анского  холма. Его  род идет от
самого хана Шейбана, что правил некогда всеми землями  вокруг. Старики о том
когда-то рассказывали. Знал это и мой отец. Но род Тайбуги  убил хана Ибака,
и с  тех пор про  хана Шейбана запрещено  говорить под страхом смерти. Но от
этого никуда не уйдешь. Правда все одно вылезет на свет, как сабля из ножен.
И если  будет  пойман Едигир и его  ближайшие родственники, то... хан  Кучум
может уже ничего не опасаться... К тому времени я  должен стать  его  правой
рукой, а тупых воинских начальников надо отдалить от него любыми путями".
     Так рассуждал Карача-бек, скакавший впереди  возглавляемой им сотни. Но
по странному стечению обстоятельств или по  злому умыслу Алтаная с  ним была
отправлена  пятая сотня, которая  вчера,  в  Кашлыке,  кричала громче всех и
требовала  от хана выплаты положенных денег и возвращения домой. Там же ехал
и зачинщик всего, кипчак Зайнулла, которого  велено было с надежными  людьми
отправить с каким-то поручением и по дороге с ним расправиться.
     Не знал  всего  этого Карача-бек  и  преспокойно  скакал,  подхлестывая
своего коня,  чтоб пораньше достичь селения,  где,  по сообщению лазутчиков,
скрывался Сейдяк.
     Неожиданно он услышал, что сотня, идущая вслед  за ним, остановилась и,
повернув голову в ту сторону, с удивлением заметил, как все сбились в кучу и
горячо что-то обсуждают.
     Карача-бек смекнул,  что происшедшая заминка  не случайна,  и, медленно
развернув  коня,  направился к  сгрудившимся воинам. Не  доезжая  нескольких
шагов до них, он крикнул:
     -- Что случилось, доблестные воины?
     Но  никто даже не  обратил  на  него внимания, и  все продолжали горячо
спорить, размахивать руками, наезжать конями  друг на друга. Карача решил не
вмешиваться  в их  спор  и  натянул  поводья,  ожидая, когда  узнает причину
задержки. Вскоре к нему направился один из всадников, в котором Карача узнал
юзбашу отряда.
     -- Плохо дело,-- показал тот рукой на орущую толпу,-- вчера бунтовали и
сегодня  то же самое. Еще и хуже.  Толкуют, что  раз  им хан  не  платит, то
нечего и служить ему.  Там главный заводила Зайнулла, он всех и подбивает  в
степь обратно идти, а по  дороге нескольких беков  ограбить и  все меж собой
поделить. Добром это не кончится. Я чего думаю, поехали-ка подобру-поздорову
обратно в Кашлык, а они пусть сами разбираются.
     Карача оценивающе посмотрел на юзбашу, которого била крупная дрожь, как
от озноба, провел указательным пальцем по  верхней губе и неожиданно стегнул
того наотмашь по испуганному, трясущемуся лицу:
     -- Значит, такой ты юзбаша! -- крикнул на него и направил коня  прямо в
гущу спорящих людей.
     Не   ожидавшие  такого   поворота   дел   конники   расступились  перед
Карачой-беком, и крики на время смолкли.
     -- Храбрые  воины,-- обратился  он  к  ним,  не давая  передышки  коню,
нахлестывал  того, пока не прорезал всю ораву и не разбил на две половины.--
Я  согласен с  вами, тем  более, что сам не богат  и  нет  у  меня  улусов и
невольников, кто бы  работал на меня. Всем хочется  домой. И  в этом понимаю
вас. Ваши начальники пьянствуют и совсем  не думают, как вы встретите жуткую
сибирскую зиму. Я согласен помочь вам, но...  если вы четвертую часть добычи
отдадите мне. Вы не знаете этих мест, а я вырос здесь. Решайте...
     Удивленные  воины  слушали  ханского  визиря,  открыв рты и  недоуменно
поглядывая друг на друга.
     -- Дело говорит, однако,-- сказал негромко? кто-то.
     -- А не обманешь? -- тут же послышались вопросы самых недоверчивых.
     --  Сообща  оно,  понятно дело, сподручнее  будет,--  закивали головами
ближайшие к Караче.
     В  образовавшееся  свободное пространство  выехал худощавый  мужчина  с
рыжеватыми волосами и такой же каштановой бородкой.
     -- Я  кипчак Зайнулла,-- заговорил он  негромко,  и по тому, как  его с
почтением слушали, можно было  догадаться, что он у них за главного,-- мы не
знаем, кто ты, но если твои слова от сердца, то вот тебе моя рука,-- и, сняв
обшитую стальными пластинами рукавицу, он протянул Караче  плотную и упругую
ладонь.
     Тот пожал ее и, дружески улыбнувшись, поднял руку вверх:
     -- Я всегда уважал храбрых людей, а если они еще и умны, то вдвойне.
     --  Хорошо, визирь,  что ты  предлагаешь?-- вглядываясь Караче в глаза,
спросил Зайнулла.
     -- То, что вы задумали, не так легко выполнить, особенно если все хотят
остаться живыми и здоровыми, а не валяться в лесу с пробитой головой. Я хочу
сказать,  что так просто  селения  богатых  беков не взять.  А нищие  вам не
нужны, так я понимаю?
     -- Правильно понимаешь,-- засмеялись вокруг.
     --  А  потому  надо действовать  хитростью. Неподалеку  находится  улус
Соуз-хана. Он очень богагый  человек, но его городок хорошо  охраняется, и с
наскоку  вам  его  не взять. А  потому...-- Карача  сделал небольшую паузу и
обвел  всех  глазами,  заметив,  что все слушали  с  утроенным  вниманием  и
недоверие на лицах воинов исчезло,-- потому я  поеду первым  и  сообщу тому,
что наш  хан послал  вас схватить  Сейдяка. Но  без  моего  знака ничего  не
предпринимать. Согласны?
     -- Согласны!  --  дружно заорали  все. И лишь Зайнулла продолжал так же
внимательно наблюдать за  говорившим  и ничем  не выразил своих  чувств.  Но
увидев,   что  вся  сотня   согласилась-с  планом  визиря,  кивнул  головой,
проговорив:
     -- Что ж, будь по-твоему. Но если предашь... сам понимаешь...
     -- Я связан с вами обещанием и клянусь, что делаю это от всего сердца.
     На том и  порешили. Карача-бек поехал вперед один, а сотня  должна была
через  какое-то время скакать по его следу, благо, что вчерашний снег только
чуть подтаял на солнце и следы хорошо на нем просматривались.
     Карача хлестнул коня и, отъезжая,  повернул  голову  в сторону Кашлыка,
посмотрел на тропу, по которой они ехали. Вдали виднелась небольшая фигурка,
уменьшающаяся на глазах. То  никем не замеченный юзбаша  поспешил в городок,
чтоб доложить хану о случившемся.
     "И это тоже  хорошо...--  подумал Карача, пряча скользнувшую  по  губам
недобрую ухмылку.--  Поглядим, что из  всего  этого выйдет.  Или буду первым
человеком в ханстве, или..."
     Когда  Карача-бек подъехал  к  городку  Соуз-хана,  то  еще издали  был
замечен охранниками на башнях и остановлен грозным окриком оттуда:
     -- Стой! Куда прешь?!
     --  Доложи хозяину, что к нему ханский визирь  явился с  поручением.  И
открой ворота, морда неумытая!
     Человек с  башни  соскользнул  вниз,  и через какое-то время заскрипели
ворота  и  образовался  небольшой  проем,  через который  Карача неторопливо
проследовал  внутрь  городка.  Навстречу  уже  спешил  сам  хозяин,  льстиво
улыбаясь всеми складками заплывшей физиономии.
     --  Какой гость!  Какой  гость пожаловал,-- приговаривал  он  на  ходу,
вытянув  вперед обе  руки, отчего  его тучное  тело бурно  колыхалось в такт
шагам,--  почему не послал никого  заранее? Я  бы заранее  барашка  для тебя
специально зарезал, музыкантов позвал. А так...
     Карача соскочил  с лошади, поводя неровными плечами, двинулся навстречу
Соуз-хану  и позволил  заключить себя в  объятия, ощутив  запах распаренного
тела вперемешку с восточными благоуханиями.
     -- Не забыл  еще,  кто тебя нашему хану представил?  -- посчитал нужным
напомнить гостю Соуз-хан.--  Должником  моим будешь теперь до  конца  жизни.
Большим человеком стал, и  все благодаря кому? Ладно, я  твой  друг,  и  мне
ничего не нужно,  главное, чтоб  помнил о  моей доброте и бескорыстии,-- все
частил  тот,  сыпля   словами,  и  трудно  было  разобрать,  что   говорится
откровенно, а что из лести.
     Карача-бек дал ему высказаться и, когда  запас обязательных приветствий
был исчерпан, неожиданно спросил:
     -- Стражников много у тебя или все тут на башнях?
     -- А  что такое?  Или негодный  самозванец Едигир объявился  и  идет на
меня,  чтоб  поквитаться  за  все? -- всполошился  Соуз-хан, и маленькие его
глазки торопливо  забегали, осматривая стены городка и как  бы пробуя их  на
прочность.-- Говори скорее, Карача-бек, с какими вестями приехал?
     -- Плохие вести.-- Услышав это, Соуз-хан охнул и, застонав, прижал руки
к  лицу.--  Да не умирай раньше смерти, будет тебе. Если с умом подойти,  то
все в  нашу пользу и обернется.--  И он рассказал  о бунте  в Кашлыке  и что
теперь  сотня  степняков едет  сюда, чтоб убить и ограбить Соуз-хана.-- Но я
что  думаю,-- продолжил  он,  наблюдая, как тот едва не  лишился  чувств  от
услышанного,--  надо  их  встретить  хорошо,  запустить  в  крепость  и  тут
расправиться с ними. Иначе... несдобровать нам.
     -- Век не забуду  твоей заботы и помощи,-- залепетал Соуз-хан,-- только
воинов у меня всего две сотни. Справятся ли?
     --  Две  сотни?! -- изумился Карача.--  А тебе  сколько их надо? По два
человека на каждого, и хватит.
     --  Так те же волки,  львы,  а не люди! Что мои людишки с ними  сделать
могут?  Они только в карауле и привыкли стоять да с  поручениями ездить. А в
сражениях-то никто, почитай, из них не участвовал. Где им...
     -- Тьфу  на  тебя! Две  сотни, да чтоб с одной не справились! Где такое
видано?! Ладно, что-нибудь придумаем еще, чтоб промашки не было. Вели тащить
стрел побольше  на башни и засесть на  каждой по нескольку хорошим лучникам,
чтоб били без промаху. Есть такие?
     -- Найдутся,-- с сомнением в голосе выдавил Соуз-хан.
     -- Остальные же пусть укроются кто где наготове и ждут, когда я крикну:
"Бросай оружие!" И тогда уж выскакивают и действуют по обстановке. Понял?
     -- Все понял, пойду распоряжусь,
     --  Погоди пока.  Есть  ли у тебя  трава сонная,  чтоб человека  с  ног
валила? -- Хозяин закивал  головой.-- Пусть ее побольше в кумыс намешают. Да
зови своих музыкантов, которых для меня хотел выставить. Как все рассядутся,
чтоб играли  без устали. И самое главное, угощение готовь знатное,  как  для
лучших гостей. От того наша с тобой жизнь зависеть будет. И не жалей ничего,
а то... знаю я тебя.
     В это время с вышки закричали:
     -- Конников вижу! Много их... около сотни будет, однако.
     -- Какой у  тебя дозорный  глазастый,-- пошутил Карача и  сам  пошел за
ворота встречать приехавших.
     Сотня спешилась у ворот и оставила коней под при смотром двух воинов, а
остальные  шумно  ввалились в крепость,  толкаясь и рассматривая  сидящих на
башнях охранников. Зайнулла шел рядом с Карачой и вполголоса спросил того:
     -- Ну как хозяин?
     -- Все в порядке, сейчас угощение велит подавать.
     -- Это хорошо,-- согласился кипчак, крутя головой по сторонам,-- только
чего-то на башни  столько  мужиков позалазило, что как бы бревна не рухнули.
Не много ли для встречи?
     --  То  они на вас поглазеть залезли, не  видели  еще  столько народу в
крепости  у себя,-- успокоил  его Карача,--  вон  и музыканты  пожаловали,--
перевел он внимание Зайнуллы,-- с музыкой нас встречают.
     Вновь прибывшие робко  расселись, поджав под себя ноги,  прямо  посреди
крепости,  но  Карача  заметил,  что сабли и кинжалы они  держали  наготове.
Правда, луки и копья остались вместе  с лошадьми за ворогами, но ухо с этими
головорезами надо было держать востро.
     Заиграли  музыканты, и слуги начали носить угощение. Появился и большой
бурдюк с кумысом, из которого каждому налили по пиале. Степняки одобрительно
запе-реговаривались меж собой, пили кумыс, подставляли пиалы для добавки.
     --  А ты чего  не  пробуешь угощение? --  обратился Карача  к Зайнулле,
увидев, что тот не берет в руки пиалу.
     -- Сперва надо дело сделать, а потом уж и о веселье думать.
     -- Тоже верно,-- согласился визирь,-- ладно, пойду хозяина  поищу. А то
как бы он не удрал от нас под шумок.
     Степняки  накинулись на  дармовое  угощение и  шумно выражали одобрение
гостеприимству  хозяина.   Многие   хлопали   ладонями  в   такт   музыке  и
раскачивались,  улыбаясь  блаженно друг  другу. Карача  разыскал трясущегося
Соуз-хана в шатре и спросил тихо:
     -- Все готово, как я сказал?
     -- Да, да,-- закивал  тот головой, и маленькие глазки  его  наполнились
слезами,-- а если они ворвутся ко  мне в шатер?  Не  уходи,  Карача-бек,  не
покидай меня! Хочешь, я заплачу тебе?
     -- Да пошел  ты...-- плюнул и его сторону Карача и, повернувшись, вышел
вон, ощущая брезгливость к трусости своего бывшего соседа.
     Ему почудилось, что за шатром скользнула чья-то  фигура, подслушивающая
разговор с Соуз-ханом, но  особого  значения  этому он не придал,  поскольку
внимание его привлекло происходящее внутри городка.
     Воины пятой сотни, опьяненные хмельным кумысом, казалось, забыли, зачем
они пришли  сюда.  Многие  из  них горланили свои песни совершенно не в такт
несущейся  музыке, другие с  жадностью  набросились на  угощение,  и громкое
чавканье  неслось  отовсюду. Но многие уже  сонно  хлопали глазами  и дружно
позевывали.
