го графства и горожан самого Сент-Олбанса. От Гейбери они двинулись к площади Св. Екатерины, и как только открылись ворота Тауэра для того, чтобы выпустить короля, Джек в порядке выстроил своих людей. Когда последний всадник покинул Тауэр, Джек подал знак стражникам, чтобы они оставили ворота в покое. Первые ряды кентцев и гердфордширцев в порядке вошли в королевский дворец. Но так как это был долгожданный день расплаты, то мало кто мог сдерживать себя. Джек сам чувствовал, что он невольно все убыстряет и убыстряет шаг, а по лестнице он уже бежал, перепрыгивая через пять и шесть ступенек. - Осторожно! - закричал он, добравшись до королевских покоев. - Двое людей с длинными мечами могут отстоять эту дверь от сотни нападающих. Однако стражи нигде не было. Мужики беспрепятственно ворвались в комнату. Если считать, что с королем ушла сотня людей, то все равно в Гауэре, кроме женщин, детей и стариков, осталось свыше тысячи хорошо вооруженных и годных к защите дворца рыцарей. Однако никто из них не пошевелил даже пальцем, чтобы дать отпор мужикам. Джек чуть не наступил на ногу бородатому дворянину, стоявшему у окна, но тот, бледный как смерть, только молча с ужасом смотрел на него. Красивая немолодая дама, ломая руки, лежала перед большим распятием. Это была Жанна Кентская, мать короля. Из рыцарей, находящихся в комнате, никто не сказал ей ни слова утешения. Все застыли по своим местам, безмолвные, как статуи в храме. А их всего в первой комнате было около сорока человек. Мужики в удивлении разглядывали их, а Джон Аббель из Эвешема даже попытался дернуть одного из пожилых рыцарей за бороду. Так как красивая дама перед распятием была мать короля, то некоторые из кентцев обратились к ней со словами ободрения. Но их никто не учил любезности, поэтому они перепугали даму еще больше. Она закрыла лицо руками и отшатнулась в самый угол. Мужики двинулись дальше. Они брали в руки многие предметы, которые обращали на себя их внимание в королевских покоях. На блюде с недоеденной пищей Джек заметил любопытную штучку. Она была выкована из серебра и имела три зубца, как вилы. Очевидно, она служила королю подспорьем во время еды. Джек рассмотрел ее красивую, украшенную слоновой костью ручку и осторожно положил обратно на блюдо. Все эти вещи принадлежали королю и должны были остаться на своих местах. И на королевских рыцарей напрасно напал столбняк. Это были храбрые дворяне, они сражались за короля на войне и развлекали его в мирное время. Кентцам не из-за чего было с ними ссориться. Если их собственные вилланы имеют против рыцарей какое-нибудь зло, они должны прийти сюда со своими жалобами, и король их рассудит. Впрочем, скоро во всей Англии не останется ни одного виллана. Кентцы вслух расхваливали молодого Ричарда. Вот, когда рядом с ним нет дурных советчиков, король отлично съездил на Мейль-Энд. Уже поздно, а его нет до сих пор - значит, он обо всем хорошенько потолкует с мужиками! Кентцы, смеясь, заговаривали с дворянами. Господам нечего так пугаться: не ради них мужики ворвались во дворец. Люди, ради которых они проделали этот трудный и далекий путь, уже давно перечислены у мужиков в списках, и они никуда не скроются от народного гнева. Вбежав в алтарь придворной капеллы, Джек первым заметил Саймона Сэдбери. Съежившись, канцлер, сидя на корточках, прятался за бархатным покровом, свисавшим с алтаря. - Вставай, Саймон Сэдбери! - крикнул Джек изо всех сил. Архиепископ поднялся. Он держал в руке серебряное распятие. Дрожащей рукой он широко перекрестил мужиков. Некоторые из них ворвались в церковь в шапках. Опомнившись, мужики тотчас же обнажили головы. Это ободрило архиепископа. - Вон отсюда! - крикнул он громовым голосом. - Дайте себе отчет, на кого вы поднимаете руку! - Мы пришли у тебя требовать отчета, изменник! - сказал Джон Хьюг из Кента. И он снова напялил свою шапку по самые уши. - Ты изменник королю и народу! - кричали в толпе. - Сегодня пришел твой последний день, Саймон Сэдбери! Джек взял канцлера за плечи и потащил к выходу. Архиепископ упирался и хватался за все, что ему попадалось под руки. Бархатный роскошный покров с алтаря волочился за ним и мел пыль до самого холма Тауэргилля. Саймон Сэдбери стал весь мокрый от пота, челюсть его отвисла. На него страшно было смотреть. Джек остановился на Тауэргилле. Руки и ноги его дрожали. Озноб пробирал его до самых костей. - Дайте кто-нибудь острый топор! - крикнул он. Тогда канцлер, взвизгнув, рванулся из его рук и побежал вниз. Поскользнувшись на мокрой траве, он упал, и его снова отнесли на вершину холма. - Если вы тронете хоть волос с моей головы, - кричал он, - папа наложит интердикт на всю Англию! Церкви закроются! Никто не станет крестить ваших детей, венчать вас и отпевать ваших покойников! (Интердикт - отлучение от церкви.) - Ладно, - ответил лохматый черный мужик, выходя вперед с топором. - Я Джон Стерлинг из Эссекса. Ты меня узнаешь, Саймон Сэдбери? Архиепископ сейчас не узнал бы даже родного брата. Мужик задрал рубаху. На боку у него синела старая, затянувшаяся рана. Неправильно сросшееся ребро выпирало наружу. - Еще не узнал?.. Нет, архиепископ не мог его узнать. - По твоему приказанию меня повесили за ребро, и я висел на крюке один день и две ночи, пока волки не стянули меня за ноги вниз. Вот! Мужик показал ногу с изувеченной ступней. Саймон Сэдбери закрыл глаза. - Этот виллан был должен аббатству всего четырнадцать шиллингов и шесть пенсов. Но он богохульничал и кричал плохое о господах и монахах. Господи! Господи! За какую малость ты так караешь меня! - бормотал он плача. Перекрестившись, мужик поднял топор. Канцлера второпях забыли связать, и он увертывался от каждого удара. Только на девятый раз голову его отделили от туловища. На соседнем холме таким же образом распростились с жизнью казначей Ричард Гелз, Джон Лэг, Уилльям Эппельдор, а также и купец Ричард Лайонс. Джек заболел. Шатаясь, он сошел с Тауэргилля. Башмаки его размокли от крови. Он снял их и бросил в кусты. Трава приятно освежала горячие ступни. Ему нужно было увидеть Джона Бола. Только одного Джона Бола! Он пошел по улице, ведущей к Смисфилду. Навстречу Джеку бежали люди. Они размахивали дубинками, кольями, выдернутыми из изгородей, некоторые держали в руках камни. - За короля Ричарда и общины! - кричали они, и каждый встречный должен был им отвечать тем же. Если ему это не приходило в голову, его убивали. На Ломбард-стрите улицу запрудила огромная толпа ремесленников. - За короля Джона и общины! - крикнул чей-то одинокий голос. Джек быстро повернулся. Боль была точно налита в его голове по самые брови и, когда он поворачивал голову, перекатывалась из одной стороны в другую. "Значит, купец был прав! Находятся и такие, которые кричат Ланкастера. Ни к чему все это. Что может значить один голос на тысячи!" Шатаясь, он побрел дальше. Навстречу ему подмастерья волокли фламандца. Бедняга был уже весь в крови, но его сзади еще добивали палкой. Всем распоряжался худой человек в скромном черном платье. - Он говорил "брот" и "кавзе"! Он говорил "брот" и "кавзе"! - беснуясь, орали уличные мальчишки и швыряли в фламандца камнями. Пожилой ремесленник с ремешком на лбу, остановившись, в ужасе смотрел на это страшное дело. Если бы сейчас с неба упал огненный дождь, он тоже не мог бы остановить этих людей. Джек в изнеможении прислонился к забору. - Что же вы смотрите, мужики! - сказал пожилой ремесленник с гневом - Мы ничего не знаем о городских делах. Это расправляются сами подмастерья, - ответил Джек устало. - Если бы подмастерья! - крикнул ремесленник, хватая его за плечо. - Ты приглядись к этому кощею. Сегодня он снял с себя меха и золото. Это самый богатый человек в Лондоне - суконщик Никлас Брембер. (Брембер Никлас - бывший мэр города Лондона, один из богатейших купцов Лондона, живший в царствования Эдуарда III и Ричарда II.) Джон Бол уже готовился отправиться на Смисфилд, где послушать его собралось несколько тысяч кентцев, когда, рванув угол палатки, кто-то вбежал и упал ему в ноги. Поп тотчас же узнал этого человека и тотчас же понял, что привело его сюда. Обняв Джека, он ласково положил его голову к себе на колени. - Мужайся, мальчик! - сказал он, нежно гладя Джека по спутанным волосам. - Конечно, это труднее, чем убивать в честном бою. Но ведь мы мужики, а мужикам всегда выпадает грязная работа! Глава III Уот Тайлер, Джон Бол, Джек Строу, Аллан Тредер и Джон Стерлинг в ряд стояли перед своими людьми, когда мимо с песнями повалили с Мейль-Энда эссексцы. Полчаса назад в Лондон возвратился король. Разглядев кентских вождей, эссексцы бросали в воздух шапки и кричали. Эти люди вели их в Эссексе и только в Эйризе отстали, когда у эссексцев появились свои начальники. Многие мужики украсили свои шапки ветками и цветами. Они шагали, обнявшись, по трое и по четверо в ряд. Через площадь Св. Екатерины проходили все новые и новые толпы народа, и воздух дрожал от приветственных криков. Мужики подходили к отцу Джону Болу и просили у него благословения; многие целовали его руки и плечи и даже подол его рясы. Трудно было добиться, чтобы кто-нибудь рассказал все толком, и только под конец можно было понять, что произошло на Мейль-Энде. Король говорил с эссексцами, как лучший друг. Нет, даже больше подходит сказать - как дитя со своими наставниками. Он принял и утвердил их петицию, которую для мужиков составили бедные попы уже много времени назад. У Уота Тайлера она тоже была переписана. Он хотел еще кое-что к ней добавить, когда будет говорить с королем. Король принял и утвердил ее всю, за исключением одного пункта. - Что это за пункт? Джек взял у Уота пергамент и внимательно просмотрел его от края до края. "Все в пределах королевства Англии должны быть освобождены от всякого рода личной зависимости и рабства, так, чтобы впредь не было ни одного виллана". Очень хорошо! "Всем своим подданным король должен простить всякого рода совершенные теперь против него преступления, как-то: восстания, измены, грабежи, захват чужих прав, вымогательства - и даровать им, всем и каждому, свой крепкий мир". Это тоже очень хорошо. За два дня в Лондоне совершено много злых дел; пускай же эти люди будут прощены. "Всем подданным короля должно быть даровано право свободно покупать и продавать во всех городах, местечках и селах, где производится торговля, и во всех других местах в пределах королевства Англии". Ну что ж, это избавит хлебопашцев и рыбаков от перекупщиков, которые наживались за их счет! "Землю, которую прежде держали на вилланском праве - за службу, впредь должно держать исключительно за деньги, причем с акра следует брать не более четырех пенсов. В тех случаях, когда за акр взимали менее четырех пенсов, эта последняя плата не должна быть повышаема". О, это вот самый важный пункт, но король признал и его! Что же король отклонил? Последнее требование, которое добавил эссексцам Уот Тайлер: король отказался "выдать повстанцам всех изменников ему и закону". Однако здесь мужики обошлись и без королевского разрешения. А что касается Джона Ланкастера и Эдуарда Кембриджа - дядей короля, которые сейчас отсутствуют, то о них еще будет говорить сам Уот Тайлер. - Соломинка, - крикнул, выходя из рядов эссексцев, Джон Джонкинс, - я возвращаюсь домой! Что мне передать от тебя отцу и женщинам в Фоббинге? Джек крепко обнял и расцеловал рыбака. Фоббинг находился ближе чем за восемь миль от морского берега, и Джонкинсу не следовало бы покидать свою деревню, но он только в Лондоне узнал о приказе Уота Тайлера. - Скажи своим, что я тоже скоро вернусь домой. И куда бы ни лежал мой путь, но в