енный к царице, не поскупился на описание подвига царя, и взбудораженный двор наперебой ласкал счастливого вестника. Обрадованная Мариам приказала звонить в метехские колокола, чтобы народ мог присоединиться к ликованию замка. Она не подозревала о народном ликовании, уже охватившем Тбилиси с момента, когда Дато, проскакав, огласил майдан криком: "Победа! Победа!" Шадиман пригласил Дато и ласково расспрашивал о подвиге царя. Но Дато или не был посвящен в тайну Саакадзе, или, вернее, в силу врожденной дипломатической осторожности, выдвинувшей его впоследствии на широкую политическую арену, простодушно повторял только то, что рассказывал царице. Шадиман, мысленно наградив его титулом осла, любезно протянул кисет, вышитый тонким серебром. Встретившись "случайно" с Нино, Шадиман изысканно похвалил княгиню за ее совет царице - отслужить с народом молебен. Нино в тревоге бросилась к царице: лишь бы ее, Нино, не опередили. В суматохе кто-то услужливо сообщил Баака, что мысль о выезде царицы в Сионский собор принадлежит Нино. Баака насторожился. Мариам слегка удивилась пышности и многочисленности вооруженной свиты и личному сопровождению Баака. В сумерки Шалва и Шадиман сели за шахматы, но нелепые промахи Шадимана заставили возмущенного Луарсаба занять место наставника. Шадиман оправдывался волнениями дня и уверял, что прогулка по прохладному саду приведет его мысли в порядок. Но по дороге неожиданно Шадиман свернул в книгохранилище и, тщательно закрыв дверь, направился к угловой нише... Площадка, на которой очутился Шадиман, обрывалась узкой лестницей. Через щель тянулась тусклая нитка света. В углу на разостланной бурке в новой одежде сидел Орбелиани. - Думаю, благородный Шадиман вытащил из могилы потомка китайских завоевателей не ради сообщения о героизме царя, более похожем на историю курицы, родившей зайца? - спросил Орбелиани. - Ты угадал, князь, я освободил тебя не для пустых разговоров, но и не для удовольствия Баграта. - С Багратом я связан кровно, - сухо ответил Орбелиани. - Нестан - нареченная Симона. - Я отлично понимаю, для любимой дочери стоит добиваться картлийского трона... но разве Симон - наследник престола? - Будет, я поклялся! - Твои клятвы до метехского подземелья меня не волнуют, но... сейчас крепко запомни, князь: после Георгия Десятого царствует Луарсаб Второй... Я тоже поклялся. Орбелиани обвел тяжелым взглядом каменные стены. - Говори, князь! - Сегодня ночью покинешь не только замок, но и Картли... Абхазети - хорошая страна... Сноситься будешь со мной через верных людей. Я должен знать о всех действиях Баграта, имена всех князей, заговор должен быть у меня в руках. - Как, ты требуешь предательства? Измены Баграту, моему брату, другу?! Я клялся ему в вечной преданности. Шадиман прошелся. В сухом, жестком голосе - непоколебимая воля. Орбелиани с ненавистью следил за ним. - Мне, князь, ты не клялся, а я спас твою дочь, сундук с драгоценностями, любимого коня и даже слуг, преданных Нестан. Не для царя стараюсь, моя забота - Луарсаб, и если придется с двадцатью Багратами бороться, трон все равно займет законный наследник... Но Нестан может получить достойного мужа. - По твоим словам, Георгий Десятый скоро умирать собирается. - Кто знает, иногда и не собираются, а неожиданно умирают вовремя. Орбелиани в полумраке пристальным взором старался проникнуть в мысли Шадимана. Такой человек на все пойдет, и Нестан - его пленница. - А если не соглашусь, Шадиман? Вернешь в подземелье? Не опасно ли? Могу открыть твое предложение "изменнику". Не умолчу и о тайниках при молельне. Не придется ли царице посетить Ванкский монастырь, а нам поменяться положением? - Что же, я и это предвидел, князь, - холодно ответил Шадиман. - Если притворно согласишься, или будешь давать ложные сведения, или решишь вернуться в подземелье, предупреждаю, не успеет царица доехать до монастыря, Нестан станет женою моего раба. Словно ужаленный вскочил Орбелиани, но напрасно дрожащие пальцы искали оружия. Шадиман продолжал спокойно сидеть. Тяжело дыша, Орбелиани опустился рядом. - Ты победил, Шадиман... Нестан в твоей власти. Я согласен на все. - Что делать, дорогой, борьба: тебе Нестан дороже чести, мне - наследник, но от Луарсаба увидишь больше благодарности, чем от Баграта. Орбелиани снова пристально посмотрел на Шадимана, но ничего не прочел на спокойном лице. Шадиман встал, вновь заверил в своем добром чустве к Нестан, обещал переправить ее в Абхазети, передал кожаный кисет и напомнил о необходимости еще раз сегодня увидеться. Эристави и Луарсаб, углубленные в игру, не заметили возвращения Шадимана. Князь склонился над доской и заинтересовался черным князем, вырвавшимся из окружения телохранителей белого шаха. Вошедший Баака посмотрел с завистью на беспечных игроков и, махнув рукою, вышел. Встреченная бурчанием Нари, царица поспешила в тайник... О чем говорил Шадиман и почему Мариам вышла из молельни расцветшей - осталось тайной. Нари хранила об этом упорное молчание. Царица, окруженная ожившим двором, велела позвать гонца. Начальник замка, взяв у Бартома послание к царю, передал Дато, а Мариам, сняв с руки золотой, усыпанный алмазами и бирюзой браслет, надела на руку просиявшего азнаура. Стоя на коленях, он поцеловал край шелковой ленты царицы и поклялся ей в верности. Царица казалась растроганной, обещала просить царя о зачислении храброго азнаура в метехскую охрану: верному глазу Баака царь верит, а князь, наверно, не будет препятствовать. Снисходительно пригласив Дато к закрытому пиру, царица велела ночью выехать в стоянку царя. Вероятно, такому воину, шутила царица, не страшна темная ночь. Выйдя из пышных покоев, очарованный, ослепленный и слегка влюбленный Дато решил непременно устроиться при дворе. Вспомнив сказанное царицей, он быстро направился к князю Баака заручиться его расположением. Баака тонко улыбнулся восторженности неискушенного азнаура, немного удивился щедрости, раньше за царицей не замечаемой, и, позвав старшего телохранителя, приказал только по предъявлении браслета выпустить Дато Кавтарадзе из замка. Уже месяц сползал за остроконечные башни, серебристою зыбью играя на водах Куры, когда по боковой лестнице, нахлобучив папаху, сошел гонец. Пошатываясь, он опустил в руку слуги, подведшего коня, монету и, подъехав к воротам, бессвязно бормоча, хвастливо протянул руку с браслетом. Старший телохранитель пошутил над обильным угощением царицы, тяжело лязгнули замки, и блеснул мост... Наутро к Баака прибежал полумертвый от испуга Сотран. Херхеулидзе во все глаза смотрел на вошедшего вслед за ним Дато. Пожелтевший, едва держась на ногах, Дато с бешенством рассказывал, как после ужина, веселый, он направился к себе за хурджини. В коридоре приоткрылась дверь, и нежно позвал женский голос. Разве мужчина отказывается от такого приглашения? Но едва он переступил порог, как запутался в наброшенной на него бурке. В честной драке Дато никто не побеждал. Дато задорно посмотрел на Баака и кулаком ударил по дубовой скамье. Но пряный запах помутил рассудок, руки онемели, и он, ржавая подкова, ничего не помня, всю ночь провалялся на полу. Утром он окликнул проходившего случайно копьеносца, попросил облить голосу холодной водой и тут с позором увидел себя раздетым и ограбленным. Только послание к царю не взяли... Хорошо, в хурджини нашлась другая одежда... Дато свирепо потряс кулаком: он не уедет отсюда, пока не свернет шеи проклятому вору. Баака хрустнул пальцами. Орбелиани бежал... И посоветовал Дато сейчас же ехать по назначению и скрыть от всех, что его, молодого азнаура, как мокрого петуха, ограбили в замке царя. Очевидно, кто-то позавидовал подарку, но желающий попасть в метехскую охрану не хвастает таким происшествием. Дато со вздохом согласился - правда, хвастать нечем, и был благодарен Баака, приказавшему страже молчать о случившемся... ГЛАВА ДЕСЯТАЯ Тбилиси пробуждался. Клубы серо-фиолетового тумана, согнанного увядающей осенью, ползли по багровым деревьям Мтацминда. Падал дождь. Косые полосы окутывали сонный город, перепрыгивали заборы, хлестали в каменные мосты. Но вот лохмотьями расползлись облака. Порозовело. Стая диких гусей, увлекаемая вожаками, беспокойно перекликаясь, пронеслась за Махатские холмы. Тбилиси пробуждался. Забыты тревоги. Забыт страх - арбы разгружены, вернулись первые беглецы, старухи перебирают в больших чашках рис для пилава... Дрогнули ставни, запоздалые капельки усеяли подоконники. Отрывисто скрипнули калитки. Щелкая кнутами, потянулись тулухчи, вода хлюпала в пузатых мехах, перекинутых через спины мулов. Майдан поспешно открыл свои лавки - и сразу гортанный гул навис над площадью. Засуетились пекари, запах выпеченных чуреков вырвался на улицу. Лавашник с засученными рукавами развесил на веревках хрустящие лаваши, а остывшие сложил пополам и, подложив их себе под голову, заснул на скамье в ожидании покупателя. Под навесом кузнец загонял гвоздь в конское копыто. У оружейной лавки обтачивали новые кинжалы, а рядом, в лавчонке, чинили старые шарвари и чохи. Прошел мулла в белой чалме, остановился, заглянул в мясную лавку, где деловито развешивали на железных крюках здесь же зарезанных баранов. Через узкую улицу протискивался караван осликов с древесным углем. Черномазый погонщик залюбовался цирюльником, ловко намыливающим голову молодому татарину. Ослики разбрелись под навесы, угощаясь душистой зеленью, искусно разложенной на деревянных чашках. Крики, удары палок возмущенных владельцев оторвали погонщика от увлекательного зрелища. Кулачная расправа, сдобренная отборной бранью, на минуту задержала уличное движение. Караван одногорбых верблюдов, врезавшихся в середину, запутал осликов, лошадей, навьюченных огромными корзинами, и толпы людей, с криками прижимавшихся к стенкам. Из темных глубин скученных лавочек выплывали пирамиды фруктов, восточные пряности, груды ковров, шелковой ткани, горы папах, седел, чеканное оружие, кованые сундуки, наполненные позументами, поясами, золотыми кистями и серебряными украшениями. Запах кожи, яблок, сыра, пота, вина, навоза рвался из кривых удушливых уличек. В амкарских рядах оглушал перестук молотков, придающих разнообразные формы медным котлам, кувшинам, кастрюлям, блюдам, кофейникам и подносам. Шипели в харчевнях сочные куски баранины, в овальных котлах томился пилав, на раскаленных жаровнях плавало в масле сладкое вздутое тесто. Вокруг толпились с красными лицами приезжие и местные торговцы. Торопливые глаза следили за вертящимся шампуром. В угловом духане взвизгнула зурна, полилось пение. Аромат вина, хеши и проперченного шашлыка гостеприимно указывал на вход в духан "Золотой верблюд". В дальней сводчатой комнате, облокотившись на низкий столик, сидели два пожилых грузина в расстегнутых чохах и широких, волнами спадающих к мягким цаги шарвари. Они нехотя прихлебывали из глиняных чашечек вино. Образцы кожи, железа, готовых стремян лежали на стоянке. Напротив за отдельным столиком, аппетитно поедая жареную курицу, приправленную орехами, и запивая янтарным вином, незаметно следил за говорившими Али-Баиндур - человек с шафрановым лицом, обрамленным черной бородой. На богатой черкеске играло золотое оружие. - Значит, Бежан, через неделю пятьсот штук готовы будут, половину вырежем узором, половину так возьмешь. - Что ж, можно; дешевле посчитаешь. - Все дешево любите. Богатые амкары, а торгуетесь, как зеленщики. - Э, Сиуш, вы тоже не бедные. Пожалуйста, для царского седла из толстого серебра стремена сделай, у царя Георгия тяжелая нога. - Рука тоже ничего... Хорошо, с войны вчера вернулся, - поморщился от глотка вина Сиуш, - много работы будет. Сколько лошадей вели, сколько пленных гнали... Пах, пах, пах... Жаль, для них уздечки не нужны. - Не ты один несчастный, Сиуш, седла им тоже не нужны. Бежан с досадой отодвинул чашу. - Все работой сыты будут, давно не было такого горячего времени. Вот новые котлы, подносы, кувшины велели принести в Метехи. Амкарство медников большой доход получит... - Нам тоже кожаные кисеты велели в Метехи нести, царь марчили дружинникам будет раздавать, - вздохнул