из землянки,-- неожиданно приказала ему.
     -- Зачем? -- удивился тот.
     -- Оттирать тебя, малый, надо, а то  потом сам не  рад  будешь, вот что
скажу. Пошли...-- и, тяжело поднявшись, заковыляла к выходу.
     Ничего не понимающий Сабанак поднялся и пошел следом.  Тут  же и Нурия,
которой, видимо,  трудно было сидеть на одном  месте,  выскочила  наружу,  и
вдвоем со старухой они начали натирать  ему руки снегом. Сперва он ничего не
чувствовал,  но потом появилась боль в пальцах да  такая, что  хоть  кричать
впору. Однако вскоре в руки пришло неожиданное тепло и началась ломота.
     Нурия, смущаясь, набрала  в пригоршню  снега и  провела по его щеке. Но
старуха сердито отодвинула ее  руку и велела  идти в жилище, принявшись сама
растирать и  щеки  и нос.  Затем велела  скинуть  сапрги и столь  же усердно
растерла ступни ног.
     Сабанак почувствовал, что кровь с  новой  живительной силой побежала по
телу, и  начал благодарить  старуху, но та ничего  не ответила, словно  и не
слышала его  слов, а прошла обратно в землянку. Юноша натянул сапоги и вошел
вслед  за ней, сел  на свое  место у  огня. Старуха подошла сзади  к  нему и
бросила на землю сшитые из шкур теплые сапоги, промолвив единственное слово:
     -- Надень.
     Он повиновался, не решаясь уже заговорить с ней, и лишь мягко улыбнулся
и кивнул  головой  с благодарностью. Старуху словно  прорвало от  покорности
Сабанака, и она громко заговорила, не особо подбирая слова:
     -- Какой дьявол понес тебя, сосунка в наши  края?! Ничего не знаешь, не
ведаешь, а  туда же, на войну полез. Чего ты здесь потерял?  Кто звал тебя к
нам? Что тебе нужно, а? Своей земли нет, так на нашу позарились! А ты поживи
здесь, попробуй, а если живой останешься, побежишь обратно так, что на сивой
кобыле  не  догнать. Я бы  вашего  хана  вот этими самыми  руками  задушила,
встреться он мне!
     -- Тихо, мама, успокойся,-- кинулись к старухе обе девушки, увидев, что
та кричит в полном исступлении.-- Ваши люди сына  ее убили, брата  нашего,--
сквроговоркой  выпалила извиняющимся голосом Нурия,  чуть повернув голову  к
Сабанаку.
     И   он   тоже  растерялся  и,  не  смея  что-то  ответить,   глядел  на
неистовствующую старуху широко открытыми  глачами. В этот  момент в землянку
вошел, низко нагнув голову, Иркебай и прошел к огню. Он, верно, слышал крики
старой женщины, потому спросил у Сабанака:
     --  Ну, слышал, как вас тут любят? Скажи спасибо, что она не  взяла нож
да не заколола тебя, как овцу, в жертву богам.
     Тот помолчал, не зная, как лучше ответить, потом тихо проговорил:
     -- Люди всегда воевали, а значит, и  убивали друг друга. Если  я кого и
убил, то лишь в честном бою, а не из засады, тишком.
     -- А-а-а... Значит ты хочешь сказать,  что мы не по правилам сегодня  с
вами сражались? Так я  тебя понял? А  я тебе вот что скажу: когда в землянку
заползает ядовитая гадюка, то никто  не разбирает, права она или не права, а
хватают кол или  что в руки попадет и бьют ее по башке. А  не убей ее, так и
повадится, и детей покусает, и хозяйкой в твоем жилище станет.
     -- Мы пришли, чтоб прогнать вашего  хана, который не по праву управляет
вами. Наш хан Кучум законный наследник...
     -- Законный, говоришь?!  -- закричал  Иркебай. Сабанак уже не рад  был,
что ввязался в спор с ним, понимая, что в любой момент может быть убит.
     -- Значит, нами не тот  хан  правил? А нам так вот  все равно, кто нами
правит,  если он  соблюдает законы  наших предков  и не мешает нам  жить. Мы
выбрали Едигира, и он наш хан!  А ваш есть и  останется навсегда чужаком для
всех, запомни это.
     -- Предки нашего  хана  правили  этой  страной...--  не повышая голоса,
робко защищался Сабанак.
     --  Да  насрать  мне  на  его  предков! Все уже  давно  о них забыли  и
вспоминать  не желают. Завтра найдется  еще кто-то,  явится на  нашу землю и
захочет править нами. Нам решать, кто будет нашим ханом. Мы вольные  люди, и
захотим  выгнать  своего  хана  --  выгоним.  Захотим пригласить другого  --
пригласим! Понятно?!
     -- А белому царю вы тоже сами решили дань платить?
     -- Уж  никак  не по вашей  из Бухары  подсказке. Мы слабый народ, и нам
нужны сильные друзья.
     -- Нашли друга,-- фыркнул Сабанак,-- да он вас проглотит и не заметит.
     -- А мы костлявые, нами и подавиться можно.  Ты верно, уже понял это,--
засмеялся Иркебай,-- но больше я с тобой спорить не желаю. Давайте, хозяева,
кормите нас,-- потребовал он.
     --  Все давно  готово,--  недовольно  проворчала старуха  и шикнула  на
девушек, чтоб они вышли из землянки и не мешали мужчинам обедать.
     Ночевал Сабанак в той же  самой землянке вместе с воинами, захватившими
его в плен. Хозяева ушли к соседям, оставив их одних.
     На другой день выступили затемно,  и Сабанаку разрешили сесть верхом на
коня, предварительно связав ему руки за спиной. Затем было еще два ночлега в
таких же, похожих одно на другое, поселениях. И Сабанак с горечью думал, что
уже,  верно,  никогда не вернуться ему к своим землякам, не  услышать  шуток
добродушного  и  грубоватого  Алтаная,  не  ощутить  на  своем  лице  нежных
пальчиков Биби-Чамал. От  таких мыслей  щемило  сердце, иногда казалось, что
лучше бы выхватить на привале кинжал у одного из охранников и заколоть себя,
но...  иное чувство --  интереса и любопытства к народу, с которым он совсем
недавно воевал, просыпалось в юноше и не позволяло решиться на крайность.
     Через  три  дня  Сабанак  понял, что они достигли  конечной цели своего
путешествия.  Навстречу  им   вышли   около  сотни  вооруженных  воинов,  и,
сопровождаемые ими, они въехали в  лагерь,  где почти не видно было женщин и
детей. Зато стояло множество шалашей, шатров, свежая  земля указывала на то,
что недавно  была  вырыта  землянка  в  большом холме, возвышающемся посреди
лагеря.  Горели большие костры, на которых в медных котлах варились огромные
куски мяса. Где-то  возле леса раздавался перестук молотков,  верно, кузнецы
ковали новое  оружие.  Возле опушки  гарцевали на конях  молодые всадники  в
нарядных  доспехах, стараясь  достать друг  друга саблями  под одобрительные
крики пожилых бородатых воинов.
     Юноша  попытался  прикинуть,  сколько  же  людей  находилось  в  лагере
сибирцев, и понял, что их никак не меньше пяти, а то и семи сотен.
     "Когда  же они успели собрать такое войско? -- поразился  он.-- А ударь
они сейчас на Кашлык, и  нашим воинам несдобровать. Правда, драться за  свою
жизнь  они будут, как  волки,  но  эти-то  на своей  земле и  могут обложить
городок со всех сторон и тем самым обречь их всех на голодную смерть..."
     Его мысли были прерваны  появлением на вершине  холма высокого  воина в
богатой  шубе,  наброшенной  на  плечи, в собольей шапке  на  гордо поднятой
голове. Даже  издали  Сабанак  узнал в  нем того пленника, много  дней назад
привезенного Кучумом с  той стороны реки.  Неуловимая перемена  произошла  в
хане Едигире:  он  слегка  сутулился,  и  широкие  брови  его были сведены к
переносью,  на  щеках залегли  глубокие морщины, и само  лицо  стало  как-то
темнее, сумрачнее.
     Иркебай, увидев Едигира, торопливо заспешил к нему, скользя по мерзлой,
накатанной множеством ног земле. Взобравшись на холм,  поклонился сибирскому
хану  и начал  что-то говорить,  время  от  времени показывая  рукой вниз на
Сабанака. Выслушав его,  Едигир  отдал короткое приказание  одному из воинов
охраны, и тот, сбежав вниз, подтолкнул пленника в сторону хана, поясняя свои
действия:
     -- Иди  быстрее.  Сам хан желает  тебя видеть. Но  Сабанак  и  без него
догадался, что требуют его, и  поднялся  на вершину, подошел к группе людей.
Едигир внимательно оглядел его с ног до головы и, чуть помолчав, обратился к
Иркебаю.
     -- Говоришь, что племянник самого башлыка?
     -- Так он сказал.
     -- Как доказать можешь? -- последовал вопрос уже к пленнику.
     -- Да никак...-- пожал он плечами.-- Хочешь, так у него самого спроси.
     -- В уме тебе не откажешь. А сколько человек осталось у твоего хана?
     -- Не знаю... не считал...
     --  Так, так...--  Нехорошая  усмешка  скользнула  по губам  Едигира.--
Значит, считать тебя не научили, а пора бы. Надолго в наши края пришли?
     -- Как поживется,-- столь же неопределенно ответил Сабанак.
     -- А я вот думаю, что  тебе жить осталось совсем недолго. Вздернуть его
на первой осине прямо сейчас,-- обратился он к охране.
     Два  здоровенных мужика кинулись  к юноше и  потащили с холма  к лесной
опушке, зловеще улыбаясь друг другу.
     "Так что же это?! Неужели конец? -- пронеслось в  голове у него. И хотя
с того самого момента, как он  оказался в плену, нехорошие мысли о смерти не
покидали Сабанака, но надежда, пусть и слабая, теплилась и жила. Надо что-то
делать!  Бежать?  Но  как?  Перейти на  службу к сибирцам? Но мне и этого не
предложили..."
     Его уже дотащили  до ближайших деревьев,  и один  из палачей  полез  на
дерево с  волосяной веревкой в руке. Тонкие заледеневшие ветки обламывались,
и тот  никак  не  мог  забраться на дерево. Тогда он попробовал  перебросить
веревку через ближайший сук, но и это у него  не получилось. Второй бросился
помогать  ему,  и  Сабанак, оставшийся на время один,  повел глазами  вокруг
себя, надеясь, что можно попробовать удрать в лес.
     И  тут его взгляд скользнул по вершине холма, откуда Едигир наблюдал за
казнью. Неожиданно он увидел,  что  рядом с ханом стоит девушка или женщина,
издали не видно  было  ее лица, и взволнованно жестикулирует руками,  что-то
объясняя тому.
     Наконец  веревку зацепили  за толстенный сук и набросили  петлю на  шею
Сабанака. Он  поднял  глаза вверх,  к затянутому тяжелыми снеговыми облаками
небу, набрал в грудь побольше воздуха и закрыл глаза...
     -- Ну что? Тянем? -- услышал он голос одного из палачей.
     -- Давай...-- отозвался другой.
     И тут с холма раздался чей-то крик:
     -- Подождите! Привести его сюда!
     Сабанак  решил,  что  это ему  показалось, но  с него  торопливо  сняли
веревку, правда, оставив ее перекинутой через сук, и повели обратно. Сабанак
шел,  не чувствуя  ватных ног, словно в сапоги  насыпали песку  или наложили
камней. Все плыло  перед  глазами,  и  он едва  взобрался на холм, как  силы
оставили его, и уже сквозь пелену беспамятства смутно разобрал слова хана:
     -- Пусть поживет пока...
     В себя он пришел уже в темноте и, пошевелив руками, разобрал, что лежит
на шкуре и рядом  с ним кто-то посапывает во сне. Он встал, перешагнул через
спящего и побрел к просвету двери из землянки.
     Лагерь   сибирцев  освещался  несколькими  горящими  в   разных  местах
кострами,  возле  которых  кучкой сидели  воины.  Возле  них  лежали большие
лохматые собаки,  и едва Сабанак вышел из землянки, как они залились дружным
лаем.  Воины  вскочили  с   мест,  закрутили  головами,  но,  увидев  юношу,
успокоились и  опустились  обратно  на  толстые стволы  деревьев. То  ли они
приняли его за своего, то ли решили, что бежать  он не сможет, но это как-то
удручающе подействовало на  Сабанака, и он  продолжал стоять, не двигаясь  с
места.  Мелкий снежок сыпался с  низкого  сибирскою  неба,  и неожиданно  он
подумал, что не стань сегодня его, умри он, и... ничего бы не изменилось так
же шел бы снег, сидели бы у костра люди, тявкали собаки.
     "А  может, и зря  меня не  казнили? Может,  и  кончились  бы  разом все
мучения и сомнения, а Аллах принял бы мою душу, и была бы она сейчас на пути
в мир блаженства  и радости.  Кому нужна эта моя жизнь?  Зачем все сражения,
бои, походы, когда ничего нельзя изменить на земле, сделать иначе, повернуть
в другое русло. Кому нужно все это? Кому?!"
     И неожиданно со стороны болота глухо и злобно  завыл волк, словно и ему
неуютно  было   на  этой  земле,  и  он   тоже   мучился  безысходностью   и
неопределенностью своей жизни. А может, он просто давал знать, что он хозяин
этого леса и никому не позволит охотиться в его владениях.
     Но Сабанаку, когда  он  услышал вой бесприютного зверя, почему-то стало
легче на  душе,  и ушли  нехорошие мысли,  захотелось  жшь,  дышать морозным
свежим воздухом и... захотелось есть. Чугь  поколебавшись,  он направился  к
костру,  к людям,  сидевшим  там, надеясь,  что они не прогонят его от огня,
ведь он такой же человек, как и они...
     Один  из  охранников молча подвинулся, уступая ему  место на  бревне, и
лишь посмотрел на юношу с совершенно седой, как и снег, головой.


        ЗВОН ПРОЗРАЧНОГО ЛЬДА

     После того как Едигир и Зайла повстречались со старым Назисом,  а потом
с  местными рыбаками, отцом  и сыном, прошло  не  столь много времени. Новая
луна еще не успела народиться, а уже  были посланы  гонцы  во все  окрестные
улусы к  уцелевшим после боя  бекам  и мурзам, чтоб они готовили  ополчение.
Даже самые робкие и нерешительные поняли, что oт хана Кучума добра  ждать не
придется.  Он непрерывно слал конников  во все сибирские владения и требовал
дань. Кто не заплатил в первый раз, к  тому  приезжали во  второй и  брали в
заложники сыновей, юных дочерей, а то и жену. Многие успели скрыться в лесах
или  непроходимых болотах, но  не  отсиживаться же  им там  до самой смерти.
