Френк Херберт. Ловец душ Ральфу и Ирэн Слэттери, без любви и руководства которых эта книга никогда бы не появилась 1 "Не могу поверить в случившееся. Чарлз Хобухет не может быть сумасшедшим убийцей, каким вы его представили. Это невозможно. Не мог он похитить этого парня. И не надо думать о нем как о преступнике или индейце из дешевого комикса. У Чарлза уникальный интеллект, это один из лучших студентов, которые были у меня когда-либо. Он исключительно честен, у него глубокое и тонкое чувство юмора. А относительно этой ситуации... Может это какая-то дурацкая шутка. Давайте, лучше я покажу некоторые его работы. Я сохранил копии всех работ Чарлза, которые он писал для меня. Мир еще узнает о нем когда-нибудь..." Из заявления доктора Тиммана Бартона, отделение антропологии Университета штата Вашингтон "Самая интенсивная охота на человека в истории штата Вашингтон сегодня ведется в дремучем лесу и, возможно, затронет безлюдные пространства Олимпийского Национального Парка. Официальные представители закона считают, что Чарлз Хобухет, активист движения индейцев за свои права, находится где-то в этом районе со своей похищенной жертвой, тринадцатилетним Дэвидом Маршаллом, сыном только что назначенного заместителя Госсекретаря США. Правда, поисковики делают поправку и на то, что этих двоих видели в других местах. Часть поисков сосредоточена на индейской резервации в северо-западной части штата. В розыске примут участие индейские следопыты, а так же вызванные из Валла Валла поисковые собаки. Поиски начались вчера после установления факта отсутствия Маршалла-младшего в престижном детском Лагере Шести Рек и нахождения так называемого письма похитителя. Оно было подписано псевдонимом Хобухета - "Катсук", и в нем сообщается, что мальчик будет принесен в жертву по древнему индейскому обряду." Из статьи в газете "Пост-Интеллиндженсер", Сиэтл Когда отец мальчика прибыл в Лагерь Шести Рек, ему показали ряд вещей, которые персоне менее важной могли бы и не предъявить. Только отцом был сам Говард Маршалл, а это означало Госдепартамент и связи с другими шишками из столицы: поэтому были показаны так называемая записка похитителя и газетные вырезки, которые человек из ФБР доставил в лагерь утром. Объясниться с Маршаллом следовало. Это был человек, для которого кризисные состояния и необходимость принятия решений были частью жизни. В ответ на вопрос он сказал: - Видите ли, я очень хорошо знаю все это Северо-Западное Побережье. Мой отец валил здесь лес. В детстве и юности я провел здесь много счастливых дней. Мой отец брал индейцев к себе на работу, если только находил желающего трудиться. Платил он им столько же, сколько и всякому другому. Относились к индейцам у нас хорошо. Так что я не могу понять, почему это похищение коснулось моей семьи и меня лично. Должно быть, человек, похитивший Дэвида - сумасшедший. 2 "Я взял невинного из вашего народа, чтобы принести его в жертву за всех невинных, убитых вами. Этот Невинный уйдет вместе с иными невинными в обитель духов. Тем самым сохранится земное и небесное равновесие. И это я - Катсук - сделал это. Думайте обо мне только лишь как о Катсуке, а не как о Чарлзе Хобухете. Я есть нечто большее, чем сенсорная система со своими склонностями. Я эволюционировал гораздо дальше вас, называемых хокватами. Чтобы увидеть вас, я гляжу назад. Я вижу, что вся ваша жизнь основана на трусости. Ваше правосудие выросло из иллюзий. Вы говорите мне, что хороши лишь не имеющие предела производство и потребление. И тут же ваши биологи говорят мне, что это рак, что это грозит гибелью. Так кого же из хокватов мне слушать? Сами вы не слушаете никого. Вы считаете, что вольны делать все приходящее вам на ум. Но, думая так, вы все так же боитесь освободить свой дух от связующих его пут. Катсук скажет вам, почему это так. Вы боитесь творить, потому что творения ваши отражают вашу истинную суть. Вы верите в то, что могущество ваше заключено в раз и навсегда данном знании, которое вы сами вечно ищете, как дети ищут мудрости у родителей. Я изучил это, наблюдая за вами в ваших же хокватских школах. Но сейчас я стал Катсуком - величайшей силой. Я принесу вашу плоть в жертву. И тем самым я уничтожу ваш дух. Корень древа вашего в моей власти." Письмо, оставленное в Кедровом Доме, Лагерь Шести Рек, Чарлзом Хобухетом - Катсуком. В день отъезда в лагерь Дэвид Маршалл проснулся очень рано. Прошло всего две недели, как ему исполнилось тринадцать лет, и сейчас он размышлял о том, каково это - когда тебе тринадцать, не желая вылезать из теплой постели. Все было не так, как в двенадцать, только вот различия он уловить не мог. Какое-то время он играл сам с собой в игру, будто потолок над кроватью взлетает, в то время как веки не хотят открываться. На дворе ярко светило солнце, лучи пробивали себе дорогу сквозь развесистые листья клена, затенявшего окно спальни. Не открывая глаз, он пытался ощутить мир, окружавший его дом - обширные луга на склонах, тщательно ухоженные цветы и кустарники. Это был мир, пропитанный тягучим спокойствием. Временами, размышляя о этом мире, Дэвид ощущал вздымающееся в нем будто отдаленный барабанный бой волнение. Мальчик открыл глаза. Теперь он представил, что размытые тени на потолке - это горизонт: гряда за грядой горы спускаются к песчаному берегу. Горы... песчаные пляжи... Все это он увидит завтра, когда приедет в лагерь. Дэвид повернулся в постели и поглядел на лагерное снаряжение, громоздящееся на стуле и полу, брошенное там, где вчера вечером они с отцом собирали вещи: спальный мешок, рюкзак, одежда, обувь... И там же лежал нож. Нож волновал мальчика. Это был самый настоящий поясной нож марки "Рассел", сделанный в Канаде - подарок отца ко дню рождения две недели назад. В воображении Дэвида от ножа исходил низкий гул дикой природы. Это был инструмент для мужчины, настоящее мужское оружие. Для Дэвида нож был связан с кровью, темнотой и независимостью. Слова отца добавили ножу волшебства: "Это не игрушка, Дэйв. Научись безопасно пользоваться им. Обращайся с ним уважительно." В голосе отца чувствовалось какое-то сдержанное напряжение. Глаза взрослого следили за сыном с рассчитанным вниманием. После каждой фразы следовало молчание. По двери спальной комнаты, нарушая мечтательное настроение, заскреблись ногти. Дверь открылась, и в комнату скользнула миссис Парма. Она была одета в длинное, черное с синим сари, покрытое тоненькими красными полосками. Женщина двигалась с беззвучной грацией, но в появлении ее была грубая настойчивость сигнала гонга. Дэвид проследил за ней взглядом. Он вечно чувствовал себя неловко при ее появлении. Миссис Парма проскользнула к затененному кленом окну и плотно закрыла створку. Натянув простыню до подбородка, Дэвид следил за ней, а когда женщина повернулась, дал знать кивком, что заметил ее появление. - Доброе утро, молодой человек. Слова с отрывистым британским акцентом, исходящие из ее пурпурных губ, никогда не предназначались ему напрямую. Ее глаза тоже беспокоили его. Они были слишком большими, скошенными, как будто оттягивались собранными в пучок лоснящимися волосами. Вообще-то, звали ее не Парма. Имя только начиналось с "Парма", но было гораздо длиннее и заканчивалось странным прищелкивающим звуком, которого Дэвиду никак не удавалось воспроизвести. Он еще сильнее натянул простыню и спросил: - Папа уже уехал? - Еще до рассвета, молодой человек. До столицы вашего народа путь неблизкий. Дэвид нахмурился и стал ждать, когда она уйдет. Странная женщина. Его родители привезли ее из Нью-Дели, где его отец был советником посольства. В те времена Дэвид жил с бабушкой в Сан-Франциско. Он слушался людей со снежно-белыми, седыми волосами, в распоряжении которых были скромные слуги и тихие, холодные голоса. И вообще, это было какое-то тягучее время с очень редкими просветами живой жизни. "Твоя бабушка дремлет. Ты же не хочешь беспокоить ее?" Для мальчика это время тянулось долго-предолго. Гораздо сильнее от этого времени в памяти отпечатались воспоминания о бурных визитах родителей. Они нарушали замкнутое спокойствие дома: смех, пляж, романтика и полные руки экзотических подарков. Только головокружительное веселье от контакта с людьми другого покроя всегда когда-нибудь заканчивалось, оставляя в душе мальчика чувство разочарования посреди запахов чая и пыльных духов - страшное чувство, будто тебя покинули и забыли. Миссис Парма осматривала одежду, лежащую у кровати. Прекрасно понимая, что мальчик хочет, чтобы она ушла, женщина сознательно тянула время. Тело ее составляло единое целое со складками сари. Ногти были слишком ярко-розовыми. Когда-то она показывала ему на карте, где расположен ее родной город. А еще у нее была выцветшая фотография: дома со стенками из необожженной глины, деревья без листьев, мужчина, весь в белом, стоящий с велосипедом, под мышкой скрипичный футляр. Ее отец. Миссис Парма повернулась и поглядела на Дэвида своими перепуганными глазами. Она сказала: - Ваш отец попросил меня напомнить, когда вы проснетесь, что машина придет точно вовремя. У вас есть один час. Она потупила глаза и направилась к двери. Сари лишь намекало на движения ног. Красные полоски на ткани плясали будто искорки в костре. Дэвиду всегда было интересно знать, о чем она думает. Ее спокойное, тихое поведение всегда оставалось для него загадкой. Вдруг она смеялась над ним? Или считала, будто поездка в лагерь - это какая-то глупость? Да она хоть понимает, куда он отправляется, где находятся Олимпийские горы? Мальчик заметил последний отблеск ярко-накрашенных ногтей, когда женщина вышла, закрыв за собой дверь. Дэвид соскочил с кровати и начал одеваться. Когда дело дошло до ремня, он закрепил на нем нож в ножнах. Клинок оттягивал пояс на бедре, когда мальчик чистил зубы и пытался зачесать назад свои русые волосы. Подойдя поближе к зеркалу, он мог видеть темную рукоять ножа с выжженными на ней буквами: ДММ. Дэвид Моргенштерн Маршалл. И лишь только тогда он спустился к завтраку. 3 "Слово "катсук" имеет множество толкований в родном языке Хобухета. Оно означает "центр" или сердцевину, откуда исходят все восприятия. Это центр мира или даже всей Вселенной. Это место, где происходит осознание индивидуальности. Лично у меня никогда не было сомнений, что Чарлз отдает себе полный отчет в своих поступках, и могу понять, почему он принял такой псевдоним. Вы видели написанные им работы. Одна из них, где он проводит сравнение мифа своего народа о Вороне с мифом Творения западных цивилизаций, весьма показательна и волнующа. Он ищет в ней связь между реальностью и сновидениями - сами мы пытаемся преодолеть судьбу путем бунта, мы накапливаем силы зла для разрушения. Долгое время мы остаемся верными Великим Деяниям даже после того, как те покажут нам свой пустой блеск. А здесь... Отметьте хотя бы его сравнение наших утраченных восприятий: "...