Фоббинг я зайду обязательно. - Соломинка, - вспомнил вдруг Джонкинс, - тебя несколько дней разыскивал парень с лошадкой и письмом. Письмо прислала какая-то женщина из Эссекса, из замка Тиз. И лошадку и пять флоринов для тебя. Парень пил со мной в трактире и хвастался знакомством с тобой. Все внутри Джека задрожало. - Где же этот парень? - спросил он с трудом. - Пропала твоя лошадка, и письмо, и флорины! - смеясь, сказал Джонкинс. - Парень плохо кончил. Его бросили в огонь. - Что? - переспросил Джек, тоже смеясь и не веря. - Бросили в огонь! - подтвердил Джонкинс. - Знаешь, сейчас из Олдгета, из Маршалси, из Флита много воров и разбойников вышло на свободу. Наш Тредер и ваш Тайлер наказали строго-настрого следить, чтобы не было грабежа. Кого поймают, бросают в огонь или в воду. (Олдгет, Маршалси, Флит - лондонские тюрьмы, открытые повстанцами.) - А этот парнишка? - спросил Джек. - А этот парнишка ездил следом за олдерменом Джоном Горном и возил за ним знамя. И когда Матильда Токи позвала олдермена рассудить ее с зятем, твой малый забрался во двор к Токи. А напротив кентцы разгромили дом купца Кэддена. Все добро купца было велено бросить в огонь и сжечь, а твой парнишка не утерпел и унес с собой шкатулку, полную колец, застежек и серебряных кубков. Его тотчас же догнали и бросили в огонь. Он сгорел вместе со шкатулкой. Джек попробовал улыбнуться, но это не получилось. - И его уже никак не найти? - спросил он безнадежно. - Все сгорело? - Косточки найдешь разве, - сказал Джонкинс, хохоча и махая ему рукой. Но Джек думал не о парне, а о письме. Да и на лошадке он скорее бы вернулся домой. Лошадку-то ведь не бросили в огонь? Но Джонкинс был уже далеко. Эссексцы с утра до ночи толпами расходились из Лондона. Все пели, смеялись, а если на улице случалось столкнуться двум друзьям, они обнимались и целовались, как в светлое Христово воскресенье. Джек шел к Смисфилду. Болезнь его как рукой сняло после добрых вестей, принесенных эссексцами. "Однако что это за парнишка из замка Тиз?" Джек охотно пожертвовал бы и пятью флоринами, и коньком, и даже своей собственной курточкой, чтобы посмотреть на него хотя бы одним глазом! ...Ничем не жертвуя, каждый мог бы этим же вечером увидеть Лионеля, хотя, надо сказать, вид у него был совсем неказистый. От его красивых длинных кудрей не осталось и помину, даже брови и ресницы были опалены, а руки покрыты ожогами и волдырями. Но бывшему пажу все-таки не изменило его счастье: ему не только удалось выскочить из огня самому, но унести также с собой шкатулку, из-за которой он так сильно пострадал. Даже лошадку свою он нашел мирно объедающей чахлый жасмин у дома Токи. - Что с тобой случилось, Джон Бэг? - крикнул, разглядывая его, писец олдермена. Ничего не отвечая, Лионель вскарабкался на седло. Стегнув конька, он поспешил прочь от этого проклятого города и от этих проклятых мужиков. Больше ему с ними не по пути! Отныне он снова будет называться Лионелем. Если теперь не будет рыцарей и дворян, то все-таки останутся богатые купцы и ремесленники. Каждый с удовольствием возьмет к себе в услужение такого бывалого парня. Пока отрастут волосы, он может пересидеть в замке Тиз. Но в Лондон он вернется не раньше, чем все эти мужланы уберутся ко всем чертям отсюда! Нет, больше ему с ними не по пути! А леди Джоанне он скажет, что не нашел Джека Строу. Пускай она сама попробует отыскать какого-нибудь человека в адовом котле, в который они превратили город! В пятницу, 14 июня, кентцы с вечера собрались на Смисфилде, потому что стало известно, что в субботу к ним прибудет король. Мало кто спал в эту ночь. Джек несколько раз обходил своих людей, а на рассвете пошел разыскивать Джона Бола. Вот поп там действительно храпел под кустом, положив под голову камень. Тайлер не спал. В его палатке горела восковая свеча. Он поднял к Джеку усталое лицо. - Это труднее, чем таскать камни, - сказал он, вытирая рукавом лоб. Джек взял у него из рук пергамент. Побратим его плохо справлялся с грамотой, и петиция была переписана чьею-то чужой рукой. Но против каждого пункта ее стояли черточки, птички и крестики. Видно было, что дэртфордец порядком-таки раздумывал над всеми вопросами. - А ну-ка, прочти мне ее еще один раз, - сказал он посмеиваясь. - Ну что? Кровельщики тоже кое-что понимают в государственных делах? Кровельщик настолько понимал в государственных делах, что, если выполнить все, что он надумал, во всей Англии не останется обездоленных людей. Так решил Джек, укладываясь рядом с побратимом на соломенную подстилку. Однако ни тот, ни другой не уснул до самого рассвета. Даже утро уже показывало, что день будет знойный. Небо нависло так низко, что, казалось, его можно было коснуться рукой, а если запустить в него камнем, оно все пойдет трещинами, как яичная скорлупа. Люди ждали короля с восхода солнца. Нигде поблизости не было ни деревца, ни навеса, чтобы укрыться в тень, и Тайлер распорядился отправить двух водовозов с бочками к Темзе. Люди исполнили его наказ да еще, кроме воды, прихватили с собой из города бочонок пива. Король тоже, как видно, готовился к встрече с мужиками. Перед тем как поехать на Смисфилд, он отправился в Уэстминстерское аббатство, к гробнице Эдуарда-исповедника. Там он молился вместе со своей свитой и выстоял обедню. Народ уже изнемогал от зноя, когда показались передовые королевского отряда. Ричард и сопровождавшая его свита остановились у госпиталя Св. Варфоломея, напротив Смисфилда. Джек внимательно и ревниво следил за людьми королевского отряда. Конечно, это все рыцари, испытанные в военном деле, но, пожалуй, его кентцы тоже не хуже держатся в строю. Придворные были в шляпах с перьями и лентами, и только кое-где в рядах блестели шлемы. Король был при одной тонкой шпаге. Может быть, напрасно кентцы так многозначительно выставили свои луки и копья? Джек еще раз внимательно пригляделся к королевским всадникам. Ему не понравились твердые складки их одежды. - Уот, - сказал он, возвратившись в лагерь, - почти у всех этих людей под платьем надеты кольчуги! - Ничего, - сказал дэртфордец беззаботно, - на этом солнце они в них испекутся, как грудинка на вертеле. Как только господа расположились в порядке у госпиталя Св. Варфоломея, из их рядов выехал всадник. Это был мэр города Лондона Уилльям Уолворс. Он прибыл сообщить повстанцам, чтобы они выслали своего представителя для переговоров с королем. Когда мужики стояли лагерем на площади Св. Екатерины, Ричард имел возможность разглядеть их как следует из окон Тауэра. Ему называли их всех по именам. Больше всех ему внушал страх неистовый поп, который без передышки мог говорить по два и по три часа подряд. Поминая все время имя господа бога, поп безостановочно подбивал мужиков на дурные дела. Глядя из окон Тауэра, король избегал встречаться с ним глазами. Тот, которого называли Соломинкой, как видно, был не простой мужик. Вернее всего, он служил где-нибудь в войсках, потому что любимым занятием его было выстраивать своих людей напротив Тауэра и заставлять их делать воинские упражнения. Хотел ли он показать господам дворянам, что его мужики тоже чего-нибудь стоят, или им руководило желание покрасоваться перед своим королем - Ричард не мог решить. Но во всяком случае к этому человеку следовало относиться с опаской. Разглядев едущего к госпиталю Св. Варфоломея человека на гнедой лошади, король вздохнул с облегчением. Это был Уот Тайлер - самый угрюмый из них по виду, но на деле простой мужик из Дэртфорда. Такого нетрудно будет обвести вокруг пальца. Вчера Ричард убедился, как легко уговорить мужиков, если их не подбивают бедные попы и другие умные советчики. Король тут же утвердился в своем убеждении: приветствуя его, Тайлер показал себя грубым, неотесанным мужиком. Однако, как только дэртфордец стал излагать свои требования, Ричард немедленно же в корне должен был изменить свое мнение. Когда вождь повстанцев подъехал к королю, у него хватило ума сойти с лошади и почтительно преклонить перед своим государем колено. Но тотчас же он грубо и непочтительно схватил руку Ричарда, потряс ее изо всех сил и сказал: - Будь спокоен, брат, и весел! Через какие-нибудь две недели общины будут благодарить тебя еще больше, чем теперь, и мы будем хорошими товарищами! И потомок нормандских и анжуйских завоевателей должен был это терпеть на глазах всей своей свиты. Вслед за Тайлером ехал мальчишка, его оруженосец и знаменосец, что казалось уже совсем смешным, потому что при мужике не было ни знамени, ни оружия. Только маленький кинжал блестел у него за поясом. На это обратил внимание не один король. И Ричард, отвечая дэртфордцу, тоже назвал его братом. Целовался же его дед со своими фламандскими ростовщиками, несмотря на то что от них несло селедкой и луком. А потом в один прекрасный день отказался платить им по своим векселям. А флорентийцев Барди он разорил начисто, не отдав им ни копейки. - Что привело тебя сюда, брат, и почему вы не расходитесь, как эссексцы, по домам? -спросил король. - Разве вы придаете мало значения королевской грамоте, согласно которой будут выполнены все ваши требования? - Это еще не все требования мужиков, - отвечал Тайлер. - Вот сейчас я прочту твоему величеству все, что надо. Мы не покинем Лондона до тех пор, пока новые пункты не будут внесены в королевский патент. Лорды королевства горько раскаются, - добавил он, оглядывая стоявших в молчании рыцарей, - если все не будет сделано так, как надо! И он принялся читать новые пункты. Ричард мог бы поклясться, что мужик вызубрил их наизусть, потому что ни один клерк не мог бы разбирать написанное с такой быстротой. - "Все находящиеся в пользовании сеньоров леса, пруды, озера и реки должны стать общим достоянием, чтобы как богатый, так и бедный мог по всему королевству свободно ловить рыбу, охотиться за зверями и гонять зайцев на всех полях". "В королевстве не должно быть никакого закона, кроме Уинчестерского". "Впредь суды не должны приговаривать к лишению законов". "Права сеньоров должны быть упразднены и установлено равенство всех, кроме короля". "Находящееся у монахов, настоятелей приходов, викариев и других церковников имущество должно быть отнято у них, за исключением того, что необходимо для их содержания, и разделено между прихожанами". Король только глазами мог переговариваться со своими людьми. Все слушали в сумрачном молчании. - "В Англии должен быть лишь один епископ и один прелат, и все земли и держания епископов и прелатов должны быть отняты у них и разделены между общинами". "В Англии не должно быть вилланов и вилланства, но все должны быть свободны и равны", - закончил Тайлер. - Но это твое величество уже вчера утвердило своими грамотами. Король оглянулся. - Будет так, - ответил он предводителю повстанцев. - Сегодня же следует заготовить грамоты с печатями. Оставьте, как эссексцы, своих представителей и мирно разойдитесь по домам. Лондон еще не видел такого огромного скопления пришлых людей, и наши жители уже начинают ощущать недостаток в съестном. Тайлер устал. Он не привык так долго разговаривать. Улыбаясь, он посмотрел на Ричарда. Этот малый будет хорошим королем, он понимает свой народ с одного слова! Он кликнул оруженосца: - Нельзя ли достать чего-нибудь напиться? Пастушок мигом слетал на Смисфилд, но там кентцы обступили мальчишку стеной, хотя у него не было времени отвечать на их расспросы. - Все идет на лад, - только успел он сказать. - А король Ричард - в точности божий ангел! Ричард несколько раз оглядывался на свою свиту, но ничего не говорил. Мальчишка-оруженосец подал мужику воды, а затем пива. Тайлер грубо и непочтительно