Бежан. - Все раздает дружинникам, князьям, только амкары ничего не получают, да еще сами подарки должны нести. Налог плати, за товар плати, туда, сюда, ничего не остается... Сиуш брезгливо выплеснул на пол вино и шумно поставил чашу на стол. - С ума сошел сегодня Пануш. Кизил в кувшине раздавил, что ли?.. - Уксус, ишачий сын, вместо вина продает, а монеты на зуб пробует. - Вижу, вам духанщик испортил день... Черкесского князя Али-Баиндура угощение. И он налил в чаши вино из своего кувшина. Амкары услужливо пододвинули скамью Али-Баиндуру. Рассыпаясь во взаимных пожеланиях, чокались и, с наслаждением вытирая усы, шумно ставили чаши. - По делу к нам приехал, уважаемый князь? - Немного по делу, немного на праздник посмотреть. Молодец царь Георгий, хорошую охоту туркам устроил. Теперь Иран не мешает ущипнуть. - Э, князь, зачем щипать? Мы первые не лезем, а к нам придут, не спрячемся. Не всегда война удачна. Страна разоряется, заказов мало. Нет, с Ираном дружить надо. Прошлую пасху исфаханский купец приезжал, немножко на тебя был похож... Большой караван разных изделий увез. Да, уважаемый князь, в Иране железа мало, большие заказы берем... Вот пять лет новых людей в амкарство не принимали, а весной пришлось принять, много работы, сами не успеваем... Да, праздник веселый будет, хорошо сделал, что в Тбилиси приехал. - А вы тоже собираетесь праздновать? - Конечно, собираемся, - вскрикнули в один голос Бежан и Сиуш, - завтра увидишь! Базары закроются, все амкары в праздничных одеждах на Ванкскую площадь придут. Мелик с купцами, с нацвали и гзири, - весь город пойдет царя поздравлять. - Каждое амкарство по своему ремеслу подарки понесет... - Впереди каждого амкарства собственное знамя, а потом на бархатных носилках подарки... Вот наше амкарство белое сафьяновое седло с золотыми звездами приготовило. - А вы что понесете, подковы? - чуть улыбнулся Али-Баиндур. Заметив улыбку Баиндура, Бежан рассердился. - А по какому делу, уважаемый князь, приехал? - Хочу для своего аула седла и сбрую закупить. Амкары быстро переглянулись. Лица покраснели, движения сделались гибче, пальцы беспокойно пощипывали бороды. - Позволь, высокочтимый князь, ответное угощение поставить. Опять быстро переглянулись, и Сиуш бросился в другую комнату, где продолжала визжать зурна. Вскоре на столе шипела баранина, появился кувшин с янтарным вином. На медном подносе подали овечий сыр, зелень и горийские яблоки. Амкары наперебой угощали "князя". - А много у вас, почтенные амкары, готовых седел и уздечек имеется? - Много, князь, на три тысячи лошадей наберем, а если больше нужно, ждать не заставим. Я - уста-баши нашего амкарства, люблю, чтобы кипела работа. - Я тоже, высокочтимый князь, уста-баши, - вставил Сиуш. - Чеканной сбруей Сурамское ущелье заполним и еще на хорошего коня останется. - А не знаете ли, уважаемые уста-баши, найдется ли здесь оружие и сукно? Ардонскую конницу думаем вооружить... Беспокойные у нас соседи. - Оружия не очень много, - покосившись на золотую шашку, ответил Сиуш. - Мечи и шашки на войну взяли, а кинжалы есть. Насчет сукна и шелка купцов спроси. У Вардана Мудрого все найдешь - умеет торговать: когда все тюки зашивают, он развязывает. Хурджини кожаные не возьмешь ли, князь? Прошлый месяц хороший товар достали. - Хурджини тоже возьму... Поговорить надо... Где живете? В комнату вошел толстый духанщик и медленно стал убирать кувшины. - На улице новостей нет, Пануш? - Какие новости! Ничего нет! Вот только вся улица запружена. Караван с турецким золотом в Метехи идет, много дружинников. Еще вина дать? Шашлык, может быть? Только что молодого барашка зарезал... Но Али-Баиндур, с усмешкой взглянув на Пануша, быстро встал. Амкары, схватив папахи, бросились за ним на улицу. Огромный караван верблюдов и коней, отягощенных тюками, коваными сундуками, плетеными корзинами, в плотном кольце дружинников медленно передвигался по запруженным улицам. Впереди, сопровождаемый начальниками, ехал Ярали, сбоку гарцевали азнауры, позади каравана тянулись ностевцы во главе с Саакадзе. Тваладцы, держа наперевес копья, замыкали караван. Выкрикивая приветствия, возбужденные торговцы раздавали фрукты, сладости. Духанщики с бурдюками под мышкой теснились к дружинникам, угощая вином. С плоских крыш звенели дайра, песни, летели яблоки, шутки, смех... Али-Баиндур, стоя у дверей духана, прищурясь, измерял глазами тянувшийся караван. В Метехи победу готовились отпраздновать пышно. Начальник замка, Шадиман и Бартом совещались о порядке празднества. Гостеприимец, пожилой князь Чиджавадзе, с озабоченным видом размещал послов, светлейших, полководцев и многочисленных гостей, уделяя особое внимание прибывшим по личному приглашению царя Баграту и Амилахвари. Георгий X в малиновом бешмете с золотыми позументами лежал на груде мутак. Улыбались толстые губы. Он с удовольствием перебирал подробности возвращения в Тбилиси. Вспоминал исступленные, восторженные крики бегущих толп; тысячи тянувшихся за его конем пленных, среди которых были турецкие беи, нарочно оставленные в своих богатых одеждах; ржание арабских коней. Мелькали спущенные с крыш дорогие ковры, стройные женщины, устилающие его путь шелковыми платками, благоговение духовенства и затаенный страх придворных. Неожиданно он нахмурился. Приподнявшись, он резко ударил золотой палочкой по серебряному шару и приказал вбежавшему телохранителю позвать Баака. "Баака что-то с лимонным лицом ходит, может, болен? Пока Нугзар здесь, пусть в Твалади поедет отдохнуть..." Обожгла мысль о Русудан. Поморщился, вспомнив сухие губы Мариам. Вдруг самодовольно потянулся: запах индийского душистого масла, исходящий от Русудан, вновь приятно защекотал ноздри, розовые волны плыли перед глазами... Приход Баака оборвал мысли. Баака вошел, молча отстегнул шашку и положил у ног изумленного Георгия X. - Царь, все мои предки служили Багратидам, мною позорно закончился славный список. Я больше недостоин охранять твой дом... Орбелиани бежал... Царь несколько мгновений с раскрытым ртом смотрел на позеленевшего Баака и вдруг громко расхохотался. - Понял... Презренный, не дождавшись моего победоносного возвращения, отправился в гости к своим китайским предкам. - Нет, царь, Орбелиани бежал из подземелья, бежал из замка, бежал из Картли... Я забыл запереть подземелье... - Ты?! Ты, Баака, забыл запереть подземелье?! Князь Херхеулидзе забыл запереть подземелье, где сидит важный преступник, от признания которого зависит спокойствие не только царя, но и страны? Как видно, ты плохо меня знаешь... Я всю стражу замка подвергну испытанию железом и огнем, мясо кусками буду рвать, но узнаю правду... Эй! Георгий X хотел крикнуть, но Баака с необыкновенной смелостью бросился к нему. - Царь, не поднимай тревоги, зачем доставлять торжество твоим врагам? Брось меня в подземелье, казни, но не трогай стражу, она ничего не знает... Я один во всем виноват. Царь пристально посмотрел на удрученного Баака, вдруг побледнел, затрясся, быстро вскочил, схватил голову Баака, повернул к свету, стараясь заглянуть в глаза. Баака, стиснув зубы, крепко смежил веки. - Баака, ты можешь оградить меня от страшной опасности... Ты должен при всем дворе назвать моего злейшего врага... Я знаю только одно имя, по чьему приказу ты мог выпустить Орбелиани... Скажи, Баака. - Царь, клянусь, я не выпускал злодея, он сам убежал. - Баака, если бы знал, ты бы... да, да, с большой радостью назвал... может быть, от твоего признания зависит счастье царя... Сейчас единственный случай, другого никогда не будет, а награда... - Мой царь, единственная ценная для меня награда - твое доверие... но я больше не должен надеяться. Никто не посмеет сказать, что Баака Херхеулидзе бесчестен. Один отвечу за неосторожность... - Надень шашку, - резко сказал Георгий X. - Да, да, пусть враги не радуются, не отнять им у меня верного Баака. Ты узнал, куда скрылся изменник? - Да, царь... Он в Абхазети. Сейчас ищу Нестан. Найдем дочь, отец вернется. - Как убежал Орбелиани? - Через тайный ход в саду... Я приказал завалить камнями, он всегда был лишним. - Да, да, тайные ходы замка не для врагов. - Сейчас, царь, враги придавлены твоей славой, но все же надзор за всеми установлен. Я разослал людей по замкам выведать настроение князей. Плохие вести принесли. Народ везде неспокоен. Князья опять увеличили подать, а пошлина не уменьшена. Азнауры тоже против князей кипят. Нехорошо, когда благородный с плебеем якшается. - Теперь это хорошо, на время о заговорах забудут, а когда нужно, сумеем народ заставить молиться богу. Поговорю с Трифилием, необходимо найти Нестан. После пира сам поеду на молебствие в Кватахеви. Надо разослать монахов, они лучше разнюхают... Не беспокойся, друг, тебя обманули, но мы заставим некоторых трепетать... Да, да... Не будем портить себе праздника, о народе тоже подумаем... Скажи, ты давно знаешь Саакадзе? - Царь, за него просил Арчил, старший смотритель конюшен. Арчил - испытанный человек, ему во всем доверяю. Мне Саакадзе очень понравился. Осмелюсь советовать - оставь Саакадзе и Дато Кавтарадзе в замке. Умные, отчаянные, такие нам сейчас необходимы. - Да, да... Я решил, нам нужны сильные азнауры. Через них многому можно научить народ... князей тоже. Проверь их на деле. Только пусть не сближаются с князьями, борьба требует острой вражды. - Об этом не придется беспокоиться, через месяц весь замок будет их ненавидеть. По сводчатым залам Метехи толпы слуг втаскивали последние тюки. Разгрузка каравана привлекла взоры всего замка. В охотничьем зале выбранные князьями Нугзар Эристави, Заза Цицишвили и Баграт делили трофеи. Ни керманшахские ковры, ни затканные золотом ткани, ни изделия из слоновой кости, ни гибкое дамасское оружие, ни драгоценные украшения, выплеснутые из кованых сундуков, не поразили всех так, как ожерелье из голубых бриллиантов. Вечернее солнце разбилось на двенадцать голубых звезд. Обычай раздачи подарков заставил князей отдать ожерелье и большую часть каравана царю. Весь день волновались княгини. По затаенным углам княжны шептались о голубом ожерелье, предназначенном сегодня красоваться на шее счастливой царицы. Сообщение тбилели, что ожерелье принадлежало первой жене Харун-Ар-Рашида, еще более взбудоражило княгинь. Мариам, спокойно улыбаясь, выслушивала восхищенных придворных. Перед торжественным обедом весь замок собрался в приемный зал, где царь раздавал подарки княгиням и княжнам. Мариам в белом атласном платье, специально подобранном для голубых бриллиантов, заняла место рядом с царем. Вслед за пожилыми княгинями с поздравлениями подходили княжны и, получив подарок, удалялись в глубину зала. По обычаю, в таких случаях царица получала подарок после всех. Уже Бартом передавал царю последние драгоценности, а сияющие Магаладзе, сжимая в руках резные шкатулки, победоносно оглядывали присутствующих, когда, случайно или умышленно, последней подошла Русудан. Зал изумленно качнулся. Впоследствии Бартом уверял, будто на мгновение все почернели. Царь изысканно преподнес побледневшей Русудан голубое ожерелье. И, как бы не замечая растерянности присутствующих, взял из рук Бартома шкатулку из слоновой кости, на дне которой, переливаясь чешуей и рубинами, свернувшись, лежала змея. Царь любезно стал объяснять царице устройство потайного замка шкатулки, охраняющей драгоценный браслет. Ощущение выпитой чаши огня сменилось ледяным холодом. Но Мариам, ужаснувшись намека, ничем не выдала своего потрясения и любезно поблагодарила царя за изумительный подарок, о котором, впрочем, она уже знала с утра... Гораздо спокойнее было на третьем дворе замка, где размещались царские конюшни. Ржание коней не мешало беседе в маленьком, приветливо окруженном тенистыми каштанами домике Арчила. Георгий и Папуна, выкупавшись в Куре, с удовольствием поедали жареного барашка. Для ностевцев Баака отвел отдельное помещение, но Саакадзе, по настоянию Папуна, устроился у Арчила. - Давай, Арчил, выпьем за здоровье азнаура Саакадзе... Какой переполох будет в Носте, когда Георгий приедет их господином... - Никогда я не буду