     Карача  от радости чуть не дал волю своим  чувствам,  но  заставил себя
сдержаться и отправился к месту,  где недавно оставил  Зайнуллу. Однако того
там не  оказалось, отсутствовали  еще  несколько человек, что сидели  прежде
возле своего предводителя. Карача решил,  что  те отошли  куда-то  по  своим
делам, и двинулся на поиски начальника стражи городка.
     Он нашел  его возле  башни у  центральных  ворот. Незаметно кивнул ему,
спросив:
     -- Все идет хорошо?
     --  Да,--  так  же  незаметно  ответил тот,-- только несколько  человек
выскользнули за ворота. Я не посмел их удерживать.
     -- Какие они из себя? -- встрепенулся Карача. Из описания выходило, что
то был  Зайнулла со своими друзьями, сразу вспомнилась  и фигура  у шатра, и
нетронутое бунтовщиком угощение.
     -- Отправь нескольких  человек  за  ворота,  чтоб  узнать,что  они  там
делают. Но в драку пусть не ввязываются.
     Стражник  кивнул головой и отошел.  Но не успел он сделать и нескольких
шагов,  как с башни  раздались крики, и,  подняв  голову, Карача увидел, что
один  из защитников рухнул вниз с торчащей из шеи стрелой, другие прикрылись
щитами и сами пытаются отстреливаться. Он все понял и,  выскочив на середину
площади, прямо меж пирующими воинами, громко заорал:
     -- Бросай оружие! Вы окружены!
     Степняки  вначале  не поняли, что эти слова обращены  непосредственно к
ним. Они  удивленно смотрели  на  Карачу  и на  появившихся  невесть  откуда
сибирцев с луками  и копьями наперевес.  Некоторые вяло схватились за сабли,
плохо  соображая  после принятия  сонного  кумыса, что им  делать,  но тонко
свистнули  несколько  стрел  и  пригвоздили  на  месте охотников  взяться за
оружие.
     Послышались крики:
     -- Нас предали! Заманили!  Ловушка! Бежим! Но бежать было  им некуда. В
воротах также  стояли лучники  с  натянутыми луками и  с  башен  свешивались
стрелки, готовые по первому знаку расправиться со степняками.
     --  Бросайте  оружие,  а то  все  здесь  поляжете!--  повторил  Карача,
пристально оглядывая всю массу окруженных степняков. Краем глаза он заметил,
как слева от него смуглый небольшого роста сарт вытащил из-за пояса кинжал и
взмахнул рукой. Последующего он не видел,  так как бросился плашмя на землю,
но услышал  свист  пролетевшего  над ним  оружия. И  тотчас  несколько стрел
впилось в незащищенного сарта. Он вскрикнул и схватился за бок.
     Карача неспешно  встал, отряхнулся  и, не оглядываясь больше, зашагал к
воротам. Оттуда он крикнул начальнику стражи:
     --   Выводи  всех   за  ворота  и  захвати  побольше  веревок.--  Потом
остановился, вспомнив об ушедших бунтовщиках:-- Да, пусть полсотни скачет за
сбежавшими, а остальных коней отогнать подальше.--  И, не дожидаясь  ответа,
вышел из крепости.
     Начали выводить и схваченных степняков. Они шли,  понуря головы, бросая
злобные взгляды в сторону Карачи.
     Позади всех шествовал Соуз-хан  в блестящих на солнце боевых доспехах с
золотой насечкой. Его шлем был украшен разноцветными  перьями, а  в  руке он
держал огромную саблю с рукоятью в драгоценных камнях.  Он  подошел к Караче
и, кивнув головой на пленников, спросил:
     -- Вот как  мы их ловко взяли. Мои  воины дрались,  как львы, и  я  сам
зарубил двоих!
     Карача  взглянул  на  девственно чистую  саблю  в его  руках  и не  мог
удержаться от смеха:
     --  Ты, верно,  их  тени  порубил,  а  то получается,  что  враги  твои
бестелесны и бескровны оказались.
     Соуз-хан несколько  смутился, сообразив  о допущенном промахе, и махнул
рукой:
     -- Да  я ее уже вытер о траву. Зачем сталь поганой кровью пачкать.-- И,
желая перевести разговор, спросил:-- Ведем их в Кашлык, к нашему хану?
     -- Поведем пока  вон до  того  леска,--  неопределенно ответил Карача и
пошел к своей лошади, привязанной отдельно от других.
     Подталкиваемые  копьями  и   саблями  охранников,  степняки  дошли   до
березового  леска, в  глубине  которого помещалось  местное кладбище. Следом
несли на древках копий раненых. Среди защитников  городка был убит лишь один
стрелами, что пустили сообщники Зайнуллы, ускользнувшие из крепости. За ними
была отправлена погоня, но Карача особо не надеялся на успех.
     Возле  опушки все  остановились, дожидаясь дальнейших указаний. Карача,
не сходя с лошади, подозвал к себе начальника стражи и велел  построить всех
в  один ряд. Когда  это было  исполнено, то визирь спрыгнул на землю и пошел
вдоль  понуро стоящих пленников. Он зорко всматривался в их лица  и время от
времени тыкал пальцем в грудь, командуя:
     -- Выходи... И ты... Шаг вперед... Тоже...
     Степняки, не понимая, зачем это нужно, подчинялись и выходили из строя.
Можно  было  заметить,  что  в  большинстве  то  были злобного  вида  воины,
бросавшие на предавшего их Карачу свирепые взгляды  ненависти. Верно, именно
эти взгляды и заставляли его сортировать пленных по такому принципу.
     Дойдя до конца строя, он повернулся и поманил к себе начальника стражи.
     --  Связать этих,--  коротко  бросил ему.  А затем  начал  что-то  тихо
объяснять шепотом.
     Тем временем половина охранников бросилась исполнять приказание визиря.
Они повалили  выведенных из строя  степняков на землю и связали им за спиной
руки. К ним подошел  начальник стражи  и  так же тихо  объяснил,  что делать
дальше.  Они поглядели  на  него  с  недоумением и  двинулись к близрастущим
березам.
     По одному полезли на вершины деревьев и, закрепив  там веревки, держась
за них,  попрыгали  вниз.  Деревья  напружинились и  пригнули  тонкие ветки.
Подбежали еще несколько человек, помогая удерживать их в согнутом положении.
     Степняки с недоумением  и даже усмешками поглядывали на  пригоговления,
не  понимая, для чего  сибирцы сгибают березки и  как это с ними,  пленными,
связано.  Но когда к березам  потащили первых  из указанных Карачей, то  они
вроде бы поняли, в чем дело. Многие заволновались, зашептали молитвы, подняв
глаза к  далекому, покрытому тяжелыми  кустистыми облаками небу, попадали на
колени. Но ни один из них не попытался даже  бежать, чтоб спастись. Все  как
зачарованные  смотрели,  как привязывают к ветвям их  товарищей за ноги и за
руки, проверяют прочность узлов.
     При этом сибирцы даже посмеивались,  похлопывая  осужденных по голове и
что-то им приговаривая  вполголоса.  Наконец веревки были закреплены  у пяти
человек,  и охранники повернули головы в  сторону Карачи, ожидая сигнала. Но
тот, словно не видел обращенных к нему  взоров, а сам внимательно смотрел на
Соуз-хана, стоявшего в растерянности рядом с ним.
     -- Ну, дорогой  сосед,  командуй своими воинами,-- усмехнулся Карача,--
не ты разве их в  плен взял?  Чего смущаешься,  словно красная девица? Верши
суд. Твои нукеры ждут.
     --  Что  ты... Не могу я им такое приказать...-- затрясся тот.-- Не мое
это  дело, не мое. Я в казнях сроду участия не  принимал  и палачом не буду.
Ты, Карача-бек, все затеял, ты и до конца доводи.
     -- Кишка тонка, говоришь! А если бы они тебя на копья вздели, то как бы
ты тогда запел?  А?  Ладно, ладно, так хану Кучуму  и доложу, что пожалел ты
бунтовщиков. А уж что он решит, поглядим...
     -- Зачем ты так, Карача-бек?! -- бросился к нему Соуз-хан.-- Пощади...
     -- Поступай как знаешь... ответил тот и пошел в сторону.
     Соуз-хан,  увидев, что  все взгляды обращены к нему, едва не зарыдал  и
махнул рукой начальнику своей стражи:
     --  Вели, чтоб  начинали...-- выдохнул  хрипло.  Сибирцы,  удерживающие
вершины берез, по знаку начальника стражи враз  отскочили от деревьев, и те,
ничем не удерживаемые, медленно пошли  вверх, распрямились  и... послышались
душераздирающие крики казненных.
     Соуз-хан, с  ужасом  смотрящий  на  все  происходящее,  успел  заметить
брызнувшую  сверху  кровь,  мелькнувшие   обрывки  одежды,  что-то   красное
замельтешило в  глазах.  Больше  он  рассмотреть не  сумел, потому что перед
глазами пошли  огненные  круги, голова стала  ватной, в  ушах  зашумело, все
внутренности  вывернуло наружу,  и он  упал на  жухлую, прихваченную  первым
морозцем траву, выплескивая изо рта остатки еды.
     Его  нукеры, что  проводили  казнь, округлившимися  от  страха  глазами
смотрели  на дело рук  своих: на  вершинах  березок  раскачивались отдельные
части человеческих  тел, обильно смачивая  темной  кровью голые  без листьев
ветви. Лишь один пленник  остался жив и болтался,  растянутый меж деревьями,
словно бычья шкура, натянутая для просушки. Он уже не кричал, а только глухо
стонал, мучаясь и страдая.
     -- Добейте  его,--  скомандовал  Карача,  а  потом,  оглядев  остальных
пленных, добавил:-- За голову тоже  вяжите, чтоб промашки не было.-- И пошел
к своей лошади, подергивая выступающим вверх правым плечом.
     ...Карача  дожидался окончания  казни в  городке,  занимаясь  тем,  что
чертил  концом  острой палки на земле какие-то замысловатые  фигуры.  Уже по
темноте привели пошатывающегося от пережитого Соуз-хана,  враз похудевшего и
осунувшегося,  а следом остальных пленников, не решавшихся даже поднять глаз
на сидевшего возле ворот визиря.
     Утром  Карача,  бодрый  и  подтянутый,  словно и  не  присутствовал  на
вчерашней  казни,  вошел  в  шатер Соуз-хана,  Тот  лежал,  укрытый  теплыми
шкурами, и лишь маленькие печальные глаза  смотрели со страхом на вошедшего.
Он  даже не  встал и  никак не отозвался  на приветствие,  и непонячно было,
слышит ли он слова ханского визиря.
     -- Неужто  захворал?  -- осведомился тот с легкой издевкой в  голосе.--
Кликни  лекаря да  выпей вина, все, глядишь, и забудется. Это тебе не баб за
толстую задницу щупать.  Новые времена  наступили. Или они  тебя, или...-- и
Карача стукнул ребром ладони по второй руке.-- Хотел чистеньким остаться? Не
выйдет... Мы с тобой  теперь одной веревочкой повязаны, и все в округе знать
будут, что Соуз-хан, а не кто-нибудь бунтовщиков  казнил. И  улус твой будут
стороной обходить. Ну, гроза бунтовщиков, пора и за дела приниматься. Новые,
я тебе говорю, если  сам  пока не  понял, времена  наступили. Надо  отловить
Сейдяка, что  со своей мамкой скрывается в твоем улусе.  Понял? Наш хан ждет
от тебя подарка. И чтоб ни один волосок с головы мальчишки не упал. Понял?
     Но Соуз-хан так и не проронил ни слова, а даже прикрыл набухшие веки, и
было неясно, спит ли он или не желает слушать.
     Карача не стал повторять, отлично понимая, что тот не сможет уклониться
от выполнения  важного  поручения,  и, дернув выпирающим  вверх  плечом, уже
выходя из шатра, обронил:
     -- Половину твоих  храбрых нукеров  беру с  собой для охраны пленников.
Будем ждать  тебя  с  мальчишкой к вечеру в Кашлыке.  Счастливо  оставаться,
гроза бунтовщиков.
     Когда  он  во главе  колонны  оставшихся  в живых  воинов пятой  сотни,
бредущих  со связанными назад руками  по раскисшей от влаги  земле, проезжал
мимо  березового  леска,  то  ненадолго  остановил  лошадь.  Вся  роща  была
облеплена  стаями воронья, слетевшегося сюда с ближайших  окрестностей.  Они
висели  на погнутых березках гроздьями, и издали  казалось: деревья украшены
черными  плодами,  вызревшими накануне зимних холодов.  От их тяжести стволы
берез вздрагивали, кренились,  раскачивались, словно хотели сбросить с  себя
черные,  давящие   их  вниз  комья,  отряхнуться,  распрямиться.  Но  черные
сибирские  вороны  цепко держались за  ветви,  взмахивая  сизыми крыльями  и
работая  длинными клювами,  время от времени  громко каркая,  выражая  людям
благодарность за  предоставленную  им добычу. Не было еще на сибирской земле
более урожайного и благодатного для них  года,  чем  нынешний год  хитрой  и
мудрой  Змеи,  втянувшей  свое черное и  скользкое тело  в излучину  древних
северных рек-соперников Иртыша и Тобола.
     Карача  подхлестнул лошадь, подергивающую ушами и воротившую голову  от
зловещей рощицы, и поскакал по осклизлой дорожке, повторяя про себя: "А ведь
это только начало... Только начало... Начало нового ханства".


        СНЕГ ЗАБЫТЫХ ЖЕЛАНИЙ

     Первый  снег обрадовал  Едигира и опечалил Зайлу-Сузге.  Было  радостно
видеть все вокруг чистым, белым, опушенным узорчатыми нитями. Теперь и следы
зверей  можно  было  прочесть  и распутать, но и след  охотника мог привести
недобрых людей к их зимовью.
     Уже несколько дней они рыли в холме землянку и таскали поваленные бурей
стволы  деревьев,  выкладывая  из них стены  землянки  и  перекрытие  крыши.
Собирали ветки от вечнозеленой пихты и устилали ими пол жилища. А чтоб влага
не  попадала внутрь, Едигир выстелил крышу берестой,  содрав ее с толстенных
берез. В крыше'  оставил лишь отверстие для дыма, а вход закрыли сплетенными
ветками.  Сделали и лежанку возле стены землянки, обложив ее  привезенными с
собой шкурами.
     Когда таскали пихтовый лапник, то Зайла спросила Едигира с усмешкой:
     --  А правда, будто в каждом дереве живет душа  умершего? Говорили мне,
что некоторые души спят зимой,  и потому листья у них падают на землю,  а  у
других круглый год зеленая одежда на ветвях.
     Едигир,  бросив  на  пол  очередную  охапку   веток,  повернул  к   ней
раскрасневшееся от работы лицо и лукаво спросил:
     -- Кто это такие сказки моей Сузге рассказывал?.. А я вот какую историю
знаю про одежду деревьев.
