ентре картины два дюжих ангела, распластав лебединые крылья, несли кого-то в морской форме над волнами, как дикие гуси Иванушку. - "Дантон"? - спросил Куманин, поймав на себе настороженный взгляд Феофила. - Нет, не "Дантон", - вздохнул Феофил, - это "Петропавловск". Дед у меня на нем служил и чудом спасся, после чего стал священником. Семейная реликвия. Он ее сам в Москве купил на базаре. Подойдя поближе, Куманин увидел, что внизу картины буквами, стилизованными под славянскую, вязь, написано: "Коварное потопление японцами броненосца "Петропавловск" и чудесное спасение Великого Князя Кирилла Владимировича". Теперь стало понятно, что ангелы несли именно Великого Князя Кирилла. - Да, да, - произнес Куманин в некотором смущении, - я слышал об этом. Там еще кто-то из очень известных людей погиб... - Художник Верещагин, - подсказал Феофил, - и адмирал Макаров. - Кирилл Владимирович, кажется, потом, в эмиграции, стал главным претендентом на престол, а сейчас его сын, Владимир Кириллович. Столько лет прошло, а они все не желают признать своего поражения, на что-то надеются, - Куманин с неподдельным интересом рассматривал лубок. - Вы говорите, у вас там дед служил. А что потом с ним стало? - После спасения с "Петропавловска", - ответил Феофил, - он стал священником. Здесь было большое село с тремя церквями. В 1918 году его убили. - Кто? - поинтересовался Куманин. - Ваши, - спокойно произнес Феофил. - ВЧК. Сюда приехал злобный параноик Нефедов, бывший уголовник. Его освободила из тюрьмы Февральская революция. Приехал уже как уполномоченный ВЧК. По его приказу в окрестных селах арестовали всех священников, купцов, учителей, офицеров, вплоть до коллежских регистраторов. Отвезли в Серпухов, погрузили на две баржи и утопили в Оке. Когда-то об этом даже говорить запрещалось, а недавно в местной газете "Знамя Ильича" целая статья об этом была опубликована: "Серпуховская трагедия". - Время было такое, - вздохнул Куманин. - Революционный пролетариат избавлялся от чуждых классов... - Значит, вы тот самый полковник Куманин, - неожиданно спросил Феофил, - о котором говорило радио "Свобода" как об организаторе под крышей КГБ антисемитских и националистических организаций? - Я майор, а не полковник, - поправил его Куманин, - а вы часто "Свободу" слушаете? - Разве запрещено? - поинтересовался Феофил. - Нет, конечно, - ответил Куманин, - но свидетельствует о многом. О моральном облике, например, о враждебном отношении ко всем ценностям нашего общества. Вам же известно, что эта радиостанция - рупор ЦРУ. - Тем не менее, - заметил Феофил, - хочу воспользоваться случаем и предупредить, что вы занимаетесь опасным делом - разваливаете страну. Вы это понимаете? - Только не надо нас учить, - возмутился Куманин, - и беспокоиться о стране не надо. Вы очень мало похожи на патриота, извините за прямоту. Я вообще не намерен обсуждать с вами подобные вопросы. Если я еще вас не сдал в милиции, то только потому, что так же, как и вы, хочу найти Надю Шестакову. Поэтому мне хотелось бы поподробнее узнать о ее деятельности и прояснить вопрос с этим мальчиком, Алешей Лисицыным. Вы можете мне более или менее понятно объяснить этот феномен? Феофил некоторое время молчал. - Боюсь, что вы ничего не поймете, - наконец произнес он. - А вы популярно расскажите, - Куманин расположился на жестком табурете. - Расскажите, я послушаю. Пойму или нет - посмотрим. - Вы в Бога верите? - неожиданно спросил Феофил. - Впрочем, зачем я спрашиваю. Разумеется, нет. Это ведь противоречит моральному облику строителя... - Не надо паясничать, - перебил его Куманин, - какое имеет значение: верю я в Бога или нет, ведь я задал вопрос о вундеркинде? - Решающее, - возразил Феофил. - Одно дело рассматривать человека как Божественное создание, другое - смотреть на него как на эволюционировавшее животное, появившееся вследствие мутации кистеперых рыб. Вы Библию, хотя бы по долгу службы, читали когда-нибудь? - Считал ненужным забивать голову еврейскими мифами, - признался Куманин. - Мифы есть мифы. К ним нельзя относится серьезно. Почти ни одно из положений Библии не подтверждено ни исторической наукой, ни археологией. - Если рассматривать Библию как историческую хронику, возможно, - согласился Феофил, - но если рассматривать эту Книгу как сборник советов и предостережений, то ее значение трудно переоценить. - Например, - поинтересовался Куманин. - Например, возьмем легенду о Вавилонской башне, - продолжал Феофил. - Глупо рассматривать ее с точки зрения ее исторической достоверности. Строили эту башню в действительности или нет? Кому это интересно? Важно другое: эта легенда - предостережение Господа. Он говорит нам: "Не стройте башню до небес, вам ее никогда не построить. Если вы будете упорствовать, то перестанете понимать друг друга, восстанете друг на друга, башня ваша рухнет и погребет всех под своими руинами". Теперь посмотрите, к чему привело строительство вашей башни до Небес: мы оба русские, почти одного возраста, говорим вроде на одном языке, но уже не понимаем друг друга. А башня уже опасно шатается и вот-вот рухнет. - Это вы не Библии начитались, а "Свободы" наслушались, - буркнул Сергей, вспомнив, что Феофил состоит на учете в психдиспансере. - Или, - не слушая его, продолжал Феофил, - возьмите книгу "Эсфирь", где описывается история вавилонского плена евреев. Вы, наверное, знаете ее. Кажется одна из подведомственных вам организаций даже выпустила специальную брошюру, где на основании именно этого библейского текста, доказывается жестокость и вероломство евреев. - У вас, конечно, есть другая трактовка? - устало спросил Куманин, которому вся эта пустая дискуссия уже порядком надоела. - По-вашему, евреи - невинные жертвы. Они, кстати, вашего Христа распяли, а вы их жалеете. - Я не их жалею, а нашу страну, - возразил Феофил, - книга "Эсфирь" не делит никого на жертв и палачей. Она предупреждает: не связывайтесь с евреями. Любая борьба с ними кончится тем, что вы станете убивать друг друга и разрушите собственную страну. Уже сколько примеров тому было в истории, от Римской и Испанской империй до России и Германии, а вы вновь стараетесь наступить на те же самые грабли. - Опять вы о том же, - недовольно сказал Куманин. - Уж не хотите ли вы сказать, что Советский Союз развалится из-за того, что мы последовательно боремся с сионизмом как с формой расовой дискриминации, осужденной решением ООН. - Я просто в этом уверен, - ответил Феофил, - особенно после того, как Господь ударил в Чернобыльский колокол и звезда упала в Полынь. - Вы состоите на учете в психдиспансере? - спросил Куманин. - С вашей подачи, - зло ответил Феофил, - после того, как меня отправили на принудительное лечение в "психушку". - И правильно сделали, - жестко сказал Куманин. - Ваши рассуждения не столько опасны, сколь безумны. Ну, ладно. Вы опять увели разговор куда-то в сторону... - А вы никогда не думали, - перебил его Феофил, - что какая-то вражеская спецслужба проникла в ваши ряды и вашими же руками, загнав нашу страну в средневековье, сейчас ее окончательно уничтожает? - Послушайте, - оборвал его Куманин, - я вам уже говорил, что не намерен обсуждать подобные вопросы. Думаю, вам снова нужно пройти курс лечения, могу об этом позаботиться. И, пожалуйста, не надо больше касаться глобальных проблем. Я приехал сюда вовсе не для того, чтобы слушать ваши рассуждения о спасении родины. Поверьте, я их наслушался достаточно. Мы говорили об Алеше Лисицыне, и вы хотели мне сообщить, что вам известно по этому факту. - Я и пытаюсь объяснить, - ответил Феофил, - но вы как-то болезненно реагируете на каждое мое слово. Если хотите разобраться в феномене этого мальчика, то наберитесь терпения, выслушайте меня и постарайтесь хоть что-нибудь понять. - Хорошо, - согласился Куманин, - говорите. - Если бы вы прочли Библию, - продолжал Феофил, - то узнали бы, что, когда Господь создал человека, мир уже был населен разумными существами. "И подобное он нес студентам на лекциях, - подумал Куманин, - ужас какой!". Но сдержался и спросил: - И что из этого следует? - А следует то, - ответил Феофил, - что человек не является ни единственным, ни высшим представителем разумной жизни... - Извините меня, - сказал Куманин, - но это уже чистая фантастика. Конечно, можно предположить, что где-то в космосе, на далеких звездах существуют цивилизации... значительно превосходящие по развитию нашу, человеческую. - Но я не об этом говорю, - возразил Феофил, - не о космосе. Я говорю о нашей маленькой Земле, на которой человек не является представителем высшей формы разумной жизни... - А кем же? - Куманин решил выдержать все до конца. - Он являет собой одну из форм разумной жизни, - с терпением профессионального педагога пояснил Феофил, - одной из форм, причем не единственной и отнюдь не самой высокой. - А что это за более высокая форма? - поинтересовался Куманин. - Муравьи, рыбы или, может быть, цветы? - В подлиннике Библии, - продолжать просвещать Феофил Куманина, - есть такое понятие "хоел", что означает на древнееврейском - "невидимый мир вокруг нас", населенный духами, ангелами и демонами. Поскольку ортодоксальная наука никогда подобные вопросы серьезно не рассматривала, приходится пользоваться религиозной или мифологической терминологией. Древние, однако, знали о существовании этого мира и довольно часто контачили с его обитателями, которых условно можно назвать "ультрасуществами". При переводе текстов Библии с древнееврейского и арамейского на греческий и латынь было сделано огромное количество ошибок, главным образом из-за отсутствия в греко-латинском словаре адекватных понятий и, разумеется, из-за некоторой разницы мировоззрения евреев и средневековых христианских философов. В итоге при переводе Библии было допущено множество ошибок, к середине XVI века было обнаружено уже более восьмисот разночтений. В частности, древнееврейское слово "хоел" превратилось "хэлл", что означает "Ад". Первоначальный смысл текстов был утрачен. Постепенно сведения о невидимом мире, который нас окружает, и о его обитателях стали тускнеть, затем исчезать, отдельные факты получали примитивно-церковную трактовку или сугубо материалистическую, что еще хуже. Между тем имеется много данных о том, что наш мир, назовем его "видимым", и другой, "невидимый", мир связан многочисленными каналами, поскольку мы суть они, но на нижней стадии развития. Поэтому "они" внимательно следят за нами и по мере сил пытаются вразумить и предостеречь от ошибок. Однако связь очень сложна и ненадежна. - Почему же? - удивился Куманин. - Если ультрасущества такие крутые, то что им стоит наш мир уничтожить? Раз они умнее нас. - У вас, извините, майор, - вставил Феофил, - очень примитивное мышление: раз сильнее, значит надо завоевать и уничтожить? Не все, к счастью, так думают. Вы могли бы, например, уничтожить всех муравьев, но не делаете этого, напротив, охраняете их. Кроме грубого насилия, вы ничего другого с одним муравьем не можете сделать. Разве у нас есть способ передать ему какую-нибудь информацию и получить от него ответ? Полагаю, что мы все еще больше животные, нежели разумные существа, а "ультрасущества" уже давно разработали процедуры передачи нам информации. Одним из методов является использование так называемых медиумов. Вы, наверное, слышали о спиритических сеансах. "Какой бред!" - подумал Куманин, но промолчал. - Чаще всего медиумами, - продолжал Феофил, - становятся дети. Эти "медиумы" делятся на две категории: первые работают как репродукторы, то есть через них передается информация, вторые - более сложны, поскольку хранят всю информацию о прошлом, настоящем и будущем нашей цивилизации. У них задействованы те клетки головного мозга, которые у подавляющего большинства людей спят. Прорыв к этим клеткам и возможность их активизации стали бы научным открытием величайшей важности, способным полностью изменить природу человека. Надя Шестакова, насколько мне известно, стояла уже на пороге подобного открытия. Еще никогда ребенок-медиум не подвергался такому тщательному научному исследованию. Он либо попадал в руки церкви, как Лючия из Фатимы, либо в