудовый язык. Прошла секунда, другая, но тяжелый язык так и не коснулся колокола. Царь опустился на пол и заплакал. Звонарю стало жалко слабосильного государя. - Давай вдвоем потянем, батюшка. - Нет, Тришка, я сам, - заупрямился Федор Иванович и снова шагнул к веревке, подняв бледное лицо на сверкающие в лучах солнца кресты. - Помоги, господи. Придай силы рабу твоему верному, прида-а-ай... Царь из последних сил потянул за веревку - раз, другой, третий. И наконец-то колокол загудел, вначале робко и слабо, а затем все мощнее и мощнее. - Услышал меня господь, услыша-а-ал! - в исступлении прокричал Федор Иванович, судорожно вцепившись руками в веревку. Борис Годунов, привалившись к каменному своду, тоскливо поглядывал на государя, тайно усмехался и думал: "Юродивый царь! И это Рюрикович - сын самого Ивана Васильевича, грозного и всесильного самодержца. Наградил же господь великую Русь блаженным царем. Федор - духом младенец, превосходит старцев в набожности, занимается делами церковными ревностнее, нежели державою, беседует с иноками охотнее, нежели с боярами. Государь больше похож на пономаря, чем на царя великодержавного. В келье он был бы больше на месте, чем на престоле. Умом скуден, телесами слаб, водянке подвержен. Сестрицу Ирину жаль. Скушно ей с немощным, слабоумным Федором. От того и детей все нет. А может, это и к лучшему. К чему еще один наследник престола. Слава богу, Дмитрия не стало. А хворый царь недолго протянет. Немного лет ему богом отведено на этом свете. И тогда путь к престолу открыт. И никому более, как ему, Борису, Русью править..." Душно стало боярину. Распахнул кафтан, рванул ворот шелковой рубахи. Сильными холеными пальцами стиснул широкий малиновый кушак с золотыми кистями. Царь Федор упал на руки старого звонаря - обессиленный, с красными пятнами и крупными каплями пота на побледневшем лице. Выпучив глаза и вскинув редкую бороденку на замолкнувший колокол, дышал часто и все приговаривал: - Теперь господь доволен мной, Тришка... Возле дворца государя всея Руси встретили десятка два челобитчиков из посадских. Загалдели разом, сгибаясь в низких поклонах и протягивая царю грамотки. - Укажи праведному суду быть, великий государь. - Задавили нас купчишки. Притесняют, ремесло захирело. - Князь Василий Шуйский у себя во дворе беглых тяглецов укрывает, а пошлину с нас со всей слободы взимают. - Защити, надежа и заступник наш!.. Федор Иванович тоскливо вздохнул и сказал своему ближнему боярину: - Докучают меня мирские заботы. Прими челобитчиков, рассуди всех праведно и без корысти. А я помолюсь за детей своих. - Сегодня в думе от свейского короля послов встречаем. Надлежит государю на троне заморских гостей приветствовать, - поднимаясь на крыльцо, напомнил царю о державных делах Борис Федорович. (Свейского - шведского.) - Притомился я, боярин. Примай послов без меня да глаголь моим именем. А мне из Чудова монастыря архимандрита Паисия пришли. В христово воскресенье на молебен к нему собираюсь. Ступай, боярин, с богом... (Архимандрит - высшее звание священника - монаха, обычно настоятеля мужского монастыря.) Часть VI ОРДЫНЦЫ Глава 60 ТАТАРЫ ИДУТ НА РУСЬ Последние шесть лет на Руси жили спокойно, басурмане не тревожили своими набегами московские города и села. Все эти годы в Крыму шли кровавые междоусобицы. Грозный хан Магмет-Гирей в одну из темных ночей был зарезан в своем дворце коварным братом Исламом. Горячие сыновья Магмет-Гирея - Сайдет и Мурат сбросили с трона нового повелителя. Мстя за отца, опустошили весь Крым, разграбили ханскую казну. Но не долго властвовали братья. Ислам-Гирей собрал десятки тысяч джигитов и прогнал обоих в степи. Братья ушли под покровительство московского царя. Мурату было дозволено "жить и кормиться в завоеванной русским государем Астрахани, а Сайдету милостиво позволили кочевать с ногаями в степях близ своего сородича. Опасаясь своих дерзких племянников, хан пригласил в Крым турецких янычар. Искал дружбы Ислам и с русским царем. Он писал Федору: "Ежели захочешь с нами в самом деле быть в дружбе, то ты бы наших недругов, Сайдета и Мурата, у себя не держал, хотя они тебе и в руки попались. Ты бы сослал их туда, где бы их не слыхать, не видать; а денег и казны не годится им давать. Ежели ты с нами подружишься, то мы непременно станем под неверною Литвою промышлять". (В XVI -XVII веках граница Московского государства с Речью Посполитой на юге шли по Днепру. Еще в XIV веке Литва, пользуясь раздорами в Золотой Орде, присоединила к себе Киевское государство.) От имени великого государя Борис Федорович Годунов направил в Крым посла с грамотой, в которой заверял, что Сайдет и Мурат не пойдут на Крым, если только сам хан не поведет свои тумены на московские порубежные земли и турецкому султану поход на Астрахань отговорит. (Тумены - военные полки, насчитывающие до десяти тысяч воинов.) Ислам умер своей смертью в 1588 году, оставив трон преемнику - Казы-Гирею. И новый самонадеянный хан с первых же дней стал помышлять о набеге на Русь. Заверяя царя Федора своей верной дружбой, хан Казы-Гирей тайно сносился с королем шведским Иоанном, просил у него золота, обещая сильным набегом поколебать Москву. На это его подбивал и султан турецкий Амурат - извечный враг государей московских. Зимой Казы-Гирею удалось выведать, что русский царь тайно известил литовских панов о намерениях совместно воевать Тавриду. Эта весть разгневала крымского хана. Притом он давно был сердит на царя Федора за то, что он не отпустил царевича Мурата к нему в Орду. Мурат все еще кормился в Астрахани, неизменно усердствовал Москве, обуздывая ногайских мурз. Однако вскоре верноподданный царевич скоропостижно скончался. В Москве думали, что Мурата извели подосланные из Крыма злодеи. А хан утверждал, что это москвитяне отравили ядом царевича и клялись жестоко отомстить им. Кроме того тщеславный Казы-Гирей говорил на диване, что каждый добрый хан обязан, во исполнение древнего обычая, хоть однажды видеть берега Оки для снискания воинской чести. (Мурза - татарский князек. Диван - совет высших сановников при хане.) Крымский хан задумал коварством и хитростью усыпить бдительность московского правителя Бориса. Собрав свои тумены, он клятвенно заверял Годунова, что идет разорять Вильну и Краков. Хан назначил великое и знатное посольство в Москву для заключения дружеского союза. Весной к ханским улусам присоединилась ногайская орда, султанские янычары, полки из Азова и Белгорода с огнестрельным снарядом. Но в Москве в ту пору особо еще не тревожились, выслав к обычной порубежной рати знатных воевод - князей Мстиславского, Трубецкого, Голицына, Хворостинина и Ноготкова. (Улус - становище кочевников. Огнестрельный снаряд - пушки.) Весь май сторожевые разъезды доносили в Серпухов и Калугу, что в степях и на берегах Донца Северского и Боровой ни одного поганого не повстречали, лишь только видели следы зимнего кочевья и оставленные старые юрты. И только в конце июня прискакали в Москву гонцы с вестью, что степь покрылась тучами ханскими, что не менее ста пятидесяти тысяч ордынцев, обходя порубежные крепости, нигде не медля и не рассыпаясь для грабежа, идут на Тулу. Царев правитель Борис Федорович Годунов, заглаживая свою оплошность, спешно разослал гонцов к воеводам степных крепостей, веля им немедля выступать к Серпухову, соединиться там с ратью князя Мстиславского и встречать неверных в поле. На Москве в Боярской думе были сильно обеспокоены и тем, что главное русское войско стояло тогда в Новгороде и Пскове, наблюдая шведов. Оно едва ли успеет подойти к решительной битве. После длительного совета на Боярской думе государевы глашатаи прокричали на торговых площадях посадскому люду, что быть стольному граду в осаде. Бирючи объявили также, что государев Кремль поручено охранять с полками князьям Ивану Глинскому и Дмитрию Шуйскому, Китай-город - Голицыну, Белый город - Ногтеву-Суздальскому и Мусе Туренину. 28 июня Борису Годунову ратные гонцы донесли, что крымский хан быстро продвигается к Москве. Воеводы сообщали, что им уже не успеть соединиться на берегах Оки до прихода ордынцев. И тогда снова собрались бояре на совет. Заседали с обедни и до утренней зари - спорили, доказывали, шумно бранились. И все же по совету князей Телятевского, Трубецкого и Бельского правитель Борис Годунов переменил свое прежнее решение и повелел государевым именем князю Мстиславскому с войском идти к Москве. Ближний царев боярин сказал тогда: - Перед священными стенами, на виду храмов и палат кремлевских, в глазах царя и царицы, за веру и отечество сразимся с басурманами. Да поможет нам бог! Но в народе взроптали: вспоминали крымский набег, лет двадцать тому назад, когда, почитай, вся рать, посадские люди и бежане сложили свои головы, а стольный град был выжжен дотла. Уж лучше встретить поганых во чистом поле и не отдавать на поругание святыни московские. В одобрение народу бирючи разглашали, что, покидая берега Оки, мы заманиваем басурман в крепкие сети, из которых им живыми не выбраться. А чтобы крымский хан не проник в Москву и не подверг ее сожжению, как это сумел сделать Давлет-Гирей, стан русскому войску определили в трех верстах от стольного града между Тульскою и Калужскою дорогами. Соорудили там дощатый подвижный городок на колесах и церковь святого Сергия, где поставили икону Богоматери, с которой когда-то великий воитель князь Димитрий, прозванный Донским, одержал славную победу над ордынцами свирепого эмира Мамая. (Дощатый городок (более древнее название - "гуляй-город") применялся на Руси в XII -XVI веках, как легкое полевое укрепление, состоящее из больших деревянных щитов с отверстиями в них для затинных пушек и пищалей. Дощатый городок передвигался по полю летом на катках, зимой - на полозьях. Обычно в походе щиты перевозились вслед за войском в обозе на телегах или санях. Эмир - титул правителя, владетельного князя в некоторых мусульманских странах Востока. Подмосковные монастыри - Данилов, Новоспасский и Симонов - обратили в боевые твердыни. Само предместье стольного града за Москвой-рекой с удивительной быстротою укрепили деревянными стенами с бойницами. Здесь поставили огнестрельный снаряд с пушкарями знатными, которые недавно еще ливонцев воевали. Глава 61 ПОД ДАНИЛОВЫМ МОНАСТЫРЕМ Москва в тревоге ожидала татар. Царь Федор Иванович с духовенством трижды обходили Москву с крестами. Служили молебен и ждали набольшего воеводу - князя Федора Мстиславского. 