о не-е п-первая комиссия, уважаемые панове, за время мудрого правления его королевского величества, - высокомерно произнес он. - Е-ед-динственное, что может сделать эта в-высокая комиссия, так это затормозить на некоторое время растущее недовольство украинских х-хлопов... - Их требования известны, - вмешался пан Струсь, больше других пострадавший в плену. - Но никакие хитрости короля здесь не помогут, тут нужны более радикальные меры, уважаемые п-па-панове!.. - горячился Конецпольский. Это уже заговорил гетман. И на устах шляхтичей заиграли одобрительные улыбки, они переглядывались друг с другом. О Богдане сразу все позабыли, кроме его друга Станислава Хмелевского, который взял его под руку. Видимо, и Станислав Потоцкий в эту минуту вспомнил о единственном госте, которому не следовало бы слышать подобных речей гетмана. Но он, увлеченный разговором, лишь вопросительно посмотрел на Богдана. А тот даже бровью не повел - хорошую школу прошел во Львовской коллегии иезуитов. Хозяин дома многозначительно посмотрел на брата Станислава. В его взгляде - вопрос или даже тревога: одобряет ли он действия короля или, может, как и бросивший реплику, критикует его. Станислава не удивил взгляд брата. Не испугала его и поднятая снова гетманом старая проблема обуздания казачества. Только на несколько лет старше его, Станислав Конецпольский, пользуясь своим военным званием как буллой, мог позволить себе так смело критиковать непоследовательную политику правительства. - Вы правы, пан гетман, - поторопился Станислав Потоцкий. - После битвы под Хотином прошло уже более полугода. А жолнерам, как и казакам, до сих пор еще ничего не заплатили. Ведь они воевали, мир Короне обеспечили! Скоро, говорят, будет жолнерская конфедерация. Казаки тоже не спешат расходиться по волостям, а сосредоточиваются в Киеве. Они совсем не тоном счастливых подданных выражают свое недовольство рациональной, так сказать, политикой его королевского величества. Ведь созданная комиссия должна была объявить волю короля о сокращении реестра казаков. А украинские хлопы, наоборот, вынуждены продолжать набеги, чтобы добывать себе ясырь... - А пан С-стась, вижу, мог бы заслужить р-расположение казаков своей беспристрастной защитой их, уважаемые панове! Как вы думаете, уважаемый п-пан с-сотник? - обратился Конецпольский к Богдану на украинском языке, воскресив в его памяти воспоминание о первой встрече с тогда еще юным поручиком польских войск Конецпольским... - О, уважаемый пан гетман! Ваши соображения весьма интересны, это верно. Но я, уважаемые панове, какое-то время был оторван от этого мира. Сам с удовольствием послушал бы, что скажут уважаемые панове. Ротмистр Хмелевский понял, что Богдана надо отвлечь от этой острой политической дискуссии, затеянной шляхтичами. - Думаю, что нам бы не помешало попробовать вина из погребов хозяина, - многозначительно намекнул он Богдану. - Ты прав, Стась, если и впрямь в этих погребах хранится не березовый сок, а настоящее вино, - засмеялся Богдан. - Ибо у меня руки как-то озябли... от этого шляхетского сквозняка. Когда же выпили по бокалу хорошего вина, Богдан еще внимательнее стал прислушиваться к разговорам знатной шляхты. А они горячились еще больше, спорили между собой. - Не прислушивайся, не обращай внимания. Напрасно мы с тобой заехали сюда ночевать. В этом моя вина. - Так, может, уйдем отсюда?.. Только вот паненка таким ласковым взглядом одарила меня за столом. Точно солнышко весной!.. - Это уже совсем другой разговор! Заметил и я ее улыбку. Но эта паненка, казалось бы, и не имела права... собственно, она обручена. Она из Каменца, кузина Станислава по матери. Ну, так будем потихоньку ретироваться отсюда? Богдан лишь кивнул головой в знак согласия. На них никто не обратил внимания, когда они проходили через зал к выходу. В кругу разгоряченных дискуссией шляхтичей оказался и Адам Кисель, любитель острых споров. Об этом все знали и не тревожились, поскольку его постоянные выпады нисколько не угрожали шляхте, определявшей политику Короны. - В самом деле, пан Станислав прав, - услышал Богдан слова Адама Киселя, и, заинтересовавшись, они с Хмелевским остановились у дверей. - Слишком затянулось это дело с выплатой содержания казакам и жолнерам. Говорят, будто бы уже и приготовили им эти проклятые деньги, которые лежат во Львове, как приманка в мышеловке. В зале захохотали, развеселив и оратора. А он продолжал: - А пока что королевские войска снова двинулись на Украину, чтобы бряцанием сабель, а не обещанными злотыми успокоить храброе казачество! - потряс рукой пан Кисель. - Как хорошо, пан Адам, что вы любезно согласились остаться на пашем семейном празднике. Кто лучше вас знает такие запутанные, как вижу, казацкие дела, какими они были еще с незапамятных времен покойного Батория. Прошу, пан Кисель, расскажите об этом пограничном, всегда бунтарски настроенном хлопском войске. Пускай пан Адам поподробнее нам сообщит о них. Просим, уважаемый пан Адам! Адам Кисель не ожидал этого. Пожал плечами - знал бы, не торопился со своим мнением. - Что поделаешь, - произнес Кисель. - Одни казаки, уважаемые панове, собираются на грозный казацкий Круг. Другие воюют под началом пана Стройновского, помогая цесарю Австрии. А третьи, вопреки обещаниям пана Збаражского, отправились на чайках к Черному морю за добычей. А деньги, предназначенные им, лежат во Львове. Почтенные казацкие старшины с трудом поддерживают порядок, но тоже говорят, что не по-хозяйски поступают с выплатой им содержания. - Конечно, они правы, - подтвердил несдержанный Станислав Потоцкий, забыв о своих гостях, Хмелевском и Богдане. - Да, так, уважаемые панове, не по-хозяйски. Его величество король по этому поводу недавно принимал у себя депутацию казаков. Но он ни на шаг не отошел от своей прежней политики и разными дипломатическими увертками старается удержать казаков в узде. А казаки, да еще и вооруженные, после Хотинского сражения представляют собой не меньшую силу, чем жолнеры. У них, панове, давно чешутся руки... Но пока что... казаки ждут выплаты причитающегося содержания. - Пора бы выплатить! Зачем держать деньги во Львове? - удивленно спросил хозяин дома, рассчитывая на поддержку гетмана. - Золотые слова, ваша милость, - поддержал Кисель, а не гетман. - Но надо думать, уважаемые панове, не только о завтрашнем дне, но и о том новом, что есть сегодня. А это сегодняшнее, как топь на болоте, заставляет ходуном ходить. Семьям казаков да их старикам следовало бы обрабатывать землю, выращивать хлеб для общества. Но землю в украинских староствах после подавления восстания разных наливайков присвоили себе шляхтичи. Заниматься хлебопашеством некому. Все украинские крестьяне хотят быть казаками и жить свободно. А земля у шляхтичей пустует. Вот и лежит бесплодной украинская земля. А казаки вынуждены добывать хлеб для себя и семьи набегами на Крым, на турецкое побережье. Всеми нами уважаемый князь Юрий советует устрашать казака его же собственной кровью, чтобы заставить заниматься хлебопашеством, обрабатывать землю шляхтичей... И вызывает этим угрожающие Польской Короне речи на сейме, как, скажем, речь пана Древинского. - Да, уважаемые панове, Древинский в своей речи в сейме окрестил шляхтичей такими именами, как прохвосты, душегубы, поджигатели, - подтвердил Юрий Збаражский. - Шляхта так занята своими распрями, что не видит и не слышит этого. Мы уже превратились в прохвостов, душегубов, поджигателей, прошу прощения. Не на руку ли это собравшимся в Киеве вооруженным казакам? Вот почему его величество король поступает умно, не спешит заискивать перед мерзкими хлопами, этим вооруженным сбродом. - Что случилось, панове? - успокаивал Николай Потоцкий, держа в руках пустой бокал и графин с вином. - До нас дошли слухи о том, что пан Радзивилл советует втянуть казаков в шведскую войну. Пан Стройновский забавлял их где-то за Дунаем. Положение не такое уж критическое, как его обрисовал пан Адам... Очевидно, гостям следует выпить по жбану вина после такой, так сказать, действительно государственной работы, как в сейме. Не так ли, мой пан Станислав? - гостеприимно обратился Николай Потоцкий к помрачневшему Конецпольскому. Гетман обвел взглядом шляхтичей и одобрительно кивнул головой... 13 Казаки-лисовчики полковника Ганнуси возвращались на Украину кто как мог. Когда они подошли к Висле, то уже мало походили на воинов. Сейчас они были только отцами своих детей, мужьями своих жен или сыновьями матерей и отцов, которые так хотят увидеть их. Поседевший полковник еще на берегу Вислы распрощался со своими казаками. Его сопровождали несколько пожилых старшин. Подорвал свое здоровье полковник в тяжелых боевых походах и боях. Отвоевался, едва хватило сил добраться до родной Белоцерковщины. - Своими путями будем, панове-молодцы, добираться домой, а может, и на Запорожье, - прощаясь, оправдывались старшины. Весь воинский пыл словно ветром сдуло, когда казаки ступили на свою землю. Только небольшая часть молодых и наиболее храбрых казаков направилась вместе с жолнерами в Краков. Здесь проходили торные пути, было много селений, где легче раздобыть харчи, продать остатки трофеев. - Нам лучше держаться вместе, панове казаки, - советовали или уговаривали жолнеры, чувствуя себя на своей земле полноправными хозяевами. Здесь что ни село, что ни кустик - все свое. И они шли вместе. Вначале разбивались на группы, чтобы не вызывать недовольства у мещан, не накликать на себя беду. А когда узнали в Кракове, что туда прибыли полковники польского войска, находившиеся в турецком плену после Цецорской битвы, немедленно ушли из города. Словно от чумы, убегали они на окраины, в соседние села. - Ну, братцы, давайте уходить кто куда! Во дворце Потоцкого шляхтичи уже и совет держали. Снова хотят взяться за вашего брата казака. А возле Киева казаки собирают широкий Круг. Да и жолнерская конфедерация, сказывают, тоже не за горами. До сих пор не выплатили содержание ни тем, ни другим!.. - сообщил один из поляков-лисовчиков, вернувшийся из разведки в город. Вместе с поляком-разведчиком ходил и казак Карпо Полторалиха, которого Богдан уговорил пойти с казаками. - Я останусь еще на несколько дней у Потоцкого. Очевидно, где-то в именин Николая Потоцкого и служить буду, - признался Богдан казаку. - Так, значит, и в Чигирин не поедете, Богдан? - А что мне теперь делать в Чигирине, Карпо? Одна печаль и одиночество? Там каждый кустик будет терзать душу, пробуждая воспоминания... Нет, не поеду я ни в Чигирин, ни в Субботов. Нет у меня, братец, ни роду, ни племени. Буду служить у Потоцкого. Может, гайдуком, писарем стану на родной земле. Жизнь лучше узнаю, глядя на нее со стороны, покуда и самого, как пса, на цепь не посадят. - Так уж лучше в монахи, - пытался отговорить Богдана Карпо. - В монахи или в доезжачие, в конюшенные - один черт. Разве не все равно, где коротать дни, лишь бы не там, где тебя впервые родители учили по земле ходить. - Ведь это... измена ей, матери-земле. Богдан пристально посмотрел казаку в глаза. Широкоплечий и стройный, как девушка, подпоясанный красным поясом, Карпо не смутился недоброго взгляда Богдана. Знает ли он, что значит измена родной матери-земле, если так смело обвиняет в этом сироту-пленника, возмужавшего казака? - Нет, казаче! Это не измена! Хочу в одиночестве, где-нибудь в уютном уголке, свыкнуться со своей новой судьбой, которая хочет согреть меня, сироту. Да и с жизнью нашего народа должен лучше познакомиться. - Но ведь она, эта жизнь, и там, у нас на Днепре! - Со стороны хочется присмотреться к запорожцам. Шляхтичи вон говорят, что украинский народ обленился, не хочет работать на них, все казачеством промышляет. Может, и обленились люди, оставив свои, вечно принадлежавшие им земли. Так, очевидно, и Северин Наливайко, обленившись, сложил свою голову на шляхетской плахе, лишь бы не осчастливить себя панским ярмом. - Мудро говоришь. Получается - нате, рубите, уважаемые шляхтичи... - Сам знаешь, какое это счастье быть в панском ярме хоть и без плахи. Присмотрюсь я к этому ярму, да и пана получше разгляжу. - Вместе с его детками? - Разумеется. Может, умирать, как Наливайко или Бородавка, и не следует. Живи, плодись, как вошь в кожухе. А святой апостол Петр подоспеет, пожалеет тебя и чудом спасет, как ту великомученицу... Тьфу, черт возьми, наговорил тебе, братец, всяких глупостей... На самом деле... Более двух лет не был на родной земле, а застал ее будто опустошенной. Кругом только шляхтич на шляхтиче!.. - Отца нет, знаем. Но ведь есть люди. И какие! А живой человек о живом думает. - О живом! Но о каком, брат мой Карпо? Лишился я родителей, растерял друзей, заросли травой когда-то утоптанные тропы. И утаптывать их надо на какой-то новой почве. А знаешь ли ты, молодой и горячий казаче, где именно, на какой земле утаптывать?! Вот я приду в себя и пойду искать эту землю, - может, найду, если и не казацкую, то какую-нибудь другую. Хочу приглядеться к матери-земле, да и к себе... Поезжай, брат, приставай к своим людям. Увидишь чигиринцев, поклонись им от меня, передай, что жив. А больше ничего не говори обо мне. Где я, что буду делать. Пускай затеряюсь, как былинка, подхваченная осенними ветрами. - Так где тебя искать, если захочется повидаться? Привык я к тебе! И снова своим вопросом поставил Богдана в тупик. Старшина умолк, посмотрел на дом Потоцких. Может, он не знал, что ответить, или не хотел говорить правду. - Стоит ли искать, дружище? Где-нибудь в имении Потоцких, а все-таки на Украине. Тут недолго пробуду, чтобы не зарыться, как линь в тину. Но лучше... я сам тебя найду, когда немного свыкнусь со своим одиночеством. Прощай; казаче. Видел ли кто-нибудь, как крепко обнимались казаки, скрытые пеленой утреннего тумана? Так прощаются только родные, когда отъезжают в далекий путь. Как на смерть. Но с надеждой обмануть ее, проклятую. 