ма.
     Он взмахом  руки подозвал  к себе юзбашу  Уртазу и приказал вполголоса,
кивнув в сторону глухих ударов:
     -- Направь двоих разведчиков,  но  чтоб  тихо!  Уртаза понимающе затряс
головой и, отъехав, направил двух подвижных и юрких молодых воинов следовать
впереди сотни, Остальные спешились, ведя коней под уздцы, и осторожно начали
пробираться по сумеречному таежному  лесу. Только Кучум  ехал верхом впереди
на красавце Тае, внимательно вглядываясь меж стволов.
     Наконец, вернулись посланные  разведчики, сообщив, что видели на лесной
поляне походный шатер и группу людей возле костра.
     -- Шатер стоит на небольшом холме,  но охраны вокруг  мы не заметили,--
добавил один из них.
     --  Это  он,--  облегченно  выдохнул Кучум,-- больше  тут быть  некому.
Сотня, к бою! За мной! -- крикнул он, полуобернувшись, и пришпорил коня.
     Деревья поредели и по  неширокой тропе Тай  вынес хозяина на поляну,  к
подножью  небольшого  песчаного  холма, на  вершине которого сидели  у  туши
убитого медведя два десятка человек.
     Охрана  хана   Едигира,  увидев   показавшихся  на  поляне  вооруженных
всадников,  тут же  схватилась за луки,  заслонив собой  своего  властелина.
Воины Кучума не могли враз выбраться из лесных зарослей на поляну, и лучники
с холма могли без труда перебить их поодиночке.
     Кучум понял  это  и,  чтоб  как-то  выправить  положение  и дать  людям
подтянуться, громко крикнул:
     -- Эй! Мы ищем ставку сибирского хана...
     -- Ставка великого хана в Кашлыке,-- прокричали с холма.
     -- Мы заблудились в лесу и потеряли дорогу.
     -- Кто вы такие? -- последовал вопрос.
     -- Купцы с Булгарии,-- не задумываясь, крикнул Кучум,-- едем с товарами
в Кашлык.
     Какое-то время на холме царило молчание, а потом зычный голос приказал:
     --  Всем  спешиться  и  отойти  на  полсотню  шагов,  а  старший  пусть
поднимется ко мне.
     У Кучума и его сотни не было иного выхода, как подчиниться, и он, кинув
поводья  Уртазе,  начал взбираться на  холм. На  ходу  он вспомнил  рассказы
купцов о доверчивости сибирцев и решил, что самое лучшее начать беседу, а уж
потом, при удобном случае, напасть  на Едигира и его людей.  Придя к  такому
решению,  он  глянул  вполоборота на  свою  сотню,  находящуюся  от него  на
расстоянии полета стрелы, и нахмурил  напряженно лоб, понимая, что помощи от
них ждать не придется.
     Едигир  поджидал его у кромки песчаного  откоса, спокойно скрестив руки
на  груди  и  вглядываясь  в  незнакомца.  На  купца  тот  мало  походил,  а
разлапистая  походка носками  внутрь  и  большие тяжелые руки выдавали в нем
воина, но отнюдь не торговца.
     "Что-то здесь не так,-- подумал он,-- надо ухо держать востро".
     Кучум  остановился  в нескольких  шагах от  него и  слегка  поклонился,
прижав руки к груди.
     --  Да  будет благословен  твой  кров и все  живущие под  ним,--  мягко
заговорил  он,  силясь   как  можно  доброжелательнее   улыбнуться,--  пусть
продлятся дни твои и чтоб череда  их была легка  и  неутомима, как дуновение
летнего ветра. Любящих жен тебе и здоровых детей.
     -- Благодарю  за добрые слова, присядем.-- И сел прямо на сырое бревно,
лежащее подле костра.
     Кучум  же  повернулся  к  своим  воинам  и  подал  знак, чтоб  принесли
угощение,  которое он захватил предусмотрительно  с собой. Двое нукеров  тут
же, подхватив кожаные походные сумки, кинулись к холму.
     Когда угощение было расставлено, то Кучум следом за  хозяином опустился
на чересседельную  кошму, расшитую  замысловатыми узорами.  Он взял  в  руки
кувшин с вином и наполнил принесенные пиалы, подал одну из них Едигиру.
     Тот принял, пригубил вино и, ни слова не говоря, опустил пиалу рядом  с
собой на бревно.
     -- Как здоровье казанского хана? -- задал он вопрос.
     -- Плохо его здоровье, и в великой печали он после того, как московский
князь Иван забрал в полон многих его жен и детей.
     -- Да, мне ведомо  об  этом.  Но нам князь  Иван не  враг,  нам  нечего
делить. Но передай своему господину мое  сочувствие.-- Потом, чуть помолчав,
Едигир спросил:-- Спокойно ли ехать? Есть ли разбойники?
     Кучум понял, что его проверяют, и постарался ответить неопределенно.
     -- Когда охрана хороша, то и разбойники не страшны.
     -- Заезжали ли в Чимги-Туру? -- столь же вкрадчиво спросил Едигир.
     -- Да, ненадолго.
     И опять  над поляной нависло молчание, и лишь конские удила побрякивали
от  края поляны  да воины Едигира, не выпускавшие луки  из рук, поскрипывали
сапогами о желтый песок, переступая с ноги на ногу.
     Кучум внимательно разглядывал  сибирского  хана, стараясь  оценить  его
достоинства  и недостатки. Едигир  был значительно  моложе  его,  но шире  в
плечах и выше  ростом.  Из-под надвинутой  на  большой  открытый лоб круглой
шапки с лисьей опушкой виднелась  черная косица, перетянутая  синей лентой и
заправленная  под халат.  Само лицо несло отпечаток  добродушия и  мягкости,
свойственное  сильным людям. По  широким  скулам  вилась небольшая борода  с
мелкими колечками. Надбровье  перерезали две глубокие складки, сходящиеся на
переносье.  Темные,  чуть  с раскосиной  глаза  внимательно  и  с недоверием
глядели на  собеседника,  как бы оценивая его.  Говорил  он как  бы свысока,
заранее  зная, что собеседник  подчинится  ему. Таким голосом  обычно отдают
приказания,  но  не  в  летучем конском  строю сквозь шум боя, а  в полутьме
шатра, где слышен  каждый шорох и важны интонации. Кучум же с его сорванным,
сипловатым  голосом никогда  не  мог  отдать  приказ вполголоса  даже  рядом
стоящему  человеку. Нет,  даже  когда он  просил подать пиалу  с кумысом, то
сидящий рядом  человек мог вздрогнуть, словно смертельная опасность угрожает
хану...
     Меж  тем Едигир тоже  внимательно приглядывался к собеседнику,  пытаясь
угадать,  зачем тот говорит явную неправду. То,  что  перед  ним никакой  не
купец,  ему  было  ясно  с  самого  начала.  Эти  большие обветренные  руки,
непрестанно  теребящие  конец кожаной плети, больше привыкли сжимать рукоять
сабли, а не  перебирать  нежные  восточные шелка  и считать  золотые монеты.
Особенно  выдавали  пришельца узкие  с  прищуром  холодные  глаза, время  от
времени  вспыхивающие,  как тлеющие угольки. В  них  читалась  жестокость  и
непреклонность. Такой человек  не уступит  тропу встречному, не растрогается
из-за страданий  ближнего.  И горе тому, кто посмеет  перечить  ему. Смерть,
неумолимая  смерть   читалась  в   черных   глазах,   непрерывно   сверлящих
собеседника.
     -- Так где же твои товары, купец?
     --  С караваном, где же им еще быть. Не пройдем ли к нему,  и я  покажу
все свои товары. Можешь выбрать, что понравится: оружие, сладости, ткани.
     Кучуму пришла в голову спасительная мысль,  что  если увести  Едигира с
холма, то схватить его ничего не стоит.
     -- Надо бы  пройти, давно в наших  краях не было  караванов. Вот только
шаман не закончил гадания. Подождешь?
     -- Конечно,-- Кучум торжествовал. Он выиграл! Ему поверили!
     -- Разреши мне вернуться  к моим охранникам. Я придерживаюсь иной веры,
и Аллах не позволяет нам, правоверным, присутствовать во время гадания.
     Едигир  еще  раз  недоверчиво  оглядел  его  и,  не  найдя  достаточных
возражений, решил отпустить до поры чужеземца.
     -- Хорошо, подожди меня внизу,-- и он передал ему Пиалу из-под вина. Но
вдруг  взгляд  его  задержался на  узорах,  которыми  была  она покрыта.  На
внутренней ее  поверхности  зеленые цветы сплетались в причудливый узор, меж
которых арабской  вязью шла надпись:  "Хан  Муртаза -- благоверный правитель
Бухары".  Точно  такой же узор был  и  по углам подушки,  на  которой  сидел
чужеземец.
     Но не столько  сама надпись поразила Едигира,  сколько  ее  сходство  с
другой, которую он совсем недавно видел в собственном дворце.
     Он резко  отдернул руку, и пиала  мягко упала  на песок, не разбившись.
Кучум тут же наклонился за  ней, сетуя  на неосторожность  свою и хозяина, а
когда выпрямился, то увидел направленный на него кинжал.
     -- Что случилось? Или я нарушил законы гостеприимства?
     --  Я доверяю гостям, но  не  люблю,  когда  меня  обманывают.-- Лезвие
кинжала приблизилось к груди Кучума, а он так и стоял, сжимая в руках пустую
пиалу.
     -- Про какой обман ты говоришь?
     -- Зачем ты вздумал  меня  дурачить  и врать,  будто  ведешь караван из
Казани? Та дорога проходит не здесь. Ты явился сюда из Бухары, и я это легко
понял. Или не так?
     Кучум  бросил взгляд на  застывших вдалеке  своих нукеров и  понял, что
притворяться дальше нет смысла.
     -- Пусть будет так, но я твой гость и ничего плохого не  сделал. За что
же ты угрожаешь мне оружием?
     -- Волк тоже приходит в гости,  но  после него остается  разор. Говори,
зачем пришел?  Кто тебе  Муртаза-хан? Отец?  Брат? Он давно  добивается моей
смерти и подсылает подлых убийц. Значит, и ты один из них. Так?!
     --  Только  трус может  задавать  вопросы, приставив кинжал к  горлу,--
усмехнулся Кучум.-- Убей меня, коль знаешь, кто я.
     -- И  ты  еще посмел  назвать  меня  трусом?!  --  Едигир  отступил  на
несколько шагов,  но кинжал не опускал.-- Ты назвал меня трусом?! Таких слов
я  не  прощу  никому,  пусть  даже  он  будет  моим  гостем.  Но  я не  убью
безоружного. На, держи! -- И он кинул в руки Кучума копье, что было воткнуто
недалеко от костра, а сам подхватил другое и несколько раз взмахнул им перед
собой.-- Если ты действительно купец, то драться со мной  не станешь. Только
я уверен в другом. Будешь драться?
     -- Тут твоя  власть, и  я не могу не  подчиниться.-- Кучум примерился к
тяжелому копью и  пошел по кругу, внимательно  следя за противником. Боковым
зрением он заметил, что его сотня медленно подбирается шаг за шагом к холму,
готовая по первому зову прийти ему на помощь.
     -- Ну, купец, покажи, на что ты способен,-- подзадоривал его Едигир.
     Кучум сделал обманный выпад и  присел на  колено, но его противник едва
заметным  движением  отбил копье к земле, а  сам выкинул длинное жало далеко
вперед, чуть не зацепив нападающего.
     -- Э-э-э, да ты совсем не умеешь драться.  А  если так...-- И он  после
нескольких обманных выпадов едва не проткнул Кучума, если бы тот не отскочил
к самой кромке холма.
     Противники вновь пошли по кругу, стараясь занять более выгодную позицию
и угадать слабые  стороны другого. По силе они  были равны, но  Кучум привык
драться копьем, находясь верхом на  лошади,  а пешим  он  больше предпочитал
саблю. И он решился на  боевой прием,  который мог  решить исход схватки. Он
внезапно подпрыгнул и,  выбросив копье  вперед, ринулся  на сибирца.  Но тот
легко ускользнул от него, упав на землю и перевернувшись через голову. Кучум
не успел развернуться к нему лицом, как получил легкий укол в зад.
     --  Куда  же ты побежал?--  насмешливо  спрашивал Едигир, а  его  воины
восторженно загомонили, потешаясь над неловкостью степняка.
     Не помня себя  от ярости, Кучум  вырвал правой  рукой  из ножен  саблю,
переложив копье в левую. Увидев это, Едигир вытащил свой кинжал, и они вновь
пошли по кругу мягкой кошачьей походкой.
     Кучум решил переменить тактику  боя  и старался подобраться  поближе  к
противнику, орудуя саблей и  отбивая удары копьем. Это ему почти  удалось, и
он  несколько  раз  удачно  рубанул по  древку  копья,  перерубив его  почти
наполовину. Едигир лишь усмехнулся и начал  с  удвоенной  скоростью  вращать
свое  оружие,  угрожая то  голове, то  ногам, то груди степняка.  Острие его
копья описывало замысловатые фигуры  в воздухе  и даже задело  плечо Кучума.
Тот вынужден был отступить, теснимый противником,  и... неожиданно  для себя
оступился, не найдя опоры, покатился с холма.
     -- Сдавайся! -- закричал сверху Едигир и ринулся следом за ним.
     Но  Кучум сумел  вскочить на ноги  и метнул  копье в набегающего сверху
Едигира. Тот не  успел  увернуться, и летящее копье  ткнулось  в предплечье,
сбив его с ног.
     Его воины, столпившиеся на вершине, уже радовались  победе своего хана,
как  вдруг  на  него  со  всех  сторон  бросились  подоспевшие  степняки  и,
навалившись, прижали к земле. Несколько стрел просвистело сверху, пригвоздив
двоих  нападавших, но  они боялись ранить Едигира и целились  в  сторону  от
него.  Меж тем Кучум уже вскочил на подведенного  к нему Тая и махнул рукой,
чтоб пленного тащили к лесу.
     Степняки, не приняв боя,  откатились от  холма  и  укрылись от стрел за
стволами  деревьев.  Радостный Кучум подъехал  к поверженному противнику  и,
щеря зубы, спросил:
     --  Что  теперь,  скажешь, сибирский  хан?  Ведь  именно  так  ты  себя
называешь? С сегодняшнего дня ты больше не хан. Ты никто. Собачья  пятка имя
твое! -- И, пришпорив коня, он помчался дальше, в глубь леса.
     Едигир   бессильно  скрипнул  зубами  и  попробовал  прочность  ремней,
которыми были опутаны руки. Но нечего было  и  думать  об освобождении, он с
трудом пошевелил затекающими пальцами.