Некоторые попытались откочевать на другие земли, по берегу  Иртыша  в степи,
но та земля была давно занята  иными народами,  которые тоже умели держать в
руках оружие. Поэтому призыв Едигира объединиться  и собрать ополчение почти
все встретили с радостью.
     Правда,  около  двух  десятков  беков,  что недолюбливали род  Тайбуги,
поклялись в верности Кучуму и стали преданными его слугами. Но едва ли можно
было найти среди них  настоящих воинов, решительных  и отважных. Ради личной
выгоды готовы они были и отца родного в кабалу отдать.
     Едигир вернулся с полпути обратно на речку Шайтанку, хотя Зайла-Сузге и
настаивала, чтоб он отпустил ее  одну на поиски Сейдяка.  Но через несколько
дней начали прибывать  отряды из  соседних  улусов,  и все они в один  голос
заявляли, что сын хана находится в безопасности и опасаться за его жизнь нет
никаких оснований. А появившийся Иркебай рассказал в  подробностях о приходе
в их с братом  городок мамки  Анибы с  Сейдяком на  руках.  И  у Зайлы-Сузге
отлегло  немного  от  сердца,  даже  улыбка  появилась  на прежде  постоянно
озабоченном лице.  К тому  же Едигир  под  большим секретом сообщил ей,  что
вскоре они  выйдут  в  поход  и освободят Кашлык,  а тогда уж  и сына своего
разыщут обязательно. И она  считала каждый день, ожидая,  когда же соберутся
все отряды, чтоб выступить в поход.
     Это она отговорила Едигира от казни молодого  Сабанака, заявив что если
он  останется  жив, то и с  сыном их ничего  не случится. И  сибирский  хан,
поклявшийся  отомстить за  смерть  своего брата, смягчился и велел отпустить
юношу. Правда, затем его  приковали  цепью  к огромному  бревну, которое  он
должен  был всюду таскать за  собой. Но жизнь  есть жизнь,  пусть даже  и на
цепи.
     Наконец, настал день, когда Едигир собрал всех беков и мурз, пожелавших
участвовать в походе на Кашлык, и объявил, что завтра они выступают. Решили,
что первыми идут легко  вооруженные лыжники, которые незаметно перекроют все
подступы к городку. Затем подойдут лучники и займут все удобные для обстрела
места. Необходимо было выманить степняков  из Кашлыка и увлечь их  в засаду,
которую должен устроить Едигир с основными  силами. В это время другой отряд
под началом Иркебая должен будет ударить по оставшимся в городке степнякам и
занять его.
     -- Лес это самое уязвимое место  для степняков, и если они попадутся на
нашу уловку, то считайте, что победа за нами.
     -- Я бы на их месте ни за  что в  лес  не полез,-- засмеялся  Умар-бек,
который,  как и Едигир,  еще не  совсем  оправился от  ран после  неудачного
сражения при устье Тобола.
     --  Они  могут  послать  небольшой  отряд для  проверки,-- проговорил в
раздумье Иркебай,-- я бы сам так и поступил.
     -- Ну, ты у нас шибко большой воин, то все знают,-- пошутил Умар-бек.
     -- Да хватит тебе шутки  шутить,-- прикрикнул на него Едигир,-- человек
верно говорит, и надо все на месте решить.
     Тогда Иркебай все так же неторопливо продолжил:
     -- Если они небольшой отряд пошлют, то на твою засаду, хан, их выводить
не надо. Так говорю?
     --  Так...--  согласились   все,  ожидая  продолжения.  Большинство  из
собравшихся  беков  и  мурз  не принимали  участия в  прошлом  сражении и  о
коварстве степнякой знали лишь понаслышке, из рассказов других.
     -- Надо их перебить всех  до одного,-- махнул рукой молодой бек Баянда,
прибывший из  северных улусов на оленьих упряжках с серебряными  бубенцами и
яркими лентами в рогах, словно на свадьбу собрался, а не на битву.
     Все собравшиеся  с усмешкой глянули  на него  и ничего не  сказали. Тот
смутился и больше уже не проронил ни слова.
     -- Я думаю, надо на реку  спуститься и по льду уходить,-- развивал свой
план  Иркебай,-- они  когда из  крепости увидят,  что  нас  совсем мало,  то
конницу пустят.
     -- Верно говоришь,-- согласился мудрый Качи-Гирей,-- степняк без  коня,
как шаман без бубна. Наверняка, захотят догнать тебя и верхами кинутся.
     --  А  мы в это время обратно  на  крутой берег заберемся  и  оттуда их
стрелами  и  достанем. Так говорю?  -- обвел  взглядом  всех  присутствующих
Иркебай.
     --  Если  только  они своих коней еще  не  слопали,--  опять  засмеялся
неунывающий Умар-бек,-- мне верные люди говорили, что с кормом у них ох  как
худо.
     Неожиданно в круг между воинами протиснулся старый Назис, который после
второй встречи с  Едигиром так и не  вернулся  в свой поселок,  а сделался у
него слугой и тенью следовал  за ним повсюду. Присутствовал он и  на военном
совете, никем не замеченный, подавая воинам горячее питье и лепешки.
     -- Слышу я, что вы про реку заговорили,-- начал старик, не спрося на то
разрешения,-- а уж кому-кому, как  не мне, про нее лучше  всех  знать? Я  на
воде  вырос  и в ней, верно, и смерть свою сыщу. Река мне и  первый друг, но
иногда  и врагом становилась. Ох, было дело,--  вздохнул Назис горестно,-- с
рекой шутки плохи...
     -- Ты нам байки не рассказывай,  не время пока,-- перебил его Едигир,--
говори, что предлагаешь.
     -- Подожди, хан, я  еще до главного  не дошел.  Назис не так  глуп, как
кажется иным  людям. Уж  ты-то должен про то  знать,-- торопливо затараторил
он,-- я бы зря голос не подал. Я чего предлагаю: лед пока еще слабый, и надо
на реке будет  кое-где  проруби  ночью надолбить  и снежком для  верности  и
присыпать.  А как ваши люди побегут,  то пусть они  хорошо под  ноги глядят,
чтоб самим  в  прорубь  не угодить. И еще  бы  я  чего  сделал,  так спрятал
нескольких человек в сугробах с сетями, и только те на конях поскачут, пущай
они  сразу  сетки свои  поднимут. Вот тут-то вы  их тепленькими  и возьмете,
субчиков, всех до одного.
     -- А ведь прав старик...-- загалдели все.--  Ай да  старый Назис!  Если
все  с  головой воевать будут, то  переловим  степняков в сети, как  уток на
болоте.
     Назис, непривычный к похвалам, смутился и заковылял из круга.
     --  Все,-- объявил Едигир,-- каждый  действует по намеченному плану,  и
завтра выступаем, как уговорились.
     Утром первым  двинулся отряд Умар-бека, состоящий из отборных лучников,
лучших в  округе  стрелков и  охотников.  Они  бесшумно скользили на  мягких
шкурах, которыми были обтянуты лыжи. Следом двинулся Иркебай с двумя сотнями
испытанных бойцов, способных сразиться с превосходящими  силами врага. Потом
выступила  конница  Качи-Гирея,   которая  должна  будет  встретить   отряды
степняков, рассредоточенные  по соседним улусам.  И последним  покинул  свой
лагерь  на Шайтанке Едигир, разместившийся вместе с  Зайлой-Сузге на  нартах
Баянды. В самом лагере остались лишь несколько воинов, которые  из-за старых
ран  не могли участвовать  в походе. Тоскливо  глядел вслед уходящим  воинам
прикованный  к  своему бревну  Сабанак,  отлично понимая, куда  направляются
сибирские воины. Но чем  он мог  помочь своим соплеменникам? Разве что  тем,
что  не предал их  и  не встал в  ряды  сибирцев? Но он верил,  что рано или
поздно вырвется из плена и станет вновь свободен...
     На третий день  отряды  сибирцев  собрались  под  Кашлыком.  Разведчики
доложили, что  на башнях  находятся  охранники и, судя по всему, степняки не
подозревают о подходе  сотен Едигира. Иркебай отвел  хана в  сторону  и тихо
заговорил:
     -- Кучум  что-то учуял, потому что мы  перехватили  гонца, посланного в
улус к Соуз-хану.
     -- Где он? -- насторожился Едигир.
     --  Не дожил  он до твоего прихода.  Когда его из  седла вышибли, то за
саблю схватился, ну и... порубили его мои молодцы. Не дался живым.
     -- А как решил, что к Соуз-хану он ехал?
     --  Так  к  нему  одна  дорога только  и ведет. Потому  и решил. Может,
пощупать жирного Соуз-хана? Его воины моего брата убили.
     --  Не спеши. Он от нас  никуда не уйдет,  если с Кучумом  разделаемся.
Стрелки на месте?
     -- Как договорились. И Умар-бек с ними.
     --  Все  на  местах?  Тогда начинайте.  Первым  делом  снимите  с башен
дозорных.
     -- Городок не поджигать?
     -- Нет пока. Он нам еще пригодится. Пошли...
     Воины Едигира плотно обложили городок, затаившись кто на  деревьях, кто
за лесными корягами. Дозорные с башен не могли их разглядеть, и потому когда
пропели первые стрелы, то почти все  они  достигли цели. С  башен  раздались
крики,  послышалась  ругань,  проклятия. Едигир,  затаившийся  невдалеке  от
главных  ворот, видел, как  повалились один за другим дозорные на  ближних к
нему башнях.
     Весь городок пришел в движение, и с той стороны полетели в сторону леса
пущенные  наугад стрелы,  не причинив ни малейшего  вреда осаждающим.  Кучум
выскочил из своего шатра, где он беседовал, по обыкновению, с шейхами.
     -- Где Алтанай? Где Карача? -- заорал он, не понимая, что происходит. И
визирь и  башлык уже спешили к нему, запахивая на ходу шубы. К стенам бежали
воины с луками в руках.
     -- Хан, сибирцы в лесу,-- отдуваясь, проговорил запыхавшийся Алтанай.
     --  Сам  знаю,  что не медведи поднялись.  Новость, сибирцы! А  ты куда
смотрел? -- набросился он на Карачу.
     -- Я докладывал,  хан,  что они  чего-то  замышляют. Мне  доносили, что
многие  беки, недовольные данью, ушли на речку Шайтанку. Но я не  думал, что
они решатся...
     -- Вот башку твою оторву,  тогда  думать не будешь, -- схватил за ворот
растерявшегося Карачу не на шутку  разгневанный  Кучум,--  выслать  отряд на
разведку, может, их там всего ничего,-- приказал Алтанаю.
     Тот, не дослушав,  побежал к столпившимся воинам,  что-то выкрикивая на
ходу.
     -- Пошли на башню,-- кивнул хан Караче,-- сами оглядимся.
     -- Так ведь убьют,-- растерялся тот.
     -- А ты думал до самой смерти в шатре отсидеться да казнями заниматься?
Хитер, хитер... Ничего  не скажешь. Возьми щит и лезь  первым,-- пнул своего
визиря под тощий зад, не сдерживая себя, вконец осерчавший хан.
     --  Карача вырвал  щит  у пробегавшего мимо воина и,  подрагивая плечом
больше обычного, ссутулившись, заковылял к центральной воротной башне.
     Сверху  им так же не  удалось рассмотреть кого-то  из  стрелков, и лишь
одна за другой две стрелы  впились в щит Карачи. Он непроизвольно вздрогнул,
втянув голову в плечи, и попятился обратно к спуску.
     -- Стой, собачий  сын,-- выругался Кучум и зло ткнул его в бок, да так,
что у того перехватило дыхание,-- никак не думал, что ты не только плутоват,
но и трусоват тоже.
     -- Все одно  никого не видно,--  попробовал оправдаться  визирь,-- чего
глядеть?
     -- Как это не видно? Я так все, что надо, рассмотрел. Их тут  не больше
сотни.  Ладно, айда вниз.-- Сам  Кучум стоял на башне, выпрямившись во  весь
рост,  без  всякого  укрытия,  и стрелы словно обходили  его стороной, глухо
шмякая, втыкались в старые башенные перекрытия.
     В это время распахнулись створки ворот, и Алтанай  с  сотней всадников,
горяча застоявшихся коней, вырвались из городка наружу. Стрелки сибирцев тут
же переключились на  них  и  буквально возле  самых  ворот  сбили наземь  до
десятка человек.
     --  Вторая и  третья сотня на стены!  -- заорал Кучум сверху, видя, как
падают с коней его воины.-- Заткнуть им глотки!
     Осажденные уже пришли в себя и принялись  организованно отстреливаться,
укрывшись на  башнях, высовываясь  через стены крепости. Но поразить  хорошо
укрывшихся за деревьями сибирцев  было  непросто, и Кучум, поняв это,  решил
изменить тактику боя.
     -- Зарип, Хайрулла,-- закричал он своим  юзбашам,-- выводи отряды пешим
строем и подожгите ближайший  лес. Быстрее, а  то они  перестреляют нас, как
цыплят на птичьем дворе!
     Юзбашам  не нужно было дважды повторять приказ,  и они спешно построили
свои сотни, ощетинившись копьями  и прикрывшись длинными щитами, высыпали за
ворота.  Сотня,  ведомая  Алтанаем,  уже  успела  преодолеть простреливаемое
лучниками пространство перед крепостью и рассыпалась строем  на берегу реки,
отыскивая глазами противника.
     Воины   Иркебая  видели  издали,   как  сотня   степняков  стремительно
пронеслась мимо засевших  на опушке лучников и,  проскакав через поляну, что
находилась перед крепостными воротами, развернулась, чтоб атаковать стрелков
со стороны  реки. Иркебай с ночи разместил своих  людей в  кустах  тальника,
росшего на  обрывистом берегу, и велел без сигнала в схватку не ввязываться.
Степняки не заметили  притаившихся сибирцев и опрометчиво повернулись  к ним
спиной. На это-то и рассчитывал Иркебай, когда расставлял воинов.
     Он  поднялся  с протаявшего под  ним  едва не до земли  снега  и громко
ухнул,  подражая  крику  ночной совы. Вскочили закоченевшие воины,  вскинули
тяжелые луки и сделали первый залп. Почти все  стрелы попали в  незащищенные
спины степняков, вызвав среди них панику. Алтанай стоял впереди своей сотни,
но и  его достала стрела с  ястребиным  бело-коричневым пером на  конце. Она
угодила в левое предплечье, скользнув меж пластин панциря, и больно ущипнула
старого башлыка.  Другая попала  в круп коню, и тот взвился, едва не сбросив
седока,  бешено  понесся  обратно в крепость  и тем  самым спас  хозяина  от
второго залпа, который  был  еще более губителен.  Более  полусотни  полегло
возле предательских  кустов, ничем не отомстив  врагу. Это-то больше всего и
обозлило  башлыка.  Он привык  к открытому  бою,  глаза  в глаза, когда враг
находится перед тобой и его можно достать если не саблей, то копьем.