14 А собравшееся под Киевом казачество бурлило, точно море весной. Его ратные подвиги на Хотинском побоище не только не были достойно оценены, но еще и позорно растоптаны королем. Ни восторженные реляции покойного гетмана Ходкевича, ни даже расточаемые королевичем Владиславом беспристрастные похвалы казакам, которые, по свидетельству и самого Зборовского, своей храбростью и отвагой решили исход войны и принесли победу Польской Короне, - ничто не помогло. Сенаторы Речи Посполитой сейчас были заняты тем, как разоружить казаков, заставить их взяться за плуг в шляхетских имениях на Украине. "Чего доброго, это быдло еще захочет сравняться с польской шляхтой", - с ужасом думали сенаторы. Казаки-лисовчики, возвращаясь из-за Дуная, наконец встретились со своими побратимами казаками - героями Хотинской кампании. Они сосредоточивались в кагарлицких лесах и ярах, надеясь получить обещанную сенаторами плату за прошедший тяжелый военный год. Лисовчики теперь группировались вокруг Ивана Сулимы. До Кагарлика дошла только половина тех казаков, которые начинали поход от Дуная. Часть из них ушла с полковником Ганнусей, а некоторые, разбившись на группки, отряды, отправились на Сечь. В кагарлицких ярах и перелесках лисовчики встретились с казаками, разгромившими турок на Днестре. Эти казаки по-братски встретили лисовчиков, привели их на совет старшин в Кагарлик и попросили сказать свое слово. - Мы к этому непричастные... - из скромности отказывался Иван Сулима, попав на Круг, о котором всю весну мечтали казаки. - Как это непричастные? - с деланным удивлением спросил Олифир Голуб, возглавивший низовое казачество после Сагайдачного. - Так вы бы сдали оружие, добытое за Дунаем, запорожцам и шли бы к панам старостам землю пахать, что ли! Непричастные! - А мы причастные? - воскликнул моложавый казак. - Жену с ребенком, отца с матерью оставил на произвол судьбы и пошел, обманутый Сагайдачным, защищать сенаторов с королем от турецкого нашествия. За чертову душу два года мытарился за Днестром, жрал дохлую конину. А теперь... Иван Сулима как околдованный прислушивался к крику души обманутых королем казаков. Почувствовал, как на его плечо опустилась тяжелая рука друга. - Неужто и Сулима тоже непричастный? Все мудрим! Давай сюда непричастных... Совет держать будем. Шляхтичи измучили казака своими днестровскими кровопролитными боями. Ты с нами? - Острянин, милый! Чего же нам ссориться, рад видеть тебя живым и здоровым! Мы, безземельные, всегда с казаками. А слышал, как поддел нас казак? Правильно поддел. За чертову душу головы клали! Вон в Кракове вернувшиеся из плена паны гетманы, выкупленные у турок за паши деньги, уже собираются прибрать казаков к своим рукам, петли для них готовят... Вот наш казак Полторалиха кое-что знает об этом и вам расскажет о намерении этих пленников-шляхтичей. А ну-ка, Карпо, сумеешь ли ты заставить запорожцев слушать тебя? Расскажи им о том, что готовят шляхтичи для нашего брата в Кракове! Карпо смутился, словно засватанная девушка, и направился к возу. Как всегда, он был без шапки, будто только что встал из-за стола. В рядах лисовчиков он впервые участвовал в сражении. На Запорожье, где каждый казак получал боевое крещение, он еще не был. Никто из здешних казаков не знал его. Лихо вскочил на воз, едва прикоснувшись к нему рукой. Турецкая карабеля на боку, пистоль за поясом. Сам стройный, как тополь, и крепкий, как дуб. Только теперь догадался он поправить взлохмаченный оселедец на голове. - Братья казаки! Старшой вашего казачества заставил меня, молодого казака, речь держать, хотя ему самому следовало бы слово молвить. Вот тут говорил человек - за чертову душу... А я не согласен. Мне пришлось беседовать с одним хорошим молодым казаком, бежавшим из турецкой неволи, сыном нашей чигиринской подстаростихи Матрены... Казаки зашумели, позвали чигиринцев. - Что он говорит, о ком это, какой сын подстаростихи Матрены? Может, Хмельницкий? Так он же погиб... - Такие не гибнут, братья казаки! - воскликнул Иван Сулима. - Так где же он? - Покажите его нам! - Все объясню вам, братья, - продолжал молодой казак Полторалиха, поднимая руку. - Живой казак, присматривается, путей домой ищет! Погодите же... Знаете, как святой апостол Петр великомученицу Агату снова девицей сделал?.. - Тьфу ты, чертов казак! - захохотали казаки. - Святому все можно. Как же он? - Ясно, не святые горшки лепят, говорил мне этот обученный иезуитами пленник Богдан. А той Агате, сказал, апостол помог. Так вот, нашел он у ворот рая отрубленные иезуитами девичьи груди, да и прилепил их великомученице на свои места. - Ну и Карпо! Где ты, пан старшой, нашел такого? - хохотали казаки. - Так что же, стала девицей? - Ну а как же!.. Так вот, братья мои, и сына пани чигиринской подстаростихи сейчас, так сказать, святой Петр прилепил на службу к шляхтичам. - Прилепил? - Как грудь святой Агаты! Дайте прийти в себя сироте... И я так думаю, братья, что никакого чуда от святого Петра казаку ждать нечего. Воевали за Речь Посполитую, поверив королю или королевичу. А сейчас, очевидно, придется воевать еще и за свою волю, за народ, за казачью честь! Святой апостол нам ее не принесет, нет! Нанимал нас воевать, плати или... - Плати! Плати! - эхом прокатилось над кагарлицкими буераками. Не все услышали они из того, что сказал стройный казак. Только слово "плати!" передавалось из уст в уста. Вот уже не одну неделю ждут казаки королевских комиссаров с деньгами. И тревога закрадывалась в их сердца из-за подозрительной задержки выплаты содержания. Ведь известно, что предназначенные им деньги лежат во Львове!.. К возу, на который один за другим подымались казаки и старшины, чтобы сказать свое слово, подошел избранный после Сагайдачного старший Олифир Голуб. Одет он - как подобает казацкому атаману. Только вместо обычной шапки, какие носили полковники и старшины, Голуб напялил на себя польскую, как у шляхтичей, дорогую, отделанную мехом куницы. Шапка, подаренная ему самим Петром Сагайдачным, оказалась великоватой. Для гетманской головы шита она в Варшаве! Шапка съезжала Голубу на лоб, закрывала глаза. Вместо того чтобы показать казакам свою обнаженную с оселедцем голову, Голубу приходилось все время сдвигать ее на затылок. - Да снял бы ты, пан старшой, с головы это проклятое шляхетское украшение. Тут такое творится, а он с шапкой возится... - посоветовал Голубу сотник, стоявший возле воза. Олифир Голуб покраснел, задетый за живое таким издевательским замечанием. Снова поправил шапку, а потом со злостью сорвал ее с головы и обратился к казакам: - Шапка тут, панове казаки, ни при чем! Самим покойным паном Петром надета мне на голову! - А казаки могут и снять ее, пан Олифир! Не этим бы хвалился... - так же громко поддержал казаков один из старейших среди знаменитых казацких вожаков, полковник Дорошенко. Подсаженный казаками и подхваченный Карпом Полторалиха. Дорошенко поднялся на воз, снял с головы свою, такую же, как и у каждого казака, смушковую шапку с красным башлыком: - Нашему старшому, очевидно, неизвестно, что от короля прибыл еще один гонец к панам комиссарам, которые ведут с казаками переговоры об этой проклятой плате. Пан Обадковский обещает подкинуть еще около десяти, а может, и двадцати тысяч злотых к обещанным сорока, лишь бы только уплатить именно казакам... - Что? Мы все становимся казаками! Может, освятить эти деньги? - Почти так, - засмеялся Дорошенко. - Ведь вы слыхали, что эти проклятые злотые лежат во Львове. А их надо привезти оттуда. Вот его величество король и выделил целых две тысячи вооруженных гусар, чтобы к празднику святого Ильи доставить эти злотые в Киев. - Ото, какие они тяжелые!.. - Что к празднику Ильи, это понятно! А зачем нужны гусары? - Илья тут тоже так нужен, как той бабе кисти на поясе, чтобы красиво было. Паны комиссары предлагают составить твердые списки только казаков. Очевидно, при поддержке... двух тысяч гусар эти списки будут наиболее твердые. - Снова хотят реестр ввести! Как воевать с турками на Днестре, можно и без реестра. А как деньги платить - проклятые шляхтичи так и ищут, как бы тебя обвести. Пускай платят воинам, которые вернулись из-под Хотина, а не по спискам. Вот мы тут все как есть, при есаулах и писарях. - Что же, пан Голуб, вероятно, придется согласиться с казаками - всем идти в Киев, чтобы было перед кем и гусарам покрасоваться. Праздника святого Ильи не так долго ждать, посмотрим... - А я советовал бы, как старшой, еще раз послушаться панов комиссаров, разойтись, а старшины пускай списки составят... - Куда разойтись? Чтобы шляхтичи эти деньги одним реестровым казакам раздали? - воскликнул полковник Острянин. - Верно! Пану Олифиру следовало бы шапку по голове найти. - Не казацкая эта шапка. Пускай бы пан Олифир в этой шапке шел лучше вместе с пани Анастасией поминки справлять по покойному Сагайдачному! Какой из него старшой казацкого войска? - Долой его! Дорошенко хотим! - Дорошенко-о!.. 15 На какое-то время жизнь Максима Кривоноса будто застыла. Казалось, и душа его окаменела. А каким он был прежде горячим воином. Куда идти дальше, ради чего жить? Ему хотелось найти что-то постоянное, определенное, чем можно было бы завершить этот приход "на край земли", в Венецианское королевство. - Что будем делать, чем жить? Вот вопрос, который тревожит меня, а не то, как буду называться здесь, скрываясь среди чужеземцев, - говорил Максим Кривонос друзьям, когда они пришли к Адриатическому морю. Он заметно постарел. На похудевшем лице еще резче выделялся его перебитый горбатый нос, придававший лицу хищное выражение. Скрытые за густыми бровями, пронизывающие, орлиные глаза не глядели на собеседника. Казалось, они всегда что-то искали. Как им прожить? Ведь они пришли сюда не затем, чтобы умирать в этой далекой, теплой стране. А воевать снова?.. С кем, кто твой враг? Ужасно: поле битвы, словно нива, на которой ты и хлебопашец и жнец. Друзья итальянцы, воевавшие вместе с ними за свободу восставшего чешского народа, преданного самим же главарем, говорили им о каких-то крестьянских отрядах, которые якобы боролись против испанских поработителей. Бунтарь интересуется восстанием! Отряды борцов, вдохновляемые Кампанеллой, вот уже почти четверть века скрываются в горах. Воюют или только угрожают войной, погибая в горах от голода и болезней и в то же время пополняясь новыми, родившимися в городах и селах бунтарями. - Да мы и сами не знаем, - говорил рыбак Мазаньело, беседуя с Кривоносом и его друзьями, - утихла эта борьба или только разгорается. Но