ть уязвимые места. Ее надо хорошо подготовить к испытанию, умело всаженными колючками сковать мускулы ее психики. Вскоре после полудня, когда его Я Червя насытилось, Лито вернулся к башне, опять вполз на свою тележку и поднялся на суспензорах до самого портала с выдвижной посадочной площадкой, открывавшегося лишь по его мысленному приказу. Весь остаток дня он провел наверху, размышляя и строя планы. Сразу после заката в воздухе зашелестели крылья орнитоптера, возвещая о прибытии Монео. "Верный Монео". Мысленным приказом Лито выдвинул из своего верхнего помещения посадочную площадку. Орнитоптер, скользнув, сложил крылья и мягко сел. Лито поглядел в сгущающуюся тьму. Сиона выбралась из топтера - и отпрыгнула в сторону Лито, испугавшись открытой высоты. На ней было белое облачение поверх черного мундира без знаков различия. Она украдкой бросила взгляд назад, остановившись на самом краю внутреннего помещения, затем перевела глаза на тушу Лито, ждущего на тележке почти в центре. Топтер поднялся и мелкими рывками полетел прочь, в темноту. Лито оставил посадочную площадку выдвинутой, а дверь открытой. - На той стороне башни есть балкон, - сказал он. - Мы пройдем туда. - Почему? Голос Сионы был полон подозрительности. - Мне говорили, там прохладно, - сказал Лито. - И действительно, я ощущаю легкий холодок на щеках, когда поворачиваюсь навстречу дующему оттуда ветерку. Любопытство заставило ее подойти поближе к нему. Лито закрыл ворота позади нее. - Ночной вид с балкона великолепен, - сказал Лито. - Почему мы здесь? - Потому что здесь нас никто не подслушает. Повернув тележку, Лито молча направился к балкону, услышал, как следует за ним Сиона, следя за его перемещением в приглушенном до предела свете. Балкон, с кружевными перилами на высоте человеческой груди, полукольцом охватывал башню с юго-востока. Сиона подошла к перилам и бросила взгляд на расстилавшийся вид. Лито ощутил в ней выжидающую настороженность. Что-то здесь было слышимое лишь ее внутреннему слуху, что-то, находившее отклик в глубоком колодце ее души. Лито поглядел мимо нее на край Сарьера. Рукотворная ограничивающая стена казалась сейчас низкой ровной линией, едва видимой в свете первой луны, восходящей над горизонтом. Своим сверхзорким зрением он различил далекий караван из Онна, тусклый свет огней от влекомых зверьми повозок, едущих по высокой дороге в направлении деревни Табор. Его воображению живо виделась деревня, приютившаяся среди растений, которые росли во влажной зоне вдоль внутреннего основания стены. Его Музейные Свободные выращивали там финиковые пальмы, высокие травы, даже овощи на продажу. Это не было похоже на прежние дни, когда даже крохотный бассейн с несколькими низкими растениями, питавшимися от единственного резервуара и ветроловушки в любом населенном месте, мог представляться роскошью, по сравнению с открытым песком. По сравнению со сьетчем Табр, деревня Табор была изобилующим водой раем. Все в сегодняшней деревне знали, что сразу за ограждающей стеной Сарьера длинной и прямой линией течет на запад река Айдахо - серебряная сейчас, в лунном свете. Музейные Свободные не могли взобраться на отвесную внутреннюю поверхность стены, но знали, что вода за стеной есть. Знала это и земля - обитателю деревни достаточно было приложить ухо к земле, чтобы услышать отзвук далеких потоков. Сейчас вдоль берега реки появились ночные птицы, подумал Лито, создания, которые в другом мире жили бы в солнечном свете, но здесь на Дюне, где над ними поработала Колдунья Эволюция, до сих пор зависящие от милости Сарьера. Лито увидел неясные тени птиц, парящих над водой, куда они спускались попить, затем донеслись всплески, уносимые рекой прочь. Даже с этого расстояния Лито ощущал силу далекой воды, могущественной в его прошлом, истекавшем из него, словно этот поток, стремящийся на юг, к фермам и лесам. Вода прокладывала путь через покатые холмы, вдоль границ буйной растительности, заменившей всю пустыню Дюны, кроме этого последнего единственного места - Сарьера, святилища прошлого. Лито припомнил, как с рыком вгрызались икшианские машины, прокладывая речное русло через этот пейзаж. Казалось, что так мало времени прошло с тех пор, даже меньше трех сотен лет. Сиона пошевелилась и поглядела на него, но Лито сохранял молчание, его взгляд был неподвижно устремлен мимо нее в даль. Бледный янтарный свет светился над горизонтом, отражение города на дальних облаках. По тому, откуда исходило свечение, Лито понял, что это светится город Уолпорт, расположенный теперь далеко на юге, перенесенный в более теплый климат с сурового севера, где он некогда располагался под низкими косыми лучами холодного солнца. Свечение города было, как окошко в прошлое. Лито ощущал, как этот луч проникает в его грудь, прямо через толстую чешуйчатую мембрану, заменившую человеческую кожу. "Я уязвим", - подумал он. Да, он знал, что он - властелин этого места. А планета властвовала над ним. "Я - ее частица". Он пожирал саму землю, отвергая только воду. Его человеческий рот и легкие были способны дышать как раз достаточно, чтобы поддерживать в нем остатки человеческого... и разговаривать. Лито проговорил в спину Сионы: - Я люблю разговаривать и страшусь того дня, когда не смогу больше развлекаться разговорами. С некоторой зажатостью она повернулась и посмотрела прямо на него, в лунном свете на ее лице явно отражалось отвращение. - Согласен, в глазах многих людей я - чудовище, - сказал он. - Почему я здесь? "Прямо к делу! - Не отвиливая. - Большинство Атридесов прошло этим путем", - подумал он. Это было тем характерным, говорящем о сильном внутреннем ощущении личности, что он старался удержать, улучшая их скрещиванием. Это. - Мне нужно выяснить, что с тобой сделало время, - сказал он. - Зачем Тебе это нужно? "Страх чуть-чуть звучит в ее голосе", - подумал он. "Она думает, я буду допытываться о ее ничтожном мятеже, об именах ее оставшихся в живых соучастников." Увидя, что он молчит, она спросила: - Ты намерен убить меня так же, как убил моих друзей? "Итак, она слышала о битве перед посольством. И предполагает, что я знаю все о ее прошлой бунтарской деятельности. Монео прочел ей назидание, черт его побери! Что ж... я в этих обстоятельствах сделал бы то же самое." - Ты и в самом деле Бог? - осведомилась она. - Не понимаю, почему мой отец в это верит. "У нее есть сомнения", - подумал он. - "Значит, у меня остается свобода для маневра." - Определения разнятся, - сказал он. - Для Монео я Бог... и в этом правда. - Некогда Ты был человеком. Ему начали доставлять удовольствие прыжки ее интеллекта. В них было уверенное охотничье любопытство, одна из самых отличительных примет Атридесов. - Я тебе любопытен, - сказал он. - Со мной - то же самое по отношению к тебе. Я испытываю любопытство, кто ты такая. - Что заставляет Тебя думать, будто я любопытствую? - Ты обычно так пристально за мной следила, когда была ребенком. И сегодня я вижу то же самое выражение в твоих глазах. - Да, я гадала, что это такое - быть тобой. Мгновение он внимательно ее разглядывал. Тени лунного света спрятали ее глаза, что позволило вообразить, будто они точно так же полностью синие, как и его собственные, синева спайсомана. С этим воображаемым добавлением Сиона обретала занятное сходство с его давно умершей Гани. Овал ее лица и посадка глаз. Он чуть не сказал Сионе об этом, но затем подумал, что лучше не говорить. - Ты ешь людскую пищу? - спросила Сиона. - Долгое время, после того, как я надел на себя кожу песчаной форели, я чувствовал желудочный голод, - сказал он. - Иногда я принимаю еду. В основном, мой желудок ее отвергает. Реснички песчаной форели проникли почти всюду в мою человеческую плоть. Еда стала для меня одной докукой. Ныне я могу переваривать только сухие вещества, содержащие немножечко спайса. - Ты... ешь меланж? - Иногда. - Но ты больше не испытываешь человеческого голода? - Такого я не говорил. Она выжидающе на него посмотрела. Лито восхитился ее способностью дать ощутить свой вопрос, не задавая его вслух. У нее ясная голова, и она многому научилась за свою короткую жизнь. - Желудочный голод был черным чувством, болью, от которой я не мог найти облегчения, - проговорил он. - Я бегал тогда, бегал, как безумное насекомое через дюны. - Ты... бегал? - В те дни мои ноги были длиннее тела. Я без труда пользовался ими. Но голодная боль никогда меня не покидала. Я думаю, это был голод по моему утерянному человеческому. Он заметил в ней зачатки неохотного сочувствия, интереса. - Ты до сих пор испытываешь эту... боль? - Сейчас это только тихое жжение. Это один из признаков моей окончательной метаморфозы. Через несколько сотен лет я уйду в песок. Он увидел, как она стиснула кулаки своих опущенных по бокам рук. - Почему? - вопросила она. - Почему Ты это сделал? - Не все плохо в этой перемене. Сегодняшний день, например, был очень приятен. Я чувствую мягкое и зрелое довольство. - Есть перемены, которые нам не видны, - сказала она. - Я знаю, что они должны быть. Она разжала кулаки. - Мои зрение и слух стали крайне острыми, но не мое осязание. Кроме ощущений моего лица, ощущения мои не такие, как раньше. Мне этого не хватает. И опять он заметил в ней неохотное сочувствие, настойчивое стремление понять. Она хотела ЗНАТЬ! - Когда живешь так долго, как Ты, то как ощущается течение времени? Движется ли оно быстрее, по мере того, как проходят годы? - С этим дело странное, Сиона. Порой время для меня мчится, порой оно ползет. Постепенно, по мере того, как они говорили, Лито уменьшал спрятанное освещение в своей башне, пододвигая тележку все ближе и ближе к Сионе. Теперь он и вообще его выключил, остался только свет луны. Передняя часть тележки выдавалась на балкон, лицо Лито было всего в двух метрах от Сионы. - Мой отец говорит, чем становишься старше, тем медленнее для Тебя идет время. Это ты ему такое рассказал? "Проверяет мою правдивость", - подумал он. - "Значит, она не Видящая Правду." - Все относительно, но, сравнивая с человеческим ощущением времени, это правда. - Почему? - Этой правдой охвачено то, чем я стану. В конце, время остановится для меня, и я буду заморожен как жемчужина, попавшая в лед. Мои новые тела рассеются, каждое с зерном, спрятанным внутри него. Она отвернулась и поглядела в сторону от него, на пустыню, потом заговорила, на него не глядя. - Вот так разговаривая с тобой - здесь, во тьме, я могу почти забыть то, чем Ты являешься. - Вот почему я выбрал этот час для нашей встречи. - Но, почему это место? - Потому что это последнее место, где я могу чувствовать себя дома. Сиона повернулась, откинулась на перила и поглядела на него. - Я хочу увидеть Тебя. Он включил все освещение башни, включая резкие белые глоуглобы вдоль крыши на внешней стороне балкона. Когда вспыхнул свет, изготовленный икшианцами прозрачный экран скользнул из стены и перекрыла балкон, позади Сионы. Она уловила это движение позади Лито - потрясенно кивнула, как будто понимая. Она подумала, что это защита от нападения. Но это было не так: экран просто защищал от влажных насекомых ночи. Сиона воззрилась на Лито, окинула взглядом все его тело, задержала взгляд на ластах, бывших некогда его ногами, затем резко перевела взгляд сперва на руки, затем на лицо. - Одобренные тобой исторические труды гласят, что все Атридесы происходят от Тебя и твоей сестры Ганимы, - сказала она. - Устная История расходится с этим. - Устная История права. Твоим предком был Харк ал Ада. Гани и я поженились только формально, ради того, чтобы не распылять власть. - Как и Твой брак с этой икшианкой? - Нет, это другое. - У Тебя будут от нее дети? - Я никогда не был способен иметь детей. Я выбрал метаморфозу до того, как это стало для меня возможным. - Ты был ребенком, а затем Ты стал, - она указала, - этим? - И между этими стадиями