     Подошли  двое степняков  и,  злобно  усмехаясь,  забросили его в  седло
низкорослой лошадки. Затем ловко стянули ноги  другим ремнем, пропустив  его
под  конским  брюхом  и через  луку  седла закрепили  тугой  петлей  на  шее
пленного.
     -- Только пикни,  мигом прирежу,-- прорычал один  из них, кладя руку на
кинжал,-- все одно кончать тебя будем.
     -- О себе бы лучше  подумал, пес,-- огрызнулся Едигир и тут  же получил
удар кулаком в грудь.
     -- Еще хочешь? -- спросил степняк.-- На! -- И вновь его кулак опустился
на ребра пленного.
     Впереди, куда  ускакал  Кучум,  послышались голоса команды, и  степняки
спешно взобрались на  коней,  оставив Едигира в покое. Один из  них привязал
повод его лошади к своему седлу, а второй ехал сзади. Едигир повернул голову
и  увидел,  что еще  десятка два  всадников прикрывают  его с тыла.  Значит,
надежды  на спасение нет никакой... Правда, на холме остался Рябой Нур,  а с
ним  два  десятка  воинов, которые знают местный лес, как свои пять пальцев.
Едигир на их месте  попробовал бы устроить засаду на тропе, ведущей  к реке.
Он знал, что в лесу степняки плохие воины.
     ...Рябой Hyp  бежал впереди  небольшого отряда  в стороне  от тропы, по
которой   увозили  захваченного  Едигира.  Легко   лавируя   меж  деревьями,
перепрыгивая  через  полусгнившие   стволы,  пригибаясь  от  низко  нависших
мохнатых еловых  лап, он бежал, как много раз бегал по лесу, преследуя зверя
во время охоты. Сейчас он сам был зверем, у которого отняли его детеныша, Но
он и не  собирался сдаваться, отпускать степняков с пленным Едигиром. Они на
своей  земле,  а  с  ними два  десятка отборных  воинов,  и  степняков  надо
перехватить, пока те  не  добрались до реки.  Hyp бежал не  оглядываясь,  но
знал, что воины не отстают и бегут следом, сжимая в руках копья и луки.
     Свое прозвище  "Рябой" он  получил  много лет назад, когда схватился со
здоровенным борцом Агиш-хана, приехавшим к ним на весенний туй-праздник. Тот
был  на голову выше  Нура  и снисходительно  поглядывал на него сверху вниз,
потирая  ладони перед очередной  победой. Но  не  таков был  Hyp,  чтоб дать
бросить себя  на землю. Он  мертвой хваткой  вцепился  в противника,  и  они
покатились по земле  вместе, угодив в горящий костер. И тут  Hyp, даже когда
огонь  спалил  его  бороду  и  волосы на  голове, не  ослабил хватки. Победа
осталась  за ним, а  лицо... лицо с  тех пор стало рябым,  как шкура молодой
косули,  покрытое желто-коричневыми пятнами.  И уже  никто не  решался выйти
бороться с ним во время весеннего праздника.
     Это он, Рябой Hyp, сделал ханом молодого Едигира, а сам стал менбашой*.
Теперь у них  одна  судьба с ханом. Погибнет Едигир, и  для Рябого  Нура  не
окажется места на ханском холме.  Да что  на холме, ему не окажется места во
всем Сибирском ханстве.  Местные беки припомнят ему  все обиды  и  сживут со
света. А теперь еще и эти невесть откуда взявшиеся степняки, захватившие его
хана.
     Нет, они  еще  не знают, что значт  встать поперек  дороги Рябому Нуру.
Сейчас  он устроит им  достойную встречу. "Встречу, встречу..."--  билось  у
него в мозгу в такт бегу.
     Он  достиг небольшого  ложка, уходящего  в  сторону реки, быстро сбежал
вниз и тут же стал подниматься, невидимый со стороны, вверх, ближе к  тропе,
проходящей  рядом. Сзади послышалось  тяжелое дыхание догнавших его нукеров.
Рябой Hyp оглянулся, удостоверившись, что все они здесь и никто не отстал.
     --  Пошли  пятерых дальше по  тропе, чтоб устроили завал из деревьев,--
шепнул  он  одному  из них, прозванному Бурен,--  а  остальные пусть готовят
стрелы. Сейчас мы их встретим.
     Команду  шепотом передали от одного нукера к другому, и пятеро  человек
бесшумно  скользнули вверх  из  ложка  и скрылись в  лесу. Остальные залегли
редкой  цепью, укрывшись за  растущими  по  склону  лога деревьями. Степняки
никак не могли пройти мимо, не наткнувшись на засаду.
     Наконец, показались два осторожно пробирающихся по лесу всадника,  то и
дело  крутящие  головами  из-за круглых с  медной насечкой  щитов. Рябой Hyp
показал рукой, чтоб их пропустили не трогая...
     -- Дозорные,-- тихо шепнул лежащему рядом Бурену.
     Следом  показалась  большая группа воинов, растянувшаяся  попарно вдоль
лесной тропы.
     -- Беру  первого,--  Рябой Hyp  показал на себя указательным пальцем, а
Бурену выбросил два. Тот согласно кивнул и передал знак остальным.
     Стрелы бесшумно легли на  обмотанные кожей  рукояти  луков.  Натянулась
тетива.  Каждый выбрал  свою цель.  И... несколько мгновений прошли в долгом
ожидании. Наконец, Рябой Hyp пронзительно свистнул и спустил тетиву.
     Почти враз вскрикнули передние всадники,  схватившись руками за  грудь,
за  горло, выпуская поводья,  клонясь к земле.  Рванулись в  чащу испуганные
кони, сбрасывая с себя  мертвых, налетая  на  стоящих сзади.  А из ложка все
сыпались  длинные  сибирские  стрелы  с  ястребиными  перьями  в  желтоватую
полоску. Менбаша (тюрк.) - тысяцкий.
     Степняки  соскочили с коней,  укрылись за  деревьями и послали ответные
стрелы  в сторону сибирцев. Над головой  Рябого Нура мягко вошла в березовый
ствол короткая стрела, подрагивая гибким телом. Он выдернул ее, рассматривая
трехгранное жало с глубокими зазубринами.
     -- Не отравленная? -- спросил тихо Бурен.
     -- Кто ее знает. Может и так...
     -- Что делать будем? Сейчас врукопашную полезут.
     -- Отправь двоих, чтоб лес сзади них запалили, а мы отходим.
     И он  легко заскользил  вниз  по ложку, а затем резко  повернул  влево,
выбрался наверх и побежал вдоль тропы, слыша сзади себя  прерывистое дыхание
нукеров.  Вскоре  они добежали до  топкого места, где к тропе с  двух сторон
подходило  болото,  непроходимое  для  коней.  Тут   уже  несколько  человек
торопливо  сооружали  завал,  стаскивая  поваленные бурей  стволы  деревьев.
Подбежавшие с Рябым Нуром воины кинулись им на помощь.
     Сам Рябой Hyp прикинул, где лучше разместить воинов, оглядел подступы к
завалу.
     -- Слышь,  Hyp,  дымком  потянуло,--  втянул широкими  ноздрями  воздух
взмокший от бега Бурен,-- сейчас они повалят сюда как чумные зайцы.
     -- Пусть нукеры лезут на деревья. Близко не подпускать, сражение нам ни
к чему. Их больше раз в пять.
     -- Стрел всего ничего...
     -- Сам знаю. И что из этого?
     -- Долго не продержаться,-- ответил Бурен и пошел к воинам.
     Вслед  за легким, едва  ощутимым  в воздухе дымком налетел  запах гари,
вызывающий у любого смятение и тревогу. Послышалось испуганное ржание коней,
треск ветвей, крики степняков.
     Рябой  Hyp проследил, как  его нукеры быстро  вскарабкались  на деревья
вокруг  тропы, укрылись  меж ветвей,  выставив  перед собой приготовленные к
стрельбе луки. Затем обошел завал и опустился на землю, невидимый со стороны
тропы, положив рядом лук, короткий кинжал и копье.
     Через  полуприкрытые  глаза он видел  кроны деревьев и  далекий  покров
неба,  которое  как  бы  удерживалось  тонкими ветвями, пружинящими под  его
тяжестью.   Послышались  тихие  голоса  подобравшихся  к  завалу  степняков,
бряцание удил, лошадиный храп. Потом кто-то спрыгнул на землю и чей-то голос
крикнул:   "Осмотрите  с  той  стороны..."  Рябой  Hyp  напрягся,  продолжая
неподвижно лежать, и, повернув голову,  увидел двух степняков, подбирающихся
к нему с вытянутыми в руках саблями. Коротко взмахнув кистью правой руки, он
бросил в ближайшего  кинжал,  перевернулся  через голову,  подхватив  копье.
Второй разведчик не успел ничего понять, а лишь широко открыл глаза, увидев,
как его товарищ рухнул на колени, схватившись за  горло, из которого торчала
рукоять  кинжала. Он повернул обратно, попытался закричать, но копье  Рябого
Нура прошло  через него насквозь,  вылезло  тонким жалом посреди  груди.  Он
натужно  захрипел,  выкатя  язык,  и  ухватился  руками за  березовый ствол,
обдирая ногтями тонкую кору, подтягивая слабеющее тело к дереву.
     А по тропе к  завалу прибывали всадники, гонимые из лесу едким  дымом и
становящимся  все громче треском горящего дерева. Воины  скучились голова  к
голове, испуганно высматривая меж деревьями сибирцев. Но те затаились вверху
и ничем не выдали пока себя.
     Рябой  Hyp  осторожно  выглянул  из-за  завала и увидел  Кучума,  резко
отдающего команды, сыпля ругательствами. На нем был округлый стальной шлем с
коротким  шишаком на  конце  и длинным  наносником, делающим его  похожим на
хищника. Конь  под ним беспокойно  перебирал  ногами, пытался  выбраться  из
толпы, злобно кусал соседей крепкими зубами.
     Нур поднял лук,  не  спеша прицелился, вложив  стрелу с  четырехгранным
наконечником, что пробивала сердце сохатого. Но сизые клочья дыма накатывали
на всадников, скрывая их от  стрелка. Рябой Hyp затаил дыхание,  слившись  с
луком,  с  тетивой, натянутой до мочки  правого уха.  Он  сам стал  стрелой,
готовый лететь и впиться тому  в горло,  лишить  жизни.  Злость  душила его,
рвалась наружу.
     Но  Кучум кинул  настороженный  взгляд в  сторону  завала,  уловив  там
какое-то  движение,  блеск черных  прищуренных глаз,  Рябой  Hyp поймал  его
взгляд, хотя он хорошо  укрылся меж деревьями, и, решив,  что медлить больше
нельзя, спустил тетиву.
     Стрела ушла  со  свистом,  неся  смерть  на  острие кованого  жала,  и,
чмокнув, воткнулась в цель. Новый порыв ветра  закрыл всадников сизой дымной
пеленой, и Hyp заскрипел зубами, что не  мог увидеть  гибели врага. Тут же с
деревьев засвистели стрелы его нукеров, а он бросился в глубь леса, выручать
Едигира. Колчан бил по спине, ветки хлестали в лицо, но он,  не ощущая боли,
нырнул  в  лесную  чащу, отчаянно кашляя от едкого дыма. Так  он бежал вдоль
тропы, пока не  увидел  нескольких  всадников, сгрудившихся вокруг  пленного
Едигира. Тот сидел на низкорослой лошадке, со связанными сзади руками.
     -- Ага, вот вы-то мне и нужны,-- тихо  проговорил  он, натягивая лук.--
Эй! -- крикнул громко и, когда степняки повернулись на крик, спустил тетиву.
Ближайший к нему всадник, громко охнув, сполз с седла.
     Остальные  прикрылись  щитами  и обнажили  сабли. Двое  из них, понукая
коней, попытались  въехать в лес. Кони неохотно шли в глубь леса,  испуганно
прядая ушами. Тогда Hyp,  сложив  ладони у рта,  издал протяжный волчий вой.
Кони шарахнулись и повернули  назад, подставив спины  всадников Рябому Нуру.
Еще одна стрела вошла под лопатку степняку, и  тот, дернувшись, ухватился за
гриву лошади.
     -- Отпустите нашего хана, а то всех перестреляю! --заорал он громко.
     В ответ один из степняков занес над головой Едигира
     кривую саблю и крикнул:
     -- Могу его башку подарить тебе на память. Хочешь?!
     --  Если ты мужчина, то выходи один  на один.  Тогда поглядим, чья  шея
крепче.
     И тут он услышал крик Едигира,  не крик, а стон из-за ремня, стянувшего
ему горло:
     --  Рябой!  Поспеши  в  Кашлык...  Пусть  готовятся  встретить  гостей,
собирайте  нукеров...--  Его  голос  прервался.  Hyp  увидел,  что  один  из
степняков опустил рукоять сабли ему на голову.
     --  Псы! Подлые сарты!  Дети шакала! --  закричал он, в бессилии ударяя
кулаками  по стволу смолистой сосны.--  Я  с  вами  еще повстречаюсь! Вы еще
своей кровью умоетесь!
     В  ответ раздался  громкий смех и  свист пущенной наудачу стрелы. После
этого они двинулись по тропе, увозя с собой Едигира.
     Рябой Hyp кинулся обратно  к завалу, чтоб увести  оттуда своих нукеров,
добраться быстрей до Кашлыка, упредить степняков.
     Неожиданно навстречу ему выскочил здоровенный степняк с  копьем в руке.
Он направил наконечник его в грудь Рябого Нура и прошипел:
     --  Сдавайся, пес  сибирский, а то умрешь! Hyp, не сводя  глаз с острия
копья, бросил  свой лук на  землю. Их взгляды встретились, и тут Рябой Hyp в
ужасе округлил глаза, глядя за спину степняка. Тот испуганно глянул назад, и
Нуру  хватило мгновения, чтоб  выдернуть из колчана стрелу и с силой метнуть
тому в горло.
     Стрела  прошла насквозь,  пробив гортань. Сарт  не успел и  вскрикнуть,
лишь скосил глаза к носу, где покачивалось  оперение  от стрелы, и повалился
на Нура.
     -- Ты же просил бросить,-- проговорил он тихо, опуская убитого на землю
и вынув из его рук копье, подобрал лук.
     Возле  завала  вдоль тропы шла  сеча, и Рябой Hyp увидел, что  степняки
одолевают, прижав его воинов к завалу.  Их осталось всего несколько  человек
вместе с раненным в плечо Буреном.
     --  Отходим! -- закричал Рябой Hyp, напав на  степняков  сзади.-- Все к
реке и на ту сторону кто как может.
     -- А где Едигир? -- спросил, тяжело переводя дух, Бурен.
     -- У них,--  отмахнулся болезненно менбаша,-- я не смог освободить его.