вождь наших повстанцев Томмазо Кампанелла до сих пор еще жив, хотя и заточен иезуитами в подземелье. Даже оттуда доносятся к нам его пламенные призывы! - От заточенного в подземелье? - удивились кривоносовцы. - А стены казематов возводили такие же люди, как и мы. Разве я рыбачу по доброй воле? - Вот так и у нас, добрый человек. Захочешь есть, и на подножный корм перейдешь, как скотина... Большая у вас семья? - поинтересовался Максим, с трудом объясняясь с итальянцем. Рыбак понял Максима и с горечью повторил: - И на подножный корм перейдешь, как скотина... Этим часто приходится довольствоваться и итальянским труженикам. Рыболовство - передышка. Конечно... - засмеялся рыбак. - Семья в нашем, брат, возрасте обыкновенная. Престарелые родители остались в Неаполе. Со мной жена, тоже повстанка. Сын у нас недавно родился. Нарекли его именем нашего вождя Кампанеллы. - Томмазо? - Да. Томмазо Аньело! Буду пока что жить здесь, заниматься рыболовством. А потом, может, снова примут на прядильную фабрику... Я участвовал в восстании в Калабрии. Там и женился. Может, снова присоединимся к повстанцам, посмотрим. Буду рассказывать сыну о тяжелой жизни наших людей, учить его бороться, как и наш Томмазо, с испанскими захватчиками и дворянами, которые за бесценок скупают наши кровные земли. Сгоняют людей с насиженных мест, оставляют их без крова... - Как видно, всюду такие же паны, как у нас, и беднякам приходится бороться с ними. Такие беседы не только знакомили кривоносовцев с жизнью итальянских тружеников, но и снова зажигали сердца народных борцов, которые начали охладевать после долгих странствий по чужим краям. Товарищи Максима поближе познакомились с рыбаком и сдружились с ним. Жизнь изгнанников с каждым днем становилась все тяжелее. Поредевший отряд Кривоноса долгое время скрывался в лесах Приморья вместе с итальянскими волонтерами. Но и волонтеров с каждым днем становилось все меньше и меньше. Они расходились кто куда. - Люди уходят в горы, - объяснял казакам рыбак Мазаньело. - И мстят испанским угнетателям за причиненные ими обиды. - Очевидно, и в горах не сладко живется? - спросил Вовгур, который больше интересовался завтрашним днем, чем горькой сегодняшней действительностью. - Не сладко, верно говоришь, синьор. Но все-таки там жизнь! Жизнь и неугасимая борьба за нее. Сам вот с грехом пополам перебиваюсь, рыбача, пока испанские кровопийцы не прижмут налогами... Слушая рыбака Мазаньело, Максим Кривонос думал о том, что ему и его товарищам надо как-то приспосабливаться к жизни в этой чужой им стране. Итальянские волонтеры не могли больше содержать его поредевший отряд. После советов и размышлений волонтеры разбрелись в разные стороны. А казаки, прислушиваясь к их разговорам, свыкались с мыслью, что здесь идет такая же ожесточенная борьба, как и у них. Наиболее нетерпеливые присоединялись к волонтерам, уходили с ними в горы. Пошли с итальянскими волонтерами Вовгур, Ганджа и турок Назрулла. Пути, по которым шел итальянский народ в борьбе с несправедливостью, были те же, что и у других. Искать их надо в вооруженной борьбе. Об устройстве трехсот казаков сапожниками нечего было и думать. Правда, Максим Кривонос с помощью рыбака Мазаньело устроился сапожником в пригороде Венеции. Но вскоре Кривоносу пришлось спасаться позорным бегством. Молодой синьор, возможно бакалавр венецианской школы или странствующий послушник какого-то южного, обжитого испанцами монастыря, как-то пришел к нему починить лакированный ботфорт парижской работы. Но ни лака, ни пряжки, взамен утерянной синьором, у Кривоноса не было. Кроме того, из-за плохого знания языка ему трудно было договориться с капризным синьором. - Я знать ничего не желаю, - заявил молодой холеный синьор. - После обеда я буду возвращаться с прогулки по набережной. Чтобы пряжка была пришита к туфле! Мое имя Джулио Мазарини... Сел в карету рядом с миловидной девушкой, дернул вожжи, и пара лошадей с подстриженными гривами понеслась к пляжу. "Джулио Мазарини... Очевидно, какой-то родовитый шляхтич, избалованный сын знатных родителей..." - подумал сапожник с венецианской набережной, Максим Кривонос. И ему пришлось оставить на своем верстаке лакированный ботфорт, а самому - давай бог ноги... - Невмоготу мне, синьор Мазаньело. И рассказал ему о приключении с капризным синьором Мазарини. - Все они одинаковы, мой добрый друг. Не сапожничать тебе надоело. Да вижу, что и друзьям твоим, промышляющим мелким пиратством, долго так не протянуть. Одна дорога вам - в горы, к нашим партизанам. Итальянскому народу нужны вооруженные силы, которыми управлял бы он сам, а не новоизбранный папа Урбан Восьмой да испанский король. - Верно, брат! Именно народ и создает казацкие полки на Украине... А где же ваши народные войска? Рыбак долго думал, подбирая слова для ответа. Ведь страну их заполонили тоже войска, руководимые испанцами. Но они не служат народу. Их посылают для расправы с партизанами. - Пойду и я с вами!.. Дорогу знаю. Вчера был у меня один мой друг из партизанского полка. Им нужны бойцы, которые не боятся угроз даже испанских карабинеров... Пошли вместе! 16 Олекса Нечай как-то хвалился казакам, как он дважды сватался, но женился один раз, да и то потихоньку, без шумной свадьбы, без рушников и без шаферов. Когда ему исполнилось двадцать лет, шляхтич-пан забрал его от родителей в Брацлав в дворовую сторожевую сотню. Воинственный шляхтич дал громкое название своей сотне - "Гусары шляхтича Струся"! В действительности только название было громким, ничем другим они не отличались от дворовых "гусар" шляхтичей, хотя и были вооружены, даже имели несколько самопалов. А одежду гусары этой сотни донашивали ту, в которой управляющие увели их из родного дома, и походили они больше на обыкновенных дворовых гайдуков или даже на простых сторожей. Но привезенный старым шляхтичем откуда-то из Пруссии отставной или изгнанный за распущенность немец суровой муштрой сделал из этих "гусар" настоящих воинов. Это было очень давно. Гусар Олекса был способен к наукам, особенно к военным. Дослужившись до старшины в дворовой сотне, Олекса иногда в праздничные дни мог пойти домой в село. И вот на троицу он встретил у реки девушку с венком из живых цветов на голове, дочь брацлавского казака - Дарину. Она впервые в жизни вышла погулять с девушками. Но разве имела она право открыто показывать свою расцветшую девичью красу!.. А когда разбитной гусар после третьего свидания с Дариной посватал ее и пришел с ней к управляющему имением за разрешением жениться, произошло нечто неслыханное. Гусар думал, что решил - и поженились! Не тут-то было. Олексу Нечая на глазах Дарины раздели догола во дворе, издевательски измазали навозом и отстегали плетью. Даже сам управляющий в присутствии всех гусар и наряженной невесты трижды ударил его нагайкой. Но самым страшным для Олексы было другое. То, что его невесту тоже наказали и на ночь увели в покои управляющего. Утром гусары рассказали Нечаю, лежавшему после порки, словно раздутый мешок, что его невеста, полураздетая, выбросилась в окно. К утру и умерла на руках у родителей. - Что же нам делать с такими вампирами, люди добрые?! - застонал Олекса, услышав страшную весть. Друзья гусары только пожимали плечами. Разве впервые паны с жиру бесятся! Все переживешь, парень, и... второй раз женишься на той, на которой пан управляющий или сам шляхтич Струсь разрешит или заставит. Обычно красивых девушек в селе насильно забирали к управляющему или к сыновьям хозяина. А утром горничные выталкивали несчастных из дому. И шли они, не глядя соседям в глаза. Одни детей рожали, притаившись где-нибудь в углу, других пан выдавал замуж за кого-нибудь из крепостных... Олекса поступил по-своему, потому что очень сильно любил Дарину. Четыре дня он отлеживался, смазанный топленым салом, словно забытый управляющим. А на пятый день управляющий сам вспомнил о гусаре, узнав о том, что родители Дарины устраивали поминки по умершей. Чтобы поиздеваться над больным, еще не окрепшим после побоев гусаром, он приказал. Олексе сесть на неоседланного коня. Подневольный человек должен садиться на неоседланного коня при полном гусарском снаряжении. И Олекса вскочил на коня. Подговоренный управляющим подхалим неожиданно стеганул коня плетью. Тот встал на дыбы как ужаленный, потешив этим управляющего, который громко захохотал. Он думал, что гусар позорно свалится с неоседланного коня. И тогда у него будет основание еще раз наказать нерасторопного. Олекса же только покачнулся на коне, немилосердно рванул уздечку, направляя коня на управляющего. В руке Олексы блеснула гусарская сабля и... рассекла пополам развеселившегося распутника. Только мгновение наслаждался Олекса испугом управляющего, когда целился саблей в его переносицу... - Что ты дела-ешь?! - успел крикнуть управляющий. - Караю!.. - И не сдержал удара. Половина головы отлетела прочь, а потом и тело, как подрубленное дерево, повалилось на землю. - Прощайте, друзья! - крикнул Олекса Дворовым и гусарам. - Украсьте могилу да крест поставьте над покойной Дариной, друзья!.. А я... Может, только умирать на старости лет приеду в Брацлав да наведаться на могилы родителей в Красном... Так на коне и ускакал Олекса с Брацлавщины. Это и было первым сватовством Нечая. На Запорожье убежал казаковать. 17 В крепостной жизни Олексы Нечая всякое бывало. Второй раз женился Нечай на турчанке-невольнице, когда ему было около сорока лет, без сватов и без разрешения крепостника-шляхтича. - Как хрюшку, в мешке с рынка принес... - шутил позже Нечай. Закире было шестнадцать лет, когда во время казацкого нападения на Трапезунд Нечай взял ее в плен. Товарищи, натешившись девушками, бросали их или, отплыв, топили в море. Но Олекса осуждал таких за распущенность. Сунул он девушку в мешок, перекрестился и, выставив наружу только ее голову, завязал его. Ведь девушка вырывалась, и одежонка на ней оборвалась до нитки. Посватал он ее, согласно обычаям мусульман. Насильно увез! А женщина покоряется силе, как велит не только восточный обычай... Вот так и привез ее в мешке на Сечь, завершив это дикарское сватовство морской купелью. Нарядили несчастную в казацкую одежду. Где возьмешь в этом казацком ските женское платье! Наказной благословил кошевого на брак с невольницей. Ни попа, ни кадила, ни соблюдения мусульманских обычаев. Чтобы не огорчать перепуганную Закиру, даже имя оставил прежнее. Кому нужно ее имя, коль сам муж Олекса обычно называл ее турчанкой, а не Закирой. Целую бочку водки выпили на свадьбе у кошевого. После свадьбы к молодой жене приставили казачку из ближайшего хутора... Вначале она дичилась, а потом понемногу привыкла. А когда стала женой Олексы, смирилась со своей судьбой, восприняв это как провидение аллаха. Двоих сыновей, двоих казаков родила она Олексе. И лишь после того как гостил у них Богдан, а особенно когда она лечила его, Закира впервые заговорила со своими детьми на родном языке. Будучи в три раза моложе мужа, она жила в страхе. А когда Нечай разрешил Закире разговаривать с детьми на родном ей турецком языке - она, как истая мусульманка, стала боготворить своего мужа за это. Кошевому, известному полковнику запорожского казачества Олексе Нечаю, по-настоящему надоело отсиживаться из года в год на Сечи. Здесь на островах, точно на ярмарке, собирались запорожцы, объединялись в полки, или сам "батько" Олекса отправлял их на галерах в морские походы. - Надо хоть Ивана отвезти в какую-нибудь школу, может, в бурсу Печерской лавры отдать его, - вдруг решил Нечай, давно мечтавший об этом. - Хозяйство поручу казакам, а кош сотникам. А ты, Данько, будешь присматривать тут, - велел он старшему сыну. - Да и матери поможешь, чтобы урона никакого не было в хозяйстве. Григорий будет наведываться с острова... Данила он часто брал с собой на остров. Восемнадцатилетний парубок отлично владел оружием, с любовью перенимал казацкие обычаи. А Иван рос, словно стебелек в степи. Его не интересовали ни оружие, ни лошади. Он еще с малых лет не находил общего языка с родной матерью. Казачки дразнили ее "безъязыкой туркеней", и он, ее родной сын, порой вместо "мама" тоже называл "безъязыкой". Поэтому и не удивительно, что любимым ее