м, как маленького. Мартынко отошел в сторону, чтобы мать могла поздороваться с его гостями. Ивась тоже подставил конопатую щеку, здороваясь с Мелашкой, как с родной матерью. Он улыбнулся Мелашке, и высокие гости поняли, кем является она для этих двух юношей. Здороваясь с другом Мартынка, которого видела впервые, она обеими руками взяла его за голову, словно собиралась поцеловать так же, как и своего сына. - Юрком звать, хлопче? Казаком хочешь стать? А у нас в гостях, кстати, и атаман со старшинами. Попросите, если его ласка, чтобы взял вас в наше заднепровское казачество. - Спасибо, матушка. Собирались колядовать... Да и так будьте здоровы в доме сем, пусть счастливым будет весь этот год. Если же у вас гости, матушка, так мы, пожалуй, пойдем в другую светелку. Как по-твоему, Мартынко? А к ним уже подошел сам Конашевич, о котором столько им рассказывали в Лубнах. Остановился, поглаживая свою волнистую бороду. - Казаки? - спросил он. И посмотрел на юношу, как купец на жеребенка. - А оружие у вас есть, казаки? Если есть, тогда дай боже вам счастья в трудовой военной жизни. Люблю и я это дело, еще благочестивым князем привитое нам, юношам, в Остроге... Как только пригреет весеннее солнышко, приходите ко мне, казаки. В свой оршак [свита, едущая за государем (укр.)] старшинский и возьму вас всех четырех, оружие дам. Обязательно вот так все четверо и приходите ко мне вместе с казаком Мартынком, прошу. Думаю, что ты, казаче, не возражаешь? - спросил Сагайдачный Мартынка. - Ежели с Мартынком, так нас больше придет, пан гетман! Не только в Лубнах хлопцы рвутся казаковать... - заговорил Ивась Богун, выходя вперед поближе к гетману, словно на танец приглашая. - Вот это дельный разговор! - обернулся Сагайдачный к сидевшим за столом полковникам, указывая рукой на молодых казаков. - Так благослови нас боже выпить чарку во славу юности и праздника! Самолюбие гетмана было несколько уязвлено тем, что самый представительный из них казак, сын Мелашки, промолчал и за него ответил Ивась. Юноши и пришедшие с ними чигиринские казаки сели за столом напротив Сагайдачного и полковников, заняв всю скамью. Мартынко понял, что, уклонившись от ответа, задел самолюбие гетмана. Посмотрел на мать, кивнул головой в ответ на ее молчаливый вопрос. Мать то ли корила сына за то, что он не ответил на многообещающее предложение гетмана, то ли велела ему, как хозяину, угощать гостей. Возможно, этот взгляд таил в себе сговор матери с сыном, а может быть, и благословлял его на путь казацкой жизни... Мартынко взял сулею и стал наполнять бокалы, начав с полковника. Сидя за столом, заставленным вкусными яствами и хорошим вином из погребов бывшего подстаросты, Сагайдачный все время думал о своем разговоре с молодыми казаками. Ведь они не воспитывались, как царьградский пленник, в иезуитской коллегии. Их надо обучить и прибрать к рукам. Дружба разбитного казака Мартынка с сыном чигиринского подстаросты Богданом, видимо, не прошла бесследно. Правильно поступил, что без всяких раздумий обещал принять их в свою свиту. Не только устами, но и устремлениями таких младенцев, как сегодняшние друзья Мартынка, руководит сам промысел божий! Получив его приглашение, приглашение старшого реестровых казацких полков, хлопцы расскажут другим, привлекут десятки, сотни таких же, как и они, молодцов. Оршак или даже целый полк можно будет создать из таких юных сторонников, друзей! Особенно пришелся по душе Сагайдачному красавец Ивась Богун, он, казалось ему, будет наиболее преданным джурой. Такого не обольстить лукавым обманщикам. Непременно надо посоветовать хлопцам, чтобы привели с собой сотню или даже две таких же, как и они, юношей. - Ну как же, молодец Мартынко: останешься казаковать у Вишневецких или, может быть, и нам, грешным, можно надеяться? Не пренебрегайте, молодцы, нашим казацким родом! - подобрев от выпитого вина, все-таки спросил Сагайдачный, причисляя и себя к "нашему казацкому роду". Умудренный уже житейским опытом и хорошо зная горячность своих младших друзей, Мартынко поспешил ответить полковнику за всех: - Весна, пан гетман, еще далеко. Говорю, гетман, потому, что полковники и среди нас найдутся... Пока что еще только рождественские праздники провожаем крещенской кутьей. Все мы казаки пана Вишневецкого, и больше того... казаки украинского народа, как говорит мама. Куда народ, туда и мы. - Ясно, куда народ, туда и мы! А воевать под началом такого пана полковника каждый согласится. Верно, Мартынко? - вмешался и Филонко Джеджалий, словно настраивая и свой, прорезывающийся басок. Ивась даже покраснел за него, смутился, как девушка, для бодрости подтолкнув его локтем. Знакомое чувство воина зашевелилось в душе Сагайдачного. Знакомое и такое близкое свое, норой и горькое, прошлое. Так же договаривался он и с Марконетом о службе у французов!.. Именно на такую молодежь, как эта, ему и следует опираться. Молодежь бросается в реку, не ища броду. Э-хе-хе... Но он еще не все растерял в этой погоне за проклятым королевским бубликом, за государственным признанием!.. Утром Сагайдачный отправлялся в дальний путь на Киев как почетный гость чигиринских казаков. В окружении казаков и сопровождавших его старшин ехал он до монастыря святой Матрены, спрятавшегося в лесистых буераках. Святая Матрена! Не в честь ли хозяйки-вдовы сооружена эта обитель? Остановил коня, повернул его в сторону храма, снял шапку и перекрестился. Он остался доволен собой! Вся его свита, даже хозяева-казаки, поддержали показную набожность прославленного полковника. Еще не все потеряно! Если не Мартынка, самозабвенно влюбленного в иезуита Богдана Хмельницкого, так его скромных друзей он твердо решил взять в свою гетманскую свиту. Не с большим рвением восприняли они его предложение, но и не отказались. Утром он узнал от дворовой девушки, что Мартынка считают братом храброго сына Хмельницкой. Надо и ему, Петру Сагайдачному, непременно привлечь на свою сторону этого молодого казака!.. 16 До сих пор молодому Осману редко позволяли заниматься важными государственными делами. Он довольствовался безграничной свободой, а вместе с ней и властью, проявляя ее на конских ристалищах и в гареме. Вот уже пятый год гордостью гарема была первая султанша из гяурок, красивая невольница, торжественно подаренная султану Мухамедом Гиреем и всесильным беем - Зобаром Сохе. В диване обходились без молодого Османа. Его мать зорко следила за управлением государством знатными беями, порой, может, подобно затянутому тучами солнцу, туманно и не всегда мудро определяла политику своей страны. Военное совещание в диване собирались провести, как обычно, без участия молодого Османа. Бей порой даже из добрых побуждений старались лишний раз не беспокоить молодого султана. А ведь опять готовились к войне с Речью Посполитой! Всем было известно, что султан твердо решил возглавить этот поход. Мать предупредила Османа о созыве военного совещания в диване. Предупредила, как родная мать. До сих пор и она играла не последнюю роль в определении политики государства. Она не только управляла во дворце, в гареме, но и решала сложные государственные и семейные дела. Мах-Пейкер проводила совещания в диване, порой без яшмака, с открытым лицом, как настоящая властительница. Жестокая женщина не щадила даже детей покойного султана... - Осман уже совершеннолетний, вполне созревший султан! - заявила она в диване. - Уже в третий раз женится, а от бывшей гяурки-монахини, теперь пресветлой любимой султаном правоверной султанши, ждем второго ребенка... - говорила она государственным деятелям, горячо доказывая, что именно он, ее Осман, должен стать во главе турецких войск, выступая против Ляхистана. - Но это небезопасно для султана, великая матушка, пусть всегда сияет благословенное лицо нашей луны, - льстиво уговаривал султаншу Али-бей. - Молодой, неопытный в военном деле султан, надежда правоверных, нужен здесь, в сердце страны Истамбуле. Войска может повести новый визирь Гусейн-паша. Да благословит аллах его ноги! Мать султана настаивала на своем, стараясь как можно скорее вывести из серальских пеленок своего сына, настоящего наследника прославленной династии Сулеймана Пышного! За спиной Османа стоит, наступая ему на пятки, второй сын покойного султана, Мухамед... Высокомерно вела себя турецкая знать, пьянела от безраздельной власти над страной. И вот он, Осман, - "...да благословит его аллах, как своего прямого наследника!.." - вдруг так неожиданно взбунтовался, добиваясь власти, единоличного управления государством. Возглавить поход против польских войск - это значит взять в свои руки вооруженные силы государства. Как султан, он возглавит и верховную власть над войсками правоверных! Он и никто иной должен вести войска против неверных ляхов!.. - Европа сейчас угрожает величию султана, - грозно изрекла Мах-Пейкер, забывая о яшмаке. - Французы намереваются объединить всю Европу в этом богопротивном крестовом походе против нас. Ва кюллю ль-кьяфырина омматон вахидатон! [Все неверные гяуры - это единое религиозное общество! (турецк.)] - говорит наша благословенная мудрость. Король Ляхистана - главное лицо в этой войне против нас! Так кто же, как не сам султан, наследник Сулеймана, должен стать судьей обнаглевших неверных?! Диван бессилен был погасить пыл честолюбивой матери-султанши. Сам Осман, по ее воле, присутствовал на этом ответственном совете дивана! Турецкие войска, отдохнувшие после персидской кампании, теперь поведет самоуверенный, как и его мать, хвастливо-воинственный Осман II. В диване, на этом решающем совете, он выступал впервые. Бей услышали хвастливую и полную угроз речь своего султана. Решительная султанша, привыкшая не считаться с мнением дивана, зажгла сына своими честолюбивыми замыслами. Именно это и подчеркивал Осман в своей тронной речи, угрожая всем непокорным... Под бравурный бой барабанов, уверенный в легкой, посылаемой самим аллахом победе, Истамбул заговорил о властном и грозном выступлении молодого султана в диване. Одобрительно встретили эту весть воины янычарских полков, одетые, по приказу молодого султана, в новую европейскую гвардейскую форму и вооруженные не только луками, но частично и европейскими позолоченными самопалами, главным образом в отрядах, сопровождавших султана. От прежней формы остались только тяжелые шапки-малахаи с длинными шлыками, как символ султанского могущества. Именно в это время и встретился с матерью султана главный надсмотрщик гаремов Кызляр-ага Сулейман. У него тоже есть свои взгляды и замыслы. Никто, кроме старой султанши, не поможет ему в этом. - Хочу предостеречь, уважаемая надежда наша земная, - сказал с рабской покорностью Сулейман Мах-Пейкер. - О чем? - так же властно, как и в диване, но настороженно спросила султанша. А Сулейман умел найти ключ к этой правоверной душе. Он, конечно, понимает мать-султаншу! Поэтому предостерегает ее о том, как бы после отъезда молодого Османа из Истамбула, после такой угодной аллаху борьбы в диване, не остались во дворце враги, что может привести к нежелательным для него последствиям. И не только на поле брани, а именно на троне... Ведь в Истамбуле остается его младший брат Мухамед, только что возвратившийся из путешествия к египетским пирамидам. Он будет жить вместе с матерью возле Босфора, в новом дворце, подаренном покойным султаном любимой жене, матери Мухамеда. Не ее ли, как старшая, справедливо поучала Мах-Пейкер... Мухамед, родной брат султана, несмотря на свою молодость, объездил много стран, его обучают лучшие учителя, отуреченные греки и венецианцы... Эти слова, точно стрелы молнии, пронзили сердце вдовы-султанши. Задели они и легко уязвимое самолюбие молодого султана. Какой же он глава государства, если у себя под носом разрешает воспитывать злейшего врага, посягающего на его султанский престол! Ведь Мухамед может взбунтоваться, добиваясь власти еще при его жизни!.. - Немедленно убрать его, как бунтовщика! - лаконично повелел Осман, единственный властелин живых и мертвых на мусульманской земле. Он даже не дослушал до конца этой фатальной для Мухамеда клеветы Кызляра-аги. 17 - Казнь над братом султана может быть совершена только после фетвы [приговор (арабск.)], вынесенной главным муфтием... - нашептывал Сулейман, снова вызванный к султанше Мах-Пейкер. Страшное дело эти незыблемые законы веры, традиций и престолонаследования... Фетву мог выносить только главный судья государства, муфтий Езаад. А он был не только непримиримым противником похода Османа, но и отдавал личное предпочтение Мухамеду. И муфтий категорически отказался вынести приговор! Тогда Мах-Пейкер, используя влияние и связи, обратилась к своему стороннику - муфтию Румелийскому кади. Мало ли она совершила полезного для себя в союзе с ним, и не он ли, чуть ли не единственный из военных духовников Анатолии, знает о греховной связи пожилой султанши с неверными пленниками, даже и правоверным Ахмет-беем? Кадиаскер был удостоен властительницей высоких наград и недавно получил от нее подарок: султанша подарила ему пленного Богдана, когда узнала о том, что этот убийца Ахмета давно уже стал мусульманином. Одаряла она его тоже не без тайного умысла. Покорный кади в благодарность за великие милости могущественной может закрыть глаза на слабости стареющей женщины, легко поддающейся искушениям прародительницы Евы... Кади согласился утвердить смертный приговор брату султана Мухамеду. ...