починят, весной новые выстроим... Теперь главное... Люди, в Носте есть предатели. Не успел я принять владение - уже воры появились. - Кто, кто ворует?! Толпа угрожающе надвинулась. - Нацвали, гзири и сборщик обворовывают меня и голодных месепе, ночью вывезли пять ароб зерна... Взлетели сжатые кулаки, сыпались проклятия, остервенело плевались, бросали папахи, замелькали палки, жалобно причитали женщины. - Если через три дня не получу украденного обратно, нацвали, гзири и сборщик с семействами будут проданы Магаладзе. - Мсахури мы, не месепе, почему обращаешься, как с собаками? У тебя ничего не крали! - исступленно кричал выскочивший вперед гзири. - Зерно везли? Кто видел? Пусть выйдет, скажет. - Раз навсегда запомните: даром слов не бросаю и обратно не беру. Если через три дня арбы с хлебом не вернутся, продам, как сказал... Дядя Датуна, сколько баранов пасешь? - Теперь, господин... - Я тебе покажу - господин. Ты что, хурма, мое имя забыл? Взор метнулся и встретил синие глаза Нино. Теплая волна согрела сердце, чуть порозовели холодные щеки, губы дрогнули. - Говори, дядя Датуна, сколько царских овец пас? - Пятьсот пас... - Пятьсот?! О, о, какой я богатый. Завтра всех на базар пригонишь. - Георгий, теперь меньше осталось. Нацвали сто взял. - Сто взял? Что, нацвали со мною всегда хочет в доле быть? В толпе засмеялись. - Эй, свяжите воров - нацвали, гзири и сборщика. Народ не шелохнулся. Вперед выскочил Димитрий. - Георгий, дай мне воров на полтора часа, очень прошу, собственные жены их не узнают... Хлеб увозить? - вдруг исступленно закричал он. - Наши отцы своим потом землю поливают, костями поле удобряют, а воры хлеб увозить будут? Чурек из них для собак сделаю... Окажи любезность, дай на полтора часа. Толпа расступилась перед священником. Он осенил гудящую площадь крестом. Народ смолк. - Георгий, бог дает господину власть над людьми. Господин должен беречь, заботиться о своих людях, а ты что хочешь делать? Нехорошо начинаешь. - Нехорошо?! - загремел Георгий. - Ты отец, о боге говоришь, я богу подчиняюсь... тебе верю, ты к небу ближе стоишь, на греческом языке правду знаешь. Сейчас мы перед лицом не только бога, но и народа. Пусть еще один человек скажет, что нехорошо я начинаю... - Кто скажет, четвертый вор будет... Прошу тебя, Георгий, дай мне их на полтора часа! - кричал Димитрий. - Никто не скажет, отец Симон. Господин должен заботиться о своих людях? А я что делаю? Тебе люди верят. Почему ни разу не пошел посмотреть, как сорок семейств из-за трех воров с голоду умирают, почему им не сказал - не по-христиански поступаете?.. А когда воров наказывают, ты заступаешься? Я плохо начинаю, но, может, не плохо кончу. Георгий выхватил шашку и приподнялся на стременах. - Клянусь верной шашкой рубить головы тем, кто против народа! Толпа восторженно бросилась вперед. - Царский нацвали, у тебя ключи от амбаров, сушилен и сараев, где шерсть? Папуна возьми ключи, везде стражу поставь, завтра осматривать буду... А сегодня выдай сорока семействам их долю... Шио заволновался. - Сын мой, я тоже с Папуна пойду, хочу видеть, сколько месепе получат. - Для тебя, отец, другое дело найдется, а лучше Папуна никто не знает, сколько человек должен получить... Много буйволов и ароб царских было? Не помнишь? Плохо, нацвали все должен помнить. Отец, выбери людей. Дядю Датуна возьми, пусть он молодым пастухам баранов передаст. Сосчитайте, сколько у меня буйволов, коров, коней, овец, свиней и разной птицы, все сосчитайте. Через три дня на базарной площади новым глехи хозяйство раздавать буду и новым мсахури - кто нуждается - помощь дам. Если дело есть, дом мой все знают... На краю Носте стоит... Саакадзе хлестнул коня и, не оглядываясь, поскакал. Радость. Тревога. Толпа гудела, недоумевала. Георгий, еще недавно свой, близкий, казался чужим, властным, перевернувшим непонятную жизнь. Радовались мсахурству, но всех пугало возвышение месепе. Их сторонились, качали головой: - Если так пойдет, какая радость от жизни? - Нацвали, гзири и сборщик сильные были, а что с ними сделал? - Правда, немного грабили всех, но привыкли к ним, все же сговаривались. - Теперь новых назначат, может, хуже будет. - Вот, вот. Даутбек к себе их ведет. - Несчастные! - Знал Георгий, кому в дом дать. - Да, давно вражда между Гогоришвили и сборщиком. - А месепе? Посмотрите, как побежали за Папуна... О, о, Папуна все им отдаст! - Мы работали, а презренные рабы получат. - Где правда, где правда? - А как со священником плохо говорил! - Совести в нем нет. - Не слушайте, не слушайте, люди, богатые всегда недовольны, даже гзири жалеют. - Георгий сказал, ничего отнимать не будет. - Может, даже немного прибавит. - Конечно, прибавит. Чем мы хуже месепе? - Георгий обещал хозяйство месепе раздавать. - Мы тоже пойдем, пусть нам тоже даст. - Конечно, мсахури хорошо, но без хозяйства на что мсахури? - Хозяйство будем просить. - Шио видели? Как сумасшедший. - Будешь сумасшедшим! - Люди, люди, бегите к амбарам! Что Папуна делает! Сколько раздает! - Из месепе стражу везде ставит! - О, о, где раздает? Люди бегали, метались, кричали. У священника голосили, проклинали, рвали на себе одежду жены арестованных. У Дато "Дружина барсов" думала, спорила, протестовала и под брань Димитрия пошла к Георгию. - Бросили?! - И хорошо сделали! Разве ты один не лучше понял? Вот мы целый день, как утки, в вине плавали, три бурдюка выпили, по тебе скучали, но решили не мешать. Как хочешь, так и поступай. - Выходит, еще вас благодарить должен? - Конечно, должен! Когда человек один, он больше думает, а когда человек думает, он всегда прав. - Как в пустыне остался, только Папуна рядом. Испугались все, бежали. Какие вы друзья, если испугались? - Не испугались, а обрадовались. К князьям народ привык, знает желание князя, а желание соседа своего не знает. Вот ты, Георгий, вольную нашим родным дал. Не убежали б, нам тоже бы дал. Думаешь, приятно твоей добротой пользоваться? А сейчас из-за выгоды ненужных людей на свободу отпустил. Ты думаешь, я тебя не понял? Моя семья богата. Отец умел со сборщиком дружить, его сборщик не грабил. Восемь мужчин работали. Много работали, много имели. Если бы здесь остались, ты бы тоже от наших родных не брал. Какая тебе польза? Землю даром занимают, дом занимают. Уйдем, ты месепе сюда возьмешь. Из молодых дружину выберешь верную, как кинжал, из стариков преданных сторожей сделаешь... Скажи, не правду говорю? Георгий незаметно улыбнулся: - Правда, Ростом, ты угадал: сто пятьдесят верных людей приобрел и дружину себе создам, и все должности по хозяйству между ними распределю, а хозяйствами никого не обижу. Носте наше местом радости будет. А вам, Элизбар и Даутбек, стыдно, вы тоже были бедными азнаурами и первые мне не поверили... Ну, а теперь будем веселиться. - Э, э, Георгий, не очень веселись, будь осторожен, друг. Ты что, один здесь живешь? Разве кругом нет князей, азнауров? Где научился месепе в глехи переводить, какой пример для народа даешь? Думаешь, молчать князья будут? Вспомни мое слово: царь с тобой тайный разговор поведет. - Пусть поведет, о своем народе большие новости узнает, Дато. Князей не боюсь - на собственной земле я хозяин, а если мой пример не по душе князьям, еще лучше. За эти дни я сто лет прожил... Давно мысли, как молодое вино, бродили, только не понимал, а народ ударил по голове, - сразу понял. Точно спал, а теперь проснулся и... никогда больше не засну. Значит, правда, кто выше сядет, тому виднее. Если азнаур может дать жизнь одной деревне, сколько может дать полководец? - Народ не раз был осчастливлен полководцами. - Ты не понимаешь, Даутбек, я не о князьях, о народном полководце говорю; князья угнетают народ, а если мы, азнауры, начнем помогать народу, сами сильнее будем. И если для народа нужно стать князем, он должен стать им... Купцом, монахом, разбойником - ни от чего не смеет отказываться... - Не слушай их, Георгий, - вспылил Димитрий, - до войны "барсами" ходили, азнаурские куладжи надели - буйволами смотрят. Как ты будешь, так и я у себя заведу. Мы тоже не очень бедные, в моем наделе маленькая деревня, десять семейств, все - месепе, угли для Тбилиси жгут. Черные, как черти. Надсмотрщик мсахури в хорошем доме живет. - Я тоже, Георгий, уйду, отец очень хочет. Только думаю, нехорошо пустые дома оставлять, трудно тебе сразу будет. Пусть, кто уходит, немного хозяйства для новых глехи оставит. Мы, сколько можем, дадим. - Ты дурак, - горячился Димитрий, - я видел твой новый надел, даже дома хорошего нет, в разваленном сарае старый месепе под циновкой умирает. Это он, Георгий, от гордости уходит, а я отца с семейством отправлю, а с дедом на зиму здесь решил остаться. Время трудное, как можно тебя одного бросить? Вчера им говорил. Спорят... Как же, около княгинь потанцевали, сразу царскими советниками стали. Головы от ума распухли. А если по совести поступать, никто на зиму уходить не смеет. Семейства пусть уйдут, а для нас здесь дело есть. Или нам вместе больше ничего не суждено? - Димитрий прав, - задумчиво произнес Дато, - мы не должны разъединяться. Пусть семейства выедут. У тебя, Димитрий, дом просторный, поместимся. Да мне кажется, всем часто уезжать придется, а кто здесь останется, помогать будет. Ты как думаешь, Георгий? - Не знаю, друзья, может, Димитрий не прав, может, лучше для вас оставить меня. Сейчас мне страшно стало... Может, устал, только чуствую - не остановлюсь, глаза до конца не видят, мыслям предела нет. Может, плохо это. Пока не поздно, уходите от меня, лучше для вас. - Нам, Георгий, не пристало у мангала чулки сушить. Или вместе на гору, или в пропасть вместе, - весело тряхнул головой Элизбар. Еще день, еще ночь жужжит взбудораженное Носте. Забыли про еду, забыли про сон. Ошалело мечутся толпы, жестикулируют, охают, возмущаются, радуются, остервенело ругаются, плюют, спорят... По улицам, на базаре, у реки беспокойно мычит скот: передвигаются блеющие овцы, недоуменно топчутся козы, визжат перегруженные арбы, свистят длинные кнуты. За притихшей церковью разгоряченные мальчишки играют в "избиение гзири, сборщика и нацвали". Папуна, Шио, Датуна и трое выборных из Носте подсчитали хозяйство. Украденное зерно вернули с полдороги. Припасов и хлеба нашли много, буйволов только пятнадцать пар, коней под стражей гзири десять, коров совсем не было, свиней сто штук. Зато в открытые двери сараев выползли опухшие тюки с белой, золотой и черной шерстью, готовой к отправке. Обрадовал приказ Георгия проверить хозяйство мсахури. Считали до поздней луны. Шио вернулся домой сумрачным, ночью метался в жару, бредил. Царь много имеет, князья - сколько хотят, мсахури откуда столько взяли? До сих пор мсахурский скот считали царским. Оказалось, один нацвали имел большое стадо коров, свиней, овец, восемь буйволов, а от птицы двор нельзя пройти, подвалы ломились от сыра. Много кувшинов с маслом подготовлено к отправке в Тбилиси. - Сколько лет грабил Носте, чтобы в таком богатстве плавать! - качал головой Папуна. Закутанный в мохнатую бурку всадник лихо спрыгнул с коня, удивленно окинул взором низенький домик и постучался. Эрасти провел его в сад. Георгий в глубокой задумчивости шагал по шуршащей дорожке. Гонец молча вынул из папахи послание. Георгий взломал печать и склонился над лощеной бумагой. "...