руки грубых невежд, как Хаузер, либо в руки дельцов шоу-бизнеса, как Джек Ли. Алеша же теперь в КГБ, где наверняка и погибнет. - Значит, вы считаете, что Алеша Лисицын, - начал Куманин, у которого от всех этих разговоров уже разболелась голова, - этот мальчик, которого вы с Надей исследовали... - С ним очень сложно, - перебил его Феофил. - Я так и не смог точно определить, к какой категории медиумов он принадлежит и откуда он взялся. Бывает, ребенка похищают в момент рождения, а затем он неожиданно появляется как бы ниоткуда... - Слушаю вас, - вздохнул Куманин, - и не перестаю удивляться. Взрослый человек, образованный, начитанный, а несете такое. Вы сами-то верите в то, что говорите? Феофил с грустью покачал головой: - Я же говорил, что вы ничего не поймете. С вашим мировоззрением такое действительно понять очень трудно, даже невозможно. Но вы же слышали одну из пленок, и Надя вам кое-что рассказывала. Как вы сами это все объясняете? Куманин пожал плечами: - Гипноз какой-нибудь. Психотронные средства. Не знаю, но уверен, что есть простое объяснение всему, без всякой религиозной чуши и мистики. - А что же ваши коллеги так переполошились? - спросил Феофил, - зачем они взяли Алешу из интерната и где сейчас прячут? - Не знаю, - признался Куманин. - Просто ума не приложу, зачем он им понадобился. - Так я вам скажу, - голос Феофила зазвенел от волнения. - Вы не все пленки прослушали. Он говорил такие вещи, от которых у вас там все просто обязаны были переполошиться. - Что он такое говорил? - удивился Куманин. - Что мог сказать пятилетний ребенок, чтобы вызвать такой переполох? - Мне не хочется это повторять, - сказал Феофил, - особенно вам. Вы так болезненно на все реагируете. Скажу только, что он сделал несколько прогнозов, за которые в нашей стране вполне можно получить полновесный лагерный срок. И сделал это в интернате в присутствии персонала. Разумеется, пошел слух, а может, и "стук", после чего все и произошло. Я так считаю. - А Надя куда исчезла? Она в вашу теорию как-нибудь вписывается? - спросил Куманин. - Надя была для Алеши, пришедшем ниоткуда, фактически матерью. Он безумно привязался к ней. Когда он попал в руки ваших коллег, то те оказались в дурацком положении, никто не сумел обращаться с ним. Видимо, он потребовал, чтобы рядом с ним продолжала находиться Надя, и его требование было выполнено... - Потребовал? - удивился Куманин. - Ну, просил, если хотите, - пожал плечами Феофил. - Хотя мне, кажется, что это было требование. "Не верь, не бойся, не проси" - просить у вас что-либо бессмысленно, а требования вы выполняете быстро. Феофил процитировал Солженицына, видимо, для того, чтобы вызвать у Куманина очередной приступ ярости. Но ошибся, поскольку тот Солженицына не читал и думал совсем о другом. - Значит, вы считаете, - сказал он, - что ее просто арестовали на улице? - Не думаю, - ответил Феофил. - Ей позвонили, наверное, и объяснили обстановку. Другими словами, ей оказали доверие, и она согласилась. Надя ведь такой же советский человек, как и мы все. - Согласилась? - переспросил Куманин. - Не предупредив родителей? Что-то не верится. - Тут возможны варианты, - сказал Феофил. - Очень может быть, что ей обещали, Что вечером она вернется домой, или попросили привезти какие-нибудь вещи для мальчика, лекарства или что-нибудь в этом духе. А потом или задержали, или Алеша не отпустил, или сама не захотела уезжать без него. Почему не позвонила? Тут тоже возможны разные объяснения. Не исключено, что мальчик, попав в ваши руки, сразу же заболел или имитировал болезнь. После исчезновения Нади прошло всего двое суток. Я уверен, что она так или иначе даст о себе знать, вот увидите. - Что-то мне все это кажется сказкой, - признался Куманин, - вначале я, признаться, просто считал вас чокнутым с мелкоуголовными наклонностями. Теперь вижу, что вы очень способный психоаналитик, хотя и с завихрениями. Кое-что из того, что вы мне рассказали, совпадает и с моей собственной информацией. Я начинаю думать, что вы правы в том, что касается Нади. Но Алеша Лисицын... Не бывает такого, чтобы люди появлялись ниоткуда. Его обнаружили в Ростове Великом на автобусной остановке. Не поленюсь и съезжу туда и, уверяю вас, многое выясню: откуда он появился, зачем, и кто его на этой остановке оставил. - Кстати, - спросил Феофил, - вам лицо этого мальчика никого не напоминает? - Да, - согласился Куманин, - мне все время кажется, что я уже где-то видел это лицо, но я не могу сообразить где. - Он очень похож на покойного цесаревича Алексея Николаевича, - заметил Феофил. - Не находите? Лицо цесаревича Алексея, сына Николая II, Куманин видел накануне на обложке книги Чарльза Гиббса, но оно не вызвало у него никаких ассоциаций. - Нет, не нахожу, - сказал он Феофилу. Феофил поднялся, подошел к книжным полкам и извлек оттуда фоторепродукцию, изображающую пятилетнего царевича на руках у дядьки-матроса. Царевич был одет в матроску, на голове бескозырка с надписью на ленте: "Штандарт". Он положил картинку перед Куманиным на стол, а рядом уже знакомую фотографию Нади с Алешей на руках. - Безусловно, это разные люди, - заявил экс-психиатр таким тоном, как будто цесаревичу Алексею, будь он жив, было бы ныне, в 1989 году, не восемьдесят пять лет, а пять. - Алеша гораздо светлее, у него другой овал лица. Но обратите внимание на нос, очень характерный разрез глаз и главное - губы. Согласитесь, сходство очевидно. - Прекратите, - болезненно поморщился Куманин. - У меня голова уже болит от ваших фантазий. Теперь понимаю, почему вас при Андропове не посадили, а отправили лечиться. Я бы поступил точно так же... Но вдруг, то ли под воздействием токов, исходящих от Феофила, то ли от их разговора, Куманин увидел сходство между Алешей Лисицыным на руках у Нади Шестаковой и цесаревичем Алексеем на' руках у дядьки. Куманин решил, что с него достаточно. Он посмотрел на часы. Было два часа дня. Надо было возвращаться в Москву. - Ладно, - сказал он, - пора ехать. - Мне следовать за вами? - спросил Феофил. - Пока не надо, - сказал Куманин, - когда вы мне понадобитесь, я найду вас. Запишите мой телефон. Если будет что-нибудь новое о Наде, звоните. Здесь откуда-нибудь можно позвонить? - С почты, - с чувством облегчения сказал Феофил, - правда, не всегда удается дозвониться. - Постарайтесь, - Куманин встал и направился к выходу. Уже подходя к машине, он спросил Феофила: - Кем был мой однофамилец, в честь которого названа здешняя богадельня? Говорят, и село до революции носило то же имя? - Серпуховский купец, - ответил Феофил, - был очень богат, гонял по Волге пароходы, торговал солью и рыбой. Во многих окрестных селах строил церкви, богадельни и школы. Но жил постоянно в самом Серпухове, где была еще куманинская пристань. Сейчас никакой пристани там уже давно нет. А недалеко отсюда у него была дача - шикарный трехэтажный особняк с колоннами. Я видел фотографию в одном из старых журналов, "Столица и усадьба", кажется. Вы когда сюда ехали из Москвы, обратили, наверное, внимание на идущую вправо дорогу, где пост ГАИ. Это и есть дорога к особняку. - Он сохранился? - удивился Куманин. Феофил пожал плечами: - Не знаю. Там с довоенных еще времен какой-то сверхсекретный институт, и никого туда не пускают. Слух ходил, что там изобретают какие-то невидимые лучи для сбивания самолетов. Возможно, особняк сохранился, но в перестроенном виде. - А что потом стало с этим Куманиным, известно? - В Оке утопили вместе с моим дедом, - ответил Феофил. Садясь в машину, Куманин задал последний вопрос: - А как этого Куманина звали? Не знаете? - Не знаю, - признался Феофил. - Мать, может, знает. Я уточню, если вас это интересует. Вдруг родственник? Куманин, ничего не ответил, газанул и доехал по дороге в сторону куманинской богадельни. III Еще на подъезде к дому Пименова Сергей подумал, что надо бы залить воды в радиатор машины. Но псих-психиатр настолько заморочил ему голову своими библейско-мистическими рассуждениями, что он забыл об этом. Куманин уже проехал пост ГАИ на таинственной лесной дороге, ведущей, как удалось узнать, к бывшему особняку купца Куманина, когда тревожно замигала лампочка температуры, оповещая о том, что дальнейшая езда погубит двигатель. Сергей выругался, остановил машину и вышел на дорогу. Натянув грубую рабочую рукавицу, он снял пробку радиатора, и оттуда повалил пар, как из лопнувшей трубы теплоцентрали. Он оглянулся вокруг. С левой стороны дороги сплошной стеной стоял лес. Жара последних дней насухо высушила все придорожные канавы. До ближайшей же речки, где можно было набрать воды, было еще километров семь. Однако справа лес уже отступал метров на пятьсот от дороги, и на пологом косогоре притулился небольшой домик, утонувший в зелени растущих кругом молодых сосен. Выбора не было. Достав из багажника ведро и заперев машину, Куманин пошел через поле к этому дому. Взобравшись на косогор, он увидел внизу несколько десятков крыш какого-то поселка. У домика, к которому он подошел, на скамеечке дремала старушка, положив на колени натруженные руки. При появлении Куманина она открыла глаза и без всякого испуга спросила: - Чего тебе, сынок? - Извините, мамаша, - обратился Сергей, выставляя перед собой пустое ведро в качестве доказательства мирных намерений. - Воды у вас где-нибудь можно набрать в машину залить? Старуха тяжело поднялась со скамейки. - Беда с водой-то, - проговорила она жалобно. - До колонки-то пока дойдешь - замучаешься. Мне же не натаскать, а сын-то из Москвы раз в год по обещанию наезжает, мне ни гряды не полить, ни постирать, ни обед приготовить. Бочка-то вон скоро вообще рассохнется... - А где колонка? - спросил Куманин. - Сейчас внучка кликну, он покажет. - Дениска, проводи этого дядю до колонки, - позвала внука бабушка. Откуда-то появился мальчонка лет десяти, всем своим видом выказывая готовность послужить проводником. - Сынок, - обратилась старушка к Куманину. - Ты бы и мне воды в бочку натаскал, а? А я тебя молочком попотчую с клубникой. А то совсем пропадаю. Я тебе коромысло дам и два ведра больших. Ходки три сделаешь, и ладно. Мне-то ведь уж скоро восемьдесят. Боюсь, помру, таская. Куманин взглянул на часы и согласился. По большому счету, в Москве делать было нечего, а садовой клубники он давненько не пробовал. Колонка оказалась метрах в двухстах от дома. В сопровождении Дениски Куманин совершил три ходки и под благодарственные причитания бабы Дуси (старушку звали Евдокия Никифоровна) наполнил бочку водой почти до краев. После чего старушка пригласила его в дом отведать обещанное молоко с клубникой. Это было весьма кстати, поскольку Сергей, как всегда, утром перехватил стакан кефира, а уже шел четвертый час. Войдя в дом, первое, на что обратил внимание Куманин, был большой фотопортрет мужчины в гимнастерке с тремя кубиками на петлицах, висевший на стене. Гимнастерка его была украшена значком "Ворошиловский стрелок" и "20 лет НКВД" в виде традиционных щита и мяча. Приглядевшись, Куманин понял, что эта фотография с какого-то маленького оригинала, видимо, сохранившегося на старых документах. Баба Дуся заметила, с каким любопытством Куманин рассматривает фотографию на стенке и, вздохнув, пояснила: - Муж мой - Ваня. Как в сороковом году пропал, так ни слуху ни духу. - На финской войне? - поинтересовался Куманин. - Какое там на войне! - отмахнулась бабуся. - Кабы на войне, то понятно было бы. А то здесь он служил, неподалеку, в охране. Тут недалече в лесу, где милиция-то сейчас стоит, дорога идет к даче какого-то бывшего буржуя. Там он и служил в охране. - А что на той даче было, - спросил Куманин, - чего он охранял? - А шут его знает, - сказала бабка, - никогда не сказывал, да я не особо спрашивала. Секреты какие-то охранял, потом у них, в аккурат перед Новым годом в сороковом, какой-то начальник помер. Его неподалеку тут, на старом монашеском кладбище схоронили, с тех пор я Ваню своего и не видела. Много человек из поселка, что там служили, пропало тогда. Думали, перевели их куда. Я и в Москву ездила, хлопотала, куда мне с детьми деться - ни денег, ни аттестата. Никто ничего не знал. А там война началась. Только