Но мы сможем помочь ему, если останемся живы. Уходим.
     ...Кучум, не  принимавший  участия  в  схватке после  того  как длинная
сибирская стрела пробила ему щит, впившись в левую руку, услышал, что стихли
крики  у лесного  завала, не звенят сабли.  Он пошел  к  тропе, ведя  Тая на
поводу. Навстречу к нему спешил юзбаша.
     -- Мой хан, они бежали... Преследовать ли их в лесу?
     -- Разобрать завал и быстрее к реке. Пожар совсем рядом. Торопитесь.


        ХОЛОД ГЛУБОКОЙ ВОДЫ

     Старый  рыбак Назис терпеливо сидел  в долбленке над осетровой ямой. Он
приплыл сюда ранним утром,  но бог реки не  хотел сегодня  дать ему рыбу.  А
ведь Назис обещал поделиться с ним печенью осетра, на которого забросил свою
снасть. Речной бог в это лето  стал совсем скупым  и  угнал далеко всю рыбу.
Или он обижен на старого Назиса?
     А разве не  Назис притащил  по весне тушу павшей от  бескормицы клячи и
сбросил ее  под лед, в угощение речному  богу. Что от  того, что  от  дохлой
кобылы сильно воняло? Под водой запах не слышен.  О том все знают. И  речной
бог принял  угощение,  довольно урча утащил кобылу вниз,  в  самую осетровую
яму.  Если  бы подарок ему не  понравился, то выбросил бы его на берег. А то
ведь принял...
     -- Раз взял мою  кобылу, то и мне подари хоть одного осетра,-- сердился
старый Назис,-- зачем ты такой жадный? Так нельзя жить. Тебя никто любить не
будет. Люди уйдут с реки, найдут другого бога, а  ты совсем один останешься.
А  знаешь, как худо одному? Тебе не  то что кобылы, а и голой кости никто не
бросит, отощаешь совсем. Вот  я собаку кормлю -- она мне зверя гонит. А тебя
корми,  не корми, не даешь рыбы. Чем я внучат кормить буду? А?  Молчишь?! Не
ты ли у меня две весны назад последнего младшенького сына забрал?!
     При воспоминании об утонувшем во время ледохода сыне у старика задрожал
голос  и крупные  слезы  выкатились из мутных,  плохо видящих глаз. Дома,  в
землянке, он  не позволял себе такой слабости. Тут же, оставшись один, вволю
отводил душу,  ругая речного бога, отнявшего  у него  последнего  сына, Двое
других много лет назад ушли в набег с ханом и не вернулись. А младший, самый
любимый и расторопный, взял в  свою  землянку  их детей.  Теперь, уже второй
год, они живут с Назисом.
     Старик  подергал  за  бечевку,  к  концу  которой  был  привязан острый
стальной крючок с наживкой. Но бечевка подалась легко. Клева не было.
     Тяжело  вздохнув,  старик  представил,  как  ему  придется  по  темноте
возвращаться в свою землянку, минуя насмешливые взгляды соседей. Зато никуда
не  спрячешься,  от своей  ворчливой  старухи,  которая  станет попрекать за
напрасно проведенный день. Утром она отправляла его на  озеро  ставить сети,
но он заупрямился и пошел на реку.
     Старик был упрям  от природы, и это часто оборачивалось  против него. И
сейчас можно было давно возвращаться в селение, но он менял наживку и упорно
ждал клева.
     -- Вот  скажи,--  продолжал  он,--  почему на озере  хозяин воды совсем
другой? Не такой скупердяй,  как ты?  Он людям всегда рыбы  дает, не жалеет,
как  ты, А воды  у него меньше, чем у тебя. И рыба зимой вся мрет, когда лед
толстый, воздуха  мало. Надо  было ему  кобылу ту снести, сейчас  горя бы не
знал... А тебя кормлю, кормлю, а ты...
     Назис опять подергал за бечевку, но результат тот же.
     -- Тьфу! -- Плюнул он в сердцах в воду.-- Чем я тебе не угодил?! Лошади
мало показалось? Может, тебе собаку или  козу нашу  притащить? Ты скажи, мне
не жалко.
     Только шкуру  я  себе оставлю, на шапку. Моя совсем  износилась. Молока
коза почти не дает, у  собаки  зубы выпали, забирай  обоих. Но сперва осетра
мне пошли. Много не надо -- одного...
     Старый рыбак пытался по-хорошему договориться  с речным богом,  но  тот
или спал или  не хотел помочь старику. Ругая  его последними словами,  Назис
принялся вытягивать бечевку и укладывать в долбленку.
     Его лодка, сделанная много лет назад, еще вместе со старшим сыном, была
привязана  к  тяжелому  донному грузу у  края  осетровой ямы.  Рядом кружила
речная вода, затягивая  в омут кору и  щепки. Яма  была  глубокой, и  выпади
Назис из лодки, навряд ли выбрался бы он на берег. Речной бог суров к людям,
нарушающим  его покой.  Даже  сохатыми  не  брезговал,  коль они  попадали в
омут-ловушку, С ним нельзя ссориться.
     Но  Назис, огорченный  впустую проведенным днем, припомнил хозяину реки
все обиды.
     -- Всем  расскажу, какой ты  жадный.  Слышишь?!  -- Но из омута неслись
слабые побулькивания  да  вода  ласкала близкий берег,  оглаживая  его,  как
молодая жена  любимого мужа.-- Нечем мне сегодня  тебя угостить, морда  твоя
поганая. Что ты хуже меня голодный? На вот, жри.-- И Назис в сердцах кинул в
воду собственную  овчинную шапку. Та,  быстро намокая, отплыла  от лодки, но
старик  тут  же  спохватился,  что старуха припомнит  ему  и  эту потерю,  и
притянул ее веслом к себе,
     --  Ладно,  добром  тебя  прошу, не  дашь осетра -- не  получишь больше
угощений  от  меня. И  другим рыбакам  накажу, пусть  на  озеро идут,  а  ты
голодный сиди.  Дашь  осетра?  --  Назис в очередной  раз  сменил  наживку и
закинул снасть в воду.
     В  это  время с противоположного  берега послышались громкие голоса,  и
кто-то  тяжело  плюхнулся  в  воду.  Назис  вздрогнул   и  поднес  ладонь  к
морщинистому лбу, пытаясь разглядеть,  что происходит на той стороне. И хоть
его   глаза  уже  плохо  служили  ему,  но  различили   густые  клубы  дыма,
поднимающегося над лесом. Даже запах гари донесло ветром до старого рыбака.
     -- Чего  ж это  такое  творится?! -- С беспокойством закрутил  он тощей
жилистой  шеей.-- Неужто охотники  лес запалили?  Не должно быть. С ними наш
хан, он баловаться не позволит. А для костра дыму много...
     Тут он увидел стаи лесных дроздов, громко свистящих и пересекающих реку
невдалеке  от  его долбленки. За ними  пронеслись  недружным строем насмерть
перепуганные  чирки, а следом и  тяжелые селезни, натужно  хлопая  крыльями,
перевалили через реку.
     -- Однако,  большая  беда пришла,-- запричитал Назис.  Старческие руки,
обтянутые дряблой  желтой кожей, затряслись, задрожали, не слушаясь хозяина.
Зазвенело тонким комариным звоном в голове, сильнее замигали глаза, проник в
грудь леденящий холод.-- Беда, большая беда,-- повторял  он одно и  то  же и
начал выбирать бечевку, чтоб  скорее плыть  в селение,  известить  о  лесном
пожаре всех соплеменников.
     Бечевка сперва легко  пошла вверх, но вдруг словно зацепилась за что  и
резко потянула обратно, сорвала кожу с рук.
     -- Что за напасть? -- удивился Назис.--  Коряг здесь не должно быть или
принесло  откуда? -- Но тут лодку так тряхнуло, что старик чуть не вывалился
за борт, а бечевка,  разматываясь и струясь  через борт,  резко натянулась и
пошла в сторону от берега,
     --  Осетр! -- заорал  старик.-- Услышал меня речной бог, послал  осетра
моим внучатам на ужин! Сжалился над старым Назисом! Какой гость, какой гость
пожаловал,-- ласково  зашептал он,  закрепляя бечевку  на  носу лодки. Потом
отцепил  долбленку  от  груза,  удерживающего  ее,   и  начал  остроконечным
изогнутым  посредине  веслом  выгребать  в  сторону  от омута, направляясь к
берегу.
     Но омут и осетр  на конце  бечевы  тянули его с удвоенной силой к себе,
словно хотели поиграть со стариком, померяться силами, посмеяться над слабым
человеком. У старика напряглась спина и замелькало весло в руках, выталкивая
лодку с опасного места.
     --  Шалишь, меня  так  не возьмешь.  Рано  мне  к  тебе в гости, речной
хозяин, рано.  Я не  дохлая кобыла, не  дамся...-- И  он с  удвоенной  силой
заработал веслом. Безветрие было на  руку  старику, и он постепенно выгребал
со стремнины, приближая лодку к берегу.
     Осетр  же изо  всех сил рвался на глубину, не давая рыбаку  ни малейшей
передышки.  На  морщинистом старческом лбу  вздулись синеватые вены, обильно
высыпали капли-бисеринки  соленого пота, вереницей  побежали  к  переносью и
сквозь редкие волоски седых бровей проникали в слезящиеся глаза.
     Назис тряс  головой, сердито сбрасывая со лба соленую влагу, не  рискуя
выпустить весло из рук, и лишь иногда локтем утирал взмокшее лицо.
     Берег медленно приближался к лодке...
     Казалось,  что  именно  берег,  а  не  лодка,  прикованная  к  воде,  к
ощерившейся пасти  омута,  постепенно  надвигается на  рыбака.  Единоборство
рыбака и хозяина реки, давнего должника старого Назиса, постепенно выигрывал
человек.  Наконец, старческие  глаза  начали  явственно различать  береговую
отмель,  лужицы воды на ней  и бесстрашных куличков, снующих по  мелководью.
Назис  глубоко вздохнул и едва  не пропустил очередной рывок осетра, который
также почувствовал приближение  берега и рванулся  из последних сил, едва не
перевернув долбленку.  Старик  зло  выругался,  выровнял  лодку  и,  вскинув
голову,  различил невдалеке  от омута несколько  людских  голов, невесть как
оказавшихся в реке.
     Их появление Назис воспринял как угрозу лично себе и пойманному осетру,
которого пришельцы непременно отберут у него. У бедного рыбака врагов всегда
больше, нежели друзей...
     "Сколько их,  чьи это люди?"  -- пронеслось в  голове у старика,  но не
было  времени  на  предположения, ослабевший осетр  уже покорно  тянулся  за
лодкой, не противясь  своей участи;  устал и  бог реки, отпустивший рыбацкую
лодку, и берег... долгожданный берег был совсем рядом, рукой подать.
     Назис уже представил, как появится на пороге своей землянки с пойманным
осетром на спине, как радостно завопят при виде рыбины голодные внучата его,
уважительно зацокает языком старуха, улыбнется просветленными глазами...
     И  вдруг... Глухой крик  захлебывающегося в воде человека  раздался  со
стороны омута. Торопливо крутнув головой, Назис увидел, что один  из пловцов
втягивается мощными струями водоворота в воронку и беспомощно бьет руками по
воде, пытаясь вырваться из охвативших его  щупальцев водяных  струй. Но силы
их были неравны, и участь пловца не вызывала сомнений.
     Омут только  что упустил долбленку старика и  теперь  желал  возместить
потерю  неожиданно подвернувшейся жертвой, Он несколько раз  перевернул тело
пловца, словно  запеленывая  его в  кокон  водяных  струй  и брызг, покрывая
несчастного белесым саваном, затягивая в самый центр воронки.
     Назису тут же вспомнился его младший  сын, утонувший  в  реке две весны
назад. Он так же кричал, звал на  помощь,  боролся из последних  сил и погиб
совсем молодым.
     -- Ой-й-й! --  вскричал Назис.--  Как  мой парень, такой  же молодой  и
красивый!  Ой, жаль парня!  Зачем  ты такой  злой?! -- обратился  он к  богу
реки.-- Зачем  такой  жадный?!  Забирай своего  осетра! -- И, выхватив  нож,
ударил  по  бечеве, в несколько взмахов веслом  развернул  лодку  в  сторону
омута, где мелькала мокрая голова парня.
     Чуть  не доплыв до  водоворота, рыбак  кинул  пловцу  конец  веревки  и
направил  долбленку  по  течению,  чтоб  река  помогла   вырвать   юношу  из
смертельных объятий водяного хозяина. Тонущий подхватил веревку одной рукой,
второй  продолжал  грести и,  медленно  подтягивая  свое  тело,  выбрался из
бурлящей  воды на  спокойное  течение. Вскоре  он  уже  сравнялся  с лодкой,
ухватился за борт и благодарно поглядел на старого рыбака.
     -- Спасибо, отец, спас меня,-- прошептал синими губами.
     --  Спасибо, спасибо...--  забурчал тот.-- Чего полез  сюда?  Разве  не
видел, как крутит. Сейчас  кормил бы рыб  на дне, коль  не я.  А  из-за тебя
такого  осетра  упустил! Чем  теперь внучат кормить  буду? Старуха  домой не
пустит,-- сокрушался Назис.
     Парень  медленно  плыл  рядом с  ним,  держась  одной  рукой за  борт и
подгребая второй. Только  теперь старик заметил, что  щека у него поранена и
из  раны сочится  кровь. К  спине у  него был привязан колчан со  стрелами и
вложенная в него одежда. Это был совсем молодой парень, не переживший и двух
десятков весен.
     Вдруг он испуганно выкинул свободную руку в сторону берега и прошептал:
     -- Эй, отец, греби от берега, глянь-ка...
     Назис повернул  голову  в сторону берега и различил силуэты  нескольких
всадников, скачущих в их сторону.
     -- Так чего испугался? Не ваши разве будут? Не нукеры хана Едигира?
     -- Да степняки это, сарты пришли!
     -- Откуда им тут взяться, сартам? Я бы знал...
     -- Знал, знал...-- передразнил его парень.-- Узнаешь еще. Греби  скорее
на середину, чего уставился?!
     Старый Назис торопливо погреб в сторону от близкого берега и вскоре они
нагнали остальных  пловцов,  так  же напряженно  всматривающихся  в  сторону
берега.  Тяжело  дыша, они подплыли к лодке и, осторожно  держась за  борта,
начали тихо  переговариваться  меж собой. Из их слов  Назис понял,  что  хан
Едигир захвачен в плен, и теперь всем им угрожает опасность.
     --  Старик,-- обратился  к нему один из пловцов с рябым лицом от старых
ожогов,-- будем плыть, сколько хватит сил, может,  отстанут проклятые сарты.