     Когда мой  народ  ехал  в эти края,  то  случалось  с  ним  всякое.  То
встретилось им племя с  копытами  вместо ног и погналось  за ними. Мой народ
перебрался  через  большое болото  и спрятался от того народа, который людей
живьем ел. Едут дальше. Встречают другое племя: все мужчины у них  на зайцах
верхом  ездят,  и  сами  маленькие,  как  белки.  Увидели они  мой  народ  и
взмолились: "Помогите  нам  одолеть  страшного соболя,  что  похищает  наших
девушек и детей ворует". Собрались охотники моего народа и поймали соболя  в
ловушку.  Обрадовалось  малое   племя  и  решило  отблагодарить  мой  народ.
"Привезем вам  живую воду, которая и больного и раненого вылечит",-- говорят
они. Привозят вскоре те люди живую воду в небольшом туесе. А тут увидели  их
наши  женщины  и  расхохотались: "Какой смешной  народ! Их в карман посадить
можно!" Обиделся тот народ, осерчал на наших женщин и  выплеснули живую воду
на  деревья. Попала она на кедр, ель и сосну. С тех пор и стоят они зелеными
круглый год, а остальные деревья лишь только летом с листьями.
     Зайла, слушавшая его рассказ, с улыбкой тряхнула головой:
     -- Ой, тебя послушаешь, так кругом то зеленые девушки, то народ, что на
зайцах скачет. Хоть краешком глаза посмотреть бы на них.
     -- Не говори так,--  махнул на  нее  рукой Едигир,--  они все слышат, а
видеть их простому человеку не к чему. Добра от этого не будет, запомни.
     --  Ну  хорошо,--  легко  согласилась  она,--  не буду.  Но  мне  очень
интересно  слушать все твои сказки. Раньше мне казалось, что ваш народ дикий
и...-- она чуть  замялась,-- не  помнит своей истории. Но чем больше узнаю о
вас, тем больше поражаюсь. Только  с одним я не  согласна --  это с верой  в
ваших духов и богов, которые живут в пнях и деревьях. Наш Аллах...
     -- Замолчи,-- не дал ей договорить Едигир,-- не хочу и слушать тебя. Ты
видела, что наделал  ваш Аллах,  пославший на нас  войско  с твоим братом во
главе. Ваш  Аллах  велит покорять другие народы,  чтоб  они были рабами.  Не
бывать тому! Мы жили по вере наших отцов и так жить будем.
     Зайла, пораженная  тем, как исказилось лицо ее любимого, подошла у нему
и провела тонкими пальцами по губам.
     --  Не надо,  милый, я  больше  не буду.  Обещаю  тебе. Зачем мы  будем
ссориться из-за этого всего. Скажи лучше, что готовить сегодня на обед?
     Едигиру и самому было уже неловко  от неожиданной вспышки гнева. Поймав
пальцы Зайлы губами, чуть прикусил, пообещав:
     -- Будешь еще моих богов трогать -- откушу и на обед зажарю.
     -- Ладно,-- оттолкнула она его,-- не думала, что ты такой  кровожадный.
Сходи  в лес лучше.  Может, что и  попалось в твои ловушки, а  я пока своими
делами займусь.
     Едигир  свистнул собак, дремавших неподалеку и  поглядывающих  время от
времени на своих хозяев, подхватил  лук, что смастерил сам, и десяток стрел.
Наконечников для них сделать было не из чего, а потому он закрепил на концах
их острые кости глухаря, пойманного в ловушку. Для охоты  на рябчиков и иную
мелкую дичь  они  вполне годились,  но идти с ними  на лося  нечего  было  и
думать.
     Собаки   бежали  впереди,  а  он  внимательно  рассматривал  следы  меж
деревьями,  поглядывал   вверх,   Где-то   рядом  затявкали   собаки,  и  он
насторожился, определяя, кого они там увидели.  Судя по лаю,  то должны быть
птицы, возможно  тетерева, вернувшиеся  в  лес  после  кормежки  на  болоте.
Достигнув небольшой  полянки,  Едигир  остановился  за  деревьями и, высунув
голову, увидел своих собак, облаивающих большую березу, на которой расселось
около десятка черно-белых птиц с красными бровями.
     "Точно,  тетерева  сидят.   Собак  не  боятся   и  смотрят  на   них  с
любопытством,  понимая, что  те их не достанут".  Он начал медленно обходить
поляну стороной, чтоб выйти на птиц сзади.  Осторожно ступая, обходил кусты,
перешагивал  через сгнившие  деревья.  Наконец,  завидев березу, остановился
перевести дух.  Тетерева, свесив головы,  словно дразнили заливающихся  лаем
собак и не обращали внимания, что делается сзади.
     Это и нужно  было  Едигиру. Не рискуя  идти  дальше, он медленно поднял
лук,  прицелился.  Выбрал самого крупного красавца и  спустил тетиву. Стрела
ударила  тетерева  под  крыло,  но  упал  он  не  сразу,  а  какое-то  время
побарахтался  на  ветке, зацепившись  за нее  когтистыми  лапами.  Но  потом
бултыхнулся вниз, бешено забив Крыльями. Едигир успел вложить вторую  стрелу
и,  почти не  целясь, пустить ее в птичью стаю, которая  закрутила головами,
пытаясь понять причину падения их товарища.  Увидев охотника, тут же снялись
с дерева и, тяжело хлопая крыльями, полетели в глубь леса. Едигир кинулся  к
подстреленной птице, которую уже трепали собаки, вырывая ее друг у друга.
     -- Тихо, ребята, тихо! Пока еще рано обедать, надо еще птичек добыть,--
ласково отогнал своих помощников.-- Ищи косачей, ищи! -- приказал им. Собаки
нехотя  отошли от своей, как они  считали, добычи  и побежали, принюхиваясь,
дальше в лес, непрерывно оглядываясь, ожидая, что хозяин окликнет их.
     Но  догнать  спуганную  стайку не удалось.  Птицы  перелетали с  одного
дерева  на другое, не подпуская человека близко к  себе.  К тому же  невесть
откуда  объявились  две сороки, громко  стрекочущие над  Едигиром, сообщая о
малейших его передвижениях всему лесу.
     -- Да чтоб вас леший взял,-- выругался он,-- звали вас сюда...
     Делать было  нечего, и  он  отправился проверять ловушки.  Но и  там не
повезло. В одной  из них  оказались лишь перья от угодившего  в нее тяжелого
глухаря.  Ловушка  была  сооружена  из  тяжелого  бревна,  закрепленного  на
распорках. Снизу на сторожок выкладывали спелые ягоды рябины, речную гальку.
Как  только  глухарь дергал  за  сторожок,  тяжелое бревно  придавливало его
сверху.  Но  пойманную  птицу  обнаружил  вездесущий  соболь  и  не  пожелал
оставлять его охотнику. Кучка перьев красноречиво говорила о происшедшем.
     --  Хорошо, разбойник, выслежу я тебя,-- с  улыбкой прошептал Едигир,--
твоя шкурка мне очень пригодится.
     Позвал собак и дал им понюхать соболиный  след.  Те закрутили носами и,
пригнувшись, начали описывать круги вокруг ловушки. Наконец Черныш кинулся в
сторону,  а  следом за  ним  и  Белка.  Они  дружно  сбежали  в начинающийся
неподалеку  овраг, перепрыгнули через небольшой  ручеек  и побежали вверх по
склону. Возле  поваленного  дерева  остановились и начали, чуть  потявкивая,
скрести кору.
     Едигир, едва поспевавший за ними,  подбежал к дереву и обнаружил в  нем
небольшое  дупло,  а  рядом  валялись  глухариные  перья и  кости, что  явно
говорило  об  открытии  убежища разбойника.  Неожиданно  собаки  кинулись  к
древесному комелю, залились лаем. Едигир успел разглядеть мелькнувшую острую
мордочку  зверька,  который выскочил через расщелину полусгнившего дерева  и
метнулся к ближайшей густой ели. Собакам схватить его не удалось,  и теперь,
раздосадованные  своим  промахом,  они  громко  облаивали  разлапистую  ель,
пытаясь  разглядеть среди  ветвей хитрого зверька. Едигир на  всякий  случай
снял  лук, хорошо понимая, что в чаще ветвей  соболя  ему не  взять, а  лишь
понапрасну потратив время на поиски, уйдет отсюда ни с чем.
     Раз  или  два  вверху  мелькнула  его  мордочка   с   бусинками   глаз,
высматривающими  охотника. Он как бы приглашал  охотника и собак поиграть  в
прятки.
     -- А...-- махнул Едигир рукой,-- живи пока. Никуда от меня не денешься.
Сам  в ловушку  придешь,  как  миленький. Попомню  тебе еще  моего  глухаря,
заплатишь за  него  шкуркой своей.--  И  пошел  дальше  проверять  остальные
ловушки.
     Но  в остальных приспособлениях даже ягоды лежали нетронутыми.  Или они
не  вызывали  доверия  у  птиц,  или  те  не  заметили  их,  но  приходилось
возвращаться обратно с единственным подстреленным тетеревом.
     Зайла без  него занялась изготовлением посуды, о чем давно  мечтала, но
все  откладывала  на  потом. Намешав  глины с  песком  в небольшой ямке, она
слепила  две  миски и один вместительный  горшок для воды. Аккуратно нанесла
палочкой по  краям  посуды узоры в виде кружков  и  черточек и засунула чуть
подсохнувшие изделия в горячую  золу. Подошедший Едигир хотел остановить ее,
объяснив, что  посуда не просохла, а потому  потрескается от тепла. Но Зайла
не хотела и слушать его.
     -- Я видела, как это делается,  и  не спорь со  мной,-- настояла она на
своем,-- вот увидишь, что все получится.
     Тот  не  стал  ее разубеждать  и  занялся  разделкой добычи.  Собаки  с
нетерпением  ждали, пока  он  вытащит  потроха,  и  с жадностью  накинулись,
вырывая их друг у друга. Обмазав птицу свежей глиной, Едигир сунул ее в золу
рядом с изделиями Зайлы.
     Посидели  молча, думая каждый  о своем. Зайла  подбрасывала  катыши  из
глины, оставшиеся от  работы. Вид  у  нее был  сосредоточенный, и Едигир  не
решился спросить, что за игру она  придумала. В ее  действиях  была какая-то
система, и он догадался, что это не игра, а что-то большее.
     -- Что это ты делаешь? -- наконец спросил, не выдержав.
     Но она  подняла левую  руку, показывая, чтоб не мешал.  Катыши ложились
перед ней в  замысловатые фигуры, и Зайла что-то шептала губами, разглядывая
их, собирая в руку и вновь кидая на землю.
     -- Да скажи мне, чем ты занята? Ничего понять не могу...
     --  Нокут называется,-- попробовала  объяснить  она  свои действия,  но
такой ответ лишь больше запутал недоумевающего Едигира.
     --  Что значит "нокут"?  Игра  что-ли  какая?  Неожиданно  по  ее  щеке
скатилась  слеза, и рука застыла в  воздухе. Она  уже не бросала камешки,  и
слезы все катились и катились по смуглым щекам, капая прямо на землю.
     ---- Зайла-Сузге,  что  с  тобой, говори!  -- не  помня себя,  закричал
Едигир  и кинулся к ней, затряс за  плечи, прижал  к себе.-- Милая,  дорогая
моя, любимая...-- повторял безостановочно.
     Наконец Зайла  совладала с собой и,  чуть  отстранившись от него,  тихо
заговорила:
     -- Я сейчас гадала. Меня научила этому одна моя служанка,  когда я жила
еще дома у отца.  Гадание у нашего народа зовется нокут или ногып. И, честно
говоря, Аллах запрещает  нам, женщинам, гадать. От  этого могут быть большие
несчастья.  Но я  не  удержалась  и  решила  испытать  судьбу.  Мне  сегодня
приснился мой сын и муж.  Я видела, что где-то льется  много крови, и  очень
испугалась. Ведь мой сын наследник ханства,  у него  много  врагов. Вот я  и
попробовала погадать и поняла, что моего мужа нет в живых...
     -- Как,-- вскричал Едигир,-- Бек-Булат умер?!
     -- Его убили. А наш  сын скрывается  у  чужих людей, и его ищут  плохие
люди. Это мне показали камни. Они никогда не врут в отличие от людей...
     Едигир вскочил на ноги и  порывисто прошелся  туда  и  обратно, как это
часто бывало с ним при сильном волнении.
     -- А как ему можно помочь?
     -- То камни не скажут...
     -- И кто убил моего брата?
     --  И этого  они не  могут сказать.  Но  сделали то очень  черные люди,
Бек-Булат знал их, и они предали его...
     -- Я же говорил ему, говорил... Нельзя верить всем этим...-- и он грубо
выругался, не обращая внимания на Зайлу.
     -- Теперь уже ничего не изменишь. Но своего сына я должна спасти. Кроме
меня, никто ему помочь не сможет.
     -- О чем ты говоришь? Ты всего лишь женщина. Я пойду!
     -- И тебя тут же схватят степняки и казнят на месте. И слаб ты еще...
     -- Но ведь что-то надо предпринимать? И зачем ты увезла меня оттуда?!
     Нет,  Едигир, я поступила правильно. Так распорядилась судьба. Сперва я
должна спасти тебя, а потом уже сына.
     -- Ты останешься здесь, а я  завтра же отправлюсь в путь и сделаю  все,
что смогу. Не может быть, чтоб  степняки перебили всех моих нукеров.  Кто-то
все равно должен был спастись  и теперь  скрывается. Они ни за что не пойдут
на службу к этому...  твоему брату. Я найду их, и мы вместе найдем Сейдяка и
соберем ополчение. Нет, война еще только начинается!
     Зайла, не поднимая головы от земли,  словно она  продолжала  что-то там
рассматривать, упрямо сказала:
     -- Если ты  уйдешь, то я пойду  следом.  Ты ведь  не  станешь связывать
меня? Верно? Согласись, что так будет хуже.
     -- Но ты же не знаешь этих мест и заблудишься через полдня пути!
     -- У нас говорят так: "Сердце матери  и на край земли дорогу найдет". Я
знаю, что со мной ничего не случится. Я дойду.
     На  Едигира,  казалось бы, подействовали  ее  слова, и  он  внимательно
посмотрел на Зайлу.
     -- А в самом деле...-- в  замешательстве проговорил он,-- как же я тебя
оставлю одну? Ведь ты и с голоду тут пропадешь. Пользоваться ловушками ты не
умеешь.
     А если зверь какой?
     -- Ну вот,-- рассмеялась она,-- наконец-то и обо мне вспомнил. А то все
"я" да "я". Я знаю, кто нам  поможет, но скажу  об  этом завтра.  Все  будет
зависеть от того, какой сон мне  приснится. Доставай свое кушанье,  если оно
окончательно не сгорело.