сыном был Данько. С каждым годом он становился все внимательнее к ней, всегда по-турецки "аннециджим" - мамочкой - называл. И родным ее языком не пренебрегал. Даже приемный сын Григорий с большим уважением, чем Иван, относился к Закире. Закира достойно проводила в дорогу мужа с младшим сыном. Она знала, что отец собирается отдать его учиться. И была рада, что не Данька увозят от нее. - Йолуниз аджик олсун! На счастливый дорога, Олексай! Когда же сюда?.. - говорила она, хлопая себя по упругой груди. Это означало: когда вернешься домой? Полковник обнял ее и поцеловал в щеку. И не удержался, похлопал ее по щеке, как делал всегда, выражая таким образом свои чувства к ней. - Чтобы скучала по мне, Закира, а то... - Скучайт, саним сикилийор, Олексай... Очень скучайт! - шептала она, благодарная мужу за проявление ласки к ней, заброшенной на чужбину. Тоска по родине - это большое, благородное чувство! Ничто не может сравниться с ним, ничем нельзя унять его. Почти двадцать лет безвыездно прожила Закира Нечай на хуторе у днепровских порогов. Родила двоих сыновей, грудью вскормила их. А родина как была горькой мечтой, так и осталась. Ко всему, что касалось Турции, болезненно прислушивалась. Радовалась, когда узнавала о попавших в плен к туркам казаках, усматривая в этом расплату за свое пленение. Однажды сын Данило тайком обещал матери, что повезет ее в Трапезунд показать родные края. Это ее радовало и приводило в ужас. А что будет тогда с ее сыном Данилом? Если правоверные и не убьют его у нее на глазах, то заберут в неволю, отправят на галеры в Трапезунд! Посмеивались тогда над нею ее Данило и приемный сын Григорий. И вот полковник Нечай поехал с сыном Иваном на Украину. Не впервые выезжает он из Сечи. Закира привыкла к частым поездкам мужа. Она прислушивалась ко всему, но особенно ее интересовали казацкие морские походы в сторону ее родного Трапезунда. Но и каждое нападение турок на низовья Днепра тоже тревожило ее. Она не расспрашивала об убитых, об ограбленных турками людях. Каждый уведенный ими в плен был платой за ее долгую неволю! Она вела им небеспристрастный счет. Знала она и о пленении Богдана, порой интересовалась его судьбой в Турции. Полковник неохотно рассказывал жене о таких новостях казацкой жизни, чувствуя оскорбительную для него радость Закиры, когда она узнавала о попавшем на турецкие галеры казаке, об искалеченном юноше, ставшем евнухом у бая... И вдруг, после трехнедельного отсутствия полковника Нечая, во двор кошевого заехало несколько казаков. Видно, они издалека пробились сюда, в потрепанной одежде, в стоптанных башмаках и сапогах... - Ой, шайтан казак Беда! Казак Беда гостишь будешь... - гостеприимно, с радостью встретила она знакомого молодого запорожца, который неоднократно гостил у кошевого и подружился с ее сыном Данилом. - Аллах, акбар!.. - полушутя, во всяком случае желая искренне утешить турчанку, поздоровался с ней сотник Беда, произнося первые слова азана. Данило выбежал из хаты, радостно поздоровался с сотником и казаками, которые тут же улеглись посреди двора в тени раскидистой груши. В летнюю пору казак под каждым кустом находил себе хорошую постель. Закира велела дворовым казакам и служанке приготовить закуску для гостей. А Данило принес сулею водки из отцовских запасов. Одного из казаков Закира послала на остров за Григорием. Обычно, когда к кошевому заезжали такие желанные гости, как сотник запорожцев Юхим Беда, это было настоящим семейным праздником. - Пани Закира, какую я вам новость расскажу! Помните вы молодого казака Богдана Хмельницкого? Которому вы руку лечили змеиным ядом? - Богдан-ака? Якши одам, Богдан! Помню, Истамбул плен пошла, нет Богдан-ака! - покраснела женщина, глаза у нее тревожно забегали, словно с этим казаком, которого она несколько лет тому назад лечила змеиным ядом, ее связывало что-то тайное. - Казак вернулся, он жив! Богдан бежал из плена!.. Закира схватилась за сердце. - ...Убежал из плена!.. - чуть слышно шептала она, выходя из хаты. - Убежал из плена!.. Убежал из ясыря... - бормотала, пройдя, как привидение, мимо хаты и направляясь в сад, за которым начинался густой лес... А Данило Нечай в это время угощал гостей. Занятый ими, не скоро вспомнил о матери. Рассказы казаков о боевых походах так увлекли Данила, что он забыл обо всем. Даже о матери. Но, увидев, что ее долго нет, он вышел во двор и спросил у дворовых казаков, где она. - Через сад в лес пошла, пошатываясь, словно пьяная, - сказали казаки. - Да что ты? Мать в рот не берет спиртного... - встревожился парень. В это время подошел с острова и Григорий с товарищами. Тревога Данила передалась и им. Бросились в лес. Особенно беспокоился Данило. "Что-то недоброе затеяла мать", - подумал он. Нашли Закиру в лесу под высоким стройным дубом. Застали еще живую, но опоздали. Она держала в руке ядовитую змею, направив ее жало под самое сердце... - Данько, моя бала-оглы, Данько!.. Лучше умирайт. Там моя Трабзонд. Богдан убегает из родной Трабзонд! А я... Лучше умирайт!.. - Мама! Я повезу тебя в Трапезунд! Мамочка!.. - положил он голову матери к себе на колени, чтобы она могла видеть и слышать его. Закира еще раз открыла глаза, и на ее губах появилась слабая улыбка. Но это уже была холодная улыбка мертвой. 18 Прошел почти год после Хотинского сражения, а казаки все еще не утихомирились. Полковник Олекса Нечай никак не мог этого понять. На Сечи он привык к какому-то своему, годами установившемуся порядку. Казаки его не требуют платы за свою службу, а сами берут ее в боях. Чигирин тоже не порадовал кошевого. Опустевший город, с тревогой ожидавший чего-то неизвестного после окончания войны, навевал тоску. Нечай бродил по городу, смотрел с холма на тихо плещущийся вдали Днепр. Даже поговорить с кем-нибудь из пожилых чигиринских казаков настроения не было. Печальные чигиринцы ждали своих воинов из далекого похода на Днестре. Неудачное время выбрал старый полковник для своей поездки. Рыбаки перевезли его с сыном, казаками и конями на левый берег Днепра. Потому что правый, казачий берег своей настороженностью будто бы звал полковника не на прогулку с пятнадцатилетним сыном, а на какой-то назревающий бой. Разыскал усадьбу казака Прокофия Джеджалия. Заброшенная в степных дебрях, запущенная без хозяйского глаза усадьба. К тому же там служили панихиду... - Да что это случилось с нашим казацким миром? - удивился кошевой. - Узнали вот только что о смерти Прокопа в боях под Хотином... А голову его турки в Стамбул увезли, как предателя мусульманства, - с печалью рассказывала жена Карпа Богуна другу своего мужа. - Теперь-то я уже навек овдовела, потеряв обоих... - Не горюй! Держись, милая, смотри, каких сыновей вырастила! Готовься внуков нянчить, казаков растить, - успокаивал Нечай вдову, прижимая ее поседевшую голову к груди. Точно он свою жену утешал. У всех у них, сестер приднепровских казаков, одинаковая судьба. Здесь, на запоздавшей панихиде, Нечай впервые встретил завидный "выводок" казаков, как называли этих троих парней на Запорожье. Молодежь стала достойной сменой своих отцов. Возмужали, стали зрелыми, как плоды летом! Заводилой был самый старший из них - сын Мелашки Пушкарихи, Мартынко. И усы у него красовались на губе, точно свежескошенный пырей, и густая чуприна за ухом. Но больше всего Мартынко покорил полковника своим умом, который светился в его глазах. Быть ему кошевым, мысленно пророчил Нечай, считая атаманство на Сечи самой благородной судьбой и славой для казака... Потому ли, что мать Ивана Богуна заменила мать Филонку, или потому, что они росли вместе - бывало, и молоко из одной груди сосали, будучи младенцами, - они казались Нечаю родными братьями. Какое-то духовное сходство роднило их. Нечаю даже казалось, что Иван Богун и Филонко Джеджалий лицом похожи друг на друга. Хотя белокурый, светлоглазый Иван был похож на стройную девушку, если бы не широкие плечи, как и у Филонка, высокий рост и молодецкие усы. У Филонка, правда, были черные усы, орлиные, восточного типа глаза. А у Богуна - белокурые волосы, голубые, как у приднепровской девушки, смеющиеся глаза! Но движения, речь, характер и безграничная братская любовь друг к другу - как одной матери и отца дети! Полковник Нечай любовался хлопцами, и своего сына Ивана старался сблизить с ними, чтобы не был дикарем из запорожских дебрей. Даже странно как-то: рос ведь вместе с Данилом и Григорием. Григорий уже в курене, среди молодежи стал настоящим казаком. Данило тоже стремится быть таким. А этот людей сторонится, да и в одиночестве места себе не находит. Дикарь... После обеда Мартынко предложил юношам - скакать на неоседланных конях. День чудесный, на лугу раздолье. Так и тянет молодежь, точно оперившихся птенцов, порезвиться на просторе! Полковник одобрил эту забаву, дав свою саблю пятнадцатилетнему сыну. Может, это как-нибудь сблизит хлопцев! Иван Нечай охотно сел на коня, гарцевал с удовольствием и скакал не хуже друзей. Но, как ни старался, ни одной ветки лозы не срубил. - Не быть ему добрым казаком!.. - убеждался Нечай. - Он не Григорий, не Данило. Но все-таки не попом, а казаком сделаю, хрен его матери! Грамоте научу, писарем сотни полка будет. Молодежь предложила полковнику поехать в Лубны. Советовали определить Ивана в школу Мгарского монастыря, где обучались Иван Богун и Филонко Джеджалий. - Хочу в киевскую школу, - настаивал на своем скупой на слова Иван Нечай. И снова Нечай с сыном переправились через Днепр, поехали через Черкассы, Корсунь и Терехтемиров в Киев. Трое неразлучных друзей, молодых лубенских казаков Вишневецкого, сопровождали их до Терехтемирова. Совершить эту прогулку их уговорил Иван Богун, подкупленный отцовским вниманием Нечая. Терехтемиров, словно монастырский "кош", притаился, ожидая событий, развивавшихся под Кагарликом. Кошевого интересовало, что там творится, хотя заезжать туда не хотелось. Расспрашивал встречных, искал кого-нибудь из Кагарлика. Но в Терехтемирове Нечая уже ждала печальная весть о смерти Закиры. Змее отдала свою жизнь, не пережив тоску по родине! Нечай слушал казака и ушам своим не верил. А перед его глазами - только черная пустота и змеиное жало. Видение поглощало его, будто отбирало дыхание. Словно во сне, в бреду, он отмахивался рукой. - Как это случилось?.. А где были Данько, Григорий? Да я... - и рванулся к привязи, где стоял его конь. - Поздно. Полковничиха уже... одиннадцать дней как похоронена, - напомнил ему гонец с Сечи. - Одиннадцать дней, как нет Закиры!.. - Нечай положил голову на седло и уже не сдерживал слез, скупых мужских горячих слез. - Одиннадцать дней нет у Нечая Закиры... - повторял он, будто обращаясь к коню, а не к людям. И заколебался, стоит ли ему везти в Киев сына, который остался теперь без матери. Хоть она и недолюбливала его, но все же мать. Иван молчал, не поняв до конца всей трагедии матери. Он больше жалел убитого горем отца и осуждал самоубийцу. И только, независимо от его воли, детское горе комком подкатило у него к горлу. Она прижимала его голову к своей теплой груди, когда в детстве ему было тяжело... Нечай не находил себе места. Он отошел от коня, старался взять себя в руки. Что делают люди в таких случаях, когда после похорон прошло уже две недели? Лучше всего отслужить панихиду в казацком соборе! И, опечаленный, он решительно направился в собор, надеясь найти там успокоение. Настоятель Терехтемировского собора только пожал плечами: - Туркеня ведь некрещеной умерла, - и категорически отказался отслужить панихиду по мусульманке, покойнице Закире. - Тьфу ты, некрещеная! Так окрестите ее покойной! В ваших же руках и крест и кадильница, куда захотел, туда и кади. Я денег не пожалею для храма! - нервничал полковник. - Покойников не крестят, атаман! К тому же она сама на себя руку наложила - змее, исчадию ада, душу свою в жертву принесла!.. Да простит ее господь всемогущий, но без разрешения Киева, хотя бы преподобного Саковича, к которому едете, Служить панихиду по самоубийце мусульманке не буду. Отказ священника впервые в жизни заставил кошевого задуматься над таким тревожившим его душу вопросом: кем является он, Олекса Нечай, который прижил с туркеней двоих сыновей и третьего сироту воспитал? Кому-то верили, как-то молились. Главное - троих казаков вырастили! Казацким кошем свыше двадцати лет правит. Кто же он - христианин или басурман, чуждый христианской церкви полковник?! Но такой вопрос он задал сам себе. Возмущенный ушел от настоятеля собора, разыскал своих казаков с лошадьми. - Ну, прощайте, дети казаки! - обратился он к тройке лубенских парубков. - Оставьте старика с его скорбными мыслями о жизни на этом берегу! Распрощался с казаками уже на пароме и по левому берегу Днепра направился в Киев, обходя стороной казацкий Круг, собравшийся под Кагарликом. 