после нее пенсию выхлопотала небольшую и справку на Ваню получила: "Погиб при выполнении службы" - так вроде написано. - А что за начальник умер? - спросил Куманин, - наслаждаясь свежей клубникой. - А шут его знает, - ответила баба Дуся, - полковник какой-то. Сказывали фамилию, да я позабыла. - Не Лисицын случайно? - поперхнулся Куманин молоком от своей догадки. - Не, - сказала старушка, - не Лисицын, Лисицына-то я знала, он майором был. Был там большой начальник, полковник какой-то, пару раз показывался у нас в поселке, после того и Лисицын пропал, и Ваня мой, и все. Меня с детьми выселить отседова хотели, да тут война с немцем началась, и позабыли, а после войны пенсию дали... Куманин почувствовал, как заколотилось у него сердце. Значит, старая дача давно убитого серпуховского купца Куманина, и есть объект 17! И этот объект существует до сих пор, раз там такая охрана. Он забыл о молоке и клубнике, пытаясь унять дрожь, спросил: - А кладбище-то это где? Где полковника этого похоронили? - Километрах в семи отсюда. Там раньше скит стоял и кладбище при нем. Там его и схоронили. Слух был, что расстреляли за что-то. Потому так и похоронили. - А подъехать туда на машине как-нибудь можно? - поинтересовался Куманин. - Подъехать-то можно, - сказала старушка. - На Москву еще километра четыре проедешь, а там проселок вправо пойдет. Вот по нему еще километра три, а затем пешком уже недалеко. Только вот не пустят тебя, милок, туда. - Это почему же? - Куманин допил молоко и вытер платком губы. - Воинская часть стоит, все колючкой опутали. Бабы-то наши туда по грибы да за клюквой осенью хотят. Когда ничего, а когда ловят и штрафуют. Страсть какие злые бывают... Да и заросло там, поди, все. Часовенка должна стоять, коль не снесли. Красивая такая... - Вы сами-то бывали там? - спросил Куманин. - Еще с мужем ходила, - вздохнула бабка, - давно. Он мне часовню показывал. С тех пор не бывала. Поблагодарив бабу Дусю за угощение, Куманин с ведром воды стал спускаться к шоссе. Глава 7 I Генерал Климов любил водить машину, хотя делать это удавалось очень редко. Беспрекословные инструкции для всей сановно-номенклатурной верхушки СССР категорически запрещали некоторые маленькие вольности, например, появляться где-либо без охраны, пользоваться общественным транспортом, а тем более ходить пешком по городу или другим местам, исключая специальные зоны вокруг охраняемых спецдач и заповедников. Не разрешалось жить, где хочется, кроме специально установленных районов, и, разумеется, водить машину. Даже Брежнев, обожавший сидеть за рулем, должен был в итоге подчиниться этим неукоснительным требованиям. Раньше, когда Климов был полковником, он чувствовал себя гораздо вольготнее - мог появиться где угодно и с кем угодно, с упоением промчаться на своей личной "Волге" по Москве, съездить на дачу, даже будучи в подпитии. Генеральские погоны, полученные из рук Юрия Андропова, сразу же превратились для него в нечто вроде чугунных оков. Хорошо еще, что со смертью Константина Черненко суровый партийно-номенклатурный протокол стал забываться, правда, не настолько, чтобы можно было окончательно почувствовать себя если не свободным, то хотя бы независимым, и, как говорили остряки, самостоятельно ходить в сортир, не беря с собой порученца или адъютанта для спуска воды. К счастью, Климов все-таки был генералом КГБ, а не секретарем ЦК (даже членом ЦК не был), и потому мог позволить себе маленькие вольности, сославшись на секретность того или иного мероприятия. Сейчас, ведя по улицам Парижа взятый напрокат "Пежо", генерал испытывал удовольствие и нарочно поехал в объезд, дабы продлить его. Он был уверен, что за ним нет хвоста, по крайне мере, своего. "Если же в него вцепилась французская или любая другая западная спецслужба, пусть знают - он подвержен порокам, как большая часть рода человеческого". В соответствии с западным мышлением (в принципе, вполне логичным), генерал КГБ просто обязан обладать всеми человеческими пороками, от садизма до содомии. Конечно, за ним могли следить недоумки из так называемой группы "Зет", замкнутой, как считает Горбачев, непосредственно на него. Следят они, в основном, за ближайшим окружением генсека, но получку им приходится получать на Лубянке, хотя их личные дела (в целях конспирации) хранятся в Управлении делами ЦК. А кто платит, тот и музыку заказывает. Поэтому весь их пыл направлен на слежку за членами Политбюро и его аппаратом. Но если же он, Виктор Иванович Климов, заметит слежку за собой, то тогда по сигналу "вакуум" - они знают об этом - любой из них может исчезнуть с лица Земли. "Предположим, кто-то из группы успеет доложить Горбачеву о нем, - тоже не страшно. Во-первых, Горбачев (правда, частично) в курсе дела, во-вторых, узнав, что Климов действительно ездил в третьесортный отель "Адмирал Курбе", а не покупал себе бриллиантовые запонки Людовика XV в антикварном магазине Линье, дождется его собственного доклада". Отель "Адмирал Курбе" находился в самом непритязательном районе французской столицы вблизи речного порта. В этом обшарпанном трехэтажном здании, построенном во времена Третьей республики, в старые времена находилось управление речной полиции. После окончания второй мировой войны его купил некий Франсуа Гико - личность довольно странная, тяготеющая к марксизму и алкоголизму одновременно. По замыслу Гико, в здании бывшей речной полиции предполагалось создать нечто вроде богадельни для алкоголиков, которыми кишмя кишел район, примыкающий к порту. Однако недостаток средств, как это всегда случается, не позволил ему полностью осуществить замысел. Вместо богадельни здесь были открыты круглосуточная распивочная и подпольный публичный дом, с помощью которых Гико и пытался кое-как свести концы с концами. После смерти предпринимателя здание на аукционе (оно было пущено с молотка за долги владельца) купили темные личности, пожелавшие остаться неизвестными. Газета "Юманите", которой Гико завещал этот свой дом, подала на анонимов в суд, но процесс проиграла, поскольку завещание покойного было давно опротестовано его кредиторами. С тех пор тут и существует отель "Адмирал Курбе", пользующийся весьма дурной славой как пристанище алкоголиков и гомосексуалистов. О заведении ходили всякие слухи, однако полиция и префект сохраняли по этому поводу спокойствие. Общественному мнению демократического государства было, видимо, не до него, поскольку в суд на новых владельцев отеля "Адмирал Курбе" никто никогда не обращался. Вид шикарных лимузинов, которые время от времени подъезжали к отелю и отъезжали от него, не прибавлял заведению респектабельности, а лишь окружал его ореолом некоторой таинственности... В тускло освещенном холле под картиной, на которой адмирал Курбе, зажав подмышкой подзорную трубу, пил из горлышка бутылку рома на фоне вант и прочей романтики парусно-парового флота, сидел за стойкой портье и читал, к удивлению Климова, журнал "Дифенс Ревю" на английском языке. Этот факт, как и короткая стрижка, и также оттопыренные уши, отличали в портье отставного военного в чине старшего сержанта, не ниже. Поэтому Климов решил быть по-военному кратким. - Меня ждет Поль Жульен из 207-го номера, - сказал он. - Я желал бы подняться туда. Климов обратился по-английски, рассудив, что если портье читает журнал на английском языке, то, наверное, знаком с ним. К тому же по-французски генерал говорил плохо. В нужных случаях его обслуживала дюжина переводчиков, и собственных, и горбачевских. Возможно, портье и умел читать по-английски, но говорил примерно так же, как Климов по-французски. - Если вы господин Мартин, - тщательно выговаривая слова, произнес он, - то месье Жульен ждет вас. Генерал уже поставил ногу на первую ступеньку лестницы, когда портье вновь обратился к нему на некоторой смеси несуществующего англо-французского наречия, вполне, впрочем, понятного. - Одну минутку, месье. Посетители обязаны заплатить за посещение. Наше заведение особое, и вход в него бесплатно разрешен только полицейским в некоторых конкретных случаях... - Вот как? - изумился Климов. - И сколько же должен платить посетитель, не являющийся клиентом? - Сущую безделицу, месье, - вздохнул портье. - Всего пятьдесят долларов. - Вы рехнулись? - поинтересовался Климов. - Откуда у меня такие деньги? - Не знаю, месье, - сказал отставной сержант, вставая, - но для бедных людей есть свои заведения. Наше же имеет репутацию, отрицающую бедность и благотворительность. Входящий к нам не может быть обременен этими двумя пороками... - Думаю, - нашелся Климов, - что господин Жульен внесет эти деньги за меня, поскольку он меня пригласил... - Это невозможно, - снова вздохнул портье, - даже если бы месье Жульен захотел это сделать, мы не могли бы принять его взнос, ведь он является нашим клиентом. Правила очень строгие и введены не сегодня, поверьте мне. - Значит, - несколько растерянно сказал генерал, - если я не заплачу пятьдесят долларов, меня вообще сюда не пустят? - Боюсь, что это именно так, - сделал печальное лицо портье. - По-видимому, вы первый раз имеете честь посещать наше заведение. В противном случае я бы не стал так терпеливо разъяснять наши правила. - Кредитная карточка подойдет? - потерял терпение Климов, залезая в карман пиджака. - Только наличные, - гораздо эмоциональнее пояснил портье, - поскольку... Климов бросил на стойку пятидесятидолларовую купюру: - Задавитесь, - сказал он по-русски. - Простите? - не понял портье. - Я говорю, - перешел на английский Климов, - что у вас порядки, как в хорошем аристократическом клубе. - Мы и есть клуб, - согласился портье, - с той лишь разницей, что не берем вступительных взносов. У нас только разовые. Климов решил, что с него хватит и поднялся на второй этаж. На площадке висел устав, написанный большими красными буквами на французском и английском языках, предупреждающий о том, что самоубийство - одно из наиболее тяжких смертных грехов, не подлежащих отпущению. Устав клуба, о котором говорил портье, запрещал запирать двери номеров, в чем Климов убедился, обнаружив открытой дверь номера 207. Он вошел внутрь. Пол номера был покрыт цветным линолеумом, мокрые следы босых ног вели, видимо, из ванны. За столом, стоящим посреди комнаты, на фоне забранного решеткой окна сидел человек в махровом халате цвета маренго, опершись подбородком на ладонь левой руки. В правой он держал бутылку, на этикетке которой был изображен адмирал Курбе с такой же бутылкой в левой руке и абордажным тесаком - в правой. Рядом стояла тарелка с цветной капустой, посыпанной какой-то коричневой мерзостью. На стене висел такой же плакат, как и на лестничной площадке, предупреждающий о смертном грехе самоубийства. - Хелло, - сказал Климов, вешая шляпу на гвоздь под плакатом. Вместо ответа постоялец номера приложился к горлышку бутылки и сделал молодецкий глоток. Поставив бутылку на стол, но не выпуская ее из руки, мужчина спросил по-русски: - Какое сегодня число? - 21-е июля, - ответил Климов, оглядываясь в поисках еще одного стула. Стула не было, и генерал присел на край койки, напоминающей ложе монаха, решившего пробить себе дорогу в рай путем умерщвления плоти. - 21-е? - переспросил владелец халата, - Как быстро бежит время. Завтра у меня самолет. Хорошо, что ты пришел, а то бы я и не вспомнил. И он сделал еще глоток из бутылки. - Где Сашинский? - поинтересовался Климов. - Умер, - ответил поклонник адмирала Курбе, опустив, наконец, бутылку, чтобы взять тарелку с цветной капустой и понюхать. - В этом была необходимость? - вздохнул Климов. - Не знаю, - поморщился его собеседник, с отвращением отодвигая обратно тарелку. - Как говорил ваш Ленин - лучше расстрелять на сто тысяч человек больше, чем на одного меньше. - Это говорил не Ленин, а Гиммлер, - поправил Климов. - Какая разница, - икнул неизвестный. - Прошу прощения. - Он посмотрел на Климова совершенно непьяными серыми глазами. - Ты мне надоел, Климов, - проговорил, он, - надоел еще в Москве. Зачем явился сюда, проконтролировать меня? Иди и убедись: труп валяется в соседнем номере, если, конечно, его не увезли. Тогда ищи в Сене. Самоубийство - это тягчайший