     --  Сон... сон приснится,--  заворчал Едигир, но возражать  не  стал, а
разгреб золу, извлекая запекшегося тетерева.
     Вечером   он  долго  и   тщательно  готовился  в  дорогу,  собирая  все
необходимое. Долго сидел  у костра, подбрасывая ветку за  веткой в огонь.  А
когда  опустился  на лежанку и втянул  ноздрями пряный запах свежей хвои, то
почувствовал,  что  Зайла  не  спит.  Все  ее тонкое тело мелко дрожало.  Он
положил ей  руку  на  грудь,  и тотчас  ее  рука легла  на  его лицо.  Зайла
моментально повернулась к нему и притянула к себе, зашептала что-то  на ухо,
и  он  будто  провалился  в  густой  туман.  Утром  они  оба,  ни  словом не
обмолвившись, оделись  потеплее  и  вышли  в  том направлении, откуда совсем
недавно приплыли. Рядом  бежали собаки, казалось бы  довольные  больше всех,
что и  они отправились  в путешествие. Шли долго, почти не  разговаривая,  и
лишь делали короткие привалы для отдыха.  Уже  за полдень достигли  селения,
мимо которого  проплывали.  Людей в  нем по-прежнему не  было,  но по следам
определили, что недавно его кто-то посетил.
     --  Верно, и  они  ушли подальше в лес,  но  наведываются в  селение,--
сказал Едигир.
     -- Может, ждут кого?
     -- Может, и так... А мне кажется, что в том леске есть люди и следят за
нами.
     -- Где? --  закрутила головой Зайла, но ничего  не увидела.-- Ты  точно
знаешь?
     -- Все-таки я охотник,-- ответил  он,-- но давай  пойдем дальше. У меня
просто нет оружия, если вдруг они нападут. Недолго и в плен попасть.
     Они  вышли  к  крутому  иртышскому обрыву и остановились,  зачарованные
открывшимся видом.  Белесые  речные  воды, вздыбливаемые мелкими  барашками,
жили своей отрешенной от людских забот жизнью. Небольшая волна  накатывалась
на берег, подтачивая его, сбрасывая время от времени пласты глины в  воду, и
устремлялась  дальше. Их вечный бег заставлял человека задуматься  о  чем-то
ином, чем суетные заботы, ощутить  малость свою рядом с рекой, независимой и
вечной.
     --  Уплыть  бы по реке куда-нибудь далеко,  далеко, где нас никто бы не
знал...-- тихо сказала Сузге.
     --  Не  получится,--  ответил  ей  Едигир,--  только  боги  могут  жить
независимо от людей и их забот. А мы, как эта волна, должны двигаться вместе
с нашим народом... порознь мы погибнем...
     Двинулись дальше по кромке обрыва, где пролегала тропинка, протоптанная
за многие годы местными жителями.  Они  ушли, а тропа осталась напоминанием,
что  земля  обжита  народом,  вбирающим  тепло  и  холод  иртышского берега,
отдающим и ей тепло своих тел.
     Едигир  заметил,  что  Зайла начала уставать  и  шагала все  медленнее,
утирая пот и переводя дыхание.
     -- Скоро надо будет и ночлег искать? -- спросил он ее.
     -- Можно было и в селении остаться.
     -- Нет, лучше не рисковать.
     Прошли через  небольшой лесок,  перерезанный глубоким  оврагом.  Собаки
подняли  зайца, мелькнувшего  белой, еще не до  конца полинявшей  спинкой, и
умчались за ним, громко лая, не понимая,  что их погоня закончится, ничем. И
вдруг их тонкий радостный лай сменился более низким, отрывистым и злобным.
     -- На  лося  что  ли  наткнулись? --  полуутвердительно  сказал Едигир,
прислушиваясь к непрерывающемуся тявканью.-- А может, и на человека случайно
наскочили.
     --  Что будем делать?  -- Зайла напряглась, опасаясь не столько за свою
жизнь, как за любимого.
     -- Посмотрим, а там уж и решим.-- И он пошел скользящей мягкой поступью
охотника к опушке, за которой открывался чистый от деревьев берег.
     Зайла поспешила следом и сквозь поредевшие деревья увидела невдалеке от
леска лошадь, а  рядом  с  ней  человека,  отмахивающегося палкой  от собак.
Присмотревшись внимательней, узнала старика, что помогал ей лечить Едигира и
угощал их  рыбой. И лошадь, казалось бы, была та же  самая, на  которой  она
везла раненого с поля боя.
     -- Да это же старый Назис,-- чуть не  закричала она радостно от встречи
со знакомым человеком,-- но только как он очутился здесь?
     --  Вот и меня это же интересует.-- Едигир совсем не собирался выходить
из укрытия,  а медленно осматривал окрестности, пытаясь  определить, нет  ли
где засады. Ho вроде бы ничто не говорило об  опасности, и он крикнул собак,
а затем и сам направился к старику, приказав, Зайле остаться в укрытии.
     Старик, увидевший его, начал низко кланяться, прижав к груди руки.
     --  Вот ведь какие  собаки,  чуть не  порвали,-- проговорил  он  сиплым
голосом, указывая на псов.
     -- Доброго  тебе здоровья, старик. Рад увидеть тебя вновь. Говорят, что
ты меня с того света возвратил. Спасибо тебе за это.
     -- Не  знаю,  что  и сказать,  -- в  замешательстве начал  тот,  тяжело
выталкивая из  себя  слова,  словно  что-то мешало ему говорить,-- то любовь
женщины тебя спасла, а я что... я лишь помогал ей.
     -- Все  равно спасибо, и будь  на то моя воля,  подарил бы сейчас  тебе
табун кобылиц. Но тебе известно, что степняки заняли наши земли. Теперь я не
хан, а так...-- он махнул рукой.
     -- Да, мой  повелитель, я все  знаю, И  я ведь едва остался  жив. После
того  как мы  расстались, поплыл я к родственникам и там рассказал, что  наш
хан  жив  и не время еще оплакивать  твою  кончину. Но на меня донесли этому
выродку, которого зовут Кучумом.  Схватили и вот...-- старик поведал о  всех
пытках и мучениях, что пришлось ему вынести.
     Едигир  позвал  Зайлу, и  она  тоже  выслушала  рассказ  старика о  его
злоключениях.
     --  Так,  значит, они пытались выследить  меня,-- задумчиво  проговорил
Едигир,-- выходит, боятся, коль ищут. Да... спасибо тебе, старый человек, за
добрую весть.
     -- Да  я же, не выдержав пытки солью, показал им место, где расстался с
тобой,-- запричитал Назис,-- теперь горло мое будто обожжено кипятком,  и я,
как  рыба, вытащенная на  берег, глотаю воздух.  А, если бы они  нашли тебя,
хан? Кем бы я был? В пору  с жизнью расстаться...-- хныкающим  голосом сипло
проговорил старик, то и дело прикладывая ладонь к горлу.
     --  Человек  слаб,  и  я не виню тебя. А где же ты нашел мою лошадь? --
Едигир  подошел к ней и ласково  похлопал по холке.  Лошадь подняла голову и
недоверчиво  обнюхала хозяина,  потянулась  к нему мягкими  губами и, узнав,
положила  голову на плечо. Растроганный этим,  он приблизил губы к ее  уху и
зашептал ласковые слова. Она же в ответ тряхнула  большой головой и влажными
глазами уставилась на Зайлу, как бы спрашивая: "Вы теперь не бросите меня?"
     И  Зайла  поняла  этот вопрос,  подбежала  к ней  и, проведя  рукой  по
шелковистой шерсти, успокоила:
     --  Нет, милая, не  бросим.  Ты уж прости  нас,  но  иначе нельзя было.
Прости... так получилось...
     -- Если  бы она не хромая  была, то  давно уж кто-нибудь подобрал ее,--
подал голос Назис,-- желающих много на чужое добро.
     Лошадь приступила  на  больную ногу  и  сделала несколько шагов, как бы
демонстрируя свою немощь.
     -- А как  ты  ее называешь? -- обратилась Зайла к Едигиру.-- Все узнать
хотела.
     -- Да никак. Недавно она у меня. Рыжухой зову, и все.
     -- Нет, ей надо  какое-то особое имя  дать. Она заслужила  это. Знаешь,
что я предлагаю,--  оживилась  Зайла,-- назови ее  Яралу, значит раненная  в
ногу?
     Едигир засмеялся:
     -- Уж больно не складно как-то. У нас так не принято лошадей звать.
     -- Можно Чатан назвать, хромая,-- высказал свое мнение Назис.
     --  Пусть будет  по-вашему,--  ничего  не  оставалось, как  согласиться
Едигиру,-- вообще-то и ничего, Читан...-- повторил  он. И лошадь отозвалась,
подняв к нему голову, пристально глядя влажными немигающими глазами.
     -- И куда же  ты,  старик, теперь собираешься идти,--  обратился к нему
Едигир,-- к себе в селение возвращаться станешь?
     -- Ослаб я  больно. Боюсь и не  дойду.  Лодки нет, припасов  тоже  нет.
Хотел вот в селение наведаться, да вас встретил.
     -- Пусто в том селении, все в лес подались.
     -- Тогда не знаю, как и быть.
     -- Ладно,-- решил  за  всех Едигир,-- коль судьба свела  нас  во второй
раз, то не зря, верно, будем вместе держаться. Давайте-ка костер разведем, а
то ночь скоро.
     А утром решим, что делать.
     Запалили  костерок,  и  все  расселись вокруг,  обмениваясь неторопливо
словами.  Собаки  лежали  здесь  же, время  от  времени  вскидывая головы  и
прислушиваясь к шуму реки и шорохам, доносящимся со стороны леса.
     Уже стемнело, когда злобно зарычал Черныш, повернувшись от костра в том
направлении, где находилось селение. За ним вскочила и Белка, вздыбив шерсть
на  холке, учуяв  кого-то.  Люди также вскочили на ноги, закрутили головами,
вглядываясь в темноту, но ничего не увидели.
     -- Может, зверь какой  ходит,-- шепотом проговорила Зайла,-- не медведь
ли пришел?
     Но  Едигир  и Назис  молчали,  продолжая ловить чутко малейшие  шорохи,
которыми был наполнен ночной воздух.
     --  Медведь  залег давно,-- так же шепотом  ответил  Назис,--  да  и не
пойдет он никогда к огню. Может, волки...
     -- Нет, то скорее всего люди,-- сообщил Едигир и скользнул в темноту.
     Собаки  кинулись за ним, а старик  с  Зайлой  отошли от костра, чтоб не
выделяться на фоне  огня.  Какое-то время ничего не было  слышно.  Но вскоре
собаки  залились  дружным  лаем,  и  раздался  чей-то  вопль:  "Ай!  Больно!
Отпусти!" То был голос не Едигира, а иного мужчины.
     -- Хан поймал его<b>,</b>-- сообщил Назис,-- пойдем поможем ему.
     --  Нет,  лучше  оставаться здесь,-- не  согласилась  она.  Из  темноты
доносились  голоса, но  не злобные  и  враждебные,  а  просто  один  человек
негромко  разговаривал  с  другим.  Затем раздались шаги,  и к костру  вышел
Едигир,  подталкивая древком  копья коренастого парня в  теплом  тулупчике и
заячьей  шапке  на  голове.  Старик  и  Зайла  подошли  к  костру  и  начали
разглядывать пленника.
     --  О-о-о,-- вдруг воскликнул Назис,--  да я его знаю. Ты,  однако, сын
Кукдея будешь?
     -- Да, его сын, правильно говоришь,-- закивал головой тот,-- меня зовут
Сураш, и  я ничего  плохого сделать вам не хотел.  Смотрю -- костер горит  у
реки.  Думаю,  что за люди  сидят?  Может, нехороший  человек какой  пришел?
Думаю, поглядеть надо. А тут собаки меня  хвать,  и он...-- показал рукой на
Едигира,-- как ударит по голове, думал убьет вовсе.
     -- Чего ты делал в селении? -- спросил тот парня.
     -- Как чего? То же наше селение,  а мы на гору  ушли, в  лес. Все в лес
уходят, как узнали, что  степняки пришли и побили  всех наших братьев. Вот и
мы спрятались, чтоб нас не взяли...
     -- Ну, в селение ты чего не пошел? За нами следил?
     -- Да откуда  я знал,  что  вы  тут есть. Пошел сетку  проверить, что в
речке стоит. С отцом вместе пошли...
     --  С отцом, говоришь, а он  где? --  грозно спросил его Едигир, отчего
парень растерялся, поняв, что сболтнул лишнего и закрутил растерянно головой
по сторонам.
     -- Да  тут он,-- смутился,-- убежал  в лес,  а я вот  поглядеть  хотел,
какие они, степняки, и вот... попал.
     -- Зови его, нам с ним потолковать надо.
     --  Зови, сынок, не бойся.  Мы свои  и плохого ничево не сделаем вам,--
подбодрил парня Назис.
     Тот, чуть поколебавшись, крикнул все ж в темноту:
     "Отец, иди сюда, тут свои...". Но со стороны леса никто не отозвался.
     -- Условного знака ждет,-- сообразил  парень и, приложив ладони ко рту,
громко застрекотал по-сорочьи. Раздался  ответный стрекот,  и собаки, почуяв
незнакомца, кинулись на него. Едигир  подозвал их к себе, и  вскоре к костру
вышел  невысокий мужчина с седой остроклин-ной  бородкой, в таком же, как  у
парня, полушубке и бараньей шапке.
     Он  подслеповато щурил глаза на стоящих у костра и готов был при первой
опасности задать стрекоча обратно в лес. Но, увидев Назиса, широко улыбнулся
тому и затем поздоровался со всеми:
     -- Доброго вам здоровья и многих лет. А мы с сыном глядим, люди сидят у
костра. Чего сидят? Кого ждут? Я ему говорю, айда скорее в лес, а то  дорогу
не найдем. Скоро совсем темно станет. А он поглядеть хотел. Шибко любопытный
парень будет. Ну и вот...-- развел тот руками, не зная чем закончить.
     -- Тебя Кукдей зовут? -- спросил его Едигир.
     -- Конечно, конечно, а то как же. Любого спроси, что я Кукдей буду, все
в округе меня знают...
     -- Рыбу поймали? -- продолжал задавать вопросы Едигир.
     -- Есть маленько, там, возле леса оставил.
     -- Ладно тогда, садитесь. Разговор к вам есть.-- Все послушно расселись
у костра, даже  не спросив,  по какому праву приказывает им  этот человек.--
Были ли у вас степняки? Что слышно про Кашлык, про хана?