рыбьи глаза, похожие на скисшее снятое молоко, глядят на тебя будто нечто, пока еще живое, хотя они и не могут обладать жизнью." Это наблюдения человека, способного на многое, великое, сравнимое с некоторыми подвигами в нашей западной мифологии." Из заключения доктора Тиммана Барта, отделение антропологии Университета штата Вашингтон Все это началось, когда его все еще звали Чарлзом Хобухетом - хорошим ИНДЕЙСКИМ именем для ХОРОШЕГО ИНДЕЙЦА. Итак, пчела опустилась на тыльную сторону левой руки Чарлза Хобухета. Тогда еще не было никого с именем Катсук. Его внимание привлекла темно-красная кленовая ветвь, поднимающаяся от самого дна ручья в недвижности полудня. Пчела была черной с золотом, лесная пчела, даже, скорее, шмель семейства Apidae. Это имя с жужжанием промелькнуло в его сознании как память о днях, проведенных в школе бледнолицых. Где-то высоко над ним горная гряда опускалась вниз, к Тихому Океану - часть Гор Олимпик, похожая на кривой корень стародавней ели, хватающейся за землю для того, чтобы устоять. Солнце здесь, наверху, было еще теплым, но по течению ручья с гор спускался холод зимы, чтобы ледником попасть на эти покрытые весенней зеленью склоны. Вот и с пчелой тоже пришел холод. Однако, это был особенный холод, сковавший душу льдом. Но тогда эта душа принадлежала еще Чарлзу Хобухету. Правда, он уже провел древний обряд с палочками, тетивой и обломками кости. Исходящий от пчелы лед подсказал, что ему следует взять себе имя. Если он сейчас же не возьмет себе имени, то существует опасность потерять обе свои души: душу собственного тела и ту душу, что ходит в нижнем или верхнем мире вместе с его истинным естеством. Неподвижность пчелы на руке делала это очевидным. Он чувствовал самых разных духов: людей, зверей, птиц - все в одной пчеле. И он прошептал: "Алкунтам, помоги мне." Но верховный бог его народа не дал ответа. Блестящая зелень листьев на винно-красной кленовой ветви прямо перед ним заполнила все поле зрения. По коре расползлись лишайники. Конденсирующиеся капли влаги падали дождем на сырую землю. Он через силу заставил себя отвернуться и поглядел на другой берег ручья, где стояло несколько ольховых деревьев, белизна стволов которых выделялась на темной зелени кедров и елей, растущих на дальнем склоне. Трепещущие осины, чьи листья смешались с ольховыми, отвлекали его сознание, забивали разум. Внезапно он почувствовал, что нашел свое второе "я", связанное с окружающим, влияющее на него и все понимающее. Он утратил ясность логического мышления и воспринимал сразу обе части своего бытия, что внезапно стали чрезвычайно концентрированными, лишенными всего наносного. Все лишнее как бы стекло с него и переместилось в осину. И он подумал: "Я центр мироздания, его сердцевина!" После этого пчела заговорила с ним: - Это я, Таманавис, говорю с тобой... Слова громыхали в его сознании, называя его истинное имя. Он громко повторил его: - Катсук! Меня зовут Катсук. "Катсук." Это было многообещающее имя, в нем была сила. Теперь, став Катсуком, он познал все значения этого слова. Он был "Ка-", приставка, означающая любого человека. И он был "тсук" - мифической птицей. Человек - птица! В нем теперь были корни множества значений: кость, синий цвет, блюдо для еды, дым, брат... и душа. И еще раз он повторил: - Меня зовут Катсук. Я - Катсук! Обе души слились в одном теле. Он глядел на чудесную пчелу на своей руке. Пчела стала самым дальним его воплощением. А пока он подымался, только подымался. Если он о чем и думал, то лишь о предстоящем суровом испытании. Это испытание он установил сам себе после горечи, после умственных озарений в ходе познания древних идей, по ходу размышлений о боязни утратить свой собственный путь в мире белого человека. Его индейская душа прогнила, когда он жил в мире бледнолицых. И все же дух заговорил с ним. "Дух истинный и древний." Глубоко внутри своего сокровенного бытия он знал, что интеллект и образование, пусть даже образование белых, стали его первыми проводниками в ходе сурового испытания. Он размышлял о том, как начинал свой подвиг, еще будучи Чарлзом Хобухетом. Тогда он дождался полнолуния и прочистил кишечник, напившись морской воды. Еще он поймал выдру и вырезал у нее язык. "Кушталюте - символ языка!" Давным-давно его дед объяснил ему все подготовительные действия, обучая древнему знанию. Дед говорил тогда: "Шаман превращается в человеко-зверя, одаренного духом. Великий Дух не желает, чтобы звери делали человеческие ошибки." И вот теперь Чарлз вступил на путь деда. Он носил Кушталюте в мешочке из мошонки оленя, висящем на шее. Теперь он пришел в эти горы. Он следовал по древней лосиной тропе между ольхами, елями и диким хлопчатником. Заходящее солнце было у него за спиной, когда он захоронил Кушталюте под полусгнившей колодой. Он захоронил его там, где никогда не обнаружит его, но именно здесь придет к нему язык духов. И все это во имя страданий своего духа. Он думал: "Все началось после изнасилования и бессмысленной смерти моей сестры. После смерти Яниктахт... маленькой Ян..." Хобухет тряхнул головой, чтобы избавиться от насевших на него воспоминаний. Банда пьяных лесорубов увидала Яниктахт, идущую в одиночку и захватила ее юное, наполненное весенней радостью тело. Ее изнасиловали, девушка забеременела и с горя покончила с собой. А ее брат стал "бродящим в горах". Вторая часть его души - та, что должна была все понимать и сочувствовать - ухмыльнулась презрительно и сказала: "Изнасилованиям и самоубийствам столько же лет, сколько всему человечеству. А с другой стороны - ведь это же была сестра Чарлза Хобухета. Тебя же зовут Катсук." И тогда он стал размышлять как Катсук: "Лукреций лгал! Знания вовсе не освобождают человека от страха перед богами!" Все окружающее лишь подтверждало эту истину: солнце плыло над горными грядами, по небу скользили облака, повсюду буйная зелень. Наука бледнолицых началась с магии, но никогда не продвинулась дальше. Эта наука постоянно давала сбои из-за недостатка результатов, древние же пути познания все еще сохраняли свою потенцию. Несмотря на насмешки и оскорбления, обладатели древних знаний достигали того, о чем рассказывалось в легендах. Его бабка входила в Братство Орла, а тут еще пчела заговорила с ним. Он очистил свое тело жесткими листьями тсуги, так что кожа стала кровоточить. Волосы на голове он стянул лентой из красной кедровой коры. Питался он лишь одними горькими кореньями, пока под кожей не выступили ребра. Как долго бродил он в этих горах? Вновь подумал он о пройденном пути: земля настолько сырая, что с каждым шагом брызжет вода, могучие ветви над головой закрывают солнце, все вокруг заросло настолько, что видно всего лишь на пару метров в любом направлении. В каком-то месте он прорвался через кусты к ручейку, втекавшему в глубокий, тихий каньон. Человек шел с течением ручья, направляясь к парящим впереди вершинам... вперед... вперед. Тоненькая струя воды превратилась в полноценный ручей, несущий свои воды внизу, под тем местом, где стоял он сейчас. Вот это место! Внутри Чарлза Хобухета пробудилось нечто живое. Внезапно он почувствовал в себе всех уже неживущих прародителей, страстно желающих этого его превращения. Его разум пронзило понимание нескончаемого движения, перетекания между местами обычного проявления жизни, постоянной готовности, настороженности, не знающей ни дня, ни ночи. Теперь он узнал, что это за пчела! И он сказал: - Ты Куоти, Изменяющий. - А кто ты такой? - Я - Катсук. - КТО ТЫ? - Этот вопрос прогремел в его сознании. Он превозмог страх и подумал: "Гром не страшен. То, что пугает зверя, не пугает человека. Так что же есть я?" Ответ пришел к нему, поскольку один из его предков знал его. И он ответил: - Я один из тех, кто со всем тщанием следует обряду. Я один из тех, кто не смог по-настоящему надеяться открыть силу духа. - Теперь ты знаешь. Все мысли человека всколыхнулись, обеспокоились, как будто в садке забилась громадная рыба. "Что я знаю?" Окружающий мир все так же был напоен солнечным светом, запахами и шумом ручья. В ноздри бил все тот же грибной запах сгнившего дерева. Густая тень листьев нанесла пурпур на пчелу, устроившуюся у него на руке. Человек очистил свои мысли от всего лишнего, кроме одного: того, что необходимо было узнать от духа, балансирующего на его руке. Пчела заморозила его собственное время - милая, толстая и смешная пчела. Но это она же подняла рой беспокойных воспоминаний, ненормально обострила все его чувства. Эта пчела... Вновь к нему вернулся образ Яниктахт. При этом страдание пронзило его до мозга костей. Яниктахт - которая не живет уже шестьдесят ночей. Шесть десятков ночей с того момента, когда она утопила свой стыд и безнадежность в море. Он вспомнил себя, склонившегося над незарытой могилой Яниктахт, пьяного от мучений, пронизываемого лесным ветром. Сознание вернулось к нему. Он вспомнил себя веселым, счастливым мальчишкой на берегу, скачущим по мокрому песку, убегающим от волн. И ему вспомнился выброшенный морем кусок дерева в форме мертвой, иссохшей руки, валявшийся на песке. Только вот был ли это кусок деревяшки? Он почувствовал опасность, исходящую от этих мыслей. Кто знает, куда они могли завести его? Образ Яниктахт померк, исчез, будто мысли эти были каким-то образом связаны. Он попытался вызвать в памяти ее лицо. Оно вернулось вместе с нечетким видением молоденьких тсуг... поросшего мхом места в лесу, где пьяные лесорубы насиловали девушку... один за другим... Его разум отказывался воспринимать что-либо, за исключением куска дерева, принесенного океаном на излучину берега, где он когда-то игрался. Он чувствовал себя старым глиняным горшком, из которого за ненадобностью были выброшены все эмоции. Окружающее ускользало от него, все, за исключением духа на тыльной стороне руки. Чарлз думал: "Все мы будто пчелы, весь мой народ. Мы разбиты на множество осколков, но каждый из нас остается таким же опасным как пчела." И, в свою очередь, до него дошло, что создание на его руке должно быть чем-то намного большим, чем Изменяющий - гораздо более сильным, чем Куоти. "Это Похититель Душ!" Сейчас в человеке боролись страх и радостное волнение. Это был величайший из духов. Достаточно ему было ужалить человека, и тот мог превратиться в ужасное чудовище. Он, Чарлз, станет пчелой для своего народа. Он станет творить ужасные, страшные вещи, он будет нести смерть. Он ждал, с громадным трудом пытаясь вздохнуть. Но вдруг Пчела не пошевелится? Вдруг они так и застынут на вечные времена? Все его сознание напряглось, натянулось будто готовый вот-вот лопнуть лук. Все его эмоции отнесло куда-то во мрак, где не было ни малейшего просвета. Его окружало только пустое небо. Он размышлял: "Как странно, что такое маленькое создание обладает громаднейшей духовной силой, более того - оно само _я_в_л_я_е_т_с_я духовной силой, Похитителем Душ!" И вдруг пчелы на его теле не стало. Вот только что она сидела здесь - и ее уже нет, осталось только пятнышко солнечного света, тонированное лиственной тенью, выделяющее рисунок вен под смуглой кожей. Тень его собственного существования! Теперь Пчела виделась ему во всех мельчайших подробностях: раздутое брюшко, вытянутая паутинка крыльев, цветочная пыльца на лапках, остроконечная стрелка жала. Послание, заключенное в этом застывшем мгновении, чистым голосом флейты проникло в сознание человека. Если Дух мирно улетит, для человека это будет сигналом отмены приговора. Он мог бы вернуться в Университет. На следующий год, через неделю после своего двадцатишестилетия, он защитил бы диссертацию по антропологии. Он стряхнул бы с себя весь первобытный ужас, охвативший его после смерти Яниктахт. Он стал бы имитацией белого человека, потерянного для этих гор и для нужд его собственного народа. Эта мысль опечалила его. Если Дух оставит его, он может забрать с собой обе души человека. А без душ тот может умереть. Он не смог бы пережить стыда. Очень медленно, после какого-то многовекового размышления, Пчела направилась к суставам пальцев. Это был момент, сравнимый с тем, когда оратор овладевает вниманием аудитории. Фасеточные глаза включили человеческое существо в фокус своего зрения. Брюшко Пчелы согнулось, торакс сократился... Человек почувствовал наплыв страха, поняв, что стал избранным. Жало вонзилось точно в нервный узел, удаляя все мысли и погружаясь все глубже, глубже... Человек