Зинаида Шишова. Путешествие в страну Офир --------------------------------------------------------------- OCR: GVG, 2005 --------------------------------------------------------------- роман Издательство "Детская литература" Москва 1977 Имя Зинаиды Шишовой, писательницы старшего поколения, хорошо знакомо советскому молодому - да и не только молодому - читателю... Ее книги "Великое плаванье", "Джек Соломинка", "Год вступления 1918" неоднократно переиздавались и уже давно заняли почетное место на книжных полках. Знаком читателям и Франческо Руппи, герой нового исторического романа Зинаиды Шишовой "Путешествие в страну Офир", - читатель встречался с ним на страницах "Великого плаванья". Тогда, безусым мальчишкой, Франческо отправился с Христофором Колумбом на поиски новых земель, где, как полагали многие, и должна находиться загадочная и сказочно богатая страна Офир. Открытые Колумбом земли и вправду оказались сказочно богатыми, да только привезенное в Европу золото никому не принесло счастья. Добытое ценою жизни миллионов индейцев, оно лишь усугубило страдания испанского народа, изнемогавшего под властью феодальных владык. На страницах романа мы снова встречаемся с Франческо, теперь уже человеком зрелого возраста, который, однако, не отказался от своей юношеской мечты отыскать страну обетованную. Да только страна эта, как выяснилось, лежит совсем не там, где искали ее мечтатели, ученые-географы и жадные до наживы авантюристы... Рисунки В. Андреенкова Часть первая Глава первая "СПАСЕННЫЙ СВЯТОЙ ДЕВОЙ" Берег был безлюдный. Человек уже потерял надежду на то, что кто-нибудь снова подойдет к нему, предложит воды и хлеба, осведомится, нет ли у него в чем нужды, как поступила утром старая рыбачка. И как горевала она, что не может побыть с ним подольше или хотя бы позвать к нему священника!.. Путь к дому ей предстоял немалый. "И не нужно бы сейчас чужому человеку оставаться здесь на виду, - добавила она, покачивая головой. - Наши мальоркинцы народ дикий, чуть услышат - человек говорит как-то не по-нашему, сейчас же на него накинутся. Это, мол, императорский прихвостень. А их в Кастилии и Арагоне даже за людей не считают, я ведь с господами где только не побывала: и в Севилье, и в Толедо, и в Мадриде... Там так и говорят: моряки, мол, мальоркинцы, испокон веков прославленные, не хуже каталонцев и португальцев, но теперь-то им куда плавать? То на алжирцев, то на нормандцев с бретонцами нарвешься! Ну, мол, те, что к морю поближе живут, еще ничего, с ними еще поговорить можно... А без моря мальоркинцы как были дикарями, так дикарями и остались..." Человек попробовал повернуться на бок, но не смог. Сейчас, когда день уже близится к концу, на этом берегу никого не увидишь... И никакого корабля, который прибудет за ним, как пообещал этот малый из трактира, не видно... Никто, понятно, на него не накинется, да и из-за чего бы им накидываться? Надвигался вечер, а за ним - бессонная ночь. Правда, ночью будет холодно, однако жажда и тогда не перестанет его донимать. Но вот об этом-то и не следует думать! "Займемся чем-нибудь другим", - приказал себе человек. Вот, например, уже два дня он наблюдает морских ласточек. Ни на мгновение не замедляя своего стремительного полета, они с резким криком влетали, точно вонзались, в крошечные, еле различимые глазом расщелины скал. Вход в ласточкино гнездо так мал, что ни одна рука и ни одна лапа не сможет вытащить оттуда птенцов. А для того чтобы разорить гнездо, пришлось бы действовать ломом, и неизвестно еще, поддается ли лому твердыня скалы. Что же означает этот резкий, точно испуганный крик, с которым птица проникает в свое собственное жилище? Вход в гнездо мал, да и само гнездо невелико, ласточка с трудом в нем умещается. Когда она кормит птенцов, виден ее раздвоенный, все время подрагивающий хвостик. Возможно ли, что, возвращаясь домой, эта ловкая птица каждый раз опасается, как бы полет ее не закончился скверно? Жаль, что поблизости нет сведущего и умного человека, который разъяснил бы, что помогает ласточке делать такие точно рассчитанные движения... Глаз? Ухо? Многолетний навык, передаваемый от поколения к поколению? А может статься, те первые, поселившиеся на берегу ласточки и разбивались насмерть? "Глупец! - укорил сам себя человек. - Не надо быть ни умным, ни сведущим, чтобы понять: господь бог, сотворив эти нежные, слабые создания, наделил их поразительной способностью к самозащите. А главное - к защите своих беспомощных птенцов". По воде густо пошли красные пятна. Неба человек не видел. Но по тому, как спина его внезапно взмокла от пота, а тело стала сотрясать мелкая дрожь, он понял, что наступил час заката... Близятся сумерки, а за ними - боже мой, боже мой! - ночь. Вдруг человек прислушался. Перекрывая непрестанный звон в ушах, до него донесся шум скатывающихся по тропинке камней, говор, смех. Он с надеждой открыл глаза, но тотчас же зажмурился снова. Эти навряд ли захотят ему помочь! За господином, шагающим впереди, волочился, вздымая тучи песка, бархатный плащ, а на ногах красовались зеленые шелковые чулки и зеленые же с прорезями туфли. За ним легко шагал мальчик в красивых франтоватых сапожках, а дальше шестеро босых людей тащили за господами что-то, очевидно, очень тяжелое - так глубоко уходили в песок их ноги. Лежащий у тропинки плотно сомкнул веки и даже попытался пододвинуться к скале. От сделанного усилия кровь больно толкнулась в виски и в горло. Он не мог видеть, что мальчик, шагающий за высоким господином, повернул назад и озабоченно наклонился над ним. - Что с вами? - услышал он нежный женский голос. - Не можем ли мы вам чем-нибудь помочь? "Это мне снится. А может быть, - подумал человек испуганно, - снова начинается бред?" Прохладная рука скользнула по его лбу. - Нельзя оставлять его здесь, на этом безлюдном берегу! - сказала женщина, одетая пажом. - Мне кажется, что и третьего дня он лежал на этом самом месте... Как-нибудь доставим его в трактир. - Жив ли он? - спросил мужской голос. - Жив, но он без сознания, - сказала она. И тогда лежащий открыл глаза. Великий боже! Такие лица он видел на изображениях мадонны в Генуе, в Толедо и вот совсем недавно - в соборе Сен-Дье в Вогезах. Только глаза эти темно-желтые, как у кошки или у птицы. - Опять бред! - пробормотал он. Женщина подала знак носильщикам. - Оставьте двоих стеречь поклажу, - распорядилась она. - Этот человек нуждается в нашей помощи. Надо доставить его в трактир. Лежащий под скалой прислушивался к этой кастильской и вместе с тем не кастильской речи. Твердое кастильское "р" звучало в этих устах нежно и странно, точно к нему примешивался какой-то трудноуловимый звук. Потом огромная красная волна, отороченная белой пеной, с грохотом кинулась на него, и он потерял сознание. Носильщики с неохотой исполнили распоряжение. Нанимал их сеньор капитан, а не этот мальчишка или женщина, одетая мальчишкой. Знатные госпожи, отправляясь в дорогу, часто переодевались в простое мужское платье. Однако эти, как видно, слишком богаты, если не жалеют бархата и шелков. А что касается людей, которые нуждаются в помощи, то их и на Мальорке хватает... Этот, под скалой, - явно чужак. Только у басков в горах можно увидеть такие отливающие медью волосы... Даже издали они бросаются в глаза. А красные пятна, выступившие на его щеках, - это, конечно, следствие воскресной выпивки. Его красивый когда-то камзол сейчас лоснится от грязи. Пуговицы на нем, надо думать, были серебряные, и бродяга либо пропил их, либо проиграл в кости: вместо них на бархате явно выделяются синие невыгоревшие кружки. А рубахи или куртки под камзолом у него и вовсе нет. А может статься, толковали между собой носильщики, что и господин капитан, и женщина, переодетая мальчишкой, и этот бродяга хотели добраться до Кастилии, но, узнав, что Карл Первый* сбежал в Гент, а во всей стране творится эдакое, сами решили дать тягу... (* Император Карл Пятый вступил на испанский престол в 1516 году под именем Карла Первого, а через два года уже под именем Карла Пятого был избран императором Священной Римской империи германской нации.) Человек прогнулся оттого, что его все время толкало. Открывать глаза не хотелось. Но даже сквозь опущенные веки ему виделось что-то густо-красное... Солнце? Значит, ночь уже прошла? Господи, еще один день муки! А ведь как он уверовал в слова рыбачки! Поделившись с ним хлебом и напоив свежей водой, она сказала: "Тебе уже недолго терпеть, бедняга. Ты уже "обираешься", словно паутину снимаешь с себя. Точь-в-точь как мой старик перед смертью. Да и годы, видать, уже подошли: вон сколько седины в волосах! А в молодости ты, думается, был русый?" В молодости? Да, молодость уже прошла, но и до старости еще далеко. А когда и почему проступила седина в волосах, он и сам не мог бы сказать... Он слабо пошевелил левой рукой, и тут его опять с силой толкнуло. Эге, пальцы уже как будто слушаются его! И руки. Правую, висевшую, как плеть, он, сам не веря себе, без усилия поднял и опустил на грудь. Какое счастье! Дыхание он все же перевел с опаской. И тотчас же его снова бросило вверх, вниз и больно толкнуло в сторону. Только сейчас он огляделся по сторонам и уже полной грудью вдохнул воздух. Пахло чем-то очень-очень знакомым: нагретым деревом. Эх, Франческо, Франческо, там, в Вогезах, ты, конечно, мог позабыть этот запах... А ведь не так давно тебя ссадили с корабля! Пахнет не просто нагретым деревом, а мокрым нагретым деревом... И морем! И съезжаешь ты то в одну, то в другую сторону не от слабости. И лежишь ты не на тропинке и не в грязной комнате трактира. Франческо Руппи, ты лежишь в каюте! И погляди, какая на тебе белоснежная сорочка. И пахнет от нее - ты не ошибся - розовым маслом... Что это тебе напомнило? Ах, воспоминания! Но ты ведь давно научился ими управлять... Правда, тогда только, когда открываешь глаза. С закрытыми глазами ты перед воспоминаниями бессилен... ...Генуя... Дом под парусом... Эти раны никогда не перестанут ныть. Боже мой, боже мой, Франческо, так тебе и не пришлось проводить в последний путь твоего дорогого сеньора Томазо! Франческо Руппи стиснул зубы. Некоторое время он лежал с открытыми глазами... Почему воспоминания всегда несут боль?.. Нет, не всегда... Даже сейчас ты можешь ясно представить себе радостные глаза женщины, которую ты никогда не забудешь... И опять мрачное обиталище на самой мрачной улице Вальядолида*, неопрятная постель, где тебе выпала горькая честь сложить остывающие руки на груди господина твоего, адмирала... Шестеро слуг мечутся вверх и вниз по скрипучей лестнице... У изголовья, отирая предсмертный пот со лба отца, стоят Диего и Эрнандо. Как похож Диего на отца! Та же красноватая кожа, оттененная рыжеватыми волосами... Да, внешнее сходство Диего с отцом поразительно... А Эрнандо... Вот это был бы достойный преемник вице-короля Индии! Но звание наследует не он, а законный сын. Да Эрнандо за этим и не гонится... (* В Вальядолиде скончался Кристобаль Колон (Христофор Колумб).) Все растерянные, все плачут, хотя неминуемый час приближался давно... Эрнандо взглядом благодарит Франческо за последнюю услугу, оказанную его дорогому отцу. В ответ на недоуменный безмолвный вопрос Диего он шепчет что-то брату на ухо... Единственный, кто не плачет, это другой Диего, не сын, но ближе сына, - Диего Мендес. Но он так стиснул зубы, что на него страшно смотреть... А потом? Потом - Париж... Фра Джованни Джокондо... Пакет, врученный Франческо для передачи в Сен-Дье в Вогезах. Потом - это страшное, это горькое наследство, о котором он был оповещен Генуэзским банком... Эти цехины, дукаты, кастельяно жгли ему пальцы... Он уже не нищий Франческо Руппи, он может поехать куда угодно. Для этого не придется наниматься к португальцам... И вот - это плавание, так неожиданно оборвавшееся у берегов Мальорки... Громыхающие, наскоро сколоченные ящики... Их впопыхах сбрасывали прямо на прибрежную гальку... И этот славный парень, матрос, виновато сунувший ему свои, быть может, последние гроши: "Бери, не стесняйся! Ведь твои золотые на Мальорке никто не разменяет. Разве что трактирщик..." Увы! Когда больной пришел в себя, трактирщик заявил, что денег при нем вообще не было... Что все его достояние - эти серебряные пуговицы на камзоле. "А вот сейчас и пуговиц нет", - Франческо грустно усмехнулся. Да, а что же сказал ему на прощанье этот славный парень, матрос? "Пускай мы не доставили тебя куда положено, но хорошее дело все-таки сделали. До Толедо мы не добрались, но и тут, на нашей Мальорке, этот товарец пригодится. Я сам ведь мальоркинец. А ты обязательно иди к трактиру - вон видишь дом под черепицей. Но что-то уж больно ты красный сейчас, сеньор Франческо... Не схватил ли ты какую-нибудь хворь? Дождись, знаешь, попутного корабля и лучше всего отправляйся обратно. Ни в Кастилии, ни в Арагоне тебе сейчас показываться нельзя... Там такая сейчас заваривается каша!" А рыбачка еще обозвала своих мальоркинцев дикарями! ...