     -- Не-е-е, степняки к нам не показывались  пока.  Говорят, что  бродили
рядом  где-то, искали  кого-то, но  мы их не видели. Зачем  мы им? Что с нас
возьмешь? А в Кашлыке,  говорят, хан  сидит и большую  дань  с  наших  беков
берет.
     -- И платят ему беки?
     -- Чего не знаю, того не  знаю. Куда им деваться,  поди  платят. Все не
свое отдают, а  с нас  же и берут,  А где наш хан Едигир, никто  не  ведает.
Мужики болтали, что за  подмогой куда-то  ускакал, как  узнал, что брата его
убили.
     -- Убили? -- воскликнули в голос и Зайла и Едигир.
     -- Так это еще когда было?! -- вставил свое слово и парень, до этого не
принимавший участия в разговоре.-- Как наших беков побили при устье  Тобола,
так и Бек-Булата убили.
     --  Ты точно знаешь? --  пристально взглянул  на него  Едигир.-- Хорошо
подумай, прежде чем ответить.
     -- А мне чего думать-то,-- не смутился  парень,-- что мне сказали, то я
и передаю. Сам не видел, а говорит народ...
     -- Вы вот все нас расспрашиваете,-- заговорил Кукдей,-- а про себя и не
скажете, кто  вы  есть  да  откуда будете. Старого  Назиса мы  хорошо знаем,
раньше видали. А вот вас так впервой.
     --  Время придет, узнаешь,--  усмехнулся Едигир,--  кто много  знает, у
того  голова  плохо на шее  сидит. Слышал об  этом? Вот и не задавай  лишних
вопросов. А сейчас я тебя, старик, отпущу,  а сына здесь  оставлю  на всякий
случай. Пришлешь ко мне сюда троих  ваших лучших охотников, вот  тогда и сын
вернется.  Ничего худого ему не сделаю, не бойся. Но чтоб ты не сбежал куда,
попридержу чуток. Понял. Тогда иди, а охотников к утру  буду ждать. Пусть не
мешкают.
     Старик довольно резво  соскочил на ноги и двинулся  от костра, но, чуть
отойдя, уже издалека спросил:
     -- Так они меня спросят, кто зовет их. Что им ответить?
     -- Скажи, что человек их рода ждет, которому помощь нужна. Все понял?
     --  Все...--  отозвался  старик и  исчез во  тьме. ...Утром, чуть свет,
пришли три охотника с копьями и луками и длинными  кинжалами на боку. Едигир
отвел  их в  сторону и долго о  чем-то беседовал.  Вскоре они растворились в
утреннем тумане, ни слова не проронив.


        ПЛАЧ ХРОМОЙ СОБАКИ

     Проводив  Карачу-бека,  Соуз-хан выбрался  из-под  теплого покрывала  и
кликнул начальника стражи.
     Собирай  всех  моих  нукеров,--  приказал  он  ему,--  едем  в  улус  к
Ураз-хану. Там, мне донесли, сынок Бек-Булата скрывается, Нужно его в Кашлык
к  нашему  хану  доставить. Ну,  что  стоишь?  -- прикрикнул  он,  видя, что
начальник стражи не спешит выполнять приказание.
     -- Мое дело  сторона, но я так скажу -- не  отдаст Ураз-хан сынка друга
своего.
     -- Это мы еще поглядим,-- ответил Соуз-хан и начал собираться в дорогу.
     На   подъезде   к  владениям  Ураз-хана  их  встретил  конный  разъезд,
выскочивший навстречу из соседнего леска.  Их было  всего трое всадников, но
кто мог поручиться, что в леске не скрывается еще около сотни.
     "Видать,  предупредил  их  кто-то",--  подумал  Соуз-хан,  подъезжая  к
караульным.
     -- С  чем  пожаловали?  --  спросил  старший разъезда.-- Нам  не велено
пускать никого во владения Ураз-хана.
     --  Я еду по поручению  хана  Кучума, а  вы не имеете права задерживать
меня,-- высокомерно изрек Соуз-хан.
     -- Не знаем мы  никакого  хана Кучума,-- ответил старший,-- у  нас есть
свой хан, и чужих нам не нужно.
     -- Ты видишь, сколько со мной воинов,-- пустился  на угрозы Соуз-хан,--
если я прикажу, то они изрубят вас на мелкие части.
     -- Воля  твоя,  господин,--  спокойно  ответил тот,--  но  у  Ураз-хана
нукеров ничуть не меньше, и я бы не советовал затевать с ним ссору.
     Соуз-хан понял, что просто так их  здесь не пропустят,  и решился пойти
на хитрость.
     -- Я везу важное сообщение, и мне нужно увидеть твоего хозяина.
     Старшина заколебался, не зная, как ему следует поступить в этом случае.
У  него  был приказ  не пропускать  никого без  согласия  господина, но если
действительно важное сообщение...
     -- Хорошо,-- согласился он,-- поезжай со  мной один, а твои воины пусть
останутся здесь.
     -- А не может ли Ураз-хан приехать сюда сам? Мне хотелось бы поговорить
с ним наедине.
     -- Нет, господин, или ты едешь, или я вызову подмогу.
     -- Ладно,  так и быть, едем,-- неохотно  согласился Соуз-хан, не  зная,
как он будет разговаривать  с другом Бек-Булата,  с  которым у  него издавна
были довольно непростые отношения.
     Подъехав к городку Ураз-хана, они спешились, и гостю велено  было ждать
возле ворот.  В  крепость его не пустили, чего тот  никак не  ожидал.  Когда
показался Ураз-хан, сопровождаемый своим братом Иркебаем, то  Соуз-хан понял
окончательно, что поездку  свою совершил впустую. Оба брата довольно холодно
приветствовали его, даже не поинтересовавшись здоровьем.
     -- С чем приехал, уважаемый сосед? -- последовал вопрос.
     --  Мне поручено пригласить  вашего гостя Сейдяка к нашему  светлейшему
хану Кучуму. Он желает оказать ему честь и принять его должным образом.
     -- Он уже оказал честь его отцу,-- ответил Иркебай, сузив глаза.
     -- Кстати, почему ты решил, что князь Сейдяк находится у нас? Не ошибся
ли ты, дорогой? -- язвительно поинтересовался Ураз-хан.
     -- Мои люди сообщили, что он гостит у тебя, дорогой сосед.
     -- Твои люди всегда были лгунами и пьяницами. Не  они ли  вчера казнили
на  деревьях рядом с твоим селением  степняков, чьи останки болтаются теперь
там? -- вкрадчиво спросил второй брат.
     -- То не моя забота, их казнил Карача-бек, а мои люди лишь помогали ему
в том.
     -- Конечно, лишь помогали,-- подхватил Иркебай,-- нам  наплевать на тех
степняков, но их кровь ляжет и на тебя, Соуз-хан.
     Тот,  видя, что все его попытки заканчиваются неудачей, решил  зайти  с
другой стороны:
     -- Дорогие соседи,-- начал  он  льстиво,--  не пристало уважаемым людям
ссориться  по  пустякам. Почему  вам не приехать ко  мне  в гости  на доброе
угощение,  коль  уж  вы меня  не  желаете приглашать к себе? Посидели  бы  и
обсудили все по-доброму. Могу пригласить вас прямо сейчас.
     Братья переглянулись, не зная, что ответить.
     --  Нет,--  ответил старший Ураз-хан,-- мы  не верим  ни одному  твоему
слову. Знаешь, что было с зайцем, который обещаниям лисы поверил? Так мы  не
хотим  оказаться  на  его месте.  Проваливай,  Соуз-хан, с  чем пришел  и не
показывайся больше на наши глаза. А то... как бы твоя шапка вместе с головой
не оказалась на нашем заборе.
     -- Вы еще пожалеете об этом,-- ничего не оставалось ответить  Соуз-хану
и,  нахлестывая коня, поехать к своим  нукерам.  Развернув их, прямиком,  не
заезжая к себе, помчался в Кашлык.
     ...Кучум расхаживал  перед остатками своей пятой сотни, доставленной  к
нему  Карачой-беком. Бешенство переполняло хана,  и, его бы воля, изрубил бы
предателей  на  месте, Но они  уже получили свое, когда на их глазах казнили
едва ли не половину товарищей.
     --  Так  кто еще бунтовать желает? Кому еще не заплатили? --  со злобой
заверещал Кучум,  подскакивая то  к  одному,  то к  другому  из понурившихся
воинов.-- Поганые  псы! Выбрали момент! Думали управы на вас не найдут?! Кто
вы такие,  чтоб мне  свои требования  выдвигать? Да я вас...--  и разразился
такой бранью, что видавшие виды мужчины стыдливо опустили глаза.
     В этот момент в воротах городка показался на взмыленной лошади Соуз-хан
и, путаясь  в  стременах, слез  с седла, тяжело отдуваясь, подошел к  своему
властелину.
     -- О  великий хан,-- запричитал  он,  повалившись  на  колени,-- они не
пожелали отдавать  этого  ублюдка Сейдяка,  которого скрывают от  тебя.  Они
такое  говорили про  тебя... Такое,  что  мои губы не  решаются повторить их
нечестивые слова.
     --  О ком гы  говоришь? -- брезгливо  переспросил  Кучум,  рассматривая
сверху вниз ползающего на коленях Соуз-хана.
     Тот, как  мог, пересказал ему встречу с братьями, которые  не  пожелали
выдать Сейдяка.
     -- Ты уверен, что он у них? -- спросил хан.
     --  А  где  же ему  еще  быть?  --  поднял  короткие ручки тот.-- Вот и
Карача-бек подтвердит, что он у них спрятан.
     Кучум  глянул  на  Карачу,  и  тот молча  кивнул  головой,  подтверждая
сказанное Соуз-ханом. Кучум стремительно повернулся к воинам пятой  сотни и,
отчеканивая каждое слово, проговорил:
     --  У вас есть возможность смыть позор, который лег на  вас. Немедленно
на коней, и  чтоб к вечеру  мальчишка был  здесь.  Кто  поднимает прочив вас
оружие -- тот  мертвец. Все,  что  захватите в городке, ваше.  Я все сказал.
Ты,-- ткнул пальцем в Соуз-хана,-- поведешь их.
     Воины  пятой сотни,  безмерно довольные,  чго все для  них на  этот раз
закончилось   благополучно,  получили  отобранное  у  них  оружие  и  коней,
соединившись  с  нукерами Соуз-хана, выехали в том  же  направлении,  что  и
вчера. Умышленно или нет, но Карачу-бека хан оставил в городке.
     ...Когда  Соуз-хан  скрылся из  владений  Ураз-хана,  тот сказал брату,
стоящему рядом:
     -- Добром это дело не кончится. Поскакал к своему господину...
     -- Надо было кончить его здесь, и все было бы тихо.
     -- Об эту бабу стыдно руки марать. Сам себе где-нибудь шею сломит.
     -- Но скоро он вернется с подмогой,  а у нас не больше полсотни воинов.
Надо отправить мальчонку и старуху куда-то подальше. Если они попадут в лапы
этому Кучуму, то в живых им не бывать.
     --  Я тоже  думал об этом. Скажи им, чтоб собирались в дорогу. Отправлю
их к своему тестю на Белую речку. Там их навряд ли кто найдет.
     -- Кто знает... Но  я бы на твоем месте и  женщин с ними спровадил. Тут
скоро жарко будет.
     -- Да, ты прав. Так и поступим.
     И вскоре из городка Ураз-хана выехала небольшая процессия из нескольких
воинов, сопровождавших запряженную двумя лошадьми повозку, на которой сидели
четверо женщин и маленький мальчик, с любопытством глазеющий по сторонам.
     После  полудня  со стороны  Кашлыка показались  всадники,  стремительно
приближающиеся к городку Ураз-хана. Они остановились перед главными воротами
и вперед выехал Соуз-хан, громко прокричав:
     -- Эй, что я вам говорил? Хан Кучум  не  любит шутить. Выдайте нам сына
Бек-Булата или ни один не уйдет отсюда живым.
     На башню поднялся Ирбекай и громко, так чтоб  его слышали и в крепости,
закричал в ответ:
     --  Ты предатель, Соуз-хан, и с  тобой не станет разговаривать  ни один
уважающий себя человек.  Уходи  откуда пришел, а  то твоя глупая башка так и
останется здесь.
     -- Если  вы  не откроете ворота, то сожжем  всех  живьем,-- предупредил
тот, отъезжая от стен на почтительное расстояние.
     И тут же тучи стрел полетели со стен крепости.
     Тогда Соуз-хан подал  знак, чтоб воины подожгли  крепость.  Тех не надо
было упрашивать, поскольку лезть на стены желания ни у кого не было.  Чуть в
стороне  развели  костер. Каждый  всадник  подъезжал  к нему  со  стрелой, к
которой крепили, кто что мог:  кусок тряпья,  бересту. А потом уже, разогнав
коня, проносились  под стенами  городка,  посылая  внутрь  его  свои горящие
послания.
     Часть  защитников бросилась тушить начинавшийся пожар, и количество  их
на   стенах   уменьшилось.   Воспользовавшись  этим,  нападающие   притащили
здоровенное бревно и,  прикрывшись сверху  щитами,  начали высаживать ворота
крепости.  Ворота  не  выдержали натиска и,  жалобно  треща,  расщепились на
несколько частей и наконец совсем рухнули.
     -- Вперед!  Взять их! --  размахивал  саблей  Соуз-хан,  однако сам  не
стремился показать пример нападающим.
     Ураз-хан и Иркебай, увидев, что  в крепости им больше не  продержаться,
велели седлать коней.
     -- Попытаемся прорваться  в  сторону  леса,--  кашляя  от едкого  дыма,
сказал  старший брат,--  если с кем из  нас что случится, пусть оставшийся в
живых разыщет Сейдяка и воспитает из него воина.
     --  Да  будет так,--  ответил  младший,  и  они впереди  своих  нукеров
выскочили с обнаженными саблями из ворот городка.
     Степняков  и   воинов  Соуз-хана  было  в  несколько  раз  больше,  чем
защитников городка. И если бы у них было столько же отваги, то они быстро бы
одержали верх над малочисленным противником.  Но мало кто  из них готов  был
умереть  во  славу  своего хана. Потому  и  рубились  они вяло,  наваливаясь
впятером на одного. Братья заметили это и легко пробили себе дорогу через их
ряды.
     Но видел это и  Соуз-хан. А  потому,  отобрав  лучших  своих  лучников,
отправил тех наперерез  пробивающимся сквозь  гущу  боя  братьям.  Лучники в
точности выполнили его указание и  ускакали к темнеющему невдалеке лесу, где
и затаились за деревьями.
     Когда  Иркебай  и  Ураз-хан прорвались с десятком  нукеров сквозь  гущу
врагов и  направились  к спасительному лесу,  то засаду они заметили в самый
последний момент.