господином, - вспыхнул Саакадзе, - поделю землю и отпущу людей на свободу. - Хорошее желание, - покачал головой Арчил, - но разве тебе не известно, что царские азнауры только лично владеют пожалованной землей, а продавать или дарить - закон запрещает. Получив от тебя вольную, ностевцы лишаются права на свою землю и хозяйство и вынуждены будут пойти к князьям в кабалу. Такая щедрость, дорогой друг, не принесет радости... Нельзя сгонять людей с насиженного места. - Я думал, царь мне разрешит, - вздохнул Георгий. - Если даже разрешит, не верь, даром Носте не пожаловал бы, тайную цель держит. Может, тебя в Кахети пошлет, найди предлог отказаться. Сейчас все Багратиды друг против друга меч точат, а народ свои раны лечит. В Кахети сейчас царевичи за престол дерутся, в каждом приезжем подосланного убийцу видят, сейчас же голову снимают, особенно после вероломства нашего царя... Папуна, любовно заворачивая в лаваш кусок баранины, спокойно перебил: - Пусть кушают друг друга, меньше останется. - О каком вероломстве говоришь? - насторожился Георгий. Арчил вышел, проверил, нет ли кого под окнами, и, вернувшись, близко подсел к Саакадзе. - Помнишь, какой переполох в Картли был, когда царевич Давид воспользовался слабостью глаз своего отца, царя Александра, и, захватив царское знамя, папаху и меч с поясом, объявил себя царем, а его брат, царевич Георгий, от такой новости к нам в Картли перебежал? А ты знаешь, каким образом царевич Георгий обратно вернулся? - Старики говорили, брат полцарства обещал, если обратно приедет. Арчил и Папуна звонко расхохотались. Арчил еще ближе придвинулся к Саакадзе. - Наш добрый царь Георгий дал знать Давиду, что брат его спрятался у картлийского митрополита, и, по общему уговору, Давид прислал стражу с цепями. Закованного царевича повезли в Кахети и бросили в подземелье. Потом царь Александр в церкви Пресвятой богородицы проклял Давида, и тот от отцовских проклятий к вечеру распух, как бурдюк, и умер. - Спасибо богородице, - запивая вином баранину, весело проговорил Папуна, заставив судорожно перекреститься Арчила, - только, думаю, это отцовское проклятие густо было посыпано персидским ядом. Арчил, пропустив мимо ушей последние слова Папуна, продолжал: - Я тебе нарочно об этом, Георгий, напоминаю. Если наш царь своего двоюродного брата не пожалел, то тебя, в нужное время, как сухой хворост, в огонь бросит. Георгий задумчиво смотрел на Арчила. Разговор глубоко проник в сознание, вызвал тысячу сомнений, на минуту сделалось страшно от своего возвышения. Поздравления и прием подарков от послов Кахети, Гурии, Абхазети, Имерети, Самегрело заканчивались, когда Георгий Саакадзе, дружески подталкиваемый князем Херхеулидзе, вошел в приемный зал. Толстые восковые свечи, пылающие в оленьих рогах, блестящие костюмы, искры драгоценных камней и оранжевые птицы на потолке ослепили Саакадзе. Еще утром изумил его присланный царем в подарок праздничный наряд азнаура. Казались сказочными шарвари из синего тонкого сукна с серебряными галунами, бархатная, цвета вишни, отделанная золотыми позументами куладжа, бледно-желтая шелковая рубашка, нитка золотых бус на шею, серебряный пояс и желтые сафьяновые цаги. Теперь, оглядывая ослепительную роскошь князей, он понял, что на нем одежда только скромного азнаура. Даже дорогая шашка, подарок Нугзара, не привлекла внимания. Словно из горных глубин долетело его имя. Качнулись разрисованные стены, дрогнул пол. Тяжело передвигая словно скованными ногами, пробирался Саакадзе через ледяные провалы устремленных на него глаз. Ударил голос царя, белым знаменем развернулся в руках Бартома пергаментный свиток, мелькали быстрые буквы, сознание ловило слова: "...Царь царей Картли Георгий X дарует в полное и вечное владение своему азнауру Георгию Саакадзе за оказанные им на войне услуги грамоту на владение Носте со всеми землями, угодьями и народом, живущим на земле Носте. Дарственную грамоту скрепляю письменной клятвой... Кто из Адамова рода: царь или царица, великий или малый - нарушит эту клятву, на того да прогневится бог, необъятный и бесконечный отец, сын и святой дух, да постигнет его проказа Гнесия, удавление Иуды, поражение громом Диоскара, трепет Каина, поглощение заживо землею Датана и Авирона, да заедят его черви, подобно Ироду, да сбудутся над ним проклятия сто восьмого псалма, и никаким покаянием да не избавится душа его от ада. Аминь. Я, царь Георгий X, утвердил. Я, во Христе картлийский католикос Доментий, законно утверждаю. Сие, потомок царей, царевич Луарсаб утвердил. В год Хроникона 292, от Р.Хр. 1604". Саакадзе вовремя вспомнил наказ Баака, неловко опустился на одно колено, принял из рук царя грамоту, поцеловал край его одежды и беспомощно поник, не зная, что предпринять дальше. - Встань, - сказал, подумав, царь, - ты останешься при мне в замке... Царевич Луарсаб, представляю тебе азнаура Саакадзе, да не оскудеет милость наша к героям Картли. - Прошу в мою дружину славных героев, - любезно сказал Луарсаб. Саакадзе склонился к протянутой руке, тонкие, изящные пальцы Луарсаба навсегда врезались в память. Могучая воля вернула сознание. Он тяжело поднялся, словно царский подарок каменной глыбой лег ему на плечи. Но уже твердым голосом он произнес: - Царь, ты приказал мне представить список ностевцев, выследивших турецкие караваны, они... - Да, да, помню, - рассмеялся царь, - и у тебя неплохая память... точно исполняешь мои приказания... Он, сощурясь, многозначительно посмотрел на Георгия, но Саакадзе, вытянувшись перед ним, даже не повел бровью. Довольный царь благодушно продолжал: - Ну что ж, давай список. Бартом, пиши, все будут награждены мною по заслугам. Саакадзе поспешно стал перечислять своих друзей. Радостные, стояли вокруг Саакадзе Дато, Гиви, Димитрий, Ростом, Матарс, Даутбек, Пануш и Папуна. - Мои друзья с врагами - барсы, царю покорны, как ягнята, - сказал с гордостью Саакадзе. - Люблю достойные речи... Да, да... Бартом, принеси для подписи азнаурские грамоты дружинникам и дарственные для азнауров - жалую их приглашением на вечерний пир... После празднества подумать о наделах... Баака, раздай сейчас ностевцам по коню с седлами, праздничную азнаурскую одежду и по сто марчили. Царь легко поднялся. Сопровождаемый оживленными придворными, любезно беседуя с послами, прошел через зал. Гостеприимец пригласил всех пройти в отведенные покои и советовал отдохнуть до начала пира, о котором известит серебряный колокол. Не прошло и часа, как ностевские азнауры в праздничной одежде толпились на дворе, нетерпеливо ожидая начала пира. Охваченная беспредельной радостью молодежь не думала ни о вчерашнем, ни о завтрашнем дне... За стенами Метехи таинственно жужжал город. Доносились отдаленные звуки зурны, длинные языки факелов облизывали синий воздух. Затканная звездами темная ночь свисала над багровыми пятнами пылающих факелов. В черных изгибах улиц кружились фантастические толпы. Кабаньи морды скалили острые клыки на ощетинившихся волков, ловкими прыжками барс сбивал с ног рогатого оленя, зайцы с испуганно выкаченными глазами вели на цепи яростно рычащую пантеру. Крылатые кони наскакивали на кривляющихся обезьян, бурый медведь, рыча, дергал за хвост воющих чертей. Двугорбый верблюд нежно прижимался к пятнистой корове, лающая собака и мяукающая кошка вели под руку кричащего осла, лев, обнявшись с ягненком, изображали влюбленных, лисицы, виляя хвостом, шныряли между гиенами. Под исступленный визг зурны, раскатистые удары барабанов, звон дайры в прыгающих языках факелов раскачивались, плясали, пели, кричали, прощая шутки и вольности. Ошеломленные ностевцы сначала, тесно обнявшись, неслись вперед, увлекаемые уличным потоком, но, быстро освоившись, приняли живейшее участие в безудержном веселье. У аспарези, в глубине темной калитки, таинственно скрылись Гиви и Даутбек. Дато, воспламененный песнями женщин, быстро взобравшись по ковру на крышу, понесся в бешеном танце, обжигая дыханием свою случайную подругу. Саакадзе уже не раз приходилось встречаться с Али-Баиндуром на тбилисском майдане и в лавке прозорливого уста-баши Сиуша, и они с первых же встреч оценили друг друга. "Нельзя выпускать этого азнаура из поля зрения", - решил Али-Баиндур, поднимая "за дружбу" наполненный рог. "Придется неустанно следить за этим скользким хитрецом", - решил Георгий, опустошая "за дружбу" пенящийся рог. И сейчас, дружески обнявшись, они развлекались выдергиванием у пищавшей лисицы хвоста. Ростом, Сандро и Пануш качали дико воющего черта. Димитрий, увлеченный обезьянами, хохотал на всю улицу, но радость испортил кусок яблока, запущенный в него облезлой коровой: Рассердившись, Димитрий отпустил увесистую пощечину неучтивому животному, но корова не преминула боднуть его в бок. Под мяуканье и рычание разгорелся поединок. Крик Ростома и Сандро, звавших Димитрия, тонул в общем исступлении и ярости Димитрия. На плоской крыше, в кругу разодетых женщин, Дато оборвал танец и впился острым взглядом в стройного чубукчи, кичившегося придворной одеждой. Окружающие восторгались чубукчи, искусно подражавшим женскому голосу... Заметив пристальный взгляд Кавтарадзе, чубукчи проворно сполз с крыши. Дато змеей скользнул за ним. Напрасно подбежавшие Ростом и Сандро старались разнять сильные пальцы. - Задушу! - неистово кричал Дато. - Проклятый вор, лучше отдай браслет, я узнал твой липкий голос. Презренный, ты позавидовал подарку царицы, ты заманил меня в компанию разбойников... за... Сандро, усмехнувшись, на ухо посоветовал Дато, во избежание больших неприятностей, оставить в покое любимого слугу князя Шадимана, тем более, что настало время возвратиться в замок. Дато, с презрением плюнув в лицо чубукчи, стал ожесточенно протискиваться с друзьями сквозь кривляющиеся маски. В комнате азнауров их встретили уже собравшиеся ностевцы. Отсутствовал только Димитрий. Взволнованные друзья решили отправиться на поиски, но вдруг дверь широко распахнулась, порывисто влетел Димитрий. На нем клочьями висела изодранная одежда. Азнауры остолбенели. Оглушительный удар серебряного колокола привел друзей в еще большее замешательство. Дато с проклятием помчался к Баака выпрашивать "ишачьей голове" новую одежду. Вскоре ностевские азнауры под уверенным предводительством Саакадзе поднимались по изменчивой лестнице Метехского замка к политическим победам и военной славе. ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ Гульшари, дочь Баграта светлейшего, вплетая серебряные ленты в черные косы, ласково смотрела на свое отражение в венецианском зеркале... Как она прекрасна! Она восхищает старых князей и туманит головы молодым. Лишившись матери, Гульшари, как светлейшая княжна, уже год жила в Метехи под покровительством царицы. Четырнадцатая весна всколыхнула монотонную жизнь девочки. Вслушиваясь в разговоры придворных, она рано научилась скрывать чуства и познала власть красоты. Гульшари улыбнулась загадочному стеклу. Изящный Луарсаб с некоторого времени не скупился на приятные слова и даже несколько раз ее поцеловал у Розовой беседки, но наследнику только четырнадцать лет, что за толк в пустых поцелуях? В глубине стекла качнулся Андукапар... Что ж, он первый пригласил ее на тваладский танец, и она вызвала восторг и восхищение князей своей гибкостью и красотой. Молодежь бросилась к ней, оставив Хорешани, Тасо и других княжен. Гульшари надменно откинула косу. Под окном нетерпеливо фыркал белоснежный конь. Да, Андукапар первый оценил ее. Правда, Андукапар не красавец, пожалуй, слишком высок и худощав, но у князя сильные руки и властные глаза, потом он дружит с отцом и братом... Смешной Луарсаб, ревнует, грозит убить соперников, но ему только четырнадцать лет. - Княжна, ты сейчас похожа на уставшее солнце. С печалью думаю о твоем отъезде. Да, да, Метехи погрузится в темноту. - Странно говоришь, царь, точно ты не женат... - Женат, потому и говорю странно. Иначе повел бы прекрасную Русудан к трону... Да, да, одна Русудан живет в мыслях царя. Подумай, княжна... Знаю, почему не выходишь замуж... Правда, ты не совсем спокойна ко мне? - Царь, перед тобою дочь Нугзара. Княжна Эристави может быть только женою... но ты слишком слаб, и Русудан подумает о более сильном муже. Разгневанная Русудан распахнула дверь и столкнулась с Магаладзе. Нино скромно опустила глаза и преувеличенно поспешно покинула зал. Смущенный царь посмотрел ей вслед. "Теперь непременно сдерет имение... Хорошо, Носте пристроил, а то бы выклянчила..." Старый князь Амилахвари выразительно посмотрел на сына. Тот ответил ему понимающим взглядом и поинтересовался, не приснился ли Шадиману союз трех могущественных князей иранской ориентации - Эристави Ксанского, Эристави Арагвского и Мухран-батони, и если приснился, то не думает ли уважаемый Шадиман посоветовать князьям скрепить этот союз замечательным браком племянника отважного Эристави Ксанского на племяннице отважного Мухран-батони. Глоток сладкого цхинвальского уксусом царапнул горло Шадимана. Но он снова любезно наполнил три чаши янтарным вином и спросил Андукапара, не ждет ли Андукапар помощи его, Шадимана, в выборе свадебного подарка. Молодой и старый Амилахвари многозначительно переглянулись, и Андукапар решил открыть забрало. Он обрисовал Шадиману опасность объединения трех могущественных княжеств, которое станет по силе равным царской власти. При таком положении царь будет только исполнителем воли трех князей. Андукапар отодвинул чашу и, выжидательно помолчав, предложил противопоставить силу силе и образовать союз турецкой ориентации из трех не менее могущественных гербов: светлейшего Баграта, Амилахвари и Шадимана; тем более, что все три владения находятся вблизи иранской границы и ряд укреплений против Ирана даст им перевес в борьбе с другим союзом. При таком положении можно вынудить царя пойти на союз с Турцией. Андукапар таинственно добавил, что султан обещает князьям большие выгоды за окончательный поворот Картли к Стамбулу. Этот союз они также решили скрепить узами брака: Андукапара и прекрасной Гульшари. Шадиман великолепно понимал всю выгодность предложенного Андукэларом союза. Правда, еще вчера он, Шадиман, решительно стоял за персидскую дружбу, и если бы не такой крутой поворот, то и сегодня бы утверждал, что солнце восходит со стороны Ирана. "Но и с этими друзьями необходима осторожность, - подумал Шадиман, - вот Амилахвари и Баграт собираются скрепить союз кровными узами, а он, Шадиман, в любую минуту может очутиться за крепостной стеной своего владения..." Молниеносно взвесив положение, Шадиман мягко положил руку на плечо Андукапара и напомнил о существующем обычае спрашивать согласия царя на брак, если княжна воспитывалась в царском замке, но царь сейчас едва ли согласится на объединение двух гербов. Ходят слухи - у царя для Гульшари уже приготовлен рыцарь. Встревоженные Амилахвари просили Шадимана похлопотать об этом браке у царицы, так неосторожно дарящей браслеты азнаурам. Заметив приподнявшуюся бровь Шадимана, Андукапар сообщил о ползущих по замку слухах, будто чубукчи Шадимана украл у гонца браслет... Шадиман несколько мгновений молчал, потом высокомерно ответил: - Если чубукчи вор, он получит должное наказание... Что же касается хлопот у царицы, то она за последнее время часто меня упрекает: "Чем заниматься чужими делами, подумай, Шадиман, о женихе для твоей сестры, княжны Марии". Амилахвари понял, на каких условиях можно объединиться с шадиманом, и с притворной радостью воскликнул: - Кто уступит другому честь породниться с мудрейшим Шадиманом? Прошу отдать княжну Марию в жены моему младшему сыну. Шадиман выразил готовность породниться с высокой фамилией и обещал поговорить с царицей о свадьбе двух сыновей Амилахвари. Довольные друг другом, они чокнулись, залпом осушили серебряные чаши и приступили к обсуждению совместных действий. Дверь отворилась, и юркий чубукчи ввел Саакадзе. Георгий споткнулся о ковер и чуть не вытянулся на вытканном олене. Пронзительный смех привел в себя Саакадзе, он смущенно поклонился царице. - Неустрашимый воин не должен робеть перед женщинами, - ободрила его Мариам. - Светлая царица, осыпанный милостями повелителя, я смущен незаслуженным вниманием, позволившим мне переступить высокий порог. Георгий преклонил колено, поцеловал край ленты царицы, встал и низко поклонился. - Азнаур, отмеченный царем, раньше всего должен научиться угождать женщинам, - сказала княгиня Цицишвили, - выбери себе покровительницу. - Конечно, любая за честь примет, - съязвила Астан. - Сколько времени стоишь, и ни одна княгиня не осчастливлена твоей благосклонностью. - Слова бессильны описать красоту звезд, но перед солнцем и звезды бледнеют. - Георгий снова низко поклонился царице. Дружный хохот встретил ответ Георгия. - Видно, какая-то неизвестная красавица уже многому научила "барса", - сквозь смех проговорила Цицишвили. - Успокойтесь, бедные азнауры не думают о красоте, иначе у них навоз оставался бы неубранным, - сказала Нино Магаладзе, брезгливо приподняв платье. - Разве царица пригласила отважного азнаура выслушивать оскорбления? - произнесла вошедшая Русудан. Княгини, не предвидя ничего хорошего от спора Магаладзе и Эристави, поспешно переменили разговор, посмеялись над неудачными похождениями князя Газнели, пошутили над Бартомом, уверявшим, будто в его кубке плавал раздетый черт. - Не смущайся, Георгий, шутки женщин - еще не поражение, - сказал Луарсаб, чтобы загладить неловкость Нино. - Как же не смущаться азнауру, впервые наступившему на царский ковер, но я уверена, что смелая Русудан поделится с отважным рыцарем изысканностью, - ехидно ответила Нино. - Правда, я не умею протирать ковры, но зато хорошо наступаю на врагов, и твои сыновья, княгиня, имели случай в этом убедиться... Большое спасибо, княжна, за добрые слова, ты, конечно, иначе не могла поступить, ведь на мне шашка доблестного Нугзара... Я действительно - барс, мой ковер - горные вершины, скалистые пропасти, мрачные леса, но если каждый воин должен иметь покровительницу, то с удовольствием покоряюсь... Не осмеливаясь просить царицу цариц, склоняю голову и оружие перед дочерью доблестного Нугзара, княжной Русудан. - С большой радостью принимаю тебя, Георгий, в число своих друзей, - просто сказала Русудан. Не ожидавшие от рядового азнаура такого красноречия, царица и княгини с нескрываемым изумлением смотрели на Георгия. Уже никто не решался над ним подсмеиваться, и все облегченно вздохнули, когда Луарсаб встал. - Суровому воину долго оставаться здесь нельзя, пусть княгини для веселья выберут другого рыцаря. Пойдем, Георгий, посмотришь мое оружие. Луарсаб изысканно поклонился княгиням и быстро направился к дверям. Не менее быстро Саакадэе поцеловал край ленты царицы, склонился перед Русудан и вышел за Луарсабом. Джавахишвили поспешила загладить неловкость. - Наш проницательный царь не мог ошибиться, осыпая милостями замечательного воина. Он подготовляет нового полководца для будущих битв... А мы, женщины, должны оказывать покровительство неустрашимым... - Уже оказано. Дальновидная Русудан, угождая царю и предчуствуя твою речь, княгиня, обласкала замечательного воина, - протянула Нино. Все промолчали. Царица, которую Нино осведомила о беседе Русудан с царем, едва владела собой. Задетая дерзостью неискушенного в придворных интригах Саакадзе, поставившего рядом с ее именем имя Русудан, царица саркастически сказала: - Русудан должна быть польщена, она мечтает о необыкновенном муже, а годы проходят, и что-то не слышно о желающих запасаться льдом... Советую не упускать последнего случая... Как ни привыкли придворные к словесным колкостям, но такая смелость по отношению к дочери могущественного князя оглушила даже их. Кроме Магаладзе, никто не улыбнулся, боясь нажить врага в лице Нугзара Эристави. Русудан гордо выпрямилась. - Я запомню совет царицы. Воин, спасший жизнь и честь моему брату и удостоенный отцом шашки, перед которой трепещут даже цари, в моих глазах равен всем витязям Картли. Царица комкала багровую ленту, княгини испуганно следили за разрастающейся бурей. - Уж не думаешь ли, что царь держится шашкой твоего отца? Или подаренное тебе царем, по моему совету, голубое ожерелье вскружило тебе голову? Разве для Метехского замка тайна - твоя охота?.. Чем думать о витязе, высмеивающем перед своей женой ехидну, выбери лучше мужа, достойного имени доблестного Нугзара... Знай: незамужняя возлюбленная стоит наравне с презренной месепе. - Я знаю, царица, причину твоего смешного гнева. - Русудан встала. - Смотри, как Эристави отвечает на оскорбление: возьми голубые четки, подаренные дочери Нугзара. Ведь после твоего неосторожного совета ты несколько дней сгораешь от зависти и злости... Русудан резко сдернула с шеи ожерелье и, бросив его Мариам, не поклонившись, вышла с гордо поднятой головой. Потрясенные княгини застыли в безмолвии. Самообладание покинуло Мариам, и она упала без чуств. Захлопали двери, окна, забегали растерянные придворные. Дрожал серебряный кувшин с водой... Вбежавшая Нари со служанками перенесла царицу во внутренние покои. Княгини воспользовались суматохой и бросились торопить мужей с отъездом. Всех мучила мысль: скажет Русудан отцу или нет о нанесенном ей оскорблении, а если скажет, что здесь произойдет? Один выход - бежать, не принимая сторону ни царицы, ни Эристави. Джавахишвили и Цицишвили, поспешившие к Мариам заглаживать скандал, вернулись с известием о внезапной болезни царицы, лишившей ее удовольствия проститься с гостями и поблагодарить за посещение. Русудан, не дожидаясь родных, велела оседлать коня и, не отвечая на удивленные вопросы Нугзара, выехала с двумя дружинниками вперед. Царица поняла: княгини разбежались, не желая ссориться с Эристави. Почуствовав осуждение своему гневу, она терзалась, как примет происшедшее царь. Вызванный на тайное совещание Шадиман сильно встревожился. Он считал преждевременным разрыв с Эристави, ведь его союз с князьями еще ничем не был скреплен. - Не время, царица, раздражать царя. Влюблен он в Русудан или нет, но ссориться с Эристави не захочет, а если влюблен, то тем хуже для тебя. Разве намек с браслетом не внушил мысль об осторожности? Зачем идти навстречу тому, чего следует избегать? Кстати, ты видела азнаура из Носте? Кое-кто из дружинников поговаривает, что он не совсем точно исполнил приказ царя, которого, впрочем, царь ему никогда не отдавал... Мой мсахури не отходил от Ярали... и, по его уверению, Саакадзе тоже не отходил. Не странен ли такой щедрый подарок? Да, Мариам, нам следует приблизить ностевцев. И потом, моя царица, еще раз напомню наш разговор... Скажи, согласна ли ты?.. - Не знаю, о чем говоришь, Шадиман, но я хочу отомстить любой ценой и остаться царицей Картли. Долго совещались они в тайнике за молельней, и в Ананури поскакал гонец с письмом и шкатулкой. "Приятная княгиня Нато, княжна Русудан случайно оставила в Метехи подарок царя. Боюсь, царь обидится за невнимание к знаку его дружеского расположения к знамени Эристави... Спешу вернуть голубое ожерелье в твои руки. Жду в гости уважаемых Эристави, желаю процветания замку Ананури. Из рода царицы небесной, носящая имя ее, Мариам". Затем Мариам необычайной хитростью и нежностью вернула расположение царя. Ожидаемая гроза не разразилась. Снова синий шелк переливался над Тбилиси. В драгоценных ножнах дремала дамасская сталь. Русудан молчала. Извинительное письмо царицы озадачило Нугзара. Но Русудан напомнила отцу нетактичный поступок царя, подчеркнув свое твердое решение до замужества не посещать Метехи. Нугзар вполне согласился с дочерью. Мариам обрадовалась решению царя посетить Твалади. Луарсаб и Тинатин были не менее довольны поездкой. Луарсаб, влюбленный в Гульшари, радовался предстоящей возможности проводить с Гульшари приятные часы. Тинатин любила Твалади за тишину и пышные цветники. Ностевцы также сияли от удовольствия: они должны были сопровождать царское семейство до Твалади, а затем могли ехать домой. Все новые азнауры получили небольшие наделы вокруг Носте и стремились до ностурских ветров наладить азнаурское хозяйство. Дато Кавтарадзе, овладев сердцем Баака, получил большой надел со всеми "угодьями и людьми". Даутбек получил старую деревню