Похоже, что все сходится, если не считать отсутствия нескольких предметов драгоценного оружия: шпага, две сабли, кортик (морской) и два серебряных кинжала. На ваш дополнительный вопрос даю справку. Большая часть ценностей была поручена бывшему полковнику Кобылинскому Евгению Степановичу, командовавшему в Тобольске охраной царской семьи. Имея свободный доступ к заключенным, а равно право на вход и выход из арестного дома в любое время, Кобылинский Е. С. вынес из арестных помещений большую часть ценностей. В годы гражданской войны Кобылинский Е. С. воевал на стороне белых, а затем ушел за границу и жил в Харбине. Его разработка нами началась еще в 1921 году. Удалось добиться специального письма на его имя, чтобы он вернулся и передал ценности указанному в письме лицу (нашему сотруднику). Целью было выяснение места, где Кобылинский прячет ценности. Кобылинский поверил указанному письму и в 1927 году тайно прибыл в СССР. К сожалению, вскоре после прибытия из-за несогласованности действий местных органов ОГПУ, частично объясняемой большой секретностью операции, Кобылинский был арестован раньше времени, а пытавшийся его прикрыть наш сотрудник убит. Ни на какие вопросы Кобылинский отвечать не пожелал и умер на третьем допросе от паралича сердца. Официально считается расстрелянным за контрреволюционную деятельность. Мы пытались разыскать его жену Кобылинскую Клавдию Михайловну, но в хаосе послевоенном ее найти не удалось. Надо снова принять меры к ее розыску. Кроме того, мне удалось установить, что часть ценностей хранится в старообрядческом ските св. Дмитрия, что в 200 верстах к северо-востоку от Тобольска, у некоей Меженской Марии Сергеевны, скрывающейся там с 1918 года. До этого скита можно добраться верхом только летом. Я думаю, что дело сейчас пойдет значительно быстрее, поскольку мнение, что ценности и валюта должны принадлежать народу, а не частным лицам, фактически разделяется уже всеми. Ст. о/уполномоченный Лисицын". В этот момент в помещение, где работал Куманин, вошла "прапорщица" и позвала Сергея к телефону, который стоял в приемной у нее на столе. Климова все еще не было в Управлении. Мельком Куманин видел его на экране телевизора, стоящим под зонтиком слева от Горбачева. Дождь лил в какой-то европейской столице, то ли в Брюсселе, то ли в Бонне. Вникать не хотелось. Из этого следовало, что генерал не появится в городе раньше возвращения в Москву генсека. Куманин подошел к телефону. "Сергей, - услышал он голос своего приятеля капитана Горелова, - тебя приглашает к себе мой шеф. Зайди сейчас к нему в кабинет". Шефом Горелова был генерал-майор Александр Стебликов, возглавлявший весьма таинственный отдел "Новых экономических связей", целью которого было создание современных рычагов управления экономикой с элементами рыночных отношений. На практике это пока означало арест любого, кто сделает хоть полшага в сторону от государственной экономики без ведома КГБ. Куманин был весьма удивлен интересом, проявленным к нему Стебликовым, поскольку никогда экономическими проблемами не занимался. - Сергей Степанович, - сказал генерал, жестом приглашая вошедшего Куманина сесть, - у меня к вам несколько вопросов. - Слушаю вас, товарищ генерал, - с готовностью ответил Куманин, бросив взгляд на старинные каменные часы, украшавшие генеральский кабинет. Была уже половина первого, дело двигалось к обеду, после которого Куманин обещал Наде приехать в интернат. - Сегодня, - прочел что-то в своем рабочем блокноте генерал Стебликов, - в 18 часов вы должны бы прочесть лекцию перед представителями общественности в клубе "Красный Октябрь" на тему "Ритуальное убийство царской семьи". Вы об этом помните? - Да, конечно, - в смущении проговорил Куманин - он начисто об этом забыл, - но, товарищ генерал... - Александр Иванович, - дружелюбно поправил его Стебликов. - Приказом генерала Климова, Александр Иванович, - продолжал Куманин, - я откомандирован в его распоряжение для выполнения задачи, которую трудно совместить с чтением публичных лекций. - Мне это известно, - сказал Стебликов, - но, согласитесь, не дело вот так, неожиданно, прерывать дело государственной важности, Степан Сергеевич. - Сергей Степанович, - подсказал Куманин. - Простите, - улыбнулся Стебликов, - столько имен в голове, что иногда путаюсь. Так вот, я считаю, что нет никакого резона прерывать столь важное и полезное дело. Куманин всем своим видом показывал полную солидарность с мнением генерала, но ему было не совсем понятно, каким боком все это соприкасается с "Новыми экономическими отношениями", которыми занимался отдел генерала Стебликова. - Поэтому, - подвел итог генерал, - лекцию, намеченную на сегодня, никак отменить нельзя. - Он жестом руки прервал возражения Куманина и продолжал: - Я вовсе не желаю, да и не имею права, отменять приказы генерала Климова. Но раз вы не можете более заниматься этим делом, я готов прочесть лекцию вместо вас и вообще взять на себя некоторые ваши обязанности по курированию групп граждан с монархической ориентацией. Прошу вас передать мне конспекты ваших лекций. - Лично я ничем не могу вам помочь, Александр Иванович, - честно признался Куманин, - когда генерал Климов приказал мне прибыть в его распоряжение, я сдал свое подразделение капитану Осадчему, который по распоряжению полковника Кудрявцева должен временно руководить всеми делами в этом направлении. - Я говорил с Кудрявцевым, - скривил в улыбке тонкие губы генерал, - он уверяет, что все материалы остались в вашем опечатанном сейфе, ключей от которого у него нет. Ключи Куманин сдал Кудрявцеву, и раз тот говорит, что ключей у него нет, значит, не хочет ничего давать из своего отдела Стебликову и, конечно, надеется, что Куманин его не подведет. - Совершенно верно, - подтвердил Куманин, - ключи от сейфа я сдал генералу Климову, который временно приказал приостановить просветительскую деятельность до особого распоряжения. Куманин был уверен, что Стебликов сто раз подумает, прежде чем решится просить ключ у Климова. К тому же того и на месте нет. - У Климова? - помрачнел Стебликов. - А где он сейчас? Куманин развел руками, давая понять, что не посвящен в планы командования. - Впрочем, - так же мрачно продолжал генерал, - сомневаюсь, что Климов окажет моему отделу содействие. Кажется, он, как и многие другие, не понимает приоритета экономики над политикой. Куманин почтительно слушал, украдкой поглядывая на часы. Ему совершенно не хотелось дискутировать на тему, "что понимает и чего не понимает генерал Климов". Подобные дискуссии для рядовых сотрудников никогда добром не кончались. Поэтому он решил направить мысли генерала Стебликова в другое русло: - Разрешите вопрос, Александр Иванович? Я тоже не понимаю, какое влияние могут оказать мои лекции на экономическое положение страны, которое, как известно из материалов последнего пленума, переживает некоторые трудности, вызванные... - Вы не понимаете? - удивился Стебликов. - Самое прямое отношение. Существует, грубо говоря, два вида экономики. Один вид - его можно назвать иудо-сионистским - предполагает обязательное получение прибыли на всех уровнях экономических структур, ставит богатство над духовностью и соборностью. Второй - я бы назвал истинно славянским - восходит к самым истокам нашей русской цивилизации. Он предусматривает приоритет духовности над материальными благами, а потому отрицает примат прибыли. Весь конечный продукт экономики народ, благодаря своей соборности, отдает любимой стране, а та в свою очередь, распределяет полученное поровну между всеми. Мне кажется, что иудо-сионисты потому и убили царя - вам, Сергей Степанович, это удалось ярко доказать - чтобы сменить истинно русскую экономику на свою. Это диктовалось, помимо всего прочего, их извечным стремлением к наживе и прибыли. Вы улавливаете мою мысль? Меньше всего на свете Куманин любил спорить с генералами, а потому с готовностью кивнул, давая понять, что не только улавливает генеральскую мысль, но и полностью ее разделяет. Это мысль была явно с кем-то согласована, иначе бы Стебликов никогда не осмелился высказать ее вслух. Но наверху говорили о чем-то другом, а генерал, пересказывая доверенное ему, скорее всего, все перепутал, поскольку в экономике разбирался так же хорошо, как и во всех прочих сферах человеческих знаний. Даже из курса средней школы было ясно, что экономика, основанная на примате прибыли, была как раз при Николае II, а "соборную экономику", основанную на присвоении государством всего конечного продукта и его дальнейшем распределении по собственному усмотрению, придумали убившие царя иудо-масоны. Генерал обрадовался поддержке со стороны Куманина и попросил уточнить, что тот имеет в виду, говоря о ритуальном убийстве царя, в чем заключается сущность ритуала и где об этом можно прочитать? Куманин ответил, что подробный разбор ритуалов имеется только в книгах на немецком языке, изданных в годы, предшествующие приходу к власти нацистов, и в первые годы их пребывания у власти, если не считать, конечно, средневековой литературы, с которой он, к сожалению, не знаком. Процедура в Екатеринбурге должна была проходить так: (Куманин специально сказал "должна была проходить", а не "проходила", чтобы застраховаться на тот случай, если Стебликов пишет их беседу на пленку, чтобы "потом спросить с. него за дезинформацию): - Юровский и его команда должны были подвесить царя за ноги к потолку и совершить вокруг него древний танец с похлопыванием в ладоши и прискоком в обязательном присутствии раввина. В это время остальные должны были замешивать священную мацу. - Раввина? - переспросил Стебликов, слушая Куманина с видимым удовольствием, даже слегка приоткрыв рот, - разве там был раввин? - Обязательно, - подтвердил Куманин, - причем не местный, а специально прибывший из Москвы с ритуальным ножом верховного резника, присланным из Варшавы. Генерал быстро конспектировал слова Куманина, кивая головой. - Именно этим ножом, - продолжал Куманин, изо всех сил сдерживая улыбку, - раввин перерезал горло царю, и августейшая кровь была слита в специальный сосуд, именуемый "халеш", после чего разлита по кубками и выпита всеми присутствующими, а частично слита в тесто для мацы, которой закусили. Затем тело было брошено в бочку с серной кислотой и растворено, что также является частью ритуала. Вот примерно все это, вероятно, происходило. - А фамилия раввина известна? - поинтересовался Стебликов. - Он скрывался под псевдонимом, - сообщил Куманин, - и уехал в ту же ночь. В материалах он фигурирует как "черный раввин". - И все это делалось вопреки приказам Владимира Ильича Ленина и ВЦИК? - продолжал уточнять генерал. - Разумеется, - подтвердил Куманин, с тревогой глядя на часы. - И много у вас таких наработок? - спросил Стебликов, закрывая блокнот. - Согласно указаниям руководства и секретариата ЦК, мы вели подобные разработки исключительно для компромата нашего монархо-националистического движения в глазах общественности как внутри СССР, так и за границей. У меня составлены конспекты пяти-шести лекций на эту тему, но хочу вас честно предупредить, товарищ генерал, никаких исторических доказательств всему этому нет. - А кому они нужны, эти доказательства? - усмехнулся Стебликов, - необходимо предать ваши наработки широкой гласности. Вы не могли бы попросить генерала Климова, чтобы он передал эти материалы мне? - Мне кажется, - сказал Куманин, - что вам самому это было бы сделать гораздо проще. Вопросы на уровне генералов всегда решаются значительно легче, чем при посредничестве майоров... - Мне нравится ваша скромность, - улыбнулся Стебликов, - среди молодых офицеров сейчас это большая редкость. Все майоры мнят себя по меньше мере маршалами. Но тут другой вопрос. Вы все-таки автор этих материалов, которому вдобавок нельзя отказать в таланте и творческом подходе к выполнению порученного приказа. Сейчас курировать русское национальное движение, в частности, вопросы монархизма, партия поручила мне. Думаю, мне будут переподчинены и подразделения, занимающиеся борьбой со всеми проявлениями сионизма. Когда вы решите задачи, связанные с откомандированием в распоряжение генерала Климова, я попрошу