     Потому, доскакав до середины поляны, Алтанай обернулся и увидел, что их
атаковали не более двух десятков  плохо вооруженных лучников. Все  они  были
одеты  в  бараньи  полушубки и  лишь  у некоторых на голове виднелось слабое
подобие  шлема  -- кожаная шапка,  обшитая металлическими пластинами.  И вид
этих мужиков-оборванцев распалил его  сверх всякой  меры, вызвал едва  ли не
припадок ярости.
     --  Ко  мне-е-е, нукер-р-ры!!! -- заорал он,  привстав на  стременах  и
выхватив из ножен кривую саблю.  Он  дотянулся  зубами  до  засевшей  в теле
стрелы и с хрустом вырвал  ее, перекусив пополам и расщепив остатки  тонкого
древка  на  мельчайшие  части, выплюнул под ноги приседающего на задние ноги
коня. Мельком глянул, что у  того в ляжке тоже застряла длиннющая посланница
смерти,  и  легко  махнул саблей,  отрубив ее  до  самого жала.  Вытаскивать
наконечник не было времени.
     Остатки  сотни  подъехали  к  башлыку,  ругая  на чем свет  и сибирских
стрелков, и себя за неосторожность, и хана, погнавшего их на вылазку.
     --  Молчать! Псы!  -- оборвал их  Алтанай.--  Или  вы поганого  мужичья
испугались?!  Не видите  разве,  кто перед  вами?  Да мы  их сейчас на лапшу
изрубим и по ветру  развеем! Вам ли, прославленным рубакам,  бояться их?! За
мной! Айда на них!
     Алтанай рванул поводья так, что едва  не вышиб металлическим мундштуком
зубы своему коню, и  огрел его саблей промеж ушей. Конь рванул  с  места  и,
выбрасывая далеко вперед передние ноги, понесся по снежной равнине навстречу
лучникам. Овальные воины, укрыв головы oт стрел щитами, опустив к земле руки
с зажатыми в них кривыми саблями, дико гикая и завывая, поскакали следом.
     И это предусмотрел заранее  Иркебай. Как только он увидел, что степняки
развернулись  и понеслись на них, подал команду к отходу. Его воины все, как
один,  добежали до  берегового обрыва, легко скатились вниз, уминая пушистый
снег, и выбежали на тонкий лед.
     Сотня  Алтаная, точнее то, что осталось от  нее, доскакала до обрыва, и
только тут они поняли, что их провели.
     -- Сучьи дети! Проклятье на ваши головы! Думаете,  что обманули старого
Алтаная? -- сыпал  ругательствами раздосадованный  башлык.-- Я вас и на  том
свете  сыщу!  Oт  меня просто так еще  никто  не  уходил!  Искать  спуск! --
приказал он  столпившимся у обрыва конникам.-- Они oт нас никуда не денутся.
На льду мы их передавим, как клопов.
     Двое нукеров  проехали  вдоль обрыва и нашли довольно пологую горловину
уходящего вниз оврага. Они  тут же  сообщили  башлыку, и все поспешили туда.
Лошадей  ковали  еще  при  выходе  в поход,  и  шипы  на подковах  у  многих
основательно  стерлись, да и сами подковы расшатались, и потому  то одна, то
другая  срывалась  вниз,  не  сумев устоять  на ногах, и  испуганным ржанием
извещала остальных о своем падении. Впрочем, спуск был действительно пологий
и пострадали лишь два коня, подвернувших ноги при спуске.
     Алтанай  нетерпеливо дожидался, когда  все достигнут низа  холма, благо
его конь был  цел и невредим, и, как только нукеры вскочили в седла, кинулся
первым за убегающими по льду сибирцами.
     Лучники  Иркебая  бежали,  непрерывно оглядываясь, чтоб рассчитать свой
бег с движением степняков. Они  уже различали снежные заносы, где спрятались
с  сетями  наготове  их товарищи,  возле проломанных ночью  и  припорошенных
снежком  лунок.  Лед  был  еще тонок, и  трещал под  ногами, чем дальше  они
уходили от  берега. Иркебай  стал  даже  опасаться,  что  степняки  повернут
обратно,  испугавшись  тонкого  льда.  Но те  или  не  слышали  треска,  или
надеялись проскочить опасное место, однако продолжали преследование.
     Расстояние между ними непрерывно сокращалось, и сибирцы  припустили уже
в  полную силу. Но и у  конников  дело обстояло  не лучшим образом:  падала,
поскользнувшись,  то  одна,  то другая  лошадь, и  пока  седоки поднимались,
ловили их, то уже безнадежно отставали от остальных.
     Алтанай вырвался далеко вперед и уже поднял саблю, чтоб раскроить череп
бегущему впереди  невысокому  сибирцу, который уже  несколько  раз падал, но
вскакивал  опять  и,  бросая на  преследователя  испуганные  взгляды,  мелко
семенил кривыми короткими ножками, обутыми в меховые сапоги.
     "Только  бы  конь не поскользнулся...-- повторял  про  себя  Алтанай,--
только бы первого достать..." -- и он сосредоточил все  внимание  на затылке
бегущего мужика.
     "Бжи-и-к-к-к..." -- просвистела его сабля, и короткий мужичок рухнул на
лед, прикрывая обеими руками рану на голове. Два других бегущих чуть впереди
сибирца,  обернувшись  через плечо,  увидели, как  упал замертво их товарищ,
кинулись в разные стороны,  Алтанай даже не обратил на них внимания, оставив
жертву для  своих скачущих следом нукеров,  и  поспешил  к  основной группе,
ожидая, что главная потеха ждет его впереди.
     Но  сибирцы  неожиданно  юркнули  за снежные  заносы,  и  растерявшийся
Алтанай даже не успел понять, откуда  вдруг взялась толстая  рыбацкая  сеть,
выросшая у  него  на  пути.  Конь угодил  мордой  в  ячею  и,  споткнувшись,
кувыркнулся  через голову.  Седок полетел  следом, успев освободить  ноги от
стремян, и... провалился под воду.
     Остальные всадники не разобрались, что случилось с их предводителем,  и
кинулись  к нему на выручку, выставив  вперед сабли, стремясь скорее достать
ненавистных  сибирцев,  спрятавшихся за  сугробами. Но едва  они  подскакали
ближе, как услышали треск  льда, и тут же двое из них ушли вместе с лошадьми
под воду. Другие испуганно рванулись в сторону,  но и там угодили в полынью,
искусно скрытую ветками и запорошенную свежим снегом.
     Крики  ужаса  неслись  со  всех сторон,  безумно  ржали  бедные лошади,
выпучив из  орбит огромные, налитые  кровью глаза, всадники  цеплялись за их
гривы,  за кромку льда, пытаясь выползти на поверхность. Но тут же их  вновь
сталкивали в воду, били копьями, топили в холодной иртышской воде. Дикий рев
огласил снежные просторы и докатился до Кашлыка. Но ни малейшего сострадания
не было на  лицах  воинов Иркебая.  Они  видели, как конники,  барахтающиеся
сейчас  в  воде,  совсем  недавно раскроили головы двум човарищам. Они  были
полны  мести и желали только смерти  тем, кто нес смерть им самим. Лишь трое
степняков, из  тех, что  поотстали от основной группы, увидев издали,  какая
судьба  постигла  остальных, повернули коней  и, торопливо  нахлестывая  их,
уносились обратно к Кашлыку.
     Иркебай стоял, широко раздвинув ноги и сжимая  в правой руке копье. Его
острие было окрашено кровью уже  ушедших  под воду врагов. Он  улыбался, что
отомстил наконец должным образом за смерть брата, и  жалел об одном,  что не
может каждого из тонущих задушить своими руками, чтоб еще острее пережить их
смерть.
     Он увидел,  что один  из  степняков,  запутавшийся в сети, а  именно он
первым и попал  в  полынью, пытается  выбраться  на  лед  и скребется рукой,
цепляясь  за  малейшие  выступы,  Иркебай шагнул к нему, выбирая момент  для
удара. Степняк  повел головой и встретился глазами с ним. Ни следа мольбы не
было  в  его  узких, отливающих желтизной,  как у  рыси,  глазах.  Перебитый
приплюснутый нос вбирал в себя морозный воздух, и клубы пара  вырывались  из
широко открытого рта.
     Иркебай ударил копьем в руку  уцепившегося  за лед степняка. Но он лишь
вздрогнул, напрягся еще больше  и, чуть  застонав,  выбросил на  лед  ногу в
красном сапоге.
     -- Получай еще! -- зло выкрикнул Иркебай и ткнул его в бок.
     Глухой стон вырвался из груди того, и неожиданно он схватился за древко
копья и резко рванул его к себе. Иркебай не удержался на ногах и соскользнул
в прорубь. Тут же руки степняка сомкнулись на его горле.
     -- Нет,-- прохрипел тот,-- хоть  еще одного из  вас  заберет Алтанай  с
собой на тот свет!
     Иркебай вцепился в бороду врага и потянул к себе, пытаясь вырваться  из
его  цепких рук. Но тот намертво вцепился в его горло  и тянул за собой  под
лед. Наконец Иркебаю удалось  сильным ударом пальцев в  глаз ослабить хватку
противника  и  вынырнуть  из  воды,  глотнуть  хоть  малую  толику воздуха и
крикнуть:
     -- Помогите!
     Его  воины уже стояли наготове возле полыньи и тут  же ухватили Иркебая
за плечи, потянули сеть, в которой  запутались оба противника, и извлекли на
лед сперва одного, а потом и прочно державшегося за него башлыка Алтаная.
     --  Не  убивайте  его,-- остановил  Иркебай,  увидев,  что над  головой
степняка уже занесли саблю,-- он храбрый воин, и я сохраняю ему жизнь.
     -- Я не  привык благодарить за  дарованную мне жизнь,-- выплевывая воду
изо рта и тяжело кашляя, ответил Алтанай,-- но я поступил бы так же, случись
такое с любым из вас.
     -- Буду надеяться,-- махнул Иркебай рукой и заковылял, оставляя на льду
мокрые следы меховых сапог, к берегу, где его воины уже разводили костер.
     Кучум  видел  сверху, как гибли  один  за  другим лучшие его  воины,  и
злость,  словно  пар  в  закрытом котле,  скапливалась внутри  него.  Горечь
поражения  и  была  тем  огнем, что  способен довести до  исступления любого
человека, привыкшего к победам и верящего в свою звезду и непогрешимость. Он
в бессильной  злобе  колотил  изо  всех сил  сжатым  кулаком по обледеневшим
бревнам крепостных стен и лишь  чуть  успокоился,  когда  ему доложили,  что
сибирцев оттеснили от опушки леса и подожгли близстоящие деревья.
     -- Далеко в лес не соваться,-- передал он гонцу и повернулся к стоящему
рядом Караче.
     -- Зимой  лес  плохо  горит, за  крепость  нечего бояться,-- тот словно
угадал мысли хана и продолжал: -- Надо в усулы за подмогой посылать.
     -- Без тебя не знаю,-- сверкнул глазами Кучум,-- а пройдут ли гонцы?
     --  Ночью отправим старого  Ата-Бекира.  Эта  лиса  с закрытыми глазами
везде проскользнет. В крайнем случае приврет что-нибудь, коль схватят.
     -- Да и схватят, так не велика потеря,-- сплюнул под ноги Кучум.
     Наполненные  смолой  еловые ветки  вспыхивали яркими факелами,  и пламя
перебрасывалось на соседнюю крону.  Но  стволы огню не поддавались, и вскоре
лишь  едкий дым вился  клубами,  направляемый ветром в  крепость,  заставляя
людей кашлять, тереть покрасневшие от дыма глаза.
     Захлебнулась  и  атака  сибирцев,  которые  отошли   в  глубь  леса  на
безопасное от пожара  расстояние,  укрывшись за глубоким оврагом, куда огонь
не мог перекинуться. Едигир был доволен исходом боя.
     -- Ночью надо отправить охотников, чтоб забрали оружие и сняли кольчуги
с  убитых,-- говорил  он Качи-Гирею и Умар-беку, сидящим возле  него у  ярко
пылающего костра.
     -- Ночью можно и в крепость прорваться,-- высказал смелое предположение
Умар-бек.
     -- Нет, многих положим,  а чего добьемся? Возьмем их измором. Сколько у
нас убитых?
     --  У  меня лишь трое  легко  ранены,--  сообщил  один.  Другой  кивнул
головой, подтверждая, что и среди его людей обошлось без потерь.
     -- Вот  и ладно,--  потер ладони  Едигир,-- так и  воевать  надо. Пусть
воины шалаши ставят и  греются по  очереди.  Направьте побольше народа, чтоб
валили  деревья.  Будем засеки на дорогах делать.  Не  выпустим  их из  этой
ловушки ни одного. Я это им обещаю! -- потряс он кулаком в сторону крепости.
     К ним  подошла,  мягко ступая  по  неглубокому  снегу,  Зайла-Сузге  и,
стряхнув снег с шапки Едигира, наклонилась к нему,  прошептала так,  чтоб не
слышали остальные мужчины:
     -- Когда за сыном поедем?
     --  Подожди  малость,--  смущаясь  своих  беков,  Едигир  отодвинул  ее
рукой,-- столько ждали и еще подождем.
     -- Тогда отпусти меня одну,-- не сдавалась она.
     --  Нет,-- хан был неумолим,-- сейчас  они  всполошатся, как  блохи  на
обгорелой шкуре, и начнут рыскать по округе. Не искушай судьбу...
     -- Иркебай идет! -- раздался крик дозорного.
     Тот,  успевший уже  обсушиться, медленно подходил к костру,  а  за  ним
четверо  воинов вели со связанными  сзади  руками  пленного Алтаная. Лицо  у
ханского башлыка было бледно от потери крови, и он с трудом шел, стараясь не
упасть на глазах врагов. Смерти он  не боялся, ведь всю сознательную жизнь и
ходил и спал с  ней в обнимку.  Раз пришло  время,  значит, так тому и быть.
Единственное, о чем жалел, что не погулял вволю и  умрет не  в родном  ауле,
где лежат все мужчины его рода.