Казнь совершалась не на большой площади, как обычно, в присутствии правоверных, а ночью, без огласки. Богдан, как домашний слуга кадиаскера, должен был сопровождать своего господина на эту казнь. Это не радовало Богдана. Но это давало ему относительную свободу. В течение почти двух лет изо дня в день, по пять раз, от восхода до захода солнца, он читал молитву кади, завоевывая доверие бея-духовника. Это усыпляло бдительность почитаемого в стране кадиаскера. Иногда Богдан выходил за калитку двора и без надсмотрщиков духовника и янычар. Поначалу он ежедневно любовался морем и прибоем с балкона первого этажа дворца кади. Слева возвышалась знаменитая Девичья башня, за ней во мглистой дымке морского залива вырисовывалась башня Скутари, окруженная высокими кипарисовыми рощами. Скутари! Патриарх Кирилл Лукарис советует начинать именно оттуда. Кому придет в голову поинтересоваться, почему молодой мулла известного кади посещает Скутари? Разве не хочется и ему отдохнуть в роскошном уголке стамбульских вельмож?.. Вот так, замечтавшись, и приехал он с кади на удаленную от центра города площадь Сары-ер. Очевидно, когда-то здесь была только пустынная, желтая земля, захваченная купцами. Со временем тут возник отдаленный, малонаселенный район города. Давно начатое строительство новой мечети Ени-Джами, казалось, предвещало лучшее время, когда прекратятся страшные убийства из-за наследования султанского престола. Площадь была оцеплена отрядом янычар. За плотным кольцом янычар шатались какие-то люди. Проснулись старики, разбуженные приготовлением к казни. Им уже все известно! Негодуют или равнодушно регистрируют это событие, которым завершается подготовка к большой войне с поляками. Им не раз приходилось быть свидетелями подобных убийств. Сколько войск прошло уже через эту площадь, в сторону Кыркларели! А сколько воинов еще готовится и каждый день уходит из города в том же направлении. Что значит убийство, пускай даже и брата султана, в сравнении с погибшими на войне правоверными. Кыркларели находится на границе со славянской страной, на так называемой земле неверных. Кто бы они ни были - болгары или сербы - они свои! За этим городом, в сорока милях, жизнью, а не смертью полна их славянская земля!.. Мрачный, молчаливый рассвет. Посреди площади, прямо на земле, устлано коврами священное место казни. Даже преступная казнь совершается здесь в священных местах! Богдан оглянулся, ища глазами свежесрубленную колоду и возле нее палача в красной мантии. Как тогда на львовской площади. Вздрогнул от неожиданно нахлынувших воспоминаний. Обтесанная колода и откормленный палач. Толпа людей и солнце, прячущееся за весенние облака. Печальные воспоминания о родной земле. Но кровь казненных, и не всегда справедливо казненных, впитается в землю так же, как и здесь. Будет ли здесь пролита кровь? В полумраке виднеются разостланные на земле дорогие ковры мусульманского Востока. Казалось, что они уже залиты кровью. Посмотрел на янычар, плотным кольцом окруживших площадь, и у него, казалось, застонала душа от унижения человеческого достоинства. Сейчас и думать нечего о помощи обреченному, как это было во Львове. Тут надо обо всем забыть, готовясь к побегу из этой ужасной страны... Кадиаскер остановился, воровато, со страхом огляделся вокруг. В сопровождении неусыпной свиты янычар к месту казни направлялся молодой султан Осман II, облаченный в рыцарские доспехи. Почти рядом с ним вели его младшего брата Мухамеда, такого же роста, как и султан. Вначале Богдан пытался сравнить двух братьев. Да стоит ли... сравнивать Мухамеда с этим жестоким человеком, грязным подобием зверя! Нет, несчастного красавца Мухамеда даже нельзя сравнивать с этим закованным в, железные доспехи палачом... Мухамед шел в легкой богатой одежде, с непокрытой, побритой головой. Ступив на ковры смерти, младший брат султана резко остановился, испуганно и растерянно огляделся, встретившись глазами с братом, в руках которого находилась его юная жизнь. Упал на колени перед могущественным братом, зарыдал, торопливо моля Османа, а не аллаха, не губить его: - Я не хочу быть султаном, мой могущественный брат! Алла-гу-ак-бар, умоляю тебя именем нашего отца... Но Осман грозно посмотрел на стражу и рукой, закованной в железо, повелительно указал на ковры и отошел в сторону. Стража схватила несчастного, стоявшего на коленях на коврах, и поставила его на ноги. Кадиаскер быстро подошел к обреченному и стал рядом с ним. Вытащил из-под полы пергамент, властно передал его мулле Хмельницкому, чтобы тот громко прочел. Руки у Богдана то немели, то начинали предательски дрожать. Два факела освещали с боков этот пергамент со смертным приговором. Он сам писал его под диктовку кади. Несколько раз перечитывал дома, чтобы не сбиться при оглашении на площади. При таком фантасмагорическом свете все знакомые ему слова фетвы казались живыми. За каждым словом стояла тень страшной действительности, которая вот-вот поглотит и Богдана с его весьма рискованными связями с царьградским патриархом, самым хитрым и мудрым его советчиком здесь и, может быть, спасителем... Эти опасные мысли одолевали Богдана именно сейчас, когда он читал смертный приговор молодому и одаренному юноше - наследнику султанского престола! И вот последние слова приговора переплетаются с вихрем таких же страшных мыслей о посеянной патриархом в его душе надежде. Принесут ли они плоды?.. А в приговоре сыну султана приходится читать: "...подлежит смертной казни за готовящуюся измену и возможное нападение на султана, земного брата аллаха..." - чуть слышно закончил по памяти, потому что глаза были ослеплены слезами непонятного ему бессилия. Словно себе читал он приговор за дерзкие помыслы о побеге, к которому он тщательно готовился в последние месяцы своей подневольной жизни. И, передав кади пергамент, отвернулся. Не видел, что происходило на коврах позора. Но все слышал. Страшные проклятия брата султана, казалось, вызывали стон даже у окружавших его янычар. Будто эти проклятия спасут несчастному жизнь! - Нет, ты не брат аллаху, Осман! Ты хочешь пролить братскую кровь на эти ковры, которые были свидетелями славных побед Баязеда... Пусть же эта твоя первая кровавая победа братоубийства покроет тебя позором! Нет, аллах не допустит, чтобы ты господствовал над народом правоверных... - Кончайте!.. - истерически воскликнул Осман, хватаясь за саблю. Мухамед больше не произнес ни слова. Сквозь шум и крики, поднятые янычарами до команде старшин, Богдан услышал страшные, нечеловеческие хрипы умирающего. А потом все утихло... Чтобы не проливать священную султанскую кровь на землю, Мухамеда задушили волосяным арканом. Когда умирающий издал последний стон, кадиаскер повернулся и ушел прочь, пробиваясь сквозь толпу придворных и янычар. Следом за ним пошел и Богдан. Он почувствовал, что стоял на краю пропасти, в которую его снова чуть было не толкнула судьба... Но... толкнет! В душе пустота или злость на всех окружающих и на свою горькую судьбу. 18 Богдан подумал, что бессмысленно было бы класть свою голову рядом с головой несчастного брата султана. Он должен торопиться. Ведь твой господин, верховный дамулла и военный судья, словно бежит от этого символического эшафота, покрытого багряными коврами Баязеда. Страшное преступление совершили безмолвные, а может, совсем немые телохранители султана... Пробившись сквозь ряды янычар, кади обернулся к Богдану и повелительным тоном сказал: - Иди домой и жди меня, читая молитвы по убиенному! Повернулся и направился к своей военной свите, ожидавшей его на улице. Богдан словно окаменел. Конечно, он должен уйти отсюда. Но продолжал стоять, точно придорожный столб, провожая своего господина растерянными глазами, в которых, может быть, зарождались искры гнева. Позади него до сих пор слышался приглушенный крик. А впереди шагала гвардия, сопровождавшая властелина страны. Удалялся торжественный султанский катафалк - карета с телом Мухамеда. Следом за ним поехал и кадиаскер, властелин его, Богдановой, жизни. "Иди домой и жди меня, читая молитвы..." - Алла... акбар, - послышалось совсем близко за спиной... Это его окликают. Ведь он условился со своими... сообщниками, что именно словами азана они будут обращаться к нему. Здесь принято так приветствовать друг друга, и потому никто не обратит внимания. Не торопясь, чтобы не выдать себя, обернулся. Уже в который раз встречался Богдан на берегу Адриатики с этим древним дервишем Джузеппе Битонто, через него поддерживал связь с Фатих-хоне, ныне третьей женой Османа. Но иногда старый дервиш приносил ему вести и от святейшего патриарха царьградского... - Еще вечером искал встречи с тобой, брат-сынок. Такая радость... выследил, когда ты остался один и без надзора. - Аллах видит, что я рад этой встрече, мой падре Джузеппе, - встревоженно бросился к рукам старца, делая вид, что лобзает их. Но Битонто отстранил его от себя, что-то пробормотал. И вдруг с радостью срывается с его уст имя: - Назрулла-дир, бай-ока!.. - Назрулла-дир, бай-ока! - повторяет весело Богдан, поднимая свою голову с груди Битонто. И встречается взглядом со своим бывшим пленником-братом! Позабыв всякую осторожность, бросился к нему, как к самому близкому человеку, обнимая его в предрассветной мгле. Даже не обратил внимания на молодого аскера-янычара, который стоял в стороне, словно ожидая, что и его сейчас начнут целовать. Аскер был одет так же, как и Назрулла. Можно ли выразить словами бурю чувств, нахлынувших так неожиданно, что даже дух захватило. Все его надежды на побег из неволи были связаны с именем Назруллы... Сзади толкнул его в плечо сгорбленный Джузеппе Битонто. Толкнул не случайно, это сразу почувствовал Богдан и тотчас опомнился. Очевидно, снова о чем-то предостерегает. Ведь аскер продолжает неподвижно стоять. Но мулла Хмельницкий был освобожден своим господином от надзора, как зарекомендовавший себя истый правоверный. Его господин кадиаскер должен уехать на несколько дней в Брусу, в Эшиль Брусу - бывшую первую столицу Османского государства, где в склепах-усыпальницах покоятся многие султаны и члены их семей. Там торжественно должны похоронить-убиенного Мухамеда. Кадиаскер обязан лично подтвердить султану и его матери, что Мухамед похоронен... Богдан поэтому свободен не только в данный момент, но и в течение ближайших трех-четырех дней. - Уважаемый брат-сын! Наконец я получил весточку от патриарха Кирилла и его верных посланцев. Наступило подходящее время для того, чтобы рискнуть совершить побег. Святейший ждет прибытия казачьих чаек к берегам Босфора! Несколько дней, начиная с сегодняшнего, в Кыркларели вас троих, с братом Назруллой и вот с этим аскером-албанцем, будет ждать болгарин, тоже аскер - воин султана. Вместе с ними вы должны бежать навстречу казакам! Немало отуреченных братьев-славян бегут, не желая участвовать в войне против славян. Побег хорошо подготовлен служителями патриарха. Для тебя тоже принесли одежду и оружие аскера. Из Кыркларели - на море, а там уже... волны да ветер будут союзниками вашей молодости, будут вашими глазами и разумом в поисках путей для свободы и встречи со своими!. Давно уже умолк Битонто, принесший такую желанную весть. На дворе совсем рассвело, опустела площадь казни. А Богдан стоял, как околдованный, держа руку Назруллы, и чуть слышно шевелил губами: - Не забыл, не обманул святейший Кирилл Лукарис! Им обманывать грешно. Не забыл!.. 