подумать о переходе ко мне на должность полковника. Сейчас рассматривается вопрос о преобразовании моего отдела в управление, в котором на посту начальника ведущего отдела я хотел бы видеть вас. Что вы на это скажите? - Я польщен столь высокой оценкой моей работы, - ответил Куманин, совершенно не ожидавший подобного оборота событий. - Сейчас от таких молодых патриотов, как вы, майор, - несколько напыщенно сказал Стебликов, - зависит будущее нашей страны, партии. Большое русское спасибо вам за вашу работу. Надо ли на подобные слова отвечать, как положено: "Служу Советскому Союзу!", Куманин сообразить не мог, но на всякий случай встал и принял некоторое подобие стойки "смирно", что тоже понравилось генералу. - Если будет время, - подавая ему руку, улыбнулся Стебликов, - приходите сегодня и послушайте мою лекцию, которую я читаю за вас. Генерал погрозил Сергею пальцем и снова улыбнулся тонкими губами. II Было уже около трех часов дня, когда Куманин подъехал к интернату. Прежде чем что-либо предпринимать, ему хотелось еще раз поговорить с Надей. Прямо на вахте дежурная объявила, что Надежды Николаевны на месте нет. - Уже ушла? - расстроился Куманин. - И не приходила, - сказала дежурная, - может, когда я обедала... - и она стала крутить диск местного телефона: - Люба? Надя Шестакова на месте? К ней товарищ из... - РОНО, - подсказал Куманин. - Нет ее, - положила трубку дежурная, - с утра не было. Может, заболела, может, в райсобес поехала детишкам выбивать всякое. У нас второй день нет горячей воды. Дошкольное учреждение! Представляете? - Представляю, - согласился Куманин. - Позвонить от вас можно? Куманин набрал Надин номер. Долго никто не подходил, затем раздался знакомый голос ее матери. - Здравствуйте, Лидия Федоровна, - это Сережа Куманин, - представился он. - Надю можно позвать? - Здравствуй, Сережа, - ответила Лидия Федоровна. - Надя на работе. Будет поздно. Что-нибудь передать? - А давно она ушла? - спросил Куманин. - Как обычно, с утра. Сережа извини, у меня на кухне все горит. Я передам, что ты звонил, - и она повесила трубку. Выяснив, что директриса на месте, Куманин поднялся на третий этаж, с отвращением вдыхая запах подгорелой каши и хлорки. В приемной директора белобрысая девица стучала на пишущей машинке. - Мне к директору, - сказал Куманин. - У Алевтины Ивановны совещание, - вскинув глаза от машинки, объявила девица, но осеклась при виде куманинского удостоверения и бросилась в директорскую дверь: "Алевтина Ивановна, к вам товарищ из органов!". Алевтина Ивановна, высокая полнеющая дама лет сорока пяти, сидя за своим столом, ела пирожное и запивала чаем из большой чашки с нарисованной на ней красной ягодой в орнаменте из зеленых листочков. Второе пирожное лежало на блюдечке. На какое-то мгновение директриса застыла с пирожным в руке, потом положила его обратно на блюдечко, покрыла салфеткой, поставила вместе с чашкой куда-то под столик с телефонами, вытерла губы платком и спросила: - Вы откуда? Из милиции? У Куманина, как у любого оперативника, была при себе целая коллекция различных удостоверений, включая и милицейское, но он решил не хитрить, а сразу пойти с главного козыря: - Я из Комитета, - и протянул директрисе удостоверение. Лицо Алевтины Федоровны пошло пятнами: - Шестакова уже до комитета добралась. Интересно. Из-за этих вечных склок, товарищ майор, работать некогда, детьми некогда заниматься. Весь день приходится объяснения писать в разные инстанции. - Сочувствую, - сказал Куманин, - но согласитесь, когда дети исчезают средь бела дня, это ненормально. - Что значит "средь бела дня"? - вспыхнула директриса. - Ребенок был не совсем нормальным. У нас есть медицинское заключение. Для такой категории детей дошкольного возраста существуют специальные интернаты, которые, как и наш, переполнены. Мы взяли мальчика временно, и, как только освободилось место в Вологде, направили его туда. А что там было до меня, при прежнем директоре, я не в курсе. - Но ребенок до Вологды почему-то не доехал, - прервал ее Куманин. - Не знаете, почему? - И знать не хочу, - зло сказала Алевтина Ивановна. - Я отправила, Вологда приняла. У меня у самой дел невпроворот. Она помолчала, а потом спросила: - Что вам еще Шестакова наговорила? - Мне кажется, - подсказал Куманин, - что лучше вызвать Шестакову сюда, выслушать ее и во всем разобраться наконец. Куманин сказал это в надежде выведать у директрисы, где Надя находится, но ошибся. Директриса подошла к дверям своего кабинета, приоткрыла их и крикнула в приемную: - Лена, вызовите ко мне Надежду Николаевну Шестакову. Срочно. Белобрысая голова очень быстро просунулась в дверь и доложила: - Алевтина Ивановна, Надежды Николаевны нет на отделении. - А где она? - спросила директриса. - Куда ушла? - Говорят, с утра не было, - сказала секретарша, - не приходила вообще. Там только нянечки и санитарка. - Бегает, наверное, со своими жалобами, - зло проговорила Алевтина Ивановна. - Вот выгоню ее по статье за прогул. Разве можно детей бросать на весь день без педиатра? - А она разве педиатр? - спросил Куманин. - Я полагал, что она воспитательница. - Педиатр, - неохотно подтвердила директриса. - Закончила год назад медицинский без отрыва от производства. Но все равно я ее выгоню, если будет продолжать склочничать. И местком меня поддержит. - Простите, - сказал Куманин. - Я пришел сюда вовсе не для того, чтобы вмешиваться в ваши трудовые конфликты с подчиненными. Хочу разобраться с пропажей ребенка и поставить на нем точку, не доводя снова до прокуратуры и официального следствия. Возможно, что Надежда Николаевна действительно излишне впечатлительный человек, а потому, может быть, вы ответите мне на несколько вопросов. - Слушаю вас, - сухо отреагировала Алевтина Ивановна и добавила: - Только побыстрее, пожалуйста, у меня в четыре часа педсовет. - Хорошо, - кивнул головой Куманин, взглянув на часы. - У этого мальчика, Алеши Лисицына, если не ошибаюсь, были официально признаны - психические и прочие отклонения. Я думаю, что это делает медкомиссия, которая и составляет по своему решению специальный документ? - Конечно, - подтвердила директриса, - составляется акт по форме II и соответственно ему, ребенок актируется, как положено. - Я могу взглянуть на этот акт? - спросил Куманин. - Ради бога, - директриса встала, подошла к стоявшему в простенке между окнами простому канцелярскому шкафу, вытащила оттуда папку с надписью "Акты" и подала Куманину два листочка, соединенных канцелярской скрепкой, которая держала маленькую, примерно четыре на четыре сантиметра, фотографию. - Что тут говорить, - сказала Алевтина Ивановна, подавая акты Куманину. - Мальчику почти шесть лет, а он не помнит ни маму, ни папу, ни где жил до того, как его обнаружила милиция на Ярославском шоссе. Вы можете считать такого ребенка нормальным? Куманин пожал плечами, просматривая акты. Под ними красовалась подпись самой Алевтины Ивановны, фамилия которой была Петухова, интернатского врача и какой-то воспитательницы. - Это подписи ваших сотрудников? - спросил Куманин, рассматривая фотографию Алеши Лисицына. "Где он мог видеть этого мальчика раньше? Очень знакомое лицо". - Вы хотите их опросить? - поинтересовалась директриса. - Кого? - не понял Куманин. - Тех, кто подписали акт, - подсказала директриса. - Нет необходимости, - ответил Куманин, - но у меня еще к вам есть вопросы. - Пожалуйста, - вздохнула Алевтина Ивановна, поджав губы. В ее глазах не было ни тени тревоги, скорее недоумение взрослого человека, которого заставляют играть в какую-то непонятную игру. - Каким образом, - спросил Куманин, - вы отправили ребенка в Вологду? Машиной, поездом, самолетом? Кто из ваших сотрудников его сопровождал или, вернее, сопровождает, поскольку ребенок в Вологду не прибыл? И, наконец, кто-то ведь должен был, приняв у вас ребенка, оставить у вас расписку или другой документ? Если вы ответите на все эти вопросы, то полагаю, ни у кого лично к вам и вашему учреждению никаких претензий не будет. Наступило молчание. Алевтина Ивановна смотрела на Куманина с непонятным интересом, на ее губах заиграла странная полуулыбка-полугримаса. - Вы серьезно? - как-то странно спросила она. - Вы считаете, что я пришел сюда шутить? - начал злиться Куманин. - Они что, хотят меня сейчас подставить? - В голосе директрисы начала исчезать уверенность. - Кто они? - не понял Куманин. - О чем вы говорите? - Не прикидывайтесь, что вам ничего неизвестно, - продолжала Алевтина Ивановна. - Вы меня что, проверяете? - Послушайте, - вздохнул Куманин. - Если вы будете говорить со мной намеками, то вам придется проехать в моей машине на Лубянку и там написать официальное объяснение всему случившемуся. А если оно меня не удовлетворит, то я оформлю вам задержание на семьдесят два часа для начала, чтобы у вас было время это объяснение отредактировать. Вы вообще отдаете себе отчет с кем разговариваете? Вы понимаете серьезность ситуации? - Вы что? Вообще? - побледнела директриса. - Разберитесь сначала у себя! - с визгливыми нотками в голосе продолжала она, - Вы из меня дурочку, что ли, строите? Или думаете, на вас управы нет. Одни забирают мальчика, а другой приходит - ищет. Номера какие! У себя за пазухой поищите ребенка! Задержание он мне оформит на семьдесят два часа! Ты своим оформи что следует. - Пожалуйста, - поморщился Куманин, - не надо истерик. И на крик меня брать не надо. Спокойнее. Кто увез Алешу Лисицына? Объясните толком. - Ваши и увезли, будто не знаете? - директриса старалась говорить спокойнее, хотя визгливые нотки все еще прорывались у нее. - Наши? Что за наши? - переспросил Куманин. - Ваши. Из комитета, - зло выпалила Алевтина Ивановна. - Втроем приехали с милиционером. Ребенок, оказывается, во всесоюзном розыске. Родители его что-то такое натворили, что и сказать страшно. Вот они ребенка и забрали. - Документы они какие-нибудь вам предъявили? - поинтересовался Куманин. - А как же, - в голосе директрисы снова начала появляться некоторая уверенность. - У всех такие же книжечки как, и у вас. И отношение было из прокуратуры города. Они сказали, что в связи с секретностью ребенка надо оформить переводом в какой-нибудь иногородний интернат, и взяли подписку о неразглашении. Зачем же они сейчас вас посылают, что-то выяснять? Проверяют, усвоила ли я все или нет? - Фамилии-то вы их знаете? - спросил Куманин. - Нет, нет, - быстро ответила директриса. - Не помню фамилий никаких. Разволновалась, не прочла в документах. - Так что же, выходит, кто-то взял ребенка и с концами. Ни записочки, ни расписочки? - Куманин продолжал вертеть в руках фотографию Алеши. - Ничего не оставили, - подтвердила Алевтина Ивановна. - Да я и перепуталась: мыслимое ли дело, за малолетним ребенком целая бригада чекистов приехала, будто он цэрэушник какой-нибудь. Да еще с меня подписку о неразглашении.... - Хорошо, - сказал Куманин, все еще пытаясь сообразить, почему ему кажется столь знакомым лицо Алеши Лисицына. - Возьмите лист бумаги. Пишите: "Старшему оперуполномоченному КГБ майору Куманину С. С. От гражданки Петуховой Алевтины Ивановны, директора интерната No 4, проживающей по адресу..." Написали? Дальше: "Объяснение". С новой строки: "Я, Петухова А. И., передала несовершеннолетнего Лисицына Алексея представителям органов КГБ по их требованию такого-то числа". Когда это было. Помните? Это число и поставьте. Подпишитесь и поставьте сегодняшнее число. Это для вашей пользы. Чтобы никто более не предъявлял к вам претензий. Запишите мой телефон, и если в этом деле последует какое-либо продолжение, прошу звонить. Фотографию мальчика я возьму с собой. Он открыл дипломат и положил туда листок с объяснением директрисы и фотографию Алеши Лисицына. - Вы так дело поворачиваете, - сказала поникшая Алевтина Ивановна, - вроде я и не должна была им ребенка отдавать? Так что ли? - Я этого не говорил, - возразил Куманин. - Вы, как и каждый советский человек, обязаны подчиняться требованиям органов. Но специфика вашего случая такова, что вы были обязаны как-то зафиксировать это событие. Скажем, та же Шестакова приведет к вам людей из прокуратуры. Что вы им скажите? Ваша легенда насчет Вологды не проживет и