Что нужно, Георгий, все пришлю. Говорили мне, Носте богато шерстью и лесом, но ты молодой, помощь необходима. В чем нужда твоя, как отцу, скажи, чадо мое. Может, нужны люди, или скот, или оружие, с большим сердцем все пришлю. Амфору вина прими, пятьдесят лет в ананурском марани хранилось, пей на здоровье. Моя семья приветствует тебя и в гости ждет. Подписал в замке Ананури князь Нугзар Эристави. Арагвский". Георгий ушел в глубь сада и снова перечитал послание. Особенно щемила фраза; "и в гости ждет". Он не мог разобраться в чуствах, взволновавших его, но твердо решил ничего не брать от князя и пока не ехать. Носте торжественно проводило семьи азнауров. Резали баранов, песнями вспоминали старину, танцевали у костров. В дом Элизбара переехало семейство Эрасти. Долго ругался Элизбар, наконец убедил отца оставить часть хозяйства новым жильцам. Немало поскандалили со своими отцами и другие азнауры. Наконец все порешили оставить шестую часть. В Носте, по личной просьбе Георгия, зазимовала семья Даутбека, приступившая уже к постройке дома на своем новом наделе. Георгий убедил взять в помощь десять новых глехи. Отец Даутбека согласился управлять Носте на время отсутствия Георгия. Шио целый день метался от постройки к амбару, от амбара к буйволятнику. На него напал страх: вдруг сказочное богатство окажется сном. Ни брань Папуна, ни упреки Маро не помогали, Шио упорно стерег свое богатство. Георгий молчал, он чуствовал в чем-то правоту отца и прощал ему внезапно выросшую его жадность и даже жестокость, но твердо отстранил Шио от общественных дел, уверив, что за обширным владением должен следить сам хозяин. Ностевцы, многозначительно щурясь, поговаривали о скорой свадьбе Георгия и счастливой Нино, дочери Датуна, ставшего большим человеком. Заведуя складами и сортировкой шерсти, Датуна ходил в новой чохе, важно постукивая ореховой палкой. Нино застенчиво пряталась в доме, куда под разными предлогами часто заглядывал Георгий. Взбудораженная Тэкле не отходила от Нино, поминутно покрывая лицо любимицы поцелуями. Через несколько дней отдохнувший гонец собрался в обратный путь. Георгий послал в подарок Нугзару шкуру бурого медведя, подарил гонцу каракуль на папаху и в письме благодарил князя за доброту, но у него, Георгия, все есть, а в Ананури, если князь не раздумает, он приедет весною. ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ На аспарези, разбрасывая влажный песок, стройной колонной въехали тваладские сотни, первая на белых, вторая на черных конях, и развернулись у желтого круга. Онбаши, бросив поводья, столпились у царской площадки и заспорили о первенстве сотен в джигитовке. Юзбаши, азнауры Асламаз и Гуния, оживленно обсуждали желание царя расширить тваладскую конницу до четырехсот сабель. Их радовала возможность пополнить конницу тваладской молодежью, избежав приема к себе церковных мсахури. Худощавый Гуния одобрительно качал маленькой головой, точно надетой на длинную шею. Его слегка косящие глаза самодовольно поблескивали. Гордые привилегиями, данными еще Луарсабом I, тваладцы упорно избегали смешения с другими мсахури. Освобожденные от податей, владея для личных работ многочисленными месепе, они целые дни проводили в военных упражнениях, джигитовке, состязаниях, охоте на диких зверей. Неустрашимые, в сирийских кольчугах, на выхоленных жеребцах с синими чепраками, тваладцы держали в страхе врагов царя, особенно казахов, не отваживавшихся приблизиться к летней резиденции Багратидов и Кватахевскому монастырю, расположенному в полуверсте от Тваладского замка. Владение Твалади с замком и городком тваладских сотен с севера, запада и востока замыкалось Ксильскими горами, поросшими густым лесом, а с южной, при слиянии Гудалы и Эзати, обрывалось Гударехским ущельем. На холме протрубил боевой рог. Асламаз и Гуния вскочили на коней и поскакали навстречу царю. Было раннее утро. Серебряные капли блестели на листьях. Два коня, пофыркивая, важно переступая выхоленными ногами, углублялись по узкой тропинке в лес. - Сюда, господин, - сказал чубукчи, сворачивая к оврагу. Он хрипло свистнул, подражая розовому скворцу. Из пещеры завыл шакал. Шадиман спрыгнул с Каракала, раздвинул ветки, пригнулся, вошел в пещеру и опустился на сухие листья рядом с человеком, угрюмо его приветствовавшим. - Какие вести привез, Отар? - Плохо, князь: Орбелиани угрожает все открыть царю, если не скажешь, где Нестан. Шадиман нахмурился. Царь, конечно, поверит, и тогда... А если отправить Нестан в Абхазети, не изменит ли Орбелиани? Конечно, изменит. Надо обезоружить князя. Пусть знает, где спрятана Нестан, но освободить ее не сможет. Помолчав, Шадиман спросил: - Больше ничего не передал Орбелиани? - Передал, князь, Баграт поручил закупить в Турции оружие и тайно переправить в Гонио, откуда зимою верные люди перевезут в замок Баграта. Когда турки доставят оружие в Абхазети, получишь тайный знак - парчовый пояс... Потом велел передать: атабаг Манучар уже был в Кодорском монастыре для переговоров о помощи Баграту. О чем говорил - Орбелиани скажет, когда узнает, где Нестан. Шадиман поднялся и приказал Отару явиться за ответом через три дня. Шадиману сегодня везло. Царь и Луарсаб еще не вернулись, с аспарези, и он поспешно направился на угловую террасу, куда через Нари пригласил Мариам. Шадиман передал "требование" Орбелиани взять Нестан в царский замок под высокое покровительство царицы. Он горестно добавил: на случай отказа у Орбелиани готово послание царю с описанием одной молельни... Шадиман умолял не уклоняться от благородного дела. Нестан не имеет матери, а "несчастный князь", жертва Эристави, навсегда вынужден покинуть пределы Картли. Но если княжна будет в замке царицы, Илларион Орбелиани клянется остаться верным до последнего вздоха покровительнице всех несправедливо обиженных... Мариам поняла безвыходность положения и решилась на опасный разговор с царем. На холме протрубил боевой рог, звучно ударили тамбури, и под перекатное "ваша" царь с Луарсабом, окруженные телохранителями и лучшими азнаурами, выехал из аспарези. Пересекая Твалади, царь залюбовался гордостью тваладцев - новой мельницей на реке Гудала - и повернул к темному озеру. Азнаур Гуния воспользовался хорошим настроением царя, расправил тонкие усы и передал просьбу тваладцев отписать им доходное озеро, обогащающее Кватахевский монастырь большим уловом лучших пиявок. Царь улыбнулся. - К сожалению, не придется. Монахи со времен Баграта Третьего так присосались к пиявкам, что оторвать их не сможет даже увеличенная тваладская конница. Гуния откинул голову, конь учтиво фыркнул. На пожелтевшей поляне царь отпустил тваладцев и, окруженный личной охраной, предложил Луарсабу вернуться в замок дальней дорогой. Гуния и Асламаз вброд пересекли Гудалу и напрямик поскакали к азнауру Квливидзе. На висячем мосту царь, указывая на крепость Кавту, объяснил Луарсабу причину уединенной прогулки. Луарсаб взволнованно слушал отца. Неприступная красавица Кевта, опоясанная серыми массивами, давно разжигала его воображение. В молчаливых сумерках он не раз любовался крепостью, с трех сторон обрывающейся отвесными скалами, и гордился бессилием врагов проникнуть в Кавту крутой узкой тропой, продолбленной с четвертой стороны в скалистой горе. Железные ворота вделаны в каменную башню с бойницами. Висячий мост через пропасть перебрасывался только картлийцам. Осторожно проехав качающийся мост, Георгий X и Луарсаб направили коней к замку... В оленьих рогах замерцали светильники. Слуги под наблюдением начальника стола, бесшумно скользя, приготовляли царский ужин. Царь Георгий и Мариам сидели на балконе, украшенном деревянными кружевами и пестрыми столбиками. Внизу, у журчащего фонтана, Тинатин с подругами пронзительными криками пугала причудливых рыбок. - О чем печалюсь? Об одной знатной сироте, лишенной царского покровительства: о Нестан вспомнила. Георгий X отшатнулся. - Ты знаешь, где дочь Орбелиани, и молчишь! - воскликнул он. - Буду молчать, пока не поклянешься в церкви взять княжну в свой замок. Подумай: Орбелиани, узнав о твоем милосердии, из боязни за любимое дитя не посмеет идти против царя. - Да, да, Мариам, ты всегда была умной... Может, вернуть Орбелиани и владения? - Как пожелаешь, царь, Нестан может и от нас зависеть, - сказала осторожно царица. Царь хмуро прошелся по балкону, с ненавистью посмотрел на облако, заволакивающее молодой месяц, обещал подумать и круто повернулся к дверям. Ночью телохранитель Гварам мчался к западным воротам Кватахевского монастыря. На рассвете Нари, проклиная камни, пробралась к восточной часовне Кватахевского монастыря и передала настоятелю желание царицы пожертвовать монастырю смежный виноградник. Утром Трифилий приехал в Твапади и через начальника замка попросил царя уделить ему внимание по церковному делу. Сабля телохранителя Гварама сверкала у сводчатых дверей. - Да, да, отец Трифилий, мы с тобой монахов с Картли знакомим, а рыжая лисица у царицы под мутаками греется. - Христос смягчил сердце царицы. Святое дело - жалость к дочери врага, - заметил настоятель, подняв к небу неземные глаза. Георгий X, опешив, смотрел на монаха. - Но, отец, мы другое решили... Не ты ли говорил: дочерью заманим отца?! - Если царица в христианском милосердии покровительствует маленькой княжне, то Христос не допустит препятствовать богоугодному делу... Думаю, Нестан не в Картли, иначе Баака первый разыскал бы княжну... Лучше возьми в дом. Кто знает, царица из жалости может отправить к отцу. Не лучше ли совсем обезоружить Орбелиани? - Отец, нельзя в этом уступать: Нестан потребует вернуть владения... Многих драгоценностей недостает... Золотые чаши в Кватахевский монастырь отправил, алмазную звезду тебе отдал, алмазные четки тбилели перебирает, табун аргамаков к шаху угнали, а земля Орбелиани рядом с владениями Баграта. Понимаешь, какая опасность? - Тут, царь, можно хорошую услугу нужным людям оказать. Трифилий сузил глаза и выхоленными пальцами расправил черную бороду. - Магаладзе в монастыре были, жаловались на незаслуженное равнодушие царя, а князья за меч Георгия Десятого головы готовы положить... - Отец, сейчас разговор не о Магаладзе, обеспокоен я... - Знаю, не о Магаладзе, но хорошее дело, скрепленное печатью царя, всегда с удовольствием благословляю... Князья оплакивали Носте, и Астан без жениха томится... Сейчас хороший случай утешить "кротких" князей и устроить большой праздник Иллариону. Как получил Илларион грамоту на богатые владения брата, об этом он никому не рассказывал, но племянник его Реваз после смерти отца, к изумлению соседей, в одной чохе остался, потому и в царском замке не бывает... Если предложить Ревазу жениться на Астан, утвердить его законным фамильным владетелем и отдать в приданое за княжной отнятые у Орбелиани имения?.. Большое удовольствие доставишь изменнику... Смех восхищенного царя хрустел, точно поджаренный лаваш. Он мысленно пожалел о монашестве Трифилия, более пригодного скакать послом к коварному шаху, хотя, по справедливости, и Шадиман не хуже может придумать. Успокоенный, он с удовольствием представил бешенство гиены Орбелиани и дикую радость волков Магаладзе. В углах тонких губ настоятеля спряталась улыбка: "Благодаря его умению все останутся довольны, он, Трифилий, приобретет еще большее влияние на дела царства, а щедрые вклады увеличат богатство монастыря. Кроме виноградников царицы и золотых сосудов Орбелиани, Магаладзе обещали в случае устройства для Астан знатного жениха отписать монастырю большой надел пахотной земли, двадцать душ месепе, сорок буйволов, сто овец и жемчужную нить для кватахевской божьей матери". "А пока обобранная Нестан вырастет, - продолжал думать Трифилий, - для нее найдется чье-нибудь имение. Вот у Квели Церетели некрепко голова на плечах сидит, он, баран, первый на шампур попадет. Потом можно подумать о князе Качибадзе, тоже во сне на белом коне в Тбилиси въезжает с царской шашкой и поясом". Благодушные мысли размягчили настоятеля, и он охотно принял приглашение Георгия X остаться в Твалади до вечера. Замок азнаура Квливидзе, расположенный посреди его владений, резко отличался от замков княжеских. Но Квливидзе не замечал отсутствия венецианских стекол, грозных угловых бойниц, зубчатых стен и фамильного склепа и считал личными врагами всех, неосторожно называвших его замок домом. Одна мысль, что князья, особенно подобные Магаладзе, выше по государственному положению его, азнаура, приводила Квливидзе в неистовство. В царский замок он всегда являлся щегольски одетым, обвешанным дорогим оружием. Его сопровождала конная дружина на одноцветных конях под тонкосуконными чепраками. В Тбилиси он посещал многочисленных друзей, привозил щедрые подарки, считался незаменимым толумбашем, швырял монетами, шумел на майдане и добился славы богатого и щедрого азнаура. Но дома приходилось постоянно ломать голову над изысканием способа выколачивать деньги для пополнения вечно