29 июня воевода выступил из Серпухова, оставив на Оке небольшой отряд. К вечеру первого июля полки прибыли к селу Коломенскому и расположились на лугах Москвы-реки. Воеводы поспешили к государю и правителю на Совет. Возвратившись ранним утром, ввели полки в приготовленный для них ратный стан, против Данилова монастыря. В полдень этого же дня приехал смотреть войско государь Федор Иванович. В Большом полку был воеводою князь Федор Иванович Мстиславский, в Правой руке - князь Никита Романович Трубецкой, в Передовом полку - князь Тимофей Романович Трубецкой, в Левой руке - князь Василий Черкасский. (На Руси вплоть до конца XVII века каждый полк имел своего воеводу. Однако главнокомандующим в войске считался воевода Большого полка, назначаемый по принципу установившегося с конца XV в. местничества. При назначении на должность воевод правительство должно было считаться с "породой" боярина, т. е. со степенью знатности его рода и с чинами и должностями его предков; назначаемый не мог по обычаю местничества оказаться "ниже" своего начальства, если предки последнего были в меньших чинах. Такое выдвижение какого-либо боярина на важную должность зависело не от его личных качеств, а от его "породы" и "отечества". Местничество вступало в силу даже при распределении места за царским столом во время заседаний или пиров. Развитие торгового капитала и разложение феодализма привели к упадку политического значения бояр, а вместе с тем и уничтожению местничества. В 1682 году при царе Федоре Алексеевиче были торжественно сожжены книги, в которых записывались местнические дела, и было приказано "отныне всем быть без мест".) Князя Андрея Телятевского с ратниками определили в Передовой полк под начало Тимофея Трубецкого. Пока царь находился в Большом полку, Андрей Андреевич объезжал своих воинов, окидывал каждого зорким взглядом, поучал коротко: - Шапку поправь. - Выпрямись, чего сгорбился. В седле надлежит наездником быть. - Копье от плеча чуть отведи. - Грудь щитом прикрой. Остановился возле Болотникова, поглядел на него строго и невольно залюбовался. Строен, плечист, держится молодцом. - Здоров ли, Ивашка? - Здоров, князь. - Не боишься татарина? - А чего нам робеть? Мы на своей земле. Да и народишко ихний, сказывают, мелковат. Собьем с них спесь, - спокойно отозвался Иванка. - Верно парень. Все ли так разумеют? - обратился Телятевский к ратникам. И в ответ дружно послышалось: - Не дрогнем! - Постоим за землю русскую! Князь остался доволен ратниками. Якушка, видно, не зря с ними десять дней возился. И главное - бодры. Перед битвой это зело отрадно. Вскоре воевода Тимофей Трубецкой приказал своему воинству строиться в десятки. Полк вытянулся вдоль Москвы-реки, засверкал кольчугами, латами и шеломами, запестрел хоругвями. Приехал царь Федор Иванович на белом коне. Он в сибирской шапке, отороченной соболиным мехом, усыпанной драгоценными каменьями и увенчанной золотым крестом, в зарбафном кафтане и красных малиновых сапожках. Окруженный боярами и рындами в белых кафтанах с серебряными топориками на плечах, государь подъехал к воинству и вымолвил: - Доброго здравия вам, дети мои, и ратной удачи. Злой ворог задумал лишить нас крова, осквернить наши храмы магометовой верой. Господь бог услышал наши молитвы. Он покарает неверных. Мужайтесь, православные! Сокрушите басурман во имя господа и веры православной!.. Царь говорил тихо. Его тонкий и слабый голос едва был слышен. Иванка смотрел на помазанника божия и удивлялся. Уж больно неказист царь. Не в батюшку родился. Иван Васильевич был и телом дороден, и воин отменный. Отец не раз об этом рассказывал. Болотникова дернул за рукав кафтана Тимоха Шалый, прошептал тихо: - На нашего приказчика Калистрата обличьем схож. Гы-ы-ы... - И впрямь, ребяты. Из-за конской головы одна шапка торчит. Мелковат государь наш, - вторил бывшему холопу Никита Кудеяр. - Будя вам, мужики, - сердито прошипел на односельчан степенный чернобородый ратник. - Государь державными делами велик. И богомолец он первейший. Когда Федор Иванович объехал весь полк, приземистый и широкогрудый воевода Тимофей Трубецкой зычно прокричал, обратившись лицом к воинам: - Слава великому государю! И передовой полк дружно отозвался: - Слава! Слава! Слава! А затем разноголосо понеслось: - Долгих лет жизни государю! - Разобьем поганых! - Постоим за святую Русь! Ночь. Тихая, звездная. Густой туман низко стелется над Москвой-рекой. Русская рать затаилась. Не разжигая костров, бодрствует, поджидая ордынцев. Иванка прилег возле коня, прислушиваясь к выкрикам дозорных. Внезапно его плеча коснулась легкая рука. Болотников обернулся и обрадованно воскликнул: - Здорово, друже! Как сюда угодил? Не думал тебя здесь повстречать. - Чего не чаешь, то скорее сбудется, - посмеиваясь, обнимал Иванку Афоня Шмоток. -Да токмо ты потише, парень. Кабы князь не услышал. - Выходит, сбег с конюшни? - Сбег, Иванка. Уж мне ли на дворе сидеть, когда басурмане под Москвой. Уж лучше в чистом поле помирать, чем в неведении томиться... - Как разыскал меня? Экий ты проныра. - Нелегко разыскать было. Как только к лагерю подошел - меня оружные люди остановили. Кто да что и почему по ночам шатаешься. Одним словом, не поверили мне и в ратный городок не впустили. А тут вскоре обоз к лагерю шел. Пушечные ядра везли. Одна телега в колдобине застряла. Помочь пришлось. Вытолкал телегу, а сам под рогожкой спрятался. Так на фитилях в стан и приехал. Обошлось, слава богу. Не приметили во тьме. Потом зачал о князе Телятевском спрашивать. Отбился-де, от своих, помогите, православные. Поди, часа три по стану блуждал, покуда тебя сыскал. Теперь вместе злого ворога бить будем. - Эх, ты, ратник! - обнимая за плечи Афоню, тепло вымолвил Болотников. - Давай подкрепись. Чай, голоден? Иванка поднял с земли железную миску, прикрытую чистой тряпицей, протянул бобылю. - Тут вареное мясо да пшеничного хлеба ломоть. Князь Телятевский со двора своего доставил. Вдосталь нас кормит. Эдак бы в вотчине на севе. Афоня от снеди не отказался. С обеда в животе и крохи не было. Ел и весело приговаривал: - И муха набивает брюхо. Но вдруг чья-то сильная рука подняла Афоню с земли на ноги. - Ух, ты мне пустобрех! Пошто княжью волю нарушил? - Уж ты прости меня, милок. Я ведь не на конюшню из вотчины просился, а поганых татар мечом сечь. Якушка отпустил бобыля и покачал головой. - Не ведаю, что с тобой и делать. В Москву прогнать - караульные не выпустят. В стане оставлять - князь прогневается. И вечно ты, как блоха, под рубашкой скачешь. Беда мне с тобой. - Оставь ты его, Якушка. Утро вечера мудренее, - рассудил Болотников и потянул бобыля к себе. Челядинец молча погрозил Шмотку кулаком, повернулся и зашагал к княжьему шатру. Как бы Андрей Андреевич не хватился. То и дело от воеводы Трубецкого посланцы снуют. Болотников распахнул кафтан и на груди его при лунном свете сверкнула чешуйчатая кольчуга... - Ишь ты. Знатно вас князь на бой снарядил, - присвистнул Шмоток. - Князь не только свои хоромы, но и Русь от недруга защищает, - отозвался Болотников. - Приляг, Афоня. Прижмись к конскому брюху - тепло будет. Шум в лагере затихал. Было уже далеко за полночь, но никому не спалось. Ничего нет тревожнее, чем тягостное ожидание жестокого боя. Ратники, запрокинув руки за голову, тихо переговаривались, вздыхали и проклинали ордынцев. Другие вспоминали покинутые избы, семьи, своих любимых. Невдалеке от воинов князя Телятевского послышалась вдруг задушевная, бередящая душу песня ратника. Он пел о славном витязе, который умирает в дикой степи, подле угасающего костра: Припекает богатырь свои раны кровавые. В головах стоит животворящий крест, По праву руку лежит сабля острая, А по леву руку его - тугой лук, А в ногах стоит его добрый конь. Он, кончался, говорил коню. Как умру я, мой добрый конь, Ты зарой мое тело белое Среди поля, среди чистого. Ты скачи потом во святую Русь, Поклонись моим отцу с матерью, Благословенье свези малым детушкам. Да скажи моей молодой вдове, Что женился я на другой жене: А в приданое взял поле чистое, Была свахою калена стрела, Положила спать сабля острая... Глава 62 ХАН КАЗЫ-ГИРЕЙ На рассвете четвертого июля татарские тумены подошли к селу Коломенскому. Спустя час, на Воробьевой горе приказал хан раскинуть шатер. Пусть презренные москвиты увидят грозного крымского повелителя и покорно ждут своего смертного часа. Казы-Гирей в темно-зеленом чапане, в белом остроконечном колпаке, опушенном красной лисицей, и в желтых сапогах из верблюжьей замши. Широко расставив ноги, прищурив острые глаза, долго и жадно смотрел на стольный град неверных. (Чапан - кафтан.) Вот она златоверхая Москва! Поход был утомителен и долог. Джигиты жаждали богатой добычи. И теперь скоро! С нами аллах. Мы побьем урусов, навьючим коней драгоценными каменьями, уведем в Бахчисарай красивых русоволосых полонянок и тысячи рабов, а Москву спалим дотла. Такова воля аллаха! - Великий и благословенный! Урусы ожидают нас не в крепости, а в поле, - осторожно заметил стоявший вблизи хана мурза Сафа-Гирей. - Ни при великом кагане Чингизе, ни при Бату хане урусы не вставали возле стены. Мы осаждали их в крепостях, - поддержал Сафу другой военачальник. (Каган - главенствующий хан.) - Тем лучше, мурзы. Мои бесстрашные багатуры одним разом сомкнут ряды неверных! - хрипло выкрикнул Казы-Гирей и, резко повернувшись, в окружении тургадуров пошел к золотисто-желтому шатру. (Тургадур - телохранитель.) Пятнадцать крымских туменов, словно огромная черная туча, покрыли Воробьевы горы. В каждом тумене - десять тысяч конных воинов - смуглых, безбородых, выносливых. Джигиты расположились куренями, по тысяче в каждом. Посреди куреня стояла белая торта тысячника с высоким рогатым бунчуком. (Курень - означает круг юрт, военный стан.) Сейчас воины отдыхали. Рассевшись кругами возле костров, варили в больших медных котлах рисовую похлебку из жеребятины с поджаренным просом, приправленную бараньим салом и кобыльим молоком. Рядом паслись