олову простому нойону вроде меня. Пусть же будут
верными слугами моего анды, рабами у его порога!
   Джамуха замолчал. Хорчи подождал-подождал, спросил:
   -  А что передать хану Тэмуджину?
   -  Я сказал все, Идите... великие послы.
   Хорчи, сын собаки, у дверей обернулся, Оскалил зубы.  <Ну,  погоди  же,
доберусь когда-нибудь до тебя!>- мысленно пригрозил ему Джамуха.

        IV

   В вечернее небо, наполненное звоном комаров, поднимались белесые  кусты
дыма. Красноватые отблески закатного  солнца  ложились  на  кривое  лезвие
речки Сангур. Стадо коров прошло мимо юрт,  пронося  запах  пота,  шерсти,
молока. Животные, сыто отдуваясь, спустились к  воде,  долго  пили.  Когда
поднимали головы, с мокрых губ падали розоватые капли. Дойщики с  кожаными
ведрами потянулись к стаду,  негромко  переговариваясь.  Оэлун  сидела  на
плоском камне,  хранящем  дневное  тепло.  Большеголовый  Джучи,  нетвердо
держась на толстых ногах, словно бы нитками  перехваченных  в  щиколотках,
деловито искал что-то в траве. Хоахчин стояла над ним,  отгоняя  ковыльной
метелкой комаров.
   -  Цзяо шэммо минцзя? '- Хоахчин наклонилась над мальчиком.
   [' Как твое имя? (кит.).]
   Он, занятый  поисками,  раздвигал  траву,  подымал  и  бросал  камешки.
Хоахчин легонько шлепнула его метелкой по спине.
   -  Цзяо шэммо минцзя?
   -  Воды минцзя Джучи '- торопливо сказал мальчик.
   [' Меня зовут Джучи (кит.).]
   -  Хоахчин, не забивай голову  ребенку  своими  цза-минцза!  Все  равно
ничего не поймет.
   -  Он понимает...- тихо сказала  Хоахчин, отошла  в  сторону,  села  на
траву, спиной к Оэлун и Джучи.
   Поредевшие ее волосы были  связаны  на  затылке  в  узел.  Узкая  спина
сгорбилась. Стареет бедная Хоахчин. Сколько всего вынесли  с  ней  вдвоем!
Работящая, бодрая, она всегда  была  для  Оэлун  и  сестрой,  и  подругой.
Нянчила детей, копала коренья, из старья-рванья умела выкроить одежонку.
   -  Хоахчин...
   Она повернула голову. В острых углах глаз блестели слезы.
   -  Ты обиделась? Ну что ты, Хоахчин, как можно! Говори с Джучи на каком
хочешь языке...
   -  Спасибо, фуджин. Я не обижаюсь. Многие слова моего языка  забыла.  И
Хо вспомнила. Пропал где-то мой брат, совсем  пропал.  Ой-е,  к  чему  моя
такая жизнь?
   -  Ну, Хоахчин, зачем говоришь  такое?  Жив,  наверное,  Хо.  Очень  уж
далеко земля твоих предков...
   -  Ой-е, далеко... Весной птицы летят с той стороны, осенью летят в  ту
сторону. Люди - ни туда ни сюда...
   Оэлун почувствовала себя виноватой перед  Хоахчин.  У  нее  самой  есть
дети, внук, а что у Хоахчин? Ничего. Ни одного родного человека.
   -  Садись сюда, Хоахчин.- Оэлун  пододвинулась,  уступая  ей  место  на
камне.
   Хоахчин села, утерла слезы ладонью.
   -  Помнишь, Хоахчин...
   Оэлун не досказала. От юрт к  ним  направлялись  вдовы  отца Сача-беки.
Старшая, Ковачин-хатун, широкоскулая, морщинистая, сильно прихрамывала  на
обе ноги, шла вперевалку,  будто  утка,  и  опиралась  на  толстую  палку;
младшая, Эбегай-хатун,- мать Сача-беки и Тайчу, полная, с обрюзглым лицом,
поддерживала Ковачин-хатун под руку. Оэлун не любила этих  женщин.  Старые
бездельницы были только тем и заняты, что ходили по куреню,  всех  поучая.
Они знали все обо всех. Злой дух принес их сюда. Не иначе.
   Женщины остановились около Джучи. Эбегай-хатун  поманила  его  к  себе,
играя  пухлыми  пальцами,  сюсюкая.  Джучи  увернулся,    шлепнулся,    на
четвереньках добрался к Оэлун, спрятал лицо в подоле халата.
   -  Пугливый, как ягненок! Не в отца, совсем не  в  отца.-  Жидкие  щеки
Эбегай-хатун затряслись от смеха.
   -  Тебе-то откуда знать, каким был в ту пору его отец?- спросила Оэлун.
   -  И  верно. Каким  был  его  отец,  я  совсем  не  знаю,-   миролюбиво
согласилась Эбегай.
   -  Не знаешь-зачем тебе говорить об этом?-спросила Хоахчин.- Ты фуджин!
   Ковачин-хатун стукнула ее по спине палкой.
   -  Как смеешь сидеть рядом с хатун? Кто позволил тебе открывать рот?
   Хоахчин молча поднялась и ушла в юрту. Оэлун, бледная  от  негодования,
тоже хотела было уйти, но подумала, что это будет очень похоже на бегство,
и осталась. Ковачин-хатун, охая, села на камень, уперла закругленный конец
палки в острый, с обвислой кожей подбородок, проворчала:
   -  Все перевернулось. Где была голова, там ноги.
   -  Сами все и переворачиваем!- подхватила Эбегай.
   -  Сами, сами.... То ли еще  будет.  Что  можно  хорошего  ждать,  если
младшие правят старшими...
   -  Ты о моем Тэмуджине?- спросила Оэлун.
   -  И о Тэмуджине тоже. Ну кто твой сын, чтобы править нашим Сача-беки?
   -  Моими Сача-беки и Тайчу,- поправила ее Эбегай.
   -  Твоими. Но я старшая жена их отца. Мы,  благодарение  вечному  небу,
пока что живем по старым  обычаям,  с  людьми  низкородными  и  безродными
дружбу не ведем, род нашего мужа и наших детей не  позорим.-  Узкие  глаза
Ковачин-хатун скосила на Оэлун.
   -  Не опозорить свой род еще не значит его прославить.
   -  Да уж у вас славы занимать не станем,- скрипела въедливая  Ковачин.-
Наши дети не на черемше росли, и мяса ели досыта, и молоко пили.
   -  Не на пользу, видно, пошло молоко и мясо,  если  старшим  над  собой
поставили Тэмуджина, выросшего на черемше да на кореньях,- сказала Оэлун.
   Эти нападки ее мало задевали. Пусть завидуют ей эти вздорные женщины  -
что им остается делать? Жизнь прожили - сытно  ели,  мягко  спали,  а  что
нажили? Ни умудренности, которая приходит с возрастом, ни доброты  сердца,
которую рождают муки и страдания,- ничего нет. А мнят себя лучше всех.  Ну
и пусть... У них - прошлое, у ее детей - будущее.
   -  Ты высоко не возносись,- сказала Эбегай.-  Твой  Тэмуджин  стоит  на
наших плечах. Вот скинут, опять черемшой питаться будете.
   -  Кто же его скинет?- насторожилась Оэлун.
   Это была уже не просто болтовня.  Недалекая  Эбегай,  наверное,  где-то
слышала. Может быть, от Сача-беки? Это вполне  возможно.  Сразу  же  после
избрания Тэмуджина  ханом  она  почувствовала  все  возрастающую,  хотя  и
глубоко скрытую, неприязнь нойонов к ее сыну. Но  еще  никто  ни  разу  не
говорил вот так, прямо, что  его  можно  <скинуть>.  Ханов  не  скидывают,
подобно бурдюку с телеги, ханства лишают вместе с жизнью.
   -  Так кто же скинет моего Тэмуджина?
   -  Сам упадет,- сказала Ковачин-хатун.
   -  Вы пустые женщины!- Оэлун поднялась, прижала к груди Джучи.- Если  я
узнаю, что где-то еще ведете такие разговоры,  вас  поставят  перед  лицом
моего сына, хана вашего, и заставят указать,  кто  замышляет  против  него
недоброе, кто хочет отступить от клятвы.
   -  Ты младше нас, а говоришь такие слова!- возмутилась Ковачин-хатун.
   Но Эбегай, видимо, испугалась, подхватила ее под руку.
   -  Идем. Ты, Оэлун, совсем не понимаешь шутливых разговоров.
   К юрте подскакал Хасар. Обугленное солнцем лицо в поту, халат на  груди
расхлестнут, глаза злые. Сдернул с упаренной лошади седло, пнул ее коленом
в бок.
   -  Пошла, кляча! Мама, есть у тебя что-нибудь попить?
   -  Хоахчин! Налей ему чашку кумыса. Откуда приехал, сынок?
   Хасар махнул рукой, взял из рук Хоахчин чашку, запрокинув голову, одним
глотком выпил кумыс.
   -  Мне все надоело! Тэмуджин покоя не дает. Скачи туда,  скачи  сюда...
Весь зад седлом отбил.
   -  Что сделаешь, Хасар... Вам, братьям Тэмуджина, надо трудиться  вдвое
больше других.- Оэлун поставила Джучи на землю,  подтолкнула  к  Хоахчин.-
Иди, маленький, попей кумысу.
   -  Он гоняет нас хуже простых нукеров!-  Хасар  скосоротился,  плюнул.-
Повелел мне ведать вместе с Хубилаем мечниками. Ведает один Хубилай. А кто
он? Еще недавно крутил хвосты быкам Аучу-багатура. Кого оделяет за службу?
Всех, только не нас, его братьев.
   -  Сынок, ты не говори за всех моих сыновей,- мягко  попросила  Оэлун.-
Ты говори о себе.
   -  Хорошо, буду говорить о себе. Вчера попросил у него коня Халзана. Не
дал. А сегодня на нем ездит джамухинский родич Хорчи. А у меня под  седлом
не конь - старая корова.
   -  Ну к чему ты разогреваешь себя, сынок! Конь у тебя не так уж плохой.
Вспомни лучше время, когда и такого не было.
   -  Мало что! Когда-то и меня самого на свете не было.
   -  Ты груб, Хасар. И злость мешает тебе думать. Если Тэмуджин не  будет
приближать к себе людей и все  раздаст  своим  -  кто  останется  с  нами?
Посмотри на Тэмуджина. Он не носит шелковых халатов и  дорогих  украшений,
все отдал своим товарищам. И все для того, чтобы укрепить наш улус. Или ты
думаешь, что мы стали всесильными, что нам уже не грозят никакие беды?
   -  Ничего я не думаю! А в его ханскую юрту больше не зайду. Если нужно,
пусть ведут меня на веревке. Это позабавит его дружков  и  сильно  укрепит
наш улус.
   -  Ах, сынок, сынок, какой же ты еще глупый!- с  горечью  сказала  она,
поправила воротник его запыленного халата.- Ваша ссора только умножит силу
врагов и убавит число друзей.
   -  Все равно не пойду к нему! Я решил...
   -  Ну, раз решил - не ходи.  К  Тэмуджину  пойду  я.  Скажу:  <Мой  сын
нездоров, не может сидеть на коне. Я заменю его>.
   Лицо Хасара вспыхнуло, он отвел свой взгляд.
   -  Ну что ты, мама...
   -  Сними пояс с мечом и дай мне!
   Сын попятился, круто, на одной ноге повернулся и пошел к юрте Тэмуджина.
   -  Подожди.- Оэлун догнала его, взяла за руку.- Ты храбрый, сильный. Не
будь строптивым, сынок. Возвращаясь с дальней дороги,  проси  у  Тэмуджина
новое дело и скачи опять. Не думай о  пустяках,  будь  неутомим,  я  стану
гордиться тобою.
  Она проводила его взглядом, вернулась к  камню.  Сидела  в  одиночестве,
томимая тревожными  предчувствиями.  В  этом  взбаламученном,  озлобленном
завистью и застарелой враждой мире, видно, никогда не наступит успокоение.
Когда сына поднимали на черном войлоке, она не могла сдержать слез. В этот
момент ей казалось, что все мучения, страдания остались позади,  наступает
время благоденствия, простых, обыденных забот  и  неубывающей  радости  от
сознания безопасности. Но люди принесли в улус ее  сына  семена  раздоров,
как приносит путник в юрту грязь на подошвах гутул. И в тишине  временного
успокоения вызревают  эти  семена,  дают  побеги,  оплетают  корнями  души
властолюбивых или своенравных, как ее Хасар. А из  чужих  улусов  за  ними
недреманно смотрят враждебные глаза,  ждут  случая,  чтобы  все  созданное
растоптать копытами боевых коней, изрубить мечом, раскидать копьем. Хватит
ли у Тэмуджина сил удержать  в  руках  улус,  сохранить  его  от  алчности
соседей, от зависти ближних?
   Мягкие сумерки опускались на землю. Ночные дозорные уезжали в степь. От
реки двигалась повозка, запряженная одним конем.  Медленно  поворачивались
тяжелые высокие колеса. Рядом с повозкой, подгоняя коня хворостиной, шагал
высокий мужчина. Увидев Оэлун, он сбился  с  шага,  торопливо  перешел  на
другую сторону повозки. Она почему то сразу  догадалась,  кто  это,  пошла
наперерез, остановила коня.
   -  Ты почему здесь? Ты зачем пришел? С чем пришел?
   Чиледу почесал ногу о ногу, виновато сказал:
   -  Я здесь давно.
   -  Ты что-нибудь замыслил против моего сына?
   Она со страхом ждала ответа и не знала, что сделает, если Чиледу пришел
в курень как враг. Он черканул хворостиной по земле, устало усмехнулся.
   -  Не меня надо бояться твоему сыну. Я попал в плен к вашим воинам.
   -  Это когда разбили меркитов?
   -  Ага. Я не хотел встречи с тобой.
   Оэлун с облегчением вздохнула.
   -  Ты можешь уехать к своим. Я дам тебе коня и седло.
   -  Мне некуда ехать, Оэлун. Но ты не беспокойся, я не буду мешать тебе.
   -  Ты где живешь? Что делаешь?
   -  У Тайчу-Кури. Он делает стрелы.
   -  Знаю. Это сын Хучу. Его отец погиб, защищая мой улус.
   Чиледу беспокойно оглянулся.
   -  Я поеду, Оэлун. Хатун не к лицу говорить на дороге с рабом.
   Он ударил  хворостиной  коня.  Повозка  скрипнула,  покатилась.  Чиледу
шагал,  опустив  широкие  плечи.  Длинные,  давно  не  стриженные   волосы
свешивались на уши, на затылок.
   Оэлун медленно пошла к своей юрте. В душе была сосущая пустота.
   Подъехав к юрте, Чиледу распряг коня. К нему подбежал  Олбор,  бросился
на руки. Чиледу  подкинул  его  высоко  над  головой.  Мальчик  взвизгнул,
дрыгнул ногами.
   -  Еще!
   -  Хватит с тебя и этого.- Чиледу опустил его  на  землю,  погладил  по
голове.- Оба мы с тобой дети горя.
   -  Ты не дети,- поправил его Олбор.- Ты - мой отец.
   Из юрты выглянула Каймиш.
   -  Мы ждем тебя, Чиледу. Пора ужинать.
   В юрте горели жирники. При их свете  Тайчу-Кури  приклеивал  к  древкам
оперение. В берестяной качалке ворочался сын Тайчу-Кури и Каймиш -  Судуй.
Каймиш сняла с котла деревянную  крышку,  отворачиваясь  от  облака  пара,
выложила куски мяса в корытце.
   -  Тайчу-Кури, бросай работу.