услыхал послание Таманавис, главнейшего из Духов, как барабанный бой, заглушивший удары сердца: "Ты должен найти белого человека с абсолютно невинной душой. И ты обязан убить эту Невинность бледнолицых. Пусть твой поступок станет известен в твоем мире. Пусть твое деяние станет тяжкой рукой, сжимающей сердца белых. Они обязаны почувствовать это. Они должны услыхать об этом. Одна невинная душа за все иные невинные души!" Рассказав о том, что следует ему сделать, Пчела взлетела. Человек следил взглядом за ее полетом и потерял ее из виду в гуще кленовых листьев на другом берегу ручья. Теперь же он чувствовал шествие древних родовых теней, ненасытных в своих требованиях. Все ушедшие из этого мира до него, предстали пред ним будто неизменное поле, которое замкнуло его прошлое существование. И, сравнивая себя с этим полем, он увидел, как изменился сам. "Убей Невинного!" Стыд и смущение иссушили его горло и рот. _Ч_е_л_о_в_е_к_ чувствовал, что вся его внутренняя суть выжжена и лишена силы. Его внимание привлекло солнце, перекатывающееся над высокой горной грядой. Листья касались его рук, глаз. Он знал, что прошел период искушения и через запертую ранее дверь вступил в область чудовищного могущества. Чтобы удержать эту силу в себе, ему придется вступить в соглашение со второй частью своего внутреннего "я". Теперь он мог быть лишь одним - Катсуком. Он сказал: - Меня зовут Катсуком. Я есть Катсук. Слова принесли успокоение. Духи воздуха и земли были с ним, ибо были его предками. Он решил подняться по склону. Его шаги вспугнули с места белку-летягу. Она скользнула с одной ветви на другую. Коричневое тельце скрылось в зелени. Всякая жизнь в его присутствии пыталась спрятаться, застыть на месте. Вот каким было теперь его влияние на жизнь. Человек думал: "Помните меня, лесные создания. Помните Катсука, как будет его помнить весь мир. Я - Катсук! Через десять тысяч ночей, через десять тысяч времен года этот мир все еще будет помнить Катсука и его значение!" 4 Мать похищенной жертвы прибыла в Лагерь Шести Рек вчера, приблизительно в пол-четвертого вечера. Она прилетела на одном из четырех вертолетов, выделенных для поисков лесопильными и сплавными компаниями Северо-Запада. Когда она выходила, чтобы встретиться с мужем, на ее щеках были видны следы слез. Она сказала: "Любая мать понимает то, что чувствую я сейчас. Пожалуйста, оставьте нас с мужем одних". Фрагмент радиопередачи "Новости Сиэтла" Солнце заливало столовую, за окнами которой были видны ухоженные газоны и их частный ручей. Когда Дэвид сел напротив матери, чтобы позавтракать, в голосе женщины чувствовались нотки раздражения. Хмурый взгляд проложил резкие вертикальные морщины на ее лбу. Вены на левой руке приняли оттенок ржавчины. На матери было нечто розовое и кружевное, желтые волосы встрепаны. Вся столовая была наполнена ароматом ее лавандовых духов. - Дэви, - сказала она, - надеюсь, что ты не возьмешь в лагерь этот свой дурацкий нож. Ради Бога, ну что ты будешь с ним там делать? Мне кажется, твой отец был не в своем уме, когда дарил тебе такую опасную вещь. Мать позвонила в маленький колокольчик, позвав кухарку с завтраком для Дэвида. Мальчик не отрывал взгляда от крышки стола, в то время как розовая рука кухарки ставила перед ним тарелки. Хлопья с молоком были такими же желтыми как и скатерть на столе. От тарелки исходил запах земляники, которую смешали с хлопьями. Теперь Дэвид уставился на свои ногти. - Ну? - спросила мать. Иногда ее вопросы ответа не требовали, но это "Ну" давило. Мальчик поглядел на женщину. - Мама, в лагере у каждого есть нож. - Зачем? - Ну, чтобы отрезать что-нибудь, вырезать по дереву и тому подобные вещи. Он принялся за еду. И ел целый час - надо было тянуть время. - Ты отрежешь себе пальцы, - сказала мать. - Я просто запрещаю тебе брать с собой такую опасную штуку. Дэвид пережевывал хлопья, глядя на мать таким же образом, как делал это отец, продумывая возможные контрдействия. За окном ветер шевелил деревья, окружающие газон. - Ну? - настаивала мать. - Ладно, что ж поделать, - сказал ее сын. - Всякий раз, когда мне понадобится нож, придется просить у кого-нибудь из ребят. Он снова набил рот хлопьями, отдававшими кислотой земляники, ожидая ее ответа и расценивая возможность поездки в лагерь без ножа. Дэвид знал ход материнских рассуждений. Ее отцом был Проспер Моргенштерн. А Моргенштерны всегда имели все только лучшее. Если он собирается _к_а_к_и_м у_г_о_д_н_о _п_у_т_е_м_ взять нож в лагерь... Мать закурила сигарету, рука с зажигалкой отдернулась. Потом она выпустила изо рта струю дыма. Дэвид снова принялся за еду. Мать отложила сигарету и сказала: - Ну, ладно. Только будь поосторожнее. - Я буду делать только так, как показывал папа. Мать глядела на него, барабаня по столу пальцами левой руки, при этом на безымянном пальце вспыхивал бриллиант. - Даже и не знаю, что делать, когда оба мои мужчины уедут. - Сегодня папа будет уже в Вашингтоне. - А ты в своем дурацком лагере. - Ведь это же самый лучший лагерь! - Будем надеяться, что это так. Знаешь, Дэви, нам всем придется переехать на Восток. Сын кивнул. После последних выборов его отец приехал сюда, в Кермел Волли, и вернулся к частной практике. На три дня в неделю он ездил в другой город, Пенинсулу. Иногда к нему на уик-энды приезжал и Проспер Моргенштерн. В городе у семьи были апартаменты и женщина, присматривающая за квартирой. А вчера отцу позвонил кто-то важный из правительственных кругов. Потом были и другие звонки, в доме рос переполох. Говарда Маршалла назначили на очень важную должность в Госдепартаменте. - Мам, ведь как смешно получилось, а? - Что, дорогой? - Папа едет в Вашингтон, и я тоже. - Но ведь это же другой Вашингтон, - улыбнулась мать. - Все равно, в честь одного и того же человека. - И в самом деле. В столовую скользнула миссис Парма. - Простите, мадам. Я сказала Питеру, чтобы он уложил вещи молодого мастера в машину. Может нужно что-то еще? - Благодарю, миссис Парма. Это все. Дэвид подождал, пока миссис Парма выйдет, потом сказал: - В буклете про лагерь говорилось, что у них там есть воспитатели - индейцы. Они будут похожими на миссис Парму? - Дэви! Ну _х_о_т_ь _ч_е_м_у_-_н_и_б_у_д_ь_ учат тебя в твоей школе? - Я знаю, что индейцы бывают разные. Так мне интересно, если их называют индейцами только потому, что они похожи на нее... - Какая странная мысль. - Она покачала головой, поднялась из-за стола. - Иногда ты напоминаешь мне своего дедушку Моргенштерна. Он привык считать, будто индейцы - это одно из пропавших колен Израилевых. - Она пожала плечами, провела рукой по столу, потом поглядела на нож, висящий на поясе сына. - Так ты _б_у_д_е_ш_ь_ осторожен с этим идиотским ножом? - Я буду делать все так, как говорил папа. Не бойся. 5 "Я уже отвечал на этот вопрос. Надеюсь, что могу сказать, у нас имеются кое-какие догадки о том, что индеец может быть психически ненормальным. Хочу заострить на этом внимание. Это всего лишь возможность, которую мы не исключаем при оценке данной проблемы. Существует такая же вероятность, что он лишь притворяется ненормальным." Специальный агент Норман Хосбиг, ФБР, отделение в Сиэтле Положив руки под голову, Катсук растянулся на своей кровати в темноте Кедрового Дома. В туалете на другой стороне коридора в унитазе громко капала вода. Этот звук помогал расслабиться. Мужчина плотно закрыл глаза и увидал пурпурное свечение под веками. Это было пламя духа, знамение предопределенности. Комната, весь дом со спящими мальчиками, весь лагерь - все отметалось от центра, каким стало пламя духа Катсука. Духи послали ему знамение: нашлась подходящая жертва, Невинный. Здесь, в этом доме, спал сын важной шишки, к которой будет привлечено широчайшее внимание. Теперь никто не может помешать Катсуку. Уже давно подготовившись для такого случая, он одел набедренную повязку, сделанную из шерсти белой собаки и горного козла. Талию обтягивал пояс из красной кедровой коры, на нем висела сумка из мягкой оленьей кожи с необходимыми ему вещами: связанные полоской кедровой коры священные палочки и кость, старинный каменный наконечник стрелы с берега Одетты, перья ворона, чтобы оперить обрядовую стрелу, тетива из скрученных моржовых кишок; ремешки из лосиной кожи, чтобы вязать жертву; жевательная еловая смола, завернутая в листья... пух морской утки... свирель... Много лет тому назад двоюродная бабка сделала ткань для его набедренной повязки, горбясь над ткацким станком в дымном полумраке своего домишки в речной дельте. Сумка и клочки пуха были освящены племенным шаманом еще до того, как пришли бледнолицые. На ногах у Катсука были мокасины из лосиной кожи, расшитые бисером и крашеными иглами дикобраза. Яниктахт сделала эти мокасины два лета назад. Время ее жизни прошло. Катсук испытывал какое-то странное чувство, исходящее от мокасин. Яниктахт была с ним, здесь, в этой комнате. Ее руки касались той кожи, которую она сшивала когда-то. Это ее голос заполнял темноту, в нем был и самый последний ее вскрик. Чтобы успокоиться, Катсук сделал глубокий вдох. Еще не время! Вечером упал туман, но с приходом ночи его унес сильный юго-западный ветер. Этот ветер пел Катсуку голосом дедовой свирели, той самой, что лежала в сумке. Катсук подумал о своем деде: крепком, с узким лицом мужчине, который в иное время мог бы стать шаманом. Но у него не было посвящения, и он был скрытым, теневым шаманом, поскольку знал и помнил все древние обряды. - Я сделал это для тебя, дедушка, - прошептал Катсук. Всему свое время. Оборот судьбы свершился еще раз, чтобы восстановилось древнее равновесие. Однажды его дед развел колдовской костер. Когда пламя разгорелось, старик заиграл тихую, простую мелодию на своей свирели. И вот теперь в сознании Катсука звучал дедовский напев. Потом он подумал о мальчике, спящем здесь, в доме - Дэвиде Маршалле. "Ты попадешь в силки этой свирели, бледнолицый Невинный. Корни твоего дерева в моих руках. Твое племя узнает, что такое смерть и уничтожение!" Мужчина открыл глаза. Бледный свет Луны стекал в комнату через единственное окно, отбрасывая на стену слева от кровати искривленную тень дерева. Катсук наблюдал за колышущейся тенью, видимым отражением ветра. Вода все так же продолжала капать. В воздухе комнаты был растворен неприятный запах. Очень антисептическое место! Ядовитое место! Уборщики вышкурили весь дом вонючим мылом. "Я есмь Катсук!" Его "я" вышло из рамок личности, ощущая теперь лагерь и все окружающее. Вдоль южной границы лагеря через поросль елок вилась тропинка. Пять сотен и двадцать восемь шагов вела она по заболоченной почве, покрытой выступающими корнями, к древней лосиной тропе, поднимающейся в заповедник Национального Парка. Катсук думал: "Это моя земля! Моя земля! Эти бледнолицые воры похитили мою землю! Эти ХОКВАТ! Их так называемый заповедник - это моя земля!" "Хокват! Хокват!" Катсук беззвучно повторял это слово. Так его предки назвали первых бледнолицых, прибывших к этим берегам на своих длинных и высоких кораблях. Хокват - это нечто, приплывшее из-за дальних вод, что-то незнакомое и таинственное. "Хокват были как зеленые волны зимнего океана, что нарастали, нарастали, нарастали... пока не обрушились на его землю." В этот день Брюс Кларк, управляющий Лагеря Шести Рек, пригласил фотографа - снимки для рекламной кампании, которую он проводил ежегодно, помогали привлекать богатых детей. Катсуку смешно было видеть, как подчиняется Чарлз Хобухет в его теле. Глаза вытаращены, тело преждевременно покрыто потом - Катсук слушает указания Кларка. - Вождь, подвинься чуть левее. "Вождь!" - Вот так хорошо. А теперь приставь