выполоскал рот и сплюнул невдалеке от короля. Затем он отпил пива и стал карабкаться на своего конька. Ричард оглянулся еще раз. Нужно было торопиться. Тогда из рядов свиты вышел сэр Стивн Крэг. Он попросил у его величества разрешения посмотреть на человека, который называет себя предводителем мужиков. Голос его якобы показался сэру Стивну Крэгу знакомым. Остановившись перед дэртфордцем рыцарь сказал громко, что память не обманула его, он узнает этого человека: это величайший вор и грабитель во всем Кенте. Кровь бросилась в лицо Уоту Тайлеру. Рыцаря сэра Стивна Крэга он видел впервые. Вытащив кинжал, он ринулся за своим обидчиком, но тот уже скрылся в рядах свиты. Дело было сделано: мужицкий вождь обнажил в присутствии своего государя оружие. За это он заслуживает смертной кары! Мэр Уолворс схватил Тайлера за руку. Трое рыцарей обошли толпу и стали позади Тайлера. Предводитель глазами отыскал своего оруженосца. Мальчишка был еще пеший. Человек в черных латах наезжал на него конем до тех пор, пока пастушок, отступая, не упал, споткнувшись о камень. Но вот он поднялся и все-таки вскарабкался на коня. Тайлер переложил кинжал в левую руку, размахнулся и ударил Уолворса в живот. Железо зазвенело о железо. Соломинка - был прав: мэр под одеждой носил кольчугу. Уилльям Уолворс остался невредим. Выхватив из ножен меч, он нанес Уоту два страшных удара - в голову и в шею. Как видно, он повредил главную жилу, потому что кровь сразу залила раненому лицо и грудь. Однако Тайлер нашел еще в себе силы дать шпоры коню. Он крикнул пастушку, чтобы тот поскорее скакал к кентцам, и почти тотчас же упал бездыханный на землю - трое стоявших позади рыцарей прикончили его своими мечами. Пока мальчишка-оруженосец не прискакал за пивом и водой для начальника, Джек, прохаживаясь вдоль своего отряда, с беспокойством поглядывал на дорогу. Тайлера, очевидно, обступили со всех сторон, поэтому его невозможно было разглядеть в толпе. Когда пастушок привез добрые вести, Джек успокоился. Он уже готов был сам себя упрекать за излишнюю подозрительность. Но вот прошло около двух часов, а Уот не возвращается. Не означает ли это, что король уже немедленно назначил его своим советником и принял в число людей свиты? Его побратим вполне достоин всяких отличий. Кентцы стали поговаривать о том, что следует разойтись по домам. Зачем, действительно, объедать этот город? Пускай уполномоченные останутся здесь и получат королевские патенты. Мужики добились своего и теперь могут идти на все четыре стороны. Джек не разубеждал их: эти люди были правы. Несколько тысяч кентцев свернули на дорогу. Но они тотчас же с громкими криками побежали обратно. Вслед за ними в сбитом на сторону седле скакал пастушонок. В руках он держал окровавленный лоскут. - Это кровь нашего Уота! Это кровь нашего Уота! - кричал он и плакал навзрыд. - Господа убили его и за руки и за ноги стащили в госпиталь Святого Варфоломея! Джек не раздумывал долго. Никто долго не раздумывал! Лучники выступили вперед. Их было несколько тысяч, а господ навряд ли наберется более двухсот человек. Они сметут их с лица земли! В госпитале Св. Варфоломея задрожали потолки и штукатурка стала сыпаться со стен. Это мужики с криком сбегали вниз. Навстречу им выехал бледный юноша на белой лошади. Он так круто осадил своего тонконогого коня, что тот кубарем завертелся на месте. Джек взял из рук своего соседа лук. Король не будет так долго мучиться, как Уолтер: стрела попадет ему прямо в сердце. Но Ричард поднял руку. - Я ваш король! Я ваш предводитель! - закричал он. - Не будем нарушать королевский мир. Мой слуга в гневе и запальчивости убил вашего предводителя, но я заменю его вам! Все, чего он добивался, будет вам даровано, а его убийца понесет жестокую кару! А между тем Уилльям Уолворс уже стрелой мчался к Лондону. Рыцари в городе стали мало-помалу освобождаться от охватившего их столбняка. Четыре тысячи вооруженных всадников были готовы встать на защиту своего короля - так их подбодрила смерть Уота Тайлера. Все горели желанием отомстить мужикам за унижения последних дней. Однако король распорядился иначе: - Я дал им свое королевское слово и выполню его до конца. Пусть уполномоченные кентцев останутся для получения грамот. Остальным лучше разойтись по домам. Мужики согласились мирно исполнить приказание короля. Но они покинут город не раньше, чем им будет выдан с головой убийца - мэр Уилльям Уолворс. Этот человек и раньше строил против мужиков козни и подбивал против повстанцев купцов и ремесленников, а когда ему это не удалось, он поднял руку на самого Уота Тайлера. Король выслушал внимательно мужицких ходоков. Как только Уилльям Уолворс будет пойман, его выдадут мужикам. Пусть они оставят своих уполномоченных, и им вручат грамоты за королевской печатью. Все будет, как они говорят, - в этом он дает свое королевское слово! Много тысяч кентцев в этот день покинуло Лондон. Весть о гибели Уота Тайлера быстро разнеслась по всем графствам. И люди, знавшие его, и те, которые никогда его не видели в глаза, были очень опечалены, потому что они крепко любили мужицкого предводителя. Слава о нем ходила далеко за пределами Кента и Эссекса. Лионель узнал об этом в ту же субботу, 15 июня, по дороге в Эссекс. Вот какой смертью погиб человек, распорядившийся бросать в огонь всех пойманных на грабеже и воровстве! Но бывший паж не мог даже позлорадствовать по этому поводу, потому что люди, передавшие ему эту печальную весть, тут же показывали свои грамоты о вольности с большими королевскими печатями. Значит, мужики все-таки взяли верх над дворянами. Лионель немедля оставил мысль о том, чтобы заехать в Леснесс повидаться с родными. Будет нехорошо, если Джек Строу прибудет в замок раньше его. Бывшему пажу следовало торопиться в Тиз. Вечером 16-го числа Лионель чуть было не обогнал по дороге одинокого всадника. Хорошо, что паж имел привычку издали внимательно всматриваться во всех проезжающих. Человек впереди ехал в полном рыцарском вооружении. Он сидел на давно не чищенном и плохо кормленном коне с глубоко запавшими плотными боками. Узнав во всаднике дворянина, Лионель придержал лошадку, раздумывая над тем, следует ли его обогнать и что принесет бывшему пажу эта встреча. В это время ехавший обернулся, и Лионель чуть было не выпал из седла. Хвала господу, что огонь достаточно обезобразил бедного пажа и сделал его неузнаваемым! Как это Лионель сразу не признал этого человека? Только с его безрассудством можно было решиться сейчас, среди бела дня, с поднятым забралом спокойно разъезжать по проселочным дорогам! Рыцарь на отощавшем коне был его бывший господин, сэр Саймон Берли! Не так уже далеко отсюда Гревзенд, где все его знают в лицо. А Рочестер? А Тиз? Да в любой деревушке округа достаточно назвать его имя - и ему уже больше не придется скакать по дорогам! Но пока что рыцарь был при мече, копье и щите, а Лионель безоружный. А кроме того, с пажом была его заветная шкатулка, которую следовало беречь от рыцаря пуще зеницы ока. Где-то здесь неподалеку расположилась деревушка Фоббинг. Лионель бывал там с господином еще мальчиком, много лет назад, но он и сейчас припомнит туда дорогу. Бывший паж свернул в рощу. Из-за деревьев ему была отлично видна вся дорога, а на ней одинокий всадник. Потом Лионель пришпорил коня. Раз мужики взяли верх, у него нет никакой охоты появляться в этих местах одновременно со своим бывшим господином. Уже не раз письмо леди Джоанны вызволяло его из беды. И сейчас, заметив мужицкий разъезд, Лионель вынул из-за пазухи пакет и помахал им в воздухе. - Я доверенное лицо кентского вождя Джека Строу, - крикнул он. - Пропустите меня немедленно, потому что я еду по спешному делу! Даже в этой глухой деревушке знали имя кентского вождя - Джека Строу. Несколько парней с разных сторон подошли к Лионелю и стали расспрашивать о том, скоро ли и кентцы начнут расходиться по домам. - Меня уже обогнало несколько сот человек, - ответил Лионель. - А что вы здесь делаете, ребята, на дороге? Фоббингцы по приказу Уота Тайлера остались здесь оберегать побережье. Разве он этого не знает? Но они, как и все, горят желанием поскорее услышать новости. - По приказу Уота Тайлера? - громко переспросил Лионель. Значит, эти люди еще ничего не знают? Уот Тайлер изменническим образом убит на Смисфилде во время свидания с королем! Он никогда не думал, что это известие произведет такой переполох. Мужики кричали, потрясали дубинками, а некоторые метались по дороге, как самые настоящие бесноватые. - Стой! - крикнул Лионель. - Я могу вам сказать еще одну новость: за мной по дороге едет сэр Саймон Берли, тот самый, который увез своего виллана у гревзендцев. Поднялся такой шум, что, если бы не шкатулка, Лионель немедля зажал бы себе руками уши. Но он должен был поддерживать шкатулку впереди седла. И вдруг кто-то взял его лошадку под уздцы. Да, он немедленно узнал эту женщину. Если пять лет назад она походила на нежный бутон, то сейчас она была в точности как роскошная летняя роза. - Лионель, где твои кудри? - спросила она громко. - От тебя несет, как от смоленой свиньи! - И тихо добавила: - Немедленно подсади меня на свою лошадку. Мы поедем с тобой по одному делу. Не упрямься, потому что иначе я выдам тебя этим людям. В замке Бокль убили кастеллана, и дворецкого, и пажа, хоть они и трижды отрекались от своего господина. Да, эта женщина прекрасна, как летнее утро! Госпожа Мария Боссом годится ей в служанки. Лионель привез ее на дорогу и издали смотрел, как она убеждала сэра Саймона Берли пробираться другим путем. - Да, вы правы, - говорила она, - такой храбрый рыцарь, как вы, не станет удирать от мужиков, пускай их даже будет вдесятеро больше! Но сейчас их несколько сот на вас одного. Искать своей смерти таким образом безрассудно! Возвращайтесь к Сэмфорду, сэр!.. Если ты хоть когда-нибудь в жизни любил меня, Саймон... - добавила она тихо. И она в конце концов переспорила этого упрямого человека. Он поворотил коня. - Элен! - позвал сэр Саймон. Женщина снова подошла к нему. - А ты меня еще хоть немножко любишь, Элен? - спросил он тихо. Боясь расплакаться, она только молча отрицательно покачала головой. - Ты имеешь какое-нибудь зло против меня? - спросил он еще тише. - Ты же видишь сам, - ответила она рыдая. Саймон Берли сжал зубы и стиснул кулаки. Так сильно ему захотелось обнять и поцеловать эту красивую и нежную женщину! Но это было бы слишком жестоко с его стороны. - Эли, - сказал он, - до Фоббинга медленно доходят вести. Дворяне Эссекса уже поднялись на защиту своих прав. В Лондоне мятежники схвачены и отданы под суд. За то, что мужики восстали против своих господ, мы обратим все королевство в одну огромную плаху! Они захлебнутся своею собственной кровью! Но за твое доброе сердце я тебе обещаю, что ни один волос не упадет с головы людей Фоббинга... Я даю тебе слово Саймона Берли! Не отвечая, она молча пошла прочь. Ее зеленое платье понемногу слилось с травой и кустами. Саймон Берли долго смотрел ей вслед. Лионель кашлянул. Его бывший господин сначала совсем не узнал его, а теперь, задумавшись, как будто совсем забыл о его существовании. Но если правда то, что сэр Саймон говорит о мужиках и господах, то ему, Лионелю, следует позаботиться о своем будущем. - Сэр, - сказал он робко, - я уже две недели вожу с собой одно письмо. Мне все думалось, что я обязательно повстречаю вас! Он вытащил из-за пазухи сверток и подал его господину. Подняв брови, рыцарь прочитал: "Джеку Строу из Кента". - Кто это писал? Фу, отойди, Лионель, от тебя несет жженой шерстью! Лионель стал с подветренной стороны. - Это письмо