грех, - пьяно рассмеялся мужчина, Климов поморщился. Он не любил распущенности. То, что сказал человек, зарегистрированный у портье как Поль Жульен, было, может быть, и остроумно, но смеяться при этом не следовало, тем более над покойником. - Ладно, Жульен, - сказал генерал, - наша работа требует большого нервного напряжения, и каждый снимает его по-своему. У меня нет принципиальных возражений... - Что-то ты длинно говоришь, - буркнул тот, которого называли Жульеном, - как на партсобрании, - и повторил: "Самоубийство - грех". - Я - атеист, - засмеялся Климов, - и в глупости не верю. Подобными сентенциями можно было заморочить голову покойному Андропову, царство ему Небесное. Я уже дважды кончал жизнь самоубийством, после чего меня оба раза повышали в чине... - Никто не спорит, - согласился Поль, - ты уникальный экземпляр, что-то вроде цветущей липы, торчащей из спусковой трубы унитаза. - Там столько удобрений, - еще пуще развеселился Климов, - что я сам удивляюсь, почему в унитазах ничего не растет. Но послушай меня внимательно... - Климов запнулся и добавил, - Поль. Я специально решил перехватить тебя по дороге домой, чтобы предупредить - весь наш согласованный график летит к чертям. Начались не очень пока понятные процессы ускорения, похоже, колесо пускают с горы... - Ничего страшного, - хмыкнул Поль. - Придумаете какой-нибудь новый лозунг, например, "Ускорение-90". - Уже напридумано, - заметил Климов, - на десять лет вперед, должно сработать. Дело не в нас, а в том, что ускоряются глобальные процессы. Стена может рухнуть уже в конце этого года, где-нибудь в ноябре-декабре. И начнется домино. Поль с интересом взглянул на Климова и протянул ему бутылку: - Выпить хочешь? Климов молча принял бутылку, достал из кармана пиджака складной телескопический стаканчик, налил туда рому, выпил и снова налил. - Курбе совершенно напрасно подался в адмиралы. Он стал бы известнее, если бы догадался запатентовать свой рецепт рома. - И выпил второй стакан. - На этих развалинах, - продолжал Климов, заедая ром кофейным зернышком, добытом в каком-то другом кармане, - останется мощная западная группировка войск. Тебе не страшно, Поль? - Страшно должно быть вам, - произнес Поль, доставая из-под стола новую бутылку, - потому что эта ваша группировка. А поскольку у нее уже нет пути вперед, она может раскапризничаться, не желая возвращаться назад, домой. Тогда вам придется налаживать там механизмы воздействия, рыночные, наверное. Генералы приватизируют все вооружение, загонят его и наверняка станут не столь свирепыми, как во времена развитого социализма. Богатые люди - не агрессивны. Это прекрасно понимали вожди, потому попытались всех загнать в нищету и превратить в замороженное пушечное мясо... - Слушай, - перебил его Климов, - хочешь, я испрошу для тебя место зама Горбачева по идеологии? - Нет, - замотал головой Поль, - не надо. Платят у вас мало, Я, Климов, получаю в неделю больше, чем ты в год, хотя и не генерал. И он снова приложился к бутылке. - В этом и заключается вся суть горбачевской перестройки, - философски заметил Климов, - чтобы мы могли получать в день больше, чем ты, Майк, за всю жизнь. - В высшей степени похвально, - ответил тот, кого Климов на сей раз назвал Майком. - Когда люди ставят перед собой высокие цели, они всегда добиваются успеха, поверь. Но ближайшие пять-десять лет вам придется здорово потеть. Работать не страшно, если труд хорошо оплачивается, не правда ли? - Святая правда, - подтвердил Климов. Он некоторое время молчал, видимо, раздумывая о чем-то. Поль-Майк, положив подбородок на кисти обеих рук, сидел; глядя куда-то в вечность, как бабушка Федосья в русских народных сказках. - Послушай, - неожиданно спросил Климов, - а что бы у вас сказали, если бы Россия стала монархией? Полуконституционной, скажем. - Ты меня сегодня достал, - ответил Поль, с отвращением переводя взгляд на блюдо с цветной капустой. - Горбачев уже нацелился в императоры? - Причем тут Горбачев? - недовольно отреагировал Климов. - У меня есть более легитимный претендент. Поль с некоторым усилием поднял голову. - Кто такой? - спросил он с откровенным интересом, - не этот, во Франции? Как его? Кирилл... - Владимир Кириллович, - подсказал Климов. Поль попытался встать, при этом так тряхнул стол, что бутылка упала на пол, но не разбилась, лишь немного рома вытекло на линолеум. - Ты чего? - спросил Климов, поднимая бутылку и снова вытаскивая свой стакан. Поль снова тяжело опустился на стул. - Хочу заметить, - начал он, недовольно глядя, как Климов наливает ром себе в стакан, - что этот парень не имеет никаких прав на престол. Еще Николай II отнял их у его папаши за аморальное поведение. Я читал совсем недавно в какой-то газете. Послушайте, генерал, почему Вы решили, что я должен поить Вас бесплатно таким дорогим ромом? - Успокойся, - посоветовал Климов, выпивая стакан и наливая еще один. - Я заплатил на входе пятьдесят долларов. - Тогда извини, - сказал Поль, протягивая руку за бутылкой. - Так у тебя есть кто-то другой на примете? - Да, - подтвердил Климов, - прямой потомок. - Интересно, - Поль даже поставил бутылку на стол. - Помню, когда-то читал один старый отчет о том, как наш агент Фокс прибыл в Екатеринбург и куда-то увез вашего царя... - Разве Фокс был вашим агентом, - удивился Климов, - а не немецким? - Немецким? - переспросил Поль с явным пренебрежением в голосе. - Разве немцы что-нибудь умеют, кроме "марш-марш-марширен"? Единственным их разведывательным достижением за две мировые войны была покупка Ленина за относительно скромную сумму, да и та боком им вышла в конечном итоге. У нас действительно была тогда практика внедрять свою агентуру на восток через Германию, так что у вас вполне могли принять его за немца. В России вообще всегда было просто: кто не русский, тот или немец, или еврей, или татарин. - У вас в те годы, кажется, вообще никакой разведки не было, - напомнил Климов, - как же вы могли осуществлять такие сложные операции? - Была, - не согласился Поль, сладко потягиваясь. - Все-таки замечательно, провести два дня в этом благословенном месте, снимаешь напряжение целого года и заряжешься морально еще на год вперед. А ты, Климов, как снимаешь напряжение? - Стреляю ворон в Завидово, - засмеялся генерал, - из автомата "Узи". - И подследственных в лубянских подвалах, - дополнил Жульен. - Преувеличиваешь, - заскромничал Климов, - и путаешь работу с отдыхом. - В самом деле, - улыбнулся Поль, - я как-то об этом не подумал. Так о чем мы говорили? - О том, - напомнил Климов, - что разведка у вас была еще до первой мировой войны. - Да, - кивнул головой Поль. - Была даже лучше, чем сейчас, поскольку оставалась еще совершенно незабюракратизированной, если можно так выразиться. В этом - беда вашей и немецкой разведок, да еще в том, что они всегда были слишком милитаризированы. Это хорошо в военное время при определении сил противника на другом берегу реки, но совершенно не годится в наших операциях, в чем ты, наверное, уже смог убедиться. С моей точки зрения, разведка вообще не должна иметь никакой вывески. ЦРУ, КГБ, ГРУ, Моссад - это все из политических триллеров. Настоящая разведка, если она не может жить без вывески, должна довольствоваться нейтральным, вроде: "Благотворительное общество вдов во имя Христа Спасителя" или "Оптовая торговля консервированными фруктами". Улавливаете мою мысль, Климов? - Частично, - буркнул генерал. - Конечно, - продолжал Поль, - если в стране нет демократии и секретная служба тратит все свои силы на войну против собственного народа, то необходимы и погоны, и портупеи и свирепо-громкие вывески типа "Смерть шпионам!". - Майк, - жалобно произнес Климов, - я уже устал от политических исследований о глупости тоталитаризма, пожалей меня. Я не кончал Йельского университета. Ты знаешь, что такое чека? Это - Чрезвычайная Комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем, нечто вроде ваших Комитетов Бдительности времен освоения Дальнего Запада, когда любой начальник почти мог приговорить к немедленному повешению сразу пятьдесят человек. Вы прошли это в XIX веке, а мы проходим сейчас, поотстали из-за татарского ига. Так вот, я - чекист, поэтому не надо мне пересказывать свою магистерскую диссертацию. Я ее прочел, когда ты еще воевал во Вьетнаме. Вернемся к Фоксу. Ты о нем еще что-нибудь знаешь? - Извините, мой генерал, - ответил Майк-Поль, - когда я с вами разговариваю, мне всегда кажется, что вы меня не поймете, если я предварительно не прочту хотя бы вступление из своего школьного сочинения на тему "Владельцы универсальных магазинов - основа боевой мощи демократии". Особенно о Фоксе. Если перейти на вашу терминологию, то он был кладоискателем. Владел небольшим магазинчиком где-то на Западном побережье, занимался мелкими финансовыми операциями и тому подобным, но всегда интересовался кладами. Не золотыми жилами где-нибудь на Аляске и в Калифорнии, а именно кладами. Начал он, если не ошибаюсь, традиционно: с поиска сокровищ Флинта или Моргана, я уж точно не помню. Увенчалось ли это каким-нибудь успехом, не знаю. Но тут, говорят, ему попалась какая-то брошюрка о том, что по количеству зарытых в землю и замурованных кладов Россия занимает первое место в мире, идя с огромным отрывом от всех стальных стран вместе взятых, как чикагские Рейнджеры в баскетболе. Идея оправиться в Россию на поиски кладов, по сравнению с которыми все легендарные сокровища пиратов выглядели жалкими медяками, настолько захватила его, что он решил отправиться туда в самый разгар первой мировой войны. У него существовала своя особая концепция на этот счет. Мол, нет ничего хуже где-либо спрятанных драгоценностей и золотых монет, поскольку все эти ценности должны работать на экономику человечества, а не лежать веками в дерьме без всякой пользы. Он пришел к заключению, что ваша страна потому всегда была нищей, что все предпочитали зарывать в землю свои ценности из страха, что их конфискуют, а не пускать в оборот во имя общественного блага. Так вот, он решил отправиться в Россию. Ты, Климов, наверное, знаешь, как это делается у нас, в Штатах, когда какого-нибудь владельца магазина, банковского клерка, биржевого маклера или неудачливого писателя захватывает навязчивая идея стать искателем приключений? Они прежде всего идут в государственный департамент, поскольку не хотят, чтобы их засадили в тюрьму или просто пристрелили при первом же контакте с местными властями в какой-нибудь экзотической стране, вроде вашей. Климов позволил себе гримасу неудовольствия, но внимательно слушал. - В госдепе, - продолжал Поль, рассматривая на свет пустую бутылку "Адмирала Курбе", - им выдают паспорт, который, хотя и не вызывал в те времена такого трепетного к себе отношения, как ныне, все-таки был достаточной страховкой от произвола туземцев. Я слышал, что даже Ленин и Дзержинский с уважением относились к американскому паспорту, поскольку имели подобные в своих сейфах на случай, если бы им пришлось спешно бежать из России. - Не отвлекайся, пожалуйста, - попросил Климов, посматривая на часы. - Хорошо, - согласился Жульен, - но прежде, чем выдать паспорт, в госдепе проводили собеседование и ненавязчиво просили новоявленного конкистадора немного поработать на правительство. В обмен тот получал возможность в случае необходимости укрыться в каком-нибудь американском консульстве или в миссии. Иногда эти люди добывали больше информации, чем специально подготовленные агенты. И тогда дядя Сэм ради их благополучия готов был послать через весь белый свет эскадру линкоров и дивизию морской пехоты. Сами того не подозревая, именно они заложили концепцию деятельности разведывательных институтов, но это произошло уже много позже. Поль еще раз посмотрел на бутылку. - Всему прекрасному на свете приходит конец, - со вздохом изрек он и спросил: - Который час? - Половина восьмого, - не глядя на часы, сообщил Климов. - Матерь Божия! - воскликнул Поль. - Час назад я должен был быть в посольстве. Меня уволят с работы из-за тебя, Климов. Ты на машине? Подвези меня до... - Я еще не сошел с ума, - ответил Климов, - чтобы возить тебя по