часа. Где доказательства, что вы не продали ребенка какой-нибудь бездетной азербайджанской семье тысяч за пять-десять? Вы хоть о последствиях для себя подумали? Директриса молчала, испуганно глядя на Куманина. - Нарушение подписки о неразглашение, - продолжал Куманин, - является очень серьезным преступлением, предусматривающим лишение свободы на срок до пяти лет. В разговоре со мной вы имели на это право, но в разговоре с работниками прокуратуры, милиции или другого правоохранительного или надзорного органа вы такого права иметь не будете. Таким образом, вся ответственность будет возложена на вас. Вы меня понимаете? - Но, товарищ майор, - возразила Алевтина Ивановна, - вы же подтвердите в случае чего... - Не уверен, - прервал ее Куманин. - Ваше объяснение дает мне основание для проверки этого случая. Если мальчика действительно взяли наши сотрудники, я смогу вас прикрыть. Если вы придумали эту историю, чтобы сбить меня с толку, то будете отвечать по всей строгости существующего закона... - Клянусь вам, - голос директрисы дрогнул, было видно, что она готова зарыдать от жалости к самой себе. - Успокойтесь, - сказал Куманин, - и узнайте, не приходила ли Шестакова. Шестакова не приходила. Было уже около пяти часов вечера, и Куманин решил вернуться в управление, чтобы узнать, не появился ли генерал Климов, затем пообедать и, если получится (если будет после пяти на месте климовская "прапорщица"), досмотреть микрофильмы. Но странный случай с Алешей Лисицыным не выходил у него из головы. В приютах страны огромное количество маленьких детей, чьи родители осуждены и сидят в бесчисленных зонах и тюрьмах. Но ему лично никогда не приходилось слышать, чтобы дошкольников подвергали каким-то мерам со стороны органов, во всяком случае в послесталинские времена. Напротив, все - и КГБ, и милиция - сразу же отправляли ребенка, чьи родители попали в зону или находились в розыске, в какое-нибудь детское учреждение. Преступники, торгующие детьми, вряд ли пришли бы к директрисе, размахивая комитетскими удостоверениями. К тому же им нужен был не любой ребенок, а конкретный: Алеша Лисицын. Если же это действительно были ребята из КГБ, то он, Куманин, влип в довольно неприятную историю, поскольку, не имея полномочий, вмешался в чужую операцию. А у него не было ни полномочий, ни оснований для вмешательства, поскольку просьбу Надежды никак нельзя было считать подобным основанием. Если же говорить честно, то отреагировал он не на просьбу Нади, а на фамилию мальчика и на странный телефонный разговор в кабинете Климова. Интуитивно он почувствовал, что пропажа мальчика и этот разговор как-то связаны между собой, и сейчас убедился - он прав. Ребенок взят из интерната по приказу Климова, это можно считать доказанным. А если так, то он готов утверждать, что между таинственным оперуполномоченным Лисицыным, расстрелянным в 41-м году, и Алешей Лисицыным, увезенным сотрудниками КГБ из интерната No 4 в 1989 году, существует какая-то связь, возможно, не только родственная, но и следственно-причинная. Итак, он владеет документом за подписью гражданки Петуховой А. И., подтверждающим, что это не фантазия. Судя по тому, как легко ему удалось запугать директрису интерната и вынудить ее написать объяснение, она не имеет выхода на Климова и не сможет пожаловаться тому на куманинский произвол, хотя в этом нельзя быть уверенным до конца. Нужно еще раз переговорить с Надеждой и попытаться уточнить некоторый детали этого дела. Возможно, Надя тоже ему не все рассказала из того, что знала. Кроме того, чтобы обезопасить себя, нужно будет, как только вернется Климов, под тем или иным соусом доложить ему об всем, как бы между прочим, мол любопытные совпадения бывают в жизни. Вернувшись на Лубянку, Куманин направился в архив управления. Близился конец рабочего дня. Если у оперативных работников рабочий день считался ненормированным, то многие службы, включая и архивы, секретные библиотеки, магнитофонные картотеки и тому подобное, как правило, в шесть часов вечера уже закрывались до утра. Отставной полковник Максимов, работавший в оперативном архиве, начинал службу в НКВД еще при Генрихе Ягоде. Теперь было ему под восемьдесят, но он казался бодрым, сохранял в своем облике суровость прошедших времен. Имел и маленькие слабости, о которых знало все управление, в частности, очень любил, чтобы молодые сотрудники к нему обращались по всей форме. - Здравия желаю, товарищ полковник, - объявил, входя в архив Куманин, улыбаясь и придавая своей фигуре некоторое подобие стойки "смирно". - Разрешите обратиться. Майор Куманин. - Не ори. Вольно, - миролюбиво пробурчал Максимов. - Чего тебе, Серега, надо? Давай быстрее, мне надо в медчасть на процедуры. - Василий Никитич, - попросил Куманин, - мне нужна расшифровка одной довоенной точки. Она у меня в некоторых документах мелькает как "объект 17". Что это был за объект и где находился? - Сейчас посмотрим, - проворчал Максимов и, подойдя к массивному несгораемому шкафу, открыл его и вытащил толстенную канцелярскую книгу, увешанную старыми сургучными печатями. Старик раскрыл гроссбух и стал водить пальцем по строчкам, шевеля губами. В былые времена Максимов служил заместителем начальника изолятора - знаменитой внутренней тюрьмы на Лубянке, - и многое, наверное, мог порассказать интересного. Поговаривали, что он лично приводил в исполнение приговоры в отношении знаменитых личностей, от Ягоды до Мейерхольда. Начальник его, генерал-майор Опанасенко, в хрущевские времена схлопотал пятнадцать лет тюрьмы, где и умер. А Максимов выкрутился и даже после отставки его убрали "от греха подальше", а то еще сядет мемуары писать, был оставлен в управлении на технической работе. Поведать он мог много, но не рассказывал ничего, как и прочие ветераны НКВД: слов, особенно собственных, боялись пуще пуль. Много на их памяти было примеров, как случайно вырвавшееся слово мгновенно превращалось в пулю, которая, как бумеранг, совершала круг над твоей головой и попадала тебе же в затылок. "А ведь не исключено, - подумал Куманин, - что именно дядя Вася расстрелял в 41-м Лисицына, или присутствовал при этом. Спросить его или нет?" Решил не спрашивать. - Нет 17-го объекта, - между тем возвестил Максимов, закрывая книгу и водружая ее на место в несгораемый шкаф. - После 15-го идет сразу 21-й. А 17-го нет. - Что это означает? - спросил озадаченный Куманин. Старик мрачно взглянул на Куманина: - Это означает, что объект либо быстро свернули по каким-то причинам, либо он до сих пор действует. А действующие объекты в другом реестре. Не у меня. По нумерации это очень старый объект. Не позднее второй половины 18-го года. Скорее всего, он находился либо в самой Москве, либо в области. - А вы о нем ничего не слышали? - осмелился спросить Куманин. - Что я слышал, то уже все забыл, - усмехнулся Максимов, - и тебе, Серега, советую: поменьше запоминай из того, что тебя не касается, и поменьше интересуйся. Наше главное правило: узнал - забыл. А если ничего не узнал, так это еще и лучше. Сказали - сделал, и все. Ну, иди, мне помещение сдавать надо и опечатывать. Приемная генерала Климова оказалась закрыта. Куманин спустился в столовую. "Самое лучшее - не демонстрировать служебного рвения, а отправиться домой и попытаться снова встретиться с Надей", - решил он. Ill Выпив на кухне кофе, Сергей снова позвонил Наде. Подошла ее мать и сообщила, что Нади все еще нет дома и что она уже беспокоится, поскольку звонили из интерната, тоже искали Надю, которая, оказывается сегодня на работу не приходила. - А она никуда не собиралась? - поинтересовался Куманин. - Может быть, куда-нибудь заехала и задержалась. - Нет, Сережа, - сказала Надина мама. - Ничего она мне не говорила. Вышла, как обычно. У них педсовет сегодня должен быть. Говорила, что задержится на работе. Но ты знаешь, что она вообще никогда раньше десяти вечера из приюта не приходит, а часто ночует там. Куманин пообещал позвонить позднее и повесил трубку. Было уже около восьми вечера. Он позвонил в интернат и спросил у дежурной, нет ли на месте воспитательницы Шестаковой. Пожилой женский голос ответил, что Шестаковой сегодня вообще не было: "Позвоните завтра". Чтобы слегка отвлечься, Куманин включил телевизор. С экрана демонстрировали пустые прилавки московского продуктового магазина, разъяренные лица продавщиц и огромную толпу народа, теснящуюся у закрытых дверей в надежде, что что-нибудь подвезут. Голос диктора за кадром вещал: "Очередь за всем, от колбасы до бритвенных лезвий, давно стала составной частью жизни советских людей. Для граждан страны, строящей атомные электростанции и космические "челноки", унизительно выстраиваться за куском мыла. Но люди стоят..." На экране появился упитанного вида товарищ, типичный секретарь райкома, но, судя по появившейся на экране надписи, это был директор ГУМа Станислав Сорокин. Улыбаясь, он говорил в протянутый микрофон: "В дефиците теперь в соответствии со старой шуткой товары на букву "В" - ВСЕ. Я убежден, выход - в импорте..." Его сменил пожилой офицер милиции в погонах подполковника: "Очередь - это поле деятельности и для спекулянтов, и для злоупотребления работников торговли. Достаточно сказать, недавно, в ходе специальной операции, продолжавшейся две недели, милиция обнаружила в магазинах Москвы спрятанные под прилавком товары на шестнадцать миллионов рублей. А за год - пятнадцать тысяч уголовно-наказуемых случаев припрятывания товара. Вот и дефицит!" Куманин переключил канал. На экране появились старые деревянные постройки, бревенчатые шлюзы, люди, махавшие кирками, столб с большим самодельным плакатом: "Да здравствует руководство ОПТУ!". Затем на экране возникли Сталин и Ягода, что-то оживленно обсуждающие. "Феномен канала имени Сталина, - говорил диктор, - до сих пор наполнен тайнами. Зачем Сталину понадобилось убивать на этой стройке триста восемьдесят тысяч человек, энергия которых так пригодилась бы в скором времени при отражении вероломного нападения гитлеровцев на Советский Союз..." Куманин выключил телевизор. После того, как Горбачев, по непонятным причинам, объявил курс на перестройку и гласность, страна совершенно отчетливо покатилась под откос. Чернобыльская авария, страшное землетрясение в Армении, сотни других больших и малых катастроф на суше, на море и в воздухе превратили всю огромную территорию ядерной сверхдержавы в одну зону бедствия. Все это сопровождалось полным исчезновением товаров из магазина, введением карточной системы на продовольствие и основные промышленные товары, ростом преступности и падением нравственности. "Налицо все симптомы грядущего конца света "в отдельно взятой стране", - вспомнились Куманину циничные слова одного из допрашиваемых. Еще более поражал паралич всех властных структур, которые были уже не в силах не только помочь стране, но даже самим себе. Все они покорно следовали по тому неясному пути, куда звала волшебная "дудочка". Даже непоколебимая Лубянка теряла свой гранитно-пролетарский имидж. Первое Главное Управление (внешняя разведка) - гордость органов - конвульсировало от небывалого в истории секретных служб предательства заграничных резидентов, десятками перебегающих на Запад. В свое время одного случая было достаточно, чтобы начальника этого управления либо расстреляли, либо выгнали с должности на вечный пансион в какой-нибудь не обозначенный на карте утолок. А ныне начальник этого управления генерал Шебаршин получает одни благодарности и повышения. Можно было подумать, что подобное количество изменников, бегущих к противнику - какая-то хитрая разведывательная операция, за выполнение которых полагаются награды и чины. А в его родном Управлении обстановка была уже близкой к панической. Последовало указание освободить из мест заключения всех, отбывающих срок по 70-й и 190-й "прим" статьям Уголовного кодекса. Еще остались в лагерях осужденных по 64-й статье за измену Родине, но знающие люди говорили, что, видимо, и их придется освобождать. Насмарку шел творческий труд нескольких поколений чекистов в течение последних по меньшей трех десятилетий. Прибывшие из мест лишения свободы антисоветчики и изменники уже открыто требовали крови