ничего. - Откуда ребенку знать, что выбрать? - Я был одним из самых старых детей, которых когда-либо видело это мироздание. Гани была второй. - Эти рассказы о Твоих жизнях-памятях! - Они правдивы. Мы все здесь. Разве с этим не согласна и Устная История? Она отвернулась от него всем телом и застыла, так, что ему была видна ее жестко напряженная спина. И снова Лито обнаружил, что восхищается этим ЧЕЛОВЕЧЕСКИМ жестом: неприятие в сочетании с признанием уязвимости. Вскоре она повернулась и сосредоточенно поглядела на его лицо под нависшими складками. - У Тебя внешность Атридеса, - сказала она. - Мне она досталась так же честно, как и Тебе. - Ты так стар... почему у Тебя нет морщин? - Ничто из моего человеческого не стареет обычным образом. - Вот почему Ты выбрал это для себя? - Чтобы заполучить долгую жизнь? Нет. - Я не понимаю, как кто-нибудь мог пойти на такой выбор, пробормотала она. Затем произнесла погромче, - Никогда не познать любви... - Ты валяешь дурака! - сказал он. - Ты имеешь в виду не любовь, а секс. Она пожала плечами. - Ты думаешь, самое ужасное в том, что мне пришлось отказаться от секса? Нет, самая великая потеря - это нечто совсем, совсем другое. - Что? - спросила она с неохотой, выдавая этим, как глубоко он ее тронул. - Я не могу расхаживать среди моих сородичей, не привлекая особого внимания, я больше не один из вас. Я одинок. Любовь? Многие люди любят меня, но моя форма держит нас врозь. Мы разделились, Сиона, такой пропастью, через которую ни один человек не осмелится навести мост. - Даже Твоя икшианка? - Да, она бы сделала это, если бы могла, но она не может. Она не Атридес. - Ты имеешь в виду, что я... могла бы? - она пальцем коснулась своей груди. - Если бы вокруг было достаточно песчаной форели. К несчастью, вся она облегает мою плоть. Однако же, если мне суждено умереть... Она, онемев от ужаса, замотала головой при этой мысли. - Устная История рассказывает об этом очень точно, - сказал он. - Мы никогда не должны забывать, что ты веришь в Устную Историю. Она продолжала покачивать головой из стороны в сторону. - В этом нет никакой тайны, - проговорил он. - Первые моменты трансформации являются критическими. Твое сознание должно обратиться и вовнутрь и вовне одновременно, оказавшись наедине с бесконечностью. Я мог бы снабдить тебя достаточным количеством меланжа, чтобы это преодолеть. Имея достаточно спайса, ты могла бы пережить эти первые кошмарные моменты... и все остальное. Она непроизвольно содрогнулась, взгляд был прикован к его глазам. - Ты ведь понимаешь, что я говорю Тебе правду? Она кивнула, сделала глубокий дрожащий вдох, затем проговорила: - Зачем Ты это сделал? - Альтернатива была намного кошмарней. - Какая альтернатива? - Со временем, ты, может быть, и поймешь ее. Монео понял. - Твоя проклятая Золотая Тропа! - Нисколько не проклятая. Абсолютно святая. - Ты считаешь меня дурочкой, не способной... - Я считаю тебя еще неопытной, но обладающей огромными способностями, о возможностях которых ты даже не подозреваешь. Она сделала три глубоких вдоха и несколько вернула себе самообладание, затем сказала: - Если Ты не способен спариваться с этой икшианкой, то зачем... - Дитя, зачем ты упорствуешь в своем непонимании? Это не секс. До Хви я не мог найти себе пару. Я не имел никого, похожего на меня. Во всей этой космической пустоте я был единственным. - Она... как ты? - Да, по сознательному замыслу. Икшианцы произвели ее именно такой. - Произвели ее... - Не будь полной дурочкой! - огрызнулся он. - Она по сути своей ловушка для Бога. Даже жертва не может ее отвергнуть. - Зачем Ты мне все это рассказываешь? - прошептала она. - Ты украла две копии моих дневников, - проговорил он. - Ты прочла перевод Космического Союза и уже знаешь, что меня может поймать. - Ты знал? По ее изменившейся позе он увидел, как она снова обретает дерзость, как возвращается к ней ощущение собственной силы. - Ну, конечно же, Ты знал, - проговорила она, сама отвечая на свой вопрос. - Это БЫЛО моим секретом, - сказал он. - Ты не можешь даже вообразить себе, как много раз я любил своего друга и видел, как этот человек ускользает прочь... как ускользает сейчас твой отец. - Ты... любишь его? - Я любил твою мать. Порой они уходят быстро - порой с мучительной медленностью. Каждый раз это меня сокрушает. Я могу изображать черствость, я могу принимать необходимые решения, даже решения, которые будут убивать, но я не могу избежать страданий. Долгое время - дневники, украденные тобой, правдиво об этом рассказывают - это было единственным возможным для меня чувством. Он увидел влагу у нее на глазах, но жестко подобранные губы продолжали говорить о гневной решимости. - Ничего из этого не дает Тебе права властвовать, - проговорила она. Лито подавил улыбку. Наконец, они добрались до самых корней бунтарства Сионы. "По какому праву? Где справедливость в моем правлении? Устанавливая для них свои правила силой вооруженных Рыбословш, честен ли я по отношению к жестко направляющей человечество эволюции? Я знаю все эти революционные припевки, эту чарующую и бессмысленную болтовню и звучные фразы." - Нигде ты не приложила своей собственной бунтарской руки в той власти, которую я удерживаю, - проговорил он. В ней опять заявил о себе максимализм юности. - Я никогда не выбирала Тебя в правители, - сказала она. - Но ты меня усиливаешь. - Как? - Противостоянием мне. Я оттачиваю свои когти на таких, как ты. Она метнула на его руки внезапный взгляд. - Это фигуральное выражение, - сказал он. - Значит, наконец, я тебя оскорбила, - проговорила она, расслышав только режущий гнев в его словах и тоне. - Ты меня не оскорбила. Мы - родственники, внутри семьи мы можем дерзко разговаривать друг с другом. Суть в том, что я должен намного больше страшиться Тебя, чем ты меня. Это повергло ее в смятение, но только на миг. Он увидел, как вера напрягает ее плечи, затем - сомнения. Ее подбородок опустился и она поглядела на него. - Чего же исходящего от меня способен страшиться Великий Бог Лито? - Твоей невежественной жестокости. - Ты говоришь, что ФИЗИЧЕСКИ уязвим? - Второй раз предупреждать Тебя не стану, Сиона: есть пределы словесным играм, в которые я буду играть. ты и икшианцы равно знаете, что есть те, кого я люблю, это они физически уязвимы. Вскоре об этом узнает большая часть Империи. Такие известия распространяются быстро. - И все обязательно зададутся вопросом, какое право ты имеешь на такую власть! В ее голосе было торжествующее злорадство. Это всколыхнуло в Лито резкий гнев. Он с трудом подавил его. Это была та сторона человеческих отношений, которую он терпеть не мог. ЗЛОРАДСТВО! Прошло некоторое время, прежде чем он решился ответить. Затем он решил атаковать ее защитные порядки, напав на уязвимое место, которое уже разглядел. - Я властвую по праву одиночества, Сиона. Мое одиночество - это частично свобода, частично рабство. Оно означает, что я не могу быть пленен ни одной человеческой группировкой. Мое рабство перед вами говорит, что я буду служить из всех моих наилучших способностей Владыки. - Но икшианцы Тебя поймали! - сказала она. - Нет. Они преподнесли мне дар, который меня усиливает. - Он ослабляет тебя! - И это тоже, - согласился он. - Но очень могущественные силы до сих пор мне подчиняются. - О, да, - она кивнула. - Это я понимаю. - Нет, ты этого не понимаешь. - Тогда, я уверена, Ты мне это объяснишь, - язвительно усмехнулась она. Он заговорил так тихо, что ей пришлось наклониться к нему, чтобы расслышать: - Нет никого другого, нигде, кто мог бы хоть с чем-то ко мне апеллировать - ни ради причастности к власти, ни ради компромисса, ни даже ради малейших зачатков другого правительства. Я - единственный. - И даже эта икшианка не может... - Она настолько на меня похожа, что не ослабит меня подобным образом. - Но при нападении на икшианское посольство... - Меня все еще может раздражать твоя тупость, - сказал он. Она поглядела на него угрюмым, насупленным взглядом. Лито этот жест, да еще в этом освещении, показался просто замечательным, во всей его бессознательности. Он знал, что заставил ее задуматься. Он был уверен, что она никогда прежде не задумывалась, какие права могут быть присущи уникальному. Он обратился к ее молчаливой угрюмости: - Никогда прежде не было правительства в точности такого же, как мое, никогда во всей нашей истории. Я ответственен только за самого себя, в точности плачу полную меру за то, чем я пожертвовал. - Пожертвовал! - насмешливо хмыкнула она, но в ее голосе он услышал сомнение. - Всякий деспот говорит что-нибудь вроде этого. Ты ответственен только перед самим собой! - Что делает меня ответственным за все живое. Я берегу вас, проводя сквозь многие времена. - Какие времена? - Времена, которые могли бы наступить и все-таки не наступили. Он увидел в ней нерешительность. Она не доверяла своим ИНСТИНКТАМ, своим нетренированным способностям в предвидении. Она могла случайно угодить в цель, как это с ней случилось, когда она захватила его дневники, но почему именно она попала в яблочко - сразу затерялось за последующими событиями, так много ей поведавшими. - Мой отец говорит, что Ты можешь слишком хорошо жонглировать словами, - сказала она. - Он-то знает, что говорит. Но есть знание, которое можно приобрести, лишь приобщаясь к нему. Нет способа усвоить его, стоя в стороне, глазея и разговаривая. - Это то самое, что имеет в виду он, - сказала она. - Ты совершенно права, - согласился Лито. - Это не логично. Но это свет для глаз, дающий возможность видеть, но сам по себе зрением не являющийся. - Я устала от разговоров, - сказала она. - И я тоже, - и ему подумалось: "Я увидел достаточно и сделал достаточно. Она широко распахнута навстречу сомнениям. До чего же они уязвимы в своем невежестве!" - Ты ни в чем меня не убедил, - проговорила она. - Это не было целью нашей встречи. - В чем же была цель? - Увидеть. готова ли ты, для того, чтобы подвергнуться испытанию. - Испытанию... - Она чуть вздернула голову направо и поглядела на него. - Не играй со мной в невинность, - сказал Лито. - Монео тебя уведомил, а я говорю тебе, что ты готова! Она попробовала сглотнуть, затем сказала: - Что это... - Я послал Монео, вернуть тебя в Твердыню, - сказал он. Когда мы встретимся снова, по-настоящему узнаем, из чего ты сделана. 