, только высоко-высоко и бесшумно, над самыми вершинами мчались на восток большие реактивные лайнеры. Подумав об этом, Катсук продолжил свою песнь-молитву. Память о сне Хоквата снова стало беспокоить его, будто заноза в сознании. Ведь эта сила могла победить Похитителя Душ. Каким образом мальчишка смог привлечь в свой сон такого могущественного духа? Ведь он же хокват! Но его сон был сном-предупреждением, способным встревожить все окружающее. Да, и Хоквату пообещали исполнить его желание. А вдруг он пожелает такое, что после этого с ним невозможно будет справиться? Какое-то движение в реке отвлекло Катсука от его мыслей. Вниз по течению плыла длинная, гладкая, жемчужно-серая блестящая ветка. Могло показаться, что она плывет совершенно независимо от течения. И она явно направлялась к тому месту, где в тени красных кленовых деревьев на корточках сидел человек. Ветка пересекла тень на воде, как стрела, пробивающая цель. И тень тут же потянулась за веткой. Катсук почувствовал, как мрак тени ощупывает этот кусок дерева. Он прервал свою молитву и вздохнул глубоко-глубоко: - Аахххххх! Ветка поплыла через пятно тени, теперь уже совсем поперек течения. Она направлялась к нему! Один конец воткнулся в илистый берег прямо у ног Катсука. Он нагнулся и с чувством благоговения поднял ветку из воды. В этом куске дерева он чувствовал скрытую силу. Очень тщательно и осторожно осматривал он то, что принесла ему река. Дерево было гладеньким-гладеньким и слегка вибрировало под пальцами. Живое! С ветки капала вода. Один конец был обожжен, другой сломан. Дерево не находилось в воде долго и не замокло. Никаких деформаций, никакого скручивания по всей длине - почти с его собственный рост. В самом толстом месте ветка была с его сжатый кулак. Изгиб почти незаметный, может на ширину пальца. Ах, какая она удобная и живая! Катсук вонзил один конец ветви в землю, рука в центре, и попытался распрямить находку. Он чувствовал, как сопротивляется дерево, как трепещет от скрытой в нем силы. Это был материал для чудесного лука! Чувство благоговения в нем стало еще сильнее. Катсук вынул нож Хоквата из ножен, чтобы испытать дерево на твердость. Но тут поле его зрения пересекла огромная пчела, за ней еще одна, еще... еще... Индеец стоял растерянно, крепко сжав рукоять ножа. На лбу выступил холодный пот. Аххх, он чуть было не испортил все! И достаточно было всего одного прикосновения хокватской стали. Одно касание, и сила духа могла покинуть дерево. Его молитва принесла ему древко для божественного лука, а он сам чуть не совершил святотатство! У индейца даже во рту пересохло, когда он понял, насколько был близок к кощунству. Он вложил нож в ножны, сорвал их с пояса и выбросил ненавистное орудие в реку. Лишь только, когда лезвие блеснуло в волнах, он почувствовал, как сошел с него холодный пот. Как близок он был к тому, чтобы все напортить! Он глянул туда, где сидел мальчик - глаза закрыты, дремлет. В Хоквате пребывал могучий дух, но недостаточно сильный. Этот злой дух своей вкрадчивой льстивостью чуть было не ввел в искушение Катсука совершить кощунственную вещь. И кто знает, к чему это могло привести? Могло случиться, что Хокват вышел бы победителем. Когда два существа: страж и его поднадзорный, связаны некоторым образом, еще неизвестно, кто мог бы перетянуть. Катсук крепко сжал древко двумя руками и высоко поднял его над головой. Ах, какое оно чудесное! Он запел песню посвящения: этот лук он посвящает Пчеле, ведь это именно она послала ему его. Во время пения молитвенного гимна в мыслях его прошло все то, что ему предстояло сделать. Надо найти обсидиан и сделать из него нож, с помощью которого он уже будет мастерить лук. Делать он его будет древним способом. Потом он сделает себе стрелу и привяжет к ней каменный наконечник, изготовленный его предками на океанском побережье в Одетте. И вот тогда соединятся времена давние и времена нынешние. Катсук опустил ветку, расслабился. Он чувствовал, как в нем поют его предки. "Вот как должен умереть Невинный!" Благоговейно держа в левой руке посланную божеством ветку, Катсук пошел туда, где, прислонившись к прогнившему стволу, дремал Хокват. Почувствовав над собой тень индейца, мальчик тут же пришел в себя, поглядел на своего пленителя, улыбнулся. Эта улыбка растрогала Катсука. Он тоже улыбнулся в ответ. Ха, дух из хокватового сна был уже не страшен. Мальчик зевнул, потом спросил: - Что ты собираешься делать с этой палкой? Рыбу ловить? - С этой? - Катсук поднял ветку. Его рука пульсировала в такт скрытой в находке силе. - Это послали мне мои духи. Из нее выйдет великая вещь. 26 Шериф Паллатт сообщил нам, что сконцентрировал поисковые группы в относительно малоизученных частях Национального Парка, на так называемой Дикой Территории (см. карту справа) и дал им указания действовать самостоятельно. Он сказал: "Это вам не банальное похищение. Это преступление - месть всей белой расе озлобленного юноши в состоянии психического расстройства. Лично я убежден, что Хобухет отдает себе отчет в своих поступках и действует согласно своим планам. Он до сих пор сидит с этим мальчишкой в горах". Из статьи в газете "Пост-Интеллиндженсер", Сиэтл Катсук лежал животом вниз на берегу реки, глядя на ладонь опущенной в прозрачную, холодную воду руки. Посланное провидением древко будущего лука лежало рядом. Его ладонь осторожно продвигалась в воде к покрытому водорослями и мхом камню. Он чувствовал пульсацию крови в руке. Все сознание он переключил на окружающий мир. Прямо напротив, на другом берегу реки он видел два серых ствола мертвых деревьев. Их тени пересекали реку - две длинные тени в низком, пополуденном солнце. Шаркающие звуки за спиной подсказали, что идет мальчик. Катсук оглянулся. Хокват присел под высоким широколиственным кленом, перебирая свои камушки, по которым он считал дни. Камушков было восемь: восемь дней. С ветки над головой мальчика свисала борода грязно-зеленого, всклокоченного мха. Она болталась над русыми волосами мальчишки как шерсть на животе овцы. Мальчик жевал травянистый стебель. Катсук отвернулся и еще раз сконцентрировался на руке в воде. Река здесь была чистая и глубокая. На дне он мог видеть мелких рачков и моллюсков: неправильные черные пятнышки среди разноцветных камней. Уже несколько минут его внимание было приковано к большой рыбе, идущей против течения к заросшему водорослями топляку. Это был местный сиг - куллт'копэ. Тихо-тихо, едва дыша, Катсук выговорил его имя, обращаясь с мольбой к духам воды и рыбы. Хвост куллт'копэ шевелился, когда он объедал с водорослей мошек. Катсук ощущал себя рекой и находился сейчас рядом с рыбиной. На его родном языке эту реку называли Гнилая Вода. Странное имя, думал он. На вкус вода была хорошей, чистой, с привкусом тающего снега. От холодной воды рука от самого плеча занемела, но Катсук не шевелился, выжидая. Все свои мысли он направил на то, чтобы показать, что он друг этой рыбе. Так ловили в старину - еще в Первые Времена, даже память об этом мало в ком сохранилась. Он же научился так ловить рыбу еще мальчишкой у своего Дяди Окхутсэ. Рыба осознала присутствие преграды из руки Катсука, осторожно обошла ее и ткнулась губами в водоросли. Очень медленно и осторожно Катсук стал подымать руку, пока не подхватил рыбину под брюхо. Это движение доставило ему боль, но, чувствуя прохладную гладкость тела куллт'копэ, он сжимал медленно, мягко и осторожно... Потом он растопырил пальцы и провел их к ритмично вздымающимся жаберным крышкам. "Есть!" Сжимая пальцы и одновременно подымая руку, Катсук откинулся назад, перебросил рыбину через себя и повернулся, чтобы увидеть, куда та упала. Это был крупный сиг, длиной с руку Катсука. Она ударила мальчика прямо в грудь, и тот свалился на землю. Мальчик и рыбина слились в один перекатывающийся по берегу клубок - руки, ноги, дергающийся в воздухе хвост. Одним прыжком Катсук оказался возле них. Он схватил сига, просунув большой палец одной руки под жабры, а второй перехватил рыбу возле головы. Мальчик уселся на землю и восторженно закричал: - Мы поймали ее?! Мы поймали ее?! Катсук приподнял все еще сопротивляющуюся рыбину и одним ударом перебил ей хребет. От восхищения у мальчика перехватило дыхание, потом он сказал: - Ух ты, какая большая! Катсук поднял одной рукой рыбу, второй помог Дэвиду подняться на ноги. Рыбья кровь брызнула мальчику на куртку. Тот уставился на уже мертвого сига широко раскрытыми глазами. Его руки, ладони и весь перед куртки были испачканы рыбьей слизью, чешуей, песком, грязью и листьями, собранными чуть ли не со всего берега. - Ну ты и недотепа! - сказал Катсук. - Иди, отмойся, пока я буду чистить рыбу. - И мы сразу же будем кушать? Катсук подумал, что хокваты сразу же думают о своем желудке, а не о духе, которого они только что убили. - В свое время будем и кушать. А сейчас иди мыться. - Хорошо. Катсук отложил свое посланное духами древко. Поискав на берегу, он нашел большой сук с острым концом. Пройдя через заросли камышей, он вырвал у рыбы жабры, проколол брюхо, выбросил внутренности и про мыл рыбу в проточной воде. Продев через рыбину сук, он приготовил куллт'копэ, чтобы зажарить на углях. Работая, Катсук шептал молитву Рыбе, прося прощения за то, что сделал. Он слышал, как ниже по течению плещется мальчик. - Хэй, а вода холоднющая! - крикнул мальчик. - Так мойся быстрее. Катсук поднял рыбину и посланное ему древко и пошел к нависшему над рекой карнизу. Мальчик перескакивал по камушкам, спеша за ним. Он дрожал от холода, на лице было странное выражение. - О чем ты задумался? - спросил Катсук. - Так ты хочешь сказать, что эта рыба ударила меня? - Нет. Просто я постарался сделать так, чтобы она не ушла. Мальчик улыбнулся. - Неужели я выгляжу так смешно? Катсук весело засмеялся, неприятные чувства куда-то ушли. - Ты выглядел смешно! Я даже не мог сказать, кто из вас рыба, а кто мальчик! Они вместе поднялись на уступ, где начиналась трава. Катсук положил рыбину на мох и рядом осторожно положил древко. Он подумал о том, как Хокват воспринял все происшедшее: серебристая молния взлетела в воздух и ударила его. Какой шок для мальчишки! Катсук захихикал. Дэвид закрыл глаза, припоминая все. Катсук сказал, что ловит рыбу, но это выглядело так по-дурацки: он только ждал там... ждал... ждал... Ну кто мог при таком бездействии надеяться на улов?! Никакой удочки, лески, крючка, наживки - только рука в воде. А потом - хвать! Теперь Катсук уже смеялся. Дэвид открыл глаза. Теперь и его живот стал подрагивать от смеха. Он никак не мог справиться с ним. На тебе! Внезапно откуда-то прилетела холодная трепыхающаяся рыбища! Через мгновение мальчик и его похититель, стоя друг против друга, хохотали, как сумасшедшие. Шум вспугнул стайку серых соек, лагерных воришек с черными коронами перьев. Они кружили над головами людей, а потом уселись на осинах, выше по берегу. Их скрежещущие крики были безумным фоном для сумасшедшего хохота. Катсук даже удвоил свое веселье. В его мыслях опять и опять прокручивалась вся сцена: мальчишка, ноги, рыба, коричнево-зеленый берег реки, бешеное сплетение ног и рыбы. Это была самая смешная штука, которую Катсук мог вспомнить за всю свою жизнь. Он слышал, как смеется мальчик, пытаясь остановиться, но потом смеясь еще сильнее. Дэвид задыхался: "Ну... пожалуйста! Я... не могу... перестать... смеяться". Катсук попробовал вспомнить о чем-нибудь, что остановило бы смех. И_с_к_а_т_е_л_и_! Он подумал о людях, идущих сейчас по их следу. Подумал об удивлении, которое могла бы вызвать у них вся эта сцена. Какой она была нелепой! Он смеялся все громче и громче. От смеха уже болела грудь. Он скорчился на берегу, потом свалился на спину, посылая взрывы хохота прямо в небо. Мальчик, схватившись за живот, ползал рядом. Мужчина и мальчишка лежали, заражая смехом