     И Едигир и Зайла-Сузге узнали старого  башлыка, и каждый  воспринял его
пленение по-своему: Едигир с радостью, что ближайший сподвижник его главного
врага  находится у него  в  руках;  Зайла  с грустью подумала,  что  так  же
связанного могли  привести к этому  костру и ее  брата, а выбирать  меж двух
любимых ею мужчин не так-то легко.
     "Зачем эта война мужчинам? -- подумалось  ей.--  Неужели  когда-то люди
начнут жить без убийств и не будет страданий?"
     ...Когда  Кучуму доложили,  что  Алтанай  или  погиб  в  подготовленной
коварными  сибирцами ловушке на  реке, или взят в  плен,  то он в бессилии с
ожесточением заскрежетал зубами.
     --  Что же я  без тебя делать стану, старый  вояка? На кого  опереться,
кому довериться?
     Они  находились  в  шатре  вместе  с  Карачой-беком  и  двумя  шейхами,
неторопливо и сосредоточенно перебирающими четки.
     -- Аллах велел мстить за гибель ближних,-- не поднимая глаз, проговорил
один из них.
     -- Всех идолопоклонников надо вырезать под корень, пока они не признают
истинной  веры  и не  примут слова пророка  нашего  Магомета:  "Поклоняйтесь
Аллаху, бойтесь его  и повинуйтесь  мне".  А кто не примет  этих  слов,  тот
познает смерть,-- степенно добавил второй, помоложе.
     Карача взглянул на Кучума и отметил про себя, что теперь у хана остался
лишь один советник и исполнитель, он, Карача-бек, а значит, близок тот день,
когда  он  из  безродного  улусника  станет  главным человеком  в  Сибирском
ханстве. Чуть  помолчав,  не  желая  перечить  шейхам,  которым  никогда  не
возражал и сам Кучум, он заговорил туманно и намеками.
     -- Наш народ живет в  темноте и неверии в божественное. Им ближе лесные
боги, которых можно и наказать и попросить о мелкой  услуге.  Темным народом
легче управлять.
     --  Может, ты и  прав,  Карача, но, только соединив  всех  людей  моего
ханства  в единый  кулак  и  дав им веру в единого и  всемилостивого Аллаха,
можно думать  о  единстве  ханства.  Пусть  они  верят  хоть  болотным, хоть
небесным или  иным духам, но Аллах должен быть един  для  всех,  а хан  есть
единственный наместник его на земле.
     -- Прости,  хан,  но и в твоем войске не  было единства, хотя  все  они
верили в Аллаха.
     --  Воздается только за  то, что сделано,--  все так  же  тихо  ответил
Караче старый шейх.
     -- Хан, твои верящие в  Аллаха  начальники предали тебя.  Сперва сбежал
молодой стервец Сабанак, а сегодня сдался в плен пьяница и бабник Алтанай. А
ведь ты им верил!
     -- Тьфу на твои поганые слова!  -- вскочил Кучум на  ноги.-- Я и сейчас
им верю,  и моли  своих богов, что ты пока еще  жив.  Еще  раз  услышу столь
грязные слова, прикажу отрезать твой поганый язык.
     -- Говорить  правду всегда труднее, нежели льстивые  слова,-- потупился
визирь,-- но раз мне приказано молчать, то  я  закрою свои уста.-- И  Карача
поднялся, приняв обиженный вид, чтоб выйти из шатра.
     --  Погоди,-- примирительно произнес Кучум,-- я не отсылал тебя, побудь
здесь. Нужно еще решить, как поступать дальше.
     -- Я  уже  сказал  Ата-Бекиру, чтоб  был готов ночью уйти из  городка и
пробираться за подмогой.
     -- А какой смысл сидеть нам в  этом вороньем  гнезде, продуваемом всеми
ветрами, и ждать, когда проклятые сибирцы возьмут нас  голыми  руками?  Если
они еще  не  перекрыли все дороги,  то завтра  непременно сделают это.  Надо
уходить отсюда.
     -- Но куда? -- с удивлением воззрился на него Карача.
     -- В степь,-- коротко бросил хан,-- нам  нужны союзники и их поддержка.
Пойдем  в  Барабу, к  ногаям,  туралинцам. У сибирского хана все  равно есть
враги среди соседей. Мы найдем для себя сильных друзей и позовем их  с собой
в поход. Сибирское ханство стоит этого. У меня еще нет  жены, а ведь мой род
очень знатный род. Все знают, что сам хан Чингиз был нашим предком. И если я
попрошу у  какого-то хана его  дочь, чтоб она стала моей женой,  то никто не
посмеет мне отказать.
     -- Хан прав,-- закивали  головами  шейхи, а Карача прикидывал, стоит ли
ему уходить с  Кучумом или лучше под благовидным предлогом остаться в родных
краях. Потому он никак не отреагировал на  пространную речь потомка великого
кагана, сотрясателя Вселенной.
     -- А тебя, мой визирь,-- усмехнулся Кучум, словно читал мысли Карачи,--
я оставлю здесь, чтоб ты  доносил мне, как у них идут дела.  Объяснишь им, а
сибирцы народ  доверчивый, что  я  хотел  предать тебя  смерти, и потому  ты
бежал. И, зная твой нрав, уверен, что ты внесешь раздор в их ряды,  действуя
хитростью, как прутом, когда его засунут в муравейник. Вот тогда я вернусь в
Кашлык. И приведу  с  собой новые  сотни воинов, которые поднимут  на  копья
любого, кто встанет мне поперек дороги.
     -- И когда же хан собрался уходить? -- Карача был поражен изменившимися
столь внезапно намерениями Кучума.
     --  Сегодня ночью. Как только  стемнеет.  Поэтому  Ата-Бекир пойдет  не
один, а со всеми моими нукерами.
     -- Может, будет лучше, если я уйду с тобой?
     --  Нет,  со мной  ты только  выберешься  из  крепости,  там дело твое.
Увидимся по весне, когда прилетят первые птицы на сибирские озера.
     <i>--</i> Если я доживу до того времени...
     -- Все  в  руках Аллаха,-- и Кучум  повернулся  спиной к своему визирю,
давая  понять,  что  их разговор  окончен.  Сидевшие  молча шейхи  никак  не
отреагировали на заявление хана об уходе из городка. Может, они обсудили все
заранее, еще до прихода Карачи?
     "Все  они  одного поля ягоды. Разве  я  для  них  человек?  Просто раб,
которого  можно выгодно продать  или  заставить  выполнять какую-то  грязную
работу.  Как только я  оказался им не нужен, меня выгнали,  как  приблудного
нищего. С такой же легкостью  он мог отдать  приказ и о моей смерти. Он хан!
Великий хан из рода Чингиза! Ему  даровано все  и  все позволено! Поэтому он
так и ненавидит  род Тайбуги, который посмел противиться  ему.  Но я-то, как
щепка на большой воде,  не знаю, к какому берегу меня прибьет. Даже  если он
не  сможет сделать без меня ни одного шага, то и тогда  я  буду  всего  лишь
посохом в его руках. Захочет, призовет другого, а потом и его прогонит... Но
он  забывает одно, что  такие,  как я, нужны всем.  Без  меня не обойтись ни
одному хану,  и неважно, как мое имя; Карача-бек или Ата-Бекир. Кто-то может
сказать,  что  я  предатель.  Но  кого  я  предал?  Свой  народ?  Едигира  и
Бек-Булата? Но они не могут поделить ханский холм, а мне приходится выбирать
между  тем  и другим. Я  столь же слаб, как тот  рыбак, которого  они  силой
заставили  указать  место,  где он  встретил  Едигира.  Они  толкают нас  на
предательство,  а потом бросают, использовав до конца, как  пустой бурдюк от
вина".



        СТОН МЕРЗЛОЙ ЗЕМЛИ

     Утром Едигиру  донесли, что Кашлык пуст. После вчерашней удачной победы
над отрядами  степняков сибирцы  ослабили бдительность, и  сотни  Кучума под
покровом ночи  ушли из  городка по узкой  тропе  вдоль кромки воды. Об  этом
красноречиво свидетельствовали глубокие следы, оставленные на берегу.
     Едигир вместе  с юзбашами  кинулись  к  воротам,  вбежали  в  крепость.
Неприятный  чужой запах ударил  в лицо.  Снег внутри  был вытоптан  и  столь
грязен,  что  воины  шли,  невольно высоко  поднимая  ноги,  будто бы  могли
испачкаться.  Заглянули в шалаши, землянки,  но не нашли  ни единой  души, и
лишь  в  последней  сидела  запачканная  сажей  в  рваной шубейке девушка  с
заплаканными глазами. Увидев вошедших мужчин, она  вскрикнула и закрыла лицо
руками. Едигир подошел к ней ближе и попробовал  отнять руки от лица,  но та
громко закричала.
     -- Может, сумасшедшая? -- обратился он к спутникам.-- Кто  ты  такая  и
как сюда попала?
     Некоторое время слышны были лишь громкие рыдания, но потом девушка тихо
произнесла:
     -- Я наложница их начальника...
     -- Как зовут тебя, красавица? Не плачь, мы не сделаем тебе плохого.
     -- Мое  имя Биби-Чамал. Они все  ушли  сегодня ночью, а я спряталась, и
меня не нашли. Мой господин ушел еще, раньше и не вернулся. Говорят, что его
убили.
     -- А как его имя?
     -- Его звали Сабанак, мой господин. Он был  добр ко мне  и даже подарил
бусы и  перстенек.-- Девушка протянула  к  Едигиру руку, показывая маленький
серебряный перстенек с голубым камешком в середине.
     --  Сабанак, говоришь.--  Хан  переглянулся со  спутниками и,  хмыкнув,
криво улыбнулся.-- Тогда можешь успокоиться, он жив.
     Девушка громко вскрикнула и кинулась к нему.
     -- Так где же он?!
     -- В плену в нашем лагере. Если ты хочешь, то тебя отвезут к нему.
     -- Да! -- закричала та, не пытаясь даже скрыть своей радости.
     Мужчины улыбнулись,  глядя  на  беззащитное  существо,  любовь которого
оказалась сильней всех войн и усобиц.
     -- Я уже  отправил отряд лыжников в погоню,-- сообщил  подошедший к ним
Иркебай.
     <i>--</i> Ну  что  ж...-- проговорил в раздумье Едигир,--  но  у нас все равно
мало сил для решительного  боя.  Мы  уже хорошо  пощипали  их  вчера, и  они
бежали. Надеюсь, что навсегда.
     -- Ой,  не верится  мне в это,--  почесал  свою бороду Качи-Гирей,-- не
такие они люди, чтоб  бросать лакомый кусок. Пока им  все до единого зубы не
повышибешь,  они все будут норовить схватить  тебя  за глотку,  а  вчера мы,
правильно ты, хан, сказал, лишь пощипали их.
     --  Ладно,  разведчики  Иркебая  доложат, куда  они  ушли. Сейчас  надо
решить, где будем зимовать.
     --  Нам надо  поспешить в свои улусы,-- не задумываясь, сказали один за
другим  беки,--  дел  неотложных  скопилось  много,  да  и  с   женами  пора
повидаться.
     -- Я вас не держу,-- махнул хан рукой,-- но знайте, что найдете меня на
речке Шайтанке. Тут после напакостивших хуже свиней степняков  оставаться не
желаю.-- Тут он увидел направляющуюся  к ним Зайлу-Сузге и добавил: --  Надо
еще сына моего брата найти. Теперь он мой сын.
     --  Успехов  тебе,  хан,  и  радостей,--  улыбнулись  беки,  поглядывая
исподволь на раскрасневшуюся от быстрой ходьбы Зайлу-Сузге.
     -- Прощайте... Весной соберемся на большой туй-праздник.
     И опустел  оскверненный степняками древний Кашлык. Лишь  Карга привел к
его стенам своих соплеменников. Тяжело зимой ворону найти себе пропитание, а
когда уходит человек  с обжитых мест, то спутники его не задерживаются долго
возле брошенного им  жилья. Но  возле сибирской  столицы после  боя остались
многие трупы,  и Карга решил, что они со стаей вполне могут  дождаться здесь
весны. Едва скрылись  последние воины, уходящие в свои улусы, как он  первым
опустился на ближайший труп и следом  за ним  зашелестели крыльями остальные
родичи, радостным  карканьем воздавая благодарность людям  за заботу.  Потом
крики надолго  смолкли,  и лишь  глухое тюканье  крепких  клювов разносилось
вокруг да вспыхивали короткие  ссоры из-за наиболее  лакомых кусков. Мерзлая
пища с трудом  поддавалась даже сибирскому ворону, который  может продолбить
лунку в  тонком льду  и сквозь нее  добывать речную рыбешку.  Но  это только
ожесточало неугомонных птиц, и  они, не обращая внимания на все происходящее
вокруг, терпеливо  добивались своего, отщипывая маленькими кусочками лакомую
пищу.
     Первым заметил опасность  осторожный  Карга,  за что он  и  был  избран
вожаком  стаи и  пользовался  непререкаемым авторитетом. Он увидел,  как  из
обгорелого леса неслышно ползли  к ним на брюхе, оставляя глубокую борозду в
рыхлом  снегу, два волка. Еще немного,  и они  схватили  бы ближайшего к ним
ворона,  полностью  поглощенного  своим   занятием.   Карга  несколько   раз
вскрикнул, подавая  сигнал близкой опасности,  и взлетел  на обгоревшую ель,
прихватив с собой кусок побольше.
     Волки зло  клацнули зубами, злясь на расторопных  птиц, и неторопливо в
открытую  приблизились к человеческим трупам, обнюхали их,  собрав шерсть на
загривках,  и громко, почти одновременно  завыли, задрав кверху серые морды,
обнажив   мощные  резцы.  Карга  сверху  с   ненавистью  каркнул  на  лесных
разбойников, осознав до конца, что не видать его стае столь желанной добычи.
Зря  он  размечтался  безбедно  прокормиться  здесь  до самой  весны. Теперь
придется в холод  и  стужу промышлять  объедками  возле  человеческих жилищ,
тащиться  вслед  за одинокими  охотниками, подбирать  крохи,  оброненные  по
недосмотру все теми же волками.
     К  весне останется меньше половины  стаи, а то, как  бывало уже не раз,
одна-две  птицы,  и  Карге  придется работать за  пятерых,  чтобы прокормить
вылупившихся  по теплу горластых птенцов. А он старел все больше  и больше и
уже тяжело  перелетал от селения к  селению и не  мог, как раньше, несколько
раз взмахнув  крыльями, преодолеть разлившийся весной  Иртыш. Что может быть
хуже  старости и собственной  беспомощности? А ведь  он вожак! На нем  лежит
ответственность  за жизнь остальных птиц, за воспитание малолеток,  борьба с
другими вожаками за место на этой промерзлой насквозь земле...
