р, он зашел в него, переоделся в сухую одежду, сел на седло у входа. Удары грома раскатывались один за другим, зеленовато-белый свет молний зловещими сполохами бил по земле. Быстро надвигалась ночь. Тогорил прилег, укрылся сырой попоной, но уснуть никак не мог. Неясная тревога владела, им. Больно уж легко поднялись его нойоны. Что, если замыслили недоброе? Около полуночи дождь стал утихать. Тогорил разбудил нукеров и приказал обойти войско. Они вернулись почти сразу же. - Никого нет! Они ушли! - Не может быть! Он сам, спотыкаясь в темноте, пошел туда, где еще недавно прятались под палатками воины. Там никого не было. Он крикнул-никто не отозвался. Кто-то из нукеров поджег пропитанную жиром тряпку, поднял ее на копье. Свет вырвал из темноты истоптанную траву, следы от копыт, заполненные водой, кем-то забытую или утерянную шапку. Тогорил вернулся к своему шатру. Возле него жались мокрые, озябшие нукеры - не больше ста человек. - Садитесь на коней,- устало сказал он. Надо было уходить. И чем скорее, тем лучше. День застал их далеко в степи. По небу еще бежали облака, но дождя уже не было. Всходило солнце. К Тогорилу подскакал дозорный. - Там курень. - Чей? - Наш, кэрэитский. Он послал в курень десять нукеров попросить еды и кумыса. Ему теперь нужно заботиться о пище для этих людей, иначе и они разбегутся. А что дальше? Идти к меркитам? Он вспомнил лупоглазого Тайр-Усуна, его заверения в дружбе, в готовности меркитов заключить с ним, Тогорилом, вечный, нерушимый союз. Он не верил послам Тохто-беки. Он знал уже, что меркиты обещали в свое время поддерживать Тай-Тумэра и Буха-Тумэра. Те поверили, и легковерие им стоило жизни. Если Эрхэ-Хара укрепится так же, как Тай-Тумэра и Буха-Тумэра, они выдадут и его, Тогорила. Потому надо держаться подальше от их кочевий. Может быть, пойти к тайчиутам? А не вздумают ли и они ценой его головы купить дружбу с Эрхэ-Хара? Ему доложили, что их догоняет одинокий всадник. Он остановился. По степи во весь опор скакал человек, прижимая к груди какой-то сверток. Это же Джагамбу! Что с его маленьким сыном? Тогорил не вытерпел, поскакал навстречу брату. Ни о чем не спрашивая, взял из его рук сверток, торопливо раздернул одеяло. Мальчик спал, засунув в рот палец. Он погладил его по мягким, шелковистым волосенкам, бережно укрыл и передал нукерам. Джагамбу сидел с сияющим лицом. Тогорил отстегнул от пояса серебряный нож. - Это тебе. Ты мой самый верный нукер. Ему захотелось обнять братишку, сказать ему, что он даже думать страшился о судьбе своего маленького сына и уж никак не предполагал, что младший брат, не в пример другим, окажется таким преданным и верным. Но он ничего этого не сказал - кругом стояли усталые, голодные нукеры, томимые неизвестностью. Он попросил Джагамбу: - Расскажи, что там. - А я не знаю,- виновато потупился Джагамбу.- Когда ты ушел, мне стало страшно одному. Я взял Нилха-Сангуна и пошел к моему дружку, сыну нойона Дутуза. У него остался ночевать. Ночью услышал, как вернулся Дутуз. Из разговора понял, что нойоны покинули тебя. Я потихоньку оседлал коня и поехал. На рассвете был уже около вашей стоянки. По следам копыт на сырой земле понял, куда вы направились... Возвратились нукеры, посланные в курень. Вид их был унылый. - Нам ничего не дали. В курене вчера были воины Эрхэ-Хара и приказали не считать тебя государем. Если мы пойдем в курень, они будут обороняться. Солнце поднялось уже высоко. От мокрой одежды нукеров поднимался пар. Они подавленно молчали. Тогорил смотрел на курень. Над юртами курились голубые дымки. Уходили в степь табуны лошадей, отары овец, скакали вооруженные всадники. - Ну хорошо же,- мрачно проговорил он.- Они пожалеют об этом. Рысью прошли мимо куреня, за ним нукеры рассыпались, выстраиваясь в полумесяц, погнали перед собой отару овец. В курене, видимо, не ожидали этого. Когда Тогорил и его нукеры были уже далеко, за ними бросилась в погоню беспорядочная толпа воинов. Но приблизиться они не решились, постреляли издали, не причинив никому вреда, и повернули обратно. Еды теперь было вволю. Наевшись свежей баранины, отдохнув, его нукеры повеселели. Но сам он становился все более мрачным. Его угнетало, что приходится грабить собственных подданных, что впереди ничего хорошего. Остается одно - выжидать. Когда уйдут найманы, возможно, удастся как-то справиться с Эрхэ-Хара. Но ждать здесь нельзя. Его обложат со всех сторон, убьют или принудят сдаться. Надо быстрее уходить из улуса кэрэитов, уходить как можно дальше, на время исчезнуть, затеряться в степях. Он знал, что между владениями тайчиутов и татар пустуют огромные пространства. Надо идти туда. Приняв это решение, Тогорил захватил в одном из куреней большой косяк дойных кобылиц и ушел из владений кэрэитов, запутав следы. Кочевий на пути попадалось все меньше и меньше, а вскоре вышли и вовсе в безлюдную степь. Он нашел место для длительной стоянки, нукеры спешились. Измученные долгой дорогой, они радовались отдыху, как дети. С веселым гамом ставили походные палатки, разводили огни. Вкусно запахло жареным мясом. И вдруг наступила тишина. Все замерли, повернув головы в одну сторону. На них двигалась конница. Около тысячи вооруженных всадников, сбитых в прочный строй, неторопливой рысью приближались к ним. У Тогорила сжалось сердце. Это конец. Но он все-таки приказал нукерам построиться для сражения. Конница, ощетинившись копьями, быстро приближалась. Тогорил судорожно стискивал рукоятку меча, по спине тек противный холодок. Самое страшное в сражении - эти вот мгновения ожидания. Страх железной рукой стискивает сердце, все тело немеет, становится чужим. Потом все это исчезает. В горячке сражения от криков ярости, звона оружия, храпа лошадей человек как бы забывает самого себя. Приблизившись на расстояние полета стрелы, конница остановилась, от нее отделился всадник на сером жеребце. Перед рядами нукеров. Тогорила он резко остановился. Жеребец под ним приплясывал, зло грыз удила, роняя на траву клочья пены. - Эй вы, татарские собаки! Бросайте оружие, или мы посечем всех до единого! - Мы не татарские собаки! Мы кэрэиты!- крикнул Тогорил. Всадник удивленно открыл рот. - И верно, не татары! Жеребец, играя селезенкой, понес его к своим. Ряды конницы раздвинулись, вперед выехал всадник на рыжем, белоногом коне. Выслушав посланца, он шагом направился к кэрэитам. Тогорил поехал ему навстречу. Всадник смерил его взглядом холодных серых глаз. - Ты кто? - Я хан кэрэитов Тогорил. А вы? - Мы тайчиуты. Что ты, хан, ищешь здесь, так далеко от своего улуса? - Улус у меня отняли. Это все, что осталось,- Тогорил показал на своих нукеров. - Как же так?.. - А-а... Нойоны предали,- с тоскливым вздохом сказал Тогорил. - Нойоны?- В светлых глазах тайчиута промелькнула усмешка.- Что ты думаешь делать, хан без ханства? - Буду возвращать то, что принадлежит мне. - Возвращать труднее, чем терять... Хочешь пойти со мной? Я Есугей. Иду на татар. Какой ему смысл идти на татар? Но если он откажется, захочет ли Есугей оставить его за своей спиной? Наверное, нет. По всему видать, этот молодой воин совсем не дурак, чтобы допустить такую опрометчивость. - Я пойду с вами. Но потом в свою очередь вы поможете мне. - Не уподобляйся, хан, торговцу побрякушками,- насмешливо проговорил Есугей.- Всему свое время. Есугей, как видно, не очень-то верил ему. Его нукеров всунул в строй своего войска так, что они не могли сделать ни единого незамеченного. шага, всегда были под строгим надзором сотен глаз. Но Тогорилу пришлась по нраву предусмотрительная осторожность Есугея. Они приближались к татарским нутугам с бесшумностью кошки, скрадывающей мышь. Далеко вперед уходили дозоры, ощупывая дорогу, задерживая всех случайных путников. А потом передвигаться стали только ночью, днем отдыхали, выставив крепкое охранение. В рассветный час вышли на один из татарских куреней. Сотни кибиток стояли вплотную друг к другу, образуя замкнутый круг, за повозками теснились юрты и шатры. В курене залаяли собаки, тревожно зарокотал барабан, засуетились люди. Есугей издал боевой клич: - Урагша! ' [' У р а г ш а ! - Вперед!] - Урагша-а!- подхватили воины и ринулись на курень. Навстречу им полетели редкие, разрозненные стрелы. С устрашающим криком и визгом лавина всадников подкатилась к куреню, но перед плотным рядом повозок лошади вставали на дыбы и шарахались назад. Татары к тому времени успели собрать воинов, стрелы полетели гуще и все чаще достигали цели. Тогорил скатился с лошади, бросился к повозкам. Его нукеры тоже спешились, растащили телеги. В образовавшуюся дыру хлынули тайчиуты, опрокидывая на своем пути юрты. Вскочив в седло, Тогорил огляделся. Воины Есугея рубились в проходах между телегами и юртами, клином рассекая курень на две части. Вершина этого клина уже вплотную приблизилась к центру куреня - голубому шатру. Там то появлялся, то исчезал остроконечный шлем Есугея. Внезапно сбоку по клину ударили свежие силы. Сотни полторы татар, вооруженных копьями с крючьями, набросились на воинов Есугея, стаскивали их с лошадей, рубили на земле мечами. Их вел здоровенный багатур с засученными рукавами. На черном лице блестели злобно оскаленные зубы. Татарам удалось отшибить вершину клина, они стали сжимать в кольцо Есугея и немногих воинов, оставшихся с ним. Избегая стычек, Тогорил повел своих нукеров в сторону, зашел татарам в затылок. Теперь воины-<крючники> сами оказались окруженными со всех сторон. И это решило исход сражения. Один по одному они пали под ударами мечей тайчиутов и кэрэитов. Последним из живых остался черный багатур. Он прижался спиной к повозке, вращая налитыми кровью глазами, яростно отбивался от наседавших со всех сторон всадников. - Возьмите его живым!- услышал Тогорил крик Есугея. Свистнул аркан. Петля захлестнулась на шее багатура, он захрипел и упал. На него сразу же навалилось несколько воинов, крепко скрутили веревками. Есугей свесился с седла. - Ну что, Тэмуджин-Угэ, не ожидал встречи со мной?- Весело засмеялся, сказал Тогорилу:- Мой старый знакомый. А ты молодец, хан! Хочешь быть моим андой '? [' А н д а - названый брат.] - Быть андой такого отважного человека честь для каждого.- Сказав эту церемонную фразу, Тогорил вдруг улыбнулся Есугею приветливо и открыто: он был совсем не против, чтобы этот смелый человек в самом деле стал его братом. Сражение подходило к концу. Еще слышались удары мечей и предсмертные крики, но это было уже и не сражение - воины Есугея истребляли всех мужчин, способных держать оружие. Среди опрокинутых юрт, разбитых кибиток валялись трупы, ползали раненые, лошадь с распоротым брюхом в предсмертных судорогах дергала головой, скребла копытом окровавленную землю. Назавтра захватили еще один небольшой курень и спешно повернули домой. Надо было уходить, пока татары не подтянули свои силы. Перед собой гнали тысячи голов скота, сотни телег натужно скрипели под грузом военной добычи. Все, что не смогли взять с собой, сволокли в кучу и подожгли. И позади них долго ввинчивался в небо столб смрадного дыма. Есугей, оглядываясь на дым, сказал Тогорилу: - Это еще не все.- Помолчал, о чем-то думая.- Если мы с тобой, мой анда, мой клятвенный брат, будем всегда вместе, как две оглобли одной повозки, наши враги содрогнутся от страха. - Я буду верен нашей клятве,- неторопливо ответил Тогорил.- Ты предложил стать братом бессильному изгнаннику. Это я ценю выше всего. Верну ли я ханство или останусь одиноким бродягой - я твой анда навсегда. - Ты будешь ханом. Если найманы ушли, мы обрушимся на Эрхэ-Хара, как удар молнии на одинокую юрту. А придет время, мы тряхнем и найманов. Когда огрузневшее от добычи войско подошло к улусу тайчиутов, Есугей пригласил Тогорила ехать в свой родной нутуг налегке. Они взяли с собой десять воинов и пленного багатура Тэмуджина-Угэ. Татарин, спеленатый волосяными веревками, не брал в рот ни еды, ни питья, смотрел на всех с гордой презрительностью. - Какой багатур, а?