друг друга, пока усталость не овладела ими. Они не осмеливались слова сказать, потому что это вызывало новый взрыв веселья. Катсук вспомнил об игре в смех, в которую играл еще мальчиком, мальчиком по имени Чарлз Хобухет. Игра состояла в том, чтобы смешить друг друга. Тот, кому удавалось не засмеяться, выигрывал. Смех спазмами вырывался из его горла. Но мальчик уже лежал спокойно. Хокват выиграл в этой игре. Отсмеявшись, они еще долго лежали на теплой земле, пытаясь отдышаться. Катсук заметил, что небо потемнело. Холодный ветер гнал тучи через реку. Индеец сел, глядя на тучи. Они висели над деревьями безо всякой опоры, таинственные серые башни с блистающей отсветом уходящего дня окантовкой. Он хлопнул мальчика по плечу. - Пошли. Нам надо развести костер и высохнуть. Дэвид с трудом поднялся на ноги. - И приготовить рыбу? - Да, и приготовить рыбу. 27 Когда я сбит с толку, я прислушиваюсь к своему естеству, насколько это возможно. Так всегда поступают мои соплеменники. Когда мы встречаемся с чем-то неизвестным, мы молчим и ждем возможности понять его. Когда же белые узнают нечто загадочное для себя, они делают странные вещи. Они бегают без толку, стараясь создать как можно больше шума. Они еще больше сбивают себя с толку и даже не слышат себя. Из записки, оставленной в приюте на Сэм Ривер Всю ночь, проведенную ими в укрытии, Катсук не спал, погрузившись в раздумья. Хокват, лежащий рядом, и ровно дышащий во сне, оставался волнующей загадкой. Хотя мальчик и спал, живущий в нем дух бодрствовал. Это было похоже на давние времена, когда хокваты впервые прибыли на земли его племени, и кое-кто говорил, что они, должно быть, потомки Морской Чайки, хозяйки дня и дневного света. Дед Хобухет часто рассказывал об этом. Хокваты бегали и кричали, как чайки, так что удивление индейцев можно было понять. Этот мальчишка тоже совсем еще недавно бегал и кричал. Но сейчас он уже мог хранить молчание довольно долгое время. В какие-то моменты можно было даже почувствовать, как крепнет в нем дух. Этот дух рос и креп даже сейчас. Катсук чувствовал, что дух разговаривает с мальчиком. Этот дух был здесь, в темноте, показывая того мужчину, которым никогда не станет мальчишка. Эта мысль взволновала индейца, ему даже стало страшно. И вдруг находящийся в Хоквате дух заговорил с Катсуком: - Вот видишь, Катсук, в этом теле есть хорошие глаза и хороший разум. Он видит кое-что такое, чего ты не замечаешь. Катсук понимал, что следовало бы избить, наказать каким-то образом свои чувства за то, что они подчинились духу Хоквата. Но откровенность привела к тому, что он включился в этот безмолвный торг. - Что-то случится из-за этого тела, - сказал дух. Катсук держался изо всех сил, чтобы оставаться спокойным. Он колебался, даже нет, боялся. Если только он ответит духу, его собственная сила испарится. А тогда чужая сила могла бы его поднять и трясти сколько угодно. И тогда Катсук в теле Чарлза Хобухета дергался бы как камушек в погремушке. - Это глупо, считать, будто ты можешь не замечать моего присутствия, - сказал дух. Катсук крепко-накрепко стиснул зубы. Вот это соблазнитель! Он напомнил индейцу весь мир хокватов. - Я возвращу тебе твои собственные знания о мире, - предложил дух. Катсук нахмурился. - К тому же я дам тебе реальные знания того, что ты только думаешь, будто знаешь. Или ты считаешь, что в тебе уже нет местечка, чтобы вместить их? Что бы ты не сказал, "да" или "нет", есть ведь что-то, управляющее твоим сердцем. Рука этого мальчика и твой глаз встретились. Он что-то сказал, а какая-то часть внутри тебя услышала... и без всяких компромиссов. Если твои глаза так же хороши, как и его, можешь сам прямо просмотреть его тело и увидать в нем того человека, которым он стал бы. Он поделился с тобой этим знанием, но понял ли ты это? Катсук отрицательно покачал головой в темноте, отчаянно держась своей связи с Похитителем Душ. - Как все это началось? - спросил дух. - Что заставляет тебя верить, что ты можешь быть хозяином положения? Неужели ты не видишь в этом юноше чуда? Отвлекись от его внешнего вида и загляни вовнутрь. Сможешь ли ты быть достойнее его? Катсук чувствовал, что обливается потом. Изнутри и снаружи его обжигал холод. Перед напором этого духа невозможно было устоять. Он заглядывал в самые глубины его сознания. Это одновременно и подавляло, и унижало. Этот дух буквально пробивал духовное естество индейца, его глубинную суть. Катсук ощущал вибрации ночи, чувствовал всю необычность и ужас этого мгновения разговора с духом. Тот захватил сетью громадную часть его вселенной, его мира, и содрогал ее своими замечаниями. Причем, духу даже было все равно, хочет ли Катсук внимать ему. Он только говорил и говорил. Дух не предлагал ему что-либо делать, только слушать. Его послание было словно выбитым в камне. И после всех своих безумных слов дух сказал одну простую вещь: - Если ты не отказался от своего решения, сделай все так, как мужчина поступает с мужчиной. Трясясь от страха, Катсук не мог сомкнуть глаз в темноте. Хокват повернулся, что-то пробормотал, потом сказал ясным голосом: - Катсук? - Я здесь, - ответил тот. Но мальчик говорил это во сне. 28 Меня привлекает ошибочность западной философии. В английском языке нет никакого "языка тела". Одни слова, слова, слова, и никаких чувств. Нет плоти. Нет тела. Вы пытаетесь разделить жизнь и смерть. Вы пробуете оправдаться тем, что цивилизация, использующая обман, ложную веру, хитрость, делает так, что фальшивые ценности превалируют _н_а_д_ плотью. Серьезность ваших нападок на счастье и страсть оскорбляют во мне человека. Они оскорбляют мою плоть. Вы всегда бежите своего тела. Вы прячетесь в словах отчаянного самооправдания. Вы пользуетесь самой изощренной риторикой, чтобы оправдать образ жизни, несвойственный человеку вообще. Это образ жизни, так, но не сама жизнь! Вы говорите, что верить глупо, и сами же верите в это. Вы говорите, что любовь бесполезна, но сами же ищете ее. А находя любовь, вы ей не доверяете. Высшую вербальную ценность вы видите в чем-то, что сами называете безопасностью. Это выгораживает уголок, в котором вы ползаете, совершенно не понимая того, что держаться за мертвечину - это совсем не то, что "жить". Из статьи Чарлза Хобухета для журнала "Философия 200" - Приблизительно тридцать тысяч лет назад, - сказал Катсук, - лава была вытолкнута сюда, в дыру, расположенную где-то в середине склона. Он указал большим пальцем через плечо. - Лава застыла громадными глыбами, которые вы, глупые Хокваты, называете индейскими слезами. Дэвид глянул вверх, в сторону гор, которые сияли в утреннем солнце, стоящем над рощей тсуг. Горы стояли, будто каменная колоннада. Над ними плыли тучи. На южной стороне горного склона был след морены. Река текла у самого подножия горы, но ее шум заглушался ветром, безумствующим и деревьях. - А сколько сейчас времени? - спросил Дэвид. - Хокватского времени? - Да. Катсук оглянулся на солнце. - Около десяти утра, а что? - Ты знаешь, чем я занимался дома в это время? Катсук глянул на Хоквата, чувствуя, что мальчишке хочется выговориться. А почему бы и нет? Если Хокват сейчас станет говорить, его дух будет хранить молчание. Катсук кивнул и спросил: - Так чем бы ты занимался? - Я бы учился играть в теннис. - Теннис? - Катсук покачал головой. Индеец сидел сейчас на корточках у склона. В левой руке он держал длинный обломок коричнево-черного обсидиана. Упираясь этой рукой в бедро, он ударил по обсидиану кремнем. Звук удара зазвенел в чистом, свежем воздухе. При этом возник запах паленого, который Дэвид сразу же унюхал. - Значит, теннис, - повторил Катсук. Он попробовал представить мальчика взрослым мужчиной - избалованным и богатым пустоголовым типом из армии плейбоев. Потерявший невинность. В черно-белой униформе для вечерних приемов. С черным галстуком-бабочкой. Модно подстриженный завсегдатай ночных клубов. Но была возможность не дать ему возмужать. - А потом я шел плавать в нашем бассейне, - сказал Дэвид. - А ты не хочешь поплавать тут, в реке? - Слишком холодно. У нас вода в бассейне подогревается. Катсук вздохнул и вернулся к своему делу. Обсидиан уже начал принимать нужную форму. Скоро он станет ножом. Еще через какое-то время Дэвид попробовал проникнуть в тайну настроения своего похитителя. Они и так долго молчали, когда пробирались сюда, к горному склону. Это заняло целый день. В кармане у Дэвида было десять камешков - десять дней. Те несколько предложений, которые сказал Катсук за все время, становились все более мрачными, короткими и отрывистыми. Катсук был поглощен новыми мыслями. Неужели его дух потерял силу? Дэвид уже и не думал о побеге. Но если сила Катсука уменьшилась... От обсидианового обломка откололся большой кусок. Катсук поднял его, повертел в руках, осмотрел. - Что ты делаешь? - спросил Дэвид. - Нож. - Но ведь ты забрал... мой нож. Дэвид поглядел на пояс Катсука. Расселовского ножа там не было во время всего перехода через горы, но мальчик подумал, что нож может лежать у индейца в сумке. - Мне нужен особенный нож, - ответил Катсук. - Зачем? - Чтобы сделать для себя лук. Дэвид кивнул, потом снова спросил: - Ты уже бывал здесь раньше? - Много раз. - Ты делал здесь ножи? - Нет. Я приводил сюда хокватов, чтобы те искали красивые камешки. - Они делали здесь каменные ножи? - Может и так. - А откуда ты знаешь, из какого камня можно делать нож? - Мой народ тысячелетиями делал ножи из здешних камней. Обычно они приходили сюда раз в год. Так бывало до того, как хокваты принесли с собой сталь. Вы называете эти камни обсидианом. Мы называем их "Черным огнем" - КЛАЛЕПИАХ. Дэвид молчал. Но где же был его нож марки "Рассел"? Катсук отдаст его или нет? За ночь в силки, поставленные Катсуком, попался кролик и две небольшие куропатки. Индеец снял с кролика шкуру с помощью остроконечного коричнево-черного камня, а потом приготовил в земляной яме, на костре, куда он бросал куски горной смолы. Смола давала жаркое, почти без дыма, пламя. Дэвид обглодал кроличью лапку и стал жевать мясо, наблюдая за тем, что делает Катсук. У серого кремневого рубила в правой руке Катсука был узкий край. Им индеец резко и уверенно ударил по куску обсидианового стекла. Полетели искры. В воздухе сильно запахло серой. Призвав на помощь всю свою храбрость, Дэвид спросил: - А где мой нож? Катсук подумал: "Умный, хитрый хокват!" А вслух сказал: - Лук я должен делать так, как делали его в старину. Сталь не должна касаться его древка. - Так где же мой нож? - Я выкинул его в реку. Дэвид отбросил в сторону кроличью лапку, вскочил на ноги. - Но ведь это же мой нож! - Успокойся, - сказал Катсук. - Это папа дал мне этот нож! - сказал Дэвид сдавленным от ярости голосом. По щекам побежали слезы злости. Катсук глядел на мальчика, оценивая меру его страсти. - Разве отец не купит тебе другой нож? - Этот он подарил мне на день рождения! - Дэвид вытер слезы. - Зачем ты выбросил его? Катсук глядел на кремень и кусок обсидиана в руках. "Подарок на день рождения. Сыну от отца: подарок от мужчины мужчине." Катсук чувствовал внутреннюю пустоту от того, что он никогда не сможет сделать своему сыну мужской подарок. Обсидиановый осколок оттягивал руку. Он знал, что сейчас жалеет самого себя, и это бесило больше всего. Зачем кого-либо жалеть? Никакой отсрочки! - Чтоб ты сдох! - взбесился Дэвид. - Чтоб ты сдох от кедровой немочи! Катсук встрепенулся. Так вот где была зарыта собака! Невинный нашел себе духа, который выполняет его требования. Только вот где Хокват нашел себе такого духа? Тсканай передала? Если так, где она сама нашла его? - Пчела предупредила меня, чтобы я выкинул нож. - Дурная пчела! У Катсука даже челюсть отвисла от таких слов. - Ты поосторожней говори о Пчеле. Она может сделать так, что ты и до вечера не доживешь! Просматривающееся в словах