   -  Иду!- Тайчу-Кури отбросил со лба волосы,  отвел  руку  с  оперен ной
стрелкой, улыбнулся.- Хорошо сделал. Молодец Тайчу-Кури.
   -  Расхвастался!- притворно строго сказала Каймиш.
   -  А что? Ты меня никогда не хвалишь. Чиледу - тоже. Что делать?  Хвалю
сам себя. Олбор, я делаю хорошие стрелы?
   Мальчик шмыгнул носом.
   -  Хорошие.
   -  Во! Всегда и всем так говори!- Тайчу-Кури поддернул  рукава  халата,
наклонился над  мясом,  вкусно  почмокал  губами.-  Джэлмэ  прислал  целое
стегно. Любит меня Джэлмэ. Хан Тэмуджин тоже. Другие и  сухого  хурута  не
едят досыта, а у нас мясо.
   -  Ну, хвастун! Ох, и хвастун!- сказала Каймиш.- Можно подумать, что мы
каждый день мясом объедаемся.
   -  Чего захотела - каждый день... Олбор, я не хвастун?
   -  Нет.
   -  Молодец! Ну и молодец!- Тайчу-Кури взял кость, выбил из нее  на  нож
столбик студенистого мозга, протянул Олбору.- Вот тебе  маленькая  награда
за хорошие слова. А твой отец делает плохие стрелы,  да?  Скажи,  плохие,-
еще дам.
   Олбор поглядывал то на Тайчу-Кури, то на Чиледу, молчал.
   -  Ну! Не хочешь? Тогда скажи, что эта тетя плохая тетя.
   -  Она хорошая,- насупясь, сказал Олбор.- Отец хороший.
   Тайчу-Кури рассмеялся.
   -  Ну, умница! Вот умница! Правильно, Олбор! Ты славный парень, Олбор!
   Каймиш шлепнула ладонью по спине мужа.
   -  Помолчи немного! С утра до вечера тебя только и слышно. Мало того  -
во сне всю ночь бормочешь.
   Лениво, без  охоты,  теребил  Чиледу  зубами  твердое,  жилистое  мясо,
размышляя о встрече с Оэлун. В последнее  время  думы  редко  выходили  за
пределы этой юрты. Тут он нашел то, что встречал так  редко,-  дружелюбие,
неистощимую приветливость. Порой казалось, что до этого все время брел  по
сыпучим снегам, коченея от холода, и только сейчас прибился к теплу очага,
начал отогреваться. Эти люди стали до  боли  родными,  бесконечно  своими.
Встреча с Оэлун может все изменить. Если она захочет, он  принужден  будет
покинуть курень. Правда, она вроде бы успокоилась, когда  узнала,  что  он
всего лишь пленный раб, а не подосланный соглядатай, но тревога  за  детей
может оказаться сильнее благоразумия. Для Оэлун, для ее детей он чужой. Но
что он может сделать им худого? Ну, а если бы мог?
   Тайчу-Кури выпил чашку супа-шулюна, лег  на  войлок,  надулся,  показал
Олбору на свой живот,
   -  Бей!
   Мальчик сжал кулак и стукнул.
   -  Крепко? Сиди и ешь. Как твое пузо  станет  таким  же  тугим,  ложись
спать. Делай так каждый день - багатуром вырастешь.
   Немного передохнув, Тайчу-Кури снова принялся  прилаживать  оперение  к
стрелам. Каймиш осуждающе покачала головой.
   -  Хватит тебе, Тайчу-Кури! Скоро от работы горбатым станешь.
   -  Моя жена Каймиш! Послушай  поучительное  слово  своего  мужа.  Живет
человек, будто собака, потерявшая своего хозяина. Он вечно голоден,  любой
его может избить, убить. И вдруг ему привалило счастье - ешь,  как  нойон,
пей, как нойон, спи, как нойон. Что я должен делать? Валяться на  войлоке,
смотреть хорошие сны  и  обрастать  жиром?  Я  должен,  жена  моя  Каймиш,
прилежной работой отблагодарить нашего Тэмуджина.
   Поправив на камне нож, Чиледу  стал  очищать  заготовленные  для  стрел
палки от коры. Тонкие стружки на светлом лезвии ножа  свивались  в  крутые
кольца. Олбор подбирал их и наматывал на пальцы.  С  острого,  как  копье,
пламени жирника стекала черная струйка дыма. Почти каждый вечер они сидели
вот так - работали, разговаривали. В этих вечерах было для  Чиледу  что-то
праздничное, что-то такое, чего он тоже не  знал  раньше.  Сейчас,  слушая
рассуждения Тайчу-Кури, он с удивлением подумал: сын Оэлун,  сам  того  не
ведая, сделал для  него  столько  хорошего,  сколько  не  сделал  ни  один
человек. Не будь его, давно бы издох в собачьей берлоге, заживо  съеденный
блохами. Напрасно опасается Оэлун, что он  может  стать  врагом  ее  сыну.
Только человек, потерявший совесть, может за добро платить злом.  И  не  в
этом лишь дело. Кто станет вредить Тэмуджину, тот  будет  разрушать  покой
этой юрты, слаженную жизнь ее молодых хозяев.
   Перед сном Чиледу вышел из юрты. В курене  мерцали  огни  дымокуров,  у
коновязей фыркали лошади. Низко над головой висели  яркие  звезды.  Чиледу
понял, что сам он никогда не покинет этого куреня. Если понадобится, будет
защищать Каймиш и Тайчу-Кури, Олбора и Судуя, Оэлун и ее детей...

        V

   -  Проснись! Проснись же скорее!
   Джамуха сел,  открыл  глаза.  Уржэнэ  зажигала  светильники, к  чему-то
испуганно прислушивалась. В юрте висела сухая  горькая  пыль,  за  стенами
шумел ветер, хлестал песком по войлоку - горячий ветер Гоби.
   -  Что такое?
   -  В курене неспокойно...
   В шорохе ветра он уловил лай собак, топот копыт, крик людей. Звуки были
смятые, едва различимые - потеха злых духов? Джамуха сунул  босые  ноги  в
гутулы, надернул халат, затянул пояс с  мечом,  выскочил  из  юрты.  Ветер
рванул полы халата, сбил шапку, швырнул в лицо колючий песок. Голоса людей
стали слышнее. Неужели враги? Недавно он откочевал от Тогорила,  поселился
между нутугами Таргутай-Кирилтуха и Тэмуджина, зная, что рано  или  поздно
эти двое схватятся... Неужели поставил себя под удар?
   -  Караульный!
   Напряженный голос караульного донесся откуда-то из-за юрты:
   -  Я тут!
   -  Иди -сюда. Что происходит в курене?
   -  Не знаю. Наша стража не подавала знаков.
   -  Какие сейчас знаки, пустая твоя голова! Веди коня!.. Нет, стой!
   Ветер на мгновение стих, и он  совсем  рядом  услышал  стук  копыт.  Из
темноты на него надвинулась морда лошади, обдала  лицо  влажным  дыханием.
Отступив, выдернул меч.
   -  Кто такой?!
   -  Это я, твой нукер Курух... Беда, повелитель! Твой брат Тайчар...
   Подъехали еще люди.  Звон  стремян,  оружия,  сопение  коней  заглушили
последние слова Куруха.
   -  Заходите в юрту.
   Глаза,  забитые  песком,  слезились.  Огни  светильников   расплывались
маслеными  пятнами.  Уржэнэ,  одетая,  бледная,  стояла  посередине  юрты,
держала в руках его  боевой  шлем.  Нукеры  молча  внесли  в  юрту  что-то
длинное, завернутое в грязную попону, положили на пол.  Ветер  рванулся  в
двери, смахнул огни светильников. Джамуха выругался.
   -  Я сейчас!- сказала Уржэнэ.
   Она разгребла горячие угли очага, вытянув губы, подула  на  них.  Пламя
скакнуло на сухие травинки. Взяв зажженный светильник, Джамуха поднял  его
над  головой.  Попону  уже  развернули.  На  ней,  вытянув   вдоль    тела
безжизненные руки, лежал Тайчар.
   -  Что с ним?
   Толкнув кому-то светильник, он опустился  на  колени,  повернул  голову
Тайчара. Полуприкрытые глаза брата мертвенно отражали свет, правый  висок,
щека были черными от  запекшейся  крови.  Неверными,  непослушными  руками
Джамуха раздвинул воротник халата, припал ухом к оголенной груди,  тут  же
выпрямился. Все нукеры, опустив глаза, стояли на коленях.
   -  Кто его убил?- сипло, чужим голосом спросил Джамуха.
   Курух ткнулся лбом в край попоны.
   -  Мы  отогнали  табун  коней  от  одного  из  куреней  Тэмуджина.  Нас
настигли... Не уберегли мы твоего брата и нашего друга. Велика наша  вина,
безмерно горе...
   -  Скулить будешь потом! Люди Тэмуджина гнали вас до куреня?
   -  Нам, кажется, удалось оторваться. Но ты не  беспокойся.  Мы  подняли
воинов. Курень не спит...
   -  Идите. Смотрите. Слушайте. В случае чего дадите знать...
   Нукеры рады были покинуть юрту. Поспешно вскочили,  тесня  друг  друга,
вывалились за порог. Уржэнэ поставила все светильники в изголовье Тайчара.
Жир шипел, потрескивал, пламя колебалось, мутный от пыли свет  метался  по
оголенной груди Тайчара, по его  темному  лицу  с  удивленно  приоткрытыми
губами. Единственный брат... Джамуха всегда думал, что Тайчар будет славой
и гордостью рода. Нет Тайчара, нет брата. Он,  Джамуха,  остался  на  этой
земле один... Случись что и с ним - навсегда угаснет очаг рода...
   Ветер усиливался. Шу-шу-шу, шу-у!- бил песок по войлоку юрты.
   Уржэнэ сидела напротив, широко открытыми глазами смотрела перед собой.
   -  У нас нет детей, Уржэнэ, не стало и брата...
   Она  вздрогнула. На  ресницах  копились,  набухая,  слезы,   сорвались,
прокатились по щекам.
   -  Не надо, Уржэнэ. Монгольские женщины не плачут.-  Он  поднялся.-  За
смерть Тайчара убийца заплатит своей  жизнью.  Будь  я  проклят,  если  не
прикончу его и всех его родичей! Кто бы он ни был,  пусть  даже  сам  анда
Тэмуджин... Караульный!- Он ударил кулаком по  решетчатой  стенке  юрты  -
хрустнули тонкие прутья,- и когда нукер заскочил в юрту, торопливо прикрыв
за собой полог, приказал:- Позови Куруха и Мубараха.
   -  Ты что хочешь делать?- встревожилась Уржэнэ.
   -  Поведу воинов на курень убийцы. Снесу всем головы, растопчу юрты.
   -  Не спеши, Джамуха. Твоим разумом правит гнев.
   -  Мой гнев не угаснет, пока не насажу  на  конец  своего  меча  сердце
убийцы!
   -  Джамуха, ты не забывай, Тэмуджин - твой анда... Подняв на него  меч,
ты преступишь клятву, уронишь свою честь.
   -  О своей и о моей чести должен  был  подумать  он,  направивший  руку
убийцы!
   -  А если он не направлял?
   Джамуха замолчал. Уржэнэ, возможно, права. Об убийстве Тэмуджин  скорей
всего не знает. Коней-то отогнал Тайчар... За похитителями, как и водится,
кинулась погоня... Ну, нет, при таком  рассуждении  он  оправдает  убийцу.
Кровь брата взывает о мести. И он отомстит!
   Вошли Курух и Мубарах.  Почему-то  на  цыпочках  прошли  мимо  Тайчара.
Глаза, нахлестанные ветром, были с красными, воспаленными веками.
   -  Как в курене?
   -  Пока спокойно.
   -  Садитесь. Говорить будем долго.
   -  Ты хочешь знать, как все  это  было?-  осторожно  кашлянув;  спросил
Курух.
   -  Я не хочу ничего знать. Тайчар мертв, и это главное.
   -  Он был убит стрелой Дармалы.
   -  Какого Дармалы?
   -  Того, что приезжал вместе с Хорчи посланцем от Тэмуджина.
   -  А-а... Помню. Глупый, самодовольный и ничтожный. А  такого  человека
сгубил!- В горле Джамухи запершило.- Много воинов в том курене?  Сможем  с
ходу захватить его?
   -  Сможем. Но...- Курух замялся, глянул на  Мубараха,  словно  прося  у
него поддержки.
   Они, видимо,  догадывались,  что  он  им  предложит,  и  уже  обо  всем
поговорили. Это его рассердило.
   -  Чего запинаешься, как колченогий конь? Говори.
   -  Курень сейчас наверняка насторожен...
   -  Ты не то хотел сказать, Курух!
   -  Мы опасаемся этой внезапной войны,- сказал Мубарах.- Мы не готовы  к
ней. Мы не знаем, сколько сил у Тэмуджина.
   -  Трусы!- крикнул   он.
   Курух и Мубарах потупились. Он видел - не от стыда, от обиды и упрямого
несогласия с ним. Оба они были  отважными  и  разумными  воинами,  первыми
мужами его племени, и он, конечно, не должен был говорить с ними так.
   -  Вы хотите, чтобы кровь Тайчара осталась неотомщенной?
   -  Этого нет в наших мыслях.- Мубарах поднял голову, нахмурился.-  Надо
искать помощи. У Тогорила...
   -  Тогорил не даст ни одного воина. Если он узнает, что  мы  собираемся
напасть на Тэмуджина, помешает нам. Неужели  это  не  понятно?  Мы  найдем
помощь в другом месте. Я поеду к тайчиутам. Мы сокрушим Тэмуджина.
   -  Джамуха, он твой анда,- вновь тихо, печально напомнила Уржэнэ. И  он
вдруг понял то, что, кажется, раньше его поняла Уржэнэ, потерял не  только
кровного брата, но и своего анду. До этого, несмотря ни на что,  в  сердце
жила  надежда,  крошечная,  не  всегда  заметная,  что  когда-нибудь  небо
сведет-таки их дороги в одну, но, если он сейчас обнажит свой  меч  против
Тэмуджина и меж ними ляжет кровь, дороги уже никогда не сойдутся.
   -  Курух, ты поедешь к Тэмуджину.
   -  К Тэмуджи-ину?..
   -  К нему. Склони перед ним голову и скажи так: <Анда  мой,  злое  горе
обрушилось на  мою  юрту,  болью  и  кровью  залито  мое  сердце,  скорбью
наполнена душа. Единственный брат покинул меня. Он ушел не по  зову  неба,
его увели не духи, творящие зло, а люди твоего улуса.  Рассудив,  что  моя
боль - это и твоя боль, моя скорбь - это и твоя скорбь,  прошу  тебя,  мой
клятвенный брат, вместе со мною воздать по заслугам злодею и роду его>.
   -  Я запомнил твои слова. На рассвете  я  отправлюсь  в  путь,-  сказал
Курух.
   -  В путь ты отправишься сейчас.
   Курух прислушался к ветру за  стеной  юрты,  потер  воспаленные  глаза,
обреченно вздохнул.
   -  Я готов отправиться сейчас.
   -  Буду ждать тебя. Не медли. С убийцей на  аркане  или  один  поскорее
возвращайся сюда.
   Танчар лежал безучастный ко всему. К  левому  гутулу  пристала  веточка
колючего репейника. Выходя, Мубарах наклонился,  отбросил  ее.  Нога  чуть
шевельнулась. Судорожный всхлип застрял в горле Джамухи.  Он  закрыл  лицо
ладонями, выдавил из горла глухой стон.
   Уржэнэ развела огонь в очаге, подогрела  котелок  архи,  налила  полную
чашу, подала ему.  Он  выпил,  сам  наполнил  чашу  еще  раз,  поставил  к
изголовью брата.
