екращающиеся крики толпы, он громко спросил: -- Праздник, дядя? -- В твою четь, Фейд! -- крикнул сверху барон. Молодые люди устремились вниз и столпились вокруг Фейда. -- Вы приказали убрать защитные поля? -- удивился граф. -- Никто не причинит вреда мальчику, -- возразил барон. -- Он -- герой. Людская волна подхватила Фейд-Рауса, вознесла его вверх, и он, сидя на плечах людей, проделал почетный круг по арене. -- Сегодня он смог бы пройти по беднейшим кварталам Харко безоружным и ничем не защищенным, -- сказал барон. -- Люди отдавали бы ему последнюю еду и питье -- только ради того, чтобы он составил компанию. Барон поднялся, вручая свой вес суспензорам. -- Прошу меня простить. Есть дела, требующие моего немедленного внимания. Охрана будет сопровождать вас. Граф встал и поклонился. -- Конечно, барон. Мы с нетерпением... э-э... ждем праздника. Я... э-э... никогда не видел, как празднуют Харконнены. Барон повернулся и вышел. И в ту же минуту капитан охраны склонился перед графом Фенрингом. -- Ваши приказания, сэр? -- Мы... мм-м... подождем, пока схлынет толпа, -- сказал граф. -- Да, мой господин, -- капитан отступил на два шага. Граф Фенринг посмотрел на жену и заговорил на их жужжащем кодовом языке: -- Ты, конечно, все поняла? На том же языке она ответила: -- Мальчик знал, что гладиатор не будет под наркозом. Был момент страха, но не удивления. -- Так было задумано, -- сказал он. -- Без сомнения. -- Тут пахнет Хаватом. -- Конечно. -- Я уже спрашивал барона, почему он выбрал Хавата. -- Это было его ошибкой, мой дорогой. -- Теперь я это понимаю. -- Харконненам очень скоро понадобится новый барон. -- Если это план Хавата... -- Конечно, все это требует самого тщательного анализа. -- Молодой будет лучше поддаваться нашему контролю. -- Особенно после сегодняшнего вечера, -- сказала она. -- Тебе нетрудно его соблазнить, моя маленькая женушка? -- Нет, любовь моя! Ты же видел, как он на меня смотрел. -- Мы должны поддерживать эту линию. -- Конечно же мы должны взять его под свой контроль. Чтобы покорить его, я введу необходимые слова прана-бинду в самые глубины его "Я". -- Мы уедем так скоро, как это будет возможно... как только ты будешь уверена... -- сказал он. Она пожала плечами. -- Вне всяких сомнений. Я не хочу носить ребенка в этом ужасном месте. -- Мы делаем это ради человечества, -- сказал он. -- Твоя часть самая легкая, -- ответила она. -- Мне пришлось преодолеть столько древних предрассудков. И знаешь, они весьма привязчивы. -- Бедняжечка, мой дорогой, -- она потрепала его по щеке. -- Ты же знаешь, что это единственный путь для спасения родовой линии. Он сухо проговорил: -- Наши действия мне достаточно понятны. -- Нас ждет удача. -- Союз начинает вести себя так, как будто боится неудачи. -- Никакого Союза! -- напомнила она. -- Гипнолигация психики Фейд-Рауса и ребенок в моем чреве -- потом мы уедем. -- Этот дядя... -- сказал он. -- Видела ли ты когда-нибудь подобное извращение? -- Он очень свиреп, -- сказала она, -- но племянник мог бы его превзойти. -- Спасибо дяде! Подумать только, чего мог бы достичь этот паренек при соответствующем воспитании... -- У Бене Гессерит есть поговорка, -- сказала она. -- У тебя на все есть поговорки. -- Эта тебе понравится. "Не считай человека мертвым, пока не увидишь его тело. И даже тогда ты можешь ошибиться". x x x Муаддиб говорил нам во "Времени размышлений", что его первые столкновения с нуждами Арраки были началом истинного обучения. Он узнал тогда, как меняется песок в зависимости от погоды, как читать язык ветра, прислушиваясь к тем следам, которые он оставляет на твоей коже, как подавлять раздражающий зуд, вызываемый песком. И по мере того как его глаза вбирали в себя синеву ибада, он изучал законы чакобзы. Принцесса Ирулэн. Воспоминания Стилгара о Муаддибе. Отряд Стилгара, возвращающийся из пустыни в сьетч двумя группами, выбрался из долины в настороженном свете луны. Закутанные в плащи фигуры двигались торопливо: их манили запахи близкого дома. Сорванные ветром мертвые листья лежали у расщелины, где их подбирали дети сьетча. Звуки отряда, кроме тех случайных, что допускали Пол и его мать, невозможно было отличить от естественных шумов. Пол вытер со лба пыль, смешанную с потом, и почувствовал, как его дернули за руку. Он услышал шепот Чани: -- Делай, как тебе сказано! Надвинь капюшон на лоб. Закрой все лицо, кроме глаз. Ты теряешь воду! Повелительный шепот заставил их замолчать. -- Пустыня слышит вас! Высоко на скалах защебетала птица. Отряд остановился, и Пол ощутил острую тревогу. Со стороны скал до них донесся слабый шум, не громче того, что создает мышь. Снова защебетала птица. Все замерли. И снова шорох мышиных лапок по песку... И опять птичий щебет. Отряд возобновил подъем по расщелине, но теперь дыхание Свободных сделалось таким тихим, что это насторожило Пола. Он украдкой посмотрел на Чани, отметив, что она как будто отдалилась от него, уйдя в себя. Теперь под ногами у них был камень и их окружали серые стены скал. Пол чувствовал, что напряжение несколько отпустило людей, но все же они, как и Чани, оставались погруженными в себя. Он следовал за маячившей впереди тенью. Шаги наверх, поворот, еще шаги, вход в туннель, проход между двух дверей-влагоуловителей, вход в освещенный глоуглобом узкий проход с темными каменными стенами. Пол увидел, что Свободные вокруг него откидывают капюшоны, снимают носовые зажимы и дышат полной грудью. Кто-то рядом с ним глубоко вздохнул. Пол поискал глазами Чани и увидел, что она стоит слева от него. Он оказался зажатым между закутанными в плащи фигурами. Кто-то толкнул его и сказал: -- Извини меня, Узул: такая теснота! Здесь всегда так. К Полу обернулось узкое бородатое лицо того, кого называли Фароком. Глазные впадины и синие без белков глаза казались сейчас еще темнее. -- Сними капюшон, Узул, -- сказал Фарок. -- Ты дома. С его помощью Пол вытащил носовые зажимы и отодвинул заслонку ротового фильтра. В нос ему ударил специфический запах этого помещения: запах немытых тел, эфира -- от регенерированных отбросов, кислые человеческие испарения, и над всем этим царил запах спайса и сопровождающих его веществ. -- Чего мы ждем, Фарок? -- Мы ждем Преподобную мать, так я думаю. Ты слышал новость?.. Бедная Чан и! Бедная Чани?! Пол оглянулся, ища глазами свою мать. Фарок глубоко вдохнул. -- Запах дома... -- сказал он. Пол увидел, что человек и в самом деле наслаждается запахом спертого воздуха -- в его голосе не было и намека на иронию. Потом Пол услышал голос матери и ее кашель: -- Как богат запахами ваш сьетч, Стилгар. Я чувствую, что вы успешно обрабатываете спайс... делаете бумагу, пластик, может быть, взрывчатые вещества? -- Ты определила все это по запаху? -- спросил кто-то. И Пол понял, что ее слова были обращены к нему: она хотела, чтобы он проверил это утверждение с помощью своего обоняния. Из передних рядов отряда послышались звуки какой-то возни, потом из груди Свободных вырвался единодушный вздох, и Пол услышал хриплый голос: -- Так это правда -- Льет умер... "Льет, -- подумал Пол. -- Чани дочь Льета". Обе эти части сложились в его сознании воедино. Льетом называли планетолога Свободные. Пол посмотрел на Фарока и спросил: -- Этот Льет известен под именем Кайнз? -- Есть только один Льет, -- возразил Фарок. Пол посмотрел на спину закутанного в плащ Свободного, стоящего перед ним. "Значит, Льет Кайнз умер..." -- подумал он. -- Это предательство Харконненов, -- прошептал кто-то. -- Они представили все как несчастный случай... бросили одного в пустыне... катастрофа топтера... Пол почувствовал дикий приступ гнева. Человек, который отнесся к ним как друг, который помог им вырваться из лап ищеек Харконнена, человек, который послал отряды своих Свободных на поиски двух затерянных в пустыне соломинок... этот человек стал еще одной жертвой Харконненов. -- Жаждет ли Узул мести? -- спросил Фарок. Прежде чем Пол успел ответить, раздался чей-то громкий крик, и отряд устремился вперед, в более широкое помещение, увлекая за собой Пола. Он оказался на открытом месте, лицом к лицу со Стилгаром и странной женщиной, закутанной в блестящее оранжевое с зеленым покрывало. Руки ее были обнажены до плеч, и было видно, что на ней нет стилсьюта. Кожа бледно-оливкового цвета, черные волосы, волнистые, резко выступающие скулы, орлиный нос и темные непроницаемые глаза -- такова была внешность незнакомки. Она обернулась, и Пол увидел в ее ушах золотые серьги в виде капель воды. -- Этот победил Джемиза? -- вызывающе спросила она. -- Помолчи, Хара! -- сказал Стилгар. -- Джемиз сам все затеял. Он потребовал тахадди ал-бурхан. -- Но он всего лишь мальчик! -- Она резко повела головой туда-сюда, и капельки в ее ушах зазвенели. -- Мои дети остались без отца -- благодаря другому ребенку. Конечно же это был несчастный случай. -- Сколько тебе лет, Узул? -- спросил Стилгар. -- Пятнадцать стандартных, -- ответил Пол. Стилгар обвел взглядом отряд. -- Есть ли среди вас кто-нибудь, кто хочет бросить мне вызов? Молчание. Стилгар посмотрел на женщину. -- С тех пор как я узнал его сверхъестественный дар, я бы не стал вызывать его. Она тоже посмотрела на него. -- Но... -- Ты видела женщину, которая пошла с Чани к Преподобной матери? -- спросил Стилгар. -- Она мать этого парня. Мать и сын знают сверхъестественные способы битвы. -- Лизан ал-Гаиб, -- прошептала женщина. Когда она повернулась к Полу, во взгляде ее было благоговение. "Снова легенда", -- подумал Пол. -- Возможно, -- сказал Стилгар, -- хотя испытания еще не было. -- Он посмотрел на Пола. -- Узул, по нашему обычаю ты теперь отвечаешь за женщину Джемиза и двух ее сыновей. Его яли... его жилище теперь твое, его хозяйство -- твое... и она, его женщина... Пол изучал Хару, удивляясь: "Почему она не оплакивает своего мужа? Почему не выказывает ненависти ко мне?" Вдруг он заметил, что Свободные смотрят на него в ожидании. Кто-то прошептал: -- Нужно приниматься за работу. Скажи, как ты ее принимаешь? Стилгар спросил: -- Ты принимаешь Хару как женщину или как служанку? Хара подняла руки и медленно повернулась перед ним. -- Я еще молода, Узул. Говорят, я так же молода, как тогда, когда была с Гоффом... прежде чем Джемиз одержал над ним победу. "Джемиз убил другого, чтобы завоевать ее..." -- подумал Пол. Он спросил: -- Если я приму ее как служанку, могу ли я потом принять другое решение? -- Для перемены решения у тебя есть год, -- сказал Стилгар. -- После этого она -- свободная женщина и может следовать своим желаниям. Ты можешь освободить ее и раньше, но все равно: один год ты за нее отвечаешь... и ты всегда будешь нести часть ответственности за ее сыновей. -- Я принимаю ее как служанку, -- сказал Пол. Хара топнула ногой, гневно передернув плечами: -- Но я молода! Стилгар посмотрел на Пола. -- Осторожность -- важное качество для человека, который будет вождем. -- Но я молода! -- повторила Хара. -- Молчи, -- сказал Стилгар, -- если кто достоин награды, он получит ее. Покажи Узулу его помещение, проследи, чтобы он получил свежую одежду и место для отдыха. Пол узнал на первый раз достаточно. Он чувствовал нетерпение отряда и понимал, что является причиной задержки. Он спросил себя, следует ли справиться о местопребывании матери и Чани, и по выражению лица Стилгара понял, что это было бы ошибкой. Посмотрев в лицо Хары, он настроил свой голос на такую интонацию, чтобы вызвать в ней страх и благоговение: -- Покажи мне жилище, Хара! О твоей молодости мы поговорим в другое время. Она отпрянула на два шага, метнув испуганный взгляд на Стилгара. -- У него сверхъестественный голос! -- выдохнула она. -- Стилгар, -- сказал Пол, -- я в огромном долгу перед отцом Чани. Если есть что-то... -- Это будет решать Совет, -- сказал Стилгар. -- Тогда ты сможешь что-то сказать. Кивком головы он дал понять, что разговор окончен, повернулся и пошел прочь в сопровождении остальных членов отряда. Пол взял Хару за руку и почувствовал, что женщина вся дрожит. -- Я тебя не обижу, Хара, -- сказал он. -- Покажи мне жилье. -- На этот раз его голос прозвучал более мягко. -- Ты не прогонишь меня, когда пройдет год? -- спросила она. -- На самом деле я знаю, что не так молода, как была раньше. -- Пока я жив, у тебя будет место рядом со мной, -- ответил он и выпустил ее руку. -- Где наше жилье? Она повела его по коридору, повернула в широкий проход, освещенный светом глобов. Каменный пол был гладким, старательно очищенным от песка. Пол, идя рядом с ней, изучал ее орлиный профиль. -- Ты меня ненавидишь, Хара? -- Почему я должна тебя ненавидеть? Она кивнула куче детишек, смотревших из бокового прохода. Пол заметил маячившую за детьми фигуру взрослого человека. -- Я... одолел Джемиза. -- Стилгар сказал, что церемония совершилась по всем правилам и что ты -- друг Джемиза. -- Она искоса взглянула на него. -- Стилгар сказал, что ты дал мертвому влагу. Это правда? -- Да. -- Это больше, чем сделаю я... больше, чем могу сделать. -- Разве ты не будешь его оплакивать? -- В час скорби я буду его оплакивать. Они прошли под сводчатой аркой. Пол увидел мужчин и женщин, работающих у большой машины в просторном, ярко освещенном зале. Они, по-видимому, очень торопились. -- Что они делают? -- спросил Пол. -- Торопятся закончить свою часть работы до нашего побега. Нам нужно успеть сделать много сборщиков росы. -- До побега? -- Мы уйдем, и тогда эти палачи перестанут на нас охотиться. Пол поймал себя на том, что замедлил шаг, чувствуя важность временного момента, ощущая присутствие зрительной памяти. Однако совпадения не получилось -- фрагменты, подсказанные ему памятью предвидения, были не совсем такими. -- На нас охотятся сардукары. -- Они найдут немного -- два-три пустых сьетча, -- сказала она, -- некоторые из них найдут в песках свою смерть. -- Они найдут это место? -- Вероятно. -- И все же у нас будет время на то, чтобы... -- он указал головой на свод, оставшийся далеко позади, -- сделать... сборщики росы? -- Посадки продолжаются. -- Что такое сборщики росы? -- спросил он. Взгляд, который она бросила на него, был полон удивления. -- Неужели тебя ничему не учили там, откуда ты приехал? -- Учили, но не тому, я не знаю, что такое сборщики росы. -- Хай! -- сказала она, и в этом слове заключалась целая фраза. -- Ну так "что же это такое? -- Каждый куст, каждая травинка, которую ты видел в эрге... Как ты думаешь, они выжили бы, если бы мы их оставили без присмотра? Каждая из них заботливо выращена в собственном углублении, которые заполнены одинаковыми шариками хромопластика. Свет делает их белыми. Если ты посмотришь на них на рассвете с высокого места, ты увидишь, как они блестят. Но когда уходит вечером Солнце-отец, хромопластик снова становится в темноте прозрачным. Они охлаждаются чрезвычайно быстро. Поверхность их собирает влагу из воздуха. Струйка влаги течет вниз и поддерживает растение, не давая ему погибнуть. -- Сборщики росы... -- пробормотал он, пораженный простотой и красотой подобного решения. -- Я оплачу Джемиза, когда настанет для этого время, -- сказала она, как будто мысль об этом не покидала ее. -- Он был хороший человек, Джемиз, но только очень вспыльчивый. Хороший был добытчик, и с детьми просто удивительный. Он не делал никакой разницы между сыном Гоффа и своим собственным сыном. В его глазах они были равны. -- Она вопросительно посмотрела на Пола. -- Будет ли так и с тобой, Узул? -- Такая проблема не встанет перед нами. -- Но если... -- Хара! Жесткость его интонации заставила ее умолкнуть. Они прошли мимо другой освещенной комнаты, видимой через арку с левой стороны от них. -- Что там делают? -- спросил он. -- Чинят машины, -- сказала она. -- К ночи они должны быть исправлены. -- Она указала на туннель, уходящий влево. -- Там и дальше занимаются приготовлением еды и починкой стилсьютов. -- Она посмотрела на Пола. -- Твой костюм выглядит, как новый, но если ему потребуется ремонт, то я сделаю все сама -- один сезон я работала на этой фабрике. Ответвления в стенах туннеля встречались все чаще. Группа мужчин и женщин прошла мимо них, распространяя сильный запах спайса. -- Они не получат нашей воды, -- сказала Хара, -- и нашего спайса тоже. Можешь не сомневаться в этом. Пол посмотрел на отверстия в стенах туннеля. Он видел тяжелые ковры на высоких ложах. Перед ним мелькали комнаты, увешанные тканями, с рядами подушек вдоль стен. Люди, находящиеся в этих углублениях, замолкали при их приближении, провожая Пола глазами. -- Людям кажется странным, что ты одолел Джемиза, -- сказала Хара. -- Возможно, когда мы устроимся в новом сьетче, тебе придется это доказать. -- Я не люблю убивать, -- сказал он. -- Стилгар говорил нам об этом, -- сказала она. Звуки говора внутри становились все громче. Они подошли еще к одному отверстию, которое было шире, чем все остальные. Там сидело много детей со скрещенными ногами. У доски на дальней стене стояла женщина в желтом покрывале с ручным проектором в руках. На доске было изображено много различных фигур: круги, треугольники и волнистые линии, квадраты и дуги. Женщина указывала то на один рисунок, то на другой, так быстро, как только могла оперировать проектором, а дети пели в одном ритме с ее движениями. Пол слушал голоса, которые становились все тише по мере того, как они с Харой удалялись. -- Дерево, -- пели дети, -- дерево, трава, дюна, песок, ветер, гора, холм, огонь, свет, скалы, жара, растительность, связующее вещество... -- У вас всегда так проходят занятия? Ее лицо потемнело, и голос стал скорбным: -- Льет учил нас, что никогда не надо останавливаться. Льет мертв, но он никогда не будет забыт. Это закон чакобзы. Она перешла на другую сторону туннеля и шагнула в углубление, частично закрытое прозрачной оранжевой материей. -- Твое яли готово принять тебя, Узул. Пол не сразу присоединился к ней. Внезапно он почувствовал нежелание оставаться наедине с этой женщиной. Ему пришло в голову, что жизнь, которая его окружает, и ценности этих людей могут быть приняты им только с экологических позиций. Он почувствовал, что мир Свободных охотится за ним, стараясь поймать в ловушку. И он знал, к чему ведет эта ловушка, -- к дикому джихаду, религиозной войне, которой, он чувствовал это, нужно избежать любой ценой. -- Это твое яли, -- сказала Хара, -- Почему ты колеблешься? Пол переступил через порог. Он отвел ткань, чувствуя на ощупь, что в ней есть металлические нити, прошел за Харой в короткий коридор, а потом в комнату побольше, квадратную, метров шести шириной. На ее полу лежал толстый голубой ковер, на стенах висели голубые и зеленые ткани. Свет глоуглобов казался темным от желтой материи, драпировавшей потолок. Жилище походило на пещеру древних. Хара стояла перед ним -- левая рука на бедре -- и изучала его лицо. -- Дети играют с друзьями, -- сказала она. -- Они придут позже. Пол скрыл свою тревогу, сделав вид, что изучает комнату. За занавеской он разглядел комнату побольше, по стенам которой лежали подушки. Он почувствовал, как его лица коснулся мягкий ветерок, и увидел перед собой отверстие, частично скрытое хитроумно подвешенной тканью. -- Ты не хочешь, чтобы я помогла тебе снять стилсьют? -- Нет... спасибо. -- Принести тебе поесть? -- Да. -- За той комнатой есть помещение для просушки и для удовлетворения своих нужд, когда ты без костюма. -- Ты сказала, что нам придется оставить этот сьетч, -- сказал Пол. -- Разве не надо заниматься упаковкой и так далее? -- Все будет сделано в свое время. Убийцы еще не проникли в наш район. Она смотрела на него, не решаясь говорить. -- В чем дело? -- строго спросил он. -- Твои глаза -- не глаза ибада. Это непривычно, но и не совсем непривлекательно. -- Давай еду, -- сказал он. Она улыбнулась ему понимающей женской улыбкой. -- Я -- твоя служанка, -- сказала она и, повернувшись, нырнула за плотно навешанные ткани, которые, качнувшись, обнаружили узкий проход. Сердясь на себя. Пол откинул занавески, прошел в большую комнату и неуверенно остановился у порога. "Интересно, -- подумал он, -- где же Чани... Чани, только что потерявшая отца, как и я сам..." Со стороны внутренних коридоров послышался протяжный крик, приглушенный тканями. Он повторился, уже более отдаленный... и еще раз... Пол понял, что кто-то сообщает время. Он сосредоточился на том факте, что ни разу не видел здесь часов. Слабый запах горящего креозота, перебивающий въедливую вонь сьетча, достиг его ноздрей. Пол отметил, что к основному запаху он уже привык. И он снова подумал о своей матери и о том, как движущиеся изображения будущего затрагивают ее... и ее нерожденную дочь. Перед ним плясали изменчивые блики времени. Он встряхнул головой и сосредоточился на тех свидетельствах, которые говорили о глубине и широте поглотившей их культуры -- культуры Свободных, со всеми ее странностями. И в пещере, и в этой комнате он видел разительные отличия от всего, с чем ему когда-либо приходилось сталкиваться. Здесь не было видно ни малейшего указания на яд, никаких признаков того, что им когда-либо пользовались. И в то же время он чувствовал запах яда в воздухе сьетча -- яда сильного и простого. Он услышал шелест занавесей и, подумав, что это Хара несет ему еду, обернулся. Вместо нее он увидел двух мальчишек, наблюдавших за ним с жадным любопытством. На боку у каждого висел криснож, и каждый держался за его рукоять. Пол вспомнил рассказы о том, что в поединках дети Свободных так же свирепы, как и взрослые. x x x В движениях рук, в движениях губ постоянный поток мысли. Глаза его горят! Он -- остров собственного величия. Принцесса Ирулэн. Сведения о Муаддибе. Фосфоресцирующие трубки в дальних верхних углах