Катсука безумие несколько остудило гнев мальчика. Теперь им овладело чувство потери. Нож пропал. Этот сумасшедший выбросил его в реку. Дэвид попытался вздохнуть поглубже, но в груди отдавало болью. Ножа уже не найти. Внезапно он вспомнил про убитого туриста. Этот нож убил человека. Может, потому его Катсук и выбросил? Катсук снова принялся бить кремнем по обсидиану. - А ты уверен, что не спрятал нож в свою сумку? Индеец отложил кремень и обсидиан, открыл сумку и показал ее содержимое мальчику. Дэвид указал пальцем: - А в этом сверточке что? - Там твоего ножа нет. И вообще, можешь сам посмотреть. - Вижу, - все еще злым тоном. - А что в свертке? Катсук закрыл сумку и снова принялся за обсидиан. - Там пух морской утки. - Пух? - Ну, такие мягкие перышки. - Это я понял. Зачем ты таскаешь с собой этот дурацкий пух? Катсук отметил, сколько злости было во взгляде мальчика, и подумал: "Пух я приколю к твоему телу, когда убью тебя." А вслух сказал: - Это для моих колдовских снадобий. - А зачем это твой дух приказал тебе выкинуть мой нож? "Он уже научился задавать вопросы правильно", - подумал Катсук. - Так зачем? - настаивал мальчик. - Чтобы спасти меня, - прошептал индеец. - Что? - Чтобы спасти меня! - Ты же говорил Кэлли, будто тебя уже ничто не спасет. - Кэлли не знает меня. - Она твоя тетка. - Нет. Ее племянника зовут Чарлз Хобухет, а я - Катсук. Мужчина думал про себя: "Почему это я оправдываюсь перед своей жертвой? Что такого он делает, что мне приходится защищаться? Может, это из-за выброшенного мною ножа? Для него это была связь с отцом; отцом, который был у него до того, как он стал Хокватом. Да, это так. Я выкинул прочь его прошлое. То же самое пьяные лесорубы сделали с Яниктахт... и со мной." - Могу поспорить, ты никогда еще не был в бассейне с подогреваемой водой, - заявил Дэвид. Катсук улыбнулся. Гнев Хоквата молниями бил в разные стороны. Сейчас мальчишка метался, будто зверь в капкане. "Занятия теннисом, плавательный бассейн." Хокват вел спокойную жизнь, жизнь предохраняемой невинности, как жил его народ. Несмотря на попытку Тсканай, он оставался в хрупкой переходной позиции: наполовину мужчина - наполовину ребенок. Невинный! Сейчас Дэвида охватила печаль. Горло пересохло. Грудь болела. Он чувствовал себя усталым и ужасно одиноким. Ну зачем этот придурошный Катсук делает каменный нож? Зачем он ему по-правде? Или он снова врет? Дэвид вспомнил то, что читал об ацтеках, о том, как они убивали свои освященные жертвы каменными ножами. Ацтеки ведь тоже были индейцами. И тут же он отрицательно покачал головой. Ведь Катсук сам обещал: "Пока ты не попросишь меня сам, я тебя не убью". По-видимому, каменный нож был нужен ему для других целей. Наверное, чтобы делать этот свой дурацкий лук. - Ты уже не сердишься на меня? - спросил Катсук. - Нет. - Все равно, физиономия надутая. - Это хорошо. В гневе ничему не научишься, потому что гнев блокирует твое сознание. А тебе есть чему научиться. "В гневе ничему не научишься!" - думал Дэвид. Он взобрался на склон рядом с Катсуком, прошел немного по краю обрыва и уселся спиной к стволу тсуги. На земле вокруг него валялись куски обсидиана. Мальчик набрал целую пригоршню и стал бросать их в деревья, растущие у подножия склона. Попадая в ствол дерева, обломки издавали щелкающий звук. Падая в подлесок, в колючий кустарник, они шелестели. Это было интересное дополнение к звукам, издаваемым при работе Катсука. Дэвид чувствовал, как с камнями улетает и злость. Все глубже и глубже мальчик погружался в свои мысли. - Если ты хочешь бросить в меня камень, - сказал Катсук, - брось. Не надо насиловать свои чувства. Дэвид вскочил на ноги, злость снова вспыхнула в нем. Он поднял кусок обсидиана размером с перепелиное яйцо, с острыми краями, потом стиснул зубы и изо всех сил бросил камень в Катсука. Камень, описав дугу, попал индейцу в скулу, оставив красную полосу, откуда сразу же потекла кровь. Перепуганный тем, что он наделал, Дэвид отступил назад. Каждый его мускул был готов к немедленному бегству. Катсук приложил к ране палец, поглядел на кровь. Любопытно, рана совсем не болела. Что это могло значить? Да, было неприятное ощущение удара, но не боли. Ах, да, Пчела блокировала его болевую чувствительность. Пчела защитила его своим колдовством, чтобы удары не действовали на него. Это было посланием Пчелы, ее даром. Дух, сидящий в Невинном, не мог победить! "Это я, Таманавис, говорю тебе..." - Катсук! Катсук, прости меня! Мужчина поглядел на мальчика. Хокват уже был готов бежать, сломя голову, глаза его расширились и горели от страха. Катсук кивнул и сказал: - Теперь ты, хоть и в неполной мере, знаешь, что я чувствовал, когда забирал тебя из хокватского лагеря. Это какая же ненависть должна быть, чтобы убить невинного ради нее. Ты хотя бы думал об этом? "Убить невинного!" - думал Дэвид. А сам сказал: - Но ведь ты же обещал... - И я сдержу свое обещание. Так поступает мой народ. Мы не говорим о хокватской лжи. Ты хоть знаешь, как это бывает? - Что? - Когда мы добывали китов, кит сам требовал гарпуна. Кит сам просил, чтобы его убили. - Но я никогда... - Тогда ты в безопасности. И Катсук вернулся к своим камням. Дэвид подошел к нему на пару шагов поближе. - Тебе не больно? - Пчела сделала так, что мне не больно. А теперь успокойся. Мне нужно сосредоточиться на деле. - Но ведь идет кровь. - Она остановится. - Почему ты не приложишь что-нибудь? - Это маленькая ранка. Твой рот - это большая рана. Успокойся, или я заткну ее чем-нибудь. Дэвид принял его слова за чистую монету и испуганно вытер рот тыльной стороной ладони. Ему трудно было не глядеть на темный шрам на скуле Катсука. Кровь перестала идти, но теперь рану покрыла корка, края вспухли. Почему ему не больно? Дэвида напугало именно то, что рана не болит. А ему хотелось, чтобы она болела. Ведь порезы, ушибы всегда болят. Только у Катсука оказались покровительствующие ему духи. Может, они и вправду сделали так, что он не чувствует боли? Теперь Дэвид обратил свое внимание на обсидиановый нож, уже обретший свою форму в руках Катсука. Лезвие, длинною дюйма четыре, с острым краем, было направлено к груди индейца. Быстрыми, почти незаметными ударами Катсук отбивал тонкие пластинки обсидиана. Нож не был настолько длинным и тонким, чтобы проколоть что-нибудь. Режущий край был весь в зазубринах. Но им можно было перерезать артерию. Мальчик опять вспомнил о путешественнике, которого убил Катсук. Ведь он-то не просил, чтобы его убили, но, тем не менее, Катсук его зарезал. У Дэвида вдруг пересохло во рту. Он сказал: - А этот парень... ну, ты знаешь, на тропе... парень, которого ты... ну, он же не просил тебя... - Вы, хокваты, считаете, что говорить можно только ртом, - ответил Катсук, даже не отрываясь от своей работы. - Почему бы тебе не научиться языку тела? Когда Ворон сделал тебя, неужели он забрал у тебя эту возможность? - Какой еще язык тела? Это именно то, что ты делаешь. Подумай о том сможешь ли ты верно описать словами то, что действительно хочешь. - А зачем эти глупости про Ворона? - Бог создал нас, так? - Да! - Все зависит от того, о каком боге ты думаешь. - И все равно я не верю в язык тела. - Ты не веришь, что это Ворон привязал тебя ко мне? Дэвид не мог ответить. Ворон _д_е_л_а_л_ то, что хотел Катсук. Птицы направлялись туда, куда им указывал Катсук. Ведь даже только знать о том, куда направляются птицы - это же какая сила! - Сейчас ты спокоен, - продолжил индеец. - Разве Ворон забрал у тебя язык? Но он может так сделать. Весь ваш глупый хокватский мир еще не готов бороться с Вороном. - Ты всегда говоришь "глупый, глупые", когда упоминаешь о моем народе. Разве в нашем мире нет ничего хорошего? - У нас? В нашем мире? - спросил Катсук. - Это твой мир. - Но разве в нем нет ничего хорошего? - Я вижу в нем одну только смерть. В нем все умирает. - Ну, а как насчет наших врачей? Наши врачи лучше ваших. - Ваши врачи накрепко повязаны с болезнями и смертью. Они не столько лечат, сколько умножают болезни и смерть. Приводят все в точное равновесие. Это называется трансакциональные отношения. Но они настолько слепы, что не видят, как они связаны с тем, что делают. - Трансакциональные... отношения. Что это такое? - Трансакция - это когда ты торгуешь, обмениваешь одну вещь на другую. Когда ты покупаешь что-нибудь, это и есть трансакт. - Это только умное слово, которое ничего не значит. - Это слова твоего мира, Хокват. - Но ведь они ничего не значат. - Они означают, что твои доктора не знают, что они делают, но продолжают этим заниматься. Они повышают уровень заболеваемости, чтобы оправдать свое существование. Полиция делает то же самое с преступностью. Юристы держатся за всеобщее незнание законов. Все это язык тела Хокват. Не важно, что они говорят о своих намерениях, неважно, как тяжко они работают, чтобы преодолеть недостатки - все они думают лишь о том, чтобы их считали занятыми и нужными и оправдывали их существование. - Это безумие! - Да, это безумие, но это реальность. Вот что ты видишь, когда понимаешь язык тела. - Но в моем мире есть много и хорошего. Люди уже не голодают. - Голодают, Хокват. В Азии... - Я имею в виду, в этой стране. - А разве в других странах не _л_ю_д_и_? - Правильно, только... - И даже в этой стране - в горах на Востоке, на Юге, в больших городах люди голодают. Каждый год люди умирают от голода. Пожилые и молодые. И мои соплеменники тоже умирают, потому что пытаются жить, как хокваты. И в мире становится все голоднее и голоднее... - А что ты скажешь про наши дома. Мы строим дома даже лучше тех, что ты видел. - И одновременно вы убиваете землю, тыкая в нее свои дома. Вы строите там, где домов не должно быть. Вы живете не _в_м_е_с_т_е_ с землей, а п_р_о_т_и_в_ нее. - У нас есть автомобили. - И ваши автомобили вас же и душат. Дэвид выискивал в своих мыслях хоть что-нибудь, против чего бы Катсук не мог возразить. Музыка? Он только презрительно усмехнулся, как это делают взрослые. Образование? Катсук сказал, что оно не готовит к жизни среди природы. Наука? Индеец сказал, что та убивает весь мир своими большими машинами и бомбами. - Катсук, а что ты сам понимаешь под языком тела? - То, что говорят твои действия. Вот ты говоришь своим ртом: "Слишком паршиво". Потом ты смеешься. Это значит, что по-настоящему ты радуешься, в то время как говоришь, что грустишь. Ты говоришь: "Я люблю тебя", а потом делаешь так, что причиняешь этому человеку много боли и страданий. Язык тела - это то, что ты _д_е_л_а_е_ш_ь_. Если ты говоришь: "Я не хочу, чтобы это случилось", а сам делаешь все, чтобы это произошло - чему мы должны верить? Словам или телу? Дэвид задумался о словах. Он думал о церквях и проповедях, обо всех словах про "вечную жизнь". Были ли эти слова истинными, или же тела проповедников говорили о чем-то другом? - Катсук, а твои соплеменники понимают язык тела? - Некоторые. Старики понимают. Об этом мне говорит наш язык. - Как это? - Мы говорим "есть", когда едим, "срать", когда срем, "трахаться", когда трахаемся. И слова, и тело согласны. - Это нехорошие слова. - Это невинные слова, Хокват. Невинные! 