19 В Киеве, на Подоле, отправлявшиеся в дальнюю дорогу послы прощались с казаками и киевлянами. Зима из последних сил боролась с оттепелью, по утрам еще держались заморозки. Но все же чувствовалось теплое дуновение весны! - Нет, не выдумывай, полковник, - в последний раз советовал тоном приказа Петр Сагайдачный, - поедем в тарантасе. Дорога дальняя, владыку в седло уже не посадишь! Полковник Яцко пожал плечами и, посмотрев на оседланных казаками коней, махнул рукой: - По мне, хоть и на волах, запряженных в ярма. По-моему, пускай владыка в своем пастырском тарантасе тащится, а нам следовало бы сопровождать его, как подобает казакам. Ведь казаки мы еще, да и едем по своим делам. Весна вон как наседает! - Сопровождать будут молодые. А пану Яцку надо ехать вместе с владыкой, в его закрытой карете. Я тоже поеду в коляске с паном Дорошенко... А кони не спеша будут идти следом за нами. По приказу Конашевича пришлось отказаться от привычного способа передвижения, от езды в седле. Да сейчас они и не думали о казацкой чести, направляясь с таким посольством. К сердцу Речи Посполитой казаки еще протягивают, к сожалению, просящие руки. - Ну какие мы казацкие послы, мать родная? - до сих пор еще не мог успокоиться полковник Яцко. - Приедем в Варшаву, точно купцы, в разрисованных, как пасхальное яичко, каретах. С посольством отправлялся и давно известный казакам священнослужитель Езекиил Курцевич-Булыга, как игумен православной епархии. Новоявленный владыка, в противоположность другому попу Курцевичу - Йосафату, всегда помогал казакам и украинскому народу. Казаки уважали его и доверяли ему, как своему полковнику. Бывший терехтемировский настоятель прихода, теперь святитель целого епископата, улыбался, слушая неунимавшегося полковника. Разводил руками, но не оспаривал распоряжений старшего в посольстве Петра Сагайдачного. Сколько вместе с ним, как говорится, хлеба-соли съедено! Набожно благословил молодых казаков из оршака Сагайдачного: Станислава Кричевского и совсем юного, похожего на девушку Юрка Лысенко. Пылкий юноша нагнал полковника еще по дороге из Чигирина. Не послушался Юрко совета Мартынка и предостережений Мелашки. С юношеской непосредственностью он поверил Сагайдачному, прельстившись... казацким хлебом и славой. Езекиил Курцевич добродушно улыбался, наблюдая, как смело ведет себя молодежь в кругу духовенства. А на замечание Яцка ответил: - Казак в посольстве, да еще и к самому королю, уже не казак, пан Яцко, а только посол. Или, может, вам неизвестно, полковник, что Сигизмунд исключительно, если можно так выразиться, "расположен" к вашему казачеству? И тут же рассмеялся, подчеркивая этим, что он согласен с полковником Яцком, чем окончательно покорил его. Владыка приподнял полы рясы, влезая в карету и садясь на покрытое ковром сиденье. Следом за ним юркнул в карету и полковник Яцко Острянин. Слова святителя развеселили Сагайдачного. Улыбнулся также и Дорошенко. "Расположение" Сигизмунда было хорошо известно казакам. Он грозился до последнего человека "истребить это бунтарское казацкое племя!". Но ведь он король: мысли и дела королей подсудны только богу! Сагайдачный даже оглянулся: какой бы иконе поклониться и перекреститься, подумав об этом? Взглянул на свою свиту послов, по-хозяйски поторопил машталеров и, вместо владыки, сам благословил их в путь. И, садясь в карету, больше для собственного успокоения, откликнулся на остроту Курцевича: - Что верно, то верно. До сих пор еще не умудрил господь нашего короля расположением к православному пароду. Но эта торжественная поездка, - воскликнул он, выглянув из кареты, - будет зачтена нам как христианский подвиг! К тому же подвиг полезен не только нам, но и нашим боевым коням. Не гнать же их в такую даль, да еще по трое подменных коней на каждого! Яцко услышал эти слова, когда садился в карету вместе с Курцевичем-Булыгой, давним сторонником казацкой веры и острой политической борьбы за нее с униатами и королем. Это в какой-то степени облегчало Яцку длительное путешествие в одной карете с духовником. Было о чем побеседовать с батюшкой, воспитанником Падуанского университета. Даже можно и посоветоваться с ним о казацком посольстве. Сейчас развертываются такие дела, такие бурные события в стране, которыми, кроме религиозных, придется заниматься ему и с епископской кафедры. Они ехали в крытой карете только вдвоем. В окна было видно, как оживала согретая весенним солнышком природа. Но не будешь же все время говорить об этом, а о делах военных, о состоявшемся Круге в Сухой Дубраве еще до выезда из Киева все уже было переговорено. Отец Езекиил охотно поддерживал разговор, который начинал полковник. Яцку уже надоела эта добродетельная беседа с батюшкой о киевских бубличницах или о подготовке короля к новой войне с турками, на которую так вдохновенно благословил ксендз Оборницкий, королевский посол, привезший казакам деньги за их службу. И они стали делиться впечатлениями о двух молодых казаках, взятых Сагайдачным в свою свиту из недавнего пополнения оршака. О Стасе Кричевском, кроме как о его завидной молодости, и сказать было нечего. Но с восхищением говорили о самом молодом джуре полковника, Юрке Лысенко. Каким-то угрюмым казался он со своими всегда нахмуренными бровями и словно враждебным молчанием. Конашевич не нахвалится ловким, сообразительным казаком, исполнявшим самые сложные его поручения. - Пан Петр привлекает к себе молодежь, чтобы всегда иметь под рукой надежных людей, - вслух высказал Яцко свое мнение. Владыка тут же добавил: - Сказывают, будто бы молодой джура и своего старшего друга, с которым воспитывался в Лубнах у Вишневецкого, оставил. А хорошего казака вырастили монахи Мгарского монастыря! - И вздохнул. - Знал я и его знаменитого отца, - если владыка помнит Пушкаря. Весь в отца пошел молодой Мартынко... - А как же, знаю, хорошо знаю казака Пушкаря. Действительно, отличным бы полковником стал. И думаю, не пошел бы в кумовья к нашему пану Петру, как и его сын к нему в джуры! Такого бы следовало уважать умному пану Петру. - О чем вы, батюшка? Священник пристально посмотрел на полковника, их глаза встретились. И он тут же отвернулся, засмеявшись. Посмотрел в боковое окошко. Яцку нетрудно было понять, почему так развеселился владыка. Слишком недоверчиво относилось вольное казачество к шляхтичу из-под Самбора Петру Сагайдачному. Чрезмерное тяготение воспитанника острожской коллегии к королю, к его придворным еще в молодости не нравилось свободолюбивому казаку Острянину. Может быть, кому-нибудь, как, например, старому завистливому Дорошенко, успехи Конашевича портили настроение, мешали видеть в нем человека. Сагайдачный не шел, а летел, точно мотылек, на заманчивый огонек славы, слепо веря доброжелательно относящемуся к нему королю. Это и помогло ему стать гетманом... - И погиб Пушкарь, обманутый хитрыми есаулами дипломата-воина Сагайдачного, - продолжал полковник, сам отвечая на свой вопрос. - Не сам же Сагайдачный учинил эту расправу? - пытался Курцевич-Булыга смягчить тяжкое обвинение, брошенное Острянином. - Очевидно, нет, уважаемый батюшка, - согласился несколько ободренный такой поддержкой Яцко. - Кто-нибудь еще в те времена не мог бы больше и искреннее послужить нашему делу единения с русскими братьями. - Да как-то союзничали, пан полковник! Слыхали, на совете старшин в Дубраве Петр Одинец докладывал? Вернулся послом от пана Петра к московскому царю. - Посольства бывают более ладные... - Не ладное посольство, говорите? Пускай уже потомки судят о важности и своевременности такого посольства именно от пана Сагайдачного. Не послал бы он, так послали бы запорожцы от Бородавки!.. Да и московскому царю, пан Яцко, не мне бы об этом говорить... за молитвами, как порой и нашему Конашевичу, некогда заниматься государственными делами. Царь же сам не принял посольства Одинца, а послал его к дьякам. - Молитвы царя здесь, батюшка, ни при чем, лишняя спица в колеснице, как говорят посполитые. И снова Булыга дружелюбно посмотрел на своего собеседника. - Лишнюю спицу рачительный хозяин оставляет про запас... Не принял московский царь наших послов, пренебрег сыновней рукой помощи. Так было, полковник! - Не знаю, уважаемый батюшка, что там было, а что приврали. И вам не следовало бы слишком переоценивать посольство Одинца, - уже с жаром возразил полковник. - Неизвестно, как бы и мы с вами поступили, будучи на месте царя державы, которую по наказу Сагайдачного не раз казаки разоряли, жгли и грабили. А теперь он, как равный к равному и послов, знаете, посылает... Да не нужно и на троне сидеть, чтобы раскусить своего недавнего противника, который ломится в закрытую дверь! Вон и сейчас... пан Петр не менее ревностный слуга польского короля! - Погодите, полковник Яцко. Не мы ли с вами вместе с Сагайдачным едем с посольством к королю?.. Что-то вы не посольским языком заговорили. Теперь мне понятно, почему с таким единодушием, выдвигали вас в это посольство старшины в Сухой Дубраве на Кругу низовиков!.. Да хватит уже об этом. Триста золотых дукатов привез Одинец казакам от царя, подарки, доброе слово монарха! Не затмит ли это... ошибки молодого Сагайдачного? - Боль, причиняемая раненому, никогда не забывается! Она, как оспа, на всю жизнь оставляет следы! - Да не горячитесь, пан Яцко, что это с вами? Тогда проводилась одна политика, а сейчас совсем другая, - убеждал владыка больше самого себя. Где-то в глубине души соглашался с ним, но все же спорил. - Политика одна и та же: к королю Сигизмунду, как подданные, почти с повинной, точно к султану, едем! - Почему же к султану... Даров не везем! - засмеялся Булыга. Засмеялся и полковник Яцко. Острота священника сказала ему больше, чем горячая дискуссия. Даров королю они не везли, это верно. Но везут души украинского народа. Искренние души и согласие воевать за спокойствие престола Ягеллонов, выпрашивая для себя... лишь право молиться так, как молились их отцы и деды. А разрешит ли иезуит, не были уверены. Почему же в Москву посылали сотника Одинца, а не полковника, уважаемого всем украинским народом? Да и послали только с обещанием помочь Московии разбить татар и турок. Помочь, а не заключить братский союз!.. 20 Послы украинского казачества во время утомительной двухнедельной поездки в Варшаву не заметили даже наступления весны. Да и королевская Варшава не по-весеннему встретила их. Только одному Сагайдачному казалась она и приветливой, и по-летнему теплой. Радушно встреченный королевичем Владиславом, он забыл и о цели своего приезда в столицу Польши, оставив полковников одних на посольском подворье. Петру Сагайдачному и новоявленному епископу Езекиилу Курцевичу устроили пышный прием во дворце короля Сигизмунда III. Король благосклонно разрешил присутствовать при этом еще двум полковникам. Он недолюбливал "схизматское племя". Правда, владыке даже милостиво разрешил поцеловать свою монаршую руку. И на прощанье, после краткого разговора, "весьма соблаговолил" изречь: - Я очень рад видеть вас, преподобный отче, в сане архиепископа схизматиков. Передайте и другим, чтобы поступали так же. Они тоже могут рассчитывать на нашу королевскую милость... Королю трудно было говорить на польском языке, потому что родным языком был ему немецкий. Курцевич-Булыга перешел на латинский и этим облегчил дальнейшую беседу с королем Речи Посполитой. Сагайдачный воспринял это как большую милость короля. Особенно ему по душе пришлись теплые беседы с королевичем Владиславом, им было о чем вспомнить - хотя бы о неоднократных походах на Россию, о разорении Москвы. Охотно помогал Владиславу своими советами, как лучше подготовиться к походу на Днестр, к войне с Турцией. У Сагайдачного, признанного знатока военного дела, многое мог позаимствовать Владислав!.. Но простых жителей Варшавы мало интересовало посольство казаков. Вначале владыка