     Карга  сердито   нахохлился,  проглотив  последний  кусок  прихваченной
второпях добычи, и засунул левую  лапу под крыло, чтоб погреть ее, а затем и
другую. С наступлением очередной  зимы  он с  ужасом думал, что  может и  не
дожить до тепла, а упадет где-нибудь посреди  заснеженного поля, и такой вот
серый разбойник  случайно  обнаружит его застывшее тело, проглотит, даже  не
задумавшись, сколько  жил на свете  мудрый  старый ворон. От грустных мыслей
Карге  стало совсем тоскливо и жалко себя. И тут рядом с  ним уселся молодой
любопытный  ворон,  верно, решивший, что старый вожак задремал, и вздумавший
проверить, не осталось ли у него в лапах чего-нибудь съестного.
     Эти наглые первогодки, сколько их не учи правилам приличия и достойному
поведению,  вечно норовят сунуть клюв, куда  их не просят. Карга  полуоткрыл
один глаз ровно  настолько, чтобы  молодой нахал  не  смог  догадаться о его
пробуждении, и, когда тот наклонил любопытную башку к нему поближе, изо всех
сил долбанул того в затылок. Правда, удар  пришелся вскользь, Карга сам учил
когда-то  вороненка  осторожности,   и,  видно,   уроки  не  пропали  даром,
первогодок дернулся вбок и благодаря этому не испытал всю силу удара старого
вожака. Но и от этого он черной тенью рухнул вниз, не успев даже распластать
крылья, и какое-то время лежал на снегу с вытаращенными глазами и  раскрытым
клювом, с которого совсем недавно сошла желтая младенческая полоска.
     Один из волков тут же повернул голову  на  звук упавшего на снег тела и
бросился к нечаянной добыче, уже предвкушая свежую кровь на языке, Но Карга,
желая исправить собственную ошибку,-- надо  было  просто  проучить наглеца и
отогнать его  прочь,-- сорвался с еловой ветки  и, широко  разбросав крылья,
ринулся  наперерез  хищнику. Волк  от неожиданности присел на задние лапы  и
щелкнул  зубами, пытаясь ухватить  отчаянного ворона за  хвост, но тот ловко
сманеврировал и ушел от страшных зубов, легко взмыв кверху.
     Второй волк, наблюдая за  происходящим  с полным  равнодушием и отлично
понимая,  что состязаться со старым  вороном в  ловкости бесполезно, тявкнул
собрату,  призывая  того  вернуться  обратно.  Тем  временем  молодой  ворон
окончательно  пришел в  себя, сел  на снегу  и поднялся  в воздух, торопливо
улепетывая с места своего конфуза, не на шутку перепуганный.
     Видевший это  Карга  похвалил  себя  за  спасение жизни первогодку,  на
которого  особого зла  не держал  --  он  получил  свое,--  и  решил вдоволь
поиздеваться над  неопытным волком, явным  ровесником наказанного вороненка.
Он  зашел на  второй  круг и ясно дал  понять озирающемуся  по сторонам и не
потерявшему желания изловить наглую птицу волку, что  сейчас пролетит  низко
над  землей.  Волк весь  подобрался,  думая,  что  уж  теперь точно  схватит
зарвавшегося ворона, и высоко подпрыгнул над  землей в тот момент, когда  до
него оставалось лапой  достать.  Но Карга хорошо изучил волчьи  повадки,  не
первый год на свете живет и повидал их, знает, на что они способны, а потому
чуть  затормозил  перед самым  носом  хищника, широко  разинувшего  пасть  и
изогнувшегося в прыжке.  А когда  тот по  инерции  щелкнул челюстями, ощутив
противную  пустоту в пасти, Карга вложил всю силу и всю злость, копившуюся в
нем  десятилетиями  на соперников в  общем промысле,  в  удар. Вороний  клюв
опустился  точно  в центр мокрого  черного носа,  покрытого тонкой  кожей  и
чувствительного не только к запахам, но и малейшей боли, и разворотил его до
самого основания, до белого хрящичка, так, что он распался на две половины.
     От дикой боли молодой волк взвыл и, оставляя алые капли крови на снегу,
кинулся  к  лесу,  плохо  соображая, куда и  зачем  бежит. Второй, увидевший
кровь, решил, будто тут не обошлось без  вмешательства человека, который мог
и на расстоянии поражать любого зверя, почел за  лучшее уйти под покров леса
и бросился  следом. Кто  ж  мог подумать,  что  ворон,  никогда  и близко не
подлетающий   к   голодному   волку,  может  ранить   того  и   обратить   в
скоропалительное бегство?!
     Карга  же, честно  сказать,  и сам  не ожидал  столь легкой победы  над
мощным  соперником, горделиво  совершил круг почета над полем боя,  где  еще
вчера люди  поражали  насмерть друг друга,  а сегодня  он,  Карга,  оказался
победителем,  и  смело  опустился   на  замерзший  труп  воина,   брошенного
соплеменниками. Родичи Карги, видевшие его поединок с волком от начала и  до
конца,  огласили  окрестности  сибирской  столицы  громкими   торжествующими
криками, едва не разбудив безмятежно спящего неподалеку  под корнями вековой
сосны старого медведя.
     Воронья стая  устремилась вниз продолжить  пиршество, с  благодарностью
поглядывая  на смелого и мужественного вожака. А старый ворон делал вид, что
не  замечает  их восхищенных взглядов, и  как ни  в чем  не бывало продолжал
прерванное  занятие. Все-таки  жизнь  не  так  и плоха, думал  он,  усиленно
работая клювом, особенно когда ты оказываешься в выигрыше.
     И лишь молодой ворон-первогодок забился под  еловую разлапистую ветвь и
дрожал  каждой  клеточкой  худенького тельца, не решаясь вернуться обратно в
родную стаю, для которой он стал навсегда изгоем.
     Молодой Баянда, верно, не особо спешил  обратно в  свои улусы и выказал
желание  проехать  вместе с Едигиром  и Зайлой-Сузге по ближайшим  селениям,
чтоб найти укрывшегося где-то Сейдяка. Иркебай подробно объяснил, куда они с
покойным ныне братом отправили няньку Анибу и наследника. Но могло произойти
и так, что  в случае  непредвиденной опасности  они  скрылись,  уйдя в более
безопасное место. Потому поиски могли и затянуться.
     Олени легко понеслись вдоль речного берега под громкие ободряющие крики
Баянды, который сам правил упряжкой. Следом ехали еще четверо нарт с воинами
на  случай  неожиданной  встречи  со  степняками,  хотя вернувшиеся  лыжники
донесли об уходе тех за пределы Сибирского ханства.
     Они мчались по той самой тропе, по которой совсем недавно шли  уходящие
из  Кашлыка  воины  Кучума.  В  первом же селении  к ним  навстречу выбежали
заплаканные  женщины  и сообщили, что  степняки  отняли у  них  весь скот  и
забрали  всю мало-мальски  пригодную  одежду, То же самое  повторилось  и во
втором  селении, и  в третьем...  Словно черный смерч пронесся  по сибирским
улусам, оставляя после себя опустошение, а где-то и смерть.
     Так в поселке,  стоящем  на берегу реки Вагай,  посреди селения "лежали
пятеро  порубленных  саблями  мужчин,  что попытались отстоять  свое  добро.
Плакальщицы  громко  причитали,  перечисляя  заслуги  погибших  и  проклиная
ненавистных  сартов.  Тут  же находились  жены погибших  и  испуганные  всем
происходящим  дети. Шаман ударял в бубен, прося богов принять  души погибших
за  правое  дело.  Но  не только это несчастье постигло вагайцев. Обозленные
степняки  забрали  с   собой  десять  девушек   в   отместку   за  оказанное
сопротивление,  и  к  плачу   родственников  погибших  присоединились  крики
потерявших своих сестер и дочерей.
     Зайла-Сузге отвернулась  от  печального зрелища, сознавая и свою  в том
вину. Ведь  именно ее брат был  причиной  всего случившегося.  Едигир искоса
глянул на нее и, ничего не сказав, махнул Баянды рукой, чтоб ехали дальше.
     Лишь на другой день добрались они до небольшого селения, где должен был
находиться Сейдяк,  Однако никто  не  спешил  на  звон  колокольцев,  издали
извещав  ших   о  прибытии  гостей.  Сердце  Зайлы  зашлось   от  нехорошего
предчувствия, и она первая кинулась внутрь городка, несмотря на протестующие
возгласы  мужчин.  Городок словно  вымер. Везде  виднелись  следы  сапог,  а
кое-где  и  кровь  на  затоптанном  снегу. Возле  центральной  полуземлянки,
выделяющейся  среди  других  солидными размерами, лежали  два  трупа мужчин,
сжимающих в неподвижных руках луки. Колчаны, валяющиеся  рядом, были  пусты.
Судя  по всему, они  выпустили  все стрелы,  и  лишь после этого были убиты.
Большая собака с разрубленной головой и оскаленной пастью валялась на пороге
другой землянки.
     Зайла заметила, как мелькнула чья-то голова в даль нем конце селения, и
смело поспешила  туда. Когда Едигир и Баянды с оружием  наготове добежали до
нее,  то  она  уже вытаскивала за  руку древнюю  старуху, прижимающую к боку
грязную тряпицу, пропитанную кровью. Она тихо стонала  и испуганно озиралась
по сторонам, а увидев спешащих к ней с обнаженными саблями мужчин, упала  на
колени и запричитала:
     -- Я ничего не знаю, ничего не  видела... Я  старая и слепая женщина...
Не надо меня убивать... У меня ничего нет...
     -- Видела ли ты здесь маленького мальчика, что привезли некоторое время
назад? -- закричала ей прямо в заросшее седыми волосами ухо Зайла, считая ее
глухой.
     -- Ничего не видела, ничего не знаю...-- отшатнулась от нее старуха.
     -- Принесите ей поесть,-- приказал Едигир подошедшим следом воинам.
     Те поспешили обратно к нартам и вскоре принесли несколько кусков жирной
осетрины  и  пресные лепешки.  Старуха,  увидев еду,  жадно схватила рыбу и,
шамкая беззубым  ртом, принялась  торопливо глотать  большие  куски, даже не
разжевывая их. Едигир и его  спутники отвернулись,  не желая смущать  бедную
женщину. Но та, казалось,  и не  замечала их  присутствия, а лишь смотрела в
увлажнившиеся глаза Зайлы-Сузге, которая почернела лицом и уже приготовилась
к худшему.
     Наконец, женщина насытилась и спрятала пару  оставшихся кусков рыбы  за
пазуху, проглотила последний,  бывший  у  нее во  рту, и неожиданно блаженно
улыбнулась, проведя ладонью по бескровным губам.
     -- Мальчика Сейдяк звали? -- проскрипела она негромко.
     -- Да, да!  -- вскрикнула  Зайла-Сузге и  притянула  старуху  к себе.--
Скажи, он жив?!
     --  С  ним еще женщина  была, Анибой звали, продолжила та, словно и  не
слышала вопроса.
     -- Правильно, Аниба,-- закивала головой Зайла. Видно, старуха  была или
в самом деле глухая, или тронулась умом от пережитого потрясения.
     -- Увезли  их всех день  уже прошел...  День прошел, ночь прошла, а  их
увезли. А я  никому не нужна,--  вдруг  захохотала та,--  меня в жены  никто
брать  не хочет.  Возьми  меня в жены. Я  буду  тебе детей качать,  нянчить,
будешь ко мне ночью приходить, любовь дарить стану тебе одному,-- обратилась
она вдруг  к Баянды, который стоял сразу за Зайлой и выделялся своими яркими
расшитыми цветной кожей одеждами.
     Молодой бек отшатнулся от полоумной, но она вырвала свою руку из ладони
Зайлы и бросилась к Баянды, обняла того костлявыми руками.
     -- Ты такой красивый и  я красивая.  У нас добрые дети будут,  пошли ко
мне во дворец. Я спою тебе песню любви...
     Баянды сбросил с себя ее руки и, хватая открытым  ртом холодный воздух,
помчался изо  всех сил,  словно за ним гнались злые  духи, к  своей упряжке.
Старуха перевела взор на Едигира и заплакала.
     -- Не вели меня убивать... Я и так мертвая...
     --  Пойдем отсюда,-- мягко произнес  он, обняв  за плечи Зайлу-Сузге,--
богам не угодно, чтобы мы отыскали  своего сына. Это я во всем виноват. Меня
наказывают боги. Мне нужно было умереть, и все бы было иначе.
     Уже  садясь на  нарты, он обернулся в сторону  одинокой фигуры  стоящей
посреди селения старухи и сказал ни к кому не обращаясь:
     -- Неужели кого-то  из нас  ждет такая же  участь?  Лучше  умереть, чем
стать полоумным.
     Баянды  сидел  на своих  нартах  и, раскачиваясь  из стороны в сторону,
неустанно повторял:
     -- Плохой знак, ох какой плохой знак, что она выбрала именно меня. Надо
срочно ехать к шаману, пусть он снимет с меня ее заклятие. Она заразила меня
своим безумием, и я могу не доехать.
     -- Вот  еще,-- проворчал Едигир,-- веришь  в  россказни,  будто безумие
передается.-- Он больше объяснял это Сузге, которая с удивлением смотрела на
молодого бека, казалось бы и впрямь впавшего в безумие.
     Но  Баянды,  не слушая  никаких объяснений, завернул оленей и погнал их
без  остановки  обратно.  Даже в  селения для ночевки заезжать  не  захотел,
опасаясь нового сглаза,  и все спали прямо  в лесу. Доставив их  в лагерь на
берег Шайтанки,  Баянды  отказался от  угощения, а погнал к своим  селениям,
погромыхивая колокольцами. Остальные упряжки понеслись следом за ним.
     С Едигиром осталось в  лагере два  десятка воинов, в том  числе пленные
Алтанай  и  его  племянник. К молодому  Сабанаку приехала Биби-Чамал, и  они
много времени  проводили вместе.  Воины посматривали на них с улыбкой, и это
больше  всего  злило  Сабанака,  который   не   желал  смириться  с  участью
невольника. У Алтаная никак не заживали раны, полученные в последнем бою,  к
тому же он сильно  простыл после купания  в ледяной воде и совсем не выходил
из землянки,  куда его  поместили  вместе  с  племянником.  Едигир  предался
любимому своему делу, охоте, и  Зайла-Сузге целые дни проводила  одна, между
молитвами  и  гаданиями. Камни говорили ей, что сыну предстоит долгий путь в
теплые края, на ее родину, и уже  никогда не обнимет  она  его, не прижмет к
своей груди.  Зайла  разбрасывала ни  в  чем  не повинные  камешки по шатру,
заливалась  слезами, упав на подушки, а наревевшись вволю,  опять отыскивала
их  и  начинала гадать  снова.  Но... камни  упорно показывали,  что сыну  с
матерью уже никогда не соединиться.