29 Мое тело - это наиполнейшее выражение меня самого. Из записки, оставленной Катсуком в заброшенном приюте на Сэм Ривер Катсук отложил кремневое зубило и осмотрел свой обсидиановый нож. Он был готов. Ему нравилось, как сглаженный конец лежит в ладони. Это заставляло его чувствовать себя ближе к земле, как бы частью окружающего. Солнце висело прямо над головой, его лучи падали индейцу на плечи. Он слышал, как Хокват ломает ветки где-то у него за спиной. Катсук положил посланное пчелой древко на камни, еще раз тщательно осмотрел его. В нем не было ни малейшего изъяна. Каждый слой лежал ровно и ясно. Он взял гладкую рукоятку своего ножа в правую руку и начал строгать дерево. Отлетела длинная закрученная стружка. Сначала он работал медленно, потом все быстрее, шепча про себя: - Немножко здесь. А здесь побольше снимем. Тут еще... Ах, какой чудесный... Подошел Дэвид и присел рядом. Потом спросил: - А можно, я помогу? Катсук поколебался, думая о назначении этого лука - послать священную стрелу в сердце мальчика, сидящего рядом. Или Хокват сейчас просит, чтобы его убили? Нет. Но это был знак того, что Ловец Душ тоже работает, готовя мальчика к последнему мгновению. - Можешь помочь, - ответил индеец. Он передал нож и посланное духами древко мальчику, показал утолщение, которое следовало сравнять. - Снимешь вот здесь. Работай не спеша, снимай понемножку за раз. Дэвид положил ветку на колени, как делал это Катсук. - Вот тут? - Да. Дэвид уперся ногами в дерево, нажал на нож. Из-под лезвия вышла стружка. Другая. Он работал энергично, сравнивая утолщение. По лбу лился пот, заливая глаза. Длинные стружки летели во все стороны, покрывая мальчику коленки. - Больше не надо, - сказал Катсук. - Это место сделано. Он забрал древко и нож назад, еще раз внимательно осмотрел древко. - Вот здесь снять... и еще... тут все в порядке... теперь здесь... Дэвид даже устал, следя за тем, как летят стружки от будущего лука. Очень скоро то место, где сидел Катсук было все усыпано щепками и стружкой. Свет, отражающийся от свежевыструганного дерева, отражался пятнышком на коже индейца. Над ними высилась огромная скала, казалось, переходящая в клубящиеся, далекие облака. Дэвид стоял, осматривая склон, вкрапления вулканического стекла в гранитные глыбы. Потом он обернулся, поглядел на лес - отсюда темный и мрачный: в основном старые ели, тсуги и, когда-никогда, кедр. Среди деревьев виляла звериная тропа, исчезая в буйных зарослях колючего кустарника и дикой черники. Голос Катсука, когда он разговаривал сам с собой, действовал почти гипнотически. - Прелестное дерево... лук, совсем как древний, как из давних времен... "Давние времена! - думал Дэвид. - Катсук явно живет в каком-то странном сне." Дэвид поднял обсидиановый скол, бросил в сторону деревьев. "Если пойти вниз по течению реки, - думал он, - можно добраться до людей." Камень произвел приличный грохот, на который Катсук совершенно не обратил внимания. Дэвид бросил еще один камень, потом еще и еще. Он спускался вниз по склону, к тропе, поднимая и бросая камни - мальчик играется. "Он выкинул мой нож! И он убил человека." Дэвид остановился, чтобы куском обсидиана вырезать на коре дерева полосу, и глянул мельком на Катсука. Бормочущий голос совершенно не менял тона. Индеец все так же не обращал внимания на шатающегося туда-сюда пленника. "Он считает, что его чертов Ворон следит за мной." Дэвид внимательно осмотрел все небо, от птиц ни слуху, ни духу. Он осмелился пройти по тропе футов пятьдесят, отталкивая ветки и выискивая созревшие ягоды. Сквозь просветы в деревьях мальчик еще мог видеть Катсука. Звук обсидианового ножа, обтесывающего древко лука, оставался таким же ясным и чистым. Деревья очень мало затушевывали его. Можно было даже понять, что Катсук бубнит себе под нос: - Ах, прелестный лук... Лук - красавец для моего послания... - Сумасшедший индеец, - прошептал Дэвид. А Катсук все так же продолжал напевать и бубнить себе под нос, поглощенный делом. Дэвид сломал по пути ветку и стал обдумывать свое положение. Воронов нет. Катсук поглощен своим луком. Вот тропа, она идет куда надо. Но вот если Катсук снова схватит его, пытающегося сбежать еще раз... Дрожа всем телом, Дэвид решил, что не станет еще сбегать взаправду. Он только обследует эту тропку, интересно же, а куда это она ведет. И вот так, осматриваясь и оглядываясь, он углубился в лес. Его внимание привлекла перелетающая с места на место стайка дятлов. Он слышал звон слепней. Пыльные солнечные лучи падали на бурую лесную подстилку, приобретая в листве зеленоватый оттенок. Дэвиду это казалось добрым знамением. Он до сих пор еще злился на Катсука. Злость и гнев могли пересилить заклятия духов. Дэвид уходил по тропе все дальше и дальше. Он перебрался через пару поваленных деревьев, пробрался по низкому тоннелю ветвей, с которых свисали бороды мха. У подножия пологого холма тропа разделялась. Одна дорожка вела прямо вниз, вторая отклонялась влево. Мальчик выбрал путь вниз, по долгому склону, по которому когда-то прошел камнепад или лавина. Дэвид внимательно осматривал открытую местность. На склоне уцелел один-единственный кедр, защищенный гранитным выступом. Часть дерева была полностью счесана. Ниже по склону валялись ветки и куски дерева. Оленьи следы вели прямо через место недавней катастрофы. Дэвид стоял на мшистой, кое-где заросшей папоротниками лесной подстилке, просматривая открытое пространство. Несколько раз он бросал взгляды на приведшую его сюда тропу, высматривая какие-нибудь признаки погони. Но Катсука нигде не было видно. Мальчик вслушивался в окружающее, но никак не мог услыхать скрипа каменного ножа по дереву. Здесь только ветер шумел в листве деревьев. Вся каменная лавина пошла в небольшую, слегка закругленную долину, оставив после себя поломанные деревья и перепаханную землю, засыпавшую и небольшой ручей. Правда, поток уже пробил себе узенькую дорожку по склону, вода бежала по вздыбленной земле. Дэвид совсем уж было решил идти к ручейку, как вдруг из зарослей выскочил молоденький олень. Какое-то время Дэвид не мог сойти с места, трясясь от страха. Олень же перемахнул через кустарники. Даже дойдя до ручья и погрузив лицо в прохладную воду, мальчик еще дрожал. Он подумал: "Ну вот я и сбежал." 30 Вся эта куча дерьма вокруг, что мы, что ФБР, собирается заработать что-нибудь на этом деле. Я же сам только хочу спасти того пацана, а если смогу - то индейца тоже. Мне уже осточертело играться в шерифа! Мой шеф - депутат Дэн Гомпер, предложил мне собрать свою команду, чтобы искать этих двоих. Если этим могут заниматься другие, то куча опытных мужиков, знающих эти леса, смогут заниматься этим лучше. В своем лагере мы не станем разводить костры, так что индеец не увидит дыма и не сможет узнать, что мы идем по следу. Похоже, что работка будет та еще, но мы ее сделаем! Шериф Паллатт Катсук глядел на законченный лук. Это был чудный лук, на который оставалось натянуть тетиву из моржовых кишок, лежащую у него в сумке. Пропилы на древке он уже сделал. У него болела грудь и ломило спину оттого, что он долго сидел согнувшись, не меняя позы. Он закашлялся? Почему это стало холодно? Он поглядел на небо. Солнце стояло низко над верхушками деревьев. Катсук поднялся на ноги и только сейчас подумал о пленнике. - Хокват! - позвал он. Ему ответила тишина леса. Катсук кивнул головой. "Хокват думает о побеге." Индеец опять поглядел в небо. Ворона нигде не видно. Он думал: "Ворон каждого приглашает идти с ним и стать его гостем, но на следующий день Ворон выступает против своего же гостя и хочет его убить. Так что гости разлетелись по лесу. Сейчас я сам Ворон. У меня есть лук. Теперь мне нужна стрела." И вновь Катсук закашлялся. Спазмы вызвали острую боль в груди. Уже было ясно, куда ушел Хокват. Даже отсюда, со склона, Катсук видел полосу, вырезанную мальчишкой на дереве у звериной тропы. Новое испытание? - удивлялся Катсук. - Зачем мои духи испытывают меня теперь, когда лук изготовлен? Почему бы им не подождать стрелы? Он вынул из своей сумки тетиву из моржовых кишок, надел на лук, попытался согнуть его. Его дед подумал о том, чтобы научить внука делать такой лук и пользоваться им. Сейчас Катсук чувствовал, будто дед стоит рядом, когда сам он натягивает лук. Это был исключительный лук, воистину божий. Катсук опустил свое оружие, вгляделся в лес. По шее и груди катился пот. Внезапно он почувствовал себя слабым-слабым. Неужели Хокват наслал на него заклятие? Он оглянулся на заснеженные вершины. Всю долгую ночь он размышлял: где-то здесь таится Смерть и зовет его с помощью трещотки Ловца Душ. Да, точно, это было заклятие. Еще раз Катсук осмотрел лес, в котором скрылся Хокват. Тропа манила его. Он мысленно измерил ее длину: по теням деревьев, по пятнам мха. Он ощущал то, как он будет чувствовать ее под ногами: лесная подстилка, корни, камни, болотная грязь. Мокасины Яниктахт уже сильно протерлись. Сквозь них он мог чувствовать даже сырую землю. Деревья - Хокват ушел этим путем, пытаясь сбежать. Катсук громко-громко заявил тропе: - Это я, Катсук! Тот, кто захоронил Кушталюте, язык сухопутной выдры. Мое тело нельзя расчленить. Ветви величественных деревьев не склонятся над моей могилой. Я снова буду возрожден в доме моего народа. И там будет много прекрасной еды... Внезапно вырвавшийся из сознания чудовищный водоворот мыслей заставил его замолчать. Он знал, что следует идти за Хокватом. Ему надо спешить по этой тропе, но его охватило оцепенение. Это было заклятье. Теперь его мысли заполнил образ Тсканай. Так это не Хокват наслал на него это заклятье, а Тсканай! Теперь Катсук понимал это. Он чувствовал, как она следит за ним. Она уже глядела на него так, как на чужого. А в этот миг она стояла среди благоухания сжигаемых кедровых иголок и читала нараспев древнее проклятье. Вокруг нее торчали вечно-зеленые растения - иллюзия бессмертия. - Ворон, помоги мне, - прошептал индеец. - Сними с меня эту немочь. - Потом он поглядел на ноги, на коричного цвета кожу мокасин, которые сделала для него Яниктахт. - Яниктахт, сестра, помоги мне. Образ Тсканай удалился. Он подумал: "Так может, и заклятье тоже снято?" Где-то уже в другом месте, своим внутренним ухом и глазом, он видел и слышал, как пенящаяся речка говорит на своем примитивном языке. Он видел сломанные ветром, мертвые деревья, сражавшиеся с вечностью. И вот среди мертвых он увидел одно живое деревце, раненое, с ободранной корой, но гордо стоящее - кедр, стройный и высокий, ровный, как древко стрелы. - Кедр простил меня, - прошептал Катсук. И он ступил на тропу, по которой перед тем прошел Хокват, и остановился лишь тогда, когда увидел дерево, одиноко стоящее посреди перепаханной лавиной земли - все как в его видении! "Кедр для моей стрелы, - думал индеец. - Дерево само священное, и уже освященное." Над лесом раздался балаган вороньих криков. Птицы пролетели над пустой искалеченной землей и расселись на кедре. Катсук усмехнулся: "Ну, какое еще нужно мне знамение?!" И дух заклятия, вызвавший его немочь, вышел из него тот же час как был назван по имени. Индеец направился к кедру, чтобы сделать себе стрелу. 