Потом - берег... Женщина с темно-желтыми глазами... Вот видишь, Франческо, снова наплывает какой-то бред! Припомни, как ты очутился на корабле. Значит, не зря тот верзила срезал с камзола твое последнее богатство... Он сдержал слово и доставил тебя на корабль. Правда, он тоже бормотал о какой-то смуте в Сеговии или Толедо... "Итак, ты лежишь в каюте, - сам с собою рассуждал человек. - Каюта необычная, такие тебе еще не доводилось встречать, хотя разных кораблей ты повидал немало... Может, это бред, но над твоей койкой висит зеркало... Смотрелся ли я во время плавания в зеркала? - прищурясь, вспоминал человек. - На "Санта-Марии" борода у меня еще не росла, а потом мы с товарищами брили друг друга... В море зеркало - такая же излишняя роскошь, как и кружева у ворота сорочки, которые только щекочут шею!" Франческо чуть было не рванул их с досады, но тут же строго сказал себе: "Сорочка чужая. Будь благодарен человеку, который так тебя приодел! - Потом он погладил подбородок, с удивлением провел рукой по щеке. - Святая дева из Анастаджо, неужели? Словом, Франческо, ты чист, выбрит, можешь двигаться... А ну-ка!.." Он разом спустил с койки обе ноги на танцующий под ним пол каюты. До пояса укутанный в одеяло (кроме длинной сорочки, на нем ничего не было), он неуверенно шагнул, повернулся к зеркалу. Все так... Неужели этот верзила догадался?.. Да нет же, потом был берег, старая рыбачка... А потом эта девушка... Из-под двери бил такой нестерпимо яркий свет, что Франческо зажмурился. Ох, опять наплывает эта слабость! Он быстро шагнул к койке и сделал это вовремя, так как тотчас же дверь распахнулась и захлопнулась снова. Вошла та девушка. Значит, тогда был не бред? Или сейчас начинается бред? - Почему вы вставали? Даже на палубе было слышно, как вы топаете по полу! Сейчас я позову сеньора капитана. - Это вы вчера подобрали меня на берегу? - спросил Франческо. - Совсем не вчера. Мы уже трое суток в море. Приоткрыв дверь, девушка окликнула кого-то. - Скажите сеньору капитану, что больной пришел в себя, - сказала она тихо. И с улыбкой повернулась к лежащему на койке: - А как по-вашему, я хорошо говорю по-кастильски? - По-кастильски вы говорите лучше, чем я. Простите, - начал он умоляюще, - меня интересует... - Обо всем, что вас интересует, вы поговорите с сеньором капитаном или с сеньором эскривано...* Меня можете называть сеньорита, - добавила девушка, выходя. (* Эскривано (испанск.) - писец, но часто так называли людей, знакомых не только с письмом, но даже с юриспруденцией.) Постучавшись, в каюту вошел высокий, красивый, уже немолодой господин. - Я капитан и владелец этого корабля, - представился он. - А вы, как я понимаю, сеньор Франческо Руппи... Или, вернее, автор дневников, но, по обычаям нынешнего времени, называете себя вымышленным именем... - Святая владычица, вы прочитали мои дневники?! - И дневники, и записи расходов, и пояснения к картам, и рекомендательные письма, - признался капитан. - И должен сказать, что с ними ознакомился не один я... - Заметив, как кровь прилила к щекам больного и снова отхлынула, он остановился. Сейчас его собеседник был так же мертвенно бледен, как тогда вечером, когда его наконец дотащили до трактира. - Я полагаю, что беспокоиться вам не о чем, - сказал капитан, опустив свою мягкую, теплую руку на локоть своего подопечного. - И хотя с нами на корабле находится сеньор, которому я никак не мог отказать в ознакомлении с вашими бумагами, повторяю: вам не о чем беспокоиться. Я рад, что откупил у этого парня из трактира ваш драгоценный мешок. Бумагами вашими этот болван в лучшем случае растопил бы печь. А из рекомендательных писем мы узнали, что вы отправляетесь туда же, куда и мы... Правда, парень этот болтал, будто он доставил вас на берег, где вы будете дожидаться какого-то корабля, но должен пояснить, что к тому безлюдному берегу, где мы вас нашли, могут приставать разве что рыбачьи лодки... Сейчас я не стану больше вас утомлять, но сеньор Гарсия, эскривано, просит разрешения навестить вас, как только вы достаточно окрепнете. Он предполагает задать вам несколько... - Сеньор капитан, простите, но я прерву вас, - с трудом выговорил Франческо. - Я простой человек, сын и внук простых людей, но мне никогда не пришло бы в голову разглядывать без разрешения чужие бумаги... Простите еще раз... Вы столько для меня сделали, что я, конечно, не должен был бы вам это говорить... Капитан оставил его слова без внимания. Он только заметил, улыбнувшись: - Мешок с бумагами я купил у трактирного слуги до того, как повстречался с вами, и считал, что вправе распорядиться ими по своему усмотрению... Кстати, это моя племянница навела меня на мысль о том, что валяющийся на берегу оборванец - тот самый человек, которого рекомендуют столь прославленные лица... Так как мы нашли вас в праздник рождества пресвятой богородицы, то наши матросы поначалу звали вас не иначе, как "Спасенный святой девой". Некоторая крупинка истины в этом есть: можно считать, что вы действительно были спасены девой, но уж святой я бы затруднился ее назвать! Надеюсь, что вы не в обиде на меня, сеньор Педро Сальседа? Не замечая острого, испытующего взгляда, который бросил на него капитан, Франческо со вздохом облегчения откинулся на подушку. - Ах, вы, как и все, опять об этом Сальседе! Простите, но должен признаться, что имя это мне уже в достаточной мере надоело! Нет, уважаемый сеньор капитан, я не Педро Сальседа. Я был простым слугою, а Педро Сальседа - пажом. Как вы, вероятно, знаете, быть пажом у какого-нибудь высокопоставленного лица считается в Испании большой честью. Я такой чести не заслужил. Разрешите мне немного собраться с мыслями и не пеняйте, если я буду говорить медленно, - произнес Франческо умоляюще. - Как ни горько мне в этом признаться, но я уже начинаю забывать этот прекрасный язык, на котором мы с вами беседуем... Франческо был вправе сказать, что и капитан хотя отлично изъясняется по-кастильски, но его, как и сеньориту, выдает какое-то отнюдь не кастильское произношение. - Скажите откровенно, не слишком ли утомительна для вас эта беседа? - смущенно спросил капитан. - Мне и так достанется от племянницы. Она... Но Франческо его не дослушал. - Так случилось по воле господней, - передохнув, произнес он, старательно подбирая слова, - что в списках команды, ходившей в первое плавание с адмиралом, отсутствуют многие имена... - Поскольку вы сами завели об этом речь, - обрадованно перебил его капитан, - я уж позволю себе выслушать вас до конца. Буду весьма признателен, если смогу выяснить все интересующее моего друга, сеньора Гарсиа, и тому не придется беспокоить вас... Он... как бы сказать... он несколько многословен, и племянница моя старательно оберегает вас от его посещения. Дело в том, что ему удалось ознакомиться с платежными списками Кристобаля Колона, и, как вы изволили заметить, в списках этих отсутствуют многие имена, названные в ваших дневниках... Чем можно объяснить такое расхождение? Добавлю, что и я и сеньор Гарсиа (он-то уж во всяком случае!) руководствуемся только желанием как можно тщательнее освободить истину от всех наслоений лжи или выдумки... Простите, я не мастер говорить, но думаю, что вы меня поняли... - Понял, - ответил Франческо. - Должен пояснить, что господин мой адмирал... был очень беден... - Да-а-а? - протянул капитан задумчиво. - На мой взгляд, не так уж беден... У друга моего, сеньора Гарсиа, эскривано, имеется копия приказа, данного еще в Кордове, и в приказе этом предписывается "оказывать всяческое содействие Кристобалю Колону, так как он числится на королевской службе"... Но даже эта бумага не заставляет меня относиться с полным доверием к сведениям, получаемым из Кастилии... Капитан неожиданно расхохотался. Уж этого Франческо меньше всего мог от него ожидать. - Вы удивлены? Но я прожил дольше вашего на нашем бренном и не вполне благополучном свете, - пояснил капитан. - Если хотите знать всю правду о Кастилии, обратитесь к Португалии, там выложат вам все, что может так или иначе умалить достоинство ее соперницы и соседки... И наоборот: самые достоверные сведения о Португалии... Хотя я перебил вас на самом интересном месте. Вы сказали, что господин ваш адмирал был очень беден до своего первого плавания, не так ли? - И до плавания и после, - продолжал Франческо, чувствуя, что слезы вот-вот выступят у него на глазах: ему припомнился угрюмый дом в Вальядолиде. К счастью, его посетитель ничего не заметил. - Я полагаю, что господин мой адмирал не мог нас с Орниччо внести в списки хотя бы в качестве груметов*, - продолжал Франческо, - поскольку списки были уже утверждены ранее, до того, как Орниччо добился разрешения адмирала отправиться с ним в плавание. Поэтому господин, очевидно, из своих скудных средств должен был оплачивать наше содержание... Хотя, - произнес Франческо задумчиво, - как я узнал впоследствии, он нигде в списках не упоминает ни Артура Лэкка, которого матросы переименовали в Таллерте Лайэса, ни еще одного англичанина или ирландца - его на "Санта-Марии" знали как Гуэльмо Ирреса. Даже наш дорогой сеньор Марио, секретарь адмирала, в списки внесен не был... (* Грумет - палубный матрос. Иногда так называли и юнг.) - Тосканец Руппи, генуэзец Коломбо, англичанин Лэкк, ирландец Иррес, - перебирал имена капитан, покачивая головой. "Вот именно эти сведения, конечно, заинтересуют моего друга Гарсиа, - подумал он. - Но дай господи, чтобы моя дорогая племянница не допустила эскривано к больному хотя бы сегодня!" - Конечно, люди сведущие найдут в моих дневниках много недочетов, - так же медленно и задумчиво продолжал Франческо, - ведь дневники я вел наспех, на корабле... - А эта сцена в каюте адмирала, когда вы столь благородно вступились за своего друга Орниччо, происходила ли она на самом деле? - спросил капитан. - Все, что я рассказываю в дневниках, начиная с моего прибытия в Палос, - истинная правда. Все происходило так, как у меня записано. Но я, пожалуй, рад был бы, если бы меня обвинили во лжи... И я не стал бы оправдываться... А до Палоса... мне и смешно и стыдно признаваться вам... знакомство Орниччо с адмиралом произошло совсем не в Генуе... - Ничего порочащего вас в том, что поначалу вы приправили свой рассказ долей вымысла, я не нахожу, - с доброй улыбкой перебил Франческо капитан. - Так поступали и поступают даже прославленные историки. Сейчас и мне и другу моему сеньору Гарсиа доподлинно известно, что перед отплытием в "Море тьмы" Кристобаль Колон в свой родной город не заезжал, а с Бегаймом свел знакомство еще в свою бытность в Португалии... Но для меня очень важно, что вы подтверждаете достоверность рассказа о приготовлениях адмирала к отплытию, а потом - о дальнейшем плавании "Санта-Марии"... Но извините, сеньор Руппи, я перебил вас... Прошу вас, продолжайте! - Возвратясь в Геную после первого плавания, я с помощью сеньора Томазо переписал начисто свои беглые записи. Вот тогда-то я и хотел вычеркнуть из рукописи то, что не соответствует действительности. Но мой добрейший хозяин настоял на том, чтобы я в дневниках оставил все, как было... "В вымыслах твоих заложено зерно, которое в дальнейшем может дать богатые всходы", - сказал он. Боюсь, что сеньор Томазо имел в виду красоту