   На рассвете у юрты собрался почти весь курень. Он вышел к людям.  Бурые
тучи пыли  неслись  над  землей,  прикатывая  траву,  гнули  спины  людей,
взметывали полы одежды. Метущаяся, гудящая завеса скрывала долину,  сопки,
небо...

        VI

   Песчаная буря разгульно гудела над кочевьями две ночи и два дня.  Такой
бури не помнили и старики. Ветер изломал, вывернул с корнем  многие  кусты
тальника и черемухи на речке Сангур, а те,  что  остались,  уныло  шуршали
иссушенными, покоробленными листьями, роняли их  в,мутную,  взбаламученную
воду.
   Буря нанесла немалый  урон  улусу  Тэмуджина.  Много  ветхих  юрт  было
опрокинуто, войлоки растрепаны в клочья, пропал табун лошадей, ветер угнал
далеко от куреня, раскидал по степи  стада.  Нукеры,  пастухи  рыскали  по
долинам в розысках скота. Тэмуджин и сам выезжал  на  поиски.  Целый  день
провел в седле. Лошади устали. Домой возвращался  шагом.  Нукеры  тащились
сзади, растянувшись на  полет  стрелы.  Недалеко  от  куреня  повстречался
Джэлмэ.
   -  Нашли табун?- спросил Тэмуджин.
   -  Нет. Табун,  кажется,  угнали.  Перед  самой  бурей  какие-то   люди
захватили косяк лошадей в курене Бури-Бухэ. Дармала его отбил. Но те  люди
могли...
   Тэмуджин круто повернулся, седло под ним резко скрипнуло.
   -  И ты говоришь об этом только сейчас!
   -  Я и сам не знал. Мне сегодня сказали.
   -  Плохо все это, Джэлмэ! Меня подняли на войлоке, и мы уже думаем, что
создали ханство. Где оно, ханство? Как и прежде, мы трое - я, ты да Боорчу
- все на  себе  тянем.  А  воз  стал  грузным,  и  дорога  ведет  в  гору.
Остановимся - воз попятится назад, и мы окажемся на том месте, с  которого
тронулись в путь.
   Джэлмэ с ним не согласился:
   -  Нас не трое. У нас много нукеров.
   -  Нукеров, сколько бы их ни было, никогда не будет много. И  коней.  И
колчанов со стрелами. И кочевых телег.  И  рабов-пастухов.  Потому  ничего
терять не должны. Но как мы не будем терять, если о  нападении  на  курень
Бури-Бухэ я узнаю через несколько дней? С кого я взыщу за пропажу табуна?
   -  Виновного найти не трудно.
   -  Знаю. Только почему я должен искать  виновного?  Мы  сделаем  иначе.
Всеми табунами будут ведать  одни  люди,  верховыми  скакунами  -  другие,
овечьими стадами - третьи,  волами  -  четвертые.  Я  буду  всегда  знать,
сколько  чего  есть  в  моем  улусе,  с  кого  взыскать  за  утрату,  кого
вознаградить за приобретенное.  И  каждый  будет  знать  свое  дело.  Кого
назначим ведать табунами?
   Джэлмэ оглянулся на нукеров. Каждого из них Джэлмэ  знал  не  только  в
лицо, но и когда, откуда они пришли к Тэмуджину, у кого какой нрав.
   -  Молодые тайчиуты Морчи и Мухалку, я думаю, хан,  годятся  для  этого
дела. Оба неутомимые, легкие на ногу, глазастые.
   -  Пусть будут они.- Тэмуджин тоже оглянулся на нукеров, и они под  его
взглядом стали подтягиваться.- Над агтанинами  -  конюшими  -  я  поставлю
брата Бэлгутэя. Он спокоен нравом и знает  толк  в  верховых  лошадях.  За
овечьими пастухами будет приглядывать Дегай.
   -  Дегай?- слегка удивился Джэлмэ.- Он же неповоротлив...
   -  Тут проворный и не нужен. Поставь  моего  брата  Хасара,  так  он  и
пастухам спать не даст, и овец  загоняет!  Дегай  подойдет.  А  его  брата
Гучугура приставлю смотреть за кочевыми телегами. Он тоже  не  резв,  зато
скуповат и запаслив. Уж он зря не утратит ни тележной чеки, ни ремешка  из
упряжки.
   -  Хитро рассудил!- одобрительно сказал Джэлмэ.
   -  Хитра, Джэлмэ, лиса, скрадывающая зайца. А я - хан, мне нельзя  быть
простоватым.
   Далеко впереди, на увале, показались всадники -  человек  пять.  Ходкой
рысью они скакали навстречу. Джэлмэ выслал вперед двух нукеров,  остальным
велел подтянуться и приготовить оружие.  С  беспокойством  озирая  вершины
сопок, он недовольно проговорил:
   -  Не дело хана искать пропавший табун!  Коней  не  найдешь,  а  голову
потеряешь.
   -  Не будет на то воли неба, не потеряешь и волос с головы.-  Однако  и
он почувствовал беспокойство, но не  хотел,  чтобы  Джэлмэ  заметил  это.-
Почему не спросишь, чем ведать будешь ты?
   -  Зачем спрашивать? Что дашь, то и приму.
   -  Вы с Боорчу мои самые первые, самые верные друзья. Вам ведать  всем,
что у меня есть. Вы будете над всеми, а над вами - один я.
   -  Если так, я хотел бы знать, чем будут ведать твои родичи?
   -  Они, Джэлмэ, утомлены заботами о своих куренях...
   Он хорошо знал: родичам будет не по вкусу то, что он собирается ввести.
Его власть еле терпят, а тут окажутся подначальными нукеров.
   -  Нас, кажется, встречает Боорчу,- сказал Джэлмэ.
   Тэмуджин вгляделся и тоже узнал среди всадников  Боорчу.  Вороной  конь
под ним шел легко, едва касаясь копытами земли, черная грива била по бедру
Боорчу.  Подскакав,  он  круто  развернулся,  натянул    поводья,    конь,
приплясывая, закусывая удила, пошел рядом с усталой лошадью Тэмуджина.
   -  Хорошая новость, хан Тэмуджин!
   -  Нашел табун?
   -  Табун я не нашел. Зато встретил Улук-багатура, нойона племени чонос.
   -  Это старик, с которым как-то охотились?
   -  Тот самый, хан Тэмуджин. Чоносы откочевали от тайчиутов. И, кажется,
надумали  пристать  к  нам.  Старик  лукав,  прямо  об  этом  не  говорит.
Принюхаться хочет. Я его проводил в курень, а  сам  не  утерпел,  бросился
искать тебя.
   -  Молодец, друг Боорчу! За такую новость я бы смертному врагу  подарил
жизнь... Племя чонос,- это, самое  малое,  две  сотни  воинов!  Со  старым
Улук-багатуром мы сговоримся.
   -  Еще одна новость, не знаю, хорошая или худая. Люди Даритай-отчигина,
разыскивая скот, подобрали в степи Куруха, ближнего нукера твоего анды. Он
был еле жив. В бурю ехал к тебе. Лошадь под ним пала...
   Тэмуджин остановил коня.
   -  Ехал ко мне? В бурю? Зачем? Где он сейчас?
   -  Я его не видел. Велел, как только сможет сидеть в  седле,  доставить
его к тебе. Это было утром. Сейчас, думаю, Курух уже в твоем курене.
   Подозвав одного из нукеров Боорчу, Тэмуджин пересел на  его  коня.  Что
хочет от него Джамуха? Может быть, на него напали меркиты, и  он  попросит
помощи? А может быть, решил возвратиться?.. Мысли обгоняли бег коня.
   Курух  был  уже  в  курене.  Вместе  с  ним  приехали  Даритай-отчигин,
Сача-беки, Бури-Бухэ и Дармала. По их унылым  лицам  Тэмуджин  понял,  что
посланец Джамухи прибыл не с доброй  вестью.  Курух  сильно  пострадал  от
песчаной бури, кожа на лице спеклась, губы потрескались, распухли.  Но  на
ногах он старался  держаться  твердо.  Выслушав  его,  Тэмуджин  внутренне
сжался, похолодел: анда грозит войной... Обвел  взглядом  лица  нойонов  и
друзей,  притихших,  сумрачных,-  сдержанно,  стараясь  быть  приветливым,
сказал Куруху:
   -  Слова твоего анды  понятны...  Ты  болен  и  слаб.  Отдыхай.  Завтра
получишь ответ.
   Едва Курух вышел  за  двери,  вскочил,  сутулясь,  навис  над  сидящими
нойонами.
   -  Вижу, я для  вас  не  хан!  Грабители  разъезжают  по  моему  улусу,
пытаются воровать табуны - я ничего не знаю. Вы убиваете Тайчара, и  я  об
этом узнаю не от вас. Бури-Бухэ, ты почему  не  известил  меня,  что  воры
отогнали табун?
   -  А чего извещать, если табун отбили?- Бури-Бухэ обиженно засопел.
   -  Кто убил Тайчара? Ты?
   -  Нет, его убил вот он,- Бури-Бухэ кивнул на Дармалу.
   Тот слегка поклонился Тэмуджину.
   -  Доволен? Гордишься? Кому сказал, что убил Тайчара?
   -  Я не думал, что убил насмерть. Я думал, что ранил...
   -  Он думал! Он не думал! Ты  понимаешь,  что  наделал?  Ничего  ты  не
понимаешь, пустая твоя голова! Отдам завтра на  расправу  Джамухе,  он  из
живого кишки вымотает, тогда поймешь. И другие понимать будут...
   Дав выход гневу, он сел, удрученный, подавленный. Теперь хоть лопни  от
крика, ничего не изменишь.
   -  Всем понятно, чего хочет от нас мой анда Джамуха? Или  мы  повинимся
перед ним, выдав Дармалу и его семью, или будем воевать. Выбирайте.
   -  Нам ли говорить о войне?- торопливо, будто боясь, что его  опередят,
сказал Даритай-отчигин.- Не станет думать о скачках тот, у кого под седлом
одна хромая лошадь.
   -  Выдадим Дармалу?
   -  Светлым разумом своим ты должен понять, что, сохранно жизнь Дармалы,
мы погубим на войне много хороших нукеров. А кто  скажет,  чем  закончится
война?
   -  Так. Что скажешь ты, Сача-беки?
   -  Я всегда готов надеть боевые доспехи. Но воевать за  жизнь  Дармалы,
нукера, каких у нас не мало, я не желаю.
   -  Ну, а ты, Бури-Бухэ?..
   -  Тайчара давно надо было убить. Я бы  и  сам  оборвал  его  путь.  Но
почему это сделал Дармала? Тайчар был высокого рода. А кто наш Дармала?..
   Сцепив на животе большие неподвижные руки, Дармала  недоуменно  смотрел
прямо в лицо говорившим. Его уши горели,  на  приплюснутом  носу  блестели
капельки пота. Он явно не понимал, в чем его вина. Да ее и нет, его  вины.
Дармала все делал так, как должен был сделать любой другой нукер.  Но  как
же все-таки быть? В своем желании сохранить мир  родичи  единодушны  и  не
колеблясь готовы откупиться от Джамухи головой несчастного  Дармалы.  Они,
наверное, правы. Война  с  Джамухой  опасна.  Его  воины  отважны,  сильны
единением,  закалены  сражениями.  Устоять  будет  трудно,  скорее    даже
невозможно. Да, нойоны правы. Но есть во всем этом и другая  сторона.  Хан
должен оберегать и весь свой улус, и  каждого  человека  от  посягательств
врагов, от несправедливости. Дармала защищал улус от грабителей и  за  это
должен лишиться жизни - разве это справедливо?  Кто  после  этого  захочет
идти с ним? Нукеры отвернутся от него, и останется он со своими  родичами.
Что же выбрать?
   -  Друг Боорчу, я хотел бы знать, что думаешь ты.
   -  Хан Тэмуджин, я лучше скажу тебе потом...
   Он понял, что Боорчу не согласен с его родичами, но спорить  не  хочет.
Заколебался. Может быть, все это обдумать сначала с  Джэлмэ  и  Боорчу,  а
потом уж говорить с нойонами? Дело не шуточное, любой неверный  шаг  может
оказаться гибельным.  Но  как  прервать  начатый  разговор?  Родичи  будут
обижены. А их сейчас обижать нельзя - переметнутся к Джамухе.
   -  У нас мало времени, Боорчу. Встав  с  этого  места,  мы  уже  должны
знать, что будем делать. Я прошу всех подумать еще и еще...
   Боорчу повернулся к Бури-Бухэ:
   -  Я слушал тебя с большим вниманием, но по недостатку умудренности  не
все  понял.  Ты  ставишь  в  вину  Дармале,  что  он,  низкородный,   убил
высокородного. Ты как будто забыл, что Тайчар  вор.  Выходит,  прежде  чем
убить грабителя, нукер должен справиться, кто его отец... Я слушал и  твое
слово, Сача-беки. Ты говоришь: жизнь Дармалы не стоит того, чтобы  за  нее
сражаться. Но  только  ли  о  жизни  нукера  Дармалы  идет  речь?  Джамуха
принуждает  поступиться  честью,  склониться  перед  ним.  Когда  я    был
маленьким, моя бабушка говорила: за свою честь отказывается драться только
тот, у кого ее нету...
   -  Но-но!- угрожающе вскинулся Сача-беки.- Болтаешь  языком,  как  овца
курдюком!..
   -  Я не хотел тебя обидеть, храбрый Сача-беки! Я знаю,  как  высоко  ты
несешь свою честь, потому и не понял твоих слов...  Не  понял  я  и  тебя,
многознающий Даритай-отчигин. Ты опасаешься, что война с Джамухой  погубит
много нукеров, потому легче отдать Дармалу. Но это все равно  что,  спасая
стадо овец от волков, бросить стае на растерзание ягненка - жажду крови не
утолишь, и стая будет преследовать тебя до тех пор, пока не перережет всех
овец.
   И сам Тэмуджин, наверное, не смог бы сказать лучше. Молодец, Боорчу!
   -  Теперь окажи ты, Джэлмэ.
   -  Хан Тэмуджин, ты много делаешь для того, чтобы в куренях властвовала
не прихоть, а твердое установление Выдав Дармалу, мы левой рукой  разрушим
то, что делает правая.
   Все верно. Ничего другого его друзья и не могли сказать. Их голос - это
голос нукеров Немыслимо ждать, что они будут безучастны к судьбе одного из
своих товарищей. Но как все-таки быть? О выдаче Дармалы,  ясно,  не  может
быть и речи. Значит, война. Как удержать при себе родичей,  отбить  у  них
охоту даже думать о тайном сговоре с Джамухой?
   В юрте было тихо. Все ждали,  что  он  скажет.  Вошла  Борте,  бесшумно
ступая в легких чаруках  по  войлоку,  взяла  светильник,  вышла,  тут  же
вернулась с огнем. В юрте было еще не очень темно, но  огонек  светильника
разом сгустил сумерки.
   -  Тэмуджин, не слишком ли долго заставляешь ждать Улук-багатура?- тихо
сказала Борте.
   -  Пусть баурчи приготовит на ужин все самое лучшее. Мы сейчас закончим
разговор.
   Борте вышла.
   -  Садитесь  ближе,-  попросил  он:  хотелось  видеть  лица  родичей  и
друзей.- Дармала, ты  поступил,  как  полагается  воину,  охраняющему  мой
улус.- Снял с пояса меч.- Возьми. Рази им всех моих врагов.
   Шумно вздохнув, Дармала принял меч, вынул его  до  половины  из  ножен,
приложил лезвие к груди.
   -  Хан Тэмуджин!.. Великий и справедливый хан!..
   -  Иди, Дармала, и будь спокоен за  свою  жизнь.  Ну,  а  вам,  старшие
родичи мои, думаю, понятна  моя  воля.  Иначе  я  поступить  не  могу.  Вы
возложили на меня заботу о вашем спокойствии, безопасности и благополучии.