31 Когда я был маленький, мне снился Ворон. Это был белый Ворон. Мне снилось, что Ворон помог мне украсть всю пресную воду, и я спрятал ее так, чтобы только мои соплеменники могли ее найти. Это была такая пещера, и я заполнил ее водой. Мне снилось, что в пещере был дух, который рассказал мне о Творении. И это дух создал мою пещеру. Там было два хода: вход и выход. В пещере был пляж и волны на воде. А еще я там слышал барабаны. Этот дух из моего сна сказал, что такое место существует и на самом деле. Мне там было чисто и хорошо. Я хочу найти это место. Сон Чарлза Хобухета, в пересказе его тетки Катсук сидел, прислонясь спиной к дереву, моля, чтобы земля простила его. Лук со стрелой лежали у него на коленях, а все вокруг тонуло во мраке. Холодный ветер нес сырость. Лук Катсука был сделан не совсем точно по древнему образцу. Индеец знал об этом, но знал он и то, что дух этого дерева простит его за те неприятности, которые он ему доставил. К стреле, лежащей тут же, он прикрепил каменный наконечник из прибрежной деревни, где его соплеменники жили еще совсем недавно. Теперь прежние времена и нынешние были связаны вместе. Тучи скрыли звезды. Индеец чувствовал приближение дождя. Холодный ветер вызывал дрожь в его теле. Катсук знал, что должен был чувствовать пронизывающий холод, но тело его не ощущало ничего, кроме утери Хоквата. Хокват сбежал. Куда? Разум Катсука погрузился в состояние духовного поиска, о котором рассказывали древние. Он мог искать дух Хоквата, а тот уже приведет его к мальчику. Катсук вглядывался в темноту. Где-то горел маленький-маленький костерок. Индеец даже не мог сказать, видит он его обычным или внутренним зрением. Языки пламени отбрасывали рыжие отсветы на сырую землю и сплетение торчащих корней. И на самом краю освещенного круга была маленькая фигурка. Вот теперь Катсук знал, что у него включилось внутреннее видение. Где же был этот костер? Катсук молил своего духа, чтобы тот вел его, но из мира Похитителя Душ ему никто не отвечал. Ага, так значит, это следующее испытание! Какой-то зверек проскочил чуть ли не между ногами Катсука и скрылся в темноте. Индеец чувствовал даже то, как растет дерево у него за спиной, как подымается вверх кора. Сырая земля и холодный ветер проникали сквозь его тело, и он понимал, что ему придется сражаться в мире духов, прежде чем сможет забрать Хоквата себе. - Помоги мне, Алкунтам, - молил он. - Это я, Катсук. Помоги мне отправить мое послание! Приведи меня к Невинному! В ночи закричала сова, а Катсук знал, что язык ее предвещает дождь. Скоро, очень скоро с небес польется вода. А ведь его звали на испытание, которое, прежде всего, было испытанием духовным, внутренним. Очень медленно Катсук поднялся на ноги. Свое тело он чувствовал как нечто отвлеченное. Но он сказал сам себе: 32 Мой внук - очень храбрый парень. Он никогда не боялся темноты и подобных глупостей, даже когда был еще маленьким. Он всегда уважал взрослых. Мы учили его уважать и проявлять внимание ко всем окружающим, неважно, кем бы они не были. Я уверена, что эти его качества с честью проведут его через все нелегкие испытания. Из интервью с Харриэт Гледдинг Моргенштерн Перед самым приходом ночи Дэвид нашел укрытие в поваленных ураганом деревьях. Они лежали почти параллельно узкому ручейку, а вывернутые корни образовали нечто вроде шалаша, ход в который зарос мхом и травой. Дэвид заполз туда и стал раздумывать, можно ли развести тут костер. Катсук добывал огонь с помощью небольшого зажигательного лука и показал своему пленнику, как им пользоваться в случае необходимости. Но мальчик опасался, что огонь и дым смогут привести Катсука прямо к нему. Хотя, было уже поздно. К тому же дул холодный ветер. И он решил рискнуть. Возле поваленных деревьев валялось множество коры. Дэвид нашел длинный, толстый кусок и обложил им вырытую руками ямку, чтобы сделать укрытие от ветра и лучшего отражения тепла. Он набрал трута с прогнившего дерева, как показывал ему Катсук. Рядом, на склоне лежал сломанный кедр. Дэвид протиснулся сквозь колючие заросли подлеска и даже поцарапал себе лоб, пока не пробрался к нему, но, как и надеялся, нашел сухие щепки и набрал их полную охапку. Эту находку он положил в своем укрытии под корнями, добавив сюда же кучу сухих веток и коры. Потом он отправился на поиски небольшой гибкой ветки для зажигательного лука. Она должна быть достаточно короткой, чтобы связать концы шнурками от туфель. "Подготовка, терпение, настойчивость", - говорил ему Катсук, когда рассказывал о том, как разводить огонь. Дэвид хотел было сразу добиться успеха с зажигательным луком индейца, но тот смеялся над "хокватской нетерпеливостью". Вспоминая этот смех, подгоняемый им, Дэвид упорно продолжал двигать взад-вперед зажигательный лук, вращая палочку, пока трение не родило искорку в сухой траве. Теперь-то он уже знал, как все делать вернее. Приготовив кусок кедрового дерева, в котором он пробил острым камнем ямку; лук, в котором петля на тетиве из шнурка проворачивала остроконечную палочку; имея под рукой трут и сухие кедровые щепочки, мальчик упорно трудился, пока у него в ямке не получился уголек. Потом он осторожно раздул его и стал подкладывать в огонь трут и щепки. Когда у него все получилось, он подумал: Эта мысль перепугала его, и мальчик выглянул из своего укрытия наружу. Очень скоро станет совсем темно. Мальчик думал, сможет ли ночь спрятать его от Катсука? Этот человек обладал удивительными и странными силами. Тут голод напомнил Дэвиду о себе. Мальчик поглядел в сторону речки. Здесь могла водиться форель. Он видел, как Катсук делал вершу. Только ночь обещала быть холодной, а он знал, что может промокнуть, если пойдет ловить рыбу. Тогда он решил отложить это дело. Завтра... Завтра ему могли встретиться туристы или поисковики. А у них будет с собой еда. Ночь была очень долгой. Дважды Дэвиду приходилось подбрасывать в костер сухие ветки и кору. Во второй раз пошел небольшой дождик, и дерево шипело, когда он кидал его в огонь. Его укрытие довольно неплохо защищало его от ветра и дождя, к тому же здесь было тепло по сравнению с окружающим миром. Несколько раз он впадал в дремоту, прижавшись спиной к корням. А один раз приснился сон. В этом сне он убегал, но за ним тянулся длинный-длинный коричневый ремешок. Он охватывал его голову, как полоска кедровой коры на голове Катсука. Дэвид чувствовал, что ремешок тянется за ним, куда бы он не побежал. Он тянулся через горы и долы к Катсуку, а индеец передавал через него свое послание. Катсук просил помощи. "Помоги мне, Хокват. Помоги. Ты мне нужен, Хокват. Помоги мне!" Дэвид проснулся и обнаружил, что уже занимается рассвет, а его костер почти угас. Он забросал золу мокрой землей, чтобы огонь не смог разгореться снова, и чтобы дым не мог выдать его. Когда он выполз в утренний туман, тело тут же покрылось гусиной кожей, и мальчик задрожал. "Я буду идти вниз по течению ручья, - решил он. - А там должны быть люди." Подумав об этом, он тут же глянул в направлении, откуда текла вода, выискивая какой-нибудь признак погони. Где теперь был Катсук? Про ремешок - это был совершенно дурацкий сон. А вдруг у Катсука и вправду неприятности? Он мог упасть ночью, сломать себе ногу или что-то еще. Сумасшедший индеец! Все еще дрожа, Дэвид отправился вниз по течению. 33 И правда, кое-кто из этих индейцев может делать удивительные штуки. К примеру, заставить ваши волосы стать на голове дыбом. Для себя я объясняю это тем, что если живешь рядом с дикой природой, то начинаешь чувствовать ее как никто другой. Мне кажется, что суть в этом. Возможно. Шериф Паллатт Ближе к вечеру Дэвид проходил через рощу широколиственных кленов, растущих вдоль ручья. Здесь поток достигал в ширину футов десяти. Земля под деревьями была покрыта толстым моховым ковром. Дэвид представил, какую мягкую постель можно было бы из него устроить. Он нашел немного съедобных ягод и напился воды, но голод постоянно напоминал о себе волной боли, тянущей желудок и тесной удавкой, сжимающей голову. Дэвид даже и не знал, была ли эта боль настоящей. Или это был тот самый ремешок из сна? И вправду ли где-то рядом находился Катсук, держащий второй конец ремешка? Мальчик устал, а подстилка из мха так и манила прилечь, но когда он прижал к ней руку, между пальцами выступила вода. Потом он заметил, что и ноги совершенно промокли. Ветер подул на юго-восток. А это означало дождь. На небе проглядывали участки голубизны, но темно-серые тучи уже покрыли вершины гор. Дэвид остановился возле надгрызенного бобрами тополя, изучил окружающую его местность: деревья, деревья, деревья... речка, черные валуны в серой воде... белка, убегающая вверх по стволу... Возможно, где-то среди этих деревьев очень близко притаился Катсук и молча следит за ним? Такое могло случиться. Он мог быть здесь. Дэвид попытался изгнать страх из мыслей, потому что тот никак не мог помочь ему. Мальчик присел, замаскировался, как учил его индеец, еще раз хорошенько огляделся, потом пошел по камням, по валявшимся стволам деревьев, обходя болотистые места, чтобы оставлять как можно меньше следов. Какое-то время его волновало, достаточно ли хорошо он замаскировал следы своего костра. Если Катсук обнаружит кострище... Догадается ли он, что его пленник направился вниз по течению? Дэвид решил уж было оставить берег и перейти холмы, но те подымались довольно высоко, и Катсук мог заметить его. Малый ручей влился в поток побольше, и мальчик пошел вдоль его берега. Тот привел его к оврагу, где заросли колючек не давали пройти дальше. Дэвид перебрался на другой берег и нашел проход в кустарниках, ведущий к звериному водопою, истоптанный множеством копыт. Он поглядел через него на речушку и увидал рыбу, выпрыгивающую из воды. Это напомнило ему про голод, но мальчик знал, что не отважится терять время на то, чтобы попытаться поймать хотя бы одну рыбешку. Он прошел по этой прогалине и вышел к развилке. Одна тропка вела вверх по течению, другая - вниз. Дэвид выбрал вторую, обходя подозрительные места и поваленные деревья с их торчащими вверх корнями. На коричневой влажной земле оставались его следы. Дэвид уже и сам стал удивляться, что ему удалось сбежать. Это было невозможным делом, но он не терял надежды. Он знал, что сейчас находится в местности, которую называют Дикими Землями. Катсук рассказывал о ней в самых общих словах. На самой ее границе были парковые дороги, где должны быть установлены указатели, которые подскажут ему, куда идти. Там же могли быть и туристы. Там же могла быть и еда. Прежде чем отправиться дальше, Дэвид напился из реки. Берега заросли мятой и крапивой. Левая рука мальчика немилосердно чесалась после встречи с ее листьями. Тропа, по которой он шел, то убегала от ручья, то возвращалась к нему, то подымалась по склону холма, обходя какую-нибудь рощу на берегу, то возвращалась к осклизлым камням в самой воде. Мальчик не мог видеть дальше, чем на пятьдесят футов по направлению течения. Возле воды ярким пятном желтела скунсова капустка. Речка здесь текла медленнее. Дэвид обнаружил, что на него внезапно навалилось слишком много впечатлений окружающего его мира, но он уже был знаком с ними после общения с Катсуком - он мог сказать, где вода будет течь быстрее, а где медленнее, где отыскать проход, каким образом не оставлять следов. Обойдя поросль скунсовой капустки он вернулся к более широкой речке, по берегу которой он шел раньше. Болотистая лосиная тропа шла вдоль берега, и на ней были свежие следы, Некоторые из них даже не наполнились еще водой. На дорожке лежали еще теплый помет. Мальчик поглядел вдоль тропы, вверх по склону холма, высматривая желтоватые пятна огузков животных, но ничего не было видно - одна только тропа и кучки помета. Дэвид сошел с тропы и направился вдоль берега. Деревья и подлесок здесь стали реже. Время от времени он поглядывал на противоположный берег, на полосу серой воды. Ноги уже давно промокли и гудели от усталости. "Как сильно оторвался я от Катсука?" - думал он. Дэвид знал, что _в_с_е _э_т_о _в_р_е_м_я_ Катсук должен разыскивать его. Вопрос лишь в том, как? Шел он по следу или воспользовался какой-то другой хитростью? Он остановился передохнуть возле тополя, нижняя часть ствола которого была основательно надгрызена бобрами. Вся земля была покрыта желтоватыми щепками. По их цвету можно было сказать, что бобры трудились здесь около недели назад. На другой стороне тропы стояла стройная ель. Мальчик поглядел вниз: лужи на тропе отражали коричневый ствол ели, барашки облаков на небе и его собственные мокрые ноги. Этот вид наполнил его осознанием своей малости в этом огромном мире. Но где же Катсук? Дэвид раздумывал, стоит ли разводить костер, чтобы высушить ноги. От холода они совершенно занемели. Повсюду валялось много сушняка, поваленных деревьев. Тополевые щепки загорятся быстро. Но Катсук мог заметить дым. Правда, и другие тоже могли его увидеть, но вот кто придет первым? Он решил отказаться от костра. Слишком большой риск, даже если учесть возможность просушиться. Постоянная ходьба пока не давала ему замерзнуть. Правда, ноги гудели, а на левой коленке побаливал ушиб, но мальчик пока не обращал на него внимания. Однажды