37 Вы знаете миф о Великом Хранилище Спайса? Да, и мне тоже знакома эта история. Она гласит, будто существует запас спайса, гигантский запас, огромный, как гора. Запас этот спрятан в глубинах отдаленной планеты. Она не Арракис, эта планета. Не Дюна. Спайс был спрятан там давным-давно, еще до Первой Империи и Космического Союза. Легенда гласит, что туда удалился Пол Муад Диб и все еще живет там, рядом с этим запасом, поддерживающим его жизнь, выжидает. Мой мажордом не может понять, почему эта легенда тревожит меня. Украденные дневники Айдахо, трепеща от гнева, широкими шагами шагал по коридорам серого пласткамня по направлению к своим апартаментам в Твердыне. Все часовые Рыбословши, мимо которых он проходил, щелкали каблуками, приветствуя его по рангу, он не обращал на них внимания. Айдахо понимал, что сеет среди них беспокойство. Нельзя ошибиться, в каком настроении сейчас командующий. Но он не убавлял своего целенаправленного шага. Тяжелый топот его сапог отдавался вдоль стен. Но и это настроение не отбило у него вкуса во время полдневной трапезы - странно знакомая атридесовская пища, которую едят палочками, смесь зерновых, сдобренных травами, запеченных вокруг пряного куска псевдомяса, залитых чистым СИТРИТНЫМ соком. Когда Монео нашел его в воинской столовой, Айдахо одиноко сидел в углу, региональная операционная сводка приткнута рядом с его тарелкой. Монео без приглашения уселся за тот же стол и отодвинул в сторону график операций. - У меня есть послание для тебя от Бога Императора, проговорил Монео. По жестким интонациям голоса Монео, Айдахо понял, что это не случайная встреча. И другие это почувствовали. Среди женщин за соседними столиками воцарилась тишина, разлившаяся затем по всей прислушивавшейся столовой. Айдахо положил свои палочки. - Ну? - Вот каковы слова Бога Императора, - проговорил Монео. - По несчастному для меня случаю, Данкан Айдахо оказался подверженным любовным чарам Хви Нори. Это не должно продолжаться. От гнева губы Айдахо плотно поджались, но он промолчал. - Эта глупость подвергает опасности нас всех, - проговорил Монео. - Нори - избранница Бога Императора. Айдахо постарался совладать со своим гневом, но он чувствовался в каждом его слове: - Он не может на ней жениться! - Почему бы и нет? - В какую игру он играет, Монео? - Я всего лишь посыльный, передающий только эти слова, и ничего более, - ответил Монео. Голос Айдахо стал тих и угрожающ. - Но он доверяет тебе. - Бог Император сочувствует тебе, - солгал Монео. - Сочувствует! - Айдахо выкрикнул это слово, и в помещении наступила еще большая тишина. - Нори - женщина явно привлекательная, - сказал Монео. - Но она не для Тебя. - Так сказал Бог Император, - глумливо отозвался Айдахо, - и нечего взывать к нему. - Я вижу, ты понимаешь мое послание, - сказал Монео. Айдахо резко приподнялся из-за стола. - Куда ты направляешься? - вопросил Монео. - Я собираюсь разобраться с этим прямо сейчас! - Это верное самоубийство, - сказал Монео. Айдахо бросил на него полыхающий гневом взгляд и внезапно осознал, с какой напряженностью слушают женщины за столиками вокруг. Выражение, которое Муад Диб опознал бы, немедленно появилось на лице Айдахо: "Пускание пыли в глаза дьяволу", вот как называл это выражение Муад Диб. - Ты знаешь, что говорили первоначальные герцоги Атридесы? осведомился Айдахо, в его голосе звучала насмешка. - Это что, относится к делу? - Они говорили, что все твои вольности исчезают, если слишком считаешься с абсолютным правителем. Окоченев от страха, Монео наклонился к Айдахо. Губы Монео едва шевелились. Его голос упал почти до шепота. - Не говори так. - Потому что одна из этих женщин донесет? Монео недоверчиво покачал головой. - Ты безрассуднее всех остальных. - Да ну? - Пожалуйста! Такой подход до крайности опасен. Айдахо услышал, как по столовой прокатилось нервное шевеление. - Он может всего лишь только нас убить, - сказал Айдахо. Монео проговорил сдавленным шепотом: - Дурак ты! При малейшей провокации им может овладеть Червь! - Червь, говоришь? - голос Айдахо был нарочито громким. - Ты должен доверять ему, - сказал Монео. Айдахо поглядел направо и налево. - Да, по-моему, они это слышали. - Он - миллиарды и миллиарды людей, объединенных в одном теле, - сказал Монео. - Так мне говорили. - Он - Бог, а мы - смертные, - сказал Монео. - Как же это так, бог - и творит зло? - осведомился Айдахо. Монео оттолкнулся на стуле и вскочил на ноги. - Делай что хочешь, я умываю руки! - повернувшись всем телом, он опрометью выбежал из помещения. Айдахо оглядел столовую и обнаружил, что находится в центре внимания, лица всех стражниц обращены к нему. - Монео не судит, но я сужу, - проговорил Айдахо. Его удивило, что в ответ на лицах женщин мелькнуло несколько кривых улыбок. Затем все женщины вернулись к своей трапезе. Проходя через большой зал Твердыни, Айдахо проигрывал в памяти этот разговор, припоминая все новые и новые странности в поведении Монео. Его ужас было легко увидеть и даже понять, но, за этим стояло нечто много большее страха смерти... Намного, намного большее. "Им может овладеть Червь!". Айдахо чувствовал, что эти слова, вырвались из Монео случайно и не были умышленным ходом. Что они могут означать? "Безрассудней всех остальных". У Айдахо желчь закипала от того, что его сравнивали с самим собой, ему незнакомым. Насколько осторожны были эти Я - ДРУГИЕ? Айдахо подошел к своим дверям, положил руку на запор и заколебался. Он ощутил себя затравленным животным, убегающим в свое логово. Наверняка стража в трапезной уже доложила Лито об этом разговоре. Что сделает БОГ Император? Айдахо провел рукой по замку. Дверь отворилась. Он вошел в переднюю и запер дверь, просто взглянув на нее. "Пошлет ли он за мной своих Рыбословш?" Айдахо оглядел переднюю. Это было удобное помещение - вешалки для одежды, стойки для ботинок, зеркало в полный рост, стенной шкаф с оружием. Он поглядел на закрытые дверцы стенного шкафа. Ни одно оружие в этом шкафу не представляет угрозы для Бога Императора. Там не было даже лазерного пистолета... Хотя, даже лазерные пистолеты не действенны против ЧЕРВЯ, согласно всем отчетам. "Он знает, что я брошу ему вызов". Айдахо вздохнул и поглядел на дверную арку в гостиную. Монео заменил мягкую мебель более тяжелыми и прочными предметами обстановки, некоторые из них были извлечены из запасников музея Свободных. "Музейные Свободные!". Айдахо сплюнул и прошел в гостиную. Пройдя пару шагов в комнату, он потрясенно остановился - мягкий свет из северных окон лился на Хви Нори, сидевшую на низком подвесном диване. На ней было посверкивающее голубое платье, откровенно подчеркивавшее очертания ее фигуры. Когда он вошел, Хви подняла взгляд. - Слава богам, ты не пострадал, - сказала она. Айдахо оглянулся на вход, на дверной замок, открывающийся только если он приложит собственную ладонь. Затем он бросил задумчивый взгляд на Хви. Никто, кроме нескольких избранных стражей, не был в состоянии открыть эту дверь. Она улыбнулась его замешательству. - Эти замки делаем мы, икшианцы, - сказала она. Его стал заполнять страх за нее. - Что ты здесь делаешь? - Мы должны поговорить. - О чем? - Данкан... - она покачала головой. - О нас. - Тебя предостерегли, - сказал он. - Мне велено бросить Тебя. - Тебя послал Монео! - Две стражницы, услышавшие тебя в трапезной, вот кто меня привел. Они считают, что ты в ужасной опасности. - И вот почему ты здесь? Она встала - одним грациозным движением, напомнившем ему о том, как двигалась Джессика, бабушка Лито - такое же текучее владение своими мускулами, каждое движение прекрасно. Понимание обрушилось на него, как шок. - Ты бенеджессеритка... - Нет, они были среди моих учителей, но я не бенеджессеритка. Подозрения затмили его ум. Какие вассальные зависимости работают сейчас в империи Лито? Что знает гхола о таких вещах? "Изменения, произошедшие с тех пор, как я жил...". - По-моему, ты остаешься всего лишь простой икшианкой, сказал он. - Пожалуйста, не насмехайся надо мной, Данкан. - Кто ты? - Я невеста, предназначенная Богу Императору. - И ты будешь верно ему служить! - Да, буду. - Тогда нам не о чем говорить. - Кроме того, что есть между нами. Он кашлянул. - А что между нами есть? - Это - взаимопритяжение, - она подняла руку, когда он попробовал заговорить. - Мне хочется заснуть в твоих объятиях, найти любовь и защиту в них. Я знаю, ты тоже этого хочешь. Он сохранял жесткость. - Бог Император запрещает! - Но я здесь, - она сделала два шага к нему, по одежде пробежала рябь вдоль всего ее тела. - Хви... - он судорожно сглотнул сухим горлом. - тебе лучше всего уйти. - Благоразумней всего, но не лучше всего, - ответила она. - Если он обнаружит, что ты была здесь... - Это не мой путь, покинуть тебя вот так, - опять она подняла руку, не давая ему ответить. - Я была выведена и воспитана только для одной цели. Ее слова наполнили его ледяной осторожностью. - Для какой цели? - Обольстить Бога Императора. О, он это знает. И не способен ничего тут изменить. - И я не способен. Она подошла еще на шаг. Он ощутил молочное тепло ее дыхания. - Они слишком хорошо меня сделали, - сказала она. - Я создана для того, чтобы услаждать Атридесов. Лито говорит, что его Данкан больше Атридес, чем многие, рожденные с этим именем. - Лито? - Как еще мне называть того, за кого я выйду замуж? Еще даже не договорив эту фразу, Хви наклонилась к Айдахо. Словно оказавшись в критической точке взаимного магнитного притяжения, они двинулись навстречу друг другу. Хви прижала свою щеку к его тунике, ее руки обвили его, ощупывая его твердые мускулы. Айдахо погрузил подбородок в ее волосы, весь во власти ее мускусного запаха. - Это безумие, - прошептал он. Он поднял ее подбородок и поцеловал. Она прижалась к нему. Никто из них не сомневался, к чему это должно привести. Она не сопротивлялась, когда он поднял ее на руки и перенес в спальню. Лишь однажды Айдахо заговорил. - Ты не девственница. - Но и ты не девственник, любимый. - Любимая, - прошептал он. - Любимая, любимая... - Да... Да! Умиротворенная после совокупления, Хви положила обе руки за голову и вытянулась, подрагивая на разворошенной постели. Айдахо присел спиной к ней, глядя в окно. - Кто были твои другие любовники? - спросил он. Она приподнялась на локте. - У меня не было других любовников. - Но... - он повернулся и поглядел на нее. - Когда я была подростком, мне встретился молодой человек, которому я была очень нужна, - она улыбнулась. - Впоследствии я очень стыдилась, до чего же я была доверчивой! Я считала, что подвела полагавшихся на меня учителей, но они, узнав об этом, пришли в восторг. ты знаешь, по-моему, меня испытывали. Айдахо угрюмо насупился. - Не то ли это, что происходит сейчас со мной? Я нуждался в тебе? - Нет, Данкан, - ее лицо было донельзя серьезным. - Мы подарили радость друг другу, потому что именно так это и происходит с любовью. - Любовь! - с горечью в голосе проговорил он. Она сказала: - Мой дядя Молки частенько говаривал, что любовь - это плохая сделка, потому что ты не получаешь никаких гарантий. - Твой дядя Молки был мудрецом. - Он был глупцом! Любовь и НЕ НУЖДАЕТСЯ ни в каких гарантиях. Непроизвольная улыбка тронула уголки рта Айдахо. Хви широко улыбнулась ему. - Ты узнаешь любовь, потому что ты хочешь дарить радость и тебе наплевать на все последствия. Он кивнул. - Я думаю только об опасности для Тебя. - Мы такие, какие мы есть, - сказала она. - Что мы будем делать? - Пока мы живы, мы будем лелеять память об этом. - Ты говоришь... так окончательно. - Да. - Но мы будем видеться каждый... - Никогда больше не будет такого, как сейчас. - Хви! - он метнулся на кровать и спрятал лицо на ее груди. Она погладила его волосы. Его голос зазвучал приглушенно, когда он заговорил: - Что, если я оплодо... - Тс-с! Если суждено быть ребенку, то пусть будет ребенок. Айдахо поднял голову и поглядел на нее. - Но ведь тогда он узнает наверняка! - Он в любом случае узнает. - По-твоему, он и вправду всеведущ? - Не все, но это узнает. - Как? - Я ему расскажу. Айдахо оттолкнулся от нее и присел на кровать, на лице его отразился гнев, борющийся со смятением. - Я должна, - сказала она. - Если это обернется против тебя... Всякое рассказывают, Хви, ты можешь оказаться в смертельной опасности! - Нет. У меня есть свои потребности. Он это знает. И не причинит вреда никому из нас. - Но он... - Он не уничтожит МЕНЯ. И поймет, что если он причинит какой-нибудь вред тебе, то это будет уничтожением меня. - Как ты можешь выходить за него замуж? - Милый Данкан, разве ты не понял, что он нуждается во мне больше, чем ты? - Но он не способен... я имею ввиду, не можешь же ты на самом деле... - Для меня будет не возможно испытать с Лито такую же радость, которую мы нашли друг в друге. Для него это не возможно. Он мне в этом признался. - Тогда почему нельзя... если он тебя любит... - У него более великие планы и более великие нужды, - она потянулась и взяла правую руку Айдахо в свои. - Я поняла это с тех пор, как впервые начала изучать его. Нужды более великие, чем есть у любого из нас. - Какие планы? Какие нужды? - Спроси его. - А ТЫ знаешь? - Да. - Ты имеешь ввиду, что веришь в эти истории о... - В нем есть честность и доброта. Я знаю это по тому, что мне подсказывают о нем мои чувства. Сотворенное из меня моими икшианскими хозяевами, превратило меня, по-моему, в особый реагент, позволяя мне узнавать больше, больше, чем им даже хотелось бы. - Значит, ты веришь ему! - обвиняющим голосом сказал Айдахо. Он попытался высвободить свою руку. - Если ты пойдешь к нему, Данкан, и... - Он никогда больше меня не увидит! - Увидит. Она притянула его руку к своему рту и стала целовать пальцы. - Я заложник, - сказал он. - ты заставляешь меня страшиться... вы двое вместе... - Я никогда не думала, что Богу будет легко служить, проговорила она. - Но просто не думала, что это может оказаться настолько трудно. 