     За  этим  занятием и застал  ее как-то Едигир, вернувшийся неожиданно с
охоты.  Он взглянул в  ее заплаканные, покрасневшие глаза, отшвырнул меховым
сапогом камешки и мягко попросил:
     -- Не терзай себя. Когда вижу тебя такой, то хочется вскочить на коня и
мчаться за твоим братом, чтоб раскроить ему голову и освободить нашего сына.
     -- Ты не посмеешь убить его, ведь он мой брат.
     -- И надо было оставаться рядом, с ним! Чего ты от меня вообще хочешь?
     -- Ничего я от тебя не  хочу, но  во всех моих несчастьях виноват ты, и
только ты!
     -- Очень интересно... Продолжай, я послушаю,-- Едигир уставился на нее,
будто увидел впервые.
     -- Ты бы мог помириться с моим братом, если бы захотел этого...
     -- Это как  я  мог  бы помириться  с ним?! Умереть?  Стать его  слугой?
Бежать в тайгу?! -- Глаза Едигира зажглись нехорошим огнем.
     Зайла даже испугалась его гнева,  ведь раньше ей не приходилось  видеть
любимого таким. Но это не остановило ее. Она думала лишь о  сыне  и пыталась
найти выход там, где его не было.
     --  Если бы  ты хотел дружбы, а не войны, то  давно  уже принял ислам и
привел к  истинной  вере  своих темных людей.  И брат  не  стал бы воевать с
тобой.  Вы  правили  бы  ханством  вместе. Оно столь  велико,  что...--  она
подбирала нужные слова, но, не найдя их,  тряхнула  головой и  закончила: --
что хватило бы на всех.
     Услышав это,  Едигир неожиданно рассмеялся,  а потом взял ее за  плечи,
поставил на ноги перед собой и, внимательно вглядываясь в заплаканные  глаза
и отчеканивая каждое слово, сказал:
     -- Запомни раз и навсегда: двум медведям в одной берлоге не ужиться.
     -- Но ведь вы с Бек-Булатом...
     -- Он был мой  брат, и то всего ты  не  знаешь. Даже если бы я поступил
так,  как  ты предлагаешь, то рано или поздно  все  кончилось бы  все  равно
войной. Страшной войной. Мне рассказывали купцы, которые бывали в  Московии,
как там белый царь  собирает под свою руку все города и селения. И мне ближе
и понятнее его  желание быть хозяином на своей земле, чем делить каждый улус
по уделам  между  знатными беками  и  мурзами.  Будь мы все едины,  никто не
носягнул  бы  воевать  с  нами. А сейчас у меня сли  было  уме воинов,  чтоб
мечтать о едином ханстве от Иртыша и до Оби.
     Зайла-Сузге  поначалу  слушала его  внимательно,  но потом вырвалась  и
отошла в сторону.
     --  Ты  забываешь, с  кем говоришь,-- кинула  она  ему  в лицо  гневные
слова,-- ведь я, как  и мой брат, происхожу из рода Чингиз-хана.  Вот он  бы
приковал тебя на цепь к сырому бревну, как ты поступаешь со своими пленными,
и кормил бы только соленой рыбой. Ты был  и останешься  сибирским  медведем,
который  ленив и  нечистоплотен. Все, что ты  умеешь  делать,-- это набивать
собственное брюхо, дрыхнуть с утра до вечера...
     Едигир слушал вначале ее речь с усмешкой, но  последние слова настолько
разозлили  сибирского  хана,  что он, не помня себя, наотмашь ударил тыльной
стороной ладони Зайлу по губам и выскочил из шатра, бросив на ходу:
     -- Дрянь! Подлая дрянь!
     Тут  ему  попались  на  глаза  собаки  Белка  и  Черныш. Увидев  широко
шагавшего Едигира,  они  испуганно шмыгнули  в сторону  и  негромко тявкнули
вслед ему.
     "Даже собаки против меня,-- отметил он,-- все против. Никому я здесь не
нужен,  и,  пока  я хан, еще пытаются лебезить  и  заискивать,  а как только
освободится ханский холм, как тут же всадят кинжал в спину".
     У костра сидели,  мирно беседуя,  рыбак Назис и пленный Сабанак. Старик
повернул  голову в сторону  приближающегося  Едигира,  которого  он  отличал
всегда по стремительной походке, и спросил:
     --  Когда  на  рыбалку  соберемся,  великий  хан?  Но тому  послышалась
насмешка в словах Назиса, и он грубо ответил:
     -- Больше мне думать не о  чем, как только о твоей рыбалке. Отправлялся
бы лучше к своей старухе, а не сидел бы тут у меня на шее.
     --  Как  великий хан скажет,--  тихо ответил  тот и, низко  согнувшись,
заковылял к своей землянке.
     -- А ты,-- кивнул Едигир Сабанаку,-- собирайся, поедешь со мной.
     -- Вместе с бревном?
     -- Как скажу, так и поедешь. Не бойся, сейчас тебя раскуют.
     Когда они  уезжали, то следом  бросилась Биби-Чамал, рыдая  и заламывая
руки. Зайла-Сузге даже не вышла из шатра.
     Едигир  вместе с Сабанаком через несколько  дней достигли улуса Баянды.
Хан и сам  себе не мог  объяснить, почему он отправился  именно сюда и зачем
захватил пленного. Удивился их появлению и хозяин.
     -- Что-то случилось? -- осторожно поинтересовался он.
     --  Пока ничего, но если и  дальше  будем так  же жить, то добра  ждать
нечего. Надо поговорить...
     -- Пойдемте в жилище.
     Едигир пропустил вперед себя Сабанака, который все еще не  понял, зачем
его взяли с собой, но  покорно  вошел и  сел на указанное ему место. Немного
помолчав, Едигир спросил Баянды:
     --  Бывал ли ты за Каменным поясом? Тот удивленно воззрился на  хана  и
подал гостям пиалу с мясным бульоном.
     --  Угощайтесь  с  дороги.  Сейчас подадут жареное  мясо.  За  Каменным
поясом,  говоришь,--  переспросил, будто не расслышал,-- не приходилось.  Но
отец мой не раз ездил туда. Одна из его жен была из тех мест.
     -- Может, и в Московии бывал твой отец?
     -- Нет,  в  Московии ему бывать не приходилось, а  вот  сами  московиты
приходили в наши земли,  когда был  жив еще  мой дед. А почему  хан  об этом
спрашивает?
     Едигир ответил не сразу. Поглядел на молчавшего Сабанака  и обратился к
нему.
     -- Я знаю,  что ты другой веры и пришел  к нам  с войной. Может, тебя и
удивит то, что я предложу, но подумай прежде, чем отвечать. Я знаю, что твой
хан вернется, и война не закончена.  Кто из  нас победит, сказать трудно. Но
пока я хочу отправить тебя вместе с Баянды к белому царю. Почему я отправляю
именно тебя? Во-первых, ты  все равно вернешься сюда. Тебя  ждет Биби-Чамал.
Во-вторых,  ты честный человек,  и  я тебе  верю. Ты успел  уже  побывать во
многих странах  и знаешь,  как вести  себя в долгом  путешествии.  И  может,
когда-нибудь ты поймешь, что я  был прав, ища дружбу у белого царя. А сейчас
иди и оставь нас одних. Ответ дашь завтра.
     Баянды  слушал Едигира с немалым удивлением, но ничем не показывал это.
Лишь тонкие брови его изогнулись причудливой дугой.
     --  Так зачем хан желает отправить меня и этого сарта к Ак-царю? Так  я
понял твои слова.
     --  Ты все правильно понял, бек. Я  приказываю тебе, пока я  еще хан на
этой  земле, ехать в  Московию. Повезешь подарки. Только до твоих  улусов не
добрались степняки.  Собирать  дань в этом  году не  с кого. Потому вся  моя
надежда на тебя.
     --  Теперь  мне  понятно, почему  ты обратился ко  мне,--  расхохотался
Баянды.
     -- Если Ак-царь чем-то останется недоволен и посадит мою голову на кол,
то винить  мне нужно  будет лишь себя самого. А  если он  милостиво встретит
меня, то пользу получишь ты, хан. Славно придумано!
     --  Может, ты и прав. Но больше мне не к кому обратиться.  Собери  все,
что у тебя есть, и отправляйся. На словах передай белому царю, что мы просим
у  него помощи. Пусть пришлет сюда свое  войско. Объясни, что  дань мы будем
платить хорошую,  сколько  он скажет.  Царь Иван--мудрый  царь  и все поймет
правильно. Расскажи все  без утайки, как мы сражались с  сартами. Скажи, что
они ушли лишь на время. А  если Кучум займет  ханский холм,  то дань  белому
царю посылать не станет. Пусть царь Иван поймет это и даст  нам войско. Хотя
бы пять сотен. Мы будем ему хорошо платить.
     -- Но зачем все же ты посылаешь со мной сарта? Он не сбежит дорогой?
     -- Не сбежит. Он молод и любопытен. Ему  хочется посмотреть Московию. И
пусть царь  Иван поглядит на него и поймет, что  я  беспокоюсь не зря.  Царь
Иван, опытный воин и все поймет. Он должен дать нам войско!
     Утром Сабанак сообщил Едигиру, что он согласен ехать в Московию.
     -- Вот и  хорошо.  Я знал, что ты  согласишься. А Биби-Чамал я передам,
что ты вернешься, и она будет тебя ждать.
     В тот же  день  хан уехал  обратно к себе,  а  Баянды с Сабанаком стали
собираться в дальний путь за Каменный пояс, в страну Московию...
     На Шайтанке Едигир не застал Зайлы-Сузге. Впрочем, этого он и ожидал. С
ней вместе исчезли  Биби-Чамал и  старый Назис, а также обе собаки. Никто не
знал, куда они отправились.
     В сырой  землянке  умирал  башлык Алтанай. У  него  началась горячка от
полученных ран, и организм  никак не мог справиться с болезнью. Не  помогало
ни питье, ни мази, а шамана, который пришел лечить больного, он выгнал сам.
     Едигир подошел к нему и положил руку на горячую ладонь башлыка.
     -- Слышишь ли  ты меня? -- спросил  негромко. Больной приоткрыл глаза и
слабо качнул головой.-- Тогда ответь: придет ли еще к нам твой хан?
     -- Придет... Обязательно придет,-- прошептали губы башлыка.
     -- Я соберу новые сотни и прогоню его в степь.
     -- Придут другие...
     -- Прогоним и тех.
     Алтанай слабо качнул головой и едва заметно улыбнулся:
     --  Я знал немало  девушек,  которые  хотели  сохранить  невинность, но
слишком много желающих  овладеть молодыми красавицами. Вы молоды и богаты. К
вам  всегда  будет  много  женихов...--  Он  опять закрыл  глаза  и  надолго
замолчал.
     Молчал  и Едигир.  Спешить  ему  было  некуда, и он ждал, когда Алтанай
наберет сил. Ему не хотелось уходить, не высказав все до конца. А поговорить
больше было не с кем.
     Наконец глаза башлыка открылись, и мутным взглядом  он обвел  землянку,
остановился на сидящем рядом с ним Едигире.
     -- Мы позовем  русских воинов, и они помогут нам. Белый царь -- сильный
царь.
     -- Вы разные с ними по крови и по вере. Мы с вами одной крови... Едигир
видел,  что Алтанаю все  труднее и труднее  говорить. Он наклонился к нему и
спросил:
     -- Тебя  вынести на воздух? Хочешь? -- Алтанай  кивнул головой и  опять
закрыл глаза.
     Вошли четыре нукера и, подняв умирающего, понесли  наружу. Там положили
его на шкуру и встали рядом.  Собрались все, кто был в лагере. Алтанай дышал
неровно, и его широкая грудь  вздымалась  с  каждым  глотком воздуха. Правая
рука потянулась  к поясу, но, ничего не найдя там, замерла. Едигир понял это
движение и приказал:
     -- Принесите быстрее его саблю.
     Нукеры бросились исполнять приказание и вскоре уже сабля башлыка лежала
рядом  с  ним.  Алтанай  почувствовал  это и придвинул  оружие к себе, нашел
рукоять, сжал ее крепкой пятерней,  попытался приподнять вверх, но  она была
сейчас тяжела для умирающего. Последний вздох вырвался из его груди и улетел
в небытие. Тело распрямилось, полуоткрылся рот. Лишь правая рука с зажатой в
ней боевой саблей  словно окаменела, и никакие силы не могли  вырвать клинок
из пальцев воина.
     -- Пусть душе его будет легко  в ином мире. Он был храбрый воин и  умер
достойно. Похороните его на этом холме.-- Едигиру было тяжело присутствовать
при  смерти  пусть и врага, но он  многое бы  дал,  чтоб у  него  было  хоть
несколько таких верных друзей.
     С неба сыпался  легкий снежок,  покрывая прозрачным кружевом  и живых и
мертвых. Белым был лес вокруг, холм, болото, земля. Белым было все Сибирское
ханство,  засыпаемое  снегом.  Снег  засыпал его, и  жуткая тишина висела  в
воздухе, словно сейчас  умер не один человек, а все живое  вокруг. И Едигиру
стало страшно от этой мысли. Он даже потрогал себя,  проведя рукой  по щеке,
жив ли он на самом деле...


        СОК МОЛОДОЙ ТРАВЫ

     Остатки  степного  воинства уходили все  дальше  oт столицы  Сибирского
ханства вдоль по руслу Иртыша. Они были грозной силой  для  встречающихся на
их пути селений, и все жители выказывали им покорность,  отдавая все, что от
них требовали.
     Через много  дней пути все  реже  встречались  темные леса  и  все чаще
открывались необъятные степные  просторы, и лица воинов  светились радостью,
что все ближе они к родным местам и не просвистит из-за мохнатой ели длинная
сибирская стрела, не вопьется в тело, не выбьет из седла.
     В один из дней вступили  они в пределы Барабинской степи.  Навстречу им
выехало посольство властелина тех мест, чтоб узнать о цели их прихода.
     -- Великий хан  Ангиш желает  узнать, с  чем ты приехал,-- обратился  к
Кучуму предводитель сотни, остановившейся недалеко в стороне.
     -- Мы  едем  с миром. Передай о том своему хану. Мы ищем  место, где до
весны могли бы пастись наши кони и отдохнуть мои воины.