приземистые, толстоногие и длинногривые ратные кони. Здесь же находились и запасные лошади, навьюченные копченым салом, ячменем, пшеном, с рисом и бурдюками с кумысом. (Бурдюк - мешок из шкуры животного для хранения и перевозки вина и других жидкостей (у татар обычно для кумыса). Возле нарядного ханского шатра торчит высокое, украшенное китайской резьбой, бамбуковое древко с черным девятихвостым знаменем. На стяге вышит золотыми нитями свирепый покровитель всех монгольских набегов - бог войны Сульдэ. У входа в шатер, скрестив копья, стоят два темнолицых тургадура. Неподвижно застыли, словно степные каменные истуканы. За кожаными поясами - длинные острые ножи. Ордынцы знали - тургадуры жестоки. Любого, кто без ханского дозволения приблизится к шатру на десять шагов, поджидала неминуемая гибель. Свистел нож, метко выпущенный из рук тургадура, и дерзнувший воин замертво падал наземь. Хан хитер, как лисица, и осторожен, как всякий степной хищник. Днем и ночью, не смыкая глаз, охраняет его золотистый шатер триста отборных нукеров, готовых перерезать горло любому коварному врагу, посягнувшему на ханский престол. (Нукер - воин из личной дружины хана.) Совершив утреннее моление солнцу и богу Сульдэ, крымский повелитель собрал мурз и военачальников на курлутай. (Курлутай - совет знатнейших феодалов правящего рода.) Казы-Гирей восседал на походном троне, сверкающем золотом и изумрудами. Положив правую руку на рукоять кривого меча, а левую на подлокотник мягкого трона, хан пытливо вглядывался в каждого входящего, почтительно приветствующего своего повелителя: - Салям алейкум, великий хан! Усевшись полукругом на ярких коврах и подобрав под себя ноги, мурзы и военачальники молча ждали ханского слова. Внутри шатра, на высоких металлических подставках чадили девять светильников, окутывая сизой дымкой парчовой занавеси. У входа, по углам шатра, и позади трона стояли, скрестив смуглые руки на груди, телохранители, не спуская зорких глаз со знатных гостей. Всякое может случиться по воле аллаха. Наконец Казы-Гирей повернул свое каменное лицо в сторону ближнего мурзы, мотнул белой чалмой. - Говори, Бахты. Приложившись правой рукой ко лбу, мурза произнес: - О, великий и мудрейший! Благословен твой путь. Мои пять туменов рвутся в бой. И никакая сила не остановит моих верных джигитов. Полки урусов останутся под копытами наших быстрых коней! - воинственно прокричал Бахты-Гирей. Затем крымский хан обратил свой взор на следующего мурзу. Сафа-Гирей в малиновом чекмене и красных сафьяновых сапожках, расшитых жемчужными нитями, был хмур и озабочен. (Чекмень - верхняя мужская одежда, полукафтан.) - Велик аллах и велики помыслы твои, повелитель. Прямо скажу - бой будет труден. Урусы соорудили военный городок, поставили великое множество пушек. В их рати сто пятьдесят тысяч храбрых и сильных воинов. - Уж не предлагаешь ли ты, бесстрашный мурза, повернуть тумены в Бахчисарай? - язвительно проговорил Казы-Гирей, качнувшись в кресле. - Правоверные! Сафа поджимает хвост, как трусливая собака. Он гневит бога Сульдэ! - визгливо прокричал Бахты-Гирей. Коренастый и широкоплечий Сафа вскочил с ковра. К лицу его прилила кровь, в глазах блеснули злые молнии. Выхватив из ножен изогнутый меч, он замахнулся на Бахты. - Презренный шакал! Тебе ли говорить о моей трусости. Вот этим мечом я разбил в степях ногаев, а ты отсиживался на шелковых подушках в Бахчисарае и забавлялся с наложницами. Тогда с ковра вскочил, словно ужаленный, Бахты-Гирей. Он тоже выхватил саблю. - Уймите мурз, мои верные тургадуры, - подал знак телохранителям Казы-Гирей. Тургадуры метнулись к разгоряченным военачальникам и оттолкнули их друг от друга. Вытащив кинжалы, глянули на повелителя, ожидая нового приказания. - Садитесь, мурзы. Говори, Сафа, - строго сказал повелитель. Шумно сопя носом, Сафа опустился на ковер и продолжал: - Я видел много походов, хан. Еще при великом Девлет-Гирее я брал столицу урусов. Это была славная победа. Мы не потеряли ни одного багатура. Урусы укрылись под защиту стен московских. Здесь ждала их погибель. Мы подожгли столицу огненными стрелами. Московиты задохнулись в дыму. Их трупы запрудили Москву-реку. Аллах наказал неверных. Теперь наши тумены вновь подошли к Москве. Но враги стали изворотливей. Сейчас они отошли на три версты от столицы и ожидают нас великой ратью. Я предлагаю не бросать сразу все тумены на урусские полки, а выманить их из укрепленного стана, отрезать от городка и крепости, окружить нашими храбрыми багатурами и разбить строптивых московитян. Таков мой совет. Так завещал нам биться великий и искусный каган Чингиз. - А что думает мой юный Валди? - после недолгого молчания ткнув пальцем в сторону племянника, спросил хан. Молодой царевич поднялся с ковра, короткими шажками подбежал к трону и, поцеловав подол парчового чапана повелителя, молвил: - О, светлейший хан! Столп правоверия и гроза язычников! Твои уста всегда изрекают мудрость. Я сделаю так, как прикажет мне мой повелитель. Мои воины рвутся в бой с русобородыми. Казы-Гирей ласково кивнул юному военачальнику, а затем обратился к паше турецких янычар: (Паша - титул высших сановников в старой Турции.) - Скажи мне, славный Резван, о своих помыслах. Рыжебородый и статный паша в высокой белой чалме и шелковом халате с рубиновыми пуговицами, глянул на притихший диван, тронул себя за золотую серьгу, вдетую в левое ухо и высказал степенно: - Твой враг - наш враг, почтенный хан. Великий султан Амурах, защитник ислама, повелел наказать мне неверных московитов. Он недоволен дерзкими урусами. Их казаки беспрестанно ходят под Азов, осаждают крепость и берут в полон славных янычар. Донцы на своих разбойных стругах спускаются в Черное море и топят наши корабли. Царь Иван вошел в родственный союз с нечестивыми черкесами и вопреки султанской воле поставил крепость на Тереке, затворив нам торговый путь в Дербент и Шемаху. Персидский шах Аббас посылает теперь своих тайных послов к царю Федору и, уступая урусам Кахетию, ищет союза против великого султана. Не бывать тому! Мои янычары вместе с твоими, почтенный хан, джигитами разобьют московские рати. И тогда мы заставим Федора вернуть Казанское и Астраханское ханство, свести подлых казаков с Дона и разрушить московскую крепость на Тереке. Такова воля аллаха. Казы-Гирей, внимательно выслушав турецкого пашу, вновь задал ему вопрос: - Как думаешь нападать на врагов ислама, мой верный Резван? Паша, посапывая носом, долго молчал, поглаживая пальцами мягкий ковер и наконец обмолвился: - Сафа-Гирей прав. Надо выманить урусов из укрепленного городка, а затем ударить по ним всем войском. Крымский повелитель нахмурился. На диване нет единства. Дурной признак. Поднялся с трона и сказал свое слово: - Правоверные! Я слушал ваши советы. Мои отважные мурзы Бахты и Валди хотят единым ударом смять урусов. А мудрые Сафа и Резван предлагают иной путь. С нами аллах. Он предсказывает нам славную победу над иноверцами. Он говорит мне - веди Казы-Гирей своих воинов на рати русобородых и опрокинь их всеми туменами. Такова воля всевышнего, такова моя воля. И тот, кто посмеет нарушить ее - того покарает аллах и мой острый меч. Вы слышите меня, багатуры? - Слышим, хан. Мы с тобой, наш несравненный! Мы с тобой, наш повелитель! - хором отозвались военачальники. - Близится битва. Сейчас всех приглашаю на малый достархан, а потом на коней. Пусть закипит наша кровь от айрана и кумыса! - проговорил хан. (Достархан - угощение, а также нарядная скатерть, расстилаемая для пиршества. Обычно татары перед битвой устраивали малый достархан, а после победы - великое пиршество. Айран - кислое молоко особой закваски (распространено в Сибири, Средней Азии, Крыму и на Кавказе).) В шатре появились черные рабы-невольники с серебряными кольцами в носах. Накрыли шелковую скатерть посреди ковра, положили на нее серебряные и золотые блюда с жареным мясом молодой кобылицы, с тонкими румяными лепешками на сале и различными сладостями. Перед ханом, пашой, мурзами и темниками поставили рабы золотые чаши с кумысом, айраном, хорзой и красным персидским вином. (Хорза - хмельной напиток, употребляемый южными народностями.) Приглашенные на курлутай, дождавшись, когда повелитель первым положит в рот кусок мяса и запьет его кумысом, шумно принялись уничтожать обильное угощение. Чавкая, обтирая жирные пальцы о замшевые сапоги, гости пили пенящийся холодноватый кислый напиток и хмельные красные вина. Когда хмель ударил в голову, Казы-Гирей вытащил из ножен кривой меч и трижды взмахнул им над своей белой чалмой. Гости смолкли, поставив на скатерть чаши с напитком. - Прекратим достархан, правоверные. Поднимайте тумены. Потопчем конями хулителей ислама! - свирепо рявкнул Казы-Гирей, сверкая мечом. Когда тумены были приготовлены к бою, к воинам выехал на нарядном с золотой сбруей и серебряными бубенцами гнедом коне повелитель, окруженный могучими тургадурами. Казы-Гирей - в золотом остроконечном шлеме с сетчатым надзатыльником и в серебристой кольчуге. Джигиты сидели верхом на низкорослых, гривастых и лохматых лошадях. Они в суконных чекменях, кафтанах и турбанах. На головах - стальные шлемы либо черные овчинные шапки с отворотами. У многих воинов грудь защищена медными пластинами, в левой руке - круглые металлические щиты, в правой - короткие копья с белыми конскими хвостами на конце. К седлам приторочены саадаки с тугими изогнутыми луками и красными стрелами с закаленными стальными наконечниками. (Турбан - верхняя мужская одежда. Саадак - чехол для лука.) У бывалых воинов, а также сотников и темников кони покрыты железными и кожаными панцирями. (Темник - начальник тумена.) Джигиты громко приветствовали подъехавшего Казы-Гирея. - Салям алейкум, великий хан! - Слава повелителю! - Слава несравненному! Казы-Гирей окинул внимательным взглядом несметное войско, ощетинившееся копьями, кривыми мечами, и громко произнес: - Мои верные и храбрые джигиты! Я привел вас к богатой столице урусов. Сейчас мы двинем свои тумены на московитян и уничтожим презренных. Вспомните славные походы великих монгольских каганов. Мы властвовали над всей вселенной. Теперь неверные подняли свои головы. Но мы посечем их своими острыми мечами и по их поверженным