руку к глазам, будто всматриваешься в лес. Нет, правую руку. Катсук подчиняется. Фотографирование не повредит ему. Никто не сможет похитить его душу, так как Похититель Душ уже овладел ею. Наоборот, фотографирование помогло знамению духов. Мальчишки из Кедрового Дома скучились возле него, лица уставились на камеру. Газеты и журналы напечатают эти снимки. Стрелка укажет на одного из мальчиков - Дэвида Маршалла - сына вновь избранного помощника Госсекретаря. Сообщение о его назначении будет показано в шестичасовых новостях по единственному в лагере телевизору, стоящему в комнате отдыха. Там же будут снимки Маршалла-младшего и его матери в аэропорту Сан Франциско, отца на пресс-конференции в Вашингтоне. Множество хокват будут глядеть на снимки, сделанные Кларком. Пусть глядят на человека, которого считают Чарлзом Хобухетом. Похититель Душ пока еще прячет Катсука в его теле. По лунной тени на стене он узнает, что уже почти полночь. П_о_р_а_! Одним движением вскочил он с кровати, поглядел на записку, оставленную на столике в комнате. "Я взял невинную душу из вашего племени, чтобы принести в жертву за всех невинных, которых убили вы; Невинного, что вместе с теми всеми невинными уйдет в мир духов". Ах, никакие слова не были способны передать сути послания, чтобы сокрушить всю ярость, всю логику и анализ хокватов... Свет полной луны, пришедший из окна, ощупывал его тело. Катсук мог чувствовать его тяжкое безмолвие в своем позвоночнике. Руку закололо в том месте, где Пчела оставила послание своего жала. Но запах смолы от свежих стен успокоил его. Не было никакого чувства вины. Дыхание его страсти будто дым изверглось из губ: - Я есмь Катсук - средоточие Вселенной. Он повернулся и, бесшумно скользя по полу, перенес центр Вселенной за дверь, через короткий холл, в спальню. Маршалл-младший спал на ближайшей к двери кровати. Пятно лунного света лежало в ногах мальчика - в долинах и возвышенностях покрывала, легонько перемещающихся в такт дыхания. Одежда лежала на тумбочке возле кровати: джинсы, футболка, легкий свитерок, куртка, носки и теннисные туфли. Мальчик спал в трусах. Катсук свернул одежду, сунув туфли внутрь свертка. Чуждая ткань послала сигнал нервам, рассказывая о механическом великане, которого хокват называли цивилизацией. Этот сигнал сделал язык Катсука сухим. В один миг мужчина почувствовал множество возможностей, которыми располагают хокват, чтобы охотиться на тех, кто нанес им рану: ружья чужаков, самолеты, электронные устройства. И ему придется драться против подобных вещей. Теперь любой хокват признает его чужим и станет с ним драться. За стеной раздался крик совы. Катсук посильнее прижал сверток с одеждой к груди. Сова заговорила с ним. На этой земле у Катсука будут иные силы: древнее, сильнее и намного прочнее, чем все, что было у хокватов. Он прислушался к звукам комнаты: все восемь мальчишек спали. В воздухе стоял запах их пота. Засыпали они медленно, зато теперь из-за этого спали даже крепче. Катсук подошел к изголовью кровати, где спал мальчик, легонько положил ему руку на губы, готовясь прижать посильнее, чтобы предупредить крик. Губы под его рукой искривились. Он увидал, что глаза лежащего раскрылись, поглядели на него. Мужчина почувствовал, как ускорился пульс, изменился ритм дыхания. Очень осторожно Катсук наклонился поближе к мальчику и тихонько прошептал: - Не разбуди остальных. Вставай и иди за мной. У меня для тебя есть кое-что особенное. Только спокойно. Катсук почувствовал рукой, что через сознание мальчика промелькнули разные беспокойные мысли. Катсук наклонился еще раз, заставляя слова наполниться силой духа: - Я должен сделать тебя своим духовным братом, потому что мы вместе сфотографировались. - А потом еще: - Твоя одежда со мной. Я буду ждать в холле. Он почувствовал, что его слова принесли результат, и убрал руку. Напряжение спало. Катсук перешел в холл. Мальчик присоединился к нему - худенькая фигурка в отсвечивающих в темноте трусиках. Катсук отдал ему одежду и вышел наружу, а затем, подождав пока мальчик выйдет следом, осторожно закрыл за собою двери. "Дед, я делаю это ради тебя!" 6 Хокват, я даю тебе то, о чем ты молил - в моих руках эта стрела сильна и чиста. Когда я дам тебе эту стрелу, с молитвой держи ее в своем теле. Пусть стрела эта перенесет тебя в страну Алкунтам. Наши братья поприветствуют тебя там, говоря: "Какой чудесный юноша пришел к нам! Какой прекрасный хокват!" И они будут говорить один другому: "Какой он сильный, этот хокват, несущий стрелу Катсука в своем теле." И ты будешь горд, слыша, как говорят они о твоей красоте и твоем величии. Не убегай, хокват. Приди навстречу моей стреле. Восприми ее. Наши братья будут петь об этом. Я покрою тело твое белым пухом с утиных грудок. Наши девушки споют о твоей красоте. Об этом молил ты каждый день своей жизни в любом месте в мире. Это я, Катсук, удовлетворяю желания твои, потому что я стал Похитителем Душ. Фрагмент письма Чарлза Хобухета, оставленного им в Кедровом Доме Выйдя за дверь, в прохладу ночи, Дэвид, все еще одурманенный сном, постепенно приходил в себя. Дрожа от холода, он поглядел на человека, поднявшего его с постели - Вождя. - Что случилось, Вождь? - Ш-ш-ш, - Катсук показал на сверток. - Одевайся. Дэвид послушался, скорее от холода, чем по какой-то другой причине. Громадные ветви дерева скрипели на ветру, наполняя ночь страшными тенями. - Это посвящение, Вождь? - Ш-ш-ш, веди себя спокойно. - Зачем? - Нас сфотографировали вместе. Теперь мы должны стать братьями по духу. Есть такой обряд. - А как с остальными ребятами? - Избран был ты. Неожиданно Катсук почувствовал жалость к мальчику, к Невинному. "Но зачем жалеть кого-либо?" Он почувствовал, что при этом лунный свет пронзил его прямо в сердце. Непонятно почему, но это заставило его вспомнить о секте квакеров-трясунов, куда водили его родные - церковь хокватов! В памяти он слышал голоса, заводящие гимн: "Молим! Молим! Молим!" - Не понимаю, - прошептал Дэвид. - Что мы сейчас делаем? Деревья возле крыльца расступились, чтобы открыть россыпь ночных звезд. Сверху вниз глядели они на мальчика. Они, а еще ветер, шумящий в деревьях, заставляли его чувствовать страх. Дэвид оглянулся на крыльцо. Почему Вождь не отвечает? Дэвид подтянул ремень и почувствовал вес ножа, висящего в своих ножнах на поясе. Если Вождь и задумал что-нибудь нехорошее, у него имеется нож - настоящее оружие. Ножом не больше этого Дэниэл Бун убил медведя. - Что мы будем делать? - настаивал мальчик. - Мы проведем обряд духовного братания, - сказал Катсук и сам почувствовал истину в своих словах. Это и вправду будет обряд единения. Он родится в темноте, пометит землю и станет заклинающим для истинных духов. Дэвид продолжал колебаться, думая об индейце. Странные они были люди. Потом он вспомнил миссис Парму. Другая разновидность индейцев, но такая же таинственная. Мальчик поплотнее запахнул курточку. От холодного воздуха он весь покрылся гусиной кожей. Он чувствовал и страх, и волнение. "Индеец!" - Ты не одет, - сказал он. - Я одет для обряда. Катсук молился про себя: "О, Дающий Жизнь, сейчас ты видишь некоторых из своих всемогущих созданий, что собираются..." Дэвид чувствовал напряженность спутника, ауру тайны. Но не было рядом места безопасней этого лагеря в глуши, с игрушечным фуникулером - единственной возможностью попасть сюда. - Разве тебе не холодно? - спросил он. - Мне достаточно этого. Ты должен поспешить, идя за мной. У нас мало времени. Катсук спустился с крыльца. Мальчик за ним. - Куда мы идем? - На самую вершину гряды. Дэвид пытался не отставать. - Зачем? - Там я приготовил место, чтобы ты прошел древний обряд моего племени. - И все это из-за фотографии? - Да. - Не думал, что индейцы до сих пор верят в подобные вещи. - Ты тоже поверишь. Дэвид заправил футболку под ремень и опять почувствовал тяжесть ножа на бедре. Нож придавал ему уверенности. Мальчик спотыкался на ходу, но старался не отставать. Даже не оглядываясь, Катсук почувствовал, что напряженность мальчика слабеет. Когда они стояли на крыльце, был такой момент, когда от Невинного исходило непослушание, глаза его были на мокром месте, в них был кисло-горький страх. Но теперь мальчик шел за ним. Он уже был порабощен. Средоточие Вселенной притянуло Невинного своей силой. Дэвид чувствовал, как от напряжения быстро бьется сердце. Еще он чувствовал исходящий от Вождя запах прогорклого жира. Кожа мужчины, когда ее касался лунный свет, блестела, будто тот намазался маслом. - Это далеко? - спросил Дэвид. - Три тысячи и восемьдесят один шаг. - Но сколько нам идти? - Чуть больше мили. - Ты специально так оделся? - Да. - А вдруг пойдет дождь? - Я его даже не замечу. - А почему мы так торопимся? - Для обряда нужен лунный свет. А теперь ничего больше не говори и держись поближе. Катсук радовался в душе. В воздухе разносился запах свежесрубленного кедрового дерева. Этот богатый запах содержал в себе судьбоносное послание еще тех дней, когда дерево это служило укрытием для его племени. Споткнувшись о выступающий корень, Дэвид едва удержал равновесие. Тропа вела через плотный мрак, прерываемый яркими пятнами лунного света. Вид плотной белой ткани набедренной повязки впереди вызывал у Дэвида странные мысли. Как только лунный свет касался тела идущего впереди мужчины, его кожа начинала светиться, отблескивать, но темные волосы поглощали блеск и совершенно терялись в тенях. - А другие мальчики тоже будут посвящены? - спросил Дэвид. - Я уже говорил, что ты единственный. - Почему? - Скоро поймешь. Не разговаривай. Катсук надеялся, что этого замечания будет достаточно. Как и все хокваты, мальчишка болтал слишком много. Но это не могло быть поводом для отсрочки или отмены решения. - Я все время спотыкаюсь, - пробормотал Дэвид. - Иди так, как иду я. Катсук промеривал тропу, чувствуя ее ногами: мягкая почва, пружинящая там, где скапливалось много влаги; еловые иглы, путаница твердых корней, отшлифованных множеством ног. Он стал думать о сестре, о своей собственной жизни до того, как стал Катсуком. Он чувствовал, что духи земли и воздуха, управляемые лунным светом, теснятся поближе к нему, неся с собою память обо всех погибших племенах. А Дэвид в это время думал: "Идти так, как идет он?" Мужчина впереди двигался со скользящей грацией пантеры, почти бесшумно. Тропинка круто завернула вверх, на ней корячились корни, под ногами хлюпало, но мужчина все время шел так, будто видел каждую помеху, каждый камушек или корешок. Только теперь Дэвид начал воспринимать запахи: гниющего дерева, мускуса, едкую горечь папоротников. Мокрые листья хлестали его по лицу, ветки и шипы кололись и царапались. Он слышал шум падающей воды - все громче и громче - речной каскад в теснине, с правой стороны тропы. Он надеялся, что этот шум замаскирует его неопытное, неуклюжее передвижение, так как боялся, что Вождь услышит и станет над ним смеяться. "Иди так, как иду я." Как Вождь вообще видит что-либо в этой темноте? Тропа вывела их на поляну. Прямо перед собой Дэвид увидал горные пики, снег на них блестел в свете Луны, а над головой рассыпались яркие-яркие звезды. Катсук, не останавливаясь, поглядел вверх. Могло показаться, что горные вершины вышиты звездами на фоне неба. Он позволил этому ощущению пропитать его, возвращая память о послании - духа: "Это я, Таманавис, говорю тебе..." Катсук стал напевать имена своих покойных предков, высылая их прямо в Верхний Мир. Ясное небо прочертила падающая звезда, еще одна, потом другая, следующая - пока все небо не загорелось от них. Катсук молчал в изумлении. Это никак не могло быть астрономическим явлением, объяснимым волшебной наукой хокватов - это было послание из прошлого. Мальчик остановился рядом. - Ух ты! Падающие звезды! Ты загадал желание? - Загадал. - А что это ты пел? - Песню своего племени. Катсук, на которого сильно подействовало предзнаменование звезд, внутренним взором видел угольно-черную прорезь тропы, а поляна была для него ареной, где он может начать создание носителя памяти, песни смерти всему тому, что связывало его с прошлым, священной ненависти к миру хокватов. - Скагайек! - закричал он. - Я - дух шамана, пришедший изгнать болезни этого мира! Слыша эти странные слова, Дэвид потерял ту горстку самообладания, что была у него, и ему снова стало страшно. 