прадеда. Такое отличие не вызвало зависти товарищей, ценивших ум и ловкость Дато и Даутбека. Дато отправился перед отъездом к Баака. - Князь, давно хочу слово сказать, - начал смущенно Дато, - неудобно было... стыдно вспоминать, как позволил обмануть себя. Я нашел укравшего браслет... Баака подскочил на тахте: - Нашел?! Кто, где?.. Говори!.. - Презренный вор - чубукчи князя Шаднмана. Баака стремительно зажал Дато рот, бросился к дверям и, только убедившись в бдительности верных лучников, тесно придвинулся к удивленному Дато и шепотом расспросил о подробностях. Бледный, потрясенный, шагал по мягкому ковру начальник метехской охраны... Еще один потайной ход надо завалить, - подумал он. - Если бы молодец знал! В его руках жизнь царицы и Шадимана. Так вот под чью зурну пляшет царица! А я, фазан, не догадывался. Да, да, как говорит царь, Баака и впредь ничего не будет знать..." Он быстро остановился и пристально посмотрел в живые глаза Дато. - Даже под каменной пыткой не рассказывай об этом, если дорожишь жизнью. Думаю, тебя позовет Шадиман для расспроса, скажи - был пьян и не помнишь, а подозреваешь копьеносца Сотрана, все время угощавшего тебя. Сотран - мой верный слуга, примерной честности, и будет предупрежден. Шадиман убедится в твоей глупости и успокоится. - Ничего такого не будет, князь, сейчас пойду к Шадиману и, если собака чубукчи не вернет браслета, сверну чубукчи и князю голову. Кстати, эта лиса мне с первого раза не понравилась. - Дато, послушай совета, а если хочешь - приказания... ты будешь молчать как рыба. - В деле чести, князь, я слушаюсь только себя и скорее лишусь азнаурства, чем потерплю унижение... Баака задумался. "Испытай их на деле", - припомнилось желание царя, и, вдруг решившись, наклонился и зашептал на ухо Дато. Лицо Дато все больше вытягивалось, глаза от изумления широко раскрылись, руке сжимала кинжал. Утром в Метехи грузились арбы. Тбилисские дружины уже расположились за коваными воротами. - Азнаур, - позвал Шадиман, - правда, мой чубукчи украл у тебя подарок царицы? - Нет, князь, - ответил Дато, - я ошибся. Настоящий вор - слуга князя Херхеулидзе, Сотран. Кстати, та лиса с первого раза мне не понравилась. Недаром с угощением приставал... Бил, пока не сознался в продаже браслета на майдане приезжему купцу... Монетами хотел вернуть... На что мне монеты, подарок ценил... Шадиман упорно смотрел на простодушное лицо азнаура и, посочуствовав, отошел. По дороге в Твалади чубукчи докладывал Шадиману о незаметно допрошенном им Сотране. Действительно, копьеносец Сотран предлагал азнауру монеты за браслет, хотя никакого браслета не крал, но "шайтан" чуть не убил его, и Сотран умышленно признался в воровстве, в которое, кроме этого дурака, никто не поверит. Шадиман усмехнулся и повернул коня к Луарсабу... ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ Рассеченный молнией дуб обагрял листьями церковную площадь Эзати. Против серокаменной церкви на веселом оранжевом балконе дома азнаура Асламаза собралась вся семья азнаура смотреть на интересное зрелище испытания кипятком. Стройный Асламаз, затянутый в черную чоху, мог бы считаться красивым, если бы не след лезгинской стрелы, пронзившей ему правую щеку. Внизу, словно взбудораженные ульи, жужжал народ. Обступив площадь полукругом, все напряженно следили за страшными приготовлениями. Церковные прислужники торжественно подбрасывали сухие поленья под медный котел, стоявший на почерневших кирпичах. Огонь жадно облизывал синими языками выгнутые бока котла, и едкий дым неровными клубами расползался в воздухе. Эзатцы были уверены в невинности Мераба, но... бог далеко, а гзири близко. И еще мелькали пугливые мысли: бог может воспользоваться случаем и за другое наказать. Тяжело топтались эзатцы на месте, перебрасывались отрывистыми фразами, крестились и с нетерпеливым любопытством старались придвинуться к котлу. Но окрики гзири держали всех за положенной чертой. Семья Киазо стояла отдельной группой. Затравленные, они озирались по сторонам, на их лицах уже лежала печать отверженности. Среди них особенно выделялся бледный, с померкшими глазами Киазо. Еще так недавно красивая одежда царского дружинника разодралась об острые колючки лесных зарослей, загрязнилась придорожной пылью. В густых волосах запутался высохший сучок. Крепко сомкнулись распухшие и искусанные до крови губы. Киазо цеплялся за последнюю надежду - вчера ему удалось вместе с едой передать отцу драгоценную мазь против огня, за которую он отдал старухе знахарке последнее свое богатство - дорогую рукоятку княжеского кинжала. "Оправдают отца - могу быть в дружине азнаура Асламаза, уже обещал принять", - думал Киазо, с глубокой ненавистью заглядывая в начинающий кипеть котел. Мать Киазо, с почерневшим от горя лицом, думала свою будничную думу о том, как снова после оправдания Мераба на их земле поволокут плуг две пары буйволов, как глубокие ямы наполнятся крупным зерном, как снова войдет в дом спокойная жизнь. Сзади толпы осадила коней "Дружина барсов". Киазо быстро поднял голову и тотчас отвернулся. Ностевцы с сожалением оглядывали Киазо и не узнавали в нем красивого жениха Миранды. Толпа заволновалась. - Идет! Идет! Окруженный стражей, подходил, еле передвигая ослабевшие ноги, Мераб. Рослый священник с рыжей бородой, в лазурной ризе, перекрестил нательным крестом уже бурлящую в котле воду и, опустив крест в кипяток, торжественно произнес: - Если ты не виновен в поджоге царского амбара, то падет на тебя благословение бога, сына его и святого духа, и не будешь ты уязвим кипящей водой до второго пришествия. Смело опусти руку в кипяток и со спокойным сердцем достань крест во славу справедливого суда. Мераб побледнел, судорожно задергался, мысленно призывая святую троицу не допустить обмана знахарки, клявшейся в чудодейственной силе мази. Толпа затаив дыхание следила за всеми движениями Мераба, закатывающего левый рукав продранной чохи. Вдруг старший гзири, соскочив с коня, подбежал к Мерабу, пристально взглядываясь в его оголенную, с желтым отсветом руку. - Я в твою левую руку не верю, правую опусти в котел. Мераб шарахнулся в сторону, схватился за сердце и жалобно застонал. Толпа ахнула. Раздались протестующие крики, но их заглушил мощный голос Саакадзе. - Нарушаешь закон, гзири, ты, верно, забыл, - правую руку для работы оставляют. Киазо быстро вскинул благодарные глаза на Саакадзе. Но гзири насмешливо ответил: - Закон хорошо знаю, поэтому на обман не поймаюсь. Обнажай правую руку, иначе обеими заставлю крест ловить. Мертвая тишина сковала площадь. Вдруг Киазо изогнулся, одним прыжком очутился около гзири, яростно наотмашь рубанул его кинжалом по голове и, не оглядываясь на стоны, крики, брань потрясенной толпы, вскочил на коня убитого гзири и ветром пронесся через площадь. - Держите! - неистово завопил священник. - Держите! Держите! - вторила ему бессмысленно топтавшаяся на месте толпа. Гиви уже сделал движение повернуть коня, но сильная рука Димитрия схватила его поводья. - Полтора часа буду бить ишачью голову! Молодой гзири выскочил вперед: - Раньше суд, потом погоня, далеко не уйдет. Асламаз перегнулся с балкона. - Вы же на конях, азнауры, почему в погоню не скачете? - Мы не стража, - ответил холодно Саакадзе. Молодой помощник убитого гзири, уже давно мечтавший о должности старшего гзири, скрывая радость, поспешно приказал дружиннику снарядить погоню, распорядился убрать труп, плавающий в кровавой луже, за церковную ограду и, как ни в чем не бывало, преувеличенно сурово крикнул: - Опускай, старик, левую руку, конечно, по закону надо судить. Если окажешься невиновным, за кровь с тебя не взыщем. На площади раздались радостные восклицания. Кто-то услужливо громко стал восхвалять справедливость молодого гзири. Мераб с готовностью сунул левую руку в кипяток и быстро выдернул обратно, держа в сжатых пальцах блестящий крест. Рука Мераба осталась такой же бледно-желтой. И только, словно по лощеной бумаге, скатывались горячие капли... Радость охватила семью. Не было сомнения, Мераб невиновен. Но согласно судебному обряду молодой гзири надел на левую руку Мераба мешочек, завязал тесьмой и, приложив государственную печать, громко на всю площадь крикнул: - Если через три дня кожа не слезет, режьте баранов на пир! - Не осталось! - крикнул кто-то весело в толпе. "Дружина барсов", взбудораживая мягкую пыль, скрылась за мохнатыми выступами Негойских высот. Под звонкими копытами пронеслись крутые повороты Гостибского ущелья, и навстречу первому дыму близкого Носте взлетели пять лихих папах. Дато, нетерпеливо поводя плечами, мечтал о встрече с красавицами в пылающих лентах, с манящими глазами, возбуждающими радость, о первом танце тут же на дороге, при въезде в Носте, под бешенство сазандари. Димитрий вздыхал о выпитом без него вине, на что Папуна утешительно похлопывал по трясущемуся в хурждини бурдюку. Ростом досадовал на болтливость ускакавших раньше товарищей, после которых нечем будет удивить даже ребенка. Георгий предлагал отцов новых азнауров подбросить до верхушки острого камня. Димитрий одобрил это намерение, но требовал для деда равных почестей, так как дед и отец его весят вместе столько, сколько один Иванэ Кавтарадзе. Пануш считал необходимым посадить дядю Шио на украшенного зеленью коня и с зурной проводить до дому. Но Папуна решительно протестовал: не надо никого выделять, лучше всех отцов напоить вином, и пусть каждый добирается домой, как может. Смеясь и предугадывая встречу, натягивая поводья, спускались ностевцы к долине, наполненной солнцем. В безмолвной тишине все ностевцы от стариков до детей, словно вбитые гвозди, торчали по обеим сторонам дороги. Священник в праздничном облачении с выпуклыми ангелочками на полинялой голубой парче, с плоской иконой Георгия Победоносца, взлетающего на полустертом коне к потускневшим звездам, с дутым серебряным крестом в руке, протянутой навстречу подъезжающим, стоял впереди. Около него стояли нацвали, гзири с дружинниками, старшие и младшие надсмотрщики. Позади, у груды камней, в стороне от всех испуганно жались месепе. Азнауры хотели броситься к родным, но тень властно поднятого креста пересекла дорогу. Потекла проповедь о покорности новому господину, удостоенному великой царской милости. Саакадзе нетерпеливыми глазами увидел на возвышенном месте Тэкле и мать, окруженную женами священника, гзири, нацвали, сборщиков. Тэкле восторженно смотрела на брата, а Маро, подавленная вниманием гзири, еще вчера не удостаивавших ее ответным поклоном, робко смахивала слезы, мешавшие видеть сына. Воскресный костюм Шио широко свисал лишними складками. Осторожные пальцы застыли на новой папахе. Он боялся повернуться, боялся зацепить длинным кинжалом белую чоху нацвали. - Что это такое? - с недоумением прошептал Георгий. - Не видишь, ишаки встречу тебе устроили, - умышленно зевнул Папуна. Георгий оглянулся на товарищей. Дато, сдерживая смех, проговорил: - Ешь на здоровье, Георгий. - Убирайся к черту! - огрызнулся Саакадзе. Взмыленные кони сердито раздували ноздри. - Если священник через полтора часа не кончит, я на него коня пущу, - яростно кусая губы, сказал Димитрий. Только Ростом молчал. "Саакадзе - владетель Носте, - сообразил он, - а родные новых азнауров - собственность Георгия". Ростом покосился на товарища. "А под ветвями чинары Нино, "золотая Нино" - радостно думал Георгий, - но почему опущены ресницы? А вот дядю Датуна сегодня же обрадую новой одеждой, но что с ним, почему горбится? А вот отец Гиви, тоже печальный, несчастье какое случилось или не рады нам?" Георгий быстро оглянулся на шепот Ростома и Дато. Друзья умолкли, избегая его взгляда. Папуна гневно вытер затылок синим платком. - С ума, что ли, сошел? Люди с родными хотят поздороваться, а он серебряный черт, о покорности на жаре говорит. Совести в нем нет. Услышал ли священник шепот или взор его жены напомнил ему сказание об аде, но он поднял крест. Молодежь двинулась вперед. Священник строго оглянулся, подошел к Саакадзе и, благословив Георгия, кротко попросил его быть снисходительным господином, ибо перед богом