пещеры оставляли переполненное помещение в полутьме, лишь намекая на огромные размеры этого окруженного скалами помещения. "Оно больше, чем даже зала собраний в школе Бене Гессерит", -- подумала Джессика. Она подсчитала, что здесь, под возвышением, на котором они стояли со Стилгаром, собралось уже более пяти тысяч человек. И люди все подходили. В воздухе стоял негромкий говор. -- Твоего сына потревожили во время отдыха, сайадина, -- сказал Стилгар. -- Хочешь ли ты, чтобы он разделил с тобой твое решение? -- Может ли он изменить мое решение? -- Конечно, воздух, который несет нам твои слова, выходит из твоих легких, но... -- Решение принято. Однако она почувствовала неуверенность; может, ей воспользоваться Полом как поводом для отказа. Следовало также подумать и о неродившейся дочери. То, что опасно для плоти матери, опасно и для плоти дочери. Подошли люди со свернутыми коврами, сгибаясь под их тяжестью. Когда они сбросили свою ношу на уступ, поднялось облако пыли. Стилгар взял ее под руку и повел в акустический отсек, границей которого являлся дальний край уступа. Он указал на каменную скамью, находящуюся внутри этого отсека. -- Здесь сидит Преподобная мать, но ты можешь здесь отдохнуть. -- Я предпочитаю стоять. Она наблюдала за тем, как мужчины расстилали ковры и покрывали ими уступы. Потом она посмотрела на толпу. Теперь на каменном полу стояло по меньшей мере десять тысяч человек, а люди все шли и шли. Пустыня, она это знала, была погружена в глубокую тьму, но здесь, в пещере, горел свет, тускло освещая серую массу людей, собравшихся посмотреть, как она будет рисковать жизнью. Справа от нее толпа расступилась, открыв проход, и она увидела Пола, идущего в сопровождении двух маленьких мальчиков. Дети держались с подчеркнутой важностью. Руки их лежали на рукоятках крисножей, и они мрачно смотрели на толпу людей, стеной стоявших по обе стороны. -- Это сыновья Джемиза, которые теперь стали сыновьями Узула. Они очень серьезно относятся к своим обязанностям телохранителей, -- сказал Стилгар и улыбнулся Джессике. Джессика поняла, что он пытается поднять ей настроение, и была благодарна ему за это, но не могла отрешиться от мысли об угрожающей ей опасности. "У меня нет выбора, я должна это сделать, -- думала она. -- Мы должны действовать быстро, если хотим обеспечить себе безопасность". Пол взобрался на уступ, оставив детей внизу. Он остановился перед матерью, посмотрел на Стилгара, потом снова на Джессику. -- Что случилось? Я думал, что меня вызвали на Совет. Стилгар поднял руку, призывая людей к тишине, и посмотрел влево, где открывался другой выход. По нему шла Чани. На ее миниатюрном личике застыла скорбь. Она сняла свой стилсьют. Ее фигуру изящно окутывало покрывало голубого цвета. Тонкие руки оставались открытыми. На ее левом предплечье был повязан зеленый платок. "Зеленое -- цвет скорби", -- подумал Пол. Это был один из обычаев, объясненный ему сыновьями Джемиза. Они сказали ему, что сами не носят зеленого, потому что признали его приемным отцом. -- Ты Лизан ал-Гаиб? -- спросили они. Пол почувствовал в этом вопросе джихад и отклонил его, задав встречный вопрос и узнав в результате, что Каллефу -- старшему -- исполнилось десять лет и что он родной сын Гоффа. Восьмилетний Орлоп был сыном Джемиза. Это был странный день. Двое детей стояли возле него, потому что он просил этого, и, сдерживая любопытство, давали ему время на то, чтобы справиться с мыслями и памятью предвидения и решить, каким образом уйти от джихада. Теперь, стоя рядом с матерью на возвышении пещеры, он размышлял, существует ли какой-нибудь план, способный предотвратить образование легионов. За Чани, которая находилась уже совсем близко от возвышения, двигались на некотором расстоянии четыре женщины. Они несли носилки, на которых находилась еще одна женщина. Джессика, не обращая внимания на Чани, смотрела в сторону женщины на носилках -- сморщенной древней старухи в черном плаще с капюшоном, отброшенным на спину и оставляющим на виду пучок ее седых волос и морщинистую шею. Носильщики осторожно поставили носилки на возвышение, и Чани помогла старой женщине подняться на ноги. "Итак, это и есть их Преподобная мать", -- подумала Джессика. Старая женщина медленно направилась к ней, тяжело опираясь на руку Чани. Она была похожа на скелет, закутанный в черное платье. Остановившись перед Джессикой, она долго вглядывалась в нее, прежде чем проговорила хриплым шепотом: -- Значит, ты одна, -- старая голова качнулась на тонкой шее. -- Шадоут Мапес была права, жалея тебя. Быстро и мрачно Джессика проговорила: -- Мне не нужна ничья жалость! -- Это еще нужно проверить, -- прохрипела старая женщина. Обернувшись с удивительной быстротой, она оглядела толпу. -- Скажи им, Стилгар. -- Должен ли я? -- Мы -- люди Мисра, -- выдохнула старуха. -- С тех пор как наши предки пришли из Нилотик ал-Оруба, мы узнали полет и смерть. Молодые продолжают жить, чтобы наш народ не умер. Стилгар глубоко вздохнул и сделал два шага вперед. Все собравшиеся в пещере -- их было, как подсчитала Джессика, уже около двенадцати тысяч человек -- стояли молча, почти без движения. Это заставило ее почувствовать себя маленькой и полной опасений. -- Сегодня ночью нам, быть может, придется покинуть этот сьетч, так долго служивший нам укрытием, и уйти на юг в пустыню, -- сказал Стилгар. Его голос гремел над обращенными к нему лицами, вибрируя от заключенной в нем силы, усиленный рупором. Толпа хранила молчание. -- Преподобная мать сказала мне, что не выдержит еще одну хайру. Раньше мы обходились без Преподобной матери, но в таком положении плохо искать новый дом. Теперь в толпе послышался ропот, люди зашевелились, и на их лицах отразилось беспокойство. -- Чтобы этого не произошло, -- сказал Стилгар, -- наша новая Сайадина, Джессика Сверхъестественная, согласилась на этот обряд. Она попытается пройти испытание, чтобы мы не потеряли силу нашей Преподобной матери. "Джессика Сверхъестественная", -- подумала Джессика. Она видела, что Пол вопросительно смотрит на нее, однако в присутствии всех этих незнакомых людей он вынужден был хранить молчание. "Что будет с ним, если я не выдержу испытания и умру?" И снова она почувствовала, как ее наполняют сомнения. Чани помогла старой Преподобной матери сесть на ступеньку под акустическим сводом и вернулась к Стилгару. -- Мы ничего не потеряем, если Джессика потерпит поражение, -- сказал Стилгар. -- Тогда Чани, дочь Льета, будет посвящена в Сайадины. -- Он отступил в сторону. Из глубины акустического свода до них донесся голос старой женщины, ее хриплый шепот: -- Чани вернулась из своего хайра. Чани видела Воды. Толпа согласно ответила: -- Она видела Воды. -- Я посвящаю дочь Льета в сайадины, -- прошептала старуха. -- Она принимается, -- ответила толпа. Слова церемонии едва доходили до сознания Пола. Он все еще был сосредоточен мыслями на том, что было сказано о его матери. "Что, если она потерпит поражение?" Он повернулся и посмотрел на ту, которую называли Преподобной матерью, изучая высохшее лицо старухи, ее бездонные глаза густосинего цвета. Казалось, ее может унести легкий порыв ветра, но все же было в ней нечто, указывающее на то, что она могла бы пройти тропой кориолисового шторма и выйти из него неуязвимой. Она излучала тот же ореол властности, что и Преподобная мать Гайус Хелен Моахим, которая испытывала его мучительной болью с помощью Гом Джаббара. -- Я, Преподобная мать Ромалло, чей голос говорит, как множество голосов, объявляю вам, -- сказала старая женщина, -- что Чани становится сайадиной. -- Решено, -- отозвалась толпа. Старая женщина прошептала. -- Я даю ей серебряные небеса и золотую пустыню, сверкающие скалы и зеленые поля, которые будут. Я даю все это сайадине Чани. И если она забудет, что она слуга всех нас, да падет на нее тяжкое наказание, лежащееся в этой Церемонии Семени! Да будет это непреложным, как непреложно то, что Шаи-Хулуд получит вот это! -- Она подняла высохшие коричневые руки и снова уронила их. Джессика чувствовала, что церемония смыкается вокруг нее все плотнее, отрезая путь к отступлению; она встретила вопросительный взгляд Чани и начала готовиться. -- Пусть выйдут вперед Хозяева Воды, -- сказала Чани, и лишь легкая дрожь неуверенности послышалась в ее девичьем голосе. "Теперь, -- поняла Джессика, -- наступает самый ответственный момент". Это ощущалось в особом внимании толпы, в глубокой тишине вокруг. По открывшемуся в глубине проходу двинулась из глубины пещеры процессия мужчин. Они шли парами, и каждая пара несла маленький кожаный мешок размером с половину человеческой головы. Мешочки были обильно смазаны. Те двое, что шли впереди, сложили свою ношу у ног Чани и отступили. Джессика посмотрела на мужчин, потом на мешки. Капюшоны мужчин были откинуты, открывая длинные волосы, уложенные на затылке в узел. Темные глаза смотрели на нее в упор. Джессика ощутила распространяемый мешочками запах корицы. "Спайс?" -- спросила она себя. -- Там вода? -- спросила Чани. Хозяин Воды, стоявший слева, -- человек с багровым шрамом на переносице -- кивнул. -- Там вода, сайадина, -- сказал он. -- Но мы не можем ее пить. -- Это семя? -- Там семя. Чани встала на колени и положила руки на мешочек. -- Будь благословенна вода и будь благословенно семя. Ритуал был хорошо знаком Джессике, и она обернулась к Преподобной матери Ромалло. Глаза старой женщины были закрыты, а голова опущена на грудь, как будто старуха спала. -- Сайадина Джессика, -- сказала Чани. Джессика обернулась и посмотрела на девушку. -- Ты подвергалась испытанию благословенной Водой? Прежде чем Джессика успела ответить, Чани продолжала: -- Ты не могла быть подвергнута испытанию благословенной Водой. Ты -- пришелица извне. По толпе прошел вздох, а от движения плащей поднялся ветерок, пошевеливший волосы Джессики. -- Урожай был велик. Создатель был уничтожен, -- сказала Чани и принялась раскрывать горловину мешка. Теперь, почувствовала Джессика, опасность вплотную подступила к ней. Она посмотрела на Пола и увидела, что он захвачен таинственностью обряда и смотрит только на Чани. "Видел ли он этот момент во Времени?" -- подумала она и приложила руку к мешочку, думая о своей неродившейся дочери и спрашивая себя: "Имею ли я право рисковать нами обеими?" Чани поднесла горлышко сосуда к Джессике и сказала: -- Здесь Вода жизни, вода более великая, чем вода Кан, вода, которая освобождает дух. Если ты -- Преподобная мать, она откроет тебе Вселенную. Пусть рассудит нас Шаи-Хулуд. Джессика почувствовала, что разрывается между долгом по отношению к Полу и к своей нерожденной дочери. Ради Пола, она знала это, ей надо принять мешочек и выпить его содержимое. Однако она понимала таившуюся в этом опасность. Содержимое мешочка имело горьковатый запах, напоминающий запах