- восхищался им Есугей. Тогорилу было не совсем понятно, почему Есугей тащит за собой пленного, почему так спешит в родной курень, снисходительно подумал: <Мой анда хочет поскорее получить почести победителя>. Есугей, однако, не торопился известить нойонов и старейшин о своей победе. Он направился прямо к своей юрте. Но тут им овладела непонятная нерешительность. Не спуская глаз с входного полога, медленно слез с седла, долго копался у коновязи, привязывая лошадь. Из юрты вышла молодая женщина, сдержанно улыбаясь, подошла к нему. Он положил тяжелые руки на ее плечи, встревоженно заглянул в лицо. - Сын,- сказала женщина. - Сын? У меня сын?- Он быстро прошел в юрту. Со всех сторон подходили люди, с любопытством смотрели на Тэмуджина-Угэ, на него, Тогорила, тихо спрашивали о чем-то воинов, Есугей вышел из юрты. На руках он неумело, боязливо держал берестяную колыбель с ребенком. Мальчик сучил ногами и звонко плакал. - Вот какой горластый!- Лицо Есугея лучилось от радости,- Мой сын! А это, анда Тогорил, моя жена Оэлун. Тогорил вспомнил свою жену и стиснул зубы. Давно ли он был такой же счастливый, как Есугей... - Отдыхайте, а вечером я всех приглашаю на пир,- сказал Есугей своим воинам. Подошел к Тэмуджину-Угэ.- Ты наш враг, и ты умрешь. Сегодня. Но ты отважный человек, и я назову твоим именем сына. Х Один из воинов Есугея по имени Хучу, едва получив разрешение на отдых, поскакал к своей юрте. Он тоже ждал ребенка. Ему не следовало идти в поход, оставлять жену без присмотра. Но как не пойдешь, это нойон хочет - идет, не хочет - остается дома, а ему, бедняку-харачу, выбирать не приходится. Когда уходил в поход, в юрте осталось в запасе совсем немного хурута ', но он надеялся, что жена не долго будет без работы, а если она работает - доит коров Есугея,- ей каждый день дают на пропитание молоко. Жена у него крепкая, здоровая, лениться не любит, так что тревожиться ему, пожалуй, незачем. [' Х у р у т - сушеный творог.] У его юрты перед треногой сидела старая тетушка Мулхэ, подбрасывала в огонь сухие коровьи лепехи. - А-а, явился,- сказала она без удивления и радости. - Вот приехал...- чувствуя себя почему-то виноватым, сказал Хучу.- Как тут? - Благодаря небу все хорошо. Твоя жена сильно болела, но сейчас ничего, поправляется. - Кто у меня родился? - Э-э, ты же не знаешь... Сын. Хучу зашел в тесную, прокопченную юрту. Жена сидела на козьей шкуре, кормила грудью ребенка. Увидела его, тихо вскрикнула, часто заморгала. - Ну, ничего, ничего!- Он наклонился, заглядывая в личико сына, сосущего грудь.- Ничего. Я, видишь, живой и здоровый. - Зато я чуть не умерла. Спасибо добрым людям, не дали умереть ни мне, ни нашему сыну. - Теперь все будет хорошо. Тетушка Мулхэ принесла деревянное корытце со свежим творогом. Хучу почувствовал, как он голоден. Если бы творогу было раза в два больше, и то бы съел до последней крошечки, но, посмотрев на худое, с заострившимися скулами лицо жены, он есть не стал. Погладил себя по брюху: - Я ел. Жирную-жирную баранину. Я каждый день ел баранину. Хучу вздохнул. В походе, особенно когда возвращались назад, еды было вволю: ежедневно Есугей выделял из добычи барана на десять воинов. - Не мог привезти мяса для своей Булган,- проворчала Мулхэ. - О, мы захватили много скота! Есугей-багатур даст мне два барана. А может быть, и три. - Четыре он тебе не даст? - Четыре, наверное, не даст.- Хучу будто не понял ехидства старушки.- Одного барана я сразу зарежу, и мы будем пировать в честь рождения сына. - Если он такой добрый, твой нойон, то иди и возьми барана сейчас!- рассердилась Мулхэ.- Сидишь и плетешь языком небылицы. - А что, я пойду. Он пригласил меня на пир. - Вот-вот! Будешь наливать свое брюхо кумысом и архи, а тут...- Возмущенная старушка вышла из юрты. Жена смотрела на него с надеждой. - Он тебе правда даст? Мне так хочется отпраздновать рождение нашего мальчика.- Она склонилась над сыном, почмокала губами. - Он даст. Я иду. От голода у Хучу сосало в желудке, и он совсем не был уверен, что Есугей станет слушать его, а выслушав, благосклонно отнесется к просьбе. Но он пошел, выпрямив спину и твердо ставя ноги. Пусть жена видит - он настоящий воин. Возле юрты Есугея было полно народу. В огромных котлах варилось мясо, у огня толпились ребятишки, сновали взад-вперед слуги. Есугей с женой, хан кэрэитов Тогорил, братья Есугея, угрюмый Таргутай-Кирилтух и другие нойоны сидели перед юртой на огромном войлочном ковре, пили кумыс, разговаривали. Здесь же возле больших бурдюков стояли слуги и наливали кумыс простому народу. Хучу выпил чашу, попросил еще. Кумыс слегка ударил в голову. Хучу осмелел, но не настолько, чтобы подойти к Есугею. Он ходил вокруг ковра, мучительно думая, что соврать жене и въедливой старухе Мулхэ. На него налетел виночерпий, подающий кумыс нойонам, зашипел: - Что тут путаешься под ногами! Иди отсюда, харачу несчастный! - Я не несчастный!- возмутился Хучу.- Я воин Есугея. У него родился сын, у меня тоже родился сын. Его голос привлек внимание нойонов, они повернулись к нему с недоумением, и у Хучу разом пропала охота спорить с виночерпием, он попятился. Есугей узнал его, поманил пальцем. - Почему кричишь? Чем недоволен? - Я доволен,- Хучу почтительно поклонился.- Храбрый Есугей-багатур, у меня родился сын. Я бы хотел... если ты так милостив... хотел бы узнать, будет ли мне, твоему воину, доля из твоей добычи. Надо тоже отпраздновать... Если бы ты сейчас дал мне одного барана... Нойоны засмеялись. Рябой хан кэрэитов, скрывая улыбку, потер кулаком подбородок. Хучу растерянно умолк. Оэлун наклонилась к уху Есугея, что-то зашептала, он согласно кивнул головой. - Ты сражался вместе со мной, и я этого не забываю. Я справедливо поделю добычу между своими воинами. Никто не будет обижен. Ты получишь свое. Но у тебя родился сын... Эй, баурчи! Доставьте в его юрту жирного барана, кумыса и архи. Это тебе в подарок. Пусть наши сыновья вырастут воинами. Хучу встал на колени, трижды до земли поклонился Есугею. На его лице выступили крупные капли пота, и слова благодарности застряли в пересохшем горле, К нему подошла Оэлун, протянула одеяльце, сшитое из шкурок белки. - Это от меня. Пусть небо сделает наших детей счастливыми. - Нет, нет!- совсем оробел Хучу.- Не возьму! Это нужно вашему сыну. Своего я укрою и овчиной. - У моего сына еще есть,- улыбнулась Оэлун.- Ему надарили целый ворох одеял. По куреню Хучу шел не чуя под собой ног. Ему так и хотелось побежать вприпрыжку. Но он сдерживал себя. Он высокомерно посматривал на слуг, тащивших за ним барана, бурдюк с кумысом, деревянный бочонок с архи. А молва о щедрости Есугея уже опередила его. Люди выходили из юрт, с завистью провожали взглядами счастливца. XI Время - необузданный скакун. Оно мчится, и невозможно натянуть поводья, остановить его бег. Давно ли, кажется, родился Тэмуджин, а сейчас у мальчика четыре брата. Один из них, Бэлгутэй, родился от второй жены. Ее, эту женщину, Есугей взял только потому, что такому человеку, как он, не приличествует иметь одну жену. И когда она вскоре после рождения Бэлгутэя умерла, Есугей даже не огорчился. Оэлун по-прежнему занимала все его сердце. Хорошо это или плохо, но он благодарен небу за то, что у него есть Оэлун. Каждый раз, возвращаясь домой, он испытывает чувство ожидания радости, и самый стремительный бег скакуна кажется недостаточно быстрым. Домой! Ветер тихо шелестит в увядающей траве, ласково гладит щеки, грива коня хлещет по луке седла. Домой, домой! А до родного куреня еще далеко. Будь у него заводная лошадь, он мог бы уже сегодня добраться до дома, но ее он подарил Дэй-сэчену, своему свату. Вот ведь как, у него уже свой сват! Сватовство затеяла Оэлун. Она побывала в гостях у родителей, там увидела дочь Дэй-сэчена из хунгиратского племени. Девочка ей очень приглянулась: и умненькая, и красивая, правда, на год постарше Тэмуджина, но это ничего, это даже лучше - будет хорошей опорой беспокойному сыну. О женитьбе Тэмуджина думать было, конечно, рановато, мальчик едва лишь начал дотягиваться рукой до стремени седла, но он не противился Оэлун, понимал, как важно для нее именно там, в родных ей местах, женить сына. Он поехал к Дэй-сэчену, взял с собой Тэмуджина и Хо. Оэлун давно просила его отправить Хоахчин и ее брата на родину. Отпускать пленных рабов было не принято, но Оэлун он отказать не мог. Хоахчин возвращаться домой не решилась, Хо пришлось ехать без сестры. Отпускать Хо не хотелось. Он был Тэмуджину не просто слугой. Заботился о нем так, как может заботиться лишь старший брат о младшем. Хо он оставил в курене олхонутов. Они переправят его к племени онгутов, состоящих на службе у Алтан-хана китайского, и те помогут добраться на родину. Тэмуджин, видимо, был не в силах уразуметь, что расстается с Хо навсегда. - Совсем-совсем не вернешься? Это как? Пройдет лето, зима, а ты все там будешь жить? И когда я стану большим, как отец, ты все еще не приедешь? - Да,- печально ответил Хо. Есугей усадил сына на лошадь, и они поехали. Тэмуджин разревелся, плача, дергал поводья, пытаясь повернуть лошадь назад. - Эх ты, жених! Так мы с тобой ни одну невесту не сосватаем. - Не нужна мне невеста! Мне нужен Хо! Поняв, что ничего сделать невозможно, Тэмуджин плакать перестал, но все время оставался насупленным, явно сердился на отца. С дочерью Дэй-сэчена он не захотел разговаривать, взглянул искоса, отвернулся. - О, зять-то у меня будет серьезный!- улыбнулся Дэй-сэчен.- Отважный будет воин. - Будет воином,- сказал Есугей и тихо, чтобы не слышал Тэмуджин, добавил:-А пока он лишь мальчик. Береги его, сват. По обычаю остался в зятьях-женихах сердитый мальчик - первый, потому самый любимый сын. У Дэй-сэчена ему будет неплохо, а все равно болит сердце. Грустно и от расставания, и оттого, что так быстро летит время. Не успеешь оглянуться, как дети станут взрослыми, заживут своей жизнью, а ты начнешь понемногу стариться... Хотя старость еще далеко. И хорошо, что быстро растут дети. Грустно ему, наверное, потому, что в этой неохватной для глаза степи он скачет один и остро чувствует, как велик, широк мир и как мал, слаб человек. Давно уже не оставался вот так, один на один со степью. Все последние годы выезжал из родного куреня, чувствуя за собой стук тысячи копыт, слушая бряцание оружия и говор воинов. Не зная отдыха, он водил воинов, сражался, стараясь обезопасить кочевья от набегов соседей. Многие нойоны начали смотреть на его ратные труды с подозрением,- кажется, учуяли, куда дело клонится. <Может быть, состоялся курилтай и тебя избрали ханом? А?>- с нескрываемой злобой спросил однажды Таргутай-Кирилтух; его щекастое лицо в ту минуту было похоже на морду кабана, готового пустить в ход смертоносные клыки. Это было вскоре после его первого набега на татар. Он стал готовиться отвоевывать ханство для своего побратима Тогорила и нуждался в воинах. Набрать людей было делом пустяковым. После удачного похода на татар не было отбоя от молодых парней, готовых идти за ним, добывать мечом то, чего они не могли или не умели достигнуть мирным трудом. Но чтобы стать воином, нужно не только желание. Под седлом должен быть быстрый конь, в руках хорошее оружие, а в седельных сумах изрядный запас хурута. Парни в большинстве своем ничего этого не имели, а нойоны скупились, не давали ни коней, ни оружия. Он созвал их для разговора. <Это дело общее для всех нас. А раз так, давайте условимся - каждый курень выделяет не менее сотни воинов со всем необходимым>. Вот тогда-то Таргутай-Кирилтух и сказал те самые слова. Все нойоны молчаливо одобрили выпад Таргутай-Кирилтуха. Где хитростью, где лестью, а где и угрозой он добился своего. Нойоны, впрочем, не хуже, чем он, понимали, что восстановить власть Тогорила - значит обезопасить южные пределы своего улуса, обрести могущественного друга в борьбе с татарами и меркитами. Но им очень не хотелось, чтобы все это дело оставалось в руках Есугея, его стремительное возвышение таило угрозу их своевластию. Они бы, пожалуй, даже были рады, потерпи он поражение. Но внезапным ударом выбив Эрхэ-Хара из богатой ханской юрты, он помог Тогорилу утвердить власть над кочевьями кэрэитов. Тогорил оказался верным побратимом. Вместе с ним крепко потрепали меркитов, кривошеему Тохто-беки пришлось бежать вниз по Селенге, чуть ли не до Баргуджин-Токума. Затем снова ходили на татар, и те запросили мира. Теперь куреням тайчиутов не угрожают набеги. Нойоны сейчас уже не осмеливаются говорить ему в лицо дерзости, как некогда Таргутай-Кирилтух, но и не упускают случая напомнить, что он не хан, прав у него не больше, чем у любого из них. Так оно и есть. И это ему сильно мешает. Он было замыслил вместе с Тогорилом поход на земли Алтан-хана китайского. Надо же когда-то отомстить за смерть Амбахай-хана, кроме того, Китай богатая страна, там можно добыть и ткани, и фарфор, и оружие. Можно, но нойоны уперлись. А причина все та же - не хотят его возвышения, боятся, что даже и без курилтая он станет ханом. Что ж, в догадливости им не откажешь... Конь Есугея устал. Он все чаще переходил с рыси на шаг. Село солнце, и сумерки быстро опускались на землю. Немного в стороне от своего пути Есугей увидел огонь и повернул к нему. Хорошо, если это тайчиуты. У кого-нибудь из них, наверное, есть заводная лошадь, он завтра возьмет ее и быстро домчится домой. У огня было человек двадцать. Они жарили мясо хулана ', убитого, видимо, недавно - его сырая шкура была растянута тут же на траве. Охотники, стало быть. Но из какого племени? Он вгляделся в лица, в одежду - татары! С ними заключен мир, и вряд ли они посмеют нарушить его. И все же лучше бы не встречаться. Но теперь поздно думать об этом. Одна надежда, что они его не узнают. [' Х у л а н - дикий осел.] Татары раздвинулись, давая ему место возле огня, налили кумыса, дали кусок жареного мяса. Они ни о чем не спрашивали. Он был их гость, и не в обычае степняков лезть к гостю с расспросами, если нужно, сам расскажет, кто он и откуда. - Удачной ли была охота?