он еще раз попытался успокоить стариков, но те все же заметили, что у него в голосе не было достаточной уверенности. В Управление Куманин решил сегодня не возвращаться и поехал прямо домой. По дороге вспомнил, что хотел зайти к отцу, чтобы вынуть почту и полить цветы. Дав себе слово зайти домой к отцу в самое ближайшее время, Сергей решил не возвращаться обратно. Придя домой, он включил телевизор и, к некоторому удивлению, снова увидел Горбачева, машущего шляпой с трапа самолета в обществе своей супруги и полковника Медведева. Сначала Куманин решил, что идет повтор вчерашнего репортажа о прибытии генсека в Москву, но ошибся. Оказывается, М. С. Горбачев снова куда-то улетал. Диктор давал необходимые пояснения: "Сегодня Генеральный секретарь ЦК КПСС, Председатель Верховного Совета СССР Михаил Сергеевич Горбачев отбыл из Москвы в Бонн с официальным визитом по приглашению федерального президента ФРГ Рихарда Вайцзеккера. Вместе с Михаил Сергеевичем Горбачевым отбыли сопровождающие его в поездке член Политбюро ЦК КПСС, министр иностранных дел СССР Эдуард Амвросиевич Шеварднадзе, секретарь ЦК КПСС Александр Николаевич Яковлев, заместитель Председателя Совета Министров СССР Иван Степанович Силаев. В аэропорту товарища Михаила Сергеевича Горбачева провожали члены Политбюро товарищи Зайков, Лигачев, Медведев, Никонов, Рыжков, Слюньков, Чебриков, кандидаты в члены Политбюро ЦК КПСС товарищи Бирюкова, Власов, Лукьянов, Маслюков..." Куманин выключил телевизор. Из всего увиденного можно было сделать вывод, что генерал Климов в Союз еще не возвращался, а ждет генсека в Германии. Следовательно, у него есть еще, по меньшей мере, пара дней почти полной независимости. За это время нужно попытаться выйти на след Надежды, который, как убеждал себя Куманин, неизбежно приведет его к Алеше Лисицыну, похищенному, если верить директрисе, из интерната куманинскими коллегами. Перекусив, Сергей раскрыл папку с Надиной диссертацией. Во вступлении она отмечала, что за последние роды на свет появляется все больше детей с патологическими отклонениями в психике от тех норм, которые годами считались усредненными для нормально развивающегося ребенка. Полюса патологии: от полных идиотов, чей мозг так и не удается подключить к работе, до совершенно непонятных "вундеркиндов", чей мозг работает с гораздо большей интенсивностью, чем у нормальных детей, но крайне избирательно. Ребенок четырех-пяти лет может подробно рассказывать, скажем, о реформах Бисмарка, но при этом не знать имени собственных родителей и много другого, что обычно легко усваивается детьми этого возраста. Подобные случаи встречаются значительно реже первых Проявлений полного идиотизма с отсутствием фактически каких-либо адекватных реакций на окружающую обстановку необходимо рассматривать в том же русле и с применением тех же методик не как исключения, а как частные случаи общего поражения центральной нервной системы. "Поскольку случаи избирательной интенсивной работы мозга редки и практически научно не описаны, исследование одного из них и является предметом предлагаемой диссертации, она ставит своей задачей доказательство того, что те непонятные причины, блокирующие нормальную деятельность мозговых цепей, вместе с тем возбуждают еще непознанные центры головного мозга, аномальные как по объему, так и по сути хранящейся там информации", - читал Сергей. Он даже потряс головой, как боевой конь. Если бы ему кто-нибудь сказал, что Надежда способна писать столь мудреные вещи, в жизни бы не поверил. Как интересно все получается! Живем рядом, а в сущности, ничего друг о друге не знаем. Ведь не вчера Надя начала интересоваться всеми этими проблемами! Он всегда думал, что ее главное занятие - вытирание соплей малышам и сажание их на горшки, и потому удивлялся, как можно такую работу пламенно любить. Теперь стало немного понятно то странное отношение к нему с ее стороны. Кем он был в ее глазах? Чекистом? А что такое чекист? Возможно, что-то среднее между дворником и участковым? Так, кажется, Герцен определил понятие "жандарм". Правда, тогда участковых не было, лишь квартальные, но это детали. "Исследование подобных аномалий, - продолжал соискатель Шестакова Н. Н. писать введение к своей диссертации, - дает прежде всего возможность создания рабочей гипотезы о том, что вся или большая часть информации, накопленная человечеством в процессе эволюции и исторического развития, хранится в человеческом мозге с самого рождения, но блокируется в силу пока еще не исследованных причин. И здесь речь идет не о передаче информации от родителей детям и так далее на биологическом или генетическом уровне, а о наличии огромного объема информации в мозгу как данности, заложенной в человеческое существо. Эта информация включает в себя обширные, хотя и не полные сведения из многих (а, возможно, и всех) областей человеческих знаний. Однако то, что вся эта информация, заложенная в человеке при рождении, блокирована и что ему для жизнедеятельности и созидательной работы необходимо заново накапливать объем информации, т.е. начинать с нуля, говорит об общей аномалии развития людей и ставит долгосрочную задачу по выявлению этого феномена. Тщательное исследование блокировочных механизмов головного мозга и их функциональной связи с общим развитием организма может создать надежную методику разблокировки мозговых цепей, что даст возможность возвращения к нормальной и полноценной жизни тысячам больных детей". Далее шла так называемая закрытая часть, которая должна храниться в первом отделе института. В этой "закрытой" части была представлена статистика рождения детей с отклонениями и патологией умственного развития по РСФСР (данных по СССР не было или они считались совсекретными) за последние пять лет. Правда, конкретные цифры отсутствовали, график говорил о проблеме не менее красноречиво. Кривая, беря свое начало на довольно средних показателях в 1985 году, ракетой уходила вверх, достигнув к 1989 году космических высот, как на диаграмме роста благосостояния трудящихся в ходе выполнения текущей пятилетки. Далее Надежда, как положено в диссертации, касалась истории вопроса. Однако мировая статистика за истекшие три века, когда стали формировать научные методики регистрации и описания подобных явлений, вытесняя религиозные интерпретации, содержит достаточное количество фактов, дающих возможность предварительного обобщения". Затем шли многочисленные примеры, начиная от какого-то Каспара Хаузера, обнаруженного под Нюрнбергом в мае 1828 года, который потряс многих ученых своими знаниями, несмотря на свой возраст, и вскоре погиб при таинственных обстоятельствах, и кончая Лючией Эбобер - маленькой девочкой, инициировавшей в 1916-1917 годах так называемое Фатимское чудо. Будучи совершенно неграмотной (она никогда не посещала школы), Лючия не только говорила на нескольких иностранных языках, но и свободно ориентировалась в хитросплетениях тогдашнего международного положения, обостренного полыхающей первой мировой войной. "Свободно оперируя названиями стран и городов, фамилиями и должностями государственных и военных деятелей, как современных ей, так и ушедших в историю, неграмотная португальская пастушка 10 лет от роду, никогда не покидавшая пределов своей глухой деревушки, произвела настоящий фурор в мире серией политических и экономических прогнозов. К сожалению, католическая церковь поспешила пресечь ее пророчества, заперев Лючию в монастыре. Ее единственным корреспондентом стал римский папа, который получал откровения Лючии в запечатанных конвертах, которые до сих пор хранятся в секретных архивах Ватикана. Меняющие друг друга на ватиканском троне папы и слышать не хотят о рассекречивании указанных документов. Девочка не подвергалась медицинскому обследованию и закончила свою жизнь в монастыре. Ее таинственный дар Церковь интерпретировала со своей точки зрения, исключающей саму возможность научного подхода..." О подобных явлениях Куманин не только нигде не читал, но даже не слыхал. Он с любопытством пробежал довольно большой перечень детей, родившихся в разных частях мира с непонятными патологиями. Оказывается, в США жила девочка, родившаяся в Калифорнии, которая в пятилетнем возрасте заговорила на древнеиндонезийском наречии. Всего в мире в различных университетах и научных центрах насчитывалось не более пяти-шести специалистов по древним наречиям Индонезийского архипелага. Все они съехались в Калифорнию, прослышав об этом чуде, чтобы разоблачить мистификацию. Однако, услышав речь пятилетней девочки, которая не только свободно говорила на этом языке, но еще и поправляла их произношение и грамматику, ученые мужья были поражены. При этом малышка, обладавшая столь феноменальным даром, не могла толком запомнить собственное имя и имена своих родителей. Затем следовало описание бразильского мальчика, который с годовалого возраста перемножал в уме семизначные цифры, извлекая корни любой степени, а в возрасте трех лет решал сложнейшие математические задачи, не зная при этом названия города, в котором живет. В заключительной части введения указывалось, что соискатель - врач-педиатр Шестакова Н. Н. - в течение ряда лет работала в дошкольных заведениях закрытого типа (интернатах), проводя тщательный научный анализ развития детских патологий. Отмечалось, что представляемая работа основана главным образом на наблюдениях за поведением воспитанника интерната Алеши Лисицына, пяти с половиной лет, обладавшего очень редкими и мало изученными аномалиями психики..." Далее шел темный лес, по крайней мере для Куманина: какие-то графики, таблицы, непонятные формулы, анализы крови, все эти РОЭ, лейкоциты, гемоглобины, данные о давлении, анализы мочи и прочее, включая рост, вес, объем легких, невропатологический анамнез и многое другое, в чем неспециалисту разобраться было совершенно невозможно. Если бы подобная диссертация по каким-то причинам попала в КГБ официальным путем, то ее немедленно отдали бы на экспертизу в подходящий по профилю НИИ, чтобы получить стандартный ответ на вопросы: представляет настоящая работа научный интерес или нет, использовались ли в работе данные или выводы, противоречащие марксистско-ленинской теории познания, не впал ли автор в формализм или идеализм и сильно ли пострадает наука, если автора придется изъять из общества, скажем, лет на пять-десять? А поскольку ответы экспертов были запрограммированы вопросами, то все внимание было бы обращено на последний вопрос: следует автора посадить, чтобы не умничал, или все же ограничиться увольнением с работы? Многие молодые ученые, впав в отчаяние от того, что им перекрывают со всех сторон кислород, начинали метаться и доходили до того, что предлагали свои работы для публикации на Западе. При этом они не задумывались, что тем самым они лишают свою страну приоритета в каком-нибудь научном открытии, усиливают научный потенциал противника и по совокупности совершают деяния, вполне подпадающие под 64-ю статью уголовного кодекса, трактующую эти действия как измену Родине. Такова была судьба научных работ, которые попадали в поле зрения КГБ, хотя на Лубянке существовал целый отдел анализа научных разработок. Но там занимались главным образом различными научными исследованиями и разработками, украденными или купленными на Западе. В ходе их анализа следовало прежде всего определить их военно-прикладную ценность, а также и выяснить - являются ли эти работы истинными или подброшены в качестве дезинформации с целью загнать в тупик какую-нибудь соответствующую советскую отрасль. Ход мыслей Куманина, навеянный Надиной диссертацией, был прерван трелями телефонного звонка. Звонили из другого города. Сергей поднял трубку и услышал голос брата: - Привет, братан, - прорывался сквозь треск в трубке Андрей Куманин из далекого Душанбе. - Послушай, я что-то до нашего старика не могу дозвониться. Где он? Что с ним? - Уехал куда-то, - ответил Сергей, чувствуя себя полным идиотом от того, что не знает, куда уехал отец. Брат, разумеется, именно этот вопрос и прокричал в трубку. - Куда-то по своим ветеранским делам, - не очень уверенно пробормотал Куманин. - Обещал скоро вернуться, не