19 Киев тоже, словно усыпленный летней духотой, казалось, чего-то ждал, к чему-то прислушивался. И в Киеве не нашел душевного успокоения полковник. Он сразу же направился на Подол, где находилась бурса, чтобы определить туда сына Ивана и поговорить с преподобным отцом Саковичем, как-то успокоить душу. - Не любви я искал в семейной жизни, - словно исповедовался полковник, надеясь найти успокоение. - Закира, хотя она и турчанка, была моей женой, в ней я видел человека. Любились ли мы... Об этом я давно уже спрашивал сам себя, отче... Она была моей женой, матерью двоих моих родных и третьего приемного сыновей, как я уже поведал вам... Сакович не отказал Нечаю, сразу согласился отслужить панихиду по покойнице. Преподобный батюшка даже неодобрительно отозвался о терехтемировском настоятеле: - Ведь это нужно для душевного успокоения живых, а не усопших! Простые и в то же время торжественные слова преподобного батюшки ошеломили Нечая. "...Для душевного успокоения живых!.." А он думал, что панихиды приносят облегчение покойникам за их грехи в земной жизни. И вдруг словно со стороны посмотрел на себя. - Да, право, нужен ли моей покойнице этот колокольный перезвон, так же как и ее мусульманская молитва, преподобный отче? - неожиданно спросил кошевой - наставник запорожцев. - Жила в неволе. Зато свободно умерла, как сама хотела. Очевидно, не следует впутывать в наши с ней мирские дела ни бога, ни сатану, защитника мусульман. Если в самом деле можно сынка в бурсу принять, сделайте милость, праведный отче. Мы должны оставлять после себя более достойных наследников... Священник Сакович и не настаивал, согласившись с доводами полковника. Жила некрещеной, двоих сыновей родила, да и третьего своим материнским теплом согрела. Честь ей и вечная память живых! После трехдневных хлопот с устройством сына в бурсу успокоившийся Нечай мог совсем иными глазами посмотреть и на Киев, и на казацкие дела. На прощанье зашел к преподобному отцу Саковичу, чтобы еще раз поблагодарить его. И застал у него настоящее столпотворение перепуганных священников, благочинных и мирян. Да еще казака, прибывшего из-под Кагарлика. - Так ничего, полковник, и не добились воинственно настроенные казаки, собравшиеся под Кагарликом. Сам польный гетман Станислав Конецпольский ведет из Львова войско, чтобы силой утихомирить хотинских победителей. Более двух тысяч гусар и жолнеров сопровождают гетмана, чтобы вести переговоры с казаками. Казачество поняло, что не злотые за хотинскую победу шлет им король, а хочет расправиться с ними, как со взбунтовавшимися крестьянами. Корона хочет заставить украинских крестьян, которых война сделала казаками, покориться и принудить работать на польских шляхтичей... Ошеломленный Нечай так и не сел на предложенную ему скамью. Он обводил взглядом присутствующих здесь священников, казацкого гонца, стараясь осмыслить услышанное. - А знаешь ли ты, как отнеслись казаки к этому дерзкому походу польного гетмана: отступят или воевать будут? - спросил, тяжело вздохнув. Казак хотел было что-то сказать, но взглянул на владыку. - Не время, пан полковник, вступать в бой с коронными войсками, - вместо" казака ответил Сакович. - Не время, безрассудно!.. Кстати, вы слышали что-нибудь о пани Хмельницкой? - А как же. - Полковник пожал плечами: - Недавно гостил у нее. Пани Мелашка хозяйничает там. Хорошая, мудрая женщина! Она многое рассказала мне о несчастной вдове. Пани Матрена родила сына от белорусского воина... Полковнику показалось, что преподобный отец умышленно старается уклониться от разговора о казацких делах. Вдруг завел мирской разговор о Хмельницкой. Затем, помолчав немного, отец Сакович продолжал: - Вот видите, уважаемый полковник, снова сына родила... Да разве только в этом дело? - Что-то худое стряслось? - спросил Нечай, обеспокоенный намеками Саковича. - Случилось многое, полковник. Но больше всего худого. - Да не пугайте вы казака. Очевидно, и мне на Сечь торопиться надо? - Пугать мне вас, полковник, ни к чему. Может, вам и впрямь лучше возвратиться на Сечь. О том, что для украинских казаков везет злотые сам польный гетман Конецпольский в сопровождении гусар и других войск, пану полковнику, наверно, уже известно. Казаки из-под Кагарлика двинулись на Низ. Старый атаман Жмайло собирает распыленные казацкие отряды, советует казакам не бросать оружия. Вооруженных казаков польские шляхтичи не сделают своими крепостными. Это правда. Но Конецпольский свободно может расценить это как бунт. - Вот так новость, преподобный отче! Хвалю Нестора, верно людей наших наставляет. Не сегодня, так завтра, все равно должны будем бунтовать. Хвалю Жмайла. Народу нашему уже дышать становится нечем, зажатому в шляхетское ярмо! Ишь как им поправились крепостные из нашего украинского народа! Потому и участие в войне украинцев расценивают как обязанность крепостных, потому и деньги выделили только для реестровых казаков... Ни земли, ни свободы!.. Значит, и я поеду на Сечь, спасибо за предупреждение. - Погодите, вам еще не все известно. - Что же еще? Куда уж больше? Полковник присел на скамью рядом с монахом, который тут же угодливо отодвинулся. - В Витебске православные замучили униатского владыку Кунцевича! - Все-таки началось... - Как шелудивого пса убили и растоптали, волоча его из дому на площадь. Тысячная толпа прошлась по бездыханному телу... Святотатство и жестокость, но и... - Нет, не святотатство, отче. Сами своей жестокостью довели до этого православный люд. - Да, довели. Теперь, православные люди Украины, Белой Руси и Литвы, держите ухо востро! На какое-то мгновение все умолкли. Полковник стоял не шевелясь, ожидая, что скажет владыка. - Ну, выкладывайте, отче, все новости. Действительно свет кругом пошел. Нестор Жмайло своевременно поднимает саблю против шляхты... - Нет, несвоевременно, полковник! Да только за смерть одного Кунцевича что они сделают с нашим братом? А это значит война! Да еще какая - междоусобная война! - Нет, не междоусобная, отче, а народная! До каких пор и нам терпеть? Нашей землей владеют шляхтичи, а мы вынуждены промышлять, чтобы не умереть с голоду! - Терпели и еще придется терпеть. Вспомните Наливайко! - Тогда парод еще не был готов. Да и не все казаки поддерживали Северина Наливайко. Он надеялся лишь на свои силы. А один в поле не воин, отче... - задумчиво произнес полковник. Владыка слегка улыбнулся: - Народ, народ. Эх, полковник! Среди нашего народа и сейчас есть такие, как Олифир Голуб и Дорошенко. Узнав о позорной смерти Бородавки, казаки только удивились, а сами поддержали Сагайдачного. Сагайдачные не перевелись еще и сейчас, их достаточно на казацком горбу. А мы все раскачиваемся. Разговорам этим не будет конца, а витебский взрыв уже стоил жизни сотен православных людей. Виновных и невинных... Хотел я еще сообщить пану полковнику, что сын Хмельницкого Богдан вернулся из плена. Очевидно, тоже выкуплен князем Збаражским, потому что попал к Потоцким. И служит у них в Каменце или в Бродах. Нечай опустился на скамью. "Выкуплен князем Збаражским..." - шептал он. Какое из этих сообщений страшнее, нетрудно разобраться опытному воину. Но то, что шляхте удалось привлечь на свою сторону Богдана, больно поразило Нечая. И снова он вспомнил Закиру, ее трагическую смерть. Теперь он понимает, почему она так поступила. Оставила двух сыновей, покончив с собой. Ее некому было выкупить, как Богдана, пленение которого она считала самой дорогой расплатой за свою неволю. 20 Настроение! Настроение, точно погода, часто менялось у Богдана. Радость возвращения на родину омрачилась известием о замужестве матери. Осиротел Чигирин, вторично осиротел и он, подумал Богдан. Прощаясь с Полторалиха, он словно давал обет. Молодой казак рос совсем в иной обстановке, чем молодежь во времена детства Богдана. Полторалиха не последовал примеру отца, закрепощенного Вишневецким. У двадцатилетнего Карпа были свои взгляды на жизнь и мечты о судьбе страны. Он хотел хозяйничать на своей свободной казацкой земле. Когда же паны стали отбирать землю у крестьян, он возненавидел их еще больше и ушел казаковать. Карпо считал, что хлебопашество и казачество - едины. И без вооруженной силы, без казачества погибнет украинский народ, не быть ему сеятелем на собственной земле! Вспомнив Карпа, Богдан подумал, что тот стал для него другом, а может, даже больше - братом! Как хорошо иметь родного брата! А Григорий? - вдруг мелькнула мысль. Так, значит, у него все-таки есть брат Григорий!.. Стась Хмелевский уговорил Богдана пойти на службу к Потоцким на один из конных заводов. Богдана особенно прельщал Каменец. Это известный украинский город, да и поближе к Днепру! - Пожалуй, я поступаю правильно, - советовался с другом Богдан, собираясь выезжать на конный завод Потоцких. - Поскольку ты будешь служить у гетмана Конецпольского, который тоже строит дворец в Бродах, мы будем чаще видеться. А у меня, кроме тебя, сам знаешь, никого... В первый же день службы Богдан не угодил своему хозяину Николаю Потоцкому. Он только теперь понял, что его служба, пускай и у знатного шляхтича, делает его слугой, унижает его человеческое достоинство. - Как считаете, пан Хмельницкий, правильно ли мы поступаем с паном польным гетманом, строя крепость в Бродах? - спросил Потоцкий Богдана, показывая ему уже начатые работы. - По-видимому, правильно, уважаемый пан полковник, - сдержанно ответил Богдан. - Хотя турки и далеко от Бродов, но хорошие хозяева заранее заботятся о своей безопасности. Полковник не ждал такого ответа от слуги. Но, возможно, и такой ответ удовлетворил бы Потоцкого, если бы конюший не так категорически подчеркивал, что крепость строится для защиты от турок. - Только ли для защиты от турок строится эта крепость, пан конюший? - возразил задетый хозяин. Богдан сразу уловил нотки раздражения в голосе Николая Потоцкого. Но иезуитское воспитание и тут помогло юноше выйти из затруднительного положения, в котором он оказался. Он тут же прикинулся весьма интересующимся военными планами хозяина: - Конечно, государственные руководители мудро поступают, всегда помня о враге. Потому и заботятся о безопасности замка, ведут фортификационные работы. А турки, как мне кажется, предчувствуют катастрофический упадок своего могущества и становятся все агрессивнее, уважаемый пан полковник. Они коварные враги, но не самые страшные. - Тогда самой страшной, по-видимому, будет казацкая банда! Не так ли, уважаемый пан? - Казацкая? - удивился конюший. - Я не могу понять, пан полковник, почему это вдруг казакам взбредет в голову идти за тридевять земель испытывать прочность шляхетской крепости! А впрочем, уважаемый пан полковник... - И после паузы продолжал: - Крепости строят люди, они и разрушить их могут. - Пан сотник является моим слугой, а не послом от этой галастры! - возмутился Потоцкий. Он резко оборвал разговор. "Всякий конюший позволяет себе так разговаривать со мной! Тоже мне новый Жебжидовский растет..." - бормотал себе под нос, едва сдерживая возмущение. А вечером передал через управляющего, что он не возражает против переезда Хмельницкого на службу в Каменец. - Когда прикажете выехать туда? - спросил конюший у управляющего, словно подчеркивая этим свою служебную исполнительность. - Хотя бы и сегодня, - недоброжелательно ответил управляющий. - Ваше "хотя бы", пан управляющий, удивляет меня. На службе не раздумывают, а точно выполняют приказы! - улыбаясь, поучал Богдан довольно моложавого с виду управляющего. И Богдан, не попрощавшись со своим хозяином, выехал в Каменец, получив от управляющего грамоту о назначении его конюшим в каменецкое имение Потоцких. Должность как должность. Правда, коней в каменецком имении Потоцких было значительно больше, чем в других. Но и опытных людей здесь больше. К тому же они были ближе Богдану хотя бы уже потому, что разговаривали на его родном, украинском языке. - Из казаков, хлопцы? - спросил Богдан при первой же встрече с ними в конюшнях. - Если бы, уважаемый пан конюший. Крестьяне мы, согнанные шляхтичем со своей земли. Богдан вздрогнул от такого ответа. "Согнанные шляхтичем со своей земли..." Словно скотину сгоняют людей с земли. - Вот что, люди добрые, давайте договоримся: называть меня "уважаемым паном конюшим" будете только на работе да в присутствии хозяев, - сказал Богдан. - На службе - не в гостях у тещи. Я чигиринский казак! Только что вернулся из турецкого плена, по чину я казацкий сотник. Да и то если у меня будет такая сотня... Поняли, хлопцы? Конюхи переглянулись, но никто из них не ответил конюшему. Работая вместе с Богданом, они трудились добросовестно. Уже через неделю управляющий похвалил Богдана хозяевам за хорошую работу. - Это быдло, уважаемый пан конюший, - доверительно говорил управляющий Богдану, - больше почесывалось да поглядывало на надсмотрщиков. - А я бы просто взял да и выгнал лодырей, - ответил конюший. Он чувствовал, что становится на собственные ноги, что более широко раздвигаются его горизонты. 