7 Я все сделал правильно. У меня была тетива, священные палочки и кость, чтобы провести предсказание. Я обвязал голову лентой из красной коры кедра. Я молился Квахоутце, богу воды, и Алкунтаму. Я повесил на отмеченного пух морской утки, чтобы отметить священную жертву. Я все сделал как следует. Из послания Катсука своему племени Необъятность дикой природы, окружившей Дэвида, таинственность полуночного похищения ради странного обряда стали доходить до мальчика. Его тело покрылось потом, малейший порыв ветра пронизывал холодом. Ноги были мокры от росы. Сейчас уже Вождь начал пугать его. Он шел вперед с такой уверенностью, что Дэвид чувствовал, будто аккумулированное лесом знание конденсировалось в этом человеке в любой момент. Этот человек был Следопытом. Он был Непревзойденным Следопытом. Он был из тех, кто может выжить в этой глуши. Теперь Дэвид отставал все сильнее и сильнее. Вождь уже терялся впереди, в сером тумане. Не оборачиваясь, Катсук позвал: - Держись ближе. Дэвид ускорил шаг. Справа, в деревьях, что-то проурчало "Уап-уап". Внезапно над ним скользнули дымно-серые крылья, чуть не задев голову. Дэвид попятился, потом подбежал поближе к человеку в белой набедренной повязке. Неожиданно Катсук остановился. Дэвид чуть не налетел на него. Катсук поглядел на Луну. Она двигалась над деревьями, ярко освещая острые камни и трещины на дальних склонах. Ноги мужчины отмерили расстояние. Это было то место. - Почему мы остановились? - спросил Дэвид. - Мы на месте. - Здесь? Почему тут? Катсук подумал: "Ну как это вечно получается у хокватов. Всегда они предпочитают языку тела язык губ". Он проигнорировал вопрос мальчика. А что еще отвечать? Все равно этот невежественный хокват не сумеет прочесть знаки. Катсук присел на корточки лицом к тропе, спускавшейся вниз. В течение многих веков это была лосиная тропа, связывающая соленые воды и высокогорные луга. Копыта глубоко выбили землю. Обе стороны тропы поросли папоротниками и мхом. Катсук лег на землю. Его пальцы перебирали все вокруг в поисках знака, осторожно отодвигая ветви. Есть! Это было отмеченное им место! И он тихо запел песню на древнем языке: - О, Хокват! Да воспримет тело твое священную стрелу. Пусть душа твоя преисполнится гордости, когда я коснусь ее острым, смертоносным наконечником. Душа твоя да обратится к небу... Дэвид слушал непонятные слова. Ему не было видно рук мужчины из-за затенявших их папоротников, но их движения беспокоили его, он не мог понять, почему. Ему хотелось спросить, что происходит, но он чувствовал робость. Слова песни были переполнены щелкающими и рычащими звуками. Потом мужчина замолчал, но продолжал лежать. Катсук открыл мешочек на поясе и вынул щепоть священного белого пуха. Пальцы его тряслись. Все надо сделать правильно. Любая ошибка могла бы накликать беду. Дэвид, у которого глаза уже привыкли к темноте, различал движения рук в папоротнике. Лунный свет отразился на чем-то белом. Мальчик присел на корточки рядом с мужчиной и кашлянул. - Что ты делаешь? - Я написал на земле свое имя. Я должен так сделать до того, как ты узнаешь его. - Разве тебя зовут не Чарлз? - Это не мое имя. - То есть как? - Дэвид стал размышлять над услышанным. Разве его зовут не Чарлз? Потом спросил: - Ты сейчас поешь? - Да. - О чем ты поешь? - Это песня для тебя - чтобы дать тебе имя. - Но у меня уже _е_с_т_ь_ имя. - У тебя нет тайного имени, известного только нам двоим, самого сильного имени, которое только может быть у человека. Катсук стряхнул грязь с клочка пуха. Он чувствовал Кушталюте, захороненный им язык сухопутной выдры, даже через землю. Тот в каждое мгновение управлял движениями его рук. И еще он чувствовал, как нарастает в нем сила. Дэвид поежился от холода и сказал: - Это уже не интересно. И все уже приготовлено... - Очень важно, чтобы мы обменялись именами. - А я тоже буду что-то делать? - Да. - Что именно? Катсук поднялся на ноги. Он чувствовал напряженность в пальцах, которыми управлял Кушталюте. Кожу покалывала прилипшая грязь. Духовная сила мгновения пронизала его тело. "Это Кушталюте, говорю тебе..." - Встань и обрати лицо к Луне, - сказал Катсук. - Зачем? - Делай, как я говорю. - А если я не захочу? - Ты рассердишь духов. Что-то в словах взрослого заставило горло мальчика пересохнуть. Дэвид сказал: - Я хочу вернуться. - Сначала ты должен встать и повернуться лицом к Луне. - А потом мы сможем пойти назад? - Потом мы сможем идти. - Ладно. Только мне кажется, что все это глупости. Дэвид встал. Он чувствовал ветер, несший в себе предчувствие дождя. Внезапно в голову ему пришли воспоминания о детских играх, в которые он играл со своими дружками в зарослях возле дома: "Ковбои и индейцы". Интересно, а что значат эти игры для мужчины рядом? Сознание Дэвида заполнили сценки и слова этих игр: "Бах! Бах! Ты умер! Мертвый краснокожий... Ковбой... Индеец убит!..." А еще ему вспомнилась миссис Парма, зовущая его к ленчу. Он с друзьями убегал, и все прятались в пещере на берегу ручья, чтобы хихикать там, сидя в пыли. Потом все эти смешки, голос зовущей его миссис Пармы и все остальное смешались у него в голове - воспоминания и поход через дикий лес. Все превратилось в одно - луна, колеблемые ветром мрачные деревья, подсвеченные луной облака над дальними вершинами, бьющий от земли болотный запах... Стоящий рядом мужчина сказал ему: - Ты можешь слышать реку там, внизу. Рядом с нами вода. Духи всегда собираются поближе к воде. Когда-то, очень давно, мы выискивали силу духов, как ребенок ищет игрушку. Но пришли вы, хокваты, и теперь ты изменишь это. Я был взрослым человеком, пока не почувствовал в себе Таманавис. Дэвид дрожал. Он никак не мог понять этих слов, несмотря на их необъяснимую красоту. Они были похожи на молитву. Он чувствовал тепло мужского тела за собой, его дыхание, шевелящее волосы на голове. Теперь в голосе мужчины появилась непонятная резкость: - Тебе известно, что мы сами все разрушили. Мы перестали верить и возненавидели один другого, вместо того, чтобы подняться против общего нашего врага. Чуждые нам идеи и слова переполнили наши головы иллюзиями, похитили у нас нашу плоть. Белый человек пришел к нам с лицом, будто золотая маска с дырами для глаз. И мы застыли перед ним. Из темноты вышли призраки. Они были частью тьмы и ее противоположности - плоть и антиплоть - а у нас не было подходящих для них обрядов. Мы ошиблись, приняв недвижность за мирные намерения, а потом испугались. У Дэвида перехватило дыхание. Это уже не было похоже на обряд. В голосе мужчины были слышны наставления и поучения. Даже нет, в его голосе звучали обвинения. - Ты слышишь меня? - спросил Катсук. В какой-то миг Дэвиду показалось, будто спрашивают не его. Как будто индеец разговаривал с духами. Катсук повысил голос: - Ты слышишь меня? Дэвид даже подскочил. - Да. - А сейчас повторяй за мной, слово в слово, все, что я скажу. Дэвид кивнул. Катсук начал: - Я, Хокват... - Что? - Я, Хокват!... - Я Хокват? - Дэвид не смог сдержать вопросительной интонации. - Я - посланник от Ловца Душ... - продолжил Катсук. Тихим голосом Дэвид повторил: - Я - посланник от Ловца Душ. - Сделано, - сказал Катсук. - Ты правильно повторил слова обряда. С этого мгновения тебя зовут Хокват. - А что означает это имя? - спросил Дэвид. Он хотел было повернуться, но руки мужчины, лежащие на плечи мальчика, удержали его. - Этим именем мой народ называл приплывшее далеко из-за моря, нечто странное, чего нельзя ни с чем сравнить. Этим именем мы называем твой народ, потому что вы пришли к нам из-за большой воды. Дэвиду не нравились руки на его плечах, но он боялся сказать что-либо по этому поводу. Он чувствовал, что его личности, его телу нанесено оскорбление. Но его уже захватили враждебные силы. Ведь мальчик готовился лишь к тому, чтобы смотреть, наблюдать, а теперь обряд все больше начинал ему не нравиться. Он спросил: - Это уже все? - Нет. Теперь самое время, чтобы ты узнал и выучил мое имя. - Но ведь ты же сказал, что мы уже пойдем. - Скоро пойдем. - Ладно... Так как тебя зовут? - Катсук. Дэвиду удалось сдержать дрожь. - И что значит это имя? - О, очень многое. Средоточие всего мира, Вселенной. - Это индейское слово? - Индейское!... Мне не по себе, из-за того, что сам индеец, что живу с ошибкой пятисотлетней давности! Руки на плечах Дэвида крепко схватили его и трясли с каждым сказанным словом. Мальчик не сопротивлялся. Только теперь до него дошло, какая опасность угрожает ему. "Катсук". Идиотское слово! Непонятно почему, но это имя вызвало то, что весь он покрылся холодным потом. Он прошептал: - Ну а теперь мы уже можем уйти? - Мемук мемалуст! Кечгитсук акат камукс... На древнем языке Катсук обещал всем: "Я принесу этого Невинного в жертву. Я отдам его духу, который защищает меня. Я вышлю его в Нижний мир, и глаза его станут парой глаз червяка. Сердце его не застучит вновь. Губы его..." - Что ты говоришь? - допытывался Дэвид. Но Катсук не обращал на него внимания, доводя речь свою до конца: - Катсук дает это обещание от имени Похитителя Душ! Дэвид спросил: - Что все это значит? Я не понимаю тебя. - Ты - Невинный, - отвечал индеец. - Но я - Катсук. Я - средоточие всего сущего. Я живу везде. Я вижу тебя насквозь, Хокват. Вы живете как собаки. Вы ужасные лжецы. Вы видите Луну и называете ее Луной. И вы считаете, что именно это и делает ее Луной. Я же вижу все это своим глазом и без слова узнаю, когда вещь существует. - Я хочу вернуться в лагерь. Катсук отрицательно покачал головой. - Мы все хотим вернуться, Невинный хокват. Нам хотелось бы устроиться там, где можно было бы общаться со своими откровениями, плакать и карать чувства свои бездействием. Твои слова и твой мир вызывают у меня злость. У вас есть только лишь слова, которые говорят мне о мире, что был бы у вас, если бы я пообещал вам его дать. Но я привел тебя в это место. Я дам тебе твое личное знание о Вселенной. Я сделаю так, что ты сможешь узнать и почувствовать. И тогда ты поймешь по-настоящему. И ты будешь удивлен. То, чему ты обучишься, будет тем, о чем ты только думал, что знаешь. - Пожалуйста, может мы уже пойдем? - Ты желаешь сбежать. Ты считаешь, что здесь не место для восприятия того, что я дам тебе. Но знание это само направится в твое сердце. Какую чушь ты уже выучил! Ты думал, что можно не обращать внимания на те вещи, которым я стану обучать. Ты думал, твои органы чувств не могут воспринимать Вселенную без компромиссов. Я обещаю тебе, Хокват: ты станешь видеть вещи прозрачными, ты узнаешь их с самого начала. Ты услышишь дикую жизнь, не имеющую названия. Ты почувствуешь цвета, формы и настроения этого мира. Ты увидишь насилие и тиранию, которые наполнят тебя трепетом и страхом. Очень осторожно Дэвид пытался высвободиться из цепких рук, отдалиться от этих ужасных и непонятных слов. Индейцы никогда так не говорят! Но рука больно сжала его левое плечо. Дэвид уже не мог выдерживать весь этот ужас: - Мне страшно! Давление