38 Память имеет для меня занятный смысл - к которому, я надеялся, смогут приобщится и другие. Меня постоянно изумляет, до чего же люди прячутся от жизней-памятей своих предков, укрываясь от них за толстыми заслонами мифов. О нет, я не рассчитываю, что они будут стремиться к жестокой непосредственности всех до последнего моментов жизней - то, что должен испытывать я. Вполне способен понять, что они могут и не желать погрузиться во множество мелочных подробностей о жизни предков. У вас есть основания боятся, что моменты вашей жизни могут быть присвоены другими. Да, смысл там, внутри этих памятей. Мы несем с собой в будущее всех наших предков, словно живая волна, все надежды, радости и печали, муки и восторги нашего прошлого. Ничто внутри этих памятей не пребывает совершенно лишенным смысла или его влияния, до тех пор, пока хоть где-то существует хоть один человек. И всюду вокруг нас мы имеем эту светлую Бесконечность, навечно данную Золотую Тропу, которой мы можем постоянно клясться в нашей ничтожной, но вдохновенной преданности. Украденные дневники - Я призвал Тебя, Монео, по поводу донесений, поступивших ко мне от охраны, - сказал Лито. Они находились в промозглом подземелье, месте, где, напомнил себе Монео, зарождались кой-какие самые болезненные решений Бога Императора. Монео тоже слышал доклады. Он ожидал вызова весь день, и когда, вскоре после вечерней трапезы, этот вызов поступил, его на секунду охватил ужас. - Это... это насчет Данкана, Владыка? - Разумеется, насчет Данкана! - Мне говорили, Владыка... его поведение... - Поведение по повторяющемуся образцу, Монео? Монео склонил голову. - Если Ты так говоришь, Владыка. - Сколько времени нужно Тлейлаксу, чтобы поставить нам другого? - Они говорят, у них есть проблемы, Владыка. Может понадобится аж до двух лет. - Ты знаешь, что рассказывают мне мои охранницы, Монео? Монео задержал дыхание. Если Бог Император проведал о последнем... нет! Даже Рыбословши были приведены в ужас этой дерзкой выходкой. С кем нибудь другим, кроме Данкана, женщины расправились бы по-своему. - Ну, Монео? - Мне сказали, Владыка, что он созвал всех поголовно и расспрашивал об их происхождении. На каких планетах они рождены? Кто их родители и как проходило их детство? - Ответы его не устроили. - Он напугал их, Владыка. Он был очень настойчив. - Понимаю. Словно, без конца возвращаясь к одному и тому же, можно в итоге выдавить правду. Монео было понадеялся, что это, возможно, все, озаботившее Владыку. - Почему Данканы всегда это делают, Владыка? - Так изначально был воспитан Атридесами их оригинал. - Но как это отличается от... - Атридесы состояли на службе у людей, которыми они правили. Мера их управления была в жизни тех, кем они управляли. Отсюда, Данканы всегда хотят знать, как живут люди. - Он провел ночь в одной деревеньке, Владыка. Он побывал в некоторых городах. Он видел... - Все дело в истолковании результатов, Монео. Без вывода свидетельство ничего не значит. - По моим наблюдениям, он судит, Владыка. - Мы все судим, но Данканы склонны верить, что это мироздание является заложником моей воли. И они знают, что нельзя творить неправедное во имя правоты. - Если это то, что он говорит, Ты... - Это то, что говорю Я, то, что говорят все Атридесы внутри меня. Мироздание этого не позволит. - Но, Владыка! Ты не творишь неправедного! - Бедный Монео. Ты не способен увидеть, что я сотворил бездну несправедливости. Монео лишился дара речи. Он понял, что обманулся кажущимся возвращением Бога Императора к мягкому спокойствию. Но теперь Монео заметил брожение изменений в этом огромном теле, то, насколько близок... Монео быстро оглядел центральную палату подземелья, припоминая многие смерти, произошедшие здесь, тех, кто здесь был похоронен. "Пришло ли мое время?" Лито задумчиво проговорил: - Нельзя преуспеть, беря заложников. Это - форма порабощения. Один человек не может владеть другим. Мироздание этого не позволит. Смысл этих слов проникал в сознание Монео - словно закипал на медленном огне - ужасающим контрастом с рокотом преображения, ощущаемого им в своем Владыке. "Червь на подходе!" Монео опять оглядел палату подземелья. Насколько же здесь хуже, чем в верхнем помещении башни! До безопасного убежища слишком далеко. - Ну, Монео, у тебя есть, что ответить? - спросил Лито. Монео отважился прошептать: - Слова Владыки просвещают меня. - Просвещают? Ты не просвещен! - Но я служу моему Владыке! - В отчаянии проговорил Монео. - Ты провозглашаешь службу Богу? - Да, Владыка. - Кто создал твою религию, Монео? - Ты, Владыка. - Разумный ответ. - Благодарю Тебя, Владыка. - Не благодари меня! Скажи мне, что увековечивает религии! Монео отступил на четыре шага. - Стой, где стоишь! - приказал Лито. Трепеща всем телом, Монео онемело покачал головой. Вот он и нарвался на не имеющий ответа вопрос. А не дать ответа накликать быструю смерть. И он ждал смерти, склонив голову. - Тогда я тебе скажу, бедный слуга, - сказал Лито. У Монео мелькнула робкая надежда. Он поднял взгляд на лицо Бога Императора, заметил, что глаза у него не стекленеют... руки не подергиваются - возможно, Червь не так близко. - Религии увековечивают смертную взаимосвязь: хозяин-слуга, - сказал Лито. - Они создают арену, привлекающую падких до власти гордецов, со всеми их недалекими предубеждениями! Монео мог только кивнуть. Не трепещут ли руки Бога Императора? Не скрывается ли потихоньку это ужасное лицо внутри своей рясы?.. - Тайные откровения бесславия, вот на что напрашиваются все Данканы, - проговорил Лито. - В Данканах слишком много сочувствия своим собратьям и слишком мало тех, кого можно так назвать. Монео изучал голографические изображения древних песчаных червей Дюны, их гигантские рты, полные зубов - крисножей, вокруг пожирающего огня. Он обратил внимание на припухлости зачаточных колец на рубчатом теле Лито. Не увеличились ли они? Не откроется ли новый рот под укрытым рясой лицом? - В сердце своем Данканы знают, - проговорил Лито, - что я умышленно пренебрег предостережениями Магомета и Моисея. Даже ты это знаешь, Монео! Это было обвинение, Монео начал было кивать, затем замотал головой из стороны в сторону. Он подумывал, не попытаться ли ему снова попробовать отступление. Он уже знал по опыту, что назидания, произносимые таким тенорком, не обходя без очень скорого появления Червя. - И какое же это могло быть предостережение? - спросил Лито. В его голосе звучала насмешливая беспечность. Монео позволил себе чуть пожать плечами. Голос Лито вдруг наполнил палату раскатистым баритоном, древний голос, говоривший сквозь века: - Вы служите БОГУ, вы не слуги слуг! Монео заломил руки и возопил: - Я СЛУЖУ Тебе, Владыка! - Монео, Монео, - проговорил Лито, голос его стал тихим и гулким, - и одного хорошего дела не вырастет из миллиона плохих. Правоту узнаешь по ее устойчивости во времени. Монео хватило только стоять в трепетном молчании. - Я намеревался спарить Хви с ТОБОЙ, Монео, - сказал Лито. Теперь слишком поздно. Понадобилось несколько мгновений, чтобы эти слова проникли в сознание Монео. Он заметил, как их значение выпадает из любого внятного ему контекста. "Хви? Кто такая Хви? Ах, да - икшианка, будущая невеста Бога Императора. Спарить... со мной?" Монео покачал головой. Лито проговорил с бесконечной печалью: - И ты тоже минуешь. Будут ли все твои труды забыты, праху подобно? Пока Лито это произносил, его тело вдруг без предупреждающих примет содрогнулось в ужасающем изгибе, взметнувшем его и сбросившем с тележки. С чудовищной скоростью и силой пронесся его в каких-то сантиметрах от Монео, который вскрикнул и бросился из подземелья. - Монео! Зов Лито остановил мажордома у входа в лифт. - Испытание, Монео! Я испытаю Сиону завтра! 39 Понимание того, что я есть, приходит с вневременным самосознанием, которое не аккумулирует и не отбрасывает, не стимулирует и не вводит в заблуждение. Я творю поле, где центром является мое "я", поле, в котором даже смерть становится лишь аналогией. Я не жажду никаких результатов. Я просто дозволяю быть этому полю, не имеющему ни целей, ни желаний, ни завершенности, ни даже прозрения достижений. В этом поле, всеприсутствующее первичное самосознание является всем. Это - свет, льющийся из окон моего мироздания. Украденные дневники Взошло солнце, рассылая свое жесткое полыхание по дюнам. По ощущениям Лито, песок под ним был нежен и ласков. Только его человеческие уши, слышавшие обдирающий скрежет его тяжелого тела, говорили ему об обратном. Конфликт восприятий, с которым он уже научился сосуществовать. Он слышал позади себя мягкое шуршание песка. Это Сиона взбиралась к нему на вершину дюны. "Чем дольше я сохраняюсь, тем уязвимей становлюсь", - подумал он. Эта мысль часто приходила к нему в те дни, когда он уходил в свою пустыню. Он поглядел вверх. Небо безоблачно, но той насыщенной матовой голубизной, которую Дюна, прежних времен никогда не видела. Что такое пустыня без безоблачного неба? Как плохо, что нет в нем серебристой тональности Дюны. Икшианским спутникам не всегда удавалось контролировать это небо, с безупречностью, которую Лито мог пожелать. Эта безупречность была механистической фантазией, а машинами управляют люди, вот и заедает вечно что-нибудь. Но все равно, спутники обеспечивали достаточно жесткий контроль, чтобы подарить ему эту утреннюю недвижность пустыни. Он сделал своими человеческими легкими глубокий вдох и прислушался к движению Сионы. Она остановилась. Он понял, что она восхищается открывающимся видом. Воображение Лито, словно фокусник, представило его внутреннему взору все, что было им сделано, чтобы сейчас могли возникнуть вокруг Сионы декорации этой феерии. Он ЧУВСТВОВАЛ спутники. Изящные инструменты, исполнявшие музыку для танца теплых и холодных масс воздуха, постоянно наблюдающие и регулирующие мощные вертикальные и горизонтальные воздушные потоки. Его развлекло воспоминание, как икшиацы вообразили, будто он собирается использовать их тончайшую технику для создания нового вида водной деспотии - у одних, бросивших вызов правителю, отнимая влагу и наказывая других жестокими бурями. Как же они удивились, обнаружив, что заблуждаются! "Мои контролеры еще более тонки." Мягко и медленно начал он двигаться, плывя по поверхности песка, соскальзывая с дюн, не разу не оглянувшись назад на тонкий шпиль своей башни, который вскоре исчезнет в дымке дневной жары. Сиона следовала за ним с не типичным для нее смирением. Сомнения сделали свое дело. Она прочла украденные Дневники. Она выслушала увещевания своего отца. Теперь она не знала, что и думать. - В чем испытание? - спросила она Монео. - Что Он сделает? - Испытание всегда разное. - Как Он испытывал Тебя? - С тобой будет по-другому. Я только собью тебя с толку, если буду рассказывать о пережитом мной. Лито тайно подслушивал, пока Монео готовил свою дочь, одевая ее в подлинный стилсьют Свободных, в темный плащ поверх стилсьюта, правильно приспосабливая насосы ботинок. Монео не забыл, как это делается. Отлаживая ботинки, склоненный Монео поглядел вверх. - Придет Червь, это все, что я могу тебе сказать. ты найдешь способ жить в присутствии Червя. Затем он встал, объясняя, как стилсьют сохраняет воду тела. Он заставил ее вытянуть трубочку из