Ради того, чтобы над нашими юртами вился  мирный  дымок,  я  отдал  бы  не
только жизнь Дармалы Но вы плохо знаете Джамуху,  если  думаете,  что  он,
обагрив меч кровью Дармалы, успокоится. Судите сами. У  кого  были  давние
раздоры с Тайчаром? У тебя, Бури-Бухэ. Чей  табун  отогнал  Тайчар?  Твой,
Бури-Бухэ. Кому  служит  Дармала?  Тебе,  Бури-Бухэ.  Так  чью  голову  он
потребует вслед за головой Дармалы? Твою, Бури-Бухэ. Разве не так?
   Бури-Бухэ отвесил нижнюю губу,  выпучил  маленькие  глаза,  пробормотал
недоверчиво:
   -  Ну уж...Так уж...
   Сача-беки окатил его надменным взглядом.
   -  Меньше надо было задираться!
   -  Мы выдадим  Джамухе  Бури-Бухэ.  Чья  очередь  следующая?-  Тэмуджин
остановил свой взгляд на Сача-беки.
   -  Я ни с Тайчаром, ни с Джамухой не ссорился,- сказал он.
   -  Но ты, Алтай и Хучар, думает Джамуха, поссорили его со мной -  разве
не так? Разве вы  не  обманули  его,  когда  покочевали  с  ним,  а  потом
возвратились? Вы думаете, он позабыл это? Кого из вас  он  захочет  первым
насадить на копье - Хучара, Алтана или тебя, Сача-беки?
   -  До меня ему еще дотянуться надо!- с усмешкой сказал Сача-беки.
   Но эта усмешка не могла скрыть от  Тэмуджина  смуты  в  душе Сача-беки.
Храбрится, виду не показывает, но сам-то чувствует. Джамуха, попадись он в
его руки, спросит и за отступничество, и за то, что  согласились  возвести
над собой хана.
   -  Я ваш хан и ваш младший родич. Так могу ли я  спокойно  смотреть  на
угрозу вашей жизни, если даже эта угроза исходит от моего лучшего друга  и
клятвенного брата?
   -  Поистине  твоим    разумом    правит    само    небо!-    воскликнул
Даритай-отчигин.- Мы должны стать локоть к локтю и отразить врага!
   -  Пусть только сунется сюда!- пробурчал Бури-Бухэ.
   Сача-беки молчал.
   -  Готовьте людей, коней, оружие... А сейчас придет  сюда Улук-багатур.
Будем пировать. Сбросьте с себя уныние!
   Но пир все равно получился  невеселым.  Нойоны,  озабоченные  думами  о
будущем, разговаривали без охоты. Старый Улук-багатур и семеро его сыновей
почувствовали, что тут не все  ладно,  быстро  переглянулись.  О  чем  они
подумали? Может быть, о том, что им здесь не рады? Тэмуджин  решил  ничего
не скрывать от нойона племени чонос.
   Мудрый Улук-багатур, у нас сегодня тяжелый день...
   Он рассказал об убийстве Тайчара, о требовании Джамухи. Старик  на  это
никак не отозвался, но стал разговорчивее. От  него  Тэмуджин  узнал,  что
тайчиуты ведут дело к миру с татарами. А  от  рук  татарских  воинов  пало
немало лучших людей племени чонос. И кровь не  отомщена.  Вот  почему  они
больше не захотели кочевать  вместе  с  тайчиутами,  ушли  от  них.  Шаман
Теб-тэнгри посоветовал держаться ближе к хану  Тэмуджину,  у  которого  не
может быть мира с татарами.
   -  Он говорил правду. Татары убили моего отца,  выдали  Алтан-хану деда
Сача-беки Окина-Бархака. Хана Амбахая...
   -  Я это знаю...
   Тэмуджин ждал, что Улук-багатур попросит принять его племя под  высокую
ханскую руку. Но он ничего не сказал.
   Утром в юрте Тэмуджина снова собрались родичи.  Пришел  и Улук-багатур.
Остановился у порога, вглядываясь в людей подслеповатыми глазами.
   -  Мне зайти позднее?
   -  Почему же! Ты наш друг, а разве может быть что-то  такое,  что  надо
прятать от друзей?
   В сопровождении Боорчу пришел Курух. Прежде чем  дать  ответ,  Тэмуджин
еще раз спросил родичей:
   -  Думает ли кто из вас иначе, чем я? Нет. Запоминай, Курух...- Опустив
голову, глядя в пол, начал говорить медленно и тихо:-  Анда  мой  Джамуха,
видит небо, скорбь твоей души - моя скорбь. И мне ли не  понять  сжигающую
твое сердце ненависть к убийце. Но, брат мой бесценный, брат мой разумный,
вдумайся в то, что  произошло.  Колесо  повозки  переехало твою ногу - кто
виноват? Повозка, вол, ее везущий, или человек,  правящий  волом?-  Поднял
голову, поймал напряженный  взгляд  Куруха.-  Не  вол,  не  человек  и  не
повозка. Виноват ты сам - не стой на дороге разинув рот! Твой брат  Тайчар
нашел то, что искал. Так чего же ты хочешь, анда Джамуха?
   Курух лизнул языком губы.
   -  Хан Тэмуджин, ты затягиваешь петлю на своей шее!
   -  Над всеми нами воля неба, Курух. Не  тебе  печалиться  о  моей  шее.
Поезжай. Тебе дадут коня, хурута и бурдюк с кумысом на дорогу.
   Кланяясь, Курух  попятился  к  выходу.  Тэмуджин  набрал  полную  грудь
воздуха, резко выдохнул. Все! Пути назад нет...
   -  Улук-багатур, твои  глаза  много  видели,  скажи  мне,  верно  ли  я
поступаю?
   -  На облавной охоте ты оделил нас богатой добычей.  Я  тогда  подумал:
сын Есугея щедростью превосходит всех, кого я знал. Сейчас ты  не  дрогнув
готов грудью защитить своего воина. Я вижу твое прямодушие и мужество. И я
говорю: счастливы будут те, кого ты поведешь  за  собой.  Мое  племя,  хан
Тэмуджин, готово поддержать тебя.
   Это было  не  совсем  то,  чего  ожидал  Тэмуджин.  Улук-багатур  решил
все-таки сохранить свою самостоятельность. Но он не уйдет, его воины будут
сражаться с Джамухой. Пока достаточно и этого.
   Потянулись дни тревожного ожидания. С утра до вечера Тэмуджин не слезал
с коня, носился по куреням, сам проверял снаряжение и  вооружение  воинов,
был строг к нерадивым, за малую неисправность оружия  и  стыдил,  и  ругал
воинов, был суров с нойонами. Вечером в юрте  слушал  донесения  дозорных.
Приходилось внимательно следить  за  кочевьями  Джамухи,  оглядываться  на
курени тайчиутов, посматривать в сторону татарских  нутугов.  Вдобавок  ко
всему надо было не спускать глаз с шатких  своих  родичей.  Днем  и  ночью
держал под рукой лучших воинов с оседланными конями. При малейшей  попытке
кого-либо из нойонов откочевать они перережут дорогу, а беглеца доставят в
ханскую юрту. Пока не пришел враг, он не даст разбежаться нойонам-родичам.
Но что будет, если придется всех воинов бросить в битву?
   Боорчу и Джэлмэ, правящие делами улуса его именем, как и  он,  носились
из  куреня  в  курень,  наседали  на  нойонов,  требуя  воинов,  воинского
снаряжения,  коней.  Но  если  нойоны-родичи  молча  сносили  попреки    в
нерадивости и медлительности от Тэмуджина, то его друзей терпеть не желали.
   Первым возмутился Сача-беки.
   -  Кто они такие, чтобы указывать мне?!
   -  Ты веришь им и оскорбляешь недоверием нас!- поддержал его Алтан.
   -  Вы возвели меня в ханы  и  возложили  на  мои  плечи  груз  забот  о
безопасности владений. Как же я буду защищать вас и ваши владения, если вы
без рвения помогаете мне и не желаете, чтобы рядом  со  мной  были  добрые
помощники?- Щетка усов на губе  Тэмуджина  взъерошилась,  сухо  и  холодно
блеснули глаза.
   Сача-беки в ответ запальчиво выкрикнул:
   -  Мы не дети! Мы и не женщины, неспособные держать оружие. Мы  и  сами
за себя постоять сумеем!
   Если  до  этого  Тэмуджин  лишь  подозревал,  что   в    трудный    час
нойоны-родичи, позабыв клятву, могут повернуться к нему спиной, то  теперь
это подозрение превратилось в уверенность - предадут. Где та узда, которая
могла бы удержать их от постыдного и гибельного шага? <Мы не дети.  Мы  не
женщины>...  Эти  слова  Сача-беки  почему-то  крепко  засели  в    голову
Тэмуджина. Время от времени он  повторял  их  про  себя,  пытаясь  уловить
какую-то тень мысли, мелькнувшую у него, когда слушал Сача-беки и Алтана.
   Вместе  с  Боорчу  и  Джэлмэ  они  решили  прибегнуть  к  уже   однажды
испытанному способу усмирения заносчивых нойонов. Под видом воинов Джамухи
Джэлмэ с нукерами ночью  напал  на  курень  Бури-Бухэ.  Им  почти  удалось
прорваться к юрте нойона. Слух об этом взбудоражил весь улус. Нойоны  были
напуганы. Но страх этот чуть  было  не  обернулся  против  Тэмуджина.  Ему
донесли, что  нойоны  в  открытую  готовятся  разбежаться  кто  куда  -  к
тайчиутам, к Тогорилу, к Джамухе. Он поспешно собрал  их  в  курень,  стал
успокаивать.
   -  Ты хорошо говоришь,- прогудел Бури-Бухэ,- но твоими хорошими словами
от врагов не закроешься. У меня чуть было не увели жену и детей.
   -  Жену и детей?- почти весело переспросил Тэмуджин: мысль,  так  долго
ускользавшая от него, явилась вновь, и она была простой и четкой, как след
копыта, вдавленный в сырую глину.- Я повелеваю  всех  ваших  жен  и  детей
доставить в мой курень. Они будут в безопасности.
   Семьи  родичей  оказались  его  заложниками.  И  нойоны  уже  не  могли
помышлять о том, чтобы  куда-то  уйти  или  уклониться  от  войны.  Но  их
недовольство не стало меньше, оно копилось, как горькая соль в  бессточном
озере. Только матери Сача-беки были рады -  старым  хатун  не  нужно  было
ездить из куреня в курень, чтобы почесать злые языки.
   -  Из тайчиутских кочевий, загнав коня, прискакал Чаурхан-Субэдэй.
   Таргутай-Кирилтух поддержал Джамуху. Аучу-багатур, нойон  племени  уруд
Джарчи и нойон племени мангут Хулдар уже выступили. Через  несколько  дней
они соединятся с Джамухой.
   -  Много воинов под началом Аучу-багатура, Джарчи и Хулдара?
   -  Много, хан. Больше, чем у нас.- Субэдэй насупил густые брови, и  его
юное лицо стало очень похоже на лицо его отца, сурового кузнеца Джарчиудая.
   -  И у Джамухи больше. На каждого моего воина придется  не  менее  трех
врагов.
   -  Шаман Теб-тэнгри советует тебе идти к Тогорилу.
   -  Джамуха только этого и ждет. Он перехватит нас по дороге и  принудит
драться там, где ему удобно, тогда, когда ему выгодно.
   -  Что будем делать, хан?
   -  Сражаться, Субэдэй. Но не мой анда, а я выберу место для битвы.  Вес
остальное в воле неба.  Я-то  надеялся,  что  Теб-тэнгри  сумеет  удержать
тайчиутов.
   -  Шаман не сидит без  дела.  Но  очень  уж  велика  ненависть  к  тебе
Таргутай-Кирилтуха.

        VII

   -  Глуп твой анда!- сказал с презрением Аучу-багатур.
   Они с Джамухой  в  сопровождении  Джарчи,  тощего,  жилистого  парня  с
горбоносой, сайгачьей головой, его друга  и  анды  Хулдара,  коротконогого
здоровяка, поднялись на бугор, остановили коней. За  бугром  было  урочище
Далан-бальчжут - полоса равнины, поросшая щетинистым ковылем - хилганой  и
сизой  ая  -  полынью.  Слева  на  равнину  надвинулись  горы  с   крутыми
каменистыми склонами,  справа,  скрытый  от  глаз  зарослями  кустарников,
- катил свои воды Онон. Вдали река подворачивала вплотную к  горам,  серые
скалы поднимались прямо из воды. Там,  где  в  тело  гор  черным  провалом
врезалось ущелье, на равнине в боевом строю стояли воины Тэмуджина.
   В урочище Далан-бальчжут Джамуха бывал не  однажды.  И  когда  дозорные
донесли, что Тэмуджин поджидает его у входа в ущелье Дзеренов,  он  им  не
поверил. Анда сам залез в ловушку. Его воинам никуда не уйти.  Прижатые  к
горам или реке,  они  будут  истреблены.  Об  этом  же,  видимо,  думал  и
Аучу-багатур.
   -  Глуп твой анда. Глуп,- повторил он и трусцой поехал к своим воинам.
   За ним последовали Джарчи  и  Хулдар.  Воины  подтягивались  к  берегу,
сбивались в три отдельные кучи -  особо  от  тайчиутов  вставали  уруды  и
мангуты, в стороне от тех и других - его джарджираты. Солнце  клонилось  к
закату, тени гор наползали на равнину. Шел к концу последний день  ханства
Тэмуджина. Еще до того, как солнце уйдет за горя, с ним  будет  покончено.
Понимает ли это анда? О чем он сейчас думает? На что надеется?
   Напрягая зрение, Джамуха всматривался в строй всадников. Ему  казалось,
что где-то он все это уже видел. Начал припоминать Из зыбкой  памяти,  как
из марева, выплывало видение. Он стоит на телеге я через головы празднично
одетых  людей  смотрит  в  дальний  конец  луговины.  Там  перед   забегом
остановились наездники. Среди них  и  Тэмуджин  в  ярко-красном  халате...
Тогда  анда  почти  выиграл  скачки.  Потом   Таргутай-Кирилтух    отобрал
жеребчика. Тэмуджин исступленно кричал и бился в руках нукеров. Он кинулся
к нему на выручку, готовый умереть  рядом  с  другом...  Оба  были  слабые
мальчишки, бессильные защитить себя...
   Он спустился к своим воинам, подозвал Куруха и Мубараха.
   -  Все готово?
   -  Можно начинать.
   Еще раз глянув на солнце, он слез с коня.
   -  Расседлывайте. Будем ждать утра.
   Веселый шумок  пробежал  по  толпе  воинов.  Они  стаскивали  с  потных
лошадиных спин седла, расстилали войлоки. Многим из них и своему  анде  он
на короткое время продлил жизнь.
   Сбросив с себя доспехи и гутулы, он почувствовал облегчение для тела  и
души.
   Подъехали Аучу-багатур, Джарчи и Хулдар. Аучу-багатур был удивлен:
   -  Я тебя не понимаю, Джамуха!
   -  Мы с утра в пути. Устали кони и воины. Будем отдыхать.
   -  Кто ложится спать, замкнув кольцо облавы?  Может  быть,  ты  хочешь,
чтобы твой анда удрал?
   -  Куда?
   -  Не растопыривай пальцы, если  держишь  в  руках  жаворонка!  Джарчи,
Хулдар, стройте своих воинов. Мы одни управимся!
   -  Наши люди  и  наши  кони  тоже  устали,  славный  Аучу-багатур,-  со
смирением, скрывающим упрямство, возразил Хулдар.