на плечо ослабело, но недостаточно, чтобы можно было освободиться. - Мы обменялись именами, - сказал Катсук, - и ты останешься здесь. Дэвид не мог даже пошевелиться. Он был в растерянности - как будто его побили, и теперь мышцы отказывались повиноваться. Катсук отпустил его плечо, но мальчик оставался в прежней позиции. Преодолевая сухость в горле, Дэвид сказал: - Ты хочешь попугать меня. Разве не так? В этом была вся суть посвящения. А другие ребята ждут, чтобы посмеяться. Катсук не слушал его, он чувствовал, как нарастает в нем сила духов. "Это я, Таманавис, говорю тебе..." Медленным, расчетливым движением он вынул из своей сумки ремешок из лосиной кожи и охватил им Дэвида, туго прижав руки мальчика к его телу. Теперь Дэвид начал крутиться, пытаясь вырваться. - Эй, перестань! Ты пугаешь меня! Катсук схватил его за руки и крепко связал их в запястьях. Мальчик продолжал сопротивляться, но связанные руки не давали. Ремешок больно врезался в тело. - Ну, пожалуйста, перестань, - взмолился Дэвид. - Что ты делаешь? - Заткнись, Хокват! Это был уже новый, дикий голос, такой же сильный, как и держащие мальчика руки. Грудь перехватило ужасом. Дэвид затих. Он весь покрылся потом, и в тот миг, когда перестал дергаться, ветер пронизал его холодом до костей. Мальчик чувствовал, что похититель снимает с его пояса нож, резко дергая за ремень. Катсук наклонился к мальчику - демоническое лицо в лунном свете. Голос его звенел от эмоций: - Делай то, что я скажу, Хокват, или я тут же убью тебя. Он замахнулся ножом. Мальчик только кивнул, даже не осознавая, что делает, так как от страха проглотил язык. Горло обожгло поднявшейся желчью. Голова его тряслась, когда Катсук схватил его за плечи. - Хокват, ты понимаешь меня? С громадным трудом Дэвид протолкнул сквозь губы: - Да. Он подумал: "Меня похитили. Все это было только лишь хитростью." Все слышанные ранее ужасные истории об убитых жертвах похищений пронеслись в его памяти, тело затряслось от страха. Мальчик почувствовал, что его предали, ему было стыдно за свою глупость, с которой сам же полез в ловушку. Катсук достал еще один ремешок, перевязал его вокруг груди мальчика, завязал на узел и взял свободный конец. - До восхода солнца нам надо будет много пройти. Иди за мной быстро, иначе я похороню твое тело возле тропы, а дальше пойду сам. Повернувшись, Катсук дернул за конец ремня и направился к проходу в темной стене деревьев на другой стороне поляны. Чувствуя вонь своего страха в ноздрях, качаясь из стороны в сторону, Дэвид поплелся за ним. 8 В первый же вечер мы заставили ребят написать письма домой. Мы не давали им обеда, пока они не напишут. Им выдали ручки и бумагу в комнате отдыха и сообщили, что пока они не напишут писем, кушать им не дадут. Мальчик Маршаллов?.. Я его хорошо помню. Он смотрел шестичасовые новости и бурно радовался, когда показали его отца и объявили, что тот стал заместителем Госсекретаря. Этот Маршалл написал хорошее, такое длинное письмо, на обеих сторонах листа. Мы им выдали только по одному листу бумаги. Я, помню, подумал: "Наверное, это очень хорошее письмо. Его старики будут рады, получив его." Из отчета Брюса Кларка, управляющего Лагеря Шести Рек Приблизительно через час после рассвета Катсук провел Хоквата через просеку к основанию сланцевого склона, который еще раньше был определен им им целью ночного перехода. Как только они остановились, мальчик упал на землю. Катсук не обратил на это внимания, изучая склон и отмечая следы свежих оползней. На вершине обрыва несколько елок и ивовых деревьев скрывали выемку в скале. Деревья маскировали эту пещеру и ручей, дающий им влагу. За деревьями серым занавесом высилась скала. Из-за оползней могло показаться, что до выемки никто не может добраться. Катсук чувствовал, как сильно бьется у него сердце. Из губ подымался парок дыхания. Утро было прохладным, солнечные лучи заглянут сюда позднее. Он отметил сильный запах мяты. Ею поросли берега ручья, стекающего с вершины обрыва к основанию. Мятный запах пробудил в Катсуке голод и жажду. Но он знал, что это место для них самое подходящее. Катсук не верил, что искатели пройдут так далеко, даже если с ними будут собаки. Он попытался сделать все, чтобы запах не выдал их. За ночь он четыре раза сходил с тропы, заходил в ручьи, возвращался по течению и всячески запутывал след. Тусклый утренний свет обозначил окружающее. Справа, на самом краю обрыва из стороны в сторону качались огненно-красные султаны травы. По склону к деревьям спускалась белка-летяга. Катсук чувствовал кипение окружавшей его жизни. Он поглядел на Хоквата, свалившегося на землю, потому что его не держали ноги - сейчас он представлял собою образец совершенной усталости. Ах, какой вой подымется из-за него. Какую награду объявят! Какими будут газетные заголовки! Нет, такое послание проигнорировать не смогут. Катсук глянул на бледное небо. Естественно, искатели могут воспользоваться вертолетами или самолетами. И поиск начнется весьма скоро. Но поначалу, согласно правилам, будут переворачивать лагерь. Серьезные, но тщетные в жизни своей хокваты со своей неоригинальностью, ненастоящими оправданиями своего существования - сегодня они придут к чему-то совершенно новому и пугающему их: они узнают послание Катсука. Из него они узнают, что их собственное безопасное место, место, где спрятан их дух - разрушено. Он потянул за ремешок, которым был связан Хокват, но добился лишь того, что мальчик поднял только голову. В глазах его были только страх и усталость. На лице остались следы слез. Катсук подавил в себе всякое чувство милосердия и симпатии. Он подумал обо всех невинных соплеменниках, что умерли под саблями и пулями, погибли от голода, от зараженных тифом одеял, которые продавали индейцам намеренно, чтобы покончить с ними. - Вставай, - приказал Катсук. Хокват с трудом поднялся на ноги и стоял, покачиваясь из стороны в сторону и дрожа. Вся его одежда была мокрой от росы. - Сейчас мы будем подыматься по этому склону, - сказал Катсук. - Это очень опасное восхождение. Смотри, куда я буду ставить свои ноги. Ставь свои ноги точно туда, куда буду ставить их я. Если ошибешься, покатишься вниз. Себя-то я спасти сумею, а ты погибнешь под лавиной. Это тебе понятно? Хокват кивнул. Катсук колебался. Хватит ли у мальчишки сил для подъема? Кивок, выражающий согласие мог быть только знаком подчинения, вызванным лишь страхом, но не пониманием. Только что оставалось делать? Либо духи сохранят этого Невинного ради священной стрелы, либо заберут себе. В любом случае, послание будет услышано. Так что никаких сомнений! Мальчик стоял, ожидая продолжения кошмарного ночного броска. Опасный подъем? Ладно! Какая разница, что делать? Самое главное - выжить сейчас, чтобы сбежать потом. Сумасшедший, называющий его Хокватом, заставлял его отзываться на это имя. И это вызывало ярость более всего остального. Он думал: "Меня зовут Дэвид, а не Хокват. Дэвид, а не Хокват!" Его ноги разламывались от боли и усталости, ступни натертые и мокрые. Было ясно, что если он только лишь закроет глаза, то заснет даже стоя. Даже моргать было больно. На левой руке была длинная, болезненная царапина, там где недавно острый сук счесал кожу. Куртка и футболка порвались. Его же вел безумец: дикий голос из темноты. Ночь была ледяным кошмаром, затаившимся среди черных деревьев. Дэвид мог уже видеть розовую дымку утренней зари на горных вершинах, но кошмар продолжался. Катсук дал команду, потянув за ремешок, тем самым выявляя способности мальчика. Слишком медленно! Этот придурок может убить их обоих на этом склоне. - Как тебя зовут? - спросил индеец. Голос мальчика был тихим, но звучал дерзко: - Дэвид Маршалл. Не меняя выражения лица, Катсук ударил пленника по скуле тыльной стороной ладони: не больно, но обидно. - Как тебя зовут? - Ведь ты же _з_н_а_е_ш_ь_, как меня зовут. - Назови свое имя. - Дэв... Катсук снова ударил его. Но мальчик, стараясь не заплакать, глядел так же дерзко. Катсук размышлял: "Никаких передышек... Никаких послаблений..." - Я знаю, что ты хочешь мне сказать, - пробормотал мальчик. Его подбородок дрожал от с трудом сдерживаемых слез. "Никаких поблажек..." - Назови свое имя, - настаивал Катсук, коснувшись ножа у себя на поясе. Мальчик проследил глазами за этим его движением. - Хокват. - Некое бормотание, почти неразличимое. - Громче! Мальчик открыл рот и прокричал: - Хокват! - А сейчас мы начнем подниматься, - сказал Катсук. Он повернулся и вступил на склон. Каждый раз он ставил ногу очень осторожно: вот сейчас на плоский камень, выступающий из кучи, теперь на кажущийся устойчивым кусок сланца... Вдруг из под ищущей опоры стопы сорвался камушек. Обломки летели вниз, к деревьям, а индеец ждал, готовый прыгнуть в сторону, если начнется оползень. Схода не случилось, но человек чувствовал, как дрожит вся неустойчивая структура склона. Очень осторожно Катсук продолжил подъем. В самом начале восхождения он внимательно следил, чтобы Хокват каждый шаг делал правильно, но увидал, что мальчик был предельно собран и, наклонив голову, шаг за шагом точно повторял его движения. ХОРОШО. Теперь Катсук мог сконцентрироваться на подъеме и сам. Добравшись до вершины обрыва, он схватился за ивовые ветви. Они оба спрятались под деревьями. В тенистой, желтой тишине Катсук позволил себе расслабиться. Он сделал это! Он захватил Невинного и теперь на какое-то время был в безопасности. До этого он уже прошел все периоды выживания: сезон комаров, цветения сережек у деревьев, Сезон спелости, время морошки, Сезон муравьев и личинок - периоды самой разной пищи. Теперь же у него может быть период видений, когда ему можно во сне узнать - каким образом ему оставить плоть Невинного, прежде чем ее заберут духи Подземного мира. Хокват еще раз, свернувшись в клубок, упал на землю, совершенно не понимая, что его ожидает. Вдруг громкое хлопание крыльев заставило Катсука резко крутнуться влево. Мальчик, весь дрожа, сел на земле. Индеец сквозь ивовые ветви внимательно следил за полетом воронов. Птицы окружили весь склон, а потом поднялись вверх, к солнцу. Взгляд Катсука провожал их, следя за из плаванием в небесном море. Довольная усмешка искривила его губы. "Знамение! Явный знак!" В полумраке за ним пела мошка и звенел ручей. Катсук повернулся. В то время, как сам он следил за полетом птиц, мальчик, насколько это позволила ему длина ремешка, отполз в тень деревьев. Теперь он сидел там, глядя на Катсука, его волосы и лоб отражали солнечные лучи будто форель, отблескивающая в речке. Невинного надо спрятать, пока искатели не придут с неба, подумал Катсук. Он подошел к мальчику и возле него обнаружил тропу, которую его племя знало уже несколько веков. - Пошли, - сказал он, потянув за ремешок. Катсук, даже не оглядываясь, знал, что мальчик поднялся и идет за ним. Дойдя до каменной впадины, которую заполнил водой бьющий ключом ручей, Катсук бросил ремешок, присел и погрузил лицо в прохладную влагу. Потом с жадностью стал пить. Мальчик присел рядом на корточки, вытягивая голову к воде. - Хочу пить, - прошептал Хокват. - Так пей. Катсук придерживал мальчика за плечи, пока тот пил. Хокват с трудом хватал воздух и брызгался, так что лицо и русые волосы быстро стали мокрыми. - Сейчас пойдем в пещеру, - объявил Катсук. Пещера - черная дыра неправильной формы над заполненной водою впадиной. Со стороны неба вход замаскирован влажными космами мха и лишайников. Какое-то время Катсук изучал вход, пытаясь заметить какие-нибудь признаки, что внутри скрывается какой-то зверь, но ничего не обнаружил. Он потянул за ремешок, направляя Хоквата вверх, на каменную площадку