беспокойся... Треск в трубке прекратился и Андрей спокойно сказал: - Я в общем-то не беспокоюсь. Хотел с днем рождения поздравить, завтра ведь уже.... Сергей совсем забыл, что завтра у отца день рождения. - Может завтра вернется? - предположил брат. - Очень даже может быть, - обрадовался Сергей такому повороту разговора. - Ты позвони завтра вечерком, а я постараюсь к нему заехать. Поговорив еще пару минут о жизни и службе и получив на стереотипные вопросы такие же ответы типа "все вроде нормально", братья распрощались, и Сергей снова подошел к столу, где лежала папка с Надиной диссертацией. Читать дальше, пробираясь сквозь непонятную терминологию и еще более непонятное значение, не имело никакого резона. Оставалось только послушать две небольшие кассеты, которые были приложены к неоконченной рукописи. Куманин включил магнитофон и сразу услышал голос Нади: "Алеша, как звали твою маму?" "Не знаю", - отвечал детский голос. "А папу?" "Не знаю". "Но ты ведь знаешь, как тебя зовут?" "Меня зовут Алеша Лисицын". "А кто тебя так называл? Ты помнишь?" "Меня так называли все". "Кто такие эти все, Алеша?" "Я не знаю, кто они. Но они называли меня Алеша Лисицын". "Но кто это был - дяди, тети? Сколько их было? Где вы жили?" "Мы жили в комнате. Комната была большой. Я не знаю, кто такие дяди и тети". "Алеша, как ты меня называешь? Вспомни". "Я называю тебя тетя Надя". "Умница. Значит, я - тетя. Есть мальчики, а есть девочки. Ты это понимаешь?" "Понимаю. Я мальчик, а есть девочки. Девочки становятся женщинами, а мальчики - мужчинами. Но я не знал, что женщин называют у вас "тетями". "Ты сказал у "нас". Что значит у "нас", Алеша?" "Здесь, у вас. В этой комнате, где мы сидим. Я раньше не знал этого слова". "Хорошо, Алеша. А раньше, где жил?" "В комнате, в большой комнате. Там висела большая картина". "Картина? На ней было что-то нарисовано?" "Да. Она мне нравилась". "Что же было нарисовано на ней, Алеша?" "Гибель Дантона". "Что? Дантона? Ты знаешь, кто такой Дантон?" "Знаю. Это большой французский линкор. У него было пять труб. Его утопила немецкая подводная лодка. Это был самый крупный успех немецких подводников в позапрошлую мировую войну в Средиземном море. Тетя Надя, я больше не буду. Не сердитесь". "Нет, нет, Алеша. Я вовсе не сержусь на тебя. Мне страшно, но я нисколько не сержусь. Кто повесил эту картину у тебя в комнате?" "Я не знаю. Она всегда висела". "А кто рассказал тебе ее содержание?" "Учитель". "Учитель? Это был мужчина, а может это была женщина?" "Я не знаю". "Но учитель тебе рассказывал о войне или вообще о войнах? В какой мировой войне погиб этот корабль, что ты видел на картине?" "У вас ее принято называть первой мировой, но это неправильно. Если даже не считать войн в древности и средневековье, то эта война была уже четвертой мировой". "Четвертой?" "По мере того, как расширялись представления о мире, мировые войны охватывали все большие территории. Тридцатилетняя война была уже для своего времени мировой и Семилетняя тоже. Мировой была и война с Наполеоном. В этой войне участвовали даже Соединенные Штаты". "Боже мой! Откуда ты это знаешь?" "Я читал книгу, тетя Надя. Ее написал Джемс Бернес. Она вышла в Лондоне в 1897 году. Она называется "Война в Атлантике в 1812 году". "Где ты взял эту книгу?" "Мне дал ее учитель". "Твой учитель был моряком?" "Он не был моряком. Он был учителем". "А ты знаешь, кто такой моряк?" "Знаю. Это люди, которые управляют кораблями". "Хорошо, Алеша. Скажи, в той комнате висела только одна эта картина?" "Да. Только одна. Она была очень красивой: море, взрыв и огромный корабль. Учитель говорил, что так погибнет и весь мир, если не проснется". "Господи, что ты такое говоришь? А окна в твоей комнате были?" "Были. С занавесками". "И ты никогда не покидал комнаты. Ходил ли ты гулять? Ну как здесь?" "Я ходил гулять каждый день. Я открывал дверь комнаты и выходил в сад. Там были деревья и цветы. Птицы и звери". "Звери? Какие звери?" "Я не знаю их. Я спросил учителя, но он сказал, что тоже не знает". "Посмотри на эту картинку, Алеша. Были ли похожие звери в саду?" "Я не помню". "А как ты попал на то место, откуда тебя привезли к нам? Кто привез тебя туда?" "Я вышел погулять в сад, и оказался там". "На автобусной остановке? Что с тобой?" "Я хочу писать, тетя Надя". Куманин слушал всю эту ахинею, приоткрыв рот. Он даже вздрогнул, когда раздался щелчок, сигнализирующий о том, что кассета закончилась. Он перевернул ее и стал слушать дальше. "Алеша, - он снова услышал Надин голос, - почему учитель повесил в твоей комнате эту картину? В войнах гибли и другие корабли. Почему он выбрал эту?" "Потому что самому Дантону отрубили голову, так он говорил. А потом назвали его именем корабль. Что людей сначала убивают, а потом прославляют. Он считал это странным. Дантон никак не мог представить, что его друг Робеспьер отправит его на гильотину. Никто не мог подумать, что линкор "Дантон" потонет от одной торпеды. Учитель считает все эти вещи снами. Он всегда говорил, что кошмары во сне способны душить, если не проснуться". "Ты убедился, Фил? - спросила Надя, - Что скажешь?" "Да-а, - протянул мужской голос, видимо принадлежавший Феофилу. - Нарочно не придумаешь. Ты проверяла его щитовидку?" "Все в пределах нормы, - отвечал Надин голос. - Ты улыбаешься, Фил? Надеюсь, не думаешь, что я заставила его выучить все это наизусть и пересказать в твоем присутствии? Ты что-нибудь сам слышал об этом "Дантоне"? О корабле. Я, например, даже не знаю, в какой войне это произошло. А ты?" "Понятия не имею, - признался Фил, - откуда мне знать подобные вещи? Такой информацией владеют во всем мире только очень узкие специалисты. Уверен, что во всей Москве найдется человек пять, знающих об этом. Из них половина состоит на учете в психдиспансере. Если человек знает и помнит подобные вещи - он ненормальный. Можешь мне поверить". "Это произошло, - раздался голос Алеши, - 19 марта 1917 года у побережья Сардинии. Немецкая подводная лодка U-64..." "Алеша, - сказал Феофил. - Ты понимаешь о чем ты говоришь?" "Понимаю", - ответил мальчик. "Что такое подводная лодка?" "Это боевой корабль, который благодаря прочному водонепроницаемому корпусу и системе цистерн затопления может действовать под водой. Когда-то для этой цели использовались бензиновые и электрические двигатели, затем дизельные, а в настоящее время атомные. Хотя этому виду оружия еще нет и ста лет, именно подводные лодки сегодня в состоянии всего за несколько минут уничтожить планету своими ядерными ракетами, запущенными из океанских глубин. Учитель говорил мне..." Наступило молчание. Затем Надя спросила: "Что с тобой, Алеша?" "Тетя Надя, - сказал мальчик, - вы мне обещали конфетку, если я расскажу этому дяде о "Дантоне". "Алеша, - ответил Надин голос, - нельзя так много есть сладкого. Ты можешь заболеть". Раздалось хныканье ребенка и голос Феофила: "Дай ему конфету. Что ты, в самом деле? Возьми, Алеша, не плачь, маленький". Затем снова голос Нади: "Ну, что ты на все это скажешь, Фил?" "Да, это все очень интересно, - ответил Феофил, - ты знаешь, Надь, в некоторых деталях это напоминает то, что произошло в Фатиме. Там девочка говорила как бы от имени Божьей Матери, предостерегая людей. А этот мальчик говорит как бы сам от себя, видимо, он еще мал, чтобы осознать, что служит всего лишь рупором, и, возможно, благодаря каким-то особенностям организма. Ты заметила, что он то включается, то отключается, и при отключениях ведет себя совершенно адекватно своему возрасту. Также вела себя и Лючия Эбобера в Фатиме. Хотя она была немного постарше Алеши. Сколько ей было лет? Ты не помнишь?" "Кажется 9 или 10, - сказала Надя. - Я постоянно стараюсь понять, что ты хочешь сказать, Фил, но до конца не могу. Если эти дети служили всего лишь чьим-то рупором, то - чьим? Это ведь уже область совершенно далекая от науки. Я бы даже сказала, что это уже область чистой фантастики, даже не очень научной фантастики. Это уже уровень сказок". "Можно, конечно, все считать сказками, - ответил Феофил, - если бы не одно маленькое обстоятельство. Свидетелями так называемого "Фатимского чуда" были сотни людей, а Алеша Лисицын не сидел бы сейчас рядом с тобой на диване. Верно, Алеша?" "Верно, - ответил мальчик немного невнятным голосом, видимо, из-за конфеты во рту. - Чудо в Фатиме произошло 13 мая 1917 года, примерно через месяц после вступления в войну Соединенных Штатов и свержения царской династии в России. Учитель говорил, что иначе война продолжалась бы еще лет пятнадцать. А ее было необходимо срочно закончить..." Снова наступило молчание. Затем голос Фила спросил: "Если главной миссией Лючии Эбобера было окончание первой мировой войны, то ты, Алеша, зачем появился здесь?" "Где?" - переспросил ребенок. "У нас, - продолжал настаивать Фил, - здесь". "Меня тетя Надя привезла, - ответил Алеша и добавил: - На машине". Пленка закончилась. Куманин еще несколько мгновений сидел, тупо уставясь в замолчавший магнитофон, потом взял вторую кассету. Комната заполнилась веселой мелодией: "С небольшего ручейка начинается река, ну, а дружба начинается с улыбки..." Куманин даже вздрогнул от неожиданности, но песенку прослушал до конца с удовольствием, вспомнив, что это мелодия из какого-то детского мультика. Песенка закончилась, ее сменила другая: "Антошка, Антошка, пошли копать картошку..." Обе стороны второй кассеты были заполнены детскими песенками и веселыми мелодиями. Видимо, Надя их использовала для занятий с детьми в своей группе. Прокрутив пленку на большой скорости и убедившись, что кроме детских песен, она более ничего не содержит, Куманин выключил магнитофон. Он хотел еще раз прослушать первую кассету, но передумал. Если то, что он услышал - не мистификация, то можно, конечно, сдохнуть от удивления. Впрочем, Надя никогда не отличалась склонностью ни к фантазиям, ни к дешевым эскападам. Она всегда была очень серьезной девочкой, хорошо училась, учителя считали ее очень добросовестной, а подруги - немного не от мира сего. Теперь, по крайней мере, стало понятно, почему Надя прибежала к нему в поисках пропавшего Алеши. Она же говорила ему об удивительных способностях этого ребенка, но он, конечно, ничего подобного не мог представить, пока не прослушал эту пленку. Впрочем и отреагировал-то он больше на фамилию малыша по ассоциации с фамилией таинственного опера. Да тут еще роль сыграл обрывок телефонного разговора генерала Климова, случайным слушателем которого он стал. Конечно, если все это не какая-нибудь липа и в Москве, действительно появился такой пацан, то кое-где наверху вполне мог начаться маленький переполох. А в силу этого обретают некоторую логику и все дальнейшие события, связанные с Алешей Лисицыным, интернатом и Надей Шестаковой. "Фатимское чудо". Где-то он о нем читал, но где - вспомнить не мог. Кажется, в какой-то брошюре рассказывалось об ухищрениях церковных кругов, пытающихся заморочить головы простому народу и нажить побольше денег. Там перечислялись различные махинации церковников в старой России и в других странах. Помниться там говорилось о крупномасштабной мистификации, организованной царской охранкой, якобы обнаружившей мощи Серафима Саровского, чуть ли не по приказу самого Николая II. Среди прочего, было там и упоминание о чем-то подобном в португальском городе Фатима. Но, судя по пленке, Надя и Фил говорили об этом событии совершенно серьезно. А "Дантон"? Что за "Дантон"? И причем тут "Дантон"? Создавалось впечатление, что Алеша Лисицын просто издевается над взрослыми. Это характерно для маленьких детей, которые думают будто знают что-то, о чем понятия не имеют взрослые. Обычный рефлекс типа "А я знаю, а я знаю...". Ребенок получает наслаждение, когда убеждается, что взрослые "действительно" понятия не имеют о том, что он им снисходительно поведал. Такие же снисходительные нотки слышались на пленке в Алешином голосе. Интересно было бы посмотреть при этом на выражение его лица и на выражение лица Нади тоже. Кто вбил в ребенка все эти совершенно ненужные знания? Учитель. Что за учитель? Личность бы установить этого, с позволения сказать учителя, и привлечь за