   Молча повернув коня, Аучу-багатур ускакал  к  своим  воинам.  Хулдар  и
Джарчи спешились. Джамуха прошелся  по  жесткой  траве,  вбирая  подошвами
босых ног ее ласковую прохладу, сказал:
   -  Горячий человек Аучу-багатур.
   Хулдар качнул головой.
   -  Он не горячий. Ходят слухи, что Тэмуджин когда-то поклялся привязать
Аучу-багатура к хвосту табунного жеребца. Ему не  терпится  лишить  твоего
анду этой радости. Верно я говорю, Джарчи?
   -  Верно. Он  боится  Тэмуджина.  Пока  Тэмуджин  жив,  ни   ему,    ни
Таргутай-Кирилтуху не видать хороших снов.
   -  А вы не боитесь?
   -  Он ничего плохого нам не сделал.
   -  Не успел. Он вредный для нас человек.  Презрев  обычаи  старины,  он
принимает беглых нукеров, укрывает убийц, возвышает себя над всеми!
   Ему  хотелось  разжечь  в  себе  злость,  испепелить  в  своем   сердце
предательскую память о далеких годах нерасчетливой дружбы, увлечь  нойонов
своими мыслями о вольностях племен, о братстве свободных нойонов.  Но  они
слушали безучастно-вежливо, этим отделяя его от себя.
   -  Не так легко понять, кто поступает правильно,  а  кто  нет,-  сказал
Хулдар.- Может быть, Тэмуджин не блюдет всех обычаев старины.  Но  кто  их
блюдет? Ты знаешь таких людей, анда Джарчи?
   Джарчи поднял камешек, прицелился в сухой стебель полыни  -  горбоносое
лицо стало жестким,- кинул. Стебель переломился.
   -  Не знаю, Хулдар. Чего нет, о том всегда очень много разговоров.
   -  Эх вы... Взгляните на степь. Осень - травы вянут и  засыхают.  Зимой
ее покрывает снег. Весной поднимается свежая зелень. И так из года в  год.
Степь, все время меняясь, остается, однако, такой же, какой была при отцах
и дедах. И жизнь, как степь, меняясь, должна  оставаться  неизменной.  Это
установлено вечным небом. Позволим нарушить ход жизни - гибель ворвется  в
каждую юрту. Как не понять этого? А понимая, как можно  спокойно  смотреть
на тех, кто дерзнул сломать установление мудрых предков?
   -  Ты понимаешь, Тэмуджин не понимает. Однако  не  он  идет  войной  на
тебя. Я что-то не слышал, чтобы обычаи старины одобряли вражду  клятвенных
братьев. Может быть, слышал ты, анда Джарчи?
   -  Не приходилось, Хулдар.
   От этого разговора Джамухе стало тоскливо.
   -  Позовите Аучу-багатура. Будем пить архи.
   Он идет войной на Тэмуджина... Ему ли не знать, насколько это плохо. Но
что делать? Как иначе образумить анду? Поздно думать об этом... Не надо ни
о чем думать.
   Но когда подошли нойоны, он все-таки сказал Хулдару:
   -  Я иду не воевать,  а  мстить  убийце  моего  брата.  Выдаст  убийцу,
подниму с Тэмуджином чашу вина.
   Аучу-багатур бросил на него подозрительный взгляд, затянул  распущенные
было ремни куяка, показывая этим, что не верит Джамухе, опасается его.  За
ужином Аучу-багатур пил  архи  молча,  с  угрюмым  усердием,  будто  хотел
выполнить неприятную, но необходимую работу и поскорее  убраться восвояси.
Но, захмелев, понемногу разговорился. Говорил сердито, раздраженно.
   -  Ты, Джамуха, подобен сосне с  подгнившими  корнями.  Рядом  с  тобой
стоять нельзя - не знаешь, когда и куда повалишься.
   Вино не брало Джамуху, он был трезв, только в теле накапливалась глухая
усталость, спорить совсем  не  хотелось.  Но  Аучу-багатур  разошелся,  не
отставал.
   -  Ты просил у нас помощи. Мы пришли. И что видим? Драться не  хочешь.-
Передразнил:- <Чашу вина подниму...> Поднимешь, но к губам  не  поднесешь,
по рукам ударим...
   -  Сегодня ты мой гость. Тебе многое позволено. Но зачем  же  угрожать?
Угроз я никогда не боялся. Тем более пустых.
   -  Пустые угрозы? Ты принимаешь мои слова за стрекот сороки?
   -  Нет, Аучу-багатур, не за стрекот сороки, но и не за клекот орла.
   -  Много мнишь о себе! Недалеко ушел от Тэмуджина.
   -  Резкое слово портит вкус вина,- сказал Хулдар.
   -  Ты и  совсем  помалкивай!  Вы  с  Джарчи  стали  большими  умниками.
Обождите, до всех доберемся.  Глуп  тот,  кто  думает,  что  солнце  моего
господина Таргутай-Кирилтуха закатилось. Оно только всходит.
   Все неловко замолчали.
   -  Не верите? Мы устанавливаем вечный мир с татарами. Развяжем руки,  и
что нам Тэмуджин? Тьфу! Всех своевольщиков урезоним.
   Не впервые Джамуха слышал о примирении тайчиутов и татар, но  не  верил
этому. Казалось, они не сумеют переступить реки крови, разделяющие  их,  а
выходит - сумели. Что таит в себе это? Предугадать не  трудно:  с  помощью
татар подымется новый властелин -  толстопузый  Таргутай-Кирилтух.  Хочешь
жить - склонись перед ним.
   Джамуха недобро взглянул на Аучу-багатура, перевел взгляд на  Джарчи  и
Хулдара. Эти неторопливо потягивают архи, говорят о чем-то своем, и нет им
будто дела до татар, до Тэмуджина и Таргутай-Кирилтуха, до вольности своих
племен. Такие нойоны, как эти и другие, с усохшей, рабской душой, виноваты
во всем. Хучар, Сача-беки, Алтан своей покорностью  вскормили  властолюбие
Тэмуджина, своими руками посадили его на собственную  шею.  Пес  не  может
жить без хозяина, они - без  господина.  Уйдут  от  одного  -  с  поджатым
хвостом  бегут  к  другому.  Почему?  Для  чего  нойон   племени    чонос,
подслеповатый старикашка Улук-багатур, уйдя  от  Кирилтуха,  приткнулся  к
Тэмуджину? Мог же кочевать один или рядом с ним, Джамухой... Так  нет  же,
впрягся в чужую повозку...
   -  Ведите Аучу-багатура... Пора спать.
   -  Я сам уйду. Сам!- С  пьяной  решительностью  Аучу-багатур  поднялся,
качнулся, и, высоко поднимая ноги,  выпрямляя  спину,  двинулся  к  своему
стану.
   За ним, насмешливо переглядываясь, ушли Джарчи и Хулдар.
   В урочище спустилась ночь. В той  стороне,  где  стоял  Тэмуджин,  было
тихо, волчьим глазом сверкал одинокий огонек.  Джамуха  лег  и  укрылся  с
головой  халатом.  Но  думы  мешали  спать.  С  Тэмуджином  завтра   будет
покончено. Или он падет в сражении, или со связанными руками отправится  в
курень Таргутай-Кирилтуха.  А  перед  ним  новая  нелегкая  забота  -  как
помешать усилению Таргутай-Кирилтуха?
   Утром поднялся, томимый непонятной душевной раздвоенностью. Отгоняя  ее
от себя, носился на коне, выстраивая воинов,  Аучу-багатур,  с  заплывшими
хмельными глазами, туго соображающий, кричал на всех,  подгонял,  торопил,
внося своими повелениями сумятицу и неразбериху.  Кое-как  построились,  и
Джамуха поднялся на бугор.
   Воины Тэмуджина  как  будто  не  сходили  с  места.  На  равнине  среди
ковыльной щетины серыми колышками торчали суслики, свистом встречая восход
солнца. В душе Джамухи росло чувство, что делает он не то и не так.  Но  и
ничего другого не приходило в голову.
   Строй воинов под бугром был похож на крутой лук. В центре  -  тайчиуты,
правое крыло - уруды и  мангуты,  левое  -  его  джаджираты.  Лук  обращен
вогнутой стороной к Тэмуджину. Расчет был прост - охватить анду  с  боков,
притиснуть к склону горы. Но, прикинув  расстояние  от  реки  до  гор,  он
понял, что равнина урочища слишком узка для охвата. Придется идти в лоб. А
в этом случае численный перевес перестает иметь большое значение. Тэмуджин
вовсе  не  так  уж  глуп,  как  показалось  Аучу-багатуру.  Есть  и    еще
незамеченное, но важное преимущество анды Выбрав это место  для  сражения,
он лишил  своих  воинов  надежды  убежать,  им  остается  одно-драться  до
последнего вздоха. Нет, не глуп анда, совсем не глуп!
   Он хотел было иначе  построить  воинов.  Но  увидел,  что  нетерпеливый
Аучу-багатур направился  к  нему,  резко  поднял  и  опустил  руку.  Строй
дрогнул,  покатился  по  равнине,  ссекая  сочнями  копыт  жесткую  траву.
Аучу-багатур с руганью повернул коня и помчался догонять своих  тайчиутов.
Кобылица Халиун под Джамухой замотала головой, прося повода. Он удержал ее
на месте.
   Как и ожидал, строй, все более  сжимаемый  горами  и  рекой,  сломался,
превратился в ревущую, визжащую толпу. А уруды и мангуты оттянулись назад,
неспешной рысью пошли в хвосте, потом,  когда  тайчиуты  и  ею  джаджираты
сошлись с воинами Тэмуджина, они и вовсе остановили коней.
   Джамуха помчался к ним.
   -  Что случилось?
   -  Там плюнуть некуда. Подождем,  станет  толпа  пореже,  тогда,  может
быть, пойдем.- Широкоскулый Хулдар дружелюбно улыбался.
   -  Уругша! Вперед!- крикнул Джамуха.
   -  Три кречета не кидаются на одного селезня. Я такого не видел.  Может
быть, ты видел, анда Джарчи?
   -  Не приходилось, Хулдар.
   Джамуха вспыхнул, потянулся к мечу. Жилистая  рука  Джарчи  перехватила
его запястье.
   -  Э-э, с нами так не шутят. Мы этого не любим.
   -  Нам захотелось стать вольными нойонами!- засмеялся Хулдар.
   Джамуха бешено рванул поводья,  бросился  к  своим  воинам.  Гул  битвы
катился над урочищем Яростно отбиваясь,  воины  Тэмуджина  откатывались  к
ущелью. Вдруг все разом повернули коней, исчезли в черном  каменном  зеве.
Их бросились преследовать. Но из ущелья густо полетели стрелы. Тайчиуты  и
его джаджираты, потеряв много убитых, отхлынули назад.
   -  Куда?!- закричал Аучу-багатур.
   Размахивая мечом, он поскакал к ущелью. Конь под ним упал. Аучу-багатур
перевернулся через  голову,  вскочил,  отплевываясь,  побежал  назад.  Ему
подали другого коня. Аучу-багатур сел в седло, погрозил кулаком ущелью:
   -  У-у, проклятый рыжий демон зла! Я тебе покажу!
   Наступило замешательство. Джамуха видел: одна  сотня  хороших  стрелков
может уложить у входа в ущелье целый тумен воинов. Послал  за  Хулдаром  и
Джарчи.
   -  Вы отдыхали за чужими спинами.  Пришел  ваш  черед.  Прорывайтесь  в
ущелье.
   Хулдар посмотрел на мрачные скалы с острыми выступами, на трупы  воинов
перед ущельем, покачал головой.
   -  Будь я горным козлом  -  прошел  бы  верхом,  будь  серой  мышкой  -
проскользнул бы низом. Но я не мышь, не козел. Верно, анда Джарчи?
   -  Верно, Хулдар. Кто хочет крови убийцы, тот не пожалеет и своей.
   Спокойно-усмешливый говорок нойонов бесил Джамуху. Им ничего не  нужно,
они не хотят ни о чем думать, не желают сражаться.
   -  Вы пойдете вперед!
   -  Аучу-багатур, разве не ты над нами главный?- спросил Хулдар.
   -  Как не я?
   -  А Джамуха думает, что он тут над всеми главный. И над тобой тоже.
   -  Ты зря так думаешь, Джамуха И зря много кричишь.
   -  Я буду молчать. Посмотрим, как вы возьмете Тэмуджина.
   -  Возьмем. Из  ущелья  выхода  нет.  Он  как  лиса  в  норе.  Выкурим.
Управимся без тебя!
   Теперь Джамуха знал, что делает не так. Убирая  Тэмуджина, он  помогает
возвыситься Таргутай-Кирилтуху. Анда еще  не  связан,  способен сражаться,
а самонадеянный Аучу-багатур  уже  не  хочет  делить славу победителя, уже
отталкивает в сторону.
   Воины сгоняли в кучу пленных. Спешенные воины Тэмуджина  понуро  шагали
мимо.  Джамуха  многих  знал  в  лицо.  Встречаясь  с  ним  взглядом,  они
отворачивались, злобные, непримиримые.  Среди  пленных  оказался  и  нойон
племени чонос Улук-багатур. Он был ранен в руку,  прижимал  ее  к  залитой
кровью груди, спотыкался, за ним, стянутые одной веревкой,  шли  все  семь
сыновей.
   Джамуха фыркнул:
   -  Попался, старый дурак! Защитил тебя Тэмуджин?
   Тихо, почти не разжимая бескровных губ, Улук-багатур сказал:
   -  Я слепну от старости, а ты - от глупости. Спроси себя - куда  идешь?
Что несешь людям?
   -  А ты знал, куда идешь?
   -  В моем ли возрасте начинать дело, не подумав?
   Аучу-багатур свесился с седла, заорал в лицо старику:
   -  Облезлая скотина, ты удрал помогать врагу!  Тебе  и  твоим  сыновьям
Таргутай-Кирилтух убавит резвости, подрезав подколенные жилы!
   -  Анда Джарчи, я что-то не слышал, чтобы родовитому нойону, убеленному
сединой, говорили так.
   -  И я слышу впервые...
   Говорок Хулдара и Джарчи за спиной, злобные взгляды  воинов  Тэмуджина,
неуступчивая верность старого Улук-багатура анде,  суетное  желание  славы
Аучу-багатура - все это отложилось в душе Джамухи тяжелой  ненавистью.  Он
подозвал Куруха и Мубараха.
   -  Этот старый человек слишком предан анде.  Пусть  доставит  последнюю
радость своему господину - умрет на его глазах. Тащите вон туда и  снимите
голову.
   -  Он под рукой Таргутай-Кирилтуха,- сердито сказал  Аучу-багатур.-  Не
тебе казнить-миловать.
   Джамуха взглядом  подстегнул  нукеров.  Они  волокли  старика  ближе  к
ущелью. Из-за скал посыпались стрелы, но расстояние было великовато, и они
падали, не долетая. Нукеры  донага  раздели  Улук-багатура,  поставили  на
колени. На худой старческой  спине  гребнем  выступала  хребтина.  Мубарах
взмахнул мечом. Седая голова с глухим стуком  упала  на  землю!  Из  груди
сыновей вырвался вопль.
   -  Этих живьем сварите в котлах!- Джамуха вздыбил коня.- Так  будет  со
всеми, презревшими заветы дедов!
   Его гнев напугал даже Аучу-багатура.
   Ночью Хулдар и Джарчи подняли своих  воинов,  смяли  дозоры  и  ушли  в
степь. Джамуха к этому времени успокоился, все  обдумал.  Тэмуджин  должен
остаться в живых. Бесславный конец Улук-багатура и его  сыновей  оттолкнет
от анды нойонов и  нукеров.  Для  них  он  перестанет  быть  спасителем  и
благодетелем. Но для Таргутай-Кирилтуха будет занозой в пятке.