     --  Берегись!  -- крикнул  Иркебай  брату,  прикрываясь щитом. Но  было
поздно.  Тот зашатался  в седле, выпустил поводья, схватившись обеими руками
за  горло,  откуда торчало  оперение стрелы.  Его  лошадь  неслась  вместе с
остальными  прорвавшимися, не обращая внимания на  сыпавшиеся со всех сторон
стрелы. Всем остальным  удалось благополучно  проскочить засаду и, въехав  в
глубь леса, они остановились.
     -- Бедный брат,-- склонился к нему Иркебай,-- они поплатятся за это! --
погрозил он кулаком в сторону оставшихся возле пылающего городка врагов.-- Я
буду мстить вам, покуда живой!


        ВОЙ ГОЛОДНОГО ВОЛКА

     Томасы  так и не  смог уговорить своего  друга уйти с  ним  из  лесного
селения  разбойничать. Зато на  его уговоры  легко  поддались те  самые  два
здоровяка, которых он заприметил  на охоте. Им тоже не сиделось среди женщин
и  стариков и  хотелось попробовать  себя  в  рискованном  деле.  Они  долго
обсуждали со  своим предводителем план побега из селения и решили, что лучше
всего  объявить  всем, будто они  уходят  на  охоту. А  когда  хватятся,  то
подумают, что или зверь задрал, или степняки захватили их в плен. Да мало ли
чего может случиться.
     Проводили   их,   как  положено  отправлять  охотников,  снарядив  всем
необходимым.  Только  опытный  Азат,  наблюдая за сборами,  поинтересовался,
зачем они берут с собой коней:
     -- На них вы далеко по лесу не уйдете. В первом же болоте увязнут.
     --  Ладно,  не учи,--  отмахнулся один  из парней,-- ты  можешь  пешком
ходить, а нам верхами сподручней.
     -- Вам видней,-- не стал тот спорить и ушел в свою землянку.
     Выбравшись за пределы поселка, вся троица повернула к дороге, ведущей в
Кашлык. Они ожидали, что на ней может объявиться купеческий караван, за счет
которого  можно  будет  поживиться.  Правда, у  его сообщников  не было даже
сабель, а лишь обычные охотничьи копья.  Но  об этом они  как-то не  думали,
считая, что стоит  им гикнуть да ухнуть, как купцы тут же попадают от страха
на землю, и  все товары достанутся им. Томасы для поднятия духа  рассказывал
парням о былых своих похождениях, привирая при этом сверх всякой меры.
     -- Однажды едем мы вот так же по караванному пути. Нас, правда, человек
до десяти было. Глядим, пыль по дороге. Ближе подъезжаем, глядь,  караванище
такой,  что и конца ему  не  видно.  Мы к караван-баше, мол, чего везешь? Он
затрясся, видит, что шутить с нами не стоит. "Шелк,-- говорит,-- пряности из
Багдада.  Берите,  молодцы, что  душе угодно, лишь в живых меня оставьте.  У
меня дома  дети малые, жить мне страсть как хочется". Ну мы и побрали-и-и...
сколько  смогли увезти. Кони едва ступают, так им тяжело. Продали все это на
первом базаре и так погуляли, что до сих пор голова кружится, как вспомню.
     -- А что, охраны-то  с  караваном  совсем  никакой что ли не  было?  --
интересуется робко один из парней.
     -- Охраны,-- смутился Томасы,--  вроде и была. Мы и не заметили никого.
Она, видать, как нас увидела, так и разбежалась.
     Второй  парень, более молчаливый и рассудительный, долго  молчит, но он
не особо верит Томасы.
     --  А мне  дед говорил, что с  большим караваном  до  сотни  охранников
всегда едет. Купцы больно переживают  за свои товары и  денег  на  охрану не
жалеют.
     -- Да что вы привязались ко мне,--  вспылил Томасы,-- "охрана, охрана".
Коль боитесь, так сидели бы на своем болоте. Охранники тоже  не дураки, чтоб
свою  голову  подставлять.  Жить все  хотят.  Мы,  бывало, как  закричим  да
завизжим по-страшному, так у самих кровь в жилах стынет.
     Парни  молчали, и  было непонятно, верят  ли  они  своему  атаману  или
пропускают мимо ушей его бахвальство.
     -- Однако скачет кто-то,-- неожиданно сообщил один из них.
     -- Точно,-- согласился второй,--  человек  до десяти будет. Что  делать
станем? Может, караван идет? Страшно чего-то...
     -- Не...--  покачал  головой  Томасы,--  караван  так быстро  не ходит,
кто-то другой будет.
     Из-за поворота  дороги выскочили несколько  всадников  и  остановились,
увидев встречных. Остановились и те. Наконец, сообразив, что отряд Томасы не
представляет  для  них опасности,  они медленно  двинулись к  ним,  но ехали
осторожно, чтоб не наскочить на засаду.
     -- Эй, кто вы  такие? -- закричал передний  всадник,  подъезжая ближе и
держа лук наготове.
     Парни, увидев, что  дело не шуточное, потеряли  дар  речи и готовы были
дать стрекача при первой возможности. Зато расхрабрился Томасы, понимая, что
терять ему нечего, и нагло заорал:
     -- Кто мы  такие, то  вас  не  касается. Лучше  говорите,  чего вы  тут
разъезжаете  без нашего разрешения.  Мы на этой  дороге  дозор  несем и всех
подозрительных с коней ссаживаем и плату за проезд берем.
     При  этих  словах  незнакомцы громко  захохотали  и  начали  показывать
пальцами  в сторону Томасы. Тот растерялся от подобного и  закрутил головой,
пытаясь установить причину их веселья,
     -- Какой богатырь! -- смеялись незнакомцы, хлопая себя по ляжкам.-- Как
он нас напугал! Мы все дрожим от страха! Ах как страшно!
     Наконец  один из них  подъехал ближе, и Томасы рассмотрел, что это воин
из пятой сотни, с которым они вместе шли в сибирский набег.
     -- Зайнулла...-- удивился он,-- ты что ли?
     --  А  то  кто  же.  Признал наконец-то,  страж  дорог!  А мы  тебя  уж
похоронили давно.  Думали, что сгинул в этих лесах. Кто мог подумать, что ты
тут дороги охраняешь. Ну и шутник!
     -- Да он как был трепачом, так им и остался,-- подхватил второй спутник
Зайнуллы,--  а это  что  за  чучела  будут?  --  ткнул  в сторону парней  из
бабасанского поселения.
     -- То мои друзья, бабасанцы,-- с важностью произнес атаман.
     -- Как ты сказал? Бабасанцы? Ха-ха-ха! -- вновь заржали воины.
     --  Да хватит вам зубы скалить понапрасну, а то  сейчас  как хвачу!  --
разозлился Томасы.-- Вы-то как здесь оказались? Хан послал куда?
     Мигом  исчезла веселость с  лиц его  бывших  соратников по  набегу. Они
внезапно помрачнели, как-то все подобрались, зашмыгали носами. Понял Томасы,
что неспроста это, и догадался, что те такие же беглецы, как и он сам.
     -- Сбежали, значит, от нашего замечательного хана? И правильно сделали.
Скоро все от него побегут. А  как иначе? Хочется и для себя пожить. Идите-ка
лучше в мой отряд. Будем вместе дорогу охранять да купцов щипать  мал-мал,--
хитро улыбнулся он, обнажив ряд прочных белых зубов.
     Заулыбались  и  подъехавшие  степняки, не зная что  ответить  на  такое
предложение.
     --  Подумать  надо,--  сказал  за  всех Зайнулла,-- из огня  да в  воду
кидаться, так и лопнуть можно. Подумаем малость...
     -- Чего думать?  -- горячился Томасы.-- Жрать-пить охота?  Охота! А где
возьмешь? Так никто не даст, а кинжал ему в зубы -- и все дела.
     --  Да мы согласны,-- зашумели остальные спутники  Зайнуллы,-- деваться
нам все одно некуда. Пусть Томасы атаманом будет.
     Сам же Зайнулла закусил губу от  такого поворота дел,  не знал, как ему
поступить.  Идти  против  всех  не  хотелось,  но  и  такой вариант  его  не
устраивал.
     -- Пусть будет по-вашему,-- наконец, согласился он,-- я, как все, а там
поглядим.
     Томасы, гордый от осознания собственной важности, гордо расправил плечи
и изрек:
     -- Быть по тому, как вы решили.  Видит  Аллах,  что я не толкал вас  на
это. Сами меня избрали, так что теперь и слушайтесь. Закон один -- предателю
смерть.--  Обвел  всех  пристальным  взглядом,  ожидая  возражений,  но  все
молчали.-- Тогда назначаю Зайнуллу своим помощником. А план у меня такой. От
нашего  бывшего  хана будем  держаться подальше. Зато  наведаемся  к местным
бекам и мурзам, у которых сундуки от богатств ломятся. Возьмем все, что душе
угодно. Так говорю?
     Все  одобрительно зашумели.  Только  парни, что увязались за  Томасы из
бабасанского селения, шепнули один другому:
     --  Как  же, ждут нас  там. Беки наши  тоже  не дураки и  сундуки  свои
охраняют.
     --  Чего  вы  там  шушукаетесь?  --  заметил  их  переговоры  Томасы.--
Говорите, чтоб все слышали.
     -- Да  я  чего думаю,-- нашелся  один  из парней,-- тут поблизости улус
Соуз-хана. Так он среди  прочих самым  большим богачом считается.  Может,  к
нему и отправимся?
     -- О, молодец,--  похвалил его  атаман,--  правильно говоришь. С него и
начнем. Показывай дорогу. Туда и поскачем.
     И  вся  шайка  развернулась  в сторону  улуса  Соуз-хана, пока  еще  не
представляя себе, как они возьмут укрепленный городок и совладают с охраной.
Но  лиха  беда  начало,   и  молодцы  с  гиканьем  погнали  коней  навстречу
приключениям и новой вольной жизни.
     ...Всех нукеров  забрал с собой  Соуз-хан, отправившись на захват князя
Сейдяка. Лишь  несколько немощных стариков остались  в  его  городке да двое
работников  для  помощи  женщинам.  А кого бояться влиятельному человеку  на
собственной земле? Пусть все его боятся.
     Недовольный избранием Томасы  атаманом,  Зайнулла  скакал рядом с  ним,
втайне надеясь, что,  повстречавшись со своей сотней, склонит  товарищей  на
уход с  ним.  Уж они-то выберут  его  атаманом, а  не этого выскочку Томасы.
Заодно  хотелось посчитаться с предателем Карачи, заманившим  их в крепость.
Зайнулла  тогда  сразу  смекнул,  что  тот  чего-то  замышляет.  Во   всяких
переделках он побывал и пока,  хвала Аллаху, всегда вовремя уносил ноги. Так
и теперь, словно кто шепнул, что пора уходить из городка.
     Показалась  крепость  Соуз-хана,  и  все  невольно попридержали  коней,
осматриваясь вокруг из опасения наскочить на засаду.
     -- Надо разведать,  сколько там человек у него,-- предложил Томасы.-- Я
отправлюсь сам и в случае чего выдам себя за посланца от хана.
     --  Да,-- согласился  Зайнулла,-- нас он  может узнать, а тебя никто  в
городке не видел.
     -- Сдается мне, что ворота у них не заперты,-- показал рукой один из их
спутников.
     -- Похоже на то, но  надо все  одно проверить.-- И Томасы  пустил  коня
галопом.
     Остальные, спрятавшись за стволами деревьев,  внимательно  наблюдали за
ним. Вдруг лошадь Томасы неожиданно встала на дыбы и повернула назад, отчего
сам  он едва не свалился. Но, сильно дернув  за повод,  справился и, пугливо
озираясь  по  сторонам,  поехал  дальше.  Не  доезжая  вплотную  до городка,
развернулся и поскакал назад.
     --  Ну, что там? -- спросили его говарищи,  увидев мертвенную бледность
на лице своего атамана.
     --  Там  воронья полно,--  показал он  рукой на  соседний  лесок,  где,
действительно,   кружилось   множество  черных  птиц,  спугнутых  появлением
всадника.
     -- Ворон что ли не видел никогда? -- засмеялся кто-то.--  Может, лошадь
сдохла, вот они и пируют.
     -- Не лошадь там... люди на деревьях висят... Много людей...
     -- Мертвые что ли? -- не поверили ему.
     -- А ты сходи да пощупай, а такое зрелище вовсе не по мне.
     Все, не сговариваясь,  направились к роще, на  которую показал  Томасы.
Когда они  приблизились  к  деревьям, то  застыли пораженные.  Сотни воронья
взмыли кверху,  усеяв  небо распластанными черными крыльями и громко каркая,
выказывая недовольство потревожившим их людям. Но  те не обращали на птиц ни
малейшего вниманий, пораженные увиденным.
     <i>--</i> Так это же наши ребята висят...--  обескураженно произнес  Зайнулла,
не слыша своего собственного голоса.
     -- Да за что же они их так?
     Лошади не стояли на месте, перебирая ногами и стремясь как можно скорее
убраться  от  зловещего  места.  Наконец,  первым  не   выдержал  Томасы  и,
нахлестывая лошадь, понесся  к  распахнутым  настежь  воротам  городка.  Его
товарищи устремились за ним.
     Не  особо  задумываясь, что  они предпримут, если  в  городке  окажется
большое число воинов,  влетели в ворота и увидели мирно снующих  по подворью
десяток женщин и двух работников, подбрасывающих  в огонь дрова. Над костром
висел огромный  казан,  рассчитанный  на то, чтоб накормить из него не менее
сотни людей.
     Работники и  женщины  не обратили на прибывших особого внимания, верно,
приняв их за своих. Зайнулла подъехал к ним и властно спросил:
     -- Где ваш хозяин?
     --  Уехал  с  нукерами  куда-то...--  с  удивлением воззрился  на  него
работник.
     -- А когда назад вернется?
     -- Да откуда мы знаем? Он нам не докладывает.
     -- Ребята, круши все вокруг,  забирай все,  что взять можем,-- закричал
Зайнулла и заставил лошадь перепрыгнуть  через  костер, направив ее  к шатру
Соуз-хана.
     Закричали  напуганные женщины, разбежались в стороны работники, а шайка
Томасы  кинулась грабить все,  что попадало на  глаза.  Молодые  бабасанские
парни  тоже кинулись в первый попавшийся им на пути шатер и вытащили  оттуда
каждый по ковру, набросили на  лошадей вместо попоны, засмеялись  довольные.
Схватили сабли в дорогих ножнах, богатые халаты, еще какую-то одежду.
     Где-то завизжала  женщина  и тут  же  затихла,  а там  другая  голосит.
Мечутся грабители по городку, как  пьяные  от безнаказанности, ловят молодых
девок, тащат к себе, срывают одежды, валят прямо на землю.