- поинтересовался Есугей - Не очень. - Я вот тоже еду посмотреть, где держится дичь,- сказал Есугей. Им не к чему знать, где он был и куда он едет. Они могут принять его за хунгирата или онгута. После ужина он сразу же лег спать. Татары еще долго сидели у огня, о чем-то тихо разговаривая, один раз ему послышалось слово <рыжий>,- значит, говорят о нем, и вполне возможно, они его узнали. Утром, когда он проснулся, все татары уже снова сидела у огня. Старший из них, церемонно кланяясь, поднес чашу кумыса. И пока он пил, все смотрели на него с плохо скрытым любопытством. Сомневаться не приходилось - они его узнали. И узнали, и, кажется, что-то замыслили. Седлая лошадь, он затылком чувствовал их взгляды. Если они хотят его убить, сейчас самый 'подходящий момент: стрела в спину - и все. Затянув подпруги, вскочил на коня. Теперь уже легче. Но татары стоят и, по всему видно, не собираются нападать. Он попрощался, поехал. Сейчас тоже очень удобно выстрелить в спину, его так и подмывало броситься отсюда вскачь, но он не хотел показать своего страха, ехал шагом, не оглядывался. Расстояние между ним и татарами все увеличивалось, теперь он для стрелы недосягаем, теперь можно и подхлестнуть лошадь. Как же это они его упустили? Может быть, не узнали... Скорей домой! Отдохнувший конь идет ходкой рысью, встречный ветер пробирается под одежду, и холодок пробегает по телу. Что-то больно уж холодный ветер. Осень только началась, еще не засохли травы, и не отцвели цветы, да и солнце светит ярко, а холодно. Есугей плотнее запахнул полы халата, крепче затянул пояс. Может быть, ему нездоровится? С чего бы это? После ранения он ни разу не болел, а ведь приходилось и мокнуть под дождем, и спать на мерзлой земле, и под тонкой палаткой сутками пережидать снежную бурю. Вскоре он уже определенно знал - заболел. Тело покрыла холодная испарина, к горлу подступила тошнота, в желудке поселился огонь. Вспомнил чашу кумыса, поданную татарином. Вот почему они не убили его стрелой. Домой добрался, теряя сознание. Как в тумане расплылись лица, Оэлун, Чарха-Эбугена, Мунлика, его мальчиков - Джучи-Хасара, Хачиуна, Бэлгутэя, Тэмугэ. - Меня отравили татары,- сказал он, и каждое слово давалось ему с трудом.- Я умираю. Чарха-Эбуген поил его горьким отваром трав, но легче от этого не становилось. Внутри горело, ему даже казалось, что он чувствует, как там все чернеет и обугливается от невыносимого жара. - Мунлик, скачи за Тэмуджином! Потом его начало рвать густой, спекшейся кровью. После рвоты стало легче, но все равно он чувствовал, что уже не встанет на ноги, быстрый конь не понесет его по степному раздолью. - Оэлун.- Жена наклонилась над ним. Он взял ее за руки.- Береги детей, Оэлун. Я оставляю вас, ничего не успев сделать. Где Тэмуджин? - Мунлик уехал за ним. - Оэлун...- Ему хотелось сказать ей, как он торопился увидеть ее, но силы иссякли, голова закружилась, и он поплыл куда-то, мягко покачиваясь, под нарастающий звон серебряных колокольчиков. Он умер, не дождавшись Тэмуджина, не приходя в сознание.  * ЧАСТЬ ВТОРАЯ *  I - Гей, гей!- Взметнув снежную пыль, Тэмуджин скатился с берега Онона. Ветер слизал с реки снег, и ровное голубоватое поле льда, изрезанное белыми прожилками трещин, блестело в лучах негреющего солнца. На льду уже играли в бабки Хучар, двоюродный брат Тэмуджина, и Джамуха, сын нойона племени джаджират. - Эй, Хучар, сегодня ты не выиграешь!- Тэмуджин достал из рукавицы новую биту - большую, тяжелую бабку.- Смотри! Взвесив на руке биту-бабку и осмотрев ее плоско стесанное (для лучшей устойчивости) брюхо, Хучар равнодушно проговорил: - Моя лучше. - Конь познается в беге,- сказал Джамуха, поправляя рысью шапку с блестками инея на сером меху. - Помалкивай!- грубовато осадил его Хучар.- Ты с любой битой проиграешь. Хучар всегда выигрывал и у Джамухи, и у Тэмуджина, потому был с ними высокомерен. За это оба его недолюбливали и страстно желали выиграть когда-нибудь все бабки, какие он успел накопить. Джамуха на всякие выдумки ловок, но, может быть, обойдется и без его хитростей. Если бита получилась такой же, как у Хучара, не надо ничего придумывать, можно выиграть и так. - Ну, начали?- Тэмуджину не терпелось испробовать биту, и он поставил бабки в круг, вычерченный ножом на льду. Первым бил Джамуха. Он долго целился, щуря глаза с длинными, загнутыми вверх, как у девушки, ресницами. Бросок получился слишком слабым. Бита, прискакивая, шла по льду, на глазах теряя скорость, в круг она еле вползла. Джамуха, неловко улыбаясь, полез за пазуху доставать проигранную бабку. Настала очередь Тэмуджина. Он сбросил овчинные рукавички, потер руки, прошептал: <Мать-земля, вечное небо, помогите мне!> Бита заскользила по льду и кувырком ушла в сторону. Тэмуджин, не скрывая досады, зло пнул биту носком гутула. Хучар кинул свою биту, почти не целясь. Большую часть расстояния она пролетела по воздуху, плавно опустилась на лед и, быстро вращаясь, врезалась в ряды бабок. Сухо щелкая, они разлетелись, три штуки оказались за чертой - выигрыш Хучара. Ну что за бита, что за рука у этого Хучара! Пока Хучар собирал выигрыш, Джамуха вынул нож, присел над его битой, одним ударом отвалил от брюха бабки клин кости, подмигнул Тэмуджину. Так вот, значит, что он придумал. Ну и ловок, ну и хитер! - Там была трещина,- прошептал Джамуха.- Я давно приметил. Хучар ни о чем не догадался. Бросил биту так же, как и в первый раз, но она пошла кувырком. Но и после этого он ничего не понял. Только после третьего промаха заметил, что бита не в порядке. - Почему она сломалась?- недоумевал он. - Лед крепкий, как железо,- охотно пояснил Джамуха.- А бита старая, и кость у нее слабая, как дерево осины. - Без тебя знаю, что старая. Этой битой еще мой дед играл. Пойдемте домой. - Вот хитрый какой!- возмутился Джамуха.- Раз начали, надо играть! Тэмуджину было неловко оттого, что они обманывают брата. Хотел было заступиться за Хучара, но вспомнил, как тот уходил отсюда с пазухой, вздувшейся от выигранных бабок, гордый и недоступный. Ни разу у него не хватило ума по-братски поделиться выигрышем. - Ну, уж нет, Хучар, ты будешь играть!- поддержал Тэмуджин Джамуху. - Не распоряжайся!- отмахнулся Хучар.- У кого хочешь спроси: бита сломалась-игра пропала. - Чего спрашивать? Своей головы нет?- Но тут Тэмуджин увидел Кокэчу, сына Мунлика. Этот парень все рассудит как надо.- Если уж так хочешь, давай спросим. Эй, Кокэчу! Иди сюда! Кокэчу шел из-за реки, нес на плече пучок тальниковых прутьев. Он повернул к ним без особой охоты, спросил у Тэмуджина: - Чего надо? - Нам надо разобраться...- начал было Тэмуджин. Его перебил Хучар: - Нашли у кого спрашивать! Он же сроду не играл! - Зато он скоро будет шаманом. Он уже умеет говорить с духами. Правда, Кокэчу? Кокэчу спокойно кивнул головой. У него было узкое лицо с острым носом, над верхней губой чуть заметно темнели усики; со всеми и всегда он держался ровно, говорил с мягкой, вроде бы застенчивой улыбкой, но при этом мог сказать в глаза человеку такие слова, произнести которые не всякий решился бы и в сильном гневе; с мягкой улыбкой не вязался и пристальный, изучающий взгляд угольно-черных глаз, всегда устремленных прямо на собеседника. - Так что вы не поделили, нойончики? Хучара такое обращение обидело. - Мы будем нойонами! А вот из тебя шаман получится или нет, еще не известно. И ты не смеешь так говорить! - Кто кем будет, ведомо лишь небу.- Кокэчу улыбнулся.- Только пустоголовый жеребенок может заранее воображать себя быстрым скакуном. А вдруг из него получится самая захудалая кляча? Может так быть, Хучар? - Не может!- боднул упрямо головой Хучар.- Язык у тебя длинный. - А у тебя ум короткий. Выходит, оба мы с пороком. Мало ты знаешь, еще меньше понимаешь, Хучар, а раздуваешься, как жаба в ненастье. - Я знаю все, что мне надо!- кипел Хучар.- Иди отсюда. - Почему бурундук полосатый, знаешь? - Иди, иди отсюда. - Не знаешь? Ну, а ты, Джамуха? И ты не знаешь, Тэмуджин? Ты знаешь. Расскажи. Тэмуджин и в самом деле знал. Дед Кокэчу, Чарха-Эбуген, давно-давно, еще когда был жив отец, рассказывал, как дружили маленький бурундук и большой медведь. Бурундук всегда угощал чем-нибудь медведя. Однажды он насобирал много кедровых орехов. Медведь наелся досыта и, довольный, захотел поблагодарить своего друга, приласкать его. Провел лапой по спине. Бурундук остался жив, но с тех пор шкура у него полосатая. Кокэчу не мог знать, что он слышал эту сказку. Как же он догадался? - Рассказывай, Тэмуджин,- поторопил Кокэчу. - Откуда ты взял, что я знаю? - Орел, парящий в небе, видит больше, чем жук, ползающий в траве,- с веселым смешком сказал Кокэчу.- Так что вы не поделили? Джамуха торопливо рассказал о споре. Кокэчу взял у Хучара биту, внимательно осмотрел скол кости, поцарапал ее ногтем. - Не хочешь играть?- спросил Хучара. Разозленный Хучар, как видно, решил во всем идти против Кокэчу! - Я буду играть! А тебе здесь делать нечего. - Глупую корову сосут чужие телята - кто в этом виноват? Сама корова, Хучар!- Кокэчу закинул на плечо пучок прутьев, пошел, скользя подошвами гутул по гладкому льду. - Нахальный и бесстыдный!- сказал Хучар.- Надо было его поколотить. - Шаманов бить нельзя,- заметил Джамуха.- Его побьешь, а он на тебя напустит злых духов. Ты, Хучар, зря спорил. Ты так метко бьешь, что не только битой, простым камнем нас обыграешь. - Это верно,- не стал скромничать Хучар.- Давайте... Они его, конечно, обыграли. Правда, с большим трудом. Хучар под конец приспособился и к искалеченной бите. Домой возвращались поздно вечером. С заходом солнца мороз усилился, он больно покусывал нос и щеки. Потрескивал, лопаясь, лед, звучно хрустел под ногами сухой снег, на бледном небе висели холодные колючки звезд. Проигравший Хучар мрачно шагал впереди, он повернул к своей юрте, забыв даже распрощаться. Тэмуджин и Джамуха понимающе глянули друг на друга, рассмеялись, Ночевали они у Тэмуджина. Мать поставила перед ними корытце с большими кусками мяса. От него валил пар. В юрте жарко пылал очаг, От вкусной еды, от тепла, от удачной игры Тэмуджина распирала радость. Обгрызая кость, он искоса поглядывал на Джамуху, посмеивался. - Ну и хитрый ты! Джамуха тоже смеялся, на полных щеках играли две ямочки. - Иначе с ним ничего не сделаешь. - Простым камнем обыграешь... Ловко! А он, дурак, обрадовался, Ты молодец, Джамуха! Если мы с тобой всегда будем дружить, нас никто ни в чем не осилит. Слышал про моего отца? Когда он побратался с ханом кэрэитов, ни один враг не мог их победить. - Хан кэрэитов - анда твоего отца?