писала ваша супруга, леди Джоанна, Джеку Строу, начальнику бунтовщиков. Глава IV - А ну-ка, угадайте, что с ним такое? - спросила Джоанна смеясь. Госпожа Агнесса в недоумении смотрела на щенка. Подарок носился по двору как одержимый. Потом, останавливаясь, он быстро-быстро рыл носом землю, отфыркивался и злобно щелкал зубами. Можно было подумать, что он ищет в песке блох. Потом, подбегая к хозяйке, он, повизгивая, терся мордой о ее колени и снова пускался вскачь, описывая широкие дуги вокруг крыльца. Джоанна подозвала щенка, открыла ему рот и показала госпоже Гауэр. Красивые мелкие зубки Подарка были безукоризненно белого цвета, но вместо четырех клыков у щенка сейчас их было восемь. Рядом с каждым старым зубом вырос тонкий и острый, как иголка, молодой клычок. - У него меняются зубы, - сказала Джоанна, - поэтому он беспокоится. Так бывает и с детьми. Она пыталась выдернуть его старый клык, но Подарок взвизгнул и укусил ее за руку. - Ему нужно дать пожевать недопеченного хлеба, - посоветовал Аллан. - Все старые зубы останутся в вязком тесте. - Недопеченного хлеба? - переспросила Джоанна задумчиво. Госпожа Гауэр горько усмехнулась. Если бы здесь было вдоволь хлеба, его не мешало бы давать людям! Но она тотчас же виновато погладила Джоанну по руке. Странно, но, несмотря на все обиды, что ей чинили в этом Тизе, госпожа Агнесса перестала видеть в леди Берли врага. Сегодня они вдвоем вынимали солому из окон и бойниц и отбивали доски - пускай солнце насквозь освещает замок! После полудня старый Тум принес известие, что из Лондона начали расходиться кентцы. Джек Строу будет здесь не позднее чем через два дня. - Это говорили ребята из Фоббинга. Теперь леди Джоанна сама металась по двору не хуже Подарка. - Скоро вернется Джек! Скоро вернется Джек! - пела она на все лады. - Госпожа Агнесса, скоро вернется Джек! И госпожа Агнесса в эту минуту поняла, что безумие - болезнь заразительная. Через два дня в этот замок прибудет мужик, ради которого у нее отняли лошадку. Мало того, этот человек подбивал вилланов четырех графств на дурные дела. О рыцаре Берли, хозяине замка, здесь даже и не вспоминают - он точно канул в воду. А все с нетерпением ожидают прибытия этого Джека Строу. И дама из поместья Гауэр ничем не отличается от остальных обитателей Тиза. После того как здесь побывали люди из их мест, госпожа Агнесса уже перестала выбегать на дорогу ко всем проезжим и прохожим. Она успокоилась. Дядя ее мужа, сэр Джон Гауэр, жив и здоров. В своей новой поэме он описывает ужасы мужицкого восстания и дурное поведение дворян. Имение его цело. Мужики только похитили и сожгли все документы, хранившиеся в доме, но у сэра Джона имеются их копии у лондонского стряпчего. Муж госпожи Агнессы сейчас на шотландской границе, и мужики не причинят ему никакого вреда. Леди Джоанна не пропускала ни одного человека на дороге. И каждому она выносила гороху, муки или лепешек. Если это продолжится еще неделю, в Тизе не останется никаких припасов. По нескольку раз на день она поднималась на вышку. В хорошие времена эта пристройка носила громкое название "колумбарий". Сейчас ее все попросту называют голубятней. - Надо посмотреть, может быть, уже вывелись малыши у красной голубки, - говорила леди Джоанна. Или: - Они так забивают молодого хохлатого, что на него жалко смотреть! Но все понимали, что совсем не ради голубей ее тянет на крышу замка. И вот долгожданный момент наконец наступил. Джоанна так долго вглядывалась в даль, что глаза уже отказывались ей служить. Всюду на дорогах ей мерещатся движущиеся точки. И вот такое творится с ней уже несколько дней подряд. Джоанна закрыла глаза и постояла так долгое время. "Нет, конечно, солнце имеет свой собственный запах! Или, может быть, это пахнет нагретым деревом и пылью?" "Гуррру, гуррру, гуррру!" - угрожающе заворчал голубь-отец, поглядывая на нее из слухового окна. - Да не трону я твоих малышей! - сказала Джоанна, открывая глаза. Когда она снова глянула вниз, темное пятнышко на дороге уже явно переместилось от Сэмфорда к Тизу. Это был конный отряд! Это едет Джек! Сегодня ровно два дня, как он покинул Лондон! Она не может больше ждать! Она немедленно побежит ему навстречу! Госпожа Агнесса перехватила ее на дороге. Необходимо умыться и причесаться. Гостья сама расчесала и уложила на ее голове косы, потому что Джоанна чуть не поломала гребня. Все смотрели, как хозяйка замка Тиз выбежала на дорогу. В такой момент леди, конечно, следовало бы выехать на лошади. Но она вернулась через несколько минут: ноги отказываются служить. Джоанна была желтее зимней груши. Губы ее дрожали. - Пусть немедленно привяжут собак! Смажьте ворота, они скрипят, как ветряная мельница! Пусть Аллан поднимется на вышку, у меня нет больше сил! Тум побежал в деревню сообщить мужикам о возвращении кентцев. Тогда, одетый по-дорожному, к госпоже подошел Мэтью. Пусть миледи его простит, но он не может дольше здесь оставаться. С самого детства он был верным слугой рода Берли. Джоанна на минуту закрыла лицо руками. - А? Что? Хорошо! - сказала она. - А есть у тебя хоть немного денег? И возьми в дорогу гороху и муки! Конечно, старик ни за что не уживется с Джеком... Все слышали, как Аллан громко закричал на крыше. Сильно хлопая крыльями, во все стороны разлетелись голуби. Джоанна в изнеможении прислонилась к столбу. Госпожа Гауэр посмотрела наверх. Чуть не валясь с крыши, Аллан что-то кричал и стучал кулаками по черепице. А Мэтью, стоя уже по ту сторону рва, махал палкой, прощаясь со старым Тизом. - Не слышу, - ответила дама Аллану. - Громче! Чего ты хочешь? - Она приложила руки к ушам. - Ворота! - кричал Аллан. - Мост! - Что случилось? - спросила Джоанна подходя. - Закрывайте ворота! Поднимайте мост! Сюда едет сэр Саймон Берли! Джоанна медлила. По дороге, ковыляя, спешил Тум. Он собственноручно запер ворота. Недолго июньское солнце погуляло по замку. Двое стариков и женщины снова затыкали окна соломой и забивали их досками. С рыцарем могли быть лучники, и не следовало подвергать себя опасности. Пролом в стене завалили камнями. Джоанна из подвала вынесла два меча, щит, лук и много наконечников для стрел. Но меч они вдвоем с госпожой Гауэр еле-еле могли поднять на воздух, а о стариках нечего было и говорить. Тум жадно схватился за лук. Последний раз он стрелял ровно двадцать один год назад! Тетива истлела от времени, но у Аллана найдутся оленьи жилы. Аллан, хмурясь, вытащил из-за досок в холле второй длинный, пожелтевший от времени лук. Госпожа Агнесса с ужасом следила за всеми этими приготовлениями. - Неужели вы будете защищаться? - спросила она. - Я думаю, рыцарь не станет ломиться сюда силой, - успокоила ее Джоанна. - Но все равно, нам бы только продержаться до прихода кентцев! Подъехав к замку, сэр Берли приказал Лионелю протрубить, чтобы спустили мост и открыли ворота. Как ни был Лионель смущен и взволнован, но он трубил достаточно громко, однако в замке все как будто вымерли. Тогда четверо людей отряда, держа топоры над головами, вошли в ров с водой. С трудом одному из них удалось вскарабкаться по скользкому илу на берег. Он протянул руку товарищу. В эту минуту буквально из стены замка вылетела стрела и пробила ему горло. Он упал и долго хрипел в воде, пока товарищи не потащили его обратно. Их догнала еще одна стрела. Но, никому не причинив вреда, она, просвистев, как мальчишка, упала в воду. Сэр Саймон длинно и нехорошо выругался. В его отряде не было лучников. Двое молодых сквайров, братья Джон и Роберт Уолингфорд, с сомнением поглядывали на забитые наглухо окна замка. Они искали славы и подвигов, а не бессмысленной смерти под стенами этой развалины! - Нас перебьют, как куропаток, сэр, - громко сказал мастер Джон. - Кто их знает, сколько здесь собралось лучников! Сэр Саймон тронул латы на груди. Они были горячие от солнца. Но ему казалось, что это письмо леди Джоанны прожигает его всего насквозь. - Вас никто не держит, - ответил он. - Но я, хотя бы мертвый, войду в этот замок! - Вам следует спешить в Лондон, сэр, - продолжал мастер. - Наш молодой король сейчас имеет большую нужду в таких опытных людях. Саймон Берли только покачал головой. И тогда, ища одобрения королевского знаменного рыцаря, мастер Роберт принялся возражать брату. - Разве ты не слышал, что говорил ризничий! - обратился он к мастеру Джону с упреком. - И это было несколько дней назад. А сейчас там управились и без нас! (Ризничий - заведующий ризницей - помещением при церкви, где хранятся ризы и церковная утварь.) Молодой сквайр был прав. К этому времени в Лондоне действительно управились и без них. Вечером 15 июня олдермены оповестили население города о том, что весь пришлый народ в течение этой ночи покинул столицу. Все, кто не прожил в городе больше одного года, немедленно должны вернуться в свои села, деревни и местечки под страхом в противном случае быть признанными изменниками и поплатиться головой. Приказ был подписан его величеством, королем Ричардом II. Никто не имел смелости его нарушить. Королевские патенты были у мужиков в руках, и они стали покидать город. Джек Строу, Джон Кэркби, Аллан Тредер и Джон Стерлинг, тот, что расправился с Саймоном Сэдбери, собрались на дворе Уолтера Сайбила, олдермена. С ними были олдермены Эндрью Ферндон и Джон Фреш. Что им следует предпринять? Они еще не получили королевских грамот на руки. Джек полагал, что всем им необходимо остаться. Король не внес в грамоты поправки, которые сделал покойный Уот. Следует снова добиваться свидания с Ричардом. Олдермен Сайбил советовал мужикам собираться в путь. Они и так добились того, о чем могли только мечтать их отцы, деды и прадеды. В это время, расталкивая толпу у ворот, во двор вбежала запыхавшаяся простоволосая женщина. - Олдермены! - кричала она. - Удержите этого безумного! В город со всех сторон собираются дворяне! Мужиков осталась только кучка. И он как ни в чем не бывало разъезжает по улицам и творит суд и расправу. Она говорила о своем муже - олдермене Джоне Горне. Мужики переглянулись. - Да, пожалуй, нам пора собираться в путь! - сказал Аллан Тредер. - Кажется, и нам не мешает об этом подумать, - грустно усмехнувшись, ответил Уолтер Сайбил. - Король сзывает дворян со всех сторон королевства! - закричала женщина рыдая. - Вот, посмотрите, какой приказ перехватил олдермен Тибур! Семеро человек стали вокруг нее тесно, плечом к плечу. Джек прочел первые строки приказа: - "Довожу до сведения господ дворян, поместных сеньоров, джентри и сквайров, чтобы все, кто любит короля и дорожит его честью, конны и оружны спешили в столицу!" Аллан Тредер присвистнул. - Ага, вот, значит, как! - сказал олдермен Джон Фреш. - Но ведь его величество клялся мужикам, что он будет им как отец и брат! - Разные бывают отцы и братья - разные... - процедил Сайбил сквозь зубы. Он подошел к воротам, закрыл их и задвинул засовы. - Сегодня же мы все разными дорогами должны покинуть Лондон! ...