эксперименты над несовершеннолетними. Последнее время столько развелось разных магов и - как их? - экстрасенсов. Внушают детям всякую ерунду. Украли, наверное, Алешу Лисицына из какого-нибудь приюта, а может, купили или оформили липовые документы на усыновление, а потом бросили в Ростове на автобусной остановке. Если получить разрешение на официальное расследование, то всю эту историю можно раскрутить за сутки. Учитель! Он мальчику даже имя свое не назвал. Опытный, видимо, аферист! Впрочем, если его коллеги забрали мальчика из интерната, то кто-то следствие уже ведет. Возможно, на Алеше проверяли новые, конечно, секретные, психотропные средства. Пожалуй, этим можно объяснить интерес КГБ к данному ребенку. Мальчика забрали из интерната, конечно, чтобы выйти на учителя и арестовать этого мерзавца. Но тогда причем тут Надя? Как не крути, но пока не удается в этом деле связать все концы с концами. Куманин вспомнил, как его первый начальник подполковник Волков на все вводные, поступающие сверху, и непонятные рапорты, поступающие снизу от подчиненных, всегда говаривал с улыбкой: "Ничего, разберемся". "Разберемся", - подумал Куманин, но сразу вспомнил, что разбираться-то в этом деле, его никто не уполномочивал. С этой мыслью он залез под душ, а затем завалился спать. Ill "Совершенно секретно 17 августа 1936 года Капитану государственной безопасности товарищу Лисицыну АЛ Ваше объяснение было доложено Наркому. Однако он считает, что вы, как и Голощекин с Юровским, что-то не договариваете и не желаете внести окончательную ясность в это дело, являющееся вопросом особой государственной важности, и не задумываетесь о последствиях не только для вас, но и многих других. Юровский и Голощекин считают совершенно исключенным оставление пакета в Екатеринбурге в 1918 году в чьих бы то ни было руках и продолжают настаивать на том, что пакет в Москву увезли вы. Товарищ Лисицын! Ваша партийная и чекистская дисциплина ни у кого из руководства не вызывает сомнения. Однако, если вы, сдав пакет Свердлову, Дзержинскому или самому товарищу Ленину, дали при этом известную вам "большевистскую клятву" молчать, то ныне вашим долгом является не сохранение этой тайны, а ее разглашение, поскольку таковым является требование вашего руководства. Вы знаете от чего погибли ваши товарищи. Они продолжают гибнуть, и вы своим молчанием можете погубить всех. Сейчас вы находитесь на особо привилегированном положении, но такое положение не будет длиться вечно. И вы погибнете вместе со всеми. Поймите хотя бы это. Агранов Я. С. Впредь всю корреспонденцию направлять на мое имя". "Совершенно секретно Без даты Заместителю Наркома Внутренних Дел тов. Агранову Я. С. Я совершенно не понимаю, какие сведения вы хотите от меня получить. Я видел Свердлова и Дзержинского один раз в жизни до поездки в Екатеринбург в 1918 году. Товарища Ленина я вообще никогда не видел. Действительно, товарищ Свердлов поручил мне взять у Юровского какой-то пакет. О его содержимом я тогда ничего не знал, и товарищ Свердлов упомянул об этом деле вскользь, никак не подчеркивая важности этого задания. Я ехал в Екатеринбург совсем с другой целью, и когда же сообщил о просьбе товарища Свердлова Юровскому, тот вначале согласился отправить пакет вместе со мной, но потом в спешке, видимо, об этом забыл. Перед самым своим отъездом из Екатеринбурга я напомнил ему о поручении Свердлова, но пакета в тот момент не было в помещении Дома Особого Назначения. Он находился в сейфе товарища Юровского в городе. Мы не могли терять времени, поскольку сильно задержались и так, а мне необходимо было выехать из Екатеринбурга задолго до рассвета, чтобы не поставить всю операцию под угрозу срыва. Юровский сказал, что сам привезет пакет, и я возражать не стал. Вы знаете цели, с которыми появились в России все, начиная с Ленина и кончая мной. Эти цели не только не соответствовали, но являлись почти полной противоположностью тем целям, которые ныне ставят перед страной наша партия и ее вожди. В момент нашего появления в России появились и другие группы движения со своими задачами, что в принципе соответствовало созданию хаоса. Никто не понимал опасности входа в этот туннель. Все это месяц назад я лично доложил товарищу Сталину во время пребывания вождя нашей партии и народа на моем объекте. Товарищ Сталин согласился с моими доводами и высказал мнение, что пакет, видимо, был передан Голощекиным через Дзержинского Парвусу, после чего последний исчез. То, что пакет предназначался Парвусу, не вызывает ни малейшего сомнения. Однако показания моих источников дают возможность предположить, что пакет после передачи его полковнику Кобылинскому не был возвращен последним царю, а вывезен за границу. Возможна и еще одна версия: Кобылинский вернул пакет царю, тот передал его Яковлеву (Мячину), а тот передал его Свердлову. Вы понимаете не хуже меня, что Свердлов вполне мог, не поставив в известность ни Ленина, ни Дзержинского, тут же переправить пакет Парвусу. Это подтверждает и его быстрая гибель. Мне кажется, что затем Свердлов и Голощекин могли просто инсценировать пропажу пакета, стараясь выиграть время. Я прекрасно понимаю важность этого дела, но, к сожалению, ничем помочь не могу, хотя бы в силу собственной изолированности. Комендант объекта 17, капитан госбезопасности Лисицын А. Е.". "Сов. Секретно 26 февраля 1937 г. Народному Комиссару Внутренних Дел товарищу Ежову Н.И. Я никогда не встречался с врагом народа Ягодой и не видел его даже на портретах. Для меня он был моим начальником, которого партия надо мною поставила. Нас связывала только служебная переписка, в чем легко убедиться, читая копии его инструкций и моих докладов. Никакого участия в изменическо-вредительской деятельности врага народа Ягоды я не принимал и принимать не мог. Майор госбезопасности Лисицын А. Е." Оказывается, Лисицын был майором, а не капитаном, как значилось в картотеке у Никитина. Куманин перевел дух и выключил аппарат. Генерал Климов все еще в управлении не появлялся. Прапорщицу Светлану уже осаждали заместители и помощники Климова, у которых накопилось множество проблем, разрешить которые мог только сам генерал. Была суббота, как и любая другая суббота - обычный рабочий день на Лубянке. Правда, многие воспользовались отсутствием Климова и общим падением нравов (следовательно, и дисциплины), а равно прекрасной погодой, и еще в пятницу разъехались по дачам, расположенным в самых живописных местах Подмосковья. Однако такую вольность могли себе позволить только полковники и высшие чины. Рядовые сотрудники вкалывали, как обычно. Даже воскресенье не было для них гарантированным выходным днем. В любой момент могла поступить вводная, спутывающая все планы на воскресный день. О праздниках и говорить было нечего - они всегда были хуже любых будней. Иногда по праздникам службы на Лубянке переводились чуть ли не на казарменное положение. Уже став майором, Куманин чуть ли не через воскресенье дежурил либо по управлению, либо по городу, либо торчал в каких-нибудь негласных оцеплениях. Начальство хорошо помнило, что он холостяк, и использовало это обстоятельство максимально. Неожиданный перевод в распоряжение генерала Климова, помимо всего прочего, освободил его от нарядов и прочей мутоты вроде физподготовки, огневой подготовки и политзанятий, что было обязательным для всех офицеров, включая подполковников. Полковники уже могли позволить себе расслабиться во всем, не считая политзанятий, за посещениями которых тщательно следили. Несколько пропусков подряд могло очень больно и весьма неожиданно аукнуться в самый неподходящий момент, например при оформлении загранкомандировки или при аттестации на повышение. Куманин, после того как Климов выдернул его из отдела, уже пропустил одно политзанятие и хорошо это помнил. Здесь, на вершинах, близких к Олимпу, никаких политзанятий не проводилось, что тоже считалось одной из привилегий, к большого начальства. Куманин рассчитывал до обеда досмотреть пленку, а затем снова незаметно исчезнуть и заняться отслеживанием следов пропавшей Надежды. Он снова включил аппарат. "Сов. Секретно 20 июля 1937 г. Товарищу Сталину И. В. Дорогой товарищ Сталин. Поскольку я получил приказ обращаться непосредственно к Вам по вопросам, касающимся Объекта 17, минуя мое непосредственное руководство, прошу Вас оказать нам возможное содействие в следующем вопросе. Срочно нужен врач-специалист по удалению аденомы. Это болезнь не редкая. Ею в той или иной форме страдают все мужчины пожилого и преклонного возраста. Будучи запущенной, она вполне может представлять угрозу для жизни. Я понимаю, насколько неуместно отнимать у Вас - Великого Вождя нашего народа - время для разрешения подобных вопросов, но по Инструкции 12-А от 10 января текущего года мне предписано по всем вопросам обращаться только к Вам. Еще раз прошу прощения. Комендант Объекта 17 старший майор госбезопасности Лисицын". Лисицын уже стал старшим майором, т. е. носил на петлицах два ромба, как армейский комкор! Карьера его пошла в гору после замены Ягоды Ежовым. Это было очевидно. Следующий документ представлял собой последнюю страницу какого-то изъятого материала. Она, видимо, попала под объектив микрофильматора случайно, по невнимательности архивных работников. На ней значилось: "Итого - 27 миллионов 862 тысячи золотых рублей. Оценка предварительная. И подпись". Куманин внимательно вгляделся: не подпись ли это, часом самого Сталина? Нет. Не похоже. Значит Инструкция No 12-A действовала какой-то короткий период, после чего вождь перестал заниматься Объектом No 17 лично. "Совершенно секретно 20 декабря 1939 г. Товарищу Лисицыну. Мы уже сообщали, что Юровский умер, так ничего и не сказав. Голощекин также арестован, но с ним уже будут работать не в "кремлевке", а как положено. Вы, кажется, оказались правы: пакет попал к Свердлову через Мячина, который также арестован. Товарищ Сталин считает, что за преступления против народа и государства все должны нести персональную ответственность, независимо от того, чем они руководствовались и когда это происходило. Отдельный конверт предназначен не для вас. Сердечно поздравляю вас с Днем ВЧК - НКВД и с предстоящим 60-летием нашего вождя и учителя Великого Сталина. Наркомвнутдел Л. П. Берия". "Сов. Секретно 8 июля 1940 г. Товарищу Лисицыну. Руководство считает вполне возможным допуск любых специалистов - медиков на ваш объект с условием соблюдения некоторых мер предосторожности со стороны пациентов. Товарищ Сталин высказал недоумение по поводу того, что такому простому вопросу дали перерасти в проблему. Замнаркома В. Меркулов". "Сов. секретно 24 августа 1940 г. Коменданту объекта 17 товарищу Лисицыну. Значение последних событий вам должно быть понятно лучше, чем кому-нибудь другому. Благодаря гениальному руководству товарища Сталина, удалось фактически в полном объеме восстановить государство, считавшееся фактически уничтоженным. И не только восстановить его в чисто географическом смысле (хотя и это очень важно), но сделать его даже более могущественным, чем оно когда-либо было, способным решать все поставленные историей задачи. В связи с этим товарищ Сталин высказал мнение, что это известие должны услышать от него самого. Заключение врача убедило его только в том, что откладывать это мероприятие нецелесообразно. Более того, существует также мнение, что на объекте должно существовать "Положение 7" - общее для всех объектов, посещаемых вождем нашей партии и народа. А. Н. Поскребышев". "Сов. секретно 25 декабря 1940 г. Товарищ Лисицын! Есть мнение совершить погребение где-нибудь на ближайшем кладбище с соблюдением, если это уж так необходимо, каких угодно обрядов. Никто не собирается вмешиваться в желание скончавшегося, но вполне можно было обойтись без всяких этих старорежимных предрассудков. Все остальные, поднятые вами вопросы, получат скорее всего положительное решение в самом ближайшем будущем. Разумеется, что статус спецпоселенцев был бы оптимальным. Так, думаю, и произойдет. Ваш, Лаврентий Берия". "Ваш, Лаврентий Берия! Здорово! Были люди в наше время!" "Совершенно секретно 18 февраля 1941 г. Особая папка. В ПОЛИТБЮРО ЦК ВКП (б) С целью окончательного очищения органов НКВД и НКГБ от ягодо-ежовских вредителей и врагов народа применить высшую меру по списку нижеперечисленным враждебным элементам, проникшим в органы. Народный комиссар Внутренних Дел Берия Л. П. Далее следовал список из 142 человек. Лисицын значился в списке пятнадцатым. Напротив его фамилии было написано чьей-то раздраженной рукой: "Выяснить, куда девал ребенка". На полях списка размашистым почерком Сталина было начертано: "Считаю целесообразным". И крупная подпись вождя. Ниже следовали подпись Молотова, затем Кагановича, еще ниже - Маленкова и в самом низу - Калинина. Язычок пленки выскочил из бобины и исчез в приемном барабане. Экран засветился пустотой. Куманин выключил аппарат с чувством какого-то облегчения, какое бывает после просмотра фильма ужасов. Хотя он заранее знал, что Лисицын будет расстрелян, но не предполагал, что все произойдет столь буднично, особенно после того, как под некоторыми документами увидел подпись: "Ваш Берия". Получалось, что старший майор госбезопасности Лисицын напоследок украл какого-то ребенка. "Последнее время, - подумал Куманин, - я все время сталкиваюсь с какими-то почти мистическими историями с детьми". Что за ребенка "куда-то девал" опер Лисицын? Не Алешу ли Лисицына? Но тогда Алеше сейчас должно быть по меньшей мере лет пятьдесят. Впрочем, судя по знаниям, его вполне можно было считать пятидесятилетним. Было уже начало первого. По радио передавали пресс-конференцию Михаила Горбачева и канцлера ФРГ Гельмута Коля. Звучали слова: новое мышление, общечеловеческие ценности и рыночные отношения. Никто ровным счетом не понимал их значения, да и не пытался понимать - начальству виднее. Куманин сдал пленку и сообщил Светлане, что будет в архиве, где его можно найти, если генерал появится и потребует к себе. Куманин собирался съездить в Надин институт и выяснить в деканате заочной аспирантуры установочные данные на Феофила или отыскать его самого. В столовой, куда он зашел перекусить перед уходом, было многолюдно для субботнего дня. Взяв, как обычно, стакан кефира с булочкой, Куманин, оглядев зал в поисках знакомых, обнаружил за одним из столиков Олега Морозова - офицера Особого отдела Главного штаба флота. Как и всякий офицер Особого отдела КГБ, Морозов щеголял в полной форме капитана 3-го ранга с тремя золотыми нашивками на рукаве. В свое время он кончил какой-то институт и вместе с Куманиным проходил подготовку в школе КГБ. - Олег, привет, - поприветствовал Куманин, подсаживаясь к особисту за стол. - Как дела? - Дела - на Лубянке, - усмехнулся Морозов, поглащая шницель, - а у нас одни делишки. А у тебя как Сережа? Подполковника не получил? - Сейчас только по затылку получить можно, - в тон ему ответил Куманин, - я вообще слышал, что все повышения в комитете заморожены на неопределенное время. - Не-е, - не согласился Морозов, - мои документы пошли. Обещали к ноябрьским. - Он отодвинул тарелку и взялся за стакан с ряженкой. - Мне справочка одна нужна, - попросил Куманин. Морозов вскинул на него встревоженный взгляд. - Что за справка? - Ты не знаешь случайно, был у французов такой корабль "Дантон"? - "Дантон"? - переспросил Морозов. - Дантон - это деятель был такой во времена их революции. Я фильм смотрел. Ему башку отрубили на гильотине... - Это я без тебя знаю, - перебил его Куманин, - я о корабле говорю, названном его именем. Был такой во время первой мировой? - Спроси чего полегче, - засмеялся Морозов. - Откуда я знаю, тем более, в первую мировую. Да я о своих-то, кроме крейсера "Аврора", ничего не знаю. - Может справочники у вас какие есть в штабе, где можно было бы посмотреть, - продолжал настаивать Куманин, - мне для дела надо, Олег. - Погоди, - сказал капитан, - сейчас сделаем. У нас в штабе есть один псих из отставников - все знает. При Андропове его чуть не посадили даже. Слишком много знал. Капитана 1-го ранга ему задробили и выперли в запас. Но без его знаний весь штаб был, как без рук. Сам Горшков ходатайствовал. Пришлось оставить на работе. Если тебе срочно, я могу позвонить. - Позвони, пожалуйста, - попросил Куманин, - мне срочно нужно. Морозов вытер губы салфеткой, и они отправились на четвертый этаж, где размещались особисты. Их постоянно хотели оттуда выселить, поскольку у них были помещения и при "обслуживаемых" воинских частях, а штаты Лубянки постоянно росли, и хронически не хватало места для новых отделов и управлений, которые начали плодиться еще в андроповские времена. Военное командование со своей стороны пыталось выселить их из занимаемых помещений, ссылаясь на то, что у них есть места на Лубянке. Но особисты, заняв круговую оборону, не уступали, а, напротив, время от времени отхватывали себе помещения там и сям. "Прут, как израильские танки", - недовольно помянул их как-то сам генерал Чебриков. В комнате, куда Морозов привел Куманина, стояли два огромных сейфа и два стола с телефонами, висел портрет какого-то адмирала с иезуитским лицом - спартанская обстановка осажденной крепости. Морозов поднял телефонную трубку: - Сергей Сергеевич у себя? Попросите, пожалуйста. Сергей Сергеевич, здравия желаю. Морозов беспокоит. Как здоровьице? Ну и отлично. Сергей Сергеевич, тут справочка нужна небольшая. Думаю, вы сможете помочь. - Он прикрыл трубку ладонью и спросил Куманина: - Как, ты говоришь, этот корабль назывался, "Дантон"? - и уже в трубку: - Сергей Сергеевич, подскажите, пожалуйста, корабль "Дантон" был у французов в первую мировую войну? - жестом он показал Куманину: "Записывай". - Так запомню, - отмахнулся Куманин. - Что? Был? Целых шесть однотипных? Здорово. А что с ним стало? Немцы утопили? Когда? В марте 1917-го? Ну, спасибо вам большое, Сергей Сергеевич. Извините за беспокойство. - Морозов повесил трубку. - Бутылка с тебя, - сказал он Куманину. - Был такой корабль. Его немцы утопили в 1917-м году, - и засмеялся, - в честь Октябрьской Революции. - Спасибо, - улыбнулся Куманин, - утопили, значит? Но все равно, спасибо, - и вышел из кабинета. Сергей даже почувствовал облегчение, что прослушанное вчера на пленке получило подтверждение, а не оказалось бредом больного воображения маленького дебила. "С одним вопросом разобрались. Теперь надо узнать, что же произошло в том же году в Фатиме?" Куманин уже направился к выходу из Управления, но тут неожиданно вспомнил, где ему попадалось описание происшествия в Фатиме в 1917 году. Это было в одной из многочисленных конфискованных книг, хранящихся в сейфах и несгораемых шкафах его кабинета. Книга была издана в Нью-Йорке на английской языке в 19,75 году. Называлась она "Дом Особого Назначения" и была составлена по материалам бывшего учителя царских детей Чарльза Сиднея Гиббса. Подготовил к печати его внучатый племянник. Куманин вернулся и, разыскав Кудрявцева, попросил у него ключи от своего кабинета и сейфа, соврав, что забыл там спортивный костюм и кое-что еще из личных вещей. В кабине Кудрявцева сидели два длинноволосых молодых священника, которых полковник инструктировал. Поэтому, не задавая никаких вопросов, он, выйдя в коридор, отдал Куманину ключи и только буркнул: - Носи при себе, или сдай Климову. Твоими ключами, кстати, Стебликов интересовался, хочет все наши разработки себе присвоить. Дурак будешь, если ему отдашь. Все они горазды на готовенькое... Куманин поблагодарил своего бывшего начальника и открыл свой кабинет. Вообще-то подобное полагалось делать в присутствии комиссии, назначенной начальником отдела, ведь если Куманин, вскрыв свой кабинет, обнаружит там широко раскрытые пустые сейфы или всего-навсего пропажу телефонного аппарата (случалось и такое), отвечать за все пришлось бы ему, причем строго в соответствии с законодательством наказание могло последовать в диапазоне от денежной компенсации до тюремного заключения. Справедливо полагая, что воровать у него монархическую литературу не будет даже генерал Стебликов, а за украденный телефонный аппарат он как-нибудь расплатится, Куманин смело сорвал печати и вошел в помещение. Среди книг на иностранных языках - они были собраны в одном месте - он быстро нашел книгу Чарльза Гиббса, сунул ее в дипломат, снова тщательно опечатал сейф и кабинет, и с сознанием выполненного долга исчез из Управления. IV Суббота - как раз тот самый день, когда во всех вузах страны кипит жизнь на заочных отделениях, включая заочную аспирантуру. Именно на это рассчитывал Куманин, направляясь в медицинский институт, который Надя закончила заочно и теперь училась в заочной аспирантуре. Заведующая заочным отделением аспирантуры - молодая миловидная женщина, представившаяся Ириной Сергеевной, - мгновенно сорвала с лица улыбку при виде милицейского удостоверения, предъявленного Куманиным. Улыбка сменилась встревоженным выражением, характерным для любого советского человека, представшего перед представителем славных правоохранительных органов. Куманин спросил о Наде. - Шестакова? - переспросила Ирина Сергеевна, - давно уже не была. Вы лучше бы к ней на работу зашли. Работа у нее такая в интернате, что свободного времени не остается. Да еще тут диссертация. Могу дать вам адрес интерната. - Спасибо, не надо, - поблагодарил Куманин, - адрес интерната я знаю. У меня к вам еще вопрос. Мне нужно найти одного вашего доцента по имени Феофил. Вы такого знаете? - Феофил Пименович? - спросила заведующая, - он у нас давно не работает. - Вот как? - удивился Куманин, - а его адрес вы не могли бы подсказать? - Это в отделе кадров, - сказала Ирина Сергеевна, - я не знаю. Выяснив, что отдел кадров сегодня работает только до двух часов, Куманин поспешил туда - было уже без четверти два. Дверь отдела кадров была обита оцинкованным железом, и в ней имелся глазок, как в тюремной камере. Кроме таблички "Отдел кадров", на двери висела еще одна - "Первый отдел", а потому дверь, выставив наружу только кнопку звонка, была наглухо закрыта. Куманин с силой нажал пальцем на эту кнопку. Глазок приоткрылся, и Куманин поднес к нему свое удостоверение. Дверь бесшумно открылась, как всегда случалось после выполнения подобного ритуала. Пожилой мужчина в помятом костюме, который традиционно украшали значок участника Великой Отечественной войны и колодки со стандартным набором медалей, оказался начальником первого отдела. Выяснилось, что кадровики по субботам работают чисто символически и к полудню все инспектора разбегаются. - Ничего, - успокоил его Куманин, испугавшись, что ему сейчас придется выслушать очередную лекцию о падении дисциплины и отсутствии элементарного порядка, - думаю, что вы сможете мне помочь. - Слушаю вас, товарищ... - начальник первого отдела вопросительно посмотрел на Куманина. - Майор, - подсказал Куманин, еще раз в раскрытом виде поднося к очкам начальника свое милицейское удостоверение. - Слушаю вас, товарищ майор. Прошу ко мне в кабинет, - он распахнул обитую дерматином дверь с табличкой "Начальник Первого отдела". Табличка была таких размеров, что уже вполне могла считаться мемориальной доской. Кабинет начальника первого отдела был небольшим и без претензий на роскошь. Он весь оказался заставлен сейфами и несгораемыми шкафами, как будто находился не в педиатрическом институте, а в разведывательном отделе генерального штаба. В небольшом проеме между забранным толстой решеткой окном и огромных размеров сейфом притулился стол, украшенный настольной лампой казенного образца и парой черных телефонных аппаратов. В другом крошечном проеме между пугающей сталью несгораемых шкафов был втиснут столик с пишущей машинкой секретного делопроизводства. - Вы по поводу воровства халатов? - спросил начальник первого отдела, представившийся Иваном Никифоровичем. - Нет-нет, - Куманин даже поднял руку, поскольку Иван Никифорович уже готовился открыть толстенную папку, где, видимо, содержались материалы проведенного им предварительного расследования по факту воровства белых халатов. - Нет-нет, - снова повторил Куманин, усаживаясь на жесткий табурет, на котором вызванные в первый отдел сотрудники института должны были осознавать свое ничтожество, глядя в очи Ивана Никифоровича. - Меня интересует один из ваших сотрудников, - продолжал Куманин, - доцент