   Бегство урудов и мангутов было Джамухе на  руку.  Аучу-багатуру  сказал
насмешливо:
   -  Ты хотел управиться без меня - управляйся! Я ухожу в своя курени.
   -  Не делай этого, Джамуха-сэчен!
   -  Ага, и для тебя я стал мудрым! Тогда послушай моего совета. Не  сиди
у этой норы. Хулдар и Джарчи могут возвратиться. Но  не  для  того,  чтобы
помочь тебе.
   Повернулся к нему спиной, велел воинам седлать коней.
   Следом ушел от ущелья Дзеренов и Аучу-багатур.

        VIII

   Люди Тэмуджина готовились к пиру. Пылали  огни.  На  телегах  подвозили
бурдюки с кумысом и деревянные  кадки  с  вином.  Нукеры  резали  баранов.
Баурчи варили и жарили мясо. Благодушно жмурясь, Тэмуджин ходил по  стану.
Все еще не верилось, что так счастливо избежал, казалось  бы,  неминуемого
разгрома и гибели.
   День был солнечен, звонок; теплый желтый свет ранней осени  вызолачивал
невесомые нити паутины; в чистом воздухе прохладной синью  высились  горы.
Зеленый лес, сбегая с крутых отрогов, становился реже, прозрачнее, тут,  у
берега реки, сосны стояли далеко друг от друга, сквозь ветви  просвечивала
литая бронза стволов.
   От реки подъехал Хасар. С мокрого брюха его лошади  капала  вода.  Став
спиной к Тэмуджину, он начал расстегивать седельные подпруги. Медлил, явно
выжидая, когда Тэмуджин уйдет. О строптивый брат мой!..
   -  Ты где был?
   -  На водопое.
   -  А-а... Хасар, ты в последнее время много трудился и храбро сражался.
Спасибо!
   Широкие плечи брата чуть дрогнули - не привык выслушивать похвалы Хасар.
   -  До будущего лета нас никто не тронет. И вот что  я  подумал,  Хасар.
Тебе пора обзавестись своей юртой. А?
   Брат повернулся к нему. В ястребиных глазах недоверие.
   -  Не хочешь?
   -  Почему же...
   -  Бери нукеров, сколько пожелаешь, и  поезжай  искать  невесту.  Будет
лишь одна просьба: зря драк не затевай.
   -  Я поеду завтра же!
   -  Как хочешь, Хасар...
   Один по одному  стали  подъезжать  нойоны-родичи  со  своими  женами  и
нукерами.  Вместе  с  Борте  и  матерью  Тэмуджин,  пренебрегая    ханским
достоинством, встречал каждого перед станом.
   -  Сегодня у нас большой семейный пир. Я, младший из вас, ваш слуга...
   Он был радушен, приветлив,  никого  не  обходил  добрым  словом,  много
шутил, легко отзывался на шутку. Но нойоны  держались  скованно.  Расправа
Джамухи с Улук-багатуром и его сыновьями повергла их в  уныние  и  печаль.
Каждый мог оказаться на месте Улук-багатура и до срока кончить  свои  дни.
Все полнее, яснее они  понимали,  что  Тэмуджин  вовлек  их  в  смертельно
опасную, страшную своей беспощадностью вражду. До него доходили слухи, что
свою жизнь под рукой Таргутай-Кирилтуха нойоны вспоминают все чаще, и  она
кажется им куда более спокойной и безопасной. Он  изо  всех  сил  старался
передать им хотя бы частицу своей бодрости и  веры  в  будущее.  Больше-то
из-за этого и пир затеял.
   Слуги разостлали на траве войлоки. Гости с женами, матерями сели в один
большой  круг.  Баурчи  Шинкур,  принаряженный  по  случаю  празднества  в
шелковый халат, причесанный, торжественный, начал разносить кумыс.  Первую
чашу - хану  Тэмуджину, затем  его  матери,  Борте,  Хасару,  нойонам.  Не
дожидаясь, когда он обойдет всех,  Тэмуджин  поднял  чашу,  окунул  палец,
побрызгал кумысом во все стороны.
   -  Воздадим  хвалу  вечному  небу!  Оно   оберегает    нас,    потомков
прародительницы  Алан-Гоа,  от  врагов,  от  ошибочных    поступков,    от
заблуждений ума Мы,  люди  одного  корня,  одной  крови,  благодаря  небу,
множащему наши силы, создали свои улус, отстояли созданное.
   Говорить ему не дали. Что то произошло там, где сидела семья Сача-беки.
Старая Ковачин-хатун визгливо закричала:
   -  Почему не нам, а младшей жене нашего сына первой подносишь чашу!
   -  Он нас оскорбляет!- подхватила Эбегай-хатун.
   Шинкур оробело бормотал:
   -  Простите, хатун, ошибся Вот и ваш кумыс.
   -  Нет, ты нарочно это сделал!
   -  Я не хотел  этого!  Простите!-  взмолился  Шинкур,  опускаясь  перед
разгневанными госпожами на колени.
   -  Вот тебе!- Ковачин-хатун ударила Шинкура по щеке.
   -  Получи  и  от  меня!-  Пухлый  кулак  Эбегай-хатун  ткнулся  ему   в
переносицу.
   -  Так его! Так!- поддерживая матерей Сача-беки, его  брат  Тайчу  пнул
Шинкура сапогом в бок.
   Рука Тэмуджина, державшего чашу, задрожала,  кумыс  плеснулся  на  полу
халата.  Нестерпимо  захотелось  запустить  чашу  в  злое,   с    обвисшей
морщинистой кожей лицо Ковачин-хатун или  в  брюзглую  рожу  Эбегай-хатун.
Борте положила руку на его колено, умоляюще глянула в лицо. Он до  боли  в
зубах стиснул скулы - растопырились, будто колючки у ежа,  короткие  рыжие
усы. Оэлун села к матерям Сача-беки, принялась уговаривать, но они слушать
ее не хотели. Тэмуджин поставил чашу, перекрывая визг хатун, крикнул:
   -  Шинкур, поди сюда! Ты что, не проспался?
   -  Хан Тэмуджин, я хотел...
   -  Нукеры, всыпьте ему пятнадцать плетей!
   Успевшим выпить нукерам  забава.  С  веселым  гоготом  Шинкура  тут  же
повалили на землю, завернули на спину праздничный халат, стянули  штаны  и
отстегали по голому заду. Вскочив, Шинкур  подхватил  штаны,  оглядываясь,
побежал к реке. Тайчу вложил в рот  два  пальца!  разбойно  свистнул.  Все
засмеялись.
   Этот  смех  резанул  Тэмуджина  по  сердцу.  Все   была    похоже    на
издевательство-над ним, над его ханским  достоинством.  Разве  посмели  бы
где-то в другом месте затевать непристойную перебранку и драку  со  слугой
выживайте, из ума старухи, разве стал бы Сача-беки всенародно  подзуживать
своих сквалыжных матерей... А он хотел,  готовя  этот  пир,  чтобы  родичи
ощутили не только свое родство по крови, но и душевную близость.
   Вскоре все как будто  позабыли  о  неприятном  случае.  Пили,  ели,  но
разговор в кругу не  налаживался.  Зато  вовсю  веселились  нукеры.  Пели,
боролись, состязались в стрельбе из лука. Где-то там с ними были Джэлмэ  и
Боорчу, младшие братья хана, туда же ушел и Хасар. Хан и  сам  ушел  бы  к
воинам, но надо было сидеть тут, поддерживая хотя бы видимость согласия.
   Вдруг прибежал испуганный Тэмугэ-отчигин.
   -  Тэмуджин, Бури-Бухэ рубанул мечом нашего Бэлгутэя!
   Тэмуджин вскочил. Борте хотела  его  удержать  -  грубо  оттолкнул  ее,
бросился к столпившимся у телег нукерам. Бэлгутэй стоял, спустив с правого
плеча халат, левой рукой зажимал  рану,  из-под  пальцев  медленно  ползла
кровь. Бури-Бухэ с обнаженным мечом прижался спиной к  повозке,  маленькие
глаза свирепо сверкали. Его нукеры, нукеры Сача-беки и  Тайчу  вставали  с
ним рядом.
   -  Ты как посмел обнажить меч против моего брата?
   -  Он ударил моего нукера!
   -  Твой нукер украл нашу узду!- сказал Бэлгутэй.- Оставь его, брат.  Не
надо ссориться. Рана моя пустяковая.
   Растолкав нукеров, подошел Сача-беки, упер руки в бока, бросил Бэлгутэю:
   -  Получил? По заслугам... Смирнее будешь.
   От гнева у Тэмуджина потемнело в глазах. Он схватил  на  телеге  пустой
бурдюк, хлобыстнул по лицу Бури-Бухэ. Откуда-то вынырнул Тайчу, кинулся  к
нему со сжатыми кулаками. Хасар подставил ногу, и Тайчу упал.
   Нукеры с той и другой стороны схватили сучья, палки, начали колошматить
друг друга. С горящей головней в руках, весь черный от сажи, Хасар вскочил
на телегу, хищно ощерился, через головы нукеров достал Сача-беки.  Головня
опустилась  на  макушку  нойона,  взвился  сноп  искр,  затрещали  волосы,
Ослепнув от дыма, искр и ярости, Сача-беки взобрался на телегу. Сцепились.
Рухнули  на  землю.  Бури-Бухэ,  будто  рассерженный  кабан,  как   щенят,
раскидывал нукеров. Верхом на коне налетел Чаурхан-Субэдэй, колотушкой для
сбивания кумыса стукнул по голове Бури-Бухэ. И тот  пошатнулся,  осел,  на
него навалилось человек десять.
   Тэмуджину в схватке изодрали халат, разбили нос. Он вырвался из схватки
голый по пояс, сморкаясь кровью. Борте,  мать  подхватили  его  под  руки,
потащили в сторону
   На войлоках  пиршественного  круга  по-прежнему  сидели  Алтай,  Хучар,
Даритай-отчигин. Сварливые матери Сача-беки стояли на коленях и, будто  на
состязаниях, криками подбадривали своих. Тэмуджин рванулся к ним сунул той
и другой кулак под нос,
   -  Задавлю, старые вороны!
   Прибежал Боорчу. Без шапки, волосы  растрепаны,  правое  ухо  вздулось,
покраснело, глаза ожесточенно-веселые. Схватив аркан, накинул  на  толстую
Эбегай-хатун, свободным концом подтянул Ковачин-хатун.  Старухи  оказались
связанными спиной к спине. Этого Боорчу показалось мало. Принес еще  аркан
и привязал хатун к сосне.
   К этому времени шум драки начал утихать. Людей Тэмуджина было больше, и
они одолели нукеров Сача-беки и Бури-Бухэ. Тэмуджин сел на  войлок,  выпил
холодной воды, ощупал вздувшийся нос, зло спросил нойонов:
   -  Почему сидите? Чего ждете?
   -  А мы не знаем, из-за чего драка,- сказал Алтан.- И не можем  понять,
кто кого бьет.
   -  Мы все тут родичи. Защищая одного, обидишь  другого.-Даритай-отчигин
сокрушенно вздохнул.
   Мать принесла чей-то грязный, пропахший потом халат, набросила на плечи
сына, прошептала:
   -  Умерь свой гнев, сынок. Будь спокойнее. Думай.
   Привели скрученных, избитых, в изодранных халатах  Сача-беки,  Тайчу  и
Бури-Бухэ.  Увидев  их,  старые  хатун  перепугались  до  смерти,  завыли,
запричитали: Ковачин-хатун - жалобным, дребезжащим голосом, Эбегай-хатун -
густо, как сытая корова.
   -  Не мучай женщин! - крикнул Сача-беки.- Уважай старость!
   -  Разве можно  уважать  тех,  кто  не  уважает  ничего?  Они  оплевали
достоинство хана, избранного вами!
   Мать поклонилась ему.
   -  Хан и сын мой Тэмуджин! Они поняли, к чему приводят длинный  язык  и
опережающие разум руки. Я вижу, они готовы стать  на  колени  и  попросить
прощения.
   -  Ничего они, злоязыкие, не поняли! Удавлю обеих на одном аркане!
   Хатун перестали выть и причитать.
   -  Мы поняли все!- торопливо сказала Ковачин-хатун.
   -  Прости, великодушный!- сквозь слезы, хлюпая широким носом,  выдавила
из себя Эбегай-хатун.
   В сердце Тэмуджина не было жалости к этим вздорным женщинам. И  он,  не
дрогнув, повелел бы удавить обеих. Но мать, говоря  о  руках,  опережающих
разум, напоминала ему еще раз - думай! Сейчас он  доверял  матери  больше,
чем себе. Дал знак Боорчу - освободи.
   -  Ну, а вы?- Немигающие глаза его уставились  на  Сача-беки,  Тайчу  и
Бури-Бухэ.- Вы не слабые умом женщины, о чем думали вы?
   Бури-Бухэ не  выдержал  его  взгляда,  медленно,  будто  его  давили  в
затылок, опустив голову, пробормотал:
   -  Я слишком много выпил вина.
   Взгляд Сача-беки был не ломок,  в  нем  он  видел  вызов  и  бессильную
ярость. Это - враг. И его младший брат смотрит зверенышем. <Я убью вас!  Я
убью вас!>- твердил хан про себя  с  мстительной  злорадностью.  Сача-беки
будто услышал его невысказанные мысли, поднял лицо к  небу.  Пухлое  белое
облако плыло в ясной синеве над зелеными шапками одиноких сосен.  И  когда
он опустил голову, в его взгляде  что-то  все-таки  надломилось,  на  одно
короткое мгновение мелькнул страх.
   -  Пьян был не один Бури-Бухэ,- сказала мать.- Все они лишились  разума
от архи. Так, Сача-беки?
   Сача-беки молчал.
   -  Так?- настойчиво-просяще повторила она.
   -  Так, Оэлун-хатун... Мы были пьяны.
   -  Вы, кажется, не протрезвились и сейчас!- зло бросил Тэмуджин.
   -  Мы протрезвились. Прости нас... хан.
   -  Это голос трезвого человека! Я прощаю вас.
   Их  взгляды  встретились.  <Берегись!>-  предупреждал  Сача-беки.   <Ты
боишься за свою жизнь, трус, и я презираю тебя!>- ответил ему Тэмуджин.

        IX

   Вечерние тени заполнили узкие улицы. Лучи  уходящего  солнца  скользили
поверх глинобитных  и  кирпичных  стен.  На  кумиренках,  венчающих  крыши
богатых домов, ослепительно взблескивали зеркальца, оберегающие жилища  от
злых духов. Над  стенами,  над  крышами  вставали  стройные,  как  пагоды,
темно-зеленые туи, шапками розоватой иены вздымались цветущие  абрикосы  и
персики.
   По улицам неторопливо, вдыхая сладкий запах весны, позванивая  связками
монет, шел с рыночных площадей люд, катили тележки мелкие ремесленники,  с
коромыслами и узлами на плечах тянулись к  городским  воротам  земледельцы
предместий. Тень забот и усталости лежала  на  лицах  людей.  Может  быть,
единственным, кого не снедали заботы, был Хо. Во всей Поднебесной империи,
озаренной  благодеянием  золотого  хуанди,  нельзя  было    найти    более
счастливого человека. У него лучшая на свете жена. У него  растет  сын.  У
него есть чем кормить свою семью - что еще надо? И  Хо  ничего  больше  не
желал, Но, видимо, недаром в памятный вечер проводов бога домашнего  очага
старый Ли Цзян  услаждал  медом  уста  Цзао-вана.  От  верховного  владыки
Юй-хуана бог домашнего очага возвратился с большим запасом милостей.
   Из степи приехали послы хана кэрэитов. От них  Хо  узнал  удивительное:
сын Есугей-багатура Тэмуджин не только жив, но и возведен своими  родичами
в ханское достоинство. Наверное, жива и сестра Хоахчин.