слога, которую якобы подметили в моих дневниках его товарищи... Но тогда я не нашел в себе смелости возразить, что красоту слога придал моей рукописи не кто иной, как он сам... - Так, так... - произнес капитан. - Но, пожалуй, обо всем этом вам не следует сообщать моей племяннице. Читала она ваши генуэзские, как вы их называете, дневники, и покорили ее не описанные в них события, а ваш, как она находит, замечательный слог. Она готова побиться об заклад, что им впору владеть какому-нибудь поэту, а никак не подмастерью или слуге, какими вы себя именуете. Франческо, не поднимая глаз на собеседника, молча разглаживал ворс одеяла. - Следовательно, я могу верить всему, что рассказано в ваших дневниках о событиях, происходивших уже в Палосе? - продолжал капитан. - Верить этой истории с картой, которую господин ваш адмирал купил у прокаженного?.. Сеньор Франческо, уверяю вас, что я, как горячий любитель карт, поступил бы так же, как и он! "Однако карту перерисовал бы, конечно, сам, а не заставил прикасаться к ней мальчишку!" - подумал капитан. - Это нисколько не умаляет в моих глазах личность Кристобаля Колона, - добавил он вслух. - И мне думается, - продолжал капитан, помолчав с минуту, - я уже понял, почему вы после прибытия в Палос как-то изменили свое отношение к генуэзским дневникам. В самом начале вы, ученик сеньора Томазо и товарищ Орниччо, по-мальчишески давали волю своей фантазии... А в Палосе вы уже осознали, что становитесь участником больших исторических событий... - Участником? - удивленно переспросил Франческо. - Нет, сеньор капитан, думать так было бы слишком нескромно с моей стороны. Да и в то время я тоже был еще мальчишкой и важности всего, что происходило на моих глазах, уразуметь не мог. Просто в Палосе я решил в точности заносить в дневники все, чему буду свидетелем... Кстати, мысль эту подал мне секретарь адмирала - сеньор Марио... Впрочем, есть в моих дневниках, относящихся уже ко второму плаванию, место, где я сознательно погрешил против истины, - добавил вдруг Франческо, улыбнувшись. - Да? - с интересом спросил капитан, который был уже у двери. - Когда же вы сознательно погрешили против истины, если только это не слишком нескромный вопрос? - Это мелочь... Вы, конечно, и внимания не обратили на это место... Поступил я так по молодости лет. - Франческо снова улыбнулся. - Когда сеньор Охеда назвал меня мальчиком, я солгал, сообщив, что мне шестнадцать лет... Ростом, как видите, бог меня не обидел... - А на деле? - теперь улыбнулся уже и капитан. - На деле мне только-только исполнилось четырнадцать... Сейчас я даже самому себе затрудняюсь объяснить, почему, выправляя потом с сеньором Томазо дневники, я выпустил из виду эту неточность, - сказал Франческо. "А ведь тогда я и ей солгал!" - вспомнил он с раскаянием. Франческо молчал довольно долгое время. - И, конечно, любовь моя к Тайбоки была совсем мальчишеская, - пробормотал он вдруг. - Только почему же она еще и до сих пор снится мне почти каждую ночь?! Поняв, что Франческо Руппи разговаривает уже не с ним, капитан, осторожно ступая, вышел из каюты и тихонько прикрыл за собою дверь. "Эх, а о том, что мы до возвращения императора не спешим добраться до Испании, я беднягу так и не предупредил! - Капитан удрученно покачал головой. - Надо будет поручить это дело нашему эскривано. Он так или иначе прорвется к больному". Глава вторая СЕНЬОР ЭСКРИВАНО Принеся таз и кувшин с водой, сеньорита заставила Франческо умыть лицо и руки, а потом дала ему поесть, сама разрезая мясо. - О, дело идет на поправку! - сказала она весело. - Ведь два дня вы ничего не брали в рот, кроме воды. Некоторый опыт по уходу за больными у меня есть. А теперь, - она протянула Франческо кувшин, - можете ополоснуть себя всего - с головы до ног - над этим тазом. Но не успел Франческо докрасна растереться грубым полотенцем, как в дверь постучали. - Войдите! - крикнул он, быстро юркнув под одеяло, уверенный, что это сеньорита. Но в каюту вошел высокий - еще выше, чем капитан, - очень худой господин. Боязнь снова подвергнуться расспросам заставила Франческо закрыть глаза. - Сеньор Франческо Руппи, если не ошибаюсь? - произнес гость, кланяясь. - Рад видеть вас в добром здоровье. Позвольте же и мне назвать себя: юстициарий, другими словами - юрист, Гарсиа к вашим услугам. Здесь принято называть меня "эскривано". И вам тоже будет удобнее называть меня так. Надеюсь, я не разбудил вас, сеньор Руппи? Франческо открыл глаза: - Простите, сеньор, я немного вздремнул... Прошу вас, присаживайтесь поближе, - добавил он, стараясь, чтобы посетитель не уловил в его тоне неудовольствия. - Я, так как сеньорита была против моего сегодняшнего посещения, постараюсь не утомить вас. Все вопросы, которые нам надлежит обсудить, я выписал заранее, - добавил гость, разворачивая желтоватый свиток. А Франческо чуть не ахнул, прикинув в уме, сколько же вопросов может уместиться на таком длинном, исписанном мелким почерком листе. - Вопрос первый! - громко, точно с кафедры, провозгласил сеньор Гарсиа. - Впрочем, простите, с этим уже покончено: сеньор капитан убедил меня, что вы действительно Франческо Руппи. Удостоверьте только, прав ли сеньор капитан или неправ. - Прав, - ответил Франческо. - И мне думается, что любой кастилец, услыхав одну произнесенную мною фразу, поймет, что я не только не кастилец, каким, безусловно, был паж адмирала, но и не арагонец и даже не каталонец... Не понимаю, как мог сеньор капитан... - Тут Франческо приостановился в надежде, что ему подскажут, к какой национальности принадлежит его добрейший и гостеприимнейший хозяин. Но сеньор Гарсиа только немного пожевал губами. - Не считаю себя знатоком в таких вопросах, - наконец вымолвил он. - Хотя, простите меня, я ведь должен был бы запомнить ваше поэтическое выражение: "наша сладкая тосканская речь". Франческо покраснел. - Я уже признался сеньору капитану, - сказал он смущенно, - что, после того как сеньор Томазо исправил некоторые страницы, дневник мой стал выглядеть намного лучше... - Но смысла его сеньор Томазо, надеюсь, не менял? - спросил сеньор Гарсиа обеспокоенно. "И он о том же!" - подумал Франческо. - Нет, не менял, - ответил он. - К сожалению, не менял, - добавил он устало. - Там есть места... - Пусть это вас не волнует! Все изложенное вами нигде не будет оглашено, - заверил его сеньор Гарсиа. - Ах, Тоскана, Тоскана! - произнес он мечтательно. Потом, помолчав, добавил: - Поэзия! Чистейшая поэзия! Обладай я поэтическим даром, я именно так бы и сказал: "Сладкая тосканская речь"... Франческо внимательно оглядел своего гостя. Волосы у того были белокурые, чуть тронутые сединой. Лицо смуглое, почти без морщин. Держался он прямо, как иной раз держатся люди, пытающиеся скрыть свой возраст. Но возраст этот все же выдавали его когда-то голубые, а сейчас выцветшие глаза, вздувшиеся на шее жилы и легкая дрожь в руках. - Вопрос второй! - так же громко провозгласил сеньор Гарсиа, но, пробормотав себе что-то под нос, добавил: - И его мы вычеркнем. Вы вполне обстоятельно объяснили сеньору капитану, почему ваше и еще кое-какие имена отсутствуют в списках команды, ходившей в первое плавание с Кристобалем Колоном... Но не кажется ли вам это странным? Ведь таким образом адмирал ущемлял бы свои же интересы, поскольку расплачиваться с лицами, не названными в списках, ему пришлось бы из своих же собственных средств. Не думаю, как полагают люди несведущие, что генуэзец был скупым или жадным, но отстаивать свои интересы он, безусловно, умел! "Умел"! - с горечью подумал Франческо. - Настолько, что умер в бедности, и вот его наследник уже много лет не может добиться от короны дарованных ему привилегий и возвращения следуемых ему сумм!" - А не думаете ли вы, сеньор Руппи, что неугодные кому-либо имена из списков были вычеркнуты или даже вытравлены? Кстати добавлю, что со списками команды, ходившей во второе плавание с адмиралом, поступили значительно проще: их уничтожили! - Боюсь ввести вас в заблуждение, - задумчиво произнес Франческо. - Может быть, кто-нибудь потом почему-либо это сделал. Что же касается адмирала, я уверен: господин мой не стал бы ни подделывать, ни вытравлять... Он еще не закончил фразы, как почувствовал, что и щеки его, и лоб, и даже шею залил румянец смущения. Сеньор Гарсиа, конечно, читал его дневники и, возможно, обратил внимание на то место, где упоминается о неверных записях в корабельном журнале... И - еще одно место... Дай господи, чтобы он об этом не заговорил... Нет, гость его об этом заговорил! - Перехожу к третьему вопросу. То обстоятельство, что адмирал неверно показывал количество пройденных лиг, вы объясняете его доброй или злой волей? - Я прерву вас, сеньор Гарсиа, - еле смог выговорить Франческо. - Адмирал мог руководствоваться и своей и чужой, и доброй и недоброй волей, но кто мы такие, чтобы его судить! - Меньше всего я собираюсь кого-либо судить, а тем более осуждать! - произнес сеньор Гарсиа со смирением. - Но хочу заметить: в вашем дневнике можно найти подтверждение сведениям, какие королевский фискал* домогался получить от членов команды, ходившей с адмиралом в первое и второе плавания, и получил от членов команды, ходившей с адмиралом в первое плавание... Но до того, как я ознакомился с вашим дневником, достоверность показаний этих была для меня сомнительна... Я рад, что вы, сеньор Франческо, как нелицеприятный свидетель помогли мне разобраться в подлинной сути Кристобаля Колона. (* Королевский фискал - чиновник, ведущий расследования по различным делам. Это слово впоследствии получило совсем иное значение: доносчик.) - Боже мой, боже! - простонал Франческо, хватаясь за голову. - Я проклинаю тот день, когда мои покровители из Сен-Дье уговорили меня не уничтожать генуэзские дневники! - Сеньор Франческо, - тихо произнес сеньор Гарсиа, - как права была сеньорита! Мне не следовало заводить с вами разговор о столь волнующих вас обстоятельствах... Простите меня. Такую же просьбу о прощении я принесу сегодня же и сеньорите. Франческо молчал. - Вам плохо, сеньор Руппи? - с тревогой осведомился сеньор Гарсиа. - Может быть, все же следует позвать сеньориту? Франческо молчал. - Я, очевидно, очень неосторожно коснулся самого больного места, но, повторяю... - О нет! - собравшись наконец с силами, ответил Франческо. - Вы назвались юстициарием и, как видно, считаете себя вправе допрашивать меня так же, как допрашивают преступников на суде. Вы не коснулись моего больного места, сеньор Гарсиа, вы, как мясник, разделывающий тушу руками по локоть в крови, перебираете печень, легкие, почки, сердце, нащупывая то, что вам нужно! Подняв глаза на сеньора Гарсиа, он увидел, что у того все лицо залито слезами. Но и это его не остановило. - Вы - юстициарий, законник, а скажите: законно ли, воспользовавшись чужими бумагами, явиться к постели не вполне здорового человека и допрашивать его об адмирале, которого он любил и любит до сих пор, невзирая на то, что Кристобаль Колон мог совершать тяжкие проступки для того только, чтобы задуманное им дело не потерпело крах в самом начале. А из-за жадности короны предприятие адмирала не было бы завершено, если бы господин мой не тешил монархов сказками о богатствах открытых им земель, о реках, несущих золото, о покорных и добросердечных дикарях, которых так легко, обратив в нашу христианнейшую католическую веру, отправлять на погибель в рудники, где роют золото! Сеньор Гарсиа быстро вышел из каюты и тотчас же вернулся, неся в руке кружку. - Выпейте! Это вода с вином... И успокойтесь, сеньор Руппи, - сказал он заботливо. - Разрешите мне посидеть немного у вас, так как в моем настоящем состоянии мне не хотелось бы показываться на палубе. Франческо с трудом сделал несколько глотков, а потом молча указал сеньору Гарсиа место в ногах койки. - Я отвлекусь немного... - с какою-то робостью произнес сеньор Гарсиа. - Сеньор Руппи, известно ли вам такое имя - Клио? В свои студенческие годы вы, возможно... - Имя "Клио" мне незнакомо, - перебил его Франческо, - но вы упомянули о моих студенческих годах... Как я счастлив, что не все мои дневниковые