известных ей ядов, и в то же время в нем было что-то незнакомое. -- Ты должна выпить это, -- сказала Чани. "Пути назад нет, -- напомнила себе Джессика. Ни одно из качеств Бене Гессерит не приходило ей сейчас на помощь. -- Что это? -- спрашивала она себя. -- Алкоголь? Наркотик?" Она склонилась над горлышком, вдохнула запах эфира и циннамона и вспомнила объяснения Дункана Айдахо. "Спайсовый алкоголь!" Поднеся горлышко ко рту, она сделала такой маленький глоток, какой только было возможно. Жидкость имела привкус спайса и немного раздражала язык. Чани нажала на бока мешка. Сильная струя его содержимого хлынула в рот Джессике, и прежде чем та успела опомниться, прошла ей в горло. Джессика была вынуждена проглотить жидкость. Ей с трудом удалось сохранить спокойный и достойный вид. -- Принять маленькую смерть труднее, чем настоящую, -- сказала Чани, выжидательно глядя на Джессику. Джессика отступила, все еще прижимая к губам горлышко сосуда. Она ощущала его содержимое ноздрями, небом, слизистой оболочкой рта, глазной тканью. Теперь вкус его был приторно сладким. Прохлада... Снова Чани послала Джессике струю жидкости в рот. Теперь тонкий аромат... Джессика изучала лицо Чани, ее миниатюрные черты, видя в нем черты Льета, еще не выявленные временем. "Они дают мне наркотик", -- подумала она. Однако он не был похож на другие, известные ей наркотики, хотя опыт Бене Гессерит и включал в себя огромное их множество. Черты Чани были теперь такими ясными, словно каждая из них была подсвечена изнутри. Наркотик... Молчание окружило Джессику плотной средой. Каждая клеточка ее тела посылала ей сигналы о том, что с ней происходит что-то важное. Она мысленно ощущала себя пылинкой, меньшей, чем частица атома, но все же способной перемещаться и чувствовать окружающее. Подобно внезапному озарению -- как будто раздвинулись невидимые веси, -- к ней пришло сознание своей психокинетической напряженности. Она была пылинкой, но в то же время и не пылинкой. Пещера вокруг нее оставалась прежней: Пол, Чани, Стилгар, Преподобная мать Ром алло... Преподобная мать! В школе ходили слухи, что некоторые не выдерживали испытания, что их уносил наркотик. Джессика сконцентрировала внимание на Преподобной матери Ромалло, поняв теперь, что все это происходит в мельчайший миг остановившегося времени, об остановке которого известно лишь ей одной. "Почему остановилось время?" Она посмотрела вокруг, увидела напряженное ожидание, застывшее на лицах людей, заметила остановившуюся над головой Чани пылинку. Ответ возник в ее голове подобно вспышке -- ее личное время остановилось, чтобы спасти ее жизнь. Она сконцентрировалась на психокинетическом исследовании, заглядывая в себя, и сразу натолкнулась на препятствие из клеток головного мозга -- сгусток темноты, от которого она отпрянула. "Вот место, о котором так часто вспоминала Преподобная мать, -- подумала она, -- место, куда может заглянуть только квизатц хедерах". Осознание этого факта частично вернуло ей уверенность в себе, и ей снова удалось сосредоточиться на своем состоянии пылинки, напряженно ищущей опасность. Она нашла ее в проглоченном наркотике. Частицы ее плясали в ней с такой скоростью, что даже остановка времени не могла замедлить их движения. Пляшущие частицы... Она начала распознавать знакомые структуры, атомные звенья. "А-а-а!"... То был внутренний вздох ее разума, когда она поняла природу яда. Продолжая психокинетическое исследование, она проникла в нее, устранила частицу кислорода, позволила еще одной частице угля примкнуть к цепи, снова замкнула соединение кислорода с водородом... Изменение ширилось, нарастало все быстрее и быстрее -- по мере того, как действие коммутатора открывало для контакта всю поверхность. Время выпустило ее из своих объятий, и она снова ощутила его движение. Трубка, отходящая от мешочка, мягко тронула ее губы, собирая остатки влаги. "Чани забирает катализатор из моего тела с тем, чтобы изменить состав яда в мешке... Почему?" -- подумала Джессика. Кто-то усадил ее. Она увидела, что Преподобная мать Ромалло усаживается рядом с ней на покрытое ковром возвышение. Сухая рука дотронулась до ее шеи. И вдруг внутри ее сознания возникло еще одно психокинетическое звено. Джессика попыталась отбросить его, но оно все приближалось и приближалось... Они встретились! Это была крайняя степень близости. Она была сейчас двумя людьми одновременно, не телепатически, а химически. Она была старой Преподобной матерью! Однако, как было ясно Джессике, Преподобная мать вовсе не считала себя такой старой: перед внутренним взором Джессики возник образ юной девушки, полной веселья и тонкого юмора. И общее их сознание отозвалось голосом юной девушки: -- Да, я такая!.. Джессика смогла лишь принять слова, но не смогла ответить на них. -- Ты скоро все это получишь, -- сказал внутренний образ. -- Это -- галлюцинация, -- сказала себе Джессика. -- У тебя есть лучшее объяснение этого, -- сказал внутренний образ. -- Теперь не противоборствуй -- у нас мало времени... -- Последовала долгая пауза, а потом кто-то сказал: -- Тебе следовало бы рассказать нам о своей беременности! Джессика обрела голос, проговоривший: -- Почему? -- Изменение коснется вас обеих... Святая мать, что мы наделали! Джессика почувствовала в их общем сознании вынужденное изменение и увидела внутри себя еще одну, яркую, частицу. Она металась по кругу туда-сюда, излучая дикий ужас. -- Тебе придется быть сильной, -- сказало изображение Преподобной матери. -- Благодари судьбу за то, что носишь в себе дочь -- зародыш мужского пола такого не выдержал бы. Теперь осторожно... дотронься до своей дочери-образа. Используй всю волю, всю материнскую нежность... еще нежнее... еще... Крутящаяся искра приблизилась, и Джессика заставила себя коснуться ее. Ужас навалился на Джессику, угрожая сломить ее и поглотить. Она начала бороться с ним единственным известным ей способом: "Я не буду бояться..." Эта формула отчасти ее успокоила, яркая частица неподвижно застыла напротив нее. "Слова не помогут", -- сказала себе Джессика. Она настроила себя на эмоциональные волны и излучала теперь спокойствие, любовь и теплоту, Ужас исчез. И снова присутствие старой Преподобной матери заявило о себе, но теперь уже существовал триумвират сознании -- два активных и одно находящееся в состоянии созерцания. -- Время торопит меня, -- сказала Преподобная мать внутри их общего сознания. -- Мне нужно многое передать тебе. И я не уверена, сможет ли твоя дочь остаться умственно здоровой, приняв все это. Но так нужно -- интересы племени превыше всего. Картины познания закружились перед Джессикой. Это напомнило лекцию по тренировке подсознания в школе Бене Гессерит, но картины чередовались быстрее, так быстро, что делались почти неразличимыми. Все, о чем говорили изображения, было уже известно Джессике: возлюбленный -- мужественный, бородатый, с синими глазами Свободного. Джессика увидела его силу и нежность, узнала -- в одно мгновение -- всего его -- через воспоминание Преподобной матери. Сейчас не было времени думать о том, какое действие могло произвести все это на зародыш ее дочери. В пору лишь было принимать и отвечать. Знания вливались в Джессику, как важные, так и неважные. "Зачем мне нужно так глубоко погружаться в жизнь племени?" -- спросила она себя. Слишком поздно осознала Джессика случившееся: старая женщина умирала и, умирая, вливала свой багаж знаний и опыта в Джессику, подобно тому, как вливают воду в сосуд. Другая частица, по мере того как наблюдала за ней Джессика, тускнела, возвращаясь в зародышевое состояние. А старая Преподобная мать, сознательно уходя из жизни, оставляла свою жизнь в памяти Джессики. Она подтвердила это последними, слабыми, как вдох, словами: -- Как давно я ждала тебя! -- сказала она. -- Вот моя жизнь... Освобожденная, она вся была здесь. "Теперь я -- Преподобная мать", -- сказала себе Джессика. И она с несомненной ясностью поняла, что стала тем, что понимают под титулом Преподобной матери: ядовитый наркотик преобразил се. Она знала, что именно так проделывают это и в школе Бене Гессерит. Никто никогда не посвящал ее в тайну преображения, но она знала это. Конечный результат был тот же. Джессика почувствовала что частица-дочь все еще трогает ее внутреннее сознание, опробуя его -- без ответа. Ужасное чувство одиночества пронзило Джессику, когда она полностью осознала, что с ней случилось. Она видела свою жизнь в разных фрагментах, замедляющих свое движение, и вся ее жизнь закружилась вокруг нее так, что яснее сделалось это танцующее взаимодействие. По мере того как тело освобождалось от действия яда, ощущение себячастицы несколько потускнело, но все же она осознавала присутствие той, другой, частицы. "Я сделала это, бедная моя нерожденная девочка! Я ввергла тебя в эту Вселенную и подвергла твое "Я" всем разнообразным воздействиям -- тогда как у тебя еще нет против них никакой защиты. Другая частица, отражающая то, что она влила в нее, источала струйку любви. Прежде чем Джессика успела ответить на этот призыв, она почувствовала присутствие чего-то, настоятельно требующего внимания. Существовало нечто, требующее немедленных действий. Поискав это нечто, она обнаружила, что ей мешает то состояние одурманенности, которым наполнил ее наркотик, "Я могу изменить это, -- подумала она. -- Я могу изменить действие наркотика и сделать его безвредным". Однако инстинктивно она поняла, что это было бы ошибкой. Она ясно представляла себе, что ей надо делать. Джессика открыла глаза и указала на мешочек, который Чани теперь держала над ее головой. -- Эта вода освящена, -- сказала Джессика. -- Смешайте Воды, пусть изменение коснется всех, чтобы люди смогли приобщиться к этому освящению. "Пусть катализатор продолжает свою работу, -- подумала она. -- Пусть люди выпьют, и их сознание смешается на некоторое время. Наркотик теперь безопасен... теперь, когда его изменила Преподобная мать". Но требовательная память вела в ней свою работу, толкая к действию. Она понимала, что должна сделать что-то еще, но наркотик мешал сосредоточиться. "Старая Преподобная мать..." -- вспомнила она. -- Я соединилась с Преподобной матерью Ромалло, -- сказала Джессика; -- Ее больше нет, почтим ее память ритуалом. "Откуда взялись во мне эти слова?" -- удивилась Джессика. Она поняла, что они поднялись из глубин другой памяти, из той жизни, которая была отдана ей и теперь стала частью ее самой. И в то же время что-то, касающееся этого дара, было не завершено. "Позволь им устроить празднество, -- сказал голос внутри нее. -- В их жизни так мало развлечений! Пройдет немало времени, прежде чем я полностью растворюсь в твоей памяти. Мне и сейчас уже трудно удерживать себя. Я вижу в твоем сознании много интересного, о чем я и понятия раньше не имела". И новое сознание-память