А нет, так дождемся темноты и перехитрим их.
     -- Так на ту сторону перебраться, там не достанут, -- вставил было свое
слово старый рыбак.
     -- Мы  только  что оттуда,  а  нам  на  эту  надо, Понял? Старик  мелко
заморгал выцветшими глазами и  не стал возражать.  Ему стало совсем тошно от
всего  случившегося с ним за день. Сперва полдня ждал клева, а потом упустил
такого осетра... Теперь еще в  довершение всего сарты объявились. Может, уже
и его селение разграбили...
     Меж тем всадники, что  медленно сопровождали  лодку  и пловцов вдоль по
берегу,  попробовали  направить  коней  в  воду. Но  кони упрямились,  и они
оставили эту попытку, выдернули из-за спины луки и метнули несколько стрел в
их сторону. Но те  упали далеко в  стороне,  и степняки прекратили неудачную
стрельбу.
     -- Они  будут  ехать  за  нами,  а  потом  все  равно схватят,--  уныло
проговорил  спасенный  стариком  юноша,  потерявший  много  сил  в борьбе  с
водоворотом.
     -- Молчи, Сабар,-- грубо оборвал его рябой,-- не будь бабой, что горшок
с кашей разбила. Живьем все одно не дадимся.
     --  Выкрутимся  как-нибудь,--  поддержали его остальные,--  не в первый
раз. И не в такие переделки попадали.
     -- Да мне чего, я как все,-- грустно  ответил  тот. И тут старый Назис,
которому также  не  терпелось  отделаться от неожиданных спутников и  скорее
вернуться домой, решился вставить свое слово.
     --  Я вам вот  что  скажу, послушайте меня. Надо ближе к  берегу сейчас
подплыть, и можно будет обхитрить сартов.
     -- Это как же? -- насторожились пловцы.
     -- А так... Скоро в Тобол речка маленькая впадать будет, а берега у нее
топкие,  коням  не пройти,--  он махнул рукой в сторону всадников, неотрывно
следующих за ними,-- они кинутся в объезд. Вы тогда из реки и выберетесь и в
лес.  Он там близехонько  от реки.  И вам  хорошо, и  я  домой вернусь,--  И
старик, довольный, обвел всех слезящимися глазами.
     Те же, выслушав его, не проронили ни слова<b>,</b> поглядывая Друг на друга.
     -- Ладно,  дальше видно будет.  Доплыть еще  надо,--  ответил  за  всех
рябой, недобро сверкнув глазами.
     Вскоре река сделала поворот и  вслед за ним показалось  устье небольшой
речушки, о которой и говорил старый Назис. Всадники, которые  чуть опередили
плывущих, заволновались,  загомонили и  стали размахивать  руками, постоянно
поглядывая в сторону лодки, уже миновавшей устье речки.
     --  Выгребай  на  середину,--  неожиданно  скомандовал  рябой,--  пусть
думают, будто мы дальше поплывем.
     Старик направил лодку в сторону от берега, и столпившиеся перед  топким
берегом всадники, боясь упустить их, повернули коней в объезд.
     -- Вот этого-то нам и надо,-- удовлетворенно проговорил рябой, а  вслед
за   ним  заулыбались  и  остальные,--  подгребай  осторожно  к   берегу  да
поглядывай, чтоб проклятые сарты не вернулись. Давай, давай...
     Как только  лодка ткнулась в песок и  пловцы выбрались на  берег, Назис
тяжело  шагнул  следом, держась  рукой  за  натруженную  спину. Все  четверо
приплывших с ним воинов начали выжимать мокрую одежду и торопливо натягивать
ее на себя.  Старик опустился на  песок, поглядывая на стертые  до  кровавых
мозолей ладони. Тут  к  нему подошел рябой, бывший  старшим среди  остальных
нукеров.
     -- Лодку мы у тебя, отец, заберем. Она нам сейчас нужнее будет.  Ты  уж
доберешься как-нибудь.
     -- Да куда же  я без лодки?  --  Выкинул к нему обе руки старик.-- И не
порыбачу, и сарты меня схватят без нее...
     --  Нужен ты им,-- проговорил тот и  повернулся к парню,-- поплывешь на
лодке в Кашлык. Нужно предупредить всех, если мы  не дойдем.--  Парень молча
кивнул головой и  пошел к воде, все  так же молча подобрав лежащее на  песке
весло.
     Назис,  не  помня  себя,  бросился  следом,  уцепился  за сделанное  им
собственноручно весло, но  парень грубо вырвал  его и оттолкнул долбленку от
берега.
     -- Я же спас тебя! -- закричал в спину ему старик.-- А ты, а ты... хуже
сартов... Такие же, как они...
     -- Замолчи, старик, а  то в  самом  деле  их сюда  накликаешь,-- угрюмо
проговорил рябой  и пошел вслед за  остальными двумя, уже  спешащими к лесу,
нукерами.
     -- Да будьте вы все  прокляты! Чтобы ваши  глаза Вороны выклевали! Чтоб
детей своих не увидели никогда! Вы  еще попомните старого Назиса,--  посылал
им вслед страшные ругательства Назис.
     Но те даже не обернулись, будто и не слышали его проклятий, а  спокойно
скрылись в лесу. И тогда Назис горько заплакал,  утираясь шапкой, понял, что
сегодня он потерял большее, нежели лодку...


        НОЧЬ ДВУХ ДЫХАНИЙ

     Связанного Едигира  увозили на лошади из  горящего  леса.  Проезжая, он
видел  лежащих со стрелами в груди  своих нукеров, а рядом убитых степняков.
Теперь  их  поглотит  лесной  пожар,  соединит   вместе  пепел,  развеет  по
обгорелому лесу.
     Едигиру подумалось, что, вероятно, и его ждет столь же бесславный конец
вдали от друзей, и ханский шатер перейдет в чужие руки.
     Несколько  раз  на  тропу  выскакивали  испуганные  зайцы,  шмыгая  меж
лошадиных  копыт. Чуть  в стороне пробежала  осторожная лиса, мелькнув рыжим
боком.  Серыми тенями промчалась пара волков, злобно  глянув на людей, будто
обвиняя  их  в лесном  пожаре.  И  далеко  в  стороне, громко  трубя,  ломая
валежник,  прошло  лосиное  стадо, спешно пробираясь  к реке. А  над головой
прыгали с  ветки  на  ветку,  не  желая спускаться на  землю, рыжие белки  и
темно-коричневые соболи.
     Наконец,  сотня  Кучума выбралась на  берег Тобола  и торопливо  начала
переправу на  противоположный берег.  Там  их  поджидали  остальные сотни  и
приветствовали радостными криками, подбрасывая высоко вверх копья и луки.
     Алтанай  первым  подошел  к  лодке,  в  которой  переправляли  Едигира.
Внимательно глянул на него и  что-то проговорил двум нукерам, сопровождающим
его. Связанного  хана  потащили на край  лагеря,  где,  как  куль  с песком,
бросили  на  землю  возле  рваного и замызганного воинского  шатра.  Тут  же
сбежалось  поглазеть на пленного десятка два любопытных, отпускающих злобные
шутки насчет его участи. Но Едигир лежал молча, стараясь не слышать их слов,
отвернув лицо к грязному пологу.
     Наконец,  за  ним пришли  и,  поставив на  ноги,  развязали стягивающие
запястья ремни. Едигир шел  через  лагерь,  прикидывая,  что в нем  никак не
меньше  десяти сотен воинов, а с  такой  силой... Но мысли его были прерваны
ударом  в спину,  и,  повернув  голову,  он увидел, что  один  из  степняков
запустил  в него своим  сапогом и теперь громко хохотал, тыча в  его сторону
пальцем.
     -- Завтра я  попрошу нашего хана, чтоб он разрешил мне накинуть веревку
на  твою  шею,--   закричал   он,  довольный  своей   выходкой.  Засмеялись,
заулюлюкали и остальные, выказывая свое превосходство.
     Но тут  Едигира подвели к группе сидевших  у небольшого костерка людей,
выделявшихся среди прочих богатым оружием и  суровостью  лиц. В центре сидел
тот, с кем Едигир совсем недавно скрестил свое копье.
     -- Сегодня свершилось  то,  что по  воле  Аллаха должно  было произойти
давно. Ты,--  говорящий  направил руку в сторону  понуро стоящего Едигира,--
самовольно занял место, по праву принадлежащее моему  роду. Когда-то на этих
землях  мой  дед, хан Ибак,  был вероломно  убит твоими родичами.  Но  Аллах
велик,  и  настал  день,  когда  мне,  прозванному  Кучумом, сыну  законного
правителя Бухары, хана Муртазы, выпала удача восстановить справедливость.
     Он обвел взглядом сидящих  вокруг него юзбашей, и  те согласно закивали
головами, повторяя:
     -- Пришло время... Наша земля... Наш род...
     -- Признаешь ли ты это? -- Кучум выбросил  свою руку в сторону  одиноко
стоящего перед ними Едигира.
     Он зябко повел широкими плечами и презрительно ответил:
     -- Раз волк  вола спросил, чью он воду пил. Тот ответил, что из реки, а
волк его за то  и зарезал, дескать лишнего выпил, ему мало оставил. Так и ты
меня спрашиваешь. Я  тут родился, тут жил,  свою воду пил. Меня старейшины и
ханом своим  выбрали, у  Бухары не спросили. Сегодня твоя взяла,  значит,  и
ханский шатер твой.
     Но  Кучуму  и юзбашам не понравился его ответ, и они громко  закричали,
пытаясь перекричать один другого:
     -- А не ты ли к белому царю послов отправлял?
     -- Не твои ли  нукеры зарезали наших шейхов, что  пришли  обращать твой
народ в истинную веру?
     -- Русский выкормыш!  Убить  подлую собаку!  -- летели обвинения в  его
сторону.
     --  Вот видишь,-- прервал  крики Кучум, властно подняв руку,-- мои люди
недовольны тобой. Что скажешь? Признаешь ли мою власть?
     -- Ветер дует, собаки лают,  а караван  идет,-- сплюнул он небрежно под
ноги,-- время покажет, чья власть сильней.
     --  Или  тебе неизвестно,  что белый  царь  взял уже  Казань,  завоевал
Астраханское ханство  и сюда  доглядывает? Пришло время объединиться народам
Ак-Орды  и  Кок-Орды. Кипчаки и  булгары  должны  встать  под  зеленое знамя
пророка Магомета и возродить величие улуса  Джучиева.  Сибирский народ был и
есть единый  народ, всегда плативший  дань лишь одному хану. Московский царь
Иван  нам  не указ!  Его предки  получали  ярлык на  правление  из  рук моих
предков. И так тому быть!
     -- Быть тому! -- заорали  юзбаши,  и Едигир  заметил, что многие из них
сильно пьяны, понял, жить ему осталось совсем ничего.
     Он повел головой по сторонам и заметил опирающегося на копье  справа от
себя воина, приведшего его сюда. Едигир сделал несколько осторожных шажков в
его сторону и неожиданно пнул изо всех сил  ногой  того в живот  и  выхватил
копье из его рук.
     -- Так быть тому!  -- громко крикнул он,  взмахнув копьем, нацеленным в
сторону Кучума. Но  бросить ему не удалось. Волосяной аркан опустился  сзади
на его шею и поверг на землю. Тут же на  Едигира навалилось сверху несколько
человек,  начали пинать, колотить,  выламывать руки. Потом  все отскочили  в
стороны и над ним  склонилось  злое  лицо ханского палача черкеса Мираба. Он
снял  с него аркан и отступил в сторону. Послышался свист ременного кнута, и
тело  лежащего  Едигира  прошила  жгучая  боль.  Удары сыпались с одинаковой
последовательностью, пока он не потерял сознание.  Потом его облили водой, и
он услышал резкий голос Кучума:
     -- Ты признаешь меня своим правителем?
     -- Лучше убей,-- простонал Едигир.
     -- Успеешь  еще,--  ответил  тот и  скомандовал:--  Уберите его. Завтра
утром он получит свое. Стеречь, как свою  невесту  до  свадьбы,--  кивнул он
Алтанаю и ушел к себе в шатер.
     Едигира  потащили обратно на край лагеря, где и бросили, связанного  по
рукам и ногам, все возле того же рваного шатра. В лагере слышались радостные
крики  подгулявших  степняков,  празднующих свою первую победу на  сибирской
земле.
     Едигир лежал  на  спине с  открытыми  глазами,  уставившись в  медленно
темнеющее осеннее небо и думая  о тех, кто остался  в Кашлыке. Смогут ли они
отразить  набег  степняков  из Бухары? Успеет  ли  Рябой Hyp  известить  их?
Объединятся  ли  беки вокруг его брата Бек-Булата? Поможет  ли им московский
царь Иван?
     По всему выходило, что надеяться особо не на кого, но Бек-Булат, всегда
спокойный и  рассудительный, сможет  укрепиться  в Кашлыке и продержаться до
подхода ополчения.
     ...Бек-Булат, его сводный брат,  рожденный от женщины кипчатского рода,
с  детства был хромым на  правую ногу. И хотя не  вышел  из него  воин, зато
славился он своим звучным  голосом и умением слагать песни. Ни один праздник
не обходился без него, прославленного певца.
     А еще умел он лечить  людей травами и заговорами, узнав от матери тайны
ее народа. Но больше всего любил Бек-Булат возиться с железом и часто гостил
в селении у кузнецов, что жили  по  речке  Сибирке  рядом с Кашлыком. Они же
научили ханского сына отыскивать на болоте железную руду и выплавлять из нее
железо.
     Старейшины  уважали Бек-Булата, и когда Едигир  подолгу отсутствовал  в
походе или на медвежьей охоте, то младший брат вершил суд  на ханском холме,
советовался со старейшинами, строил укрепления вокруг Кашлыка.
     Едигир  улыбнулся,  вспомнив   о  Бек-Булате,  который  всегда  спешил,
припадая  на правую ногу, к воротам встретить его возвращающегося из похода.
Подолгу  расспрашивал  обо всем,  что  произошло  с  ними  в  походе,  лечил
настоями,  мазал раны. И  все было  бы  хорошо, если бы  не прошла  меж ними
женщина, ставшая вскоре  женой  Бек-Булата, родившая ему сына.  После  этого
Едигир все реже и реже появлялся на ханском холме, пропадая на охоте.
     ...С одним  из караванов  привезли  купцы  необычный товар  --  молодую
девушку  -- и продали ее Юнус-баю за связку соболей. И  хотя было у того две
жены, но не утерпел, взял еще одну в наложницы, Только вышла осечка у него с
молодой наложницей, сбежала она от своего хозяина, не дожидаясь ночи.
