а Гауэра. Всю жизнь тот писал назидательные стихи, в которых порядочные люди не понимают ни слова, да щупал кур у себя в поместье. А когда его избрали в парламент от графства Кент, он, вместо того чтобы заниматься делом, целыми часами поносил дворян за мотовство и распущенные нравы. Правда, он обеими руками подписался под биллем о беглых вилланах, и о клеймении бродяг, и о запрещении поднимать поденную плату, но все-таки ему следовало бы больше выказывать уважения к своему сословию. Говорят, что его новая поэма состоит из тысячи шестисот стихов и в каждом он оплакивает пороки королевского двора, знати и духовенства. Эта вертлявая цесарочка очень ловко носит шляпу и болтает почти без кентского акцента, но все-таки дама из поместья Джона Гауэра не может быть достойной и интересной собеседницей для королевского рыцаря, сэра Саймона Берли! Джоанна вначале пришла в ужас от сообщения пажа. Господи, у нее даже нет времени приготовиться к встрече гостей! - Я скакал что было мочи, а они едут шагом, - успокоил ее Лионель. - Дама устала, а еще больше устал ее конь. Раньше чем через два часа вы их и не ждите! Леди Берли сделала все, что было в ее силах, и притом в очень короткий срок. Когда гостья вошла в холл, он уже был усыпан чистым песком; в солярии на полу было разостлано свежее, душистое сено. Окна и двери выглядели очень красиво, затейливо убранные цветущими ветками диких яблонь и груш. Это было сделано для того, чтобы закрыть огромные дыры в стенах. Бедная черная овечка была принесена в жертву хлебосольству и гостеприимству. Из кухни доносился аппетитный запах - Аллан научил свою госпожу приготовлять баранину с чесноком, травами и кореньями, как это делают гасконцы. Правда, в замке не было хлеба и вина, но, как говорится, на нет и суда нет. Чэрри посадили на цепь далеко от ворот, а вот о Подарке никто и не вспомнил. Он, правда, еще и не имел случая проявить свой дурной нрав. Самой большой своей удачей Джоанна считала то, что на прошлой неделе кузнецы починили мост, так что для прибывших не составило никакого труда проникнуть в замок. Однако племянница Джона Гауэра, которая в течение всего дня так удачно укрывалась от бесчинствующих вилланов, совершенно неожиданно и нечаянно пострадала у самого въезда в замок Тиз, где ей так радушно было предложено гостеприимство. Не успел Лионель провести ее коня в ворота, как с груды камней прямо ей на грудь кинулось что-то огненного цвета. Леди могла бы поклясться, что это была не собака. Существо это визжало, как поросенок, охало, как женщина, и, сброшенное вниз, делало огромные прыжки, каждый раз пытаясь ухватить даму за платье или за руку. Наконец, вцепившись зубами в ее шляпу, оно упало на землю, оторвав больше половины лент и соломы. Покончив с госпожой Гауэр, оно обратило внимание на сэра Саймона Берли и первым делом вцепилось зубами в его сапог. Отброшенное на несколько ярдов в угол двора, оно визжало до тех пор, пока не появилась огромная рыжая овчарка с обрывком цепи на шее. После этого дама закрыла глаза и склонилась на руки подхватившего ее Лионеля. Последнее, что она заметила, был разъяренный рыцарь Берли, вытаскивающий из ножен меч. В воздухе летали клочья шерсти, обрывок цепи и два рыжих комка, попеременно бросавшихся на грудь рыцаря. Когда госпожа Гауэр пришла в себя, она увидела молодую особу, бесстрашно ринувшуюся в самую свалку и оттянувшую за задние ноги овчарку от сэра Берли. После этого та же особа, схватив огненный комок поменьше, все-таки оказавшийся собакой, с размаху швырнула его в открытую дверь сарая и немедленно задвинула засовы. Несмотря на волнение и опасность, которой она несомненно подвергалась, особа нашла в себе силы и вежливость приветливо улыбнуться гостье. Тогда госпожа Гауэр, в свою очередь, сочла своим долгом сказать хозяину замка: - Ах, какая у вас хорошенькая и храбрая служанка, сэр Саймон! Я хотела бы попросить у нее воды напиться, так как чувствую, что иначе я через минуту снова потеряю сознание! Лионель испуганно посмотрел на господина. Однако сэр Саймон спокойно соскочил с лошади и снял гостью с седла. - Вы ошибаетесь, дорогая дама, - возразил он. - Женщина, которая, на ваш взгляд, проявила такую храбрость, не служанка, а супруга моя - леди Беатриса Джоанна Берли... Джоанна, вы можете поздороваться с госпожой Агнессой Гауэр из поместья Гауэр в Кенте. Саймон Берли был очень весел за столом; он смеялся тому, что нет хлеба и вина, и подшучивал над своей супругой, руки которой были покрыты кровоподтеками и шрамами от собачьих укусов. Но госпожа Агнесса Гауэр смеялась через силу. Ей не нравился ни замок Тиз, ни его обитатели. Меньше всего ей мог нравиться дом, где собаки не узнают хозяина. Во время беседы она убедилась в том, о чем раньше могла только догадываться: щенку было два с половиной месяца, а овчарке на троицу минет два года, однако они бросались на своего хозяина, как на чужого, а так как у собак очень хорошая память, это означало, что сэр Берли не появлялся в своем замке около двух лет. Госпоже Агнессе не нравились старые слуги, скорее похожие на выходцев из могилы; ей не нравилась леди Берли, которая совсем не умела поддерживать беседу, и, как это ни странно, ей уже не нравился даже сам знаменный рыцарь Берли. "Может быть, мне это все мерещится, - думала гостья, - но рыцарь, по-моему, тоже улыбается через силу. Ему больше сейчас подошло бы выругаться и ударить о стол кулаком". Отведенная в солярий, она еще долго лежала в темноте, прислушиваясь к звукам, доносившимся из холла, но так как все было спокойно, она, посмеявшись своим страхам, повернулась на бок и вскоре громко захрапела, что уже совсем не подходило для такой нежной дамы. Несмотря на то что племянница Джона Гауэра не отличалась особой проницательностью и несмотря на то что она не слышала крупного разговора в холле, предчувствия все-таки ее не обманули. Как только гостья отправилась спать, сэр Берли поднялся со скамьи и большими шагами начал расхаживать по холлу. Он видел, что потолок протекает и скоро начнет валиться на голову, что плиты пола разъезжаются под ногами, что на жене его платье с продранным локтем, что руки ее огрубели, как у мужички, но все это поднимало в нем только глухое чувство раздражения. - Вы отлично могли бы, если не ради меня, то ради гостьи, надеть сегодня другое платье, - сказал он. - А если не ради нее, то хотя бы потому, что сегодня большой праздник. Джоанна промолчала. Рукав, конечно, следовало зашить, но он лопнул в самый последний момент, когда она вбивала гвоздь над дверью. Другого платья не было. - Почему здесь такая грязь? - сказал сэр Берли, отбрасывая ногой ветку, которую сам только что кинул на пол. - Не понимаю, чем заняты оба старика? Не подумав, Джоанна ответила то, что вертелось у нее на языке весь вечер: - Когда вы женились на мне, вами руководило рыцарское чувство, но я боюсь, что вы уже раскаиваетесь в своем поступке. - Да, - сказал рыцарь зло, - я горько раскаиваюсь! - Это дело поправимое, - заметила его супруга тихо. Рыцарь продолжал молча шагать по холлу. - Вы отослали уже кузнеца к сэру Ральфу Броунингу, как я просил в своем письме? - спросил он вдруг, останавливаясь перед камином. Он вспомнил о слуге, потому что красивая каминная решетка была делом рук Тома Бэкстона. Джоанна промолчала. До праздника тела Христова оставалось полмесяца. Полмесяца и один день сэр Саймон не должен был бы знать правды. Но она не привыкла лгать. - Нет, сэр, - сказала она, глядя в огонь. - Еще до получения вашего письма я его отпустила к серебрянику в Гревзенд. - Так, - промолвил он, не выказывая неудовольствия. - Сколько вам заплатил мастер? Он дал, конечно, больше, чем я получил от сэра Броунинга, которому нам придется возвратить всю сумму сполна. Джоанна подняла глаза от огня. - Том Бэкстон - фригольдер, - возразила она спокойно. - Как я могла бы получить за него деньги? - С каких это пор вы стали так разбираться в законах? - сказал сэр Саймон сдержанно. - Могли или не могли, но не даром же вы его отдали мастеру?.. Мы живем в Эссексе, Бэкстон - мой серв, и я его могу продать, как лошадь или корову! Джоанна почувствовала, что воротник ей сжимает горло. - Может быть, он серв, - сказала она, - но он сын вашей кормилицы, ваш молочный брат, сэр! - Мне нужны деньги! - продолжал сэр Саймон. - Том Бэкстон либо откупился сам, либо вы получили за него деньги от хозяина. Видите, я говорю совершенно спокойно, хотя я никогда не позволял вмешиваться в свои дела. - Да, но денег у меня нет, - призналась Джоанна тихо. - У вашего дядюшки, сэра Гью Друрикома, тоже никогда не было денег. А однако после его смерти остались сундуки, полные золота и серебра. - Об этом вам лучше было бы не вспоминать, - сказала Джоанна, морща нос. - Что это за Мария Боссом, для которой вы купили дом в Лондоне? Рыцарь круто повернулся к ней. Сидя здесь, в Эссексе, эта маленькая ханжа все-таки узнавала то, что делается в Лондоне! Он, прищурясь, осмотрел ее с головы до ног: - У вас еще, конечно, осталось золото, и серебро, и камни. Вы постоянно якшаетесь с купцами и возите им шерсть. Зачем вы пытаетесь меня уверить, что в замке нет денег? Мне противно слушать вашу ложь, хотя я все это должен был предвидеть, беря себе в жены племянницу скряги Гью Друрикома! - Боже мой, - сказала Джоанна, - разве я когда-нибудь проявляла по отношению к вам скупость? - Да! - И рыцарь ударил кулаком по столу. - И мне это надоело! Дайте мне все, что вы за Бэкстона получили, или я немедленно отправляюсь за ним в Гревзенд! - Вы королевский рыцарь, сэр Саймон Берли. Вы не станете унижать свою жену перед купцами и ремесленниками! Как иначе могла помочь Джоанна бедному Тому Бэкстону! Саймон Берли, бледный от бешенства, подошел к ней вплотную: - Дайте немедля деньги!.. Хорошо, тогда поклянитесь, что в замке больше нет ни фартинга! Джоанна подняла было руку, но снова опустила ее. Она вспомнила о золоте, которое Аллан возил в Норземтон. - Ага! Вот как?.. - крикнул сэр Саймон, опрокидывая скамью. - Если тебя в монастыре научили так хорошо лгать, так имей же смелость призывать бога себе в свидетели! "Аллан ни за что не отдаст этих денег, - думала Джоанна. - Он их бережет для другого. Видно, много пришлось старику передумать, перед тем как прийти к такому решению". "Ваших денег у меня осталось десять монеток, и вот я добавляю свои два золотых, - сказал Аллан. - Этими деньгами вам придется заплатить архиепископу, чтобы он похлопотал о разводе..." - Я никогда не требовала от вас никаких клятв, - произнесла Джоанна спокойно, только руки ее дрожали. - И вы тоже не должны заставлять меня клясться. - Мне все это надоело! - вдруг заревел сэр Саймон, бросая на пол кружку и блюдо. Хорошо, что его гостья видела уже седьмой сон, иначе она перепугалась бы до смерти. - Мне все это надоело! - Саймон Берли перевернул ногой стол. - И ваша мужицкая скупость, и ваша мужицкая хитрость. Не хватало еще, чтобы вы требовали от меня каких-нибудь клятв! Довольно с вас и одной! Джоанна вдруг ясно увидела монастырскую келью, рыцаря и мертвую желтую птичку. Она закрыла глаза. Если бы не этот человек, она уже четыре года была бы монахиней. - Сэр Саймон, - начала она волнуясь, - что бы вы ни говорили сейчас, я всегда буду помнить ту ночь и все, что вы сделали для меня! Рыцаря трясло как в лихорадке. - Вы правы, я слишком много сделал для вас. Я покинул ради вас самую нежную и самую красивую девушку; лучше ее не найдешь во всех восточных графствах... Но нет, не ради тебя, лицемерная скряга, а ради твоих денег! Ради твоего богатого наследства, которое все равно разлетелось ко всем чертям! Джоанна смотрела на него, не опуская глаз. В ухе у него уже не болтается сережка с синим камнем. А с мизинца исчезло уже даже то последнее колечко. Золото, серебро и камни точно тают в руках этого человека. И все-таки она чувствовала к нему благодарность и жалость. - Вам не удастся очернить себя в моих глазах, - сказала она мягко. - О моем богатом наследстве вам стало известно только в самый разгар нашей