оперативных работников и следователей, когда-то изъявших их из советского общества, во избежание помех на пути строительства коммунизма. Начальство, как могло, подбадривало подчиненных, но и само, видимо, не замечая того, потеряло былую твердость. Глаза генералов испуганно бегали даже на инструктажах. Аналитики КГБ - элита нации, как ее любили называть преданные журналисты - куда-то один за другим исчезали. Даже полковник Кудрявцев, бывший начальник Куманина, встретив его в буфете, подсел к нему с чашкой кофе и завел разговор о том, что "служить становится невозможно". "Вся эта лагерная шваль появилась в Москве, и что делать дальше - не знаю". Далее он поведал, что в одной "газетенке" его Кудрявцева, фамилию поставили рядом со словами "душитель свободы и гласности". Газету разогнали, но он уверен, что это только начало. - Здесь, - пояснил Кудрявцев, - не импровизация какая-то, в нашей стране невозможны подобные импровизации, а чья-то направленная политика по дискредитации органов. Раз фамилия появилась в печати, значит уже намечены козлы отпущения для спасения тех "козлов", что наверху. Сейчас, - продолжал полковник, допивая кофе, - надо куда-нибудь поглубже нырнуть, а когда придет время, вынырнуть в нужном месте. И тебе, Сергей, советую сделать тоже самое. Твоя фамилия совсем не случайно появилась на вражеских голосах. Значит, и тебя наметили заколоть на талмудическом жертвеннике. Евреи таких, как мы с тобой, не прощают. Куманин не проронил ни слова, жевал какой-то салат, но слушал внимательно. "Действительно, чем он сейчас занимается, когда страна колотится в конвульсиях, очень напоминающих агонию? Ищет могилу последнего русского царя! Может, пойти за теми, кто уже нырнул? Некоторые уже вынырнули в кооперативах, в совместных предприятиях и на каких-то темных биржах. Противно!" Бывший начальник внешней контрразведки 1-го Управления генерал Белугин, в свое время награжденный орденом Боевого Красного Знамени за организацию убийства в Лондоне болгарского диссидента Маркова отравленным зонтиком (экзотика и полет творческой мысли!), специалист по мокрым делам высочайшего класса, вдруг заявил, что не может более служить в такой преступной организации, как КГБ. Его голос зычно зазвучал на демократических митингах и на телевидении с требованиями наказать "преступников с Лубянки", хотя начинать надо было, конечно, с него самого. Вслед за свои шефом, незаметно исчезли с горизонта его "легендарные" подчиненные: полковник Нечипуренко, некогда курировавший Ли Харви Освальда, полковник Тихой, работавший с Агджой и организовавший покушение на римского папу, полковник Тиусов, направлявший работу самого "Шакала-Ильича". Опытные "крысы" первыми почувствовали неладное на своем "корабле", они и потянулись на заслуженный отдых. За время своей плодотворной и многотрудной деятельности в КГБ все они обзавелись докторскими степенями по истории и экономике, а потому легко могли сменить бурную службу на тихое академическое житие. Защищать диссертации по истории и экономике на Лубянке было до смешного просто. Тема закрытая, оппоненты закрытые, защита закрытая. Раз-два - и ты уже кандидат или доктор. Куманину тоже предлагали защититься, даже тема была близкая, по профилю работы: "Кризис самодержавия и Великий Октябрь", да он все отмахивался: "Успеется". Хотел прежде подполковником стать. Если так дела пойдут дальше, то, может, уже и не успеет". Чтобы снова отвлечься от мрачных мыслей, Сергей опять включил телевизор. Шла программа "Время". На экране важно разворачивался авиалайнер. Голос диктора вещал: "На аэродроме Генерального секретаря нашей партии встречали товарищи: Яковлев, Медведев, Шеварднадзе, Лигачев и другие официальные лица". По трапу вместе с женой спускался широко улыбающийся М. Горбачев. Куманин прилип к экрану, надеясь увидеть в свите генсека генерала Климова, но его нигде не было видно. Кроме четы Горбачевых, из самолета вышел только начальник личной охраны генсека полковник Медведев из 9-го Управления. А среди встречавших скромно стоял на задворках начальник этого управления генерала Плеханов, которого Горбачев даже не удостоил рукопожатия: "Обслуживающий персонал!". Было уже начало одиннадцатого, когда Куманин еще раз позвонил Наде. Лидия Федоровна уже перешла на плач. - Надя не приходила и не звонила. Не знаю, что и подумать. Обзвонила, что могла: больницы, морги, отделы УВД. Никто ничего не знает. В УВД заявку отказались принять, необходимо отсутствие не менее недели, чтобы начать розыск. Дежурный утешил меня: "Загуляла где-нибудь". - Сережа, - попросила Лидия Федоровна, - может, ты чего можешь узнать? Позвони куда-нибудь, а потом мне. - Она снова заплакала и в трубке раздались короткие гудки. Куманин позвонил оперативному дежурному по городу от МВД. Его, разумеется, на месте не было, спал, наверное. Но помощником оперативного оказался знакомый Куманина - майор Рагозин. Когда-то, еще в андроповские времена, часть молодых офицеров КГБ перевели в МВД "для укрепления кадров". Таким образом покойный Юрий Владимирович планировал захватить ведомство генерала Щелокова изнутри. Многие, из тех, кому было приказано стать "ментами", считали это концом собственной жизни. Некоторые даже хотели застрелиться, но ничего - прижились. Кое-кому в милиции даже больше нравится, чем в КГБ. "Работа настоящая, живая, а игры, в которые на Лубянке играют, никому не понятны. Я рад, что ушел", - сказал как-то при встрече Рагозин Куманину, когда они оба были еще лейтенантами. - Сережа, - удивился майор Рагозин, когда Куманин назвал себя. - Как дела, старик? - Все нормально, - ответил Сергей. - Я к тебе, Боря, по делу. Посмотри, среди происшествий по городу сегодня не фигурирует Шестакова Надежда Николаевна, около 30 лет. - Знакомая? - спросил Рагозин. - Свидетельница по важному делу, - соврал Куманин, - пропала. Очень нужна. - Посмотрим, - пробурчал Рагозин. - Я тебе с другого телефона перезвоню. Твой номер у меня высветился. Перезвонил он быстро и сообщил, что такой нет. Есть два неопознанных женских трупа, но те значительно старше. В больницы такая не поступала. - Разве что в вытрезвителе, - предположил он. - Но оттуда нам данных не дают, если не случится какое-нибудь ЧП. - Куда ж она могла пропасть? - вздохнул в трубку Куманин. - Вот ведь беда... - Куда пропасть? - переспросил Рагозин. - В Москве каждый месяц пропадает в среднем тысяч десять. С концами. У тебя ее фотография есть? Если уж она так нужна - покажем по московской программе телевидения или сунем в какую-нибудь программу, вроде "Взгляда". Сколько она уже отсутствует? Сегодня пропала? Ну, ты, Серега, даешь! Пропала - это когда месяц нету. Мало ли куда она могла деться. С подругами загуляла или еще чего. Она замужем? Нет? Ну, так у мужика какого-нибудь припухает. Тридцатилетние бабы без мужика дня прожить не могут. Нет, кроме шуток, я ее на заметку взял. Ты и сам поищи. У вас на зеленый канал больше информации поступает, чем к нам. А не появится она - пришли фото и словесный портрет, родинки там всякие, если есть. Для опознания. Куманину стало не по себе. Все Надины родинки он в свое время перецеловал, и сейчас, представив себе на опознании в морге Надю, лежащую на холодном столе, почувствовал приступ тошноты. По специфике своей службы в КГБ ему редко приходилось сталкиваться с трупами, но никаких эмоций он при этом не испытывал. А тут что-то поплохело от одной мысли. Под влиянием разговора с Рагозиным Куманин хотел было позвонить некоторым Надиным подругам, телефоны которых он знал, но передумал. Если бы Надя и осталась у какой-нибудь подруги или, скажем, у друга, то обязательно позвонила бы домой. Отношения в ее семье Куманину были хорошо известны. Надя просто обожала своих родителей, и не могла заставить их так волноваться. Раз она не позвонила до сих пор, значит, либо погибла, либо находится без сознания, что мало вероятно. У нее были документы и, попади она в какую-нибудь больницу как жертва несчастного случая или преступного нападения, то оттуда обязательно сообщили бы об этом в ГУВД. Скорее всего, она жива и здорова, но не может позвонить, и это очень странно. Если она, скажем, арестована прямо на улице, то следователи прокуратуры и милиции, даже КГБ, разрешают тут же позвонить домой родным либо звонят сами. Не сразу, но в течение трех-четырех часов обязательно. Бывают, конечно, и исключения, когда факт ареста того или иного лица в интересах следствия следует сохранить в тайне. Так арестовывали на улице Пеньковского, Полякова, Павлова, Третьякова. Но это были матерые шпионы, вывернувшие наизнанку все государственные и военные тайны Советского Союза. Так арестовывали одного главаря банды убийц, "сняв" его с поезда прямо на вокзале по прибытии в столицу. А Надя? В чем ее могла обвинить директриса? Самое большое - в воровстве детского питания. Даже если бы это было так, даже если бы она украла годовой запас детского питания всей Москвы и Московской области, то ее арестовали бы на работе, обязательно повезли домой на предмет производства обыска, а оттуда доставили бы в изолятор временного задержания. Могла сделать Надежда, такого чтобы ее схватили на улице, как Пеньковского? Непостижимо. Может быть ее заманили по дороге в интернат, а затем убили или похитили? И зачем? Конечно, статистика столичных преступлений фиксирует всякие случаи, в том числе и "редкие", типа "расчлененки". Например, на остановке к женщине подходит малыш и говорит: "Тетенька, у нас детский садик закрылся. Мама на работе, а мне дверь не открыть. Откройте, пожалуйста. Я живу вон в том доме". Женщина идет, открывает дверь. Тут ее втягивают в квартиру родители малыша, убивают, раздевают, расчленяют, раскладывают останки по сумкам и разносят по автоматическим камерам хранения разных вокзалов. А шмотки продают. Но подобная экзотика случается в Москве не чаще одного раза в пять-семь лет. Нет, никакого логического объяснения исчезновения Надежды найти не удавалось. Надя выходила из дома около половины восьмого утра, когда было уже светло и улицы заполнены спешащими на работу людьми. Остановка троллейбуса, на котором Надя добиралась до станции метро, находилась практически прямо напротив ее дома. До метро было три остановки. Затем еще три остановки надо было проехать на метро без пересадок и немного пройти пешком - от метро до интерната было не более двухсот метров. Дорога шла по бульвару, всегда весьма оживленному. Куманин вспомнил, что на пути от метро до интерната имеется несколько ларьков. Один - "Союзпечать" - находился примерно метрах в двадцати от станции метро. Чуть дальше стоял табачный киоск, украшенный эмблемой фабрики "Ява-Москва", далее овощной. И почти у самого интерната притулилась будочка "Мосгорсправка". Если что-то с девушкой случилось, то, скорее всего, именно на этом отрезке пути. Завтра нужно будет пройтись по этим ларькам, показать фотографию Нади и порасспрашивать людей. Может кто-нибудь и видел. В наше время ничего нельзя сделать незаметно, всегда найдется скучающая у окна старушка, иногда даже с биноклем, способная сорвать все планы и преступников и органов. Если завтра генерал Климов не появится в управлении до обеда, решил Куманин, то во второй половине дня он займется частным расследованием. Звонить еще раз родителям Нади он не решился. Если бы Надя появилась дома или откуда-то позвонила, они бы сами сообщили ему об этом. Поужинав купленными в буфете сардельками и стаканом ряженки из пакетика, Куманин снова перечитал объяснение директрисы интерната и взглянул на фотографию Алеши Лисицына. Он все еще не мог отделаться от впечатления, что уже где-то видел этого мальчика, но где? "Что же надо было натворить его родителям, чтобы целая бригада КГБ примчалась в интернат и изъяла оттуда этого ребенка, поскольку мальчик в таком возрасте ничего сам натворить не мог". То, что среди побывавших в приюте сотрудников КГБ был милиционер, Куманин во внимание не принимал - у него самого в кабинете висела на всякий случай милицейская форма, В известных обстоятельствах на людях эта форма действует успокаивающе, и это позволяет сотрудникам в штатском спокойно делать свою работу. И что значит "мальчик не