пустующего кисета. Георгий, приехавший из Носте по приглашению Квливидзе, застал азнаура как раз за этим занятием. На широком дворе под большим ореховым деревом, на грубой скамье сидел, расстегнув архалук, Квливидзе. Около него теснились верные дружинники и писец с гусиным пером. Вокруг азнаура на корточках сидели крестьяне, держа в руках бурдючки с вином, кошелки с сыром, птицу, кувшины с медом и маслом, завязанные в платки монеты. Крестьяне терпеливо ждали разбора своих тяжебных дел. Впрочем, Квливидзе не любил утруждать себя судебной процедурой, он решал все дела быстро, руководясь местными обычаями, и только жалел, что более важные дела, как убийства или смертельные ранения, сулящие большие откупы, приходилось по закону отсылать в Тбилиси на суд к мдиванбегам. Закончив суд и приказав своему мсахури разместить "судебные пошлины", он радушно пригласил Саакадзе переступить порог его замка и до скромного стола побеседовать о важном деле. В беседке тенистого сада Георгий увидел азнауров Гуния и Асламаза, азартно играющих в нарды. Ноздри Саакадзе защекотал пряный запах приготовляемых где-то поблизости яств. Гуния закрыл нарды, и сразу лица стали суровые, непроницаемые. Квливидзе, расправив пышные усы, напоминавшие ангорскую шерсть, немедля приступил к делу: - Говорят, твои месепе уже мсахурства требуют, а глехи меньше, чем князя, не хотят? - На своей земле я хозяин, - насторожился Георгий. Асламаз круто повернулся к Саакадзе. - Шутить не собираемся, владения получил - должен быть настоящим азнауром, а не Али-бабой из "Тысячи одной ночи..." - Какой пример подаешь?.. - резко взвизгнул Гуния. - Уже в моей деревне народ по углам шепчется. Ты что, отдельное царство решил устроить? Не знаешь картлийских законов? Георгий сверкнул упрямыми глазами. - Я сам был беден и не допущу на своей земле несправедливости. С народом хочу жить. - С народом?! - рассмеялся Квливидзе. - А почему владение принял? Мы все, грузины, друг другу братья, а только в каждой семье есть старший брат, есть младший... Даже на небе не все ангелы в одинаковой цене у бога... хорошо, что там, кроме перьев, не на что цену сбивать. Георгий удивленно посмотрел на Квливидзе. Гуния нетерпеливо одернул рукав чохи. - Против святого евангелия действуешь. Церковь смирение проповедует, а ты своих людей куда ведешь, какие свободные мысли внушаешь? Ни церковь, ни князья, ни азнауры тебе такое не позволят. - Гуния вдруг вскочил, яростно взъерошил волосы и снова упал на скамью. - Вот Кватахевский монастырь уже царю жалобу на тебя послал. А Магаладзе слух пустили, что ты турками после войны подкуплен. Всех против себя вооружаешь, на какую опасную дорогу стал? Георгий, внутренне пораженный всем слышанным, старался сохранить спокойствие: - Магаладзе за клевету я в свое время голову сниму... Я против закона ничего не сделал. Евангелие говорит: "Люби ближнего..." - А почему с Магаладзе не целуешься? Ближе его соседа не имеешь, - возразил Квливидзе. - Что ты, слепой? С месепе нашел время возиться, когда завтра все азнауры в непроданной шерсти задохнутся. - А если ты не продашь, чем своих людей кормить будешь? Спасибо тебе скажут за голое звание, - насмешливо добавил Асламаз, открыв нарды и подбросив игральные кости. - Многим голое звание дороже богатого рабства, - успел вставить Саакадзе в непрерывный поток доводов и скрытых угроз. Квлизидзе, вскочив, навалился на стол: - Главное ты забыл: царь легко владение дал, еще легче отобрать может. Холод сдавил сердце Георгия: он представил себе возвращение в убогий дом, к жалкому существованию бедного азнаура... Азнауры, заметив бледность Георгия, переглянулись и еще яростнее стали доказывать бессмысленность его поступков. - Запомни: один ничего не сделаешь, или князья, или казахи уничтожат, - продолжал Асламаз, щелчком сбросив со стола божью коровку. - Мои ностевские друзья тоже азнауры... - "Дружина барсов"? Только одно умно сделал - отпустил азнаурские семьи; для сословия азнауров так лучше. Но пока "барсы" хвост распустят, ты без хвоста останешься. - Квливидзе вытер вспотевшую шею ярким платком. - Вот посольство русийское едет, уже приказ от царя имеем, ты тоже получишь, пять новых одежд заготовить нужно, дружину во все новое одеть обязаны, седла коням с серебряной отделкой сделать, перед русийским посольством богатством Картли блеснуть должны. - А ты откуда возьмешь? - порывисто вскричал Гуния; его маленькие черные усики гневно навострились. - Мы давно богатые азнауры, и то головы ломаем, князья крепко нас за горло взяли, всю Грузию на мелкие куски разорвали, царя, как кошку в мешке, держат, а ты с месепе возишься, баранов глехи раздаешь... Выгодное дело для азнаура. - Уже все сказали, а что не сказали, сам догадаешься... - хрипло обрезал Квливидзе. - Хочешь с азнаурами быть, будешь поступать, как азнаур, а сословие позорить не допустим. Поможем тебе месепе обратно на место поставить. Хорошее средство знаем... Глехи некоторые даже от мсахурства сами откажутся. Георгий резко повернулся, но силой воли удержал себя от желания ударить по крупным зубам Квливидзе и с деланным спокойствием ответил: - На князей с удовольствием с вами пойду. Правду говорите, один против волчьей орды не сила, но только помните: с таким азнауром, как я, лучше всегда в дружбе быть... В дом вошли, когда осеннее солнце уже успело перешагнуть подоконник и повиснуть на серебряной шашке, украшающей среднюю стену. Георгий оглядел кунацкую Квливидзе. Самотканый ковер с пестрым узором свисал с потолка, покрывал широкую тахту и расстилался на полу. Ковровые мутаки с шелковыми кистями и подушки, вышитые яркой шерстью, лениво развалились на удобной тахте. Вдоль стен тянулись узкие скамьи, покрытые паласами. На стенах висели турьи роги в серебряной оправе и оружие. Острые глаза Георгия залюбовались старинной грузинской чеканкой. Перед тахтой, на низкой скамье, покрытой скатертью, уже дымились чаши с пряными яствами. Приятно щекотал ноздри соус из кислых слив. Украшенные душистыми травами, тесно лежали на блюдах жареные каплуны под гранатовым соком, цыплята, начиненные грецкими орехами, и язык теленка, изжаренный на вертеле. Нукери, прислуживающие за столом, уже держали наготове чаши и кувшины с холодным вином. Уступая друг другу лучшие места, гости церемонно расселись. Во главе стола - сам Квливидзе, по обе стороны от него - Гуния и Асламаз, рядом с Асламазом - Георгий, напротив него десятилетний сын, жена и мать Квливидзе. В конце стола сидели старая мамка, приближенные мсахури и их жены. Приоткрыв дверь, в щелку с любопытством заглядывали две молоденькие дочери Квливидзе, празднично разодетые, но до конца обеда не имеющие права входить в кунацкую, ибо гостями были только мужчины. У дверей толпились мсахури - старшие слуги дома. Перед едой нукери поднесли гостям таз с кувшином и грубое полотенце. Все, вымыв руки, торжественно приступили к еде. Первый рог с вином поднял Квливидзе. Он весь преобразился: мягкие движения, светящиеся лаской глаза и нежные слова призывали всех без различия объединиться за столом скромного азнаура. Толумбашем - начальником стола - выбрали после долгих уговоров польщенного Асламаза - "закаленную сталь в пирушках". Он сразу приобрел, как представитель разгульного Бахуса, деспотическую власть над всем столом. Асламаз вскинул рог, вмещающий тунгу вина. Он поблагодарил Квливидзе за гостеприимство, призвал благословение на его семейство, на рогатый и не рогатый скот и залпом осушил рог. Второй рог поднял Асламаз за превращение вина в кувшинах Квливидзе в винное море. Он приказал всем осушить чаши до дна, ибо ослушников ждет кара - они выпьют вторую тунгу, а не выпьют - вино будет позорно вылито им на голову. Рог за рогом поднимались в воздух, звенели чаши, пожелания сыпались на друзей, врагов, царя, слуг, добрых и злых духов, умерших и воскресших и на всех грузин в отдельности и вместе. На стол валилось изжаренное на вертелах мясо. Жирные объедки, кости, куски сыра и лепешек валялись на скатерти, под столом. Время от времени Квливидзе бросал слугам полуобглоданные кости, и слуги с низким поклоном жадно ловили знак "почетного внимания господина". Сын Квливидзе, опорожнивший за свои десять лет столько кувшинов вина, что могло бы хватить "благочестивому" монаху почти на целый год, обратился к отцу с просьбой разрешить ему осушить рог толумбаша. - Пей! - загремел Квливидзе. - А не выпьешь - убью, - и взмахнул серебряной шашкой над столом. Но мальчик не нуждался в поощрении и, осушив залпом турий рог, тут же свалился под стол. Все одобрительно засмеялись. Квливидзе с гордостью расправил усы. Толумбаш обрадовался предлогу и провозгласил тост за молодого азнаура, подающего большие надежды в качестве застольника и воина. В Носте Саакадзе возвращался уже поздним вечером и, к своему сожалению, совершенно трезвым. Ни вино, ни разгульные песни, ни пляска молодых дочерей Квливидзе под шумные пандури не могли заглушить в нем тревожные мысли. И Георгий вспомнил, как однажды на охоте он набрел на молодого оленя, случайно попавшего ногой в капкан. В выпуклых глазах оленя отражалась погибающая жизнь, а в трепетных судорогах сквозила обреченность. Такое же состояние сейчас испытывал Георгий. Он не знал, на какую дорогу повернуть коня. Никогда еще не изменял он своего слова. Перед его глазами мелькнули радостные лица месепе, он вспомнил девушку месепе, Русудан, ее порывистое "люблю", вспомнил слезы стариков и торопливое желание всех месепе "пойти за его благородное сердце на любую смерть". И еще вспомнил гордую радость глехи, их надежды и чаяния. Георгий весь сжался: неужели придется выйти на площадь и сказать: "Я пошутил!" Он взмахнул нагайкой. Удивленный конь, стремительно вздыбившись, поскакал по ночному Носте. ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ Священник погладил вспрыгнувшую на тахту кошку. - Во всем земном пребывает святой дух, возлюбленный богом. Да будет над нами молитва и благословение его. Солнце на веки вечные встает на востоке, заходит на западе. Трава зеленеет весною, умирает осенью, река рождается в горах, впадает в море. Никто не смеет поколебать установленное богом. Сколько мир стоит, существует раб и господин его. Не искушай бога, сын мой! Опасное задумал, но церковь прощает своих заблудших овец. Георгий сумрачно слушал священника. - Значит, не скрепишь мою подпись о переводе месепе в глехи? - О переводе глехи в мсахури тоже не скреплю. Соломон говорит: для мудреца и одного слова достаточно, а я тебя прошу многословно. - Я свое слово сказал, обратно не возьму, к царю поеду просить. - Царь, конечно, может разрешить, но непременно откажет. Из-за месепе не будет против себя Кватахевский монастырь восстанавливать, а отец Трифилий уже собирается просить царя положить предел твоему безумству, монастырские азнауры тоже жалобу готовят, их месепе роптать стали, завидуют. Ты что задумал, сын мой? Георгий, точно сдавленный железными тисками, наконец с трудом произнес: - Я свое слово не могу, отец, обратно взять... Раз обману, никто больше верить не будет. - Церковь тебе поможет, сын мой, сами придут просить, чтобы обратно слово взял. - Заметив удивление Георгия, быстро продолжал: - Так сделаем, никто в обиде не будет. О месепе еще подумаем, богатым глехи можешь мсахурство пожаловать, а бедные и так хорошо смотрят... - Священник благообразно погладил бороду. - Как думаешь с гзири, нацвали и сборщиком поступить? Георгий наконец нашел выход своему гневу: - Все, что в моей власти, для них сделаю! Имущество отниму до последней овцы, за воровство заставлю год даром работать, два года будут по двойной мерке подать платить, потом монастырю пожертвую. Жаль, не могу мсахурства лишить, жаль... - Нехорошо, Георгий, ты - молодой азнаур, лучше милосердие прояви. - Об этом не проси, отец, как сказал, так сделаю, если даже Георгий Победоносец попросит, откажу... Священник пристально посмотрел на Георгия, поправил полы рясы и медленно протянул: - А если на некоторых месепе скреплю твою подпись?.. Георгий встрепенулся. Неужели можно избегнуть позорного отступления?.. А монастырь?.. Азнауры?.. Царь?.. Но если церковь благословит, никто против печати и креста не пойдет... - Некоторым, говоришь, отец? Невыгодно, утверди всех, половину имущества оставлю нацвали, гзири и сборщику, половину церкви отдам. Щеки священника покрылись красными пятнами, глаза задернулись дымкой. Он минуту молчал и с сожалением покачал головой! - Всех, Георгий, нельзя, монастырь не успокоится... Молодых месепе переводи в глехи, стариков для отвода глаз так оставь... Им все равно скоро в рай за их мучения на земле... С имуществом гзири, нацвали и сборщика, как сказал, поступи, а в остальном совсем должен простить. - Священник покосился на блестевшую на ковре шашку Нугзара и многозначительно продолжал: - Конечно, азнаур во всем крепко должен свое слово держать... Церковь на себя берет... Старики сами просить тебя будут... Ты уступишь... - А глехи как, отец? - Раз церковь отказывается подпись скрепить, ты ничего не можешь сделать... - За совет и помощь, отец, я всегда буду щедр к церкви. Только решил лучше бедных глехи в мсахурство перевести, а богатые и так хорошо смотрят. Долго после ухода священника Георгий сидел в глубокой задумчивости. Маро тихо приоткрывала дверь, сокрушенно качала головой и снова принималась за прялку. Дато легко спрыгнул с коня, замотал поводья за кол изгороди и поспешно вошел в дом. - Георгий, сегодня хорошая погода, поедем со мной, дело есть. Георгий пристально посмотрел на друга и пошел седлать коня. Выехали рысью. Молча проехали хлопотливую деревню. - В Абхазети уезжаю, Георгий! Саакадзе быстро осадил коня. Долго совещались. - ...