21 В Каменце Потоцкие старались вести такую же светскую жизнь, как и в Кракове. Три раза в неделю устраивали традиционные балы. Богдана тоже приглашали на них. В эти дни к Потоцким съезжались в каретах не только каменецкие родственники. Однажды на балу с Богданом поздоровалась, как со старым знакомым, красивая паненка. Еще в Кракове на торжественном обеде у Потоцких она застенчиво и мило хотела привлечь внимание Богдана. Он заметил девушку. Паненка своим поведением старалась подчеркнуть заграничное воспитание. Конюший не всегда был желанным гостем. Но когда на бал приезжала очаровательная Елизавета Краснянская, хозяева дома всегда приглашали Богдана. - Прошу пана не смущаться, что обрученная паненка ангажирует его на танцы. Пан Криштоф только одну свою мазурку и умеет танцевать. А пан... - Зиновий-Богдан, - подсказал конюший паненке. - Gracie [благодарю (итал.)], Зенобий-Богдан. Мне кажется, это католическое имя... - шепотом произнесла паненка, томно опустив глаза. Богдан ощутил близость девичьего тела, и в груди вспыхнуло неудержимое желание обнять ее, взять на руки, точно дитя, и, как принято у турок, насильно увезти... Паненка Елизавета старалась поближе познакомиться с молодым и красивым конюшим. Но как именно, и сама не знала. Кроме танцев, у нее не было другой возможности встретиться и поговорить. А ее жениха пана Криштофа стало раздражать присутствие на балах искусного танцора и остроумного конюшего. - По-видимому, жених пани Елизаветы не разделяет ее увлечения танцами? - однажды спросил Богдан у своей дамы. - Будто зарок дал, игнорирует европейские танцы! Но я заставлю! Бальные европейские танцы - моя страсть... - произнесла она, кокетливо улыбнувшись кавалеру. "Прекратить!.. Немедленно прекратить посещение этих балов!.." - решил Богдан, заметив ревнивые взгляды жениха. 22 Жизнь казаков бурлила, как разворошенный муравейник. Вдруг они узнали, что гетман Конецпольский направляется в Киев, везет реестровым казакам деньги. Это известие внесло в ряды казачества еще больший разлад. Уходить из Киева или ждать приезда Конецпольского? Казаки постарше не верили Конецпольскому и еще из-под Кагарлика ушли ни с чем. Молодые - кто куда! Бунтарский огонь гасился тоской и тревогой о доме. Казачество учуяло что-то недоброе в этом посещении Конецпольским родины православия - Киева. - На Киев так на Киев, - соглашались только полковники да старшины с предложением старшого казачества Михайла Дорошенко. Это еще больше охлаждало пыл молодежи. В самом деле, что теперь им делать в Киеве, коль туда идет польный гетман с двумя тысячами гусар?.. Конецпольский выплатил злотые только реестровым казакам. Зачем ему понадобилось тащиться в такую даль с гусарами... - Не получили денег от королевича Владислава сразу после Хотинской кампании, а теперь не видать их нам, братцы. Послушаемся старика Нестора, пускай управляет нами! - кричали молодые казаки. Так разбивались казаки на два лагеря. Одни оставались в Киеве - под началом атамана Дорошенко, другие объединялись вокруг Нестора Жмайла. Были и такие, которые просто расходились по домам. Полковник Жмайло пока что вел своих казаков на Терехтемиров, а оттуда на Низ. С ним оставались самые молодые и горячие казаки. Многие из них впервые взяли в руки оружие, попав в войско во время сражения под Хотином. Теперь им снова надо было возвращаться на захваченные панами земли на Украине, обрабатывать их для шляхтичей. Так лучше уж идти вместе с опытным запорожским полковником Жмайло и в казацкой судьбе искать свое счастье. Словно сон или мираж, возникали перед их глазами походы за море на крымских татар да на турок! О смерти не думали, только о казацком хлебе, коль свой выращивать им заказано. Панским хлебом сыт не будешь и родителей не прокормишь!.. - А, чему быть, того не миновать, - махали рукой другие. - Увидим жену, детей, подождем киевских решений, - рассуждали некоторые, потеряв всякую веру. Вот так бесславно завершалось послевоенное возмущение казаков. Станислав Конецпольский заблаговременно учел все. Зачем ему разговаривать с казаками, которые стремились получить злотые за свою службу?.. Отсчитать их найдется кому и без него. Он не казначей, а воин, продолжающий славные традиции гетмана Жолкевского. И памяти этого прославленного воина он не осквернит никакими соглашениями с "взбунтовавшимися плебеями"!.. Король и шляхта все надежды возлагали именно на Конецпольского, считая, что он сумеет заставить хлопов безропотно работать на их землях... Польному гетману захотелось поехать в Белую Церковь. Именно оттуда волна казацкого возмущения эхом разносилась по всему Днепру, Терехтемировскому краю, Переяславу и Чигирину. Там, на реке Тясьмин, сосредоточиваются большие отряды войск, возвратившихся из-под Хотина, ждут полковника Жмайло, чтобы он повел их на Сечь. Полковник вдохновляет и сплачивает самую храбрую и свободолюбивую военную казачью силу. Казаки соблазнились обещанными королевскими злотыми. Подобно Наливайко, они хотят взять у шляхты большую плату за свой ратный труд! И пока эти силы еще только собираются, ищут своего места, хотя бы под началом прославленного сечевика Жмайло, их можно успокоить, а то и уничтожить, разъединив с реестровыми казаками! Двадцать пять лет прошло со времени разгрома восстания Наливайко Жолкевским! Даже руки зачесались у молодого польного гетмана... - Должны п-про-учить неп-покорных, выбить из их голов ла-айдац-кий хмель, а из рук хо-отинское оружие! - подбадривал он полковников и поручиков гусар. Ускоренным маршем прибыл Конецпольский со своими войсками в Белую Церковь. Оттуда направил на разведку сотню гусар во главе с молодым ротмистром Стефаном Чарнецким. Его помощником назначил горячего Скшетуского, сына казненного Наливайко шляхтича Яремы Скшетуского. Следом за этим карательным отрядом будет не торопясь продвигаться на Киев и гетман с войсками. Родители Чарнецкого упросили Конецпольского быть военным крестным отцом их бездарному в учении, шестому из одиннадцати сыновей Стефану. Что-то роднило гетмана с этим ротмистром. Неспособный к наукам, рьяный на ратном поле! Так оценил его гетман. - И н-нечего нянчиться с эт-тими непокорными полковниками! - напутствовал гетман ротмистра. То ли слишком громогласно давались эти наставления высокомерным гетманом, то ли среди гусар были люди со свободолюбивой казацкой душой, но казаки тотчас узнали о них, как и о том, что королевские войска направляются в Киев усмирять их. Не деньги везли, сопровождая злотые и кассиров, а грозились "укротить" казачество, разогнать по домам победителей под Хотином и заставить их работать на панов. Узнали в Киеве и о том, что карательным отрядом командует молодой воин, ученик Конецпольского. - Василий! - подозвал к себе сотника Томиленко Нестор Жмайло. - Разыщи-ка на Подоле Скидана и вместе с его молодыми казаками и реестровцами выступай навстречу гусарам. Реестровикам деньги все равно заплатят! Встретьте этого недоучку ротмистра Чарнецкого под Фастовом. Встретьте вежливо, кассиров с деньгами пропустите в Киев, а гусарам посоветуйте погулять в лесу и в поле. Самого ротмистра немного проучите и отпустите к пану Конецпольскому без разукрашенных гусарских штанов... Только не забывайте, что посылаю вас прогуляться, а не против турок. К тому же - это гусары! Они, если придется, могут научить и казака, как владеть саблей... Казаки посмеялись, выслушав такое напутствие. Дмитро Гуня подошел к полковнику, вытащил трубку изо рта и вытер ее полой кунтуша. - Хорошо напутствуешь, Нестор. Чарнецкий это одно, а гусары - совсем другое. С людьми, понятно, договориться можно. Поляки тоже нашего славянского корня люди, хотя и служат гусарами... Но Конецпольский знает, кого посылать против казаков, хотя бы и с только что оперившимся ротмистром. Очевидно, не воевать с нами посылает его... Но все-таки, может, и мне разрешил бы пойти с запорожцами встретить панов? Что-то не миром пахнет от такого сопровождения заработанных казаками злотых. Зачем польному гетману посылать с деньгами таких отчаянных рубак? - Самые отчаянные пойдут с гетманом. Это и так понятно, Дмитро. С чем мы тогда встретим Конецпольского, если обессилим лучший курень запорожцев? Нет, полковник, собирай запорожцев, грей сабли в руках. Лучше ты вот что сделай. Где-то возле Днепра передвигаются казаки Ивана Сулимы. Не послал бы к нему кого-нибудь из надежных хлопцев предупредить его?.. Давно уже шляхтичи открыто не воевали с казаками. Передай Сулиме, чтобы, подходя к Киеву, был начеку. Надо следить за правым берегом и казаков предупредить. Нам сейчас не до мелких стычек. В случае чего, я дам знать! Нам с Тарасом тоже придется быть наготове, если сам Станислав Конецпольский попытается освятить свое гетманство после возвращения из турецкого плена. Неспроста он направил с кассирами отряд разведчиков... - Только не затевать с ними никаких переговоров. А еще хуже бежать под издевательские выкрики шляхты. - Сейчас нам необходимо умное отступление! У Конецпольского тяжелая рука, как у Жолкевского! Казакам еще придется столкнуться с этим заядлым преемником Жолкевского. Но не сейчас! А теперь, полковник, наберитесь выдержки и благоразумия... 