свадьбы. - А ну-ка, посчитайте, когда умер мастер Тристан и когда вскрыто было завещание... Ну, раз! Вы даете мне деньги? Джоанна молчала. - Два! Даете?.. Три! Даете?.. Лионель, - крикнул он, открывая дверь в сени, - немедленно седлай лошадей, мы едем в Гревзенд! - Подождите, - сказала Джоанна поднимаясь. - Сначала повторите мне еще раз о завещании. Сэр Саймон остановился в дверях: - Завещание было вскрыто двадцать девятого сентября в Уовервилле. Тогда же я узнал, что вы стали богатой наследницей. Мы выпили бочонок вина в ту ночь - я, стряпчий, отец Роланд и ваш дядюшка. Сэра Гью с горя тогда же хватил удар. Из Уовервилля я приехал в монастырь. Свадьба наша была отпразднована второго октября, если вы помните. Джоанна что-то пробормотала. Она опустилась на скамью. Руки свисали по бокам, как плети. "А все-таки она очень красива, - решил сэр Саймон. - Куда этой цесарочке до нее! Пусть та наденет двадцать модных платьев, но ей не сравняться с этой маленькой кентской леди!" - Подойдите! - сказала Джоанна хрипло. - Что? - переспросил он и, пройдя через весь холл, остановился у ее скамьи. Он смеялся от радости, что довел ее до такого состояния. И тогда Джоанна, размахнувшись, ударила его изо всех сил кулаком по лицу. Уезжая с господином, паж Лионель не позаботился о том, чтобы оставить немного овса для лошади приезжей дамы. Лошадка стояла в конюшне и жалобно ржала. Старый Аллан, объевшись вчера мяса, заболел. Он лежал в кладовой, корчась от боли. Джоанна уже два раза сегодня нагревала кирпичи и прикладывала ему к животу. Мэтью отправился снова за кузнецами, так как мост опустили, но опять поднять его было уже невозможно. Джоанна отворила дверь в конюшню. Лошадка уткнулась ей в ладонь мохнатой мордой. - Сейчас, сейчас, - сказала Джоанна. - Мне придется тебя попасти немного. Она вывела лошадку из замка и привязала в кустах. Сама она села в траву у дороги и заплакала. Гостья ее еще спала. Как только она уедет, Джоанна немедленно отправится в Фоббинг к Джеку. Аллан прав: Саймон Берли - это жадный и наглый волк. Но уж она-то зато совсем не овечка! Ей было жаль этих четырех лет, ушедших на уплату долгов ее бывшего мужа. Бывшего, потому что со вчерашнего дня она не считала себя его женой. Из-за кустов Джоанна видела, как быстро пробежал мимо нее Мэтью, но ей не хотелось его окликать. Потом к ней подошел нищий Тум. В хорошие времена он кормился на кухне замка Тиз. - Тум, - сказала Джоанна печально, - ты, видно, почуял запах баранины? Но ее съели вчера всю до крошки... - О нет, леди, - ответил старик, - я совсем за другим делом иду в замок. Джоанна удивленно посмотрела на него. Тум был не такой, как всегда. Свою выгоревшую войлочную шляпу он сегодня даже украсил венком из ромашек. - Если вы подниметесь на башню Тиз, миледи, - сказал он, - вы увидите много любопытного. Джоанна вскочила на ноги. Ведя в поводу лошадку, она пошла вслед за стариком. На середине моста Тум вдруг обернулся и упал ей в ноги. Он сделал это так неосторожно, что она чуть было не свалилась в воду. - Леди! - бормотал он, целуя ее ноги и платье. - Леди, может быть, все это будет вам не по нраву, но, леди, леди, вы слишком добры и великодушны, чтобы рассердиться на меня за мою радость! Не отвечая, Джоанна шла вперед. Тума трудно было понимать, бедняга иной раз заговаривался. У ворот ее дожидался взволнованный Мэтью. - Леди Джоанна, - крикнул он, - кузнецов нет! Но нужно во что бы то ни стало сейчас же поднять мост. Надо забить наглухо ворота! Во всем графстве взбунтовались мужики! Джоанна устало пожала плечами. Она знала уже обо всем этом от гостьи. - Их усмирят, - сказала она. - Шериф уже отправился в Лондон. - Шериф уже отправился на тот свет, миледи! - крикнул Мэтью. Джоанна посмотрела на Тума. Тот смеялся во весь свой беззубый рот. По его темному лицу быстро бежали слезы. - Они идут из Кэррингэма, из Сэмфорда, из Фоббинга... - Из Фоббинга? - закричала Джоанна. - Они не боятся ни клятв, ни угроз! Они разграбили дом финансового чиновника Джоана Юэла, а его самого подняли на копья. - Да-да, - бормотал Тум, - это верно! Христом-богом уверяю вас, это в точности так, как он говорит! Они идут, как туча или как буря, а навстречу им из каждой деревни выходят сотни в полном порядке, с оружием в руках. - Господи! Где же они взяли оружие? - спросила Джоанна удивленно. - Бог их вооружил, миледи! - закричал нищий, размахивая костылем. - Они идут пешие, с палками и с серпами и обращают в бегство закованных в железо рыцарей. Их ведет Томас Гаукер, Джон Фокс-Беспалый, Уот Тайлер, Джон Стэкпул и Джек Строу из Кента! Они сожгли дотла дом эссекского шерифа в Когесхолле, и палкой выбили у него из рук меч, и палкой же размозжили ему голову! Тут раздался страшный вопль: это вышедшая на шум голосов гостья услышала конец фразы Тума и без чувств упала на каменные плиты. - Я хочу вас попросить, миледи, подняться на башню, - сказал Тум. - Вы своими глазами убедитесь, что все это правда. - Умой лицо даме водой и дай ей напиться, - приказала Джоанна Мэтью, а сама побежала к лестнице. Она поднялась по крутым ступенькам, с трудом ступая дрожащими ногами. За ней, сильно стуча костылем, шел Тум. Теплый ветер ударил ей в грудь. Держась за стену, она ступила на шаткую черепицу. Ветер пузырем вздувал ей юбки и толкал книзу. Тум, защищая глаза от солнца, поворачивался на все четыре стороны. - Конец дворянам! - размахивая костылем, закричал он. - Миледи, цветочек мой! Посмотрите, вы видите: пришел конец дворянам! - Почему - конец? - пробормотала она в недоумении. - Откуда, ты говоришь, конец, старик? - Отсюда конец, - кричал он, ударяя костылем в крышу, - и оттуда конец! Отовсюду конец! Он вертелся волчком на одной ноге, тыча пальцем в разные стороны. И каждый раз, когда Джоанна взглядывала по направлению его пальца, она сжимала руки и смеялась. С вышки замка Тиз видно было шесть дорог, и над каждой дорогой сейчас дымилась пыль, и по каждой дороге тучей двигались люди. И тогда, не удерживая слез, Джоанна склонилась на грудь старого нищего Тума. Она обняла его за грязную морщинистую шею и долго плакала от радости: - Всю жизнь ты будешь жить у меня в тепле и покое за то, что ты принес мне такую добрую весть! Глава V За несколько дней до того, как Саймон Берли повстречал на проезжей дороге госпожу Агнессу Гауэр, Джек дотащился наконец до Фоббинга. Он очень натрудил больную ногу и перед тем, как войти в деревушку, долго отдыхал у околицы. В Фоббинге Джек застал много перемен. Напрасно Джоанну беспокоила мысль о второй дочке рыбака. Так и не дождавшись Джека, Мэри-Джен на праздник введения во храм вышла замуж за Джона Джонкинса, соседского голубоглазого парня. Молодые сложили себе домик из плитняка, а верх присыпали землей и глиной. Как только стаял снег, Мэри-Джен посадила у себя на крыше вербену, ночную красавицу и резеду. Госпожа Элен рассказала ей, что в городе почти в каждом доме и богатые и бедные женщины ухаживают за цветами. Мэри-Джен устроила свой садик на крыше, потому что внизу его обязательно объели бы козы. В доме Типотов Джека встретили с распростертыми объятиями. У матушки Эмми были свои соображения насчет парня, но уже было поздно их высказывать. Старый Эндрью приветствовал его, как сына, а госпожа Элен и Мэри-Джен - те обе, ничего не говоря, попросту кинулись ему на шею. Бедному Джону Джонкинсу, для того чтобы поздороваться с Джеком, пришлось довольно долго дожидаться своей очереди. - Ты хоть и шатаешься бог знает где, - сказал старый Типот весело, - но я внес за тебя хлебнику три грота, и сейчас старшина выдаст тебе свидетельство, какое надо. Довольно уже тебе, как волку, скитаться по лесам! Женщины промыли и перевязали Джеку рану и накормили его чем бог послал, только надо сказать, что в этом году бог послал очень мало. Наговорившись вдоволь с друзьями, Джек отправился со стариком на берег. - Ты сам увидишь, что у нас творится, - сказал дядюшка Эндрью многозначительно. Джек замедлил шаг, проходя мимо лодок. Каждое название много говорило его сердцу. Вот здесь он плакал за утесом, а тут они встретились с Уотом Тайлером. Подле этой лодки они поменялись крестами. - Где же большой баркас, дядюшка Типот? - спросил он с беспокойством, не видя "Авессалома". - А сколько, по-твоему, мне пришлось заплатить хлебнику? - сказал старик с сердцем. - Четыре шиллинга за одну нашу семью да один за тебя! За пять шиллингов можно продать и дом и все рыбачье снаряжение, а не то что одну старую лодку!.. Джонкинс, видать, крепко любит нашу егозу, а вот женился на ней небось только после того, как я заплатил за нее три грота налогу! Пройдись-ка по берегу, малый, да загляни под навес: ты убедишься, как кругом пусто. Гребс отдал свой новый баркас с двумя запасными парусами. Хорошо, что хлебник все-таки свой человек и нам не пришлось вносить за бедняков, которые прибились сюда еще с прошлого лета! Вот у них так уж действительно нет ни кола ни двора! Джек промолчал. По дороге сюда он обогнал сборщиков и солдат. Но незачем понапрасну раньше времени тревожить старика; может быть, сборщики направлялись не в Фоббинг. - А вот в некоторых графствах наново стали переписывать народ для налога, - заметил он на всякий случай. - Пускай переписывают хоть десять раз, - отвечал дядюшка Типот, - лишь бы мы знали, что заплатили все сполна. Да, пять шиллингов - это немало! Ты, вероятно, никогда и не видел разом таких денег. Расставшись с лесовиками и Тайлером, Джек и не думал, что ему придется, и даже очень скоро, встретиться с ними снова. Все произошло в среду, 29 мая. Во вторник с утра в Фоббинг наехало столько народу, точно это был большой портовый город, а не жалкий рыбачий поселок. Прибыл сам комиссар, сэр Томас Бэмптон, а с ним четверо писцов, сотские и стражники. Дело было в том, что в Фоббинге, как и во всем Эссексе, были неправильно составлены податные списки. Наиболее зажиточным рыбакам Фоббинга во главе с хлебником Томасом было велено немедленно явиться в Брентвуд и дать отчет в своих ошибках. Для исправления списков на месте сэр Томас оставил своего собственного счетчика, который с писцом и стражниками расположился у дома Типотов. Тот по четыре человека вызывал к себе рыбаков, но они приходили со своими женами, детьми, а для удостоверения правильности своих показаний прихватывали с собой и соседей. Над поселком стоял шум и крик, как в большом городе в базарный день. Джек, по правде говоря, очень боялся за себя. Если счетчик дознается, что он родом не из этих мест и даже не из этого графства, его немедленно забьют в колодки, как бродягу. Однако оказалось, что счетчик придрался совсем к другому. ...