     -- Я передам хану Ангишу об этом.
     -- И передай подарки от  нас. Скажи, что  сын бухарского  хана Муртазы,
потомок великого Чингиза, по прозванию Кучум, желал бы заключить с ним мир и
согласие.
     -- Все передам, как есть,-- пообещал юзбаша, принимая подарки.
     Оборванное  кучумово  воинство   на  лошадях   с   запавшими  боками  и
выпирающими от бескормицы наружу ребрами все еще представляло  собой немалую
силу. Походили они на волчью стаю, что ушла от погони, вырвалась на простор,
оставив  далеко  позади  обложивших  было  ее  охотников,  и  теперь  готова
разорвать любого, вставшего на пути. С такими лучше не связываться...
     Верно,  так  рассудил  и  хан  Ангиш,  которому  донесли  о неожиданном
появлении в его землях  сотен  Кучума. А когда  положили перед  ним на белый
войлок серебряные блюда,  соболиные шкурки, огненно-красные лисьи, халаты из
китайского шелка, то окончательно смягчилось сердце барабинского  правителя.
Он отправил к  Кучуму  гонцов, чтоб разместили воинов  для отдыха,  а следом
пастухи  пригнали стадо  овец  для  угощения.  Самого  же  потомка  великого
Чингиза, чье имя почиталось многие века на всех перекрестках больших и малых
дорог, просил прибыть к нему на праздничное угощение.
     Вечером, когда пастушья звезда Чолпан взошла на востоке, спрыгнул Кучум
со  взмыленного  Тая  возле ханского  шатра. С  ним  прибыли десять юзбашей,
надевших по этому случаю лучшие наряды и богатое оружие. Сам хан Ангиш вышел
к ним навстречу и первым низко поклонился.
     -- Рад видеть у себя потомка великого Чингиза, соединившего наши народы
в один  кулак,  вложившего в наши  руки  меч  и завещавшего  жить по  единым
законам.  Отныне  мой  шатер всегда  распахнут для  тебя,  хан Кучум. Любого
скакуна можешь выбрать из  моих табунов. Любая девушка ответит тебе улыбкой.
Ты мой брат навеки.
     Слушая  его  речь, Кучум также  низко поклонился  до  земли  три  раза,
внимательно меж тем рассматривая гостеприимного хозяина. Более пяти десятков
зим  прожил он, и серебром отливала его длинная  тщательно ухоженная борода.
Ростом он был  чуть выше  самого Кучума  и в  два раза  толще. Широкий  пояс
стягивал  могучий ханский  живот.  Из-под густых  кустистых бровей  смотрели
живые и внимательные черные глаза.
     -- И  я рад,  великий и мудрый  хан Ангиш, что судьба послала мне удачу
встречи с тобой. Многие  караванщики рассказывали о твоих богатых табунах  и
бескрайних пастбищах. Нет в этих  краях  более  могущественного владыки, чем
ты, и счастливы мои глаза, увидевшие великого из великих, могущественного из
могущественных властелинов.
     Ангиш  первым пропустил Кучума  в  шатер  и лишь  затем  вошел  следом,
посадил гостя по левую руку от себя, а  по правую сели трое ханских сыновей.
Рядом с Кучумом сели его  юзбаши, потом родственники  и воины хозяина. Вошли
две  жены хана,  неся  на вытянутых руках большие серебряные чаши с кумысом,
которые подали гостю и хозяину. Они сделали по глотку  и обмелись ими, опять
отпили и пустили чаши  по  кругу.  Каждый из присутствующих делал  небольшой
глоток и с улыбкой подавал соседу.
     -- Слышал я, что  ты,  хан,  ходил  воевать  с  непокорными  сибирскими
ханами,--  заговорил хозяин, когда на  блюдах внесли  вареное  мясо молодого
жеребенка,-- и будто разбил ты их войско. Так ли это?
     --  Именно так. Войско их мы разбили,  да не  могли  одолеть  трескучие
морозы. Наши кони не умеют находить корм под снегом. Потому и решили уйти до
весны в степь.
     --  Ну коней  вам надо менять,  ваши все одно  долго не протянут.  Наши
лошадки  пусть не так красивы и статны,  зато корм сами себе находят. Но хан
не ответил, куда дальше он пойдет?
     --  Весной вернусь  обратно в Кашлык, Я  законный  наследник Сибирского
ханства,-- уверенно отвечал Кучум.
     -- Все  так, все  так,-- качнул седой бородой Ангиш,--  но  хватит ли у
тебя сил, чтобы свалить сибирских правителей? Извини, что спрашиваю.
     -- Я законный наследник,-- упрямо повторил Кучум.
     -- Если  бы все  в этом мире совершалось  по  закону... насколько легче
была  бы наша  жизнь. У тебя, хан, серьезные  враги, и  тебе нужны серьезные
союзники.
     -- Ты читаешь мои мысли...
     -- Да, я долго живу на свете и повидал всякое. Нашим народам давно пора
объединиться,  и пусть соседи  знают,  что не вода  течет в  наших  жилах, а
горячая кровь  великих воинов. Знаешь ли ты, что стало с Казанским ханством?
-- Кучум  молча кивнул.-- А с Астраханским? Московский царь Иван  сделал  их
своими улусами. Кто мог подумать об этом раньше?
     Неожиданно в их разговор вступил старший ханский сын Чилим-бей, изрядно
к тому времени захмелевший.
     --  Я давно просил  у отца отпустить  меня  в набег на  Московию. У нас
давно не было пленных  урусов. А их белокудрые девушки? Я только от стариков
слышал, какие они хорошие наложницы. Последний наш кузнец Василий уже совсем
дряхлый старик. Нам нужны молодые и  хорошие работники. Но отец не отпускает
меня в набег.
     -- Э-э-э... Чилим-бей, Чилим-бей...--  ласково  проговорил хан Ангиш,--
воевать с урусами -- это тебе не дань брать с наших улусников. У них большие
крепости, а на крепостях стоят пушки с огненным боем...
     -- Но  они  и раньше жили  в крепостях, но  наши ханы брали их, и урусы
боялись нас и платили нам дань.
     -- Они и сейчас боятся нас,-- не поднимая головы обронил Кучум.
     -- Не пришло еще время для таких походов,-- вздохнул Ангиш,-- надо дома
порядок навести, надо вырастить сильных воинов, а главное  -- объединить все
степные и сибирские народы. Урусы объединились, а мы ждем чего-то. Дождемся,
что после Казани они и к нам пожалуют.
     --  Я  объединю наши  народы,--  тихо проговорил  Кучум,  но  слова его
услышали даже в дальнем конце шатра,-- объединю, и мы  двинемся в  Московию.
Но хан правильно  сказал, что нужны воины,  и много воинов. Их надо учить  и
готовить.
     --  Даже не верится,  что нашелся  такой человек,-- Ангиш протянул  обе
руки в сторону  Кучума.-- Я давно ждал этого дня. А потому обещаю тебе, хан,
всяческую поддержку  и  помощь. Я дам тебе  своих  воинов и  коней  столько,
сколько ты захочешь. Теперь же пусть войдут музыканты и продолжим наш пир.
     Тут же в шатер  втолкнули молодого  парня в  рваной шубейке с комузом в
руках.  Лица  его  разглядеть было нельзя, так  как большая черная  лохматая
шапка была надвинута на самые глаза. Слуги, приведшие его, подсмеивались над
ним и  нещадно лупили по  спине кулаками.  Тело  парня мелко подрагивало под
ударами,  но он нисколько не  противился тому,  а принимал  как должное. Его
заставили сесть и подали пиалу с араком.
     Хан  Ангиш  сделал знак,  все отошли от музыканта,  смолкли  разговоры.
Музыкант  снял шапку,  испуганно  оглядел  большими  выразительными  глазами
собравшихся и поклонился на все три стороны.
     -- Простите  меня, люди,-- тихим  голосом произнес он  и тронул  струны
комуза.  Тот  столь же  робко отозвался ему,  музыкант более уверенно провел
пальцами по струнам, откашлялся и запел.
     Кучума  поразил  его низкий  приятный голос. Песня  была  о его народе,
который владеет  всей степью и самый сильный народ на свете. Пятьдесят дорог
лежат через мою  степь, и по  всем дорогам  едут и идут люди и славят нашего
хана.
     Кучум искоса  поглядел на Ангиша и заметил, что тот  криво улыбается  и
осматривает  внимательно всех сидящих в шатре. Наконец, музыкант закончил на
неожиданно  высокой  ноте,  и  все  зацокали  языками,  выказывая  одобрение
искусству юноши.
     Вторая песня была посвящена полностью хану Ангишу.
     Летит степной орел над его владениями,
     Бежит молодой иноходец по его пастбищам,
     Но не могут они границ его достичь,
     Так и умрут в поисках.
     Самый великий хан на земле наш хан Ангиш,
     Самый знатный хан на земле наш хан Ангиш.
     Где хорошее пастбище -- скот пускает,
     Где много дров -- юрту ставит.
     У основания его юрты пьют коровы,
     На другом конце юрты бегают дикие звери.
     Великий богатырь наш хан Ангиш.
     Никогда к его пупу грязь не приставала,
     Никогда на его ресницах слезы не нависали,
     Все богатыри его имя знают.
     На Барабе наш хан Ангиш живет,
     Лежа на боку наш хан живет,
     Дни свои в охоте проводит,
     Как и положено великому хану.

     Когда  и  эта песня  закончилась,  то  все  начали  дружно  прославлять
великого и мудрого хана Ангиша, а Кучум заметил, что незаметно в шатер вошла
высокая  худенькая  девушка с  печальными глазами. Заметил ее и хан  Ангиш и
окликнул:
     -- Эй, Самбула, подойди ко мне.
     Та  низко  наклонила  голову,  будто стеснялась  смотреть на  людей,  и
подошла  к хану.  Кучум сумел  получше разглядеть  ее. Лицо девушки  не было
столь  смуглым,  как  у других  ее сородичей.  Длинные ресницы  настороженно
трепетали, словно крылья большой  бабочки. Пухлые алые губы были столь ярки,
что притягивали взгляд. На верхней губе чуть слева  была коричневая родинка,
и делала девушку еще более милой и  нежной. Округлый подбородок заканчивался
небольшой  ямочкой, которая увеличивалась, когда слабая полуулыбка пробегала
по девичьему лицу. И само лицо как бы светилось изнутри лунным светом.
     "Луна, истинная луна",-- подумал Кучум и услышал голос хозяина:
     -- Станцуй нам, Самбула. Это моя младшая дочь,  последыш. Остальные уже
замужем, а эта  вот  припозднилась. Но ничего, к весне  от женихов отбоя  не
будет...
     --  Отец,  я  не  могу  сегодня  танцевать, извини,-- мелодичным  тихим
голосом проговорила Самбула и, не дожидаясь ответа, направилась к выходу.
     --  Другую  бы наказал примерно  за непослушание,  а  на  эту  рука  не
поднимается,-- вздохнул хан Ангиш, девчонка совсем...
     Уже под  утро закончилась  пирушка  у гостеприимного барабинского хана.
Возвращаясь  обратно в  свой  лагерь, Кучум не мог  отогнать  от себя  образ
Самбулы. Перед глазами вновь и вновь возникали алые  губы и родинка, длинные
то и дело вспархивающие ресницы.
     "А почему бы не  попробовать заслать сватов к ее  отцу? -- думал он уже
укладываясь.--  Хан Ангиш не посмеет отказать мне, потомку знатного  рода. А
когда породнюсь с ним, то  и нукеров  для весеннего похода на Кашлык он даст
по-родственному. И сын его,  Чилим-бей, так и рвется в бой -- пусть попытает
военного счастья. Вроде бы все складывается удачно..."  С этими мыслями он и
заснул.
     И через несколько дней мчались по степи ближние  друзья Кучума, которых
в  народе  звали яуцы -- сваты. У каждого была выправлена поверх сапога одна
штанина, таков обычай.
     --  Яуцы едут! -- радостно  кричал встреченный ими  пастух и, улыбаясь,
махал приветственно длинным посохом.
     -- Яуцы, яуцы! -- гомонили босоногие ребятишки, выскакивая из юрты.
     Сваты  останавливались и  дарили им  угощения,  сладости. Таков обычай.
Молча провожали их женщины, пряча улыбку  в  длинные полушалки.  И сваты  им
улыбались, подмигивали и цокали языками. Свадьбе все рады.
     Сам хан Ангиш на  сей раз не  вышел к ним навстречу но велел провести в
шатер и  усадил  напротив, повел осторожно разговор о здоровье хана  Кучума,
угощал сватов кислым молоком, сыром, вяленым мясом.
     -- Хорошо ли вам отдыхается в моих землях?
     -- Хорошо, хан.
     -- Хватает ли корма коням?
     -- Хватает корма, великий хан.
     -- Сыты ли воины?
     -- Все воины сыты и благодарят тебя, щедрый хан.
     -- Весел ли ваш повелитель, хан Кучум?
     -- Грустен наш повелитель, хан Кучум.
     -- Что опечалило славного воина с бесстрашным сердцем?
     -- Сердце его разрывается  на части.  Увидел он яркую звездочку в твоем
шатре, великий хан,  и не спит шестой день, пищу в рот не берет шестой день,
к  нам, верным слугам  его, не выходит  шестой  день. Набежали  тучи на  его
светлое чело, и никто не может утешить его...
     -- Может, лекаря нужно отправить вашему хану? Может, плохую кровь нужно
пустить ему? Может, окурить его надо целебными травами? Скажите, и  все, что
в моих силах, я выполню.
     --  Хан желает  невозможного: он  хочет, чтоб звезда  по имени  Самбула
светила в его шатре. Только она и сможет вернуть здоровье нашему повелителю.
А иначе... иначе и жизнь ему не мила, и придется похоронить его в этой степи
на высоком холме. Жизнь нашего хана в опасности.
     -- Нелегкую задачу задали вы мне. Дорога та звезда, и нет других в моем
шатре. Кто заменит мне ее? Кто утешит в старости? Кто подаст пиалу с питьем?
Кто оплачет смерть мою?
     --  Рано  еще думать  хану о  смерти, а чтоб  не угас свет в его шатре,
посылает наш хан серебряную посуду и золотые украшения тебе. Чтоб тепло было
повелителю степей в холодный день,  дарит хан Кучум  тебе теплую лисью шубу.
Но главные  подарки  еще  впереди, когда станет  он  сыном  тебе. Ничего  не
пожалеет, чтоб порадовать дорогого тестя.