водосборного кармашка и пососать из нее, затем снова закрыл трубочку. - Ты будешь наедине с ним в пустыне, - сказал ей Монео. - Шаи-Хулуд всегда вблизи, когда ты в пустыне. - Что, если я откажусь идти? - спросила она. - Ты пойдешь... но, может быть, ты никогда не вернешься. Эта беседа велась в палате наземного этажа Малой Твердыни, пока сам Лито ждал на верхнем. Он спустился, когда понял, что Сиона готова, скользнул вниз в предутренней тьме на суспензорах своей тележки. После того, как вышли Монео и Сиона тележка опустилась к наземному этажу. Пройдя по плоскому пространству к топтеру и взлетев под пришепетывание крыльев, Монео оставил их. Лито сперва потребовал, чтобы Сиона проверила, заперт ли портал наземного этажа, затем поглядел вверх на невозможную высоту башни. - Выбраться отсюда можно лишь, если пересечешь Сарьер, - сказал он. И он повел ее прочь от башни, даже не приказав следовать за собой, положившись на ее смекалку, любопытство и сомнения. Лито плавно соскользнул с дюны на обнаженный пласт каменной основы под пустыней, затем на следующую дюну, невысокую и покатую, трамбуя для Сионы путь. Свободные называли такой придавленный след "даром Господа слабому". Он двигался медленно, давая Сионе достаточно времени понять, что это его царство, его естественная среда обитания. Он соскользнул с вершины другой дюны, оглянулся проверить, как продвигается Сиона. Она держалась проложенного им следа. Остановилась она только достигнув вершины. Ее взгляд скользнул по его лицу, затем она сделала полный круг, чтобы осмотреться вокруг. Он услышал, как она резко вобрала воздух. Дымка жары подернула верхнюю часть башни, а нижнюю можно было сейчас принять лишь за отдаленное возвышение. - Вот так было всюду, - сказал он. Он знал: было что-то в пустыне, взывавшее к вечной душе тех, в ком текла кровь Свободных. Он выбрал это место, потому что здесь воздействие пустыни было особенно сильным - эта дюна была чуть выше остальных. - Хорошенько осмотрись, - сказал он и скользнул вниз с другой стороны дюны, чтобы его массивное тело не загораживало ей вид. Сиона сделала еще один медленный круг, вглядываясь в дали. Лито понимал какие глубинные чувства будит в ней открывшийся вид. Кроме маленького туманного пятнышка основания его башни, не было ни малейшей неровности на горизонте - плоскость, всюду плоскость. Ни растений, ни единого живого движения. Со своей обзорной точки, Сионе видно все вокруг приблизительно на восемь километров, до линии горизонта, за которую уходит пустыня. Лито заговорил из-под гребня дюны, места своей остановки. - Вот это настоящий Сарьер. Его познаешь только тогда, когда приходишь сюда пешком. Это все, что осталось от Бар бел-ама. - Океан без воды, - прошептала она. И опять повернулась и осмотрела весь горизонт. Ветра не было. Лито знал, что при безветрии безмолвие пустыни въедается в человеческую душу. Сиона сейчас ощущает, что все ее привычные точки отсчета потеряны, что она заброшена и одинока в опасном пространстве. Лито взглянул на следующую дюну. Двигаясь в том направлении, они вскоре дойдут до низкой линии холмов, которые прежде были горами, но теперь разрушились до остатков шлака и булыжника. Он не шевелился и не разговаривал, предоставляя безмолвию проделать за него всю работу. Даже приятно представить, будто эти дюны бесконечно тянутся вокруг всей планеты как некогда. Но даже эти немногие дюны приходили в упадок. Без истинных бурь Кориолиса прежней Дюны, на его Сарьер могли оказывать небольшой местный эффект лишь жесткие ветерки и нечастые жаркие вихри. Один из этих крохотных "ветряных дьяволов" танцевал примерно на полпути до южного горизонта. Взгляд Сионы проследил за его движением. Она резко проговорила: - У тебя есть личная вера? Лито секунду подумал, обдумывая свой ответ. Его всегда изумляло, насколько пустыня постоянно вызывает мысли о религии. - Ты осмеливаешься вопрошать меня, есть ли у меня личная религия? - вопросил он. Не выдавая никаких внешних признаков страха, который, он знал, она испытывает, Сиона повернулась и пристально посмотрела на него. Дерзость всегда была отличительной чертой Атридесов, напомнил он себе. Когда она не ответила, он сказал: - Да, ты, Атридес, никаких сомнений. - Таков твой ответ? - спросила она. - Что ты на самом деле хочешь узнать, Сиона? - Во что ТЫ веришь! - Эге! Ты спрашиваешь о моей вере. Ну что ж... я верю, что нечто не может появиться из ничего без божественного вмешательства. Его ответ ее озадачил. - Как это выходит... - Natura non facit saltus, - проговорил он. Она покачала головой, не понимая этой сорвавшейся с его языка древней цитаты. Лито перевел: - Природа не совершает прыжков. - Что это за язык? - спросила она. - Язык, на котором больше не говорят нигде в моем мироздании. - Зачем же ты тогда его использовал? - Чтобы растормошить твои древние жизни-памяти. - У меня их нет, никаких! Мне просто нужно знать, зачем ты привел меня сюда. - Дать тебе возможность отведать вкус нашего прошлого. Спускайся сюда и взбирайся мне на спину. Она сперва заколебалась, затем, видя бесполезность сопротивления, соскользнула с дюны и забралась ему на спину. Лито подождал, пока она не встала на нем на колени. Это было не тоже самое, как в те старые времена, которые он знал. У нее не было крючьев Создателя и она не могла стоять на его спине. Он чуть приподнял свои передние сегменты над поверхностью. - Зачем я это делаю? - спросила она. Тон ее голоса говорил о том, что она чувствует себя глупо у него на спине. - Я хочу, чтобы ты на себе изведала тот способ, с помощью которого в далеком прошлом наш народ гордо странствовал по этой планете, высоко на спине гигантского червя. Он заскользил вдоль дюны, как раз под ее гребнем. Сиона видела голографические изображения. Она знала этот опыт разумом, но пульс реальности бился совсем по-другому, и он знал, что она откликнется и соотнесется с ним. "Ах, Сиона", - подумал он, - "Ты даже еще и не подозреваешь, как я тебя испытаю." Лито стал внутренне ожесточать себя. "Я не должен испытывать никакой жалости. Если она умрет - то умрет. Если кто-либо из них умирает, то это осознанная необходимость, ничего более." И он вынужден был напомнить себе, что такое возможно даже с Хви Нори. Просто ВСЕ умереть не могут, вот и все. Он уловил момент, когда Сиона начала испытывать удовольствие от езды на его спине. Он почувствовал, как она чуть передвинулась и легко встала на ноги, вскинув голову. Он повез ее вперед, затем вдоль изгибающегося БАРРАКАНА, вместе с Сионой наслаждаясь древними ощущениями - достаточно только взглянуть на оставшиеся холмы, на горизонт перед ними. Здесь все было как семя из прошлого, жаждущее напоминания о всенапоминающей и неохватной мощи, действовавшей в пустыне. На мгновение он забыл, что на этой планете лишь малая частица поверхности оставалась пустыней, что Сарьер существовал в ненадежном окружении. Однако же, иллюзия прошлого здесь была. Он почувствовал это в движении. Фантазия, конечно, сказал он себе, тающая фантазия - до тех пор, пока сохраняется его насильственное спокойствие. Даже взметающийся барракан, который он пересекал, сейчас был не таким великим, как барраканы прошлого. Ни одна из дюн не была огромной. Вся эта искусственно сохраняемая пустыня поразила его своей смехотворностью. Он хотел остановить в усыпанном галькой промежутке между дюнами, но лишь замедлил ход, представляя в воображении необходимые меры, которые поддерживали работу всей системы Сарьера. Он вообразил, как вращение планеты посылает на новые районы огромные воздушные потоки, чередующие колоссальные пласты холода и жары. Все наблюдается и управляется крохотными спутниками с икшианскими устройствами и хорошо наведенными тарелками. Если высокорасположненные мониторы видят что-нибудь, то представляется, как контрастная все остальной планете пустыня, окруженная и настоящими стенами и стенами холодного воздуха. Из-за этого на окраинах ее образуется лед и требуются даже еще большие климатические ухищрения. Дело это не легкое, и поэтому, Лито прощал случавшиеся ошибки. Опять двинувшись по дюнам, он утратил ощущение тонкого равновесия, отстранился от воспоминаний об усыпанных мелкими камушками бесплодных землях за центральными песками и отдался наслаждению своим "оцепенелым океаном" с его застывшими и внешне неподвижными волнами. Повернув на юг, он пошел параллельно остаткам холмов. Он знал, что большинство людей оскорблены его страстной влюбленностью в пустыню. Им становилось не по себе и они отворачивались. Сионе, однако, никуда было деться. Всюду, куда он ни посмотри, пустыня требует признания. Сиона молчала, стоя у него на спине, но он знал, что она смотрит во все глаза. И что старые, старые памяти начинают шевелиться в ней. Он меньше, чем за три часа добрался до области цилиндрических дюн, изогнутых, как китовые спины. Некоторые из них больше ста пятидесяти километров в длину, под углом к преобладающему ветру. За ним простирался скалистый проход в область звездчатых дюн, достигавших почти четырех сотен метров высоты. Наконец они достигли плетеных дюн центрального Эрга, где высокое давление и заряженный электричеством воздух заставили его воспрянуть духом. Он знал, что такое же колдовское воздействие оказывается и на Сиону. - Вот, где зародились песни Долгого Пути, - сказал он. - Они идеально сохранились в Устной истории. Она не ответила, но он знал, что она слышит. Лито замедлил ход и начал разговаривать с Сионой, рассказывая ей о прошлом Свободных. Он ощутил, как в Сионе нарастает интерес она даже периодически задавала вопросы. Но ему была понятна и ее растущая боязнь - даже основания его Малой Твердыни отсюда не было видно. Она не могла распознать ничего рукотворного. И она вообразит, что он погрузился сейчас в болтовню о незначительных и незначащих вещах, дабы отсрочить что-то важное и зловещее. - Здесь зародилось равенство между мужчинами и женщинами, - сказал он. - Твои Рыбословши отрицают равенство полов, - сказала она. Ее голос, полный вопрошающего недоверия, лучше говорил о чувствах, чем скорченная поза у него на спине. Лито остановился на пересечении двух плетеных дюн и подождал, пока из него не выйдет весь произведенный внутренней топкой кислород. - Все теперь совсем по-другому, - сказал он. - Но к мужчинам и к женщинам предъявляются разные эволюционные требования. У Свободных, однако, была взаимозависимость. Они взращивали равенство здесь, где вопросы выживания были прямым требованием момента. - Почему Ты привез меня сюда? - спросила она. - Погляди назад, - сказал он. Он почувствовал, как она оборачивается. Она проговорила: - Что, по-твоему, я должна увидеть? - Оставили мы какие-нибудь следы? Можешь ли ты сказать, откуда мы сюда добрались? - Дует легкий ветерок. - Он замел наши следы? - По-моему, да... - Пустыня нас сделала тем, чем мы были и тем, что мы есть, сказал он. - Это настоящий музей всех наших традиций. Ни одна из этих традиций по-настоящему не утеряна. Лито увидел небольшую песчаную бурю, Гхибли, движущуюся от южного края горизонта. Он обратил внимание на узкие ленты пыли и песка, гонимые ей перед собой. Наверняка и Сиона это увидела. - Почему Ты не скажешь, зачем Ты меня сюда привез? - спросила она. Страх явно звучал в ее голосе. - Но я тебе уже сказал. - Ты не сказал! - Как далеко мы забрались, Сиона? Она прикинула. - Тридцать километров, двадцать? - Еще дальше, - сказал он. - В моей родной стихии я могу двигаться очень быстро. Разве ты не чувствуешь, как ветер дует тебе в лицо? угрюмо ответила она. - Почему Ты спрашиваешь о расстоянии МЕНЯ? - Слезь и встань там, где я смогу тебя видеть. - Зачем? "Славно", - подумал он. - "Она считает, будто я брошу ее здесь и умчусь быстрей, чем она сможет за мной следовать". - Слезь, и я объясню, - сказал он. Она соскользнула с его спины и обошла