открылось внутри Джессики, позволив ей заглянуть в тайники другой Преподобной матери -- внутрь Преподобной матери Ромалло -- и так без конца... Джессика отпрянула, испугавшись, что сознание потеряется внутри этих тождеств, но главный проход сознания по-прежнему оставался открытым, показывая Джессике, что культура Свободных была гораздо старше, чем она считала раньше. Она узнала теперь, что Свободные -- люди, выросшие на этой планете, очень слабохарактерны, они были постоянным объектом облав, проводившихся с целью пополнения численности населения колоний. Джессика слышала плач людей, проходя через этот участок памяти. Она пошла дальше по открывшейся перед ней дороге. Воображаемый голос воскликнул: -- Нам отказывают в хай ре! Дальше на своем пути Джессика увидела хижины рабов на Бела Тегузе, увидела, как производился отбор людей на Россаке и Хармонтепе. Следы жестокого насилия открывались перед ней. И она увидела вторжение прошлого, которое передавалось от Сайадины к Сайадине: сначала простое слово, затерянное в песне, потом отработанный до мелочей ритуал их собственной Преподобной матери -- с открытием ядовитого наркотика на Россаке... а теперь на Арраки развитие новой силы -- через открытую ими Воду Жизни. Чей-то голос крикнул из древних глубин: -- Никогда не прощать! Никогда не прощать! Но внимание Джессики было переключено на открытие Воды Жизни, на создание ее источника: жидкости, выделяемой умирающим песчаным червем-Создателем. И когда она своей памятью увидела сцену его убийства, у нее перехватило дыхание... -- Мама, как ты себя чувствуешь? Голос Пола нарушил ход ее мыслей, и она вышла из состояния внутреннего созерцания, сознавая свой долг перед сыном и в то же время негодуя на то, что ей помешали. "Я подобна человеку, чьи руки онемели и ничего не чувствуют с самого рождения, пока дар свыше не влил в них силу". Мысль эта задержалась в ее сознании, завершая процесс: -- Я говорю людям: смотрите! У меня есть руки! Но мне говорят: "А что такое руки?" -- Как ты себя чувствуешь? -- повторил Пол свой вопрос. -- Хорошо. -- Можно мне это пить? -- он указал на мешочек в руках Чани. -- Они хотят, чтобы я это выпил. Она уловила скрытый смысл его слов и поняла, что он догадался, каким был яд до изменения, и беспокоился о ней. И тут Джессика подумала, что способности Пола имеют границы: его вопрос сказал ей о многом. -- Ты теперь можешь это выпить, -- сказала она. -- Он изменен. -- И она посмотрела на Стилгара, который не сводил с нее глаз. -- Теперь мы знаем, что ты не могла не оказаться настоящей, -- сказал Стилгар. Она поняла скрытый смысл сказанного, но одурманивающее действие наркотика притупило ее чувства. Как тепло и приятно! Как благородно со стороны Свободных ввести ее в такие контакты! Пол понял, что наркотик продолжает оказывать действие на его мать. Он поискал в своей временной памяти возможное будущее. Это походило на обзор мгновений времени, беспорядочных, не имеющих временной последовательности. Что касается наркотика, то он мог получить знание, мог понять, какое действие он оказывает на его мать, но знание это было лишено системы. Он внезапно понял, что видеть прошлое, находясь в настоящем, -- это одно, однако истинная задача предвидения -- видеть прошлое в будущем. Видение упорствовало, не будучи тем, чем казалось. -- Выпей это, -- сказала Чани и поднесла ему мешочек. Пол выпрямился и посмотрел ей в глаза. Он почувствовал, как напряжение сгустилось вокруг него. Он знал, что с ним случится, если он выпьет этот спайсовый напиток. Он вернется к видению чистого времени, он вознесется на головокружительную высоту и должен будет преодолеть бесчисленные трудности. Из-за спины Чани Стилгар сказал: -- Пей, мальчуган, ты задерживаешь ход обряда. Тогда Пол обернулся к толпе и услышал крики: -- Хвала Муаддибу! Он посмотрел на мать. Она, казалось, мирно спала, застигнутая сном там, где она была, и дыхание ее было спокойным и ровным. В памяти его всплыла фраза из будущего, бывшего его одиноким прошлым: "Она спит в Воде Жизни". Чани потянула его за рукав. Пол поднес горлышко к губам и услышал крики толпы. Чани нажала на мешочек, жидкость хлынула ему в горло, и он почувствовал головокружение. Чани взяла у него мешочек и, нагнувшись, передала его в руки людей. Его взгляд сосредоточился на ее предплечье. Заметив направление его взгляда, Чани сказала: -- Я могу оплакивать его, даже напоенная счастьем Вод: это он дал нам такой дар. -- Она взяла его за руку и повела прочь с возвышения. -- Мы с тобой схожи в этом, Узул: каждый из нас потерял из-за Харконненов отца. Пол пошел за ней. У него было такое ощущение, словно его голова отделилась от туловища, а потом вернулась на место измененной. Они вошли в узкий коридор, стены которого были слабо освещены. Пол почувствовал, что наркотик оказывает на него свое действие, освобождая Время, словно запертый поток. Когда они повернули в другой темный туннель, ему пришлось опереться на руку Чани. Упругость и легкость ее тела, ощущаемого сквозь ткань стилсьюта, заставляла сильнее биться его сердце. Он попытался сосредоточиться на ней, но прошлое и будущее срастались с настоящим, затеняя ее образ. Он видел ее на бесчисленных путях. -- Я знаю тебя, Чани, -- сказал он. -- Мы сидели под уступом, и я разгонял твои страхи. Мы ласкали друг друга. Мы... -- Он обнаружил, что утрачивает остроту зрения, и потерял равновесие. Чани помогла ему выпрямиться и, откинув желтые занавеси, ввела его в свое жилище. Там были низкие столы, подушки, ложе под оранжевым пологом. Пол осознал, что они стоят, а Чани смотрит ему в лицо и взгляд ее внешне спокоен, хотя и выдает ужас. -- Скажи мне... -- прошептала она. -- Ты -- сихайя, весна пустыни, -- также шепотом ответил он. -- Когда племя принимает Воду Жизни, -- сказала она, -- все мы... делим ложе. Я могу представить любого из остальных рядом с собой, но только не тебя. -- Почему? -- В тебе есть что-то пугающее, -- сказала она. -- Я увела тебя от остальных потому, что чувствовала, -- таково их желание... Ты давишь на людей. Ты заставляешь нас... видеть. Он с трудом выдавил из себя: -- Что ты видишь? Она посмотрела на свои руки. -- Я вижу ребенка у себя на руках. Это -- наш ребенок, твой и мой. -- Она дотронулась рукой до его губ. -- Когда я успела узнать каждую твою черту? "У них мало способностей, -- подсказал ему его сознание. -- Но они подавляют и их, потому что способность видения вызывает в них ужас. Он заметил, что Чани дрожит, -- Что ты хочешь мне сказать? -- спросил он. -- Узул... -- Ты не можешь изменить будущего. -- Его захлестнула жалость к ней. Он притянул ее к себе, погладил по голове. -- Чани, не надо бояться. -- Узул, помоги мне! -- закричала она. Едва она выговорила эти слова, как он почувствовал, что действие наркотика закончилось. -- Ты так спокоен... -- сказала Чани. Пол почувствовал себя в центре, на оси, вокруг которой вращается мир, в котором была Чани. -- Нет другого мира для мира, -- сказал он. -- Ты плачешь, Узул? -- изумилась Чани. -- Узул, сила моя, ты даешь влагу мертвым?! Каким? -- Тем, что еще не мертвы, -- сказал он. -- Тогда пусть наступит для них время Жизни! Сквозь наркотик он почувствовал правоту ее слов. -- Сихайя! Она взяла в свои ладони его лицо. -- Я больше не боюсь, Узул. Посмотри на меня. -- Что видишь ты? -- Я вижу, как мы дарим любовь друг другу -- это то, что мы с тобой собираемся делать. -- Ты сильная, Чани, -- прошептал он, -- Останься со мной... -- Навсегда, -- сказала она и поцеловала его в щеку.  * КНИГА ТРЕТЬЯ. ПРОРОК *  x x x Не было ни одной женщины, ни одного мужчины, ни одного ребенка, которые были бы близки по-настоящему с моим отцом. Наиболее дружелюбными были отношения падишаха-императора с графом Казмиром Фенрингом, другом его детства. Доказательством расположения графа может служить то, как он ослабил подозрения ландсраата после арраки некого дела. Моя мать говорила, что на подкупы спайсом было потрачено более миллиона солариев, а ведь были еще другие подарки: рабыни, королевские почести и всяческие знаки внимания. Другое из имеющихся доказательств дружбы графа было негативным: он отказывался убить человека, даже если мог сделать это с легкостью, имея на это приказ моего отца. Сейчас я расскажу об этом. Принцесса Ирулэн. Граф Фенринг: краткая биография. Барон Владимир Харконнен, дрожа от гнева, вылетел из своих личных покоев и быстро пошел по коридору, пронизанному светом заходящего солнца, что лился сквозь высокие окна. От резких движений тело его в суспензорном поле казалось искаженным и изломанным. Он промчался мимо личной кухни, мимо библиотеки, мимо маленькой приемной и мимо помещения для слуг, где уже царило вечернее спокойствие. Капитан охраны, Иакин Нефуд, сидел на диване, и на его плоском лице застыло то оцепенение, которое вызывает семута. Вокруг него бушевала сверхъестественная семутная музыка. Рядом сидели его люди. Нефуд встал, лицо его под влиянием наркотика было спокойным, но его неестественная бледность выдавала страх. Семутная музыка прекратилась. Барон оглядел лица вокруг него, отметив выражение спокойствия безумцев. Вновь обратившись к Нефуду, он вкрадчиво проговорил: -- Сколько времени ты являешься капитаном, Нефуд? -- Со времен Арраки, мой господин. Почти два года. -- И ты всегда противостоял опасностям, которые мне угрожали? -- Таково было мое единственное желание, мой господин. -- Тогда где Фейд-Раус? -- проревел барон. Нефуд весь сжался под его свирепым взглядом: -- Мой господин?! -- Ты не считаешь, что Фейд-Раус может представлять для меня опасность? -- голос его снова зазвучал вкрадчиво. Нефуд провел языком по губам. Его оцепенение мало-помалу проходило. -- Фейд-Раус в помещении для рабов, мой господин. -- Снова с женщинами, а? -- барон трясся от гнева. -- Сир, могло быть, что он... -- Молчать! Барон подошел ближе, отметив при этом, что люди отступили назад, страшась его гнева, -- Разве не приказывал я тебе всегда иметь под рукой исчерпывающую информацию о том, где находится барон-наследник? -- спросил барон. Он придвинулся к Нефуду еще на один шаг. -- Разве я не говорил тебе, что ты обязан каждый раз сообщать мне, что он направился в помещение для рабов, когда бы это ни произошло? -- Он придвинулся еще на шаг. -- Разве я не говорил, что ты должен знать совершенно точно о том, что говорит барон-наследник? На лбу Нефуда выступила испарина. Тусклым, лишенным выражения голосом барон повторил: -- Разве я не говорил тебе всего этого? Нефуд кивнул утвердительно. -- И разве не говорил я, что ты обязан проверять всех рабов-мальчиков, присылаемых ко мне, и что ты обязан это делать сам... лично? И снова Нефуд кивнул. -- Может быть, ты не заметил изъяна на бедре того, которого прислал мне сегодня вечером? -- спросил барон. -- Возможно, ты... -- Дядя!.. Барон