он услыхал каркание ворона. Целых пять минут Дэвид прятался под низкими кедровыми ветками, пока не решился выйти. Но и после того, время от времени, он бросал осторожные взгляды в небо, размышляя, были ли это вороны Катсука. Тропа свернула к пологому холму. Дэвид решил продолжить свой путь по берегу. Он перепрыгнул через тропу, стараясь не оставить следов, и пробивал себе путь через подлесок, пока не вышел к водопаду выше его собственного роста. Стволы деревьев, принесенные сюда весенним паводком, красно-коричневой баррикадой лежали перед уступом, не давая прохода. Зато чуть ниже водопада реку пересекала каменистая отмель. Мальчик промок до пояса и чуть не потерял туфли. А потом он вообще упал в воду, пытаясь выловить крупную форель. Рыба стрелой умчалась вниз по течению, наполовину высовываясь из воды, когда пересекала каменистую отмель, а потом ушла на глубину. Дэвид бежал за форелью по отмели, река ревела в его ушах, потом он поднялся в лес на другом берегу и нашел звериную тропу. По его расчетам до наступления темноты оставалось часа три. В этом месте поток, вниз по течению которого он спускался, превратился в шумливую, широкую речку. Вверху по берегам росли кедры и тсуги. Иногда над водой склонялись краснолистные клены. В это время Дэвид обнаружил относительно легкий проход к реке через высохшее болото. Здесь стояли осинки, их бледно-серая кора отражалась на фоне густой зелени леса. На одном конце этого бывшего болота был завал из серых, мертвых деревьев. Усталость и голод заставили мальчика остановиться и передохнуть, прежде чем форсировать завал. Он уселся на ствол поваленного дерева. В груди давило. Несмотря на усталость, на долгий путь, Дэвид был в приподнятом настроении. Всю ночь он подпитывал свои надежды, как подбрасывал дрова в костер. Весь день провел он под воздействием ожидания и предзнаменований. Но Катсук никак не проявлял себя, за исключением отдаленного каркания воронов, а потом даже и птицы его исчезли. Все звуки сейчас перекрывал шум реки, пробивавшей себе путь совсем рядом с завалом. Как-то Катсук рассказывал, что шум реки - это голос Водяного Ребенка, монстра, который мог принимать человеческое обличье. Людские слова делали его материальным, но тут уже Дэвид не совсем понял. Водяной Ребенок забирал человеческую душу, когда мог назвать твое имя. Дэвид поежился, вспомнив про это, прислушался к шуму воды. Но в нем не было никаких слов, только обычные голоса реки. Дэвид поглядел на небо. Уже начинало смеркаться. Ветер принес с собой холод. Пошел дождь - с крупными, пронизывающими каплями. Дэвид опомнился, стал искать укрытие. Мальчишка промок до нитки и дрожал от холода. Так же быстро как и начался, дождь кончился. В разрывах туч появилось голубое небо. Еще раз Дэвид прошел вниз по течению. Ему надо было найти убежище на ночь, и он уже отчаивался обнаружить его. Река текла рядом, громко разговаривая в своем русле. Туч на небе становилось все меньше, но солнце не появлялось. С серой коряги перед ним взлетел орел. Он поднялся в воздух над речной долиной, закружился над ней. Дэвид уставился на птицу, желая, чтобы его мысли взлетели так же высоко, но ноги его все так же оставались на камнях речного берега. "Орел - скопа." Дэвид вспомнил, как Катсук описывал племенных вождей древних времен: накидка из собачьей шерсти, прическа в виде воронова клюва и корона из орлиных перьев на голове. Река сворачивала налево широкой дугой, нарушенной сваленной ветром елкой, лежащей на полянке, поросшей голубыми цветами. Дэвид остановился под сенью деревьев. Здесь река становилась шире и замедляла свой бег, петляя через поляну, прежде чем вонзиться в зелень леса на дальнем краю поляны. На ближнем берегу был вал песка, принесенный паводком. На нем волны реки оставляли свой меняющийся узор. Дэвид окинул взглядом всю поляну, справа налево, опасаясь увидеть какой-нибудь знак. Поляну пересекал ручеек, впадающий в реку. Через него был переброшен сделанный человеческими руками мостик. Большие буквы на табличке рядом с мостиком извещали: "УБЕЖИЩЕ КИЛКЕЛЛИ - 2 мили". "Убежище!" Дэвид почувствовал, как сильнее забилось сердце. Вместе с Катсуком он уже останавливался в убежищах и приютах. Одно из них было в кедровой роще, вода бежала по тропе за ним. Там был сырой запах золы, кострище под навесом. Нижние венцы приюта сгнили и были ободранны туристами в поисках сухого трута. Стрелка на табличке указывала направо, вниз по течению. Дэвид подумал: "Там могут быть туристы!" Он вышел из тени деревьев и тут же обескураженно остановился, когда над ним захлопали крылья, и раздалось воронье карканье. Увидав его, целая туча воронов поднялась в небо, наполнив воздух своим гомоном. Дэвид в ужасе застыл на месте. "Вороны! Несколько сотен!" Небо потемнело от кружащихся птиц. И, как будто бы птицы позвали его, из-за деревьев на дальнем краю поляны через реку вышел Катсук. На какой-то миг он остановился рядом с огромной елью. На голове та же темно-красная полоска кедровой коры, черное перо в волосах. Он направился прямо к реке, оцарапав руку осокой на берегу. Остановился он лишь когда зашел глубоко в реку. Так он и стоял в мутной от талого снега воде. Дэвид глядел на Катсука и не мог пошевелиться. Вороны продолжали кружиться в небе и орать. Катсук все так же оставался в воде. Он высоко поднял свой лук и стрелу и, задрав голову, глядел на птиц. "Чего он ждет?" - удивлялся Дэвид. Индеец стоял в реке будто затаившийся зверь, не знающий, на что решиться, куда прыгнуть, куда свернуть. "Почему он не идет?" Вдруг, с оглушительным шумом, все вороны свернули к деревьям, окружающим поляну и затихли, рассевшись на ветвях. Как только затих птичий гвалт, Катсук пошевелился и перешел реку. Он направлялся прямо к тому месту, где стоял Дэвид, идя как-то неуверенно и медленно. В левой руке он держал натянутый лук, двумя пальцами придерживая стрелу. В веревочной петле на поясе висел обсидиановый нож. Набедренная повязка вся была в коричневых грязных пятнах. С нее по ногам стекала вода. Катсук остановился в шаге от Дэвида, не отводя глаз от его лица. Мальчик дрожал, не зная, что ему делать, что говорить. Он знал только, что не сможет убежать от Катсука. К тому же у того были приготовлены лук и стрела. - Ворон сказал мне, где ты можешь находиться, - сказал Катсук. - Я шел прямо за тобой, когда сделал стрелу. Ты шел по течению реки, так рассказывал мне Ворон. Ты проделал долгий путь. От холода и страха Дэвид начал стучать зубами. Это придавало словам Катсука дополнительный, леденящий душу подтекст. Катсук поднял лук и стрелу. - Видишь, я их закончил. Но я не чувствовал этого, когда ты навел меня на дерево для стрелы. Я почувствовал, что это дар и взял его. Я благодарил Кедр. Но ты меня обманул. Катсук зашелся в лающем кашле. Когда приступ прошел, он весь дрожал. Кожа на лице была смертельно-бледной. "Что это с ним?" - удивлялся Дэвид. - Это ты наслал на меня немочь Кедра, - сказал Катсук. - Ты и Тсканай. "Он и вправду болен", - понял Дэвид. - Я замерз. Нам надо найти место, где будет тепло. Кедр уберет горячку из моего тела и отправит ее на небо. Дэвид покачал головой, пытаясь сдержать дрожь зубов. Катсук со своими птицами ожидал его на поляне. Но он говорил так... странно. Болезнь так сильно изменила его. - Сними с меня эту немочь, - попросил Катсук. Дэвид прикусил губу, чтобы хотя бы болью унять дрожь. Он показал рукой на табличку. - Там есть убежище. Мы могли бы... - Нет, мы не можем туда идти. Люди придут. - Катсук уставился на елку, под которой стоял мальчик. - Тут тоже есть... одно место. - Я только что пришел оттуда, - ответил Дэвид. - Там нет... - Есть одно место, - настаивал Катсук. - Пошли. Идя странно, будто он тянул обе ноги, Катсук обошел мальчика и углубился в лес. Дэвид пошел за ним, чувствуя, будто и сам впадает в горячку индейца. И вновь Катсук зашелся в кашле. Возле лесного завала, у которого Дэвид отдыхал, Катсук остановился. Он глядел на серо-голубую реку, перекатывающуюся через поваленные стволы. Да, это было здесь! Он стал переходить реку, перепрыгивая с дерева на дерево. Дэвид следовал за ним. На другом берегу мальчик увидал то, что ранее не заметил: заброшенный парковый приют, с частично завалившейся крышей. Деревянные стенки и подпорные столбы покрылись мхом и лишайником. Катсук зашел вовнутрь. Дэвид слышал, как он там что-то копает. Мальчик ожидал индейца на берегу. "Придут люди?" Катсук так и сказал. Воздух был прохладным, а безумие индейца и так добавляло леденящего страха. Катсук болен. Я мог бы убежать на поляну. Но он может схватить меня или подстрелить из лука. Небо потемнело. Снизу черной полосой шел дождь. Его подгонял сильный ветер, взъерошивший листву на деревьях. Катсук позвал из приюта. - Быстрее сюда. Начинается дождь. Индеец снова закашлялся. Дэвид вошел под крышу, в нос сразу же ударили запах свежеразрытой земли и вонь гниющего дерева. В углу Катсук выкопал большую яму. Оттуда он вытащил небольшой металлический бочонок. Крышка почти полностью заржавела. Из бочонка Катсук извлек два одеяла и небольшой, тщательно завернутый пакет. - Это растопка, - сказал Катсук, передавая сверток мальчику. Индеец повернулся к выходу из укрытия. Дэвид видел, что он шатается на каждом шагу. - Ты думал убить меня Кедровой немочью, - сказал Катсук. - Но я еще хочу сделать то, что я должен. Ворон даст мне силу. 34 Для этого времени года пришли необычные холода. Снег и дождь выпадают больше обыкновенного. Линия снегов опустилась гораздо ниже многолетнего уровня. Я слышал, что индийские факиры делают такой фокус, сохраняя внутреннее тепло без всякой одежды или огня, но ведь этот ваш Хобухет индеец, а не индиец! Сомневаюсь, чтобы он умел делать такой фокус. Если он с мальчиком находится здесь, они будут искать какое-нибудь укрытие, постоянно поддерживая в нем огонь. Только так, иначе они умрут. Если вы постоянно теряете тепло, здешняя природа убьет вас. Главный лесничий Национального Парка, Уильям Ридек Катсук лежал между двумя бревнами на постели из мха, сознание погружено в горячечный бред. И в этом бреду был деревянный путь, стрела. Она балансировала, но летела прямо. Катсук сам нашел материал для этой стрелы: высокий кедр на перепаханной каменной лавиной земле. Все было обманом, и это тоже было обманом. Он владел этой стрелой, но и стрела владела им. В этом бреду Катсук вел процессию по деревянному мосту, соединяющему самые древние времена с настоящими. Все его сознание было буквально затоплено всеми теми людьми, которые жили до него, и которых он сейчас вел за собой. В его мыслях дух кричал: "Земля не знает, кто владеет ею!" Катсук нахмурился. Горячка направляла его стопы по деревянному мосту. Он пел имена своих мертвых, но каждое новое имя вносило изменения в кошмар. Когда он пропел имя Яниктахт, то вдруг увидал бегущего Хоквата, чьи волосы развевались будто взлохмаченные ветром листья. Следующее имя: "Окхутсэ". Он был на поле, засаженном желтыми цветами, рядом весело журчал ручей. Он напился из него, но вода исчезла, оставив его горло пересохшим будто пустыня. Другое имя: "Дед Хобухет". Он очутился прямо в штормовой волне с белыми барашками, вспенившими зеленую воду. Из воды поднялся мертвый кит и сказал: "Ты осмелился побеспокоить меня!" Еще одно имя: "Тскулдик". "Отец... отец... отец..." Он назвал неназываемое имя и тут же очутился на кошмарной тропе своего испытания. Он слышал погребальную песнь деревьев, чувствовал, что вся его грудь мокра. Он шел домой, в родные стороны, из хокватских мест. Рядом с дорогой стояла грязно-желтая вышка, за которой стояла могучая ель. Боковые тропки исчезали в стене деревьев. В живой зелени торчали мертвые, сухие пни. И тут же стоял знак: "ОСТОРОЖНО! ПОДЗЕМНЫЕ СИЛОВЫЕ И ТЕЛЕФОННЫЕ КАБЕЛЯ." Катсук прочел эту табличку и почувствовал, что все его