- спросил Джамуха. - Да. Они обменялись поясами и поклялись, что если у них будет и один конь - на двоих, одно одеяло - на двоих. Вот какая это была клятва! - А нам можно стать андами? - Когда вырастем большими, мы станем андами. - Нет, а сейчас? Можно же и сейчас, Тэмуджин. - Надо бы спросить у стариков,-Тэмуджин задумался,-Можно и без спросу. Но чтобы это была настоящая клятва, на крови. Согласен? - На крови?- У Джамухи округлились глаза.- Я согласен, но... Как это сделаем? - А вот так...- Тэмуджин взял нож, провел лезвием по пальцу - в разрезе показалась ярко-красная, быстро набухающая капля.--Теперь ты. Две капли крови упали на дно чаши, слились в одно пятно. Тэмуджин разбавил кровь молоком, подал Джамухе. - Пей. Пусть у нас будет одна душа, одна радость, одна забота. Джамуха повторил слова клятвы, добавил: - До конца жизни! - До конца,- отозвался Тэмуджин. Они, передавая друг другу чашу, выпили все до дна. Мать и Хоахчин сидели у огня, выделывали шкурки тарбаганов и о чем-то тихо разговаривали. На матери была низкая, вдовья шапка, но и в этом горестном наряде она была красива. Тэмуджину всегда казалось, что ни у кого нет такой умной, хорошей и красивой матери, как у него. Только в последнее время она что-то очень уж часто бывает хмурой. Скорей бы вырасти, стать большим и сильным, таким же, каким был отец. Все говорят, что он очень похож на отца. Такие же серые глаза и рыжие волосы. Младшие братишки на отца не похожи. Джучи-Хасар тонкий, гибкий, резкий в движениях. Бэлгутэй неповоротливый, медлительный. Хачиун малорослый, но крепкий. Тэмугэ еще совсем малыш, пухленький, с толстой веселой мордашкой. И все четверо одинаково черны, только у Джучи-Хасара волосы чуть посветлее, чем у остальных. - Тэмуджин-анда, завтра я тебе подарю стрелу - йори. Ты бы слышал, как она свистит! Свистулька сделана из склеенных рогов бычков-двухлеток. Самая лучшая у меня стрела!- Девичьи глаза Джамухи мерцали, отражая огонь очага.- Я буду тебе всегда дарить все самое лучшее. - И я тоже. Возьми мою биту. Доброе чувство к Джамухе омыло душу Тэмуджина. Он понял вдруг, что не в шутку, а всерьез и навсегда Джамуха становится его братом, таким же, как Джучи-Хасар, Бэлгутэй, Хачиун, Тэмугэ. II Предчувствие беды томило душу Оэлун. Она не знала, когда и откуда придет худое, но была уверена - придет. Решетчатые стены - опора юрты, мужчина - опора семьи. Как ей, безмужней, уберечь малых ребят от невзгод, как сохранить добытое Есугеем, не обездолить сирот! Кто ей поможет? Люди быстро, слишком быстро стали забывать то, что сделал для них Есугей. В прежние годы знатные женщины тайчиутского племени, отправляясь в землю предков совершать жертвоприношения, не объезжали се юрту. В эту весну она напрасно потеряла полдня в ожидании. Никто не заехал. Поскакала в сопровождении верной Хоахчин. Как ни гнала коня, опоздала. Жертвенный огонь догорал, жертвенное мясо было уже съедено, жертвенное вино выпито, и женщины собирались возвращаться домой. Обида опалила душу Оэлун. Сородичи не желают напоминать предкам о ее детях-сиротах. О небо, вразуми жестокосердных! Не слезая с коня, с гневным укором она спросила у Орбай и Сохатай, вдов Амбахай-хана: - Почему вы заставили меня пропустить жертвоприношение предкам? Не потому ли, что Есугей-багатур умер, а дети его и вырасти не смогут? Орбай и Сохатай будто и не слышали ее слов, смотрели мимо. А их ли не чтил Есугей-багатур, их ли не одаривал добром, добытым в походах! - Эх, вы!- голос Оэлун дрогнул.- Вижу: вы можете есть на глазах у других, ни с кем не делясь, можете откочевать тайком, никому ничего не сказав. Старшая из вдов, Орбай, рассердилась: - Вы только послушайте, нас оговаривает даже Оэлун. Смотрите, как возгордилась! Ты заслуживаешь того, чтобы тебя не звали, а позвав, ничего не дали. И надо откочевать от тебя, поживешь одна - поумнеешь. Оэлун круто повернула лошадь. За ней скакала Хоахчин, горестно и жалобно тянула: - Ой-е, какие люди!.. Ой-е... В начале лета тайчиуты ежегодно устраивали три мужских состязания: борьбу, стрельбу из лука, скачки. На них съезжались с ближних и дальних кочевий, После состязаний пировали, чествуя победителей, выменивали лошадей. За хорошего скакуна можно было получить косяк кобылиц или новую юрту. После смерти Есугея Оэлун ни разу не была ни на каких празднествах. Не собиралась и в этот раз, но Тэмуджин объездил первого в своей жизни скакуна и ему хотелось испытать его резвость на. скачках. Может быть, отпустить Тэмуджина одного? Но в последнее время она стала бояться за своего старшего сына. Уедет он куда-нибудь, а у нее сердце не на месте, что бы ни делала, прислушивается, ждет, когда у юрты застучат копыта его коня и раздастся веселое, бесшабашное <гей, гей>. Тэмуджин еще мальчик, безрассудный и неопытный, а в жизни так много опасностей. Они подстерегают человека и в падях Хэнтэя, и в степных урочищах. И в самом курене немало недобрых, завистливых и злых людей. Сейчас, когда нет Есугея и защитить их некому, они опаснее и дикого зверя, и вьюги, и стужи. Давно ли кланялись ей, едва завидев, давно ли с утра до вечера роем мух жужжали возле ее юрты, а сейчас она все чаще ловит на себе косые, недобрые взгляды. Даже нукеры Есугея и то избегают встречи с ней. Что ж, она не воин, с ней в поход не пойдут, добычи не привезут, потому один по одному перебегают к другим нойонам, но ведь можно же уйти не тайком, а по-доброму, разве же она стала бы их держать! Идите. Вот подрастет Тэмуджин - у него будут свои нукеры. А пока... Тэмуджин еще мальчик. Его могут легко обмануть-опутать, втянуть в худое дело, могут искалечить или даже убить. Все это ей, возможно, только кажется. После ссоры со вдовами Амбахай-хана сын Мунлика гадал на внутренностях барана. Тэмуджин, сказал он, будет славен и богат не меньше, чем его отец. Прорицание шамана не успокоило ее: хорошо бы все богатство, приобретенное Есугеем, целым и сохранным передать в руки Тэмуджина, когда он станет взрослым. Богатому жить легче. Но ведь беды случаются с богатыми так же, как и с бедными... Ни стада, ни нукеры, ни громкая слава не оградили Есугея от гибели. Готовясь к скачкам, она сшила сыну халат из яркой красной ткани, украсила его серебряными пуговицами с платья Есугея, сделала пояс с кистями. В новой одежде, с туго заплетенными косичками на висках, Тэмуджин стягивал к переносью широкие брови, чтобы скрыть счастливую улыбку: он же не маленький так радоваться обнове! Она вспомнила свое детство, и ей стало грустно. Там, на ее родине, и дети, и взрослые не скрывали своих радостей. Тэмуджин ехал на старом мерине, скакуна, чтобы не утомлять, оседлывать не стал. Гнедой беломордый жеребчик с тонкими и стройными, как у изюбра, ногами был привязан сбоку. Он натягивал повод, норовя забежать вперед, выгибал шею и встряхивал гривой, под лоснящейся, с шелковистым блеском, кожей перекатывались плотные мышцы. Оэлун подумала, что скакун и его хозяин чем-то похожи друг на друга. Состязания проводились на берегу Керулена. Вдоль берега реки тянулась широкая луговина, ровная, покрытая мягкой зеленью. Многие приехали сюда еще вчера на повозках с юртами, в кибитках, с ребятишками, слугами, и скопище телег, людей, лошадей напоминало издали растревоженный набегом курень. Мерно рокотали басистые барабаны, пели струны хуров, сердито бумкал бубен шамана, звенели голоса детей, громко переговаривались женщины, над чем-то безудержно хохотали мужчины, сбившись в кучу,- все звуки то сливались в единый празднично-возбужденный шум, то снова распадались, и тогда можно было даже различить отдельные слова, уловить обрывки фраз. Тэмуджина и Оэлун встретил Джамуха. Он был в будничной, старенькой одежде, в рыжих от пыли гутулах, с правой руки свисала короткая плеть. - О, какой ты красивый сегодня, анда!- с удивлением и скрытой завистью сказал он.- А я тут везде оббегал, тебя искал. Сколько же мы не виделись с тобой, анда? - С самой весны. Как вы укочевали, так мы и не виделись. - Ты почему не приезжаешь в гости?- спросила Оэлун. - У меня умерла мать,- Джамуха закусил губу.- И отец болеет. Я приехал сюда один. Хочу посоветоваться с вами. Отец говорит, что ему долго не прожить. Я останусь сиротой. Он хочет, чтобы я уехал к хану кэрэитов. Отец с ним дружил... - Зачем ты поедешь к хану? Ты живи у нас! Мама, разве он не может жить у нас? Он - мой анда! Оэлун была по сердцу горячность Тэмуджина. И Джамуха был люб больше кого-либо из приятелей сына. Ей захотелось как-то помочь этому мальчику, подбодрить, приласкать его. - Тэмуджин прав. Зачем тебе ехать к хану. Ты брат моему сыну, значит, я твоя мать. Я буду заботиться о тебе так же, как о своих детях. Джамуха покачал головой. - Отец мне говорит, что, если он умрет, его место займут другие, оттеснят меня, оставят без людей, без скота. А если буду под высокой рукой хана, никто не посмеет помешать мне наследовать ему. Так говорит мой отец. - Джамуха-анда, у нас есть нукеры моего отца, есть слуги, кони и оружие. Если будет нужно, мы не хуже хана поможем тебе. Так, мама? Оэлун ничего не ответила сыну. Мальчик еще не знает, что его самого, возможно, ждет то же, что и Джамуху. А Тэмуджин, удивленный, даже, пожалуй, обиженный ее молчанием, упрямо ждал ответа, Но тут разом ударили барабаны, отовсюду понеслись крики: - Борьба! - Начинается борьба! - Идите смотреть на борцов-багатуров! Оэлун торопливо сказала: - Потом поговорим. Идемте. Бороться вышло не меньше сотни пар. Полуголые мужчины пошли друг на друга, пригнувшись, размахивая руками, как орлы перед взлетом. Схватка была стремительной и недолгой. Побежденные отошли в сторону, победители снова разделились на пары. Толпа орала, свистела, с истоптанной поляны уходили побежденные, и все меньшее число борцов оспаривало право именоваться непобедимыми. Наконец на поляне осталось двое. Один - Бури-Бухэ, двоюродный брат Есугея, еще совсем молодой, поджарый, с тонкими, бугристыми плечами; второй, кажется, в годах, если судить по матерой фигуре, огромному животу и воловьей шее. Кто он, откуда, Оэлун не знала. Она не сомневалась, что победа достанется старшему. Рядом с ним, с этой необъятной тушей, Бури-Бухэ казался слабым, даже хрупким. Борцы долго ходили друг возле друга, делая молниеносные броски вперед и тут же отступая. Толпа то замирала, то взрывалась криками. Борец постарше начал терять терпение и злиться. По его толстому распаренному лицу катился пот, глаза покраснели и сверкали, как у рассерженного быка. Он несколько раз сжимал в своих страшных объятиях Бури-Бухэ, казалось, еще одно усилие - и у того хрустнут позвонки, он сломается, будто сухая хворостина, но каждый раз Бури-Бухэ вывертывался и тут же переходил в нападение. И вдруг... Оэлун ничего не поняла, не уследила, как это случилось. Старший оказался на спине. Его необъятное брюхо, залитое потом, блестело на солнце. Рев толпы слился с боем барабанов, и победитель пошел по кругу, размахивая руками-крыльями. Тэмуджин оглушительно орал под ухом Оэлун и топал ногами. Потом началось главное для нее и Тэмуджина - скачки. Подошли Чарха-Эбуген и Мунлик. Старик потрепал лошадь по шее. - Ты сегодня, Тэмуджин, победишь. Я смотрел лошадей. Ни у кого нет такого скакуна. Но будь внимательнее. Сначала придерживай коня, с умом расходуй его силы. Если хорошего скакуна верно выдержать и под конец дать волю, он пойдет стрелой, пущенной из тугого лука. Всадники заехали так далеко, что слились в одну сплошную темную ленту, пересекшую всю луговину. Ребятишки, чтобы лучше видеть, взобрались на повозки, повисли на кустах тальника, росших у самого берега Керулена. Джамуха тоже залез на чью-то повозку, выкрикивал: - Встали. Вот сейчас, сейчас... Пошел! Оэлун и сама увидела, как дрогнула ровная линия всадников, изломалась и, стягиваясь в кучу, покатилась вперед. Послышалось слабое, но быстро нарастающее гудение земли. Всадники стремительно приближались. От мельканья разномастных лошадей у Оэлун зарябило в глазах-где уж тут увидишь Тэмуджина! Но тут на мгновение показался красный халат. Или это померещилось? Нет, вот он, то исчезнет за спинами, то показывается вновь-халат ее сына, красный, как сарана-цветок. Перед сыном еще много всадников, но он понемногу выдвигается вперед. - Тэмуджин обгоняет!