обернулся и уставился на стоящего в дверях Фейд-Рауса. Присутствие его племянника здесь, сейчас, поспешность, следы которой молодому человеку не удалось скрыть, -- все это говорило о многом: Фейд-Раус имел целую систему собственных шпионов, неустанно следивших за бароном. -- В моих покоях лежит тело, и я желаю, чтобы его унесли, -- сказал барон. Держа руку на оружии под плащом, он мысленно поблагодарил судьбу за то, что у него такое превосходное защитное поле. Фейд-Раус бросил взгляд на двух охранников, стоящих у стены справа, и подал им знак. Те козырнули и направились к двери, а потом -- по коридору в направлении покоев барона. "Значит, эти двое, -- подумал барон. -- Этому юному чудовищу еще нужно поучиться конспирации!" -- Полагаю, ты закончил свои дела в помещении для рабов, Фейд? -- спросил барон. -- Я играл в чеопс с их начальником, -- сказал Фейд-Раус. А про себя подумал: "Что же произошло? Мальчик, которого мы отослали моему дяде, очевидно, убит. Но он удивительно подходил для игры. Даже Хават не мог бы сделать лучшего выбора. Мальчик был превосходен!" -- Играешь в шахматы? -- спросил барон -- Как это мило. Ты выиграл? -- Я... э... да, дядя, -- сказал Фейд-Раус с легким замешательством. Барон щелкнул пальцами. -- Нефуд, ты хочешь вернуть себе мое расположение? -- Сир, что я сделал? -- спросил Нефуд. -- Сейчас это неважно! -- отрубил барон, -- Фейд обыграл начальника над рабами в чеопс. Ты это слышал? -- Да, сир, -- неуверенно сказал Нефуд. -- Я хочу, чтобы ты взял троих людей и отправился к начальнику над рабами, -- сказал барон. -- Задуши его. Тело принеси сюда, чтобы я мог убедиться, что все проделано чисто. Мы не можем держать в штате такого незадачливого шахматиста. Заметно побледнев, Фейд-Раус шагнул вперед: -- Но, Дядя... -- Потом, -- сказал барон и махнул рукой. -- Это потом, Фейд. Два охранника, посланные в апартаменты барона, прошли по коридору мимо открытой двери, неся тело мальчика, чьи руки беспомощно свисали и раскачивались. Барон проследил за ними взглядом, пока они не скрылись из виду. Нефуд встал радом с бароном. -- Вы желаете, чтобы я убил начальника над рабами сейчас, мой господин? -- Сейчас, -- ответил барон. -- А когда сделаешь, добавь в свой список тех двоих, что сейчас прошли мимо. Мне не понравилось то, как они несли тело. Это надо делать аккуратнее. Их трупы тоже покажешь мне. Нефуд с готовностью кивнул: -- Мой господин, если есть хоть что-то... -- Делай то, что тебе велел твой хозяин, -- прикрикнул на него ФейдРаус. И он подумал: "Я могу сейчас надеяться только на спасение собственной шкуры". "Теперь он запомнит этот урок", -- подумал барон и улыбнулся про себя. -- "Этот мальчуган знает, как мне понравиться и как отвести от себя мой гнев. Кто еще есть у меня, способный взять в свои руки бразды правления, которые я однажды выпущу из своих рук? Другого такого у меня нет. Но знать он должен. А я, пока он учится, должен себя сдерживать". Нефуд знаком велел своим людям следовать за ним и пошел к двери. -- Ты не пройдешь со мной в мои покои, Фейд? -- спросил барон. -- Я в вашем распоряжении, -- ответил Фейд-Раус, думая: "Я пойман". -- После тебя, -- сказал барон, указывая на дверь. Фейд-Раус колебался не более секунды. "Неужели я окончательно проиграл? -- подумал он. -- Всадит ли он мне в спину отравленный клинок... медленно, сквозь защитное поле? Есть ли у него другой преемник?" "Пусть познает мгновение ужаса, -- подумал барон, идя вслед за племянником. -- Он наследует мне, но только тогда, когда я сам выберу время. Я не позволю ему отбросить то, что я построил!" Фейд-Раус старался не идти чересчур поспешно. Он чувствовал, как натянулась кожа на его спине, как будто само тело вопрошало, когда оно получит удар. Мускулы его напряглись и снова расслабились. -- Ты слышал последнее сообщение с Арраки? -- спросил барон. -- Нет, дядя. Фейд-Раус силой заставил себя не оглядываться. От крыла служебных комнат он повернул в коридор. -- У Свободных появился новый пророк, религиозный предводитель, или что-то в этом духе, -- сказал барон. -- Они называют его "Муаддиб". Очень смешно. Это слово обозначает "мышь". Я сказал Раббану, чтобы он позволил им свою религию. Пусть будут хоть чем-то заняты. -- Это очень интересно, дядя, -- сказал Фейд-Раус. Он повернул в коридор, ведущий в опочивальню барона, удивляясь про себя: "Почему он болтает о религии? Не кроется ли здесь намек для меня?" Они прошли через приемную в спальню. Там их встретили признаки не слишком упорной борьбы: передвинутая суспензорная лампа, подушка на полу, сломанная кассета на кровати. -- План был умный, -- проворчал барон. Повернув регулятор защитного поля до упора, он смотрел на племянника. -- Но не слишком. Скажи мне, Фейд, почему ты не убил меня сам? У тебя было достаточно возможностей. Фейд-Раус отыскал суспензорный стул и опустился на него без приглашения, что было лишним доказательством его замешательства. "Теперь я должен призвать на помощь все свое мужество", -- подумал он. -- Вы сами учили меня, что руки должны оставаться чистыми, -- сказал он. -- Ах, да! -- сказал барон. -- Когда ты стоишь лицом к лицу с императором, то должен говорить правду. Ведьма, сидящая возле императора, услышит твои слова и узнает, правда это или ложь. Я предупреждал тебя об этом. -- Почему вы никогда не привозили Бене Гессерит, дядя? -- спросил Фейд-Раус. -- Если бы рядом с вами сидела Предсказательница правды... -- Тебе мои вкусы известны! -- рявкнул барон. Фейд-Раус внимательно посмотрел на дядю и сказал: -- И все же одна из них могла бы быть полезной... -- Я им не доверяю! -- отрезал барон. -- И хватит об этом. Фейд-Раус холодно проговорил: -- Как пожелаете, дядя. -- Я вспоминаю о том, что произошло на арене несколько лет назад, -- сказал барон. -- Кажется, к тебе был подослан раб, который должен был тебя убить. Так ли это было? -- Это было так давно, дядя. В конце концов я... -- Пожалуйста, никаких уверток, -- жестко проговорил барон. Фейд-Раус, глядя на своего дядю, подумал: "Он знает. Иначе бы он не стал спрашивать". -- Это был обман, дядя. Я пошел на него, чтобы устранить вашего начальника над рабами. -- Очень умно, -- заметил барон. -- И смело. Этот раб-гладиатор едва не взял над тобой верх, так? -- Да. -- Если бы твоя хитрость могла сравниться с твоей храбростью, тебе не было бы цены. -- Барон покачал головой. И как это с ним случалось множество раз с того ужасного дня на Арраки, он поймал себя на том, что сожалеет о гибели Питера, своего ментата. Ловкость того человека была поистине дьявольской. Впрочем, она его не спасла. Барон снова покачал головой. Иногда пути судьбы поистине непостижимы. Фейд-Раус оглядел спальню, изучая следы борьбы и удивляясь тому, как дяде удалось одолеть раба, столь тщательно им подготовленного. -- Удивляешься, как я одержал над ним верх? -- спросил барон. -- Позволь мне оставить в тайне мои стариковские секреты, Фейд. Сейчас нам лучше заняться сделкой. Фейд-Раус внимательно посмотрел на него. "Сделкой! Значит, он намерен оставить меня в преемниках. Иначе почему сделка? Сделка заключается с равным или почти равным". -- Какой сделкой, дядя? -- Фейд-Раус не без гордости отметил, что его голос остался звучным и спокойным, не выдавая тех чувств, что переполняли его. Барон тоже отметил это обстоятельство. Он кивнул. -- Ты -- благодатный материал, Фейд. Я не намерен зря расходовать хороший материал. Тем не менее ты упорствуешь, отказываясь узнать свою истинную для меня ценность. Ты упрям. Ты не понимаешь, почему тебе следует относиться ко мне, как к высшей для тебя ценности. Это... -- Он указал на следы борьбы в комнате. -- Это было глупо с твоей стороны. Я не намерен награждать тебя за глупость. "Переходи к сути дела, ты, старый дурак!" -- подумал Фейд-Раус. -- Ты думаешь обо мне, как о старом дураке, -- произнес барон. -- Я должен тебя в этом разубедить. -- Вы говорили о сделке. -- Нетерпение свойственно юности, -- сказал барон. -- Что ж, суть сделки в следующем: ты прекратишь эти глупые покушения на мою жизнь; я, когда ты к этому будешь готов, уступлю тебе место. Я сделаю тебя властелином, а сам стану просто советником. Ты все еще считаешь меня дураком, и эти слова только укрепляют тебя в твоем мнении, не так ли? Ты думаешь, что я стою перед тобой на задних лапах! Осторожнее, Фейд! Старый дурак разглядел сквозь защитное поле иглу, которую ты всадил в бедро мальчика-раба. Как раз на то место, на которое я кладу руку. Малейшее давление -- и отравленная игла в ладони старого дурака! А, Фейд?.. Барон покрутил головой, думая: "И все же план удался бы, не предупреди меня Хават. Пусть парень верит в то, что я сам все понял. В некотором смысле так оно и есть. Это я спас на Арраки Хавата от гибели, и он просто обязан отблагодарить меня за это". Фейд-Раус молчал, размышляя: "Можно ли полагаться на его слова? Если действовать осторожнее, я рано или поздно уберу его. Но надо ли торопить события, ведь он не будет жить вечно". -- Вы говорили о сделке, -- напомнил Фейд-Раус. -- Какие гарантии ее выполнения мы можем дать друг другу? -- А как мы можем доверять друг другу? -- спросил барон. -- Так и быть, Фейд, я открою тебе секрет: я приставил Зуфира Хавата наблюдать за тобой. В таком деле я полностью доверяю способностям Хавата. Ты меня понимаешь? Что же касается меня, то тебе придется поверить мне на слово. Но я не могу жить вечно, не так ли, Фейд? И возможно, тебе следует задуматься над тем, что на свете есть вещи, в которых я разбираюсь лучше, чем ты смог бы это делать. -- Я дам вам клятву, а что дадите мне вы? -- спросил Фейд-Раус. Ответ барона был краток: -- Я дам тебе возможность жить. И снова Фейд-Раус пристально посмотрел на своего дядю. "Он приставил ко мне Хавата. Что бы он сказал, если бы я поведал ему, что это Хават придумал трюк с гладиатором, стоивший дядюшке потери начальника над рабами? Возможно, он бы сказал, что я лгу, стараясь очернить Хавата в его глазах. Но добрейший Зуфир-ментат предвидел и эту возможность". -- Итак, что ты мне на это скажешь? -- спросил барон. -- Что я могу сказать? Разумеется, я согласен. И Фейд-Раус подумал: "Хават! С обоих концов он играет против середины... Так ли это? Перешел ли он в лагерь моего дяди, после того как я посоветовался с ним насчет этого покушения с использованием мальчикараба?" -- Ты ничего не сказал насчет Хавата, -- прохрипел барон. Фейд-Раус раздул ноздри, подавляя гнев. В семье Харконненов имя Хавата служило сигналом опасности в течение многих лет... а теперь у него появилось новое значение: он все еще опасен. -- Хават -- опасная игрушка, -- сказал Фейд-Раус. -- Игрушка? Не будь глупцом. Я знаю, что приобрел в лице Хавата, и знаю, как его контролировать. Хават глубоко эмоционален, Фейд. Его эмоции... их можно обернуть нам на пользу. -- Я вас