Курцевич-Булыга сопровождал Сагайдачного на приемах в королевском дворце и во время визитов к знатным вельможам Польши. Потом, удостоенный такой королевской милости, епископ с головой ушел в свои религиозные дела, завязывая знакомства с духовенством Варшавы. А что должны были делать полковники, предоставленные самим себе? Стараясь не попадаться на глаза охране и людям, они любовались Вислой. Неловко чувствовали они себя при встречах с Сагайдачным. Не радовали их и восхищенные рассказы полковника о частых посещениях короля и окружавших его иезуитов. Пожилой уже полковник Дорошенко возмущался утомительным бездельем в посольстве. Сравнительно молодой, но уже не раз ездивший с посольством пылкий Острянин горячо поддерживал своего товарища. И полковники не захотели сидеть сложа руки в посольских покоях. - Чего нам тут сидеть, пан Петр, - чуть ли не закричал, обычно поддерживавший во всем Сагайдачного Дорошенко. - Там земля горит под ногами казаков, а мы, их полковники... протираем штаны и локти на скамьях королевских задворок, торчим как пни здесь. Говорю же я тебе, пан Яцко, уедем скорее туда, где мы нужнее, где нас ждут! - Правду говоришь, полковник Дорошенко. С казацкими полками при таком наплыве пришлых людей один Бородавка не справится. Неизвестно, что еще нам будет за нападение на Белую Церковь и усмирение евреев, глумившихся над образом Спасителя. Да и вспыльчивого полковника Мосиенко вместе с ирклеевцами, очевидно, уже отправили в поход на Царьград, чтобы потревожить султана, сбить его с толку, расстроить военные планы. Могут напороться... А мы здесь стельки сушим. Поедем, поможем им! Для приличия Сагайдачный стал уговаривать их, однако легко и соглашался с ними. Для въезда в королевский дворец нужны были и полковники. Теперь все позади. Король желает только с ним, Петром Сагайдачным, завершать посольские дела, сведенные в конце концов лишь к переговорам о выступлении казаков против Турции под началом польного гетмана. Поджидает Ходкевич казаков во Львове, чувствуя себя там как на пылающем костре разгоревшейся войны. Ведь молодой султан мечтает о большой виктории! Даже свой мусульманский рамазан в походе празднует где-то в низовьях Дуная. И полковники поскакали верхом на конях из Варшавы, словно удирая от преступления, из посольских покоев! Будто и не ехали сюда в скрипучих каретах. Даже и ночевали в лесах на приволье. А вокруг них зеленели поля, расцветали голубые цикории, возвышались над травами роскошные стебли донника. За Фастовом начало ласково припекать солнышко, поторапливая полковников, и без этого спешивших к казацкой армаде, находившейся в походе в Молдавии. Ведь молдавские земли не ближний свет, за Днестром! Покуда доберешься туда, не одни подошвы сотрешь. А еще и воевать надо... - Говорил наш гетман Бородавка: хоть и в ад пойду с таким войском... - от скуки промолвил полковник Яцко Острянин, снимая шапку. Они уже шли по свежим следам отважных, неудержимых казаков. - В ад, может, и попадет пан Яков, недальновидный и слишком горячий человек. Видите вон пожарище в имении сторонника иезуитов... - тяжело вздохнув, сказал полковник Дорошенко. - Конашевич, прощаясь, советовал мне возглавить реестровых казаков, чтобы Бородавка мог собрать рассеянные по лесам и степям полки запорожцев. Ирклеевцы пошли к морю, чтобы отвлечь силы турок. По пути в Царьград могут нарваться они на мощные заслоны, погубят целый полк! Да и самого Бородавку не так-то легко теперь найти в этих лесах. - По пожарищам найду! - коротко ответил Яцко. А пожарища и в самом деле говорили о шумном и грозном походе. Сорок тысяч! Каждый четвертый на коне. Такую ватагу нужно накормить, снабдить возами, пушками, порохом, поневоле рассеешься по широким просторам Приднестровья в поисках постоя! - А я, будучи на месте Бородавки, пошел бы прямо на орды Османа или сначала заманил бы турок на эти пожарища, пустоши... - вслух размышлял Дорошенко. - Чтобы потом незаметно выйти из леса и ударить до голодной орде! - поддержал его Яцко Острянин. Увлекшись, полковники представляли себя на месте наказного атамана Бородавки. Конечно, такой сорокатысячной армаде можно бы и подразнить врага, распыляя его силы. А потом напасть на турок где-нибудь за Днестром, сбить с них спесь, отбить охоту праздновать рамазан в походе. Осман вынужден будет растягивать войска, ослаблять ударный кулак. А если он узнает, что войска Ходкевича сосредоточены в одном месте, то может окружить их и задушить, как удав, своей трехсоттысячной ордой... Умному гетману следовало бы и это учитывать, отвлекая сильную конницу врага на свой южный фланг. 21 Казаки действительно уже воюют где-то за Днестром. По пути их продвижения раздаются и вопли шляхты в имениях, которые она самовольно захватила, чтобы закрепиться на новых пограничных просторах украинской земли. - Прошли уже проклятые казаки или промышляют набегами на имения шляхтичей? - нервничал старый гетман Ходкевич, выслушивая донесения разведчиков и связных. Поэтому и решил направить одного из довереннейших православных шляхтичей, пана Киселя, разыскать и как можно быстрее привезти Сагайдачного. - Пан Адам должен понять наконец, что королевским войскам Речи Посполитой нужен Сагайдачный с казаками! Да, да, пан Адам, нужен именно полковник Сагайдачный, как наказной казацких войск! Понял, пан Адам? - Конечно, вшистко зрозумялем, уважаемый пан Иероним! Разумеется! Сию минуту лечу навстречу полковнику. - Наказного, прошу, наказного Сагайдачного! - Но ведь Бородавка... - настаивал Кисель. - У пана Киселя в мозгу бородавка растет! Надеюсь, пан Адам понимает, что речь идет о страшной войне с басурманами? - захлебываясь, говорил страдающий одышкой Ходкевич, убеждая своего верного холуя из православных украинцев. И где-то в конце лета, в Киеве, Кисель все-таки добился встречи с Петром Сагайдачным. Уходило жаркое знойное лето, приближалась осень, напоминавшая о второй годовщине со дня поражения Жолкевского. Богатый и еще не оправившийся после этого похода за Днестр край, в котором вырастали словно грибы хутора шляхты, казалось, притаился, узнав о новой войне, о новых набегах вражеской конницы, опустошавшей земли Украины. Даже птицы и звери, извечные хозяева лесов, неохотно возвращались в свои старые гнезда. С юга и с запада ветер приносил тревогу и печаль. А с востока, с казацкого края, даже ворон не приносит никакой весточки. Где находятся казацкие войска Бородавки, по каким дорогам движутся они на соединение с королевскими войсками? - Тревожит пана Ходкевича ваш наказной. Надо было бы вам, пан Петр, возглавить полки реестровых казаков! - А где же посполитое рушение, где шляхтичи Корецкие, Любомирские, сенатор Журавинский и эти тайные надсмотрщики, паны Лесновский и Собеский? У них же там столько сил, пан Адам! - вспылил утомленный и задетый такой настойчивостью Сагайдачный. - Войска, конечно, идут... Пану Ходкевичу есть на что опереться своей гетманской булавой. Очевидно, и королевич... - как всегда извивался вьюном льстивый Адам. Это почувствовал, а вскоре и полностью осознал Сагайдачный. Да и гневаться ему на бдительность Ходкевича тоже не следует. Гетман - опытный полководец! - Говорил мне на прощанье его милость королевич Владислав, - вдруг похвастался Конашевич, - что он рад моему возвращению к войскам. Что-то намудрил Бородавка, растянув сорокатысячное войско по всей Надднестровщине. - Именно это и тревожит пана гетмана. Пан Петр, очевидно, помнит, как еще на совете в Сухой Дубраве Бородавка предлагал левобережным полковникам, кропивянцам и переяславцам, чуть ли не оседлать все устье Днестра! Тринадцать чаек с ирклеевцами даже в море вышли, чтобы не сосредоточивался, мол, хвастливый Осман со своей армадой только против войск Ходкевича в молдавских степях. - Старая казацкая стратегия, пан Адам, узнаю! Но вы правы, войной руководит опытнейший ливонский победитель. А казаков так и тянет это предательское море! Но они и здесь очень нужны пану Ходкевичу!.. Кисель искренне пытался разобраться в сложных, путаных взлетах мысли Сагайдачного. Одобряет ли он эту казацкую стратегию или осуждает? Давняя и хорошо известная Киселю манера Сагайдачного скрывать истинные намерения за красивыми словами. - Что могу сказать пану Петру... С нетерпением ждем прибытия десятитысячной армады шляхты во главе с королевичем Владиславом! Пан польный гетман назначил мне встречу на берегу Днестра. Но я вынужден был ждать вас здесь. Из слов Адама становилось ясно, что сейчас у него единственное желание: как можно скорее отправиться с Петром Сагайдачным к старому гетману. Эта важная миссия тяжким бременем лежала на совести шляхтича Адама Киселя. И он, точно неся крест на Голгофу, старался как можно скорее доставить Сагайдачного в стан польного гетмана. Езда в седле казалась ему не только испытанием его преданности гетману, но и наказанием за какие-то грехи. - А молодую жену, пани Анну-Алоизу, тоже прихватил с собой старый граф Шкловский и Быховский, как иногда любит хвастливо называть себя гетман Ходкевич, подчеркивая свою знатность. Как бы не воспользовался его отсутствием удалой молодец Кривонос... - Осталась дома, пан Петр, - дружески улыбнулся Кисель, зная слабость полковника к молодым женщинам. - Но осталась под неусыпным надзором блаженных сестер ордена. Заезжать к ней вам не советую. "Не приведи господи, еще вздумает заехать", - с испугом подумал Кисель. Тогда недели на три, а то и на четыре оттянется его приезд к войскам. Кисель рассчитывал этими словами вывести Сагайдачного из задумчивости, развеселить, к тому же как-то замаскировать собачью слежку за ним, которую он вел по поручению Ходкевича. Для разрозненных войск Речи Посполитой наступали трудные дни. Да и не известны еще ни планы, ни намерения правительств Запада: поддержат ли они их войну с турками?.. Польские шляхтичи, вместо того чтобы вербовать жолнеров и создавать отряды, в большинстве своем откупались от этой обязанности деньгами. А о посполитом рушении упоминалось только во время богослужений и в проповедях отцов церкви. Наконец-то в погожий августовский день, под вечер, Сагайдачный прибыл в лагерь Ходкевича. Усердие и настойчивость Адама Киселя сказались и на полковнике. А приезд Сагайдачного был двойной радостью для старого гетмана. Полковник привез весть о выступлении в поход десятитысячной армии королевича Владислава. И главное - Сагайдачный передал требование короля, чтобы он, как опытный в борьбе с турками и крымчаками полководец, возглавил украинские войска! - Его милость королевич Владислав присутствовал на совете у короля. Очевидно, подтвердит сказанное на этом вдохновенном божьим провидением совете, - убеждал Ходкевича полковник Сагайдачный. - Да я, как гетман, давно мечтаю об этом! Сорок тысяч казаков где-то болтаются на Поднестровье. А турки страшной тучей движутся на нас, выводя из равновесия не только жолнеров, но и выдающихся полководцев Речи Посполитой. Пану наказному надо немедленно отправиться к этому скопищу казаков, взять их в свои руки и вести на соединение с нами! Не велика беда, если какой-нибудь отряд кантемировских голомозых прорвется в приднепровские степи, разорит хутор этого быдла, возьмет в плен неосмотрительных... Зато здесь мы создадим такой вооруженный кулак, который охладит пыл Османа. Я хорошо знаю, на что способны казаки под началом хорошего полководца. Знал это и Сагайдачный. Именно казацкая храбрость и мужество возвысили его. Если уж говорить о своих симпатиях и устремлениях, то, возможно, променял бы королевскую ласку на казацкую славу в боях! - Пусть простит всеблагая троица грешные помышления смертного раба: только наша православная вера да благие помыслы о всепрощении загробном удерживают раба твоего Петра в благостном послушании власти предержащей земного наместника - короля... И вот утром, в сопровождении нескольких сот отборных гусар и донцов Петр Сагайдачный, как наказной гетман, отправился искать Бородавку и свою славу. 