Была обеденная пора. Элен Типот принесла горшок похлебки, но не успела она поставить его на стол, как все услышали громкий крик. Эмми Типот тотчас же узнала голос своей младшей дочери и выскочила на улицу. Вслед за ней поспешили Джек, старый Эндрью и Элен, так и не выпускавшая котелка из рук. Все увидели молоденькую Мэри-Джен. Двое стражников крепко держали ее за руки и, надо думать, делали это не без оснований, потому что третий, ругаясь, вытирал лицо, исцарапанное в кровь. - Отец! - закричала Мэри-Джен, увидев старого рыбака. - Джек! Элен! Они забирают в тюрьму Джона! Они нарочно затоптали мой садик! Они говорят, что мужикам не подобает нюхать цветы! Джек хотел немедля кинуться в свалку, но госпожа Элен с силой оттолкнула его в сторону. - Ты с ума сошел! - шепнула она, а сама отправилась на выручку. Она говорила так спокойно и так разумно, что сразу выяснила, в чем дело. Счетчик велел стражникам арестовать Джона Джонкинса за то, что Джон якобы не внес за жену причитающиеся с нее три грота. Это была ошибка. Когда собирали деньги, Мэри-Джен еще не была замужем, и за нее налог был уплачен еще в отцовском доме. Вот вернется хлебник Томас - все можно будет проверить по спискам. Госпожа Элен объясняла так вразумительно, точно вычитывала свои слова из книги. - Уж очень складно ты говоришь! - сказал вдруг счетчик, обхватывая ее за талию. - Но тебе ничего не поможет. Если ты не хочешь отпустить в тюрьму своего зятя, мы согласны взять тебя в заложники. Я сам не откажусь отвезти в тюрьму такую красотку!.. Это ты, как видно, думаешь угостить нас своей похлебкой? - добавил он, указывая на котелок, который женщина все еще держала в руках. Тем временем стражники уже вязали ни в чем не повинного Джона Джонкинса. - Да, ты получишь эту похлебку, но только вместе с посудой! - закричала тогда Элен что было сил и швырнула горшок в голову счетчика. Было просто удивительно, что он остался жив после всего этого! Тотчас же на шум выскочили рыбаки - кто с веслом, кто с багром, топором или острогой. Счетчик и стражники убежали, оставив на берегу недовязанного Джона Джонкинса. Вскоре после полудня вернулся из Брентвуда хлебник Томас. - Нет, там еще ничего не знают о счетчике, но все равно дело плохо! Господам недостаточно того, что они получили, они едут сюда собирать новый налог. В Фоббинг пригонят солдат, а с ними прибудет судья из Лондона! Либо мы должны будем немедленно же заплатить за девятнадцать человек бедняков, не указанных в списке, либо ребят тотчас же забьют в колодки! Они все стояли тут же рядом, эти девятнадцать человек, - все парни, как на подбор, беглые матросы королевского флота. - Если бы меня поддержали, я дал бы им отпор! - добавил хлебник, оглядываясь по сторонам. - Мы поддержим тебя, Томас! - закричали матросы и рыбаки. - Нет сил больше терпеть от королевских чиновников! - А где Соломинка? - кричали другие. - Соломинка, а что же этот твой парень с камнями?! Где же Соломинка? Или он только и умеет, что сочинять песни? Но Джек вынырнул уже из-за дома, держа в руках свой большой, красивый лук. Он так сильно натянул тетиву, что все четыре пальца его посинели, а стрела высоко взвилась в воздух. Потревоженный лук потом еще долго гудел в его руках. Вот эту-то стрелу и нашли на дороге передовые из отряда Роберта Белнэпа, ехавшего творить суд и расправу над бунтовщиками. В Лондоне уже в середине мая стало известно, что вторичная перепись населения в Эссексе проходит с трудом. А в селении Фоббинг, близ Брентвуда, уполномоченные, сдавшие налог, заявили комиссару, сэру Томасу Бэмптону, что они собрали все, что могли, и больше господа не получат ни фартинга. Главный судья суда Общих Тяжб был готов к тому, что ему придется выехать в Эссекс. Удивительно, до чего мужики бессмысленно действуют! И в семьдесят шестом году, и в семьдесят седьмом, и в семьдесят девятом они тоже пытались противостоять королевским чиновникам. В каждом селе всегда находятся зачинщики, готовые мутить народ. Однако достаточно их захватить и поступить с ними построже, как остальные становятся тише воды и ниже травы. Никто не считал волнения среди мужиков делом серьезным. И если сэр Роберт Белнэп поторопился сейчас выехать в Брентвуд, то только из чувства личной приязни к Ричарду Гелзу, магистру ордена госпитальеров и королевскому казначею. (Магистр ордена госпитальеров - глава одного из духовно-рыцарских орденов.) Несмотря на предупреждения друзей, Гелз через подставных лиц снова взял на откуп королевский налог совместно с Джоном Лэгом и лордом Лэтимером. Если мужики будут долго артачиться, эти трое людей, вместо того чтобы заработать на сделке порядочный куш, пожалуй, еще могут потерять свои собственные деньги! Прибыв в Брентвуд и посовещавшись с комиссаром, сэр Роберт Белнэп выяснил новые обстоятельства событий в Фоббинге. Потерявшие совесть мужики, вместо того чтобы помогать королевским чиновникам в их действиях, избили королевского счетчика и обратили в бегство стражников. Мало того, они послали в соседние села - Кэррингэм и Сэмфорд - наказ, чтобы и там мужики поступали так же. Роберт Белнэп распорядился вызвать в Брентвуд из Фоббинга сотских и старшин к двенадцати часам дня 30 мая, а также под стражей доставить главных буянов, имена которых были переписаны самим пострадавшим - счетчиком Гэлом Пристли. Разглядывая из окна огромного холла собравшихся во дворе мужиков, сэр Роберт Белнэп в гневе покачивал головой. Сопровождать арестованных должны были бы стражники, находящиеся на службе у Фоббингской сотни, а эти олухи-рыбаки сами вооружились луками и дубинками и в таком зазорном виде явились во двор к шерифу. И у всех у них такие разбойничьи лица, что даже вблизи трудно различить, кто из них арестант, а кто конвойный. "Раз, два, три, четыре, - считал сэр Роберт. - Четверо из уполномоченных явились с луками. Хорошо, но почему же тогда вон у того высокого (а он уже несомненно арестант) тоже подозрительно оттопыривается одежда? Да и незачем им всем так оживленно переговариваться между собой!" Сэр Роберт Белнэп вспомнил стрелу, найденную на дороге. Тогда он посмеялся над замечанием своего писца. - Если верить бабьим приметам, то нам следует вернуться в Лондон, сэр, - сказал клерк, - ибо туда указывает острие стрелы! Судья не верил бабьим приметам. Но он уже не смеялся. В гневе сжав кулаки, он расхаживал по холлу. Если человек не подобрал своей стрелы, оброненной на дороге, это означало, что у него имеются еще другие - про запас. Открыв двери в сени, сэр Роберт Белнэп распорядился вызвать брентвудских скупщиков рыбы и старшин рыбников. Он полагал их нарядить присяжными для следствия и суда над мятежными мужиками. Они постоянно имели дела с Фоббингом и знали тамошних людей как свои пять пальцев. Джек Строу тоже был одним из числа тех самых вилланов, что подняли руку на королевского чиновника, но старшина не получил приказа доставить его в Брентвуд. Это случилось, возможно, потому, что счетчик мог не знать Джека по имени, а может быть, он пропустил его по оплошности. Однако Джек сам тотчас же вслед за фоббингцами отправился в Брентвуд, а с ним - еще сорок три человека. Они шли, уже нисколько не таясь и не пряча под одеждой ни луков, ни дубинок. Когда отряд проходил мимо Сэмфордской рощи, ему навстречу с пригорка, громко крича, размахивая серпами и палками и пудами обваливая красную глину, сбежали вниз кэррингэмцы и сэмфордцы. Дальше в полном порядке на дорогу вышли Литльфильдская и Кольриджская сотни. Если с соседними деревнями фоббингские ребята могли еще как-нибудь сговориться, то уже людей из этих сел они раньше не видели даже в глаза. И, однако, по всему пути, вплоть до самого Брентвуда, мужики поднимались, как по сигналу. "В этом нет ничего удивительного, - думал Джек, шагая впереди своих людей. - Народ полон ненависти и отчаяния. А если железо раскалено добела, то, в каком бы ты месте ни прикоснулся к нему деревянной палкой, всюду вспыхнет огонь!" Из всех членов комиссии, добивавшихся строгой расправы над негодными мужиками из Фоббинга, в живых остался только сам судья - сэр Роберт Белнэп. Вначале вилланы в количестве нескольких сот человек окружили дом, где он укрывался, и заставили его поклясться на евангелии, что он никогда больше не станет заниматься неправедными делами. Судить мужиков за то, что они отказываются дважды вносить один и тот же налог, может только человек, желающий зла своему королю и своему королевству. Сэр Роберт должен был еще им пообещать в дальнейшем быть их честным советчиком во всех их мужицких делах. Они задумали, уничтожив сперва всех врагов королевства, установить в стране порядок и твердый мир и избрать молодому королю новых советчиков. Те люди, что окружают его сейчас, опаснее диких кабанов и волков. Сэр Роберт Белнэп дал требуемую клятву, но и не подумал ее держаться, а той же ночью тайно ускакал в Лондон. Зато из остальных членов комиссии - судей, писцов и присяжных - мужики никого не оставили в живых. Начиная с 31 мая и до 8 июня мужики шли, почти не останавливаясь. Можно сказать, что вот здесь, в Амфордском лесу, был сделан первый настоящий привал. Джек в изнеможении повалился на землю. Ему нужно было еще столковаться с Эйбелем Кэром из Кента о том, кого бы послать навстречу Уоту Тайлеру с его лесовиками, но сейчас он не смог бы вымолвить ни слова. Джек отлично слышал шаги Кэра и чувствовал на себе его взгляд и все-таки не открыл глаз. Эйбель постоял подле него несколько минут, а потом пошел прочь, ступая тихо, как женщина. Таким утомленным повстанцы своего Соломинку еще никогда не видели. Но, пожалуй, это была не усталость. Джек проделал путь не больше других, а тяжелые сундуки с пергаментами вытаскивали даже такие старики, как Биль Перкинс и Джон Тендер. Вот нога, правда, плохо заживала, но не в этом было дело. Дело не в ноге и не в усталости - Джеку сейчас необходимо подумать обо всем на свободе. Время от времени ему нужно было оставаться наедине с самим собой. Он лег лицом в траву. Она так же пропахла дымом и гарью, как и его руки, и одежда, и волосы. Если глянуть вдоль дороги, над ней заметно стоит низкий синий дымок. А с высокого сторожевого вяза даже днем можно разглядеть зарево над Стэдфордским и Когесхольским аббатствами. Еще дальше, как свеча, пылал Крессинг. Мужики разгромили это великолепное поместье, не пожалев ни прекрасных сукон, ни парчи, ни кружев, ни других драгоценностей и украшений магистра госпитальеров. (Крессинг принадлежал, магистру госпитальеров Ричарду Гелзу.) Они бросали в огонь тонкой резьбы шкатулки, сделанные чужеземными мастерами из слоновой кости. Вслед за ними летели меха, плащи, кружева, шитые золотом платья. И ничего из этих вещей они не брали себе, точно это было имущество зачумленного и они боялись распространить заразу. Натолкнувшись на бочки с кларетом и мальвазией, мужики, конечно, не отказались испробовать господского вина, но не этого они искали в подвалах. Наверх были выброшены сундуки со свитками пергаментов. Каждая буква этих документов утверждала беззаконие, каждая огромная печать закрепляла насилие и рабство. Джек вспомнил, как горел custumal - писцовая книга магистра, в которой были записаны оброки и повинности его держателей - вилланов. Как ни сладко пели господа о том, что к старым обычаям уже нет возврата, однако, когда им нужно было, они возвращались к этим обычаям! Поэтому-то и книгу повинностей магистр держал запертой за семью железными замками. А как ей не хотелось гореть! Пергамент, словно человек, корчился в огне; расплавленный воск печатей злобно шипел; свитки, как живые, приподнимались над костром, вставали дыбом, и мужики с криком заталкивали их палками обратно. Это все было правильно. Так оно и должно было случиться. Господа отлично умели разговаривать на французском языке, на нем же составляли письма и документы, а в церквах слушали латинские проповеди, в которых мужики не разбирали ни слова. Они мало интересовались мужицкими поговорками и пословицами. А между тем некоторые из них господам не мешало бы знать! "Не сгибай чрезмерно кочерги, потому что, разогнувшись, она тебя же хлопнет по лбу", "Не руби сук, на котором сидишь", "Не бросай грязи в колодец, который дает тебе воду", "Не разводи под собою огня", - и много еще других пословиц следовало бы знать господам. А они в течение сотен лет бросали грязь в колодцы, откуда сами черпали воду, без устали рубили сук, на котором сидели, а что касается кочерги, то они ее перегнули до отказа, и, разогнувшись, она ударила по ним же, и притом с такой силой, что они не скоро придут в себя. Теперь господа в ужасе бегут перед мужицкими полчищами кто куда - кто в Лондон, кто в северные графства, но их всюду достанет рука правосудия. Все правильно! Нужно убивать всех сеньоров, архиепископов, епископов, приоров и богатых приходских священников! Нужно уничтожать пергаменты и податные книги, а заодно и тех людей, которые их составляют! Нужно поскорее добраться до короля и потребовать смерти Саймона Сэдбери, Ричарда Гелза, лорда Лэтимера, купца Лайонса и других врагов королевства. Но за это придется взяться не одним только эссексцам. Необходимо, чтобы вся Англия поднялась, как один человек. Джек повернулся на бок и взглянул на дорогу. Мимо проходили все новые и новые отряды. Многие сотни несли перед собой свои старые, рваные сотские знамена. А некоторые уже изготовили себе новые. "За короля Ричарда и общины!" - было вышито