трупам въедем в Москву. Славные воины! Я отдаю вам столицу язычников на три дня. Вьючьте коней богатой добычей, набивайте чувалы золотыми крестами, и драгоценными каменьями, наполняйте бурдюки красным боярским вином и хмельными медами. (Чувал - большой вьючный мешок, изготовленный из кожи или шерсти.) Берите в полон рабов, убивайте стариков, кидайте детей в костер. Все живое - предайте земле. Пусть один черный пепел останется после нашего победного набега. Не стоять Москве на семи холмах! Воины, размахивая клинками над шлемами и меховыми шапками, дико взвыли, сотрясая Воробьевы горы гортанными воинственными криками. Повелитель, зажигаясь от боевых воплей джигитов, приказал Бахты-Гирею: - Убейте молодого коня и принесите мне чашу крови. - Слушаюсь и повинуюсь, мой повелитель, - приложив руку к груди, отозвался мурза и с десятком нукеров поскакал к пасущемуся на склоне горы конскому табуну. Вскоре темник явился обратно и, припав на одно колено, поднес спешившемуся хану чашу с темной лошадиной кровью. Казы-Гирей снял с головы золотой китайский шлем, повернулся лицом к солнцу и, воскликнув - с нами аллах - жадно припал губами к чаше. На горе раздались мощные ратные кличи багатуров. Глава 63 НА ПОЛЕ БРАНИ Близился час битвы. Ратники, переминаясь с ноги на ногу, еще раз проверяли на себе доспехи, поправляли шеломы, натягивали кольчуги, панцири и тревожно поглядывали на гору. Пушкари встали возле подвижного дощатого тына. У них все наготове - чугунные ядра, мешочки с зельем, фитили. Здесь же прохаживается знатный литейный мастер государева Пушечного двора - Андрей Чохов. Он в суконном кафтане, осанистый, кряжистый, русобородый. Зорко поглядывает на пушкарей и затинщиков, дает скупые советы. (Затинщик - пушкарь к затинной пушке, т. е. пушке, вделанной в стену.) - Не посрамим матушку Русь, Андрей Иваныч. Не пропустим басурман в Москву, - заверяли знатного мастера пушкари... - Ты бы поостерегся, Андрей Иваныч. Голова велел тебе во дворе оставаться. Татары метко стрелу пускают. Зашибут, чего доброго, - вымолвил старый, жилистый затинщик с опаленной рыжей бородой. (Голова - в данном случае - начальник Пушкарского приказа.) - Где как ни в ратном бою литейное дело проверять. Здесь мое место, Акимыч, - строго произнес Чохов и пошел дальше вдоль деревянного тына, мимо многопудовых громадных пушек. Вместе с пушкарями приготовились к бою пешие стрельцы с ручными пищалями и самопалами. - Татары иду-у-ут! - вдруг пронесся по Передовому полку зычный возглас. С Воробьевых гор услышали русские воины дребезжанье рожков, гулкие удары боевых барабанов, пронзительный вой труб. Московское войско зашевелилось. Вершники по приказу сотников взмахнули на коней, а пешие ратники построились в десятки и тесными сплоченными рядами, поблескивая шеломами и красными остроконечными щитами, панцирями и кольчугами, с волнением ожидали грозного врага. Размахивая кривыми саблями, прижавшись к гривам низкорослых, но быстрых и резвых коней, с дикими воплями неслись на русское войско монгольские тумены. Когда татары приблизились к дощатому городку, из бойниц укрепленного стана, с крепостных стен Данилова, Новоспасского и Симонова монастырей дружно ударили тяжелые пушки, пищали, единороги. Ордынцы не ожидали столь громогласной огневой встречи. Многие ядра достали передние ряды конницы и внесли заметное замешательство среди джигитов. Улусники рассыпались по полю и повернули вспять к холму, отойдя на безопасные рубежи. Казы-Гирей, встревоженный громом урусских пушек, спешно послал гонцов к темникам, приказывая им явиться к его шатру. Когда начальники туменов появились перед разгневанным повелителем, Казы-Гирей, размахивая мечом, закричал: - Презренные шакалы! Бог войны Сульдэ не любит, когда багатуры показывают неверным спины. Я даю вам еще один тумен. Идите на Урусов и разбейте город! И теперь уже тридцать тысяч джигитов, издавая свирепые вопли, ринулись на русский стан. Сотники, темники и мурзы, увлекая за собой воинов, страшно визжали: - И-ойе! И-ойе! Уррагх! (Уррагх - вперед (татарское).) И вновь дружным огнем встретили яростно напиравшего неприятеля русские пушки. Над песчаной равниной заклубились тучи пыли. Кони шарахались в стороны, ржали, поднимались на дыбы, выкидывая из седел всадников, которые погибали под копытами испуганных лошадей. Но все же татары упорно неслись вперед. Приблизившись к дощатому городку, воины на полном скаку метали через тын копья, спускали тетиву, поражая меткими калеными стрелами ратников Передового полка. Но тут ударили в гущу конницы две тысячи пеших стрельцов из пищалей и самопалов. Монгольские тумены остановились, а затем, резко повернув коней, вновь понеслись назад, оставив на поле брани тысячи поверженных наземь трупов. Русское воинство ликовало. Опытный воевода Федор Иванович Мстиславский, неторопливо поглаживал окладистую пушистую бороду, сказал степенно окружившим его князьям и боярам: - Непривычно ордынцам под ядрами и пулями скакать. Лихо пушкари и пищальники басурман бьют... - Нашим пушкам нет равных. Ливонцы и свейцы до сих пор помнят их силу. Андрейку Чехова и затинщиков следует наградить щедро за радение, - произнес князь Андрей Телятевский. - До награды еще далеко. Монголы упрямы. Орда их несметна. Вначале надлежит бой выиграть, - посуровев, проговорил воевода, поглядывая из-под ладони на отступавших татар. Узнав о больших потерях и поняв, что урусов смять нелегко, крымскому повелителю пришлось согласиться с доводами Сафы-Гирея. - Выманите неверных из лагеря и перебейте, как паршивых собак, - отдал хан военачальникам свой новый приказ, недовольный ходом сражения. Такого прежде не бывало. Тумены обычно в степных боях, яростно налетев на противника, опрокидывали его и начисто уничтожали стрелами, копьями и мечами. А здесь - стена, о которую споткнулись джигиты. Урусы надежно укрылись в своем боевом городке, укрепившись сотнями пушек и тысячами пищалей. Их ядра и картечь летят в конницу из стана и монастырей. О, аллах! Помоги низвергнуть язычников! Из каждого тумена темники выделили по сотне багатуров и направили их к русскому стану. Джигиты придвинулись к вражескому городку и остановились на безопасном расстоянии, выжидая урусов. От татарской конницы отделился огромный, словно копна, воин в серебристой кольчуге. На резвом и сильном степном коне, покрытом защитным кожаным панцирем, он дерзко приблизился к боевому городку и поднял над головой хвостатое копье, вызывая уруса на поединок. На ратном поле застыла тишина. Лишь слышались предсмертные стоны раненых и хрипы умирающих коней. Замолкли пушки, пищали, походные трубы, рожки, бубны и барабаны. По отважному багатуру не стреляли, не пускали из тугих луков стрелы. Таков закон ратного поля: одинокий воин, требующий боя, пользуется с незапамятных времен полным неприкосновением. Иначе бог покарает любого, кто посмеет нарушить издревле заведенный обычай. Тысячи глаз устремились на могучего, закованного в броню всадника, горделиво застывшего с поднятым копьем. Сердца русских воинов наполнились гневом и неумолимо звали их на бой с иноверцем. Многие с надеждой поглядывали на воеводский, расшитый золотом голубой стяг, ожидая, кого же выберет князь Тимофей Трубецкой из своего Передового полка на схватку с татарином. Но все знали - ордынцы выставили самого сильного и искусного воина, повергшего разящим мечом уже не один десяток ратоборцев. У кочевника тяжелая рука, верный наметанный глаз и свирепое сердце завоевателя, не ведавшее и тени страха. Бой будет нелегок. Нужен славный витязь - стойкий, мужественный, чтобы не осрамиться, не уронить чести русского войска. Это понимали ратники, об этом думали воеводы. К белому шелковому шатру князя Тимофея Трубецкого прибыл из Большого полка сам Федор Иванович Мстиславский. Глянув на князей и бояр в сверкающих дорогих ратных доспехах, молвил: - Уж больно спесив басурманин - под Москвой гуляет. Не пора ли поганому и на свое место указать, бояре? Наши удальцы-молодцы в поле рвутся. Кого против злого нехристя выставим? Вышел вперед князь Андрей Телятевский - статный, широкоплечий. Высказал твердо: - С татарами у меня особые счеты, князь Федор. Вотчину мою когда-то испепелили, над сестрой надругались. Зол я на поганых. Отпусти меня с татарином биться... - Спасибо тебе, княже. Воистину обрадовал. Не перевелись, знать, среди князей ратоборцы. Ведаю о твоих поединках по ливонским походам. Добрый воитель. Одначе на поле тебя не пущу. Твое место здесь. Ежели Тимофей Трубецкой голову в битве сложит - тебе в Передовом полку воеводой быть. Так с Борисом Федоровичем и великим государем порешили. Ты и родом своим высок и воин отменный, - проговорил Мстиславский. Телятевский хотя и был польщен словами князя, но все же решением воеводы остался недоволен. Уж очень хотелось выйти в поле к ордынцу. Однако вслух промолвил: - Волю государя не смею рушить, воевода. Спасибо за честь. К боярам протолкался крупный большеголовый дворянин в шеломе и стальном панцире. Низко поклонился князю Мстиславскому и запальчиво заговорил, ударяя себя тяжелым кулаком в грудь: - Мочи нет смотреть на похвальбу басурманскую. Дозвольте, бояре, мне с татарином поразмяться. Силушкой меня господь не обидел. Застоялся я тут в городке. - Имя свое назови, молодец. - Митрий Капуста - дворянин поместный. Выпускай, воевода, а не то сам пойду. Я поганого единым ударом наземь свалю. К Федору Мстиславскому наклонился один из ближних челядинцев, сказал негромко: - Сей дворянин навеселе, князь. Воевода крякнул с досады. Дворянин - виду богатырского, чисто Илья Муромец. Такой бы не осрамился. Да жаль - зелена вина хватил. Федор Иванович нахмурился, сказал строго: - На татарина надлежит без хмеля ходить, братец. Здесь одной силы мало. Нужна сноровка и голова разумная. Так что посиди покуда, Митрий. Капуста обиженно фыркнул и отошел в сторонку. Князь Андрей Телятевский после недолгого раздумья вновь подошел к воеводе. - Уж ежели, Федор Иванович, меня на бой не пускаешь, тогда дозволь моему ратнику в поле выйти. - Чем примечателен твой ратник, княже Андрей? - Парень молод, силен, разумен и на коне проворен. Не подведет - за то словом своим ручаюсь. - Зови своего молодца, княже. Иванка Болотников