Джек уже дважды сворачивал в переулки. За ним скакало четверо конных стражников. На площади Св. Екатерины стояли люди под начальством рыцаря Гальфрида Стэкпула. Что же ему делать? В эту минуту в стенке открылась калитка и кто-то втащил его за руку во двор. - Осторожно! - прошептала женщина. - Не бойся, я Матильда Пикард. Разве ты не узнал нашего дома? Пережди ночь здесь, а завтра потихоньку выберешься из Лондона. За два часа на нашей улице убили девять человек кентцев. Да, Джек мог этому поверить. Но следует ли ему полагаться на милость дочери богатого купца? Девушка ушла в дом. Джек стал на камень у стены и выглянул на улицу. Было тихо. Оглянувшись на окна дома, он открыл калитку. - Хэлло! - окликнул кто-то, шагнув из темноты. - Стой-ка, друг, наконец-то мы с тобой свиделись! - Я не узнаю тебя, - пробормотал Джек и нагнулся за камнем. - Я уже два раза хотел пробраться к тебе, да боялся, что ты теперь крепко заважничал и забыл товарищей седельщиков и мастерскую Генри Пэстона. - Заячья Губа! - чуть не крикнул Джек. - То есть Чарли Блэк! - поправился он тотчас же. - А что ты тут делаешь? - То же, что и ты, - ответил Чарли Блэк сумрачно. - Прячусь от королевских разъездов. - Разве ты за мужиков? - спросил Джек с удивлением. - Я сам за себя, - сказал Чарли со злостью. - Но кончу я свою жизнь так же, как и ты, на виселице. Держась стены, они оба пошли по узкому переулку. Как назло, из-за туч вышла луна. Стало светло как днем. - Ободья и клепки, - пробормотал Блэк, заглядывая в щель ворот. - Это, видно, бочар из небогатых. Давай попросимся к нему ночевать. Они вошли во двор. Приветливый человечек с фонарем не расспрашивал их долго. В эту ночь каждый понимал, кто может сейчас искать пристанища. Он указал им место за мешками в овине. - А ворота были открыты! Ай-яй-яй! В такое-то время! - ужасался бочар, в испуге качая головой. Он пошел, задвинул засовы и повесил замок. Рядом в хлеву громко дышала корова. Ветер гнал по небу обрывки туч, луна то скрывалась, то показывалась снова, и от этого по двору перебегали быстрые тени. Джек вышел из овина, подошел к невысокому забору. Он был весь сверху утыкан острыми камнями. В городе стало уже тихо. Где-то далеко на холме догорал дом. На расстоянии двух шагов от Джека по переулку, осторожно ступая, прошел человек. Джек смотрел ему прямо в лицо. Он узнал парня из сотни Уэй. - Тсс, - сказал он тихо. Парень обернулся. - Полезай сюда, - велел Джек. Парень огляделся по сторонам и перемахнул через забор. Он вытер руки о куртку - они были исцарапаны в кровь. - Начальник, - сказал он, прерывисто дыша, - давай пробираться на Мейль-Энд. Завтра мы уже не выйдем из города! - Сегодня тоже уже не выйдем, - возразил Заячья Губа подходя. - А ну-ка, спрячься, друг, - добавил он, толкая парнишку за угол. Шел с фонарем хозяин. Как ни был он добр, но ему могло не понравиться, что у него во дворе собирается целая гурьба мужиков. Бочар принес хлеба и сыра. - Ну, что слыхать в городе? - спросил Джек. Хозяин прислушался. Мимо по переулку, звеня оружием, прошло много людей. - Сейчас! - крикнул он и пошел с фонарем к воротам. Джек, стоя в дверях овина, глядел ему вслед. Громко дышала за перегородкой корова. Пахло прелой соломой. - Еще двое кентцев! - сказал хозяин кому-то на улице. - Попались просто, как перепел в тенета! Только идите сами за ними! Я человек трусливый от роду... Заячья Губа в темноте шарил по полу. - Крюк есть! - сказал он, поднимая что-то тяжелое. - А вот и вилы. А ну-ка, Джек, вспомним старину! Станем-ка спиной к спине! - Посвети! - произнес голос на улице. - "Джон Стерлинг - убийца архиепископа, средних лет, черный, с большой бородой, хромает на одну ногу, - читал громко стражник. - Аллан Тредер - черный, средних лет. Джек Строу - молодой, рыжий, хромает на одну ногу..." - Что это они все хромают? - засмеялся хозяин. - Рыжий, ты говоришь, молодой и хромает? Пожалуй, что это будет он. А с ним еще здоровенный парень с заячьей губой. - С заячьей губой? - спросил стражник немного погодя. - Нет, такого в списке не значится. - Дай-ка мне вилы, - сказал из темноты парнишка из сотни Уэй. - А ты чего лезешь? - крикнул Заячья Губа сердито. - Ты заройся в солому и сиди хоть до будущего лета. Но парнишка уже вылез из своего угла. - Дай-ка вилы, начальник! - повторил он настойчиво. Джек и Заячья Губа смотрели на улицу. Они обернулись на его стон. Парень всадил вилы себе в ногу и сейчас, морщась, тянул их кверху. - Ну вот, - сказал он. - Теперь я - молодой, рыжий и хромаю на одну ногу. Я сойду за Джека Строу. Вырвав подол рубашки, он, сидя на пороге, перевязал рану. - А ты, - добавил он твердо, - должен вернуться домой и снова поднять мужиков! Джек помолчал. Слезы горячим туманом стояли в его глазах. - Хорошо, брат! Спасибо, брат! - немного погодя ответил он тихо. ...При королевском дворе долго ходила по рукам "Баллада об осаде замка Тиз". Ее сложил сквайр сэр Тристан Бэч, и Саймон Берли четыре года спустя убил его на поединке, потому что королевский рыцарь был человек злопамятный и никогда никому не прощал обид. А осада замка Тиз, конечно, не прибавила славы ни ему, ни его соратникам. В холле горела свеча. Лежа головой на столе, спала госпожа Агнесса Гауэр. Хорошо, что в замке не было зеркала, иначе бедная дама сошла бы с ума, увидев свое испачканное в копоти лицо. Тум на одной ноге скакал по двору. Он поломал свой костыль, а обтесать другой у него не было времени. Джоанна и Аллан подтаскивали камни к забору. Они надеялись бросать их на головы осаждающим. Стрелы уже все вышли. Дворяне послали мужиков Доффля в лес - привезти несколько стволов. Скоро они будут брать замок приступом. - Нет, камнями тут не поможешь! Джоанна устало сложила руки на коленях. - Пойдем, старик, - сказала она. - Выспимся хотя бы последнюю ночь как следует. Завтра нам несдобровать! Она уже несколько раз пыталась уговорить Аллана поступить так, как она предлагает. Но он был непоколебим. - Никто никогда не поверит, миледи, - возражал он, - что я все это время просидел запертый в кладовой, а вы с Тумом стреляли из луков. И потом, будет ли справедливым заступаться за меня и предавать Тума? А вы одна уж во всяком случае не могли стрелять из двух луков одновременно. 22 июня, после четырех дней осады, пал наконец замок Тиз. Осада продолжалась четыре дня, Двадцать второго июня пал замок Тиз. К доблестному королевскому рыцарю Берли Подвели связанных пленных: Это были двое стариков и две женщины - Больше в замке не было гарнизона,- так описал это событие в своей балладе сэр Тристан Бэч. ...По всему Эссексу уже разъезжал главный судья королевства, сэр Роберт Трезильян, и творил суд и расправу. Не хватало топоров для палачей, веревок и виселиц для осужденных. Впрочем, уличенных в мятеже уже не судили. Достаточно было сказать: "Этот человек был с мужиками", - и ему немедленно отрубали голову. Поэтому мятежникам Аллану Патриджу и нищему бродяге Туму-Беспрозванному отрубили головы без всякого суда. Дама Агнесса Гауэр была по ее просьбе и заступничеству леди Джоанны Берли отпущена домой. Все время осады она просидела в холле замка, молясь за осаждающих и за осажденных. Наконец очередь дошла до леди Джоанны Друриком, в замужестве Берли. - Как поступить с этой женщиной? - спросили сэра Саймона. Ее письмо жгло ему грудь. Он не мог ее видеть. - Пусть она предстанет перед судом юстициариев, и пусть с ней поступят так, как они найдут нужным. (Юстициарий - судейский чиновник.) Джоанна всю ночь молилась о том, чтобы ей была сохранена жизнь. "Что будет, если Джек, вернувшись, узнает о моей смерти? Он этого не переживет!" Леди Джоанна Друриком, в замужестве Берли, была обвинена по трем пунктам. После расследования она была признана виновной в том, что в марте этого года она в течение шести дней оказывала гостеприимство королевскому изменнику, мятежнику Джеку Строу. Два месяца спустя она в помощь ему и его делу послала коня и пять золотых флоринов. Затем она со своими слугами и соучастниками в течение четырех дней оказывала вооруженное сопротивление королевскому отряду. По всем трем пунктам леди Джоанна признала себя виновной. Двенадцать человек ее сословия подтвердили решение суда. За преступление против короля, лордов, своего мужа и королевского мира женщина была присуждена к отсечению руки по локоть, той руки, которою она открывала дверь королевскому изменнику. Джоанна плакала от радости, когда ей читали приговор. Наверное, это будет очень больно, и нужно собрать все мужество, чтобы это перенести. Но она останется жива и увидит Джека! То, что дворяне взяли верх в Эссексе, еще ничего не доказывает. Король жестоко покарает их за то, что они не хотят считаться с его грамотами. Никто не мог дать знать леди Берли о том, что творится в Лондоне, потому что в тюрьме она содержалась в отдельном каземате. Люди с утра стали собираться к старой мельнице посреди Доффля, которая сейчас была обращена в тюрьму. Джоанна слышала, как мимо окна прогрохотала телега. Потом два человека, громко переговариваясь, стали сбрасывать бревна. - Дай-ка гвозди! - сказал грубый голос. - Не сюда! Клади угол к углу - колодцем! Во рту Джоанны стало сладко, а ноги подкосились. Она постояла, опираясь о стенку. Потом, подойдя к двери, изо всех сил забарабанила в нее кулаками. - Что нужно, леди? - испуганно откликнулся тюремщик. - Поуэл, это для меня? - спросила она задыхаясь. За дверью молчали. Потом, осторожно ступая, кто-то тихо пошел прочь. За стеной звенел топор о железо. Визжал рубанок. Ну что же, у нас неплохие дела. Выпей-ка с нами, красотка! - мурлыкал себе под нос человек за окном. Джоанне все было так отчетливо слышно, точно их и не разделяла стена. Из маленького, под самым потолком оконца падал скудный свет. Только ранним утром здесь по стенам прыгают веселые желтые зайчики. Джоанна подошла поближе к свету. - Ты - лентяйка! - сказала она, разглядывая свою левую руку. - Ты не умеешь сучить нитку, ты даже не в силах удержать коня в поводу. И, однако, ты останешься при мне. А ведь правая не только сильнее, но и умнее тебя, потому что, ко всему, она еще может выводить буквы, а ты безграмотная, как бедная, темная мужичка! Джоанна заплакала... Только теперь она ясно представила себе, что ее ожидает. Кто будет заплетать ей косы, резать хлеб, кто за нее будет латать, штопать, писать? Имеет ли она право вот такой безрукой калекой ожидать Джека, чтобы выйти за него замуж? - Да, я имею право! - сказала она твердо. - Джек не будет на меня в обиде, если первое время я стану плохо справляться одной левой рукой. Потом я научусь. И он мне поможет. Джоанна отказалась от воды и хлеба, которые принес ей тюремщик. Ничком она упала на солому и пролежала так до самой той минуты, когда за ней пришли. Народ радугой стоял вокруг помоста. В воздухе пахло хвоей. Ветер поднял столбик пыли и соломы у самых ног Джоанны. Перебивая свежий аромат смолы и стружки, откуда-то сбоку потянуло сладким, смертным запахом падали. Джоанна в испуге повернула голову. Помощник палача, толкая коленками, катил перед собой колоду. Она была вся пропитана кровью, так как не раз и не два побывала в деле. Вот ее установили на помосте, и она вдруг за одно мгновение точно обросла ярким мхом. Большие зеленые мухи облепили ее так густо, что издали можно было подумать, что это старый мшистый лесной пень. Когда Гуг Гавесдемский занял свое место на помосте и взял в руки топор, стражник оглянулся на Джоанну. Она поднялась по четырем ступенькам, стараясь шагать твердо. Все лица повернулись к ней. Эта женщина переступила законы божеские и человеческие. Она жестоко оскорбила и унизила своего супруга и нарушила королевский мир. Однако многие ожидали, что преступница будет много красивее и выше ростом. Джоанна глянула вниз. Вначале перед ее глазами пошли красные, белые, желтые и зеленые полосы, но потом она стала различать лица. Ни один мужик Доффля не вышел сегодня на площадь. Впрочем, после расправы в деревне остались только старики, женщины и дети. Удивительно, что их не пригнали сюда силой. Джоанна непрестанно шевелила пальцами правой руки, до тех пор пока к ней не подошел помощник палача. - Расстегни рукав, женщина, - сказал он тихо. Джоанне показалось, что у нее, как у нищенки Терезы Аб, вырастает зоб: так неистово колотилась кровь и точно раздувала