на них разноцветными шелками. Это был первый случай, что грамота пришла на помощь простому мужику. И это был первый случай, когда бархат и шелка послужили ему на пользу. "Пусть будут благословенны женщины, которые искололи себе пальцы, вышивая эти святые слова!" - Эйбель, - сказал Джек, увидев Кэра, - ты сегодня же должен перебраться через Темзу в Кент, а мы будем продвигаться дальше по этой дороге. Уот Тайлер бродит где-то в этих местах со своими ребятами. Если бы лес не был так сильно потревожен, я мог бы тебе точно сказать, где он сейчас находится. Этой же ночью они сошлись с Уотом Тайлером. Дэртфордец привел с собой около четырехсот человек. Вслед за ним двигался Джон Фокс с тремя десятками отборных лучников. А утром пришли вести из Кента, Сэффолька, Норфолька и Гердфордшира. Мужики бросали дома, жен и детей, оставляли невыпряженных быков на полях - и все это было правильно, потому что все они шли за одно общее дело. В Кенте поднялись не одни только мужики - с ними шли ученики и подмастерья. Один город Гревзенд выслал свыше трехсот человек. Когда Уот Тайлер выехал на пригорок на гнедой лошади Джона Фокса, несколько тысяч человек закричали ему приветствие, и это было как гром, грянувший с июньского неба. Тут же было решено отрядить для него знаменосца, который бы сопровождал его всюду в пути. Дэртфордец объезжал ряды повстанцев, и когда некоторые из людей, стыдясь своих грязных ног или разорванной одежды, отступали назад, он тотчас же подмечал это своими зоркими серыми глазами. - Эй-эй, куда, паренек? - кричал он. - Мы сейчас делаем черную работу, не надевать же нам воскресного платья! Нам необходимо сейчас прополоть наш огород и вырвать долой конский щавель, белену и чертополох, заглушающие наши всходы... Правильно ли я говорю, ребята? И все снова кричали от радости, бросали в воздух шапки и поднимали над головами вилы, луки и косы - кто что имел. А бедняки, которые всю жизнь считали себя хуже последнего скота, уже не стыдясь, выходили вперед и, обтерев губы, целовались со своим вождем. И для каждого он находил приветствие и ободряющее слово. Однако Джека поразило другое. Поговорив с людьми из местностей близ Лина, Портсмута и Бристоля, Уот в задумчивости отъехал в сторону. Потом, подняв руку, он дал знак, что хочет говорить со всеми, но за шумом никто ничего не мог услышать. Тогда молодой паренек, выбранный ему в знаменосцы, сам, как видно, из пастухов, протрубил в свой рожок, и все повернулись в одну сторону. - Братья! - крикнул Уот Тайлер. - Если здесь есть люди из мест близ Лина, Портсмута или Бристоля, пусть они все немедленно отойдут в сторону! В толпе началась суматоха, но он терпеливо ждал, пока все исполнят его приказание. Наконец народ в порядке расположился полукругом: сэррийцы - с сэррийцами, эссексцы - с эссексцами, гердфордширцы - с гердфордширцами... По правую руку от Уота, как он и велел, стали мужики, рыбаки, матросы и ремесленники из мест, соседних с Пятью Портами. - Братья! - сказал Тайлер, проезжая мимо них. - Скажите мне: для чего мы, как один человек, поднялись, оставив дома, жен, детей и некормленую скотину? - За короля и общины! - крикнули все в один голос. - Так! - повторил Тайлер громко. - За короля и общины! И за королевство! Запомните это хорошенько! Может быть, изменникам - лордам и епископам - подобает оставлять незащищенными берега нашей страны и отправляться в Кастилию добывать себе славу, а Ланкастеру - корону. Мне сказали, что здесь есть люди из Гревзенда. Пусть они расскажут, что случилось прошлой весной. Тогда выступил вперед ремесленный подмастерье. Бедняга, приседая, обеими руками придерживал свою длинную рубаху, потому что под ней у него даже не было штанов. - Прошлой весной в Темзу зашли каталонцы и напали на наш город, - сказал он запинаясь. - Мы бы его отстояли, но у ремесленников ведь нет оружия. А из лордов никто не пришел нам на помощь. - Ну вот, видите! - сказал Тайлер. - Ты хочешь еще что-нибудь добавить, малый? - В наш цех приняли одного виллана. На днях уже будет год, как он работает у нас. Однако на той неделе в Гревзенд прискакал его сеньор и потребовал с города за него триста фунтов серебра выкупа... - Ого! - сказал Тайлер. - У него губа не дура, у этого сеньора! - Этот человек мог из серебра вырезать розу так, что лепесток отделялся от лепестка. А господин стянул ему руки ремнем, и он должен был бежать за его седлом, как скотина. Он повез его в замок Рочестер. - Ну? - сказал Тайлер, хмурясь и улыбаясь. - Мы выскочили на улицу и бросали в рыцаря, камнями и грязыа - сказал подмастерье, - а потом испугались и порешили идти с вами. Но с нами не одни подмастерья или ученики - из Гревзенда всего пошло триста сорок человек! Мы порешили держаться все вместе. - Вы хорошо порешили, - заметил предводитель, хлопая парня по плечу. - Только смотрите, чтобы больше вы уже не пугались!.. Так вот, братья! - сказал он, поворачиваясь к жителям береговой полосы. - Все, кто живет не дальше как за восемь миль от берега, должны вернуться по домам! Стыдно нам будет, если чужеземцы ворвутся в нашу страну, нападут и разграбят наши жилища! По толпе пошел ропот, и Уот несколько минут стоял ожидая. - Все слышали, что я сказал? - повторил он, трогая лошадку. И вот эти люди, которые без устали шли шесть, семь и восемь дней, чтобы присоединиться к эссексцам, повернулись и стали без ропота собираться в обратный путь.  * ЧАСТЬ V *  ЛОНДОН Глава I Леди Берли вначале расхохоталась от души, увидав пажа Лионеля. Потом ей стало его жалко. - Что с тобой? - спросила она, помогая ему пролезть в пролом в стене. Лионель был весь испачкан глиной и сажей. Свою нарядную курточку с галунами он носил сейчас, вывернув наизнанку. Длинные золотистые локоны, за которыми он обычно так бережно ухаживал, сбились, как войлок. - Привязаны ли собаки? - спросил он, не решаясь двинуться дальше. Собаки были привязаны. - Сэр Саймон отослал меня обратно в Тиз, так как находит, что его супруга сейчас имеет большую нужду в лишнем слуге, чем он. - Большое спасибо твоему господину, - сказала Джоанна холодно, - но мы еще до его отъезда порешили больше не называться мужем и женой. У Джоанны не было разговора с рыцарем о разводе, но ведь это разумелось само собой. - Ах, если так, миледи, - сказал паж всхлипнув, - тогда я поведаю вам по порядку всю правду! Он сел тут же, в колючих кустах шиповника. - У меня нет сил сдвинуться с места! - пожаловался он. В замке было очень мало съестного. Но все-таки Джоанна принесла ему овсяных лепешек и кружку воды. Сюда же пришли послушать новости госпожа Агнесса Гауэр, Мэтью, Тум и Аллан, хотя последний и считал, что это излишнее баловство и что лентяй великолепно мог бы подняться в холл. - Что делается! Что делается! - говорил Лионель, уплетая лепешки. - Я был в Кенте и в Эссексе - кругом творится одно и то же. Мужики убивают по дороге всех дворян, стряпчих и комиссаров! Не дай боже, если им попадется человек с чернильницей у пояса! Мужики давят их, как клопов! И, правду сказать, господа этого заслужили! Я, конечно, не говорю о сэре Саймоне, хотя и он обошелся со мной не так, как надо... - Чем же закончилась история с Томом Бэкстоном? - перебила его госпожа нетерпеливо. - Да, сэр Саймон обошелся со мной не так, как надо! - повторил Лионель. - А с Бэкстоном вот что произошло: горожанам пришлось отдать его рыцарю, так как он заломил за него триста фунтов выкупа! Лорд повез его в Рочестер. С нами было двое королевских сержантов - значит, всего четверо конных. В Рочестере мы сдали Тома рыцарю сэру Джону Ньютону. А подле замка к нам из кустов выскочил пеший дворянин. На него напали мужики где-то возле Бэрри и отняли коня. Сам он еле унес ноги, и то только потому, что присягнул королю Ричарду и общинам. - Значит, они убивают не всех дворян подряд? - сказала Джоанна задумчиво. - Нет, хотя, может быть, так именно и следовало бы делать! Пусть миледи меня простит, но я сегодня решил говорить только одну правду. Мэтью поднялся и пошел прочь. Он не мог больше слушать этого наглого болтуна. - Сэр Саймон велел мне слезть с Гайра и отдать коня чужому дворянину. Он сказал, что они вдвоем поедут сражаться с мужиками и что я им буду только помехой. "Теперь не время петь романсы и играть на лютне", - сказал он. А разве это справедливо? Он же сам всю жизнь требовал от меня только песен и музыки. И скажите, разве так расстаются с доверенными лицами? Он сказал, что я могу вывернуть куртку наизнанку и обрезать свои локоны, да еще помянул мне про моих родных! - А что же случилось с твоими родными? - спросила Джоанна. Она знала, что паж - сын богатого сквайра из Сэрри. - Раз я решил говорить всю правду, я покаюсь миледи до конца. Отец мой - простой угольщик Бэг из Леснесса. Но сэру Саймону понравилось мое красивое лицо и то, что у меня сами вьются волосы. Он взял меня в пажи и запретил упоминать о моих родителях. Но вот сейчас я решил про себя... "Нехорошо, когда мальчик говорит о своем красивом лице, - подумала Джоанна. - Впрочем, Лионель к тому же уже не мальчик". - Что ты решил? - спросила она вслух. - Я подумал, что я всю жизнь старался развлекать своего господина, а за это получал только пинки и оплеухи. А вот сейчас пришло время, и честные труженики, как мой отец и другие, поднялись и хотят добиться своих прав. Господа за последние годы обращаются с ними, как с диким зверьем. Я решил идти заодно с мужиками... Отец мой - угольщик, а дед - мужик, и вы меня должны понять, миледи! - Ну, не большая будет мужикам от тебя прибыль! - сказал хромой Тум и сам смутился своего замечания. - Я буду служить мужикам так же честно, как раньше - своему господину, - сказал Лионель скромно. Тут уже не вытерпел Аллан. - Честно?! - закричал он вскакивая. - А где же тот флорин, что закатился в щелку? Ты думаешь, никто за тобой ничего не замечал?.. - Оставьте его в покое! - сказала леди Джоанна. Она хотела расспросить Лионеля обо всем, что он видел в пути. Но надо было раньше успокоить госпожу Гауэр. - Не слыхал ли ты чего об усадьбе сквайра Джона Гауэра в Кенте? - спросила она, делая ему знаки. Но Лионель не видел никаких знаков. - Кент? - закричал он. - О-о! Если Эссекс - это чистилище, то Кент - это настоящая преисподняя! Джоанна толкнула его ногой. - А в усадьбе Гауэров все благополучно, - добавил он тотчас же, - мужики обошли ее стороной. Агнесса Гауэр засмеялась и обняла Джоанну. - Иисус-Мария, - сказала она, - я скоро буду дома! - Говорят, мужики никого не грабят? - спросила Джоанна. - Говорят, они ничего не берут себе, а все рыцарское добро бросают в огонь?.. - Ну, говорить много можно! - подхватил Лионель с досадой. - А вот тоже говорят, что под самым Лондоном орудует какой-то Чарли - Заячья Губа. Тот уже своего не упустит! - Заячья Губа? - переспросила Джоанна. Ей это имя показалось знакомым, но как ни напрягала она память, ничего вспомнить не могла. Ветер чуть колыхал ветки, и от этого по лицам сидевших под стеной ходили зеленые тени. На земле стояла деревянная тарелка с лепешками и глиняный стакан. Хромой Тум был очень похож на хромого Бена Джонса, для которого Джоанна когда-то в Друрикоме воровала пироги. Было очень тихо. На солнце блестели камни. Слышно было, как жужжит пчела, качаясь в цветке шиповника. Джоанне показалось, что вернулось детство. Потом она подумала о кентцах. Слезы подступили к ее горлу. Она закрыла глаза, и слезы потекли за рукав, потому что она подпирала щеку ладонью. Люди Кента никогда не были рабами. В кентских поместьях слуги всегда сидели за одним столом с господами. Кент давал королю самых отборных матросов и лучников. А за последние четыре года дворяне решили согнуть в бараний рог народ Кента. Парламент проводил один билль за другим, и все - против мужиков! В Эссексе вилланы уже не раз начинали бунтовать, но дело не доходило ни до чего серьезного. "Нет, господа дворяне, если поднялся весь Кент - тогда вам несдобровать!" - Они уже перебрались за Темзу? - спросила она у Лионеля. Ей нужно подробно расспросить обо всем. Видел ли он