помнит своих родителей"? Ребенок, может быть, не помнит, но милиция-то должна была что-то установить? "Возможно, придется съездить к коллегам в Ростов Великий, где нашли ребенка, и узнать подробности его появления на Ярославском шоссе". В начале первого Куманин завалился спать, посчитав, что утра вечера мудрее. Ему приснилась Надя с ребенком на руках. Она стояла спиной к нему, головка ребенка лежала на ее плече. Куманин не видел их лиц, но сообразил, что Надя держит на руках именно Алешу Лисицына. Сергей позвал ее, но она никак не отреагировала, тогда он крикнул: "Надя!", но та медленно прошла сквозь стену и исчезла. Куманин бросился к стене, стараясь найти дверь. Он метался вдоль стены, ощупывая ее руками, но выхода не находил. Им овладела паника. Помещение, казавшееся большим, превратилось в маленькую каморку. Стены наступали на него. Ему почудилось, что они сейчас раздавят его. Он закричал во сне и проснулся. Светящиеся стрелки будильника показывали половину шестого утра. Куманин лежал на спине, глядя в сереющий прямоугольник окна. "Блин! Как же он вчера не додумался до этого?" - Надю увезли люди Климова. Им же был нужен педиатр для ребенка! Но почему именно Надю? Во-первых, она уже работала с Алешей Лисицыным и довольно хорошо его знала как воспитательница и врач. Это позволяло обойтись без новых людей, которых надо было бы вводить в курс дела. То, что Климова не было в Москве, ровным счетом ничего не означало. Он принадлежал к числу тех людей, которые могут даже из могилы отдавать приказы своим подчиненным. Во-вторых, Надя - идеальная "находка". Не замужем, своих детей нет. Есть родители, но они могут неожиданно исчезнуть или скончаться, как это произошло, скажем, с родителями стрелявшего в Брежнева (по личному приказу генерала КГБ Цвигуна) лейтенанта Ильина. Складывается очень интересная картина. Догадки могли бы сделать честь дедуктивным способностям майора Куманина, если бы он мог ответить на вопрос, кто за всем этим стоит? Зачем бригада КГБ арестовывает в интернате пятилетнего малыша, а затем среди белого дня похищает в центре города его воспитательницу? Без ответа на эти вопросы (а ответов не было) вся построенная Куманиным логическая цепочка выглядела, как занятная сказка, не более того. Расскажи он ее кому-нибудь, любой задал бы ему вопрос: "Зачем им понадобился ребенок?". Когда-то существовала аббревиатура ДВН - Дети Врагов Народа, - в число которых попадали дети до двенадцати лет. Начиная с двенадцатилетнего возраста, гражданин СССР подлежал полной уголовной ответственности, вплоть до расстрела. Существовала и другая аббревиатура - ЧСВН - Члены Семьи Врагов Народа. Так вот, даже ДВНов, если уж они находились в приютах или детприемниках НКВД, не трогали, давая подрасти до возраста полной уголовной ответственности. Правда, иногда там ДВНы в течение одного-двух месяцев умирали, как мухи в ноябре, но это уже были перегибы начальников на местах. А сейчас? Неужели у партии есть такие враги, что к его малолетним потомках нужно принимать подобные меры? И потом, зачем тогда для арестованного младенца вызывать персонального педиатра. "Ладно, - вздохнул Куманин, - разберемся. Человек может бесследно исчезнуть в Москве только если его никто не ищет. В противном случае всегда найдутся какие-нибудь следы". Он встал, принял душ, отжался раз двадцать на полу, затем по привычке, привитой с детства отцом, тщательно заправил кровать, оделся и, прежде чем отправиться на службу, еще раз позвонил Наде. К телефону подошел ее отец, Николай Кузьмич: - Ночью Лидии Федоровне стало плохо. Вызывали неотложку, сделали укол. Сейчас она спит. Не мог бы Сережа сегодня, если позволит время, заехать к ним? Нужно поговорить. Куманин пообещал. Потом на скорую руку приготовил кофе, выпил его без особого удовольствия и отправился на службу. IV "Совершенно секретно. 20 апреля 1935 года. По представлению коллегии НКВД за выполнение особо важного государственного задания наградить старшего оперуполномоченного НКВД товарища Лисицына Александра Ефимовича вторым орденом "Красного Знамени". (Указ ВЦИК от 15 апреля 1935 г.)..." Когда и за что старший опер Лисицын получил первый орден Красного Знамени, было непонятно. Неясно было, за что получен второй орден, но, по крайней мере, точно указана дата получения. Куманин обратил внимание на то, что документы на микрофильме были тщательно прополоты, и это не давало возможности составить полную картину происходившего. Иногда имелись доклады Лисицына, зато отсутствовали ответы руководства, бывало и наоборот: руководство отвечало на какие-то запросы Лисицына, а сами запросы на микрофильме отсутствовали. Оставалось очень много места для смутных догадок. "Сов. Секретно. Опер-уполномоченному НКВД товарищу Лисицыну. Специалисты уверяют, что 19-го (дополнительного) тома Русского Биографического Словаря под редакцией проф. Половцева в природе не существует. Тов. Лисицын! Неужели вы думаете, что если бы этот том существовал, мы его вам не прислали? Не было такого тома. И примите меры, чтобы там у вас вообще с ума не сходили. Нарком ...Ягода". Хороша переписка наркома с опером! Было очевидно, что нарком настолько разнервничался из-за какого-то тома словаря Половцева, что перешел с казенно-официального стиля служебной переписки на стиль местечкового общения своего детства. "Сов. Секретно. 22 апреля 1935 года. Старшему оперуполномоченному НКВД Тов. Лисицыну. Посылаю вам выдержки из протоколов допросов лиц, имеющих отношение к сокрытию ценностей. Проверьте точность показаний. Относительно вашей просьбы отвечаю: мое личное прибытие на ваш объект совершенно исключено. На это, поверьте, есть достаточно веские причины. Однако я еженедельно докладываю о состоянии дел на политбюро (лично товарищу Сталину). Поэтому вам нечего беспокоиться. Товарищ Сталин обещал, что в ближайшее время примет окончательное решение по затронутому вами вопросу. Будьте бдительны и предельно осторожны. Враги нашего народа, мечтающие о реставрации власти помещиков и капиталистов, вновь начали активную борьбу, используя переродившихся членов партии и троцкистов. Нарком НКВД Генрих Ягода". Приложение: "Из протокола допроса обвиняемой Васильевой Лидии Ивановны 28 августа 1934 года. Вопрос: Ваши дети упоминают о том, что царские ценности действительно вашему мужу Васильеву Алексею были переданы. После смерти вашего мужа эти ценности, безусловно, должны достаться вам. Скажите, где они скрыты? Ответ: Я не отрицаю того, что ценности царской семьей действительно переданы моему мужу Алексею, который хранил их от меня скрытно и перед смертью мне их не передал, поэтому я не знаю, где они теперь скрыты. Записано с моих слов правильно и мною прочитано. К сему, Васильева. Допросил: подпись". "Из показаний Кирпичникова Александра Петровича, данных на допросах с ноября 1933 года по декабрь 1934 года. На некоторых допросах к обвиняемому применялись специальные методы следствия. Вопрос: Гражданин Кирпичников, вы арестованы как бывшее приближенное лицо Николая II и обвиняетесь в сокрытии от народа ценностей, лично переданных вам бывшим царем на хранение. Что вы можете показать по существу предъявленного вам обвинения? Ответ: Я действительно был писарем при Николае II, когда тот уже содержался под арестом в Тобольске. Никаких ценностей от последнего никогда не получал и никому не передавал. Не могу понять, откуда вам подобное известно? Вопрос: Нам много что известно. Гражданин Кирпичников, я вам советую не запираться, а честно признать свою вину, что даст вам возможность надеяться на смягчение вашей участи. Вы были не писарем, а приближенным к Николаю Романову лицом. Иначе почему между вами происходили секретные беседы с глазу на глаз? Ответ: Какие беседы, гражданин уполномоченный? Я царя-то видел раза три на прогулке и то издали. Путаете меня с кем-то, гражданин уполномоченный. Вопрос: Если у вас такая плохая память, гражданин Кирпичников, то я вам напомню. В конце декабря 1917 года, в канун бывшего религиозного праздника Рождества, вы с Николаем Романовым удалились в комнату на втором этаже бывшего дома губернатора в Тобольске и имели продолжительный разговор. Николай Романов сказал вам, что считает вас настоящим русским человеком, православным, готовым умереть за Россию. Вы поцеловали руку бывшего царя и выразили готовность умереть не только за Россию, но и лично за него, т.е. за Николая Романова. Затем бывший царь сказал вам, что происходящее ныне в России является временным помешательством русского народа, что уже бывало в истории, и приводило русскую государственность к временной погибели. Когда-то государство удавалось временно сокрушить татарам и литовцам, позднее - полякам и шведам, ныне - немцам и евреям. Однако у России всегда хватало сил снова подняться и выйти на уготованный ей исторический путь. Вы подтверждаете, что у вас был такой разговор с бывшим царем Николаем Романовым, гражданин Кирпичников? Ответ: Как вы узнали? Кто мог вам об этом донести? Вопрос: Вопросы задаю здесь я, гражданин Кирпичников. От НКВД ничего утаить нельзя. Итак, вы подтверждаете, что такой разговор был? Ответ: Не помню. Было что-то, конечно. Сколько лет прошло... Вопрос: Я вам напомню далее. Бывший царь сказал вам, что, коль Россия погибла, то он чувствует уже, что погибнет и он, и его семья. Он сказал вам так дословно: "На все воля Божья. Коль погибло царство, которое Дом наш вел 300 лет, то нам негоже это царство пережить". И далее он сказал вам, гражданин Кирпичников, чтобы вы взяли на хранение царские драгоценности и регалии, пояснив, что род его был не владельцем этих сокровищ, а хранителем, а принадлежат они России. И повелел хранить их до тех пор, пока Русь не возродится, так как все ценности эти являются не украшением, а символом русской государственности. Это у вас, гражданин Кирпичников, был не единственный разговор с бывшим царем. Если надо, мы вам обо всех этих разговорах напомним. А пока сдайте доверенные ценности народу. Я вам честно скажу, гражданин Кирпичников, что пока мы вас вроде как бы уговариваем по-хорошему, но вскоре... Наше терпение, понимаете ли, не беспредельно. Хочу вам сказать, что уже самим фактом общения с бывшим Николаем Романовым и сокрытием его валюты вы вполне заслужили высшую меру. А к преступникам такого рода, т.е. к врагам народа, мы имеем полное право принять должны меры... Понимаете? Лучше не усугубляйте своего положения и сдайте всю валюту и другие ценности. Или вы будете продолжать утверждать, что ничего не знаете? Ответ: Я лично знаю, что всеми ценностями заведовала сама Александра Федоровна, которая и прятала. Основное, я предполагаю, находится у полковника Кобылинского, затем у камердинера Волкова, который якобы находится в Ленинграде, ну и, по-моему, у бывшего священника Васильева. Он сам умер, а его семья - матушка и сыновья - находятся в Омске. У последней семьи часть царских ценностей должна быть. Тем более, что при Колчаке, по личному распоряжению последнего, у него искали шпагу наследника Алексея Николаевича, якобы золотую, но я ее не видел, меня тоже колчаковская полиция спрашивала про царские ценности и не оставил ли Николай II бумаг каких. Но я им ответил, что ничего не знаю и не мог он поручать, так как я был только писарь. Я ничего не знаю и не могу больше добавить. Протокол прочитан, в чем и расписуюсь. А. Кирпичников. Допросил: оперуполномоченный 8 отд. ЭКО НКВД Шилов". 12 ноября 1933 г. Дополнительные показания Кирпичников А. П.: "Признаю, что в своих первых показаниях скрыл от вас, что принимал участие в сокрытии и выносе бывших царских ценностей. В действительности я сам лично перед тем, как уехать царской семье из Тобольска в Екатеринбург, по поручению гувернера Жильяра Петра Андреевича, который обслуживал царевича Алексея, вынес шпагу. Она была из желтого металла, золотая или нет, не знаю, но она блестела. Он меня просил вынести из арестного помещения и передать ее священнику Васильеву Алексею, оную я и вынес, вложив в длинную коробку. Прийдя на квартиру к священнику Васильеву, передал последнему. Где она сейчас - я не знаю. По-моему, она у сыновей... Все подробности о царских брильянтовых ценностях более детально знает некто Иванов Сергей Иванович, который был прислужником при дочерях. Он все прибирал и точно знает, какие именно были ценности и где. Я лично не видел, но слышал из разговора наших служащих, что из Ленинграда была привезена брильянтовая корона, очень дорогая. Но куда он девал, не знаю, я думаю, что или у Волкова-камердинера, или полковника Кобылинского. Об этом должен, мне кажется, знать Иванов Сергей Иванович. Он жил в Тюмени в 1930-1931гг. Что касается жемчужных ожерельев, так я также видел у княжен, но я их не выносил, они мне не поручали, где они - не знаю" Больше я ничего не могу добавить по этому вопросу, в чем и росписуюсь. А. Кирпичников". 