22 - Не буду я объединять казацкие полки с шляхетским сбродом Ходкевича! - категорически и не совсем учтиво возражал Бородавка полковнику Дорошенко. - Для этого мы должны оголить наше левое крыло на юге и дать возможность ордам Кантемира беспрепятственно грабить украинские села. Да и не совсем понятно мне, почему это Ходкевич так стремится прибрать к своим рукам казачьи войска. Чтобы нами откупиться от Османа? Ведь и войну эту молодой султан затеял для того, чтобы уничтожить казачество и наших людей, живущих вдоль Днепра. Нам это хорошо известно, и... не верим панам-ляхам! Этим, разумеется, дело не кончилось. Как только Дорошенко разыскал рассеянные по лесам и дебрям вдоль Днестра отряды Бородавки, он изо всех сил стал добиваться сближения их, если не соединения с войсками польного гетмана, который с таким нетерпением ждал этого. В душе Ходкевича стали зарождаться сомнения, переходящие в недоверие и ненависть к украинскому народу. Опираясь только на наемные немецкие войска, без сорокатысячной казацкой армады, кампании не начнешь. Ходкевич хорошо знал цену вооруженным казакам и с нетерпением ждал хотя бы весточки от них. Еще будучи в Киеве, казацкие полковники понимали, что им придется столкнуться с подобными настроениями и разговорами. Неспроста тогда Яцко в ответ на слова Дорошенко только пожал плечами. - Так или иначе, а нашему Бородавке воевать придется, - успокаивал Яцко Дорошенко еще во время поездки их в Варшаву. - Может, придется побеспокоить и пограничную шляхту. Зажирела она там, отказывает в постое. - Не только о постое думает казак в походе... Настоящие латифундии построили на нашей украинской земле. Но шляхтичи не только готовили ярмо для народа, а и накапливали арсеналы оружия. Очевидно, пушки отнимал у них пан Яков. Конечно, живность тоже нужна... - Вот и я говорю - оружие. А это чертово зелье - девчата и молодухи, точно ясырь, к рукам казаков липнут... Это наша погибель, побей их сила божья! За тысячи миль пробиваются казаки к Днестру, отягощенные оружием... Вот так рассуждая да волнуясь, и отыскали полковники Бородавку во время медленного марша его войск вдоль Днестра. Казацкие полки растянулись далеко на юг. Подвижные ватаги молодого султана неминуемо наталкивались на казацкие дозоры, вступая в бои с отдельными отрядами Бородавки. Силистрийский паша Гусейн по приказу султана оторвался с отрядом от своей армии и бросился к Дунаю, чтобы помешать запорожцам Бородавки соединиться с войсками Ходкевича. Недальновидный паша вступил в бой с казаками полковника Гордиенко. Ожесточенная схватка закончилась полным разгромом турок. В бою полегли все турецкие воины и их паша Гусейн. Занятые этим сражением, казаки еще медленнее продвигались на соединение с войсками польного гетмана. Совет казацких старшин сломил упрямство гетмана и поручил полковнику Яцку заняться подтягиванием войск, растянувшихся вдоль Днестра, к движущейся впереди коннице. И одновременно продолжать разведывательные бои с турками! - Все равно, панове старшины, я, как наказной, не поведу казацкие полки на соединение с войсками гетмана. Это мое окончательное решение! Вон из полка Северина Цецюры доставили языка. Голомозый говорит, что султан отпраздновал в степи байрам и двинулся с янычарами на казаков. Есть ли у нас время думать о соединении, коли завязывается такая война! Старшины одобрили действия Бородавки и послали полковника Дорошенко в штаб гетмана Ходкевича. Двух языков - турка и татарина - направили с ним для допроса и как доказательство того, что казаки не тратят зря времени, воюют. - А объединимся мы после полной виктории! Заставим сначала султана ползать перед нами и просить у нас мира, а тогда уж и поговорим с ними. Да не забудь сказать, пан Михайло, что своими трофеями, как хлебом казацким, добытыми в этой войне, делиться со шляхтой не будем! Так и передай. День и ночь скакал старый Дорошенко, разыскивая военный стан Ходкевича. О том, что в штабе гетмана с нетерпением ожидали вестей от Бородавки или хотя бы о его местопребывании, знали не только старшины, но и жолнеры Ходкевича. К тому же здесь ждали и вестей от Сагайдачного. Как встретили полковника казаки, как отнеслись к его торжественной гусарской свите... Когда покрытый пылью, забрызганный грязью Дорошенко прискакал на загнанном, уже третьем подставном коне в штаб Ходкевича, туда сбежались джуры и старшины. Даже ссорились, столкнувшись в дверях, чтобы первым передать гетману эту радостную весть. - Что случилось, панове? - спросил, не выходя из комнаты, больной Ходкевич. - Прибыл казацкий полковник, уважаемый пан... - Салют пану гетману от казацкого наказного старшого Якова Бородавки! - воскликнул полковник, пробиваясь сквозь толпу джур и старшин. - О свента матка [святая мать (польск.)], наконец-то, наконец! Дай я поцелую пана Михайла, как благовестника нашей виктории! Пан сотник, позаботьтесь о том, чтобы я спокойно мог поговорить с полковником, - приказал Ходкевич, поднимаясь и обнимая запыленного, совсем сонного Михайла Дорошенко. Даже, входя в штабную комнату, пропустил его вперед. Ни одним словом не обмолвился о том, что еще вчера поспешно уехал от него полковник Сагайдачный с несколькими сотнями, верных гусар и донцов. Сагайдачный отправился на поиски Бородавки, в сотый раз обдумывая секретное поручение, по существу - заговор его с польным гетманом, который должен быть осуществлен с помощью нескольких сотен верных Короне гусар... Войдя в комнату, Дорошенко пропустил вперед гетмана, поменявшись с ним ролями. Теперь он подводил больного гетмана к столу, чтобы усадить его на тяжелую дубовую скамью. - Разрешит ли вашмость пан гетман привести захваченных нами "языков"? - спросил Дорошенко. - "Языков"? Так панове казаки уже воюют с войсками болтуна-султана? - И не раз уже сразились с ними, вашмость. Голомозые переправляются через реку, нападают на войска пана Бородавки. Особенно крымчаки Кантемира. Они объединяются с валашскими разбойниками и нападают на нас в районе Браги и Каменца... Ну и получают отпор, откровенно говоря - кровавый отпор. Казаки не любят нянчиться с пленными, как и с ними поступают в горьком плену... А этих двух схватили разведчики полковника Цецюры, переправившись уже через Днестр. В это время ввели пленных. И Дорошенко, неплохо владевший турецким языком, начал допрашивать их, переводя вопросы гетмана. Ему помогали два польских командира, которые несколько лет находились в плену у турок. Военный совет у гетмана королевских войск затянулся далеко за полночь. Ситуация неожиданно прояснилась. Выслушав Дорошенко, передавшего соображения казацких полковников, гетман приказал немедленно форсировать реку и нанести фланговый удар по войскам султана. Это поможет казакам, возглавленным... очевидно, уже Сагайдачным! Последние слова гетман еще не решался произнести вслух. Ведь полковник Дорошенко, хотя и уснул в начале этого совещания, оставленный в другой комнате, однако находится в штабе армии короля. О нем даже забыли, увлекшись делами. Стареющий гетман Ходкевич почувствовал, что полученные от казаков вести подогрели его кровь и вернули ему на какое-то мгновенье воинственный пыл и способности! - Пусть, панове, казацкий полковник отдыхает в соседней комнате. Принеся нам такие вести, он заслужил уважение к себе. А о судьбе пана Бородавки поговорим в другой раз, как только получим сообщение от Сагайдачного! Полковник Дорошенко недолго задерживался в ставке главного командования королевских войск. Никто даже словом не обмолвился с ним по поводу срочного отъезда Сагайдачного на розыски Бородавки. А ведь в ставке Ходкевича не было ни одного человека, который бы не знал о недовольстве гетмана и комиссаров действиями Бородавки, как и о приказах ротмистрам, сопровождавшим Сагайдачного, исполнить волю гетмана. Спустя сутки после отъезда Сагайдачного выехал и Дорошенко, увезя с собой приказ польного гетмана о немедленном соединении казаков Бородавки с войсками Речи Посполитой. 23 В это суровое военное время издавна наезженные торные дороги в целинных приднестровских степях зарастали бурьяном и чертополохом. Войска двигались напрямик, а не по дорогам. Клонился к земле переспелый пырей, а в лесах пахло гарью. И трудно было даже самому опытному воину уловить, куда и как проходили здесь войска. Скормленные, вытоптанные травы говорили о многом. По - не обо всем! Опытный, бывалый воин Петр Сагайдачный, разыскивая Бородавку, днем еще кое-как ориентировался в лесу. А ночью многочисленные тропки и следы могли завести неизвестно куда. Очевидно, казаки до сих пор гуляют по степным просторам, и не только возле Днестра. Вот туда и направился через леса Сагайдачный вместе со своими гусарами. Неожиданно по лесу разнеслись раскаты выстрелов, они-то и сбили Сагайдачного с верного пути. Перед рассветом снова послышалась отдаленная стрельба. Сагайдачный решил, что туда прорвались отряды Кантемира. Он оставил гусар в лесу, а сам с полусотней донцов направился в ту сторону, откуда доносился гул затихающего боя. На опушке леса он увидел военный лагерь. Даже дух захватило: наконец-то догнал какой-то казачий полк. Они, очевидно, хорошо знают, где находится Бородавка. Перед глазами возникла такая знакомая картина!.. - Ай-ай! Алла! - вдруг тревожно закричали дозорные крымчаки, заметив в кустах разъезд донцов. - Голомозые, спасай, пречистая дева! - от неожиданности перекрестился Сагайдачный, резко повернув коня в лес. Но орда услышала тревожные возгласы своих дозорных, стоявших на опушке леса. Атаманы, бей вмиг подняли тревогу. Они были уверены, что на них опять напали казаки Бородавки, но уже с другой стороны, с приднестровских лесов! И галопом поскакали в кустарники. Сагайдачный еще в тот момент, когда услышал первые возгласы "алла", понял свою ошибку и безвыходность положения. Бежать от первых разъездов орды было бы глупо. Надо отбить их нападение! Кантемир должен думать, что здесь не горсточка гусар, а целый отряд, крыло армии Ходкевича. И Сагайдачный с отрядом донцов вступил в бой с татарами. Ордынцы все прибывали и уже двинулись на донцов толпой. Тогда Сагайдачный ввел в бой и гусар! И они, истосковавшиеся по настоящей боевой схватке, стали косить саблями утомленных ночным боем татар. Кому не известно, как сражаются польские гусары под началом опытного полководца! Сагайдачный шел впереди, ведя за собой гусар. Ведь он - воин, и бой - его стихия!.. - Шайтан, шайтан Сагайдак! - закричали бывалые крымчаки, узнавая его по развевавшейся бороде и тяжелым ударам. Ряды конницы у ордынцев редели. И вскоре оставшиеся бросились наутек. Тогда остановились и гусары. Их командир на разгоряченном жеребце не терял головы. - Немедленно отступать в лес. Орда сейчас толпой навалится на нас и перебьет всех. Казаки находятся где-то в стороне. Мы, отбиваясь, должны обойти орду с фланга... - четко приказал он, стремясь вырваться из пасти дикой орды. А татары уже всполошились. Со всех сторон поднялся такой крик и гвалт, что даже самым отчаянным донцам стало не по себе. Хлынут, точно саранча, и задушат. Гусары рванулись в глубь леса в обход татар. Сагайдачный с десятком донцов и с сорвиголовами гусарами остался прикрывать их отход. Смельчаки то и дело выскакивали из-за кустов, рубя саблями прорывавшихся к лесу самых отчаянных крымчаков. Последнее нападение татар пришлось отражать внезапным контрударом, после которого они уже не осмеливались углубляться в чащу леса, преследуя Сагайдачного. Крымчаки выставили отряд самых метких стрелков из лука. Они тоже понимали, что "бородатого шайтана" с гусарами так просто не возьмешь. В минуту передышки Сагайдачный остановился, чтобы оглядеть окрестность. Именно в этот момент вражеская стрела и впилась ему в левое плечо. Сопровождавший полковника гусар заметил и мгновенно выдернул стрелу из плеча. Только тогда Сагайдачный почувствовал, что он ранен. Опустив поводья, он зажал рану правой рукой. - Отступать! - крикнул он гусарам и казакам. Крымчаки остановились, потеряв в густом лесу следы противника. 