предстал перед князем. Воевода и бояре пытливо оглядели ратника. Высокий, плечистый. С виду могутный детина, однако татарин много крупнее будет. Выдюжит ли? Заметив в глазах воеводы сомнение, Телятевский снова заверил князя: - Звать его Иваном. Из пахарей он. Сам не раз видел - силы непомерной сей удалец... Князь Федор Иванович кивнул головой, сошел с коня и шагнул к Болотникову. - Не посрамишь земли русской, молодец? Ведаешь ли, на что идешь? - Ведаю, воевода. Со щитом вернусь, - спокойно и коротко отозвался Болотников. - Ну, храни тебя бог! Князь Мстиславский троекратно облобызал ратника и протянул ему свой меч. - Знатными мастерами сей меч кован. Верно служил он мне в ратных походах. Надеюсь и сегодня не подведет. Иванка принял меч, молча поклонился князю и взмахнул на коня. Перед ним расступились ратники, подбадривая его выкриками. Напутствуя Болотникова, князь Телятевский предложил ему заменить свою лошадь: - Конь у тебя пахотный. На нем далеко не ускачешь. Басурманские лошади быстры и резвы. Возьми коня у Якушки. - Спасибо за добрый совет, князь. Однако менять коня не стану. Привык я к Гнедку, все повадки его мне ведомы. А чужой конь - потемки. - Ну, как знаешь, парень. Перед тем, как выехать из боевого городка, молодого ратоборца благословил чудотворной иконой архимандрит Данилова монастыря. - Мужайся, сыне. Помни бога, и он дарует тебе победу над нехристем. А затем прорвался к ратнику Афоня Шмоток и протянул маленький кожаный мешочек на голубой тесьме. - Удачи тебе, Иванка. В поле - ни отца, ни матери: заступиться некому. Накинь на грудь мою ладанку. В ней землица с родной отчизны. От ворога сохранит. Ладанку от бобыля Болотников принял. Снял шелом и надел через голову мешочек на широкою грудь, обтянутую чешуйчатой кольчугой. - Может, накажешь чего-нибудь Исаю? Неровен час, - вздохнув, тихо промолвил бобыль. - Из похода приду - сам все обскажу, Афоня, - проговорил Иванка и, поправив на голове шелом, выехал в ратное поле. Глава 64 ПОЕДИНОК Хан Казы-Гирей, нервно закусив нижнюю губу, мрачно восседал на коне и, прищурив острые волчьи глаза, молча вглядывался в свои застывшие боевые сотни. Непривычно для хана складывается битва. Урусы - сметливы и упрямы. Они, как всегда, не спешат. Багатур Ахмет уже давно стоит с поднятым копьем, а они все мешкают. Сказал с издевкой: - Презренные трусы! Они боятся моего славного джигита. Находившийся вблизи повелителя Резван-паша, поглаживая рыжую бороду, проговорил хану: - Урусы - храбрые воины. Они пошлют к Ахмету достойного наездника. - Мой тургадур не знает равных во всей вселенной. Ахмет сильнее барса. Он укрощал тигра и носил на своих плечах дикую степную кобылицу. Мой могучий джигит проткнет копьем уруса и на поднятой руке принесет его к моему шатру. И так будет! - С нами аллах, повелитель, - опустив глаза, произнес паша турецких янычар. И вот от боевого стана на крупном светло-гнедом коне выехал навстречу татарскому багатуру русский витязь. Замерли татары, замерли московитяне. Казалось, куда-то пропало, улетучилось трехсоттысячное войско. Оставалась лишь широкая песчаная равнина, по которой, сближаясь друг с другом, ехали два отважных воина. Один защищал святую Русь, Отчизну. Другой - хотел поработить ее, истоптать конем, испепелить, обесславить. Тишина - тревожная, изнуряющая. Нет ничего томительнее этих беспокойных минут для обоих ратей. Ордынцы ждали победы своего багатура, русские - верили в своего ратоборца. И те и другие понимали: победа вселит в сердца воинов бесстрашие и мужество, придаст новые силы для битвы с врагом, поражение - повергнет в уныние, вызовет ужас и смятение перед грозным противником. Покуда сближались, Болотников не вглядывался в своего недруга. Он ехал не спеша, спокойно. Почему-то вдруг опять вспомнилась ему первая теплая борозда, отец в чистой белой рубахе с соляными каплями пота на морщинистом лбу, рано поседевшая сгорбленная мать с немудрящим узелком в руке. А потом всплыла в памяти Василиса с ее теплыми, ласковыми глазами, горячими руками и озорной улыбкой. И тотчас обожгла мысль - выжить! Сразить басурмана! Иначе не увидеть больше лесной заимки, родной отчины, пряного запаха земли. - Победить! Победить врага! И уже забыв обо всем на свете и видя перед собой лишь одного супротивника, Болотников весь напрягся, напружинился, словно натянутый тугой лук, и понесся навстречу ордынцу. Громадный багатур пригнулся к гриве, наклонил перед собой короткое хвостатое копье и с резким криком полетел на уруса. Все ближе и ближе воины. И вот, когда просвет между ними оставался сажени три, сильно метнули друг в друга копья. Успели прикрыться щитами. Ахмет - круглым, Иванка - остроконечным красным. Звякнув о металл, копья отлетели в стороны, а всадники разминулись. Вновь повернули коней. Багатур, издавая хриплые устрашающие вопли, выхватил из ножен изогнутую длинную саблю. Ахмет был опытный и коварный враг. Он хитер и изворотлив, знал немало великих сражений. Его тяжелый меч опускался на головы ногаев и греков, грузин, армян и персов. Все тело монгола - в боевых рубцах и шрамах. Он принимал на себя удары каленой стрелы, остроконечного копья и сверкающей сабли. Ахмет твердо верил в удачу и знал - ему сопутствует сам бог войны Сульдэ. Но с урусом он встречался впервые. И при первом же наскоке, почувствовав, как со страшной силой обрушилось о его крепкий щит вражеское копье, Ахмет сразу понял, что перед ним искусный, отважный воин, обладающий богатырским ударом. Во второй раз сшиблись ратоборцы. Заслоняясь щитами, взмахнули мечами. Зазвенела сталь, посыпались искры. Ахмет покачнулся в седле и резко поворотил коня в сторону. Надо перехитрить уруса. Его конь тяжел и не так поворотлив. Следует закружить противника вихревым круговоротом и, улучив момент, поразить его мечом. Иванка понял, что татарин начинает уклоняться от прямого боя. Он с диким визгом заметался вокруг Болотникова. Внезапно поворачивая коня, на скаку ударяя мечом о металлический щит и вновь рванув удила, Ахмет стремительно налетал на Иванку, но вплотную не сближался и ударами не обменивался. Болотников разгадал хитрость татарина. Ласково потрепав Гнедка за гриву, сказал, словно человеку: - Держись, Гнедок. Не поддадимся на уловку поганого. Знал Иванка, что исход поединка теперь во многом будет зависеть и от коня. Надо успевать поворачивать лошадь, вовремя натягивать и отпускать удила и быть готовым к любому коварному наскоку иноверца. Монгол своими неожиданными опасными вывертами заставлял думать только об одном - не попасть впросак, не угодить под внезапный разящий удар. Ахмет, покрутившись возле уруса и поняв, что испытанный боевой прием на этот раз ему не удается, вдруг поворотил коня и, пригнувшись к гриве, стремглав помчался к своему воинству. Русские ратники обрадованно вскинули вверх копья. Однако ордынец, выхватив у одного джигита колчан со стрелами, повернул вспять. Иванка знал: татары пускают стрелы искуснее русских. У них наметанный глаз, их длинные железные стрелы могут пробить и кольчугу. Здесь уже медлить нельзя. Нужно спешить татарину навстречу, опередить его. Багатур на полном скаку вытянул из колчана стрелу, натянул тетиву гибкого лука с набитыми на нем блестящими стальными полосами. Русское войско замерло. Изогнулся тугой лук колесом. Зазвенели металлические полосы, запела тетива, тонко засвистела стрела. Как только татарин спустил тетиву, Болотников, мчавшийся навстречу басурманину, сделал резвый скачок в сторону. Но все же татарская стрела достала его, разорвав кольчугу на левом плече. Своего щита Иванка не выронил, хотя сильно дернуло в руку. Стрела, не дойдя до тела, застряла в кольчуге. Болотников приготовился к решающему удару. Если сейчас басурманин успеет ускользнуть в сторону и вынет из колчана вторую стрелу - она может стать для Иванки последней. Увидев перед собой стремительно налетевшего уруса, Ахмет швырнул саадак на землю и поднял изогнутый клинок. Сшиблись в третий раз. Иванка подставил под острый клинок ордынца свой щит, а затем мощно взмахнул рукой. Ахмет также заслонился, но удар Болотникова был настолько силен, что меч, соскользнув со щита, глубоко вонзился в конскую шею. Конь вместе с багатуром рухнул на землю. Болотников нагнулся и вновь занес над головой кочевника свой тяжелый меч. И только сейчас разглядел Иванка смуглое безбородое плосконосое лицо, короткую загорелую шею и широко раскрытые, застывшие в немом ужасе черные глаза. Близка победа! Повергнут татарин. Но не отпустил своего меча Иванка. Не принято на святой Руси лежачего бить. Спешился с коня, мрачно сплюнул и, выдрав стрелу из кольчуги, придвинул ногой к поганому выпавшую из рук саблю. Ахмет опомнился, поднялся на ноги и свирепо рявкнув - Уррагх! - надвинулся на уруса. И начался пеший поединок. Блистали мечи, лязгало железо. Татарин бился жестоко. Он был крупнее и выше Болотникова. Обозленный своей неудачей, Ахмет хотел побыстрее уложить уруса и вновь поднять в глазах джигитов свою пошатнувшуюся ратную доблесть. Однако гибкий и верткий Болотников на земле держался цепко. Багатуру никак не удавалось поразить уруса своим клинком. Иванка умело защищался и выжидал удобного момента. Бились отчаянно, долго. Ордынец все время визжал, издавал воинственные вопли. А Иванка сражался молча, стиснув зубы, сурово поблескивая из-под шелома внимательными зоркими глазами. Ахмет, уверившись в своей победе, все наседал и наседал. Его клинок словно молния сверкнул в воздухе, тяжело опускаясь на красный и крепкий русский щит. Вот-вот урус дрогнет и обретет смерть на поле брани. У Иванки мелькнула мысль: "Княжий меч, видно, знатные мастера ковали. Не устоять против него басурманской сабле". Болотников, прикрываясь от клинка щитом, стал лишь изредка обмениваться ударами. Но вот, улучив момент и собрав воедино всю силу, Иванка неожиданно для багатура взмахнул мечом и обрушил его на кривую саблю. Клинок монгола переломился. Следующим ударом Болотников рассек растерявшемуся багатуру голову. Взмахнув руками, Ахмет рухнул замертво наземь. Так на русском поле, возле Москвы-реки, и закончилась боевая слава татарского тургадура. Глава 65 ТЕЛЯТЕВСКИЙ И КАПУСТА Русское воинство ликовало. А Болотников, победно потрясая