все равны. Георгий выслушал священника стиснув зубы. Мгновение - и Тэкле сидела на крепкой руке, а счастливая Маро, приподнявшись, старалась достать лицо сына. Шио, как приросший, стоял между нацвали и старшим сборщиком. Пятки у него горели, он не смел двинуться: длинный кинжал, как назло, цеплялся за белую чоху нацвали. Наконец Георгий выручил отца. Священник недоуменно переглянулся с гзири и нацвали, те презрительно пожали плечами. Саакадзе не только не ответил на торжественную проповедь, но даже не поблагодарил за встречу. Саакадзе поспешил поздороваться с ностевцами, но перед ним все расступились и склонились. - Что это значит? - изумился Георгий. Ему не ответили. Низко кланялись, топтались на месте, сжимали папахи. - Дядя Иванэ, победа! - Будь здоров, Георгий, - смущенно ответил Кавтарадзе. - Что ж, поздравляю, повезло тебе... Вот мой Дато тоже получил надел... Он замялся и неловко спрятался за чью-то спину. "Что с ним случилось? - тоскливо подумал Георгий. - Где радостная встреча, о которой мечтали на Негойских высотах?" Саакадзе оглянулся. Товарищи, окруженные родными, не замечали его. Подошел Элизбар. Рот кривился улыбкой, перевязанная рука беспокойно двигалась на груди. Обрадованный Георгий бросился к другу и, обняв, горячо поцеловал. Элизбар, повеселев, радостно крикнул: - Э, Георгий, ты такой же друг остался! Спасибо, не забыл в царском списке Элизбара. А мне вот руку вонючей травой перевязывают. Отстал от вас, жаль, на метехский пир не попал... Говорят, царь без тебя жить не может, скоро в князья пожалует... Теперь не интересно нас видеть... - Тебе, Элизбар, руку или голову вонючей травой перевязывают? Дороже всего мне родные и товарищи. И добавил тише: - Приходи, Элизбар, поговорим. Что тут произошло? Дед Димитрия, тяжело опираясь на палку, подошел к Георгию и, поклонившись, почтительно произнес: - Отпусти, господин, домой, с утра народ скучает, гзири согнал тебя встречать, устали... Побагровел Георгий, нагайка хрустнула в пальцах... Сорвавшись, он схватил Тэкле, за ним, едва поспевая, бежали Маро и Шио. Народ, облегченно вздохнув, поспешно расходился. Дома в глаза Георгию бросилось изобилие еды. Груды всевозможных яств скрыли скатерть. На большом подносе скалил зубы жареный барашек. - Старший сборщик прислал, - пояснила Маро, уловив недоуменный взгляд сына, - а жареного каплуна - нацвали. Сладкое тесто с вареньем жена священника приготовила, и гзири бурдюк вина сам принес, а вот блюдо гозинаки - подарок надсмотрщика... Что случилось, сын мой? Неужели правду говорят - царь тебе Носте подарил? - Правда, моя мама... но что здесь случилось? Почему народ на себя не похож? Маро не успела ответить. Ожесточенно ругаясь, вошел Папуна. - Хороший праздник, бросил коня и убежал. Конечно, Папуна двоих может таскать. Хотел заставить пузатого нацвали привести коней, да боялся - зайдет в дом, обед скиснет. О, о, о, Маро, молодец, сколько наготовила! Ну-ка, Георгий, покажем азнаурский аппетит. - Уже показали... Видел, как встретили? - А ты думал, целоваться с тобой полезут? Где видел, чтобы господина народ целовал? Подошла ко мне старуха Чарадзе, согнулась кошкой: "Попроси господина оставить нам двух баранов, говорят, все будет отнимать". Хорошее слово у меня на языке танцевало, жаль, не для женского уха. - Что ты ответил ей? - робко спросила Маро. - Ответил? Хорошо ответил, ночь спать не будет. - Папуна расхохотался. - Решил, говорю, новый господин Носте, азнаур Георгий Саакадзе, у всех мужчин шарвари снять, пусть так ходят... Знаешь, Георгий, поверила: побледнела, зашаталась, долго крестилась, теперь по всему Носте новости разносит. - Это, друг, совсем не смешно, - задумчиво произнес Георгий. - Э, дорогой, брось думать, давай лучше зальем грузинской водой царского барашка... Маро, признайся, откуда разбогатела? Бывшее начальство прислало? Папуна захохотал. - Подожди, Маро, еще много вытрясут разжиревшие воры... Тэкле, не смотри скучной лисицей, азнаур Папуна не забыл привезти тебе подарки. Подожди, покушаем - увидишь. Мы с Георгием весь тбилисский майдан запрятали в хурджини и три праздничные одежды, полученные Георгием от царя, тоже туда поместили. - Дорогой большой брат, потом покушаешь, раньше покажи подарки. Тэкле обвилась вокруг шеи Георгия, и он только в этот момент почуствовал нахлынувшую радость. Из развязанных хурджини выплеснулся ворох разноцветных шелковых лент, кашемир разных цветов, зеленые и красные стеклянные бусы и платок со сладостями. Маро, довольная, разглядывала синий шелк, бархатный тавсакрави и тонкий лечаки. Шио тут же примерил полный праздничный костюм и залюбовался кисетом. Подарки Папуна ослепили Тэкле. Полосатые сладости соперничали с голубым камешком колечка. В проворных зубах рассыпался оранжевый петушок. Серебряный браслет и булавку с бирюзой для тавсакрави Маро после тысячи восклицаний тщательно спрятала в стенной нише. Шио, напевая песенку о чудной жизни богатых азнауров, вертел в руках новую папаху. Но Папуна не забыл и других друзей: один из хурджини остался неразвязанным. Яркие ленты, бусы, сережки и сладости ждали детей Носте. Папуна предвкушал радость "ящериц" при виде сладкого лебедя, куска халвы или ленты. Маро опьяненная ходила около сына, точно не веря своему счастью, касалась черных волос, рук, лица. Шио, ошеломленный, в пятнадцатый раз перекладывал одежду сына и все не мог по своему вкусу повесить на стене шашку Нугзара. Тэкле носилась по комнате, успела разбить глиняный кувшин и примерила на голове все ленты. Поздняя луна холодными бликами расплескалась по Носте, качалась по каменным стенам, кольнула глаза Георгия. Он тихо встал. Протяжно зевнула дверь. Тартун одобрительно постучал хвостом. Георгий бесцельно постоял над ним и вышел на улицу. "Я, кажется, их ничем не оскорбил, а может, обиделись за принужденную встречу? Конечно, обиделись, завтра выяснится, и мы посмеемся над глупостью гзири". Георгий широко вдохнул ночную прохладу. Осторожно ступая, брел он по закоулкам близкого его сердцу Носте. Взбудораженные мысли теснили голову. Действительность принимала уродливые очертания. Кто-то приглушенно рыдал. "Нино", - догадался Георгий и увидел на крыше согнутую фигуру. Нино испуганно метнулась в сторону. Длинная тень замерла у ее ног, и Георгий властно схватил беспомощную руку. - "Буду ждать тебя вечно", - не твои ли это слова, или шумный ветер турецких сабель надул в уши пустые мысли о золотой Нино? - Нет, Георгий, вся моя жизнь в данном тебе, обещании, но кто мог предвидеть такое возвышение? Разве дело богатого азнаура, владетеля Носте, думать о дочери своего пастуха? Нино всегда была беднее других девушек, но глупостью никогда не страдала. - Подожди, Нино, почему мое возвышение должно вызывать в любимых людях слезы? Ты первая должна была встретить меня с песней. Чем я заслужил твою скорбь? - Скорбь от предчуствия... Твое возвышение, Георгий, - мое падение. Какими руками достать тебя? - Никогда, Нино, не говори так, - задумчиво произнес Георгий, - иначе, правда, могу разлюбить. Ничего не могу сделать с собою: не люблю рабские души. Будь тверда, если хочешь моей любви. - Слушай, Георгий, и на всю жизнь запомни слова твоей Нино, да, твоей... Мое сердце для другого не забьется... Георгий, ты солнце, воздух, только тобою буду дышать до последнего часа. Но ты не знаешь, у каждого человека своя судьба, пусть случится предначертанное богом. Не сопротивляйся, Георгий, и не думай обо мне. - Нет, только о моей Нино буду думать, сейчас дадим клятву друг другу в верности... Я клян... - Постой, Георгий, не клянись. Прими мою клятву, а сам не клянись... Я верю тебе, и, если угодно будет богу, Нино будет счастлива. Клянусь святым Георгием, будешь ли моим мужем или нет, никогда рука другого не коснется меня, сердце не забьется для другого, мысль не остановится на другом, и до конца жизни только тебя, Георгий, будут видеть мои глаза... Ты же свободен во всем. Ничто не изменит моей клятвы. - Хорошо, я клясться не буду, но Нино мою никому не отдам. Пусть никогда не плачут эти глаза. - Ты больше не услышишь плача Нино. В расширенных зрачках всколыхнулись зеленые огни. Сжались руки, испуганной птицей забилось сердце. Глубокая чаша опрокинула голубой воздух. Растаяли острые звезды. У плетня, почесываясь, закряхтел дед Димитрия. Георгий и Нино, смеясь, быстро скатились с земляной крыши. ...В просторном доме отца Ростома ради важного дела с утра собирались отцы новых азнауров. Необходимо до появления Георгия вынести решение. На предложение отца пойти взглянуть, не поднялась ли вода в речке, Ростом пожал плечами и, взяв папаху, зашагал к Димитрию, где собравшиеся "барсы" обсуждали вчерашнее событие. - Некоторых по дружбе и так отпустит. - Отпустит? С твоим внуком он дружен, может, тебя и отпустит, на что ему старики. А что делать родителям новых азнауров, им царь грамоты не дал. - С твоим сыном Георгий тоже дружен, - не сдавался дед Димитрия. - О нас нечего думать. Дато уедет, Амши - богатая деревня. Но как оставить Носте? Вот у меня: я работал, пять сыновей работали, месепе работали, жена домом распоряжалась, две дочки - красавицы будут - с птицей возились... Зачем ему дарить дом? Шесть коров имею и буйвола, у каждого сына конь на конюшне, двадцать баранов, четыре козы, пчел много! Все своими руками нажил, а теперь уходи к сыну? Какое сердце должен иметь, чтобы уйти? - Мой Димитрий говорит: Георгий всех отпустит. - Э, отец, конечно, отпустит, а хозяйство? - Димитрий, дурак, думает, на него похожи друзья. - Отец Димитрия сокрушенно махнул рукой. - Вот мой Элизбар тоже дурак, - вздохнул старик, - вчера его Георгий в гости звал. Сегодня побежал, а Шио в дом не пустил: "Спит еще мой богатый азнаур..." Давно ли за навозом ко мне бегал, а теперь внука в дом не впускает... Эх, плохо, когда свой господином становится. Что теперь будет? У меня тоже три коровы, желтая отелиться должна, четыре буйвола, овцы есть, кони тоже... птицы много... Жена каплунов любит, двадцать пар выкормила! Землю хорошую царь Элизбару отвел, речка рядом шумит, лес густой, поле широкое, но на голой земле только танцевать удобно. Даже буйволятника нет. Придется здесь остаться, а Георгия упросить надел в аренду взять... - Я тоже так думал, а мой Гиви слышать не хочет; поедем на новую землю, дом выстроим, тутовых деревьев там много, шелком будем жить, а что делать с пустым домом без хозяйства? Пока шелк наработаешь, голым останешься, даже танцевать неудобно. - Поедем?! А разве тебе царь тоже вольную дал? Разве твой Гиви не знает, он один вольный, а все его родные - собственность Георгия? - волновался дед Димитрия. - Я согласен уйти, Димитрию сто монет царь подарил, как-нибудь устроимся. Лучше на голой земле, да свободным быть, семья наша небольшая. Но разве отпустит? - Хорошо иногда о свободе думать, - с досадой плюнул отец Ростома, - у тебя почти хозяйства нет. Одна корова и шесть хвостатых овец - большое хозяйство! А у меня после Иванэ первое хозяйство: пять коров имею, теленок растет, три коня, как ветер, пятнадцать курдючных овец, пятьдесят кур имерийской породы, двадцать гусей! Какой огород сделал, канавы провел, трех месепе имею, - все это бросай? Если даже отпустит, не пойду. - Человек всегда жадный. Вот Иванэ... Амши - богатая деревня, можно скот развести, дом хороший взять, почему не уходит? К сыну? А сын что, чужой? - нервно выкрикнул отец Матарса. - Пусть свободу даст, сейчас уйду с семьей, - повторил он страстно. - Подожди, накушаешься еще свободой. У Георгия всегда острый язык и твердый характер были, только раньше власти не имел. Как ни спорили, как ни решали, все получалось плохо. Царским крестьянам жилось лучше княжеских, но крестьянам мелкого азнаура приходилось впрягаться в ярмо для поддержания азнаурского достоинства своего господина. Не найдя выхода, порешили отдаться на божью волю и уныло разошлись по домам. Озадачена была и молодежь. В Тбилиси не задумывались над случившимся, но теперь растерялись. Как действовать дальше, как держаться с главарем неразлучной дружины, которому царь отдал в руки судьбу родных? Только