Вот так, Дато. Здесь скажи - к Нугзару Эристави по моей просьбе поручение везешь, все видели гонца от князя... По дороге осторожней будь. Если кто спросит, зачем в Абхазети едешь, говори: овец абхазской породы купить, большое скотоводство решил в Амши завести, этому тоже поверят... Димитрия не бери, горячий очень, для такого дела не годится, лучше один поезжай... - Георгий, одно слово хочу сказать... - Говори, почему смущаешься? - Не женись теперь... рано... царя спроси. Нино - красавица, волосы золотые, сердце золотое, но иногда золото вниз тянет... тебе сейчас нельзя вниз, еще не крепко наверху сидишь... У царя разрешение спроси. Саакадзе вспыхнул: "От всего дорогого оторвут, все желания опрокинут, скоро себе принадлежать перестану. Но, может, путь к намеченной цели лежит через человеческие жизни?" - Не знаю, как тебе сказать, - начал он вслух, - иногда думаю - жить без Нино не могу, иногда несколько дней о ней не помню. Вчера руки ей целовал, чуть не плакал от любви, а сегодня тебя спокойно слушаю... Вот посмотри, кисет подарила. Георгий вынул кисет, вышитый разноцветным бисером. Беркут странно блеснул в солнечных лучах. На дне кисета Дато увидел золотой локон Нино. Вздохнул, вернул Георгию кисет. Долго молчали... - Думаю, Георгий, постоянную дружину завести... Ты как советуешь? - Непременно заведи. Оружия у нас мало, надо оружие достать. Общее ученье и большие состязания будем устраивать... Спустя несколько дней, в час, когда в придорожных духанах свирепо шипит на шампурах пряная баранина, когда охлажденное вино готово опрокинуться в глиняные чаши, когда нетерпеливые картлийцы ударами кулаков об ореховые доски настойчиво напоминают о своем аппетите, с Тилитубанских высот по отлогой тропинке спускались два всадника. Их кони напоминали облезлых верблюдов, пересекших Аравийскую пустыню. Всадники по молчаливому уговору не останавливались у больших духанов, откуда неслись веселые голоса и щекочущее ноздри благоухание. - Не печалься, князь, - бодро произнес слуга, - недалеко отсюда, у последнего поворота в Кавтисхевское ущелье стоит недорогой духан "Щедрый кувшин", там поедим. - Хорошо, - сказал Мамука, - но разве в "Щедром кувшине" даром кормят? - Зачем даром? У нас одна монета в кисете звенит. Хаши возьмем, вина тоже возьмем. - Вино возьмем? А обратно под благословенным небом Картли пять дней солому будем кушать? - Солому? Пусть враг наш солому кушает. Я заставлю на обратную дорогу наполнить наши сумки каплунами. С таким условием едем, не мы напросились, а нас умоляли в гости приехать. Мамука хлестнул заснувшего было коня. Князь покачнулся в седле. - Интересно знать, зачем зовет меня хитрый имеретин? - Думаю, недаром "святой" князь нас вызывает. - Не стоит думать, Мамука, сколько раз напрасно думали. Но правду ты говоришь, даром святой князь беспокоиться не любит... Уже приехали, Мамука? Хорошо пахнет, наверно, шампур вертят. Вот мой отец с утра ел шашлык, курицу тоже любил, каплуна непременно резали, помнишь, Мамука? Мамука с достоинством старого оруженосца соскочил на землю и помог князю спрыгнуть, не показав слабости. Темный провал открывшейся двери заполнил тучный духанщик. Над тугим серебряным поясом, подобно бурдюку, трясся живот. Булькающий смех совсем сдвинул заплывшие, похожие на стертые монеты глаза. Юркие мальчишки деловито сновали между тремя посетителями, сидевшими в разных углах духана. Первым вошел Мамука, за слугой, не особенно смело, вошел князь. Он сел на свободную скамью и сбросил башлык. Казалось, никто не обратил на вошедших внимания, но князь заметил пытливые взгляды, брошенные в его сторону. - Дай нам хеши, перцу побольше насыпь, и две чаши вина, не очень кислого, - небрежно бросил Мамука, подойдя к стойке. - Хеши нет, ни с перцем, ни без перца, вино могу дать. - Почему нет? Всегда есть, а сегодня нет? - уже менее развязно спросил Мамука. - Всегда есть, а сегодня собак угощал, последнее вылил... - Как ты сказал? Князь рванулся к стойке. - Как умею, так говорю, нет хаши ни с перцем, ни без перца... Возьми цыплят, возьми молодого барашка с зеленым луком, еще вчера грудь сосал, возьми сациви... - Брось, приятель, это мы дома кушаем, здесь хеши хотим, соскучились, - быстро перебил Мамука. - Тогда дай барашка, жареных цыплят, сациви, - нетвердо начал князь. - Барашка, цыплят, сациви? О, о, какой хороший аппетит, на целый марчили и два танга! Только в моем духане для удобства раньше платят, потом кушают на здоровье. - Ах ты, желудь для свиней! На, спрячь себе на похороны. Князь быстро сунул руку в карман, не менее быстро ее там задержал Мамука. - Не надо, господин, под дудку свиньи танцевать, не хочет заработать, пусть верблюд ему в горло плюнет. Поедем дальше, в духане "Турий рог" покушаем. - В духане "Турий рог" тоже даром не дают. Духанщик раскатисто рассмеялся. На медном подносе мелко задребезжали чашки. Бледный, с сжатыми кулаками, князь навалился на стойку. Мамука тащил его обратно. Духанщик презрительно сунул мясистые пальцы за пояс. Мальчишки, размахивая грязными тряпками, стали возле хозяина. - Чему смеешься, бурдючный черт! Дато Кавтарадзе отшвырнул скамью и медленно подошел к стойке. - Сейчас подай заказанное благородным азнауром, я угощаю! Прошу, господин, к моему столу, - любезно обратился Дато к князю. - Князь Орбелиани привык за себя сам платить, - сказал Реваз. Неожиданно в глубине духана произошло движение. Два посетителя, перегоняя друг друга, спешили к стойке. - Дозволь, уважаемый князь, просить тебя к моему столу. Отар угодливо кланялся. - Окажи мне честь, князь. Давно прислушиваюсь к твоей беседе с жирной обезьяной. Человек, плотно закутанный в черный башлык, махнул рукой по направлению своего стола. Духанщик проворно кланялся, угодливо улыбаясь. Мальчишки бросились вытирать стол. Реваз уныло смотрел на слугу. Мамука гордо выпрямился. - Теперь поздно махать угодливым хвостом, сразу должен был отличить знатного князя от воробья. Мы с князем уже насытились в твоем "Щедром кувшине", в "Турий рог" поедем. - Прошу, князь, к моему столу, я приглашал, не зная твоего громкого имени. Не обижай отказом скромного азнаура, - поспешно вставил Дато, догадываясь об отсутствии денег у Реваза. - Правда, господин, благородный азнаур давно нас приглашал, не подозревая твоей знатности. Окажи азнауру внимание, прими приглашение, - торжественно произнес Мамука. - Ну, а мне, духанщик, дай хаши. Сегодня с первого солнца чего только с князем не ели, а все хаши хотим, соскучились. Дома не кушаем, перед слугами неловко. - Хаши правда здесь нет. Тебе придется с разрешения князя присоединиться к нашей еде. Вскоре на перегруженных блюдах шипели пряные яства. Реваз и Мамука своим необычайным аппетитом могли удивить даже шахских слонов, но сытый Дато, желая скрыть изумление, не отставал от гостей. Наконец вино развеселило мысли, полилась дружеская беседа. Реваз заинтересовался, далеко ли имение благородного азнаура и какой он фамилии. - Имение мое день езды от "Щедрого кувшина". Если на обратном пути благородный князь захочет посмотреть хозяйство царского азнаура, то выпьет вино из настоящего щедрого кувшина. - По делу едешь или так?.. Реваз хотел еще раз спросить у Дато имя, но побоялся казаться назойливым. - По делу. Овец хочу купить, решил шерстью торговать. У нас мелкая порода, шерсть не очень мягкая, на одежду не годится. Думал близко найти, месяц шатаюсь, везде одинаковая. Может, в Имерети придется ехать, может, дальше, непременно хочу турскую. У князя Качибадзе турская порода, разбогател. Опять же с курдюками нехорошо, у наших курдюки толстые, а жиру немного. Трудное дело - большое хозяйство, но отец любит, целый день хлопочет. Дато пустился в объяснение достоинств овец разных пород и с удовольствием заметил подавленный вид собеседника. - Хочешь, укажу, где хорошие овцы? - неожиданно вмешался в разговор Черный башлык. - Укажи, спасибо скажу и кувшин веселого вина поставлю, - ответил Дато. - В Имерети хорошая порода, но с абхазской нельзя сравнить. Тоже за овцами еду, в Очамчире думаю купить. - В Абхазети, говоришь? Дато пристально вглядывался в Черный башлык. - Конечно, у кого монет не хватает, и в Гори покупают. - А ты, шут, мой кисет считал? Почему знаешь, сколько монет имею? - Непременно считать нужно? Так знаю, голодный кисет носишь. - Будешь много говорить, узнаешь, чем пахнет в духане пол. Дато угрожающе вытянул похожий на слиток меди кулак. - Зачем нюхать пол, так знаю - твоим кисетом пахнет, а может, и кисета не имеешь, а в платке монеты носишь. - Если это не кисет, то у тебя вместо головы луженый котел на шее вертится. Дато выдернул из кармана туго набитый кисет, ударил им по столу и положил обратно в карман. - Закрытым товаром хвастаешь, азнаур, может, там кочи, - вдруг произнес Отар, - настоящее богатство не стыдится человеческого глаза. Смотри! Отар вынул два туго набитых кисета и выплеснул содержимое на стол. Туманы, марчили и танга звонко подпрыгнули на желтой доске. - О, о, о, смотри, духан не место для хвастовства! - захохотал Дато. Мамука болезненно морщился, стараясь оторвать глаза от серебра, но, заметив вызывающую улыбку Отара, небрежно сказал: - Жаль, мой господин не позволит высыпать кисет князя Орбелиани, иначе ты бы убедился, что твое богатство - жалкая куча воробьиного помета. - О богатстве князя Реваза Орбелиани не спорю, - насмешливо произнес Отар, - я вызываю щедрого азнаура. Дато быстро взглянул на побледневшего Реваза и, одернув рукав чохи, пересек духан. Духанщик поспешно сунул в руки мальчика кувшин, и тот стрелой вылетел во двор. - Ты что моего гостя задеваешь? Хочешь познакомиться со щедростью азнаура? Держи башку! На мгновение медный кулак мелькнул в воздухе... Отар, теряя сознание, обливаясь кровью, увлекая за собой стол, свалился на пол. Серебро беспокойно кружилось вокруг него. Черный башлык, вскочив, обнажил кинжал. Дато ловко увернулся, перескочил стойку и прыгнул вперед. Черный башлык ахнул, схватился за бок и тяжело рухнул на скамью. Духанщик хладнокровно взял у прибежавшего мальчика кувшин, вылил на голову Отара холодную воду, не спеша вытер о шарвари руки, велел мальчику собрать серебро и помог Черному башлыку вытянуться на скамье. Запихивая в кисет серебро, духанщик выражал свое восхищение силой и ловкостью молодого азнаура. Дато поправил рукава, застегнул ворот и учтиво извинился перед Орбелиани за прерванную беседу. Мамука с глубоким уважением подвинул Дато скамью. - Теперь, князь, в духане будет тихо, и можно заказать еще сациви и поднять чашу за избавление от назойливых спутников. - Приятная у тебя рука, азнаур... Имя не запомнил. - Зови Дато... а далеко, князь, едешь? - В Кватахевский монастырь... Настоятель Трифилий... - Давно в гости зовет, все некогда было нам с князем, - поспешно перебил Мамука. - Хорошее время выбрал. Царь в Твалади. - Как в Твалади? Спохватившись, Реваз стал объяснять причины своей неосведомленности - на джейранов охотился, месяц в горах был, думал, царь еще в Тбилиси. - О, о, ноги держи, так не поднимешь, малый! Голову, голову не урони. Мамука заинтересованно разглядывал лицо Отара, представлявшее собой вздутый синяк. Он оживленно давал советы двум мальчишкам, с трудом волочившим пострадавшего. Духанщик предложил Отару занять комнату наверху. - Все равно, - добавил он, вздыхая, - с таким лицом никакого дела не сделаешь, значит, и торопиться незачем. Такое же гостеприимство было оказано и Черному башлыку. - Останься, пока не поправишься, с поломанными ребрами даже плохих овец не сторгуешь... - Царь сейчас веселый. Удачная война, в Картли тихо... А ты, князь, не родственник Иллариону Орбелиани? - спросил Дато, оглядывая опустевший духан. - По крови он брат моего отца, а по поступку злейший враг. Не плохо царь с Илларионом расправился. Илларион всегда дураком был. Дато инстинктивно угадывал заинтересованность Ревазом двух оставшихся в духане и решил не допустить беседы между ними, даже если придется отложить поездку за "овцами" на некоторое время. Подумав, он предложил Ревазу отправиться сейчас же в путь и заночевать вместе в духане "Цоцхали". Реваз, боясь новых осложнений с духанщиком, и сам решил уехать, а в "Цоцхали" он, конечно, не повторит глупости и переночует, как скромный азнаур. На это уйдет только полмарчили. ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ Над западным входом Давид Строитель в блестящей кольчуге, с обнаженной саблей угрожающе смотрел в голубую полутьму. Перед ним мерцала хрустальная лампада. В глубоком своде купола переливалась небесная лазурь. Святые в золоте ярких одежд затейливого Востока, с оружием и крестами, тянулись к грозному Давиду. Византийские орнаменты, скульптурные изваяния, фрески, оттененные зеленым и синим колером, застыли на бледных стенах. У царских дверей на иконостасе, в золотых ризах, убранная жемчугами и яхонтами, покоилась пресвятая богородица кватахевская, окруженная пышной свитой в серебряных окладах. Великолепные византийские капители и богатая утварь украшали храм, тяжело опиравшийся на четыре восьмиугольника. Золотая митра, сверкая разноцветными глазами, опустилась на бархатную подушку. Доментий, епископ манглели, окруженный черным духовенством, заканчивал богослужение. На хорах пели: "Ис полла эти, деспота". Луарсаб, взволнованный произнесенной сейчас клятвой о сохранении тайны Кавты, открытой ему настоятелем Трифилием, дрожащими руками придерживая шашку, ставил свечу Давиду Строителю. Георгий X, затянутый в голубую куладжу, оживленно беседуя с Феодосием, епископом голгофским, Даниилом, архиепископом самтаврским, и тбилисским митрополитом Дионисием, твердыми шагами направился к выходу. В парадной трапезной персидские ткани покрывали узкие дубовые столы. Серебряные кувшины, наполненные соком монастырских виноградников, круглые блюда с тяжелыми плодами, исфаханские цветного стекла графины, окруженные рюмочками, замерли в отражениях овальных окон. В глубоких нишах, хранящих прохладу, поблескивало матовое золото сосудов. Дикие леса карабкались по ступеням гор. Отвесные скалы обрывали настойчивые набеги врагов, и, соблазненный этой охраной, царь Давид Строитель воздвиг над крутизной Кватахевский монастырь. Ревностный собиратель затейливых мозаик, Давид решил повторить Византию; проникнутый книжной мудростью, он сосредоточил в безопасной обители книгохранилище, потемневшие древние тахиграфические письмена. Загремели тяжелые цепи, вздымая желтый камень с огромного дна Кавтисхевского ущелья. Разрастались ореховые аллеи, качались на ветках тяжелые плоды, пышно расцветал розами притаенный сад. Перед каменной папертью серебряная струя фонтана возносилась к изменчивому небу. Стыдливо прячась за густой галереей деревьев, потянулись от желтых плит к скалистым изгибам вереницы двухэтажных келий. Под молчаливыми окнами журчал прозрачный ручей. Размножая тучные стада, разбрасывая разноцветные виноградники, удобряя широкое поле, вращая мельничные жернова, перегружая маслобойни янтарным маслом, выращивая табуны коней, "святая обитель" отличалась от княжеских остроконечных замков, окруженных распластанными деревьями, только благоуханием елея, промыслом пиявок и черными облачениями. Не раз воинственные монахи, сбросив рясу, вскакивали на коней, обнажая меч против посягателей на монастырские владения. От серых утр до синих сумерек монастырь томился жаждой обогащения. Бесконечной лентой двигались скопированные иконописцами, под требовательными глазами греческих мастеров, дешевые иконы. Седые летописцы, сгибаясь над лощеной бумагой, обогащали "обитель" сказаниями о ближних и дальних веках. Изворотливые монахи, переодетые богатыми рыцарями, купцами, певцами, нищими, выскальзывали из кватахевских ворот, изучая с помощью хитрости, креста и золота внутреннее состояние ближних и дальних государств. Снабженные точными сведениями, настоятели, поражая царей прозорливостью, овладевали нитями государственных дел, вмешиваясь в большие и малые события царства. Коронации, объявление войны, междоусобия феодалов, женитьба царей, княжеские браки, судебные тяжбы, посольские дела скреплялись именем бога. Сгибаясь под ярмом рабства, влача тяжелые цепи, доведенные до отчаяния жестокостью феодалов, крестьяне также стучались в крестовые ворота. Возвышая авторитет церкви, служители креста добивались облегчения податей, согласия на свадьбы, отмены продажи просителя; но, проводя золотую цепь между церковными тайниками и крепостным правом, в серьезных делах служители креста проявляли осторожность, сводя защиту к незначительным смягчениям. Сменялись цари, убегали века, налетали смерчи, сметая царства, а Кватахевский монастырь упрямо расширял владения, упрямо копил в тайниках богатства. В тихие сумерки еще Баграт V, проезжая Твалади, любовался стройными инокинями, черной волной спускавшимися к виноградникам. Врастали в серые массивы темные башни, и растекалась слава о "святости" христовых невест. И инокиням, прикрываемым покровительством царей, святая обитель казалась незыблемой. Но однажды из страны силы на одичалых конях, в оранжевых кофтах, в голубых сапогах, в острых шапках, с катапультами, ножами, палицами, с хвостатыми оронгви, с дикими выкриками "сюргюн" налетела желтая буря... Из тайных ниш поспешно вытаскивали оружие, тревожный звон колоколов кричал о помощи. Знали инокини, как страшные люди уводили из разрушенных монастырей красивых монахинь, уводили в далекие юрты, пропахнувшие дымом очагов и конским потом. Брали насильно в жены, продавали в рабство, заставляли поклоняться чужому богу. И молили колокола о помощи, но лежала разбитая Грузия под голубыми сапогами беспощадного Тимурленга. Ускакал Баграт в неприступный замок, забыл стройных инокинь, напрасно умоляли колокола, напрасно с бойниц свистели стрелы, напрасно трупы защищали вход в монастырь. Пали тяжелые ворота. Хлынул в них желтый поток... Бегут инокини в храм, умоляют нарисованного Христа защитить святых дев. Хохочет мугал, потрясая дубинкой, хохочут тысячи мугалов, приплясывая вокруг пламени, облизывающего храм. Звенят звенья на закованных инокинях. Хохочет мугал, любуясь живым факелом. Смиренно смотрит нарисованный Христос на гибель своих невест, молчат выброшенные из окладов святые... Вздрагивает остывший пепел. Тяжело поднялась раненая Грузия, напрягает каменные мускулы, и снова солнце расправляет горячие крылья над любимой долиной, снова цветут затейливые города, снова томятся жаждой обогащения святые обители. Но суровы лица католикоса, архимандритов и настоятелей святых обителей. Суровы решения церкви передать Кватахевский монастырь монахам, и поспешно подсказывают угодливые женщины о недостойности не только обитать, но и посещать святую обитель женщинам, "где во имя Христа приняли мученический венец святые девы". С тех времен не только храм, но и порог Кватахевского монастыря не смеют "в грехе своем" переступить женщины. Только у наружной стены для смиренниц выстроена часовня, где богомолки могут возносить "теплые молитвы" к всемогущему богу... Так сменялись цари, убегали века, налетали смерчи, сметая царства, а Кватахевский монастырь упорно расширял владения, упорно копил в тайниках богатства. Феодосий откинулся на высокую спинку кресла и погладил волнистую с проседью бороду. - Думаю, царь, лучше тебе добровольно согласиться, нельзя противиться желанию грузинских царей. - Сказал - пока не признают Картли главенствующей над всеми грузинскими царствами, не пойду на союз. - В Кахети, царь, нехорошо, - мягко произнес Доментий, - по-родственному вмешаться надо. Царь Александр Кахетинский с царевичем в Исфахане сидят, держит их шах Аббас, думаю, коварное замышляет. - Сейчас наследник кахетинского престола Георгий народом любим за твердость перед шахом, и вера Христа крепка в нем... Помочь надо, царь, - поддержал Феодосий. - Помочь? Всем известно недовольство шаха Аббаса царевичем Георгием. Пристало ли мне против Ирана идти? - Сейчас можно, Кахети с Турцией воюет. Шах такое любит... Говорил мне князь Сулейман - московские послы помощь дали. От грозных пищалей стрельцов Михаила Семеновского бежали турки, много раненых и убитых оставили, а пленные кахетинцы домой вернулись. Сулейман послом в Московию от царя Александра ездил. Сто восемьдесят солнц взошло, пока доехал. Могуче государство русийское... Патриарх Иов крепко церковь держит. Народ бога боится, царя чтит. Верные люди престол охраняют, недовольные после пыток довольными живут... Стрельцы огненным оружием владеют... Сейчас и нам время помочь кахетинцам против турок. - Опасно, отец Доментий, князь Татищев на шаха хмурится... Да, да... Не следует нам Картли опасности подвергать. - Великий государь северных стран Годунов не против шаха думает, за веру Христа печалится. Шах или султан - одинаково магометане, враги наши, а русийский царь большую власть имеет, не страшится ни Ирана, ни Турции, ни даже цесаря Рудельфа... И вера у нас с Годуновым одна, греческая... - Вера одна, отец, а царства разные. Да, да... Сто восемьдесят раз солнце небо перережет, пока Годунов до Картли дотянется, а шаху полмесяца довольно. От такого быстрого гостя солнце и месяц потерять можно. - Русийские дела на конец отложим, о Кахети решить надо, - кротко произнес митрополит Агафон. - Филипп, архиепископ алавердский, предупреждает - лезгины в Лагодехи показались, первым делом церковь разоряют... Пресвятой отец католикос Евдемос благословил решение духовенства... За церковь огорчается. Георгий X понял: съезд духовенства в Кватахеви "по монастырским делам" и церемония клятвы Луарсаба лишь предлог, а главное - дела в Русии и Кахети. Он быстро снял кольцо и надел на другой палец: уступить - значит окончить упорную борьбу за первенство Картли, не уступить - католикос разгневается. Взгляд его метнулся по благочестивым румяным лицам божьих посредников. - Подождем царя Александра... Георгий Кахетинский только наследник. Пристало ли царю Картли неравному помощь оказывать? Да, да... не в союзе я с Кахети... Мамия Гурийский что скажет? Тоже помощи против турок просил... Тогда сами настаивали отказать, а вера у нас тоже одна... - Тогда не время было, турки с Триалетских гор спускались. Потом Мамия спокоен к церкви... - Спокоен от бедности, свои богатства на войну тратит... Да, да... Манучар Имеретинский только год на престоле, двадцать лет имеет, а какой горячий! "Большие земли завоюю..." Имерети раздвигать границы собирается, а картлийский царь помогать должен... Вот одишского князя Александра в аманатах держу... да, да. Кругом враги... Церковь одна!.. Церковь одна, а престолы разные, такое всегда помнить надо... - Думаю, мудрый царь, ты во многом прав, но... Трифилий по