мечом, взмахнул на коня и поскакал к дощатому городку. Ордынцы сникли. Печальный вой долго слышался над их станом. Казы-Гирей от злости больно теребил свою подкрашенную хной бороду, плевался. Бог Сульдэ отвернулся от Ахмета. (Хна - красно-желтая краска, которой татары красили себе ладони, бороды, а в походе - хвост коня.) Высокий, худощавый раб, зазвенев легкой цепью на ногах, подал повелителю красную чашу с айраном. Так полагалось всегда, когда великий крымский хан гневался. Казы-Гирей выбил ногой чашу из рук невольника и в слепой ярости полоснул саблей раба по тощей шее. Голова невольника откатилась к ногам оробевших тургадуров... Запели ратные трубы, загремели тулумбасы. Из русского стана выехали на поле отобранные из каждого полка боевые сотни. Воодушевленные победой Болотникова, воины понеслись на татар, врезались в их конницу. Началась кровавая сеча. (Тулумбас - род бубна или небольшой барабан.) А тем временем Иванка подъехал к воеводскому шатру. Спешился, шагнул навстречу Мстиславскому, протянул ему меч. - Земли русской не посрамил, князь. Князь Федор Иванович, забыв о высоком своем роде, троекратно расцеловал ратника-простолюдина. - Каков молодец, бояре! Славно с татарином бился. За сию отвагу - свой меч тебе дарю. Носи его с честью и приумножай славу русскую. Глянув на князя Андрея Телятевского, воевода добавил: - Этого молодца в поле на басурман не выпускай, княже Андрей. Сберечь его надобно для воинства. Телятевский согласно кивнул головой и подошел к Болотникову. - Не ошибся я в тебе, Ивашка. Получишь от меня достойную награду. А с этого дня забираю тебя в свою дружину. Будешь вместе с Якушкой подле меня ходить. Болотников, не остывший еще после тяжелого поединка, не сразу понял, о чем ему говорит вотчинный князь. Слова доносились до него словно сквозь сон. Опомнился он лишь тогда, когда на него налетел радостный Афоня Шмоток. - Помогла моя ладанка, Иванушка. Сколь по Руси ни ходил, а такого детинушку, как ты, не видывал. Отколь тебе ратные хитрости ведомы? - В баню идти - пару не бояться, Афоня. Затем Иванку окружили вотчинные мужики - односельчане. Загалдели, восхищенно затрясли бородами. - Князь-то как, не осерчал? - отбиваясь от мужиков, спросил бобыля Иванка, указав в сторону Телятевского. - Рукой махнул. Не до меня ему нонче, - весело рассмеялся Афоня. Главные силы войска оставались в городке. Основные тумены Казы-Гирея также находились на горах. Однако на поле сражались с обеих сторон до двадцати тысяч воинов, ежечасно подкрепляя друг друга все новыми и новыми отрядами всадников. Нарастал и ширился шум битвы. Всхрапывали и заливисто ржали кони, ревели походные варганы, гудели бубны, протяжно пели рога, свистели стрелы. И все это перемешалось с оглушительными воплями ордынцев и громогласными кличами, русских ратоборцев. Ближе к Данилову монастырю жестоко рубились вершники, а правее, возле изгиба Москвы-реки, навстречу конным ордынцам выступили около тысячи пеших пищальников, поражая татар пулями и картечью. Однако джигиты также наносили русским значительный урон, почти без промаха пуская свои стрелы в ратников. Песчаная равнина покрылась трупами коней и воинов. К полудню князь Телятевский вновь подошел к воеводе Тимофею Трубецкому. - Не привык праздно на битвы взирать, князь. Легче в поле быть, чем в стане изводиться. Разреши, Тимофей Романыч, своих ратников на басурман вывести. - Не пришло еще наше время, князь Андрей. Боярам наказано при главном войске покуда быть. - Пущай едет, воевода. Глянь - близ Данилова монастыря ордынцы наших теснят. Надо бы на подмогу еще ратников послать, - степенно поглаживая бороду, проговорил Иван Васильевич Годунов, приставленный ближним ратным советником при Тимофее Трубецком. - Добро, князь. Даю тебе три сотни вершников. Скачи под Данилов, - согласился воевода. Телятевский подъехал к своим посошным людям, давно сидевшим на конях, крикнул: - Пришел наш черед. Якушка, выводи ратников. Поставь их за мной в передовую сотню. А тебе, Ивашка, здесь оставаться. С богом! Когда новые три сотни воинов выехали из дощатого городка на песчаную равнину, Иванка не удержался и поскакал вслед быстро удалявшимся всадникам. Позади услышал звонкий выкрик безлошадного Афони Шмотка: - Вернись, Иванка! Потеряешь голову в сече! Вер-ни-и-ись! Да где уж там! Разве удержишь теперь в стане горячего и дерзкого ратоборца. Не таков Иванка, чтобы за чужими спинами отсиживаться. Сердцем копья у недруга не переломишь... Князь Андрей Телятевский врезался в самую гущу татар, где его сразу же оглушил звериный крик монголов, мощный гул боевых барабанов и звон оружия. Низкорослый широкоплечий татарин сильно метнул в князя короткое копье, но оно только скользнуло по плечу чешуйчатой кольчуги. Телятевский в два скачка достал татарина и взмахнул мечом, разрубив басурманина до пояса. Признав в нарядном всаднике знатного воина, татары принялись отчаянно наседать на Телятевского. Рослый татарский сотник, размахивая клинком, прокричал своим джигитам: - Берите в полон уруского коназа. Будет щедрая награда от повелителя! (Коназ - так татары называли русских князей.) Гневен и жуток был для врагов князь Телятевский. Нанося мечом страшные по силе удары, Андрей Андреевич кричал обозлено: - Это вам за сестрицу! - А это за вотчину! - Теперь за Москву! Татары валились с коней. Поняв, что уруского князя в полон взять не удается, джигиты еще яростнее закружились вокруг Телятевского, которого прикрывали Якушка, Никита Кудеяр и другие ратники. Звеня доспехами, богатой сбруей и бубенцами, к Телятевскому прорвался мурза Бахты-Гирей. Его длинный кривой меч поверг наземь немало московитян. - Принимай смерть, презренный! - на русском языке выкрикнул мурза. Бахты-Гирей когда-то жил на Руси в числе людей посольских и постиг язык московитов. - Не бывать тому, поганый! - в свою очередь воскликнул князь Телятевский и с первого же удара отсек высокомерному мурзе правую руку... Бахты-Гирей дико взвыл от боли, бросил левой рукой щит и, с перекошенным, побелевшим лицом, отскочил в сторону. Его плотным кольцом окружили верные нукеры, которые помогли мурзе выбраться из кровавой сечи... Увлекшись битвой, Телятевский не заметил, как оторвался от своих ратников. Возле него ловко крушил врагов лишь один Якушка. Словно стая черных воронов на двоих ратоборцев налетели около двух десятков злых, разгоряченных джигитов. Стало трудно. На Телятевском помяли клинком шелом, прорубили на плече кольчугу. Перед князем мелькали всхрапывающие кони, руки людей, сабли, хвостатые копья, черные потные лица. Отводя щитом очередной удар басурманина, Андрей Андреевич прокричал: - Крепись, Якушка! Сейчас жарко будет! - Ведаю, князь. К своим пробиваться надо. - Держись меня. Да не горячись. Любой промах - смерть! - покрывая визг татар, поучал Якушку бывалый Телятевский. Но пробиваться к основной массе русских воинов было нелегко. Татары, мстя за своего изувеченного мурзу, хотели во что бы то ни стало изрубить клинками отважных урусов. И они уже были близки к победе. Это почувствовали и князь с Якушкой. Но тут случилось невероятное. В саженях десяти от сражавшихся, размахивая огромной, окованной железом дубиной, показался могутный чернобородый всадник, прокладывая путь к отбившимся воинам. Ратоборец оказался без щита и шелома. На нем был лишь перепачканный кровью колонтарь да двухствольный пистоль за поясом. Взлохмаченный, с всклоченной бородой ратник оглушительно ругался на все поле непонятными для басурман словами и сокрушал своей пудовой дубиной всех, кто попадался ему под руку. (Колонтарь - доспех, броня из блях и колец, среднее между латами и кольчугой.) И вид богатыря-уруса был настолько страшен и буен, что басурмане, повизгивая, рассыпались от него в стороны и молили аллаха, чтобы не угодить под тяжеленную дубину косматого витязя. Это был Митрий Капуста - захудалый дворянин подмосковный. - А ну, геть, дьяволы! Я вам, сучьи дети! - зычно, словно из медной трубы, извергал из себя Митрий Капуста, пробиваясь к Телятевскому с Якушкой. И вскоре разъяренный витязь очутился возле попавших в беду ратников. Признав в нарядном наезднике своего соседа - князя Телятевского, Митрий воскликнул: - Это тебе, князь, не мужиков моих воровать. Вишь, как татарва наседает. Айда за мной! Когда выбрались к своим воинам, плотной стеной напиравших на улусников, Андрей Андреевич воскликнул: - Лихой ты воин, Капуста! Останемся живы - другом моим станешь. Слово мое крепко. - Готовь вина бочонок, князь! - перекрывая шум битвы, прокричал Капуста и вновь ринулся на татар. Глава 66 ИУДА Иванка Болотников рубился с джигитами неподалеку. Возле него оказался односельчанин Никита Кудеяр. Татары рассекли на нем панцирь, обнажив белую пестрядинную рубаху на широкой груди. - Осади назад, Никита! Худо без панциря, - посоветовал ему Болотников, отбиваясь от двух татар. - Спину татарам казать не стану, - отозвался Кудеяр, опустив меч на бритую голову басурманина. И в тот же миг в грудь Никиты глубоко вонзилась метко пущенная каленая стрела. Покачнулся Кудеяр, алая кровь хлынула из его рта. Но с коня Никита не упал. Вцепился одной рукой в гриву, а другой норовил поднять меч. Сбоку, с другой стороны от Болотникова, на Кудеяра наскочил высокий широкоплечий татарин и острым изогнутым клинком разрубил голову смертельно раненному ратоборцу. - Ах ты, пес поганый! - вознегодовал Болотников и обрушил на монгола свой тяжелый меч. Джигит, взмахнув руками, вывалился из седла на потемневший от крови песок. Но не знал, не ведал Иванка, что опасность подстерегает его не только со стороны отчаянно бившихся татар, но и от своего недруга. В рядах русских воинов находился и объезжий голова Кирьяк. Он давно заприметил Иванку. Вперед, на рожон не лез, а все больше прятался за спины ратников, издалека наблюдая за Болотниковым и с надеждой ожидая его гибели. Но Иванка, сразив монгольского багатура и наводя ужас на татар, держался стойко. "Дьявол ему подмога, - зло думал Кирьяк. - Уму непостижимо, как удалось Ивашке из Пыточной выбраться. И на ратном поле он удачлив. Но от меня ему не уйти. Ежели татарская сабля его не уложит, то мой меч навеки Ивашку успокоит". Черная, злобная душа у Кирьяка. Что ему жизнь славного витязя, победившего