записи остановили на себе ваше внимание! - сказал Франческо в сердцах. Однако он уже чувствовал, как мало-помалу улетучивается в нем озлобление против собеседника. - Иначе вы, сеньор Гарсиа, вспомнили бы, конечно, что я был всего-навсего учеником серебряных дел мастера. Потом пытался сам чертить карты, и если я продвинусь немного вперед в этом деле, то буду обязан этим только моему дорогому сеньору Томазо да еще моим покровителям из кружка герцога Рене в Сен-Дье, в Вогезах... - закончил Франческо уже почти спокойно. - Сеньор эскривано! - раздался за дверью звонкий мальчишеский голос. - Вас ищет сеньорита! - Так я и знал! - прошептал сеньор Гарсиа. - Я крайне утомил вас! Простите меня, сеньор Франческо! Но если бы вы были в моих летах, то поняли бы, что я вынужден торопиться... А ведь эта наша беседа дала толчок новым мыслям, которые я ночью изложу в своих записях... Однако я обязан был прежде всего подумать о вас. Простите меня! - И, заглянув в свой лист, эскривано со вздохом свернул его в трубку. - Простите, - повторил он, - и разрешите мне пожать вам руку. Теперь я, как и сеньорита, уверен, что вы действительно хороший человек, в чем ее убедили ваши замечательные дневники... Простите, - повторил он, склоняясь над койкой больного. И Франческо неожиданно для себя крепко стиснул обеими руками тонкую и вялую руку эскривано. Глава третья ЭТО ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЙ КОРАБЛЬ! Уже несколько дней команду "Геновевы" радовало безоблачное небо. Дул легкий попутный ветер, и, даже когда убирали паруса, корабль несло вперед течением. Франческо уже дважды нес ночную вахту, хотя сеньор капитан отлично помнил, что именно по его, Франческо, вине налетела на камни "Санта-Мария". Но это было много лет назад. Поначалу боцман с сомнением оглядел этого "Спасенного святой девой" нового матроса... Хуже всего, что и подобрали-то его где - на Мальорке! И, хотя сеньор капитан уверял, что Руппи знает море как свои пять пальцев, боцман был убежден, что новичка еще долго придется учить уму-разуму... Мальоркинцы, ничего не скажешь, - отличные мореходы. А этот! Посмотреть хотя бы на его руки! - Этот лучше справляется по письменной части, сеньор капитан, уж я ли не перевидал разных людей на своем веку! Однако не прошло и недели, как боцман в корне изменил суждение о "Спасенном". И все-таки, столкнувшись как-то на юте с пилотом, боцман не утерпел и попенял ему на легкомыслие хозяина "Геновевы". - Пускай сеньору начальнику и капитану корабля не вменяется в обязанность знать все законы кораблевождения, но уж при наборе команды спросить мнение опытных людей все же следовало! Руппи, допустим, действительно знает морское дело, но как сеньор капитан мог это предвидеть? Хорошо еще, что новичок лежал без сознания, когда "Геновева" уходила от этих наглых бретонцев! А то при его характере Руппи не упустил бы случая и обязательно ввязался бы в драку! - Ты думаешь? - рассеянно спросил пилот. - На мой взгляд, новичок на забияку совсем не походит... - Но уж своих товарищей в беде он ни за что не оставил бы! - стоял на своем боцман. - А что пользы было бы тогда от него, еще слабого и больного? - Да послушай, ведь и беды-то никакой не было! - Пилот пожал плечами. - Просто поставили лишние паруса и помахали пиратам ручкой... И почему ты вообразил, что это именно бретонцы были? Черный флаг на мачте? Черный флаг и нормандцы могут водрузить... Но ни тем, ни другим нашу "Геновеву" не догнать! Нет, нет, "Геновева" наша замечательный корабль! - Да, все знают, что замечательный, - проворчал боцман. - А уж насчет бретонцев да нормандцев, сеньор пилот, то я и тех и других тоже по их повадкам знаю, вы уж не сердитесь, сеньор пилот... Отлично понимая, что доводы его прозвучат неубедительно, боцман все-таки добавил: - Так вот, "Спасенный" - больной не больной - первым полез бы на фок-мачту. Это его просто бог спас, что он в ту пору лежал без сознания. Пилот молчал. Но боцман не унимался: - Или скажите, например, на что сдался сеньору капитану в нашей команде этот бесенок Хуанито? А вот сеньор эскривано и сеньорита в мальчишке души не чают!.. Я понимаю, сеньор Гарсиа человек ученый - эскривано, юстициарий! Ну и составлял бы себе разные нужные бумаги да заверял бы подписи... Или вот возьмите этого Северянина с его волшебным камнем. Спит вместе с матросами, ест с ними из одного котла... Я же сам и зачислял его на довольствие... А кто и когда видел его за работой? Спит себе, да ест, да пьет. (А выпить он мастер... Да еще сеньорита ему какое-то особое вино подносит!) Спит, говорю, ест, да пьет, да своими исландскими сказками матросам голову забивает... А в тот раз, помните, он вдруг на тебе - командовать принялся... Это когда мы уже от нормандцев уходили... - Думаешь, это нормандцы были? - спросил пилот. Боцман настороженно глянул на своего собеседника. "Опять старик хочет выпытать у меня что-нибудь о Бьярне Бьярнарссоне", - подумал пилот. Однако, не желая обидеть боцмана, сказал миролюбиво: - Толковали же нам ганзейцы, что где-то там, в Северной стране, военачальники этого народа и спят и едят вместе со своими дружинниками и последней кружкой воды с ними делятся... И одеты не лучше их... Может, Северянин как раз из этих мест... Чего ты там ворчишь? - Да мое дело маленькое! - вздохнул боцман. - Может, он где-то и начальник, а у нас довольствие получает матросское. Охо-хо! Больно уж много у нас начальников! Просто голова кругом идет! - Поменьше бы к своей фляге прикладывался, и голова была бы на месте... А если ты думал у меня что-нибудь про Северянина выпытать, то прогадал: я о нем знаю не больше твоего. - Вот я опять же об этом бесенке Хуанито, - невозмутимо продолжал боцман. - Все-то он знает, во все сует нос. Вот, к примеру, помните, и сеньорита, и сеньор эскривано, да и сам сеньор капитан уговаривали этого "Спасенного" поместиться в средней каюте, рядом с сеньором эскривано или хотя бы со мной... Так нет же! Пошел на бак, к матросам, а там и без него полно! А вот потеснились же и поставили лишнюю койку! И как раз рядом с этим бесенком Хуанито... Нет, что ни говорите, но без Хуанито и тут дело не обошлось! Последние слова боцман произнес уже куда-то в пространство, потому что пилот, махнув рукой, молча отправился к своей рубке. Надо сказать, что если в превращении Франческо Руппи в матроса дело не обошлось без бесенка Хуанито, то роль его здесь была совсем незначительна. Проснувшись в это сверкающее утро, Франческо вдруг явственно ощутил, что он совершенно здоров. Сеньорита, правда, уверяла, что помогла ему растертая в порошок кора какого-то только ей одной известного дерева... Попробовав порошок на вкус, Франческо еще полдня отплевывался от горечи. Вернее всего, лихорадка оставила его так же внезапно, как и свалила с ног тогда в трактире. Итак, проснувшись в это сверкающее утро, Франческо с выдохом попенял на судьбу. Чем он сможет отплатить своим хозяевам за все их заботы? Вот он нежится сейчас в постели, а команда корабля, возможно, испытывает недостаток в рабочих руках. Насколько он помнил, в этих местах столь благодатная погода не может продержаться долго, все же как-никак близится осень. Подтвердила это и сеньорита, когда, чтобы развлечь больного, принесла ему карту, на которой красной линией был обозначен курс "Геновевы". Но как же ему обходиться без штанов, да еще - в этой длинной женской сорочке! И, словно в ответ на его раздумье, дверь распахнулась, и в каюту вошел очень смуглый мальчишка, неся на вытянутой руке холщовые штаны и такую же рубашку. - Корабельный швец по приказу сеньориты, еще когда ты пластом лежал, снял с тебя мерку, - сказал паренек,- и во все такое красивое да богатое хотят тебя обрядить, что мы даже пожалели доброе сукно да бархат. Думали, что все равно это пойдет... сам знаешь куда! - И мальчишка многозначительно опустил указательный палец книзу. - А пока сеньор капитан велел подобрать тебе что-нибудь из нашего. Штаны хороши, а рубашка - с Эрнандо. Боюсь, будет тебе не впору... Но я могу... - И, если бы Франческо его не удержал, парнишка тут же стянул бы с себя очень широкую и не по росту длинную рубаху. - Откуда ты все это знаешь? - спросил Франческо с улыбкой. - А ты не смейся! Я все знаю, - заявил парнишка с гордостью. - И зовут тебя совсем не "Спасенный святой девой", а Франческо Руппи. А меня - Хуанито. Ты итальянец? - Итальянец. А ты? - Считай, что я тоже итальянец... Я подкидыш. Сеньорита выловила меня в каком-то заливе. Уж не помню, как он называется... В точности, как дочка фараона - Моисея! - О, да ты, оказывается, ученый человек! - улыбнулся Франческо. - По-кастильски умеешь? - А что там уметь! Я на всех языках умею! Куда бы нас с сеньором капитаном и с сеньоритой ни мотало, я через день уже могу на базаре с любым поговорить, точно сто лет живу в этих краях. Могу по сходной цене купить и хлеба, и сыру... и вина, - лукаво подмигнув, добавил Хуанито. - А тут меня, видишь ли, считают за каталонца, потому что я якобы плохо говорю по-кастильски... Но ты ведь меня понимаешь? - Понимать-то понимаю... - согласился Франческо. - Ну, вот видишь! Но признаюсь тебе (только это между нами), что каталонцы меня считают кастильцем. - И Хуанито весело подмигнул. Натянув штаны и влезая в тесноватую рубашку, Франческо поймал себя на том, что ему хочется поглядеться в зеркало, но тотчас же повернулся к двери. Однако посмотреться в зеркало ему все-таки пришлось. - А это что еще за чудо? - спросил Хуанито за его спиной. Вскарабкавшись на койку, мальчишка упирался пальцем прямо в стекло. - Это зеркало. - Знаю, что зеркало! Только так зеркала никогда не вешают. Видишь ли, мне еще не случалось бывать в каюте у сеньориты, хотя она меня и зазывала... - Да? - спросил Франческо. - Ну, не зазывала, а сказала: "Пойди отнеси больному есть". А я побоялся. Это когда ты лежал, как покойник. Из матросов тогда никто ни за какие деньги к тебе не подошел бы... Но вчера сеньор капитан созвал нас всех и объяснил, что ты уже выздоравливаешь, что у тебя была лихорадка, что она не прилипчива, что море вообще лечит лихорадку... Но что каюту все же нужно обкурить серой... А сеньорита даже рассердилась на своего дядю. Капитан ведь ей дядей приходится... - И без всякого перехода мальчишка добавил: - Ох, знал бы ты, какая она добрая! Наши матросы говорят, что ее можно поставить в угол и молиться на нее, как на мадонну... Только вот волосы она подстригла зачем! Одевшись, Франческо с сомнением оглядел свои босые ноги. Потом окинул взглядом мальчишку, но и тот шлепал по полу босиком. Сообразительный Хуанито понял его без слов. - Не горюй, сапоги тебе уже заказаны. Не знаю, как у вас в стране, но, наверно, во всей Кастилии нет такого башмачника, как наш Федерико, - важно сообщил он. - Простой матрос, а как сапоги и башмаки тачает! Только носки на его башмаках всегда задираются кверху. - И, опасливо оглядевшись по сторонам, Хуанито добавил шепотом: - Не иначе, как он мавр! - Ну и что ж, - сказал Франческо, которого мальчишка очень забавлял. - Ты только никому не говори, но я ведь на самом деле тоже мавр. - А знаешь, я так и подумал. Глаза у тебя, правда, серые, но кто их знает, мавров, какие у них глаза! Но брови у тебя черные. И борода, пока тебя не побрили, росла тоже черная. А волосы вроде светло-русые какие-то... И то ли чуть рыжеватые, то ли красноватые... А ведь сеньор Гарсиа так и сказал: мавры сами черные, а в красную краску красят... уж не помню что - не то бороду, не то волосы. - А это где как... В наших местах, например, мы, мавры, красим волосы, а бороды бреем, - еле сдерживая смех, пояснил Франческо. Пожалуй, с тех пор как он покинул Сен-Дье, сегодня ему впервые захотелось шутить, смеяться, поддразнивать кого-нибудь... - Да, я забыл тебе сказать, - приложив палец к губам, тихонько произнес Хуанито, - наш Федерико ни за что не хочет тачать такие туфли, как, например, у нашего сеньора капитана: широкие и расшлепанные какие-то... Это потому, что Федерико ненавидит нашего императора, Карла Пятого... В Кастилии он, правда, королем Карлом Первым считается. И никакой он не кастилец