обыкновению сощурился. - Святой отец, глава грузинской церкви, католикос, от бога правду знает, его решению смиренно должны подчиниться... Можно совсем тихо добрыми стать. Зачем шаху, Мамия и Манучару знать наши дела? Людьми, конечно, не следует помогать, заметно. Оружие из Нарикала пошлем, в конях тоже у них нужда. На своей границе стражу усилим, казахи подумают - помощь Кахети оказали, устрашатся, а если близко подойдут, Гуния устроит самовольное нападение... Азнаур такое дело хорошо знает... Потом, для успокоения шаха, Гуния можно наказать. Мелкий смех обнажил острые зубы Трифилия. - Гуния уже два раза за ослушание наказан был: жеребца и серебряное оружие получил. Азнаур доволен, шах Аббас тоже... Я согласен с тобою, царь: пока Александр в Исфахане, тебе не пристало Картли в кахетинские дела вмешиваться. А князю Татищеву для успокоения грамоту с толмачом пошлем, до светлого воскресения дотянуть надо. Шах Аббас весною на Багдад идет. Георгий X с удовольствием смотрел на своего духовника. Удачное решение: желание католикоса исполнится, шах в неведении останется, и он царское слово не изменил. С неменьшим удовольствием смотрело на Трифилия и духовенство: решение, принятое на совещании у католикоса, благодаря настоятелю полностью утверждено царем. Остается решить, с кого взять необходимое. Князья, конечно, откажутся, царское хранилище пусто, церковь не может опустошать святую казну ради мирских дел. Спорили недолго. Со вздохом решили обложить податью азнауров, амкаров и глехи. - Опять же русийские дела, - снова настойчиво начал Доментий. - Кахети давно посольство в Московию отправила. Вот князь Сулейман ездил, старец Кирилл с Татищевым вернулся. Картли главенствовать над грузинскими царствами хочет, а позади каравана ползет... Кахети у северного царя стрельцов выхлопотала для взятия Тарки, Тузлука и Буйнака, а Картли при одних грамотах может остаться... - Думаю, пока послание Годунова глазами не увидим, незачем обсуждать. Опасно, отцы, против шаха идти. Никогда с Московией дела не имели. Кто такие? Какой царь? Какой народ? Да, да... горами наши земли разделены, как можно доверять? Мы тоже пошлем к русийскому царю отца Феодосия, тогда узнаем, выгодно ли нам с шахом враждовать, даст ли Годунов стрелецкое войско оградить Картли от магометан? Георгий X настороженно помолчал и твердо добавил: - Бартом, принеси грамоту. Да, да... В грамоте хорошо объяснили: поверят, почему в Имерети не пропустили толмача Своитина. Раньше, чем Картли не сговорится, опасно посольских людей в Имерети пускать. Дадиани хитростью тоже многое может получить. Бартом разложил перед царем грамоты. - Взгляни, царь: с грузинского на греческий мудрый отец Феодосий перевел, с греческого на русийский - толмач Своитин Каменев. Георгий X задумчиво всматривался в знакомые знаки, расположенные на лощеной бумаге: "Яз государь царь Юрьи Картлинский и всея Иверские земли царя Симеонов сын вам великого государя и царя и самодержца всея Руси Бориса Федоровича и его возлюбленного сына царевича Федора Борисовича всея Руси послом Михаилу Игнатьевичу да Ондрею Иванову пишу вам радоватися. Посем прияхом честную вашу грамоту и, еже в ней писано, то велми выразумели. И как преж сего вам писал, и ныне вам пишу: о сем ведаете, то есть великое дело. Говорите, что есть повеленье царьское, да будем в присвоенье; а на нас кабы досадуете, хотите учинить кабы спешно, и говорите, чтоб были в присвоенье. А хотите спешно учинить, и то дело великое царьское присвоенье и о том, говорю вам, подождите до великие пасхи светлого воскресенья Христова, до весны, да будет и Александр царь. И тогда божьей волею, по вас пришлю, и вы у меня будете. И как увидимся и царьскую грамоту увидим и вычтем ее, - да будет тогда божья воля и царьское хотенье. А что послали естя сех людей Своитина с товарищем к Дадьянскому, и мне то кажется не добро, что тем людям ехать туды, потому что вам надобно, и того у нево нет. А Дадьякский под Турскою рукою; а хрестьянам всем подобает быти Турскому недругом и не любити их. И чтоб Дадьянский, поймав людей ваших, не отослал к Турскому также, как он зделал с шаховыми людьми. И для этого яз их не пропустил, чтоб их не потерят. А временем Дадьянский в руках наших будет; а лутчее будет зделано. Писано лета 7113-го". Подписав грузинскую грамоту, Георгий X свернул три лощеных свитка и приказал Бартому отпустить Своитина Каменева в Кахети к князю Татищеву. В трапезной, куда перешли после совещания, чинно ели пилав с курицей, пилав с миндалем, пилав с кишмишом и яичницей, форель с соусом из кислых слив, запивали душистые груши монастырским вином. Реваз Орбелиани смотрел на золотую чашу, усыпанную драгоценными камнями. Фамильная гордость князей Орбелиани. Уже две недели он, Реваз, томится в монастыре. Мамука говорит - лучшей жизни не надо: запах хаши забыл, сердце в вине плавает, в постели сам себя найти не может, даже кони зазнались, брыкаться стали... Но почему молчит черный каплун? Зачем звал? Зачем держит? Думает, джейраны ждать будут, пока Реваз молиться научится? Вот и сегодня в церковь пригласил, думал для разговора, а он клятву Луарсаба принимал... Мамука говорит - не наше дело: меньше вмешиваться в чужие тайны, чаще пилав есть будем... Наутро суровый монах распахнул дверь, и Реваз нерешительно вошел в безмолвную палату. За ним тенью следовал Мамука. Чубатых голубей не вспугнули робкие шаги Реваза и насмешливый голос Трифилия, они важно клевали пухлые зерна на белом подоконнике. - Дела поправишь, к царю ближе будешь... - Такое, отец Трифилий, в голову не приходило, но если княжна не из семьи наших фамильных врагов... - То князь Реваз с удовольствием покорится воле святого настоятеля, - поспешно перебил Мамука. Трифилий поморщился. Орбелиани всегда враждовали с Магаладзе, но он весело пересчитал князей, окончивших вражду соединением своих фамилий. Чем обидели князя вежливые Магаладзе? Реваз хотел сплюнуть, но вовремя спохватился и только выразил желание не утруждать своей головы поклоном вежливым князьям. Но Мамука, кашлянув, вставил: - От удачного поклона иногда голова тяжелее становится. Трифилий, сдерживая улыбку, пожалел о настроении князя: сейчас царь подыскивает жениха для княжны Магаладзе. Он из мести решил отдать в приданое имение Орбелиани, и вот ему, настоятелю, пришла мысль упросить царя согласиться на брак княжны с Ревазом... - Нехорошо, когда фамильные владения попадают в чужие руки, - добавил со вздохом настоятель, - а молодой Чиджавадзе, кажется, мечтает вместе с виноградниками Орбелиани получить приятную Астан. Реваз вздрогнул. Чиджавадзе - друзья Иллариона и много способствовали изгнанию Реваза из имения... Через два часа Трифилий и Реваз в сопровождении слуг, обгоняя табун молодых коней, по глухому ущелью мчались в Твалади. Отражение светильника желтым пятном качалось в черном квадрате, летучая мышь зловеще цеплялась за каменный карниз. Шадиман с досадой закрыл окно. Посланный царицей в "дальний монастырь" за Нестан, он четырнадцать дней пробыл в пути и, вернувшись сегодня утром, был неприятно поражен предстоящей свадьбой Реваза Орбелиани с Астан Магаладзе, а также утверждением Реваза владетелем фамильных поместий князей Орбелиани. Шадиман не был чуствительным, но тонкая месть царя покоробила даже неразборчивого царедворца. "Видно, Георгий X хитрее, - подумал он, - чем многие предполагают. Но как царица не поняла опасности, как допустила подобный брак? Илларион, конечно, ответит на месть местью, и тогда... он, Шадиман, бежит в Стамбул, а Мариам посетит Ванкский монастырь". Шадиман злобно сбросил куладжу. Нет! Не для того сидел он столько лет на скромном месте воспитателя Луарсаба... Нет. Шадимана нелегко сломить! Значит... надо убрать Орбелиани... Он сбросил цаги и с удовольствием почуствовал бархатную теплоту мягкого ковра... Ничего, царь, Шадиман в январе будет праздновать две свадьбы: красавица Гульшари и честолюбивый Андукапар немало хлопот доставят тебе, а сестра Шадимана Мария и Сиуш Амилахвари соединят линию восточных крепостей и замков... Светильник царапнул синим когтем остаток масла и мгновенно погас. Летучая мышь ударилась в закрытое окно. ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ Чалые туманы висли на шиферных изломах, затягивали предрассветное небо бесцветной камкой, медленно сваливались с крутизны в балки и отлоги, повисая хлопьями на оголенных ветвях. С далеких вершин, под гул ледяного обвала, налетали ветры, и тогда разрывалась камка, и глубокая голубизна окаймлялась, будто перстень, серебристой оправой гор. Из лесных чащ выходили ощерившиеся шакалы, долгим воем вспугивали зимнюю тишь, спускались к потемневшим равнинам деревень, упорно выслеживая неосторожную овцу. Пролетали зимовать журавли. Поседелые чинары стыли в прозрачном воздухе. Изгибаясь, отражая суровые берега, обмелевшие реки, дремотно огибали обглоданные веками валуны, оставляя на их морщинах холодные брызги. Кружились, хрипло каркая, старые вороны. По ночам мерцали острые иглы звезд, сосала золотую лапу Большая медведица и, точно засыпанный снежной россыпью, белел Млечный путь. Зимою приятнее ходить на дикого зверя, обновлять папахи, чохи, чистить оружие, чинить конскую сбрую, проводить время в беседах у раскаленного мангала, но Георгий объявил: "В эту зиму отдыха не будет". И, точно охваченный пламенем, он с первого света до холодных звезд носился по вздыбленному Носте. - Ни себе, ни другим покоя не дает, - бурчали одни. - Откуда узнал, что так лучше? - изумлялись другие. И только месепе яростно претворяли в камень и дерево мысли загадочного владетеля. Вереницы буйволов, вытягивая морщинистые шеи, на ржавых цепях волочили тяжелые бревна. Дорога круто поднималась в гору к опустевшему поселку месепе, и еще теплые бревна, прощаясь с похолодевшим лесом, жалобно скрипели, цепляясь за крутые изгибы. Ностевцы оживленно встречали плененные дубы и под четкий счет подкатывали их к широким грудам уже распиленных на длинные доски лесных исполинов. И там, где раньше люди дышали зловонным теплом, где в мутной плесени гнездилась нищета, на выровненной площадке разрушенного гнойника готовились к постройке новой шерстопрядильни... - Георгий, от стариков я, - сказал дед Димитрия, разглаживая седые усы, свисавшие над ароматной чашкой воскресного чахохбили, - скоро в Тбилиси коня направишь: стыдно нам, если нуждаться будешь. Мы тоже гордость имеем - наш азнаур князей затмить должен. Благодаря тебе хорошо живем, решили опять подать собрать... Саакадзе раньше не замечал тесноты, простой папахи, но теперь положение придворного азнаура обязывало блистать одеждой, иметь слуг, конюха и во избежание насмешек, подобно Квливидзе, беспечно швырять монетами. Все яснее становилась неизбежность следовать примеру других азнауров. Точно водоворот, затягивали его вековые устои и традиции. Для укрепления своего авторитета необходимо было избегать опрометчивых поступков и не ставить больше себя в тяжелое положение. Георгий поморщился, вспомнив пророчество кадаги, неизвестно откуда появившейся в Носте на базарной площади. На ее дикий вой вмиг сбежались ностевцы и тесным кольцом окружили скрюченную старуху с выжатым лицом и с прозеленью, точно от сырости, в седых запутанных космах. - Вай ме! Вай ме! - надрывно голосила она, раздирая шершавую грудь закостеневшими когтями. - Раньше железная цепь от купола святого креста тянулась до купола мцхетского храма. И ходили по цепи через Арагви благочестивые монахи поклониться мцхетским святыням и уходили обратно. Но послал с Ялбуза на Картли ведьм Тартар. Ари-урули-урули-урули кудианеби! Проникли ведьмы в сердца людей, стали люди забывать бога всемогущего, и стала опускаться железная цепь, а теперь совсем рассыпалась и пропала куда, никто не знает... Вай ме! Вай ме! Крови, крови сколько вижу! Забыли старики бога, забыли о небесном рае ради земной гордости. Никто не видал, никто не слыхал, как сошел Тартар с Ялбуза, крепко смотрели большие глаза, страшно скрипели каменные зубы, черный дым змеей вылетал изо рта. Ари-урули-урули-урули, Тартар. Перестанет бог защищать отступников, потащит их Тартар к себе в ад, будет жарить на раскаленной жаровне, будет жевать и выбрасывать обратно, ни смерти, ни жизни не будет у несчастных, бегите, люди, в церковь, бегите, пока не поздно. Вай ме! Вай ме! Ари-урули-урули, урули кудианеби! И старухе с безумным зеленым огнем в глазах бросилась бежать через мост и скрылась за речными валунами. И черный дым, как клялись ностевцы, взметнулся над рекой. Ностевцы в ужасе заметались по базарной площади. Несмотря на солнечный день, наталкивались друг на друга и, пугаясь, с криком "очисти нас, боже, очисти!" отбегали. Спотыкались о камни, цеплялись за деревья и вдруг, словно гонимые, бросились к священнику... К вечеру дом Георгия обступили месепе. Они умоляли Георгия не лишать их посланного богом испытания и не переводить их в глехи. Георгий обещал уступить их просьбе, но месепе они будут только называться, а в остальном будут жить не хуже всех глехи. И старики, роняя слезы, робко смотрели на небо: может, бог хоть перед смертью позволит им называться глехи. В воскресенье в переполненной церкви, после обедни, священник прочел список, скрепленный церковной печатью, о переводе самых молодых месепе в глехи и несколько семейств глехи в мсахури... Кровь прилила к вискам Георгия. Он радовался чаду свечей и тяжелому, потному воздуху, помогшему ему скрыться в каменной нише от людских взглядов. Синий дымок кадильницы щекотал ноздри... Георгий очнулся, перед ним стояла дымящаяся чаша с чахохбили; он с трудом старался уловить смысл длинной речи деда Димитрия. - ...