     -- Что ж...  Такую  загадку  сразу  не разгадаешь.  Дайте  мне  срок  и
приезжайте через шесть дней на  седьмой. Устроим большой кингаш, все обсудим
и  решим.  Так и передайте хану  Кучуму.  Пусть он забудет  о печалях, пусть
набирается сил и отдыхает. Нам лестно слышать такие слова, но  серьезный шаг
серьезных дум требует. Так и передайте хану.
     Скачут  обратно сваты, и  опять улыбаются им  все встречные.  Что может
быть  на свете радостнее, чем свадьба? Раз женятся  люди, значит, мир будет,
дети родятся, род людской продолжат. Рады люди сватам...
     Через шесть  дней  на седьмой  опять скачут  степью  яуцы-сваты,  опять
улыбаются им люди, и дарят они им подарки  и сладости, чтоб сватовство  было
удачным.  Большой  кингаш-совет идет  в шатре  у хана  Ангиша. Опять говорят
сваты о  силе и  храбрости своего  хана, и молча с улыбкой  слушает их  отец
прекрасной Самбулы. Новые подарки  раскладывают перед ним  сваты, но  только
взглянул на них хан и дальше свою речь ведет.
     --  Будь  по-вашему.  Согласен я отдать  свою дочь Самбулу  в жены хану
Кучуму. Но  с одним  условием;  пусть  до весны живет он в моих  пределах  и
выполняет всю черную работу, что велю ему. Пусть скот мой пасет, пусть дрова
для  моего  шатра заготовляет, пусть  на охоте  моим стремянным  будет. Коль
пройдет все испытания, то так и быть, отдам ему свою дочь в жены.
     Обескураженные сваты не знают, что и ответить. Едут обратно грустные, а
по степи уже слух прошел, что<sup> </sup>знатный хан Кучум, потомок великого
Чингиз-хана, к их хану Ангишу в работники идет.
     Услыхал об этом Кучум и  сломал  пополам рукоятку плетки, что в руках у
него была. Ударил по щеке старшего свата и выгнал с  глаз своих. Долго сидел
один и не принимал никого. К вечеру вышел в  простой одежде и объявил  всем,
что едет к хану Ангишу на большой срок. Пусть воины пасут коней, отдыхают до
весны, готовят оружие для большого похода, когда он вернется и поведет их на
Кашлык.
     И еще  велел  он  двум  преданным  слугам ехать  в  Бухару,  а  с собой
захватить Сейдяка вместе с мамкой, старой Анибой. И охранять его там  до тех
пор,  пока  не  получат  весточку  от него  с  тем,  как  поступить  с  юным
наследником. И сам проследил за их отъездом.
     Оставил хан своего любимца  Тая  в лагере на попечение пастухов, сел на
простого мерина и поехал в ставку хана Ангиша...
     Три раза луна на небе становилась тонкой полоской  и вновь нарождалась.
Три долгих месяца ходил хан Кучум в простых работниках у будущего тестя. Пас
его  стада,  принимал  роды у кобылиц  и  овец, спал под  открытым  небом  и
укрывался  простой  попоной,  ел  из  одного  казана  с  другими  слугами  и
работниками. Ни разу не пригласили его в шатер к хану  Ангишу.  А когда  тот
выезжал на охоту, то Кучум  мыл и чистил ханского коня и придерживал стремя,
помогал тому сесть в седло.
     Когда попадал он к ханскому  шатру, то пытался хотя  бы издали  увидеть
прекрасную Самбулу, из-за которой и терпел все унижения.  Но мамки и  няньки
стерегли девушку, как волчица охраняет свой выводок от непрошенных гостей. И
уезжал Кучум обратно в степь к стадам и отарам, так и не переговорив ни разу
с девушкой.
     Истекли  три  месяца, самые холодные месяцы в  степи, и  позвал  к себе
Кучума хан Ангиш, посадил на белый войлок и ласково сказал:
     -- Вижу, что хороший ты  работник, а самое главное, смирил свою гордыню
и не стесняешься быть в услужении у меня. Скажу откровенно: не ожидал я, что
выдержишь  ты испытание.  Думал,  бросишь все и ускачешь вместе с воинами из
моих пределов. Или хуже того -- силой попробуешь выкрасть Самбулу. Но ошибся
я в тебе и рад этому...
     --  Хан хочет  сказать,  что  можно  готовиться  к свадьбе?  -- перебил
непочтительно его речь Кучум.
     -- Можно было бы и к свадьбе готовиться, да есть одна заковыка, которую
не так легко разрешить.
     -- Хану не понравились мои подарки? Я прикажу отправить еще.
     -- Не в подарках дело...
     -- Самбула не желает стать моей женой?
     -- Ты же знаешь, что  не в  нашем обычае спрашивать о том дочерей.  Она
поступит  так,  как я скажу.  Она  моя  дочь,  и  я  вправе распоряжаться ее
судьбой.
     -- Тогда не вижу  причин, чтоб откладывать свадьбу. Пусть хан объяснит,
что мешает ему так поступить.
     -- Видишь ли...-- замялся Ангиш.-- По нашим обычаям первый день свадьбы
празднуют у родителей невесты, а затем  едут к  жениху.  Там всех  принимают
родители  и родичи жениха. Но я даже не знаю, где  они у тебя и согласны  ли
они с твоим выбором.
     --  Я  давно  стал  самостоятельным мужчиной,  и мне нет  необходимости
бежать за советом к отцу. Я свободный человек и волен поступать так, как сам
пожелаю.
     -- Да, ты давно не юноша, но наши обычаи... В  руке у Кучума находилась
тонкая пиала, из которой хозяин угощал  его. Неожиданно гнев  обуял молодого
хана, и его пятерня сжалась, раскрошив на мелкие осколки нежный фарфор.
     --  Вот  так  надо поступать с обычаями, если они не  устраивают нас.--
Осколки упали на  белый войлок, и он  поднявшись, пошел  к  выходу.-- Теперь
пусть хан ждет моего решения,-- бросил Кучум, не оглядываясь.
     ... Поздней  ночью пробирались по степи всадники с  лицами, повязанными
платками  до самых глаз. Копыта коней обмотали тряпками, чтоб не было слышно
стука подков.  Ехали  молча до самого лагеря  хана Ангиша.  Не доезжая чуть,
спешились и крадучись  направились меж кибитками,  низко пригибаясь к земле.
Впереди крался  Кучум, неся  под мышкой свернутую  попону. Он за время своей
службы  у  хана  хорошо изучил  местонахождение  не  только хана, но  и всей
прислуги. Знал, где находится юрта Самбулы. Вот туда-то он и направлялся.
     После отказа под  благовидным предлогом  от свадьбы Ангиш надеялся, что
Кучум отправится в Бухару за родичами или вообще оставит мысль о женитьбе. В
любом случае  задержка была на  руку хану Ангишу. Он не хотел ввязываться  в
очередную кровавую ссору  с соседями, с  которыми  до  сей поры  поддерживал
дружеские  отношения, и  его  совсем не прельщало  отправлять  в поход своих
воинов с Кучумом.
     "Он еще наделает бед,  да  таких, что  всю степь  поднимет против себя.
Русские сейчас  сильны  как никогда. А если завтра их дружины появятся возле
моего шатра? Нет, лучше жить  в мире со всеми и заниматься охотой.  Ласковый
телок двух маток сосет. Кучум же найдет себе жену  и у  другого хана. Вон их
сколько в степи..."
     Хана разбудил слабый женский вскрик. Он открыл глаза и подумал, что ему
послышалось во сне. Но какой-то шорох раздался снаружи шатра.
     -- Эй,  кто  там?  -- позвал  он. Никто  не  отозвался.--  Слуги! Пусть
кто-нибудь войдет  ко мне.-- Тишина...  Хан  накинул на плечи  шубу  и вышел
наружу. Чья-то тень мелькнула невдалеке.-- Кто такие?! -- закричал он во всю
силу легких. И  тут  удар  чем-то твердым  свалил Ангиша на землю и поверг в
беспамятство. В себя хан пришел уже в собственном шатре.
     -- Самбулу украли,-- робко сообщил один из слуг.
     -- А вы куда смотрели?! -- закричал он в гневе.-- Догнать! Вернуть!
     -- Уже послали в погоню, но еще не возвращались.
     -- Где мой сын Чилим-бей?
     -- Он на охоте, мой повелитель, еще не скоро вернется.
     --  Проклятие!  --  Хан  в бессильной  злобе обрушил  кулаки  на мягкие
подушки, он понял, что проиграл свой  спор с Кучумом, а значит, быть войне с
соседями, хочет он того или нет.-- Все, все против меня!
     Кучум  вошел  в свой шатер  и опустил  на  землю попону, внутри которой
находилась   дрожащая  Самбула,  связанная  по  рукам   и   ногам.   Снаружи
переминались с ноги на ногу, не решаясь войти  без приглашения,  его юзбаши.
Хан приоткрыл полог и приказал:
     -- Поднять  сотни, если Ангиш  попытаемся  напасть  на нас.  Но самим в
драку не ввязываться. Выполнять! Меня без особых причин не беспокоить.
     -- Слушаемся, хан,-- юзбаши почтительно попятились.
     Кучум опустился на колени перед  девушкой и  развязал веревки, которыми
она была опутана.
     -- Знаешь ли ты, кто я такой?
     Девушка  испуганно  кивнула головой, глядя на  него  расширившимися  от
ужаса глазами.--  Я  выполнил  все,  что  просил твой  отец.  Но он  захотел
оттянуть нашу свадьбу, а у меня не так много времени. Мне нужен сын, который
бы продолжил мое дело и стал наследником. Ты поняла меня?
     -- Да...-- прошептала девушка, сев перед ним.
     --  А раз поняла, то  сними с меня сапоги.-- И  он протянул ей грязный,
пропахший  конским потом,  истертый сапог  и с  усмешкой  наблюдал,  как  та
неумело взялась за голенище, пытаясь стянуть обувь  с  ноги.-- Плохо, ой как
плохо  ты  умеешь  выполнять  женскую  работу. Но ничего, скоро ты  и  этому
научишься. А теперь иди ко мне,-- притянул за руку Самбулу.
     Но девушка вырвала свою руку и попыталась вскочить на ноги.
     -- Куда?! -- крикнул хан и повалил ее на попону, в которой привез ее из
родной  юрты,  придавил  всем  телом,  торопливо  срывая одежды,  и уткнулся
вспотевшим  лбом  в девичью  щеку. Самбула  тихонько  плакала, глядя на верх
прокопченного шатра, чувствуя, как острая боль пронзила все ее тело.
     Когда  рассвело, в лагерь к  Кучуму  приехали послы  от  хана Ангиша  и
объявили, что хан готов сыграть свадьбу.
     ...Едва  первая зелень пробилась  через  оттаивающую  землю,  по  степи
поскакали гонцы от кочевья к кочевью, объявляя, что великий хан  Кучум, зять
могущественного хана Ангиша,  собирает к себе воинов для набега на Сибирское
ханство. Кроме этого гонцы рассказывали, какие богатства хранятся в селениях
у сибирцев, и обещали всем воинам половину добычи. Давно не собирали в степи
барабинской ополчение, и каждый второй воин согласился пойти в набег. И едва
расцвели первые  тюльпаны, как Кучум повел новое войско на сибирские  улусы,
оставив молодую жену в юрте отца.


        ОСКОЛОК ЖЕЛТОЙ ЛУНЫ

     Шли сотни  Кучума вдоль  берега своенравного Иртыша,  и  одно за другим
покорялись им малые селения. Из каждого  брал  хан в свое войско  по  десять
лучших  и  знатных юношей. Если у них не  было  коня,  то  давали им доброго
скакуна из  табунов  Ангиш-хана.  Если не  было оружия и  доспехов, то и это
находилось в обозе.
     Значным бекам дарили подарки и брали обещание, что  отныне признают они
полновластным  своим правителем лишь одного  хана Кучума  и, пока  они живы,
никто из их нукеров не подымет против него оружия.
     А в довершение всего забирали из всех улусов самых красивых девушек для
ханского гарема.  И  набралось их уже  триста. Везли девушек в ханском обозе
под усиленной охраной в закрытых повозках.
     Только  на подступах к Кашлыку попробовал  хан Едигир преградить дорогу
сотням Кучума,  собрав наспех свое ополчение. Но во много  раз  превосходило
войско  Кучума отряды  Едигира, и  недолгой  была  схватка.  Сам Едигир едва
избежал плена и  ушел с небольшой горсткой нукеров на  болота, куда, не зная
тропинок, невозможно было пробраться.
     Он  всю зиму прождал возвращения послов из Московии и  помощи от белого
царя Ивана. Но не вернулось  его посольство, верно, не до Сибирского ханства
было московскому царю. После  своей ссоры с Зайлой-Сузге  Едигир  так  и  не
пытался  отыскать ее,  хотя не раз доходили  до него слухи, что она основала
небольшое  селение на  иртышском берегу и  живет там в окружении  нескольких
верных служанок, лечит местных жителей, которые и кормят ее.
     Кучум вновь  основался  в  Кашлыке  и  призвал  к  себе  своего  визиря
Карачу-бека. Тот немедля явился  и сообщил,  что  в Московию  по  зиме  ушло
посольство  от хана  Едигира.  Однако  Кучума  не  особенно взволновала  эта
новость. Он был уже хозяином Сибири.
     -- Я  теперь на своей  собственной земле и полновластный  ее властелин.
Пусть московский царь боится меня, как боялись прежде ханов Золотой Орды. Но
ему нужно сообщить о том, что  Едигир отныне не  хозяин  на ханском-холме, а
потому собери  наше  собственное посольство  с дарами. Но погляди,  чтоб это
были дары, а не дань.
     Затем Кучум велел привезти свою жену в сибирскую, столицу. Она уже была
беременна, ожидая к осени ребенка.
     -- Смотри, чтоб родился сын,-- улыбнулся хан,  ласково проведя шершавой
ладонью по ее щеке.
     Для нее он велел построить укрепленный городок чуть ниже от  Кашлыка по
Иртышу, на крутой горе, откуда открывался чудный вид  в заиртышские дали. По
ночам там появлялись многочисленные совы, и местные жители звали то местечко
Ябалак. В положенный срок Самбула  родила крепкого мальчика,  которому  дали
имя Алей.
     Наложниц, собранных из сибирских селений, хан велел разместить недалеко
от Кашлыка и хорошо  охранять. От того  же Карачи он узнал, что  его сестра,
Зайла-Суэге, находится не так  далеко, и  долго раздумывал, или самому к ней
отправиться,  или послать Карачу-бека, чтоб  он привез ее сюда. Но  так и не
решил за неотложными  делами, а  потом  произошли события, надолго  лишившие
сибирского хана сна и покоя.
     Из Бухары  пожа