и не арагонец, родом он из города Гента. Вот Федерико его и ненавидит... Да его в Испании все ненавидят! - А почему ваш Федерико не хочет шить широкие туфли? - спросил Франческо, оставляя в стороне вопрос об отношении башмачника к императору. Он по-настоящему был заинтересован этой беседой. Хуанито с недоумением оглядел его всего - с головы до ног. - Да ты что, с луны свалился? - спросил он сердито. - Самый последний дурак в Кастилии знает, что Карл Пятый шестипалый... Вот он и носит такие туфли. А дураки придворные тоже себе широкие заказывают, хотя у них ноги как ноги... А знаешь... - Хуанито помолчал. - Ведь я тоже, наверно, мавр, - признался он шепотом. - Может, меня как раз из Мавритании и прибило в тот залив. Как ни крепился Франческо, но тут он, не выдержав, расхохотался. - Эх ты! Все это ты, оказывается, шутишь! Смеешься надо мной! А вот сеньор Гарсиа никогда надо мной не смеется! - помрачнев, укорил его мальчик. - А еще я расскажу тебе про сеньориту. Она мало того, что ходила по берегу в штанах (вот тебе святой крест, я сам видел!), но она еще... Фразы этой мальчишка не докончил: Франческо, повернув его за плечи, молча вытолкал из каюты. Хуанито тотчас же открыл дверь снова. - Ладно, я больше не буду о сеньорите, - виновато сказал он. - А вот ты и дурак, что не дослушал, как она хорошо... - Но, глянув на Франческо, умолк. - Ты только не толкайся больше! Больной, больной, а мне чуть руку не вывихнул! А я ведь к тебе по делу! Сеньор капитан велел все же обкурить каюту серой, а при сеньорите не обкуришь. Надо все сделать, пока она в капитанской каюте. Я зажгу серу, каюту закрою, а потом через неделю придется хорошенько вышуровать пол и стенки и потолок. - Да, от серы остается очень тяжелый запах, - сказал Франческо. - Потом каюту еще придется несколько дней проветривать... - Ну и ступай на палубу, если тебе неохота дышать серой. А я тут справлюсь один, - в сердцах проворчал Хуанито. Франческо, однако, никуда не ушел, а принялся помогать этому маленькому ворчуну. И хотя в конце концов и у того, и у другого глаза были красные от серных паров, они хохотали, отмывая после серы руки и брызгая друг на друга водой со щелоком. Но бывает же такое и у отца с сыном, когда у них спорится работа. За этим занятием их и застала сеньорита. - Неужели нельзя было все-таки обойтись без серы! - вздохнула она. - И не рано ли вы, сеньор Франческо, взялись за работу? У нас с сеньором капитаном шла речь только о том, что вы сегодня выберетесь на палубу - подышать чистым воздухом... О боже мой, да здесь можно просто задохнуться! Здесь в точности... - В точности, как в аду, - подсказал ученый Хуанито. Сеньорита была права: в ее каюте действительно можно было задохнуться. - На общем совете, - сказала она, - уже давно порешили, что, как только вы поправитесь, вас надо будет устроить в средней каюте - по соседству с сеньором эскривано или с сеньором пилотом... Давайте сегодня же туда и перебирайтесь, а я, пока из моей каюты не выветрится этот ужасный запах, пробуду еще у дяди. Правда, средняя сейчас завалена книгами и рукописями сеньора эскривано, но соседи на него из-за этого не в обиде. - Ну, обо мне-то можно не беспокоиться. - Франческо улыбнулся. - Ночевать мне приходилось и в гораздо худших условиях... Но дело, конечно, не во мне. Думаю, что из-за меня беспокоить всех этих людей не стоит... - И, не обращая внимания на то, что сеньорита протестующе подняла руку, Франческо добавил: - Если разрешите, я попрошусь на бак к матросам. Мне ведь все равно придется нести службу наравне с ними... Сеньорита, прищурившись, молчала. - Ни разрешать, ни запрещать что-либо на "Геновеве" я не имею полномочий, - наконец ответила она. - Только повторяю: сеньор капитан находит, что вы еще недостаточно окрепли. Не только нести службу, но даже просто разгуливать по палубе вам еще рано. Напоминаю, что сеньор капитан является к тому же и владельцем корабля. Поэтому испросить разрешение на все, что вы задумали, вам придется именно у него. Капитан оказался много сговорчивее своей племянницы. Правда, вначале, когда Франческо подробно рассказал ему о приступах лихорадки, во время которых он иной раз по нескольку дней лежал без сознания, однако, очнувшись, как ни в чем не бывало принимался за работу, капитан с сомнением покачал головой. - Сейчас у вас, очевидно, был один из самых сильных, хотя и не длительных приступов, - заметил он. - И я и сеньорита находим, что вам следует поберечься. Но, может быть, вы и правы: человек, привычный к труду, плохо переносит безделье. Однако труд бывает разный. Почему вы стремитесь именно на бак? Если бы вы при вашей опытности взялись помогать сеньору эскривано или мне, то, полагаю, принесли бы больше пользы, чем карабкаясь по вантам или оттирая песком палубу... Франческо решил было, что у него нет никакой надежды вернуться к работе, которую он так любил и которой был лишен столь продолжительное время. Но капитан, покачивая в раздумье головой, добавил: - Конечно, вам лучше знать... Надеюсь, что и матрос из вас получится неплохой... А команда у нас отличная, - уже весело произнес он. - Боцман, правда, любит поворчать, но моряк он опытный, и думаю, что вы с ним поладите... Немного тесновато на баке, но вы убедитесь, что по сравнению с другими кораблями, на которых вам доводилось плавать, на "Геновеве" матросы устроены лучше... Ну, дорогой сеньор Франческо, перебирайтесь с богом! А сеньориту я как-нибудь уломаю. - Простите, сеньор капитан... Я хотел бы задать вам только один вопрос: называете ли вы кого-нибудь из своей команды "сеньор" и обращаетесь ли к ним на "вы"? - Я вас понял, сеньор Франческо Руппи. Вернее, я понял тебя, Франческо... И вот тебе еще одно маленькое наставление: на баке ты встретишься с сеньором Бьярном Бьярнарссоном, которого у нас прозвали Северянином. Он, как и ты, отказался поселиться в средней каюте. И на "Геновеве" все вынуждены говорить ему "ты" - такова его воля. Исключение составляет лишь моя племянница, но она всем на "Геновеве" говорит "вы". И Северянин с этим ее капризом примирился... Что касается матросов, то наблюдательный человек, безусловно, заметит, что когда кто-либо из команды обращается к Северянину, то в устах любого это "ты" звучит примерно как "ваша светлость"... Я, понятно, несколько преувеличил, но думаю, что ты меня понял... Должен тебе сказать, что матросы не ошибаются: Бьярн Бьярнарссон родом из знатной исландской семьи и, что важнее всего, едет сейчас к самому Карлу Пятому для разрешения каких-то дел. Благодаря этому мы и получили наставление Карла Пятого плавать под испанским флагом. Бьярн тайны из этого не делает, поэтому я тебе обо всем рассказал... Однако тебе упоминать о делах нашего Северянина, мне думается, не следует. Да я и сам не в курсе его дел. - Капитан одобряюще похлопал Франческо по плечу: - Отправляйся к боцману и передай, что я велел зачислить тебя на довольствие. Он же представит тебя и сеньору маэстре и сеньору пилоту. С остальными ты познакомишься сам... Да, хочу тебя предупредить: если боцман поначалу тебе не понравится, не поддавайся первому впечатлению. Я уже сказал, что он, как все боцманы, немного ворчун, но добавлю: человек он, безусловно, честный и любящий свое дело. Помолчав, капитан добавил: - Эх, хотелось бы мне самому показать тебе "Геновеву"! Должен сказать, что "Геновева" действительно замечательный корабль! И признают это даже прославленные мореходы, которым доводилось ее осматривать... Детище моего покойного брата! Но, конечно, лучше, удобнее для тебя будет, если с "Геновевой" тебя ознакомит кто-нибудь из свободных матросов. Или боцман... Он-то сделает это с большим удовольствием. Вот тогда ты поймешь, на каком корабле тебе предстоит проделать плавание! По заведенному на "Геновеве" порядку в конце недели, в субботу, в средней каюте собрались капитан, маэстре, пилот, боцман и эскривано. Как-то уж так повелось, что сеньор Гарсиа был непременным участником таких совещаний. Они выслушали сообщение маэстре о настроении и здоровье команды, проверили астрономические наблюдения и записи пилота, обсудили дальнейший курс "Геновевы", а также отчет боцмана о сохранности запасов провианта, вина и пресной воды. Перед тем как разойтись, поговорили о новом матросе. Капитан был очень доволен, что "Спасенный" (правда, если судить по тем нескольким дням, что он провел на баке) на всех произвел благоприятное впечатление. - Я рад сообщить вам, сеньоры, - сказал капитан напоследок, - что наш "Спасенный святой девой" не только опытный моряк, но еще с детства приучен к черчению карт и к граверному делу. Не знаю, каков он будет в бою, если мы встретимся с неприятелем, но я выяснил, что по его гравюре на меди была даже отпечатана карта, изданная в Страсбурге... Ну, ну, сеньор боцман, попробуй-ка сказать, что все это помешает Руппи быть хорошим матросом! Три дня пришлось Франческо дожидаться, пока боцман выберет время, чтобы показать ему "Геновеву", но тому все было недосуг. Однако Франческо и сам убедился, что у боцмана действительно дел по горло и на корабле он человек незаменимый. Матрос Сигурд Датчанин, которому наконец было поручено ознакомить новичка с кораблем, оказался славным малым. Впрочем, для Франческо это не явилось неожиданностью: он с первого же дня своего появления на баке запомнил дружескую улыбку, осветившую угрюмое лицо Датчанина. По-кастильски Сигурд говорил не хуже Франческо, но мог еще кое-как объясниться и по-португальски. Вопросов новичку он не задавал, но объяснял ему все охотно и обстоятельно. О себе сообщил, что прапрадед его был рыбаком, прадед - матросом, дед - матросом, отец - тоже. И что у них в роду так и повелось: старший сын обязательно уходит в море. Показать "Спасенному" корабль боцман поручил Сигурду Датчанину, потому что ему здорово повредило руку брашпилем - разбило пальцы и содрало кожу с локтя. Сеньорита перевязала его и успокоила, что рука действовать будет, но, пока рана не заживет, он от работы был освобожден. К удивлению Франческо, суровый Сигурд мог и пошутить. На вопрос новичка, не трудно ли ему будет целый день ходить по кораблю, Датчанин ответил: - Хожу-то я не на руках. А ноги у меня целы! - И добавил: - Показать нашу "Геновеву" каждый захочет. Как не похвастаться таким кораблем! Очевидно, капитан всю свою команду заразил любовью к "Геновеве". - Вот я задам тебе один вопрос, - сказал Сигурд. - Сколько, по-твоему, платят испанцы матросам на своих кораблях? - И тут же сам себе ответил: - Думаю, в месяц не больше тысячи мараведи... А палубным и того меньше. Тебе сколько положили? Франческо смутился: - У нас еще об этом разговора не было. Меня ведь, знаешь, больного на берегу подобрали... Вылечили, приодели... - Ничего, ничего, - обнадеживающе заметил Датчанин, - ни сеньор капитан, ни сеньор маэстре тебя не обидят. У нас ты будешь получать больше, чем на любом корабле, а все потому, что на "Геновеве" каждый матрос, кроме морского дела, знает еще какое-нибудь ремесло. И тебе что-нибудь подыщут. Вот мы с сеньором капитаном и договорились, что лишних людей в команде держать не будем. А что приходилось бы плотникам, да бочарам, да конопатчикам платить - поровну на всю команду разделят... А нам и без того по тысяче двести мараведи по договору положено... А тут еще по сто восемьдесят прибавки набегает... Словом, вернешься домой - сможешь год ничего не делать... Правда, в случае, если неприятеля встретим, нам всем жарко придется: людей-то, сам знаешь, у нас немного... Но ничего, справимся! А вообще-то народ у нас дружный. И опытный. Возьми, к примеру, Федерико: он у нас и бочар и по сапожной части, ведает починкой сапог всей команды и командиров... Но он и бочар хороший... А Эрнандо и пол настелит и любой камзол тебе сошьет. Франческо присутствовал при том, как боцман наставлял Сигурда: - Трюм, и зарядные ящики, и бак, и ют ему покажи, и колодец для помпы, и как помпа работает... И пусть разок ломбарду зарядит... Датчанин решил, что сперва надо осмотреть каюты. - Пошли! - сказал он. - С этим надо управиться пораньше. Правда, ни сеньора маэстре, ни сеньора пилота, ни