мужицких вождей и каковы они? Правда ли, что освободили Джона Бола из архиепископской тюрьмы? Правда ли, что его искали во всех казематах и уже ушли из Медстона, а потом снова вернулись и нашли попа в погребе прикованным на цепи? Об этом Лионель не знает. Тум бродит по дорогам - может быть, его вести вернее. Но Лионель видел всех вождей. Уот Тайлер из Дэртфорда - верхом на лошади, видный из себя парень. Джон Бол - тот, как свиной пузырь, из которого выпустили воздух; кожа на нем висит, как мешок, но он тоже видный мужчина, а говорит так, что слышно за десять лье. Эйбель Кэр - этот маленький и вертлявый, как белка. Еще есть среди них Аллан Тредер, Томас Гаукер, Джон Стэкпул. А Джек, которого называют Соломинкой, - тот ростом чуть ли не выше сэра Саймона, ей-богу! Они едут верхами, а он пеший да еще хромает на одну ногу и все-таки от них не отстает. - Он пеший? - спросила Джоанна с тревогой. - И сильно хромает, ты говоришь?.. Аллан, мы его плохо лечили! Аллан сидел все время, притаившись как мышь, но вот госпожа сама выдала себя. - Если леди разрешит, - сказал Лионель, - я переночую в замке, а утром отправлюсь в путь. Я тоже пойду с мужиками добывать себе счастье в Лондоне! Джоанна внимательно оглядела всех. - Ты хочешь пойти догонять мужиков? - спросила она и еще раз посмотрела на госпожу Гауэр. Лицо гостьи сейчас казалось приветливым и добрым. А если она немного привередлива - это потому, что дама всю жизнь жила в роскоши. - Мы попросим для тебя лошадь у госпожи Агнессы, - сказала Джоанна. - Сейчас ей все равно не добраться в Кент. А когда все уляжется, я откуплю ей конька. У меня хватит на это денег, - добавила она, не глядя на испуганного Аллана. - Это просто грех, что лошадка стоит здесь без дела. Ты на ней доберешься до мужиков и отдашь лошадку Джеку Строу из Кента. Я напишу ему письмо. А госпоже Агнессе я могу просто заплатить за лошадь деньги... Однако госпожа Агнесса думала иначе. - Мою лошадь! - взвизгнула она. - Вы мне купите другого конька?.. А может быть, я не могу ее променять ни на какую другую лошадь в мире? Как странно и быстро вы решаете за других, леди Джоанна! Денег ваших мне не нужно!.. - Вы ни разу не подошли к конюшне за все время, что сидите в Тизе! - сказала Джоанна с презрением. - Под седлом у лошадки даже не было потника, и ей распарило спину до ран. Я и Аллан, мы лечили ее дегтем! - И, повернувшись к Лионелю, добавила: - Если дама не хочет ни денег, ни другой лошади взамен, значит, мы получим коня бесплатно! - Я не могу поверить... - начала Агнесса Гауэр. - Это мужики на дорогах забирают так лошадей! - Ну вот, значит, мы поступим, как мужики на дорогах, - ответила хозяйка замка Тиз. Тогда госпожа Агнесса заплакала. - Я думала, что укрываюсь в рыцарском замке, а это какой-то разбойничий притон! - выкрикивала она задыхаясь. - Я не могу больше есть этих лепешек, от них у меня колики в животе! Я не могу умываться холодной водой из колодца! Это только мужички могут часами полоскаться в ледяной воде, у меня от нее ломят кости! Я всю жизнь умываюсь на ночь, и теплой водой. Дамы, которые, умывшись, сейчас же выходят на воздух, быстро стареют. - Значит, вы быстро постареете, - сказала Джоанна спокойно. - Здесь все умываются холодной водой. Перед сном леди Берли села писать письмо своему виллану из манора Друриком, села Дизби. У нее было много неприятностей с чернилами и пером, она никак не могла найти пергамент. Наконец Аллан притащил ей старую доверенность. Они вдвоем соскоблили бритвой цифры и буквы, а потом хорошенько загладили кожу. "Иоанну Строу из Дизби в Кенте, начальнику многих сотен, от леди Джоанны Друриком привет!" - вывела Джоанна. За годы жизни в Тизе у нее очень огрубели руки. Перо, как живое, вертелось в деревянных пальцах. "В помощь Вам и Вашему делу я посылаю коня и пять золотых, если они Вам могут понадобиться. В замке Тиз, в подвале, валяется старое оружие и доспехи. Я это говорю к тому, что, может быть, Ваши люди имеют в нем нужду". Джоанна подошла к потухающему камельку и раздула огонь. Потом она повесила над ним котелок с водой и снова села писать. А это было очень трудное дело. "Так как бывший муж мой, сэр Саймон Берли, отправился воевать с мужиками, все может случиться, и нам, может быть, не придется ждать развода от папы. Пусть бог спасет его душу, если он погибнет в бою, но я не хотела бы, чтобы это произошло от Вашей руки. И пусть бог спасет мою душу, если я делаю что-нибудь дурное. Когда Вы покончите свои дела, я надеюсь встретиться с Вами там, где вы укажете. Джоанна Беатриса Друриком. Дано в четвертый год царствования короля Ричарда, в замке Тиз, в Эссексе. Я люблю тебя, Джек, больше спасения души!" Потом она открыла дверь в солярий. - Я нагрела воды, если вам нужно умываться! - крикнула она своей гостье. Лионель выехал из замка Тиз до рассвета. Все еще спали, и сама госпожа вышла закрыть за ним ворота. - Все ли ты хорошо запомнил, Лионель? - сказала она ему вдогонку. И тогда бывший паж сэра Саймона сделал свое последнее признание. - Я уже ничего не скрываю от вас, миледи! - крикнул он обернувшись. - Меня зовут не Лионель, а Джон. Лионелем меня прозвал лорд, но сейчас мне стыдно вас вводить в заблуждение! Он уже миновал мост, а госпожа его все еще сидела и хохотала, опершись руками о землю. Проезжая холмистой дорогой, Лионель-Джон видел внизу отдельные кучки людей, бредущих от села к селу, но, когда он поднялся наверх и перед ним открылась вся обширная долина, он в восхищении громко закричал и бросил шапку в воздух. Гэнсберкскую рощу, точно огромная змея, огибал растянувшийся на десятки лье отряд. Бывший паж принялся считать ряды мужиков, но так и не досчитал. Перед сотнями знаменосцы несли развернутые знамена. Кое-где над толпой Лионель разглядел алебарды и пики - это, как видно, было оружие, отбитое в бою. Лионель-Джон пришпорил коня и в карьер подъехал к головному отряду. - Где человек, называемый Джек-Соломинка? - громко закричал он, размахивая над головой пакетом леди Джоанны. Но тотчас же его голос осекся. В двух шагах от бывшего пажа шел Том Бэкстон, бывший кузнец манора Берли. Лионель никогда не был с ним в большой дружбе. Отвернувшись в сторону, он быстро обдумывал объяснения, какие он даст, если Тому вздумается вступить с ним в разговор. Однако тот на него и не глядел. Оживленно толкуя о чем-то, он шагал, как солдат в строю. - Ты говоришь, это письмо написано человеку, прозванному Джек-Соломинка? - сказал рослый мужик, беря из рук бывшего пажа пакет. Он его взвесил на руке, посмотрел на свет и возвратил Лионелю. - В таком случае тебе придется спуститься логом по правую руку от леса, и ты как раз выедешь ему навстречу. Этот человек родом из Кента, а у них нашлось много работы и дома! - добавил он подмигивая. - Впрочем, как знаешь, малый. Можешь перебраться через Темзу в Эйриз. Там известны все последние новости. Можешь, если не торопишься, пристать к нам. Кентцы завтра или послезавтра нас все равно нагонят. Лионель не торопился. Однако ему вовсе не хотелось встречаться с Томом Бэкстоном. Он пропустил еще несколько сот человек и присоединился к последнему отряду. Это совсем не означало, что он не собирался выполнять поручение своей госпожи. Но ехать верхом было куда удобнее, чем идти пешком, а Джек-Соломинка столько времени обходился без лошади, что еще два-три лишних дня не составят для него большой разницы. Деньги пока ему тоже ни к чему; все равно за них сейчас ничего нельзя купить. "Да они столько разграбили богатых поместий, - подумал бывший паж с завистью, - что эти пять флоринов для него сейчас все равно, что для меня - один пенни!" Джейн Строу каждый день вместе со всеми женщинами и детьми Дизби выходила на дорогу встречать и провожать повстанцев. В это воскресенье, 9 июня 1381 года, поднялись Кэттемская и Джиллингэмская сотни, а в понедельник - Бленгетская, Тэнгемская, Тендердемская и Бриджетская сотни. И все эти люди шли в Лондон мимо Дизби. Дни стояли жаркие, и женщины выносили на дорогу кувшины с водой. Другого угощения они не могли предложить, но и за это им были благодарны. Каждому, кто заговаривал с ней, Джейн Строу наказывала: - Если увидишь моего старшого - Джека, по прозванию Соломинка, скажи ему, что большой грех пойти на такое дело, не испросив благословения у матери! Вон второй ее сынок - Филь, - тот ночью прибежал к ней, весь в поту, как загнанная лошадь, а утром уже ушел вместе с ремесленниками Гревзенда. А третий ее сын, Том, остался один-одинешенек в аббатстве Св. Джеральдины. Этот тихий паренек весь в нее. Ну и ладно! Если правда, что мужики добьются своего, - может быть, ей дадут две-три молодые яблоньки за то, что Том четыре года так хорошо смотрел за монастырскими деревьями и цветами. Мать Геновева, аббатиса, первая ускакала в Лондон. К отцу Роланду еще до того, как поднялись мужики, пришли люди из Эвешема по поводу своих долговых расписок. Была такая свалка, что поп выскочил через окно и сломал себе ногу. Потом, говорят, его на дороге добили люди из Уовервилля. Он, конечно, брал очень большой процент с мужиков, но все-таки никогда не обращался с ними так жестоко, как приходский отец Ромуальд. А вот тот живехонек и здоровехонек убрался вслед за матерью Геновевой в Лондон. Когда из рядов повстанцев вышел высокий мужик с лицом, черным от усталости и пыли, Джейн в первую минуту ничего не поняла. На нем была грязная и рваная одежда, сбитые в кровь пальцы выглядывали из разодранных башмаков. К тому же еще он припадал на одну ногу. Мужик снял шапку, волосы разлетелись на ветру, весь он стал, как одуванчик на тонкой ножке. У женщины вдруг засосало под сердцем. - Джек! - крикнула она и упала ему на грудь. - Ну, не крепко принарядили тебя мужики! - говорила Джейн Строу, наскоро замывая пятна пота и пыли на спине старенькой курточки. - Пожалуй, господам выгоднее служить. Поднимая лицо от мостков, она смеялась, но Джек отлично видел слезы, растекавшиеся по ее темным морщинам. Она била вальком, и маленький оловянный крестик в такт колотился о ее худую грудь. Тот же старенький крестик на том же выгоревшем зеленом шнурке. Джек обнял ее покрепче и поднял на воздух. Джейн Строу была легка, как пережженная кость. - Отдохни, мать, а я поработаю за тебя, как в детстве. Помнишь? Он вошел по колено в воду и бил вальком, а вода пенилась и гудела. Старуха, сложив руки, смотрела на сына. Она видела, что еще немного - и куртка расползется от его усердия, но не могла выговорить ни слова. Тогда нос у него был чуть покороче, а губы полнее. Понятно, тогда он был много ниже и уже в плечах, но все-таки это тот самый Джек, которого она прятала на чердаке от гнева отца. - Теперь мы эту курточку высушим, сложим и спрячем в котомку. До Лондона я могу дойти и в одних штанах. А перед самым Лондоном мы умоемся и приоденемся, чтобы наш молодой король не испугался своих грязных и оборванных мужиков! - Если бы не его чиновники, разве мы были бы грязными и оборванными? - сказала Джейн с сердцем. - Если бы не господа, разве мужик походил бы на дикого зверя? - Ничего, мать, теперь все пойдет иначе! Что мог сделать король один? Ведь он среди своих вельмож, как дитя в лесу среди диких зверей! Женщина тяжело и прерывисто вздохнула: королю Эду тоже не было шестнадцати лет, когда его короновали английской и французской короной... - Ну, вам виднее, детки, - сказала она вслух. Джейн Строу решила немедленно послать соседского парнишку за Томом в монастырь. Но Джек не утерпел и сам отправился к брату в аббатство. Ему хотелось взглянуть на все собственными глазами. Хорошо ли он запомнил этот сад, и забор, и ворота, и дорогу? Такие ли они, какими он их видел во сне? Все было такое же, как раньше. Только мать Геновева распорядилась выполоть простенькие деревенские цветочки, которые росли раньше в палисаднике. Взамен из Лондона привезли семена и рассаду, обернутую в мокрые тряпки. Под самой монастырской стеной свеженасыпанный холмик был аккуратно обложен дерном. Том посмотрел на брата с тревогой. - Может быть, этого и не следовало делать, - сказал он наконец робко, - но мне захотелось украсить ее могилку... Она, правда, стояла за дворян, но на самом деле она была очень добрая, Джек! - Кто - она? - Виола, послушница... Когда мужики подошли к аббатству, она схватила кухонный нож и призывала нас всех защищаться. "За рыцарскую честь!" - кричала она и бегала по двору как сумасшедшая, потому что ее ведь никто не слушался. - Ее убили? - спросил Джек печально. - Нет, ее задавило насмерть, когда мужики высадили ворота. - Нужно будет сколотить хоть маленький крестик, - распорядился Джек. Показывая брату цветник, Том с важностью расхаживал между грядками, как военачальник, устраивающий смотр своему войску. Да, цветы здесь были не такие, как в лесу и в поле. Лепестки некоторых были так причудливо изрезаны, точно несколько портных потрудились над ними с ножницами в руках. - Или вот эти! Джек с удивлением оглянулся. Цветы на этой клумбе гордо возносили вверх тяжелые головки с закрытыми на ночь мясистыми лепестками. Они были точно руки, сжатые грозно в кулак, - настоящие господские выкормыши! Эти гордые и заносчивые растения так же мало походили на цветы, как мало твердый и тяжелый жук походит на бабочку. - Как они называются? - спросил Джек у Тома. - Cinia regalis1, - ответил мальчик с гордостью. (Королевская циния (лат.).) Джек размахнулся и палкой сбил крупную мясистую головку. ...