24 Только на следующий день Сагайдачному с гусарами и донцами удалось обойти орду и обнаружить дозоры казаков. Ранение уже почти не беспокоило Сагайдачного. Оно даже воодушевляло его, возвышая в глазах воинов!.. - О, пан полковник ранен? - сочувственно спросил казачий сотник, встретив Сагайдачного. - Пустяки, казаче. Благодарение богу, наконец разыскали вас! Где старшины? Прошу проводить меня к вашим атаманам. Такое время, а мы... - продолжал он, расчесывая бороду и поглаживая ее здоровой рукой. Озабоченность Сагайдачного приятно поразила и некоторых полковников. Они увидели в нем настоящего военачальника. А ранение поднимало его авторитет. Ведь не прогулку совершал!.. Стройный и подвижный, он размахивал своей бородой, словно гетманской булавой. Старшины и казаки даже завидовали ему, околдованные его славой. Раненого полковника окружили всеобщим вниманием. Узнав о прибытии Сагайдачного, начали собираться старшины, зашумели казаки. Сотники прибывших гусар и донцов не жалели красок, чтобы как можно ярче обрисовать картину ночного сражения на лесистом берегу Днестра и рассказать о рыцарском поведении настоящего полководца. Сагайдачный и сам готов был по нескольку раз рассказывать об этой опасной встрече с ордой, о таком рыцарском отпоре! Решив немедленно поговорить с казаками, Сагайдачный потребовал созыва широкого казацкого Круга. Даже с Бородавкой, озабоченным и утомленным военным походом от Днепра к Днестру, Сагайдачный разговаривал не привычным для Бородавки тоном. Герой дня Сагайдачный желал не только разговаривать с казаками, но и хотел видеть, как они будут реагировать на его слова! А жара, августовская жара еще больше подогревала воинственно настроенных казаков. Растянутые пешие казачьи полки постепенно подтягивались, обходя стороной орду Кантемира. Из-за Днестра прибыли гонцы от полковника Яцка. Они рассказали о жарких схватках их с крымчаками. Казакам Яцка удалось отбить у крымчаков большой обоз с продовольствием и большое количество несчастных пленников. Военный Круг собрался вечером. Присутствовали полковники и старшины подошедших полков. Завшивевшие и обессиленные ежедневными боями казаки, изнуренные кони. Когда же наступит конец всему этому, до каких пор скитаться по бездорожной степи, отбивая ежедневные набеги крымчаков! - Погибнем, казаки, в такой богопротивной войне, оторвавшись от коронных войск! - не совсем обдуманно изрек Сагайдачный. - У басурмана Кантемира сотня тысяч голомозых!.. - Ого-о! - словно застонали казаки. - Куда же смотрят наши атаманы? - Казацкие полковники, по провидению божьему, едва успевают руководить боями во время стычек с крымчаками. А атаманы?.. Да пускай об этом сам наказной расскажет... - Не надо! - вдруг выкрикнул кто-то из толпы. Сагайдачный узнал по голосу сотника гусар, вспомнил при этом разговор с польным гетманом и его советы... Но никто не поинтересовался гусаром, не обратили на него внимания и старшины. Действительно, в войсках, которым приходилось ежедневно вести бои с Кантемировской ордой, назревало недовольство своим наказным. Сагайдачного это не тревожило. Он не растерялся, когда услышал отдельные выкрики недовольных. Но и защищать наказного в этот решающий момент не стал. А тем временем к телеге подошел и не долго думая вскочил на нее Адам Подгурский, полковник реестровых казаков. Сняв шапку, он поднял ее над головами и угрожающе потряс ею. - Казаки! Панове товарищество! - обратился он охрипшим, но сильным голосом. - До каких пор будем мы утаптывать вот этот приднестровский репейник и ковыль? Воины мы, или дворовая челядь, или же милицейская охрана шляхетских имений в пограничных степях! Пускай сами шляхтичи со своей милицией защищаются от орды. Вот прибыл к нам, прорвавшись сквозь ощетинившиеся клыки кантемировских хищников, недавний наш наказной. Да с какими боями прорвался! И ходили мы с ним в славные походы, были воинами, а не милицией у шляхтичей. Давайте попросим нашего брата Петра возглавить этот военный поход. - Верно! Слава-а! Просим... Слава Конашевичу! - гремело в возбужденной толпе. Бородавка в тот же миг вскочил на телегу. Поднял руку, успокаивая кричавших. В этом шуме что-то тревожное уловил он, не раз бывавший на подобных советах. - Долой Бородавку!.. Пускай протрезвится после победы над белоцерковскими купцами! Конашевича-а... Наказной почувствовал, как ускользает у него почва из-под ног. И в самом деле, какой-то казак уже дергал телегу, на которой стоял Бородавка, отталкивая ее от толпы старшин. Но вот к телеге протиснулось несколько полковников, сняли мокрые от пота шапки. - Стыд, позор, панове казацкие старшины! - воскликнул полковник Дерекало, подскочив к телеге. - Что случилось? Прибыл Петр Конашевич? Ну и что же, почет и уважение ему. Но ведь и мы с вами с какими боями преодолели эту тысячу верст! - Слава-а! - загремело снова, поглотив слова полковника, который старался вразумить, казаков. К полковнику подошел Сагайдачный, чтоб отвлечь его и не дать говорить. А Круг старшин решил, что Сагайдачный упрекает Дерекало за то, что тот защищает наказного. - Сагайдачного наказным! - вдруг громко воскликнул кто-то из полковников. Адам Подгурский снова подскочил к телеге и изо всей силы дернул Бородавку за полу жупана. Наказной как-то смешно зашатался. Он едва удержался, чтобы не упасть на землю. Наконец соскочил с телеги и выхватил саблю из ножен. - Прошу спокойствия, православное воинство! - снова воскликнул Сагайдачный, взбираясь на телегу. Он видел, как гусары схватили Бородавку за руки, вырвали у него саблю. Стоит ли ему вмешиваться, отводить руку народа?! - Сагайдачного наказным! - закричали старшины и казаки, окружившие телегу. А на Бородавку набросились гусары, точно голодные волки с оскаленными зубами на раненого серого... Поддерживая правой рукой раненую левую, Сагайдачный имел полное право не обращать внимания на то, как глумились гусары над наказным. По приказу полковника Адама Подгурского, а не его, Сагайдачного, обезоружили Бородавку гусары! Он к этому не причастен. Позорно отстраненный наказной Бородавка метался, словно лев в железной клетке. Но он понял, что сопротивление бесполезно. А на его телеге уже стоял Сагайдачный, окрыленный поддержкой казаков, изнуренных тяжелыми переходами и боями. Он чувствовал себя победителем! Казаков хорошо знал! Да и говорить умел, хоть и не был златоустом, мог все-таки словом взять за душу. - Что случилось, други-братья во Христе-боге сущем? - спросил он как ни в чем не бывало, разглаживая бороду здоровой рукой. - Разве у нас с вами был когда-нибудь такой беспорядок, когда мы ходили в Крым да на богопротивных турок за море? А под Хотином сам пан гетман Иероним Ходкевич ждет нас, казаков, не начинает войны с богомерзким нехристем султаном. А вы зря тратите здесь свои казацкие силы! Да пусть он пропадет пропадом, - прости меня, пресвятая матерь троеручица, - этот богопротивный Кантемир со своей стотысячной ордой, чтобы наши славные казацкие полки нюхали его мерзкие следы. Пусть идет себе куда хочет голомозый! А мы пригласим нашего войскового священника отца Онуфрия и засветло молебен отслужим. А ночью, да благословит господь, и оторвемся от проклятого Кантемира!.. Этого не ждали заброшенные на границы Молдавии казаки с окровавленными в боях саблями и с перевязанными головами. Большинство восприняло эту речь как протянутую им руку спасения. Еще не успел Сагайдачный соскочить с телеги, как отец Онуфрий уже был доставлен в Круг с ведром воды, кропилом и Евангелием... ...Так и не допустили Якова Бородавку побеседовать со старшинами, оправдаться перед ними. Да и некогда было им слушать его. Коленопреклоненный отец Онуфрий уже служил молебен. Следом за ним падали на колени все старшины и казаки, моля не столько о помощи в войне, сколько о пощаде и прощении всеблагого за какие-то грехи. А какие грехи - никто не знал. За малые грехи не обезоруживали бы наказного, не заковывали бы его в цепи... В ту же ночь Сагайдачный в сопровождении своей поредевшей в боях свиты гусар и с полком около двух тысяч всадников повел казацкие войска вдоль Днестра. Орда уже не преследовала их. Бородавку везли в обозе полка Адама Подгурского. Везли на суд польного гетмана, с которым теперь поддерживали постоянную связь. Война входила в обычное русло. Казацкому своеволию, как называли теперь двухмесячные беспрерывные бои у Днестра, был положен конец. В каждый полк, прибывший к Хотинскому плацдарму, назначили по два-три комиссара из шляхетских полков Ходкевича для поднятия духа и "братания" с королевскими войсками. По велению польного гетмана Ходкевича немедленно, здесь же в обозе, судили полковника Бородавку. Судили "за преднамеренное противодействие объединению казаков с королевскими вооруженными силами"! Это называлось на языке судей "изменой". На третий день после прибытия под Хотин казаки узнали о том, что Бородавку казнили, отрубив ему голову... - За что казнили полковника? - возмущались в сотнях. - Так с каждым из нас могут поступить!.. - Как на кротов набрасывают петлю!.. Но казацкими полками уже командовал опытный воин, Сагайдачный. Подходили полки, рассеянные по степным просторам Приднестровья, возвращались и те, что действовали уже за Днестром, возле Дуная, нанося чувствительные удары янычарам. Полковник Яцко не поверил слухам о позорном свержении наказного Бородавки. Самой страшной карой пригрозил тем, кто будет распространять эти враждебные слухи. Но для проверки слухов и на раздумья уже не хватало времени. Казакам велели переправляться за Днестр, чтобы поддержать левое крыло войск Ходкевича. Ведь именно с левого фланга и надвигались войска турецкого султана Османа. Двадцатитысячная янычарская конница, возвратившись из молдавских степей, и тут столкнулась со своими противниками, казацкими полками, но уже под началом Сагайдачного и Ходкевича... Так и не поняли казаки, за что и от чьей коварной руки погиб их атаман Бородавка как раз накануне решающих боев. Подняли ропот, когда уже пересекли Днестр. Снова потребовали от гетмана присылки комиссаров. Но не слова главного комиссара Яна Собеского, не десятитысячная прибавка к плате за службу, а только упорство и воля Сагайдачного, жестоко расправлявшегося с непокорными, сделали казацкое войско решающей силой в Хотинском сражении и в победе над султаном! Но принесет ли эта победа радость казакам?.. ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЖИЗНЬЮ ИЗМЕРЯЮТСЯ ПРОСТОРЫ В поле, на свободу... в бой, Надейся на подвиг лишь свой! Из Ф.Шиллера 1 Жизнь казацких войск, стоявших под Хотином, была напряжена, как натянутая до предела струна. Убийство сотником Заруцким казацкого полковника Бородавки вызвало недовольство не только казаков, но и джур нового наказного атамана. И неспроста Сагайдачный был так добр и внимателен к старшине гусар Стасю Хмелевскому, проявлял особую заботу о нем. Провожая его в Киев по служебным долам, сопровождать его он поручил своему самому молодому джуре Юрку Лысенко. Наказному не понравилось настроение, с которым возвратился джура из обоза полка Адама Подгурского. Лысенко и впрямь больше походил на вовгура [оборотень-человек, подобный волку (народное поверье)], чем на боевого помощника полковника. Этим прозвищем его стали называть не только старшины, но и казаки. Джуру словно подменили после поездки в полк. Приехал он мрачный, злой и сразу спросил: - За что же его, пан наказной?.. В вопросе звучал не только упрек, но, может быть, и угроза. О том, что Ходкевич намеревался казнить Бородавку, Сагайдачный знал еще в Варшаве. Он старался заглушить угрызения совести, мучившие его со дня казни Бородавки. Люди гибнут в ожесточенной борьбе против господства знатной шляхты... Ведь он, Сагайдачный, тоже считается шляхтичем!.. - Не ломай голову над этим, юноша. На войне не без убитых - глаголет народная мудрость... Когда у тебя станут возникать такие думы, перекрестись, коль не способен запомнить молитву. И... поедешь со старшиной Хмелевским в Киев. Пани Анастасии засвидетельствуешь мое почтение. Передашь, что в бою по воле господа бога меня лишь легко ранило. И останешься прислуживать ей до моего возвращения. По дороге нагнали гусарскую сотню из свиты гетмана. Она сопровождала сотника Заруцкого, который ехал к королю с донесением польного гетмана. Заруцкий, как оказалось, тоже поехал в объезд по левому берегу Днепра. Здесь безопаснее. Орды Кантемира Мансур-оглы, точно неудержимые вешние воды, неслись и растекались по всему Правобережью. Лысенко нетрудно было догадаться, с какими вестями торопится Заруцкий в Варшаву. Слух о том, что король стремился уничтожить Бородавку, дошел и до джуры Сагайдачного. Полковник накричал на Лысенко, в сердцах даже пригрозил отрубить ему саблей язык за разглашение "лжи". А она оказалась страшной правдой!.. Об этом и рассказал Лысенко своему старшому, гусарскому поручику, которому, по приказу Сагайдачного, он должен был прислуживать в дороге. И сразу почувствовал расположение старшины. Хмелевский искренне переживал трагическую гибель наказного Бородавки. Он рад был поговорить об этом с джурой, хотя б немного облегчить душевную боль. А когда вечером они нагнали под Прохоровкой отряд Заруцкого, поспешил в Переяслав. Даже не посчитался с тем, что надвигалась ночь, изрядно утомились сами и лошади. 