свирепого монгола. Его своя корысть заедает. Ох, как хочется отомстить дерзкому парню за свое бесчестье у крепостных стен Белого города и в кабаке. И стал Кирьяк незаметно подкрадываться к Болотникову. А сам с опаской поглядывал по сторонам, остерегаясь басурманского удара. И вот уже очутился рядом с Иванкой. Воровато оглянувшись по сторонам, он сзади неожиданным предательским ударом полоснул мечом Болотникова по голове. На счастье шелом выдержал, не раскололся, но удар на миг оглушил Иванку и вывел из равновесия. Болотников ткнулся в гриву коня и повернул голову к коварному супротивнику. Кирьяк взмахнул мечом в другой раз, норовя окончательно добить своевольного парня. Но Иванка, прикрывшись щитом, уже успел выпрямиться в седле. Его глаза запылали яростным гневом. - Своих бьешь, Иуда! - вскричал Болотников и, стремительно наскочив на предателя, первым же ударом напрочь отсек Кирьяку голову. В шумной горячей сутолоке произошло это настолько быстро, что ратники, сражавшиеся рядом, ничего не поняли. Глава 67 НА КРЕПОСТНЫХ СТЕНАХ И В ПОЛЕ РАТНОМ Во всех церквах и храмах служили неустанные молебны, где духовные пастыри слезно просили господа даровать воинам победу над иноверцами. А крепостные стены, башни и звонницы густо облепили московитяне, с тревогой взиравшие на ратную равнину. Посадские то безмолвствовали, замирая, то шумно ликовали, следя за сечей. Древняя столица, знавшая многие приступы, никогда еще не видела возле себя полевой битвы. Дед Терентий, стоя на крепостной стене и придерживая старческой рукой шустрого Аникейку, изрекал слобожанам: - Видел я многие сражения, ребятушки, но такое - впервой на Москве случается. Мудреная битва. - Отчего мудреная, отец? - спросил старого тяглеца из Зарядья княжий привратник Игнатий. - Ась? Игнатий наклонился к старику, туговатому на ухо, и повторил свой вопрос. - А то как же, почтеннейший. Отродясь такого не бывало, чтобы промеж двух ратей еще одна рать билась... Игнатий махнул на деда рукой, а Терентий повернулся лицом к Москве-реке, силясь хоть что-нибудь узреть слезящимися глазами. Но тщетно. Все расплывалось в старческих глазах мутным пятном. Терентий дернул за рукав Аникейку, спросил с беспокойством: - Чего там теперь деется, внучек? - Бьются, деда, бьются, - уж в который раз отвечал Аникейка. - Был бы в теле - пособил бы ребятушкам. Я с татарвой не единожды в поле встречался. Свирепые людишки. Помоги, осподи, воинству православному, - бурчал в белую пушистую бороду старый посадский... Возле Яузской башни вздыхала о князе Андрее молодая супруга Елена Телятевская. Вытирая слезы шелковым платком, говорила Секлетее: - Боюсь за князя, мамка. Горячий он... - А ты больше господу молись, княгиня. Пошто из Крестовой палаты убежала. Бог-то страсть не любит на полуслове молитву прерывать. Пойдем-ка, матушка, в терем. - Не могу. К нему хочу, в поле. Нелегко там моему соколу. - Крепись, матушка. Перестань слезами исходить. Не един наш государь с нехристями бьется, - строго вымолвила старуха. - Извелась душа моя, мамка. Пойду в стан, пожалуй, о князе спытаю. - И полно тебе, матушка, - сердито стукнула клюкой Секлетея. - Мыслимо ли дело женам по рати бегать. Да и не впустят тебя туда. Идем, княгиня, в моленную... На Ивановской колокольне стояли подьячие Разбойного приказа Силантий Карпыч и торговый сиделец Федотка Сажин. - Отведи беду, осподи. Не дай товару пропасть. Два обоза у мя в Гостином дворе, - поминутно крестясь, бормотал торговый сиделец. (Гостиный двор - торговое помещение на Руси, в котором в XIII - XVII вв. останавливались иноземные купцы (гости).) - За добро трясешься, Федотка, - поглаживая окладистую бороду, промолвил Силантий Карпыч. - В обозах товару немало, мил человек. На сотню рублев барыш выгорит. - А как же Русь, Федотка? - подковырнул торговца подьячий. - А товару да алтыну все едино, Карпыч, - хоть Москва, хоть Бахчисарай. Лишь бы выгодно дельце справить, - высказал Сажин. - Без бога живешь, Федотка, - покачал головой Силантий Карпыч и, вглядевшись в ратное поле, вдруг испуганно добавил, - одначе татары стрельцов наших прижали. Бегут к лагерю пищальники. Ох ты, осподи. Подьячий толкнул в спину стоявшего вблизи него холопа, закричал: - Поспешай, Егорка. Грузи рухлядь на подводы. Да мотри не оброни чего. - Пожалуй, и я побегу, Карпыч. Не обокрали бы обоз мой воровские людишки, - засуетился торговый сиделец. - И то верно. Лиходеев нонче много на Москве развелось, - поддержал Федотку подьячий и также шагнул к выходу. Старый кремлевский звонарь, слышавший их разговор, покачал им вслед седовласой головой, мрачно сплюнул и, тут же забыв про обоих, устремил свой взор на ратное поле. Битва продолжалась до вечерних сумерек. И та и другая сторона ежечасно продолжали подкреплять свои рати... Тяжелее приходилось пешим стрельцам - пищальникам. Конные татары на своих быстрых лошадях часто прорывались через их плотный строй. И в этой свалке уже нельзя было стрелять из самопалов и ручных пищалей: пулями и картечью можно поразить своих. Отбивались от татар саблями, пятились назад и несли большой урон. И тогда в помощь пищальникам воевода Федор Мстиславский послал до двух тысяч посадских ополченцев, давно рвавшихся в бой. Слобожане с громогласными криками ринулись на татар: - Круши басурман, посадские! - Вперед, Москва! - За землю русскую! Ремесленные тяглецы встретили иноверцев ударами тяжелых дубин и топоров, палиц, сулиц и кистеней. Многие ловко орудовали длинными баграми и острыми рогатинами. Татары дрогнули, усыпая поле трупами. Караульный стрелец с Варварских ворот Давыд Одинец, потрясая бердышом, весело воскликнул: - Удирают басурмане, братцы-ы! А навались! На бегу, подняв с земли окровавленный багор, Одинец зацепил им татарина, стащил с коня, а затем полоснул по нему саблей. - Получай свою дань, поганый! Семен Одинец взмахнул на басурманского коня и погнался за отхлынувшими монголами. Настиг одного джигита и свалил его саблей наземь. Помчался за другим. Но татарин вдруг на полном скаку остановил коня, натянул свой большой лук. Длинная стрела пронзила стрельцу насквозь горло. Семен Одинец свалился на землю, а испуганный степной конь, освободившись от отважного наездника, развевая черной косматой гривой, сминая копытами раненых, стремглав понесся к своему стану. Среди русских вершников храбро рубились с погаными рязанцы - Истома Пашков, Прокофий Ляпунов и Григорий Самбулов. Подбадривая друг друга воинственными криками, молодые дворяне разили мечами вертких и смуглых улусников. Кряжистый Прокофий Ляпунов сражался сразу двумя мечами и при каждом ударе восклицал: - Москва бьет с носка, мать вашу!.. Ему вторил высокий широкоплечий Истома Пашков: - Помни Рязань, плосконосые! А Григорий Самбулов, тряся кучерявой цыганской бородкой, опуская меч на татар по-разбойному, словно филин ухал: - У-ух! У-ух! Глава 68 АЙ ДА АФОНЯ! Не усидел в дощатом городке и Афоня Шмоток. Истово перекрестившись на золотые маковки Данилова монастыря, бобыль с пистолем за кушаком и обнаженной саблей один выскочил из ратного стана и шустро побежал к сражавшимся воинам. И вид Афанасия в долгополом нараспашку кафтане и сдвинутом набекрень войлочном колпаке был настолько нелеп для ратоборца, что вызвал дружный хохот среди стоявших в лагере воинов. Глядя на тщедушную, с жидкой козлиной бороденкой фигуру, ратники кричали вслед: - Нагонит мужичок страху на поганых! - Пропала теперь Орда! Первым делом Афоня Шмоток решил раздобыть для себя коня. Куда же ему в бой без лошади, да еще с малым ростом! И конь вскоре подвернулся. Низенький, гривастый, стоит смирно и лижет языком убитого басурманина. "Вот и рысачок нашелся", - довольно подумал Афоня, взбираясь на лошадь. Конь сильно взбрыкнул задними ногами, и Шмоток, не успев взяться за поводья, шлепнулся наземь. Горестно вздохнул и, потирая свой ушибленный зад, Афоня вдруг перекрестился. Мать честная! Ужель пушки по полю зачали палить? Повернулся в сторону. Нет, слава богу! Это ратники на все поле над ним гогочут. Афоня погрозил им кулаком, поднялся и принялся выискивать себе нового коня. Но и второй оказался неподатлив. "Басурманским коням словно кто перцу под хвост насыпал. Ну их к ляду. Надо свою пахотную кобылку подыскать", - порешил Афоня, вновь почесывая бок. Иванка Болотников был немало удивлен, когда услышал за своей спиной, в саженях пяти, знакомый, обрадованный голос: - Нашел-таки! Я тута, Иванушка. На подмогу к тебе при-ше-е-ел! Болотников попятил назад Гнедка и, утирая горячей ладонью пот с лица, устало улыбнулся приятелю-односельчанину. - Пошто ты сюда? Поезжай в стан. Зашибут тебя басурмане. - Стыдно мне, Иванка, к своей Агафье возвращаться, коли поганого не убью. Ты вон как басурман колотишь. И мне в деревеньку охота Ерусланом прийти... - Берегись! Татарин слева! - поспешно предупредил заболтавшегося ратника Болотников. Афоня, восседая на широкогрудом вороном коне, быстро повернулся и, почти не целясь, пальнул в живот нависшего над ним грузного татарина. Басурманин выронил из рук занесенную над бобылем саблю и рухнул наземь. Афоня восторженно поднял пистоль над головой. - Вот так-то! Знай сверчок свой шесток! Болотников, зорко поглядывая по сторонам, мельком посмотрел на бобыля и хмуро покачал головой. Сквозь драную сермягу просвечивало худосочное тело. Много ли надо такому хилому воину. Ему и трех минут в бою не продержаться. А бобыль взбудораженный своей первой удачей, пришпорил лаптями коня, норовя ринуться в самую гущу джигитов. Иванка придержал бобыльского скакуна. - Возвращайся в стан. Без брони ты не ратник. Афоня упрямо завертел головой. - Не для того тебя битый час искал, чтобы восвояси удирать. Не простит мне осподь, ежели тебя на поле брани покину, - прокричал Афоня. И в эту минуту хвостатое татарское копье угодило в Гнедка. Конь споткнулся, жалобно и тонко заржал и вместе с Болотниковым повалился на поле, забившись в предсмертных судорогах и придавив Иванке ноги. На застигнутого врасплох ратника наскочил с резким гортанным выкриком приземистый монгол в остроконечной с отворотами меховой шапке. Оскалив желтые зубы, замахнулся клинком. Болотников широко раскрыл глаза, а в голове в этот миг пронеслось: "Отвоевался Иванка. Вот и пришел