Собак они выращивают таких, что, когда они, дрожа, ковыляют за своей госпожой, так и ждешь, что сейчас переломятся все их четыре тоненькие лапки. Цветы господ некрасивые и не пахнут. Носки на башмаках они противу здравого смысла носят в два и три вершка длиной. Женщины их сейчас так шнуруют талии, что на них больно смотреть. Зимой они ходят с открытой головой, а летом накидывают меховые плащи! Эти люди весь божий мир хотели бы переделать на свой лад - и небо, и траву, и деревья, и воду... Но, хвала господу, им это не удалось! Эта веселая зеленая земля будет принадлежать тем, кто сотни лет удобрял ее своим потом. Молодой король из рук в руки передаст ее мужикам, и это будет тотчас же после того, как они доберутся до Лондона! ...Джек медленно переходил от костра к костру. Сослепу какой-то лысый старичок налетел на него в темноте. - Ты из кентских будешь? - спросил он жмурясь. - Так передай вашему начальнику, что его ищет парень с письмом. Он ведет для него лошадку, чтобы тот не ходил пеший. Меня Аллан Тредер послал. "Какой же это начальник? - подумал Джек. - У Уота есть конек, у Стэкпула тоже. Из них всех только я да Томас Гаукер идем пешие". - Ну что, наелись вчера ваши ребята? - крикнул он вслед старичку. Вчера эссексцы, говорят, попировали в усадьбе Моунтон. Там, говорят, без счету было запасено и копченых окороков, и вяленой рыбы, и хлеба, и вина. - На-е-е-е-лись! - донеслось к нему из-за деревьев. Несмотря на трудный дневной переход, из мужиков мало кто спал. Кто чинил у костра одежду, кто точил на бруске косу, а другие просто лежали и переговаривались между собой. Подле дерева стоял высокий бородатый мужик из Уовервилля, сотни Дизби. Джек имя его забыл, но отлично знал его в лицо. Молча глядя в огонь, он, видать, дожидался своего начальника. - Что, брат, какая у тебя нужда? - спросил Джек подходя. - Да вот смотрю и не верю, - сказал тот. - Сорок четыре года такого не видел! Он вдруг засмеялся, как ребенок: - День-то сегодня не воскресный, а я стою гляжу... Он поднял к лицу свои руки и смотрел на них, точно это была какая-то хитрая, забавная штука. - Эй, мужики! - крикнул он вдруг изо всех сил. У костра забегали темные фигуры. Появился сторожевой с колотушкой. - Сплю я или не сплю, мужики? - снова заорал бородач. - Да уж лучше бы лег спать, чем людей без толку тревожить, - сказал сердито сторожевой. Остальные рассмеялись. - Он хватил вчера лишнее, - сказал кто-то из толпы. Джек прошел к соседнему костру. Бородач брел за ним, улыбаясь и что-то бормоча. - ...И держал этот пономарь, понимаешь, служанку, - рассказывал у костра высокий лучник с пластырем на лбу. - Девушка бедная, голодная, ну, как все у нас в деревне. Джек прислонился к дереву. Сторожевые отлично несут дозор. Люди в порядке расположились по сотням. Оружие сложено в одном месте. В его сотне прибавились два лука, одна алебарда и один щит. - ...Вот пономарь и наказывает своей жене, - продолжал лучник с пластырем: - "Как будет девушка жарить мясо, ты никуда от нее не отходи, а то она еще потянет кусок со сковороды да прямо себе в рот! Да не один!" - А они как думали? - смеясь, отозвался красивый парень у костра. - "А если случится тебе уйти в это время, - наказывает пономарь, - ты служанку заставь в ладоши бить беспрестанно". Это, значит, чтобы руки у девушки были заняты. Отошла пономарша, а девушка, не будь глупа, хлопает себя одной рукой по щеке, а другой рукой со сковороды убирает мясо в рот... Такой громкий смех грянул в ответ, что снова прибежал сторожевой с колотушкой. Джек тоже улыбнулся хитрости служанки. Люди его сотни уже разглядели его в темноте. - Как ты думаешь, Джек, ты ведь чуть пограмотнее нас: если от аббатства отойдет лес, кому он причитается? - Уовервиллю, - сказал Джек подумав. - А выпас? - Выпас - Дизби. Но только все это надо проверить. - Проверим! - сказал бородач. - Мужик мужика не обидит! Когда кентцы уже подходили к Блэк-Гизу, что расположен в трех милях от Лондона, Джек Строу вдруг нагнулся и поднял камешек. Шедший рядом парнишка улыбнулся. Камень был желтый с белыми пятнами и цветом походил на морскую свинку. Таких много валяется по дорогам Кента. Однако камень был весь прогрет солнцем и почти обжигал пальцы. Это был не кентский камень. Разве Джек мало их выворачивал в детстве из земли? В Кенте камешки даже в самый жаркий день с одной стороны горячие, а с другой - холодные. И под ними всегда остается прохладная, влажная ямка. Это потому, что в Кенте земля глинистая и всегда влажная, там никогда не бывает засухи. В Кенте погибают посевы только от налетающего с моря тумана, или от ранних заморозков, или от непрерывных летних дождей. Но чаще всего посевы погибают потому, что господа не дают мужикам убирать их вовремя. Однако всем этим несправедливостям скоро придет конец... Мужики эссекского отряда, к которому пристал Лионель, были очень рады своему новому товарищу. Бывший паж их отлично потешал, рассказывая подлинные и вымышленные истории из жизни господ. Он соскакивал с коня на дорогу и показывал, как лорд, цепляясь длинными носками башмаков за церковный коврик, падает на каменный пол и не может подняться из-за своих тяжелых доспехов и как его мать и жена спешат ему на помощь и наступают друг другу на длинные шлейфы. Как герцог Бэкингем подарил нищему свой красиво изрезанный и изукрашенный плащ, а тот возвратил его вельможе. - Милорд, простите меня, но в моем плаще меньше дыр, чем в вашем, - сказал он. Лионель показывал, как поп, играя в триктрак, рукавом рясы подбирает нужные ему косточки, как слуга обворовывает господина, а госпожа, в свою очередь, обворовывает слугу. Это были обычные истории, которыми развлекают друг друга слуги, изнывающие от безделья в обширных людских старых замков, но мужики выслушивали Лионеля внимательно и охотно смеялись его шуткам. Желая, в свою очередь, ему услужить, они давали бывшему пажу советы, как поскорее встретиться с кентцами, потому что каждый из них понимал, насколько важно человеку, ведущему большой отряд, поскорее получить возможность ехать верхом. - Ведь он за один день должен быть и впереди своих людей, и позади, и сбоку. Он должен следить за обозом и провиантом, а также проведать своих раненых! - Раненых? - переспросил Лионель. Впервые за два дня пути в его душу закралось беспокойство. До сих пор дорога в Лондон казалась ему безопасной и веселой. Однако уже на третий день пути он со слезами на глазах пожалел о своей лютне и о тех временах, когда он, сидя на скамеечке у ног лорда, читал ему смешные рассказы господина Чосера или напевал ему красивые и печальные песни. 10 июня эссексцы проходили мимо манора Морле. Замок Морле спасло от разрушения то, что он лежал в стороне от пути, избранного мужиками. Эссексцы торопились. По распоряжению Уота Тайлера эссексцы, кентцы и люди других графств должны были в один день подойти к Лондону. И вот, несмотря на то что непосредственно ему не грозила опасность, рыцарь Уилльям Морле, сеньор де Гу, вооружил всех своих замковых слуг и привел их с собой на дорогу. Он соединился еще с рыцарем Джоном Брюнсом и Стивном Гельсом, которые тоже привели с собой по сто человек каждый. Потом к ним пристал проезжий рыцарь, сэр Роберт де Сель. Господа полагали, что, обладая отличным вооружением и закованные в крепкие латы, они смогут противостоять силе мужиков. Те шли полуголые, вооруженные в лучшем случае дубинками и луками. То обстоятельство, что рыцари из трех графств в ужасе бежали перед мужицкими полчищами, сеньор де Гу объяснял тем, что это было большой неожиданностью для дворян и бог на время лишил их ума и мужества. Что касается манора Дизби, то там дело обстояло совсем особым образом. Дружины графа Пемброка дрогнули не потому, что испугались мужиков. Нет, они испугались совсем другого: мужицкое войско навстречу им вывел человек, который не достигал пояса любого из них. Первыми бросили оружие суеверные наемники - французы. Потом побежали и англичане - им почудилось, что сбывается предсказание старых песен: Господь бог, и его ангелы, и его святые отвернулись, от нас. Пойдемте же на старый Ипсвичский холм и покличем другую помощь, - Феи и гномы заступятся за бедных людей! Он же, Уилльям Морле, в первый же день, как потянуло дымом и гарью от пылающего Стратфордского аббатства, принялся готовить своих людей. Девять дней они точили мечи и алебарды и острили копья. Сеньор поклялся не пропустить мужиков дальше в Лондон, а всех до одного положить здесь, на этой дороге. Замковый капеллан надел сеньору де Гу на шею освященный образок и отслужил молебен, точно рыцарь отправлялся отвоевывать гроб господень у неверных. Однако обо всем этом стало известно только потом, а утром 10 июня, выехав на дорогу близ манора Морле, Лионель увидел конный отряд рыцарей, ощетинившийся во все стороны длинными копьями. За рыцарями, припав на одно колено, стояли лучники. Аллан Тредер, начальник эссекского ополчения, снял шапку и перекрестился. - Господь не допустит несправедливости! - крикнул он. - Все сидящие на конях, выезжайте вперед! Нам нужно окружать дворян! Затем он кликнул лучников: - Правда, у нас нет по шести и по восьми стрел в колчанах, как у господ, но зато людей наших значительно больше! На призыв начальника Лионель первым рванулся вперед, отчаянно дергая поводья. Было весело смотреть на этого красивого молодца, когда он понесся стрелой прямо на чернеющие впереди пики. Еще несколько человек, ободренные его примером, погнали на дорогу своих лошадок. Однако Лионель, не доезжая пол-лье до господского отряда, круто свернул в лес. В этот день к эссексцам он больше не вернулся. Привязав коня к дереву, он стал ногами на седло и, защитив рукой глаза от солнца, внимательно следил за тем, что творится на дороге. Все реже и реже поднимались рыцарские мечи, однако и из мужиков то один, то другой с криком валился на дорогу. Замковые вилланы выпускали по двадцати стрел за одну минуту; луки их были выше человеческого роста, и сердце Лионеля испуганно колотилось в груди. Потом он услышал дикий крик. Целый поток эссексцев хлынул на дорогу. - За короля и общины! - кричали мужики. Лионель отвязал коня, вскочил в седло и опрометью помчался по лесу в сторону Лондонского тракта. Под рыцарем де Гу убили коня, но он пеший сражался до тех пор, пока ему служили руки и ноги. Шлем был расколот на его голове, а панцирь разбит ударами тяжелых дубинок. Видя это, рыцарь Роберт де Сель сам сошел с коня; они стали с сеньором де Гу спина к спине и рубились до последнего издыхания. Мужики кричали Роберту де Сель, чтобы он сдался. Он по рождению был низкого звания и на полях Франции заслужил себе золотые