22 декабря 1933г. Дополнительные показания Кирпичникова А. П.: "Сознаюсь, что на задаваемые мне ранее вопросы относительно какого-то письма, которое я носил Гермогену, сперва я не мог вспомнить, а сейчас вспомнил, что действительно был такой случай. Дело было так: камердинер Чемодуров в марте 1918 года перед увозом романовской семьи в Екатеринбург позвал меня, передал большой пакет с пятью сургучными печатями и велел его передать епископу Гермогену, так как приехавший комиссар предполагал делать какой-то обыск. Я, схватив этот пакет, завернул в газеты и, свободно пройдя через охрану, принес и передал епископу Гермогену. Но последний, когда я ему передавал, сказал мне, что и сам-то находится в таком положении, что вот-вот (его) арестуют... Одновременно передал мне для вручения Николаю Романову письмо на двух листах, которое я принес и вручил Чемодурову, а последний - Николаю Романову. Через несколько дней Чемодуров вернул мне переданное Гермогеном письмо и велел обратно ему передать и сходить за тем пакетом, который передал Гермоген." Придя, уже не застал Гермогена, потому что он был арестован за тот крестный ход, который устроил по городу. Поэтому мне пришлось обратится к дьякону Демьяну, который мне сказал, что этот пакет находится на горе недалеко от собора, где живет мать с дочерью. Последним и передан на хранение, ибо у этой семьи всегда прятались все секретные документы и даже скрывался сам Гергомен от обысков и арестов. Придя в этот дом к этой семье, которой ни имени, ни фамилии не знаю, и сказав, кто я такой и что мне нужен этот пакет, который хранится, она мне его выдала. Я принес и передал обратно Чемодурову. Больше ничего не знаю... Вопрос: А что было в том опечатанном пакете? Ответ: Мне неизвестно. Вопрос: А царь вам разве об этом не говорил? Ответ: Может, и говорил. Не помню уже. Бумаги какие-то касательно заграничных банков. И еще чего-то. Не помню уже. Не мучьте больше... Вопрос: Все в ваших руках. Сами себя не жалеете, гражданин Кирпичников. Вам-то зачем умирать за эти царские короны и деньги? Ваши они что ли? Сдайте все и идите домой к семье. Мы ее тоже выпустим. Так, что стало с этим пакетом? Куда он девался? Ответ: Я отдал его Чемодурову. Больше не видел. Вопрос: А короны? Коронационные короны. Где вы их спрятали? Ответ: О коронах ничего не знаю. Вопрос: Разве царь не говорил вам: "Сохрани эти короны и пакет, Александр Петрович. В них вся суть России и его будущее"? Говорил он вам так? Ответ: Не помню, что он говорил. Вопрос: Очную ставку хочешь? с: Ответ. С кем это? Вопрос: С Николаем Романовым. Ответ. Шутите все. Все, что знаю, вам рассказал". "Не слабо ребята работали с контрой", - подумал Куманин, выключая аппарат, чтобы перевести дух и подумать о прочитанном. Климова все еще не было, и Куманин крутил пленку, время от времени посматривая на часы, чтобы где-нибудь после часа дня исчезнуть из управления, благо у него сейчас, кроме генерала Климова, никакого начальства не было. Можно было уйти и раньше, но пленка заинтересовывала его с каждым часом все сильнее, заставляя забывать даже об исчезновении Нади. Куманин ловил себя на мысли, что его интересует не столько сама Надя, сколько факт ее таинственного исчезновения. После того холодного душа, который она вылила на него тогда, в машине, от былого увлечения мало что и осталось. И сейчас он испытывал скорее не беспокойство по поводу пропажи возлюбленной, а возбуждение достаточно опытного оперативника, который понимает, что интуиция его не подведет и что цепь нелепых случайностей вот-вот завершится. Он хотел позвонить Наде домой, прямо из приемной Климова, чтобы узнать последние новости, но передумал. Все внутренние и городские телефоны Лубянки прослушивались спецотделом КГБ. Об этом никогда не говорили, но знали все. Подтверждением тому был тот факт, что начальству становились известными все семейные новости сотрудников, не говоря уже о чем-то другом. Куманин снова включил аппарат. "Совершенно секретно. Без даты. Наркому НКВД товарищу Ягоде Г.Г. Кирпичникову А. П. были поручены огромные ценности, которые они должны были скрывать вместе с полковником Кобылинским. Грубая оперативная ошибка, приведшая к расстрелу Кобылинского, в настоящее время, по моему мнению, может быть исправлена только одним способом. Кирпичникова необходимо доставить ко мне, где он, безусловно, скажет все. В противном случае, могу вас уверить, он скорее умрет, чем скажет что-либо определенное. После дачи показаний по совокупности его вины и обстоятельств, целесообразно будет применить к нему высшую меру. Старший оперуполномоченный НКВД Лисицын А. Е.". "Сов. секретно. 7 мая 1935 года. Коменданту спецобъекта 17 старшему оперуполномоченному НКВД товарищу Лисицыну. Ваше предложение, конечно, можно принять. Однако, как нам сообщили уральские товарищи, Кирпичников А. П. был три дня назад обнаружен мертвым в камере следственной тюрьмы. Товарищу Самойлову поставлено на вид. Еще надо выяснить, нет ли здесь вредительства. Генрих Ягода". Далее следовала, видимо, объяснительная записка перестаравшихся на допросах Кирпичникова уральских товарищей: "Данные следствия определенно устанавливают злостное укрывательство Кирпичниковым ценностей царской семьи и, если к этому присовокупить, что, будучи в Тобольске во время контрреволюционного восстания местной буржуазии в период 1920-1921гг. и захвата власти, Кирпичников А. П. являлся активным участником этого восстания, боролся против Советской власти с оружием в руках, сражаясь в окопах (с пикой и ружьем), то со всей очевидностью видна цель Кирпичникова не сдавать царских ценностей большевикам, как ненавистной власти...". "Сов. секретно Наркому Ягоде Г.Г. Смерть Кирпичникова, как и смерть Кобылинского, рвет практически все нити следствия. Одной пролетарской ненавистью тут ничего не добиться. Они должны понимать, что речь в данном случае идет о гораздо большем, нежели возвращение государству ценностей на определенную сумму. Последней ниточкой в этом деле является теперь Кобылинская Клавдия Михайловна, которая в прошлом являлась женой Кобылинского - полковника личной охраны семьи бывшего царя Романова. Сама Кобылинская являлась воспитательницей дочерей Романовых. Будучи в городе Тобольске, Кобылинская К. М. принимала непосредственное участие в сокрытии ценностей, принадлежавших семье Романовых. Кобылинскими лично от Николая Романова была получена шкатулка с драгоценностями, коронационные регалии и драгоценное оружие бывшего царя и наследника. Кобылинская К.М. вернулась вместе с мужем из Харбина и была арестована, но позднее выпущена. Примите меры к розыску. Комендант объекта Лисицын А. Е.". "Народному Комиссару Внутренних Дел товарищу Ягоде Г. Г. Я совершенно не могу понять, почему вы не можете разобраться в такой простой схеме и вынуждаете меня оправдываться. В период с 10 по 12 июля 1918 года меня вообще не было в Екатеринбурге. Сколько уже можно об этом писать? Я приехал в Екатеринбург только 14 июля вместе с Филиппом Голощекиным (что он может подтвердить) и уехал в ночь с 16 на 17 июля. Якова Юровского я до этого не знал и никогда ранее не видел, так что предполагать какие-то сложившиеся с ним отношения необосновано. Действительно, он говорил о каком-то пакете, который я по возвращении в Москву должен был передать товарищу Свердлову. Но никакого пакета он мне не передавал, сказав, что привезет его сам. И я вовсе не выдавал себя за немца. Юровский сам заговорил со мной на немецком языке, и я ему на нем отвечал. Я знаю не только немецкий язык, но также французский, итальянский и английский. Кстати, Юровский и Голощекин между собой говорили не на немецком языке, а на идиш, который похож на немецкий. Я и был выбран для поездки в Екатеринбург именно потому, что хорошо владею немецким языком, так как меня сопровождала команда, понимающая только по-немецки. Я не знаю, что сейчас фантазируют на эту тему, но тогда ни у кого это удивления не вызывало. Соберите нас всех вместе у себя, и, я надеюсь, мы разберемся в таком простом вопросе. Комендант Лисицын". "Товарищ Лисицын! Вас никто ни в чем не обвиняет и не подозревает. Я совсем не исключаю возможности, что Юровский передал этот пакет Свердлову, что позволило им перешифровать всю схему, а в конечном итоге привело к гибели самого Свердлова, а вскоре и Ленина. В революционном порыве они не поняли опасности той адской машины, к которой прикоснулись. Разумеется, сейфы Ленина и Свердлова давно были проверены. Они были набиты золотыми монетами царской чеканки, брильянтами и паспортами на разные фамилии почти всех европейских и южно-американских стран. Все содержание сейфа Дзержинского было передано специальной комиссией ЦК (без участия наших представителей) лично товарищу Сталину. В связи с этим товарищ Сталин считает, что необходимо начать следствие по персональной ответственности всех без исключения лиц, замешанных в этом деле, независимо от тех постов, которые они ныне занимают. Однако, если бы указанный пакет был найден, то вопрос о нем не был бы поднят так остро и на столь высоком уровне. Без сомнения, что в этом случае Кирпичников говорил правду, что вам удалось подтвердить. У Николая Романова не было другой возможности, как забрать пакет с собой в Екатеринбург. Сначала он хотел его спрятать с помощью Кирпичникова, но, разобравшись в обстановке и поняв, в каком ненадежном положении находится Гермоген и прочие лица, которым он еще в какой-то степени мог доверять, затребовал пакет обратно. Пакет был отобран у Романова Юровским, который вначале уверял, что передал его Голощекину, а затем вам. Я лично придерживаюсь мнения, что один из них передал пакет Свердлову. Но не исключено, что оба будут ссылаться на вас, как они ссылаются на Стояновича, пока считали, что он погиб или бежал за границу. Вас они тоже, кажется, считают погибшим. Поэтому все и будут валить на вас. Видимо, вам предстоит несколько бесед, которых в других условиях желательно было бы избежать. Мы пытаемся доказать, что считать виновными поголовно всех, принимавших участие в событиях тех лет, не правильно. Многие были просто обмануты или "не ведали, что творили". Что бы там ни было, товарищ Сталин хочет решительно с этим разобраться, в первую очередь, с Зиновьевым, Каменевым и некоторыми другими, чтобы они, как и их сообщники, не унесли тайну с собой в могилу. Внезапная смерть товарища Менжинского и самоубийство (так в тексте - И.Б.) Кирова говорит о том, что начинается новый этап заметания следов и его необходимо пресечь самыми решительными мерами. Относительно ваших оперативных разработок сообщаю следующее: Кобылинская К. М. была обнаружена и арестована. На допросе показала, что ее муж, расстрел которого мне, как и вам, кажется очень подозрительным, передал на сохранение ценности семьи Романова супругам Печекос: Константину Ивановичу и Аниль Викентьевне. Супруги были достаточно быстро арестованы. Поначалу они все отрицали, но на очной ставке с Кобылинской выяснилось, что полковник Кобылинский передавал ему, помимо всего прочего, какой-то пакет, опечатанный пятью сургучными печатями. Вот краткая выдержка из протокола очной ставки: "Вопрос: Скажите, гражданка Кобылинская, опознаете ли вы Печекоса Константина Ивановича, бывал ли он на квартире у вас в Тобольске, а также вы у него? Ответ: Представленный на очной ставке Печекос Константин Иванович является именно тем Печеко-сом К. И., о котором ранее, даны показания. Печекос К. И. у нас на квартире в г. Тобольске бывал. Я лично также бывала в доме Печекоса К. И. вместе с моим мужем Кобылинским, а также и одна. Вопрос: Скажите, гражданин Печекос, почему вы ранее на предварительном следствии скрыли о том, что вы неоднократно бывали на квартире Кобылинской, и о том, что вы знаете хорошо жену Кобылинского Клавдию Михайловну? Ответ: Я отвергаю показания Кобылинской, т.