боцмана днем в каютах не застанешь. Но вот гляди: сеньор капитан, сеньорита и сеньор эскривано вышли на палубу - это чтобы нам не мешать. - Или чтобы мы им не мешали? - Франческо улыбнулся. - Может быть, и так... В средней каюте, по правилам, должны бы размещаться пилот, эскривано и боцман, - пояснил Сигурд. - В первой малой - сеньор капитан, а во второй - сеньор маэстре. Но с давних пор ее занимает сеньорита, вот сеньор маэстре и перебрался в среднюю. Ну, места там всем хватает! - А удобно ли, что мы в отсутствие хозяев будем осматривать их каюты? - спросил Франческо. - Удобно, раз они ушли для того, чтобы мы могли все рассмотреть. На юте "Геновевы" тоже была высокая надстройка. Внизу помещалась средняя каюта, а над ней - две малые. Каюту сеньориты Франческо мог обстоятельно изучить за время своей болезни, но тогда ничто, кроме зеркала, не привлекло его внимания. Только сейчас он оценил как следует красивые, отделанные бронзой двери, бронзовые же затейливые задвижки у окна и в особенности небольшой глобус, которого раньше в каюте как будто не было. Вторая каюта - сеньора капитана - была почти пуста. Только над койкой красовалось на стенном шкафчике чучело какой-то птицы. Очевидно, сеньор капитан был охотником. У окна стоял стол с привинченной к нему медной чернильницей. Бумаги и перья, если они у капитана были, хранились, надо думать, в ящиках стола. Средняя каюта была много меньше матросской, но и обитателей в ней было много меньше. А вот стол был побольше капитанского. Верхнюю его доску, как пояснил Сигурд, по мере надобности можно приподнимать под небольшим углом. "Пригоден для черчения", - определил про себя Франческо. Сеньорита была несправедлива к сеньору эскривано: его книги и бумаги на столе были сложены в завидном порядке. - А ты, "Спасенный", даже не глянул вверх! - сказал Датчанин уже при выходе из каюты. Франческо поднял голову. - Господи! - невольно произнес он. Потолок каюты был выкрашен в нежно-голубой цвет. В широкое окно было видно море в легкой ряби, а над ним - голубое, нежное, ленивое небо. - И кто же это придумал? - спросил он. - Сколько я плаваю, а такого на кораблях никогда не встречал... - Сколько бы ты ни плавал, - перебил его Сигурд, - тебе такие девушки, как наша сеньорита, никогда не встречались... Это она велела выкрасить потолок средней каюты в небесный цвет. Сеньор эскривано ведь почти никогда не выходит на палубу, и ей захотелось, чтобы хоть в каюте над ним было что-то голубое... Осмотреть "Геновеву" Франческо в тот день не удалось: сеньор пилот позвал его проверить кое-какие записи в судовом журнале. Глава четвертая РАЗГОВОР НА ПАЛУБЕ И РАССКАЗ СЕВЕРЯНИНА - Ну, кончай наконец с лагом, Руппи! - сказал боцман вечером, проходя мимо. - Давай! Со мной дело пойдет быстрее! - и чуть не вырвал из рук Франческо ампольету*. (* Ампольета - песочные часы.) Франческо еще раз забросил лаг, а боцман в то же мгновение ловко перевернул песочные часы... Никому, конечно, и в голову не могло прийти, что делает боцман это хуже, чем тот же Педро Маленький, или Сигурд Датчанин, или Хуанито... Травить лаг все в команде любили, и к тому же это была самая легкая палубная работа. Но ни Педро, ни Сигурд, ни Хуанито никогда не возражали, если Франческо забрасывал лаг по два, по три раза. Аккуратно переворачивая ампольету, они терпеливо следили, как тонкая струя песка сбегала вниз. А боцман справлялся с этим делом быстрее и решительнее. - Два замера сделали, и хватит! - сказал он. - А то вы, как малые ребята, готовы изо всего игрушки делать... Запиши в журнал... Тебя сеньорита зачем-то звала... - Сеньор боцман, не беспокойтесь, журнал я сам снесу сеньору пилоту. А может, закинуть еще разок? - добавил Франческо просительно. - Тебе, наверно, наговорили в большой каюте, что у нас нужно работать с утра до ночи! Они это умеют! - Да никто мне ничего не говорил, - оправдывался Франческо, так и не выпуская лага из рук. - Просто мне самому любопытно... - Вы скоро освободитесь, сеньор Франческо? - услышал он голос сеньориты. - Ничего, сеньоры, продолжайте, я не стану вам мешать... Даже могу помочь. Давайте сюда журнал, сеньор Франческо, - вам ведь неудобно держать его на колене... А сеньор боцман даст мне ампольету, не правда ли? - Она весело повернулась к боцману: - Сеньор Руппи еще раз закинет лаг, а я запишу... Франческо закинул лаг и, наматывая канат на барабан, стоял, наклонившись и подсчитывая узелки. Пальцы его внезапно окоченели, а спине стало жарко. - Все? - спросила сеньорита, записав последний замер. - Вот и хорошо... Смотрите, солнышко еще не зашло, а уже над нами слабо-слабо проступают звезды... Боцман, покашливая, дожидался. - По правилам, судовой журнал никому показывать не положено, - сказал он наставительно. - Но, уж конечно, ради сеньориты... - А я в журнал и не заглядывала, - сказала девушка, - записала только нужные цифры... Боцман не уходил. - Сеньор боцман, не беспокойтесь: если сеньору Руппи трудно это сделать, я сама снесу журнал сеньору пилоту. - Вот тогда пилот всыплет вам обоим! - Боцман даже фыркнул в бороду и, чуть ли не вырвав у Франческо лаг с тяжелым барабаном, а у девушки - журнал, зашагал к средней каюте. - На сегодняшний день, Руппи, можешь быть свободен, - бросил он уже на ходу, аккуратно пристраивая песочные часы на барабане и свернув кольцами канат лага. - Только фонари проверь! - В той стране, откуда я родом, - задумчиво сказала сеньорита, - звезды такие же и созвездия те же, но небо у нас часто бывает покрыто облаками. А когда облаков нет, звезды все же затянуты какой-то дымкой... Она помолчала, потом добавила: - Я давно уже хотела попросить вас, сеньор Франческо, чтобы вы разрешили мне когда-нибудь отстоять с вами ваши четыре часа ночной вахты... - Это было бы для меня большое счастье, сеньорита, - смущенно отозвался Франческо, - но дело в том, что по морским правилам вахтенный обязан держать вахту один... Или с подвахтенным, таким же матросом, как и он... Иначе его внимание может отвлечь любая мелочь... Я сказал что-нибудь не так? - обеспокоенно спросил он, потому что девушка потянула его за рукав. Франческо оглянулся. Нет, лицо сеньориты было доброе и спокойное... - А можно, - спросила она робко, - я выскажу вам другую свою просьбу? Меня так и тянет посидеть на палубе ночью и полюбоваться на звезды... Но еще в детстве, когда я видела что-нибудь прекрасное, мне всегда хотелось, чтобы кто-нибудь разделил со мною эту радость... - О, я отлично понимаю вас, сеньорита! Действительно, вероятно, у всех бывает такое чувство. Помню, когда я в первый раз увидел созвездие Южного Креста, я чуть не закричал от восторга! "Дядя прав, - подумала девушка, - никакой сеньор Томазо не правил его дневников!" - Вы не поверите, сеньорита, но я готов был поднять команду звоном колокола... Мне хотелось... Нет, мне, как и вам, было просто необходимо позвать хоть кого-нибудь... - Скажите, сеньор Франческо, у вас сегодня был очень трудный день? - спросила девушка. - Да, впрочем, что я! Ведь сама видела, как вы возились с лагом! Да еще пойдете проверять фонари, и все-таки... Хочу вас попросить: посидите часок со мной ночью на палубе... Знаю, вы, наверно, думаете: бездельница, белоручка - вот ей и охота полюбоваться на звезды... А я, поверите, уже третьи сутки сплю по три-четыре часа... Все правлю карты и записи дядины и сеньора Гарсиа. - Сеньора капитана? Карты? - Для дяди переписываю кое-какие бумаги, а карты - для сеньора Гарсиа... И знаете, как это ни смешно, но одну меня ночью на палубу ни тот, ни другой не пускает: как же - сыро, ветрено, малютка может схватить какую-нибудь болезнь! Или еще хуже: может - защити ее, святая дева! - услышать, как ругнется кто-нибудь из матросов или вообще увидеть что-нибудь неподобающее... - Сеньорита весело расхохоталась... - Сеньор Франческо, давайте все же сбежим сегодня ночью на палубу! Хоть на полчаса! И полюбуемся на звезды... Может быть, я за это время не увижу и не услышу ничего недозволенного... - При вас, сеньорита, - сказал Франческо серьезно, - никто из матросов не произнесет ни одного слова, которое могло бы оскорбить ваш слух! - Это что, отказ? - Христос с вами, сеньорита! Я после вечерней поверки буду ждать вас у штурвальной будки. - А о чем вы задумались? Может быть, я ошибаюсь, но мне показалось, что на лицо ваше набежала какая-то тень... - Я не знаю даже, сеньорита, вправе ли я говорить об этом... Но вот вам известно, как меня зовут, кто я родом, куда и зачем я еду... - Сеньор Франческо, я читала только ваши генуэзские дневники... О вашем пребывании в Сен-Дье, о поручении, которое вам там дали, я почти ничего не знаю... Простите, я перебила вас... - Да, а я только и знаю о вас, что вы сеньорита. - Увы, до сих пор еще не сеньора, хотя мне скоро исполнится двадцать четыре года... Франческо молчал. - Что же вы не уверяете, будто на вид мне можно дать гораздо меньше, как сделал бы каждый учтивый кавалер? - Вы, вероятно, уже поняли, что это не так. - Сеньор Франческо, - предложила девушка, - давайте присядем здесь, на бухте каната. - И добавила: - Поверьте, мне очень хотелось бы, чтобы вы знали хотя бы имя, которое мне дали при крещении. Но вы, вероятно, заметили, что ни меня, ни дядю здесь никто не называет по имени. Только и слышишь: "сеньорита" или "сеньор капитан". Притом так обращается к нам и наш дорогой друг сеньор Гарсиа. Я понимаю, вам, конечно, любопытно... - Нет, я совсем не любопытен, сеньорита, - сказал Франческо, - но ваше имя я хотел бы знать! Девушка положила руку на локоть Франческо: - И этого я сейчас сказать не вправе... Но погодите, мы доберемся до Кастилии, и вы будете посвящены во все наши тайны... А может быть, и раньше, сеньор Франческо... Фран-че-ско, - повторила сеньорита по слогам. - Это ваше полное имя, а как вас называют отец, мать или жена? - У меня нет ни отца, ни матери, ни жены... А человек, который заменил мне и отца и мать... - Франческо с трудом проглотил слюну. - Мой дорогой хозяин и учитель сеньор Томазо умер в Генуе, и меня даже не было с ним в его последний час! Он называл меня "Ческо"... И кое-кто из друзей называл меня так... Но это было давно, в пору моей юности... - А вы верите, что женщина может быть настоящим другом мужчине? - вдруг спросила сеньорита, помолчав. Франческо удивленно глянул на нее. Сеньорита вдруг поднялась с места и, сделав несколько шагов по палубе, остановилась за его спиной. - Верил... - произнес Франческо в раздумье. - Но я ошибся. Мне казалось, что одна очень хорошая девушка была мне большим или, как вы говорите, настоящим другом... Но все вышло по-иному. Однажды в горах (это было подле Сен-Дье) мы с ней перекликались. Я стоял внизу на уступе и, как мальчишка, орал: "Ого-го!" Она тоже мне что-то кричала. Я и не заметил, как тронулась с места снежная лавина. А Камилла сразу увидела опасность. Сначала она спустила веревку, чтобы вытащить меня. Но так как это было ей не под силу, она кинулась за мной. К счастью, мы оба остались живы... Но Камилла потом долго болела. Франческо был убежден, что сеньорита полюбопытствует о дальнейшей судьбе девушки, однако она заговорила о другом: - А она была очень красивая?.. Нет, не та, что кидалась за вами в пропасть, а Тайбоки. "Вы красивее", - чуть было не вырвалось у Франческо. Но нет, Тайбоки - это все-таки Тайбоки! Он ответил не сразу: - У нее, как и у вас, глаза были темно... - Да, знаю, знаю, - перебила его девушка, - "темно-желтые, как у кошки или птицы"... Это место вашего дневника я запомнила. Только не подумайте, - добавила она, прищурившись, - что мною руководило любопытство. Я не любопытна, как и вы. Просто ни дядя, ни сеньор Гарсиа иной раз не могли разобрать ни слова в ваших записях и призывали меня на помощь... Я сегодня же велю в первом же порту купить или поймать кошку с темно-желтыми глазами... А в придачу - желтоглазую птицу... Моряки, правда, уверены, что кошки, как и женщины, приносят на корабле несчастье, но терпят же они меня на "Геновеве"! И надо надеяться, что кошка тут же съест птицу и вам не придется ломать голову над тем, кому отдать предпочтение... Ну