Парижу. Для моего спасения Вашингтон не пошлет дивизию морской пехоты. - Пожалуй, ты прав, - согласился Поль. - Пройдусь пешком, проветрюсь. Но куда подевались эти мерзавцы? В этот момент открылась дверь номера и огромного роста араб внес поднос с дымящимися чашками кофе и стаканами, наполненными какой-то зеленой жидкостью. На подносе лежала также сигара в упаковке из золоченой бумаги. Ставя поднос на стол, араб сделал знак Полю. Тот кивнул головой. Араб вышел, прикрыв за собой дверь. - Что он тебе сообщил? - поинтересовался генерал. - Он глухонемой, - пояснил Поль, - напомнил, что тебе пора выметаться. Ты уже насидел на свои пятьдесят баксов. - Какие новости, - обиделся Климов. - Если они меняют правила, то надо об этом предупреждать посетителей. Я могу сидеть еще полтора часа. - Ни в коем случае, - сказал Поль. - Ты можешь еще выпить кофе и все. А если хочешь остаться, перейди в другой номер, скажем, к Сашинскому. Может, он еще не закончил решать свои вечные треугольники. Выход здесь гораздо дороже входа. - Ладно, - недовольно буркнул Климов, - выпью кофе и пойду. Жадные вы все какие. Как вообще здесь, на вашем хваленом Западе, жить можно, не понимаю. Но ты так и не рассказал мне о Фоксе. Что дальше-то с ним было? - Да я никогда особо этим делом не интересовался, - сознался Поль. - Если тебя все это так интересует, то пошли кого-нибудь в наш архив. Все дела, связанные с Фоксом и его временем, давно рассекречены, остался только гриф "Не для публикации". Твои парни совершенно не умеют работать с документами, все норовят украсть у нас какой-нибудь истребитель или танк, а зачем, непонятно... - Не бухти, - поморщился Климов, - расскажи, что знаешь. - Насколько я помню, - ответил Поль, - Фокс на шведском пароходе добрался до Стокгольма, оттуда перебрался в Берлин. К этому времени у вас уже произошла очередная революция. Фокс покрутился в Берлине. Говорят, умудрился попасть на прием к самому кайзеру и заинтересовал его своими проектами, предъявив письмо, подписанное чуть ли не самим Вильсоном, тогдашним президентом. Я лично в это не верю, хотя такие письма в те времена можно было купить за пять долларов где угодно. Старик Вильгельм тоже был романтиком, падким на разные фантазии. Словом, Фокс в составе немецкой делегации с липовыми документами прибыл в Петроград, потом в Москву... - Он знал немецкий язык? - спросил Климов. - Ты меня удивляешь, - Поль раскурил сигару. - Он же немец, конечно, знал родной язык. - Ладно, извини. Это, конечно, детали, - согласился Климов. - И что же дальше было? - Полный туман, - признался Поль. - Вроде, он добрался до места, где держали под арестом вашего последнего царя. То ли он его сам расстрелял, то ли спас - непонятно. Но он много работал по царским драгоценностям. В 20-е и 30-е годы от него в госдеп пришло пять или шесть секретных сообщений. Все они представляли собой реестры найденных драгоценностей, каждый длиной примерно в полмили. Климов изменился в лице: - Он присылал донесения в госдеп? Ты не шутишь? - А куда же он еще мог их посылать? - удивился Поль. - ЦРУ тогда не было, ФБР подобными делами никогда не занималось. Все эта публика была замкнута на госдеп. Климов не стал анализировать, действительно ли Поль не понял его вопроса и решил прикинуться простаком, и спросил: - А что он делал с этими ценностями? - Как что? - еще сильнее изумился Поль. - Отдавал советскому правительству, оставляя себе пять процентов, как предусмотрено контрактом. - Каким контрактом? - подскочил Климов. - Ты что, рехнулся? Какие пять процентов? - Ну, может, семь, - пожал плечами Поль, - не знаю. Может, он приврал, чтобы налогов не платить. Что ты так горячишься, Климов? Он что - твой родственник? Или ты именно его наметил в претенденты на престол? - Не остри, - раздраженно сказал Климов, - ты правду сейчас говоришь или смеешься надо мной? - Не знаю, правда это или нет, - засмеялся Поль, - Не задумывался над этим. Так написано в его отчете после возвращения в Штаты. Как говорится, почем купил... Климов почувствовал тупую боль в затылке. - Он вернулся в Штаты? - хрипло спросил Климов. - Да, - кивнул головой Поль, - еще до Перл-Харбора. Кажется, летом 1941-го, а умер году в 69-м. Сын его еще жив. В одной нашей газете лет пять назад была о нем статья. Насколько помню, там говорилось, что он - самый знаменитый кладоискатель в мире, один из немногих, кто сделал себе на этом огромное состояние. - По контракту, - прошептал Климов. - Он работал по контракту... - Я же говорил, что ты ничего не поймешь, - развел руками Поль. - Хотел же прочесть тебе вводную лекцию об искусстве разведки, а ты меня прервал. Он посмотрел на часы: - Все, Климов, катись. Встретимся в Москве у Натана. - Когда? - спросил генерал, думая о чем-то о другом. - Я же не на животе поползу через следственную полосу, - засмеялся Поль, - так что узнаешь о моем возвращении одним из первых. Если, конечно, меня не зашлют куда-нибудь в Рио или еще дальше. - Почему в Рио? - не понял Климов. - Да потому, что я не знаю португальского языка, - ответил Поль, - наша бюрократическая машина не хуже вашей. Надо сказать, что за последние пятьдесят лет вы нас сильно испортили. - Это еще надо посмотреть, кто кого, - Климов снял шляпу с гвоздя. - Ты хорошо запомнил все, что я тебе сказал? - Запомнил, - ответил Поль, - только не все понял. - Что, например? - удивился генерал. - Откуда у тебя взялся наследник престола для твоей будущей монархии? - Поль вопросительно посмотрел на Климова. - Думаю, что он попал именно в те пять процентов, которые ваш Фокс слупил с товарища Сталина, - ответил Климов, направляясь к дверям. - Надо же! - воскликнул ему вслед Поль. - Какой, оказывается, мошенник. Им все удавалось потому, что над ними почти не было бюрократии. - Рассказывай свои сказки в Вашингтоне, - не оборачиваясь, ответил ему Климов, выходя на лестничную площадку. Остановившись у стойки портье, Климов спросил: - Вы тоже работаете по контракту? - О, нет, месье, - ответил экс-сержант. - Я - акционер. Климов положил на стойку сто долларов. Он хорошо усвоил правила клуба. II Утром в понедельник, когда Куманин пришел на службу, его ждал маленький сюрприз. - Сергей Степанович, - едва увидев его, объявила "прапорщица" Света, - звонил Виктор Иванович. Касательно вас он приказал следующее: "Чтобы рапорт лежал у меня на столе в понедельник". - В понедельник? - несколько растерянно переспросил Куманин. - Но ведь понедельник сегодня. Света пожала плечами: "Разбирайтесь, мол, сами. Мое дело - передать". - Генерал у себя? - поинтересовался Куманин. - Он вернулся? - В управлении его нет, - сухо ответила "прапорщица", давая понять, что подобные вопросы она обсуждать не намерена. Для себя Куманин решил, что речь, конечно, идет о следующем понедельнике. Не может же он написать рапорт за несколько часов, тем более, что пока не совсем ясно представлял, о чем, разве что об увольнении. Искусство составления рапортов начальству родилось не сегодня, а по меньшей мере четыре тысячи лет назад. В наше же время оно достигло если не высшего, то известного совершенства. Не делая ровным счетом ничего, в рапорте все можно подать таким образом, что начальству ничего не останется, как представить тебя к ордену или повышению. Можно, конечно, было слетать на пару дней в Свердловск, поболтать с ребятами из местного управления, побродить по урочищам, где Юровский якобы закопал царские кости, растворив их предварительно в кислоте, пообедать за казенный счет в ресторане "Урал", а затем вернуться в Москву и положить перед собой с одной стороны опубликованную часть рапорта Юровского, а с другой - отчет следователя Соколова. И тогда составить рапорт по всем правилам. В заключении можно было бы указать, что задание не удалось выполнить до конца, поскольку его, майора КГБ Куманина, не пустили ни в один архив, несмотря на приказание руководства. И пусть разбираются между собой: кто что приказал и кто приказ саботировал. Но в Свердловск Куманин лететь не собирался, а планировал съездить в Ростов Великий, чтобы выяснить, каким образом там появился Алеша Лисицын. Он был доволен собой - оперативное чутье не подвело. Отклонившись, казалось, в сторону, и расследуя загадку исчезновения Нади Шестаковой, он совершенно неожиданно обнаружил местонахождение "Объекта 17", того самого, на котором загадочный опер Лисицын работал чуть ли не с 1918-го года. Выяснилось, что "Объект" является действующим и тщательно охраняемым, более того, расположен в особняке, который по чудесному совпадению, когда-то принадлежал его однофамильцу. Обнаружена баба Дуся, чей муж некогда этот объект охранял, она сама же видела (!) майора НКВД Лисицына. "Интересно, что сказал бы генерал Климов, если бы Куманин обо всем этом написал в рапорте? Не исключено, что немедленно приказал бы его выгнать или посадить. За что? Найдут за что, если захотят упечь подальше". Богатая собственная история многому научила работников госбезопасности, и прежде всего - не высовываться. В былые времена, когда в Минске убили Михоэлса, попытались списать это убийство почему-то на "бендеровцев" - украинских националистов. Для этого в столицу Белоруссии прибыла целая следственная бригада во главе с начальником следственного управления Генпрокуратуры генералом Шейниной. Опытнейший следователь - Шейнин - быстро обнаружил, что следы убийц ведут прямиком на Лубянку, но был наивен, написал об этом в рапорте, и, конечно, тут же сел "за злоупотребление служебным положением". Совсем недавно, когда покончил с собой свояк Брежнева генерал армии Цвигун, заместитель Андропова, какой-то шустрый розыскник сразу определил, что Цвигуна убили и чуть ли не на следующий день розыскник попал под машину. Если бы между Куманиным и генералом Климовым, как положено, существовала вертикальная цепь инстанций: командир группы - начальник отдела - координатор направления и так далее, то можно было бы устно доложить начальству, посоветоваться, как лучше составить рапорт, и выслушать отеческое наставление, как когда-то от подполковника Волкова: "Знаешь что, Сережа, ты только всю эту херню не вздумай в рапорте писать. Напиши коротко: профилактика проведена, приняты административные меры, возбуждение уголовного дела пока считаем нецелесообразным". Но между ним и генералом Климовым не было никого, и приходилось принимать самостоятельное решение. Требуемый рапорт следовало составить так, чтобы в нем, наряду с некоторыми свежими и оригинальными мыслями, содержалась бы обычная казенная "чернуха", и все вместе взятое могло привести разве что к увольнению из органов. Сергей слишком часто ловил себя на мысли, что хочет уволится, и ждал возвращения отца, надеясь получить его совет. Размышляя подобным образом, Куманин вошел в собственный кабинет, открыл сейф и вытащил оттуда небольшую югославскую пишущую машинку - на Лубянке их катастрофически не хватало, а те, что имелись в наличии, либо не работали вообще, либо работали из рук вон плохо: "Одной рукой печатаю, другой - слезы вытираю". Машинописью, разумеется, не владел никто из сотрудников, и хрупкие современные машинки, попав в их варварские руки, моментально ломались. Получить новую машинку было так же легко, как добиться отмены смертного приговора. Начальство же исчиркивало любые документы своими красными карандашами, и почти все приходилось перепечатывать по несколько раз, это приводило подчиненных к состоянию, близкому к помешательству, Конечно, существовали секретное и особо-секретное машбюро, но они были настолько загружены работой, что с трудом успевали обслужить руководство, у которого, между прочим, имелись собственные секретарши, вроде "прапорщицы" у генерала Климова. Существовало спецателье по ремонту пишущих машинок, но отправить туда машинку - означало распрощаться с ней минимум на полгода. По Лубянке гуляла легенда, что некогда сюда приходил еврей по имени Иосиф - мастер по ремонту пишущих машинок. Был он большим специалистом своего дела, но на проверку оказался то ли американским, то ли израильским шпионом - это зависело от того, кто историю рассказывал. Вскоре Иосиф, периодически похищая старые ленты и валики от