к. я у них никогда не бывал и Клавдию Михайловну в г. Тобольске совсем не знал. Вопрос: Скажите, гражданка Кобылинская, подтверждаете ли вы данные ранее показания о передаче ценностей царской семьи вашим мужем Кобылинским Е. С. Печекосу К. И. для сокрытия? Ответ: Да, подтверждаю полностью. Вопрос: Почему вы, гражданин Печекос, скрываете эти ценности от Советской власти, или вы не знаете, что за сокрытие их с вами будет суровая расплата и не только с вами, даже с родственниками в целом? Ответ: Кобылинским мне был передан один пакет который мною был возвращен ему же обратно. Вопрос: Скажите, когда вы были у Печекоса К. И., как он выражался в сокрытии ценностей у себя в квартире? Ответ (Кобылинской): Когда я была у него в квартире, то лично от Печекоса К. И. слышала, что он говорил о сокрытии ценностей у себя в доме и добавил, что спрятано хорошо. Вопрос: Гражданин Печекос, скажите прямо - получали ли вы ценности от Кобылинского и Николаевой? Ответ: Не помню, брал ли ценности от Кобылинского и Николаевой". Дальнейшие следственные действия привели к совершенно неожиданным результатам. Когда следователь спросил Печекоса о пакете, данном ему полковником Кобылинским и возвращенном тому обратно, Печекос К. И. неожиданно ответил, что вспомнил, где он хранит ценности семьи бывшего царя Романова, указав дом, когда-то принадлежавший его брату. Он привел следственную бригаду на пятый этаж дома, показал место в стене, где якобы были замурованы сокровища и, воспользовавшись тем, что внимание работников НКВД было отвлечено простукиванием стены, выбросился из окна пятого этажа. Арестованная вместе с ним его жена, Печекос А. В., покончила с собой в камере, съев разломанную на несколько частей алюминиевую ложку. Через день в камере от сердечного приступа скончалась Кобылинская К. М. Что вы скажете о возможности заманить, как и Кобылинского, в СССР бывшего воспитателя царских детей Петра (Пьера) Жильяра, проживающего в настоящее время в Швейцарии? Представьте ваши соображения. Начальник Секретно-политического отдела НКВД М. Кацнельсон". Куманин откинулся на стуле. "Сюжетик! Если все это можно было бы опубликовать, какой телесериал получился бы. Никакому Семенову и не снилось!" Записка Кацнельсона как бы на секунду приоткрыла перед ним какую-то бездонную, но бурлящую бездну, способную поглотить целые народы и государства. Болели глаза, и Куманин решил на сегодня с пленкой закончить. Сдавая "прапорщице" микрофильм и расписываясь в журнале, он сказал, что поехал в архив "Октябрьской Революции". - А если Виктор Иванович появится? - спросила та. - Если Виктор Иванович появится, - ответил Куманин, - то он меня из-под земли достанет. Глава 4 l Продавец ларька "Союзпечать", украшенный значком участника Великой Отечественной войны и двумя рядами орденских планок, едва взглянув на предъявленное Куманиным милицейское удостоверение, пришел в ярость и стал что-то орать о разгуле хулиганства и бандитизма. - Два раза уже ларек кто-то поджигал, а стекла бьют, почитай, каждую ночь. И никому нет никакого дела. Когда кончится это безобразие? - Вы, товарищ, не нервничайте! - подбодрил ветерана Куманин. - Скоро так возьмемся за них, что всем тошно станет. Вы лучше скажите: вот эту женщину вам не приходилось видеть? Может, проходила мимо или спрашивала вас о чем-нибудь? Примененный Куманиным метод был довольно примитивным, но считался весьма эффектным. Бывали случаи, когда сотни сотрудников КГБ и милиции таким образом прочесывали целые районы, обходя все квартиры в сотнях домов, давая в нем на опознание одну и ту же фотографию или фоторобот. Ветеран поднял очки на лоб и стал рассматривать фотографию Нади. - Нет, - наконец изрек он, - не видел такую. Может и была здесь, да столько народа ходит, метро ведь рядом. Все лица примелькались. Куманин пошел дальше, и, вопреки всем законам подлости, ему очень быстро повезло, если, конечно, это можно назвать везением. Продавец овощного ларька - сравнительно еще не старый человек "кавказской национальности" - поначалу испугался, приняв Куманина за нового участкового, пришедшего за данью. Со старым только наладили сосуществование. Как вдруг появляется новый и дань увеличивается. Но, разобравшись в чем дело, сказал, что его зовут Алик Хилиев, и, вытерев руки о передник, с интересом стал рассматривать фотографию Нади. - Видел ее, - сказал он, наморщив лоб. - Когда видел? Вчера и видел вот тут - он показал на скамейку, стоявшую на бульваре около неказистого тополя. Вот тут она и сидела. - Сидела? - удивленно спросил Куманин. - Она, она, - подтвердил Алик. - На скамейке сидела. Я еще подумал: "Аи, какая красивая женщина сидит". Хотел банан ей подарить, да бананов не было. Только картошка да свекла. - Только не надо фантазировать, - перебил его Куманин. - Значит, говоришь, она сидела вот на той скамейке? А что потом было? - Потом, - Алик вернул фотографию Куманину, - подъехала машина. Она в нее села и уехала. - Машина? - переспросил Куманин. - Какая машина? Черная "Волга"? - Зачем "Волга"? - удивился Алик, - на "Волгах" только начальство ездит, на черных. "Жигуленок" подъехал, "шестерка", кажется. Светлого цвета. Она и уехала. Сидела, видно, эту машину ждала, чтобы куда-то поехать. - Ты вспомни, - продолжал настаивать Куманин. - Она сама в машину села или ее туда кто-нибудь силой затащил? Кто в машине был, заметил? - Мужчина был какой-то, - ответил кавказец, - немолодой уже. Он из машины вышел, подошел к этой женщине, взял ее сумку, поднес к машине. А она следом за ним, в машину села рядом с этим мужчиной. Тот сумку в багажник ставил. Потом они ехали. Я все видел точно. - О какой сумке ты говоришь, - попытался уточнить Куманин, - что за сумка с ней была. - Обыкновенная сумка, - пожал плечами Алик, - большая, для вещей. Тяжелая. Тот мужик тащил ее, корячился. - А мужика этого описать можешь? - спросил Куманин. Кавказец задумался: - Мужик, как мужик, лет пятидесяти, может, больше. Я на него и не глядел. Седой вроде. С этой, как ее... Он провел пальцем по темени. - Лысиной, - подсказал Куманин. - Да, да, - закивал Алик, - с плешиной. - Высокий, маленький, толстый, худой? - вытягивал из кавказца сведения Куманин. - Во что был одет? - Не помню я, начальник, - кавказцу явно надоел этот допрос, - не глядел я на него. На женщину глядел. Женщина та, которую ты ищешь. И номер машины не заметил, не спрашивай. Хотя ларечник мог, конечно, что-нибудь, если не соврать, то спутать, тем не менее его рассказ совершенно сбивал Куманина с толку. Во-первых, родители Нади ничего не говорили, что та ушла на работу с тяжелой дорожной сумкой. Незаметно она этого сделать не могла - мать всегда провожает ее на работу. Кроме того, сумку, если предположить, что в ней были какие-то Надины вещи, нужно было собрать заблаговременно, что также не прошло бы незамеченным. Если бы Надя собиралась куда-нибудь уезжать, то, наверняка, предупредила бы родителей. Сумка была тяжелой - неизвестный мужчина, по словам ларечника, тащил ее к машине с видимым усилием. А как же Надя дотащила ее от дома? Куманин спросил Алика, не видел ли тот, как женщина подошла к скамейке? Одна она была или нет? Кавказец ответил, что заметил ее уже сидящей на скамейке. А сумка стояла на земле у ее ног. Как она тут появилась, он не видел. Во-вторых, если верить ларечнику, Надю никто не похищал. Она куда-то укатила, судя по всему, совершенно добровольно с человеком, который по описанию, мало походил на какого-нибудь героя-любовника. При этом все произошло на пути Нади в интернат, а если быть совершенно точным, то в пяти минутах ходьбы от него. Все это было более чем странно. Судя по тяжелой сумке, Надя не собиралась вообще являться на работу, но тем не менее дошла практически полностью до места работы. Если она с кем-то договорилась уехать, то опять же, принимая во внимание тяжелую сумку, она могла попросить этого человека на "Жигулях" подобрать ее где-нибудь поближе к дому, а не переть с тяжелой сумкой до самого интерната. Стоп! А взяла ли она сумку из дома? Это еще вопрос. Ларечник заметил ее сидящей на скамейке с сумкой у ног. Но сумку мог кто-то привезти или принести из другого места. Откуда? Конечно, из интерната. Что могло находиться в принесенной из интерната для дошкольников сумке? Разумеется, детские вещи. Детские вещи для Алеши Лисицына. Значит, Надя знала, где он находится? Но ведь только накануне она приходила к нему и просила помочь разыскать ребенка. Куманин шел по бульвару в направление интерната, продолжая размышлять. Конечно, нельзя было исключать и того что Алик-ларечник все перепутал или просто выдумал, чтобы "пофартить менту". Если все-таки он не соврал и не нафантазировал, то сумку мог принести кто-нибудь из интерната. Какая-нибудь приятельница Надежды, с которой они вместе работают. Но вот набить сумку дефицитными детскими вещами, а то и продуктами и пронести ее через вахту, чтобы передать ее "опальной" воспитательнице, мог решиться далеко не каждый, разве что, какая-нибудь близкая подруга. Вряд ли, особенно зная обстановку в интернате вообще и отношения Нади с директрисой, в частности. Попадись кто-нибудь (и Надя в первую очередь) с этой сумкой, ему конец. Петухова раздует дело и обязательно привлечет следственные органы, дабы выявить моральный облик того, кто пишет на нее жалобы. Им будет не очиститься никогда, какими бы благими намерениями сотрудницы не руководствовались. Значит, сумку могли вынести не иначе, как по разрешению самой Петуховой, не исключено, что это сделала она сама. Тогда и Петухова, хотя и выглядела очень напуганной, рассказала ему далеко не все, что знала. Получается, что и она, и Надя находились в каком-то непонятном сговоре, если не сказать, в союзе, который, правда, не мог скрыть обоюдную неприязнь, временами переходящей в ненависть, как это нередко случается у женщин. Если это так, то зачем тогда вечером Надежда приходила к нему? Знала ли она, что утром следующего дня ей предстоит путешествие на "Жигулях" с туго набитой дорожной сумкой? Хотела ли она обеспечить себе какое-то дополнительное прикрытие или просто потрепать еще раз нервы Алевтине Ивановне? В этот момент идущий по бульвару Куманин оказался как раз напротив интерната. Он хотел было нанести еще один визит директрисе и сразу попыталась взять ее "на понт", задав вопрос о тяжелой сумке, которая та вчера передала Шестаковой, но, по здравому размышлению, решил этого не делать. Пока не делать. Доказательств у него нет, а факты, основанные на показаниях Алика-ларечника (никак, кстати сказать, не зафиксированные), и фактами-то можно было назвать с большой натяжкой. Решив почему-то, что Петухова никуда не денется, коль у него лежит собственноручно написанное ею объяснение (являющееся одновременно и доказательством нарушения подписки о неразглашении), Куманин развернулся обратно к метро, чтобы съездить к родителям Нади. Николай Кузьмич и Лидия Федоровна жили недалеко от дома Куманина-старшего, где прошло Сережино детство, на 3-й Парковой улице (Куманины жили на 5-й Парковой). Нужно было доехать на метро до станции Измайлово либо до Первомайской, а затем немного пройти пешком. Можно было заодно зайти и к отцу, вынуть почту и полить цветы, как тот просил перед своим неожиданным отъездом. Спускаясь в метро на станции "Электрозаводская", Куманин усмехнулся, вспомнив, что генерал Климов дал ему вполне конкретное задание: найти место захоронения последнего царя и его семьи, а вместо этого он в служебное время ищет свою пропавшую любовницу, пусть даже бывшую. В старое время, если бы кто-нибудь рассказал ему об этом, он не поверил бы. Следовательно, в какой-то степени правы те, кто утверждают, что во всем советском обществе, включая и КГБ, идет процесс разложения. Впрочем, Куманин знал, что то, чем занимается он, используя служебное время в личных целях, это