сознание погружается в холодную реку. Он увидал, как вибрируют в воде покрытые мхом ветви. Он превратился в одну из таких веток. Индеец подумал: "Я превратился в водного духа". В горячечном бреду он возопил к Ворону, чтобы тот спас его. И Ворон пришел к нему из воды, превратившись в рыбу, в куллт'копэ... Катсук пришел в сознание, весь дрожа от ужаса. Судорога свела все его тело. Он чувствовал себя слабым и истощенным. Серый рассвет заглядывал к ним в укрытие. Индеец буквально плавал в собственном поту и теперь трясся еще и от пронизывающего холода. Одеяла были разбросаны по сторонам, потому что он сам скинул их с себя. Его колени болели от Кедровой немочи, но он все же попробовал встать, силой заставив себя дойти до выхода из приюта. Он вцепился в подпорный столб, еле-еле ощущая необходимость, которую даже затруднялся назвать. Ах, да... Куда подевался Хокват? Справа от него затрещала поломанная ветка. Из-за деревьев вышел мальчик с полной охапкой хвороста. Он сбросил его рядом с серой золой кострища. Катсук уставился на мальчика, на костер, пытаясь связать в голове эти два явления вместе. Дэвиду была заметна слабость Катсука. Он сказал: - В этом бочонке я нашел банку с консервированными бобами и подогрел их. Большую часть я оставил тебе. Воспользовавшись длинной палкой, он вытащил банку из золы и поставил ее к ногам Катсука. Вместо ложки из жестянки торчала плоская дощечка. Катсук присел на корточки и стал жадно есть, поскольку тело требовало скорее горячего, чем питательного. Бобы отдавали золой. Они обожгли его язык, но он проглотил первую порцию и почувствовал в желудке желанное тепло. Мальчик, занимаясь разведением огня, сказал: - Ночью ты бредил, ворочался и стонал. Я поддерживал огонь почти до утра. По сушняку, принесенному мальчиком, побежали язычки пламени. Катсук осоловело кивнул. Он слыхал, как буквально в нескольких шагах от убежища по камням плещет вода, но он не мог найти в себе силы, чтобы пройти туда. Сухость жгла глотку. - Во-ды! - прохрипел он. Мальчик бросил костер и побежал с консервной банкой к реке. Преломившиеся в листве солнечные лучи, осветившие голову мальчика и его волосы, напомнили Катсуку льва, которого он видел в зоопарке: лев, окутанный тенями и солнечным светом. Он подумал: "Неужели Хокват нашел другого духа? Духа Льва? Такой дух мне неизвестен." Дэвид вернулся с речки, неся банку с ледяной водой. Он видел мольбу в глазах Катсука. Индеец схватил банку обеими руками, осушил ее и сказал: - Еще! Мальчик снова наполнил банку водой и принес Катсуку. Тот выпил и ее. По долине разнесся далекий звук авиадвигателя, заглушая даже близкую песню речки. Звук становился все громче и громче: самолет летел низко, над самой горной грядой. Потом звук ушел совершенно в другое место. Задрав голову, Дэвид надеялся увидать самолет. Но ему это не удалось. Катсук совершенно не обратил внимания на шум мотора. Было похоже, что он снова собирается заснуть, причем, прямо у входа в приют. Дэвид принес сушняка для костра и обложил горящие ветки камнями, чтобы нагреть их. - Похоже, что снова пойдет дождь, - сказал он. Полузакрытыми глазами Катсук поглядел на мальчика. Он подумал: "Жертва находится здесь, но она обязана пожелать мою стрелу. Невинный должен просить смерти." Низким, хриплым голосом Катсук начал петь на древнем языке: "Тело твое воспримет в себя освященную стрелу. Гордость наполняет душу твою при встрече с ее смертоносным, разящим наповал острием. Твоя душа обратится к солнцу, и люди скажут, один другому: "С какой гордостью он умер!" Вороны будут летать над твоим телом, но не осмелятся никогда коснуться плоти твоей. Гордость твоя извлечет тебя из твоего тела. Ты превратишься в громадную птицу и сможешь летать с одного конца света в другой. Вот что произойдет, когда ты примешь в себя стрелу." Дэвид слушал, пока песня не закончилась, и сказал: - В этом бочонке я нашел еще несколько банок с бобами. Ты не хочешь? - Почему ты не убегаешь? - спросил его Катсук. - Ты послал на меня Кедровую немочь. Я не могу остановить тебя. Мальчик пожал плечами. - Ты же заболел, - только и ответил он. Катсук ощупывал пояс в поисках своего обсидианового ножа. Тот исчез! Он стал повсюду выискивать его взглядом. Его сумка с освященным пухом, который следует оставить на теле жертвы - она тоже исчезла. Индеец с трудом поднялся на ноги и, еле переставляя их, обошел вокруг костра. Дэвид подскочил, подставил плечо. - Нож, - прошептал Катсук. - Твой нож? Я боялся, что ты порежешься, когда ворочался и метался в бреду. Я подвесил нож и твою сумку в углу, на столбе - там же, где ты оставил лук и стрелу. Катсук попытался было повернуть голову, но шея болела. - Тебе надо лечь, - сказал Дэвид. - Я уже нагрел камни. Пошли. Он помог Катсуку вернуться на его постель из мха между двумя бревнами, набросил одеяла. Катсук позволил, чтобы мальчик подоткнул одеяла ему под тело, и спросил: - Почему ты помогаешь мне, раз сам и наслал на меня болезнь? - Ты бредишь. - Э, нет. Я же знаю, что это ты наслал на меня немочь. Я видел это в своем сне. Ты подложил ее в эти одеяла! - Но ведь это же _т_в_о_и_ одеяла! Ты их сам вынул из бочонка. - Ты мог подменить одеяла. Вы, хокваты, и раньше давали нам зараженные болезнями одеяла. Через одеяла вы заражали нас оспой. Вы убивали нас своими хокватскими болезнями. Почему и ты поступил со мной так же? - Ты будешь кушать или нет? - Хокват, я видел сон о своей смерти. Мне снилось, как это произойдет. - Все это только глупые слова! - Нет! Все это мне приснилось. Я уйду в море, я стану рыбой. И вы, хокваты, изловите меня. Мальчик только покачал головой и ушел к костру. Он подбросил в него побольше дров, опять обложив кострище камнями, чтобы нагреть их. Под деревьями стало совсем темно, и совершено неожиданно опять пошел дождь. Холодный ветер мчал по речной долине, гоня перед собою крупные капли, с силой барабаня ими по деревьям и покрытой мхом крыше убежища. Вода стекала с досок и попадала в костер. Раскаленные камни сердито зашипели. Катсук почувствовал, как к нему снова возвращается кошмар. Он попробовал закричать, но понял, что не может издать ни звука. "Водяной Ребенок схватил меня! - подумал он. - Только вот откуда он узнал мое имя?" После этого приступа, продолжавшегося несколько мгновений, Катсук почувствовал, что к его ногам приложили горячие камни. В сыром воздухе разнесся запах жженой шерсти. С темного неба продолжал лить дождь. Мальчик вернулся и приложил к ногам индейца новые камни. Для того, чтобы переносить их, он воспользовался согнутой зеленой веткой. Катсук опять почувствовал желанное тепло. - Ты проспал почти весь день, - сказал мальчик. - Хочешь есть? Я подогрел бобы. Голова Катсука была совершенно пустая, глотку будто бы кто песком натер. Он мог только хрипеть и кивать. Мальчик принес ему воды в банке. Катсук жадно выпил и тут же позволил накормить себя. Для каждого глотка он разевал рот будто громадный птенец. - Еще водички? - Да. Мальчик принес. Катсук выпил, снова улегся. - Еще? - Не надо. Катсук опять погружался в себя, только все было не так, как следовало. Он снова вернулся в первобытный мир, только теперь все его куски поменялись местами, линии искривились. Если бы он смог сейчас заглянуть в зеркало, то увидал бы совершенно незнакомое лицо, и он сам знал об этом. Он мог отказаться от этого лица, сбросить его. Но и все рано, его глаза были бы глазами чужого. Ему хотелось спокойного сна, но он знал, что где-то рядом таятся кошмары. Со своими требованиями его ожидали духи, и их, хочешь - не хочешь, надо было выполнять. В его голове как будто гудел огромный колокол. "Духи извратили меня!" - думал он. Дэвид принес воды. Катсук поднял голову, чтобы напиться. Вода полилась по подбородку. Катсук откинулся. Вода тяготила его, тело сделалось неподъемным. "Он отравил меня!" - перепугался индеец. По крыше барабанил дождь, сначала еле тихо, потом все громче. Катсуку показалось, что он слышит барабан и свирель - музыка жалостливая и чудесная. Его жизнь танцевала под мелодию свирели, готовая умереть бабочка-однодневка. "Я становлюсь душою этого места, - думал он. - Зачем Ловец Душ привел меня сюда?" Он проснулся в полной темноте. Тишина резонировала в нем, та тишина, что наступает после гулкого барабанного боя. Дождь закончился, только отдельные, нерегулярные капли падали с веток. Костер едва теплился. Тень у костра подсказала индейцу, что это спит мальчик, спит, свернувшись клубочком возле теплых камней. Едва Катсук зашевелился, мальчик тут же сел и поглядел в темноту приюта. - Это ты, Катсук? - Я здесь. - Как ты себя чувствуешь? Катсук ощущал, что голова у него ясная. Кедровая немочь оставила его. Правда, он чувствовал слабость, но сухие клочья страха унеслись в забвение. - Болезнь ушла от меня, - сказал Катсук. - Ты хочешь пить? - Да. Мальчик принес целую банку воды. Катсук взял ее, руки его не тряслись. - Еще? - Не надо. Катсук все еще ощущал сложность и многогранность своей вселенной, но он знал, что духи его не оставили. Он спросил: - Хокват, ты снял хворь с моего тела. Зачем? - Катсук, просто я не мог оставить тебя. Ты был болен. - Да, я был болен. - Мне можно сейчас прийти к тебе под одеяло? - Ты замерз? - Да. - Здесь тепло. - Катсук раскрыл одеяла. Мальчик перелез через бревна, между которыми был набросан мох, и прополз под одеяла. Катсук ощущал, как дрожит все его тельце. Помолчав, Катсук заявил: - Ничего не изменилось, Хокват. - Что именно? - Все равно, я должен провести священное злое дело. - Спи, Катсук, - устало сказал мальчик. - Мы идем уже тринадцать ночей, - сказал Катсук. Но мальчик уже не ответил. Дрожь его понемногу стихала. Мягкое, ровное дыхание говорило о том, что он спит. "Ничего не изменилось, - думал Катсук. - Я должен выпустить в этот мир кошмар, о котором будут думать и когда проснутся." 35 Мне дали всего тридцать пять человек и один самолет, чтобы обследовать все эти проклятые Дикие Земли! А ведь там сам черт ногу сломит! У меня гудят ноги. Вы только посмотрите, как я их сбил! Но я все равно найду этих двоих. Они здесь, и я найду-таки их! Шериф Паллатт Дэвид открыл глаза в белую пустоту, столкнулся с ней взглядом. Только через какое-то мгновение, после нескольких ударов сердца, он понял, что смотрит на луну, полумесяц, объеденный Бобром уже с другой стороны. Было холодно. Лунный свет падал на деревья, окружившие убежище. Река что-то нашептывала мальчику, напоминая про дождь и тишину. Над верхушками деревьев молчаливо вздымалась гора. Она всегда была здесь, но сейчас демонстрировала себя во всей красе, залитая лунным светом будто снегом. Ее вершину покрывала накидка из звезд. С неожиданным страхом Дэвид осознал, что Катсука рядом нет. - Катсук? - тихим голосом решился спросить он. Ответа не было. Катсук подбросил сушняка в костер. Угли ярко светились в золе. Мальчик поплотнее закутался в одеяло. Дым костра нарушал бледное колдовство луны. Все небо было усыпано звездами! Дэвид вспомнил, что Катсук называл звезды дырками в черной оленьей шкуре. Что с него взять? Сумасшедший! Но где он мог быть? Катсук в это время молился: "О, звездная сеть, небесные Олень и Медведь - я боюсь за вас! И за луну - глаз Квахоутце!" Дэвид позвал снова: - Катсук? И снова не было ответа на его зов - только ветер в деревьях, только шум реки. Дэвид уставился в темноту, высматривая в ней. Где же Катсук? И тут в зеленоватом мраке переместилась тень. Катсук встал у костра, будто прилетел сюда по воздуху. - Я здесь, Хокват. Катсук глядел в темноту приюта, видя и не видя там мальчика. Так уже было, когда он заглядывал в сон пленника, а дух говорил: "Ты еще не готов. Когда будешь, я приду за тобой. Проси тогда, и твое желание будет исполнено." Такими были слова духа. - Где ты был? - спросил Дэвид. Он сказал это так, будто обвинял в чем-то. Он видел