Феофил Пименович... - А! - оживился Иван Никифорович. - Он, выходит, и по вашей линии проходит. - Он еще что-нибудь натворил? - в свою очередь поинтересовался Куманин. - По чьей линии? - Товарищи приходили, интересовались, - уклончиво ответил знавший свое дело начальник первого отдела. "Товарищи, наверняка, были из комитета, о чем какому-то милицейскому майору знать было необязательно". - Допросить его надо, засветился в одном деле, - столь же уклончиво сообщил Куманин. - Мне бы установочные данные на него хотелось получить. И поскольку он у вас работал... - Уволили мы его, - не без гордости сообщил Иван Никифорович. - С полным несоответствием занимаемой должности. Мы молодежь воспитываем, а тут выясняется, что преподаватель стоит на учете в психдиспансере и несет, понимаете ли, неизвестно чего на занятиях. У нас тут преимущественно женский контингент, сами понимаете... - Давно уволили-то его? - спросил Куманин. - Считай, с полгода. Хотели по статье, но сейчас времена - сами знаете какие. Дали уйти по собственному желанию, - с горечью признался Иван Никифорович. - Он по образованию - детский психиатр. Сразу после института защитил диссертацию. Говорили, не без способностей. Но тут начали мы получать сигналы, что он на своих лекциях что-то несет о Боге, о Божественной сущности сознания, и прочую буржуазную чепуху. Я, знаете ли, товарищ майор, сорок календарных лет в органах прослужил и эту публику знаю - тут же дал команду проверить, не псих ли. И что вы думаете? Состоит, как миленький. Копнули - оказалось, еще на старом месте работы его разоблачили и направили на принудительное лечение с помощью органов. Там он тоже какую-то околесицу нес. Вроде, отрицание Бога тормозит развитие науки и искажает само понятие "психиатрия". Было это, аккурат, в 79-м. Выпустили его из психушки, он - к нам, штампов-то в паспорте не ставят, о прошлом скрыл. Я, как узнал, сразу в органы сообщил: мол приезжайте, забирайте тепленького. Получил ответ: нас теперь это не касается, примите административные меры. Я тут же представление ректору и копию в райком. Хорошо еще статья есть, что психам, нельзя работать в системе высшего и среднего специального образования. А то бы управы не найти на него... - А он у вас психиатром работал? - уточнил Куманин. - Психологом, - поправил начальник первого отдела, - на полставки. Детей, понимаете ли, каких-то на свои лекции таскал, студентам показывал. Где он этих детей брал и что потом с ними делал, выяснить бы не мешало. Вы по этому поводу? - Примерно, - ушел от ответа Куманин. - Мне бы его адресок получить. - Сейчас сделаем, - с готовностью вставил Иван Никифорович и, поднявшись со стула, с лязгом открыл мощный сейф, который сделал бы честь любому банку. В сейфе, насколько мог видеть Куманин, находилась картотека с учетными карточками сотрудников, преподавателей и студентов, видимо, находящихся под особым присмотром первого отдела. - Хорошо следите за кадрами, - похвалил Куманин ветерана, - полный у вас порядок, приятно смотреть. - А как же иначе? - Ивану Никифоровичу была явно приятна похвала. Кто еще мог оценить его работу по достоинству, коль она была негласной - только офицеры КГБ, милиция да райкомовские инструкторы. - Кадры решают все, как говорил товарищ Ленин, - начальник первого отдела подал одну из карточек Куманину, оставив сейф полуоткрытым. - У меня здесь собраны все согласно инструкции райкома. В первую очередь евреи и те, у кого родственники подвергались репрессиям как представляющие повышенную общественную опасность. Важно знать их настроения. Затем злоупотребляющие алкоголем, склонные к хищениям, фарцовке, аморальному поведению... - А евреев много у вас? - поинтересовался Куманин, исключительно, чтобы поддержать разговор с симпатичным ветераном. - Раньше дел было невпроворот, - признался Иван Никифорович, - но постепенно разгребли. Кто уехал, кого сократили. Сейчас в пределах пяти процентов, как положено. Новых не берем без указания, - он поднял палец вверх. - В общем, полный порядок, - констатировал Куманин, списывая с карточки установочные данные на Феофила: "Пименов Феофил Пименович, 1948 года рождения, русский, беспартийный, образование высшее, лейтенант запаса медицинской службы. Временно прописан по адресу: г. Москва, Самаркандский бульвар, д.7, кв.114. Прописан постоянно: пос. Нефедово, Серпуховского р-на Московской области, проезд Коммунаров, д.5. Холост". На карточке стоял жирный штамп "Уволен". - А о аспирантах-заочниках у вас есть сведения? - спросил Куманин, закрывая записную книжку. - Не охвачены, - со вздохом сказал начальник, - только списком. По месту их основной работы надо интересоваться. О вечерниках кое-что можем сообщить, если надо. Поблагодарив за содействие, Куманин вышел на улицу, обдумывая план дальнейших действий. Решив не терять "оперативного темпа", он тут же погнал своего "жигуленка" на Самаркандский бульвар, находящийся на самой окраине Москвы. За рядами новостроек у кольца 209-го автобуса начались буйно заросшие травой и бурьяном пустыри. Однако на месте его постигло разочарование. Хозяйка квартиры, где временно был прописан Феофил, сказала, что ее постоялец уже месяца два как выписался и выехал по месту постоянной прописки, то есть в поселок Нефедово Серпуховского района. Куманин в азарте погони чуть было не развернулся, чтобы взять курс на юг в сторону Серпуховского шоссе. По хорошей дороге до Серпухова можно было добраться менее чем за час. Но передумал - была уже половина пятого. Для выезда на шоссе нужно было исколесить полгорода, а затем еще искать Феофила в самом Нефедово. Ночевать же в машине Куманин не любил. Отложив поездку в Серпухов до утра (назавтра воскресенье), Куманин решил заехать к отцу, у которого сегодня день рождения. Не исключено, что Степан Агафонович именно нынче вернется обратно из своей поездки. Войдя в подъезд дома, Куманин понял, что Степан Агафонович еще не вернулся - из переполненного почтового ящика торчали газеты. Кроме нескольких номеров "Правды" и "Красной Звезды", были журнал "Коммунист Вооруженных Сил" и квитанция на оплату междугородного телефонного разговора с Ленинградом. В квартире было пусто и полутемно из-за зашторенных окон. Куманин зажег свет и прошел на кухню. На кухонном столе лежала написанная Степаном Агафоновичем записка: "Дорогой Сережа! Не волнуйся и, пожалуйста, не делай никаких попыток меня разыскать. Я сам дам о себя знать. Обнимаю. Отец". Сергей, прочитав это послание, забеспокоился. "Что значит: "пожалуйста, не делай никаких попыток меня разыскать". Честно говоря, он и не собирался искать отца, но тут почувствовал страстное желание именно этим и заняться. Куда, зачем и насколько уехал отец? Почему он не хочет, чтобы Сергей начал его искать? Видимо, боится, что сын начнет его искать, используя свое служебное положение. Другими словами, он просит его, чтобы тот не впутывал в отцовские дела свое могучее ведомство. А если нет, тогда вообще ничего не понять. Подобные записки писали в романах XIX века сбежавшие жены: "Прости меня и не ищи", или что-то в этом духе, а не семидесятитрехлетние ветераны НКВД - МГБ". Прочитав еще раз записку, Куманин пожал плечами. Бросив на кухонный стол газеты и журнал, он увидел, как квитанция об уплате междугородного телефонного разговора выскользнула из пачки и упала на пол. Сергей поднял ее и, подчиняясь настроению, возникшему после чтения записки отца, посмотрел на номер ленинградского телефона, по которому, судя по дате, неделю назад звонил Степан Агафонович: 355-99-93. Появилось желание набрать его и поздравить отца с днем рождения, но пришлось отказаться. Раз отец просил его не искать, значит он так хотел, и нечего лезть в его дела. Кроме того, не было никакой уверенности, что отец находится именно по этому телефону. Мало ли кому можно звонить в Ленинград. Это вовсе не значит, что он поехал именно туда. Поливая цветы, Сергей вспомнил о странном письме, которое заметил лежащим у телефона во время последней встречи с отцом. Письмо также было отправлено из Ленинграда, причем отправителем был какой-то Израиль Лазаревич, что тогда удивило Куманина. Он подошел к тумбочке, где стоял телефон, и обнаружил, что письмо по-прежнему лежит на своем месте, рядом с последним справочником телефонов АТС Москвы, который распространялся исключительно среди инвалидов и ветеранов Великой Отечественной войны. Мгновение поколебавшись, Куманин взял письмо, вынул из конверта лист ученической тетрадки в клеточку, на которым ровным и уверенным почерком было написано: "Дорогой, Степа! Я понимаю все те вопросы, которыми ты меня засыпал. На твоем месте я бы задал их еще больше и, возможно, в гораздо более резкой форме. Однако многое из того, что я мог бы тебе рассказать, не могу и не хочу доверять бумаге. Мне кажется, что нам имеет смысл встретиться во второй и, наверное, в последний раз. Если надумаешь приехать, предупреди меня по телефону (ленинградскому, разумеется): 355-99-93. Я тебя встречу. И. Л." Письмо успокоило Куманина, особенно "дорогой Степа". Столь фамильярно к Степану Агафоновичу мог обращаться только человек его лет или старше. То, что этот человек еврей и что Сергей о нем ничего не слышал, ни о чем не говорило. Каждый чекист носит в себе (и уносит в могилу) много такого, о чем не знают ни жены, ни дети. Это уже Куманин знал по собственному опыту. До войны, во время нее и сразу после ее окончания органы были буквально набиты евреями, так что и в этом нет ничего необычного. Степан Агафонович всегда был не многословен, а уж о службе вообще никогда не говорил и полслова. Какая-то лень охватила Куманина. Ехать домой не хотелось, и он решил переночевать у отца, утром сгонять на заправку, а затем отправиться на поиски Феофила. Он надеялся, что Надя и Феофил находятся где-то вместе, и, найдя Феофила, он разыщет и ее. Как ни странно, но никто не звонил, чтобы поздравить Степана Агафоновича с днем рождения, хотя, возможно, отец предупредил о своем отъезде не его одного. Правда, снова позвонил брат из Душанбе. Сергей успокоил его, сказав, что точно выяснил - старик уехал в Ленинград к какому-то старому сослуживцу. Какие там у них дела - неизвестно, наверное, скоро появится. Посмотрев новости по телевизору, он выяснил, что Горбачев еще находится в Бонне, оттуда собирается в Париж, а с ним - это было особенно приятно - Климов, о чем-то беседующий с Эдуардом Амвросиевичем, в недавнем прошлом тоже генералом КГБ. Впрочем, Куманин знал, что судить о передвижениях столь высокопоставленных лиц по экрану телевизора по меньшей мере опрометчиво. Могут прокрутить запись, как Горбачев и его свита наблюдают прохождение почетного караула берсальеров где-нибудь в Риме, а они уже давно в Москве и через час или два, взлетев с какого-нибудь никому не известного аэродрома - уже в другом месте. Выключив телевизор, Куманин позвонил Надиным родителям, чтобы узнать, не выяснили ли они что-либо о дочери. К телефону подошел Николай Кузьмич. Ничего нового они не знали. Надя так и не появлялась и не звонила. Он ездил на опознание в три московских морга, жене ничего не говорил. Слава Богу, Нади среди предъявленных ему на опознание трупов, не было. Лидия Федоровна совсем плоха, как бы не пришлось в больницу класть. Приходил какой-то молодой человек, представился научным работником кафедры, по которой проходит Надина диссертация, и просил папку с диссертацией дать ему, поскольку скоро так называемая кафедральная защита, и научные оппоненты хотят ознакомиться с работой. - Надеюсь, - похолодел Куманин, - вы не сказали, что диссертация у меня? - Почему нет, - простодушно ответил Николай Кузьмич, - сказали, что взял посмотреть товарищ Нади, скоро отдаст. - А фамилию мою называли? - допытывался Куманин, хотя отлично понимал, что если за диссертацией охотятся те же самые люди, что увезли из интерната Алешу Лисицына, то они его и без фамилии высчитают в шесть секунд. - Нет, - сказал Николай Кузьмич, - сказал просто, что Надин товарищ взял ее на время. Он огорчился и сразу ушел. - А как он выглядит? - спросил Куманин. - Описать его можете? - Как выглядел? - переспросил Николай Кузьмич, - не помню