цветочки по сравнению с занятиями других сотрудников их необъятного ведомства. Скажем, про куратора консерватории, говорили, что он по-тихому вымогает дань у музыкантов. Приятно улыбаясь, он мог предложить: "Или вы, Михаил Аронович, половину своего гонорара за зарубежные концерты будете отдавать мне или больше никогда за границу не поедете. Ну как?" (А если этот самый Михаил Аронович взъерепенится и начнет качать права, то тут же сядет за незаконные валютные операции, за попытку загнать за границу скрипку Страдивари или, в крайнем случае, за мужеложство). Один лихой куратор в Ростовской области собирал дань со всех действующих храмов, угрожая в противном случае закрыть их как "опиум для народа". И кормил таким образом все руководство своего управления. А когда погорел из-за собственной жадности и стал "колоться" перед московской комиссией, то в тот же день скоропостижно скончался в камере изолятора временного содержания от острой сердечной недостаточности. О таких случаях, которые со временем обрастали подробностями, как снежный ком с горы, на Лубянке рассказывали со смехом и иронией, но без всякого возмущения. "Сами виноваты, что зарвались. Брали бы поменьше, и никто никогда не узнал бы", - так, по слухам, отреагировал Крючков на очередной региональный скандал. И никто еще не понимал, что КГБ попала уже в черную паутину непробиваемого рэкета, который должен был если не сорвать, то значительно затормозить движение страны "по рыночному пути в сторону общечеловеческих ценностей", как однажды не без гордости выразился Михаил Сергеевич. На фоне всего этого нарушения, которые позволял себе оставшийся без присмотра майор Куманин, напоминали шалости невинного младенца, притворяющегося, что спит, чтобы без помех позабавиться с погремушкой. Мысли Куманина снова вернулись к Наде, и он подумал, что, в сущности, ничего о ней толком не знает. Со времени их романа прошло более пяти лет, в течение которых он о ней не слышал практически ничего. Он не знал даже того, что Надя закончила вечерний педиатрический институт. О том, с кем она общается, какие у нее отношения с коллегами по работе, чем она живет - обо всем этом он мог только догадываться. А образ влюбленной в свое дело образцовой воспитательницы дошкольного заведения закрытого типа был, по большому счету, создан им самим со "слов потерпевшей", если выражаться языком официальных протоколов. "Станция Измайловский парк, - проскрежетал динамик в вагоне. - Следующая станция - Измайлово". Дверь Сергею открыла заплаканная Лидия Федоровна. Николай Кузьмич дымил папиросой на кухне. По их лицам можно было подумать, что они оба вернулись с Надиных похорон. Куманин, как мог, успокоил стариков. Ни в каких сводках за последние сутки по убийствам и несчастным случаям Надя не проходила. У него есть данные, что Надя жива и здорова, просто была вынуждена срочно уехать и не смогла об этом предупредить родителей. Конечно, это плохо, но переживать так не надо. Я уверен, что все образуется. Кстати, не брала ли Надя в то утро, уходя на работу, какую-нибудь сумку или чемодан? Оказывается, нет, не брала. Только обычную женскую сумочку и полиэтиленовый мешочек - обязательная принадлежность всех советских женщин, которые никогда не знают, что им подвернется в магазинах в течение дня. Хотя Куманин говорил одними общими фразами, не будучи сам уверен ни в одном из сказанных утешений, Лидия Федоровна немного успокоилась и сделала предположение, может отъезд Нади как-то связан с ее диссертацией. - Диссертацией? - удивился Куманин. - Надя пишет диссертацию? В этом он убедился, когда Николай Кузьмич положил перед ним на стол толстенную папку, в которой оказались вступление и три первые главы диссертации на соискание ученой степени кандидата медицинских наук на тему "Патологические изменения детской психологии при воспитании в дошкольных заведениях закрытого типа". Соискатель: врач-педиатр Шестакова Н. Н.; руководитель: профессор Иванько А. Д. Ее руководитель жил где-то за городом. Помимо отпечатанных на машинке и грубо выправленных страниц, в папке лежали две магнитофонные кассеты. Полистав страницы, Куманин убедился, что основой будущей диссертации должно было стать исследование поведения Алеши Лисицына, русского, пяти с половиной лет, сироты. Становилась ясной, по крайней мере, одна из причин отчаяния Надежды по поводу пропажи мальчика - у нее отняли возможность завершить диссертацию. Отогнав от себя столь циничные мысли, Куманин попросил разрешения у родителей Нади взять папку с собой буквально на три дня. Возможно, из текста станет ясно, куда и к кому она могла уехать. - Кстати, - поинтересовался он, - а этому профессору Иванько вы звонили? - Куманин указал пальцем на титульный лист диссертации. - Он значится ее ученым руководителем. - По словам Алика из овощного ларька, Надю сопровождал до машины человек лет пятидесяти с лысиной. Оказалось, как это часто бывает, что профессор Иванько только числился в ученых руководителях, а общалась Надя с каким-то доцентом, ведущим работы соискателей в заочной аспирантуре. Родители видели его пару раз, когда он подвозил Надю на машине до дому и поднимался к ним попить чаю. Имя у него странное - Феофил. Лет тридцати пяти. Живет за городом, и телефона у него, кажется, нет. Куманин хотел спросить, не было ли у Нади с этим Феофилом романа, что могло бы много объяснить, но посчитал неудобным. Разыскать этого доцента будет не очень трудно, и тогда все выясниться само собой. Николай Кузьмич ушел в другую комнату и вернулся оттуда с фотографией в рамке, видимо, стоявшей на столике или туалете в надиной комнате. На фотографии была изображена Надежда, улыбающаяся, с мальчиком лет пяти на руках, в котором Куманин сразу же узнал Алешу Лисицына. Рядом стоял мужчина высокого роста, с длинными, почти до плеч волосами, русой бородкой и довольно странным выражением лица. Это, по словам родителей, и был Феофил. А где фотографировались, этого они не знали. Выходит, либо доцент Феофил (хотя; он больше напоминал свободного художника из так называемого "культурного подполья") посещал интернат, либо Надя таскала Алешу в заочную аспирантуру, где училась. Фоном на фотоснимке сложил куст с черной смородиной. Таких кустов, насколько помнил Куманин, около интерната не было, да и около института тоже. Правда, детей куда-то вывозили на лето, но сейчас и было лето, а дети сидели в городе. Возможно, снимок сделан за городом, там, где живет Феофил? И Надя ездила туда вместе с Алешей Лисицыным? Впрочем, если она изучала поведение Алеши для своей диссертации, в этом не было ничего удивительного. "Надо было поинтересоваться у Петуховой - разрешены подобные вольности с детьми или нет?" Чутье подсказывало Куманину, что нужно разыскать этого Феофила, хотя он никоим образом не соответствовал описанию, данному продавцом овощного ларька. - Сережа, - прервала его мысли Лидия Федоровна. - Ты думаешь, что все в порядке? Надя жива? - Думаю, да, - ответил Куманин. - Если бы с ней что-нибудь произошло в городе, даже в области, мне стало бы известно. Думаю, мы ее найдем. В КГБ всегда говорили "мы", давая понять слушателю, что он имеет дело не с каким-то рыцарем-одиночкой, а с мощной и разветвленной организацией, от которой не могут укрыться никто и ничто. Хотя и Куманин сказал "мы", он в данном случае никакой организации не представлял, занимаясь, говоря оперативным языком, "незаконными импровизациями". За эти импровизации, стань они известны начальству, ему могло здорово влететь. Его могли даже выгнать из органов, ибо то, что прощалось желторотому лейтенанту (и то не всегда), майорам уже было непозволительно. "В нашем деле нет ничего хуже самовольных действий с использованием служебного положения", - поучал седовласый полковник в школе КГБ, где Куманин проходил годичную переподготовку после окончания института. Это было не только устное правило. Структура КГБ - с ее системой подчиненности, распределением обязанностей, строгой отчетностью о проведенной работе, постоянной слежкой друг за другом, системой контроля - совершенно исключала возможность каких-либо импровизаций со стороны сотрудников, независимо от ранга. Уникальность ситуации Куманина заключалась именно в том, что, будучи откомандированным в распоряжение генерала Климова, он выскочил из-под опеки многочисленных инстанций, которые были обязаны контролировать его действия. Так он получил немыслимую для его положения свободу. Никто не знал (и не имел права знать) суть того задания, которое ему поручил генерал. И хотя это задание даже самому Куманину казалось странным, если не сказать нелепо-смешным, оно открывало возможности, о которых всего неделю назад он не мог и мечтать. И произошло это потому, что единственный человек, имеющий право отдать ему, майору Куманину, приказы - генерал Климов - неделями вращался в каких-то заоблачных высотах, откуда такие маленькие люди, как Куманин, попросту не видны. Правда, с этих высот, как с Олимпа, могли ударить громы и молнии начальственного гнева с непредсказуемыми последствиями. Но, если вспомнить, что ему приказал Климов, исчезая куда-то вместе с Горбачевым, то придраться было не к чему. А Климов приказал изучить совершенно секретный микрофильм, полученный из архива. Чем он, хотя и не весь рабочий день, все же добросовестно занимался. Непрокрученной пленки осталось мало, и, даже если генерал неожиданно появится прямо сегодня, в чем Куманин сильно сомневается, ему будет что доложить. Конечно, "прапорщица" Светлана расскажет генералу об исчезновениях Куманина из управления в разгар рабочего дня. Но и на этот случай Сергей придумал кучу оговорок, свидетельствующих "о его разумной инициативе в рамках полученного приказа". Но, если говорить серьезно, Куманин хорошо отдавал себе отчет в том, что расслабился он именно благодаря полученному от Климова заданию. Он не мог отделаться от ощущения, что его оторвали от важных дел и заставили заниматься неизвестно чем. "Найти захоронение Николая Второго!" Если бы наверху действительно хотели это узнать, то могли сделать это мгновенно. Те люди, что расстреливали царя и его семью в Екатеринбурге, просто не могли не отметить в своих рапортах место захоронения. Расстреливая любого адвоката или лавочника в так называемые времена красного террора, не говоря уже о более поздних годах Большого террора и совсем близких временах Перманентного террора, исполнители обязаны были фиксировать место захоронения. А тут расстреляли главу государства и не знают, где закопали! Чтобы кто-то в это поверил - "Нема дурных". Пусть это место по каким-то причинам держится в секрете, но не от Горбачева же? Нет таких секретов, которые не могли бы быть доступны ни Крючкову, ни Чебрикову, ставшему ныне членом Политбюро. Один телефонный звонок - и через пятнадцать минут документ, составленный во времена Ивана Калиты, лежал бы у них на столе, причем подлинник. А тут поручают дело какому-то майору, которого, несмотря на все предписания, ни в одном спецархиве фактически не пускают даже на порог. И это дело находится, по словам Климова, на контроле у самого генсека! Смешно. От всего этого веяло такой несерьезностью, что у Куманина пропадало всякое желание проявлять рвение и инициативу. А таинственное же исчезновение Нади вообще отодвинуло проблему царского захоронения куда-то на второй план. Если начальство решило для каких-то своих целей использовать его, как говорится "втемную", то пусть оно руководит его шагами. Идти по минному полю можно, получив приказ, но плутать по нему по собственной инициативе глупо. Появится Климов, он ему доложит свои соображения по этому вопросу. А пока тот отсутствует, он попытается разыскать Надю или хотя бы место, где она скрывается. Глядя на фотографию, с которой радостно улыбалась Надя и волосатый Феофил (не улыбался только Алеша Лисицын, восседавший на руках у Нади), Куманин почувствовал что-то среднее между завистью и ревностью, хотя и считал, что все чувства к Наде давно растворились во времени. Он попросил у Надиных родителей разрешения на время взять эту фотографию. Отказавшись от предложенного чая и пообещав им позвонить, как только узнает о Наде что-либо новое,