Сейчас как раз амкары приехали кожу скупать, говорят, черкесский князь десять тысяч седел заказал. Амкар Бежан хвастает, будто ты у него вместе с князем в гостях был... Если со всех подать собрать... - С месепе ничего не берите, - поспешно перебил Георгий. - Почему? Ты сам одинаковые права с глехи им дал, пока ничем не провинились, нехорошо обижать... Очень гордятся, когда сборщик к ним приходит, больше показывают, чем имеют... Сборщик уже знает их хитрость, половину берет... Вот отец Эрасти, крепкий человек, умный тоже, в шерсти хорошо понимает... Большую власть ты ему дал, всю семью в глехи перевел, от радости без вина пьяный ходит, хвастает - шерсти больше будешь иметь... Дед вдруг задвигался на скамье, помялся и неуверенно спросил: - Правда, Георгий, он такое колесо сделал: один человек будет вертеть, пять прялок шерсть будут мотать? - Правда, дед, все разбогатеем. Кто шерсть держит в руках, тот имет право на себя ее надеть... - Люди говорят - черт ему помогает... Что ж, черт иногда тоже хорошо думает. Жарить мясо тоже черт людей научил, раньше без всякого удовольствия сырое ели... Бог против тоже ничего не сказал, только пожалел, зачем сам раньше не догадался... Когда за дедом Димитрия закрылась дверь, Георгий задумчиво стал ходить по комнате. Опять, даже в таком пустяке, он чуть не сделал промаха, опять за простой истиной скрывалась хитро сплетенная паутина установившихся понятий. Каким мечом разрубить паучьи сети? Где найти источник истины? Как искоренить навязанный народу порядок? Уже несколько раз опечаленная Маро окликала Георгия. Она обратила внимание сына, что Нино уже несколько воскресений не приходит к обеду. Георгий с трудом оторвался от обуревавших его мыслей и, избегая взгляда матери, неуверенно заявил о необходимости спросить у царя разрешения на женитьбу. Шио заволновался. Зачем азнауру жениться на девушке из мсахури? Вот вчера приезжал Ламадзе. "Почему, говорит, твой молодец не женится? Сколько красивых азнаурок по нем вздыхает". Конечно, Ламадзе на свою дочь намекал. Квливидзе тоже имеет двух красивых азнаурок. Но Георгий резко оборвал мечты отца, и счастливая Тэкле полетела рассказать Нино о горячей любви к ней брата. Нино грустно гладила черные кудри любимицы... Мысли о Нино камнем лежали на душе Георгия. Как поступить? Разве он собирался спрашивать разрешения царя? Никогда! Но это был повод, за который цеплялась его совесть. Зябко жались друг к другу овцы, недоуменно хрюкая, тыкали плоские носы в остывшую землю свиньи, сердитым фырканьем кони разгоняли толпившихся в конюшне кур, протяжным мычанием извещали коровы о своей скуке. Обеспокоенный долгим отсутствием сына, Иванэ Кавтарадзе уже собирался в Тбилиси, а Димитрий торопил друзей отправиться на поиски, как вдруг, окутанный туманом белого утра, появился Дато. На расспросы друзей он упорно отмалчивался, но, до ночи просидев у Димитрия, пошел ночевать к Саакадзе. И перед Георгием развернулась абхазская трагедия... На изумрудных гребнях лениво качались фелюги, бревна, просмоленные канаты, бочки, заржавленные цепи, свернутые паруса, тяжелые багры дремали на просоленных досках. Двое - один в башлыке, другой в малиновой феске с черной кистью - подошли к низкому борту. Простившись, человек в башлыке спустился в лодку и, перекликаясь с оставшимся на борту, повернул к берегу. Желтая чадра поздней осени зацепилась за разрубленные вершины клухорского перевала, и Сухуми, охваченный мохнатыми горами, утопая в листьях пальм, тяжелых магнолий, пряных садов, сверкал в брызгах теплого солнца. Под полосатыми навесами низеньких кофеен у восьмиугольных столиков склонились мягкие башлыки, плоские войлочные шапчонки, мохнатые папахи, войлочные широкополые папанаки, красные фески, разноцветные зерколы. Клубились синие кальяны, в хрупких чашечках дымился аравийский кофе. На полированных нардах прыгали игральные кости. На лощеных квадратах метались шашки. Со звоном кружились монеты - вероломные цехины, ехидно щурились золотые динары, стыли в столбиках солидные бешлыки, в беспорядке швыряли двуличные бисти, равнодушно блестели холодные абазы. Дато, облокотившись на столик, зачарованно следил за белыми крыльями, распростертыми на мягких волнах. Неожиданно вспугнутые чайки беспокойно взлетели, кружась над реями. Остроносая лодка приближалась к берегу. Дато вскочил, несколько секунд пристально оглядывал лодку и быстро скрылся в кофейне. Человек в черном башлыке легко выпрыгнул на берег, обогнул кофейню, постучался в низкую калитку и вскоре на сером аргамаке пересек кривую улицу. Дато посмотрел вслед и бросился к своему коню. Уже сутки он слонялся по сонному городу, обошел турецкие кофейни, абхазские духаны, курил калъян, пил кофе, швырял игральные кости, следил за юркими фелюгами, разговаривал с подозрительными моряками, влюбился в стройную абхазку, торговал овец, даже залез в море, но Орбелиани нигде не нашел, а осторожные вопросы только разочаровывали. Дато и сейчас не знал, зачем он выслеживает человека в черном башлыке. Тихо надвигался вечер, в сгущенной синеве над лесистой горой вспыхивали первые, еще бледные, звезды. Скрытый потемневшими деревьями, запутанными лианами и огромными папоротниками, Дато смотрел на замкнувшиеся за Черным башлыком монастырские ворота. Он уже не сомневался в правильной слежке и спустился вниз к абхазской, плетенной из хвороста хижине. Только через несколько дней Дато, выпытав у хозяина тайну о знатном госте, постучался в ворота Кодорского монастыря. Привратник долго доказывал, что никакого князя Орбелиани в монастыре нет. Дато посоветовал монаху пойти еще раз убедиться в обратном и кстати доложить Иллариону Орбелиани о желании азнаура Кавтарадзе видеть князя по важному делу. Привратник нахмурился, подумал и захлопнул перед носом Дато железную калитку. Через час грузин с багровым шрамом, горевшим на левой щеке, угрожающе приблизился к Дато, но улыбка ностевца обезоружила верного слугу, а имя Нестан распахнуло угрюмую калитку. Свидание с Орбелиани убедило Дато, что старый князь всецело находился во власти Шадимана. Дато решил выследить обнаруженных им гонцов Шадимана и Баграта - заносчивого богача из "Щедрого кувшина" и человека в черном башлыке. Помимо этого, Дато решил заполучить обратно злополучный браслет, хотя Орбелиани и уверял его, что браслет грозит ему верной смертью от руки Шадимана. Дато, вздохнув, вспомнил, как тяжело старый князь пережил известие об утверждении Реваза владетелем поместий Орбелиани. Только клятва Дато быть верным защитником Нестан смягчила сердце потрясенного князя. Утро принесло новую досаду и удивление: под плетеным навесом, расплескивая воду, умывался Сандро, телохранитель Андукапара. - Вот не ожидал встретить друга за Чертовым пальцем. Ну, давай выпьем: вчера в соседней деревне торговал курдючных овец, а открыл замечательное вино. Хочу нашему Папуна в подарок повезти, знаешь, какой он знаток сумасшедшего сока... Желтые овцы - жирные, а черные ростом малы, а коричневые приплод плохой дают, будь другом, поедем со мной, посоветуй. Сандро, наученный своим господином, никому не доверял, и хотя искренность Дато поколебала его, все же решил неожиданным разговором проверить подозрение. - Я видел чубукчи в кофейне косого грека, браслетом хвастал. Поторопись, пока он из Сухуми не уехал. - Хорошо сказал - поторопись, а овец кто покупать будет? Как раз на сегодня условился, турскую породу хочу купить, каракуль на папахи пойдет, хотя джигетская порода как золото блестит. Поедем со мной, очень прошу, посоветуй. А кончу дело, непременно разыщу вора. Деловитость, с которой Дато седлал коня, и его простодушие окончательно успокоили Сандро. С трудом отделавшись от назойливого овцевода и обещав вернуться к ночи в Лыхны, где он должен купить старинные ткани для прекрасной Гульшари, невесты князя Андукапара, Сандро спешно направился в конюшню. Дато рысью выехал из загороди и круто повернул в лес. Не успел он как следует устроиться на ветвистом орехе, переплетенном дикими виноградными лозами, калитка монастыря заскрипела и озадаченный Дато увидел Орбелиани в сопровождении трех вооруженных до глаз телохранителей. Они с отчаянием убеждали в чем-то равнодушно шагавшего над пропастью князя. Отрывистые слова неудовольствия, подхваченные ветром, заинтересовали Дато, и он, прячась за деревьями, бесшумно следовал за ними. Обогнув изгрызенные массивы, Дато спрятался между влажными камнями. Странное место, куда вступил Орбелиани, зародило подозрение. Серые бассейны, выдолбленные веками на каменном скате, теснились к пропасти, густо наполненной зеленым туманом. Орбелиани молча сел на поросший мохом камень. Верные слуги выхватили шашки из ножен и, свирепо вращая глазами, стали позади господина. Отделившись от розового самшита, Отар мягкими шагами подошел к Орбелиани. - Осмелился побеспокоить тебя, князь, прости, следят за мной. Решил больше в монастырь не ходить. - Надоел ты, Отар, кажется, вчера я все сказал. - Князю Шадиману тоже надоело беспокоиться... Просит браслет вернуть. - Не притворяйся глухим, решения не изменю. Браслет получит рыцарь, поклявшийся в верности княжне Нестан. - Орбелиани встал. - Мстить буду из Ирана. Шах Аббас заставит вернуть Нестан. Так передай всем моим врагам и "друзьям". Внезапно из-за камня выскочил Черный башлык. Отар поспешно скрылся. - Так поступаешь, князь? Предал светлейшего Баграта и к шаху Аббасу бежишь? - С кем говоришь, собачий сын? Орбелиани круто повернулся, но Черный башлык пронзительно свистнул, и двадцать вооруженных разбойников, размахивая шашками, окружили Орбелиани. Телохранители, оскалив зубы, бросились навстречу. Орбелиани быстро обнажил саблю. Заскрежетали клинки, острые круги завертелись над папахами. Дато вскочил и замер: за другим выступом Отар и Сандро, улыбаясь, смотрели на бой. Дато выхватил шашку. Четыре разбойника, оставляя на камнях кровавые пятна, скатились с серого выступа. Раненые телохранители отчаянно защищали подступ к истекающему кровью Орбелиани. Выплевывая сгустки крови, Орбелиани хрипло звал азнаура. Дато быстро оттащил умирающего за камень. - Не дерись больше, береги себя для Нестан, одна остается. Ты клялся... расскажи все, когда вырастет... Браслет у младшего телохранителя... совсем мальчик... Спаси Иесэ для его матери, кормилицы Нестан... Луарсабу я не изменял... Дато быстро поднялся. Один за другим, с рассеченными лбами, рухнули старшие телохранители. Иесэ отступил к Орбелиани. Дато вспомнил - у него браслет. Трое не нуждались больше в помощи - все было кончено. Он быстро схватил Иесэ и змеей скользнул за