вокруг него, туда, где могла смотреть ему в лицо. - Время протекает стремительно, когда твои чувства полны, сказал он. - Мы двигались приблизительно четыре часа. Одолели около шестидесяти километров. - Почему это важно? - В суму твоего костюма, Монео положил сушеную еду, - сказал он. - Поешь немного, а я тебе объясню. Она нашла в суме сушеный кубик протамора и сжевала его, не отрывая взгляда от Лито. Это была настоящая еда старых Свободных, даже со слабой добавкой меланжа. - Ты ощутила наше прошлое, - сказал он. - Теперь ты должна обрести особо чуткое ощущение нашего будущего, Золотой Тропы. Она сглотнула. - Я не верю в Твою Золотую Тропу. - Если тебе предстоит жить, ты мне поверишь. - Так вот в чем Твое испытание? Или поверь в Великого Бога Лито, или умри? - Ты нисколько не обязана верить в меня. Я хочу, чтобы у тебя была вера в саму себя. - Тогда почему же это важно, как далеко мы забрались? - Тогда ты поймешь, как далеко тебе еще предстоит идти. Она поднесла руку к щеке. - Я не... - Как раз там, где ты стоишь, - проговорил он, - ты находишься в безошибочной середине бесконечности. Погляди вокруг себя на то, что значит бесконечность. Она поглядела налево и направо на непотревоженную пустыню. - Нам нужно выбраться пешком из этой пустыни, - сказал он. - Только вдвоем. - Ты не пойдешь пешком, - усмехнулась она. - Фигуральное выражение. Но ТЫ пойдешь. Заверяю тебя в этом. Она оглянулась туда, откуда они пришли. - Значит, вот почему ты спрашивал меня о следах. - Даже если бы были следы, ты не могла бы вернуться назад. В моей Малой Твердыне нет ничего, что хоть как-то помогло бы тебе выжить. - Никакой воды? - Ничего. Она нашла водосборную трубочку у себя на плече, пососала из нее и убрала на место. Он отметил осторожность, с которой она закрыла конец трубочки, но отворот защитной маски закрывающий рот она не застегнула, хотя Лито слышал, как отец ее об этом предупреждал. Она хотела, чтобы рот ее был свободен для разговора! - То есть, Ты говоришь мне, что я не могу от Тебя сбежать? проговорила она. - Сбегай, если хочешь. Она сделала полный круг, оглядывая пустыню. - Есть поговорка об открытой земле, - проговорил он, - что одно направление не хуже любого другого. В некоторых отношениях это до сих пор правда, но я стал бы на нее полагаться. - Но я действительно свободна оставить Тебя, если захочу? - Свобода может быть очень сомнительным достоянием, - сказал он. Она указала на крутую сторону дюны, на которой они останавливались. - Я могу просто спуститься вон туда, вниз... - Будь я на твоем месте, Сиона, я бы не стал спускаться туда, куда ты указываешь. Она сумрачно на него взглянула. - Почему? - На крутой стороне дюны, если только не двигаться по естественным изгибам, можно растревожить песок и оказаться похороненным под осыпью. Она поглядела на уходивший вниз склон, усваивая сказанное. - Видишь, как слова могут быть прекрасны? - спросил он. Она перенесла взгляд на его лицо. - Следует ли нам двигаться? - Здесь учишься ценить бездеятельность. И вежливость. Нет никакой спешки. - Но у нас нет никакой воды, кроме... - Стилсьют, если мудро его использовать, сохранит тебе жизнь. - Но сколько времени нам понадобится, чтобы... - Твое нетерпение меня тревожит. - Но у нас есть только эта сушеная еда в моем кармашке. Что мы будем есть, когда... - Сиона! Заметь ты говоришь о нашей ситуации, как о взаимной. Что МЫ будем есть? У НАС нет воды. Следует ли НАМ идти? Сколько времени это У НАС займет? Она ощутила сухость во рту и попыталась сглотнуть. - Разве не может быть так, что мы - взаимозависимы? - спросил он. Она ответила с неохотой. - Я не знаю, как сохранять жизнь в пустыне. - Но я знаю? Она кивнула. - Почему я должен делиться столь драгоценным знанием с тобой? - спросил он. Она пожала плечами - жалостный жест тронувший его. Как же быстро пустыня развеяла все ее прежние повадки. - Я поделюсь с тобой моим знанием, - сказал он. - А ты должна найти что-то ценное, чем ты можешь поделиться со мной. Она скользнула взглядом по всему его телу, задержавшись на мгновение на плавниках, бывших некогда ногами, затем опять устремила на лицо. - Соглашение, достигнутое с помощью угроз - не соглашение, - произнесла она. - Я не предлагаю тебе никакого насилия. - Есть много видов насилия, - сказала она. - Один из них - что я завез тебя туда, где ты можешь умереть? - Ведь выбора у меня не было, да? - Трудно быть рожденной Атридесом, - сказал он. - Поверь мне, я знаю. - Ты не должен был осуществлять это так, - сказала она. - Вот здесь ты не права. Он отвернулся от нее и заскользив по синусоиде, направился вниз. Он услышал, как она следует за ним, оскальзываясь и спотыкаясь. Лито остановился глубоко в тени дюны. - День мы переждем здесь, - сказал он. - Расходуется меньше воды, когда путешествуешь ночью. Айдахо отыскал Монео в длинном подземном коридоре, соединявшем восточный и западный комплексы Твердыни. Уже два часа, с самой зари, Айдахо рыскал повсюду, ища мажордома, и вот он, наконец-то, неподалеку, беседует с кем-то, скрытым за порогом комнаты. Но Монео можно узнать даже на расстоянии - по его осанке и белому мундиру. Пласткамень стен здесь, в пятидесяти метрах под землей, был янтарного цвета, освещали его глоустрипы, включенные сейчас на дневной режим. Холодны - и ветерок продувал эти глубины с помощью простого устройства, - свободно вращающихся крыльев, стоявших подобно колоссальным закутанным фигурам по всему периметру башен на поверхности. Сейчас, когда солнце согрело пески, все эти крылья повернулись на север, качая в Сарьер потоки прохладного воздуха. Айдахо учуял кремнистый запах, идя по этим коридорам. Он знал, для чего предназначен этот коридор древнего сьетча Свободных: коридор был широк и достаточно велик, чтобы Лито на его тележке мог проехать. Изогнутый потолок выглядел совсем как скала. Но двойной ряд глоустрипов был не к месту. Айдахо, до того как впервые попал в Твердыню, не видел глоустрипов: В ЕГО ДНИ они считались непрактичными - потребляли слишком много энергии, слишком дорого обходились. Глоуглобы были проще, да и легче заменялись. "А если Лито чего-нибудь захочет - кто-нибудь ему это да обеспечит." В этой мысли на миг почудилось что-то зловещее, и Айдахо размашистым шагом направился к Монео. Вдоль коридора шли небольшие комнатки, на манер сьетча, никаких дверей, только тонкие занавески из ржаво-коричневой материи, колыхавшейся на ветерке. Айдахо знал, что здесь, в основном, расположены кельи молодых Рыбословш. Он узнал палату собраний с прилегающими помещениями - оружейный склад, кухня, трапезная, различные хранилища. За занавесками, не дающими настоящего уединения, увидел он и другое - то, что лишь еще больше распалило его ярость. При приближении Айдахо Монео обернулся. Женщина, с которой он разговаривал, отступила в комнату и опустила занавеску, но Айдахо успел разглядеть ее властное немолодое лицо. Эту офицершу Айдахо в лицо не знал. Монео кивнул, когда Айдахо остановился в двух шагах от него. - Стража сказала мне, что ты меня ищешь, - сказал Монео. - Где он, Монео? - Где - кто? Монео окинул взглядом фигуру Айдахо, отметил старомодный мундир Атридесов: черный с красным ястребом на груди, высокие сапоги, начищенные до блеска. Во всем облике Айдахо было что-то РИТУАЛЬНОЕ. Айдахо неглубоко вздохнул и проговорил сквозь стиснутые зубы: - Не затевай со мной эти игры! Монео отвел взгляд от лезвия в ножнах на поясе Айдахо. Нож, с его украшенной драгоценностями рукояткой, выглядел музейным экспонатом. И где только Айдахо его достал? - Если ты имеешь в виду Бога Императора... - сказал Монео. - Где он? Монео ответил мягким и спокойным голосом. - Почему ты так рвешься умереть? - Мне сказали, что ты с ним. - Уже нет. - Я найду его, Монео! - Не прямо сейчас. Айдахо положил руку на свой нож. - Мне что, надо использовать силу, чтобы заставить тебя заговорить? - Я бы тебе не советовал. - Где... он? - Ну, раз уж ты настаиваешь, он в пустыне с Сионой. - С твоей дочерью? - Разве существует другая Сиона? - Что они делают? - Она держит испытание. - Когда они вернутся? Монео пожал плечами, затем сказал: - Зачем этот неуместный гнев, Данкан? - Каково оно, испытание твоей... - Я не знаю. А почему ты так взбудоражен? - Меня мутит от этого места! Рыбословши! - он отвернулся и сплюнул. Монео поглядел по коридору - туда, откуда пришел Айдахо, соображая, каким же путем он следовал. Зная Данканов, он легко догадался, чем именно вызван приступ нынешней ярости. - Данкан, - сказал Монео, - для незрелых женщин абсолютно нормально, точно так же, как и для незрелых мужчин, испытывать чувство физического притяжения к особям собственного пола. Большинство проходит через это в своем развитии. - Этому следует положить конец! - Но ведь это - то, что обусловлено наследственностью! - Положить конец! И это не... - О, поспокойней. Стараясь подавить такие инстинкты, только усиливаешь их. Айдахо грозно на него взглянул. - Рассказывай мне теперь, будто не знаешь, что сейчас происходит с твоей собственной дочерью! - Сиона держит испытание, я тебе сказал. - И что это должно означать? Монео поднес руку к глазам и вздохнул. Он опустил руку, удивляясь, почему он мирится с этим глупым, опасным, ДОПОТОПНЫМ человеком. - Это значит, что она может там умереть. Айдахо был так ошарашен, что гнев его несколько улегся. - Как можешь ты позволить... - Позволить? По-твоему, у меня есть выбор? - У каждого человека есть выбор! По губам Монео скользнула горькая улыбка. - Отчего и почему ты настолько глупее других Данканов? - Другие Данканы! - проговорил Айдахо. - Как они умерли, Монео? - Точно так же, как умираем все мы. Выпали из своего времени. - Ты лжешь, - Айдахо проговорил это сквозь стиснутые зубы, костяшки его пальцев побелели на рукояти ножа. Говоря все так же мягко и спокойно, Монео продолжи: - Поосторожней. Есть пределы даже тому, что я стерплю, особенно учитывая нынешний момент. - Здесь все прогнило! - сказал Айдахо. Он указал свободной рукой на коридор позади себя. - Есть то, чего я никогда не приму! Монео невидящим взглядом поглядел на пустой коридор. - Ты должен созреть, Данкан. Должен. Рука Айдахо еще напряженней стиснула нож. - Что это значит? - Сейчас время, когда Он очень чувствителен. Все, что хоть как-то выбивает его из колеи, ВСЕ, ЧТО УГОДНО... должно быть предотвращено. Айдахо еле сдерживался на грани того, чтобы применить силу, его гнев обуздывался только чем-то загадочным в поведении Монео, хотя были сказаны такие слова, которые он не мог проигнорировать. - К черту! Никакой я не незрелый ребенок, которого ты можешь... - Данкан! - это был самый громкий крик, который Айдахо когда-либо слышал от сдержанного и мягкого в обращении Монео. Удивление остановило руку Айдахо, а Монео продолжил: - Если тебя одолевает зрелость твоей плоти, в то время, как что-то препятствует твоему созреванию, твое поведение становится просто отвратительным. Не заостряйся. - Ты... обвиняешь... меня... в... - Нет! - Монео указал рукой вдаль по коридору. - О, я знаю, что ты там видел, но это... - Две женщины, страстно целующиеся! По-твоему, это не... - Это неважно... Юность очень по-разному выплескивает избыток своих сил. Айдахо, на грани того, чтоб взорваться от гнева, покачнулся на каблуках. - Я рад узнать тебя, Монео. - Ну, что ж, я узнавал тебя НЕСКОЛЬКО РАЗ. Монео наблюдал за эффектом этих слов, словно веревкой опутывавших Айдахо. Гхолы постоянно не могли избежать зачарованности ТЕМИ ДРУГИМИ, которые были их предшественниками. Айдахо спросил хриплым шепотом: - Что ты узнал? - Ты преподал мне ценные уроки, - сказал Монео. - Все мы стараемся развиваться, но если что-то нас сдерживает, то можем направить наши силы на боль - ища ее или причиняя. Незрелая юность особенно уязвима. Айдахо ближе наклонился к Монео. - Я говорю о сексе! - Ну, конечно, о