между водоемом и входом в пещеру. - Я чувствую какой-то запах, - сказал мальчик. Катсук принюхался: здесь было много старых запахов - звериного помета, грибов, шкуры. Но все они были старые. Когда-то эту пещеру занимал медведь, потому что здесь было сухо, но вот уже год, самое малое, тут никого не было. - Год назад здесь было медвежье логово, - сказал индеец. Он подождал, чтобы глаза привыкли к темноте, и нашел расщелину, по которой мальчик мог подняться в пещеру даже со связанными руками. Дэвид стоял, прижавшись спиной к каменной стене. Он следил за каждым движением Катсука. Тому было интересно, о чем думает мальчишка - глаза Хоквата лихорадочно блестели. - Сегодня будем отдыхать здесь, - сказал Катсук. - Здесь никто ничего не услышит, даже если ты будешь кричать. Но если ты закричишь, я тебя убью. Придушу при первой же попытке. Ты должен научиться подчиняться мне во всем. Ты должен научиться тому, что вся твоя жизнь зависит от меня. Это тебе понятно? Мальчик смотрел на него, не двигаясь и ничего не говоря. Катсук схватил его за подбородок и глянул прямо в глаза. Его встретил взгляд, переполненный ненавистью и непокорностью. - Тебя зовут Хокват, - сказал Катсук. Мальчик рывком освободил подбородок. Очень мягко Катсук приложил палец к багровой отметине на скуле мальчика, оставшейся после двух ударов перед восхождением на склон. Очень тихо он сказал: - Не заставляй меня ударить тебя еще раз. Этого между нами быть не должно. Мальчик моргнул. В уголках глаз набежали две слезинки, но он резко стряхнул их. Все тем же тихим, спокойным голосом Катсук продолжил: - Когда я спрашиваю, следует называть имя. Так как тебя сейчас зовут? - Хокват. - Со злостью, но разборчиво. - Хорошо. Катсук зашел в пещеру, чуть переждав, пока его чувства не обследуют все окружающее. По мере того, как солнце поднималось выше, тени у самого входа в пещеру становились все короче. Ярко-желтая скунсова капустка лезла из темной воды в дальнем конце водоема. Катсуку не нравилось, что он бил Хоквата, хотя это ему приказывало само тело. "Или это я жалею Хоквата? - удивлялся он. - Почему я вообще должен кого-то жалеть?" Правда, мальчишка проявил удивительную силу и стойкость. В нем был дух. Хокват не был плаксой. И трусом он не был. Внутри его личности невинность сосуществовала с незнанием мира, но в нем была и сила. Такого Невинного можно и жалеть. "Но должен ли я восхищаться жертвой?" - удивлялся Катсук. Теперь все предстоящее могло оказаться значительно трудней. А может это случилось как особое испытание возможностей Катсука? Чтобы он не убил Невинного из-за случайной прихоти? Одевший мантию Ловца Душ не имеет права на ошибку. Но если такое произойдет, он оскорбит и рассердит обитателей мира духов. Это будет тяжким испытанием - убить кого-то, кем восхищаешься. Слишком тяжелое бремя? Пока не было необходимости в немедленном ответе. Но это был не тот вопрос, над которым ему хотелось думать. И снова он удивился: "Почему был избран именно я?" Возможно, это произошло точно так же, как и сам он выбрал Хоквата? Участвовал ли мир духов во всех этих таинственных выборах? А может на это повлиял сам мир хокватов, ставший, в конце концов, просто невыносимым? Да, ответ должен был находиться именно в этом! Он чувствовал, будто к нему взывают из глубины пещеры, крича голосом, который он все время слышал: - Ты здесь! Смотри, что ты уже сделал для нас! Не зная, что и подумать, Катсук растерянно стоял у входа, предполагая, что, может быть, кричит он сам. Но ничто вокруг не выдавало признаков испуга. "Даже если я полюблю Хоквата, - думал он, - все равно мне нужно будет совершить это, чтобы мое решение только усилилось." 9 - Медведь, волк, ворон, орел - вот мои предки. В давние дни они были людьми. Вот как это было, и так было на самом деле. Они праздновали, когда чувствовали себя счастливыми в этой жизни. Они кричали от отчаяния, когда печалились. Иногда они пели. До того, как хокваты убили нас, наши песни рассказывали обо всем этом. Я слыхал те песни и видел вырезанные из дерева фигуры, рассказывающие древние истории. Но сами затеси не могут петь или разговаривать. Они только сидят и смотрят своими мертвыми глазами. И, как всех мертвых, их поглотит земля. Из речи Катсука к своему племени Дэвид с отвращением вздрогнул, оглядев окружающее. Серо-зеленый полумрак пещеры, сырость на каменных стенах, залитый солнцем вход, куда не давал подойти связывающий его ремень, звериные запахи, пляшущие капли воды снаружи - все доставляло ему мучения. Все его эмоции взбунтовались: нечто вроде истерии, состоящей из голода, страха, неопределенности и ярости. В пещеру вошел Катсук - черный силуэт в солнечных лучах. На его поясе висел нож марки "Рассел", рука на рукояти. "Мой нож", - подумал Дэвид и задрожал. - Ты не спишь? - спросил Катсук. Ответа не было. - Ты хочешь что-то спросить? - Зачем? - прошептал Дэвид. Катсук кивнул, но отвечать не стал. - Ты захватил меня ради выкупа, так? - спросил мальчик. Катсук отрицательно покачал головой. - Выкуп, обмен? Неужели ты считаешь, что мне удастся обменять тебя на весь остальной мир? Мальчик затряс головой, ничего не понимая. - Но, может быть, я смогу, наконец-то, обменять тебя за все совершенные хокватами ошибки... - Ты что... - А-а, ты считаешь, что я сошел с ума. Или я пьян. Прибацанный, пьяный индеец. Видишь ли, мне знакомы все клише. - Я только спросил, зачем. - Тихий, робкий голос. - Затем, что я невежественный, необразованный дикарь, вот почему. И если перед моим именем куча ученых степеней, то это просто случайность. Или, возможно, во мне имеется кровь бледнолицых, а? Кровь хокватов? Но я слишком много пью. Я не люблю трудиться и становиться современным. Я ничего не пропустил? Может какие другие клише? Ах, да - я еще и кровожадный! - Но я ведь только... - Ты интересовался насчет выкупа. Мне кажется, ты совершил уже все хокватские ошибки, которые могли они себе позволить. - Ты... ты сошел с ума? Катсук довольно рассмеялся. - Возможно, но не сильно. - Ты хочешь убить меня? - Едва слышимый шепот. - Иди спать и не задавай глупых вопросов. - Катсук указал место на полу, кучу сухого мха, которая должна была служить постелью. Мальчик судорожно вздохнул. - Я не хочу спать. - Ты будешь слушать меня. Катсук указал на пол пещеры и подсунул кучу мха к ногам пленника. Каждым своим движением демонстрируя дерзкую самостоятельность, Хокват лег, перекатился на бок, прижав связанные руки к стенке пещеры. Глаза его оставались открытыми и глядели на Катсука. - Закрывай глаза. - Не могу. Катсук видел, что мальчик изможден - его дрожь, тусклый взгляд. - Почему не можешь? - Вот не могу... - Почему? - Ты собираешься убить меня? - На этот раз громче. Катсук покачал головой. - Зачем ты сделал это со мной? - настаивал мальчик. - Что именно? - Зачем похитил, грубо обращаешься? - Грубо обращаюсь? - Ты сам знаешь! - Но ведь и вы сами грубо обращаетесь с _и_н_д_е_й_ц_а_м_и_. Разве наши руки не связаны? Разве не гонят нас силой туда, куда мы не хотим идти? Разве нас не оскорбляют и не заставляют принимать имена, которые мы не хотим носить? - Но почему именно я? - "Ах, почему я!" Крик невинного любого возраста. Катсук плотно закрыл глаза. Все в нем вскипало от злых предчувствий. Он открыл глаза, зная теперь, что стал СОВЕРШЕННО ДРУГИМ ЧЕЛОВЕКОМ, который еще пользовался опытом и образованием Чарлза Хобухета, но мозги которого работают уже совершенно другим образом. Сейчас в его теле пульсировали древние инстинкты. - Что я сделал тебе? - спросил мальчик. - Вот именно, - сказал Катсук. - Лично мне ты ничего не сделал. Поэтому я тебя и выбрал. - Ты говоришь как сумасшедший. - Так ты считаешь, что я заразился болезнью хокватов? Ты думаешь, у меня есть только слова, что мне надо выискивать их, чтобы связать словесно то, что не может быть облечено в них? Ваши рты кусают Вселенную. Ваш язык издает только шум. Я же подобным не занимаюсь. Я несу совсем другое послание. Мой план начертан под воздействием чувств и эмоций. И мой замысел осуществится среди людей, которые не смогут защититься. Им не удастся заткнуть уши, так что им придется выслушать меня. Говорю тебе, они будут слушать Катсука. - Ты сошел с ума! - И вот что странно, - Катсук не обращал внимания на слова Дэвида. - Ты можешь быть одним из немногих во всем мире, кто меня не услышит. - Ты сумасшедший! Сумасшедший! - Наверное так оно и есть. Да. А теперь спи. - Ты так и не сказал мне, зачем сделал это. - Я хочу, чтобы твой мир кое-что понял: Невинный из вашего племени может умереть, тогда как другие невинные уже умерли. Мальчик побледнел, губы искривились в плаксивую гримасу. Он прошептал: - Ты собираешься убить меня. - Возможно и нет, - солгал Катсук. - Ты должен помнить, что дар слов - это дар иллюзий. - Но ведь ты говорил... - Я говорю тебе сейчас, Хокват: Твой мир почувствует мое послание в своих яйцах! Но если ты сделаешь все, как я тебе говорю, с тобой ничего не случится. - Ты врешь! Стыд и гнев вскипели в Катсуке. - Заткнись! - рявкнул он. - Да, это так! Ты все врешь, врешь! - Мальчик уже плакал. - Заткнись, или я убью тебя прямо сейчас! - прорычал он. Всхлипы постепенно утихли, но мальчик продолжал глядеть на мучителя широко открытыми глазами. Катсук почувствовал, что гнев его угас. Остался лишь стыд. "Я солгал!" До него дошло, как недостойно он поступил, поддавшись эмоциям. Катсук почувствовал себя разбитым вдребезги. Его совратили словесные выкрутасы! Так поступают лишь хокваты. Эти слова как бы отделили его от самого себя, и он был теперь отверженным и одиноким. "Откуда во мне подобная нищета?" - дивился он. Им овладела печаль. Катсук тяжело вздохнул. Это Ловец Душ не дал ему выбора. Решение принято, об отмене не могло быть и речи. Вот только мальчишка научился уже чувствовать ложь. Сдерживая чувства, насколько это было возможно, Катсук сказал: - Тебе надо спать. - Но как же мне спать, если ты собираешься меня убить? "Разумный вопрос", - подумал Катсук. - Я не буду убивать тебя, пока ты будешь спать. - Я не верю тебе. - Клянусь своими духами; именем, которое я дал тебе, и своим собственным именем. - Почему я должен верить в этих дурацких духов? Катсук дернул за рукоять ножа, вырывая его из ножен. - Закрывай глаза и будешь жить! Мальчик закрыл было глаза, но тут же широко распахнул их. Катсуку все это показалось смешным, но в то же время он лихорадочно думал, как убедить Хоквата. Никакие слова не подходили. - А если я уйду, ты будешь спать? - Попробую. - Тогда я уйду. - У меня затекли руки. Катсук лишь тихо вздохнул и наклонился, чтобы проверить ремни. Они туго охватывали руки, но кровообращение нарушено не было. Индеец развязал узлы, растер мальчику запястья. Потом он снова связал их, добавив скользящую петлю для каждой руки и пропустив ее через плечи Хоквата. - Теперь, если ты попробуешь освободиться, - сказал он, - новые узлы затянутся еще туже, и кровь не сможет поступать в руки. Если это случится, я тебе помочь не смогу. Останется только отрезать их. - Значит сейчас ты уйдешь? - Да. - Ты пойдешь кушать? - Нет. - А я хочу есть. - Кушать будем, когда ты проснешься. - А что мы будем есть? - Здесь найдется много съедобного: корешки, личинки... - Ты останешься снаружи? - Да. Засыпай. Впереди долгая ночь. Ты будешь идти со мной. Если не сможешь - мне придется убить тебя. - Зачем ты это сделал? - Я уже говорил тебе. - Нет, не говорил. - Заткнись и ложись спать. - Как только ты вернешься, я сразу же проснусь. Катсук не смог удержать улыбки. - Хорошо, теперь я знаю, что делать, если захочу тебя разбудить. Он поднялся, вышел из пещеры и погрузил лицо в воду ручья. Она быстро охладила и освежила кожу. Потом он встал на колени и заставил все свои чувства обследовать царившую здесь тишину. Убедившись, что все кругом спокойно, он направился к деревьям на самом краю обрыва. Там он посидел какое-то время, неподвижный будто глухарь, припавший к собственной тени. Отсюда ему была видна тропа, которую его племя проложило много столетий назад. Она огибала деревья у основания склона. С этой высоты ее было прекрасно видно, хотя с земли ее скрывали деревья и скальные расщелины. Он сказал сам себе: "Сейчас я обязан быть сильным. Я нужен своему племени. Наши тропы съедает лес. Наших детей проклинают и уничтожают. Наши старики не могут говорить с нами, потому что мы ничего не можем понять в их словах. Мы сопротивляемся злу, сами прибегая к нему, но мы вымираем. Мы безземельны на своей собственной земле". Очень тихо, только самому себе, Катсук стал петь имена своих мертвых: "Яниктахт... Кипскилч..." Пока звучала песня, он подумал о том, как само прошлое вплелось в дух песен его народа, но теперь умирают и сами песни. Далеко внизу из-за деревьев вышел медведь, обошел склон и направился в другую сторону, чтобы наесться травы к инникинник. Похож, где-то рядом было его логово. "Здесь нам ничего не грозит", - подумал Катсук. Теперь и он сам улегся на мягкий покров мха в тени низких ветвей. Он лежал на животе, готовясь заснуть. "Впоследствии, - думал он, - надо будет поменять нож хокватов на подходящий, чтобы вырезать лук и стрелу, которые мне еще предстоит сделать..." 