ремонтируемых машинок, оказался в курсе дел на Лубянке, в чем и признался. Поскольку фамилию этого мастера никто вспомнить не мог, история стала легендой, которую использовали как объяснение того, почему нельзя нанять мастера по ремонту пишущих машинок. Куманин же умудрился получить машинку из конфиската. Раньше она принадлежала какому-то непризнанному поэту, получившему срок за антисоветскую агитацию, а потому работа на ней способствовала рождению поэтического вдохновения. Хранил ее Куманин в сейфе и никому никогда не одалживал ни под какие гарантии. Нравы на Лубянке были, как во всякой армейской организации: одолжишь машинку кому-нибудь, потом ходи, ищи правду. Скажем, капитану рапорт надо отстучать, и, пока он этим занимается, к нему заходит большой начальник (или даже средний): "Чья машинка такая симпатичная?" - "Из соседнего подразделения". - "Они себе другую найдут, а эту поставь ко мне в кабинет". Вставив в машинку лист бумаги, Куманин ощутил нечто вроде прилива вдохновения. Поставив в уголке листа привычный гриф "Секретно" (секретно все, а то, что считается несекретным - секретно вдвойне), Сергей застучал двумя пальцами по клавишам. РАПОРТ МАЙОРА КУМАНИНА "Повышенный интерес к личности и судьбе последнего русского царя Николая Александровича Романова, известного как Николай II, объясняется в большой степени тем, что период нахождения этого человека на троне явился как бы переходным периодом для смены исторического курса России от самодержавной деспотии к конституционной монархии. Этот период, как известно, завершился развалом Российской империи, возрожденной благодаря Великой Октябрьской социалистической революции, полной сменой общественно-политического строя и даже уклада жизни. Несмотря на подобное завершение царствования Николая II, необходимо отметить, что в некотором отношении указанный период явился по своим результатам уникальным в истории страны, прочно ставшей на путь европейского развития и экономической интеграции с остальным миром. В стране отмечались бурный рост всех видов промышленности, торговли (как внутренней, так и внешней), расцвет науки, искусства и литературы. В то же время была впервые в стране приведена в полный порядок финансовая система, введена конвертируемая валюта, стремительно развивались банковское дело и система государственного кредитования. Налоги при этом были гораздо ниже европейских, что наряду с резким ростом собственного промышленного производства и конечного валового продукта, привлекло в страну обширные иностранные инвестиции. На иностранных биржах очень высоко котировались и русская валюта, и российские товары. По мнению многих иностранных специалистов, все это происходило не вопреки, а благодаря усилиям Николая II, пытавшегося перевести Россию на рельсы буржуазной демократии, в то время как многочисленные оппозиционные партии, получившие в царствование Николая II возможность действовать легально, пытались вернуть Россию на феодально-крепостнический путь, хотя и не понимали этого. Этот чрезвычайно короткий период в истории России, фактически ограниченный 1907-1914 гг., остался в народной памяти как некая светлая сказка о свободе и изобилии. Известные перегибы времен культа личности, временные экономические трудности послекультового периода, признанные и однозначно осужденные нашей партией, как это ни странно, возбудили ностальгию именно по этому периоду, неизбежно привлекая внимание к личности последнего императора, которая так и не получила объективного освещения в нашей исторической науке и литературе. Некоторые иностранные источники полагают личность последнего [Рапорт написан майором КГБ в 1989 году, а поэтому, постоянно ссылаясь на иностранные источники, он подчеркивал, что высказывает отнюдь не собственное мнение, ограждая тем самым себя от возможного недовольства командования.] русского царя весьма достойной тщательного изучения, поскольку, по их словам, никогда, ни до, ни после, российское государство не возглавлял человек столь высоких нравственных принципов, столь интеллигентный, образованный и знающий свое дело. Как отмечают те же источники, "ни один человек в российской историй не был так грубо оболган и в личном плане, и в плане государственной деятельности". Куманин вынул из машинки лист бумаги и вставил следующий. "Все изложенное привело к известной идеализации личности Николая Второго, кульминацией чего стало приобщение самого царя и членов его семьи, погибших в 1918 году по официальной версии в Екатеринбурге, к лику православных святых Русской Зарубежной Церкви. Это обстоятельство и побудило известные эмиграционные монархические и религиозные круги попытаться получить т.н. "святые мощи" новомучеников, то есть их останки, для дальнейшей популяризации личности последнего монарха, превращая его в своего рода эталон русского правителя. Однако поиски этих останков, проведенные МВД СССР, Академией наук СССР и прочими организациями союзного подчинения, а также многими энтузиастами, не привели практически ни к каким положительным результатам. По решению КГБ СССР, поиск останков последнего русского царя и членов его семьи был поручен мне, Куманину С. С. На основании серии оперативно-розыскных мероприятий и работы с документами докладываю Вам следующее..." "О чем я докладываю? - задумался Куманин, прервав работу и откидываясь в кресле. - Мне и докладывать-то не о чем. Сообщить, что с помощью бабы Дуси обнаружил местонахождения "Объекта 17", где опер Лисицын работал по розыску царских драгоценностей. Но мне никто не поручал искать "Объект 17", который наверняка хорошо известен Климову. И вряд ли генерал обрадуется, узнав, что это известно мне". Уже несколько раз за последнее время Сергей ловил себя на мысли, что полученное задание по розыску останков расстрелянной в Екатеринбурге царской семьи занимает его гораздо меньше, чем история малыша Алеши Лисицына, которая оказалась тесно связанной с судьбой некогда любимой им женщины. Начав печатать свой рапорт генералу Климову, Куманин решил не очень перетруждаться, а составить небольшую компиляцию тех уникальных материалов, которыми были набиты его шкафы. Климов, конечно, не читал этих книг, и можно было насобирать убийственный документ, способный привести руководство в изумление. А когда руководство приходит в изумление, оно кладет все рапорты под сукно, а исполнителя отправляет в отпуск. Поскольку стало ясно, что Климов вряд ли появится в Управлении раньше следующего понедельника, у него еще достаточно времени, чтобы слепить более или менее логичный рапорт, съездить в Ростов Великий и попытаться узнать еще что-нибудь о Наде. Взглянув на часы, Куманин убедился, что на обед идти еще рано, никуда спешить не надо, и решил принести жертву Богу Дисциплины и Порядка, просидев на работе весь день. Приняв подобное волевое решение и израсходовав на первых двух страницах все свое вдохновение, Куманин подумал, что неплохо бы прочесть кое-что из хранящихся у него материалов, чтобы отыскать новый источник вдохновения для составления рапорта. Сергей вспомнил, что лет пять или шесть назад (точно он уже не помнил) по их отделу гулял интересный слух. Где-то (по одним версиям, в Москве, по другим - в Ленинграде или в Новосибирске) был арестован то ли крупный партийный деятель - то ли историк, работающий чуть ли не в аппарате ЦК. При этом называлось несколько фамилий, но все оказались выдуманными. Обвинялся этот мифический деятель во всех смертных грехах: от шпионажа в пользу Соединенных Штатов и Израиля до ведения активной подрывной деятельности, главным образом с помощью злобных измышлений, порочащих советский строй. По тем же слухам, какие-то влиятельные покровители спасли этого человека от наказания. Он был признан невменяемым и отправлен в "спецпсихушку", где вскоре умер от какого-то укола или таблетки. Поговаривали, что при обыске у него обнаружили машинописную рукопись книги, которая называлась "Бесконечная война", или "Пятисотлетняя война", а, может, "Полигон сатаны". Полковник Кудрявцев божился, что сам видел эту книгу в кабинете Климова, тогда еще полковника. Как обычно бывает со всякими слухами, об этом поговорили и забыли. Руководство часто само распространяло всевозможные слухи по Управлению, чтобы проверить реакцию сотрудников на те или иные вводные, которые замышлялись наверху. Но однажды Кудрявцев, уже сменивший к этому времени подполковника Волкова на должности начальника отдела, передал Куманину ксерокопии машинописных листов. - Ты у нас историк, - сказал он Куманину, - почитай и позабавься. - А потом? - спросил Сергей. - Держи у себя, может пригодится. Помнишь, слухи ходили о таинственной книге, что кочевала по генеральским кабинетам? Мне кажется, это отрывок из нее. - А вы сами читали? - поинтересовался тогда Куманин. - Просмотрел, - махнул рукой начальник отдела. - Галиматья антисоветская, про последнего царя. Ты, может, и найдешь что-нибудь интересное, для общего развития. Поскольку по этому материалу не надо было писать никакого заключения, подвергать его экспертизе на предмет установления пишущей машинки, а через нее автора, Куманин просмотрел материал мельком и полностью согласился с мнением Кудрявцева. Папку с этими листками он положил в шкаф с другими конфискованными рукописями. Все руки не доходили их актировать и сжечь. Сейчас Куманин вспомнил об этих листках и решил их перечесть. В его шкафах и сейфах всегда царил идеальный порядок, поэтому он быстро нашел папку и положил ее перед собой на стол, отодвинув в сторону пишущую машинку. На верхнем листе ксерокопии черными чернилами была написана цифра "1", а ниже, где начинался текст, значилось: "Глава IX. Последняя попытка заключить мир". В самом конце XIX века, - прочел Куманин, - Россия получила уникальный шанс сойти со своего многовекового кровавого пути, и наконец, добиться мира, согласия и процветания. Этот шанс страна получила в лице нового императора - последнего русского царя Николая Александровича Романова, вступившего на престол после неожиданной смерти своего отца в 1894 году. "Новоявленный император - совершенно уникальное явление в русской истории. Другого такого властителя среди князей киевских, царей московских, императоров всероссийских невозможно отыскать. На русском троне оказался тот самый русский интеллигент, чей образ робко моделировали Толстой и Достоевский, Чехов и Куприн, Ключевский и Соловьев, Розанов и Флоренский. Появление подобного человека на русском престоле было полной неожиданностью для современников, но они не успели оценить его по достоинству. Не смогли понять этого человека соотечественники, ни те, что тысячами погибали в большевистских лагерях, ни те, что прозябали в эмиграции. "Во, дает!" - подумал Куманин скорее с чувством восхищения, нежели возмущения. "Ни один из русских, да, пожалуй, не только русских государственных деятелей не был так оболган, как Николай II. Обливать грязью его начали еще при жизни, - сначала робко: не вырвут ли языка, не посадят ли по 246-й статье на двенадцать лет, потом, поскольку ничего подобного не случалось, все смелее, развязнее, вне рамок приличия. А ведь нападкам и клевете подвергался в собственной стране не кто-нибудь, а самодержец, абсолютный монарх, имеющий право по собственной воле казнить и миловать своих подданных! За годы коммунистического режима, то есть за последние семьдесят лет, имя Николая II пытались стереть со страниц российской истории, из него пытались сделать ничтожество и кровопийцу одновременно. Ни один русский царь не вызывал у новых правителей столько ненависти, как Николай II, что уже само по себе было весьма поразительно. Анализируя природу этой ненависти, легко понять, что она основана на желании во что бы то ни стало скрыть сделанное этим замечательным человеком, монархом, который хотел и мог вывести Россию из страшного состояния, в котором она пребывала в течение тысячелетия. Но историческую правду так же трудно скрыть, как и шило в мешке. За двадцать три года своего царствования Николай II никогда ни на кого не повысил голос, он не орал матом на министров и не бросал согнутые вилки в тарелки иностранных послов, как