- закричал Джамуха. Перед ним уже не больше десяти всадников. Обошел еще двух, еще одного. Ну, сынок... Еще обошел... Он уже идет третьим или четвертым... Пламенем промелькнул мимо халат Тэмуджина. Толпа подалась к наездникам, завертела Оэлун, оттерла от Джамухи, Чарха-Эбугена и Мунлика. Кругом были малознакомые люди, и ей не у кого было спросить, каким же пришел Тэмуджин. Впереди она увидела Хучу, пробралась к нему, потянула за рукав. Он обернулся и обрадовался так, что тут же попытался поклониться, но его толкали со всех сторон, и никакого поклона не вышло. - Видел Тэмуджина? - О хатун', я только на него и смотрел. Он пришел вторым. Цэ-цэ, какой молодец! [' Х а т у н - госпожа.] - Неужели вторым? - Он еще будет первым! <Ах, глупый ты, глупый, Хучу!>- хотелось сказать ей этому простодушному воину. И то, что он пришел вторым, для нее радость. И даже лучше, что пришел вторым. Если бы был первым, могло показаться, что все это случайный успех, недолговечный и хрупкий, как всякая случайность. А Хучу, пользуясь молчанием Оэлун и редкой возможностью поговорить запросто с госпожой, болтал без умолку: - Багатуром будет твой парень! Все время на него любуюсь. И на своего парня любуюсь. Он у меня тоже молодец молодцом. И здоровый, и крепкий. А с чего ему худым быть? Он вырос под вашим одеялом, он носил халаты Тэмуджина! О чем бы ни говорил Хучу, не преминет напомнить, что его сын родился в одно время с Тэмуджином и светлоликая, добросердечная хатун, то есть она, Оэлун, подарила одеяло. Ох, уж это одеяло! Она бы сто раз позабыла и про одеяло, и про Хучу, и про его сына, если бы не такие вот напоминания. Иногда она даже сердилась на него, ну а чаще, посмеявшись, совала ему что-нибудь из одежды Тэмуджина. Вдруг Хучу спохватился: - Э-э, надо же тебя провести к Тэмуджину.- Он одернул старенький, выгоревший на солнце, во многих местах залатанный халат, решительно двинулся вперед, раздвигая людей.- Дорогу госпоже Есугей-багатура! Дорогу! Дайте дорогу! И люди, подчиняясь ему, расступались. Она ловила на себе то удивленные, то недоуменные, то насмешливые взгляды. Уж не рада была услужливому Хучу. Но зато он быстро провел ее к Тэмуджину. Сын, окруженный плотным кольцом мужчин, держал в поводу беломордого гнедка. Жеребчика гладили, щупали, восхищенно цокая языками, он вздрагивал от прикосновения чужих рук и с храпом пятился. Увидев мать, Тэмуджин весь подался к ней, спросил: - Ты видела, а? Видела?- Но, должно быть, вспомнив, что мужчине не подобает быть хвастливым, притворно вздохнул:- Еще чуть-чуть, и я стал бы победителем. - Для меня ты и так победитель. - На таком коне много раз побеждать будешь!- сказал кто-то. - Что и говорить!- подхватили его слова.- Не просто конь - хулэг '! [' Х у л э г - конь-богатырь, богатырский конь.] Внезапно все замолчали, расступились. В круг вошел в сопровождении нукеров Таргутай-Кирилтух, взглянул на коня, и его угрюмый взгляд потеплел. - Я рад за тебя, сын Есугея,- сказал он Тэмуджину.- Пойдем, я поднесу тебе чашу кумысу. Оэлун стояла рядом с сыном, но Таргутай-Кирилтух ее как бы не видел. И его невнимание было оскорбительным. Тэмуджин, кажется, понял это, повернулся к ней. - Пойдем, мама? - А-а, твоя мать здесь,- Таргутай-Кирилтух чуть кивнул ей головой.- Ты еще, оказывается, мальчик и без матери шагу не делаешь. Серо-зеленые глаза Тэмуджина потемнели, стали почти черными. - Я пошутил,- буркнул Таргутай-Кирилтух.- Я приглашаю тебя вместе с матерью. Шагая рядом с сыном, Оэлун с тревогой смотрела на широкую спину Таргутай-Кирилтуха, обтянутую блестящим шелком. Чего он хочет от ее сына? После смерти Есугея Таргутай-Кирилтух при помощи своих дружков Сача-беки и Алтана прибрал к рукам власть над улусом тайчиутов. Ее он пока не осмеливался трогать. Но Оэлун подозревала, что злыми устами старшей вдовы Амбахай-хана говорил этот угрюмый нойон. Что может сделать с нею, с ее детьми Таргутай-Кирилтух? Он привел их к крытой повозке. В ее тени на траве был разостлан войлок. Таргутай-Кирилтух сел, вытер ладонью вспотевшую шею, что-то сказал слугам. Тэмуджин все вертел головой, разыскивал в толпе Джамуху. Увидев его, отдал повод матери, убежал. Вернулся вместе с ним. Слуги вытащили из повозки бурдюк с кумысом. Баурчи наполнил чаши, одну подал Оэлун, вторую Тэмуджину. Джамуху он обошел. - Это мой анда,- сказал Тэмуджин. Баурчи вопросительно посмотрел на Таргутай-Кирилтуха. - Налей,- приказал Таргутай-Кирилтух.- У тебя много побратимов, сын Есугея? - Пока один. - А друзья есть? Хочешь дружить со мной? Тэмуджин улыбнулся. - Бурундук дружил с медведем и стал полосатым. Подняв чашу, Таргутай-Кирилтух сделал маленький глоток кумыса. На полной верхней губе осталась белая полоска. - А кто из нас бурундук? - Не знаю,- Тэмуджин все еще улыбался,- но я не хочу быть бурундуком. - Вижу,- Тяжелый взгляд Таргутай-Кирилтуха уперся в Тэмуджина.- Дружбу принято скреплять подарками. Я дарю тебе седло. Вон то. Оно серебряное. Седло лежало в передке повозки. Это было обычное седло. Его луки обтягивали медные пластинки, на передней блестели три небольшие серебряные звездочки, выглядевшие лишними, ненужными. - Хорошее седло,- сказал Тэмуджин.- Но я его не могу принять. Мне нечем ответить на подарок. - А конь? Конечно, твой гнедой не так хорош, как тебе кажется. Но я в обиде не буду. Оэлун довила каждое слово Таргутай-Кирилтуха, пытаясь понять, чего же он хочет. Не может быть, что все это только для того, чтобы выманить у Тэмуджина жеребчика. Но и жеребчика она ему не отдаст! - Этот конь не принадлежит Тэмуджину,- сказала, стараясь быть спокойной.- Все, что осталось от Есугея, как тебе известно, унаследовала я. Станет мой сын большим, он получит свою долю и уж тогда, если захочет, подарит тебе коня. - Не люблю, когда в дела мужчин влезает женщина!- Таргутай-Кирилтух поднялся.- Но если ты влезла, знай: я давал Есугею десятки лошадей. Где они? Почему ты присвоила себе право распоряжаться стадами и табунами, ты, которую привезли сюда в изодранном халате? Нукеры, заберите коня! Нукеры подошли к ним. Тэмуджин хотел вскочить на коня, его грубо отпихнули. Он выхватил нож. Нукеры стиснули ему руки. Джамуха бесстрашно кинулся на выручку побратиму, но и его схватили нукеры. - Я тебе выпущу кишки!- кричал Тэмуджин Таргутай-Кирилтуху, пинал ногами нукеров, лицо без кровинки, глаза темны от бешенства. - А волчонок-то показывает зубы!- насмешливо ухмыльнулся Таргутай-Кирилтух. Один из нукеров вырвал повод из рук Оэлун и увел жеребчика. - Отпусти ребят!- крикнула она Таргутай-Кирилтуху.- И запомни, жирный кабан, ты дорого заплатишь за это!- Она оттолкнула нукеров от Тэмуджина и Джамухи.- Пошли. - Я его убью! Я его все равно убью!- Тэмуджин обернулся, погрозил кулаком. Нукеры захохотали. Люди делали вид, что ничего не случилось, хотя все это произошло на их глазах. Хучу плелся за ними, несчастный, пришибленный, охал, бормотал: - Ох, худо будет! Такого врага нажила! Всем нам худо будет. - Ничего, Хучу, ничего,- сказала она,- худо не будет. А сама своим словам не верила. Не зря ее сердце чуяло приближение беды. Они сразу же поехали домой. Джамуха, проводив их в степь, возвратился обратно. Прощаясь, Оэлун сказала: - Уходи к Тогорилу. Как знать, не пришлось бы и нам искать у него защиты. Ехали молча. Тэмуджин о чем-то думал, покусывая ногти. Он все еще был бледен. Внезапно натянул поводья, спросил: - Как же это, а, мама? В его лице, в округленных глазах было столько горестного удивления, что она почувствовала себя бессильной что-либо объяснить ему или как-то успокоить его. А дома ждала нерадостная весть: откочевал Некун-тайджи. Он велел ей передать, что слабое здоровье вынуждает его искать тишины и уединения, потому отныне будет кочевать своим куренем. Здоровье у Некун-тайджи слабое, это верно. Но болезнь ли заставляет его искать уединения? Раньше бежали нукеры, теперь побегут родичи, нойоны - Некун-тайджи показал дорогу. Нужно будет поговорить с Даритай-отчигином. Что думает обо всем хранитель домашнего очага? Что намерен делать? Говорить с ним не хотелось. Застарелая неприязнь к нему стала еще сильнее. После смерти Есугея он настаивал, чтобы Оэлун стала его женой, как велит обычай. При одной лишь мысли, что с ним придется делить брачное ложе, у нее переворачивалось все внутри. Ей помог Кокэчу. Шаману открылось видение: небо берет под свое покровительство детей Есугея, их воспитывать должна мать, никто более, бесславная гибель ждет неразумного, если он дерзнет нарушить волю неба. Она догадывалась, что видение явилось молодому шаману не без помощи его отца Мунлика, но как бы то ни было, оно оградило ее от злословия людей, умерило пыл Даритай-отчигина. Однако Даритай сказал: <Воля неба не бывает неизменной. Я подожду>. И ждет. Он надеется, что рано или поздно Оэлун принуждена будет искать его помощи. Сейчас Отчигин, наверное, порадуется ее ссоре с Таргутай-Кирилтухом. Однако Даритай-отчигин не радовался. Правда, как всегда, щурил в улыбке глаза, но она видела - ему не по себе, он встревожен, напуган. Спросила напрямую: - Ты что-то скрываешь? - Перед тобой я открыт, как юрта в летний день!- Он привычно рассыпал смешок, но тут же потускнел.- Зачем рассердила Таргутай-Кирилтуха? - Я рассердила?- удивилась Оэлун.- Он забрал скакуна Тэмуджина, грабитель он, разбойник! Я его рассердила! - Нашла о чем говорить - о скакуне! Ему нужно все, что осталось от Есугея. И не тебе, женщина, искать ссоры с ним! - А вы, братья Есугея, разве не мужчины? Разве судьба его детей вам безразлична? - И у мужчины голова одна-единственная. Кто встанет на пути Таргутай-Кирилтуха, тому не жить. - Но ни я, ни мои дети не стоим на его пути. - А люди, стада, табуны Есугея? Он не будет спать спокойно, пока ты владеешь богатством, собранным моим братом. - Ему нужны табуны, тебе - я,- с горечью проговорила Оэлун. - Зачем злословишь? Уж сейчас-то могла бы и помолчать. - Как молчите вы? Ваш род грабят, обижают, унижают, а вы и рта раскрыть боитесь? Все вместе не стоите и ногтя Есугея. - Не надо так, Оэлун!- попросил он, и в его голосе прозвучала настоящая, неподдельная боль.- Что я могу сделать? Что? - Я ничего и не прошу. - Ты слишком гордая... Будь разумной, Оэлун. Стань моей женой. Мы отступимся от владений Есугея... Потом будет видно... - Ты забыл о предостережении шамана? Даритай-отчигин с отчаянием махнул маленькой рукой. - Пусть пропадет моя голова! Его решимость рассмешила Оэлун. Губы Даритай-отчигина дернулись, он сгорбился и отвернулся. - Я не хотела обидеть тебя,- сказала она.- Но ты же знаешь, я никогда не стану твоей женой. Вскоре после этого Даритай-отчигин откочевал из куреня. Она не осуждала его. Что он мог сделать? Не ему бороться с Таргутай-Кирилтухом. Со страхом думала о будущем. Рядом все меньше и меньше верных людей... Скоро одна останется. И помощи ждать неоткуда. Что за жизнь! И ханы, и нойоны, и простые харачу не могут оградить себя от вражды, от людской злобы, зависти... III Юрта Хучу одиноко стояла на обдуваемой ветрами возвышенности. Войлок порыжел от дождей, ветров и солнца, наверху, у дымового отверстия, он был черным от сажи. Каждый раз, подъезжая к своему жилищу, Хучу думал, что войлок давно пора сменить. Еще несколько перекочевок, и он развалится, расползется на куски. Шерсти Булган насобирала лишь на половину войлока. А уже не один год собирает. Можно было бы, когда стригут овец госпожи, кое-что утаить для себя, да очень уж неловко обманывать. Хучу честный человек. Булган тоже честная. А Оэлун хорошая госпожа. Они пасут, стригут, доят ее овец. Работа легкая. А молока пей сколько влезет, сыру ешь сколько хочешь. Хатун не запрещает. Она и шерсти на войлок даст, если попросить. Но как сейчас просить, когда госпоже и без того худо... Ничего, юрта еще постоит. Юрта не главное. Вот сын заболел, это очень плохо. У юрты Хучу поджидала Булган. - Ну что?- нетерпеливо спросила она. - Я говорил с шаманом. Он придет. - А с каким шаманом договорился?