10 Дорогие мамочка и папочка, у меня все чудесно. Самолет приземлился в Сиэтле. Тут меня встретил человек из лагеря. Мы сели в маленький автобус. На нем ехали долго. Шел дождь. Нас довезли до штуки, которую здесь называют фуникулером. Маленький поезд повез нас вверх, в горы, до самого лагеря. Недавно здесь нашли следы медведя. Мой воспитатель - индеец, но не такой как миссис Парма. Он родился, как сам рассказывал, где-то возле океана. Зовут его Чарлз Как-то-там. Мы его называем Вождем. У нас здесь нет спальных палаток. Наоборот, мы живем в домиках. У всех них есть названия. Я живу в Кедровом Доме. Так что если будете мне писать, на конверте укажите: Кедровый Дом. Тут есть один мальчик, который уже был тут в прошлом году. Он говорил, что Вождь - самый лучший здесь воспитатель. А мистер Кларк - управляющий в лагере. Он пригласил человека, чтобы мы сфотографировались с Вождем. Когда мы получим снимки, я пришлю. В нашем Доме живет восемь мальчиков. У Вождя есть своя комната на задах, возле туалета. Пришлите мне, пожалуйста, шесть катушек пленки и какую-нибудь жидкость против насекомых. И еще мне нужна новая вспышка. Моя разбилась. В вагоне один мальчик порезал руку. Здесь много деревьев. И у них тут красивые закаты. В воскресенье мы пойдем в двухдневный поход. Спасибо, что положили всякой вкуснятины. Я нашел сверток уже в вагончике. Я поделился со всеми ребятами, и осталась только половина. Арахис я еще не открывал. А сейчас мы ожидаем обеда. Нас заставили написать письма до того, как мы будем кушать. Из письма Дэвида Маршалла родителям Дэвид проснулся. В какой-то миг его единственными мыслями были голод и жажда, горло было совершенно сухим. Только потом он почувствовал ремешки на руках и запястьях. Было странно, как он вообще смог заснуть. Глаза болели, веки все время закрывались. Мальчик вспомнил предупреждение Катсука о том, что не следует и пробовать освободиться. Вся пещера была погружена в зеленоватом полумраке. Во сне мальчик разбросал мох, на котором лежал, и теперь холод камня пронизывал его до костей. Он задрожал. Потом дрожь прошла, и его взгляд метнулся вверх, к петле, завязанной на каменном выступе. Она была слишком высоко. Но где же этот сумасшедший Катсук? Дэвид с трудом переместился в сидячую позицию. И в этот миг он услыхал вертолет, летящий над горным склоном, прямо напротив входа в пещеру. Мальчик сразу же узнал этот звук, и в нем вспыхнула надежда. ВЕРТОЛЕТ! Дэвид затаил дыхание. Он вспомнил, как бросил свой платок у подножия обрыва. Во время всего кошмарного ночного марша он держал его в руке, думая, где бы его бросить на землю. На платке была его монограмма - отчетливые буквы ДММ. Он вынул платок из кармана сразу же после того, как вспомнил о нем, смял в плотный комок и держал в руке, ожидая... ожидая... Не было смысла бросать его слишком рано. Катсук заводил его в воду ручьев, вел то вверх, то вниз по течению, тщательно запутывая следы. Дэвид подумывал о том, чтобы отрывать кусочки ткани от платка и бросать их, но монограмма была только в одном уголке, к тому же он был уверен, что Катсук обязательно услышит, если он начнет рвать ткань. На склоне оврага Дэвид двигался медленно не только от усталости и отчаяния, но и по другой причине. Катсук был уверен, что укроется здесь до вечера. Земля под склоном прекрасно просматривалась с неба. Здесь не было никаких троп. Носовой платок в таком необычном месте _м_о_г _б_ы_ привлечь внимание. Сам же Катсук был настолько поглощен подъемом, был настолько уверен в себе, что не оглядывался назад. И, конечно же, пилот вертолета там, снаружи, сейчас увидал его платок. И опять рокочущий шум винтов пронесся мимо расщелины, заполнив всю пещеру. Что они делают? Собираются приземляться? В душе Дэвид молил, чтобы пилот и люди в вертолете смогли рассмотреть склон. Но где же безумный Катсук? Или его уже заметили? От жажды горло горело огнем. Вертолет снова пронесся мимо расщелины. Дэвид надеялся услыхать какие-нибудь изменения в звуке винтов. Неужели он уже спасен? Он вспоминал долгий ночной переход; ужас, из-за которого все его мысли помутились; о темной тропе с выступающими корнями. Вернулись чувства голода и страха, даже более сильные. Мальчик глянул на каменный пол пещеры. Ноздри опять уловили слабый медвежий запах. Машинный звук вновь заполнил всю пещеру. Дэвид попытался представить окрестности обрыва. Есть ли тут где-нибудь место, чтобы вертолет мог приземлиться? Когда они пробирались сквозь лес, он так устал, так проголодался и хотел пить, так отчаянно размышлял над тем, где бросить платок, что даже не обратил внимание на окружающее. Мрак ночи с ее холодными и безразлично глядящими на него звездами затуманивал его память. Мальчику удалось вспомнить лишь накаты птичьих криков на рассвете, подавившие все его чувства, которые и до того были ослаблены голодом и жаждой. Нет, ну что они там делают, в этом вертолете? И где Катсук? Дэвид попытался представить полет на вертолете. Он уже летал на вертолете, когда добирался с родителями из одного аэропорта в другой. Так что этот звук, конечно же, вертолетный. Вот только никогда он не поинтересовался, сколько места требуется винтокрылой машине для посадки; знал лишь, что не очень много. Так сможет он сесть возле обрыва? Этого мальчик не знал. Но может это сам обрыв с возможностью осыпи удерживает пилота от приземления? Катсук _п_р_е_д_у_п_р_е_ж_д_а_л_ о подобной опасности. А может, Катсук достал где-нибудь ружье, которое он мог спрятать где-нибудь здесь раньше, а вот теперь достать. Он мог ожидать в засаде, чтобы сбить вертолет. Дэвид в отчаянии замотал головой из стороны в сторону. Он подумывал о том, чтобы закричать. Но за шумом в вертолете его никто не сможет услыхать. К тому же Катсук предупредил, что убьет его при первой же попытке закричать. Дэвид представил свой собственный нож на поясе у Катсука - нож марки "Рассел", сделанный в Канаде. Он представил, как смуглая рука Катсука вытягивает нож из ножен, сильный удар... "Если я закричу, он обязательно убьет меня." Шум машины кружил возле просеки у подножия осыпи, и это путало слух. Вся пещера и маскирующие ее деревья тряслись от грохота. Трудно было сказать, когда вертолет летел низко над склоном, а когда он поднимался над скалой. Сказать можно было только одно: он был здесь. Но куда девался Катсук? Дэвид стучал зубами от холода и страха. Голод и жажда разбили время на неодинаковые кусочки. Пыльный желтый свет, приходящий снаружи, ничего не мог сказать мальчику. Но и звуки по их значению он тоже не мог разобрать, как бы тщательно он не прислушивался. Ясно было лишь одно - вертолет здесь. Его шум еще раз наполнил пещеру. Но на этот раз к нему примешался посторонний звук - медленно нараставший грохот. Даже гром был бы тише. Вся пещера задрожала. Может у них какая-то авария? Мальчик затаил дыхание, когда пугающий звук повторился, становясь все громче и громче. Наконец он достиг кульминации и начал убывать. А вместо него стал хорошо различимым гомон вороньей стаи. Звук вертолета стих до далекого, еле различимого урчания. И все же мальчик слышал его. "Так-так-так" винтов проникало в пещеру вместе с холодным зеленым светом и занимало все внимание Дэвида. Вдоль позвоночника, расслабляя мышцы, покатилась волна страха. Звук винтов вертолета стихал... стихал... пока не затих совершенно. Теперь слышно было только воронье карканье и гулкое хлопание крыльев. Вдруг арка входа в пещеру заполнилась черным силуэтом Катсука. Контуры фигуры подсвечивались по краю мутным светом. Не говоря ни слова, Катсук снял петлю с каменного выступа и развязал руки и запястья мальчика. "Почему он ничего не говорит? Что там произошло?" - удивлялся Дэвид. Катсук ощупал карман на джинсах Дэвида. "Носовой платок!" - догадался тот. Он попытался сглотнуть, глядя на своего стража, взглядом умоляя его хоть немножечко рассказать о том, что произошло снаружи. - Придумано было очень умно, - сказал Катсук без всякой злости. Он продолжал массировать запястья мальчика. - Весьма и весьма. Тихие, спокойные слова Катсука перепугали Дэвида гораздо сильнее, чем если бы его похититель гневно орал. "Если он назовет меня Хокватом, - думал мальчик, - надо не забыть ответить, чтобы не рассердить его." Катсук оставил запястья пленника и сел, глядя ему прямо в лицо. - Ты хочешь узнать, что там произошло. Я расскажу. "Я Хокват, - напоминал Дэвид сам себе. - Нельзя его сердить." Мальчик следил за губами и глазами Катсука, вслушивался в каждый оттенок голоса, искал мельчайшее проявление эмоций. Но слова Катсука текли мерной каденцией: - Ворон... громадная птица... дьявольская машина... У всех этих слов было и дополнительное, переносное значение. Дэвиду казалось, будто ему рассказывают увлекательнейшую историю, и не о вертолете, а о громадной птице по имени Ворон, о победе Ворона над злыми силами. - Знай, что когда Ворон был молодым, он был отцом моего племени. Это он принес нам солнце, луну и звезды. Он принес нам огонь. Тогда он был белокожим, таким как ты. Но дым огня прокоптил его. И вот сегодня Ворон пришел, чтобы укрыть меня от дьявольской машины - черный Ворон. Это он спас меня. Ты понял? Дэвид лишь дрожал, неспособный не спросить что-нибудь, ни понять что-либо. В полумраке пещеры глаза Катсука блеснули кобальтовой синевой. Солнечные лучи, попадающие в пещеру снаружи, медово позолотили кожу мужчины, сделали его фигуру больше, объемней. - Ты почему дрожишь? - спросил Катсук. - Я... я замерз. - Есть хочешь? - Д-да. - Тогда я стану учить тебя, как жить на моей земле. На ней есть множество вещей, чтобы поддерживать нас: коренья, сладкие муравьи, жирные личинки, цветы, клубни, листья. Ты научишься всему этому и станешь человеком леса. - Лесником? Катсук покачал головой из стороны в сторону. - Человеком леса. Это совсем другое. Ты хитер, в тебе есть дьявол. Именно такие становятся людьми леса. Дэвид не понимал смысла этих слов, но на всякий случай кивнул. - Ворон сказал мне, что мы можем идти и днем. Мы выйдем сейчас же, потому что хокваты вышлют на поиски людей. Они придут сюда из-за твоего хитро брошенного пл