не понимаю, дядя. -- А между тем это достаточно просто. Лишь быстрый взмах ресниц выдал возмущение Фейд-Рауса. -- И Хавата ты не понимаешь, -- невозмутимо продолжал барон. "Как и ты!" -- подумал Фейд-Раус. -- Кого должен винить Хават в своем теперешнем положении? -- спросил барон. -- Меня? Конечно. Но он был инструментом Атридесов и брал надо мной верх до тех пор, пока не вмешалась империя. Вот как он смотрит на это дело. Его ненависть ко мне привычное для него чувство. Он верит в то, что в любое время может одержать надо мной победу. Веря в это, он подавляет ненависть ко мне. А я направляю его внимание туда, куда хочу: против империи: Фейд-Раус наморщил лоб, силясь понять услышанное. -- Против императора? "Пусть мой дорогой племянничек отведает и этого, -- подумал барон. -- Пусть примерит на себя: император Фейд-Раус Харконнен. Пусть спросит себя, сколько это стоит. Конечно, такое стоит больше, чем жизнь старого дяди, чьими стараниями мечта может стать явью!" Очень медленно Фейд-Раус провел по губам кончиком языка. "Может ли быть правдой то, что говорит старый дурак?" -- И при чем же тут Хават? -- спросил он. -- Он думает, что сможет использовать нас против императора в качестве оружия мщения. -- И когда же? -- Дальше мести его планы не идут. Хават из числа людей, которые должны служить другим, но сам он этого не знает. -- Я многому научился у Хавата, -- сказал Фейд-Раус, сознавая, что говорит правду. -- Но чем больше я его узнавал, тем острее чувствовал, что нам нужно от него избавиться, и как можно скорее. -- Тебе не понравилась мысль о том, что он может за тобой следить? -- Хават следит за всеми. -- Он может возвести тебя на трон. Хават хитер и очень опасен, но я еще не отменил для него противоядие. Кинжал тоже опасен, Фейд, но на него есть ножны. Яд -- ножны для Хавата. Когда мы уберем противоядие, смерть заключит его в ножны -- навсегда. -- В некотором смысле все это похоже на арену, -- заметил ФейдРаус. -- Притворство внутри притворства. Нужно следить за тем, куда уклонился гладиатор, куда он посмотрел, как он держит нож. Он видел, что его слова понравились дяде. При этом он подумал: "Да! Как на арене. И лезвие -- ум!" -- Теперь ты понимаешь, как нуждаешься во мне, Фейд? -- спросил барон. -- Я еще могу быть полезен. "Кинжал полезен, пока не притупится", -- подумал Фейд-Раус, а вслух произнес: -- Да, дядя. -- А теперь, -- сказал барон, -- мы вместе отправимся в помещение рабов. И я прослежу за тем, как ты собственными руками убьешь всех женщин в крыле удовольствий. -- Дядя? -- У нас будут другие женщины, Фейд. Но я уже сказал, что больше не допущу ошибки. Лицо Фейд-Рауса потемнело. -- Дядя, вы... -- Ты примешь это наказание и кое-что вынесешь из него, -- сказал барон. Фейд-Раус увидел злорадство в глазах дяди. "И я должен помнить эту ночь, -- сказал он. -- И помня ее, я должен помнить другие ночи". -- Ты не откажешься, -- сказал барон. "Что бы он сделал, если бы я отказался?" -- спросил себя Фейд-Раус. Но он знал, что существовали более изощренные наказания, которые бы согнули его еще более грубо. -- Я тебя знаю, Фейд. Ты не откажешься. "Хорошо, -- подумал Фейд-Раус. -- Сейчас ты мне нужен, я это понимаю. Сделка заключена. Но я не всегда буду в тебе нуждаться. И когда-нибудь..." x x x Глубоко в человеческом подсознании заключена укоренившаяся потребность в подчиняющейся логике, имеющей смысл вселенной. Но мысленная вселенная всегда на шаг не совпадает с логической. Принцесса Ирулэн. Собрание высказываний Муаддиба. "Я видел много правителей Великих домов, но никогда не встречал свинью более тучную и опасную, чем эта", -- сказал себе Зуфир Хават. -- Можешь говорить со мной откровенно! -- прогремел барон. Он откинулся на спинку суспензорного кресла, устремив на Хавата взгляд заплывших жиром глаз. Старый ментат посмотрел на гладкую поверхность разделяющего их стола и отметил его помпезную отделку. В этом, как и в красных стенах совещательной комнаты барона, и в пряных запахах трав, сквозь который пробивался более сильный запах мускуса, был виден вкус барона. -- Ты не заставишь меня остаться лишь пассивным исполнителем, пославшим Раббана. Это предупреждение только потому, что ты так захотел, -- сказал барон. Морщинистое лицо старого Хавата осталось бесстрастным, не отразив ни одного из обуревающих ментата чувств. -- Я хочу знать, -- продолжал барон, -- какие признаки на Арраки дали тебе пищу для подозрений относительно Салузы Второй. Одних твоих слов насчет того, что император якобы находится в какой-то связи с Арраки и этой таинственной планетой, недостаточно. Я послал столь поспешное предупреждение Раббану лишь потому, что туда отправлялся лайнер. Ты сказал, что промедление недопустимо. Очень хорошо, но теперь я должен получить объяснения. "Он слишком много болтает, -- подумал Хават. -- Он не похож на Лето. Тот мог сообщить обо всем, что мне нужно, лишь одним движением бровями или руки. И на старого герцога он не похож. У того одно сказанное с определенным выражением слово заменяло целое предложение. А эта глыба! Тот, кто его уничтожил бы, сделал бы ценный подарок человечеству". -- Ты не уйдешь отсюда до тех пор, пока я не получу полного и подробного объяснения, -- предупредил ментата барон. -- Вы недооцениваете Салузу Вторую, -- сказал Хават. -- Это колония для уголовников, -- возразил барон. -- На Салузу Вторую посылаются отбросы со всей Галактики. Что еще мы должны знать? -- Условия на тюремной планете более деспотичны, чем где-либо еще, -- возразил Хават. -- Вы слышите о том, что смертность там составляет более шестидесяти процентов. Вы слышите о том, что император практикует там все формы деспотизма. Вы слышите обо всем этом и не задаете вопросов. -- Император не позволяет Великим домам обследовать эту планету, -- проворчал барон. -- Но и в мои подземные темницы он тоже не заглядывает. -- И это... -- Хават приложил к губам костлявый палец, -- отбивает у вас охоту проявлять любопытство в отношении Салузы Второй? -- Некоторыми тамошними делами нельзя похвастаться. Хават позволил себе улыбнуться -- чуть заметно, одними губами. Глаза его блеснули в свете глоуглоба, когда он посмотрел на барона. -- И вы никогда не задумывались о том, где император берет своих сардукаров? Барон поджал свои толстые губы, сделавшись похожим на обиженного ребенка. Голос его был сердитым, когда он сказал: -- Он проводит наборы рекрутов... так говорят... существует воинская повинность... -- Ха! -- не выдержал Хават. -- То, что вы слышите о подвигах сардукаров, это ведь не слухи! Эти сведения получены из первых рук, от тех немногих выживших, кому приходилось сражаться с сардукарами. -- Сардукары -- превосходные солдаты, это несомненно, -- сказал барон. -- Но, думаю, мои собственные легионы... -- Являются в сравнении с ними группой туристов! -- фыркнул Хават. -- Думаете, я не знаю, почему император обрушился на дом Атридесов?! -- Это не та область, в которой тебе можно строить догадки, -- предупредил барон. "Неужели даже ему неизвестно, чем руководствовался император?" -- подумал Хават. -- Моим догадкам открыта любая область, если только для этого вы меня наняли, -- сказал Хават. -- Я -- ментат. От ментата нельзя скрыть ни информацию, ни расчеты. Барон посмотрел на него долгим взглядом, потом сказал: -- Говори то, что ты должен говорить, ментат! -- Падишах-император обрушился на дом Атридесов потому, что военачальники герцога, Гурни Хэллек и Дункан, готовили воинов, маленькое войско, почти таких же великолепных, как сардукары. Некоторые из них были даже лучше. И герцог собирался увеличить свое войско, сделать его таким же, как у императора. Обдумав это открытие, барон спросил: -- И что собирались делать с ним Атридесы? -- Это следует, из тех суровых испытаний, которым подвергались рекруты. Барон с сомнением покачал головой. -- Уж не Свободных ли вы имеете в виду? -- Именно их. -- Ха! Зачем же было тогда предупреждать Раббана? После разгрома, учиненного сардукарами, и после репрессий Раббана Свободных осталось не больше горсточки. Хават молча посмотрел на него. -- Не больше горсточки! -- повторил барон. -- Только в прошлом году Раббан убил их шесть тысяч! Но Хават молчал. -- А годом раньше число убитых составляло девять тысяч, -- сказал барон. -- И сардукары, прежде чем уехать, отчитались почти за двадцать тысяч. -- А сколько потеряли за последние два года войска Раббана? -- спросил Хават. Барон потер подбородок. -- Ему, конечно, пришлось вести усиленную вербовку. Его агенты давали весьма экстравагантные обещания и... -- Скажем, тридцать тысяч для круглого числа? -- спросил Хават. -- Такая цифра, пожалуй, чересчур велика. -- Совсем наоборот, -- не согласился Хават. -- Я, подобно вам, могу читать в докладах Раббана между строк. И вам, конечно, должны быть понятны мои отчеты о полученных от наших агентов сведениях. -- Арраки -- суровая планета, -- сказал барон. -- Потери от бурь могут... -- Мы оба знаем, сколько списывается на бури, -- возразил Хават. -- Что из того, если мы потеряли тридцать тысяч? -- жестко спросил барон. Его лицо потемнело от прилившей крови. -- По вашим собственным подсчетам, -- сказал Хават, -- он убил пятнадцать тысяч более чем за два года, потеряв при этом в два раза больше людей. Вы говорите, что сардукары отчитались еще в двадцати тысячах. Я видел отчет по их возвращении из Арраки. Если убили двадцать тысяч, то их потери составили пять человек к одному. Почему вы не хотите посмотреть этим цифрам в лицо, барон, и понять, что они означают? -- Это твоя обязанность, ментат, -- нарочито ледяным тоном проговорил барон. -- Что же они означают? -- Я давал вам цифры, сообщенные Дунканом Айдахо после посещения им сьетча, -- сказал Хават. -- Они выверены. Имей они даже двести пятьдесят сьетчей, их население должно составлять около пяти миллионов. По моим подсчетам, у них по крайней мере в два раза больше общин. На такой планете вы только зря тратите свои людские резервы. -- Десять миллионов, -- Щеки барона дрогнули от изумления. -- По меньшей мере. Барон поджал жирные губы. Похожие на бусинки глаза, не мигая, уставились на ментата. "Действительно ли таковы его расчеты? -- размышлял он. -- Как такое могло пройти незамеченным?" -- Мы не нанесли им сколько-нибудь существенного ущерба, -- сказал Хават. -- Мы лишь уничтожили некоторое количество наименее выносливых особей и сделали сильных еще более сильными -- точно так же, как на Салузе Второй. -- Опять Салуза Вторая? -- взревел барон. -- При чем тут планетатюрьма императора? -- Человек, выживший на Салузе Второй, становится жестче, чем большинство других людей, -- сказал Хават. -- А когда к этому прибавляется превосходная военная подготовка... -- Чепуха! Судя по вашим доводам, вы считаете, что я могу принимать Свободных в солдаты после тех