точно. Лет тридцати пяти, бородка русая. - Волосы длинные? - допытывался Куманин. - Волосы... - напрягал память надин отец, - не помню, вроде нет, нормальные волосы, как у всех... - Имя свое он не называл? - Нет. Сразу ушел. Я с балкона видел, что он сел в машину, там еще кто-то сидел за рулем. И уехали. - А машина какой марки? Не заметили? - Нет. Не помню, - признался Николай Кузьмич, - не обратил внимания. На ходу натягивая пиджак, Куманин вылетел из квартиры отца, вскочил в свою машину и помчался по темным улицам московских новостроек к себе домой. Минуя лифт, взлетел на свой этаж. Осмотрел дверь квартиры. Все вроде было в порядке, открыл дверь и зажег свет. Все выглядело так же, как и перед его уходом из дома. Но папки с диссертацией Нади на столе не было. Глава 5 Догадка Куманина о пребывании Михаила Горбачева в ФРГ оказалась правильной. И Горбачев, и Климов прилетели на уикэнд в Москву, хотя об этом, разумеется, не сообщалось, поскольку официальный визит Горбачева в ФРГ продолжался. По субботам генсек любил ходить в сауну, и даже начало третьей мировой войны, наверное, не заставило бы его отказаться от привычного удовольствия. Впрочем, в его бункере на случай термоядерной катастрофы была тоже была оборудована сауна. Возможно, в ФРГ, как уверял канцлер Коль, были сауны и получше, но ничто не могло заменить привычной интимной обстановки, когда можно полностью расслабиться и побеседовать с особо приближенными товарищами, не думая о том, что все разговоры пишет какая-нибудь западная спецслужба. Кстати, Гельмута Коля тоже пригласили в Москву попариться и отдохнуть Канцлер отказался, и упрашивать его не стали - интимность беседы исчезла бы, к тому же он приволок бы с собой кучу всяких секретарей и личных советников. В отличие от Горбачева, Коль не мог бы улизнуть из страны незамеченным - это сразу попало бы в газеты, западные, разумеется, которые месяца через полтора можно было бы прочитать в Москве. "Столица мира, сердце всей России" - Москва - в середине 1989 года, как, впрочем, и ныне, была таинственным, мало кому известным, наглухо изолированным от внешнего мира городом. Глухие бетонные заборы, здания-монстры, тянущиеся на сотни метров без входных дверей и с плотно зашторенными окнами, целые кварталы построек с запертыми подъездами, стальными воротами и тайными калитками, дома попроще с милицейскими вахтами в парадных. Никто не знал об их назначении, а умело распускаемые слухи говорили что-то невнятное о секретных институтах, кующих тайное оружие для окончательной победы труда над капиталом. Многие, видимо, были бы сильно разочарованы, а некоторые даже возмущены, узнай они, что столь строгие меры секретности и средневековой таинственности окружают здания, за стенами которых развернуты шикарные клубы, плавательные бассейны, сауны, площадки для гольфа, теннисные корты, продовольственные и промтоварные спецсклады, спецпарикмахерские, спецхимчистки, спецпошивочные ателье, спецполиклиники и спецбольницы, спецбиблиотеки и спецкнигохранилища, спецавтопарки и даже спецбюро похоронного обслуживания. Все это тщательно скрывалось от посторонних глаз, поскольку принадлежало совсем к другой стране, не имеющей названия и не обозначенной на географических картах, на которую работала вся огромная империя, именуемая Советским Союзом, считавшаяся сверхдержавой. В действительности, последний был всего-навсего колонией той маленькой таинственной страны, что отгородилась от сверхдержавы бетонными заборами с калитками, у которых постоянно дежурила вооруженная охрана, которую за забор тоже не пускали. В этой стране не было километровых очередей за предметами первой необходимости, не существовало никакого дефицита товаров и услуг, даже в страшном сне там не снились коммунальные квартиры, загаженные лестничные клетки, неосвещенные и немощеные улицы, грязные толпы на вокзалах, пьяный мат водочных очередей, вонь подворотен, умирающие от недостатка лекарств и врачей дети и старики. До этой страны не докатывались ни антиалкогольные кампании, ни кампании по борьбе с нетрудовыми доходами, ни законы о тунеядцах, валютчиках, фарцовщиках, перерожденцах, отщепенцах и антисоветчиках, поскольку, если говорить прямо, вся эта страна состояла из одних именно тунеядцев, валютчиков, фарцовщиков, перерожденцев, отщепенцев и антисоветчиков, действовавших в масштабах, которые не снились никому за ее пределами. Здесь существовали своя подсудность, свой нравственный кодекс, свой образ жизни (который мог быть высоким, средним и низким, но даже самый низкий на порядок превосходил самый высокий уровень по ту сторону глухой стены), свои привычки и даже своя валюта. Хотя предпочитали тут не придуманные боны и сертификаты, а полноценные доллары и дойчмарки, за одно обладание которыми по ту сторону стены бросали в тюрьму. Это маленькое государство, на которое за грамоту или латунную медаль фактически бесплатно трудились миллионы рабов, было создано гением Ленина и Сталина, уничтожившим во имя этой великой цели около ста миллионов не вписывающихся в их социальные теории людей. Окончательные формы и кодификацию оно приняло в эпоху Брежнева. Стать гражданином этой "страны", если ты не получил такого права по наследству, было очень сложно. Ни Горбачев, ни Климов наследственного права на это не имели - оба были "переброшены" через бетонный забор стечением обстоятельств. Что-то не так сработало в хитросплетении интриг при дворе четырех предыдущих генсеков, трое из которых были спроважены на тот свет. К сожалению, роскошная изолированность этой маленькой страны, которую клеветники - завистники в СССР и за рубежом - окрестили "Советским зазеркальем" или "Страной Номенклатурией", последние годы все более стала напоминать изолированность осажденной крепости. Снизу напирало трехсотмиллионное, лишенное элементарных человеческих прав, трижды обворованное и обманутое население последней в мире рабовладельческой империи; сверху не менее мощно давил потенциальный противник - остальной мир, ушедший далеко вперед от этого сермяжного царства, которое вождь мировой революции пытался преобразовать в "депо" этой революции. Жители "Номенклатурии", давно уже убедились в том, что указанный Лениным путь построения первого в новейшей истории рабовладельческого государства на кровавой замеси перманентного террора и экономического разврата, завел в тупик, где всем им суждено погибнуть, и поэтому с надеждой смотрели на самого молодого из всех генсеков, твердо сказавшего: "Я спасу страну", имея, в виду, конечно, страну "Номенклатурию". Об остальной стране давно уже забыли, и она мало кого интересовала, особенно после Чернобыльского апокалипсиса. Распаренные и благодушные, после сауны и сеанса спецмассажа, Горбачев и Климов, закутавшись в махровые халаты, полулежали, как древнеримские патриции в глубоких креслах, смакуя зеленовато-огненный франко-немецкий ликер "Вестфалия". И хотя их вкус был сильно подпорчен ставропольским прошлым, где наиболее изысканным напитком считалась импортируемая с Кавказа "чача", жизнь в "Зазеркалье" научила их многому, в том числе разбираться в сложных букетах зарубежных и отечественных коллекционных вин и ликеров. - Когда покойный Юрий Владимирович, - мечтательно вспоминал М. С. Горбачев, - на вокзале в Минеральных Водах представил меня Леониду Ильичу, тот посмотрел на меня из-под своих косматых бровей и сказал: "Ты спасешь страну". - Вы путаете, Михаил Сергеевич, - возразил Климов. - Он не сказал, а спросил "Ты спасешь страну?", на что Юрий Владимирович ответил: "Он спасет страну". А вы, насколько мне известно, не сказали тогда ни слова, а потому и не должны ни за что отвечать. - Нет, нет, - засмеялся Горбачев. - Все было не совсем так. Даже совсем не так. Но как бы то ни было, мне казалось, что стоит только начать, все сформируется, и процесс пойдет. Но все оказалось гораздо сложнее. Стоило только углубить, и вы понимаете... - генсек вздохнул и пригубил ликер. - Когда я учился в школе, - сказал Климов, - в классе, кажется, пятом или шестом, мне попались морские рассказы Бориса Житкова. Был такой довоенный писатель. У него есть один замечательный рассказ. Название его забыл, но суть такова: корабль в океане, в трюме у него под тяжелым и взрывоопасным грузом начался пожар из-за самовозгорания контрабандной селитры. До источника пожара было не добраться, но замер температуры в трюме ясно говорил капитану и еще одному офицеру, знавшему о пожаре, сколько у них примерно осталось времени до того, как корабль взлетит на воздух. А на борту, помимо груза, было около двухсот пассажиров: женщины, дети, старики и прочие беспомощные люди. Судно было обречено, но капитан решил спасти пассажиров. Прежде всего надо было предотвратить панику. Поэтому сведения о пожаре в трюме долгое время держали в секрете, а одного пассажира, который об этом случайно пронюхал, пришлось выкинуть за борт. Последнее время я очень часто ощущаю себя членом команды того самого судна. В трюмах бушует страшный пожар, его не погасить, и мы знаем, дорогой Михаил Сергеевич, что вскоре наш величественный белый лайнер именуемый Советским Союзом, взлетит на воздух, рассыплется на куски, которые быстро или медленно, но обязательно затонут. Дай Бог удержать на плаву Россию и не дать ей развалиться вслед за СССР... - Да, да, - оживился Михаил Сергеевич, - именно это ложит начало всему. Вы все правильно излагаете, Виктор Иванович, поскольку, если мы упустим время, это будет, знаете ли, чревато. Раз процесс пошел, его следует убыстрить, углубить, понимаете ли. С другой стороны, мы к декабрю соберем второй съезд народных депутатов и начнем постепенно формировать процесс, о котором вы так образно рассказали. Я, к сожалению, многого не читал. Занят, знаете ли, был всегда: комсомольская работа, партучеба, потом ВУЗ. Я там был комсоргом вместе с Лукьяновым. Так вы считаете, что нам удастся спасти пассажиров, прежде чем наш корабль развалится? - Если бы было человек двести, как на том пароходе, - задумчиво проговорил генерал, рассматривая на свет изумрудные переливы ликерной рюмки, - то можно было бы спасти всех. Но поскольку у нас их триста миллионов, то спасать придется только пассажиров первого класса, как на "Титанике". Остальные, если выплывут, то выплывут, если нет - то вечная память. Горбачев рассмеялся: - Мне очень нравится, как вы преподносите самые серьезные вещи, с чувством, я бы сказал, хорошего юмора. Когда мы с Раисой Максимовной отдыхали в 1972 году в Италии на вилле ЦК КПСС, я был еще, можно сказать, человеком маленьким, и нам на двоих полагалось всего пятнадцать тысяч долларов на месяц. Так вы даже не представляете, какое было к нам отношение, но я не об этом. Нас поместили в номер, откуда в случае пожара выбраться было совершенно невозможно, в то время как в номерах высшего класса предусмотрены меры для быстрой эвакуации в случае любых чрезвычайных обстоятельств: наводнения, землетрясения и даже извержения, хотя ни одного вулкана вблизи не было. В грядущем катаклизме нам очень важно сохранить костяк нашей партии, ее, так сказать, наиболее здоровые и творческие силы. Я имею в виду, сохранить у руководства страной. В этом направлении и надо работать. Если пользоваться вашими аналогиями, то места в шлюпках не хватит и для половины пассажиров, которые ныне находятся в каютах первого класса. Многими придется пожертвовать, особенно товарищами в Восточной Европе и некоторыми нашими, которые не понимают серьезности момента и так приросли, понимаете ли, к символике и терминологии, что готовы умереть во имя разных не* серьезных вещей и погубить вдобавок всех. Мы проведем, конечно, с товарищами необходимую работу, но если... Вы понимаете? - Да, - кивнул головой Климов, - и уж если Советский Союз обречен, нужно принять меры, чтобы о нем не очень и жалели. Все-таки "Империя зла", как выразился президент Рейган. Мы уже запустили мощную кампанию по дискредитации Сталина - так называемую вторую волну. Пока в рамках вашего тезиса по "деформации социализма", постепенно перейдем на Ильича, поскольку и мавзолею вряд ли найдется место в шлюпке - очень громоздкое сооружение. Горбачев вздохнул: - Владимир Ильич, конечно, многие вопросы упрощал и понимал их не совсем верно, как показало время. Но как создатель партии нового типа, как партийный организатор и вождь, умевший спасти партию в любых условиях от давления внешних сил и от внутреннего раскола, никого, заметьте, не расстреливая. Я имею в виду костяк партии, конечно. В этом отношении он всегда будет, несмотря на его общеизвестные недостатки, для меня идеалом вождя, идеалом партийного руководителя. - Да, - согласился Климов, - гению можно только подражать. Боюсь, что у нас не получится подняться до Ильича не только при решении внутрипартийных вопросов. Очень многие мероприятия нам придется проводить с совершенно противоположенным знаком, хотя и похожими методами. - Что вы имеете в виду? - с некоторой тревогой в голосе спросил Горбачев. - Владимир Ильич всю энергию своего могучего ума, - пояснил Климов, - направил на уничтожении Российской империи. По большому счету, он мечтал преобразовать по своему усмотрению весь мир, как и Россию. Наши задачи гораздо скромнее. Нам не нужно ничего уничтожать, ибо все умирает само. Необходимо только в меру сил этот процесс контролировать. Контролировать - не значит замедлять. Иногда в целях контроля процесс, напротив, необходимо ускорить. - Да, да, - одобрительно закивал Горбачев, - это очень хорошо. Перестройка и ускорение, даже можно сказать: "Ускорение-90", имея в виду наступающий год. Наш народ любит короткие и понятные лозунги. Даже если лозунги не совсем понятны, важно, чтобы они были краткими. - Разумеется, - согласился Климов, - краткость - сестра таланта. Наши друзья, - генерал сделал многозначительную паузу, - считают, что после апрельских событий в Тбилиси подобные мероприятия нужно провести даже в несколько большем масштабе, но исключительно на периферии, используя традиционный расовый, религиозный и, разумеется, политический антагонизм. Это позволит России относительно безболезненно отделиться от республик с минимальными шансами крупномасштабной бойни. До этого предстоит масса работы. Главное, думаю, в нашем распоряжении имеется максимум год-два, чтобы успеть вывезти из Европы весь наш взрывоопасный груз. Я имею в виду армию: Западную группу войск, Южную группу и прочее. События, которые грянут в странах Варшавского пакта, могут сдетонировать взрыв в армии. Если она будет дома, то на взрыв гораздо меньше шансов. - Совершенно с вами согласен, - заметил генсек, - но чтобы ни у кого не возникло сомнений в нашем искреннем желании идти по дороге демократических преобразований, все наши мероприятия должны быть достаточно эффектными шагами именно в этом направлении. - Они уже достаточно эффективны, просто их как бы замаскировали такие события, как Чернобыльская катастрофа и гибель двух новейших подводных лодок. Особенно последний случай с лодкой, которую, после того как она утонула, стали называть "Комсомолец". Очень символично, но если бы спросили мое мнение, я бы предложил назвать ее "Советский Союз". - Климов продолжать смаковать ликер. - Вы все шутите, - снова вздохнул генсек, - а мне докладывали, что лодка очень хорошая, даже аналога не было еще ни у кого в мире: титановый корпус и прочее... - И ядерные торпеды, - добавил Климов. - Когда их разъест морская вода, мы получил еще один Чернобыль. К счастью, Советского Союза уже, наверное, не будет, и все катастрофы можно будет списать на издержки коммунистической тоталитарной системы. Кстати, вам уже докладывали о взрыве под Уфой? Он вам ни о чем не говорит? - Не будем об этом, - заметно помрачнел Горбачев. - Это, знаете, типа "заставь дурака Богу молиться". Иногда даже руки опускаются от общей, понимаете ли, глупости. Вот вы упомянули о том, что через пару лет все можно будет свалить на КПСС. Это, по-моему, не совсем правильный подход. Я вам говорил, что именно сейчас надо создать в стране многопартийность с тем, чтобы разделить ответственность за все, что было и будет. Но с этим делом так затянули, что уже явно не успеть. Это понравилось бы и Западу. Сколько они уже кричат о нашей однопартийности. Больше всего они там любят либеральных демократов. Я вам сказал, помнится, что нужно создать собственную либерально-демократическую партию, назначив в состав ее руководства надежных товарищей из вашего ведомства и ЦК, подобрать им помещение, организовать финансирование и все, что нужно, чтобы товарищи нормально работали... - Для этого, - возразил Климов, - нужно для начала отменить 6-ю статью Конституции о роли КПСС как единственной политической силы в стране. А это уже задача ваша, не моя. Во-вторых, я предлагал кандидатуру в качестве главы этой партии, но он вам почему-то не понравился. - Этого субъекта вы считаете либеральным демократом? - удивился Горбачев. - Да это, извините, типичный троцкист из числа самых оголтелых. Да ни один уважающий себя западный политик не сядет с ним за один стол, поверьте мне. - И не надо, - пожал плечами Климов. - Он и его партия предназначены вовсе не для этого. Они для внутреннего пользования. Пусть нагл народ увидит, что такое либеральная демократия, и тогда все будут только молиться, чтобы коммунисты вернулись к власти. То есть, я не совсем правильно выразился. Надо было сказать, чтобы коммунисты никогда не лишались бы власти, поскольку все, что мы планируем - повсюду оставить наших людей, и в центре, и на местах, особенно на местах. А разные либеральные демократы и прочие, кто появится на развалинах Союза, будут иметь право только выражать свое мнение по этому вопросу, которое серьезно никого интересовать не будет. В этом и есть главная задача того, что мы назвали перестройкой. Сохранение власти и всех фондов, которыми владели, даже приумножение их, но все это в другой форме. Без идеологии, которая, увы, уже умерла. Ее нужно отбросить. Власть денег, власть собственности - гораздо сильнее власти, основанной на наших старых лозунгах. - Если бы вас сейчас слышал Ленин, - с горечью проговорил Горбачев, - чтобы он сказал? - Он бы со мной полностью согласился, - улыбнулся Климов. - Вспомните, как часто он сам менял лозунги, иногда по три раза на дню. То "Вся власть Советам", то "Долой Советы". Главное качество, сделавшее Ленина великим, это его мгновенное ориентирование в политической обстановке дня. Вы же читали его секретные записки, когда партия готовилась снова переходить на нелегальное положение в 1919 году? Фактически Ильич составил нам всем методику действий на сегодня. Отличие только в деталях. Ленин сам никогда не держался за идеологию. Главное - организация, учил он. Это был образец вождя. Даже прижатый в угол, он видел способы спасения не только себя, но и организации со всеми ее фондами и институтами. Вспомните, когда он привел свою команду к власти в 1917 году, он был в кулаке у немцев. Тот удел, которое ему выделило немецкое оккупационное командование и которое у нас принято называть "молодой Республикой Советов", был фактически немецким полупротекторатом-полуколонией. Тогда немецкие войска уже входили в Тбилиси, а что делал Ильич? Он крепил кадры и составлял планы мировой революции. Тут Германия рухнула, и обстановка самым коренным образом изменилась. Сейчас наша партия переживает трудные времена. Страна рушится, как она рушилась в 1918 году. Но кто даст гарантию, что вскоре что-либо не случится с Соединенными Штатами? Никто. Эта страна сейчас замахнулась на мировую гегемонию, а подобные амбиции чреваты всякими неожиданностями. Баланс мировой системы, как два противовеса, поддерживали весь послевоенный период США и СССР. Сейчас СССР сорвался, упал и вскоре рассыплется. А что будет со вторым противовесом? Если в геополитике действуют законы физики, то произойдет то же самое. И, как только с ними что-то случится, мы отбросим все глупости, связанные с "новым мышлением" и прочим, и благодаря кадрам, оставленным на нужных местах, создаем режим, скажем, национальной диктатуры и восстанавливаем доминирующее положение в мире. Вы улавливаете мою мысль, Михаил Сергеевич? - Вашими бы устами, - третий раз вздохнул Горбачев (Климов считал вздохи Генерального секретаря). - В одном вы правы: нужно уберечь организацию, как бы она ни называлась, сохранив в ней ваших и моих людей, хотя название имеет, конечно, значение. Как вам нравится, например, "Партия демократического социализма"? - Совсем не нравится, - признался Климов. - У вас все еще берет верх старое мышление. Если уж нельзя обойтись без вывески, то она не должна содержать никаких намеков ни на социализм, ни на демократию, потому что оба эти понятия уже достаточно скомпрометированы. Просто далеко не все это понимают до конца. Вывеска должна быть совершенно нейтральной, хотя может при этом быть звучной, вроде: "Всемирный Банк Империал" или "Всероссийский инвестиционный фонд" и даже, если это вас устроит, просто "Фонд Горбачева". Я буду работать в нем скромным бухгалтером, а кабинет у меня будет, например, в Амстердаме. Но об этом знать никто, кроме нас, не должен. Вспомните бессмертного Парвуса. Его скромнейшая "Экспортно-импортная контора" в Стокгольме в итоге уничтожила Российскую империю и сдула с трона Николая II, как пушинку. Вы же знаете, что, если бы не Парвус, Ленина сейчас никто и не помнил бы. Он тихо покоился бы на каком-нибудь заброшенном еврейском кладбище под Цюрихом... - Кстати, о Николае II, - вспомнил Горбачев. - Как мое поручение относительно его останков? Идет какая-нибудь работа в этом направлении? Поверьте, Виктор Иванович, это очень важно, потому что подобные вещи дают начало очень многому. - Поначалу эта задача мне казалась очень простой, - сознался Климов, - и, признаюсь вам, Михаил Сергеевич, я не отнесся к ней с должной серьезностью. Затем, как вы помните, я обратился к вам с просьбой посмотреть необходимые документы в "Особой папке" Политбюро. Но наши поездки по миру и та сложная работа, что мы сейчас ведем с западными друзьями, отодвинула ваше поручение из числа сиюминутных проблем на задний план. Но недалеко. Проблемой занимаются. А вам что-нибудь удалось обнаружить в "Особой папке"? - Представьте, нет, - ответил Горбачев. - Я дал поручение Болдину подобрать мне нужные документы. Он доложил, что ничего не нашел, кроме предсмертного письма Юровского, в котором тот сознается, что не убивал царя. - Вот как? - удивился Климов, - значит, цари. - Вы не поняли, - перебил генерала Горбачев. - Он признается, что не убивал царя лично, как это принято считать. Долгие годы шла полемика между Юровским и неким Медведевым, кто из них лично всадил пулю в голову Николая II Дело однажды дошло даже до Контрольной комиссии ЦК, пока товарищ Сталин не приказал эти дискуссии прекратить, так как счел несущественным какое-либо личное участие рядовых исполнителей во всенародном деле величайшего исторического значения; Но перебранка, как вы, наверное, знаете, продолжалась чуть ли не до наших дней, кто же убил царя: Юровский или Медведев? Так, из письма Юровского, адресованного из кремлевской больницы лично товарищу Сталину, явствует, что ни Юровский, ни Медведев не только не убивали царя, но даже не присутствовали при казни. Как вам это нравится? - Очень нравится, - признался Климов. - Так кто же тогда привел приговор в исполнение? - По словам Юровского, какой-то специальный уполномоченный, прибывший для этой цели из Москвы по личному приказу Ленина и Свердлова, - Горбачев развел руками. - Вот поди и разберись. Его сопровождала команда, среди которых по-русски никто не говорил и не понимал. Сам уполномоченный говорил только по-немецки. Они и привели приговор в исполнение. Затем погрузили трупы на грузовик и куда-то увезли. Куда именно? Юровский говорит, что не знал и не знает. Вот такие интересные дела. В письме сообщалось, будто он, Медведев и Никулин были настолько пьяны, что толком не могут помнить подробностей той ночи. Он пытался сопровождать уполномоченного верхом, но упал с лошади и сильно ушибся. Конечно, как я понял из этого письма, речь там шла главным образом не о царе, а потере каких-то чрезвычайно важных документов, исчезнувших в ту ночь в Екатеринбурге. Существовало опасение, что Юровский или кто-то из его людей переправил эти