нем ты и говоришь. - И ты обвиняешь меня в незрелом... - Именно. - Я перережу тебе... - Ох, замолчи! Монео не владел отточенными всеподчиняющими нюансами Голоса Бене Джессерит, но и в его интонациях чувствовалась долгая привычка повелевать. Что-то заставило Айдахо повиноваться этому окрику. - Извини, - сказал Монео. - Меня выбило из колеи то, что моя единственная дочь... - Он осекся и пожал плечами. Айдахо два раза глубоко вздохнул. - Вы тут сумасшедшие, все вы! Ты говоришь, что, может быть, твоя дочь умирает, и все же ты... - Дурак ты! - огрызнулся Монео. - Ты хоть как-то представляешь себе, сколь ничтожными выглядят для меня твои заботы! Твои глупые вопросы, твое эгоистичное... - он опять осекся и покачал головой. - Я кое-что списываю на то, что у тебя есть личные проблемы, - сказал Айдахо. - Но, если ты... - Списываешь! ТЫ, что ты мне списываешь? - Монео сделал дрожащий вздох. - Это уж слишком. Айдахо чопорно проговорил: - Я могу простить тебя за... - Ты! Ты лепечешь о сексе, прощении и боли... По-твоему, ты и Хви Нори... - Оставь ее, она тут ни при чем! - О, да, не упоминай ее. Избавь меня от этой БОЛИ! Ты занимаешься с ней сексом и даже помыслить не желаешь о разлуке с ней. Скажи мне, дурак, можешь ли ты поглядеть правде в глаза перед самим собой? Ошарашенный Айдахо глубоко вздохнул. Он не подозревал, что в тихом Монео тлеет такая страсть, но это нападение, этому нельзя было... - По-твоему, я жесток? - вопросил Монео. - Заставляю тебя думать о том, что ты предпочел бы избегнуть. - Ха!! Владыке Лито причинялась и большая жестокость - лишь ради нее самой! - Ты защищаешь его? Ты... - Я знаю его как никто! - Он тебя использует! - Ради чего? - Вот ты мне и скажи! - Он - наша лучшая надежда увековечить... - Извращенцы не увековечивают! Монео заговорил успокаивающим тоном, но его слова потрясли Айдахо: - Я скажу тебе это лишь однажды. Гомосексуалисты были среди лучших воинов нашей истории, среди самых отчаянных берсеркеров. Они были среди наших лучших жрецов и жриц. Не случайно в религиях устанавливался целибат. Не случайно также, что из незрелых юношей выходили лучшие солдаты. - Это извращение! - Совершенно верно. Полководцы уже тысячи веков знают, что извращенные сексуальные устремления превращаются в стремление причинять либо терпеть боль. - Это то самое, что делает великий Владыка Лито? Все так же мягко и спокойно Монео сказал: - Насилие требует того, чтобы ты причинял боль и страдал от нее. Насколько же лучше управлять армией, опираясь на глубочайшие инстинкты. - Он и из тебя создал чудовище! - Ты предположил, что он меня использует, - сказал Монео. - Я дозволяю использовать себя, потому что знаю, что он платит цену намного больше, чем сам требует от меня. - Считая и твою дочь? - Сам он ничего не жалеет. Почему же должен жалеть я? Думаю, тебе понятна эта черта Атридесов. Данканы всегда были в этом смысле понятливы. - Данканы! Черт тебя побери, я не буду... - У тебя просто не хватает мужества уплатить ту цену, которую он просит, - сказал Монео. Одним сверхбыстрым движением Айдахо выхватил нож из ножен и сделал выпад. Но как ни быстр он был, Монео двигался быстрее отклонившись в сторону, он перехватил Айдахо и швырнул его лицом на пол. Айдахо упал вперед, перекатился и начал пружинисто подниматься, затем заколебался, осознав, что попытался напасть ни на кого иного, как на Атридеса. Монео ведь был Атридесом. Айдахо оцепенел в шоке. Монео стоял, не шевелясь, глядя на него. На лице мажордома было странно печальное выражение. - Если ты собираешься убить меня, Айдахо, то лучше всего сделать это тайком и со спины, - сказал Монео. - Может, так тебе это и удастся. Айдахо поднялся на колено, твердо уперевшись ногой в пол, все так же продолжая сжимать свой нож. Монео двигался так быстро и с таким изяществом - словно бы невзначай! Айдахо прокашлялся. - Как ты... - Он очень долго выводил нас, Данкан, многое в нас усиливая. Он вывел нас ради скорости и разума, ради самообладания, и повышенной чуткости. Ты... ты просто устаревшая модель. 40 Вы знаете, что часто утверждают герильи? Они заявляют, будто их мятежи неуязвимы для экономической войны, потому что у них нет экономики, они паразитируют на тех, кого хотят низвергнут. Эти дураки просто не в состоянии оценить, какой монетой они неизбежно должны платить. Эта модель неумолимо повторяется в дегенеративных провалах. Вы видите ее повторяемость в системах рабовладения, состояниях войны, управляемых кастами религий, социалистических бюрократий - в любой системе, которая создает и поддерживает взаимозависимости. Если ты слишком долго пробыл паразитом, то уже не можешь существовать без организма хозяина. Украденные дневники Лито и Сиона пролежали весь день в тени дюн, передвигаясь только вместе с солнцем, чтобы оставаться в холодке. Он учил ее, как защищать себя под покровом песка от полуденной жары на уровне скал между дюнами никогда не становилось слишком жарко. Время от времени они разговаривали. Он рассказывал ей об обычаях Свободных, которые некогда властвовали над всей этой землей полностью. Она пыталась вытянуть из него тайные знания. Однажды он сказал: - Может ты найдешь это странным, но здесь такое место, где я больше всего могу быть человеком. Но его слова не заставили ее полностью осознать свою человеческую уязвимость и то, что она может здесь умереть. Даже в перерывах разговора она не застегивала на рту защитный отворот своего стилсьюта. Лито понял, что избегает понимания она бессознательно. Но, заодно, он понял и тщетность прямого разговора с ней об этом. К концу дня, когда ночной холодок крадучись пополз по земле, он принялся развлекать ее песнями Долгого Пути, не сохранившимися в Устной Истории. Ему понравилось, что ей пришлась по вкусу одна из его любимых песен - "Марш Лито". - Мелодия действительно очень древняя, - сказал он. - Еще со Старой Земли, с доспайсовых времен. - Не споешь ли Ты ее еще раз? Он выбрал один из своих лучших баритонов, голос давно умершего певца, собиравшего некогда битком набитые концертные залы: Стена забытого стократ Скрывает древний водопад, Где волны обвал грохочет, И где игривая волна, Фонтаном брызг достигнув дна, Пещеры в глине точит. Когда он кончил петь, она мгновение безмолвствовала, затем сказала: - Странная это песня для марша. - Им это нравилось, потому что ее можно было разбирать, - сказал он. - Разбирать? - До того, как наши предки, Свободные, прибыли на эту планету, ночь была временем для рассказов, песен и поэзии. Однако в дни Дюны, этому были отведены дневные часы, когда внутри сьетча царил искусственный сумрак, ночью можно было выйти наружу, бродить по открытой местности... Так, как сейчас мы с тобой поступаем. - Но Ты сказал "разбирать". - Что означает эта песня? - Ну, это... это просто песня. - Сиона! Она расслышала гнев в его голосе и промолчала. - Эта планета - порождение Червя, - предостерег он ее, - а Я И ЕСТЬ ЧЕРВЬ. Она ответила с удивляющим безразличием: - Тогда скажи мне, что это значит. - Пчела более свободна от своего улья, чем мы - от нашего прошлого, - сказал он. - В нем - пещеры, и все его послания запечатлены в водяной пыли потоков. - Я предпочитаю танцевальные мелодии, - сказала она. Ответ этот был дерзок и легкомыслен, но Лито предпочел принять этот ответ, чтобы сменить тему. Он рассказал ей о свадебном танце женщин Свободных, проследив движения этого танца от вихрей Пыльных Дьяволов. Лито гордился своим даром хорошего рассказчика. Было ясно по ее завороженному вниманию, что все эти женщины въявь предстали ее внутреннему взору: длинные черные волосы, развевающиеся в древних движениях, рассыпающиеся по лицам - давно теперь мертвым. Уже почти наступила тьма, когда он закончил свой рассказ. - Пойдем, - сказал он. - Утро и вечер всегда остаются временем силуэтов. Давай взглянем, нет ли в пустыне еще кого-нибудь, кроме нас. Сиона выбралась вслед за ним на гребень дюны, и они посмотрели вокруг, во все стороны, на темнеющую пустыню. Лишь единственная птица кружила высоко над головой, привлеченная их движениями. По косым вырезам на кончиках ее крыльев и по очертаниям Лито понял, что это стервятник. Он указал на это Сионе. - Но что они едят? - спросила она. - Мертвечину - или то, что вот-вот станет мертвечиной. Это ее поразило и она посмотрела на последние лучи закатного солнца, золотящие оперение одинокой птицы. Лито упрямо продолжил тему. - Очень не многие решаются проникать в мой Сарьер. Порой сюда забредают музейные Свободные - и пропадают. Они и в самом деле хороши только исполнять ритуалы. А затем ведь есть границы пустыни, и остатки, которые мои волки бросают недоеденными. Тут она резко от него отвернулась, но он успел заметить овладевший ею страх - Сиона подверглась мучительному испытанию. - Днем пустыня не особенно бывает милостива, - сказал он. Вот еще одна причина, почему мы путешествуем ночью. Для Свободных представление о дне было неотделимо от ветра, несущего песок и заметающего пути. Когда она опять повернулась к нему, в глазах ее блеснули сдерживаемые слезы, но лицо сохраняло спокойное выражение. - Какие существа здесь сейчас обитают? - спросила она. - Стервятники, немногие ночные животные, случайные остатки растительной жизни прежних дней, мелкие животные, закапывающиеся в песок. - И это все? - Да. - Почему? - Потому, что это место, где они родились, и я позволяю им не знать ничего лучшего. Уже почти стемнело, и в пустыне мерцал присущий ей в это время суток внезапный полыхающий свет. При одной из таких мгновенных вспышек он вгляделся в ее лицо и понял, что она еще не понимает оборотного смысла того, о чем он ей говорил, но он знал, что заноза этого все равно в нее проникла и станет ее изводить. - Силуэты, - напомнила она ему. - Что Ты думал найти, поднимаясь сюда? - Может быть, людей в отдалении. Никогда ведь не знаешь. - Каких людей? - Я тебе уже сказал. - Что бы Ты сделал, если бы кого-нибудь увидел? - В обычае Свободных было считать людей вдалеке врагами, если только они не подбрасывали горсть песка в воздух. Как раз пока он это говорил, на них занавесом опустилась тьма. Сиона стала движущимся призраком во внезапном звездном свете. - Горсть песка? - переспросила она. - Это очень многозначительный жест. Он означает: "Мы несем ту же ношу. Песок - наш единственный враг. Это то, что мы пьем. Рука, держащая песок, не держит оружия". Ты это понимаешь? - Нет! - это была вызывающая ложь, чтобы уколоть его поязвительней. - Поймешь, - буркнул он. Не ответив ни слова, она двинулась прочь от него по изгибу дюны, через физическое движение разряжая переполнявшую ее энергию гнева. Лито позволил себе далеко от нее отстать, интересуясь, выберет ли она инстинктивно правильное направление. Было заметно, как пробуждается в ней наследственная память Свободных. Там, где дюна ныряла, чтобы пересечь другую, она его подождала. Он увидел, что лицевой защитный отворот ее стилсьюта так и болтается непристегнутым, нараспашку. Еще не время укорять ее за это. Такие бессознательные вещи должны приходить естественно. Когда он приблизился к ней, она сказала: - Ведь это направление не хуже всех прочих? - Если будешь его держаться, - ответил он. Она поглядела на звезды, и он увидел, что она узнает Указатели, те Стрелы Свободных, что вели ее предков через эту землю. Однако же ему было видно, что знания ее в основном идут от разума. Она еще не достигла того, чтобы все в ней срабатывало само по себе. Лито приподнял передние сегменты своего тела, чтобы поглядеть на звезды. Они двигались чуть к северо-западу, по пути, который некогда вел через хребет Хабанья и Птичью пещеру в эрг под Ложной Западной Стеной и на дорогу к Перевалу Ветров. Ни одна из примет той местности не сохранилась. Он почувствовал, как пахнет кремнем прохладный ветерок, более влажный, чем ему нравилось. Сиона