     Кликнул тот нукеров, вскочили на коней и кинулись  в погоню. Как назло,
беглянка  выбрала  лучшего  скакуна, и  знай  она  дорогу,  то  не видать бы
Юнус-баю  ее как своих  ушей.  Только спрямил он  с нукерами путь и вышел на
беглянку сбоку, наперерез, отрезая от леса.
     В это время впервые и увидел девушку Едигир, возвращающийся с соколиной
охоты.  По самой кромке  речного  обрыва стлался в беге  карий  жеребчик, на
котором,  пригнувшись,  сидела та девушка в  развевающейся  черной  накидке.
Следом неслись люди Юнус-бая,  громко гогоча, Хозяин пообещал отдать на ночь
пойманную девушку тому, кто первый схватит ее.
     Едигир, привстав  на стременах, следил за погоней и вдруг, не выдержав,
подхлестнул своего коня и кинулся вдоль леска в сторону реки. Конь вынес его
к  обрыву и в несколько скачков настиг  пригнувшуюся к седлу девушку. Едигир
пытался разглядеть ее лицо, но оно было закрыто от посторонних взоров черным
платком, оставившим открытыми лишь большие черные глаза.
     Девушка,  увидев  догнавшего ее  Едигира, не испугалась,  а зло  что-то
крикнула и правой рукой хлестнула молодого хана плетью по  лицу. Удар был не
силен, но конь под Едигиром, испугавшись плети, рванулся в сторону и едва не
вышиб его из седла. Девушка не стала мешкать  и, увидев небольшую  ложбинку,
ведущую к реке, направила своего скакуна вниз.
     Когда  подъехали ханские нукеры и  люди Юнус-бая  вместе с хозяином, то
она уже плыла через Тобол, придерживаясь одной рукой за конское седло.
     -- Откуда такую дикую девку взял? -- поинтересовался  хан у налившегося
бессильной злобой Юнус-бая.
     -- Купил на свою старую башку,-- отозвался тот.
     -- Продай мне, тебе она, видать, не по силам, бегает быстро.
     -- А догонишь ли?
     -- Коня догоняю, а ее и подавно.
     -- Так что дашь за нее?
     -- Вот коня  и  бери,--  и  Едигир легко спрыгнул со своего взмыленного
скакуна,
     -- Хорош конь,-- согласился тот,-- а не жалко?
     -- Смотри, я два раза не предлагаю, а то так девку заберу.
     -- Ладно, согласен,-- вздохнул облегченно Юнус-бай, принимая поводья.
     Едигир подошел к беку Умару и похлопал по крупу его кобылу, усмехаясь:
     -- Слушай, ты мой старый друг, уступи свою кобылку. На ту сторону реки,
надеюсь, она доплывет.
     -- Чего ты задумал, Едигир? И охота мокнуть в реке?
     -- То мое дело. Так уступишь кобылку? Вернусь -- отдам.
     -- Бери, конечно, но пустое дело Ты затеял. Или наших девушек мало?
     -- Не твое дело,-- вскипел  Едигир, сдернув друга на  землю. Затем взял
его кобылку под уздцы и спустился по логу к реке.
     Дойдя  до кромки  воды он оглянулся,  окинув взглядом  столпившихся там
всадников, и, махнув рукой, вошел в воду.

     ...Воспоминания Едигира были прерваны громкими голосами его охранников,
о чем-то споривших друг с другом. Ночь уже в полную силу гнала своих вороных
коней  по  сибирскому   небосводу.  Искорки-звездочки,  выбиваемые  копытами
небесных  коней,  обильно сыпались  вокруг. Желтый  глаз  другого  небесного
богатыря  неотрывно глядел сверху  на людей, выбирая очередную  жертву.  Бог
тьмы вышел на свою охоту, чтоб  схватить одинокого путника на лесной  тропе,
украсть девушку для своего гарема.
     Едигир вслушался в голоса  двух охранников, рассказывающих один другому
о своих  приключениях.  Именно ночью человека всегда тянет на откровенность,
хочется рассказать что-то тайное, заповедное.
     И Едигиру вспомнилась первая девушка, что пришла в его шатер по приказу
отца. Ее взяли в уплату  за долги у какого-то бека с далекого лесного озера.
Сам ли  отец  отдал ее сибирскому хану или силой привезли  нукеры на ханский
холм, то Едигир не знал.
     Кабира,  так звали  девушку,  робко  вошла в его шатер вечером и села у
входа на  кошму. Едигир долго смотрел на  нее, не зная  как начать разговор.
Потом велел подойти ближе  и протянул ногу, обутую в  сапог.  Кабира неловко
ухватилась  за голенище,  пытаясь стянуть  тесную обувь.  Едигир внимательно
смотрел на  ее  неловкие движения, на тонкую напряженную  спину,  закушенную
губу и  чувствовал, как желание  переполняет его жаркой  волной, подступая к
горлу.
     --  За пятку  тяни,  дура,--  сипло  проговорил  он. Девушка  торопливо
схватилась на пятку  сапога и, упираясь коленями в  землю,  стянула  его. Со
вторым пошло легче. Затем она принесла  медный таз и из кунгана  обмыла  ему
ноги, вытерла мягкой тряпицей.
     -- Подай вина,-- потребовал он.
     Руки  Кабиры  мелко  дрожали,  когда она  лила вино в  пиалу  из узкого
горлышка глиняного кувшина.
     Едигир жадно выпил вино, не отрывая глаз от девичьей талии. Она боялась
встретиться с ним взглядом, и он потребовал:
     -- Посмотри на меня!
     Кабира глянула и тут же опустила глаза.
     -- Петь умеешь? Тогда пой. Можешь налить и себе вина.
     Она сделала несколько глотков и закашлялась.  От смущения краска залила
ее смуглые щеки и глаза увлажнились. Потом она запела тонким чистым голосом.
Едигиру песня не понравилась, слишком грустная.
     -- Меня другим не учили,-- он наконец услышал ее голос.
     Тогда  он еще налил  себе вина уже сам.  Полную  пиалу.  Жадно выпил и,
схватив  Кабиру  за руку,  потянул к  себе.  Она  почти  не  сопротивлялась.
Трясущимися пальцами  распахнул халатик и  обнажил  маленькую упругую грудь,
провел пальцами по соску, сжал, как спелую ягоду. Будто ожидал,  что из него
брызнет сок.
     --  Больно,--  произнесла  она  и  попробовала убрать его  руку.  Но он
отбросил  в сторону тонкую слабую  кисть и впился зубами в коричневый сосок,
побуждаемый к тому  извечным инстинктом самца, привлекаемого к самке терпким
запахом  ее тела. Она вскрикнула, оттолкнула большую  лобастую голову юноши.
Это  движение только  распалило его, разожгло  и  без того  рвущуюся  наружу
страсть и, уже ничего не помня, не соображая, повалил девушку на кошму, рвал
зубами, руками  одежду,  отбрасывал  тонкие  пальцы со  своего  лица.  Потом
придавил  ее сверху и,  глухо  рыча,  начал  искать  выход  своим  чувствам,
сотрясаясь  всем  телом, И лишь когда  теплое  блаженство разлилось  по низу
живота, дошло  до висков, сжало челюсти, он  впился губами  в девичью шею  и
замер не слыша ее крика.
     Кабира, вытерев слезы, покорно принесла кунган, обмыла  его, освободила
от одежды и легла рядом, надвинув мягкие шкуры.
     -- Глупый,-- прошептала в самое ухо,-- зачем так  спешил? Я же не убегу
никуда...
     --  Замолчи, дура,--  вскинулся он и, торопливо  натянув на себя халат,
выскочил из шатра.
     Три  дня пробыла Кабира в его  шатре,  а  потом Едигир куда-то уехал. А
вернувшись, уже не нашел ее в ханском городке. Отец, смеясь, что-то ответил,
и вечером появилась другая девушка. Все они потом приходили сами, по приказу
отца, не смея ослушаться. И Едигира бесила эта покорность, выводила из себя.
Он   специально  мучал   их,  пинал   ногами,  заставлял   выполнять   самое
унизительное, но никто из  них не сказал и слова, а  лишь  плакали украдкой,
пряча лицо в платок.
     Может,  потому  и  не хотел он брать  себе жену из числа  девушек,  для
которых его желание было  превыше  всего. А ведь многие беки  зазывали его в
свои улусы, намекая на красоту их дочерей.
     Нет, ему нравилось гнаться  на лыжах за  сохатым,  в котором  не было и
намека  на  покорность  судьбе. Зверь  сопротивлялся до  последнего,  норовя
поднять  человека  на большие  кустистые рога. Утробно  ревел, бил  копытом,
метался меж охотниками и умирал, гордо подняв к небу голову.
     И  вечером  после охоты Едигир устало лежал на пахучих шкурах и смотрел
через  отверстие  полога,  куда  уходили,  клубясь,  тонкие  языки  дыма, на
искрящиеся в зимнем  небе звезды и думал,  что настоящий мужчина должен жить
один, как один живет лесной зверь.
     ...Но  когда на  берегу  реки  он  нагнал убегающую  от преследователей
девушку,  с  закрытым наполовину лицом,  и получил  от нее  удар плеткой, то
увидел  в ее  глазах ту непокорность и страсть, не встреченную  до  сих пор.
Может, потому  и  полез  в  реку,  погнался  за ней,  чтоб  еще раз  увидеть
непокорные глаза,  их  злость, ярость. Впервые в жизни захотелось узнать  ее
имя и услышать свое, произнесенное чужими губами.
     На той стороне  практически сразу нашел  следы коня  Юнус-бая  и поехал
рядом  с ними,  вглядываясь  в  густые кусты тальника,  подступающие к самой
реке.  Вскоре берег начал  понижаться, и он  выехал к старому  руслу Тобола,
заросшему  осокой с высокими  кочками  и сплетенными меж  собой тальниковыми
кустами. Лошадь  начала увязать по самые бабки, и он вынужден был  спрыгнуть
на землю и пошел, аккуратно ступая на кочки, перепрыгивая с одной на другую.
Для безопасности подобрал с земли длинный шест и проверял им наиболее топкие
места.
     Вскоре  он  услышал  гортанный  голос  беглянки,  громко  кричавшей  на
кого-то. Раздвинув кусты, он невольно улыбнулся; конь, на котором она ехала,
лежал  брюхом на земле, выкинув передние ноги перед собой; а девушка, громко
крича, хлестала  его  тонким прутиком. Но тот лишь стриг ушами  и вздрагивал
под ударами,  не желая вставать.  Судя  по всему, он не хотел лезть дальше в
топь,  но девушке было невдомек,  что  дальше и она может увязнуть  вместе с
конем.
     Услышав  его  шаги, девушка отскочила в сторону, выставив  перед  собой
руку с небольшим кинжальчиком.
     -- Не подходи! -- закричала она, коверкая слова.
     -- Нужна ты мне,-- отмахнулся Едигир,-- коня вот жалко.
     Проваливаясь по колено  в  тягучую жижу,  добрался  до  повода и дернул
несколько  раз.  Конь  жалобно   глядел   на  него,  но  даже  не  попытался
пошевелиться. Тогда он взял шест, подсунул его под конское брюхо и позвал:
     -- Ну, давай...
     Из  кустов  тихо  заржала  кобылка Умара, и конь  вырвал задние ноги из
трясины, повернув голову на ее голос, потихоньку пополз обратно. Наконец, он
зацепился  передними  копытами  за  твердую  почву  и  тяжело  встал,   весь
заляпанный зеленой тиной, в клочьях ряски, дрожа всем телом и вытянув вперед
голову, побрел к кобылке.
     Едигир шел следом, понимая,  что девушка не убежит через болото  и рано
или поздно подойдет к нему. Так оно и вышло, когда он, ополоснувшись в реке,
разжигал  небольшой  костерок  из сушняка,  обильно  разбросанного водой  по
берегу.
     Уже  окончательно  стемнело,  и  где-то  в  кустах  раздавались  голоса
перекликающихся птиц и зверей.  Верно, эти звуки и выгнали девушку к костру,
Она протянула к огню обе руки, ни слова не говоря, долго стояла, вглядываясь
в  пляшущий огонь. Едигир  протянул ей  позаимствованные из  седельной торбы
Умара кусочки копченого мяса,  но она шарахнулась в сторону, словно в руке у
него была ядовитая гадюка.
     -- Не хочешь,  так  и  не  ешь,-- хмыкнул он  презрительно, но  все  же
положил  мясо на  бревно,  на  котором сидел  сам. Потом,  немного помолчав,
спросил:-- Может скажешь, как тебя зовут? Меня -- Едигир. Поняла? А тебя?
     Но  та молчала, по-прежнему прикрывая черным платком нижнюю часть лица,
и лишь большие черные глаза светились в отблесках костра, как два уголька.
     Едигир поймал и стреножил свою кобылку, надеясь, что  жеребчик и так не
уйдет один,  и  вернулся  к  костру.  Девушка  торопливо проглатывала  мясо,
оставленное им на бревне. Он хмыкнул и сел рядом.
     -- Что? Проголодалась  видать, так ешь, пока  дают. А вот верну обратно
твоему хозяину, он так тебя накормит... Долго вспоминать будешь.
     Глаза  девушки  вспыхнули  огнем,  и  она,  выхватив из-за  пояса  свой
кинжальчик, взмахнула им, показывая, что убьет себя.
     -- Он мэнэ бил...-- проговорила с сильным акцентом.
     -- Видать, плохо бил, коль в бега подалась. Так как тебя зовут? Гюзель,
Салиха? -- Он назвал еще несколько пришедших на ум имен, но девушка молчала.
Наконец, чуть слышно произнесла:
     -- Зайла мое имя...
     -- Имя как имя,-- ответил он,-- красивое вроде. А сама откуда?
     Девушка неопределенно махнула рукой в сторону, и Едигир понял лишь, что
привезли ее издалека. Она слишком  плохо  говорила на  его языке, и половина
сказанного ею была ему  непонятна. Из ее  слов  выходило, что ее отец важный
человек  в  Бухарском  ханстве,--  она  несколько  раз  повторила:  "Бухара,
Бухара..." А ее похитили враги, чтоб продать.
     -- Ладно, Зайла-бике, что  дальше делать будем? Теперь  ты  рабыня... К
хозяину не хочешь идти, меня боишься. Что  делать? -- втолковывал он ей, как
ребенку.
     -- Пусть  ты мой  господин будешь,-- проговорила она  тихонько,--  если
меня нехороший люди поймают, то убить могут. Ты -- хороший...
     -- Это я-то хороший? Ну, спасибо. Удивила.  Но раз я  твой господин, то
имею  право  дать  тебе  новое имя.  Такой  у нас закон. Знаешь, как я  тебя
назову? Сузге. Это значит стройная и воду любишь. Любишь ведь воду?