перемену, произошедшую в Катсуке, но не имел возможности уловить суть этих изменений. Катсук услыхал этот вопрос, как будто голос раздался у него прямо в голове, и удивился: "Смогу ли я сказать ему, где я был? Или этого требует его дух?" Этот вопрос обеспокоил Катсука, снова напомнив о сумятице в собственных мыслях. Он вспомнил о том, как Ворон разбудил его ночью, напомнив про сон, где соединялись два мира. Ворон приказал ему пройтись вниз по течению реки к большой поляне, предупреждая, что там таится опасность для него. Сейчас там стояла лагерем большая группа поисковиков - с палатками, ружьями, рациями. Катсук вспомнил о своем тайном походе в лагерь. Он полз в высокой траве и приблизился к поисковикам совсем близко, достаточно близко, чтобы услыхать, как просыпались они и готовились к охоте на человеческую добычу. Но пока они выглядели сонными. Их слова многое объяснили. Вчера, поздно вечером, поисковый самолет заметил дым у заброшенного паркового убежища на Сэм Ривер. Можно ли было ругать Хоквата за то, что он развел этот костер? Было ли в этом нарушение его Невинности? Катсук подумал, что нет. Просто мальчика беспокоила болезнь его тюремщика, он знал, как тому нужно тепло. Раз их цель - добраться до костра, значит они прибудут скоро. Даже сейчас они могли быть в окружающих холмах, ожидая рассвета. - Так где ты был? - настаивал мальчик. - Я ходил по своему лесу. Дэвид почувствовал в ответе увертку и спросил: - Рассвет скоро? - Да. - А зачем ты ходил в лес? - Меня позвал туда Ворон. Дэвид чувствовал отстраненность в голосе Катсука и понял, что тот наполовину в мире духов, в месте своих снов и видений. - Мы будем оставаться здесь на день? - спросил он. - Да, мы остаемся. - Хорошо. Тебе надо отдохнуть после болезни. И Дэвид подумал: "А может, если говорить с ним спокойно, все обойдется?" Катсук почувствовал, что в мальчике открылось нечто новое, с которым он уже сжился, то, что влияет на него, понимает его. Неизменность внешнего вида мальчика нельзя было принимать за его мирные намерения. Больше уже дух Хоквата не прятался. И Катсук спросил сам себя: "Как это с Хокватом не произошло то, что случилось со мной?" Почему, скажем, Хокват ухаживал за своим похитителем, когда тот страдал Кедровой немочью? По логике мальчишка должен был сбежать, но он остался. Дэвид чувствовал напряженность в молчании Катсука и спросил: - Тебе ничего не надо? Я могу и встать. Катсук поколебался, потом сказал: - Нет необходимости. Хотя и мало, но время у нас есть. Катсук снова подумал про лук и единственную стрелу, спрятанные на дереве позади него. Прошлое и настоящее уже были связаны вместе, но великий круг еще не был доделан. Он чувствовал сумку на поясе, сверток с пухом морской утки, которым следовало осыпать жертву или приколоть к убитому, как делалось это во все времена. Он знал, что его сознание уже свободно от старых шор. Он ощущал Похитителя Душ, который говорил с ним и через него. Страстная простота Пчелы вовлекла его в полнейшее осознание смерти и мира-тишины. Смерть он чувствовал теперь не как отрицание, но как дополнение ко всей своей жизни. Вот почему он стоял здесь, на этом месте. Вот почему он изготовил лук, касаясь дерева только каменным ножом. Вот зачем он привязал древний каменный наконечник с океанского побережья к новому древку, изготавливая стрелу, которая понесет смерть. Духи питали его энергией. Это были духи без формы, голоса, запаха - но они двигали этот мир. Именно они! Они привели искателей в лагерь на поляне. Они перемещали все эти машины и самолеты, противодействующие Катсуку. Они двигали Невинным, который должен умереть. И они же двигали Катсуком, который уже стал более духом, чем человеком. Индеец думал: "Я должен совершить это со всем совершенством, которое наказали мне древние боги. Я должен создать тот безупречный духовный образ, что будет понятен всем - добро и зло, объединенные в единую, нерушимую форму, завершенный круг. Я должен быть верен своему прошлому. ДОБРОЗЛО! Единое! Вот что я делаю." Каким-то внутренним зрением он видел вокруг себя копья с наконечниками из рогов. Древка были опушены медвежьим мехом. Эти копья держали люди из прошлого. Они прибыли из тех времен, когда люди жили в согласии со своей землей, а не боролся с ней. Катсук поглядел на свои руки. Общая форма еще различалась, но детали терялись в темноте. Память подсказала ему, где белый знак укуса на коже. "Каждого человека может укусить пчела. А человек может вонзить жало во всю вселенную, если сделает это должным образом. Ему всего лишь надо найти подходящий нервный узел, чтобы вонзить туда свой шип. То, что я делаю выглядит, вроде бы, как зло, но если вывернуть этот поступок, в нем увидится добро. А внешне в нем будет видна одна только ненависть, месть и сумасшествие. И только через много времени увидят в нем любовь..." Дэвид ощущал противотоки, противостояние в этом молчании. Он обнаружил, что боится и _с_а_м_о_г_о_ Катсука, и боится _з_а_ него. Этот человек еще раз стал тем диким созданием, что связал своему пленнику руки и всю ночь тащил его на ремешке из Лагеря Шести Рек до самой пещеры. "О чем он сейчас думает?" - размышлял Дэвид, потом спросил: - Катсук, может ты ляжешь? Индеец услыхал два вопроса, заключенные в этих словах мальчика: один на поверхности, другой под ней. Второй вопрос был таким: "Чем я могу тебе помочь?" - Не беспокойся обо мне, Хокват. Со мной все хорошо. Дэвид почувствовал в голосе Катсука нежность. В сознании мальчика до сих пор серым облаком лежал сон. А индеец опять сконцентрировался на своем юном пленнике. А тот закутался в одеяло и сел поближе к горячим углям костра. Ночь была холодной. Катсук понимал жизнь как движение. Он снова со страхом подумал о том, что должен сделать с этой сидящей рядом юной вселенной, с ее плотью и временем. Воспримут ли его деяние правильно? Духи требовали поставить это как спектакль. Но это могло быть и утонченной кровавой местью, высоко оцененной всем миром. Люди его племени могли понять его лучше всего. Ведь традиция кровной мести уже была заложена в истории его народа. Она постоянно шевелилась в их внутреннем мире. И его раса поймет, почему все было проведено по древнему обряду: отметка на сырой земле, песня; лук, которого не касалась сталь; смертельная стрела с каменным наконечником; пух морской утки на жертве. Они увидали бы круг, а тот, в свою очередь, привел бы их к иному пониманию его поступков и поведения. А что хокваты? Их примитивные времена не тянулись в прошлое так далеко, хотя были гораздо более жестокими. Свою жестокость сейчас они скрыли под покровом осведомленности и потому могли и не понять значения обряда, проведенного Катсуком. Его понимание могло прийти только с духовной стороны. Так что большая часть сути смерти Невинного белыми могла быть упущена и совершенно не понята. - Я и вправду стал Похитителем Душ! - сказал Катсук. И только сейчас до него дошло, что слова эти были произнесены громко гораздо позднее того, как вообще были сказаны. - Что ты сказал? - сонным голосом спросил мальчик. - Духи создали меня. - Ты снова заболел, Катсук? - Мальчик тут же вскочил, в голосе неподдельная забота. - Нет, Хокват. На мне больше нет Кедровой немочи. Но тело его корчилось в муках. Он думал: "Осталось только одно. Невинный сам должен попросить меня послать стрелу. Он должен показать свою готовность. Он должен высказать мне свое духовное желание." И беззвучно Катсук молил: "О, Дающий Жизнь! Покажи себя сейчас всемогущим. Дополни круг. Направь все по пути своего всеведения." Где-то далеко, вниз по течению реки, за спиной Катсука зашумели люди. Слова были непонятны, но в них чувствовалась угроза. Дэвид встрепенулся: - Что это было? Катсук даже не обернулся на шум. Он подумал: "Все должно решиться именно сейчас." - Искатели обнаружили нас, - сказал он. - Идут люди? - Твои люди, Хокват. - Ты уверен? - Уверен. Я ходил по лесу и вышел на поляну. Там были разбиты палатки. Люди из того лагеря на рассвете будут здесь. Дэвид слушал его слова с нарастающим чувством паники. - Так что мы будем делать? - Мы? - Тебе надо бежать, Катсук! Говоря это, Дэвид чувствовал в своих словах смесь правоты и бессмысленности. Но желание сбежать было еще сильнее. - Зачем нам надо бежать? - спросил Катсук. Он прямо ощущал, как дух ведет мысли мальчика через лабиринт паники. - Нельзя, чтобы тебя схватили! Катсук ответил с полнейшим спокойствием, данным ему его духом: - Куда мне бежать? Я все еще болен Кедровой немочью. Я не смогу уйти далеко. Дэвид сорвал с себя одеяло, вскочил на ноги. Но спокойствие индейца обескуражило его. - Я... Я помогу тебе! - Зачем тебе помогать мне? - Потому что... потому что они... - Потому что они убьют меня? "Как этот человек может быть таким спокойным?" - спросил Дэвид сам себя. И он выпалил: - Катсук! Но ведь тебе надо бежать! - Я не могу. - Но ты должен! - Мальчик скатал одеяло и перебросил его Катсуку через костер. - Вот! Забирай одеяло и спрячься в холмах. Там должно найтись место, где можно спрятаться. А я им скажу, что ты ушел еще вчера. - Зачем тебе делать это? Эта терпеливость Катсука опять наполнила Дэвида паникой. Он быстро сказал: - Потому что я не хочу, чтобы тебя схватили и... и посадили в тюрьму. - Хокват, Хокват, - Катсук укоризненно покачал головой. - Кроме последних нескольких недель я всю жизнь провел в клетке. Теперь мальчик уже безумствовал: - Но ведь они же посадят тебя в тюрьму! - Нет, меня убьют. Дэвид тут же почувствовал его правоту. Катсук убил человека. Мальчик сказал: - А я им не расскажу про того парня. - Какого... парня?.. - Ну ты же знаешь. Путешественник, тот парень, которого ты... Ты сам знаешь! - Почему Катсук строит из себя дурака? - Они меня убьют не за то, а потому что я тебя похитил. - Я скажу им... Я скажу им, что пошел добровольно. - Ты сделаешь так? - Да! Катсук думал: "Так! Сейчас духи ведут нас обоих!" Невинный пока еще не попросил для себя освященной стрелы. Он еще не готов. Но круг уже замыкается. - А как насчет моего послания? - спросил он. - Какого послания? - Ну вот, опять он сходит с ума! - Мое духовное послание, которое я должен передать всему миру, - напомнил индеец. - Плевать я хотел на твое послание! Передавай его! Только не дай им схватить себя! Катсук кивнул. Свершилось! - Так значит ты желаешь этого? Это твое желание, _д_у_х_о_в_н_о_е желание, чтобы я передал свою весть? - Да! Да! Только поторопись! Я слышу, как они уже идут! Катсук почувствовал, как спокойствие охватило все его тело с ног до головы. Теперь он проговаривал необходимые священные формулы, как тот, кто заботливо подготавливает священное жертвоприношение. - Хорошо, Хокват! Я восхищен твоим мужеством, твоими красотой и Невинностью. Ты великолепен. Никто из людей не сомневается в этом. Пусть же все люди и все духи... - Поторопись, Катсук, - шептал мальчик. - Побыстрее. - Пусть же все люди и все духи, - повторил Катсук, - увидят твои достоинства, Хокват. Сядь, пожалуйста, и обожди. А я пойду. Со вздохом облегчения мальчик уселся на бревно у самого входа в убежище. - Побыстрей, - шептал он. - Они близко. Я уже слышу их. Катсук склонил голову, прислушался. Да, в темноте звучали голоса, но еще никого не было видно, можно было только определить направление звуков. Тем же самым формальным, сухим тоном он сказал: - Хокват, твой друг Катсук прощается с тобой. - До свидания, Катсук, - прошептал мальчик. Теперь уже быстро, потому что в воздухе уже установилась предрассветная тишина, и можно было видеть вспышки фонариков искателей, передвигающихся между деревьями, Катсук отпрыгнул в тень молоденькой елки, на которой он укрыл лук и стрелу. Бормоча под нос молитвы, он надел на лук тетиву из моржовых кишок. Лук дрожал в его руках, потом успокоился, почувствовав духовную силу. Нет, и вправду это был божественный лу