горло. Людям, которым рубили головы или руки просто на бревне у дороги, было значительно легче, потому что рядом толпились те, кто ждал такой же участи. А сейчас построили помост и вокруг него протянули веревку, и она, и палач, и его помощник двигаются и говорят, точно актеры на сцене балагана. Это не просто казнь, это представление. Пусть так, но она-то уж совсем не обязана участвовать в их комедии. Не хотелось бы только дать всем им понять, как сильно она боится. А в остальном Джоанна вольна держаться так, словно это холл в Тизе, еще лучше, в старом Друрикоме. Она еще раз глянула вниз. Вот только разве эта дама со служанкой могла бы ей посочувствовать, потому что в прошлом году она присылала в Тиз попросить два бушеля ячменя до нового урожая. (Бушель - английская мера сыпучих тел, соответствующая 36 с малым литрам.) Дама что-то сказала служанке, и та вышла из рядов. Но она тотчас же вернулась, катя ногой огромный камень. Потом она помогла госпоже вскарабкаться на него. Джоанна повернулась к Гугу Гавесдемскому. - Какой рукав расстегнуть, господин палач, - спросила она озабоченно, - правый или левый? Грубое и некрасивое лицо палача дернулось, и, теряя свою важность, Гуг Гавесдемский растерянно оглянулся по сторонам. На этом помосте осужденные не разговаривают с палачом. Если им что нужно, они обращаются к помощнику и говорят тихо, как в церкви. Но так как палач иногда бывает милосерднее судьи, бывший мясник из Гавесдема вдруг с радостью припомнил старый английский обычай, который спас от лишних мучений мужеубийцу Матильду Блонд. Колода вся загудела, как потревоженный улей, когда он положил на нее топор. Потом он обернулся к Джоанне. - Какой рукой ты открывала дверь королевскому изменнику, женщина? - спросил он голосом, раскатившимся по всей Доффльской площади. Боясь ошибиться, боясь обрадоваться преждевременно, Джоанна быстро посмотрела на него. И вдруг помост, рыжая веревка - все как будто рухнуло, а женщины, стоявшие внизу, подняли руки в воздух. - Левой, господин палач, левой! - закричали они. - Скажи левой, женщина! - Скажите левой, миледи! - кричала изо всех сил маленькая дворяночка в потертом атласном платье. Она чуть не свалилась со своего камня. Мужчины - те стояли, сумрачно потупясь в землю. Некоторые сердито уговаривали своих жен. Но почти в это же мгновение все повернули головы назад, потому что из боковой улицы на площадь выехал королевский знаменный рыцарь, сэр Саймон Берли. Он был не один. За ним по четверо в ряд ехали шестнадцать человек его свиты и, отставая только на голову коня, трусил рысцой всадник в запыленной одежде. Это был королевский гонец. Теперь Джоанна испугалась по-настоящему, впервые за сегодняшний день. Староста подал знак звонарю на колокольне. Густой медный гул пошел над толпой. И тогда прибывший человек в запыленной одежде опередил знаменного рыцаря и остановился перед помостом. Все обнажили головы. Некоторые старательные слуги даже стали на колени позади своих господ. Джоанне не на что было опереться. Она шагнула к колоде. Королевский гонец откашлялся. Джоанна перевела глаза на Саймона Берли. Рыцарь, не поворачивая головы, смотрел в одну точку, и Джоанна невольно проследила его взгляд. Ее бывший муж смотрел на голубой вымпел над замком Тиз. То, что этот человек, вопреки изъявленному им желанию, появился на площади перед толпой, и то, что он сюда же привез королевского гонца, наполнило ее страхом и тревогой. "Пусть мне отрубят правую руку! - подумала Джоанна. - Не нужно мне милосердия Гуга Гавесдемского и этих женщин! Только пускай ничего страшного и нового не будет в королевской грамоте! Тогда пускай мне даже отрубят обе руки!" Но в королевской грамоте было много страшного и нового. Гонец читал: - "Божьей милостью его величество Ричард Второй, король Англии, Франции и Ирландии, повелел довести до всеобщего сведения, что слух, распространенный восставшими, будто они действовали по его королевской воле и повелению, совершенно ложен. Все освободительные грамоты, выданные повстанцам, признаются отныне недействительными, так как они вышли из королевской курии без зрелого размышления и наносят великий ущерб королю и его короне, а также грозят конечным разорением как ему, прелатам, знати и магнатам, так и святой английской церкви и приведут к погибели королевство. Все, у кого имеются освободительные грамоты на руках, немедля, под страхом конфискации имущества, должны представить их королю и его совету для уничтожения. Отныне все держатели, как вилланы, так и свободные, без противоречия, ропота и сопротивления должны исполнять своим господам все лежащие на них и на их землях повинности". Вздох облегчения вырвался из многих грудей. Дворяне в Эссексе расправились с мужиками по своему усмотрению, но было хорошо, что королевский патент поддержал их правоту. Гонец поцеловал печать и с хрустом свернул кожу. Джоанна ждала. Не для этого привел сэр Саймон Берли королевского гонца на площади Доффли и поставил у самого помоста. Человек вынул из-за пазухи второй свиток. Саймон Берли отвел глаза от вымпела на замке Тиз. Он коротко глянул на Джоанну, и она в этот момент начала читать про себя молитву. Но детская латынь плохо шла ей на ум, и она стала молиться своими словами, как простая мужичка. - Господи, - бормотала она, - возьми, если нужно, мою свободу, честь и жизнь, только, господи, пускай ничего дурного не случится с Джеком! - "Король объявляет всем своим верноподданным, что они, под страхом конфискации всего, что король может у них конфисковать, обязаны вооруженной рукой и всеми имеющимися в их распоряжении средствами оказывать сопротивление восставшим. Это злое дело больше не повторится, потому что главные виновники мятежа уже осуждены и преданы казни в Лондоне 18 июня. По распоряжению чрезвычайной судебной комиссии, заседавшей во дворе Гильдголла 17 июня, эти люди..." Саймон Берли снова глянул на леди Джоанну и опустил глаза. Стиснув руки, вся наклонясь вперед, Джоанна слушала, не пропуская ни одного слова. - "...эти люди - Аллан Тредер из Эссекса, Джон Кэркби из Кента, Джон Снэйп, прозванный Малюткой, из Кента, Джек Строу из Кента и Джон Стерлинг из Эссекса - преданы страшной и позорной смерти, а головы их выставлены на Лондонском мосту". (Подлинные приказы, разосланные 30 июня и 2 июля 1382 года.) Королевский гонец уже давно отъехал, а в толпе все еще переговаривались и делились впечатлениями. О Джоанне как будто забыли. Люди разговаривали, повернувшись спиной к помосту, А некоторые женщины выводили за руки из рядов своих малышей. Гуг Гавесдемский решил поскорее кончить свое дело. Увидев вдруг в двух шагах от себя бледное и гневное лицо рыцаря на черном коне, он невольно поднес руку к голове, забывая, что при исполнении своих обязанностей палач обходится без шапки. Уже без прежней уверенности он снова обратился к Джоанне: - Какой рукой, женщина, ты открывала дверь королевскому преступнику? И вдруг он в изумлении отступил назад. Ему приходилось присутствовать в застенке, когда людей вздергивают на дыбу, или дробят им кости, или ломают пальцы на руках и ногах. От муки иные несчастные седеют, а у иных лица вытягиваются, челюсть отвисает, точно у мертвецов, а у иных подле рта появляются старческие морщины, несмотря на то что они едва-едва вышли из юношеского возраста. Но к этой женщине он еще ведь не прикоснулся и пальцем, и, однако, он мог бы поклясться, что за эти несколько минут она точно состарилась на несколько лет. В глазах ее было столько отчаяния и ненависти, что палач с трудом удержался от восклицания. Хвала господу, что она смотрит не на него, а на рыцаря в граненых доспехах, сидящего на черном коне! - Какой рукой я открыла дверь королевскому преступнику? - переспросила Джоанна. - Я любила его так же сильно, - произнесла она громко и отчетливо, - как сильно ненавидела своего мужа, сэра Саймона Берли! Я распахнула перед ним дверь обеими руками! Гуг Гавесдемский с досадой подумал о том, что совсем ему не следовало вступать в разговоры с преступницей. Палачу платят деньги за то, что он приводит в исполнение решение судей, и только. Однако в этот день Гугу Гавесдемскому так и не удалось привести в исполнение решение королевского суда. Когда он подошел к женщине, повернул ее за плечи и сам, без помощи подручного, расстегнул ее рукав, помост весь закачался от тяжести перепрыгнувшего через веревку рыцаря в граненых доспехах. - Оставь эту даму, мужик! - крикнул рыцарь грубо. И, повернувшись к женщине, добавил: - Вы свободны. Отныне вы можете жить в любом из четырех ваших замков. Только сообщите, какой из них вы выбираете, для того чтобы нам с вами больше не пришлось встречаться. Возьмите это письмо. Мужика, которому оно написано, уже нет в живых... Шестнадцать человек свиты рыцаря, все в полном вооружении, с угрожающим видом обступили помост. Оба стражника исчезли в толпе. Староста делал вид, что он ничего не видит и не слышит, и палачу не осталось ничего другого, как посторониться и дать женщине дорогу. Глава V Уже давно перестали рассылать руки и ноги четвертованных по всем графствам и на Лондонском мосту перестали выставлять головы казненных. Их было слишком много - даже на большом мосту в городе Бервике для этого не хватило бы места. Последней, по распоряжению мэра Уолворса, была выставлена голова Джека Строу - самого закоренелого из кентских мятежников. Попался он в руки правосудия совершенно случайно, потому что, не опознай его жена одного из арестованных олдерменов, ему, быть может, под покровом ночи и удалось бы ускользнуть из Лондона. Он расхаживал в богатом купеческом платье; никому и невдомек было, что под ним скрывается мятежный мужик. Однако, когда Джона Горна вели на казнь, жена олдермена, разглядев в толпе знакомое лицо, закричала во весь голос: - Вот моего мужа ведут на муки и смерть за то, что он послушался мужиков, а их главный зачинщик смотрит на это и смеется. Хватайте его - это Джек Строу из Кента! Женщине, может быть, и не поверили бы, потому что мужик, назвавшийся Джеком Строу, уже со вчерашнего дня был приведен в Гильдголл и дожидался смерти. Но после того как еще несколько человек подтвердили слова женщины, кентского вожака схватили, связали и повели рядом с Джоном Горном. Переговариваясь, они шагали с олдерменом точно добрые друзья и точно жена одного из них минуту назад не предала другого. Это, по мнению господ, лишний раз свидетельствовало о том, что мужики совершенно лишены понятия о чести и доблести. Парнишке, назвавшемуся Джеком Строу, каким-то образом удалось бежать, но мэр Уолворс не придал этому значения, так как в руках его был подлинный Джек Строу. Самым закоренелым из мятежников кентец был назван потому, что его предсмертная исповедь заставила содрогнуться даже наиболее отважных и мужественных людей дворянского звания. Многие подумали при этом, что, пожалуй, недаром мэру Уолворсу было пожаловано рыцарство. Если до этого некоторые находили, что рыцарское звание, сто фунтов серебром, земли и почести - слишком высокая награда за кровь простого эссекского мужика, то теперь эти люди прикусили языки. (За убийство Уота Тайлера король Ричард пожаловал мэру Уолворсу рыцарское звание, а для того, чтобы тот смог его достойно поддерживать, - землю и сто фунтов серебром.) Только после исповеди Джека Строу дворяне поняли, что грозило им и их королевству. Джон Бол сказал: "Человек не волен ни в своей жизни, ни в своей смерти. Но жить и умереть он должен так, чтобы это пошло на пользу его ближним". Для Джека Строу не было ничего легче, как по дороге к Гильдголлу кинуться с Лондонского моста в Темзу. Со связанными