шпоры. - Сдавайся, Роберт де Сель! Твои родичи еще живы в деревне Бернет! - кричали мужики. - Ты получишь у нас звание начальника! Но он ничего не отвечал, и сколько бы раз он ни поднимал длинный меч, столько же раз падал кто-нибудь из эссексцев. Самые тяжелые увечья были нанесены его рукой. Первым свалился Уилльям Морле, сеньор де Гу, а на него накрест упал Роберт де Сель с размозженной головой. Джон Брюнс и Стивн Гельс сами попросили пощады. Они ее получили. Однако в отместку за злые намерения мужики заставили рыцарей служить себе - разводить огонь, резать мясо и подавать одежду. Господа справлялись с этой работой не хуже сервов. (Согласно свидетельству современных хроник.) Сэр Джон Ньютон, бывший начальник замка Рочестер, был тоже захвачен в плен. На него мужики полагали возложить переговоры с королем. Сэр Джон был человек справедливый и мог хорошо постоять за тех, кто его послал. Мужикам он сдался в честном бою. Глава II Кентцы и эссексцы в один день подошли к Лондону. Это было в среду 12 июня, в канун праздника тела Христова. Эссексцы спустились с северо-восточной стороны, у Олдгетских ворот, и остановились в предместье Мейль-Энд, а кентцы подошли со стороны Блэк-Гиза. Их было около ста тысяч человек. Для Лионеля теперь не составляло большого труда разыскать Джека-Соломинку. Бывший паж сэра Саймона Берли подъехал к лесистому холму. Два больших знамени св. Георгия были вкопаны в землю у входа в лагерь. Малых знамен он насчитал свыше сорока. Кентцы пели. Лионель тоже знал эту песенку. When Adam delved and Eve span, Who was then the gentleman? (Когда Адам пахал, а Ева пряла, кто был тогда дворянином?) Лионель снял шапку и принялся подтягивать изо всех сих. Его красивый голос и здесь сможет сослужить ему службу. Плотный человек в рясе показался перед толпой народа. Лионель узнал медстонского узника - Джона Бола. Лицо попа уже утратило сероватую бледность - за долгую дорогу его успело обжечь солнцем и ветром. Лионель слыхал уже не раз, что поп - отличный проповедник, а теперь он видел собственными глазами, как взрослые мужчины плакали навзрыд, растроганные его словами. Лионель уже и сам не раз вытирал слезу. Все, что говорил поп, было святой, истинной правдой. Если бы господь хотел разделить людей на господ и рабов, об этом говорилось бы где-нибудь в святом писании! Снова все спели двустишие. Кентцы одобрительно кивали на красивого парнишку, так здорово выводившего верхние ноты. После этого Лионель подъехал к начальнику одной из сотен: - Вот у меня письмо, лошадка и пять золотых для Джека Строу из Кента. Где можно найти этого человека? - Узнаешь ли ты его в лицо? - спросил начальник. - Эх! Где ты был раньше со своей лошадкой, когда Соломинка просто валился с ног от усталости! Лионель промолчал. А в лицо Джека Строу он отлично узнает. Это его закадычный друг. - Так? - сказал начальник обрадовавшись. - Ну, на сегодня Джек обойдется пока без денег и без лошади. Уот велел мне послать толкового парня навстречу этим господам. Я думаю, что ты с этой задачей справишься вполне. Лионель оглянулся. Стража пропустила через Лондонский мост троих всадников и снова протянула цепи. Видать по платью, эти люди были не дворяне. Однако, судя по тому, как ретиво скидывали перед ними шапки стражники, это были лица, уважаемые в городе. - Выезжай навстречу господам. Будь вежлив, проводи их к Тайлеру. Видишь, вон его палатка у знамени святого Георгия. Подержи им стремена, когда они будут сходить. Словом, не мне тебя учить: я вижу, что ты парень толковый и бывалый. Трое господ, высланных для переговоров с кентскими повстанцами, были Адам Кэрлейль, Джон Фреш и Джон Горн. Это действительно были люди, уважаемые в городе. Все трое были зажиточные лондонские купцы и олдермены. Испуганный приближением к столице такой огромной толпы мужиков, мэр Лондона Уилльям Уолворс выслал их уговорить мужиков разойтись по домам. Лионель, подъехав к олдерменам, снял шапку и вежливо осведомился о причинах, заставивших их выехать на Блэк-Гиз. Он может проводить господ к начальнику Уолтеру Тайлеру. Здесь стоит двести тысяч человек кентцев, еще столько же движется по дороге, а с северо-востока Лондон обложили сто тысяч эссексцев и сто тысяч сэррийцев и гердфордширцев. Всего под городом шестьсот тысяч человек. Лионель привирал без зазрения совести. Если присчитать еще стариков, женщин и детей во всех трех графствах, навряд ли получится такое количество людей. Но не станут же олдермены пересчитывать их по пальцам! Джон Горн, олдермен, усмехнулся. Этот человек уже давно таил злобу на господ дворян и королевских чиновников. - Отчего же вы стали здесь, а не входите в город? - сказал он приветливо. - Стражники ленивы и беспечны. А в городе вас поддержат купцы и ремесленники. Вас примут в Лондоне, как братьев и друзей. А тот, которого звали Адам Кэрлейль и которому мэром было поручено пригрозить мужикам немилостью короля, добавил: - Вы будете вкусно есть и сладко пить и выспитесь на мягких постелях. Они говорили так громко, что их слышал не один Лионель. Потом, добравшись до Уота Тайлера, олдермены в точности исполнили приказание мэра. - Не приближайтесь к городу и не приводите в страх и замешательство короля и других сеньоров и сановников, а также названный город, - сказал Джон Горн от имени всех троих. Но мужики уже поняли их истинные мысли. Эссексцы радовались тому, что даже такие зажиточные люди видят и понимают их правду. И это еще более утвердило повстанцев в их намерении. В этот же день король из Уиндзора отправил к кентцам посланных, чтобы узнать, ради чего они восстали и несметными толпами собрались к столице. И королевским посланным и олдерменам Уолтер Тайлер ответил одно и то же. Мужики поднялись для того, чтобы спасти короля и истребить изменников - ему и королевству. Англией дурно управляли в течение ряда лет, и от этого страдает честь королевства и простой народ. В этом виноваты дяди короля и духовенство, а в особенности епископ Кентерберийский. Они, мужики, пришли сюда потребовать у него ответа. Посланные, передавшие королю ответ кентцев, через несколько часов снова появились на Блэк-Гизе. - Все, что требует исправления в делах государства, будет исправлено, - передали они по поручению короля. - Его величество желает говорить со своими мужиками и согласен прибыть для свидания с ними на Блэк-Гиз. В эту же среду, 12 июня, король покинул Уиндзор и направился в Лондон. Уилльям Уолворс, мэр Лондона, выехал ему навстречу и проводил в Тауэр. Рядом с королем ехала его мать, Жанна Кентская, в подвесной коляске - вирликоте. Это новшество только недавно появилось в Англии. Сановники и придворные прибыли верхами. Всего в Тауэре укрылось около полутора тысяч человек. Начальнику кентской дружины уже дважды говорили, что его разыскивает какой-то паренек с лошадью и письмом. Джек подумал о Джоанне, но тотчас же, покраснев, отогнал эту мысль. Впрочем, больше ему известий ждать было неоткуда. Сегодня на Блэк-Гиз прибудет король. Не мешало бы встретить его, красуясь верхом на коне! Но и эту мысль Джек отогнал немедленно. Однако все-таки к встрече с королем он усердно и деятельно готовился. Так же поступили и люди его отряда. Каждый хорошенько выколотил пыль из своей одежды, умыл лицо, шею и руки. У кого было запасное платье, тот переоделся во все чистое. Никто не знал, каким путем прибудет король. Большинство ждало его с дороги, ведшей от Лондонского моста. Однако солнце уже стало склоняться к западу, а на мосту так и не подняли цепей. Наконец ниже Тауэра, у королевского поместья Ротериг, показалась лодка. Мужики в недоумении поглядывали на воду и вдруг, толкая один другого, побежали к берегу. Над кормой лодки развевался штандарт св. Георгия. (Штандарт св. Георгия - знамя с изображением Георгия-победоносца.) Посреди лодки высилось нечто вроде вызолоченной корзины, а в корзине сидел бледный тонкий юноша. Из всех находящихся в лодке только он да человек в архиепископской мантии были с покрытыми головами. Мужики разглядывали юношу во все глаза. Старики, побывавшие под Кресси, помнили короля Эда в молодости. Они божились, что Ричард в точности походит на своего деда. Люди, сражавшиеся под знаменами Черного принца, уверяли, что король - вылитый отец. Джек ничего не говорил. Он внимательно разглядывал Ричарда. На кого бы он ни был похож, на деда или на отца, или на них обоих разом, но это был король! А если уж толковать о сходстве, то, очень широкий в плечах и очень тонкий в бедрах, высокий и длинноногий, с золотыми, гладко лежащими волосами, он точка в точку походил на любого парня из Кента или Эссекса. И вместе со всеми Джек бросил шапку в воздух и прокричал приветствие. Резкое эхо ударило с берега, сильная волна бросила песком и галькой в днище лодки. Король в испуге схватил лорда-канцлера за руку. Ему почудилось, что лес на Блэк-Гизе двинулся с места и тронулся ему навстречу. Но это был не лес. Это кентцы побежали вдоль берега за лодкой, приветствуя своего короля. Ноги Ричарда дрожали, и от них дрожь поднималась до самого сердца. Он никогда еще не видел так близко мужиков. Они были черные, грязные и совсем дикие на вид. Может быть, следует раскланяться с ними и сказать им что-нибудь любезное? Но лорд-примас Саймон Сэдбери, крепко стиснув, так и не отпускал его руку. Канцлеру никто не передавал об угрозе мужиков, но, может быть, он в этот момент подумал о деньгах народа, растраченных им с такой беспечностью... - Назад! - крикнул он гребцам. - Ваше величество, нам нужно немедленно скрыться от этих босоногих разбойников! Джек видел, как матросы подняли весла на воздух. С них капала красная вода. Темза вся была красная. Закат растекался по ней от одного берега до другого. Даже бледные щеки короля сейчас порозовели. Джек в порядке расставил своих людей. Наскоро нарубили ветвей и бросили их у причала для того, чтобы его величество не промочил себе ноги о сырой песок. Все сняли шапки. Однако гребцы налегли на весла. Быстро рассекая воду, они повернули лодку к Тауэру. Такова была первая встреча короля Ричарда с его народом. Кентцы недолго в изумлении глядели друг на друга. Опомнившись, они с громкими криками: "Измена! Измена!" - ринулись в предместье Саусвэрк. Джек в гневе рванул куртку так, что она затрещала по всем швам. Если бы он не стыдился своих людей, он немедленно вымазал бы грязью руки, которые только что так тщательно отмывал водой с песком. Он еще раз пожалел о том, что у него нет лошади: он погнал бы ее сейчас во весь дух к Лондону. Вместе с другими он добежал до дома Ричарда Имуорса в Саусвэрке. Его указали кентцам люди из графства Сэрри, которые поднялись, как только первые ряды мужиков вступили в предместье. (Предместье Саусвэрк относилось к графству Сэрри.) Дверь выбили каменьями и топорами. Самого Имуорса не нашли, но все его имущество было выброшено на улицу и сожжено. Это была первая расплата мужиков с королевскими изменниками: Ричард Имуорс ведал тюрьмой Маршалси. Мэр Уилльям Уолворс с согласия городского совета приказал запереть перед мужиками все ворота города. Олдерменам было велено вооружиться. Олдермены вооружились. Одетые в брони и размахивая мечами, они разъезжали по улицам. Олдермен Уолтер Сайбил с сотней людей охранял большой Лондонский мост. Однако, как только наступила темнота, он велел опустить цепи. - Кентцы - друзья короля и народа, - сказал он, - не следует от них запираться и чинить им препятствия. Олдермен Джон Горн велел заколоть двух кабанов и выкатить бочку вина. Он тайком послал за вождями кентцев, приглашая их отужинать с ним в его богатом лондонском доме. Томас Гаукер, Уилльям Ньюмен и Джон Стерлинг поехали к нему, ели и пили за его столом и спали в его постелях. Уот Тайлер и Джек Строу остались в Саусвэрке, в Ламбессе. Это был загородный дворец проклятого Саймона Сэдбери. До рассвета Джек был занят тем, что выбрасывал из окна дворца вещи и книги. А огонь от костра, зажженного во дворе Ламбесса, был виден в Тауэре. В эту же ночь в одной из комнат Тауэра архиепископ Саймон