Димитрий возмущался странным отношением к Георгию. - Ишаки! - горячился Димитрий. - Не знаете Георгия. Какой был, таким и останется. - Ты не понимаешь, Димитрий, у тебя прямой характер. Мы сами должны облегчить действия Георгия. Стесненный дружбой, он не сможет поступать с нашими родными, как, наверно, уже решил. - Плевать я хотел на богатство Шио, - возмутился Пануш. - Мне отца жаль, заплакал, думал - ему царь вольную дал... За сто монет выкуплю отца, уйдем, пусть мать и сестра пока останутся. Урожай снимем, продадим, мать и сестру выкупим, а зимой охотой можно жить, говорят, теперь зайцев много. - Счастливый, Пануш, отца гордого имеешь, - сокрушенно покачал головой Ростом, - я сегодня со своим поссорился: без хозяйства уходить не хочет. - Ростом прав, - прервал неловкое молчание Элизбар, - не будем мешать Георгию, уедем к Дато в Амши на несколько дней. - А я говорю, вы изменники, в такое время бросать друга, - горячился Димитрий, - можете ехать хоть в... ад, а я сейчас пойду к Георгию. - Иди, иди, - расхохотался Пануш, - вот Элизбар первый хотел представиться господину Носте, даже в дом не впустили. Так и ушел со своей вонючей травой, не увидев владетеля. - Шио дом не успел починить, может, потому не впустили, - серьезно добавил Гиви. Димитрий с изумлением смотрел на друзей. - Поедем, Димитрий, с нами. Что делать! Положение меняет людей. Георгий лучше других, но зачем заискивать? А если ты один останешься - смеяться будут, Димитрий хорошо свое дело знает, - убеждал Дато. - Я не владетель Носте, поедем ко мне. - Голову вместе с папахой оторву, кто про меня такое скажет - вскочил Димитрий. - Едем, пусть подавится своим Носте... Первый к нам приедет. - Вот слова настоящего азнаура, - рассмеялся довольный Ростом. Через полчаса, точно гонимые врагами, взмахивая нагайками, бешено мчались в Амши молчаливые всадники. Георгий не сразу узнал голос отца. Сдернул с головы бурку, оглядел пустую комнату. Говорили у наружных дверей. Он не доверял ушам. Приподнялся на тахте, крепко потер лоб. - Зачем беспокоитесь, сборщик знает, сколько у кого можно взять. Правда, первое время больше возьмем. Раньше дом хотел чинить, теперь новый будем строить. Месепе много в Носте, пусть работают. Около церкви думаю строить. Вот Гоголадзе лес заготовили, возьмем его, пусть новый у Кавтарадзе достанут. Скоро зима, мы ждать не можем. Голос у Шио твердый, уверенный, чуствовалось презрение к соседу. - Гоголадзе богатые, могут купить, у них всего много, а у нас, сам знаешь, Шио, все сборщик отбирал, - плакался другой, - две овцы остались, если заберете... - Скучно тебя слушать, Захария. На сборщика жалуетесь, а сами в подвалах и ямах сыр прячете... Зачем хитрите, сам обойду. Что полагается господину - надо отдавать. Каждому его доля будет выдаваться. Сколько наработаешь, столько и получишь. Что тебе, Кетеван? - Вот, дядя Шио, ты велел белый мед принести, все собрали. Богом клянусь, больше нет. - Один кувшин? По-твоему, выходит, дядя Шио совсем дурак. Убирайся отсюда. Сборщик знает, как надо учить вас. Ошеломленный Георгий с трудом поднялся, хлопнул дверью и застыл на пороге. Черная комната была завалена резаной птицей, молочными поросятами, свежим сыром, взбитым маслом, упругими фруктами. С шумом распахнулась дверь. Георгий вышел на двор. Худенький старичок с проворством ребенка выскочил на улицу и скрылся за углом. Георгий смотрел во все глаза на отца, опьяненного счастьем и властью. Одетый в праздничную чоху, с затуманенными глазами, он был неузнаваем. Георгий понял: разговором делу не поможешь, надо немедленно что-то предпринять, на что-то решиться, но встревоженные мысли не находили выхода. - Где мать и Тэкле? - Жена гзири за ними пришла, ее девушки платье для Маро с Тэкле шьют, синее шелковое, твой подарок... Мерить пошли... Долго спал, дорогой. Маро не хотела уходить, ждала, когда проснешься, но жена гзири сказала, иначе к воскресенью готово не будет. В воскресенье о твоем здоровье молебствие отслужит священник, потом к нему обедать пойдем, - захлебывался словами Шио. - Где Папуна? - Папуна с утра сердитый: детей ждал, а кто посмеет у владетеля Носте крик поднимать?.. Куда уходишь? Все приготовлено в саду, Маро сейчас придет... За двумя месепе послал, пусть работают. Маро трудно одной... Упоенный, он продолжал говорить, не заметив, как Георгий широко зашагал по необычно пустым улицам... - Уехал? - переспросил Георгий деда Димитрия. - Куда уехал? Но ни дед, ни родители остальных друзей не знали, куда ускакали сыновья. Особенно поразил Георгия дом Элизбара, где он любил бывать. При его появлении семья разбежалась, в доме поднялась суматоха. Георгий догадался: прятали ковры и другие вещи. Отец Элизбара вышел к нему, долго кланялся, просил азнаура оказать честь войти в дом. - Что ты, дядя Петре, точно первый раз меня видишь. Как живешь, здоровы у тебя? - Здоровы... Только плохо в этом году, война была, много сборщик взял... Семья большая, не знаю, как зиму будем... - Не беспокойтесь, дядя Петре, проживем. Георгий удивился. Петре никогда не жаловался. Сборщики, дружившие с богатыми, получали щедрые подарки и облагали их гораздо меньше бедняков. Хуже дело обстояло у Даутбека. Всегда радостно его встречавшие, они вышли к Георгию с каменными лицами. - Хозяйство свое пришел проверять? Не беспокойся, ничего не скроем, - холодно сказала мать Даутбека. Саакадзе посмотрел на них и молча вышел на улицу. У дверей большого дома стояла с палкой бабо Кетеван. Она когда-то дружила с бабо Зара. Георгий безотчетно, как в детстве, подошел к ней. - Бабо Кетеван, дай яблоко. Кетеван засмеялась: - Только за яблоки бабо помнишь? У, кизилбаши... Она, бурча, вошла в комнату и быстро вернулась, держа в руках золотистое яблоко. - На, Тэкле половину отдай. Георгий засмеялся: в течение шести лет бабо Кетеван повторяла одно и то же. Он разломил яблоко и предложил бабо самой выбрать половину для Тэкле. Кетеван испытующе посмотрела и, вздохнув, сказала: - Одинаковые, ешь, какую хочешь. Георгий с наслаждением вонзил крепкие зубы в рассыпчатую мякоть. Из дома выбежала молодая женщина, за нею, шлепая чувяками, семенил испуганный мужчина. Женщина резко оттолкнула старуху. - Из ума выжила, - прошипела женщина, - войди, господин в дом, хоть весь сад возьми, твое... Георгий посмотрел на женщину. Мелькнули пройденные годы: вот она, под смех соседей выгнав его из фруктового сада, с палкой преследует по улице. Недоеденное яблоко упало на дорогу... Маро расстроенная встретила Георгия. Не все ли равно, в каком платье молиться за такого сына? Георгий нежно обнял мать. Она заплакала. - Нехорошо, Георгий, Папуна из дома убежал, ты голодным ходишь... Соседи прячутся, никто поздравить не пришел... Первые кланяются... Жены гзири, надсмотрщика, нацвали проходу не дают, вертят лисьими хвостами. Где раньше были? "Что-то надо сделать", - стучало в голове Георгия. Шио рассердился. - С ума сошла! Горе большое! Нашла, о чем плакать. Соседи первыми кланяются? Пусть кланяются. Раньше я, бедный азнаур, перед всеми мсахури шею гнул, теперь пусть жирный Гоголадзе немного буйволиную шею согнет, и Оболашвили тоже пусть кланяется, и гзири тоже, и нацвали. Пусть все кланяются владетелям Носте. - Когда от доброго сердца кланяются, ничего, а когда завидуют, ненавидят, боятся, такой поклон хуже вражды, - сокрушалась Маро. - Пойдем, Георгий, в сад, там кушанье приготовлено... Два месепе пришли работать, мать и сын... Вот самой делать нечего. Шио велел, - добавила она виновато. В саду под диким каштаном с еще не опавшими листьями стояли из грубо сколоченных досок узкий стол и скамьи. Георгий с отвращением оглядел яства, обильно расставленные на цветном холсте. Заметив опечаленное лицо матери, молча сел. Шио самодовольно, с жадностью поедал все, на что натыкался глаз. Хлопнула дверь, и в сад вошел Папуна. Георгий опустил голову. Папуна молча подошел, сел, вынул платок и вытер затылок. Шио, без умолку говоривший, налил вино и хвастливо заявил: - Нацвали большой бурдюк в подарок прислал. Папуна молчал. - Сейчас горячий шашлык будет, - захлебывался Шио. - Эй, Эрасти! - крикнул он. Подбежал изнуренный мальчик. Бесцветные лохмотья едва прикрывали коричневое тело. Он согнул голову, точно готовясь принять удар. - Шашлык принеси, дурак, и скажи матери, пусть еще два шампура сделает. Мальчик стремглав побежал обратно. Георгий посмотрел на Папуна, но тот упорно молчал. Злоба росла, давила Георгия, кулаки сжимались, глаза застилал туман. Прибежал Эрасти. На глиняной тарелке румянился шашлык. Глаза Эрасти блуждали, в углах рта пузырилась голодная слюна. Он дрожащими руками поставил блюдо перед Шио. Георгий взглянул на мальчика. - Садись, ешь. Эрасти непонимающе мигал глазами. - Ешь, говорю! - стукнул кулаком Георгий. Посуда подпрыгнула, расплескивая содержимое. Шио кинулся поднимать опрокинувшийся кувшин. Эрасти, полумертвый, упал на скамью. Георгий подвинул ему шашлык. - Ешь, пока сыт не будешь. Эрасти взял кусок мяса. От страха пальцы никак не попадали в рот. - Добавь для смелости вина, Георгий, - повеселел Папуна. - Это вино слишком дорогое для месепе, - обиделся Шио. Не ответив, Георгий, налил а чашу вина и подвинул к Эрасти. - А ну, покажи, мужчиной растешь или собакой. Эрасти, стуча зубами, расплескивая половину, поспешными, неровными глотками опорожнил чашу. - Молодец, - подбодрил Папуна, - завтра две выпьешь. Шио брезгливо косился на испуганного, жадно глотающего мясо Эрасти. - Не надо сразу много - заболеет, - вздохнула Маро, решительно отодвинув блюдо. - Будешь сыт у нас, и одежду завтра найду... Мать тоже сейчас кушает, - добавила она, угадывая мысли сына. - Большая у вас семья, Эрасти? - спросил Георгий. - Нет, господин. Отец, мать, еще два брата маленьких, есть и сестра, бабо тоже есть. Сестра больная, ноги совсем плохо ходят, люди говорят - от голода. Бабо тоже не работает, старая, на них долю надсмотрщик не дает. Нам тоже мало дают, не хватает, а работаем много. У кого все здоровые и работают, тому лучше. Одежду тоже им не дают, нашу носят. Пусть носят, лишь бы не умерла сестра, жалко. Одна у нас и очень красивая, господин, только ноги плохо ходят, от голода, говорят... Мальчик испуганно замолк и вскочил из-за стола. Маро тихонько вытерла слезы. - Эрасти, ты сколько можешь на себе нести? - спросил Георгий. - Сколько прикажешь, господин, разве месепе смеет отказываться? Георгий рассмеялся. - Сегодня ты в первый раз выиграл своей покорностью. Видел еду в черной комнате? Все унеси домой. За один раз не перетащишь, второй раз приходи... И чтоб я больше не видел, отец, соседское добро у нас, - вдруг накинулся он на отца. - Так разве должен начинать владетель Носте? - Стыдно, Шио, - подхватил Папуна, - очень стыдно... Иди, Эрасти, исполни приказание господина. Постой, возьми моего коня и хурджини. Завтра приходи. А мать пусть домой идет, если сестра больная, дома работать некому... Другую женщину, здоровую приведи... Не терплю, когда шашлык слезами пахнет. Завтра на коне вернешься, смотри, на ночь корму не забудь дать... Мальчик, слегка пошатываясь от вина и радости, направился к дому. Маро, улыбаясь сыну, поспешила за ним. - Значит опять голодные будем сидеть? Какой ты господин, если у тебя - пустой дом и презренный месепе к себе тащит лучшую еду? Думаешь, спасибо тебе скажут? Много о нас думали? Обгорелой палки никто не дал. Смотри, какой амбар у надсмотрщика, у сборщика, а ты, владетель Носте, с пустыми подвалами... Над кем люди смеяться будут, не знаю... Думал, к старости бог счастье послал, - заплакал вдруг Шио. - Не плачь, отец, я погорячился... От надсмотрщика и сборщика награбленное заберем, а соседей не трогай. Все тебе доставлю: дом высокий построим, ковры из Тбилиси привезем, работать больше не будешь. Людей много, накормим, с удовольствием у нас останутся... Эх, отец, хочу, чтобы кругом все смеялось. - Сын мой, гзири, нацвали и старший сборщик идут, - запыхавшись, проговорила Маро. Шио по привычке вскочил, одергивая одежду. - Садись, отец, пусть сюда придут. Не уходи, Папуна, послушаем, зачем пожаловали. Гзири, нацвали