его отец, не бил тростью камергеров, как его дед, не хлестал по морде извозчиков и городовых, как прадед. Со всеми он был сдержан, любезен и безукоризненно вежлив. Он никогда (до последних минут своей жизни) не терял самообладания и мужества, не устраивал истерик, никому не угрожал крепостью или Сибирью. Он был выше сплетен, грязи, клеветы, обрушившихся на него. Он ни разу не применил закон "Об оскорблении Величества", ни одного человека не лишил свободы в несудебном порядке, то есть своей волей, на что имел право. Он стал первым царем в истории России, который осознавал себя главою государства, а не хозяином огромного нелепого подворья. Он искренне любил свою страну и свой народ, которые, к сожалению оказались не подготовлены к появлению такого государя... Он не напивался, как его отец, не был ловеласом и сибаритом, как дед, самцом и солдафоном, как прадед. Он нежно любил свою семью, в кругу которой проводил все свободное время. Вместе они ставили семейные пьесы, читали вслух Гаршина, Чехова и Флобера, смеялись над фельетонами Аверченко, увлекались фотографией, играли в крикет и теннис. Николай любил оперу и балет, часто посещал премьеры, покровительствовал актерам. Он содержал за свой счет театры, музеи, академии, лицеи, гимназии, приюты и многое другое. Все эти "Императорские" учреждения содержались за его счет. Он играл на пианино, на гитаре, неплохо пел и рисовал. Это был застенчивый и очень скромный человек. Отец не успел произвести его в генералы, и Николай на всю жизнь остался полковником - он считал нескромным самого себя повышать в чине. Случай просто невероятный. Товарищ Сталин, который не имел, в отличие от Николая II, вообще никакого образования, не постеснялся, уложив двадцать шесть миллионов солдат, произвести самого себя в генералиссимусы. Николай II был излишне милосерден, он миловал даже тогда, когда казнить было необходимо. Он искренне верил в Бога и был немного фаталистом ("На все воля Божья"), не сомневался в истинности православия, но был веротерпим и воспитывал в других небывалую для такой военно-клерикальной страны, как Россия, веротерпимость. Именно в его царствование в столице империи были воздвигнуты кафедральная мечеть и хоральная синагога, на открытии которых он присутствовал лично. При нем в Петербурге начали возводить огромный католический собор, по размерам больше парижского Нотр-Дам. И это в стране, веками боровшейся с татарами и турками, в обществе, исповедующем ненависть к евреям и испытывающим страх перед Ватиканом. Тихо, с достоинством переживал страшную семейную драму этот человек: его единственный сын Алексей - надежда отца и династии - был неизлечимо болен. Приступы гемофилии могли отправить мальчика в могилу в любой момент. Представьте себе отца, у которого в любую минуту может умереть горячо любимый сын! "Да, - возражают даже его поклонники, - это был неплохой человек, - порядочный и добрый. Ему бы быть командиром полка, директором гимназии, профессором академии. Но он совершенно не соответствовал своей должности Императора Всероссийского". Их забпуждения понятны, поскольку такого царя в истории России не было. Это был Государь. Царь, прекрасно осознавший свою роль в стране, хорошо знающий проблемы, император, который резким поворотом руля вывел Россию с заезженной, заляпанной кровью и грязью колеи на широкую дорогу европейской цивилизации. Горькая ностальгия по старой России, которая охватила большую часть населения СССР - это ностальгия не по временам Ивана Грозного, Петра Великого или Николая I, это даже не ностальгия по царствованию двух последних Александров, это почти тоска по короткому периоду царствования Николая II, с момента окончания русско-японской войны и до начала первой мировой. Впервые молодой монарх начал действовать самостоятельно, не оглядываясь с испугом на целый взвод своих дядьев - родных братьев почившего родителя... Историки, особенно советские, с большим удовольствием делают Николая II ответственным за Ходынку, Цусиму, 9 января, что вполне справедливо, поскольку за все отвечает ГЛАВА ГОСУДАРСТВА, независимо от личного участия или неучастия в событиях. Тогда почему же считается, что все положительные перемены в стране в период его правления произошли не по его воле, не благодаря его упорному государственному труду, а вопреки? Николай II был работоспособнее Петра I, но, в отличие от последнего, не проводил время в оргиях и постыдных забавах, не ходил по застенкам, обучая палачей. Он тщательно вникал во все сферы государственной жизни и международных отношений, представляя себе будущее России совсем иначе, нежели все его предшественники. И ему удалось сделать многое. При Николае II была создана русская финансово-валютная система. Еще совсем недавно, по меткому выражению М. Е. Салтыкова-Щедрина, за русский рубль за границей можно было получить разве что по морде, в царствование последнего императора этот рубль теснил франк и марку, обгонял доллар и стремительно приближался по котировке к фунту стерлингов. Впервые в истории России доходы превышали расходы: если в 1908 году это превышение составляло 30 миллионов золотых рублей, то 1912 уже 335 миллионов. Происходило это без увеличения налогового бремени. Законом от 1896 года в России была введена золотая валюта, государственному банку было предоставлено право выпустить 300 миллионов рублей кредитными билетами, не обеспеченными золотым запасом. Но правительство не только не воспользовалось этим правом, а наоборот, обеспечило бумажное обращение золотой наличностью более чем на сто процентов. Бремя прямых налогов при Николае II в России было в четыре раза меньше, чем во Франции и Германии, и в восемь с половиной раз меньше, чем в Англии. Все это привело к небывалому расцвету русской промышленности и притоку капиталов из всех развитых стран. В период с 1894 по 1913 годы молодая русская промышленность увеличила свою производительность в четыре раза. За четыре года, предшествующие первой мировой войне, количество вновь учрежденных акционерных обществ возросло на сто тридцать два процента, а вложенный в них капитал учетверился. Протяженность железных дорог увеличивались на 1574 километра в год (наивысший показатель коммунистического режима к 1956 году составил 995 километров.) Накануне национальной катастрофы небывалого уровня достигло сельское хозяйство России. В течение двадцати лет царствования Николая II, то есть за период мирного времени, сбор урожая хлебов удвоился. С 1907 по 1913 годы урожаи основных злаковых культур в России были на треть выше, чем в США, Канаде и Аргентине вместе взятых. Никогда в будущем при большевиках это не повторялось! При Николае II страна стала основным поставщиком продовольствия в Западную Европу, семьдесят процентов мирового экспорта масла и пятьдесят - мирового экспорта яиц приходилось на Россию. Бородатых русских купцов сменили промышленники и финансисты, имевшие за плечами русские и иностранные университеты. По рекам страны дымил самый большой в мире речной флот. Серебряный век в искусстве, золотой век в литературе и книгопечатании, расцвет журналистики, газетного дела, появление тысяч всевозможных журналов, сотен новых музеев и полсотни храмов только в одном Петербурге - все это состоялось в царствование Николая Александровича Романова. Он вводит в стране основы парламентской демократии и свободные выборы, внимательно следит за этими процессами, отлично понимая, что страна еще не совсем готова к подобным преобразованиям. При Николае II вводится невиданная доселе программа народного образования. Расцветают университеты и высшие учебные заведения, пользуясь свободой, которой они никогда не имели и не будут иметь в будущим. О николаевских гимназиях, реальных и коммерческих училищах до сих пор ходят легенды, а уровень полученного в них образования недостижим для нынешних советских университетов. К 1913 году общий бюджет народного образования достигает колоссальной суммы - полмиллиарда золотых рублей, а темп его прироста за двадцать лет - 628 процентов! В самом начале царствования императора начальное образование в России становится бесплатным, а с 1908 года - обязательным. Небывалое развитие переживает русская наука. Имена Павлова, Менделеева, Попова, Бехтерева и многих других всемирно известных ученых зазвучали в это время. Если не считать Ломоносова, что мы имели до этого? Царствование Николая II - это подлинное РУССКОЕ ЧУДО. Тысячелетняя война затихала. Открывался простор для созидательной и творческой деятельности, он захватил все русское общество. Русский интеллект получил мощный энергетический заряд, возможно, впервые за тысячу лет он смог проявить себя в полном объеме. Мысль работала на созидание, а не на разрушение. Составлялись интереснейшие планы новых экономических реформ и финансовой политики, что неизбежно должно было привести к гегемонии России на мировом рынке, причем к гегемонии не военной, а экономической. Разумеется, глупо было отрицать, что в период правления Николая II в России не было проблем, неизбежных при столь стремительном движении из феодального мрака к цивилизации, при рывке из мировых аутсайдеров - в мировые лидеры. Но то, что последний русский царь успел сделать с доставшейся ему по наследству полуказармой-полутюрьмой, вызывает восхищение. Произошло чудо, и другого объяснения этому нет. Возможно, сатана, избравший Россию своим полигоном, буквально на минуту смежил веки. Затем произошло то, что, неизбежно должно было произойти в России с таким царем, каким был Николай II - его свергли с престола и безжалостно уничтожили вместе с семьей. Рухнула и перестала существовать Российская Империя. Власть на ее обломках захватила террористическая организация во главе с Владимиром Лениным. Страна утонула в кровавой смуте. Число жертв стало исчисляться миллионами..." Далее текст обрывался. Куманин обратил внимание на то, что прочитанное не вызвало у него ни возмущения, ни презрительного пренебрежения, как несколько лет назад, когда он впервые просматривал материал. Он спрятал листки недописанного рапорта вместе с пишущей машинкой в сейф, затем подошел к одному из шкафов и наугад вынул оттуда один из изданных на Западе фотоальбомов, посвященных жизни и царствованию последнего императора. Прямо на обложке альбома была помещена фотография Николая П. В сюртуке капитана 1-го ранга он стоял, улыбаясь, положив руки на плечи сына, одетого в матроску. Глядя в открытое лицо и добрые глаза человека, чьи таинственно исчезнувшие останки ему было приказано отыскать, Куманин впервые почувствовал непонятное волнение, как будто он и Николай на фотографии оказались связаны какими-то непонятными, невидимыми нитями. Он быстро поставил альбом обратно на полку и запер несгораемый шкаф. Ill В Ростов Великий Куманин приехал на автобусе Москва-Ярославль, который отправился в половине седьмого утра с площади Рижского вокзала. Вообще-то правила требовали, чтобы Куманин предупредил о своем появлении в городе местный отдел КГБ. Прошли уже те времена, когда чекисты провинциальных российских городов, изнывая от безделья, высасывали из пальца пять-шесть дел в год по фактам антисоветской пропаганды и признакам измены Родине. Сейчас Ростов Великий, отреставрировавший свой знаменитый Кремль, был включен в число городов так называемого "Золотого кольца" и горотдел КГБ работал чуть ли не круглосуточно, выискивая шпионов среди многочисленных зарубежных туристов. Работы было много: приходилось следить за несанкционированными контактами местных жителей с иностранцами и вести бесконечную войну с фарцовщиками в тайной надежде, что кто-нибудь из них засветится в шпионаже. Но поскольку дело, которое привело сюда Сергея, никак не было связано с подвигами местного КГБ, он решил это правило проигнорировать и сразу направился в милицию. - Слушаю вас, - хмуро сказал пожилой майор - замначальника ростовского горотдела УВД (начальник был вызван на совещание в Ярославль), возвращая Куманину удостоверение, не вызвавшее у него ровным счетом никаких эмоций. - Какие у вас вопросы к нам? Майор выглядел устало, и весь вид его говорил о том, что ему меньше всего на свете