     Томасы привязывает к своему седлу  бурдюки с кумысом, мешки с едой, сам
весь разодет, как знатный бек. Даже белую чалму на голову нацепил.
     Первым опомнился Зайнулла и закричал товарищам:
     -- Уходим  быстрее, чего доброго  пожалует хозяин с нукерами. Кончайте,
едем.
     Грабители с явной  неохотой шли к коням, навьюченным сверх всякой меры.
Кто  на ходу штаны  натягивает,  кто бороду мокрую от вина утирает. Так бы и
погостили тут еще день-другой, да пора и честь знать.
     Медленно  выехали  за  ворота и потянулись в  сторону ближайшего  леса.
Проезжая мимо своих замученных товарищей, Зайнулла тихо шепнул:
     -- Простите меня, друзья, не хотел того.  Но мы с ними еще посчитаемся,
они еще попомнят нас.
     К нему подъехал Томасы, блестя округлившимися от возбуждения и восторга
глазами. Чалма  была велика ему и  постоянно  сползала  на глаза, отчего  он
постоянно поправлял ее.
     -- Видишь, как здорово все вышло,-- произнес он с бахвальством,-- и все
живы-здоровы. Так-то вот. Со мной не пропадешь.
     -- Ходил кувшин по воду, пока  голову  себе не  поломал. Знаешь,  как в
народе говорят,-- дуракам везет. И нам  по дурости  повезло. А нагрянули  бы
нукеры Соуз-хана, там бы и остались.
     -- Но  это  мы еще посмотрим,-- высокомерно  произнес Томасы и поскакал
вперед.


        ПОЛЕТ ЗАМЕРЗШЕЙ СТРЕЛЫ

     Вслед за первым снегом пришли морозы. Снег шел едва  ли не каждый день,
скрывая  лесные тропинки, засыпая жилища, падал в иртышскую воду,  делал  ее
вялой и бурой. Появились забереги и отрезали засевших в Кашлыке степняков от
левобережья, Мало кто рисковал  переправиться с конем на ту  сторону. К тому
же неспокойно стало вокруг сибирской столицы. Появились отряды грабителей.
     А Кучум все  слал  одного  за другим гонцов  к местным бекам и  мурзам,
приглашая их приехать в Кашлык, чтоб признать власть нового хана.
     "Я  ваш законный правитель,-- писал им  Кучум,--  и  воевать больше  не
желаю. Хочу, чтоб мы в добре жили и не  было лиха меж нами. Наши отцы и деды
в дружбе жили, и я того ж хочу..."
     Только не едут к нему беки, не спешат поцеловать полу ханского халата и
править своими  землями  от  его  имени.  Выжидают  они,  зная,  что  жив  и
скрывается где-то  Едигир и  сын Бек-Булата  Сейдяк.  Так  и  не удалось  ни
Караче, ни Соуз-хану схватить его. Мало сил у нового хана, неспокойно у него
на  сердце и  не знает, как переживет эту зиму. Послал самых верных людей  в
саму  Бухару,  авось  да  дойдут, чтоб  прислали ему в  Сибирь новых воинов,
которые бы  помогли  заставить  местных  князей  дань  платить и  его власть
признать.  Отправил  с  посланцами  сибирские меха,  серебряную посуду,  что
захватил в Кашлыке.
     Днем и ночью стоят возле ханского шатра слуги с саблями наголо, охраняя
захваченное  добро.  И  сам Кучум  из шатра редко выходит, не желает  видеть
своих нукеров, ненавистен ему слепящий глаза белый снег. Стал много молиться
и беседовать с шейхами, только их до себя и пускает.
     А Сабанак  с дядькой  и  юзбашами проводят время  то в  пьянстве, то на
охоту  выедут,  чтоб поразмяться  да  развлечься  малость.  Ждет возвращения
молодого  степняка в его шатре пленница Биби-Чамал, для которой стал Сабанак
милей и дороже всех на свете. Ей все равно кем быть --  наложницей или женой
воина,  лишь  бы  каждый  день  слышать голос  любимого,  видеть  веселые  с
хитринкой глаза и самой,  хоть нечасто, дотрагиваться до шершавых рук, узкой
полоски усов и смотреть, смотреть на него.
     Рада  Биби-Чамал исполнить  все,  что он ни  прикажет:  грязные  сапоги
снимет, ноги оботрет, постель  приготовит. И самый большой праздник для нее,
когда позволяет хозяин  лечь в постель рядом с  ним и одарит недолгой ночной
любовью. А днем может пройти мимо и не заметить девушку...
     Поначалу плакала Биби-Чамал, бегала  к священной березе, что  растет на
иртышском берегу, привязывала к  веткам тряпочки,  оторванные от постели, на
которой  возлежали  они  с  любимым,  шептала молитвы,  просила  своих богов
заступиться  за нее,  несчастную, взывала о помощи. По нескольку  раз в день
окуривала шатер дымом  от можжевельника, изгоняющего злых духов, что  мешают
духам любви.  Повесила у входа  магическую  траву шайтан тегэнэк,  зовущуюся
синеголовиком, или чертовой колючкой. Боятся его шипов злые духи и не войдут
в жилище, где есть такая  трава. Ночью, когда все спали,  а  в  небе светила
полная луна, вышла  из  шатра Биби-Чамал и острым ножичком провела три  раза
вокруг  шатра круг, через  который не  смеют перешагнуть люди  с  нехорошими
думами  на сердце. И шептала она при  этом такие слова: "Вышла луна  на небо
чистое, и все  духи злые убоялись ее. Плывет по озеру белый лебедь с  крутой
шеей.  Стоит  на высокой горе дворец из меди чистой.  А в том медном  дворце
сидит прикованный на цепи змей  огненный, стоглавый.  Поймаю я бела лебедя и
повелю  ему лететь в тот дворец. Позову  я из темна леса  мудрого  ворона  и
пошлю вслед за белым лебедем. Вызову из леса лесного человека и  отправлю за
ними  во след  во  дворец медный.  Пусть одолеют они  змея  огненного, пусть
заберут  у него ключ тяжелый от  дворца медного. Отворю  я, девушка молодая,
тот  дворец и запру в  нем  всех людей  злых, что  моего милого могут  в бою
одолеть, на пиру отравить, во сне уморить,  Нет  им с того дворца ни выхода,
ни  пути-дороги.  Пусть забудут  они  дорогу к  моему  любимому. Пусть  змей
огненный пожрет их. Быть тому  во  веки  веков,  и слово мое  крепкое. Моему
слову конец, всему делу венец!"
     Три  раза повторила Биби-Чамал свой заговор и  протянула тонкие  руки к
полной луне, прося у той защиты. Но набежало легкое облачко на диск лунный и
скрыло от  глаз  девичьих  полуночное  светило. Горько  стало у той на душе.
Выходит,  что  не  одолеть  ей  злых  сил,  не  стать  женой молодого воина,
пришедшего на ее землю  из  далеких стран. Не  жить  им вместе,  не  растить
детей...
     Вернулась девушка  в шатер  в слезах и тихонечко легла на свою лежанку,
вслушиваясь,  как ровно  дышит  во сне Сабанак,  не подозревающий  о  скорой
разлуке.
     А утром раздался с  башен  городка громкий  крик  охранника:  "Сибирцы!
Сибирцы в лесу!" Повыскакивали воины из шатров, торопливо натягивая на  себя
доспехи,  бросились  на  башни. Одним из первых прибежал Сабанак  и  спросил
кричавшего охранника:
     -- Сколько их было? Не показалось случаем?
     --  Да  как  могло  такое  показаться?!  Десятка  два было. В  шлемах и
доспехах. Все на лыжах.
     -- Лыжи? Что это такое? -- удивился Сабанак.
     -- Как  что?  --  в  свою  очередь удивился охранник. Он  был  из числа
сибирцев,  перешедших  на  службу  к  Кучуму  вместе  с  немногими  беками и
мурзами.-- Лыжи -- это такие  доски,  на которых удобно по снегу ходить. Без
них в наших краях зимой и шага не сделаешь.
     В новинку было это Сабанаку, встречающему первую сибирскую зиму.
     -- А что, лошади у уних тоже на этих самых лыжах ходят?
     -- Нет,-- засмеялся охранник,-- лошадей никак не можем научить на лыжах
стоять. Но надо попробовать, однако.
     Тяжело отдуваясь,  влез  на башню Алтанай в теплой лисьей шапке и, сбив
ее на затылок, спросил племянника:
     -- Видел их?
     --  Да нет, когда я прибежал, то  и след простыл паршивых сибирцев. Они
же не дураки, чтоб дожидаться, пока мы их схватим. Удрали...
     -- Далеко уйти они не могли,-- почесал в  раздумье бороду Алтанай,-- но
все  одно  не нравится мне это. Коль они  здесь появились, значит, силу свою
чуют. Надо бы догнать их  да  в плен взять одного, двух.  Порасспросить, что
они там затеяли...
     -- Дозволь  мне?  --  заблестели  глаза  у Сабанака в  предвкушении  от
предстоящей погони.
     -- Давай,-- кивнул крупной головой  башлык,-- возьми с  полсотни,  и на
конях попробуйте  настигнуть лазутчиков. Только  осторожнее  будь, парень,--
хлопнул племянника по плечу,
     --  А то  как  же, буду  в  оба  глядеть,-- радостно крикнул  тот,  уже
скатываясь с башни.
     -- Знаю я твою осторожность,-- проворчал Алтанай, спускаясь следом.
     -- Ой, башлык,-- обратился к  нему  сверху охранник,--  на лошадях им в
лесу нечего делать. Снег шибко большой лежит, увязнут.
     --  Что  мы  снега  не  видели  что  ли,  по-твоему,--  отмахнулся,  не
обернувшись, тот,-- сколько можно тут сидеть. Пусть разомнутся малость.
     Кучум стоял возле своего шатра, терпеливо дожидаясь, когда ему  доложат
о причинах беспокойства. Рядом неотступной тенью  переминался с ноги на ногу
Карача-бек, заменивший ему былых единомышленников.
     Тяжело переваливаясь, подошел Алтанай и, не поздоровавшись, обронил:
     -- Напрасный  шум.  Стражник сказал,  что десятка  два сибирцев в  лесу
показались, но,  поняв, что  их  обнаружили, тут  же и скрылись. Я  отправил
Сабанака с полусотней, может, нагонит их.
     Карача, внимательно слушавший вместе с ханом  сообщение башлыка, открыл
было рот, собираясь что-то сказать, но, чуть помедлив, не проронил ни звука.
Однако Кучум заметил это и махнул ему головой:
     -- Говори.
     -- Да я в военном деле мало понимаю, но боюсь, как бы молодой Сабанак в
засаду не угодил. Больно горяч он...
     --   Можешь  вместе  с  ним  поехать,--  неприязненно   перебил  визиря
Алтанай,-- ты у нас больно умный. Покажешь, как воевать надо.
     --  Хватит,--  оборвал  Кучум,-- он правильно сказал. Но как  ты решил,
пусть так оно и будет. Видать, замышляют что-то сибирцы. Хорошо бы опередить
их.
     -- Для того и Сабанака посылаю, чтоб языка схватил,-- пробурчал башлык,
недовольный тем, что его как бы заставляют оправдываться.
     Сабанак  заскочил  в шатер,  возбужденный и радостный, начал  торопливо
собираться, не  обращая ни  малейшего внимания на Биби-Чамал, жавшуюся возле
своей лежанки и не смевшую слово произнести. Но когда он уже пошел из шатра,
то девушка не выдержала и бросилась на шею к любимому.
     -- Милый,  чует мое сердце, что не свидимся мы  больше! --  запричитала
она.-- Не уходи, прошу тебя!
     --  Да ты чего  такое говоришь?! --  Сабанак попытался освободиться  от
девичьих рук, но она так вцепилась в него,  что  не оторвать.-- Чего  раньше
времени хоронишь  меня?! -- вспылил он.-- Пошла вон, девка! -- И, схватив за
косы,  отбросил девушку  от себя, зло выругался и,  не оглядываясь, вышел из
шатра. Та упала на пол и,  закрыв лицо тонкими ладошками, запричитала: "Свет
мой ясный, радость моя... Да как же я одна останусь?!" Потом, спохватившись,
что и впрямь хоронит  любимого раньше времени, вскочила на ноги  и выскочила
следом, чтоб хоть бросить прощальный взгляд на Сабанака.
     Полусотня с  лихим  гиканьем выскочила  из ворот  городка,  провожаемая
одобрительными криками товарищей:
     --Догоните этих лис сибирских! Схватите за длинный хвост и тащите сюда.
Мы им покажем, как от нас по лесам прятаться!
     Нависшая опасность  подхлестнула воинов и дала  новые  силы, на что уже
никто  и не  надеялся. Сибирская зима не на  шутку  напугала степняков,  и в
сравнении  с  ней  таящийся  по  урманам  и урочищам  враг казался  не столь
страшен.  В  зиме  и  снеге была какая-то неотвратимость. Она, как  чума или
черная оспа, не жалела  никого и,  что самое  главное,--  была  невидима,  а
оттого страшна еще больше.
     Часть сотен  Кучум рассредоточил  по улусам перешедших  на  его сторону
мурз,  так их  было легче прокормить.  Но, оставив меньше половины воинов  в
Кашлыке, он  понимал,  что  тем  самым  играет с огнем.  В случае  нападения
сибирцев он оказался бы в ловушке. С другой стороны, сотни, что разместились
по ближайшим городкам, по первому сигналу  придут на выручку. И это было ему
на  руку. Но более всего  хан опасался  недовольства и  повторения  осеннего
бунта.  Правда, после того, как Карача расправился  с пятой сотней, открытых
признаков  недовольства  никто  не проявлял. Но сам-то  хан понимал,  что то
временное спокойствие, и попади туда искра...  вспыхнет бунт, и несдобровать
ему. Потому  он даже обрадовался, что сибирцы дали о себе знать и, возможно,
наступят хоть какие-то военные действия и  отвлекут  воинов от  вынужденного
безделья.
     Меж  тем Сабанак с полусотней легко проскочил  начало  пути вдоль  стен
городка,  но вынужден был перейти  на шаг, едва въехал  в лес. Снег доставал
коням лишь  до  бабок, но  недавняя оттепель сплавила его в  твердую  корку,
сверху  образовался  наст,  который  больно  ранил  ноги  степным  скакунам.
Пришлось  вытянуться  в длинную цепочку,  тем  более, что  лесная  тропинка,
проходящая меж вечнозеленых елей, петляла и извивалась.
     --  Вот  их  следы,--  закричал  пробирающийся чуть впереди от Сабанака
воин,-- тоже цепочкой шли.
     -- Смотри внимательней,-- отозвался тот, оглядываясь по сторонам.