скажите, - сеньорита повернулась к своему собеседнику, - разве я не проявляю по отношению к вам чисто дружескую заботу? Но у Франческо было такое несчастное лицо, что девушка, ласково положив руку ему на локоть, сказала: - Не сердитесь на меня! На "Геновеве" уже примирились с тем, что у меня дурной характер... Только можно мне задать вам еще один вопрос? Сеньорита помолчала. Франческо почувствовал, как дрогнула ее рука, но девушка тотчас же убрала ее и заложила за спину. - Признайтесь, - вдруг произнесла она решительно, - вы очень ревновали Тайбоки к своему другу Орниччо? - Как я мог ее ревновать? Я был тогда еще мальчишка, а он - юноша... Я и тогда понимал, что он красивее, умнее и добрее меня... - Красивее? Добрее? - переспросила сеньорита, подымая брови. - Да попросту я был не вправе ее ревновать! - А разве на ревность нужны какие-то права? - Конечно! - ответил Франческо серьезно. - Ну, оставим это... Сейчас мне хочется о другом... Смотрите, какое небо! Ни одного облачка!.. Хорошо бы, чтобы так было и ночью... Хотя, впрочем, вернемся к ревности. Вот потому-то, что вы были тогда мальчишкой, вам и казалось, что вы не вправе ревновать... Но сейчас вам уже около сорока... Я примерно высчитала... Неужели же потом... Хотя вы не досказали истории девушки, которая бросилась за вами в пропасть. - Это была не пропасть, - пояснил Франческо. - Лавина только начала сползать, набирая скорость... Мы с Камиллой задержались на уступе скалы, а лавина пронеслась мимо... - А девушка? - Камилла очень разбилась. Когда она выздоровела, мы стали мужем и женой. Только в церкви мы не венчались. Камилла отказывалась, несмотря на все мои уговоры. - А как отнеслись к этому ее родные? - Она была дочерью ученого-географа... Дело происходило в Сен-Дье... Если у вас будет охота послушать, я расскажу вам, какие необыкновенные люди были в кружке герцога Ренэ... - Значит, вы все-таки учтивый кавалер... Что же вы нахмурились? Вы ее действительно полюбили? Или женились из учтивости? Или по дружбе? Но вы сказали, что жены у вас нет... Неужели Камилла умерла? Или вы ее оставили?.. Франческо молча смотрел вниз. - Представьте себе, что я - исповедник, а вы - кающийся... Итак, сын мой, облегчите свою душу! Покайтесь, любили ли вы свою жену так, как она этого заслуживала? Или вы ее оставили, потому что брак ваш был неугоден там, - сеньорита подняла руку кверху, - в небесах? - Не обращайте все это в шутку! - с гневом сказал Франческо, поднимаясь. - Камилла сама оставила меня. Сейчас у нее очень хороший муж и двое сыновей... Но я действительно должен облегчить свою душу и покаяться в самом страшном своем грехе: я только тогда мог с нежностью обнимать свою жену, когда представлял себе, что это не она, а Тайбоки! "Говорят, что самая большая беда на свете - это чума или проказа, так как они передаются от человека к человеку... Но я понял, что злоба страшнее и чумы, и черной оспы, и проказы! - думал Франческо, шагая взад и вперед по палубе. - Она тоже передается от человека к человеку". Он оглянулся. Сеньорита по-прежнему сидела на бухте свернутого каната. Она и не смотрела в его сторону. - Эрнандо! - окликнул он проходившего мимо матроса. - Сегодня твой черед нести ночную вахту, не так ли? Эрнандо, будь другом, разреши мне сегодня тебя заменить. Потом мы сквитаемся. А с боцманом я договорюсь сам. Даже в те самые трудные, первые дни своей "матросской жизни", когда от усталости ломило все тело, Франческо не чувствовал себя так скверно. Долив масла в фонари, он с трудом дотащился до помещения матросов. Ему казалось, что до ночного дежурства ему так и не удастся вздремнуть. Однако, когда он, одетый и в сапогах, рухнул на койку и только успел закрыть глаза, на него навалился сон. И очень странно было ему, что он спит и видит пологие песчаные берега, до него доносятся резкие выкрики попугаев, а наряду с этим он слышит, как переговариваются его соседи по койке. Проснулся Франческо весь в поту. Ему почудилось, что разбудил его скрип двери. Конечно, это ему только почудилось, потому что дверь лишь слегка приоткрылась, и сеньорита тихонечко произнесла в щелку: - Сеньоры, никто сейчас не спит? Можно мне к вам? Франческо тотчас же поднял голову со скатанной валиком куртки, заменяющей ему подушку, но немедленно опустил ее снова и закрыл глаза. Господи, надо же быть такой неосмотрительной! Не зная, что произойдет дальше, он в тревоге застыл в своем углу. Встревожился, однако, он понапрасну: по тому, как дружно отозвались матросы на приветствие сеньориты, он понял, что это не первое ее посещение. - Спят у нас сейчас только те, кому надо ночью на вахту, - успокоил девушку Педро Маленький, сосед Франческо справа. - Но у нас, если уж кто заснет, того и ломбардами не разбудишь! Фрапческо лежал на койке с плотно закрытыми глазами. Сеньорита хозяйственно оглядела помещение. - Ах, Хуанито, Хуанито! - Она укоризненно покачала головой. - Смотрите, как он наследил подле своей койки! Опять поленился помыть ноги! - сказала девушка, делая вид, что не замечает, как поспешно Бастидас затолкал под койку свои грязные сапоги. Следы у койки Хуанито мог оставить и Франческо, но сеньорита на него даже не глянула. - А где же сеньор Бьярн? - осведомилась она. - Сейчас придет!.. Скоро вернется!.. Сегодня он будет рассказывать свою сагу!.. - откликнулось разом несколько голосов. - А я потому и пришла, - отозвалась девушка. - А вы, сеньорита, и не замечаете: "Спасенный"-то уже вторая неделя, как перебрался к нам, - сказал матрос с перевязанной щекой. - Хотя что же это я спрашиваю - ведь вы-то его и выходили! - Ну как, справляется он с работой? - спросила девушка, точно Франческо не было в помещении. "Она думает, что я сплю, - пытался успокоить он себя. - Да нет же, она видела, как я подымал голову". - Привыкает! - ответил Рыжий. - Только жалуется, что немного отвык от моря... А так, по всему, - матрос он исправный. Даже боцман его хвалит! - Франческо Руппи матрос почище нас с тобой! - отозвался Федерико, тот самый, что невзлюбил императора Карла Пятого. - Руппи два раза с генуэзцем в Индию ходил. А тогда, брат, это было потруднее, чем сейчас. И потруднее, чем на "Геновеве". - Сеньоры, у меня к вам просьба: после того как послушаем сеньора Бьярна, не сможет ли кто-нибудь из вас хотя бы часок посидеть со мной на палубе? Такая погода долго продержаться не может, а как хочется полюбоваться ночью на звезды! На приглашение сеньориты сразу с места поднялись четверо молодых матросов. - Сеньор капитан меня ночью одну на палубу не пускает... Боится, вероятно, чтобы меня не смыло волной. - Сеньорита улыбнулась. Кое-кто из команды засмеялся. Кто-то весело крикнул: - Не смоет, борта у "Геновевы" высокие! Однако и смех и разговоры прекратил тот же Федерико. - Сеньор капитан прав, - произнес он наставительно, - мало ли что молодой девушке может почудиться в темноте... И вы, сеньорита, лучше всего с тем же Северянином и посидите. Он часто ночами расхаживает по палубе. - Да? А я и не знала... Попросила было сеньора Руппи со мной посидеть, да ему сегодня на ночную вахту... Перед вахтой, конечно, следует отдохнуть... - А это Эрнандо с ним дежурствами поменялся... Ишь, хитрец Эрнандо, тебе, как видно, была охота Северянина послушать? - Да успел бы Руппи и Северянина послушать, - оправдывался Эрнандо, - и отдохнуть успел бы... Ему ведь на вахту под самое утро заступать. Как ни был Франческо расстроен в тот вечер, он порадовался, что приход сеньориты прервал его первый тяжкий сон. Иначе он пропустил бы рассказ Северянина. Занятый за последние дни своими новыми обязанностями и хлопотами, Франческо только перед сном встречался с Хуанито. Тот все время пропадал в средней каюте. Оказывается, сеньор Гарсиа всерьез принялся учить мальчишку грамоте. "Ну, уж чего только теперь не наговорит Хуанито! - думал Франческо. - Ему дай только узор, а уж он разошьет его шелками всех цветов!" Когда Хуанито ворвался в большую каюту с сообщением, что Северянин уже идет сюда и сегодня до конца расскажет ту сагу, что начал на днях, Франческо подвинулся на койке, освобождая место для мальчугана. Однако тот, как и сеньорита, пристроился рядом с Федерико. - Все будут слушать? - войдя, спросил Бьярн. Где-то в углу уже с полчаса Рыжий переругивался со своим соседом. Речь шла о каких-то недоданных ему деньгах. Бьярн Бьярнарссон поднял руку, и в каюте все стихло. - Все слышали начало саги? - осведомился он. И тогда сорвался с места Хуанито. - Можно я скажу? - спросил он умоляюще. - Вот сеньорита не слышала начала саги... И наш новенький, "Спасенный"... А там рассказывалось, как предки нашего Северянина нашли путь к какой-то новой земле на западе. Корабль их разбился, они сняли с него паруса и приладили к лодкам. Лодок у них было много. Люди очень мучились, но все-таки добрались до какой-то страны на западе. Бьярн Бьярнарссон начал свой рассказ до того тихо, что первых его слов Франческо не расслышал. Приподняв голову, он встретился взглядом с сеньоритой и тут же отвел глаза. И как ни был он зол на девушку, но внезапно нежное тепло наполнило его грудь: было что-то материнское в том, как она обхватила руками тоненькие плечи Хуанито. "Надо хотя бы как следует, не отвлекаясь, послушать Бьярна Бьярнарссона!" - подумал Франческо. - ...Они сказали старому Скугге, - вел дальше свой рассказ Северянин: - "Дай нам твой соларстейн. Если останемся живы, привезем его обратно. Но пока стоит ночь, нам нельзя без него!" Но старый Скугге сказал: "Это камень моих предков, его передают из рода в род старшим сыновьям. А если вы утонете, камень утонет вместе с вами!" - "Утонет твой соларстейн, если придется, и вместе с тобой. Не всегда же тебе сидеть подле жениной юбки! Лучше уж было его сразу оставить старшему сыну, - сказал Харальд. - Но не горюйте, - добавил он, - я привез с собой соларстейн, только в наших местах он зовется "кер". ...Франческо, оглядев лица людей, с которыми он делил труд и отдых, поразился тому, как мало он их знает. Даже Рыжий с перевязанной щекой, даже славный парень, но пьяница и сквернослов Педро Маленький, которого недавно в наказание за драку посадили в клетку на палубе, даже веселый шутник Педро Большой - все они слушали Северянина, как слушают в церкви проповедь. - Уже пора было показаться солнцу, - вел дальше свой рассказ Северянин, - но солнце не всходило, и даже на горизонте не видать было земли... Люди съели все запасы и выпили все масло из светильников. Харальд ел и пил не больше, чем другие. От голода и жажды люди стали слабеть, и Харальд велел им сосать лед. Льдины все время толкались в борта лодок. От страшной длительной ночи люди теряли разум. Один сказал: "Когда я сосу лед, у меня в животе все становится ледяным. Перережу себе жилы и напьюсь горячего!.." Хуанито все время порывался что-то сказать и, как только Северянин попросил воды, мальчишка снова вскочил с места. - Вот сеньорита и Руппи не знают даже, что такое соларстейн или кер, а это просто по-нашему компас! Кер Северянина стоит в будке рядом с нашим - магнитным! - Мой тоже магнитный, но это не компас, - заметил Северянин. - Слушайте дальше. Другой сказал: "Напьешься крови ты один, а как же мы? Выберем такого, у кого нет семьи, заколем его и насытимся". Харальд велел кремнем выбить искры и зажег факел. Море было тихое. Перебираясь из одной лодки в другую по доске, он светил всем в лица. И однажды так наклонил факел, что у Ивара Иварссона загорелась борода. Харальд спросил: "Это не ты ли хотел есть человечину?" Ивар сказал, что не он. Харальд спросил: "А где тот, что хотел перерезать себе жилы?" Человек отозвался. Харальд спросил еще раз: "Кто хотел есть мясо своего товарища?" Один заплакал и сказал: "Ты, наверно, так набил брюхо дома, что сыт и до сих пор. А я мучаюсь от холода и голода!" - "Сейчас твоим мучениям придет конец!" - сказал Харальд и ударил человека ножом в грудь. Потом с мертвого сняли одежду и меховые сапоги и надели на того, который был уже синий от холода. Труп выбросили в море. До этого все осматривали мертвеца и дивились, как можно умереть от такой маленькой ранки. Из нее вытекла только