   Но в запасе у Цзао-вана была еще одна радость, совсем уж неожиданная.
   Татарские  племена  после  долгих  колебаний  решили   отложиться    от
Алтан-хана.  Император  повелел  сурово  наказать  отступников.  В   степь
снаряжалось войско. Юнь-цзы и Хушаху просили кэрэитов  помочь  в  войне  с
татарами. Те охотно  согласились.  Но  столь  легкое  и  быстрое  согласие
возбудило подозрение высоких сановников. Хо было  велено  вызнать  все  их
тайные думы  и  намерения.  Однако  ничего  такого  не  оказалось.  Нойоны
рассчитывали, что, оказав помощь Алтан-хану, они могут впоследствии  смело
опираться на него в борьбе с найманами. На татар, предполагали они, вместе
с ними пойдет и Тэмуджин, Передавая все это князю Юнь-цзы и Хушаху,  Хо  с
особым нажимом несколько раз  произнес  <хан  Тэмуджин>,  стараясь,  чтобы
сановники обратили благосклонное свое внимание на это имя. Однако гладкое,
сытое лицо Юнь-цзы скривилось в пренебрежительной усмешке.
   -  Какой он хан!
   Хо стало обидно за Тэмуджина.
   -  Его прадед Хабул был первым ханом монголов.
   -  Ты становишься чрезмерно осведомленным. Откуда это тебе известно?
   -  Осмелюсь напомнить: я вырос в степях. Был рабом  Есугей-багатура.  А
он отец Тэмуджина.
   -  И ты знаешь этого новоявленного хана?- спросил Хушаху.
   -  Мы были с ним дружны.
   -  А что, князь Юнь-цзы, это может  нам  пригодиться.  Возьмите  его  с
собой в поход.
   Даже в самом сладостном сне Хо не снилось такое. Он разыщет Хоахчин, он
увидит Оэлун-фуджин и рыжего строптивца! Не шел, а плыл по  улицам  Чжунду
счастливый человек Хо.
   От  городских  ворот,  вжимая  прохожих  в  стену,  двигались    конные
стражники. Тяжелая поступь коней, бряцание оружия заполнили щель улицы. За
стражниками голые по пояс, со связанными за спиной руками  шли  бунтовщики
или разбойники.  Замыкали  шествие  снова  конные  стражники  с  короткими
копьями, нацеленными в голые спины.
   Хо стало зябко,  словно  острие  копья  уперлось  в  его  поясницу.  Он
вспомнил,  что  его  поджидает  Елюй  Люгэ,  и  прибавил  шагу.    Потомок
императоров Ляо по-прежнему хотел  знать  все,  что  делается  на  севере.
Платил за сведения щедро, без его денег пришлось бы худо,  но  каждый  раз
серебро и медь обжигали Хо руки, и обретенное  счастье  начинало  казаться
хрупким, ненадежным, как первый ледок на зеркале пруда.
   Елюй Люгэ сидел за столиком. Встретил Хо приветливо, велел сесть, налил
чаю. От прозрачно-коричневого  напитка  поднимался  пахучий  пар,  на  дне
чисто-белой фарфоровой чашки мерцали искорки света. Вкус чая был  терпкий,
вяжущий во рту.
   -  Ну что твои кэрэиты?
   -  Они пойдут на татар. И хан Тэмуджин тоже.
   Елюй Люгэ с досадой опустил кулак на хрупкий столик.
   -  Безумцы!
   -  Татары - их старые враги.
   -  Что ты понимаешь! И у татар, и у кэрэитов один враг  -  божественный
хуанди!
   -  Не говорите так, нижайше прошу вас!
   -  Боишься за свою жизнь? Рушатся царства, гибнут племена  и  народы  -
что жизнь человека!
   -  Если я умру на деревянном осле, что будет  с  моей  женой,  сыном  и
старым Ли Цзяном? Отпустите меня, великий господин, снимите кангу с души!
   -  Не бойся. Когда-нибудь ты возблагодаришь небо, что оно свело тебя со
мной.  Золотая  империя  долго  не  проживет.  Она  похожа    на    тигра,
проглотившего ежа. Рычит, корчится, безумея от злобы, кидается то туда, то
сюда, а смерть - в собственном брюхе.
   -  Зачем мне  все  это,  великий  господин?  Маленькому  человеку  надо
довольствоваться малым.
   -  Думай так, садясь за стол...
   Елюй Люгэ  поднялся,  приоткрыл  дверь  во  внутренние  покои,  кого-то
позвал. К ним вышел рослый юноша. Широкие рукава его  халата,  отделанного
по плечам и воротнику мехом, суживаясь от локтей, свисали ниже колен...
   -  Это Елюй Чу-цай. Мой молодой родич, очень  способный  к  наукам.  Ты
будешь рассказывать все, что знаешь о степных народах. Приходи ежедневно.
   -  Не могу я сюда приходить  ежедневно!- с отчаянием  сказал  Хо.-  Это
опасно!
   -  Напротив. Ты сможешь бывать здесь открыто. Императору  нужны  слуги,
знающие язык, обычаи и нравы врагов.  Таким  слугой  и  хочет  стать  Елюй
Чу-цай. Ты будешь его учителем.
   Домой Хо шел так, будто за ним гнались. Он бы пустился бежать, если  бы
не опасался, что его примут за вора или  преступника.  Всякий  раз,  когда
уходил от Елюй Люгэ, ему не терпелось поскорее попасть домой,  сбросить  с
себя гнет душевной тяжести.
   У ворот (недавно покрыл их свежей краской) перевел  дыхание,  отодвинул
заложку. Солнце село, по улицам текли уже не тени, а сумерки, но во  дворе
было светло от цветущих персиков,  вишен,  абрикосов  и  слив.  Ветви  без
единого  листочка  были  облеплены  розовато-белыми   цветами,    лепестки
осыпались на землю, и она казалась припорошенной  снегом.  Много  времени,
сил отдал Хо старому саду, и буйное  цветение  деревьев  вознаградило  его
труд. Из распахнутых дверей дома выглянула Цуй. Вытерев руки  о  передник,
побежала  ему  навстречу.  Так  было  всегда.  Ли  Цзян  не  раз  ворчливо
выговаривал ей, что женщине, ставшей матерью, не подобает вести себя  так.
Она обещала быть степенной, но тут же забывала об  этом.  Наверное,  иначе
она и не могла. За день накапливалось столько  такого,  о  чем  надо  было
поговорить с ним,- до степенности ли тут!
   -  У нас гости. Монгол!
   -  Кто?
   -  Конечно, Бао Си. А наш мальчик  сегодня  сказал:  <Муцинь>'!  Что-то
бубнил-бубнил, потом  слышу:  <Муцинь>.-  Лицо  Цуй словно бы  подсвечивал
изнутри волшебный фонарик.
   [' М у ц и н ь - мать (кит.).]
   Он снисходительно улыбнулся.
   -  Ты ошиблась. Он должен был сказать: <Фуцинь>'.
   [' Ф у ц и н ь - отец (кит.).].
   -  Ну, что ты, Хо, как я могла ошибиться! Я его  укладывала  спать.  Он
ухватился за мои волосы ручонками и  так  ясно,  будто  взрослый,  сказал:
<Муцинь>.
   -  И все?
   -  А что еще?
   -  Он должен был тебе сказать: <Муцинь, ты все время  меня  толкаешь  в
постель, а я спать не хочу. Мне играть хочется>. Так он мне вчера на  тебя
жаловался.- Хо засмеялся, легонько стукнул ее по плечу.
   Они  стояли  посередь  дорожки,  болтали,  пока  в  дверном  проеме  не
показался Бао Си.
   -  Какие у меня родственники! Вы не рады гостям?
   Ужинали в беседке. На ветви деревьев Цуй  повесила  бумажные  фонарики.
Свет струился по белой  кипени  цветов,  падая  на  резные,с  красноватыми
черенками листья пионов, на сочную зелень  астр.  Старый  Ли  Цзян,  выпив
чашечку рисового вина, самодовольно поглаживал впалый  живот,  рассказывал
гостям, какой  у  него  хороший  внук  -  крепкий,  смышленый.  Малыш,  не
догадываясь, что разговор о  нем,  пробовал  достать  фонарик,  но  слабые
ручонки соскользнули со столбика беседки. Мальчик упал и громко заплакал.
   -  Видите, не к сладостям тянется, а к огню,-  глубокомысленно  заметил
Ли Цзян.- Умный хочет познать, глупый - пожевать.
   В саду становилось все прохладнее. От чаши водоема тянуло сыростью. Цуй
унесла сына в дом. Вскоре ушел и Ли Цзян. Бао Си сказал:
   -  Хо, ты должен мне помочь. Я хотел бы встретиться с князем Юнь-цзы.
   -  С князем? Зачем?
   -  Наше селение разграбили стражники. Пять человек бросили в яму.
   Хо вспомнил, как вели по улице бунтовщиков, внутренне сжался,
   -  За что?
   -  Податями, поборами нас разорили вконец. Немного пошумели...
   -  Князь, мне кажется, этими делами не ведает.
   -  Он - наследник императора. Пожелает - может все.  Но  пожелает  ли?-
Бао Си был задумчив, говорил с неохотой, словно бы через силу,- Не хотел я
идти сюда. Не верю, что тут не знают о бедствиях земледельцев.  Чиновников
становится все больше. И каждый хочет есть, каждый хочет  жить  в  большом
доме и ходить в дорогих одеждах. Где что возьмут они, если не у нас?
   -  Я часто вижу бунтовщиков. Их гонят сюда, потом  казнят,-  Хо  снизил
голос до шепота.
   -  Вот и нас обвиняют в бунте. А что мы сделали?  Сборщикам  нет  дела,
что зерна во многих домах осталось только на семена. Пристают  с  ножом  к
горлу - отдай... Помоги, Хо, увидеть князя,  Я  передам  ему  бумагу,  где
перечислены все наши беды.
   -  Я проведу туда, где он бывает...
   Хо надеялся на силу своей железной  пластинки.  Но  Бао  Си  с  ним  не
пустили. Он остался поджидать князя у ворот.
   В этот день Бао Си не вернулся. Пришел через три  дня.  Но  что  с  ним
сделали! Лицо почернело, глаза ввалились. Бао Си скрежетал зубами, ругался:
   -  Чужеземная собака! Жирная чжурчжэньская лягушка!
   -  Что произошло, Бао Си?
   -  Угостили лапшой из бамбуковых палок.

        Х

   -  Едут!- закричал  Боорчу,  сорвал  с  головы  шапку,  хлопнул  ею  по
колену.- Едут, хан Тэмуджин!
   Тэмуджин и сам видел: перевалив  через  голую  сопку,  к  куреню  шагом
спускались всадники -  воины  племен  уруд  и  мангут.  Оставив  у  ущелья
Дзеренов Аучу-багатура и Джамуху, они возвратились в свои кочевья, забрали
жен, детей, скот. До сегодняшнего дня никто  не  знал,  куда  они  пойдут.
Могли пойти к хану Тогорилу, к найманам, пристать к  другим  племенам.  Но
они остановились близ его кочевий и вот - едут.
   -  Хан  Тэмуджин,  садись  в  юрте  на  свое  высокое  место,   а    то
подумают - выскочил  встречать,- торопливо проговорил Боорчу.- Караульные!
Замрите на месте, как сухостойные  деревья!  Вы  охраняете  не  повозку  с
кумысом - ханскую юрту!
   Тэмуджин сел на  войлок  против  входа  в  юрту,  подумал,  что  Боорчу
радуется, наверное, рано. Еще не известно, захотят ли они кочевать  вместе
с ними. А если захотят, то признают ли его своим ханом? Уруды  и  мангуты,
слышно, люди отчаянные...
   У юрты с коней слезли трое. Двое были незнакомы,  третьего,  узколицего
человека с длинной седеющей бородой, Тэмуджин узнал и  очень  обрадовался.
Это был Мунлик, верный друг его отца.  Мунлик,  помогший  выжить  в  самое
трудное время. Мунлик, чей сын шаман Теб-тэнгри  сделал  для  него  больше
любого из людей.
   Боорчу задержал людей у порога:
   -  Подождите. Я узнаю, свободен ли хан от своих забот.
   Зашел в юрту, подмигнул - пусть знают наших!
   -  Зови!- нетерпеливо сказал Тэмуджин.
   Гости вошли, с достоинством поклонились.  Он  встал,  положил  руки  на
плечи Мунлика.
   -  Не кланяйся.  Это  я  должен  припасть  к  твоим  ногам  в  сыновьей
благодарности. Я сам, моя семья давно ждем тебя, чтобы сказать - спасибо!
   -  Я не мог уйти от тайчиутов. Помогли эти смелые молодые нойоны.
   -  Спасибо и вам!- Тэмуджин повернулся к нойонам.- Э-э, ваши  лица  как
будто знакомы - где мог вас видеть?- Хитро прищурился.- Не вы ли  помогали
анде Джамухе загнать меня в ущелье Дзеренов?
   -  Помогали?- удивился Хулдар.- Анда Джарчи, мы помогали или мешали?
   -  Мешали, Хулдар. Как могли.
   -  Куда вы держите путь?
   -  Мы пошли по дороге, указанной шаманом Теб-тэнгри. Она привела сюда.
   -  Я рад, когда ко мне приходят друзья. Но если вы ищете  тихое  место,
оно не здесь. Садитесь, дорогие гости, и помогите  мне  обдумать  нелегкую
думу. Мой названый отец хан Тогорил вместе с воинами  Алтан-хана  идет  на
татар. Он зовет меня с собой. Должен ли я идти с ним?
   -  У татар крепкие, кованные из железа шлемы,- сказал Хулдар.- Хотелось
бы попробовать на них остроту и стойкость мечей. Если пойдешь на татар, мы
будем с тобой.
   -  А потом вам захочется вернуться к Таргутай-Кирилтуху?
   -  Анда Джарчи, захочется нам вернуться к Таргутай-Кирилтуху?
   Горбоносый немногословный Джарчи буркнул:
   -  Не захочется.
   -  А почему?- спросил Тэмуджин.
   -  Таргутай-Кирилтух человек с вареной печенью,- пояснил Хулдар.- Рядом
с ним молодые быстро стареют, а старые  дряхлеют.  Возле  него  даже  мухи
жужжат лениво.
   -  Но не забываете ли вы, что я - хан? И тот, кто идет со мной, вручает
мне свою жизнь.
   Может  быть,  ему  не  следовало  вот  так,  прямо,  без  околичностей,
напоминать, что он не потерпит никакого своевольства. Но он  подумал,  что
будет лучше, если нойоны уйдут сейчас, чем  покинут  его,  как  Джамуху  и
Аучу-багатура, в самое неподходящее время.
   -  Воля нойона для нукера, если она ему по совести,- резвый конь,  если
не по совести,- тяжелая ноша, пригибающая к земле.  То  же  и  воля  хана.
Умный нойон и умный хан будут одинаково стараться, чтобы нукеры мчались на
быстрых конях, а не тащились пешком, повесив голову. Анда  Джарчи,  так  я
говорю?
   -  Так, Хулдар, так. Пеший далеко не уйдет. А кто недалеко  ходит,  тот
мало приносит.
   Тэмуджин про себя  одобрил  их  суждения.  За  хорошим  нойоном  пойдут
нукеры, за хорошим ханом - нойоны. И пока они необходимы друг  другу,  все
будет  как  надо.  Если  он  даст  этим  людям  то,  чего  им  не   добыть
самостоятельно, они никуда не уйдут. Но что они хотят получить?
   -  Татары - мои кровные враги. Они погубили моего отца, и я не  успокою
свою душу, пока не отомщу. Так велит голос крови. А что будете искать вы в
татарских куренях?
   Широкоскулое лицо Хулдара расплылось в простодушно-лукавой улыбке.