руками он, как ключ, пошел бы ко дну. Можно было вступить в драку со стражниками и погибнуть так, как погиб Заячья Губа, упавший с раскроенным черепом на целую груду им же положенных тел. К самой прекрасной кончине готовился безвестный парнишка из сотни Уэй. Он готов был принять на себя смерть и муки, лишь бы спасти дело, за которое они все боролись. Джек думал о том, что он поступил бы так же на его месте, но у него не хватило бы сметки придумать все это так ловко самому. Да, у парня хватило и сметки и мужества. Хорошо было бы, чтобы он остался жив! Все это произошло следующим образом. В ночь на 17 июня, зарывшись в солому в овине бочара, Джек переждал, пока уляжется шум. Незадолго до рассвета он перелез через забор и выбрался на улицу. Матильда Пикард, дочь богатого купца, в это утро стояла на крыльце своего дома, следя за тем, как служанки доят коров. Разглядев Джека через щели забора, она, беззаботно позвякивая ключами, подошла к воротам. - Подожди, - шепнула она. - Сейчас они понесут молоко в кладовую. Почему ты ушел ночью? Я припрятала для тебя отцовское платье. Кутаясь в плащ Генри Пикарда, Джек вспомнил другой, синий плащ. "Подожди еще немного, Джоанна, - подумал он. - Вот увидишь, бог опять сохранит меня для тебя!" - Ты можешь поцеловать меня на прощанье, - сказала Матильда улыбаясь. - Мы еще вернемся в Лондон, - ответил Джек. - У меня уже не будет соломы в волосах, и я подъеду к твоему дому на высоком коне. Тогда я расцелую тебя в обе щеки. Если бы жена Горна не выдала его, Джек пробрался бы в Кент. Он снова поднял бы мужиков. Он рассказал бы им о вероломстве короля, дворян и купцов. Правда, некоторые из купцов боролись до конца за общее дело и вот безропотно идут на смерть. Но зато другие, те, что громили Флитт-стрит и убивали фламандцев, сегодня заседают в Гильдголле. Он сказал об этом Горну. - Ты неправ, - возразил олдермен. - Они не громили Флитт-стрит и не бросали камнями во фламандцев. Они подбивали на это своих подмастерьев. И сегодня они же их судят в Гильдголле. Если из подмастерьев кто и избегнет смерти, то он уже на всю жизнь будет заперт в темной мастерской. Ни о какой плате ему теперь помышлять и не придется. Пускай благодарит бога за тухлую сельдь и черствый хлеб... И подумать только, что сто тысяч кентцев стояло с одной стороны Лондона и тридцать тысяч эссексцев с другой! Они могли сделать с городом все, что им заблагорассудится! - добавил олдермен с сердцем. Джек как раз думал об этом. Но он не понимал другого. Наконец он задал Джону Горну вопрос, который долго вертелся у него на языке: - Скажи мне, что заставило тебя пойти с мужиками? Олдермен шагал, опустив голову. Обо всем этом очень трудно рассказать. Два дня он разъезжал по городу с королевским знаменем, судил людей и делал все это так, как ему подсказывала совесть. Очень трудно рассказать обо всем этом Соломинке. Вот к сорока двум годам его выбрали в олдермены, и то только потому, что сестра его жены, Мария Боссом, через придворного рыцаря Берли вхожа в замок леди Уолсингтон. Четырнадцать лет назад Эдуард Кембридж ударил Джона Горна по лицу, а олдермену кажется, что у него еще до сих пор горит эта щека. Когда на второй день после свадьбы Джон Горн повез свою молодую жену покататься в лодке по Темзе, придворные шутники из озорства перевернули их лодку. Алисон после этого больше года пролежала в постели с жестокой простудой, а потом всю жизнь жаловалась на боли в боку. Да, обо всем этом трудно рассказать. Вот их ведут в Гильдголл. Там семь лет назад был устроен праздник, где присутствовали все цеховые старшины с женами, олдермены и даже сам мэр. И там его Алисон заставили спороть куний мех с плаща, потому что в ту пору у Горна не было ста ливров годового дохода. Но, конечно, ради этого люди не жертвуют жизнью. Было еще много кое-чего, но рассказать об этом Джон Горн не умел. Поэтому он промолчал на вопрос кентца. Но тот не оставлял его в покое: - Записывают ли показания подсудимых? Много ли народу бывает при этом? Дадут ли нам говорить все, что надо? - Ты бы еще полюбопытствовал, какой веревкой тебя удавят, - пошутил олдермен хмуро. - Что касается народа, то его набивается в зал суда столько, что некуда бывает упасть яблоку. Нам же с тобой особенно посчастливилось, ибо из-за жаркой погоды мэр распорядился вынести столы и скамьи во двор, где купцы и дворяне будут заседать под большой цветущей липой. А вот людям, которые захотят поглазеть на нас, придется стоять на самом солнцепеке. Нам с тобой - тоже. Олдермен замолчал. Кроме жаркого солнца, им еще кое-что придется перенести, но не следует об этом много думать. Те же тридцать писцов, которые несколько дней назад были заняты изготовлением королевских патентов, дарующих мужикам прощение, свободу и всякие льготы, теперь дни и ночи без устали работали перьями, записывая предсмертные показания этих же самых мужиков. За два дня и две ночи не было вынесено ни одного оправдательного приговора. Для сбережения дорогого времени судья только делал пометки на пергаменте: "Предать смерти через отсечение головы" или "Предать смерти через четвертование". Сильно пахло липой. Осы громко ныли у дупла. Глянув издали на длинные столы под деревом, можно было вообразить, что господа сошлись пображничать, а их челядь собралась поглазеть на них. Посреди двора было отгорожено веревкой место, для того чтобы народ не напирал на стол и не мешал господину мэру и присяжным вершить правосудие. Зной стоял так плотно и тяжело, что его хотелось оттолкнуть рукой. ...Когда Джека вывели во двор, господин мэр Уолворс, подняв руки над головой, стаскивал с себя расшитую галунами куртку. Не легко давалась купцу дворянская одежда! По его широкому бледному лицу бежал пот, и писец то и дело подавал ему полотенце. Устало глянув на Джека, судья взял пергамент из рук клерка и сделал пометку: "Предать смерти через четвертование". - Это сам Иоанн Строу, ваша милость! - сказал писец многозначительно. Уолворс задержал на Джеке тяжелый взгляд. Пожалуй, с этим придется повозиться... Мелко шагая, Джек волочил по камням цепь. Руки его были туго стянуты за спиной. Услышав его имя, все присяжные быстро повернули к нему лица, но преступник смотрел не на них. "Если одно маленькое зернышко ты в хорошую пору бросишь в землю, оно принесет тебе урожай сам-двадцать и сам-тридцать". Джек помнил это изречение Джона Бола. Жадно обвел глазами людей, стоявших за веревкой. Толпа заполнила все узкое пространство до забора. Головы любопытных торчали над оградой, точно горшки на деревенском частоколе. Люди сидели на старой, засохшей груше, на тумбах у ворот и даже на крыше соседнего дома. Это были купцы, ремесленники, их жены, дети и слуги. Джек вдруг быстро опустил глаза, чтобы не выдать себя. Неужели это ему только почудилось?.. Судейский писец был очень удивлен, когда Иоанн Строу, отвечая на какой-то вопрос, вдруг невпопад широко и весело улыбнулся прямо ему в лицо. Как раз напротив обвиняемого на заборе, беззаботно болтая ногами, сидели служанки, пристроившие своих леди в более удобных местах. Болтая и хихикая, девушки грызли жареный ячмень и разглядывали судей и присяжных. Несколько поодаль от них Джек разглядел молодого паренька в выцветшей голубой ливрее. Она была явно с чужого плеча, и его большие красные руки выпирали из рукавов. Одна нога его была перевязана тряпкой, побуревшей от крови и пыли. Почти не глядя на Джека, он прислушивался к болтовне своих соседок. Но Джеку было достаточно и одного-единственного его взгляда. Точно через блестящую листву липы и через уставленный чернильницами и связками гусиных перьев стол они протянули друг другу руки: "Я здесь, брат!" "Я вижу, брат!" - Что ты имеешь показать в свое оправдание? - обратился судья к Джеку Строу. Тот оглянулся. Здесь мало было людей, которые внимательно будут его слушать, но ведь отец Джон Бол сказал еще так: "Если в тысячной толпе двое поймут тебя как надо, ты говорил недаром". ...Черный, худой парнишка чуть ли не повис на веревке, так напирают на него сзади. Лицо его как будто совсем безучастное, но Джек хорошо разглядел его руки. Когда человек умело скрывает свои чувства, никогда не мешает обратить внимание на его руки. И потом вот эти двое - не поймешь, купцы они или ремесленники, только видно по их платью, что они не из богатых. Так не смотрят люди, пришедшие из простого любопытства. Потом вот еще эта старуха, чем-то напоминающая Джейн Строу. Глаза ее так ввалились, что не разглядеть: плачет она или щурится от солнца. И еще одна женщина. И вот эти трое... Здесь много людей, которые пришли не из простого любопытства. О пареньке напротив Джек старался не думать. Ему казалось, что, если судья перехватит его взгляд, ему все сразу станет ясно. "Нет, пусть бог хранит тебя от этого, отважный парнишка из сотни Уэй!" - Когда мы стояли на Блэк-Гизе... - начал Джек откашлявшись. Уолворс круто повернулся к нему вместе со скамьей. "Они все начинают с этого. Сейчас пойдут разъяснения, почему мятежники ворвались в город. Это мы уже слышали много раз! Послушав их, можно подумать, что это французы или каталонцы разбивали тюрьмы и убивали достойных граждан!" Однако, выслушав несколько слов, мэр Уолворс был принужден подняться и утолить жажду холодным пивом. - Нужно ли все записывать? - спросил испуганный клерк у Никласа Брембера. - Все до единого слова, - ответил суконщик. - Может случиться, что безумным мужикам вздумается снова восстать против своих господ, - сказал Джек Строу, бросая быстрый взгляд на забор напротив. - Пускай же моя исповедь послужит им наукой и предостережением. Такой же быстрый взгляд был ему ответом. - Нашей целью было предать смерти всех рыцарей, оруженосцев и остальных дворян, - говорил Джек Строу, - потому что неразумно оставлять в живых лису, если ты думаешь уберечь курятник. Мэр Уолворс нагнулся к Никласу Бремберу. Этот тощий дурак считает себя правым только потому, что он ссужает деньги самому королю. Но нужно ли слушать и записывать все эти бредни? И потом здесь толкается много лишнего народу! - Ваша милость, - сказал Уолворс, пододвигая цеховому старшине пергамент, - вот я поставил "Предать смерти через четвертование", но я думаю, что он заслуживает более страшной смерти. Никлас Брембер поднял свои мертвые глаза. - Когда мы дослушаем до конца его исповедь, мы решим, чего он заслуживает, - отозвался он холодно. - Самого короля, - продолжал Джек Строу, - мы думали заманить хитростью и возить за собой с места на место, воздавая ему на первое время царские почести. Так мы поступали бы ради того, что много еще есть в стране темного народу, который верит в то, что все, что делается именем короля, основано на правде и справедливости... (Из "Исповеди Джека Строу".) Мэр в беспокойстве оглянулся. Во дворе стояла такая тишина, что слышно было злое жужжание ос подле липы. Даже болтливые, как сороки, служанки притихли на заборе. - Ваша милость... - снова обратился мэр к Никласу Бремберу. - Собрав именем короля бесчисленное множество бедного люда, мы намеревались предать смерти всех сеньоров, духовных землевладельцев, епископов, монахов и, кроме того, настоятелей приходских церквей... Худой, как сушеная вобла, старшина суконщиков только покачивал головой, словно соглашаясь со словами бунтовщика. - В живых мы бы оставили только нищенствующих монахов, так как их вполне достаточно для совершения треб и таинств. Иначе мы и не могли бы поступить, потому что дворяне и клирики, собравшись с силами, снова напали бы на нас и ввергли бы в еще худшее рабство... Мэр Уолворс оглянулся на стражников. - Хорошо ли затянуты веревки? - спросил