- Булган расседлала лошадь, рукавом вытерла ее потную спину. - Кокэчу приедет. - Мог бы позвать кого-нибудь постарше. - Постарше запросит барана. У тебя их много? - Ты что это говоришь-то! Ему жалко отдать барака! А сына ему не жалко! Сына Хучу, конечно, жалко. Но и барана отдавать не хочется. У него собственных восемь овец. Это не так уж плохо. Раньше совсем не было. Но восемь не восемьсот, даже не восемьдесят. - Ты, Булган, не знаешь Кокэчу. Он хороший шаман. Все так говорят. У него теперь и имя другое - Теб-тэнгри. На своем, белом коне, говорят, он каждую ночь поднимается на небо. Кокэчу вылечит нашего Тайчу-Кури, вот увидишь! Как он, наш парень? - Спит. Когда шаман приедет? - Сегодня. Я, пожалуй, пойду к обо. Мы давно не приносили жертву духу этой местности. Еще рассердится. Булган принесла из юрты кусочек сыру, - Ты бы сперва поел. - Кто же сначала ест сам, а потом кормит духов? Скажешь тоже! - Какие новости в курене? - Хороших нету. У хатун людей осталось совсем мало. Кто остается, тех Таргутай-Кирилтух грозится разорить. - Ну, это нас не касается. - Еще не известно. Так я пошел. Хучу спустился в ложбину, пересек ее и поднялся на невысокую сопку. За сопкой была тоже степь, неровная, похожая на измятый войлок, вдали, почти сливаясь с небом, синела гора Бурхан-Халдун. На сопке торчал кустиками жесткий и упругий, как волос конского хвоста, ковыль - хилгана, росла седая полынь-ая. Тут в незапамятные времена была сделана насыпь из земли и камней. Землю оплели корнями неприхотливые травы суходолов, камни позеленели от узорчатых лишаев. На вершине насыпи в землю были воткнуты меч и копье. Древко копья стало трухлявым, железный наконечник и лезвие меча - бурыми, корявыми от ржавчины. Хучу насобирал сухой полыни, развел на насыпи огонь. Полынь горела плохо, густой белый дым столбом поднимался в небо. Раскрошив сыр, Хучу бережно положил крошки на огонь, склонил голову. Он смиренно просил духа этой местности не сердиться на него, если иногда ненароком нарушает его покой; он будет жить тут, стараясь ни словом, ни делом, ни помыслом не осквернить эту землю; он хочет, чтобы здесь всегда росли высокие сочные травы, не иссякала вода в роднике. Поправив тлеющие стебли полыни, он обратился и к богине огня: <Галаханэхэ, ты даруешь людям тепло и свет, счастье и богатство, разрушаешь зло, обессиливаешь коварство, очищаешь тело и душу человека, ты, воплощение чистоты, оберегай от несчастий меня, мою, Булган и нашего Тайчу-Кури>. Больше просить было вроде бы не о чем. Жизнь у него не так уж плохая. Когда начал служить у Есугея, не было даже своего коня. Теперь у него три коня и восемь овец. Со временем будет больше и овец, и копей, Только бы небо, покровительствовало его госпоже. Снова поправив огонь, он помолился за Оэлун и пошел к своей юрте. Кокэчу приехал вечером. Осмотрев Тайчу-Кури, бледного, с мокрыми от пота волосами, он достал из седельных сум бубен, расписанный изображениями луны и солнца, одеяние, увешанное погремушками, насыпал на горячие угли очага каких-то трав, и юрта наполнилась горько-ароматным дымом. - А теперь уходите. Он плотно закрыл за ними дверной полог. Вскоре из юрты послышались редкие глухие удары бубна и негромкий голос шамана. Хучу очень хотелось услышать, что говорит Кокэчу, он напрягал слух, но улавливал лишь обрывки фраз. - Злой дух Элье... в обличье птицы являешься... летающий по воздуху... Болезнь и страдания... Удары буна становились все чаще и чаще, пока не слились в сплошной рокот, и шаман уже не говорил, а выкрикивал слова. От этого тревожного рокота, от хрипловатого голоса шамана Хучу стало жутковато. И вдруг все разом оборвалось Но шаман долго не открывал юрту. А когда вышел, его трудно было узнать. Огромные, с расширенными эрачками глаза лихорадочно блестели. - Режь овцу. Черную с белым хвостом,- сказал он. - У меня такой нет. В стаде Оэлун-хатун найдется и такая, и любая другая. Я поеду в курень, попрошу... - Режь, тебе говорят!- нетерпеливо перебил шаман.- С Оэлун я сам поговорю. Из овцы шаман выдрал горячую печень, наложил на правый, вздувшийся бок Тайчу-Кури. Мальчик испуганно следил за каждым движением шамана, но не стонал, не плакал. И Хучу с гордостью подумал: <Молодец! Крепкий...> Спустя немного времени шаман снял печень и сжег ее на огне. Тайчу-Кури почти сразу же заснул. Он дышал глубоко и ровно. От горелой печени шел запах жареного. Хучу поглядывал на мясо барана, розовое, с белыми прожилками жира,- неужели и это добро сожжет? Не утерпел, спросил: - С мясом что будешь делать? - Мясо вари. Будем ужинать. - Булган, давай большой котел!- весело заорал Хучу.- Ты хороший шаман, Кокэчу! - Я Теб-тэнгри,- устало поправил его шаман. Он растянулся на траве, подложив под голову руки, смотрел на небо, весь отдаваясь покою. Над ним звенели комары, белая бабочка села на гутул, но тут же испуганно упорхнула, оставив на голенище пыльцу с крыльев. - Тебе, однако, не легко дается лечение,- посочувствовал Хучу. Подумав, добавил:- Хочешь, дам барана? И вздохнул, все-таки барана отдавать было жалко. - Для чего мне твой баран? Я живу как птица. - Такое тяжелое дело - и даром! Нет, ты возьми барана!- Хучу обрадовал отказ Теб-тэнгри, и теперь он сам себе хотел казаться щедрым. Теб-тэнгри повернул голову, снизу вверх посмотрел на Хучу. - Почему бы тебе не отдать мне коня? - Коня?- смешался Хучу. - Ну да, коня. Я изгнал духов зла. Твой сын будет жить. - Но у него не будет коня, если отдам. - Не нужен мне твой конь, глупый ты человек! Понадобится-у таких, как ты, просить не стану. Хучу успокоился. Нарезал мяса, опустил в котел, присел к огню. Предвкушение сытного ужина, скорое выздоровление сына сделали его благодушным, ему хотелось говорить о чем-то большом и значительном. - Каких духов больше, злых или добрых?- спросил он. - А каких людей больше? Над этим он никогда не задумывался. - Не знаю. - Злых не так уж много. Но один злой человек может испортить жизнь сотне, тысяче хороших людей,- сказал Теб-тэнгри. Хучу подумал о Таргутай-Кирилтухе. Этот, если захочет, любого сделает несчастным. - Верно!- Хучу вздохнул.- Ох, как верно говоришь, Теб-тэнгри. А как уберечь себя от злого человека? - И злой дух, и злой человек признают одно - силу. Добычей коршуна становятся утята, а не синеперые селезни. Ужинали в юрте. Теб-тэнгри ел мало. Хучу не понимал, как можно довольствоваться одним небольшим куском, когда мяса целый котел. Сам он ел не торопясь, чисто обгладывая кости, высасывая из них нежный мозг. С передышками, с разговорами он мог бы есть до полуночи. Однако ужин был неожиданно прерван. К юрте подскакали три всадника. Не слезая с коней, они потребовали, чтобы Хучу вышел к ним. Он остановился за порогом. - Если добрые люди, заходите. Мой котел до краев наполнен мясом. Они даже не поблагодарили за приглашение. - Ты чей пастух? - Я пасу овец вдовы Есугей-багатура. - Утром снимайся и кочуй вниз по Онону. Ты теперь пастух Таргутай-Кирилтуха. - А овцы? - Вот безголовый! Все, что раньше принадлежало Есугею, мы забираем и возвращаем тем нойонам, которые давали ему воинов и коней. - Да, но овец ему не давали,- сказал Хучу.- Он их пригнал из татарских нутугов. - Поговори еще!- прикрикнул на Хучу один всадник. - Дай ему!- посоветовал второй. Третий молча хлестнул плетью по спине. Удар был не сильный, но чтобы не получить еще одного, Хучу охнул и застонал. Из юрты выскочил Теб-тэнгри, негромко сказал: - Прочь отсюда, вонючие росомахи! Тот, что ударил Хучу, снова поднял плеть, но один из его товарищей отвел руку, предостерег: - Это шаман! - Вы чьи люди?- спросил Теб-тэнгри. - Таргутай-Кирилтуха. Мы выполняем его повеление. - Уезжайте. Всадники поехали. Один из них обернулся: - Мы завтра вернемся. Запомни, пастух, утром ты должен быть готов. За ослушание будешь бит! Теб-тэнгри сразу же заседлал своего коня. - Ты в курень?- спросил Хучу.- Я тоже поеду. Глубокой ночью они прискакали в курень и разбудили Оэлун. Все, что рассказали, она приняла как будто спокойно, не испугалась, даже не удивилась. - Позови отца и деда,- попросила она Теб-тэнгри.- А ты, Хучу, иди по юртам, подыми всех мужчин. Потом заседлай свежую лошадь и скачи по ближайшим айлам. К утру все мужчины должны быть здесь. Остаток ночи Хучу мотался по степи. В курень он. вернулся уже на восходе солнца. Возле юрты Оэлун толпились люди. Всем желающим выдавали оружие. Получил меч, копье, лук и Хучу. Люди тревожно переговаривались, гадали, что будет. Из юрты вышли Мунлик, Чарха-Эбуген, Оэлун. Все сели на коней. Оэлун оглядела разом притихших людей. - Нукеры, воины и пастухи Есугея,- негромко сказала она,- вы храбро сражались против наших врагов. Теперь Есугея нет, и кому-то кажется, что мы беззащитны, что нас можно обижать, а достояние детей Есугея бессовестно расхищать. Мы не будем безропотны, не уподобимся стаду испуганных овец. Я сама буду сражаться рядом с вами...- Она повернулась к тугу-древку с тремя хвостами яков, поднятому Мунликом.- Знамя Есугея, ни разу не выпавшее из его рук, поможет нам отогнать бесчестных грабителей. Из юрты с чашей в руке вышел Теб-тэнгри. Шепча молитву, он окропил туг. И сразу же поскакали. От бессонной ночи, усталости и утреннего холодка по спине Хучу пробегали мурашки, но, если бы сейчас его отправили в теплую постель, он ни за что бы не пошел. Он снова был воином, тяжелый меч оттягивал его пояс, внушая чувство собственной значимости. Пробившись ближе к госпоже, он любовался ею и гордился так, словно она была его сестрой. Ее маленькие руки крепко сжимали поводья, на поясе висела короткая кривая сабля, вдовья шапочка была низко надвинута на лоб. Она была бы похожа на юного воина, если бы не горестные морщинки у рта, старившие ее лицо. Около полудня вдали заметили пыль. Оэлун подстегнула коня. Вскоре стало видно, что по степи движутся стада и табуны, за ними на повозках и пешком, ведя вьючных лошадей в поводу, плетутся семьи пастухов, подгоняя их, по степи носятся вооруженные всадники. У Хучу заныло сердце. Где-то здесь, наверное, и его Булган с больным Тайчу-Кури, с ветхой юртой, с восемью собственными овцами. Заметив опасность, всадники быстро стянулись в одно место, построились. Оэлун остановила своих людей, отправив на переговоры Чарха-Эбугена. Переговоры длились недолго. Старик возвратился, клонясь к шее лошади. Его правая рука была прижата к груди, из-под пальцев ползла кровь. - Они ударили меня копьем... Это все, что мог сказать старик. Обеспамятев, повалился из седла, его подхватили на руки, и ропот возмущения пробежал по толпе. Оэлун выдернула кривую саблю, подняла над головой. - Да будет проклят тот, кто поднял руку на братьев своих! - Рубить их надо!- крикнул Хучу, не узнавая своего голоса. Подстегивая себя яростными воплями и проклятиями, все бросились вперед. Нукеры Таргутай-Кирилтуха почти сразу же повернули коней и начали отступать, на ходу отстреливаясь из луков. Хучу все время держался возле Оэлун, готовый в любое мгновение защитить ее. Вдруг стрела с хрустом вонзилась в грудь, и земля, пестрая от трав и цветов, прянула на него. Он хотел сразу же вскочить, но не мог даже повернуть головы. Прямо перед лицом увидел цветок мака, вдавленный копытом в землю. И это было последнее, что увидел Хучу. IV Ценою жизни Чарха Эбугена и четырех воинов Оэлун удалось возвратить своих людей, табуны и стада. Но ни она сама, ни ее люди не радовались. Победа в одной схватке значила мало, а о том, чтобы сломить Таргутай-Кирилтуха, принудить его отказаться от злого умысла, нечего было и думать: слишком уж не равны силы. Таргутай-Кирилтух не пошел на курень Оэлун, как все того ожидали, не стал унижать себя войной с женщиной. Он поступил иначе. Его люди рыскали всюду, подстерегали в степи стада и угоняли вниз по Онону, а пастухов, если они пытались сопротивляться, безжалостно убивали. Никто не знал, подымаясь утром, доживет ли до вечера. К Оэлун пришли старики и стали просить ее поехать к Таргутай-Кирилтуху, поклониться ему, отдать владение на его волю. - Нет,- сказала она,- этому не бывать. Если даже меня привезут к нему связанной по рукам и ногам, я не стану перед ним на колени. Старики ушли. После них появился Мунлик. Все это тревожное время сын покойного Чарха-Эбугена был для нее главной опорой. С ним она советовалась, он правил улусом. В этот раз, едва переступив порог, Мунлик виновато потупился. - Я должен откочевать, Оэлун, Не откочую - убьют. А у меня дети. Семь человек. - У меня не дети - щенята?!