23 Ночью разведчики, которые сопровождали кассиров со злотыми, предназначенными для реестровых казаков, встретили отряд гусар, направляющийся из Белой Церкви в Киев, возглавляемый Чарнецким. Разведчики посоветовали гусарам остановиться в лесу, под Киевом, и не вступать в драку с казаками. - Воинственно настроенный полковник Жмайло тихо и мирно уходит из Киева в сторону Крылова. Он собирает казаков, создает из них сотни, курени, полки, - докладывал Чарнецкому старший разведчик гусар. - Много с ним этих разбойников, по какой дороге идут? - высокомерно спрашивал ротмистр, словно не придавал особого значения сообщению разведчика. Гусар окинул взглядом своих товарищей, пожал плечами. - Если верить людям, вместе с полковником Жмайло идут несколько известных казацких старшин, уважаемый паи ротмистр, - четко докладывал разведчик. - Старшины, пся крев, еще не войско! - раздраженно воскликнул Чарнецкий, глядя в упор на разведчика. Ротмистру нужен был ясный и определенный ответ. - Но, прошу прощения, пан... Казачьи старшины без войск уже не являются старшинами! В сторону Василькова направился отряд Скидана. Следом за ним должен идти сотник Томиленко, тоже с конницей. Дмитро Гуля с запорожцами, говорят, собирается переправляться на левый берег Днепра, чтобы пойти в Переяслав или в Лубны. А Жмайло с остальными казаками пока что в Киеве, подбирает отставших, распыленных воинов. К тому же они ждут со своим старшим королевских казначеев, как выражаются реестровые казаки. Киевляне заверяют, что большой отряд пеших казаков с пушками направился вдоль Днепра. Их возглавляет какой-то Тарас... - Трясило, вероятно. Разведчикам надо бы знать имена руководителей вражеских войск! - Какие же они враги, пан ротмистр? Вместе с нами турка били под Хотином! - Да это ведь Тарас Трясило, понимать надо! Так сколько их всего наберется? - нервничая, допрашивал Чарнецкий. - В Киеве казаков горсть осталась, да и то одни старшины. А все остальные уходят в сторону Тясьмина, в лесные буераки и перелески, где объединяются под началом Жмайла... Этих наберется порядочно. Они будут ждать возвращения полковника из Киева. По-видимому, не один полк, уважаемый пан. Две пушки на волах только что вывезли из Киева, да с казаками еще позавчера отправили несколько штук на Сечь. Очевидно, в Терехтемирове будут решать, куда с пушками направиться: на Сечь или оставить их в сотнях в Чигирине. - Горсть, горсть... Пешие, конные остались в Киеве? - Поровну, уважаемый пан. Однако... - Что однако? - нервничал ротмистр. - На призыв Жмайла от Днепра идет к Киеву еще и молодой старшина Иван Сулима с теми смертниками, которые возвращаются из-за Дуная. Конечно, они утомлены многомесячными походами. Разведчик отступил на всякий случай от разгневанного молодого ротмистра. А тот со всего размаха хлестнул нагайкой себя по сапогу - ему действительно было над чем призадуматься. Если бы знал разведчик, он лучше не говорил бы ротмистру про Сулиму. Надо было самому гетману доложить об этом. Хотя они, говорят, еще далеко от Киева, но гетман напоминал разведчикам и об этих лисовчиках, идущих с Сулимой. Мол, тихонько крадутся с Волыни до Киева, а может быть, и на Сечь пойдут. Понятно, гетман должен все знать... А у Сулимы наберется этих сорвиголов не менее казацкого полка! С такими лучше не связываться... - По коням! - решительно скомандовал Чарнецкий. - Панове разведчики пойдут впереди, неч-его вам скакать к гетману. Я здесь и ротмистр и... гетман! И не медлить, чтобы к рассвету быть на окраине Киева! Только передохнем под Киевом в лесу и... с восходом солнца ворвемся в город. Неожиданным нападением всполошим печерских схизматиков и их защитников казаков!.. Сведения разведчиков, хотя они и соответствовали действительному положению сутки тому назад, теперь лишь спутали самые соблазнительные планы Чарнецкого. 24 Когда гусары после часового отдыха вместе с восходом солнца двигались перелесками по берегу Днепра к Киеву, из-за буераков навстречу им выехала казацкая конница во главе с Василием Томиленко. В состав этой конницы в основном входила молодежь, которую Сагайдачный бросал в бой с турками во время войны за Днестром, в самые критические моменты. - Казаки! - воскликнул старшина гусар и этим, словно вожжами, повернул своих воинов лицом к бою. Чарнецкий, находившийся на левом фланге, стремился прорваться к Киеву. Казалось, что казаки заслонили собой солнце, выскочив из-за буерака. В этот момент и надо было остановиться Чарнецкому, успокоить гусар, поговорить с казаками. А неожиданное появление отряда Томиленко словно кнутом подстегнуло его. - К бою! - скомандовал Чарнецкий. И тут же выхватил из ножен карабелю. Гусары на миг придержали коней, полной грудью вдохнув воздух. На солнце сверкнули их карабели, шпоры впились в бока вымуштрованных коней. С каждой минутой приближалась кровавая схватка. Казаков, выскочивших из-за буерака, правда, было немного меньше, чем гусар. Но это были закаленные, отдохнувшие от боев, отчаянные люди. Еще бы только один гон [мера длины в 120 сажен], а то и меньше перешагнуть гусарам, как подобает хваленым рыцарям, и они бы скрестили свои карабели с саблями лихих казаков. А сколько раз они, как друзья, вместе ходили в бой на Хотинском кровавом поле!.. И вдруг из лесу, откуда гусары начали свой грозный путь на Киев, выскочили и налетели словно вихрь свыше трех сотен конных казаков с обнаженными саблями. Рядом с их командиром на вороном коне скакал и страшный в бою Тарас Трясило. Его нельзя не узнать даже тем, кто только слышал об этом казаке с длинной венгерской саблей. А среди гусар были и такие, которые знали Трясило, вместе с ним ходили в бой за Днестром. Чарнецкий с первого взгляда узнал Тараса Трясило. Он меньше всего ожидал встречи с ним здесь, зная по донесениям разведки, что тот возглавляет пеших и пушкарей и к тому же три дня назад выехал из Киева. От неожиданности и страха ротмистр чуть было не упал с седла, невольно дернув поводья, поворачивая коня в сторону. Рукой с карабелей он схватился за уздечку. Следом за ротмистром повернули назад и гусары. Только некоторые из них с дальнего крыла столкнулись с реестровыми казаками Томиленко. Через мгновение четыре коня уже метались между гусарами и казаками без всадников. Двое гусар свалились с коней, истекая кровью. Реестровые казаки и не гнались за гусарами, которых так напугал Томиленко, неожиданно появившись у них за спиной. Гусары вначале поняли действия ротмистра как маневр и направили своих разгоряченных коней мимо казаков. В суматохе они опередили молодого ротмистра, прикрыв его на мгновение лошадьми, и галопом поскакали на белоцерковскую дорогу. Томиленко по-своему расценил маневр гусар. Вместо нападения на них с фланга приходится принимать бои с фронта. Количественное превосходство гусар не страшило его. Но во время этого неожиданного маневра гусар казаки оказались под косогором. В эти считанные горькие минуты и зацепили гусары своим крылом казаков. Они выбили из седла четырех казаков, потеряв лишь одного своего. Но преимущество стремительного удара с холма на этом и закончилось. Сам Томиленко повел своих молодцов на врага, молниеносно сразив двух гусар. Один из них, с рассеченной пополам головой и шлемом, тут же свалился с лошади. Только перо от шлема закружилось в воздухе. И как раз в это время на том же холме, с которого напали на казаков Томиленко гусары, появились лисовчики Ивана Сулимы. Гонец от полковника Жмайло предупредил их, чтобы они осмотрительно продвигались к Киеву. А здесь они услыхали шум боя и с ходу включились в него. Сулима первым ринулся на гусар, сразу поняв, что творится за холмом. Только крикнул: - Гусары напали на батька Нестора!.. И" полетели головы захваченных врасплох гусар. Сотники гусар хотя и заметили появление казаков, но уже сделать ничего не могли. Даже удрать не успели. Неосмотрительные гусары полегли при первой же стычке с казаками. Трубачи затрубили отбой. Ротмистры указывали им путь к отступлению. Опытные ротмистры повели гусар в покуда еще открытую, спасительную щель между двумя колоннами казаков на васильковскую дорогу, на Белую Церковь. Чарнецкий не мог понять: что же произошло? Когда гусары налетели на казаков Томиленко, ротмистр оставался на опушке леса. Наблюдая за боем, он сгоряча рассекал карабелей воздух. Увлекшись, не заметил, как оказался отрезанным от остальных гусар. А когда увидел отступавших гусар, пришел в недоумение. У него даже мелькнула мысль, как он накажет подхорунжего Скшетуского, бежавшего впереди отступающих. И не успел опомниться, как сотник лисовчиков, подскочивший сбоку, выбил у него из рук карабелю. Казак уже занес было саблю над головой ротмистра. - Стой, сотник! Это же Чарнецкий, "пся крев"... Штаны ему, штаны надо снять! - крикнул Скидан, подлетая с другой стороны. Из-за страха Чарнецкий не почувствовал боли в руке, из которой выбили карабелю. Ему даже показалось, что действительно треснули по швам его гусарские рейтузы. Единственная надежда у него теперь на коня. Он пришпорил его и понесся, опережая изнуренных казацких коней. Чарнецкий заметил, как последний из гусар скрылся в придорожном лесу, где они отдыхали на рассвете. "Штаны ему, штаны надо снять!.." - до сих пор звучали у него в ушах слова Скидана, словно стегая его плетью позора. Наконец издевательские выкрики затихли, прекратилось преследование. О, Сулиму Чарнецкий хорошо помнит по встрече с ним на чигиринской дороге, когда в молодости был гусаром у старосты... - Карабеля моя, гунцвот... карабеля сломалась в поединке с Сулимой! - неистово крикнул он подхорунжему, поджидавшему его вместе с гонцом от Конецпольского на опушке леса. - Приказано немедленно возвращаться в Белую! - перебил его гонец. - Езус Мария! - только теперь облегченно вздохнул Чарнецкий. - Прошу ни слова пану гетману об этом несчастливом для нас нападении разбойников, пся крев!.. Так изменила мне фортуна... 25 Богдан не получал особого удовольствия от посещения балов у Потоцких. Бывая в доме вельможи, он не чувствовал себя так же непринужденно, как в кругу молодого Станислава Потоцкого в Кракове. И он решил больше не ходить на вечера. Но дать себе слово было легче, чем сдержать его, будучи в таком окружении. Однажды осенью, в обеденную пору, в имение Потоцких приехал сам польный гетман. Гость высокий и весьма желанный для живущей вдали от Кракова каменецкой шляхты. Богдана не удивил этот приезд Конецпольского к Потоцким. Пути гетмана всегда лежат по ветру государственной политики. Значит, ветер повернул в сторону Днестровского пограничного округа. Гетман возвращается с Днепра - это было известно Богдану. Ему хотелось поподробнее разузнать о походе гетмана на Украину, зачем он туда ездил, в каких местах побывал. Гостил ли он на Украине только со своей гетманской свитой или же с войском?.. По-видимому, и Станислав Хмелевский приехал вместе с гетманом, он теперь всегда сопровождает его. Во время таких размышлений и нашел его на хозяйственном дворе Станислав Хмелевский с дворецким. Богдан обрадовался другу. Хмелевский заговорил первый, обнимая Богдана. - Разве легко найти тебя, так занятого делами? - упрекал он Богдана. - Стась, милый. Я погибаю тут в одиночестве... - искренне признался Богдан. Он хотел рассказать другу, что тоскует, не находит общего языка с хозяевами. - Погибаешь?.. Я бы этого не сказал. О конюшем здесь такая слава ходит. - И Хмелевский переглянулся с дворецким, даже подмигнул, вызвав у того улыбку. - Да... - по-своему расценил эти намеки и улыбки Богдан. - Ну, пошли. Пан гетман хочет поговорить с тобой об одном важном деле... Мы недолго задержимся в этом уютном уголке: наверное, поедем в Варшаву, где, видимо, проведем зимние праздники. - На ночь глядя собираетесь выехать из Каменца? - Для таких непосед-гетманов, как пан Станислав, ночь и день слились в одно понятие - сутки! Ну, пошли. Богдан отряхнул свой костюм, испачканный во время работы, и не без зависти посмотрел на новую гусарскую форму посолидневшего адъютанта Хмелевского. На нем висела новая карабеля, на сафьяновых сапогах серебряные шпоры. По всему видно, что Стасю живется куда лучше, чем ему, Богдану, на службе у шляхтича... Адъютант гетмана заметил, как внимательно оглядывал его друг, и смутился. Стараясь отвлечь Богдана, Хмелевский заговорил с ним в шутливом тоне: - Слыхал я, Богдась, что ты великолепно освоился при дворе Потоцких, увлекаешься танцами... Помнишь, как мы убегали из коллегии, чтобы потанцевать? Богдан засмеялся, поняв намек Стася на его увлечение танцами с паненкой Елизаветой, гостьей вельмож Потоцких. - Откуда ты узнал об этом? - спросил улыбаясь. - Откуда узнал, спроси у пана гетмана. Как мне кажется, эта молодая паненка не особенно заботится о целомудрии, хотя и носит на руке обручальное кольцо. - Не судить ли меня приехал вельможный пан гетман за эти танцы? - О нет, успокойся. Гетман человек дела. Заехали мы сюда с Украины, где рассматривали претензии реестровых казаков. Настоящий бунт подняли посполитые, объединенные еще покойным Сагайдачным в казацкие полки, которые воевали под Цецорой. Слово "бунт" в устах поляка, пусть даже и друга, встревожило Богдана. Не прислушиваться к словам Хмелевского он не мог. Это известие поразило его, точно гром среди ясного дня. Хмелевский знал, как реагирует Богдан, когда заходит речь про казачество и бунтарство. Щадя друга, он не все рассказал о стычке гусар с казаками под Киевом. К тому же и сам знал об этом только из уст Чарнецкого. - Немного напугали киевлян и полковника Жмайло, который с каким-то фанатизмом старается сохранить все украинские войска, участвовавшие в боях под Хотином. До боя дело не дошло, да и не гетман сопровождал казначеев со злотыми. Послал туда нашего соученика по коллегии, ротмистра Чарнецкого. А Богдан живет здесь, в конюшнях, точно в лесу!.. Чванливые шляхтичи, очевидно, знали об