Сэдбери возвратил Ричарду большую государственную печать, которой он ведал как канцлер королевства. Утром в четверг, 13 июня, в день праздника тела Христова, олдермен Джон Горн привез повстанцам знамя с королевским гербом, олдермен Уолтер Сайбил опустил перед ними цепи моста, а подмастерья, ремесленники и весь бедный люд города стояли толпой по обочинам улицы и приветствовали повстанцев. Почти в это же время через северо-восточные ворота вошли в Лондон эссексцы, стоявшие на Мейль-Энде. Этих впустил по своему доброму желанию олдермен Уилльям Тонг. Слуга ввел Джека Строу в дом. Вождь кентцев шел, оглядываясь по сторонам. Даже в самых богатых рыцарских замках Кента и Эссекса он не видел такой роскоши. Стены комнат были выбелены значительно выше человеческого роста, а с потолка вниз спускалась деревянная обшивка, так удачно вырезанная красивыми складками, что Джек в первую минуту принял ее за занавес. Пол был устлан плетенными из соломы ковриками, а в холле усыпан песком. Между окнами стояли резные сундуки, а над ними висели клетки с весело снующими в них птицами - щеглами, зябликами, чижами и пеночками. В комнате, мимо которой вели Джека, двери были тоже широко распахнуты. В ней группой сидели дамы, занимавшиеся шитьем. Все они с любопытством подняли головы и проводили его глазами. - Сейчас придет хозяин, - сказал слуга, выходя. На наличнике камина была изображена соколиная охота, и Джек с удовольствием разглядел бы ее во всех подробностях, если бы, оглянувшись, не заметил молодого человека, стоявшего в дверях и глядевшего на него в упор. Это мог быть хозяин дома, хотя Джек тотчас же подумал, что такому богатому купцу не для чего ходить в холщовых штанах и штопанной куртке. На слугу он тоже мало походил: уж слишком высоко он задирал голову. Лицо у него было приветливое и красивое; все портили только волосы, которые он, как видно, долго не стриг. В беспорядке они падали на его плечи. Джек невольно улыбнулся тому, как долго и бесцеремонно они разглядывают друг друга. Человек в дверях тоже улыбнулся. Что-то в лице его показалось Джеку знакомым. Он протянул руку и пошел ему навстречу. Вдруг из-за спины незнакомца вынырнул тучный человек в богатом платье. Улыбаясь, он как будто следил за тем, как встретятся эти двое. Приветливый малый шел уже навстречу вождю кентцев с протянутой рукой. И вдруг Джек под пальцами ощутил прикосновение чего-то гладкого и холодного, а сзади раздался громкий смех. Оглянувшись, он увидел толстяка уже позади себя. Джек поднес руку к глазам - человек напротив повторил его жест. Поняв, в чем дело, Джек круто повернулся. - Это зеркало! - сказал он краснея. - Я уже видел их в Ламбессе. Я Джек Строу из Кента. Чего вам от меня нужно? - Таких зеркал ты нигде не мог видеть! - возразил быстро купец. - Я велел тебя позвать... - начал он важно и вдруг смутился (кто его знает, как сейчас следует говорить с этими оборванцами?). - Мне передавали, что, входя в Лондон, ваши кентцы кричали: "Да здравствует король Джон и общины!" - Король Ричард и общины,- поправил его Джек. Он без внимания отнесся бы к словам купца - слишком много красивых и любопытных вещей было в этой комнате, - но хитрое выражение, промелькнувшее у того в глазах, заставило его насторожиться. Так смотрят разносчики, сбывающие гнилой товар, или хозяева, желающие тебя надуть при расчете. - Ты можешь хорошенько рассмотреть все, что тебе нравится, - сказал купец приветливо. - Только ничего не трогай руками! Этот дом знаменит тем, что здесь отец мой, Генри Пикард, двадцать пять лет назад принимал четырех королей - Эдуарда Английского, Жана Французского, Давида Шотландского да еще кипрского короля. И все четверо получили угощение не хуже, чем у себя во дворцах!.. Но мы отвлеклись от нашей беседы. Мне говорили, что повстанцы кричали о короле Джоне... Может быть, это были не кентцы, а эссексцы, или гердфордширцы, или сэррийцы - это неважно. Если это дойдет до ушей Саймона Сэдбери, для Ланкастера дело хорошо не кончится... Зачем мужики втягивают его в свои козни? Джек помолчал. - Я не слышал, чтобы повстанцы кричали о Короле Джоне... Но для Ланкастера все равно это хорошо не кончится, - сказал он, следя за тем, чтобы точно выразить свою мысль. - И для Ланкастера, и для Кембриджа, и для Лэтимера, и для Гелза, и для Сэдбери это окончится скверно. Их головы будут выставлены на Лондонском мосту - это было решено еще задолго до того, как мы вошли в Лондон. - Однако вы всех дворян валите в одну кучу, - заметил купец, натянуто улыбаясь. Джек улыбнулся тоже. - Мы не забываем и купцов, - сказал он. - Ричард Лайонс тоже поплатится за свои дела. Вы позвали меня для того, чтобы предупредить о Ланкастере? Это напрасный труд. В ночь на сегодня мужики дотла сожгли его дворец "Савой". Все его драгоценности, утварь, платье - все это разбито, искромсано в песок и брошено в Темзу. Его джек повесили на пику и трижды прострелили из лука, а потом сняли, изрубили топорами и сожгли. Если бы он сейчас вернулся с шотландской границы, с ним бы поступили точно так же! Купец три дня не был на улице. До него доходили слухи о бесчинствах восставших, но он мало в это верил. Те, что стояли перед его окнами на площади Св. Екатерины, вели себя куда смирнее, чем королевские солдаты. - А ты был там? - спросил он с сомнением, оглядывая рваную одежду мужика. - Что-то это не заметно по твоему наряду. Джек стал весь темный от румянца. - Этой ночью я был не там, а в Гайберри. Это имение казначея Гелза. Там тоже не оставили камня на камне. Но вы напрасно думаете, что мужики берут себе что-нибудь из имущества вельмож. - Разве я говорил тебе, что я думаю? - перебил его купец. - Просто день сегодня жаркий. Я ведь понимаю, как ваши ребята изнывают от голода и жажды, и решил немного подкрепить едой ваших кентцев. - Они не голодны, - возразил Джек. - Ну, об этом я договорюсь с вашими начальниками. Здесь, на площади Святой Екатерины, мне сказали, стоит более пятнадцати сотен. Пришли мне кого-нибудь из начальников сотни! "Здесь стоит больше ста сотен. Мы не слуги, чтобы являться по вашему зову. Хорошенько проверь себя, купец, не провинился ли ты в чем перед народом" - вот фразы, которые приходили в голову Джеку, но он промолчал. - Они страдают от голода и жажды, и я решил их покормить, - добавил купец важно. Джек уже стоял у дверей. - Сейчас у меня под начальством четыре тысячи человек, - сказал он, - и я могу вам точно сказать, что люди мои сыты! Купец растерянно смотрел ему вслед. Ну кто бы мог предположить, что оборванный мужик, которого он велел окликнуть из окна, у этих разбойников считается большим начальником! А Джек, вернувшись в лагерь, попросил своего соседа немного укоротить ему волосы. - Очень жарко, - сказал он. - Даже собакам сейчас следует выстригать понемногу шерсть. Купец Генри Пикард не оставлял своего намерения поговорить с кем-нибудь из повстанцев по душам. Однако сейчас он решил сам выбрать себе собеседника, а не доверять этого слугам. Высунувшись в окно, он внимательно следил за тем, что творится на площади Св. Екатерины. Мужики расположились лагерем под Тауэром. Они, как видно, решили не пропускать провианта в королевский дворец. Это было любопытно! Вот опять кентцы окликнули баржу. Гребцы, однако, не слушают и правят дальше. Ого! Ловко! Две стрелы упали в воду, по обе стороны от баржи. Ну вот, теперь гребцы, конечно, подняли весла. Что же это, неужели мужики задумали взять Ричарда измором? Генри Пикард так высунулся в окно, что чуть не вывалился на улицу. Вот тогда он заметил молодого парнишку на заморенной лошадке. Тот одет был по-городскому, и во всякое другое время купец принял бы его за слугу из богатого дома. Но сейчас Пикард научился по какому-то особо гордому и заносчивому виду отличать повстанцев. Да, впрочем, к мужикам пристало много и городского люда - ремесленников, слуг и всяких бездельников. Да что удивляться этой голытьбе, если все олдермены города, потеряв честь и совесть, примкнули к повстанцам. - Эй, малый! - крикнул он громко. - Не желаешь ли подкрепиться вином и едой? Таким образом Джон Бэг, сын угольщика из Леснесса, он же бывший паж Лионель, попал в дом богатого лондонского купца Генри Пикарда. ...Отяжелев от еды, разморенный жарой и вином, Лионель почти лежал на столе, уписывая последние крохи пирога. - Не испытывают ли повстанцы нужды в деньгах? - осторожно спросил купец. Бывший паж полез за пазуху и выложил на стол в ряд пять золотых флоринов. - Вот! - сказал он, описав широкий жест рукой. - Можешь их повесить на шею своим коровам! А если тебе нужно, я могу добавить еще столько же! Мужики - теперь все! Вот ты меня позвал и угощаешь только потому, что я мужик! Он положил голову на стол: - Завтра я оденусь в рубище и буду ходить с непокрытой головой, и тогда купцы станут прямо насильно затаскивать меня в свои дома. Когда Адам пахал, а Ева пряла, Кто был тогда дворянином?..- вдруг затянул он во все горло. Лионель мог бы пожалеть, что напился в доме купца Пикарда до потери сознания, так как он пропустил великолепное зрелище. В двенадцать часов дня в пятницу, 14 июня, Ричард выехал наконец к мужикам на Мейль-Энд. Это случилось после того, как король тщательно все обсудил со своей матерью и высшими сановниками королевства. Другого выхода у него не было. Огромные полчища мужиков скопились в Смисфилде, на Мейль-Энде и на площади Св. Екатерины. В Тауэр не пропускали барж с провизией. Если бы это затянулось еще на несколько дней, полторы тысячи человек, собравшиеся в Тауэре, были бы осуждены на голодную смерть. Народ потребовал, чтобы король выехал без своих "дурных советчиков". Это означало, что лорд-канцлер Сэдбери, казначей Ричард Гелз, финансовый чиновник Джон Лэг и Уилльям Эппельдор должны были остаться в Тауэре. Архиепископ Саймон Сэдбери отслужил обедню и благословил короля. Открылись ворота Тауэра, и король выехал по направлению к Мейль-Энду в сопровождении своих родственников и небольшой свиты из рыцарей, оруженосцев и нотаблей столицы. Многие из стоявших на площади Св. Екатерины кентцев проводили его почти до самых Олдгетских ворот. Другие остались на месте, следя за воротами Тауэра. Этого красивого зрелища Лионелю не пришлось увидеть. Он проснулся после полудня с тяжелой головой. Первым делом он нащупал золотые за пазухой и письмо леди Джоанны. Все было цело и невредимо. Со стыдом вспоминая свою давешнюю похвальбу, он залпом выпил кувшин холодной воды и приготовился поскорее убраться из дому. Однако Генри Пикард послал за ним слугу. Перед хозяином дома на столе столбиками стояли золотые и серебряные монеты. Лионель вдруг припомнил весь разговор о Джоне Ланкастере, и ему стало не по себе. - Ваша милость, - сказал он робко, - ну хорошо, допустим я буду кричать: "Да здравствует Джон Ланкастер!" Но какую это принесет вам пользу? Купец молча пододвинул к нему столбик серебряных монет: - Если не принесет никакой пользы, то получишь вот это. Если же еще человек десять подхватят твой крик, можешь вернуться сюда за золотыми. Лионель потоптался у выхода. - Разве что попробовать уговорить городских? - сказал он нерешительно. - Потому что надо вам знать, ваша милость, что мужики упрямы, как ослы. Они мало разбираются в политике! С тяжелым чувством сын угольщика Бэга вышел на улицу. Часто бывая с господином при дворе, бывший паж сэра Саймона Берли не мог не знать о том, что Ланкастер спит и во сне видит на своей голове корону. Ради того, чтобы посадить его на кастильский престол, Англия послала во Францию сто тысяч отборного войска и истратила миллион золотых ливров. Когда умер король Эд, многие говорили о том, что Джон Гентский отнимет у своего племянника корону. Но как можно было предположить, что такой высокомерный человек будет искать помощи у мужиков! ...Джек нисколько не преувеличил, сообщив купцу Генри Пикарду, что под его начальством находится четыре тысячи человек. В Лондон он ввел около трех тысяч кентцев, а в ночь на 14 июня подле Гейбери к ним присоединилось еще свыше тысячи людей Гердфордширско