- вспыхнула она. Мунлик еще ниже опустил голову. - Я не предатель, Оэлун. У меня был Алтан. Его послал Таргутай-Кирилтух. - Это какой Алтан? - Сын Хутулы, двоюродной брат Есугей-багатура. - Все наши родичи оказались там! А чего же говорить о тебе! - Он мне сказал, Оэлун, что Таргутай-Кирилтух не утихомирится, пока у тебя есть хотя бы десять человек. Я готов умереть вот здесь, у порога твоей юрты. Но что это даст? Будет лучше для всех нас, если останусь в живых. Разумом она понимала, что Мунлик прав: колотить кулаком по скале - отшибить руку. Но остаться одной с малыми ограбленными детьми, беззащитными, как новорожденные телята .. С этим не мирилась ее душа. Сказала глухо, с враждой в голосе: - Поезжай. И другим передай, я никого не держу. Мунлик опустил голову, медленно пошел, у порога остановился. - Все отъедут,- как жить будешь? - Проживу. Стану волчицей, рыскающей по степям, совой, летающей по ночам, но поставлю на ноги своих детей, а уж они взыщут с Таргутай-Кирилтуха! Кровью заплатит за слезы сирот. После того, как откочевал Мунлик, ушли один за другим и остальные нукеры Есугея. С Оэлун осталось несколько одиноких женщин Но даже их забрали люди Таргутай-Кирилтуха. Они обшарили юрту Оэлун, утащив все сколько-нибудь ценное, собрали весь скот, до единой головы, и, посмеиваясь, тронулись вниз по Онону. Ей оставили хромую кобылицу с маленьким жеребенком и старую, облезлую корову - не из сострадания, потехи ради. На месте еще недавно шумного куреня осталась одинокая юрта из белого войлока, повозка со сломанным колесом - это было все ее богатство. Хоахчин плакала, пряча лицо в ладонях, приговаривала: - Ой-е... Какие худые люди! Зачем таких худых людей небо терпит! Старшие сыновья, Тэмуджин, Джучи-Хасар и Бэлгутэй, сидели, испуганно прижимаясь друг к другу, как бескрылые птенцы, заметившие в небе ястреба. Только младшие, Хачиун и Тэмугэ-отчигин, еще ничего не поймали, беспечно бегали там, где еще недавно стояли юрты, а сейчас видны были круги белой, проросшей под войлоком травы, подбирали всякую ненужную мелочь, весело болтали, довольные находками. От тоски, обиды, отчаяния ей хотелось упасть прямо тут же и биться головой об истоптанную копытами землю Еще никогда ей не было так тяжело, одиноко. Она вспомнила свою тоску и беспомощность после того, как ее захватил Есугей. Разве она может сравниться с тем, что- есть сейчас? Тогда могла умереть, а сейчас и умереть нельзя - на руках дети. - Мама, почему они так?- спросил Тэмуджин.- Что плохого мы сделали? - Ничего плохого я не сделала никому. А вы слишком малы, чтобы навредить кому-то - А наш отец?- требовательно допытывался Тэмуджин. - Ему многие завидовали. Зависть рождает зло. А зло часто вымешают на том, кто подвернется под руку. Тэмуджин больше ни о чем не спрашивал, молчал, напряженно думая. Джучи-Хасар посмотрел на хромую кобылицу, чесавшую бок о повозку, губы его дрогнули. - На чем теперь ездить будем? - Ездить нам некуда,- вздохнула она. Окинула взглядом степь: ни человека, ни птицы, ни зверя. - А кто по утрам будет молоко приносить?- всполошился вдруг Бэлгутэй, большой любитель хорошо поесть. Каждый из них озабочен чем-то своим, а все вместе - ее одна большая забота. Как жить? Чем кормить детей? Уже завтра им нечего есть. А придет зима с лютым холодом?.. Утром она поднялась чуть свет. Хоахчин уже не спала. Сидела у потухшего очага, подперев голову руками. - Умирать будем, фуджин. Все умирать будем. - Не смей так говорить! Она сказала это слишком громко Тэмуджин поднял голову. Разбудила. А может быть, ему тоже не спится . - Подымайся, сынок И разбуди Хасара. - А что? - Пойдем искать пропитание. Мы теперь будем, как серые мыши, питаться травой. Вчетвером вышли в степь. Джучи-Хасар тер спросонок глаза, плохо понимая, куда и зачем надо идти. Тэмуджин что-то сердито ему говорил. Хоахчин шла с большим лукошком, сплетенным из лыка. Оэлун несла мешок. Спустились к берегу Онона. Здесь были низинные луга с высокой травой. Роса еще не обсохла, и все они сразу же вымокли по пояс Среди травы Оэлун нашла высокие стебли с мелкими темно-пурпурными головками цветов. - Это судун. Его корни можно есть.- Вытряхнула из мешка ножи и старый, наполовину обломанный меч.- Будем копать. У судуна было толстое, неглубоко залегающее корневище. Выдрав его из земли, Оэлун отряхнула и кинула в лукошко. - Надо было взять копье. Им копать лучше,- сказал Тэмуджин. - В следующий раз возьмем копье. Это ты правильно придумал. Да и то - мужчина. Похвалу Тэмуджин принял как должное. Он отломил от корневища кусочек, вытер о мокрую траву, разжевал и скосоротился. Но ничего не сказал. Он и впрямь молодец. Все разбрелись по лугу. Земля была сырой, легко поддавалась, корней накопали много Их промыли в воде Онона и пошли к юрте. Из корней приготовили варево с терпким, вяжущим вкусом. Хачиун н Тэмугэ-отчигин, пока варево булькало на огне, заглядывали в котел, втягивали ноздрями запах, но, когда пришло время есть, оба, хлебнув раз-другой, захныкали. - Перестаньте!- прикрикнула на них Оэлун.- Ничего другого у нас нет и не будет. Ешьте и помните, кого надо благодарить за это. - Мы отблагодарим, мама!- пообещал Тэмуджин.- А вы все, мои младшие братья, помните: кто захнычет - получит по шее. Ешьте что есть. Потом мы накопаем сладких корней. Таких же сладких, как мед земляной пчелы. Я знаю, где они растут. - А еще мы накопаем много луковиц сараны,- сказала Оэлун.- И корней кичигине. Насобираем луку, грибов и ягод. Будем работать, не умрем с голоду. С этого времени изо дня в день, в жару и дождь, Оэлун с тремя старшими сыновьями ходила копать корни, луковицы сараны, рвать лук, собирать грибы, ягоды черемухи. А Хоахчин все это промывала, резала, сушила, толкла и складывала про запас. Они спешили заготовить питание на зиму. Хоахчин понемногу научилась готовить из корней, грибов и лука если не вкусную, то вполне съедобную и питательную пищу. Она взбодрилась, повеселела и уже не заикалась о том, что все они умрут. Даже жалела, что когда-то отправила на родину своего братишку Хо. - Большой стал теперь. Помогал бы. А там живет, не знаю, как. И Оэлун уверилась, что теперь-то они выживут. Только бы подросли ребята, только бы встали на ноги. Зима была трудной. Бураны катились по степи, поднимая снег, гудели над одинокой юртой, словно безобразные духи-страшилища - кулчин. Дети от постоянного недоедания стали худенькими, вялыми, они почти не играли, кутаясь в шубы, молча жались к очагу. Тэмуджин за зиму сильно вытянулся, стал долговяз, нескладен, его серые глаза на худом лице казались совсем прозрачными, в них все время таилась тревожная тоска. Оэлун решилась на крайнюю меру - зарезала кобылицу. А немного спустя волки днем, на глазах у всех, растерзали корову. Всей оравой бросились на них, отбили мясо. О еде до лета можно было не беспокоиться, зато не осталось никаких надежд сняться с этого проклятого места. Жеребенка днем и ночью держали на привязи возле дверей юрты. Волки часто подходили к самому жилью, разноголосо выли, и в темноте поблескивали огоньки голодных глаз. Жеребенок обреченно ржал, бил копытцем мерзлую землю. Тэмуджин выскакивал из юрты, колотил обломком меча по пустому котлу; волки нехотя уходили и почти тут же возвращались назад. И однажды, отбросив котел, он с обломком меча кинулся в темноту. Оэлун побежала следом, спотыкаясь о сугробы,- догнала, схватила за руку. Сын весь дрожал. - Ты с ума сошел! - Не могу больше! Ненавижу! - Успокойся. Скоро весна. По теплу как-нибудь переберемся к людям. - Люди? Нет людей! Есть только мы и волки, готовые сожрать нас. Больше полугода они не видели ни одного человека. Порой и самой Оэлун начинало казаться, что в степи, занесенной снегом, в самом деле нет никого, только хищные звери носятся по ней в поисках добычи. С наступлением теплых дней волки ушли. Днем жеребенка отпускали пастись. Он щипал на проталинах сухую прошлогоднюю траву, за ним неотступно следовал Джучи-Хасар. В один из таких теплых дней, когда ноздреватые сугробы, наметенные в логотинах и за кустами харганы, подтаивали и с шуршанием оседали, Хасар прибежал с пастбища, закричал: - К нам кто-то едет!- От радости он подпрыгивал, и с мокрых гутулы летели ошметки грязи. Все высыпали из юрты. К ним трусцой подъехал Мунлик, за хвостом его коня тянулись на поводу четыре лошади. Взглядом пересчитав ребят, Мунлик с облегчением сказал: - Все живы-здоровы! Хвала твоим духам-хранителям, Оэлун! Я не мог приехать раньше. Люди Таргутай-Кирилтуха не спускали с меня глаз. Эти кони - ваши. Увел из табунов нойона. - Украл?- спросил Тэмуджин. - Пусть будет так,- согласился Мунлик. - Я должен ездить на ворованном коне? Я - сын Есугея?- Тэмуджин насупился. А Хасар и Бэлгутэй отвязали лошадей, повели в степь. Оэлун смутилась от неуместной горделивости сына, стала торопливо приглашать Мунлика в юрту. Там у очага уже хлопотала Хоахчин. - Вы кочуйте к подножию горы Бурхан-Халдун,- сказал Мунлик за обедом.- Там редко кто бывает, место безопасное. - Опять будем одни?- спросил Тэмуджин. - Я постараюсь кочевать поблизости. Выделю вам из своего стада немного скота. Будете сыты. Сейчас Таргутай-Кирилтуху не до вас. У него была стычка с Тогорилом. Сача-беки и Алтан от него отделились. - Это хорошо,- обрадовалась Оэлун. - Не знаю,- задумчиво сказал Мунлик.- Что хорошо, что плохо, не сразу и поймешь. Нойоны ссорятся, а плакать приходится нам, простым людям. Нет власти, нет порядка, нет и спокойной жизни. А лошадей, Тэмуджин, я не украл. Я только взял часть того, что по праву принадлежит вам. Мунлика, видимо, задели слова Тэмуджина, и Оэлун сказала сыну: - Слушай, что говорят,старшие. А то-украл. - А не так?- заупрямился Тэмуджин.- Надо заставить Таргутай-Кирилтуха вернуть все - это будет другое дело. Мунлик усмехнулся. - Какой умница! Вот и заставь! Ты - сын Есугея! - Да, я сын Есугея. И я его заставлю. - Ты, я вижу, бойкий парень. Но тебе еще рано помышлять о таких делах. И одной бойкости для этого мало, Тэмуджин. Знаешь, почему твоего отца уважали, в чем была его сила? - Мой отец был багатуром. - Не только поэтому. Он делал то, что нужно всем,- мечом добывал спокойствие. - Я буду делать то же, что делал мой отец. - Пусть небо покровительствует тебе! А пока давай-ка подумаем, как лучше добывать пропитание. Из седельных сум Мунлик достал сеть, железные рыболовные крючки и лесу, сплетенную из конского волоса. - Это тебе, Тэмуджин. Будешь ловить рыбу. V Над Чжунду - серединной столицей - вставало солнце. Вспыхнула поливная черепица двухъярусных, с приподнятыми углами крыш императорских дворцов и многоярусных ажурных пагод, засияли золоченые купола, серебряные переплеты окон. Розоватый туман поднимался над пышными парками с озерами, водопадами, созданными руками умелых садоводов. На городской стене ударили барабаны, и под своды надвратной башни в город повалил люд предместий, чиновники из округов и провинций Цзиньской империи. Крестьяне на осликах, мулах, быках, а зачастую и на своем горбу спешили доставить на базары столицы свежие фрукты, овощи, муку, бобовое масло. В улочках, стиснутых глинобитными и кирпичными стенами, ноги людей, копыта животных подняли густую желтоватую пыль. В этой толпе, сгибаясь под тяжестью корзины с глиняными горшками, чашками, плошками, шел Хо. Матерчатые туфли на войлочной подошве, одетые на босу ногу, посерели от пыли. Пыль забилась в нос, он чихнул, поправил корзину, больно режущую лопатки, прибавил шагу. Вскоре кирпичные ограды расступились, и он оказался на широкой базарной площади, вокруг нее теснились лавчонки городских торговцев, харчевни, мастерские ремесленников. Хо нашел свободное место возле лавки, разложил на землю свои горшки и плошки, сел на перевернутую корзину. Торговец высунулся из лавки, насмешливо взглянул на его товар, стал выставлять на прилавок фарфоровые вазы и чаши. Хо подумал, что зря, кажется, выбрал себе такого соседа,- слишком невзрачно, убого выглядит его посуда рядом с фарфором - молочно-белым, просвечивающим насквозь, темно-красным, как кровь, малиново-синим, в переливчатых пятнах, напоминающих отсветы пламени печей обжига. Его товар, конечно, не идет ни в какое сравнение с этим великолепием. Но он кормит и одевает его. Когда вернулся домой, отца уж не было в живых. Глинобитная фанза в предместье столицы - его родной дом - стояла заколоченной, бумага на окнах порвалась и висела клочьями. В первой половине возле печки в куче мусора шуршали мыши, во второй, почти полностью занятой каном - лежанкой, серел толстый слой пыли, весь в крестиках воробьиных следов. Над киотом с пожелтевшими таблицами предков ласточка слепила гнездо. Из гончарных принадлежностей отца ничего не сохранилось, печь обвалилась. Что делать? Как жить? Соседи советовали ему пойти в богатый дом прислугой. Но он не хотел так просто забросить дело своего отца. Продав монгольского коня, он купил необходимые принадлежности, исправил гончарную печь, привел в порядок фанзу. Перед тем как начать самостоятельное деле, заказал таблицу с именем, обозначениями дней рождения и смерти отца, поставил ее в киот. Душа покойного отныне будет в таблице, ей он будет давать жертвенное вино, лучшие угощения. Непочтительность к духам предков грозит бедами и лишениями. Работал Хо до изнеможения. Денег, вырученных за нехитрый товар, хватало и на пищу, и на одежду, но он думал не только о пропитании. Ему казалось, что, если скопить побольше денег и с ходовым товаром поехать в степь, можно очень хорошо заработать. Туда он повезет железную, медную утварь, шелковую и хлопчатобумажную ткань, оттуда привезет шерсть, кожи, пригонит коней. С ним возвратится и Хоахчин. Солнце поднималось все выше. Торговля у Хо шла вяло. Как он и думал, ослепительное сияние фарфора затмило скромный блеск глазури на его горшках. Но фарфор покупали не многие. Больше просто глазели. К любопытным присоединились три человека с темными от загара лицами, с косичками на висках. Хо встрепенулся: монголы! Они постукивали крепкими ногтями по кромкам фарфоровых чаш, прислушивались к нежному звону. Один из них, тучный, седой, спросил, сколько нужно денег за одну чашу. Торговец, не зная чужого языка, сладко улыбался,твердил: - Такого фарфора нигде не найдешь! Только у меня! - Он спрашивает, сколько стоит чаша,- сказал Хо. - Ты знаешь язык варваров?- обрадовался торговец - Помоги мне, и я не обижу тебя. Хо начал переводить. Но, услышав родную речь, степняки потеряли интерес к фарфору, подошли к Хо, стали расспрашивать, кто он, не кочевник ли. Когда он сказал, что был в плену у тайчиутов, и назвал имя Есугея, они переглянулись. - А вы откуда?- спросил Хо. - Мы из татарских племен.- Старший носком гутула пошевелил горшок.-А твоего Есугея давно нет в живых. - Почему? Убит? - Нет, не убит. Он совершил на земле так много подвигов, что небо взяло его к себе.- Старший чуть улыбнулся, двое других засмеялись. Они ушли. Торговец фарфором высунулся из лавки, погрозил ему кулаком. - Ты отговорил их от покупки! Убирайся отсюда, оборванец! У Хо не было желания спорить с торговцем. Внезапная встреча взбудоражила его. Он вспомнил запах полыни, топот коней, бегущих к водопою, высокое небо над степью, голос любимой сестры, крик своевольного Тэмуджина, не хотевшего отпускать его от себя. Зачем он уехал? - Вставай!- Грубый окрик заставил его поднять голову. Перед ним стояли два стражника с короткими копьями. Третий, без оружия, но затянутый военным поясом, костистой рукой вцепился в плечо. - Что такое? - Иди с нами. И не шуми. - Это почему же?- Хо ничего не понимал. Стражники подступили к нему, взяли за локти, рывком поставили на ноги. Хо попробовал вывернуться - под ногами захрустели чаши и плошки. Человек в военном поясе больно сунул костлявым кулаком в бок. Покупатели и торговцы испуганно расступились перед стражей, с любопытством и сочувствием рассматривали Хо. Его провели в центр города. У высокой кирпичной ограды с узкими воротами, расписанными лаком, остановились. Человек в военном поясе исчез за воротами. Вскоре он вернулся, пропустил Хо вперед. За оградой был просторный двор. В глубине двора стояло здание с резным крыльцом и расписными лакированными колоннами. Но Хо повели не к крыльцу, а через боковую калитку в сад. По дорожке, выложенной цветной галькой, прошли к открытой беседке. В ней за низеньким столиком на ковре сидели два молодых человека, перед ними стояли чаши с чаем и ваза с фигурным печеньем. Один, пухлолицый, с короткими жирными пальцами, был одет в халат, расшитый фиолетовыми драконами, и сапоги с золотыми узорами на голенищах, второй, одетый попроще, был худощав, широкие брови срослись на переносье. Человек в военном поясе злобно просипел в затылок Хо: - Кланяйся, негодник! Хо опустился на колени. Сквозь тонкие штаны галька дорожки больно вдавливалась в тело, он тихонько ерзал, стараясь найти более удобное положение для ног. - Ты кто?- Широкобровый наклонился, всматриваясь в лицо Хо.- Почему к тебе подошли кочевники? Чего они хотели? Ты встречался с ними раньше? Откуда знаешь чужой язык? Запинаясь от робости, Хо начал рассказывать, как он попал в степи, как возвратился. - Ты все врешь!- Пухлолицый дернул ногой - золотые узоры, попав в луч солнечного света, ослепительно блеснули,- повернулся к широкобровому:- Хушаху, это шпион, засланный грязными варварами. Хушаху почтительно наклонил голову. - Князь Юнь-цзы, нам очень легко узнать, говорит он правду или лжет. По записям мы установили, какие люди были в посольстве, вырезанном монголами. - О чем ты говорил с чужеземцами?- спросил князь. Холодея от страха, но понимая, что от его точности сейчас, возможно, зависит, быть ли живу, Хо передал весь разговор, стараясь не пропустить ни слова. - По-моему, он говорит правду,- сказал Хушаху.- Татары и тайчиуты - извечные враги. А он жил у тайчиутов. Уведите его и закройте под замок. - За что же? Я ни в чем не виноват! Хушаху нетерпеливо махнул рукой. Стражники снова подхватили Хо под руки, повели по дорожкам сада. Прошли через задний двор, миновали конюшни и оказались в тесном дворике. Человек в военном поясе открыл дверь, и Хо оказался в каменном помещении с земляным полом. Звякнул замок, и все стихло. Тусклый свет едва сочился в узкую щель под потолком. В помещении был прогорклый, застойный воздух. Хо присел на корточки в углу, облизал сухие губы. Злой дух принес этих татар! Пропали горшки - труд многих дней. И еще не известно, останется ли целой его голова. Весь день его никто не тревожил. Не дали ни пить, ни есть. Полоска света под потолком медленно угасала. Хо свернулся калачиком, задремал. Внезапно дверь открылась. Его повели по темным задним дворам, потом по узким переходам. Наконец оказались в большой комнате, ярко освещенной свечами. Свет дробился на лаковых шкафах и столиках, на огромных фарфоровых вазах. В комнате был один Хушаху. Он сделал знак страже выйти. Хо стоял у дверей, смотрел на грязные штаны, на потрепанные туфли-страшно было ступить даже шаг по узорчатому полу. - Ты не лгал,- сказал Хушаху. - Я могу идти?- Хо вскинул голову. - Нет, ты мне нужен. Хушаху провел Хо в тесную каморку, приложил палец к губам, знаками показал, чтобы слушал, и вышел. Половину пола каморки занимала кружевная решетка. Хо прижался лицом к металлу решетки и увидел внизу высокую комнату. В ней ужинали те самые монголы. Седой рвал руками мягкие пампушки, неторопливо жевал, запивая чаем. - От их пищи я все время чувствую себя голодным. Едят траву, пьют траву - тьфу! - Попросил бы у князя мяса,-сказал его товарищ с сухим, сморщенным лицом.- Уж он-то, я думаю, не ест траву - видел, какой жирный? - Ну его, князя... Все они тут жадные. Кругом шелка, золото, а все мало. С какой стати мы им платим дань? - Ты потише,- предостерег его третий, мрачный чернобородый багатур. - А что, я это могу сказать и самому князю Юнь-цзы! - И умрешь на деревянном осле,- угрюмо предрек чернобородый.- Как хан тайчиутов Амбахай. Напрасно его тогда выдали. - Ну нет, не напрасно!- возразил сморщенный.- Тайчиутов надо истреблять! - У нас один язык, одни обычаи. Мы истребляем их, они - нас. Выгадывает сын неба '.- Седой взял со столика последнюю пампушку, положил перед собой.- Видали, как разговаривал с нами князь? Так говорят со своими рабами. [' С ы н н е б а - титул китайского императора.] - Надо пробиться к императору и пожаловаться.- Сморщенный допил чай, перевернул чашку.- Император велик и милостив. - Нашел кому жаловаться! Князь Юнь-цзы только разевает рот, его языком ворочает император.- Чернобородый поднялся. Хо лежал на полу, сплющив нос о железную решетку. Когда татары ушли спать, его снова провели к Хушаху. Начав пересказывать разговор, Хо заколебался: нужно ли все передавать точно, не принесет ли он несчастье тем людям? Но Хушаху, чуть пошевеливая широкими сросшимися бровями, смотрел ему в лицо и, казалось, ждал, когда он собьется или солжет. И Хо рассказал все, как было. Из-за перегородки, расписанной цветами, вышел старик в одежде чиновника. - Он ничего не упустил?- спросил Хушаху у старика. - Нет. Он все хорошо понял и запомнил. - Что ж...- Хушаху прошелся, искоса оценивающим взглядом ощупывая Хо.- Ты будешь служить у меня. VI Почесывая оплывшие бока, Таргутай-Кирилтух пытался припомнить сон. Худой был сон. Вот времена настали, ничего хорошего не осталось, сны и те снятся только худые. Всю ночь что-то холодное и скользкое, но не змея и не рыба, обвивало шею, шлепало мокрым хвостом по голой спине, шептало какие-то слова. Что за слова это были? Вспомнить бы два-три, остальное разгадает шаман. За дверным пологом громко разговаривали и смеялись нукеры. Этот смех мешал думать, злил Таргутай-Кирилтуха. Ржут, бездельники, дармоеды беззаботные, и ни почтения, ни уважения. - Эй,вы! В юрту вошел Аучу-багатур. Все еще посмеиваясь, он остановился у порога. Широкоплечий, с низким, покатым лбом, обезображенным малиновым шрамом, Аучу-багатур был храбрым, преданным, но не очень-то умным нойоном. - Что за веселье?- Таргутай-Кирилтух засопел, раздувая ноздри приплюснутого носа.- Только бы пили, жрали и хохотали! Где шаман Теб-тэнгри? Я его должен ждать? - Он в курене. Ему сказано. Скоро придет.- Аучу-багатур отвечал отрывисто, с обидой в голосе. - Новости?- пренебрегая его обидчивостью, резко спросил Таргутай-Кирилтух. - Вчера меркиты отогнали табун. - Мой табун? - Твой. Табун мы отбили. А меркиты ушли. Таргутай-Кирилтух молча сопел, думал. Новости теперь, как и сны, тоже только худые. Эта новость очень недобрая. До сих пор ему удавалось ладить с меркитами и татарами. Не они - анда Есугея хан кэрэитов Тогорил был главным и самым опасным врагом. Неужели придется враждовать и с меркитами? Может быть, они сговорились? Не должны бы. Скорей всего это была просто шайка удальцов... - Кто сказал, что это были меркиты? - Табунщик Тайчу-Кури. Сын Хучу, воина Есугея. Того, что был убит, когда... - Двадцать палок по голому заду табунщика! Чтобы смотрел лучше и не путал ворон с ястребами. Еще есть новости? Где Сача-беки и Алтан? - Они теперь кочуют отдельно от всех. К ним часто наезжает Хучар, сын Некун-тайджи, племянник Есугея... - Что ты сегодня без конца тычешь меня именем Есугея? Как будто я не знаю, чей племянник Хучар! Смотри за ними крепче. Но не задирай. А что Даритай-отчигин? - Этот смирно сидит в своем курене. А вот...- Аучу замялся. - Говори!- приказал Таргутай-Кирилтух: пусть все неприятности выложит разом. - Оэлун и дети Есугея понемногу оправляются. У них уже есть и лошади, и овцы, другой скот, - Где взяли? - Этого я не знаю. Слышал я, старший из детей, Тэмуджин, без почтения произносит твое имя. Да что там почтение! Грабителем называет, мстить, говорят, собирается. Может быть, и ему дать палок? Пусть лучше чешет спину, чем чесать языком!- Аучу-багатур, довольный своей шуткой, коротко хохотнул и умолк под взглядом нойона. Таргутай-Кирилтух снова сердито засопел. Будь Аучу-багатур чуточку умнее, не смеялся бы. Уже не однажды доносили: во многих куренях его, Таргутай-Кирилтуха, осмеливаются осуждать за жестокое обращение с семьей Есугея. А теперь и Тэмуджин, щенок малоумный, подает свой голос. Его угрозы - безвредное тявканье. Но в грозу и малый ручей может превратиться в большую реку. При неудаче, шаткости найдется немало пособников. Нойоны стали уклончивы, не тверды в своем слове. При жизни Есугея Сача-беки и Алтан хорошими друзьями были, а теперь - завистники. Сами по себе кочуют... В юрту, не спросив позволения, вошел Теб-тэнгри. Не кланяясь, прошел вперед, сел на войлок, скрестил ноги в потрепанных