   -  У них большие стада и богатые юрты. У нас скота мало и юрты  дырявы.
Но кони быстры и мечи остры.
   -  Достойный Мунлик, я не слышу твоего мудрого слова.
   Потеребив бороду, Мунлик осторожно проговорил:
   -  Разумно  ли  помогать  Алтан-хану  китайскому,  врагу   еще    более
коварному, чем татары?
   -  Уж не помочь ли бедным татарам?- насмешливо спросил Боорчу.
   Мунлик с неодобрением посмотрел на него.
   -  Алтан-хан руками татарских нойонов душил нас.  Теперь  хочет  нашими
руками утихомирить татар. Потом мы станем ему  не  угодны  -  в  чьи  руки
вложит карающий меч?
   Незадолго перед этим у Тэмуджина был нелегкий разговор с родичами.  Они
не хотят воевать с татарами. Говорят: в последние  годы  татарские  нойоны
никого не трогали, если их расшевелить, бед не оберешься. Воины Алтан-хана
уйдут, Тогорил уйдет, а им уходить некуда, надо жить у  татар  под  боком.
Верны рассуждения родичей, верны опасения  Мунлика.  Но  он  видит  еще  и
другое. Его страшит как раз миролюбие татар. Если они поладят с тайчиутами
и меркитами,- а так оно и будет,- его крохотное ханство треснет, как  яйцо
жаворонка под копытом. Но что родичам ханство! Что голос крови,  взывающий
о мести!
   -  Достойный  Мунлик,  твои  слова  смутили  мои  ум,  но  не  убедили.
Алтан-хан душил нас руками татар - правильно. Однако не он  нашими,  а  мы
его руками стиснем татарские  глотки.  Дважды  такою  случая  в  жизни  не
бывает, и мы воспользуемся им. Пусть Алтан-хан думает, что  мы  ничего  не
понимаем... Будь тут твой сын Теб-тэнгри, он бы одобрил мои думы.
   -  А разве я не одобряю? Я только хочу,  чтобы  ты  все  хорошо  понял.
Ошибешься - погибнешь, как твой отец  или  хан  Амбахай.  Будь  осторожен,
будто лошадь, идущая по весеннему льду.
   -  Я буду осторожен. А сейчас идемте к  моей  матери,  она  будет  рада
видеть тебя, достойный Мунлик, и вас, отважные багатуры.
   С этого дня начались приготовления к походу.  Нойоны-родичи  с  ним  не
спорили, но чем ближе становилось время выступления, тем сильнее он ощущал
их скрытое противодействие Они не хотели выставлять всех воинов, сажали их
на негодных коней, давали пустые колчаны.
   -  Чем же они будут воевать?- спросил он у Сача-беки.
   -  А я не знаю. Война твоя, ты должен и знать,- ухмыльнулся Сача-беки.
   Внутри у Тэмуджина все клокотало  от  бешенства,  но  он  вынужден  был
сдерживаться - не время  ссориться.  Он  разослал  по  куреням  братьев  -
Боорчу, Джэлмэ, Чаурхан-Субэдэя,  каждого  подкрепив  полусотней  нукеров,
повелев, где хитростью, где острасткой, снарядить  воинов.  Они  подбирали
коней, разыскивали припрятанное оружие,  заставляли  отлаживать  седловку.
Сам  Тэмуджин  почти  не  слезал  с  коня,  скакал  от  куреня  к  куреню,
подбадривал своих друзей, терпеливо разбирал  споры.  И  всюду  таскал  за
собой Джарчи с Хулдаром, как живой укор своим родичам.
   Ему  стало  казаться,  что  сопротивление  нойонов-родичей    сломлено,
Накануне дня выступления  во  главе  своих  воинов  пришли  Алтан,  Хучар,
Даритай-отчигин. Позднее должны были подойти Сача-беки, Тайчу и Бури-Бухэ.
   В этот вечер он рано лег спать. С рассветом нужно было  выступать,  Его
разбудили под утро. У порога юрты со светильником в  руках  стоял  Боорчу,
рядом с ним, совершенно нагой, Джэлмэ. Борте, глянув на него,  прыснула  и
стыдливо прикрыла глаза одеялом.
   -  Хан Тэмуджин, на меня и мою полусотню напали люди Сача-беки.  Десять
человек убили, у остальных отобрали коней и одежду.
   Тэмуджин медленно поднялся. Ему вдруг нечем стало дышать.  Потер  рукой
горло, прохрипел:
   -  Поднять всех! Догнать! Изрубить!
   Боорчу взял его халат, кинул на плечи Джэлмэ.
   -  Прикройся. Хан Тэмуджин, Сача-беки ушел далеко...
   -  Ты слышал, что я сказал!
   -  Пас ждет хан Тогорил. А мы будем гоняться за Сача-беки.  Хан  уйдет,
подумав: обманщики.
   -  Хан Тэмуджин, мы шли сюда целый день и половину ночи.  Сача-беки  не
сидел на  месте  в  это  время...-  Джэлмэ  поправил  халат,  из-под  него
виднелись голые ноги, исцарапанные колючками, в кровь разбитые о камни.
   -  Молчи!- Тэмуджин стиснул кулак, готовый ударить его в лицо,  Он  уже
понимал, что гнаться за Сача-беки сейчас никак нельзя, и всю  свою  ярость
обратил на Джэлмэ:- Проспал! Наверное, пил вино и шнырял по юртам  молодых
вдов.
   -  Я не пил вина и не  шнырял  по  юртам!-  Голос  Джэлмэ  задрожал  от
обиды.- Что я мог сделать с полусотней?
   -  Вы ничего не можете, не умеете! Уходите!
   Джэлмэ сбросил с плеч халат, пнул его босой  ногой  и  вышел  из  юрты.
Боорчу поставил светильник к  очагу,  осуждающе  покачал  головой  и  тоже
вышел. Борте села в постели, прикрывая голые груди углом одеяла.
   -  Ну что ты делаешь, Тэмуджин! Из повозки  выпрягается  вол,  а  бьешь
верховую лошадь.
   -  Молчи и,ты! Мне не нужны советчики!
   -  Тебе не нужны советчики. Тебе не нужны нукеры. Ты  снова  останешься
один!- Борте легла, отвернулась к стене.
   Он поднял халат, брошенный Джэлмэ, оделся и вышел  из  юрты.  В  курене
было тихо. Полная луна висела низко над серебристой степью.  Край  неба  в
татарской стороне подрумянила заря. Караульные, увидев его, качнули копья,
замерли. Он молча прошел мимо, сутулясь больше обычного.
   В неплотно прикрытый дверной полог юрты Джэлмэ пробивалась  узкая,  как
лезвие меча, полоска света. Он, поколебавшись,  переступил  порог.  Джэлмэ
был уже одет. Макая клочок шерсти в молочную сыворотку,  протирал  ссадины
на ногах, Здесь же были его брат Чаурхан-Субэдэй и  Боорчу. Они  о  чем-то
говорили, но едва он вошел, умолкли. Криво усмехнулся.
   -  Судите-рядите, какой я нехороший?
   -  Какой бы ни был, ты - хан. А кто мы?- Джэлмэ  бросил  мокрый  клочок
шерсти, стал обуваться, морщась от боли.
   -  Вы - мои друзья. Я, кажется, наговорил лишнего.  Но  разве  выдержит
сердце, когда  сталкиваешься  с  таким  коварством!  Начнешь  кидаться  на
собственную тень. Не  обижайтесь.  За  ссадины  на  твоих  ногах,  Джэлмэ,
Сача-беки когда-нибудь заплатит головой,
   Боорчу глянул через дымоход на небо:
   -  Не пора ли собираться?
   Он тоже посмотрел на блекнущие звезды, подумал, что умница Боорчу, щадя
его, не хочет, чтобы этот разговор продолжался. Они и в самом  деле  самые
близкие друзья, ближе и лучше любого из родичей.
   -  Пора, друг Боорчу. Подымайте людей. Я пойду одеваться,
   От этого разговора ему стало много легче, но предательство Сача-беки не
выходило из головы. Угрюмо думая о нем,  надевал  военные  доспехи.  Борте
помогала затягивать ремни, оправляла на нем одежду.
   -  Возьми меня с собой, Тэмуджин,
   -  Зачем?
   -  Оберегать тебя.
   -  У меня есть нукеры. Ты смотри за сыном,  И  не  давай  спать  охране
куреней.
   -  Я все исполню как надо А ты  будь  осмотрительнее.  Сам  же  знаешь,
горячность мешает тебе.
   -  А кому она помогает?
   -  Но другие умеют  охладить  себя.  Мой  отец,  а  его  недаром  зовут
сэченом, говорил так. Если злоба застилает глаза и на конце языка  обидные
слова, не торопись произносить  их.  Перед  этим  один  по  одному  пригни
пальцы. Вот так.- Борте вытянула растопыренные руки, словно  пересчитывая,
прижала один по одному  пальцу  к  ладони.-  Можно  и  совсем  незаметно.-
Опустила руки, спрятала их в рукавах.- Будешь так, делать, и врагов согнет
твой ум, как эти пальцы.
   Слух об отступничестве Сача-беки облетел курень и  расположенный  возле
него стан прибывших воинов. Приехали дядя, Хучар, Алтан.
   -  Надо отменить поход и  догнать  Сача-беки!-  воинственно  выкрикивал
коротышка Даритай-отчигин.
   -  Мы клялись быть вместе,- сказал Хучар.- Если  трое  не  пришли,  что
делать остальным?
   Алтан пыхтел, наливаясь густой краской.
   -  Их принудили отколоться  твои  нукеры.  Они  вели  себя  так,  будто
завоевали наши курени.
   У Тэмуджина мелькнуло подозрение - уж  не  сговор  ли  тут?  Сача-беки,
Тайчу и Бури-Бухэ ушли. Эти  готовы  его  догонять.  Поход  сорвут.  Потом
постараются оправдать предателей. Он опустил руки,  один  по  одному  сжал
пальцы в кулак.
   -  О наших родичах-отступниках говорить будем потом. Когда  возвратимся
из похода.
   Воины по четыре в ряд двигались мимо куреня. Толпа людей  провожала  их
молчанием. Тэмуджин сел на саврасого коня. Алтан,  Хучар,  Даритай-отчигин
тяжело поднялись в седла, поехали за ним. А  следом  строем,  как  стража,
охраняющая  пленных,  ехали   его    братья-Хасар,    Бэлгутэй,    Хачиун,
Тэмугэ-отчигин, старые друзья - Боорчу, Джэлмэ,  Чаурхан-Субэдэй  и  новые
товарищи  -  Хулдар,  Джарчи.  Он  злорадно  усмехнулся.  Так-то,  дорогие
родственнички!
   Тогорил уже поджидал его на условленном месте. От него Тэмуджин  узнал,
что татары, выматывая войско Алтан-хана  мелкими  стычками,  отступают  по
реке Улдже.
   -  Мы должны как можно скорее соединиться с китайцами,- говорил хан.
   Они сидели в походном шатре. Хан, его сын Нилха-Сангун, брат  Джагамбу,
нойоны были в дорогих доспехах, отделанных  серебром  и  бронзой.  Бедняга
Хасар  едва  сдерживался,  чтобы  не  пощупать   руками    сияющие    латы
Нилха-Сангуна.
   -  Хан-отец, а почему татары идут по Улдже? Куда они направляются?
   -  Думаю, к нутугам тайчиутов.
   -  Я тоже так думаю. Они соединятся  с  Таргутай-Кирилтухом,  последуют
дальше, и к ним пристанет Тохто-беки со своими меркитами. Надо перехватить
татар на дороге.
   -  Надо бы. Но чэнсян' повелел идти к нему.
   [' Ч э н с я н - ранг императорскрого министра.]
   Нойон Тогорила Хулабри сказал недовольно:
   -  Чэнсян пустит нас впереди, мы будем рубить  татар,  а  его  воины  -
давить нам спину и подбирать добычу.
   И по тому, как одобрительно загудели другие нойоны, Тэмуджин понял, что
Халабри высказал не только свою думу.  Вмятинки  на  рябим  лице  Тогорила
потемнели.
   -  У вас одна забота  -  добыча.  За  плечами  чэнсяна  десять  туменов
воинов. Пока они в степях, лучше не задирать носа.
   -  Мудро сказано, хан-отец! Подходишь к чужой юрте - не  дразни  собак.
Нельзя ослушаться чэнсяна, но двигаться ему навстречу можно любым путем. И
по Улдже тоже...- сказал Тэмуджин.
   Нойоны весело засмеялись. Хан Тогорил скупо улыбнулся.
   -  И  хитер  же  ты,  мой  сын  Тэмуджин.  Пожалуй,    даже    похитрее
Джамухи-сэчена.
   -  Почему он не здесь, хан-отец?
   -  Наверно, не хотел встретиться с тобой. Не думал я, что  вы  подымете
руки друг на друга. Огорчили мое сердце.
   -  Моей вины в этом нет.
   -  Я думаю, виноваты оба. Оба и сделайте шаг к примирению.
   Тэмуджин промолчал.
   Долина Уэлдже была удобна для засады. По обоим  берегам  светлоструйной
реки росли кустарники, перемежаясь лугами с  высокой,  нетоптаной  травой.
Хан Тогорил и Тэмуджин рассредоточили  воинов  в  кустарниковых  зарослях,
наказав под страхом смертной казни ничем не выдавать своего присутствия.
   Татары появились на склоне дня. Россыпью протрусили разведчики,  прошли
дозорные сотни. Кони под татарами были усталые, дозоры  выбирали  наиболее
легкий путь по открытым местам, не особенно внимательно присматривались  к
зарослям.  Показались  основные  силы.  Тэмуджин  отвел  ветку   тальника,
приложил ладонь к глазам. Татары  двигались  без  строя.  Лошади  на  ходу
хватали траву. Ну, проклятые, держитесь!
   Пронзительно завыли сигнальные стрелы. Воины  Тэмуджина  и  Тогорила  с
двух сторон бросились на татар. Те остановились, на  мгновение  застыв  от
изумления. Потом одни поскакали вперед, другие стали поворачивать коней.
   Понемногу татары упорядочили свои ряды, но сдержать неожиданного напора
не смогли, покатились назад.
   Бросив поводья на луку седла, Тэмуджин мчался рядом со своими  воинами.
Перед ним маячили согнутые спины татар. Враги оглядывались, били пятками в
бока усталых лошадей.  Настигнув  одного  из  них,  Тэмуджин  поднял  меч.
Татарин повернул голову. В молодом лице ни кровинки, в глазах  ужас.  Удар
меча  пришелся  по  затылку,  не  защищенному  шлемом.  Татарин   медленно
склонился на гриву коня, вывалился из седла.
   Татары  смяли  собственные  обозы,  заметались  меж  повозок,   пытаясь
закрепиться за ними. Грузный старик в золоченом  шлеме  бил  плетью  своих
воинов, поворачивая назад. Но они текли мимо него. Опустил плеть, выхватил
меч и кинулся навстречу  воинам  Тэмуджина.  Серый  конь,  дико  вытаращив
глаза, всплывал на дыбы. Меч старика  с  сокрушающей  силой  опускался  на
головы воинов, а их удары были бессильны поразить старика,  закованного  в
железные доспехи. Вокруг него стала образовываться пустота. Остановив коня
между  двух  повозок,  он  никого  не  подпускал  к  себе.  На  татар  это
подействовало лучше плети они стали пробиваться к старику. Падали одни, по
их трупам лезли другие. Тэмуджин достал лук. Но  выстрелить  не  успел.  К
старику подскакал Чаурхан-Субэдэй. Он не  кинулся  на  него,  как  другие,
прыгнул на повозку, с нее, по-кошачьи изогнувшись,- на серую лошадь. Падая
вместе со стариком на землю, ударил его ножом