твой смертный час". Но тут бухнул выстрел. Это Афоня метко пальнул из второго ствола. Татарин шлепнулся рядом с Болотниковым. С кровавой пеной на губах, натужно хрипя, закорчился возле мертвого Гнедка, схватившись за живот. Наехали русские всадники. Татары откатились назад. Афоня Шмоток соскочил с коня и помог Иванке выбраться. - Спасибо тебе, друже. Второй раз ты меня от смерти спасаешь, - вымолвил Болотников. - Не зря я перед походом говорил, что сгожусь в ратном деле, - шмыгнув носом, деловито вымолвил бобыль. Болотников, печально взглянув на Гнедка, взмахнул на Афониного коня, а бобыля посадил позади себя. - Держись за меня крепче. В стан тебя доставлю. - Не хочу я в стан, Иванка. Бог любит троицу - а я только двух поганых уложил. - Моли бога, что жив остался, Еруслан. Хватит с тебя. Я тебя должен живым в вотчину доставить. А то без такого балагура на селе мужики с тоски помрут, - на скаку, обернувшись к бобылю, прокричал Болотников. Примчались к городку. Афоня соскочил с коня и тронул Болотникова за ногу. - Слезай и ты, Иванка. Почитай, весь день с басурманами бьешься. - Где из пистоля стрелять научился? - не слушая бобыля, спросил Болотников. - В ватаге у Федьки Берсеня. Вот послушай-ка... - Потом поведаешь. Оставайся в городке. Да гляди у меня - в поле больше не лезь. Осерчаю, - проговорил Иванка и, подтолкнув Афоню к тыну, снова поскакал к ратоборцам. Глава 69 ВИТЯЗЬ День угасал. Солнце спряталось за крепостными стенами, но битва продолжалась. Князь Федор Иванович Мстиславский выслал на поле еще новую сотню ратников, да две сотни конных стрельцов из государева стремянного полка. (Стремянной полк - состоит из стрельцов, находившихся у царского стремени при торжественных выездах государя.) Среди последнего подкрепления выделялся крупный высокий наездник в колонтаре. Видно было, что он силен и отважен и мечом разит ловко. Стремянные стрельцы прежде в своих рядах этого славного витязя не встречали. Появился он в сотне нежданно-негаданно, в последнюю минуту, когда всадники из дощатого городка в поле выезжали. Даже сотник ничего об этом не ведал. Витязь, несмотря на свой саженный рост, был безус, словно юнец. Лицо чистое, белое, с румянцем во всю щеку. Немало джигитов уложил своим мечом дерзкий богатырь. Но уйти победителем с поля брани ему не довелось. Басурманское копье, пробив колонтарь, угодило отважному всаднику в грудь. Витязь припал к гриве коня, а затем с тихим протяжным стоном соскользнул на землю. ...На песчаную равнину легли сумерки, озаренные багровым заревом заката. По сигналу ратных труб и барабанов первыми начали отходить к горе татарские тумены. Затем потянулись к своему стану и русские воины. К дощатому городку, опираясь на мечи и копья, побрели сотни раненых. Навстречу им выбежали воины, не участвовавшие в битве, помогая добраться до стана. Над теми, кто уже не мог подняться, склонились знахари, давали пить снадобье из целебных трав и кореньев, присыпали золой кровоточащие раны. Другие принялись сносить погибших ратоборцев к Данилову монастырю. Болотников снял с головы помятый шелом, вложил в ножны меч, устало тряхнул влажными черными кудрями. Слегка кружилась голова, и все тело налилось тяжестью, по правой щеке сочилась кровь. Внимательно глянул он на ратное поле и только словно в эту минуту увидел груды мертвых тел, услышал стоны и хрипы раненых, почувствовал густой тяжелый запах крови. Тысячи убитых, изрубленных, искалеченных. Иванка сошел с коня и не спеша, обходя стороной павших ратников, повел лошадь к лагерю. Внимание его привлек могутный воин, в залитом кровью колонтаре, которого все видели храбро сражающимся с басурманами. Вокруг него лежало более десятка порубленных татар. Витязь вдруг шевельнулся и тихо застонал. Шелом соскользнул с его головы и на поле легла пушистая льняная коса. Иванка склонился над умирающим. Боже! Да это же Степанида - бывшая стрелецкая женка! Болотников провел горячими ладонями по белому лицу, молвил с душевной грустью: - Как же это ты, селянка моя? Степанида открыла глаза, признала Иванку, улыбнулась краешком посиневших губ, сказала чуть слышно: - Вот и повстречались, сокол. Запал ты мне в душу... - Как оказалась здесь? - Сбежала от мельника, сокол... Да вот ратником обрядилась. - Я тебя сейчас в стан доставлю. Знахаря знатного сыщу. - Не надо, Иванушка, не надо, милый... Поцелуй меня напоследок, - совсем слабея, попросила Степанида. Иванка исполнил последнюю волю селянки. - А теперь прощай, сокол... Сказала и испустила дух, повернувшись лицом к златоглавой Москве. Глава 70 В ШАТРЕ Русские воины захватили в плен до трех тысяч улусников и вместе с ними многих сотников, темников и мурз. Боевой городок гудел, словно растревоженный улей. Из Москвы в стан хлынули густыми толпами посадские люди, которых Борис Федорович Годунов и воевода Мстиславский допустили к ратникам. Московитяне приветствовали воинов, искали среди них родных и друзей, выспрашивали о погибших. Радостные возбужденные крики перемешивались с печальными возгласами и рыданьем матерей и жен, оплакивающих своих сыновей и мужей, сложивших головы за Отчизну. ...К шатру Тимофея Трубецкого привели пленных татар. Однако воевода находился в это время у Бориса Годунова. Поджав под себя ноги, ордынцы уселись возле шатра, понуро ожидая своей участи. - Что присмирели, ребятушки? Чать, норовили по нашей матушке белокаменной походить да потешиться? Шиш вам, а не Москва! - показав басурманам кукиш, проговорил Афоня Шмоток. Подошел к улусникам и Тимоха Шалый. - Ишь какие в полону смирные... Афонюшка, нет ли у тебя кусочка мяса? - Пошто тебе, милок? - Хочу поглядеть, как басурмане молятся. Уж такая, братцы, потеха! Пахом Аверьянов мне о том сказывал. - Нету мяса, милок. У самого в брюхе урчит. Тогда Тимоха побежал к своим односельчанам и вскоре принес большой кусок говядины. Сунул в руки первому попавшему татарину. Басурманин за тяжелый ратный день проголодался, потому, не раздумывая, принял кусок и принялся острыми зубами жадно рвать мясо. Тимоха, освещая факелом кочевника, терпеливо ждал, когда тот управится с варевом и зачнет свою затейливую молитву. Ордынец быстро съел, вытер сальные пальцы о замшевые сапоги и снова неподвижно замер, молчаливо уставившись на длинноногого уруса. - Вот те на! - удивился Тимоха. - Мясо сожрал, а молиться и не думает. А ну, приступай к молитве, поганый! - Пошто ты к нему привязался, милок? - недоумевая, вопросил Шалого бобыль. - Пахом Аверьянов мне рассказывал, что татары как только мяса поедят - сразу же молиться начинают, - вымолвил Тимоха и поведал собравшимся ратникам Пахомову небылицу. - Экий ты дурень! - расхохотался над Тимохой один из бывалых воинов. - Довелось мне в полоне у басурман быть. Посмеялся над тобой Пахом. Отродясь так поганые не молятся. Ратники долго гоготали над смущенным Тимохой, который стоял и бурчал себе под нос: - Ну, погоди, казак. Дай токмо до села добраться... В шатре Бориса Федоровича Годунова собрались на вечерний военный совет воеводы полков. - Далеко ли сейчас Новгородское войско, князь Федор? - спросил государев правитель воеводу Большого полка. - Последние гонцы известили меня, что северная рать спешно идет к Москве, боярин. Однако к столице войско прибудет только через два дня, - отвечал Мстиславский. - Жаль. Не успевает войско. Что мыслишь о сегодняшней битве, воевода? - Одно твердо знаю, бояре - татарам по Москве не гулять. Басурмане изведали силу наших пушек и стойкость ратников. Мы сбили спесь с Казы-Гирея и посеяли страх в рядах ордынцев. Ежели татары с утра вновь начнут бой, он будет для них последним. - Хорошо бы так, Федор Иванович, - произнес Годунов и обратился к другим воеводам. - Что скажешь, князь Тимофей? Воевода Передового полка был краток: - Князь Федор Мстиславский прав. Наши ратники не пропустят к Москве татар. - Казы-Гирей - хитрый хан. Он пришел на Воробьевы горы и стал вблизи Москвы. Он чувствует в себе силу. Потому надо ждать новой беды. Мыслю я, что Казы-Гирей бросит свои тумены на наш городок этой же ночью. Не разумнее ли оттащить пушки в Москву подальше от греха. С татарами нам впотьмах не управиться, - промолвил свое слово, не вставая с лавки и не оказав тем самым честь государеву правителю, князь Василий Шуйский. Телятевский вспыхнул и проговорил резко, выступив на середину шатра: - Сняться с городка и убрать пушки - смерть для Москвы и рати. Неразумно говоришь, князь Василий. Шуйский поперхнулся, колюче и въедливо глянул на Телятевского, но смолчал, почувствовав, что среди бояр не найдет поддержки своим помыслам. Да вон и Мстиславский с Трубецким на сей раз худородному Годунову потакают, забыв о своей высокой родовитости. Срам! А не мешало бы крымскому хану Бориску да его приспешников крепенько проучить. После недолгого раздумья государев правитель спросил у Федора Мстиславского о затинщиках: - Много ли у пушкарей зелья и ядер? - Запасы Пушечного двора немалые. Литеец Андрей Чехов доносил мне, что пороха, картечи и ядер на басурман хватит с избытком. - Добро, князь Федор. Прикажи затинщикам рано поутру открыть стрельбу по ордынцам, - решил Борис Годунов. - А я так смекаю, боярин. Сейчас татары в замешательстве. И покуда басурмане после битвы свои потери подсчитывают, нам надлежит для устрашения неприятеля изо всех пушек ударить. Пусть затинщики всю ночь палят. Поганым это зело не понравится. Не любил Борис Годунов, когда его на советах поправляют, но с доводами опытного воеводы согласился. - Быть по сему, князь. Глава 71 ПОСЛЕДНЯЯ ЧАША Знахарь перевязывал на правой руке рану, а Митрий Капуста ворчал: - Твоя мазь ни к чему, старик. Кабы винца ковш хватить - всю хворь разом снимет. - Горазд ты до бражного ковша, вижу, батюшка. От тебя и сейчас за версту винцом попахивает. - Маковой росинки с утра не было, старче. То похмелье выходит. Ну, будя над рукой шептать. - Без заговору не отойдет, батюшка. А теперь я тебе язвы горячим пеплом присыплю. - Пепел облегчает, валяй, дед, - согласно кивнул черной бородой Капуста и, вздохнув, тоскливо добавил. - Хоть бы едину чарочку в нутро плеснуть. Сидевший рядом Истома Пашков, посмеиваясь, проговорил: - Воевода Трубецкой воинов к басурманам снаряжает. Хочет изведать, что поганые против