опять двинулась в путь, на этот раз медленнее, сверяя направление и периодически взглядывая на звезды. Она доверилась подтверждению Лито о правильности пути, но шла теперь по нему самостоятельно. Он ощутил смятение в ее настороженных мыслях и понял то, что сейчас пробуждается: в ней появлялись зачатки той пылкой верности попутчикам, которой народ пустыни всегда доверял. "Мы-то знаем, - подумал он. - Если отобьешься от попутчиков заблудишься среди дюн и скал. Одинокий путешественник в пустыне это мертвец. Только Червь живет в пустыне в одиночестве". Он позволил ей уйти намного вперед, туда, где жесткий скрип песка при его движении не будет слышен. Она должна думать о его человеческом Я. Он рассчитывал на верность, которая сработает ему на руку. Сиона, однако же, вся ощетинившаяся, была полна подавляемой ярости - более мятежная, чем все, кого он когда-либо испытывал. Лито скользнул вслед за ней, мысленно пересматривая программу выведения, прикидывая, какие решения необходимо будет принять и что изменить, если Сиона не выдержит испытания. По мере того, как ночь становилась все темней, Сиона двигалась все медленней и медленней. Первая луна была высоко над головой, и вторая луна показалась над горизонтом перед тем, как она остановилась, чтобы передохнуть и поесть. Лито был рад этой паузе. Из-за трения им все больше овладевал Червь, воздух вокруг него был полон химических выбросов органов регуляции температуры его тела. Про себя он называл это своим кислородным компрессором, то, что сейчас вентилировало его внутренности, делая для него вдвойне ощутимыми протеиновые фабрики и запасы аминокислот, принадлежащие его "Я - Червь", которые требовались для установления плацентарных взаимосвязей с человеческими клетками. Пустыня ускоряла приближение его окончательной метаморфозы. Сиона остановилась близ гребня освещенной звездами дюны. - Это правда, что Ты ешь песок? - спросила она, когда он приблизился к ней. - Правда. Она окинула взглядом освещенный луной - словно тронутый инеем горизонт. - Почему мы не взяли с собой сигнальное устройство? - Я хотел, чтобы ты усвоила урок "иметь-не-иметь". Она повернулась к нему. Он ощутил ее дыхание совсем близко от своего лица - слишком много она теряет влаги в этом сухом воздухе. И все равно не помнит наставлений Монео. Горьким уроком это будет для нее, никакого сомнения. - Я Тебя вообще не понимаю, - сказала она. - И все же именно это тебе и надлежит усвоить. - Вот как? - А как же еще ты сможешь дать что-нибудь ценное в обмен на то, что я даю тебе? - Что Ты мне даешь? - в этом звучала вся ее горечь. В дыхании ее чувствовался спайс, приправа сушеной пищи. - Я даю тебе возможность побыть наедине со мной, а ты проводишь это время ни о чем не заботясь. Ты зря его транжиришь. - Так что насчет "иметь-не-иметь"? - осведомилась она. В ее голосе он услышал утомленность, организм ее начинал жадно требовать воды. - Они были великолепно живыми в прежние дни, те Свободные, сказал он. - Их никогда не привлекала бесполезная красота. Я никогда не встречал жадного Свободного. - Как это прикажешь понимать? - В прежние дни все, что бралось с собой в пустыню, было необходимым - и это было все, что брали. Твоя жизнь еще не свободна от стремления к обладанию, Сиона, иначе бы ты не спросила меня о сигнальном устройстве. - А почему сигнальное устройство не является необходимым? - Оно тебя ничему не научит. Он двинулся мимо нее по пути, на который направляли Указатели. - Пойдем. Давай повыгодней воспользуемся ночным временем. Она догнала его прибавив шагу, и пошла рядом с погруженным в серую рясу лицом. - Что произойдет, если я не усвою Твой проклятый урок? - Ты, вероятнее всего, умрешь, - сказал он. Это заставило ее на время умолкнуть. Она брела рядом с ним лишь порой кидая взгляд в сторону, не обращая внимания на тело червя, сконцентрировавшись на видимых глазу остатках его человеческого. Через какое-то время она сказала: - Рыбословши рассказали мне, что я была рождена в результате спаривания, проведенного по Твоему приказу. - Это правда. - Они говорят, Ты ведешь записи и руководишь этими спариваниями Атридесов ради собственных целей. - Это тоже правда. - Значит, в Устной Истории все правильно. - Я полагал, ты и без всяких вопросов веришь в Устную Историю? Она, однако, продолжала держаться выбранной ею темы: - Что если один из нас будет возражать, когда ты распорядишься о спаривании? - Я предоставляю широкие права до тех самых пор, пока не появятся дети, которых я заказал. - Заказал? - она была вне себя от негодования. - Именно так. - Ты не можешь прокрадываться в каждую спальню или следить ежеминутно на протяжении всех наших жизней! Откуда Ты знаешь, что Твои ЗАКАЗЫ выполняются? - Знаю. - Тогда Ты знаешь, что я не собиралась Тебе повиноваться! - Ты хочешь пить, Сиона? Она была озадачена. - Что? - Люди, которые хотят пить, говорят о воде, а не о сексе. И все равно, она так и не застегнула защитный отворот у рта, и он подумал: "Страсти Атридесов всегда бушевали сильно, даже если это и шло вразрез с разумом". Через два часа они вошли в область отшлифованной ветром мелкой гальки. Лито вел за собой, Сиона шла вплотную рядом с ним. Она часто поглядывала на Указатели. Обе луны стояли теперь низко над горизонтом, их свет отбрасывал длинные тени от каждого бугорка. В некоторых отношениях Лито находил эти места более удобными для передвижения, чем песок. Прочная скала была лучшим проводником жары, чем песок. Распластавшись на скале, он частично избавлялся от перегрузки своих химических фабрик. Попадающиеся камни - и мелкие, и крупные - при этом не помеха. Сионе было тут, однако, сложнее передвигаться. Она несколько раз чуть не подвернула лодыжку. "Равнина может быть местом весьма тягостным для людей к ней непривычных, - подумал Лито. - Они видят только огромную пустоту, сверхъестественное, особенно в лунном свете пространство - дюны на расстоянии, и это расстояние словно бы и не сокращается при движении путников - ничего, кроме кажущегося вечным ветра, нескольких скал и, когда глядишь вверх, звезд, смотрящих вниз без всякой жалости. Это - пустыня пустынь". - Вот откуда музыка Свободных взяла свои мелодии вечного одиночества, - сказал он, - а не от дюн. Вот здесь воистину приучаешься думать, что рай - это, должно быть, звук проточной воды и затишья от этого бесконечного ветра. Но даже это не напомнило ей застегнуть отворот у рта. Лито начал отчаиваться. Утро застало их далеко углубившимися в каменистую равнину. Лито остановился возле трех больших валунов, громоздившихся друг на друга, один из них был даже выше его спины. Сиона на мгновение прислонилась к нему, жест несколько обнадеживший Лито. Вскоре она от него оттолкнулась и взобралась на самый высокий валун. Он наблюдал как она там поворачивается, осматриваясь. Даже не глядя на пейзаж, Лито знал, что она увидит: взвитый ветром песок, туманом висящий над горизонтом и затмевающий восходящее солнце. Что касается остального, то здесь только плоская равнина и ветер. От скал под ним веяло зябким холодом пустынного утра. Этот холод сильно высушил воздух, ставший для Лито намного приятнее. Не будь Сионы, он бы продолжил путь, но она явно была истощена. Она опять прислонилась к нему, спустясь со скалы, и прошла почти минута прежде, чем он осознал, что она прислушивается. - Что ты слышишь? - спросил он. Она ответила сонным голосом. - Как у Тебя рокочет внутри. - Огонь никогда полностью не иссякает. Это ее заинтересовало. Она оттолкнулась от него и обошла вокруг его тела, чтобы посмотреть ему в лицо. - Огонь? - В каждом живом создании есть внутренний огонь, в ком-то слабый, в ком-то очень сильный. Мой огонь горячее большинства остальных. Она зябко поежилась. - Значит, Тебе здесь не холодно? - Нет, но тебе холодно. Он частично втянул лицо вглубь своей рясы и выгнул первый сегмент, создав впадину на его конце. - Это почти как гамак, - сказал он, поглядев вниз. - Если ты пристроишься там, тебе станет тепло. Хоть она и была им к этому подготовлена, но все равно его растрогал ее доверчивый отклик. Он обязан побороть свое чувство жалости, такое сильное, какого он никогда не испытывал, пока не встретил Хви. Сиона проявляет ясные признаки того, что, вероятнее всего, она здесь умрет. Он должен был бы приготовить себя к разочарованию. Сиона заслонила лицо рукой, закрыла глаза и заснула. "Ни у кого никогда не было так много "вчера", как было у меня", - напомнил он себе. Он знал, что с обыденной человеческой точки зрения то, что делает он, может показаться жестоким и черствым. Он был вынужден теперь укрепить себя погружением в жизни-памяти, умышленно отбирая ОШИБКИ НАШЕГО ОБЩЕГО ПРОШЛОГО. Непосредственный доступ к человеческим ошибкам был теперь его самой великой силой. Знание ошибок научило его долгосрочным поправкам. Он должен постоянно осознавать последствия. Если последствия ошибок забываются или утаиваются, их уроки пропадают даром. Но чем больше он близился к тому, чтобы стать песчаным червем, тем тяжелее было для него принимать решения, которые другие назовут нечеловеческими. Некогда он делал это с легкостью. По мере того, как от него ускользало его человеческое я, его, как он обнаруживал, все более и более переполняли человеческие заботы. 41 В колыбели нашего прошлого, я лежу на спине в пещере столь неглубокой, что в нее можно лишь протиснуться ползком, даже не на четвереньках. Там, в танцующем свете смоляного факела, я рисую на стенах и потолке животных, на которых охочусь, и души моих родных. Как же многое это освещает - взгляд вспять, сквозь идеальный круг, на эту древнюю борьбу за миг, когда душа становится зрима. Все времена вибраций откликаются на зов: "Вот он я!" Моим умом, знающим, какие гиганты-художники придут после, я взираю на отпечатки ладоней и на текучие мускулы, нарисованные на камне древесным углом и растительными красителями. Насколько же мы больше, чем просто механистические события! И мое нецивилизованное Я вопрошает: "Почему это они не хотят покинуть пещеру?" Украденные дневники Приглашение посетить Монео в его рабочем помещении Айдахо получил к концу дня. Весь день Айдахо просидел на подвесном диване в своих покоях, размышляя. Каждая мысль брала исток от той легкости, с которой Монео швырнул его сегодня утром на пол. "Ты всего лишь устаревшая модель". И каждая мысль заставляла его чувствовать себя все более униженным. Он чувствовал, как ослабевает в нем воля к жизни, оставляя пепел там, где выгорел дотла его гнев. "Я всего лишь поставщик некоего количества полезной спермы, и ничего более", - думал он. "Вот он я". Мысль эта настойчиво звала либо к смерти, либо к гедонизму. У него появилось чувство, будто в него вонзили острый шип и гонят, раздражают, наседают на него со всех сторон. Молодая посланница в опрятном синем мундире тоже вызвала в нем лишь раздражение. Он тихим голосом откликнулся на ее стук и она остановилась под аркой прохода из его передней комнатки, в нерешительности, пока не поняла, какое у него настроение. "Как же быстро расходятся слухи" - подумал он. Он посмотрел на нее, стоявшую в величественном дверном проеме, отражение самой сути Рыбословш - чувственнее некоторых, но не бесстыдно сексуальная. Ее синий мундир не скрывал изящных бедер, твердых грудей. Он поглядел на ее проказливое личико под ежиком светлых волос - стрижки послушницы. - Монео прислал меня попросить тебя к себе, - сказала она. Он просит пройти в его кабинет. Айдахо уже несколько раз бывал там, но запомнилось все таким, каким он видел его в первый раз. Он уже тогда знал, что именно здесь Монео проводит большую часть своего времени. Там был низкий стол на коренастых ножках темно-коричневого дерева, испещренного тонкими золотыми вкраплениями, приблизительно двух метров на метр посреди серых подушек. Этот стол поразил Айдахо