     Но хмурый утренний лес казался неживым, и даже не верилось,  что кто-то
может  прятаться меж  деревьев.  Лишь  хруст снега  сопровождал  продвижение
отряда да изредка вскрикивала невидимая птица в глубине леса.
     Вскоре  Сабанак   заметил,   что  следы   преследуемых   ими   сибирцев
разделились.  Часть  их  пошла  вправо,  поворачивая  в  сторону  Иртыша,  а
остальные продолжили путь па север.
     "Что-то  они  замыслили,-- подумал  он,-- не  засаду ли  готовят?" Чуть
приотстав, пропуская вперед остальных  воинов, а потом подозвал к себе двоих
и велел ехать следом.
     -- Проверим, куда они  повернули,-- объяснил им причину,-- может, сзади
на нас напасть собираются...
     Воины молча повиновались, понукая коней. Неожиданно на пути их оказался
овраг,  на дне  которого поблескивала еще не  скованная  окончательно  льдом
речка. Следы лыж вели к ней, а потом резко обрывались.
     -- Куда их шайтан дел? -- удивился Сабанак.-- Не под воду же они ушли?
     Осторожно спустились на дно оврага  и  принялись рассматривать следы от
лыж, доходившие до самой кромки воды и нигде больше по берегу невидимые.
     -- Однако, они в воду вошли, а в  воде  следы разве увидишь,-- произнес
шепотом один из воинов.
     --  Может  быть, может  быть...-- согласился  с ним Сабанак.--  Поехали
вдоль речки, проверим.
     Но  осуществить  это было не так-то  просто, поскольку по берегу лежали
старые  полусгнившие деревья,  через  которые пришлось перелазить,  понуждая
коней  карабкаться  через завалы.  А  вскоре и  совсем  спешились  и  повели
животных  на поводу.  Наконец, выбрались на открытое место, и тут же увидели
следы от лыж, которые вели, казалось бы, из самой воды.
     -- Ну, что я  вам говорил,-- произнес тихо Сабанак,-- надо возвращаться
к отряду, а то еще потеряют.
     И только он произнес эти  слова, как оба его спутника вскрикнули, и  не
успел  он  определить,  что  же случилось,  как рухнул на  землю,  сваленный
невидимой силой, захлестнувшей горло. Сабанак открыл рог, пытаясь впустить в
легкие  побольше  воздуха,  но  сознание  затуманилось,  и  он погрузился  в
небытие.
     Очнулся Сабанак уже со связанными руками, и весь он был оплетен прочным
волосяным арканом, который и накинули на него из засады. Поведя глазами, ему
удалось рассмотреть  двух  своих  воинов наполовину  раздетых и бездыханных.
Несколько сибирцев стягивали с них до спехи и одежду.
     --  Ага,  очнулся,-- произнес  один из них,  судя по всему,  старший, в
шлеме с разноцветными перьями и  большой бляхой на  груди.  В центре ее  был
вделан ярко-красный камень, оплетенный  золотой паутинкой.  Его широкоскулое
лицо могло принадлежать скорее бухарцу-сарту, чем сибирцу.
     -- Кто ты? -- спросил Сабанак,  надеясь смутно, что это окажется кто-то
из соплеменников.
     -- Кто я?! -- захохотал широкоскулый.-- А почему сперва сам не скажешь,
кто ты? Пришел  в гости и еще  у хозяев спрашиваешь: "Кто вы такие?" Шутник,
однако, парень будешь.
     "Сибирцы...-- пропала последняя надежда у юноши.-- Меня ждет неминуемая
смерть.  Вот почему  не хотела  сегодня  отпускать меня Биби-Чамал...-- Он с
горечью  вспомнил о девушке,  которую незаслуженно обидел не в первый раз.--
Как-то она без меня останется..."-- пришло запоздалое раскаяние.
     Сибирцы закончили раздевать убитых и  связали одежду  и  доспехи в один
узел, который забросили на  небольшие саночки. И туда  же положили Сабанака,
закрепив накрепко, крест-накрест, сыромятными ремнями.
     --  Господин,-- обратился к широкоскулому один из воинов,-- может, кляп
ему в рот засунуть, а то заорет еще где ни попадя...
     --  То  будет  последний  его крик,--  ответил тот  и наклонил  лицо  к
Сабанаку.--  Если хочешь  еще пожить,  то молчи. Понял?  Меня зовут Иркебай.
Твои люди убили моего  брата,  и  я  с радостью перерезал бы тебе глотку, но
пока  ты  нужен  нам  живой.  Твоя жизнь  в твоих  руках.-- И  он  отошел от
пленника.
     Весь  отряд  Иркебая состоял из пяти человек,  включая его  самого. Они
верно  рассчитали,  что  кто-то из  преследующих  их  степняков  обязательно
отправится   проверить   след   их   группы,   а   потому   хитро   запутали
преследователей, пройдя некоторое время по  воде. И беспрепятственно уложили
спутников Сабанака из луков, а его самого захватили в плен.
     Теперь  они вновь встали на  лыжи и по  своим следам поспешили обратно.
Последний лыжник вел на поводу лошадей, потерявших своих хозяев.
     "Вот теперь они выйдут в спину моей  полусотне и..."-- Сабанаку даже не
хотелось  думать  о том, что сейчас  случится из-за  его  оплошности.  Стало
страшно не столько за  свою жизнь, а за  воинов, которых  он повел на поимку
сибирцев.  "Пошли  по шерсть, да сами вернулись стрижеными..."-- вспомнилась
обычная поговорка Алтаная.
     Лыжники быстро скользили на широких, обтянутых звериными шкурами легких
лыжах. В  правой  руке каждый из  них держал  короткое  копье,  которое  они
погружали  в снег и  толкались, словно веслом гребец  в лодке. К концу копья
были привязаны  небольшие  дощечки,  не  позволяющие  уходить  тому  слишком
глубоко в снег.
     Наконец добрались до того места, откуда Сабанак свернул с двумя воинами
в сторону  Иргыша. Он узнал это по толстенной березе с дуплом посредине. Тут
же виднелись и  темные  провалы лошадиных копыт, оставленные его полусотней.
Прокричала какая-то  неизвестная  ему лесная птица. Лыжники остановились,  и
один  из  них,  приложив  руки  ко  рту,  ответил  тем  же  криком.  Тут  же
заколебались ветви соседней  ели, и оттуда спрыгнул на снег небольшого роста
паренек  с луком на  спине. Он подошел к Иркебаю и что-то тихо сообщил  ему.
Тот, выслушав паренька, бросил взгляд на Сабанака и спросил:
     -- С тобой пошел лишь один отряд или есть еще?
     "Значит, они  все знают  о  нас,-- горестно вздохнул он,--  в лесу  они
неуязвимы. И бессмысленно было преследовать их..."
     -- Говори, когда тебя спрашивают,-- ткнул его в бок древком  копья один
из воинов.
     -- Я не  знаю, был ли еще  другой  отряд,--  нехотя ответил он, отлично
понимая, что молчание может стоить ему жизни.
     -- Ты хотел поймать нас?  -- задал второй вопрос Иркебай.-- Или  должен
был выследить, куда мы направляемся?
     -- Нам велено было схватить языка.
     -- Что ж, теперь у тебя целых пять языков, даже шесть,-- поправился он,
бросив  взгляд на  паренька,  спрыгнувшего  с дерева.-- Спрашивай,  о чем ты
хотел узнать.
     -- Отпустите меня, и вам дадуч  хороший выкуп,-- неожиданно для  самого
себя жалобно проговорил Сабанак,-- я родной племянник башлыка Алтаная, и хан
Кучум не поскупится.
     -- Вон  ты как  заговорил,--  усмехнулся  Иркебай,-- раньше  надо  было
думать об этом. Доставим тебя к нашему хану, а там пусть он сам решает. И он
подал  сигнал  воинам, чтоб  продолжали путь дальше.  Все двинулись рядом со
следами, оставленными отрядом Сабанака.
     Через  какое-то время до слуха  Сабанака долетели крики, раздающиеся из
глубины леса. И он понял, что его полусотня, за  которую он отвечал головой,
ведет бой  с сибирцами. Те, наверняка, приготовили точно такую же засаду,  в
которую  он  сам угодил,  и теперь  расстреливают из луков его  воинов,  как
охотник птиц с подрезанными крыльями.
     Лыжники Иркебая тоже услышали шум сражения и ускорили шаги.
     --  Приготовить луки  и спрятаться за деревья,--  донеслось до него.  И
лыжники тут  же рассредоточились  за  деревьями,  оставив на тропинке  его и
связанных меж собой лошадей.
     Сабанак  негромко  позвал  своего  коня, стоящего  рядом. Тот,  услыхав
знакомый призыв хозяина, сделал несколько шагов и склонился над ним, ткнулся
в лицо мягкими, как  бархат, губами, громко фыркнул. Но затем<sup> </sup>тут
же  поднял  голову  и  испуганно насторожился.  И  Сабанак  услышал, что  по
тропинке кто-то пробирается.
     -- Сюда! На помощь!  -- что есть силы крикнул Сабанак, надеясь,  что то
возвращаются его воины и  освободят  его.  Но  тут же  сообразил, как  могут
расценить этот крик  его товарищи, и закричал, вкладывая в крик все  силы:--
Осторожнее! Тут засада! За-а-са-да-а-а-а-! -- "А-а-а-..." разнеслось по лесу
и ответило долгим эхом.
     Сабанак ожидал, что кто-то из сибирцев кинется к нему и убьет. Но этого
не случилось. И тут он с  горечью понял, что выполняет роль  подсадной утки,
привлекающей  своим  криком  соплеменников,  и  крупные  слезы  собственного
бессилия побежали по щекам юноши и скатились за воротник.
     Со  стороны леса  раздался  чей-то  вскрик, потом еще.  И  тонкий звук,
словно  камешки падали в стоячую воду, сопутствовал каждому вскрику. Сабанак
понял,  что  то  звук  спускаемой  тетивы, и  забился  на  санках,  стараясь
разорвать ремни. Но лишь перевернул их и уткнулся лицом в снег, и уже не мог
ничего увидеть  до  тех  пор, пока санки не  подняли. Тогда  он смог  все же
разглядеть, что  в разных  местах  лежат  сраженные  стрелами  люди  из  его
полусотни.  Над ними  хлопотали  сибирцы, забирая оружие,  одежду. К  санкам
подошел Иркебай и с усмешкой произнес:
     -- Ну, дорогой, спасибо тебе огромное за такой подарок. Мои люди  почти
без  кольчуг, а тут  такая удача привалила. Моя бы воля, так  и  отпустил бы
тебя с миром.  Может, еще  приведешь, а?  Да только  доставлю  тебя к нашему
хану, а уж он пусть и решает.
     Сибирцы долго еще  ловили коней,  оставшихся  без всадников, грузили на
них  оружие  и  кольчуги, и Сабанак  сильно продрог, вынужденный лежать  без
движения,  весь стянутый веревками. Наконец отряд  Иркебая тронулся  в путь.
Кто-то  из  идущих  впереди  воинов  затянул  негромкую  песню.  Сабанак  не
расслышал  всех слов, но по долетающим  фразам  понял, что  пелось о  легкой
победе над глупыми врагами.
     Прилетел ночной филин из степей в наши края,
     Нахватал в свои когти всякого добра,
     Да сидит на осине похваляется,
     Над другими птицами насмехается.

     Потом   сообщалось,  что   все  птицы  испугались  страшного  филина  и
разлетелись  из леса, где тот хозяйничал  по  ночам. Только серый  ястреб не
испугался, даже когда разорил филин его гнездо и сожрал всех птенцов.

     Дождался серый ястреб ясного дня,
     Кинулся на филина с небес заоблачных,
     Ударил его грудью крутой и на землю сбил,
     И в том бою кровавом он голову сложил...

     Погиб  серый ястребок,  но изгнал  из своего леса ненавистного  лесного
разбойника. Вот о чем была песня.
     Сабанак слушал нехитрые слова и думал:  "Странный  народ эти сибирцы...
Битву с нами проиграли. Их столицу мы заняли, но они и не думают  складывать
оружие. Интересно, на что они надеются?"
     К  вечеру  отряд  добрался  до какого-то  лесного  селения, охраняемого
десятком  вооруженных  копьями  мужчин.  Было видно,  что землянки  выкопаны
совсем  недавно  и еще не  обжиты.  Навстречу  им выскочили  дети  и, увидев
пленника, кинулись к санкам  и начали показывать на него грязными  пальцами,
приговаривая: "Сарт-людоед! Сарт-людоед!"
     Сабанаку было обидно,  что маленькие мальчишки, которым он не  причинил
никакого вреда, видят в  нем врага и людоеда. Пленника наконец освободили от
пут и ввели в одну  из землянок,  где возле костра сидело несколько женщин и
стариков. Они  никак не выразили своего отношения к  пленному, лишь  смолкли
разговоры, и все как-то напряглись, насторожились.
     Сабанак так  же молча  сел на свободное место возле костра и огляделся.
Две молодые женщины сшивали из шкур что-то вроде шубы, прокалывая их длинным
шилом с костяной рукоятью и продевая в отверстия тонкие скрученные жилы. Они
украдкой взглянули на пленного, и одна из них что-то шепотом сказала другой.
Та улыбнулась и без всякого  зла или осуждения открыто посмотрела на  юношу.
Он тоже  улыбнулся ей,  но тут же раздался грозный окрик старухи, что мешала
длинной ложкой варево в котле, подвешенном над костром.
     -- Делом занимайся, Нурия. Нечего зыркать на чужих мужиков.
     Еще одна женщина, постарше на несколько лет тех, что занимались шитьем,
кормила  из  миски сидящего у нее на коленях  черноголового малыша. В темном
углу  землянки два старика  ловко и сноровисто  мяли большие  лосиные шкуры.
Время от  времени они брали в  руки ножи и снимали остатки мездры с  белесой
поверхности  выделываемой  шкуры.  Старики оглядели  юношу  равнодушно,  и в
полутьме  трудно  было  разобрать  выражение  их  лиц.  Но   именно  от  них
почувствовал Сабанак  немую  враждебность, и неприятный  холодок пробежал по
телу. Он все же протянул к огню руки и попробовал отогреть замерзшие пальцы.
Они  у  него  совершенно побелели  и  ничего  не чувствовали.  Будто  тонкие
иголочки впивались и больно кололи пальцы на руках и ногах. Одна из девушек,
та,  что  назвали Нурией, несмотря  на  угрозы старухи,  опять  зыркнула  на
Сабанака, перевела взгляд на руки и громко ойкнула:
     -- Да у него же обе руки поморожены! И лицо тоже, вон щеки все белые.
     Старуха оторвалась от варева и протянула черную руку  с дряблой кожей к
пальцам Сабанака и осторожно ощупала их.
     -- Выходи