и старший сборщик, кланяясь, бегло оглядели стол. - Садитесь! - не вставая, сказал Георгий. - По делу пришли или в гости? - Как пожелаешь, батоно, - процедил гзири. - Если по делу - говорите. - Как дальше будем? - спросил сборщик. - Теперь мы твои мсахури. Почти все в Тбилиси отправили, а зима длинная. Конечно, если бы знали о царской милости, задержали бы отправку. - Неудобно тебе здесь. Пока новый дом выстроишь, возьми мой, я временно к Кавтарадзе перейду, сегодня приглашал, - сладко пропел нацвали. - Спасибо, пока здесь поживу... Значит, все в Тбилиси отправили? - Все, Георгий. - А почему месепе от голода шатаются? - Они всегда, батоно, шатаются, сколько ни давай - мало! Разве ты раньше не замечал? - Хорошо замечал. - Но, батоно, сколько стариков, сосчитать страшно, даром хлеба кушают... На всех долю даем. - А старики мсахури... воздухом живут или долю месепе получают? - вспылил Папуна. - Как можно нас с презренными месепе сравнивать! - обиделся нацвали. - Постой, Папуна... Что же ты предлагаешь, ведь надо зиму народ кормить? - Можно, батоно, сорок месепе продать. Управляющий Магаладзе хорошую цену давал, десять девушек для работы на шелк им нужны, тридцать парней. Можно подкормить месепе дней десять - пятнадцать, еще дороже возьмем. - А сколько мсахури за месепе можно получить? - За десять месепе одного мсахури, - с гордостью ответил гзири. - Хорошо, выбери четырех мсахури и продай Магаладзе, - спокойно проговорил Георгий. Пришедшие опешили. - Шутишь, батоно, зачем продавать мсахури, когда нужны месепе?.. Можно, конечно, не продавать месепе, но чем кормить будем? - Чем до сих пор кормили? - До сих пор царство кормило. Трудно тебе, батоно, сразу такое хозяйство поднять... - Почему трудно? - перебил сборщик. - Можно еще раз обложить податью Носте. Я с Шио говорил, твоего слова ждем, весь дом наполним. Если с каждого дома по две овцы взять, корову, буйвола, долю хлеба уменьшить... - Пока ничего не делайте, подумаю два дня. Георгий встал, давая понять, что разговор окончен. На улице нацвали, гзири и сборщик дали волю накипевшему гневу. Долго плевались. У нацвали брезгливо свисала нижняя губа. - Не только покушать - по чашке вина не поднес, будто не грузин. Гзири с ненавистью посмотрел на нацвали. - О чем говорить? Сейчас видно - из нищих, мсахури знал бы, как обращаться. Обсудив положение, они повеселели и, обогнув церковь, постучали в двери священника. ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ К Георгию почти вернулось хорошее настроение. Он целый день не выходил, втайне поджидая "барсов". - Мириан, Нико и Бакур пришли, поговори, Георгий. Люди не понимают, что устал, скажут, от богатства гордый. Поговори, мой сын. Георгий безнадежно махнул рукой, встал и пошел навстречу трем старикам. Еще издали, сняв папахи, они униженно пригибались. Георгий нахмурился: кланяются - боятся. Налитые чаши старики приняли от Георгия с благоговением. - Тысяча пожеланий доброму господину. Застенчиво вытерли губы, робко топтались на месте. Георгий с трудом уговорил их сесть. Видимо, не в гости пришли ностевцы, если землю лбом топчут. - Ты теперь большой человек, наверно, в восемнадцатый день луны родился, от тебя зависим, все твои. - Мы понимаем, владетель Носте должен хорошо жить. - Вы понимаете, а я ничего не понимаю. Что вам всем нужно? - По совести владей, Георгий. Конечно, от родителей, друзей тебе неудобно брать, а почему мы должны отвечать? - Но разве я от вас что-нибудь отбираю? - Только приехал... Сборщик говорит, будешь брать, дом тебе надо азнаурский держать... Вот Петре первый богач, у него ничего не возьмешь, а у меня возьмешь... От сборщика прятать трудно было, все ж прятали, а от тебя ничего не спрячешь, хорошо дорогу знаешь. - Хотим по справедливости... Выбраны мы от деревни, хотим по справедливости... У деда Димитрия возьми, у отца Ростома тоже возьми... - Я ни у кого брать не хочу, идите домой. - Первый день не возьмешь, через месяц все отнимешь. Знаем мы... Много кругом азнауров, все так делают, а ты, Георгий, тоже должен так делать... Носте получил... - Носте получил, чтобы друзей грабить? - Друзей не хочешь, а нас можно? Друзья твои сами азнаурами стали, а родители за спины сыновей прячутся, почему мы должны отвечать? По совести бери, Георгий, мы все работаем... По совести, просим. Мириан, Нико и Бакур встали, низко пригнули головы. Георгий вскочил. - Идите, говорю, я ни у кого ничего не возьму. - Выбранные мы, Георгий, от всего Носте выбраны; пока не скажешь, сколько брать будешь, не уйдем. Взбешенный Георгий бросился в дом. Свернувшись на тахте, тихо всхлипывала Тэкле. - Мой большой брат. Хочу тоже быть богатой азнауркой, буду каждый день ленту менять. В воскресенье надену красную... У меня много лент, даже на постный день есть, коричневая. Георгий улыбнулся и прижал к себе Тэкле. Из глубины сада неслись брань Папуна, скрипучий голос отца и плаксивое причитание стариков. Георгий схватился за голову - так продолжаться не может, надо обдумать, решить. - Пока Георгий не скажет, сколько брать будет, не уйдем. Выборные мы... Георгий выскочил из дома. Метнулась в сторону сорванная дверь. Грохнул плетень, и конь помчался через Носте. Брызгами разлетелся Ностурский брод, скатилась вниз глухая тропа, ветер рвал гриву, раскаленные подковы стучали о камни. Прозвенели слова Арчила, оранжевой птицей взлетела царская грамота... Почему разбежались друзья, прячутся соседи? Мсахури предлагают грабить. Все боятся, дрожат, умоляют... Свистнул арапник. Конь бешено мчится через ущелья, камни, реки, не поспевая за бушующими мыслями... Сквозь расселины гор уползало мутное солнце. Гордый джейран застыл на остром выступе, падали прохладные тени. Ровнее билось сердце. Тише и тише стучали копыта. Вдали маячили всадники - "Дружина барсов". Рука сжала поводья. Он свернул с дороги, точно костлявыми пальцами горло сжал смрад отбросов шерсти. Поднялся в гору и неожиданно въехал в поселок месепе. Приплюснутые, грязные жилища угрюмо молчали. Прел неубранный навоз. - Не нравится у нас, господин? Георгий быстро обернулся. У крайней землянки стояла стройная девушка. - Никогда не нравилось, поэтому избегал сюда приходить, - ответил Георгий. Тихий смех больно отозвался в ушах. - Как зовут тебя? - Русудан. - Русудан?! Георгий вздрогнул. "Охотно принимаю тебя в число моих друзей", - вспомнилась другая Русудан. - Ты любишь кого-нибудь? - Люблю. Девушка рванулась вперед, точно готовясь защитить свое право на чуство. - Возьми себе в приданое, Русудан. Георгий бросил кисет с царскими монетами, хлестнул коня и растаял в лиловом мраке. В хмурый дом Георгий вернулся возбужденным, счастливым, схватил мать, несмотря на протесты, долго кружил ее по комнате, похлопал просиявшего отца, пощекотал завизжавшую Тэкле и властно сказал Папуна: - Я им покажу! Овечьи головы! Папуна сразу повеселел, засуетился, бросился помогать Маро с ужином. - Господин, господин, - шептал кто-то, царапая влажное окно. Георгий приподнялся. В предрассветном сумрака странно качался Эрасти. - Что тебе, Эрасти? - Выйди, господин, дело есть! - шепнул Эрасти. Георгий бесшумно открыл дверь. Искаженное ужасом лицо Эрасти белым пятном мелькнуло в темноте. Зубы безвольно стучали. - Господин, хлеб, хлеб увозят. Горе нам, месепе с голоду умрут... Горе нам, господин... - Где увозят? Откуда узнал? Не дрожи так. Никто с голоду не умрет. Садись, говори спокойно. - Господин, коня хотел привести. Господин Папуна велел. Давно думал на коня сесть, а тут счастье, конь дома... Как все ели, господин, от радости плакали. Сестра говорит - ноги сразу крепче стали. А я есть не мог, конь покоя не дает. А сегодня Папуна тоже коня дал. Когда совсем ночь пришла, думаю, кругом поеду, как дружинник, с рассветом коня приведу. Только выехал на дорогу, слышу - арбы скрипят. Испугался, господин, соскочил с коня, думаю, поймают меня на коне господина, плохо будет, спрятал за выступ коня, а сам смотрю... Пять ароб зерна повезли нацвали и гзири. Я их узнал, господин... Пять ароб хлеба увезли. Горе нам, месепе еще доли не получили. Все уже получили, только месепе не получили. Сборщик сказал, скоро выдаст, и не дает. Орехи в лесу собираем, каштаны варим, больше ничего нет. Теперь, господин, умрут месепе, в Тбилиси нашу долю вывезли... Теперь все умрем... Мальчик тихо завыл. Георгий некоторое время молчал, затем похлопал Эрасти по плечу. - Зайди в дом и ложись спать. Не плачь, все месепе двойную долю получат, в Носте голодных не будет больше... Смотри никому не говори об арбах. Хочешь быть дружинником, научись молчать, и конь у тебя будет. Распоряжение гзири собраться на церковной площади взволновало ностевцев. Окруженный народом, гзири только разводил руками. Рано утром Папуна передал ему приказание Саакадзе. Что задумал возгордившийся азнаур - трудно сказать. Даже месепе велел собрать. Вчера выборных слушать не хотел, сегодня торжественное молебствие отложил. Священник за народ стал просить - нахмурился. Такие сведения не утешали. Еще более взволновала дерзость Саакадзе: в церковь он не пришел. Сияющие Маро, Шио и Тэкле стояли на почетном месте - еще бы, всем теперь на голову сядут. Папуна тоже не был в церкви. Первым заметил это Димитрий. Его мучила мысль о встрече с Георгием. Утром друзья ждали Саакадзе, но он ни к кому не пошел и к себе не звал. Священника сжигало нетерпение, и не успели ностевцы лба перекрестить, обедня закончилась и народ повалил на площадь. Прошло пять минут, потом семь. Гзири куда-то поехал, откуда-то вернулся, никто ничего не знал. Народ волновался, перешептывался. - Что же он не едет? С ума сошел - людей в праздник мучить, - хмурился Димитрий. - Едет! Едет! - вдруг крикнули на бугорке. На Георгии гордо сидела одежда, в которой он был в день получения царской грамоты. Шашка Нугзара предостерегающе сверкала. На окаменевшем лице горели два черных угля. Рядом на своем любимце в азнаурской одежде ехал Папуна. Эрасти, разодетый, гарцевал на подаренном Папуна царском жеребце. Саакадзе въехал в середину круга, осадил коня, оглядел всех, скользнул взглядом по лицам друзей и властно начал: - Когда я возвращался в Носте, думал иначе с вами встретиться. Но вы сами определили мое место. Хорошо, пусть будет так. Да, с вами говорит владетель Носте, и он вам покажет, умеет ли он быть господином. Он вас отучит быть рабами... Все родители новых азнауров с детьми и стариками отныне вольные, идите, куда хотите. Хозяйство до последней курицы возьмите с собою. Вами нажитое - ваше. Толпа замерла. - Кто имеет жилища в наделах сыновей, пусть теперь уходит, мне помещения нужны. Кто не имеет, на одну зиму разрешаю остаться. Он помолчал. Народ затаил дыхание, ждал. Слышно было, как ласточка пролетела, только азнауры сдерживали Димитрия, рвавшегося к Саакадзе. - Никому не известен завтрашний день, хочу прочно укрепить ваши права, - продолжал Георгий. - Вы знаете, не все в моей власти, не все могу сделать, но возможное сделаю. Глехи и хизани перевожу в мсахури... Потом подумаю, как увеличить благосостояние всех. Ни у кого не собираюсь отбирать, пусть каждый владеет своим добром... Толпа качнулась, загудела, навалилась, но Саакадзе поднял руку. Улыбка не тронула окаменелого лица, стальной голос не гнулся. Он оглядел жалкую толпу месепе. - Кто старший у месепе, выходи. Месепе дрогнули, сжались. Седой старик с покорными глазами робко вышел вперед. - Сколько семейств месепе? - Сорок семейств, господин, сто пятьдесят душ, стариков, много. Что делать, не хотят умирать, богу тоже не нужны. - Стой тут, старик... Крепко запомните, ностевцы, - в моем владении никогда не будет месепе. С сегодняшнего дня всех месепе переписываю в глехи и перевожу в Носте. Георгий, сдерживая шарахнувшегося коня, дал утихнуть поднявшейся буре. Слова восторга, недоверия, страха бушевали над площадью. Многие месепе рыдали, многие упали на землю. - Кто не хочет жить с моими новыми глехи, может уходить, всем вольную дам... Площадь затихла, Георгий сверкнул глазами. - Старик, больных теперь же переведи в Носте, место найдем, здоровые пусть на зиму жилища