документы за границу Парвусу, о котором вы упоминали. Юровский же оправдывается, что уполномоченный, который расстрелял царскую семью, увез эти документы с собой. - А фамилию этого уполномоченного он называет? - поинтересовался Климов. - Тоже интересно, - ответил Горбачев. - Судя по содержанию письма, фамилия была известна и Юровскому, и Сталину, но в нем она не называется. Указывается только, что этот человек был немцем. Юровский долгое время жил в Германии и хорошо знал немцев. Он уверяет, что это был типичный немец, судя по произношению. А по выправке - бывший офицер кайзеровской армии, которых было довольно много в тогдашнем ленинском окружении. - А как же общеизвестный рапорт Юровского, который цитируется всеми историками у нас и за границей? - спросил Климов. - Юровский в этом письме сознается, - продолжал Горбачев, - что уже гораздо позднее, в году, он точно не помнит, 21-м или 22-м, он, став уже начальником Гохрана, был однажды то ли вызван к Ленину, то ли где-то с ним случайно встретился в Кремле. И Ленин якобы спросил его, он ли расстрелял Николая и его семью. По словам Юровского, он хотел объяснить Ильичу, как было дело, но тот сказал: "Вы, вы расстреляли, батенька. Напишите мне об этом доклад, и чтобы все было правдоподобно". Юровский писал рапорт целую неделю, а потом отдал лично в руки Ленину. Но Ильич был в тот момент чем-то занят, кивнул только головой, а более никак на это не реагировал. - Вы не могли бы передать мне копию этого письма Юровского? - попросил Климов. - Нет, что вы! Де могу, конечно, - даже возмутился Горбачев, - это же документ "Особой папки". На его передачу в любое ведомство необходимо решение Политбюро, я даже не имел права вам его пересказывать без согласия товарищей из Политбюро. Надеюсь, что вы меня не выдадите по старой дружбе. - Значит, - улыбнулся Климов, - я уже имею право привлечь вас к ответственности за разглашение в устной форме документа особой государственной важности. - Да, - улыбнулся в ответ Горбачев, - но в устной форме и без признаков измены Родине. Я, знаете ли, тоже закончил юридический факультет МГУ, знаю свои права и обязанности. - Генсек засмеялся. - Вот и все, что удалось обнаружить Болдину в архиве. - Вы уверены, что Болдин так уж старательно выполняет ваши поручения? - полюбопытствовал Климов. - Уверен-не уверен, - развел руками генсек. Есть вещи, которые проконтролировать практически невозможно. Не идти же мне самому копаться в архиве? Тем более, что они там поставили компьютерную защиту, и чтобы разобраться во всех тонкостях, надо кончить минимум еще два вуза: архивный и радиоэлектронный. Когда нужно откопать что-нибудь действительно очень важное, я туда посылаю Александра Николаевича Яковлева. Он теряет там уйму времени, но что-то иногда находит. Возьмем к примеру секретные протоколы к пакту Молотова-Риббентропа, которые нас просят обнародовать в доказательство нового мышления. Я сначала поинтересовался у самого Громыко. Он мне, не моргнув глазом, ответил: "Никаких протоколов не было. Все это выдумка западных антисоветчиков". И добавил: "Поверьте, Михаил Сергеевич, если бы такие протоколы были, кто-кто, а я бы уж о них знал. Не было никаких протоколов". Я не поверил и дал Болдину поручение, поискать их в "Особой папке". Он мне раза три докладывал, что ничего нет и быть не может. Тогда я послал Яковлева. Александр Яковлевич очень опытный человек сусловской закалки. Что вы думаете? Он потратил целый месяц, там и свет в архиве отключали, и батарея один раз лопнула, все залило, и помещение хотели на месяц закрыть для ремонта. Другой бы на его месте просто плюнул и бросил поиск, а он был упорен и - что вы думаете? - нашел все секретные протоколы, к ним была еще приложена карта раздела сфер влияние между СССР и Германией, подписанная Сталиным и Риббентропом. Более того, разыскивая эти секретные протоколы, товарищ Яковлев нашел постановление Политбюро о расстреле польских офицеров в Катынском лесу. На нем все подписи, начиная от Сталина и Берия до Калинина и Ворошилова. Эти документы сейчас у меня, и мы дадим им ход, когда сочтем целесообразным. Как вам все это нравится? - Забавно, - прокомментировал Климов, допивая ликер и снова наполняя рюмку изумрудным огнем. - И что вы думаете? - продолжил Горбачев. - Не успел товарищ Яковлев проработать таким образом в архиве и двух недель, как ко мне является ко мне ваш начальник - Крючков - в сопровождении своего бывшего шефа Чебрикова и в конфиденциальном тоне, так сказать, сообщают мне, что ими получены данные, никогда не угадаете, какие. - Что Яковлев - еврей, - предположил Климов. - Круче, - засмеялся Горбачев, - что он кадровый агент ЦРУ, завербованный еще в период обучения в Колумбийском университете. Что его необходимо без лишнего шума освободить от всех должностей, а затем устранить с помощью искусственного инфаркта, которое, насколько я помню, в вашей системе называется "Спецсредство "Вечное Блаженство". Так, кажется? - Нет, - улыбнулся в ответ генерал, - "Вечный покой", а не "Вечное Блаженство". "Вечным Блаженством" называется подключение к спецраспределителю высший категории. - Глупости какие! - раздраженно отреагировал Горбачев. - Так могут рассуждать люди, которые в этом распределителе никогда не бывали, а наслушались разных вздорных слухов. Вы обратили внимание, что в нашем распределителе в самом разгаре лета нет ни свежей малины, ни... - Ни консервированных омаров, - добавил Климов. - После парижских или мадридских магазинов, я уже не говорю о брюссельских, в наш распределитель противно заходить, настолько все деградировало. Однако, мы отвлеклись, Михаил Сергеевич. Значит, Крючков и Чебриков предъявили вам компромат на Яковлева и потребовали его устранения, и политического, и физического. Я вас правильно понял? - Нет, - мягко возразил Горбачев. - Они ничего не требовали. Знаете ли, я очень не люблю, когда от меня что-нибудь требуют. Я еще был первым секретарем крайкома, когда Эдуард Амвросиевич, бывший тогда первым секретарем ЦК компартии Грузии, вздумал потребовать выдачи каких-то переселенцев, из Грузии, которые осели в Ставропольском крае. Вы хорошо знаете, чем дело кончилось. И эти оба хорошо знают, что завтра я соберу Пленум, и им придется стоять в ветеранской очереди в ГУМе, чтобы получить десяток готовых котлет. Поэтому они ничего не требовали, а просто наушничали, если так можно выразиться. - И вы думаете, - спросил Климов, - это была реакция на те поиски, которые Яковлев проводил в Особой папке? - Я не думаю, я знаю, - ответил Горбачев. - Как доказательство того, что Александр Николаевич является агентом ЦРУ, Крючков сообщил о его поисках в архиве Политбюро документов, которые могут значительно подорвать престиж СССР и партии не только в мире, но и в глазах собственного населения. Он просил меня пресечь его деятельность. - И что вы ответили? - Климову явно нравился рассказ о злоключениях его непосредственного начальника. - Знаете ли, - признался генсек, - я пока не хочу особенно обострять с ним отношения. Тем более, что при определенном развитии событий Крючков - кандидат на вылет, причем прямо из своего кабинета. Помнится, мы довольно тщательно подбирали кандидатуру из числа ваших коллег, которыми можно было бы при необходимости пожертвовать, чтобы "дать народу от души пожевать кость", как любил выражаться покойный Никита Сергеевич Хрущев. А пока пусть Крючков посидит на своем месте Я поблагодарил товарищей за бдительность и пообещал во всем разобраться. И что вы думаете? Когда на следующий день Александр Николаевич пришел в архив, ему сообщили, что сгорел электромотор, открывающий стальные жалюзи полок с архивными делами. Знаете, конечно, эту систему? Набирается код, приводящий в действие электродвигатель, который в свою очередь приводит в движение стальные двери, открывающие стеллажи с документами. Александр Николаевич - человек по природе очень сдержанный, но жесткий. Он никогда не повышает голоса, но может отправить в ГУЛАГ все руководство какого-нибудь НИИ за недостатки в наглядной агитации исторической роли партии в достижении всех наших побед. Что он, между нами, и делал в сталинские времена чудовищной деформации социализма. Так вот, товарищ Яковлев вызвал к себе руководство архива и спросил, понимают ли они свою ответственность, саботируя указания члена Политбюро. По их лицам было видно, что ответственность они понимают, но готовы претерпеть, чтобы, вероятно, не подвергнуться еще большей ответственности перед своими прямыми начальниками с Лубянки. - Занятно, - хмыкнул генерал. - И на этом дело кончилось? - Практически, да, - вздохнул Горбачев. - Товарищ Яковлев очень занят на своем участке работы, чтобы терять столько времени в архиве. Тем более, что все необходимое нам сейчас он разыскал. Не посылать же его снова в архив, искать место захоронения последнего царя? Во-первых, он может не понять, зачем это нужно и чему это ложит начало. Если же я пойду искать сам, то все переполошатся, пойдет слух, что Горбачев решил реставрировать монархию. Спасибо Болдину, что он хоть что-то нашел. Я знаю, например, что даже Иосиф Виссарионович был отрезан от архива. Ему представляли только те справки, которые нужны были его окружению. А если не могли их найти, то без зазрения совести фабриковали. Помните, в конце 1952 года все это так надоело товарищу Сталину, что он принял решение полностью обновить партийный аппарат путем физической ликвидации старого, начиная с членов Политбюро... - Да, - согласился Климов. - Я очень хорошо помню это, но еще лучше запомнил, чем все это дело кончилось. Я имею в виду события, произошедшие в ночь с 27 на 28 февраля 1953 года. Об этом никогда нельзя забывать, поскольку подобное вполне может повториться. Пассажиры 1-го класса, осознавшие тот факт, что их собираются бросить на погибающем судне, могут ворваться в каюту капитана и убить его из чувства ненависти, да и просто от отчаяния. - Да, - кивнул головой генсек. - Я сам часто размышляю на эту тему. Скорее даже на тему, как это могло произойти тогда, в конце февраля 1953 года. Неужели Иосиф Виссарионович был настолько охвачен манией собственного величия, что не заметил, как принято выражаться, "детского мата" в два хода? Я, наверное, так никогда до конца и не пойму, как это все произошло. Горбачев встал и с видом гостеприимного хозяина разлил по фужерам вино из длинной бутылки, на этикетке которой белый аист стремительно пикировал куда-то вниз, зажав в клюве сочную виноградную гроздь. - Попробуйте, - предложил генсек Климову, - после ликера это вино создает потрясающий букет и освежает. Надо в порядке самокритики признать, что мы совершенно не умели разбираться в подобных вопросах. Пили, как придется, не понимая, что и этот процесс может доставлять наслаждение. - Генсек сделал глоток, пожевал губами с видом заправского дегустатора и обратился к Климову. - Вы упомянули о событиях февраля 1953 года, считая, что они могут повториться? Я вас правильно понял? - Если они и повторятся, - задумчиво произнес Климов, продолжая потягивать ликер (он не любил виноградных вин), - то, видимо, как водится, в виде фарса. Хотя надо быть чрезвычайно внимательным. Возможно, что их удастся спровоцировать на какую-нибудь глупость на последнем этапе операции. Все-таки согласитесь, что Крючков - не Берия и не Андропов. Даже загнанный в угол, он не видится мне очень опасным. Возможно, порычит, как мышь. На этом дело и кончится. - Как мышь? - удивился Горбачев. - Разве мышь умеет рычать? - По-мышиному, - без тени улыбки заметил Климов. - Не удивляйтесь. Рычащая мышь производит на многих сильное впечатление именно потому, что она мышь. Кроме того, она умеет проскользнуть в такое место, куда никакому тигру не добраться без поддержки по меньшей мере двух танковых дивизий. Но даже в этом случае она остается всего лишь мышью, которую легко прихлопнуть. В 1953 году была совершенно другая ситуация. Иосиф Виссарионович был уже слишком стар, благодушен и многого не замечал. К тому же у него имелись некоторые слабости и предрассудки, которые были известны всем в его ближайшем окружении, чем они очень ловко, надо отдать им д