     -- Да, да -- закивала она головой,
     -- Вот  и отлично, Зайла-Сузге. Пусть у тебя два имени будет. Согласна?
А теперь иди ко мне. Ну, кому говорят!
     Но  девушка  и не думала подчиняться, Соскочив  с  бревна,  она  кошкой
отпрыгнула в сторону с зажатым в руке кинжалом.
     Нэ подходи! Зарэжу!
     -- Да куда  ты  денешься, сама придешь.--  Едигир в  сердцах  плюнул и,
бросив на землю попону, улегся у костра.

     ...И  тогда  звезды на  небе были  такие  же крупные и  сочные,  словно
клюковки,  выкатанные  в  снегу. Казалось,  что они  пели  и смеялись, глядя
сверху на молодого сибирского хана  и его невольницу,  вымененную  за  коня.
Теперь она со своим мужем  Бек-Булатом, его сводным братом, в Кашлыке. И это
у нее на одежде он видел точно  такие же узоры, как на пиале у пришедшего из
Бухары сарта  Кучума. Так кто  же она, Зайла-Сузге? Ведь и ее купцы привезли
несколько весен назад из Бухары...
     В то далекое утро он проснулся от мягких прикосновений лошадиных губ и,
приподняв голову,  увидел две лошадиные  головы, склоненные к нему. А  рядом
спала  его Зайла-Сузге,  положив на попону узенький кинжальчик  в сафьяновых
ножнах. Он переложил кинжальчик на землю и притянул девушку к себе. Повязка,
которой  она  и  во  сне прикрывала лицо,  сползла в сторону,  и нежный  рот
полуоткрылся, губы тихо прошептали:
     -- Да простит меня Аллах, но я теперь твоя...Твоя наложница...
     Потом  он увез ее на дальнюю заимку и сделал своей постоянной спутницей
на охотах.  Она перестала прятать лицо под повязкой и мало чем  отличалась в
коротком тулупчике и круглой бараньей шапке  от остальной  свиты  сибирского
хана.
     Так прошла первая зима после  их знакомства, а по весне он ушел в набег
на  соседние  взбунтовавшиеся  улусы  и  вернулся  лишь  по  первому  снегу.
Несколько раз вспоминал о  Зайле-Сузге, но  то были воспоминания о преданной
собаке, которую лишь кликни, и она тут, рядом.
     Прибыв в  Кашлык, увидел светящегося  радостью  Бек-Булата и, обнявшись
после  рассказов  о  походе, поинтересовался  у сводного брата о причине его
радостного настроения.
     -- Так ведь  я  женился! Или тебе не передавали о том? Едигир смутился,
забыл  в  погонях  и схватках об  этой радости  брата своего,  что сделаешь,
вылетело из памяти... Поздравил как мог. Поинтересовался, из чьего рода взял
жену.
     -- Она приехала сюда издалека, и нет у нее родных,-- ответил тот.
     У Едигира железной иглой кольнуло возле сердца... Спросил имя...
     -- Зайла-Сузге у нее имя...
     Дальнейших слов  не слышал. Под благовидным предлогом исчез из Кашлыка,
умчался  вместе  с  полусотней  таких же  бездомных  и  неуемных  нукеров  в
охотничьи  места за  большие болота. Всю зиму  провел там. Тосковал?  Нет...
Что-то как  бы надломилось в нем. Словно  сухожилие  какое перерезали внутри
него и  стал хуже двигаться,  вялым сделался,  как  зверь  со  сна. Старался
появляться  в ханском  городке, когда  точно знал, что  Бек-Булат  со  своим
семейством  отсутствует, чтоб  не  видеть  сияющего,  как начищенный  казан,
своего брата.
     В ту же зиму  Зайла-Сузге родила мальчика, названного Сейдяком.  Едигир
съездил  к Юнус-баю и  купил  у  того бывшего  своего  коня, что выменял  за
невольницу. Накрыл  жеребца  богатым ковром, привесил  дедовскую саблю,  что
передавалась первенцу из рода Тайбуги,  и отправил брату в подарок. А сам...
сам опять  пошел в набег, как только просохла сибирская земля и копыта коней
не проваливались, не увязали в болотистой почве.
     А  потом вроде  и забыл про  Зайлу-Сузге. Но ее черные глаза вспыхивали
вдруг  над речной водой, смотрели из ночного костра, тихий  голос слышался в
порывах южного теплого ветра, Забыл ли? Да, забыл, приказал сам себе. Или он
не воин?! Не сын своего отца, который держал до сотни наложниц и десяток жен
в гареме. Он  сын  своего отца, но  отвратили  от женщин  глаза Зайлы-Сузге,
выжгли внутри частицу  души и ничего с собой сделать уже не мог. Так  и жил,
как подсеченная весной  береза, отдавшая сок земле и  зеленеющая лишь частью
листьев своих, с засыхающей кроной, чернеющая ветвями.

     ...Совсем  черным  сделалось небо, а  звезды  росли,  пухли  блестящими
гроздьями, весело перемигиваясь,  Прямо над ним наклонил голову с ветвистыми
рогами главный  хозяин неба -- Великий Лось. Низко пригнулась его голова,  а
значит, небесный хозяин воду ищет, пить хочет, жди скоро больших дождей.
     Небесный  шов  разделил небо на две  половины. Его  зовут -- Путь диких
гусей. По нему вслед за  дикими птицами пришел в страну болот народ Едигира.
Немного их было, ослабли  они за  долгий путь свой. А тут встретило их племя
злых карликов, что живуг под  землей. Взяли они  в  плен его народ, потащили
под  землю,  в свои  темные пещеры.  Но сжалился над людьми небесный хозяин,
Великий  Лось,  и  отправил ворона Каргу с железным клювом,  чтоб  освободил
людей,  прогнал  карликов обратно  под  землю. Выполнил ворон  Карга  приказ
Великого Лося, освободил  людей. Но с  тех  самых  пор мстят  карлики людям,
выходя по  ночам  на  землю, утаскивают  женщин  и  молодых  парней  в  свои
подземелья,  где у них подземные кузницы,  откуда слышны гулкие удары молота
по наковальне и нет выхода людям на землю.
     Но зорко смотрят  за людьми сверху  Великий Лось  и  ворон  Карга, даже
ночью,  чтоб  не  дать их  в  обиду.  А  утром  распахиваются  обе половинки
небесного свода и уходят в свои жилища небесные хозяева.
     В центре небо  прибито крепко-накрепко железным  колом  --  Темир-казы,
вокруг которого и крутится всю ночь.
     Пониже от  него  копошатся  цыплята с  наседкой, которая несет алмазные
небесные яички, падающие на землю. Счастлив тот, кто найдет такое яйцо.
     Над самой землей светится Чолпан  -- Пастушья  звезда, по которой  ищут
дорогу домой все путники, ее имя славят певцы в своих песнях, самым красивым
девушкам дают ее имя...
     И  кровавым  светом  светится  Медная  Стрела  бога войны. Капли  крови
свисают с  ее острия. Перед войной она всегда  светит ярко и кроваво. Как  и
сегодня...
     До Едигира  долетели голоса охранников, что  сторожили его у небольшого
костерка,  Их было  двое. Едигир прислушался к словам, пытаясь уловить о чем
они рассказывают друг другу.
     -- Моего отца  звали  Кулбаш, рассказывал один с мягким, как у девушки,
голосом.-- Долго у него не было сыновей, все девки рождались...
     Вот раз пошли люди его рода в набег и принесли с собой оттуда  ребенка,
назвали его Ишбудлы. То был мой старший брат.
     На другое лето  опять пошли они в набег и  принесли  другого ребенка, И
опять отдали его Кулбашу. Он  назвал его Ишкельды. Этим ребенком был я. Вот.
Так мы и выросли с моим братом у своего отца, не зная настоящих родителей. А
когда пошли в свой первый набег, то  отец рассказал, как  мы появились в его
юрте. Он  умер, не  оставив  нам ничего в наследство.  Потому мы  с братом и
нанимаемся к тем, кто приглашает и хорошо платит.
     -- Да, хорошее у  тебя  имя,-- отозвался второй,--  и  не важно, где ты
родился. Главное, что хорошие люди тебя воспитали и вырастили.
     А  когда  я родился,  то мой  отец  пригласил  старого  Коргуза из рода
огузов, чтоб он выбрал  мне хорошее имя. Коргуз подумал и  сказал; "Пусть он
зовется Томасы..."
     Мой отец удивился: "Почему Томасы?"
     -- Странное  имя,--  хмыкнул  второй  охранник,--  Туман, Томасы  можно
сказать, да?
     -- Да, так меня и зовут теперь -- Томасы.  А тогда старый Коргуз сказал
отцу: "Пусть ему имя будет туман, потому что родился он в тумане. Ему  легко
будет спрятаться во время  тумана, враг  не найдет его в тумане.  А вслед за
туманом всегда приходит солнце". Так сказал старый Коргуз...
     -- Вернусь  из набега  -- женюсь,-- сообщил тот, кого звали Ишкельды.--
Привезу  из  этого набега хороший  калым  и возьму себе  хорошую  девушку из
знатной семьи.
     --  Зачем так  долго ждать,  можно и тут себе  невесту найти,-- смеясь,
проговорил второй,-- видел, какие в сибирских селениях пухлые девушки? А как
они смотрели на нас? Чего долго ждать?
     --  Как же... Башлык обещал каждого,  кто  из лагеря отлучится,  на кол
посадить. Нет, мне моя жизнь пока дорога.
     -- Да чего ты боишься? --  наседал второй.-- Их главного хана схватили,
вон он лежит. Чего бояться, он никуда не денется. До селения рукой подать, а
к  утру  обратно вернемся. Я, честно  говоря, уже  договорился с одной, чтоб
вышла к речке и подружку для тебя прихватила. А?
     Они  долго  препирались  друг  с другом,  потом  подошли  к  Едигиру  и
внимательно осмотрели ремни, стягивающие его руки.
     -- Эй...-- Едигир  закрыл  глаза, сделав  вид, что спит.-- Ты живой тут
еще? Может, ткнуть его кинжалом для верности? Тогда никуда не денется.
     -- Ладно, такие ремни и  быка  выдержат, а уж его подавно. Пошли, а  то
девки могут и не дождаться. Чего нам, с ним обниматься потом?
     Оба тихонько засмеялись и пошли в сторону  реки. Едигир открыл глаза  и
попробовал  сесть.  После  нескольких  попыток  ему  это удалось.  Тогда  он
потянулся к ногам, чтоб разгрызть ремни. Но... даже до лодыжек не дотянулся.
     "Неужели  нет никакого выхода?  Ведь это  боги пришли  мне на  помощь и
спровадили охранников отсюда. Что же дальше? Что делать? Как бежать?"
     Он осмотрелся  кругом, пытаясь разглядеть  нож  или  саблю,  но ушедшие
воины  все прихватили с собой.  Тут взгляд  его упал на затухающий костер. И
вспомнился рассказ одного старика, которому удалось бежать из плена, засунув
связанные руки в костер. Ремни обгорели, но руки... Руки старика с  тех  пор
висели плетьми. Он не мог удержать даже тонкий прутик в пальцах.
     Едигира  передернуло  от  мысли,  что  и он станет немощным  стариком с
высохшими руками. Не быть ему тогда уже ханом. Что за хан, если он и сабли в
руках не удержит, с конем не справится. Стоит ли жить тогда?
     И  все  же  он  пополз  к костру.  Переворачиваясь со  спины  на живот,
медленно подкатился к кострищу и осторожно поднес ладони к горячим углям. От
дикой боли Едигир  изогнулся дугой, и тело само без его участия отскочило от
костра. Он закусил нижнюю  губу,  чтоб криком не разбудить весь лагерь, Тело
покрылось  потом,  напряглась  и  трепетала  каждая  мышца. От  собственного
бессилия  ему  хотелось  кричать,  проклинать  весь  мир  и  подло  напавших
сартов-степняков.
     -- О  боги,  почему вы  отвернулись  от меня? Великий Лось, неужели  ты
оставишь меня в лапах у них? Или ты не покровитель моего народа?
     И тут со стороны леса громко прокричал филин. Через короткий промежуток
крик вновь повторился.
     -- И  ты предрекаешь  мне смерть? --  прошептал Едигир.--  Ты  вышел на
ночную охоту и извещаешь об этом собратьев. Как мне известить своих?
     Едигир крикнул,  подражая ночной птице, и  в ответ филин ответил глухим
тяжелым  уханьем. Но  на этот раз ему послышалось в крике  нечто, отличающее
его от птичьего крика. Не было той  частоты, да и  не мог даже молодой филин
отозваться на крик человека, отличил бы от настоящего, родного.
     Сердце Едигира  начало стучать  столь гулко,  что его мог  бы  услышать
кто-то  находящийся  рядом. Ведь крик  филина --  обычный  сигнал  сибирских
охотников! Может, ищут его,  Едигира?! Ведь Рябой  Hyp жив и не бросит его в
беде! Он  привел нукеров,  и сейчас они  кинутся на спящих сартов, освободят
его! Он будет жить! Жить!
     Но крик смолк и больше не повторялся... Едигир прокричал еще раз и еще,
рискуя  разбудить кого-нибудь из спящих. Но время шло, а  спасение к нему не
приходило.
     Уже  сдвинулся  край  небесной   парчи,  и  солнечная  рука  готовилась
раздвинуть полог небосклона. Один за другим исчезали небесные звери, уходя с
ночного  пастбища  в свои  чертоги.  Торопливо засвистела малиновка, готовая
выпорхнуть из лесных зарослей. По ногам Едигира  карабкался  рыжий муравей в
поисках дороги к дому. И вдруг... он услышал сзади себя шорох.
     Едигир  стремительно  повернул  голову,  ожидая увидеть  возвращающихся
охранников,  но...  по поляне  меж  спящих  спокойно  пробирался здоровенный
медведь. Фыркали  пасущиеся на  лугу  лошади, почуявшие запах  зверя,  спеша
убраться подальше, а медведь как ни в чем не бывало шел меж лежащих на земле
людей.
     Едигиру  стало не по  себе. Суеверный страх охватил его, и  он  упал на
землю, чтоб ничем не выдать себя, раствориться  в утренних сумерках, слиться
с землей.
     -- То  священный медведь...-- прошептал он.-- Наш далекий предок,  отец
всех людей. Он всегда приходит, когда плохо народу его. Но он и меня  должен
покарать! Ведь сколько его собратьев убито мной...
     Так он и лежал,  закрыв  глаза и прижавшись  всем  телом  к земле, пока
животное,  тяжело  дыша, не остановилось над ним. Едигир  почувствовал,  как
волосы зашевелились на голове,  и открыл  рот, чтоб  крикнуть, когда  чей-то
голос произнес шепотом:
     -- Живой? Едва нашел тебя...