хочется сейчас заниматься делами московского КГБ. - Около года назад, - начал Куманин, - на остановке автобуса Москва-Ярославль вашими сотрудниками был обнаружен потерявшийся мальчик пяти лет по имени Алеша Лисицын... - Было такое, - подтвердил майор, - помню. Мы его в Москву этапи... то есть отправили. Что-нибудь случилось? - Случилось, - подтвердил Куманин, - многое случилось. Поэтому мне и хотелось побеседовать с товарищами из патрульно-постовой службы, которые к этому делу причастны, почитать, если возможно, протоколы или какие-нибудь другие документы по этому делу. Майор вздохнул и, подняв трубку видавшего виды телефона, произнес: - Гришин, зайди ко мне на пару минут. В кабинет вошел молодой старший лейтенант в голубой форменной рубахе с расстегнутым воротом. Он вопросительно посмотрел на майора, не утруждая себя какими-либо уставными фразами о прибытии по вызову начальства. - Товарищ из Москвы приехал, - пояснил майор, показывая глазами в сторону Куманина, - из комитета. Интересуется обстоятельствами обнаружения в прошлом году мальчонка. Алеша Лисицын его звали, помнишь? - Так точно, помню, - ответил старший лейтенант Гришин, - обнаружен младшим сержантом Власовым у остановки автобуса по сигналу граждан. - Он был один на остановке, когда вы его обнаружили? - спросил Куманин. - Один, - подтвердил Гришин, - полагаю, ребенок вышел из рейсового автобуса. Он у нас стоит три минуты. Мать заговорилась или заснула, он и вышел из автобуса. А автобус уехал. Забавный малыш, чего только наизусть не знал. В дежурке у нас его хорошо запомнили. - А вы были там? - поинтересовался Куманин. - Так точно, был, - кивнул головой Гришин. - Я его и оформлял, И потом им много занимался. Бумаги все на него составлял, когда его в детский дом забирали. - А вы пытались найти кого-нибудь из его родных, - спросил Куманин, - объявление давали? - А как же, - ответил вместо Гришина сам майор. - На остановке повесили объявление: "Кто тогда-то потерял мальчика примерно пяти лет, назвавшегося Алешей Лисицыным, обращаться в горотдел милиции", объявление дали и в свою газету и в ярославскую. Транспортную милицию запрашивали. Никто не откликнулся. - Интересно, - сказал Куманин. - А вы проработали версию, что он мог прибыть в город с кем-нибудь, кто приехал на экскурсию по маршруту "Золотого кольца"? - Специально не прорабатывали, - ответил старший лейтенант Гришин, - но объявление повесили и в Кремле, Обратились бы к нам, если бы кто ребенка потерял. Ключи теряют - к нам обращаются. А тут - ребенок. Шутка ли! - Я хотел бы посмотреть журнал происшествий по городу за этот день, - попросил Куманин. - Вы же зафиксировали там это происшествие, надеюсь? - Конечно, - подтвердил Гришин, взглянув на майора. Тот устало кивнул. Старший лейтенант вышел и вскоре вернулся с канцелярской книгой, оказавшейся журналом происшествий за июль прошлого 1988-го года. - Так, - сказал он, листая страницы, - вот. "28 июля 13.40. На остановке автобуса обнаружен мальчик примерно пяти лет без сопровождения взрослых. Доставлен в горотдел, назвался Лисицыным Алексеем. О своем появлении в городе ничего определенного сказать не может, заявил, что не помнит с кем, когда и зачем приехал в Ростов..." - Разрешите, я сам почитаю, - попросил Куманин. Гришин положил журнал перед ним. Происшествия 28 июля, наверное, как всегда, начинались с "нуля часов". "Муж устроил пьяный дебош, избил жену. Двое выпивших граждан разбили витрину обувного магазина. Попытка угона частной автомашины. Задержан нигде не работающий. Ранее судимый пытался оказать сопротивление участковому. Подростки подожгли ларек "Союзпечати". Задержаны..." 28 июля выпало в прошлом году на четверг. День был будничным. Куманин продолжал скользить глазами по странице. "12:20. Гражданка п/в потеряла сознание на территории Кремля. Оказана медицинская помощь". В одной из своих версий Куманин предположил, что Алеша Лисицын приехал в Ростов на экскурсию с кем-нибудь из родных (с мамой или бабушкой, дедом наконец). Потеряться же он мог по самым разным причинам, например, когда тому, с кем он приехал, стало плохо. Мало ли что могло произойти! Мог упасть знаменитый кирпич, могла сбить машина. В итоге Алеша оказался никем не востребованным. - Что это значит, - спросил Куманин, показывая пальцем на строчку в журнале происшествий, - "гражданка п/в". - Это значит: "преклонного возраста", - пояснил майор. - А что это за гражданка преклонного возраста, которой стало плохо на территории Кремля? Кто она такая? - Куманин продолжал держать палец на этой строчке. - Не помню, - честно признался майор и спросил у Гришина: - Ты не помнишь, что случилось тогда? - Не помню, если честно, - ответил Гришин, - у нас там постоянный пикет есть на круглосуточной основе. С двумя офицерами посменно. Если так важно, - обратился он к Куманину, - можно сейчас туда съездить и выяснить подробности, если, конечно, вспомнят. Год ведь уже прошел. - Поехали, - согласился Сергей. Куманин, в сопровождении Гришина, вышел на улицу, где стояли три милицейских "уазика". К одному из них Гришин и направился. - Может, пешком пройдемся, - предложил Куманин, - здесь же недалеко. Что в машине париться по такой жаре? Гришин пожал плечами. "Можно и пешком пройти, коль того хочет оперативник из Москвы". Москвичи обычно пешком ходить не любили, чаще приезжая сюда на черных "волгах". Ростов Великий упоминается в летописях еще за 862 год. В свое время он славился своими храмами и ремеслами, главным образом иконописью и производством знаменитой русской финифти. В XVI веке Сисой Великий основал Ростовский Кремль - чудо архитектуры, в которой нашли отражение военная неустрашимость и богобоязненность народа. За годы Советской власти все здесь пришло в запустение, и прежняя великокняжеская столица превратилась в унылый районный центр, известный только тем, что его льнопрядильная и швейная фабрики постоянно выполняли план на сто один процент. Обветшал и кремль. Только совсем недавно решили привести в порядок наиболее древние города России, вроде Переславля-Залесского, Загорска и Ростова Великого. Вероятно, для привлечения иностранных туристов кое-как отреставрировали и Кремль, назвав его культурно-историческим музеем-заповедником. У древних стен стояло два туристических автобуса. Пикет милиции находился прямо под аркой входа на территорию кремля. В небольшом помещении пикета, обмахиваясь газетой, сидел дежурный сержант. Он был явно навеселе, что подтверждали довольно устойчивые пары, наполнявшие правоохранительную территорию. - А где остальные? - поинтересовался Гришин. - К Михалычу пошли, - признал сержант, - он картошки целую машину привез из Ярославля. Обещал полмешка, если помогут разгрузить... - Ладно, - прервал откровения подчиненного Гришин, - тут вот товарищ из Москвы приехал. Интересуется гражданкой, которой у вас плохо стало от жары. - Когда это? - уточнил сержант. - У нас каждый день кому-нибудь плохо становится. Приезжают уже пьяные в хлам, а тут и падают. - В прошлом году, - пояснил Гришин, - 28 июля прошлого года. - Ты даешь! - возмутился сержант. - Откуда ж мне помнить, что в прошлом году было. Я уж забыл что было вчера. - Ты вот что, - посуровел Гришин, - ты мне не пререкайся. Не помнишь, журнал давай происшествий. Сами посмотрим. - И старший лейтенант свирепо указал глазами на Куманина. Журнал нашли довольно быстро в заставленном пустыми бутылками стенном шкафу. - На территории собирают, - почел своим долгом объяснить Куманину Гришин, - а сдать некуда. Раз в год перед ленинским субботником машину гоняем в Ярославль. - Молодцы, - похвалил Куманин. - Давайте журнал посмотрим. В журнале происшествий на территории "Исторического памятника" было зафиксировано фактически то же самое, что и в горотделе, только с припиской: "Вызвана скорая помощь. Оказана первая помощь т. Лазаренко Н. И." и подпись: "младший сержант Селезнев". - Что-то я не пойму, - спросил Куманин, - Лазаренко Н. И. - это фамилия потерпевшей? Как надо читать: оказана первая помощь товарищу Лазаренко Н. И.? - Не-е, - засмеялся сержант, - тут надо читать так: оказана первая помощь товарищем Лазаренко Н. И. Это Нинка Лазаренко - замдиректора по общим вопросам. Боевая девка, я вам скажу. В сопровождении сержанта (Гришин, сославшись на дела, вернулся в горотдел) Куманин прошел на территорию Кремля, поднялся на крыльцо, выполненное в старорусском стиле, с пузатыми колоннами, теремной крышей и затейливым петушком на спице. Однако за всей этой экзотикой обнаруживались вполне современный казенный коридор и двери с номерами, как в любом учреждении. Нина Лазаренко - миловидная девушка лет двадцати пяти - сидела за столом и заполняла какие-то формуляры. Увидев входящего сержанта она, не заметив Куманина, спросила: - Вась, тебе чего? Занята я. - Товарищ вот, - указал на Куманина сержант, - из Москвы. Поговорить хочет. - Вы из Москвы, товарищ, - спросила Нина, - из ЦК комсомола? - Можете быть свободным, сержант, - сказал Куманин милиционеру, который, казалось не собирался уходить. Когда же он, натужно покраснев, вышел из помещения, Куманин представился: - Нет, я не из ЦК комсомола. Я из КГБ. Он успел хорошо рассмотреть Нину и понял, как надо себя с ней вести. На белой кофточке девушки алел комсомольский значок, на столе лежал блокнот делегата какой-то комсомольской конференции, и от всей ее статной фигуры, от энергичного лица и даже от прически веяло такой идеологической убежденностью, что можно было не сомневаться - в университете Нина была комсоргом факультета, как минимум. После того, как Куманин сказал Нине, кто он, выражение ее глаз продемонстрировало готовность выполнить любое задание. - Мы расследуем, - продолжал Куманин, показав свое удостоверение, на которое девушка посмотрела, как глубоко верующий человек на чудотворную икону, - дело большой государственной важности. Надеемся, что вы, товарищ Лазаренко, сможете нам помочь. - Конечно, товарищ... - Нина широко открытыми глазами, как зачарованная, смотрела на Куманина. - Майор, - подсказал Куманин, - но вы, Нина, можете называть меня Сергеем Степановичем. - Чем я могу вам помочь, товарищ майор? - прерывающимся от оказанного доверия голосом спросила девушка. - Примерно год назад, - сказал Куманин, - вы оказали первую помощь некой старушке, которой стало плохо здесь, на территории ростовского Кремля. Не могли бы вы вспомнить подробности этого случая. В глазах девушки сначала мелькнула тревога, быстро, однако, подавленная сознанием собственной правоты. - Я отлично помню тот случай, - сказала она, - и бабушку эту помню. Она меня так достала, товарищ майор, что я дня два ходила, как шальная. Видя, что Нине Лазаренко доставляет явное удовольствие обращаться к нему со словами "товарищ майор", Куманин не стал напоминать ей о разрешении перейти на имя-отчество и спросил: - Что за бабушка, расскажите. И вообще, что у вас тут произошло? - Бабушка вся из себя такая чистенькая, старомодная, очень приятная, - рассказала Нина, - какая-то, как бы это сказать, старорежимная. Сейчас такие уже редко встречаются. На ней даже шляпка была с цветочками. И говорила она, как герои Чехова и Куприна в книгах говорят. Так, мне кажется, у нас уже никто не разговаривает. А может, мне показалось. Не знаю. - Она была одна? - Куманин затаил дыхание, ожидая ответа. - С внуком, - ответила Нина, - мальчик лет пяти. Она все его уговаривала: "Алешенька, иди поиграй, маленький. Дай мне поговорить". А он бегал по газону. У Куманина даже пересохло во рту от волнения. - Дайте, пожалуйста, попить, - хрипло сказал он Нине. Та налила ему стакан воды из графина. Вода оказалась теплой и противной. - Что с вами? - девушка заметила волнение Куманина - Все в порядке, - поморщился Куманин, глотая теплую воду, - продолжайте, Нина, пожалуйста. Все, что вы рассказываете, чрезвычайно важно, поверьте. - Куманин помолчал, приводя мысли в порядок, и спросил: - Она с экскурсией приехала, бабушка эта? Как она здесь вообще появилась? - С экскурсией, - подтвердила Нина, - на автобусе из Москвы по "Золотому кольцу". Если хотите, товарищ майор, я вам точно установлю номер автобуса и фами