2 Глубокая, душная летняя ночь. Опустевшие улицы кажутся слепыми. Ни в одном окошке не мелькнет огонек. И петухи уже спят. Только собаки на купеческой стороне, точно казацкие дозорные, перекликались между собой, нарушая своим воем покой опустошенного войной города. Хмелевский ехал впереди. Следом за ним шел, словно крадучись, спешенный казак. Конь настороженно водил то одним, то другим ухом. Время от времени гусар замедлял ход, присматриваясь, чтобы не пройти мимо нужного ему дома, и снова продолжал путь. А казак покорно следовал за ним. Дом Сомко Хмелевский видел только один раз. С тех пор прошло больше года, военная лихорадка бросала его из края в край. Молодой старшина не раз ездил с ответственными поручениями. А сейчас, после разговора с казаком Лысенко, на душе у него было тревожно. Тревога и заставила ехать ночью, искать... Чего? Умиротворения или беспокойной жизни, из-за которой в зрелом возрасте придется раскаиваться и терзаться? А разве сейчас он не терзается, не разрывается его сердце на части? Хмелевский словно укорял себя за какие-то допущенные провинности. Наконец-то! Вот они, высокие с навесом ворота, за которыми в ночной темноте серым пятном вырисовывалась хата купца. Ведя коня на поводу, подошел к кованым воротам, как к входу в крепость. Подождал, пока подойдет казак. И потом забряцал железной щеколдой. Встревоженные собаки повыскакивали из своих будок, подняли невообразимый лай. К ним присоединились не только соседские, но чуть ли не со всего Переяслава. - Кого это занесло к нам так поздно?! - спросонья спросил Яким Сомко, который ночью не разрешал челядинцам открывать ворота. Он держался рукой за задвижку, ожидая ответа. - Гусарский старшина Станислав Хмелевский, уважаемый пан. Мы вдвоем с казаком джурой пана Сагайдачного. Ищем пана Якима... - Тьфу ты, побей вас божья сила. Кто это послал вас ко мне в такой поздний час? Не крымчаки ли приближаются и пан гусар хочет предупредить нас? Теперь купец уже не колебался. Поставил у ворот свое заряженное ружье и отодвинул засов. Он по голосу узнал молодого Хмелевского, которого год тому назад потчевал ужином, устраивал на ночлег, а утром провожал до разрушенных западных ворот города. За ужином тогда вспоминали они о давней встрече во Львове. Говорили о молодом Хмельницком, разлуку с которым тяжело переживал тогда еще юный, а теперь уже вполне зрелый гусарский старшина Станислав Хмелевский. - Напугали мы вас, пан Яким, своим ночным посещением. Не гневайтесь на нас. Война... - извинялся Станислав еще у ворот. - Разве нам впервой?.. Заходите, пожалуйста, гостями будете. Ворота открылись, и хозяин взял у Хмелевского поводья изнуренного коня, от которого несло теплом и потом. Пропустил и казака с конем, поручив челядинцу закрыть ворота и поставить лошадей. И повел Хмелевского прямо в дом. Дубовые ступеньки крыльца слегка поскрипывали под ногами гостя. Он ступал, глядя под ноги, как это делал хозяин. Даже они, как и собаки, служили хозяину, извещая его о приходе постороннего человека. - Что случилось, пан Станислав?.. Кажется, так звали моего ночного гостя? Не могу понять: глухая ночь, едете в сопровождении только одного джуры, когда всюду по Украине рыскают проклятые крымчаки... - заговорил, уже войдя в дом, почтенный хозяин. - Да все... очень просто, пан Яким. Вместо того чтобы остановиться на ночлег с гусарами в Прохоровке, я вспомнил о вашем гостеприимстве и... обошел стороной их отряд во главе с сотником... И только с казаком-джурой решил заехать к вам. Казалось, до вашего дома рукой подать. Когда-то было куда ближе... - многозначительно засмеялся гусар. - Так это вы из самой Прохоровки, не глядя на ночь? - Из Прохоровки, пан Яким. И... не глядя на ночь... Сомко покачал головой, пожал плечами. Приподнял брови, на мгновение задумался. И ему стало ясно все до мельчайших подробностей. Потом он отлучился из комнаты, выйдя в боковую дверь. Вскоре вернулся вместе с девушкой, неся в руках хлеб-соль и сулею вина под мышкой. Хозяин хотел попотчевать гостя таким же венгерским вином, как и во время их первой встречи. - Думаю, что после такого перехода пан Стась не откажется? - предложил хозяин. В комнату вошел молодой, но статный джура Юрко Лысенко. Не зря казаки прозвали его Вовгуром. Неразговорчивый, с нахмуренными бровями, он и впрямь напоминал злого ярчука [собака с волчьими зубами, которой, по народному преданию, боятся ведьмы (укр.)]. На верхней губе у этого стройного казака вызывающе пробивались черные усы. Хозяин, приветливо улыбаясь, пригласил к столу и Юрка, указав на дубовую скамью. Девушка-служанка, боязно посматривая на юношу, покрыла полотенцем часть стола, поставила закуску и ушла. Ни жену, ни сестру Ганцу хозяин не стал беспокоить в такое позднее время. ...Но ни вино, ни еда, ни глухая ночь - властительница сна и тишины - не могли унять волнения гостей и беспокойства хозяина. Умудренный богатым жизненным опытом купец понимал, что гостей не следует торопить. От этого хмурого казака вряд ли дождешься слова. А молодой гусар, наверно, улучит момент, чтобы открыть хозяину всю свою душу. Вдруг, будто по сигналу, запели петухи. Гусарский старшина Станислав Хмелевский вздрогнул. А казак лишь повернул к окну голову. - Верно, пан Яким угадал, есть у нас срочные дела... Да, собственно, и не дела, а смятение человеческой души. - Ну что же. И у меня, как известно пану гусару, чуткая душа. Выкладывайте все, пан Стась. Выпьем еще венгерского по стаканчику и поговорим... Гляди, и все утихомирится. Не так ли, панове молодцы? Очевидно, зазнобушка? Хмелевский удивленно посмотрел на хозяина, покачал головой. А казак горько усмехнулся, расправляя плечи. Когда хозяин хотел снова что-то спросить, Станислав поднял руку - не стоит! Вино согрело душу, развязало языки у ночных гостей. - На Днестре, пан Яким, совершено злодеяние, загублена жизнь и попрано простое человеческое право... И все это уже вошло в злую привычку у нашей польской шляхты. За свою короткую жизнь я не впервые сталкиваюсь с такими позорными их деяниями! А ведь нам, молодым, хотелось бы приносить пользу, а не тревожиться постоянно и... за свою голову! - Вот оно что!.. Да не тяните, панове! Что-нибудь стряслось с его милостью паном сенатором, вашим отцом? - Потерпите угадывать! Мой отец в добром здравии, ищет случая, чтобы чем-нибудь угодить польному гетману в этом походе, коль не удалось помочь Жолкевскому во время прошлой битвы... И не спрашивайте, прошу вас. О том, как был убит Наливайко, верный слуга своего народа, рассказывал нам один каменотес во Львове, побратим покойного. Да и славный казацкий атаман Самойло Кишка тоже погиб в Ливонском походе чуть ли не от удара в спину. Молодой еще в ту пору Петр Сагайдачный находился рядом с этим воином, когда чья-то коварная рука позорно оборвала его жизнь. Но Сагайдачный, говорят, неохотно вспоминает об этом. Ну а о том, как летели головы благородных рокошан [бунтовщиков (польск.)] Жебжидовского, слыхали мы, уже будучи взрослыми. - Кто же еще погиб? Вы, панове молодцы, начинаете и меня тревожить этой страшной грамоткой злодейски убиенных... Хозяин поднялся из-за стола и прошел к двери, словно надеясь, что, когда он отойдет, кто-нибудь из гостей осмелится продолжить этот позорный реестр преступлений польской шляхты. Станислав Хмелевский посмотрел на казака, кивнул ему головой. - Да что тянуть: пана Якова Бородавку казнили, - возмущенно сказал казак и подвинулся на скамье, словно усаживаясь поудобнее. - Бородавку? - вздрогнул хозяин. Подошел к столу, будто собирался наказать казака за такую ужасную весть. - Да, Якова Бородавку. Убили, как пса, забежавшего из соседнего двора. Без суда, ни за что, - поднявшись из-за стола, закончил Лысенко. - Кому это снова захотелось нашей казацкой крови? - будто простонал хозяин. Хмелевский тоже поднялся. Неужели хозяину не понятно? - Не стоит произносить здесь имя мерзавца! - Верно, пан Станислав. Все равно его уничтожат!.. Взволнованный Хмелевский наклонился к столу, наполнил бокалы вином и один протянул джуре. А сам пошел навстречу хозяину, держа два до краев наполненных бокала. В его глазах, красных от бессонницы, вспыхнул злой огонек, лицо побледнело. Только смерть убийцы может принести хоть какое-то успокоение!.. От дрожания рук вино выплескивалось из бокалов. Молодой гусарский старшина жаждал простого человеческого внимания. Может быть, искал сочувствия, совета или братской поддержки. Именно об этом думал сейчас и самый трезвый из них - хозяин дома. - Наши гетманы или их полковники в тупом угодничестве разозленному иезуитами королю подыскали смелого убийцу. Для такой подлости Корона подготовила достаточно палачей. А о том, чтобы воспитывать людей, заботиться о честных хозяевах нашего польского народа, короли и не думают... - словно в бреду промолвил подвыпивший гусар. - Если человек еще может мыслить, как пан Станислав, то не только мудрость, но и воля руководит им. Пану бы не шляхтичем, скажу, быть... - Не все и шляхтичи одним миром мазаны, пан Яким. Немало из них добровольно пошло помогать чешскому пароду бороться за свободу. Слыхали мы о том, что и старший друг нашего уважаемого Богдана Хмельницкого, пан Кривонос, тоже воюет вместе с восставшими чехами где-то на их земле... Найдем и мы когда-нибудь верную дорогу... А наш молодой казак Юрко по поручению Сагайдачного должен был присутствовать при этом позорном убийстве. Да и поручение было хитро придумано. Наказной хотел спрятать концы своего страшного предательства. Джура должен был стать свидетелем непричастности наказного к преступлению. А то, что он опоздал ко времени казни... может, это только хитрый ход... - Получил наказ только разузнать. А в это время и свершилась казнь, - вздохнув, произнес Юрко. - Пока доскакал... Заруцкому не нужны были свидетели из казаков. Говорят, что казнил его по решению какого-то суда. А где этот суд, кто судья, за какие провинности поплатился он головой?.. Теперь спешит к королю награду получать! Завтра должен проехать через Переяслав в сопровождении сотни гусар... - Видите ли, пан старшина, короли считают всех нас, украинцев, преступниками. Всем сразу приклеили клеймо государственных преступников! А сами, для того чтобы держать в узде Украину и ее парод, опираются на Заруцких, - пробормотал хозяин. - Воспринимаю это как упрек шляхте, к которой принадлежу. Но я воспитывался совсем в ином духе, да и не только я один. Я, как тесто у хорошей хозяйки, поднимался, рос, мужал под влиянием своего умного, правдивого и доброго отца. Только казацким судом, как и Жебжидовский, советовал бы я судить проклятых иезуитских пособников и врагов народа! Начнут с Заруцкого, но доберутся и до их наставников из верхушки шляхты! Нет, нет... гнев и ненависть казаков надо не гасить, как гасят сажу в трубе, а... Воспитанный в духе правдивости, Станислав Хмелевский запнулся, не находя слов. Протянул бокал хозяину и, взяв его под руку, усадил за стол. Потом торжественно обменялись бокалами, словно скрепляли священный заговор... Молча чокнулись так, что вино плеснуло кровавой слезой через край. И одним духом выпили до дна. Точно давали друг другу рыцарскую присягу!.. 