     Едигир  открыл глаза и  увидел  оскаленную медвежью пасть, но  под  ней
различил человеческое лицо. И голос был до боли знаком и узнаваем.
     -- Hyp! Рябой! -- вскричал он, но тяжелая ладонь прикрыла ему рот.
     Затем  сверкнул кривой  кинжал  и освободились  руки, ноги.  Он  поднес
отекшие руки к лицу, еще не веря в освобождение.
     -- Надо уходить,-- прошептал Рябой Hyp скоро проснутся. Можешь идти?
     Едигир  попробовал вскочить на ноги,  но  они,  затекшие от  ремней, не
держали.
     -- Ладно,  подождем чуть. Со  мной двое нукеров,  ждут вон  у  тех двух
берез на опушке Кони с нами. Доберешься  сам? А я  тем временем коней пугну,
чтоб в погоню не увязались.-- И он сунул хану свой кинжал.
     -- Иди,-- согласился тот,-- мне тоже наведаться надо кое-куда; не люблю
быть должником.
     --  Понял,  встретимся  у  тех  берез,--  и  вновь  по  лагерю,  смешно
переваливаясь, двинулся медведь, направляясь к пасущимся на лугу лошадям.
     Едигир  мял икры ног,  молотил их  кулаками,  торопя загустевшую  кровь
вернуть  жизнь  всему  телу,  заставить  его  слушаться.  Наконец  встал  и,
неуверенно  ступая,  крадучись,  пошел к  стоящему посреди  лагеря  ханскому
шатру.
     --  Сейчас, сейчас я с  тобой  попрощаюсь или не  быть  мне мужчиной,--
шептал  он  в такт  шагам,--  еще никто  не уходил от меня,  не  заплатив за
унижение или я не сын своего отца?!
     Зайдя с  обратной  стороны шатра,  он  легко  разрезал  туго  натянутую
упругую  ткань и шагнул в полутьму, вытянув вперед руку с кинжалом. Но шатер
был пуст.
     Едигир и не знал, что у Кучума была многолетняя привычка ночевать среди
простых воинов, каждый раз меняя место ночлега. А шатер оставался пустым...
     Едигир, не  помня себя  от бешенства, вспорол  несколько попавшихся под
руку подушек, перевернул кувшин с  вином, растоптал пиалы с  ненавистным ему
узором  и  собрался  уходить. Но тут в глаза ему бросился узкий чехольчик из
голубой  замши,  висевший  на  центральном  столбе.  Он  снял  его,  готовый
разрезать  на  части, но  перед этим все же развязал тонкие  белые  шнурки и
обнаружил  внутри  тонкий  свиток  пергамента,  покрытый   черными  значками
арабской вязи. Не раздумывая, сунул чехольчик за  пазуху и, крадучись, вышел
из шатра.
     --  Хорошо,--  проговорил  он,  оглядываясь,--  мы  с  тобой  все  одно
встретимся.
     У  двух  берез  нашел затаившихся  в лесу нукеров, держащих  на  поводу
коней,  и  только  тут  тяжело перевел дух,  кинув взгляд  на  просветлевший
небесный  свод. Лишь  Медная  Стрела бога  войны мигала  возле самой  земли,
выбирая себе очередную жертву.
     Со стороны  луга  послышался  глухой медвежий рев и громкий топот сотен
коней  сотряс почву. Единой лавиной, тесня друг друга,  промчались кони мимо
них, а вскоре подбежал запыхавшийся Рябой Hyp.
     Четверо  всадников, горяча коней, скакали вслед за табуном,  пропадая в
белесом тумане. А в спину им была нацелена Медная Стрела бога войны.
     ...Шел месяц Шабан года Еланелы --  года Змеи, вползающий в Сибирь тихо
и неспешно.


        ЛИЦО ЖАДНОГО ОГНЯ

     Новый день начался для Кучума из рук вон плохо...
     Сперва донесли  о бегстве пленного. Затем, войдя  в шатер, он обнаружил
там  изрезанные подушки и  похищенную  шежере,  его  родословную, восходящую
наследственными ветвями к самому Чингиз-хану. Разъяренный, он вышел из шатра
и недобрым взглядом обвел весь лагерь.
     --  Собачьи дети с мозгами ишака!  -- взвизгнул он  и принялся хлестать
плеткой по лицам и спинам стоящих у шатра двух стражей.
     В это время притащили  Ишкельды и  Томасы, что упустили  ночью Едигира.
Они упали перед ханом на колени, вытянув руки, и умоляли пощадить их.
     -- Милостивый хан,--  жалобно  лепетал  один,--  он оборотень.  Точно я
говорю -- оборотень! У нас на глазах обернулся совой и улетел в небо.
     -- Что ж,--  недобро усмехнулся хан,-- сейчас и ты за ним  отправишься.
На небо...
     -- Светлейший хан,-- попробовал заступиться за своих юзбаша Амир,-- мои
воины видели  под утро бродившего по  лагерю медведя. Похоже,  этот  сибирец
умеет вызывать зверей из леса, а может, и сам оборотился в сову.
     --  Такая большая сова с железным клювом  и огромными крыльями,-- вновь
запричитал  провинившийся,-- помилуй, хан.  В  смертники  пойдем,  но оставь
жить!
     Но  Кучум  был непреклонен  после стольких свалившихся на  него  бед  и
махнул рукой черкесу Мирабу, чтобы кончал с ними.
     Мираб с торжествующей улыбкой  схватил  обоих  за  шиворот  и потащил к
огромной березе, через сук которой тут же перекинул две петли.
     Обреченные  Ишкельды  и Томасы не желали  умирать и верещали,  как пара
свиней  на базаре. Но черкес быстро  накинул на них ошейник петли  и  бросил
взгляд в сторону Кучума, ожидая его знака к началу казни.
     Но  тут к хану приблизился  Алтанай  и что-то  горячо  зашептал на ухо.
Следом  подошел белый,  как полотно,  Сабанак, которому  не приходилось  еще
наблюдать расправы над ослушниками.
     Кучум  выслушал башлыка,  бросил  быстрый  взгляд на Сабанака и  махнул
рукой палачу, приказывая приостановить казнь.
     К осужденным направился Алтанай и торжественно произнес:
     -- Милость нашего славного хана  не знает границ.  Он дарует вам жизнь,
но чтобы искупить вину, пойдете в отряд смертников.
     Ишкельды и Томасы испустили вздох облегчения, а к ним уже спешил воин с
двумя черными  повязками  в руках.  Повязки  одели помилованным  на  головы,
затянув  сзади двойным узлом. Теперь они  должны были носить их  не  снимая,
пока не искупят своего проступка подвигом. Их отныне будут  посылать первыми
в бой и в разведку. Но они остались живы...
     Кучум,  все еще  не  обретший доброго расположения духа, резко приказал
юзбашам выступать  согласно разработанному плану: часть из них должна идти к
Кашлыку  и  перекрыть дороги, а остальные пойдут на захват ближайших улусов.
Возглавит их сам Кучум.
     Совершив утренний намаз и  наскоро  перекусив, воины вскочили на коней,
которых к тому времени вернули посланные  за  угнанным табуном нукеры. Ехали
вдоль  берега  реки  по  едва  заметной  тропе, соединяющей  друг  с  другом
сибирские  селения.  Когда  проехали  часть  пути,  то  открытая   местность
сменилась  редким  сосновым лесом, вольно  раскинувшимся  на песчаной почве.
Копыта лошадей  оставляли  глубокие  следы, и последние конники были окутаны
уже  густыми  клубами пыли.  Неприметная  тропинка  превращалась  в  широкую
дорогу, на  которой  оставались  круглые  вмятины, будто гигантские  градины
иссекли землю.
     В  лесу  перестроились по двое,  и  их  колонна  растянулась,  движение
замедлилось,  все  с опаской  посматривали на  ближайшие деревья,  где могли
скрыться в засаде стрелки.
     Неожиданно передние  замерли, остановились, задние конники наскочили на
них, началась  сумятица.  Никто не  знал  причин  остановки,  и нервозность,
владеющая всеми с утра, усилилась еще больше.
     --  Засада,  засада,-- передавалось по рядам,  и вся колонна  пришла  в
движение, прикрываясь щитами и ощетинившись копьями.
     Но  вскоре  передали, что  наткнулись на  овраг, через который  сломали
мост, служивший переправой. Видно, сибирцы ждали их и уничтожили мост.
     Пришлось искать объезд, часть всадников сумела перевести лошадей по дну
оврага. Некоторые из них сорвались вниз, послышались  крики, стоны. Но, даже
преодолев эту незначительную преграду, измазанные в  глине и раздосадованные
степняки вскоре убедились, что неприятности лишь начинаются.
     Разобраны были еще несколько  хрупких мостков, и бревна лежали  на  дне
оврагов.  Каждая переправа  отнимала  помногу времени, сил,  и  настроение в
сотнях падало все больше и больше.
     А  в самом конце  леса наткнулись на  самострелы, сразившие  нескольких
передних   воинов.   Отсутствие  противника,  и  в  то  же   время  яростное
сопротивление сибирцев таким хитроумным способом разозлило всех сверх всякой
меры. Одно дело погибнуть от  сабли или копья  в честном бою и совсем другое
-- пасть от безмолвного самострела.
     Кучум не стал сдерживать воинов, когда они кинулись крошить ненавистные
самострелы, прикрепленные к стволам деревьев вдоль тропы.
     Он понимал,  что их ярость  проявится  в  еще большей  мере, когда  они
встретятся с живым противником.
     Наконец, проклятый лес кончился, и все с облегчением выехали на  речной
крутояр и увидели стены небольшого укрепленного валом городка.
     Быстро перестроились  в  боевые  порядки,  выслали вперед  разведку. Те
вскоре вернулись, сообщив, что  ворота в  городок завалены бревнами и внутри
находится несколько десятков человек защитников.
     Истомленные  ожиданием  первой схватки, воины крутили  на месте  коней,
умело  управляя  поводьями,  заставляли  их подняться  на  дыбы, размахивали
обнаженными саблями, грея мышцы.
     Перед городком расстилалось большое  поле, видимо служащее выпасом  для
скота.  На нем  Кучум построил свои сотни, выдвинув  вперед лучших стрелков.
Сам  он  с несколькими нукерами направился  к  стенам,  высота которых  едва
превышала рост человека. Как  только он  приблизился к ним, оттуда  вылетело
несколько стрел,  но, не долетев до всадников, на излете воткнулось в мягкую
землю.
     Два нукера вылетели вперед и прикрыли хана своими щитами.
     Кучум  поискал  глазами  место,  где могла  бы скрыться  конная  засада
сибирцев, но не нашел ничего подходящего. Видимо, в  крепости  были все, кто
собирался противостоять его войску.
     -- Эй,  кто у вас за главного,-- крикнул  он, сложив ладони  у  рта,  в
сторону крепости.
     Над стенами появилась человеческая фигура, и хан услышал:
     -- Я, Карим-бек, отвечаю тебе. Чего ты хочешь, чужеземец?
     -- Хочу, чтобы вы открыли ворота,-- без колебаний последовал ответ.
     --  И все?  -- прозвучал насмешливый  голос.--  А копье в зад  свой  не
хочешь? -- И ветер донес дружный хохот остальных защитников.
     -- Знаешь ли ты, с кем разговариваешь, скотина? --возвысил голос Кучум.
     -- А как же... с бухарской собакой! -- проорали со стен.
     -- Я заткну ваши поганые  глотки, сибирские ублюдки!  --  не  сдерживая
себя, завизжал разгневанный окончательно хан. И взмахом руки послал сотни на
штурм.--  Никого не жалеть,-- рубанул рукой воздух.-- Никого!  Развернувшись
цепью,  прошла первая сотня... На полных рысях  она промчалась  под стенами,
громко улюлюкая и крича  на  все лады. Всадники выпустили  поводья, управляя
лошадьми  плотно  сжатыми коленями.  В  руках у  них сжаты  луки, непрерывно
выбрасывающие длинные стрелы.
     Промчались под самыми стенами, низко пригнувшись к седлам.
     Прилив -- отлив. Уже мчатся обратно, радостно скаля зубы.
     Прошла вторая сотня, успевшая зажечь паклю на концах своих стрел.  Небо
покрылось коптящими  и  чадящими факелами.  И вот они  сыплются через головы
защитников внутрь крепости. Сотня несется обратно.
     Пошла следующая...
     Хан, отъехав чуть  в сторону от  стен городка,  внимательно наблюдал за
начинающимся  сражением.  Сотни  действовали  умело,  без  малейшего сбоя  и
перерыва меж атаками.  Не ожидавшие  столь стремительного натиска, защитники
едва  успевали  отстреливаться. Но их  стрелы совершенно  не угадывались  за
тучами стрел, сыплющихся со стороны атакующей конницы.  Уже  несколько голов
скрылись за забором и больше не показывались. Горящая пакля подожгла городок
изнутри, и в нескольких местах одновременно вспыхнуло пламя.
     Конники  не  истратили  и половины запаса  стрел, когда трубачи  подали
сигнал к общей  атаке. Поднялась и опустилась тяжелая колотушка барабанщика,
и над полем поплыл тягучий звук, заставляющий быстрее бежать кровь от сердца
к  конечностям.  Стонут трубы.  Гудит огромный войсковой барабан. Неудержимо
несутся к стенам наездники...
     Миг... и они перемахнули через стены крепости.  Летят в стороны  бревна
от ворот. Распахиваются тяжелые створки. Первая крепость на  сибирской земле
пала...
     Кучум   неторопливо  въезжает  внутрь  маленького  городка,   брезгливо
поджимая  губы при виде тел защитников со стрелами в горле  и груди. Его Тай
осторожно переступает  стаканчиками  точеных копыт  через  трупы.  Несколько
зарубленных сибирцев лежат в неловких позах, выбросив руки, сжимающие сабли,
копья... Мертвое селение... Ни женщин, ни детей в убогих землянках,  Там уже
шарят воины в поисках добычи, Что-то тащат наружу, засовывают в  свои мешки,
торбы.
     Хан слез с коня  и, не выпуская повод, заглянул внутрь  убогого жилища.
Смрад и зловоние ударили  в нос, и  он тут  же  отпрянул  назад, Сплюнул,  и
взгляд его  уперся  в кучу  костей,  в беспорядке  разбросанных  вокруг. Ему
захотелось быстрей уйти из нищего  селения, которое  вскоре должно перейти в
его руки.