выступ. Разбойники набросились на убитых. Черный башлык схватил окровавленного Орбелиани. Отар яростными прыжками подскочил и судорожно вцепился в труп, стараясь вырвать его из крючковатых пальцев Черного башлыка. Разбойники, не обращая внимания на ожесточенный спор грузин, лихорадочно срывали одежду, нацепляли на себя оружие, прятали кисеты. Сандро бросился разнимать уже обнаживших кинжалы. - Еще браслет не найден, напрасно горячитесь. Раньше обыщите сдохшую гиену, потом решим, кому достанется браслет. Черный башлык и Отар склонились над трупом Орбелиани, тщательно осмотрели зеленые сафьяновые цаги, серую чоху, каракулевую с голубым верхом папаху, вытрусили тугой кисет и в бессильной злобе, раскачав труп, швырнули в пропасть. Дато видел, как мертвый князь перевернулся в воздухе, распростертой птицей ударился о каменную голову нижней горы и бесформенным мешком скатился в спокойное озеро, "Если не удастся скрыться, - подумал Дато, - тоже купаться заставят". Он проворно взвалил на плечи раненого и, цепляясь разодранными руками за острия камней, стремительно сползал вниз. Сверху понеслись отчаянная брань, свист стрел, поспешное шарканье. Дато вспомнил "Дружину барсов" и, решив подороже отдать свою жизнь, приготовился к сопротивлению. Пряча раненого в густом кустарнике, он внезапно обнаружил пещеру. Ужом извивалась темнота, каменные пальцы гроздьями свисали с влажного свода. Приглушенно хлюпала темная вода. Пещера уходила в глубь гор. Долгие часы растаяли в мутных изгибах. Казалось, солнце, небо, горы навсегда остались за каменными пальцами. Перевязанный Иесэ уже не стонал. Дато с трудом высек из кремня огонь. В окостеневшей руке раненого вздрогнул драгоценный кинжал Орбелиани. "Вот все, что осталось от упрямого князя, - подумал Дато. - Кому достанется острая драгоценность? Неужели ничтожному Ревазу? Нет! Пусть еще один смельчак проникнет в черную пасть кровавой скалы, и тогда здесь он получит награду". Дато вонзил в скользкую трещину заскрежетавшее лезвие. В искрах кремня дрожала украшенная алмазами рукоятка... До луны блуждали разбойники, разыскивая беглецов. Тихо скатился камень. В серебряном тумане озера плеснулась вытянутая рука. Разбойники в суеверном ужасе окаменели. Качнулась первая феска, и с дикими воплями, сбивая друг друга, они бежали из "гнезда шайтана". Они клялись бородой пророка, будто князь, поднявшись из озера, пронзительно хохотал, стараясь схватить отважного Аслан-бека. Угрозы, просьбы, золотые обещания не помогли; разбойники, бросив трех грузин, исчезли. Грузины не были трусами, но мертвецы внушали ужас, и они поспешили покинуть страшное место, решив с рассветом возобновить поиски опасного азнаура, могущего донесением царю погубить светлейших Баграта, Амилахвари и Шадимана. Но наутро остолбеневшие от изумления Отар, Сандро и Черный башлык обнаружили исчезновение двух коней и бурдюка Дато. Не оказалось и хурджини. На окне же хозяин нашел несколько монет, а под окном - связанного абхазца, нанятого Отаром сторожить двор. ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ Хороши Дидгорские вершины в дни ранней весны, когда шумно сбегают с их склонов молодые ручьи. Отряхнувшие зимнюю дрему склоны покрылись яркой зеленью. Окутался серебром миндаль, порозовели персиковые деревья. Упивались весенней свежестью пробудившиеся ветви. Аромат мяты дурманил молодые головы. Длинные вереницы журавлей потянулись на север. Защебетали бархатные ласточки. Загорланила орава мальчишек, прыгая в потоках грязи на кривых улицах. Белые караваны пересекли синий простор потеплевшего неба. В одно из ярких утр в Носте прискакал гонец от начальника охраны Метехского замка князя Баака Херхеулидзе. "Дружина барсов", созванная в доме Саакадзе, с восторгом выслушала приказ Баака немедленно отправиться к рубежу Кахети, к князю Шалве Эристави Ксанскому для сопровождения под его начальством русийского посольства в Тбилиси. И в еще больший восторг привело друзей тайное поручение следить за послами и не допускать к ним никого, особенно людей Имерети и Одиши. Накануне отъезда Георгий, возвращаясь с базарной площади, постучался в дверь Датуна. Знакомые шаги сжали сердце Нино. Открыв дверь, она сдержанно сказала: - Отца нет, Георгий. - Мне дочь нужна, - неожиданно для себя ответил Саакадзе и властно привлек девушку. - Тебя люблю, Нино... В Тбилиси завтра еду. Не вспоминай плохо... Нино с опустошенной душой беспомощно закрыла зацелованное лицо. - Пусти, Георгий, нехорошо, когда девушка с чужим стоит. - С чужим?! Давно ли я стал чужим? Нет, Нино, ни битвам с дикими ордами, ни блеску царских замков, ни прославленным красавицам не затмить золотой поток твоих кудрей и синие озера глаз. Георгий поспешно расстегнул ворот, вынул из кисета, висевшего на серебряной цепочке, локон, нежно поцеловал и вновь спрятал. - Георгий, - взволнованно прошептала Нино, - верни кисет, не хочу, чтоб другая видела... - Когда умирать буду, верну, а пока на груди пусть живет. За дверью кашлянул Датуна. Нино рванулась в глубину комнаты. Домой Саакадзе вернулся мрачным. "Барсы", расположившись на мягкой тахте, беспечно хохотали. Гиви, натянув медвежью шкуру, гонялся за перепуганной Тэкле. Дато понял, откуда пришел друг, и поспешно начал: - Мы пришли поговорить, Георгий, как жить в Тбилиси будем? - Думаю, хорошо, - кривя рот, ответил Саакадзе, - я беру трех дружинников, Эрасти за конюха, свирепого Бакура за слугу... Папуна тоже со мною едет, а вы как? - Мы тоже так, только без Папуна, - засмеялся Дато. - А я только одного слугу беру за полмарчили в месяц, у дяди Иванэ месепе взял, - вставил Даутбек. - За полмарчили взял! Известный буйвол! Пятерых даром Дато предлагал! - вспылил Димитрий, но друзья не поддержали бесполезного спора. - Решили тебе предложить, Георгий, всем вместе жить. Удобнее. Большой дом около Метехи можно снять, отец Ростома в Тбилиси был, присмотрел. - Совсем неплохо придумали, друзья, - ответил Саакадзе. - Понимаешь, Георгий, князья от злости лопнут, - обрадовался Димитрий, - арбу с едой отправим, одежду одинаковую людям сошьем, полный двор дружинников оружием звенеть будет, десять конюхов, десять слуг, в чем дело, друг? - Только знакомства осторожней выбирать надо. - Георгий, улыбаясь, посмотрел на Дато. - Сумасшедшему Димитрию такое посоветуй, - рассмеялся Даутбек, - наверное, каждый день найдет с кем драться. - Может, и чаще! От приятного дела не отказываюсь. Как можно терпеть, когда у человека вместо лица курдюк трясется? Должен ударить! А ты, сухой черт, полтора часа кулак поднимаешь, кровь жидкая... И не приставай больше, - вдруг озлился Димитрий. Зная взаимную привязанность хладнокровного Даутбека и горячего Димитрия, упорно скрываемую даже друг от друга, друзья с удовольствием начали их подзадоривать... Шадиман понимал, какую опасность представляет приезд Дато Кавтарадзе в Тбилиси. Царедворец терялся в догадках, где мог находиться браслет царицы. В абхазском монастыре злополучного подарка также не оказалось. Андукапара Амилахвари тревожило другое: царя можно убедить, будто из преданности послали слугу найти и убить изменника, но приверженцев Баграта обмануть трудно. Они поймут: слуга мог действовать только по приказанию своего господина. Измена Орбелиани союзу не доказана. Желая держать в руках Шадимана, он, Андукапар, приказал Сандро любой ценой добыть браслет, но князей посвящать в свои планы не собирался. Оказалось, и Симон послал молочного брата с поручением в Абхазети. Это неожиданное обстоятельство вынудило Сандро совместно с мрачным Отаром убедить посланника Симона в измене Орбелиани и подговорить на убийство. Для каждого члена тайного союза ясно: если Шадиману понадобилась смерть гиены, то союзу необходимо было дорожить жизнью Орбелиани. Поэтому дерзкий ностевец должен навсегда забыть дорогу в Метехи. Симон был того же мнения. Вот почему сегодня в духане "Синий баран" особенно шумно. Все столы заняты вооруженными людьми. Духан наполнен бряцанием клинков. Сандро, Отар и Черный башлык, столкнувшись тут, крепко мысленно выругались, но им поневоле пришлось сговориться действовать совместно. Посланные Отаром на разведку донесли - десять азнауров находятся за Мокрой балкой и к ночи подъедут сюда. То же самое думали и десять азнауров, но "заяц", которого Папуна почему-то называл конем, ухитрился вовремя, как уверял Матарс, потерять подкову, и под брань Димитрия пришлось свернуть с дороги и заночевать в ближайшей деревне. Впоследствии, после схватки в "Синем баране", Папуна торжествовал; благодаря его "зайцу" "барсы" остались целы... События разыгрались на рассвете. Эрасти с двумя дружинниками поскакал вперед приготовить корм коням и людям. Полная тишина в духане и громкое ржание в конюшне заставили Эрасти круто повернуть скакуна. И вскоре десять азнауров уже знали о засаде в духане "Синий баран". - Принять бой, Дато, или объехать духан Тилитубанскими высотами? - Конечно, Георгий, принять! С кем драться, когда? - загорелся Димитрий. Совещались недолго, разбились на три группы и поскакали разными дорогами. В духан вломились одновременно с трех сторон. Только Папуна, предвкушая исход веселой битвы, взобрался на крышу буйволятника, растянулся на бурке и, щурясь на солнце, прислушивался к разъяренным крикам и воплям, которые неслись из духана. С грохотом хлопнулась сорвавшаяся с петель дверь, полетели табуретки, подпрыгнул бурдюк, закачалась стойка. Духанщик скатился с высокого табурета, крякнул и, поспешно сунув мальчику кувшин, погнал за водой. Гул, ругань, смех... Казалось, ничего нельзя было разобрать, но косой духанщик разобрал, кто побеждает, и стукнул глиняной чашкой пробегавшего Отара, которого любезно подхватил Георгий. Указав Димитрию на Черного башлыка, Дато схватил за шиворот Сандро... Княжеские дружинники дрогнули и, пользуясь суматохой, выскочили из духана и пустились наутек под одобрительный смех Папуна. - Тебе первое слово, Дато. Как с ними поступить? - По-моему, Георгий, как с разбойниками, нападающими на царских азнауров. - Посадить на кинжалы, - хладнокровно вставил Даутбек. - Посадить на кинжалы мало, надо снять головы, пусть так ходят, - предложил Элизбар. - А со снятых голов сбрить усы, - простодушно добавил Гиви. Заспорили. Каждый предлагал свой способ расправы. Ростом убеждал отрубить правую руку и левую ногу: легче будет князьям кланяться. Помертвев, слушали злополучные княжеские слуги странное совещание. Косой духанщик осторожно вытер ладонью мутное окошечко и, не обращая больше внимания на веселых гостей, приказал вошедшему мальчику поставить кувшин с водой на табурет и подать себе обед. Смачно обсасывая косточки баранины и запивая вином из огромной чаши, он подсчитывал, сколько взять за перебитый духан с царских азнауров. Вдруг Димитрий, сорвав с головы слуги Симона черный башлык, дико закричал: - Что это у тебя вместо лица, собачий сын?! И ты смеешь с таким лицом быть врагом моего друга? Убью, зарежу! Как свинью, заколю! К черту нос, он совсем лишний на курдюке... Димитрий с неистовством замахнулся кинжалом. Георгий поспешно задержал его руку. - Постой, Димитрий, я предлагаю показать княжеским разбойникам рыцарское презрение. Пусть расскажут своим господам про щедрость ностевских азнауров. Они втроем гонятся за одной жизнью, мы сразу даровали три. И еще пусть князья твердо запомнят, что мы больше не безызвестные азнауры. - Не могу, Георгий, должен хоть раз ударить. Что он, облезлый хвост, смеется над нами? Какое лицо держит? Защищайся, собачий сын! Дато, отшвырнув Сандро, закатал рукава. - Обманщик, получай и ты по браслетному делу... Даутбек хладнокровно подошел к Отару. Но Георгий решил оказать услугу Шадиману и, заслонив Отара, строго произнес: - Отар - азнаур, и с ним спор можно решить только на поединке. Даутбек мотнул головой. - Вызываю в Тбилиси, если скроешься - уши туркам продай, все равно отрежу. Георгий с трудом оторвал Димитрия от растерзанного Черного башлыка. - Георгий, прошу, дай еще хоть на полтора часа! Дато отшвырнул ногой полуживого Сандро: - Это тебе за Абхазети, разбойник, а за сегодняшнее в другой раз отдам. Духанщик вытер о шарвари