одна капля крови. Харальд спросил, кто приходится мертвецу другом или родичем. Ивар сказал: "Это брат моей жены". - "Когда вернемся домой, - сказал Харальд, - ты сведешь со мной счеты. А пока я нужен здесь". Ивар сказал: "Я не буду сводить с тобой счеты - он и так умер бы. Но у него есть старуха мать, ей надо помочь". - "Хорошо", - сказал Харальд. "Но за бороду ты мне ответишь!" - сказал Ивар. Харальд засмеялся. Он велел зажечь факел и спалил половину своей бороды. Хотел жечь ее и дальше, но Ивар вырвал у него факел и потушил в море. Взошло солнце, но оно принесло не тепло, а еще более страшный мороз. Люди коченели и умирали от холода и голода. Всего в живых осталось шестнадцать человек. Они говорили Харальду: "Ты сотворен не так, как мы. Мы больше не можем терпеть. Зажжем факел, пускай он сгорит дотла, но мы погреемся!" - "Бог вас лишил разума, - сказал Харальд. - Скоро доберемся до суши, а без факела трудно развести костер". - "Тогда помолись своему камню керу", - сказал один, захохотал, бросился в море и утонул. Харальд прочитал над ним молитву, так как человек этот лишил себя жизни, будучи не в своем уме. Наконец заплыли в большой залив и высадились на песчаном берегу. Харальд сказал: "Здесь или поблизости наши люди убили шестерых скрелингов, отняли у них еду и лодку. Мы должны быть готовы к бою". - "Как нам готовиться к бою, если мы еле-еле передвигаем ноги!" - сказали люди. И Харальд с ними согласился. "Пускай скрелинги нас убьют, - сказал один, - но пускай нас сначала накормят и напоят!" - "Этого от них нельзя ждать", - сказал Харальд. Из лишней лодки и весел развели костер и грелись. Тогда к ним подошли маленькие люди в мехах. "Это скрелинги", - сказал Харальд тихо. Но маленькие люди не замышляли ничего дурного. Они стояли вокруг костра и говорили что-то по-своему. Потом они дали пришлым рыбы и смеялись, когда Харальд велел испечь ее на костре, Скрелинги ели рыбу сырою. Насытившись, люди поплыли дальше. Скрелинги дали им в дорогу рыбы - сырой и вяленой". Северянин уже несколько раз останавливался и просил пить, но Франческо этого не замечал. Он с таким нетерпением ждал прибытия отважных мореходов в заокеанскую страну, что у него начало колотиться сердце. Северянин продолжал: - Люди поплыли вперед и увидели берега, поросшие лесом. Лес был густой и высокий. "Это то, что нам надо: Маркланд!* - сказал Харальд. - Теперь вслед за нами прибудут дружины. У наших детей и внуков будет много леса для постройки кораблей и травы - для прокорма скота". На лесистом берегу стояло множество маленьких людей, но издали их трудно было разглядеть. Харальд был зорок, как белая рысь. "Это скрелинги, - сказал он, - а в руках они держат луки со стрелами наготове. Ближе подходить нельзя: они нас перестреляют. - И пояснил: - Вот тут-то, наверно, наши и убили шестерых!" (* Маркланд - лесная страна.) Люди повернули лодки и поплыли обратно. Снег и лед так сверкали под солнцем, что люди начали слепнуть. Наступил такой холод, что никто не мог говорить из-за пара, который клубами вылетал изо рта. Харальд велел снять паруса с лодок и закутать всем ноги. И повелел им взяться за весла. "Вот тогда-то мы согреемся!" Когда хотели обернуть парусиной ноги Олафу, у того отвалились все десять пальцев с обеих ног. "Выбросьте меня в море, только сначала убейте! - просил Олаф. - Я не хочу быть вам в тягость". - "Ты не будешь нам в тягость, - сказал Харальд, - так как сможешь грести. А когда вернемся, я возьму тебя в свой дом, и моя жена будет ходить за тобою. Ты будешь считаться моим крестовым братом. Мы уже сейчас можем поменяться крестами". Харальд вытащил свой нательный крест и надел его на шею Олафу и хотел было снять крест с Олафа, но тот сказал, что в крест он не верит и молится старым богам. Харальд сказал: "Значит, теперь ты будешь христианин, а я - язычник. - И захохотал. - Это мне больше подходит!" Северянин хотел было продолжать, несколько раз открывал рот, но ни одного звука не вылетало из его горла. Датчанин поднес было ему кружку с водой, но Бьярнарссон отвел его руку. Сеньорита, не говоря ни слова, выбежала из каюты. Вернулась она, осторожно неся застольную чашу, полную до краев вина. Северянин поднялся ей навстречу. - Сеньор Бьярн, вы не устали? - спросила она заботливо. - Скоро конец, - сказал он, принял из ее рук чашу, сделал глоток, закашлялся, а потом выпил все, что было ему предложено. И, только дождавшись, когда сеньорита заняла свое место, он и повел рассказ дальше. Голос его звучал хрипло: - Потом люди плыли много времени. Солнце не заходило. Тень борта лодки все время падала то справа, то слева на лицо человека, лежавшего на скамье поперек лодки. Этот мертвый был именит у себя на родине, его должны были довезти домой и похоронить с почестями. Пока доплыли до Гернума, умерло еще трое людей. Тот, который лежал поперек лодки, звался Магнусом Ясновидящим. Это был прадед прадеда моей матери, и все, что здесь рассказано, правда. Сосед Франческо по койке, Педро Маленький, легонько тронул его за плечо. - Подумай-ка, Руппи, - сказал он тихо, - даже в те очень давние времена люди, как и мы сейчас, думали не о себе, а о своих детях и внуках! Франческо не ответил. Он привстал было, но снова опустился на место. Если бы он и решился расспросить Северянина поподробнее о стране Маркланд, то уже не смог бы этого сделать: Бьярн Бьярнарссон лег, сложил руки на груди и через минуту захрапел. Сеньорита шепнула что-то на ухо Хуанито, и тот уже сорвался было с места, но девушка тотчас же вернула его назад. - Сеньор Франческо, - сказала она так громко, что ее могли расслышать все находившиеся в каюте, - я вижу, вам так и не удалось заснуть. А сеньора Бьярна, как видите, сморил сон. Может быть, вы все же не откажетесь посидеть со мной часок на палубе? До вашей смены еще далеко... Спокойной вам ночи, сеньоры, - обратилась она к остальным. - Спасибо, что дали мне возможность послушать нашего Северянина! И, высоко подняв голову, сеньорита покинула каюту, даже не оглянувшись, чтобы удостовериться, последовал ли за нею Франческо. Глава пятая СОБЫТИЯ И РАЗМЫШЛЕНИЯ ОДНОЙ НОЧИ Франческо никогда не могло бы прийти в голову, с чего начнет сеньорита разговор. - Сеньор Франческо Руппи, - сказала она, когда они остались одни на палубе, - мне хочется рассказать вам сказку, которую я услышала от того же Бьярна Бьярнарссона. Вы позволите? - Вы, вероятно, у всех спрашиваете разрешения поступать так или иначе, но потом все делаете по-своему, - холодно отозвался Франческо. - Да? Тогда я и сейчас сделаю по-своему, - заметила сеньорита и начала: - В той стране, откуда родом Бьярн Бьярнарссон, на одной льдине проживали тюлень и тюлениха. Они очень сдружились. Вместе играли в воде, а когда показывался их страшный враг - белый медведь, они вместе ныряли под льдину. Там от их дыхания протаяли дырочки, они могли полной грудью набирать воздух и очень долго держаться под водой... Вам не скучно слушать? - осведомилась сеньорита. - Нет, все это очень интересно, - вежливо ответил Франческо. И сеньорита продолжала: - Удивленный медведь, не понимая, куда делись его жертвы, долго бродил по льдине, подымая голову, втягивал в себя воздух и наконец удалялся с очень смущенным видом. "Это, вероятно, я белый медведь, - подумал Франческо. - Послушаем, что произойдет с беднягой дальше". - А тюлень и тюлениха снова взбирались на льдину и весело смеялись над одураченным врагом... - Сеньорита надолго замолчала. - Это уже конец? - спросил Франческо, готовясь распрощаться. - О нет, - ответила сеньорита, - слушайте дальше. Однажды, взбираясь на льдину, тюлениха неосторожно толкнула тюленя ластом, и тот опрокинулся в воду животом кверху. Она этим не нанесла ему никакого вреда, но по их, тюленьим, законам повернуться животом кверху считается позорным. Рассерженный тюлень поплыл к другой льдине и даже не смотрел в сторону тюленихи. Прошел один день, второй, третий... Тюленихе стало скучно, и она поплыла на соседнюю льдину. "Ага, - подумал тюлень, - пускай теперь она помучается!" И сказал: "Возвращайся на свою льдину, я больше не стану с тобой дружить!" Прошло несколько дней, и тюлень раскаялся в своем жестоком поступке. Он поплыл на соседнюю льдину... - Простите, - перебил девушку Франческо, - я все понял, но, к сожалению, мы не тюлени... И, к еще большему сожалению, совсем не были так дружны, как они... И дело тут, конечно, не во мне: вы обидели не меня, а одну очень достойную и хорошую девушку, сеньорита! - А вы обидели не племянницу капитана, а одну очень достойную и хорошую девушку, которой без вас хочется плакать! - И мне думается, - продолжал Франческо, - что Бьярн Бьярнарссон не мог рассказать вам такую сказку... Сеньорита взяла в свои руки руку Франческо и по одному стала перебирать его пальцы. - Кожа у вас на руках очень огрубела. Вот здесь - мозоль, натертая, конечно, веревкой... Не знаю, как вы сможете работать резцом, когда вернетесь к своему прежнему ремеслу... Но пальцы у вас тонкие и длинные, точно родились вы не в деревушке Анастаджо, а в семье каких-нибудь сиятельных особ... Хотя не в пальцах и даже не в осанке дело: знаем мы императоров и королей, которые носили прозвища "Карл Лысый", или "Пипин Короткий", или "Карл Толстый". "Или "Карл Шестипалый", - подумал Франческо, но промолчал. Возможно, это тоже одна из выдумок Хуанито. За время плавания коротко остриженные волосы сеньориты отросли. Сейчас их подхватило ветром, и как бы сияние окружило голову девушки. Франческо вдруг захотелось окунуть лицо в эти мягкие сверкающие волосы. Но мало ли чего ему в жизни хотелось... - Вторая ночная смена на исходе! - громко прокричал в трубу дежурный по кораблю. - Третьей смене готовиться! - Вот вам уже пора собираться, сеньор Франческо... Матерь божья, а я ведь так и не дала вам отдохнуть! - сказала сеньорита огорченно. Франческо поспешил на бак - переодеться. Перед восходом солнца бывает много холоднее, нежели ночью. Когда он вышел на палубу, сеньорита стояла на том же месте, где он ее оставил. - Сеньор Франческо, - сказала она, - а ведь мы с вами не попрощались. Франческо со стыдом вспомнил, что он второпях не пожелал девушке доброй ночи. - То ли вы меня, сеньорита, сбили с толку, то ли я такой бестолковый, - сказал он виновато. - Доброй, доброй вам ночи, сеньорита! И, уже подойдя к вахтенному, которого он должен был сменить, Франческо все еще размышлял над словами сеньориты. А все-таки после прощания с нею у него на душе стало как-то теплее. Да ведь и сказала-то она всего-навсего одну фразу: "Желаю вам, сеньор Франческо, спокойной вахты, а после нее - хороших, ласковых снов!" Спокойной, однако, эта вахта не была. Уже шесть раз переворачивал Франческо ампольету. Подумать только - сегодня у руля стоит сам сеньор пилот! А за руль он берется, говорят, только тогда, когда кораблю грозит непогода или встреча с неприятелем. Прошло всего три часа вахты, а у Франческо уже заболели глаза, так напряженно пришлось ему вглядываться в темноту. Не зря пилот взялся за руль. На небо, такое нежно-голубое с вечера, набежали облака, сгустившиеся сейчас в огромную черную тучу. Ветер, который сначала только чуть поигрывал в парусах, сейчас так и нес корабль вперед. И хотя ветер был попутный, Франческо слишком много времени провел в плаваниях и понимал, что надо бы паруса свернуть и бросить якорь у какого-нибудь берега с удобным заливом, защищенным от высоких волн... Но - увы! - "Геновева" от берегов почему-то все время держалась подальше. Однако до бури было еще далеко. И туча как будто отодвинулась к северо-востоку. Где-то вдали полыхали только слабые зарницы. "Прошла мимо! - вздохнул Франческо с облегчением. - Да к тому же на руле стоит прославленный на всех морях рулевой. Сегодня сеньор пилот неспроста спустился вниз, - с одобрением подумал Франческо. - Я-то в Вогезах, как видно, утратил эту способность предвидеть все изменения на небе и на море". Еще один раз перевернута ампольета. Через полчаса можно будет улечься на койке и помечтать... Или хотя бы выспаться как следует... Франческо уже не раз приходило в голову (да, вероятно, не ему о