     Но  навстречу  ему  два  воина тащили старика,  найденного  в одной  из
землянок. Даже  не тащили, а несли тощее  тело, покрытое  грязными облезлыми
шкурами. Старик что-то бессвязно бормотал, вращая бельмами глаз. Неухоженная
седая  борода и  белые клочья волос топорщились от ветра. Он крутил головой,
пытаясь  уловить  левым  ухом  звуки незнакомой  речи. Воины  бросили его на
землю,  и он зашарил руками, нащупывая  опору.  Пальцы его  ткнулись в сапог
Кучума,  и он в испуге отдернул руку, поднял  незрячие  глаза кверху  и  так
застыл, полуоткрыв рот.
     Хан  чуть   наклонился   к   нему  и  прокричал   в  желтое,  обтянутое
полупрозрачной пергаментной кожей ухо:
     -- Где ваши женщины? Дети?
     Старик что-то забормотал, шамкая впалым  ртом, и махнул рукой в сторону
леса.
     Ушли в лес? -- переспросил Кучум.
     Старик замотал  отрицательно головой и  поднял руки к небу. Хан  поднял
глаза кверху словно надеялся там найти ответ, и переспросил:
     <i>--</i> Ты можешь показать, где они?
     -- Могу, могу,-- неожиданно внятно проговорил тот,--  хорошему человеку
можно показать...
     -- Так скажи, куда они ушли? -- Кучум начал терять терпение.
     --  Хорошему  скажу, а  тебе  нет,-- покачал головой старик,-- ты шибко
плохой  человек...  Зверь.  Совсем зверь.  Тьфу!  -- И  комок  желтой  слюны
шлепнулся на сапог хана.
     -- Ах ты, паршивый пес,--взорвался хан. И со всего размаха пнул старика
в беззубый рот.
     Голова  того  дернулась, и он упал на спину,  даже не вскрикнув,  Кучум
резко повернулся  и пошел  из селения, как вдруг  навстречу  ему  из темного
чрева соседней землянки выскочил громадный рыжий пес и бросился на него. Хан
не успел увернуться, как  челюсти собаки сомкнулись на горле. Он упал, и оба
покатились по земле. Кучум шарил  рукой по поясу, нащупывая кинжал. Наконец,
выхватил его и  всадил в собачий плоский живот. Пес жалобно взвыл и отскочил
в сторону. Тут его и добили прибежавшие на шум нукеры.
     Хан, пошатываясь, поднялся, держась рукой за горло, и обвел собравшихся
мутным взором.
     -- Сжечь все! -- выдавил хрипло и забрался в седло.  За воротами к нему
подскакал  юзбаша, сообщивший, что нашли женщин и  стариков из селения.  Его
круглое лицо выражало крайнюю степень  удивления, и  почему-то  он заговорил
шепотом:
     -- Они залезли в яму и разводят там огонь...
     -- Где? -- одними губами спросил хан.
     Юзбаша поскакал в  сторону  березовой  рощи, находящейся на  краю поля.
Кучум последовал  за  ним, все  еще  поводя  пальцами  по  горлу  со следами
собачьих зубов.
     При подъезде  к  роще  послышалось  глухое пение, идущее  будто  из-под
земли. Меж деревьев  всадники въехали  на  небольшой  холм, на  самом  верху
которого  виднелась  свежевырытая  земля.  Спешившись,  поднялись  наверх  и
остановились у края довольно глубокой ямы  откуда вились слабые клубы дыма и
доносилось пение многих человек.
     Кучум заглянул  внутрь, и ему представилось необычное зрелище.  На  дне
ямы расположились женщины с покрытыми темными платками головами, прижимающие
к  себе  детей.  Вокруг  них  сидели  древние  старухи  с  небольшими  грубо
обработанными деревянными фигурками в руках. Они сидели, привалясь спиной  к
земле,  а  женщины раздували  костерок  в центре  их  кружка.  По свободному
пространству, непрерывно приседая и кружась,  передвигался старик с  большим
бубном в руках. Он выкрикивал какие-то заклинания и, казалось, не обращал ни
малейшего внимания на происходящее вокруг.
     Тень  от Кучума, заслонившего солнце, упала на  сидящих.  Они  тут  же,
подняв головы, еще  громче запричитали и принялись махать платками на пламя,
заставляя его разгореться.
     Кучум  с недоумением поглядел  на  юзбашу, но тот  лишь пожал  плечами,
ничего не ответив. Оба продолжали наблюдать за сидящими в яме людьми.
     Как только пламя  взвилось, охватив весь хворост,  старухи повскакали с
мест и  выхватили из-под  себя вязанки сухих веток. Шаман  чаще  закружился,
продолжая  зловещий  танец,  и  вязанки  полетели в костер, частично  закрыв
женщин с детьми. Громко закричали дети, но матери зажали им  ладонями рты, и
слышалось лишь глухое мычание несчастных.
     Кучуму  стало не по себе, и он сбежал с холма. Его примеру последовал и
юзбаша.
     Неожиданно  пение оборвалось, несколько раз  брякнул бубен, и  дым гуще
повалил вверх, уходя черными клубами в синеву небес. За ним вырвались желтые
языки  пламени,  и  вслед  за  тем  дикий  крик  вырвался  из  ямы,  тут  же
оборвавшись.
     Хану в  нос ударил смрадный запах  паленой кожи. Не сдержав тошноты, он
прислонился к дереву, сотрясаемый извержениями и спазмами желудка, а потом и
вовсе  уперся  лбом в прохладную березовую кору. Когда спазмы прекратились и
он поднял глаза, то увидел, что с юзбашой  происходит то же самое. И тут его
взгляд уперся в огромное изваяние безобразной женщины на вершине холма.


        ПЕЧАЛЬНЫЙ КРИК КУКУШКИ

     Только на другой  день к  полудню старый Назис добрался в свое селение,
сломленный  не  столько  потерей  лодки,  сколько  унижением,   доставленным
воинами. А ведь одному из них он спас жизнь!
     -- За  что же они меня так? За что? -- повторял он через каждый шаг, со
злостью срывая с головы старую шапчонку и ударяя себя во впалую грудь.
     -- Были  бы живы  мои сыновья,  они  б им  показали! А  уж  что  они бы
"показали"  воинам хана Едигира,  вслух сказать  Назис не решался. Но верил,
что в обиду его бы не дали...
     Уже на подходе к селению встретил он Сеида, гнавшего своих овец обратно
с  выпаса.  Глаза  у пастуха  беспокойно  бегали,  и  весь  он  был какой-то
встревоженный, изрядно испуганный чем-то.
     Увидев Назиса, чуть приостановился, проговорив:
     -- Эко дело...  Живой  никак? А старуха твоя к  реке  всю  ночь бегала,
глотку драла. Думала, что прибрал тебя водяной наш. А ты вон живой...
     -- Только что  и живой,-- без всякой радости согласился Назис.--  Чего,
здорово  моя-то  убивалась?--   Ему  интересно   было  услышать,  что  вечно
недовольная его баба вдруг проявила заботу о пропавшем муже.
     --  Не скажу, что так здорово, как молодые девки по убитым своим парням
ревут, но все-таки... Подходяще...
     -- Лодку у меня отобрали,-- без всякого перехода сообщил рыбак.
     -- Ха, лодку,-- хмыкнул Сеид,-- я вон четырех овечек не досчитался. Как
корова языком слизала.
     -- Хороша, видать, корова,-- подначил его Назис.
     -- А то не хороша!  Наскочили несколько конных и, не спрося, схватили в
седла  и  будь  таки.  Парнишка мой  прибег с  поля,  орет:  "Батяня, конные
налетели!", а у самого щека в крови. Хлестанули плетью. Вот. И он жалостливо
всхлипнул.
     Назису  стало как-то легче, что не он один  пострадал, лишившись лодки,
но и у соседа тоже горе. И даже поболе его.
     Медленно ковыляя за успевавшими хватать остатки жухлой травы, торопливо
перебирающими  коротенькими  ножками   овцами,   он  поведал  свою  историю.
Рассказал и про осетра,  и  про  молодого,  чуть  не утонувшего парня, и про
других пловцов, и как за ними гнались по берегу степняки.
     Сеид  слушал, поддакивал  и  все  крутил  головой,  ожидая, что  конные
вернутся за остальными его овечками.
     И  точно.  Уже у  ворот  селения  позади послышался конский топот,  и в
клубах  пыли  выскочили   пятеро   наездников,  отчаянно  наяривавших  коней
плетками.  Но к удивлению  мужиков, не замедляя рыси и  даже  не взглянув на
них, проскочили в ворота и скрылись за поворотом.
     --  Может, гонится за ними кто? --  испуганно спросил посеревший  лицом
Сеид и  еще быстрее закрутил головой  и  погнал  своих  овечек  с предельной
скоростью, на которую они были способны.
     Не  заходя  в  свою  землянку,   Назис  отправился   на  майдан,   куда
проследовали всадники. Там  уже собрались мужчины-поселяне, дети и несколько
наиболее любопытных женщин, державшихся чуть в стороне.
     Назис увидел  старшего внучонка  и отправил  того предупредить старуху,
что жив-здоров и скоро заявится домой. Сам же пошел в центр небольшой толпы,
степенно здороваясь с мужчинами.
     Тем  временем один из приехавших  поднялся на  обрубок бревна, лежащего
тут с незапамятных времен, и внимательно осмотрел собравшихся.  Был он, этот
прибывший,  в  годах, с  рыжей  выщипанной бородкой, тощ  телом,  видно,  от
какой-то  давней хвори,  с  низким  покатым  лбом  и дряблой кожей на впалых
щеках. Назис видел его  среди нукеров Карим-бека и уже примерно догадался, о
чем поведет речь.
     --  Мужчины,--   обратился  рыжебородый   к  поселянам,--  беда  к  нам
пришла...--  чуть  помолчал, видно, не  мастак  был  речи  держать,  а потом
продолжил сиплым простуженным голосом:-- Степняки нагрянули большим числом и
схватили нашего  хана...--  При  этих словах  по толпе  прокатился  шум, все
заговорили,  заперешептывались,  оценивая услышанное.-- Теперь идут  они  на
Кашлык, и прислал  меня ваш хозяин и защитник, Карим-бек. Он  сказал: "Пусть
все  мужчины берут оружие и спешат в мой  городок, где  их ждет  еда и буза.
Храбрые смогут отличиться в  бою и получить награду",-- вот  что сказал  наш
повелитель.
     Он замолчал, ожидая ответа поселян.
     -- Значит  его, бека, мы защищать побежим, а наших жен  и детишек пусть
враги берут голыми руками,-- негромко проговорил охотник Азат.
     -- А скотину куда девать,-- подал голос подоспевший Сеид,--  у меня уже
половину овец увели... Так и остальных отдать? Так что ли?
     Рыжебородый отер губы левым запястьем и чуть усмехнулся.
     -- Степняки вас и баб ваших, как тех овец,  перережут и не пикнете. Еще
сами  к  беку  прибежите  защиты  просить.  Глядите...--  с  расстановкой  и
потаенной угрозой проговорил он и запрыгнул на коня.
     Конники ускакали, оставив  народ  на майдане озадаченным и придавленным
неожиданным известием.
     -- Так  чего делать будем? -- обращаясь ко  всем сразу, спросил охотник
Азат.-- К беку пойдем или тут останемся?
     --  Надо  скот и баб с детишками в лесу прятать,--  выкрикнул Сеид,-- а
самим понаблюдать, чья у них возьмет. Тогда и решим куда идти...
     Посудили, порядили и решили, что, как ни крути, а получается Сеид прав,
куда ни кинь. Бросать своих  детишек  и баб без  защиты не  с руки,  и  надо
прятать их, да и самим голову совать не охота.
     Тут  еще одна из женщин привела парнишку  из соседнего селения, который
рассказал, как степняки побили всех мужчин,  а шаман  со старухами и другими
женщинами сожгли сами себя.
     Это  известие подействовало  на всех, как  удар бича,  и вскоре  майдан
опустел -- народ весь рванулся по  землянкам  собирать скарб  перед уходом в
урман.
     Назис,  едва  влез, кряхтя  и охая, в свою землянку, как  был  встречен
бранью  своей старухи, клявшей его и весь род мужа за то, что бросил ее одну
и опять явился без рыбы.
     -- Цыц, ты,-- прикрикнул на нее рыбак,-- остынь! А  мне-то сказали, что
ты меня искать к реке выходила и слезы даже лила. Да, видать, ошиблись люди.
Так-то...
     Старуха еще пошумела, попричитала и неожиданно заплакала, жалуясь  и на
судьбу свою горькую, и  что не пришли еще ребятишки, посланные с  утра в лес
набрать  грибов,  и что надо срываться с  места и  бежать  прятаться невесть
куда...
     Назис меж  тем с жадностью набросился на остывшую похлебку, оставленную
заблаговременно для  него ворчливой хозяйкой. Но не  успел он утолить голод,
как опять  услышал удары  копыт, а вслед  за  тем  и  топот ног односельчан,
спешивших опять на майдан.
     -- Во, времена пошли,--  хмыкнул он,  торопливо уминая остатки еды,-- и
поесть спокойно нельзя. Все какие-то гонцы наезжают...
     На этот раз в селение пожаловали и вовсе неожиданные гости. То были два
шейха из отряда Кучума, посланные для обращения народа сибирского в истинную
веру,  а с ними два воина для охраны. Это были  не кто иные, как Ишкельды  и
Томасы, искупившие  свою  вину при штурме крепости. Они все  еще  не снимали
черных повязок смертников, гордясь тем и похваляясь перед окружающими.
     Сопровождать шейхов вызвались они по доброй  воле, узнав, что те едут в
селение Бабасаны,  где они  побывали прошлой ночью  и  нашли двух прелестных
девушек себе по нраву. Девушки не отказали им в ласках, и теперь оба джигита
надеялись увидеть их вновь.
     Сумрачные шейхи, сойдя с коней, дожидались, пока  на майдан  подтянется
весь  народ,  и  с нескрываемым  презрением  и  брезгливостью  рассматривали
землянки сибирцев, воротя носы от зловоний.
     Наконец,  удивленный их появлением,  народ пришел на  место, где совсем
недавно слушали посланца Карим-бека.
     Старший шейх,  выждав, когда шум  удивленных  голосов поселян затих,  и
подняв обе руки к небу, возвысив голос, заговорил:
     -- О, народ  сибирский!  Пришли мы  к вам из далеких  земель  священной
Бухары, чтобы разъяснить заблуждения ваши и направить по верному пути...
     --  Куда отправить? --  переспросил глуховатый рыбак,  не разобравший и
половину услышанного.
     -- В Бухару отправлять будут,-- ответили ему громким шепотом в ухо.
     -- Так не дойду, поди, а?
     -- Помогут,-- шикнули на него,-- не мешай слушать!
     --  ...Поклоняетесь  вы, люди сибирские,  своим деревянным  богам и  не
ведаете, что Бог накажет вас на том свете. Пророк Магомет завещал  нам нести
и разъяснить его  учение