он с беспокойством, а сам сделал жест, точно поворачивая что-то в руках. Стражник понял его хорошо. Заложив палку за веревку, стягивающую руки арестанта, он несколько раз перекрутил ее в воздухе. Джек охнул от страшной боли в кистях. - Дальше! - сказал Никлас Брембер. - Что вы полагали делать потом? - Уничтожив таким образом одних врагов королевства, мы обратились бы к другим, - сказал подсудимый, чувствуя, что его сердце заходится от боли. - Мы бы учредили цеховой совет в ремесленных цехах, куда избирали бы не богатых содержателей мастерских, а учеников и подмастерьев, потому что эти лучше всего разберутся в нуждах своего ремесла... Теперь уже даже похожее на маску лицо Никласа Брембера пошло бурыми пятнами. - Довольно! - сказал мэр Уолворс. - Богачей, составивших себе состояние на поте и крови бедных тружеников, мы предали бы по усмотрению их подмастерьев и учеников смерти или изгнанию... - Довольно! - крикнул мэр Уолворс. - Уничтожив всех врагов королевства, мы убили бы затем и самого короля... - произнес Джек, глядя прямо перед собой. Он почти ничего не видел от боли. Люди все превратились в слух. Некоторые даже наклонились вперед, словно собираясь поддержать мятежника, потому что он действительно был близок к тому, чтобы упасть. Что-то больно стучало в его кистях, пальцы его затекли и набухли кровью. - Довольно! - крикнул мэр Уолворс. - Бросьте перья! - заревел он, повернувшись к писцам. Джек Строу не был казнен, как все остальные мятежники, в этот же самый день. Палачу было поручено всеми имеющимися в его распоряжении средствами добиться от наглого бунтовщика признания в том, не имел ли он соумышленников среди бедных попов, последователей Джона Уиклифа, викария. Второе, что палач должен был выпытать у Джека Строу, - это местопребывание Джона Бола, безумного кентского попа, поднимавшего народ на восстание своими необузданными проповедями. И, наконец, палачу надлежало выяснить, кто дал преступнику купеческое платье и этим чуть было не спас его от справедливой кары. Однако ни на первый, ни на второй, ни на третий вопросы палачу так и не удалось добиться ответа. Джек Строу Англию представлял себе очень смутно. Он исходил вдоль и поперек шесть или семь графств и знал, что их есть еще столько же или, пожалуй, даже больше. Знал, что на севере, через границу, лежит Шотландия; только до прошлого года он думал, что она помещается на отдельном острове. Знал, что Лондон стоит на реке Темзе и в нем живет король. И однако в ночь перед казнью Джеку приснилась Англия. Она была невысокая и тесная, как деревенская кузница. Джек шел по Англии узким проходом, а у стен стояли и делали свою работу разные люди: бочары, кровельщики, седельщики, шорники и пивовары. Тут же, у стен, примостились со своими оселками и косари. По красным, воспаленным векам он узнавал кузнецов и угольщиков, а те, которые сильно кашляли, это были люди с серных разработок. В Англии было тесно и шумно, но все работали мирно, и никто никого ни в чем не упрекал. А когда кому-нибудь случалось обронить на пол топор, долото или шило, двое или трое соседей наклонялись, чтобы ему помочь. Вот такой был его последний сон. Он ничего не обозначал, и все-таки Джек проснулся с улыбкой. Ему радостно было хоть перед смертью увидеть столько знакомых лиц. Сейчас к его окну стража никого не подпускала. Впрочем, в самый день казни Джеку было еще одно видение. Только сон ли это был или явь - он уже и сам не мог бы сказать. Когда между двумя пытками Джек потерял сознание, палач вылил на него ушат воды. Очнувшись, Джек явственно увидел, что в синем и твердом, как скорлупа, небе открылась медная, пылающая от заката дверь. В нее вошел покойный сэр Гью Друриком, пропуская вперед маленькую, босую и испуганную Джоанну... Преступник Иоанн Строу, виллан села Дизби, манора Друриком в Кенте, за его злоумышления против короля, господ дворян, клириков и купцов, а также ущерб, нанесенный многим знатным, достопочтенным и влиятельным людям королевства, был присужден к мучительной и позорной смерти: его собственные внутренности должны были быть сожжены перед его глазами, а потом надлежало отрубить ему ноги, руки, а затем голову. С Иоанном Строу был казнен в точности согласно решению присяжных. ПОСЛЕСЛОВИЕ Мальчонка был, как видно, поставлен на страже, потому что, когда Джоанна, раздвинув вьющиеся побеги, неожиданно вышла из зарослей хмеля, он от испуга присел на месте, а затем заметался по дороге. Подарок подошел к нему, понюхал и с удивлением вопросительно посмотрел на свою госпожу. Джоанна, выйдя на дорогу, тотчас же поняла, в чем дело. Старик с лопатой, женщина и еще один мальчишка постарше в ужасе смотрели на нее, стараясь заслонить свежевыкопанную яму у самой дороги. - Не бойтесь ничего, добрые люди, - сказала Джоанна, - я такая же несчастная, как и вы. "Я гораздо несчастнее, - подумала она, - потому что я даже не могу предать его тело погребению!" На виселице качалось девять трупов. Старик рассказал, что их бейлиф разрешил мужикам потихоньку снять и похоронить своих близких. - Зять и двое сыновей, - сказал он тихо. - Яму большую пришлось копать. Несмотря на суровый королевский приказ, бейлиф разрешил потихоньку предать тела погребению, потому что трупные мухи разносят заразу по всей Англии. (Когда родственники казненных пытались предавать их тела погребению, последовал королевский приказ о том, чтобы трупы приковывались к виселицам железными цепями. Только 3 сентября 1382 года в Сент-Олбансе было разрешено предать земле останки "королевских преступников".) Трупы казненных ведь уже не смолят, как раньше. Да и где взять столько смолы? Может быть, дама слыхала о делах в Повереле и Биллерикэе? Джоанна молча кивнула головой. В Повереле жили угольщики, дровосеки и смолокуры. Из пятисот человек жителей после расправы осталось четыре семейства. (Исторический факт.) Старик и его дочь с удивлением смотрели, как она помогала им снимать трупы, не гнушаясь того, что с костей уже кусками отваливалось мясо. Став на колени у края ямы, Джоанна сложила руки и прочла молитву. Женщина и старик принялись было повторять за ней слова, но запнулись, потому что их приходский поп совсем иначе читает над усопшими. - Вы нашли покой, - говорила Джоанна. - Участь наша много тяжелее и страшнее. Попросите же нам смерти там, у престола всевышнего! Однако старший мальчик сказал "аминь", и все перекрестились. Рыжая собака внимательно следила за всем карими блестящими глазами. - Можно ли мне ее погладить, миледи? - спросил маленький мальчик. Женщина толкнула отца в бок. Как Джим ни мал, а, однако, он тоже догадался, что это леди! - Лучше не трогай его, - сказала Джоанна устало. - Он не любит чужих. Она заглянула в яму и закрыла лицо руками. О, не дай господи, чтобы у нее отнялся разум. Она ведь еще не все сделала, что надо! От могилы шел густой сырой запах. Длинные белые корни свисали вниз, а на них еще подрагивали маленькие комья свежей земли. Три трупа на дне ямы. И больше ничего. Джоанна взяла лопату из рук старика и принялась закидывать могилу землей. Неужели они не видят того, что она? Земля здесь была сухая, затоптанная и заезженная - обычная нищая придорожная земля с кое-где торчащими побегами общипанного кустарника. А вот копни раз лопатой, и ты увидишь, что тут же, под ней, точно кипят, клубясь, корни, свиваясь и развиваясь, как змеи. Они мешают железу проникнуть вглубь, они скрипят и рвутся под лопатой, а их так много, и, главное, это так неожиданно. "Вы уж, конечно, не ждали, господа дворяне, того, что случилось в Повереле! Вы отобрали у мужиков королевские грамоты и на всех дорогах поставили дозоры из рыцарского ополчения. Вся Англия казалась вам пустой и гладкой, как эта придорожная земля. И все-таки парнишка из сотни Уэй, которому едва минуло восемнадцать лет, тайком пробрался из Лондона в Эссекс. Он видел казнь Джека Строу, он собрал мужиков в Биллерикэе и в Повереле, и они поклялись "или добиться свободы, или умереть, сражаясь за нее!" И через четыре дня снова поднялся весь Эссекс. Томас Уудсток, граф Бэкингем и Томас Перси, окружив мужиков в лесу, перебили их без всякой жалости и сровняли с землею их дома, Джона Бола четвертовали в Сент-Олбансе, но под землею все-таки клубятся корни!" - Не желает ли дама переночевать у нас в доме? - спросила женщина робко. Джоанна покачала головой. Ей сказали, что, возвращаясь из Уолтэма в Лондон, тут должен проехать король. Она приложит все силы, чтобы его повидать. Женщина не настаивала. - Вероятно, у дамы есть кто-нибудь близкий в заточении или в опале и она надеется вымолить ему прощение у короля? - Да-да, - сказала Джоанна. - Пойдем, Подарок! "Хватит ли у меня сил прожить еще несколько дней?" Держась за ошейник собаки, она оглянулась. Может быть, следовало попросить у этих людей немного хлеба? Старик, женщина и дети все еще стояли на дороге, глядя ей вслед. Впрочем, не похоже на то, чтобы у них в доме были какие-нибудь припасы. - Хорошо тебе, Подарок, - ты сам промышляешь себе пищу! Услышав свое имя, пес вежливо вильнул задом. Он был озабочен, и ему не следовало сейчас мешать. Несжатый хлеб стоял в полях, поднимая к небу пустые колосья. Осыпавшееся зерно мешалось с землей и пылью. Жирные полевые мыши сновали между стеблями, занятые заготовлением запасов на зиму. Подарок каждый день наедался до отвала. А вчера Джоанна на дороге видела хомяка. Неторопливо он пересек им путь, переваливаясь и упадая мордочкой в пыль. Джоанна придержала пса за ошейник и дала ленивому обжоре скрыться в лесу. Он, как видно, тоже теперь наелся до отвала. - Старайтесь говорить коротко и отчетливо, - предупреждали Джоанну доброжелатели. - Вам необходимо поцеловать королевское стремя. Излагайте свою просьбу так, точно вы молите самого господа бога. - Хорошо, - отвечала Джоанна. - Король любит показное милосердие. Постарайтесь говорить с ним при свидетелях. - О да, хорошо! - отвечала Джоанна. Она уже точно знала, как ей надо действовать. Еще задолго до того, как королевский отряд поравнялся с ней в дороге, Джоанна заметила всадника на белой лошади. - Это он, песик! Она дрожала, как и Подарок, которому передавалось волнение его госпожи. - Спокойно, друг, спокойно! - говорила она время от времени Когда подъехал блестящий королевский кортеж, она шагнула вперед и взяла под уздцы королевского коня. Ричард в этот момент оглянулся. Он почувствовал смутное беспокойство. Но никому и в голову не пришло предпринять какие-либо меры, потому что все произошло буквально за одну минуту. Джоанна, как ей советовали, говорила коротко и отчетливо. - Возьми его! - приказала она Подарку. И пока его величество обеими руками старался оторвать рыжий клубок, повисший у самого его горла, Джоанна крикнула изо всех сил: - Убийца! Клятвопреступник! Твое место - у позорного столба на Лондонской площади! Опешившие было дворяне пришли наконец в себя. Перси Монфор схватил женщину за плечи, а Саймон Трэдильян попытался зажать ей рот. - Перед ста тысячами народу ты поклялся сохранить мужикам жизнь и свободу! - кричала Джоанна. - Ты выдал им на это грамоты, а потом отнял их силой. Тебе нужно залить горло расплавленным свинцом, как это делают с фальшивомонетчиками и клятвопреступниками. Вот тебе! Вытащив из-за пазухи тонкий кинжал, Джоанна ударила Ричарда в левый бок, но железо согнулось, застряв в кольчуга. После страшных дней мужицкого восстания король был очень осмотрителен. Тогда, набрав полный рот слюны, она плюнула королю прямо в лицо. Ричард в смятении дал шпоры коню, но Джоанна, крича, волочилась за ним на поводьях, пока Перси Монфор не прикончил ее охотничьим ножом.