этом походе польного гетмана, но молчали. За столом у хозяев говорилось о чем угодно, только не о военном выступлении казаков или об усмирении их. 26 Станислав Конецпольский появился у Потоцких как вестник богини Фемиды [богиня правосудия]. То, что гетман заехал в Каменец, возвращаясь из военного похода после усмирения казачества, и взволновало и обрадовало местных шляхтичей. Гетман действительно уже ждал конюшего, поскольку собирался ночью выехать из Каменца, будто бы спешил в Варшаву на срочное свидание с королем. Одетый в легкий мазурский кунтуш, с кожаной плетью в руке, он прогуливался в ожидании по саду. Лакомился зрелыми яблоками, которыми его угощали гостеприимные хозяева, окружившие такого важного гостя. Когда же он услышал разговор возле садовой калитки, быстро обернулся. - На-аконец-то ра-азыскали вас, па-ан конюший! - больше чем обычно заикаясь, обратился к Богдану на украинском языке. Он, как деловой человек, торопился и тотчас начал разговор по существу: - Про-ошу прощения. Это я п-пригласил вас. И пошел навстречу Богдану, оставив хозяев подле садовой беседки. Своей подчеркнутой украинской речью он весьма удивил Богдана. Право же, такая встреча интриговала! Не из личной же симпатии к Богдану, тем более к украинскому люду, он так тепло встретил заброшенного судьбой в конюшни Каменца сына чигиринского подстаросты. Поздоровался с ним за руку, как старый приятель, переложив плеть из правой руки в левую. Он сразу же увел Богдана от гостей, уединившись в укромное место сада. Богдану почему-то вспомнился миф о змее-искусителе и Адаме... - Спешу в Варшаву по вызову короля. А разговор у меня с вами, пан Хмельницкий, хотя и не такой уж срочный, но интригующий. Сам не могу уснуть, волнуюсь! - заговорил просто, как старый знакомый, не скрывая своей заинтересованности во встрече. Воздух в уютном саду был насыщен солнечным теплом и ароматом плодов. Более приятного места для встречи и не найдешь. Богдан был растроган. И действительно, военный поход гетмана на Киев показался ему скорее прогулкой. "Не такие уж жестокие люди военные и государственные деятели Речи Посполитой", - подумал Богдан. - Вы, уважаемый пан гетман, встревожили и напугали меня, - учтиво промолвил Богдан, воспользовавшись минутной паузой. А тот, очевидно, еще раз обдумывал, как начать разговор с казацким сотником. Конецпольский фамильярно коснулся локтя своего собеседника. - Стоит ли пугаться пану старшине, достаточно уже пуганному! О, прошу не сомневаться в искренности моей оценки военных способностей пана Хмельницкого. Она у меня сложилась давно, еще после наших встреч в Терехтемирове. Надеюсь, пан Хмельницкий не забыл, как он выступал в Кругу казацких старшин в роли автора дипломатического ответа казаков покойному гетману Жолкевскому... Но эта моя оценка ваших способностей больше подтвердилась на полях сражения под Цецорой. Именно эта оценка и принуждает нас... Гетман подчеркнул слово "нас" и оглянулся, не подслушал бы их кто-нибудь. Богдан понял, что Конецпольский разговаривает сейчас с ним не только от своего имени. Он говорит от лица многих, не присутствующих здесь. - Мы не так часто встречались с паном сотником. Но и эти встречи говорят о многом. Начались они еще в годы счастливой юности пана... Но нужны ли нам эти объяснения, как дипломатическая осмотрительность! Давайте поговорим по-деловому, как воин с воином! Гетман вздохнул, словно перед нелегкой работой. - Не согласился ли бы пан Хмельницкий стать воином более широких горизонтов, чем, скажем, казачество? Предположим, что вам надо возглавить боевую когорту войска, состоящего не только из казаков! Разумеется, таким рыцарям, как казаки, принадлежала бы главенствующая роль. Кстати, пану сотнику известно, какой сложной проблемой являются для государства казаки, количество которых с каждым днем увеличивается. Собственно, не только количество, но и... качество. Теперь появился Яхия, претендент на султанский престол. Из Вены доходят слухи, что он, подобно змею, собирается искушать казаков, как пани Еву... Но давайте вернемся к разговору об этой новейшей идее Запада - создать военную когорту из волонтеров европейских государств. Точнее - польских, немецких, австрийских, итальянских и славяно-сербских волонтеров. Даже и французских!.. Это не только идея некоторых государственных мужей! Она уже обсуждается в военных кругах Западной Европы! - Да! Не собирается ли пан гетман созданием такой всеевропейской военной коалиции сбить спесь с зазнавшихся турок? - спросил Богдан. - Но именно это, очевидно, и на руку претенденту на турецкий престол Яхии, или как там его. Конецпольский вдруг остановился, резко повернувшись. Каждое умное замечание Богдана вызывало восхищение у гетмана. - Я рассчитывал на такое, заслуживающее похвалы понимание паном Хмельницким ситуации. Но вижу... В отношении Яхии вы, как сотник, несколько поторопились с выводами. Яхия - это еще один султан все той же великой Турции, хотя он и граф Александр Черногорский... Давайте посидим в этой чудесной беседке. Надеюсь, пан сотник не откажет мне, как соратнику по трагической Цецорской битве, выпить бокал доброго токайского вина. Эй, джура: пригласите сюда пана дворецкого! Вы правы, сотник, действительно речь идет о том, чтобы сбить спесь с турок. Наш слишком беспокойный сосед, будем говорить на дипломатическом языке, становится угрозой для европейской цивилизации. Настало время поставить на место этого недоноска в утробе матери, цесаря Турции. А Яхия предполагает осуществить все это руками турецких подданных и вассалов. Туркам, как и самому Яхии, нужно не только умерить воинственный пыл, пан Хмельницкий. Деятели всеевропейского альянса хотят возвратить их в лоно alma mater, ограничить пределами их государства. На стол подали походную закуску, как назвал ее польный гетман, прося подать жбан с вином и вазу со свежими фруктами. Алмазные росинки на плодах, оставшиеся после мытья, жадно ловили лучи солнца, пробивающегося сквозь ветви. Богдан был растроган гостеприимством польного гетмана, проявившего столько внимания к казацкому сотнику. Он стал серьезнее относиться к разговору с Конецпольским. Неужели это только завуалированная прелюдия к беседе о какой-то, может быть кровавой, стычке с казаками под Киевом... - Разрешит ли пан гетман высказать несколько соображений о затронутом вопросе? - обратился Богдан к Конецпольскому, когда из беседки следом за слугами вышел и дворецкий. - Да, да, прошу. Но я еще ничего... Энергично поднятая рука Богдана остановила гетмана, и он умолк. Тень неудовольствия промелькнула у него в глазах. - Думаю, что самое важное сказано паном гетманом... - Хмельницкий словно пытался оправдать свою поспешность. Конецпольский одобрительно кивнул головой. - А сказано именно то, что политическая верхушка Европы возвращается к мысли, так сказать, крестового христианского похода. Мне не впервые приходится слышать о Яхии, перекрещенном матерью-гречанкой в Александра. С султаном прижила она его в Афинах. Яхия искал поддержки и у лисовчиков, претендуя на стамбульский престол. Правда, султанский престол сейчас находится в очень нетвердых шатких руках полубезумного выродка. И Александр-Яхия хочет посеять зерно дворцового переворота в хорошо подготовленную почву... Но учитывают ли государственные политики, что именно Европа - христиане с христианами ведут сейчас между собой смертельную борьбу? Сын султана, очевидно, и это учел... - Цесарь Австрии тоже утихомирил Бетлена Габора, там борьба уже затихает, - бросил гетман, доброжелательно улыбнувшись. - Нет... не затихает, уважаемый пан гетман! - Богдан взял из рук Конецпольского хрустальный бокал с вином и, поднимая его, сказал: - Граф Валенштейн только взял разбег, возглавив войска габсбургской коалиции. Правда, поговаривают, будто бы шведы прекращают войну с Речью Посполитой, готовясь объединиться с европейскими войсками. Сейчас война назревает в Италии, во Франции, в Нидерландах, где сосредоточиваются войска, накапливается оружие. Нет, вельможный пан гетман, война в Европе только разгорается. И Богдан залпом выпил бокал вина. Гетман как очарованный слушал тревожные предсказания молодого Хмельницкого. Да, об этом говорили и у короля Сигизмунда. Как неосторожны государственные деятели в разговорах. Их беседы становятся известны более широким кругам!.. - Но и эту внутриевропейскую войну, а особенно авантюристические действия Яхии, нам следовало бы использовать, по крайней мере, для подготовки нашей антитурецкой партизанщины. Не война королей с султаном, а партизанские набеги на турок! - А кто будет отвечать? Ведь за набеги казаков на мусульман вы же сами безжалостно наказываете их... - Разумеется, не государство должно отвечать. А об этих наказаниях не стоит и говорить... Нужен тут какой-то государственный авторитет! - подумав немного, ответил гетман. - Государство объявит такую же "анафему" и партизанам, скажем, воевавшим на Дунае. Лисовчикам же оно объявило!.. А, несмотря на эту "анафему", на стороне цесаря воевало около двадцати тысяч вооруженных лисовчиков. Одних казаков там насчитывалось до десятка тысяч! Пан Радзивилл, шляхтичи Рогавский, Собеский, Ружинский, полковник Стройновский. Всех не перечесть! Даже блаженный патриарх вашей восточной церкви Лукарис, благословляя схизмой этот современный крестовый поход, окажет действенную помощь от имени целой патриаршей корпорации. - Лукарис, уважаемый пан, схизмат! А в крестовый поход, как сказал пан гетман, пойдут только одни католики. Получается, cujus regio ejus religio [чья власть, того и вера (лат.)] или наоборот. - Известно, что и Александр Македонский опирался не на религиозность своих воинов, разгромив Дария... А в антитурецкой войне, махнув рукой на распятие, примет участие каждый третий шляхтич. Конечно, найдутся казаки, которые охотно помогут Яхии осуществить дворцовый переворот, угрожая этим не только молодому султану, но и крымчакам... Это, надеюсь, понятно пану сотнику! Вполне возможно, что наши действия могут затянуться на десятки лет, молодой пан Хмельницкий к тому времени, как видим, станет уже зрелым мужчиной... - засмеялся гетман. - Казачество, как вам известно, каждый день стремится к действиям. Так стоит ли нам... королевским войскам, препятствовать им или, поддерживая это европейское движение, лучше... предоставить им свободу действий. Мудрая государственная политика много теряет оттого, что сдерживает естественное стремление казачества к экспансии. - Пан гетман, вижу, уже разработал широкий план этой многообещающей европейской акции. Говоря откровенно, в войне, с турками, постоянно грабящими христианский народ, найдутся командиры, достойнее простого казацкого сотника. - Казацкий сотник уже зарекомендовал себя в борьбе с турками! А такие, как Собеский, Радзивилл, даже Стройновский, это уже, извините, представители Речи Посполитой. А она, как известно, подписала с султаном мирный трактат на несколько лет... Гетман умолк, будто высказал все, что хотел, но вдруг, словно вспомнив о чем-то, произнес: - Кстати, пан сотник, неужели вам, право, нужна так эта... служба конюшим или рискованные танцы с чужими невестами?! Думаю, что пан Богдан не откажется от моего подарка - коня с седлом. Без оседланного коня пану сотнику труднее было бы на Приднепровье добираться. "Как знакома эта давняя политика двойной игры знатных вельмож!" - подумал про себя Богдан. Договорились ли?.. Во всяком случае, и не разошлись окончательно! Богдан поймал себя на мысли о том, что все-таки тут пахнет каким-то сговором между ними. К тому же польный и не торопит... Наскоро попрощавшись с хозяевами дома, Станислав Конецпольский вместе со своим эскортом выехал из Каменца. С Богданом он попрощался как со своим союзником. Расстались на дорожке под яблоней со зрелыми плодами, не обмолвившись ни словом о своем сговоре. - Нас ни-икто не с-слышал, уважаемый пан сотник! - предупредительно напомнил гетман Богдану, когда они шли по дорожке сада. - Думаю, уважаемый пан гетман, что никакого сговора между нами не произошло, - в тон гетману многозначительно произнес и Богдан. Гетман лишь улыбнулся на прощанье. И величественная программа польного гетмана о всеевропейском заговоре