3 Словно пожар от удара молнии, вспыхнула вторая военная лихорадка в Турции. С севера надвигались черные тучи. Турецкий султан, обуреваемый странным желанием прославиться в военном походе, придумывал вместе с матерью все новые и все более коварные планы. Избавившись от брата - претендента на престол, султан загорелся желанием привлечь к себе внимание, возвыситься военными победами. Деспотизм и несбыточные мечты султана о военном триумфе толкали страну в пропасть и к упадку ее военного могущества на континенте. Снова война, и снова с поляками - чтобы завершить столетнюю борьбу за полное подчинение Польши и Европы мусульманскому Востоку! Молодой султан был занят подготовкой к военному походу на молдавские земли и ни о чем другом не думал... Именно во время этой военной лихорадки, которой был охвачен султанский двор, двое молодых греков, православных священников, выполняли рискованное поручение патриарха Кирилла. Вдохновленные религиозным подвигом, они обещали святейшему не только проводить беглецов к морю, но и помочь им выбраться на волю. Они подготовили надежный баркас с веслами и парусом. Была еще ночь и над городом нависла сонная тишина, когда они вышли из резиденции патриарха в Стамбуле. Сам святейший Кирилл Лукарис провожал до обитой железом калитки усадьбы патриархии только одного беглеца. О других он позаботился заранее и о них не беспокоился: болгарин-янычар, турок - тоже из военных. Они сумеют легко ускользнуть незаметно, пользуясь военной сумятицей. Богдану так и не удалось днем повидаться с патриархом, своим старым другом и единомышленником, так много сделавшим для его побега. - Благословенна мать, которая своим чистым от лукавства света молоком вскормила такого сына! - произнес патриарх, благословляя Богдана на рискованный побег. - Не стал ты, сын мой, католиком, когда учился в иезуитской коллегии во Львове! Так какой же из тебя мусульманин, в неволе и в беде принявший магометанство?.. Да простит святая троица единосущная этот невольный грех твой, сын мой. Будешь ли ты ревностным христианином - не знаю, предсказывать не стану... Твои увлечения мученическим подвигом патриота-безбожника Кампанеллы похвальны! Кампанелла настоящий мученик, отдавший свою жизнь за науку будущего, за равенство меж людьми!.. В темнице, во время пыток, он проклинал иезуитов, врагов справедливой веры и науки... Благословляю тебя, брата во Христе, на такой же подвиг, на самоотверженное служение христианскому народу!.. Патриарх еще раз благословил и поцеловал в чело своего молодого друга, отправляя его в путь в сопровождении своих надежных людей. - Стоит ли рассказывать кому, мой юный друг, о том, что ты был отуречен и мусульманскими молитвами от азана до азана осквернял свои уста? Мой медальон с образом Христа-спасителя, как булла всепрощающая, поможет тебе, когда попадешь к христианам, сущим на земле. На востоке загорался рассвет. Двое греков, слуг патриарха, Назрулла с янычарами - албанцем Ноем и болгарином Испирликом - поджидали Богдана, прощавшегося с патриархом. А глава греческой церкви в столице Византии возложил свою руку на непокрытую голову беглеца - он благословлял в опасный путь сына, возвращающегося на землю родной матери. Богдан прощался с патриархом ночью, словно с покойником в заколоченном гробу. Так и не увидел ни седых волос, ни выражения глаз - все скрыла темнота, только, как сон, запечатлелись в сознании феерическая ночь, силуэт старца и его голос... Оба дрожали от волнения. Только образ патриарха, возникавший в воображении Богдана, точно светоч добра и побратимства, вдохновлял его на борьбу за родной край. С этой же минуты буду бороться и мстить, преодолевая на своем пути опасность, решил он. Патриарху тоже нелегко сохранить в окружении врагов эту твердыню. Богдан знал, что его ждут, и, распрощавшись с патриархом, побежал к своим бескорыстным, почти незнакомым ему спасителям. Только одного Назруллу он знал! Знал и его желание отомстить за своих обездоленных детей, обесчещенную жену. Все они, как и Богдан, были одеты в современную военную форму одного из янычарских султанских отрядов. Даже вооружены были двумя самопалами, раздобытыми в арсеналах патриарха! Назрулла познакомил Богдана с греками и беглецами янычарами уже тогда, когда все торопливо шагали по извилистым улицам города. - Ной - албанец. Был взят в плен вместе с отцом и стал янычаром, чтобы спасти старика. Турки не сдержали своего слова, отец Ноя погиб на военной галере. И сын поклялся отомстить за смерть отца. А это - болгарин Испирлик, конюх одного из янычарских отрядов в Истамбуле. До сих пор помнит, как рыдала мать, когда забирали у нее его, четырехлетнего малыша, одного мальчика от десяти дворов. Свое болгарское имя забыл, а мать помнит до сих пор. Ради нее и убегает из янычарского отряда. Так образовался этот "янычарский" отряд беглецов, спешивший в Кыркларели, по дороге в которую двигались войска молодого султана. Из Кыркларели они отправятся к морю, где уже несколько дней идут бои с казаками, приплывшими туда на чайках. Беглецы, как янычары, должны влиться в ряды воюющих, а потом, улучив удобный момент, присоединиться к казакам. План бегства разрабатывал сам патриарх Кирилл Лукарис! 4 В приморских лесах и буераках было куда многолюднее, чем в глубине страны. Молодой султан под звуки барабанов шел покорять Польшу, а может, и всю Европу. Сосредоточение трехсоттысячной армады на одном направлении действительно поражало мощью и нагоняло страх даже на правителей западноевропейских стран. Ржали кони, ревели волы, покачивали горбами верблюды. Даже четырех слонов забрал в поход высокомерный султан, чтобы нагонять страх на своих врагов. По следам этой армии не утихал шум, похожий на стон земли, перекликаясь с гулом моря. А море бурлило, вспенивая волны, бушевало в непогоду, днем и ночью. В этот поток войска влились и беглецы. Осторожно петляя между отрядами, старались не встречаться с янычарами. Им надо незаметно проникнуть на глухой скалистый берег. И они то появлялись, то опять исчезали в приморских дебрях. Только один из греков знал условленное место, где их должен был поджидать контрабандист-турок с баркасом. Турок ценил внимание и деньги патриарха. Огромные партии смирненского ладана покупали европейские купцы у него по рекомендации патриарха. Неоднократно преподобный отец помогал этому постоянно рисковавшему контрабандисту выпутаться из беды. Турок взялся переправить беглецов и часть своего товара на чайки казаков, которые должны были высадиться на стамбульском побережье. После нескольких дней скитания в прибрежных кустарниках беглецам наконец удалось оторваться от султанских военных отрядов и от бдительного глаза их командиров. Лишь на болгарской пограничной полосе они нашли турка и его баркас. И хотя они были очень утомлены многодневными опасными переходами, закон контрабанды вынуждал их немедленно, ночью выбираться из прибрежных зарослей и выходить в открытое море. Вот и Черное море, бушующая стихия, безграничные просторы и неизвестность! Богдан хорошо понимал, что сейчас у них на счету каждая минута. Беглецы знали о том, что еще позавчера прекратились бои турок с казацкими чайками. Три дня прошло, как они оторвались от султанских войск, скрываясь и уходя от преследования отрядов береговой охраны. Именно на этот берег несколько дней тому назад высадился и отряд казаков с разбитой чайки. Туркам, преследовавшим их, оставили в челне только четырех убитых во время рукопашной схватки с галерой Галила-паши. Куда скрылись остальные казаки, прорвавшиеся на берег? И хотя следы их затерялись, янычары все еще рыскали в прибрежных кустарниках. Отряды янычар и моряков прочесывали лес на побережье, задерживая каждого человека. Один из греков, сопровождавших по поручению патриарха беглецов, неожиданно столкнулся с янычарами. Убежать от них или обмануть - никакой возможности не было. И он вступил в бой с турками, чтобы предупредить друзей о грозящей им опасности. Беглецы с болью в сердце вынуждены были молниеносно изменить направление... Буря чувств охватила душу Богдана, когда он наконец оказался на вершине скалы, которая, казалось, звенела как струна от ударов волн! В клокочущем безграничном морском просторе его глаза искали если не землю, то хотя бы звездочку, мерцавшую над ней. А черная морская пучина только хохотом отвечала ему, жаждущему увидеть свой родной край!.. Назрулла схватил за руку замечтавшегося Богдана и насильно потащил к баркасу. Им пришлось прыгать с обрыва, брести по бушующему морю, прегражденному острыми, мшистыми скалами, за которыми покачивался баркас. А на востоке занималась заря, подчеркивая величие разбушевавшегося моря. В небо уже поднялись стрелы ярких лучей утопавшего в волнах солнца. - На весла! - крикнул турок-контрабандист. Оставшийся слуга патриарха с мольбой глядел на контрабандиста, все еще надеясь на возвращение своего друга. "Своей головой отвечаете, дети мои, за жизнь моего юного друга!.." - до сих пор звучали в его сознании слова патриарха. Богдан не прислушивался к приказам контрабандиста, он верил в искренность людей, помогавших ему бежать. Турок-контрабандист сказал, что до рассвета они должны покинуть это место и уйти в открытое море. Богдан взялся за весла вместе с болгарином. Назрулла сел рядом с осиротевшим греком, выражая ему искреннее сочувствие. Хозяин и командир баркаса стоял у руля, грудью опираясь на него. Кому как не ему надо искать выход, когда рухнули неожиданно надежды на передачу беглецов запорожцам. Все пути к казакам оказались отрезанными. Беглецы, забыв об усталости, изо всех сил налегли на весла. Баркас оторвался от берега и понесся в открытое море, разрезая бурлящие, пенящиеся волны. Вода захлестывала баркас. Свободный от гребли албанец энергично вычерпывал деревянным ковшом воду из баркаса. У них был и парус. Но как поднять его при таком порывистом ветре и высокой волне! Ведь этот ветер больше всего и навредил стремительным чайкам отважного полковника Мефодия Мосиенко, заливая их водой. Об этом рассказал беглецам верный патриарху турок, хозяин баркаса. Казаки дважды приближались к Босфору, и каждый раз не столько Галила-паша, сколько море вступало с ними в бой. Нападение казаков на Стамбул в этот раз было безуспешным. Только однажды ночью казакам удалось навязать бой кораблям Галилы-паши и отбить у него более десятка бортовых пушек. Но к утру нападающие и сами не досчитались шести чаек. Среди них и чайка, на которой находился их полковник. Остальным чайкам пришлось уйти в море. Одна затонула уже у берегов Болгарии, где высадились казаки после ожесточенной схватки. - А казаки спаслись? - спросил Богдан, не подумав. - Это как кому повезет, эфенди, - пожал плечами рассудительный турок. - В таких волнах казак, как в густом лесу: разве только заблудится, а в руки врагу не дастся! А кому посчастливится добраться до болгарского улуса, тот будет принят там как родной, ведь одной веры люди!.. Богдан вздрогнул от ощущения какой-то новой силы. "Одной веры люди!.." Казацкие чайки разбрелись теперь по бушующему морю, просторы которого стали для них перелесками и буераками. В них легче спрятаться, чем искать. Морякам Галилы-паши не найти и не догнать их. Но найдет ли их утлый баркас контрабандиста? Казаки настороженно блуждают по морскому простору, присматриваются к чужим и разят, не спрашивая, кто такие. А ведь беглецы в янычарской форме... - Грести, зорко следя за берегом, не удаляясь от него и... избегая встреч с какими бы то ни было галерами! - вдруг властно сказал Богдан, поняв, что ему самому теперь следует позаботиться о своем спасении. - Не терять из виду берег, плыть вдоль него на север, к устью Дуная!.. Турок с нескрываемым интересом посмотрел на неожиданно объявившегося командира. Словно только сейчас заметил его на своем баркасе. Покачал, головой, невольно вздохнул. На своем веку, за время рискованного морского промысла, он видел всяких людей. Но среди молодых такого не встречал. К тому же он уже подумывал о возвращении на берег, чтобы в чаще леса укрыться от бури. А к устью Дуная - не рукой подать! Еды взяли немного. - Был уговор, что плывем до встречи с первой казацкой чайкой, - попытался он возразить. - Уговор остается уговором, эфенди. Но чайки, видимо, теперь прибило волной к берегу. Давайте поищем их в прибрежных водах, - быстро сообразил Богдан. Этот разговор слышали все на баркасе. Рискованное путешествие по бурному морю заставляло каждого напрягать внимание, прислушиваться ко всему. Янычар-болгарин Испирлик в душе соглашался с Богданом. Ведь берег - это уже его родная земля. Там живет мать! ...И днем, и наступавшей бурной ночью, более безопасной для бегства, Богдан, не бросая весел, командовал как старшой. Трое