репрессий, которым они подвергались со стороны моего племянника? Хават холодно проговорил: -- Разве вы не подвергаете репрессиям некоторые ваши отряды? Репрессии имеют и положительную сторону: ваши солдаты лучше многих других. Будучи солдатами барона, они все время помнят об острастке. Барон молчал, не отводя взгляд от ментата. Новые возможности?.. Не дал ли Раббан в руки дома Харконненов мощное оружие, сам того не предполагая? Наконец он спросил: -- Как же можно быть уверенным в лояльности таких рекрутов? -- Я бы разбил их на небольшие отряды, не больше взвода, -- сказал Хават. -- Я бы перестал притеснять их и изолировал бы от обучающих кадров, состоящих из людей, которые знают их подноготную, преимущественно таких, которые пережили ситуацию преследования. Потом я внушил бы им мистическую мысль о том, что их планета на самом деле была тайным местом воспитания сверхсуществ, подобных им. И в то же время я показал бы им, что могут заработать подобные сверхлюди: богатая жизнь, красивые женщины, красивые дома... все, что пожелаешь. Барон согласно кивал: -- То, что имеют у себя дома сардукары. -- Рекруты со временем начинают верить, что место, подобное Салузе Второй, почетно, поскольку оно произвело на свет их -- элиту. Рядовые сардукары во многих отношениях ведут такую же жизнь, что и члены Великих домов. -- Что за мысль! -- прошептал барон. -- Вы начинаете прозревать, -- сказал Хават. -- Где же это началось? -- спросил барон. -- А откуда берет начало дом Коррино? Были ли на Салузе Второй люди до того, как император послал туда первую партию заключенных? Бьюсь об заклад, что даже герцог Лето, ваш сводный кузен, не задумывался над этим. Задавать подобные вопросы рискованно. В глазах барона засветилось понимание. -- Тайна Салузы Второй тщательно охраняется. Используется любая выдумка, чтобы... -- А что там скрывать? -- вставил Хават. -- Что у падишаха-императора есть планета-тюрьма? Это и так всем известно. Что у него есть... -- Граф Фенринг! -- выдохнул барон. Хават замолчал, озадаченно глядя на барона. -- Что "граф Фенринг"? -- Несколько лет назад, -- припомнил барон, -- этот имперский хлыщ прибыл на день рождения моего племянника в качестве официального наблюдателя и для того, чтобы... мм... чтобы завершить деловые переговоры между императором и мной. -- И что же? -- Я, помнится, сказал что-то насчет создания планеты-тюрьмы на Арраки. Фенринг... -- Что же, буквально, вы сказали? -- спросил Хават. -- Это было довольно давно и... -- Мой господин барон, если вы желаете извлечь из моего служения вам пользу, вы должны снабдить меня соответствующей информацией. Записывался ли этот разговор? Лицо барона потемнело от гнева. -- Ты дотошен, как Питер! Я не люблю... -- Питера с вами больше нет, мой господин, -- сказал Хават. -- Кстати, что с ним случилось на самом деле? -- Он стал слишком много себе позволять! -- фыркнул барон. -- Вы уверяли меня, что не бросаетесь полезными людьми, -- сказал Хават. -- Собираетесь ли вы и дальше запугивать меня бесполезными угрозами и посулами? Мы обсуждали, что вы сказали Фен рингу. Барон с трудом овладел собой. "Придет время, и я припомню, как ты вел себя со мной!" -- подумал он. -- Одну минутку, -- сказал барон, возвращаясь памятью к встрече в большом холле. Это помогло ему отчетливо вспомнить то, что происходило в тот день в конусе молчания. -- Я сказал что-то насчет другого решения проблемы Арраки и о том, что планета-тюрьма императора вдохновляет меня на соперничество с ним. "Ведьмина кровь!" -- выругался про себя Хават. -- А что сказал Фенринг? -- Именно тогда он начал расспрашивать меня о тебе. Хават откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. -- Так вот почему они начали следить за Арраки, -- сказал он. "Что ж, что сделано, то сделано". Он открыл глаза. -- Теперь они, должно быть, наводнили шпионами всю планету. Два года? -- Но мое невинное предположение конечно же не могло... -- В глазах императора ничто не может быть невинным! Каковы были ваши инструкции Раббану? -- Они заключались лишь в том, чтобы заставить Арраки бояться нас. Хават покачал головой. -- Теперь у вас есть два выхода, барон. Вы можете перебить всех туземцев или... -- Потратить на это все силы? -- А вы предпочитаете, чтобы император и Великие дома, которые пойдут за ним, примчались сюда и вычистили весь Гъеди Прайм, как перезрелую тыкву? Барон внимательно посмотрел в лицо ментата: -- Они не посмеют! -- Вы уверены в этом? Губы барона дрогнули. -- Что вы предлагаете? -- Оставить в покое вашего дорогого племянника Раббана. -- Как оставить... -- барон непонимающе уставился на Хавата. -- Не шлите ему больше людей и вообще никакой помощи. На его послания отвечайте, что слышали о его ужасных способах правления на Арраки и намерены при первой же возможности поправить дело. Я устрою так, что некоторые ваши послания попадут в руки имперских шпионов. -- Но как быть со спайсом, с годовым доходом, с... -- Требуйте свою часть, но будьте умеренны в своих требованиях. Запросите у Раббана твердо установленную сумму. Мы можем... Барон протестующе поднял руку. -- Но как я могу быть уверенным в том, что мой вечно недовольный племянник не... -- На Арраки еще остались наши шпионы. Сообщите Раббану, что он или соглашается на ту долю спайса, которую вы для себя установили, или будет смещен. -- Я знаю своего племянника, -- сказал барон. -- Такие меры заставят его лишь усилить репрессии против населения Арраки. -- Разумеется! -- воскликнул Хават. -- Вам и не нужно, чтобы они прекратились! Вам лишь нужно сохранить в чистоте свои руки. Пусть Раббан создает для вас Салузу Вторую -- вам даже не придется посылать ему заключенных: к его услугам все население Арраки. Если Раббан будет преследовать людей, чтобы выколотить из них вашу долю, то императору не нужно будет искать других причин. Для того чтобы подвергать планету мучениям, такой причины вполне достаточно. А вы, барон, ни словом, ни делом не должны показать, что другая причина все же существует. Барон не смог скрыть своего восхищения. -- Да, Хават, ты хитрец. Ну а как же мы переберемся на Арраки и извлечем пользу из того, что подготовит Раббан? -- Это самое простое, барон. Если с каждым годом вы будете завышать свою долю, очень быстро создастся критическая ситуация. Когда количество продукции резко сократится, вы сможете отстранить Раббана и занять его место... чтобы исправить положение. -- Подходяще, -- сказал барон. -- Но я могу почувствовать себя усталым от всего этого и подготовлю себе замену. Этот другой и подготовит для меня Арраки. Хават испытующе всматривался в круглое лицо собеседника. Наконец он медленно кивнул. -- Фейд-Раус! -- сказал он. -- Вот она, причина теперешних репрессий! Вы и сами хитрец, барон. Возможно, нам удастся соединить оба этих плана. Да, ваш Фейд-Раус поедет на Арраки как спаситель. Он сможет поладить с народом. Барон улыбнулся. И спросил себя: "Интересно, как это стыкуется с собственными планами Хавата?" Видя, что разговор окончен, Хават встал и вышел из комнаты с красными стенами. По пути он думал о тех тревожащих его недомолвках, которые сквозили в каждом донесении с Арраки. Этот новый религиозный вождь, на которого намекал Гурни Хэллек из своего укромного места среди контрабандистов, этот Муаддиб... "Возможно, мне не стоило советовать барону позволить этой религии расцветать пышным цветом? -- сказал он себе. -- Но хорошо известно, что репрессии создают благоприятную почву для процветания религии". И он подумал о донесениях Хэллека, о военной тактике Свободных. В ней было много от самого Хэллека... и от Айдахо... и даже от него, Хавата. "Выжил ли Айдахо?" -- спросил он себя. Это был праздный вопрос. Он еще не спрашивал себя, возможно ли, чтобы смог выжить Пол. Он знал, однако: барон убежден, что все Атридесы мертвы. Ведьма Бене Гессерит была его оружием, как признался сам барон. А это могло означать лишь конец всего -- даже собственного сына этой женщины. "Какую же смертельную ненависть она должна была питать к Атридесам, -- подумал он. -- Она сравнима лишь с моей ненавистью к барону. Будет ли мой удар таким же сокрушительным, каким был ее удар?" x x x Чего бы мы ни коснулись, всему присуще одно качество, являющееся частью нашей вселенной, а именно: симметрия, элегантность и грация -- качества, которые всегда есть в истинном произведении искусства. Вы можете найти их в смене времен года, в том, как скользят по склонам пески, в строении куста и его листьев. Мы пытаемся воспроизвести эти качества в нашей жизни и в нашем обществе, ища ритмы и формы. Да, можно понимать опасность целиком, до последних деталей. Ясно, что пределы чего бы то ни было сохраняют свою стойкость. При подобной безупречности все движется к смерти. Принцесса Ирулэн. Собрание высказываний Муаддиба. Пол Муаддиб помнил, что он ел что-то с примесью спайса. Он цеплялся за это воспоминание, потому что оно было исходной точкой и, придерживаясь ее, он мог говорить себе, что его мгновенно возникшее знание было только сном. "Я -- сцена для происходящих процессов, -- сказал он себе. -- "Я жертва несовершенного зрения, расового сознания и его ужасной цели". Он не мог отделаться от страха, что преступил пределы своих возможностей, затерялся во времени, где прошлое, будущее и настоящее настолько перепутались, что их стало невозможно отличить друг от друга. Это было нечто вроде усталости зрения, и возникло оно, он это понимал, от постоянной необходимости сохранять в себе предвидение будущего, как род памяти, тогда как память связана с прошлым. "Чани приготовила для меня эту еду", -- вспомнил он. Но Чани с их сыном -- Лето Вторым -- была далеко, спрятанная в одном из новых, содержащихся в строгой тайне сьетчей, в полной безопасности. Или всему этому только еще предстояло случиться? Нет, уверял он себя, ибо Алия Странная, его сестра, уехала туда вместе с его матерью и с Чани -- далеко на юг, где солнце было горячим и куда было двадцать тамперов езды. Они отправились в паланкине Преподобной матери, установленном на спине дикого Создателя. Он отвратился мыслями от возможности путешествия на гигантском черве и спросил себя: "Может быть, Алии только еще предстоит родиться?" "Я участвовал в раззии, -- припомнил Пол. -- Мы совершили вылазку, чтобы освободить воду из тел наших мертвых в Арракине. И я нашел останки своего отца в погребальном костре. Я почтил его память и поместил череп отца в Скалу Свободных, ту, что смотрит на Хверг Пасс". Или это только еще будет? "Мои раны -- реальность, -- убеждал себя Пол. -- Мои шрамы -- реальность. Гробница с останками моего отца -- реальность". Все еще оставаясь в полудремотном состоянии. Пол вспомнил, что Хара, жена Джемиза, входила к нему без приглашения, чтобы сообщить, что в коридоре сьетча драка. Прежде чем женщины и дети были отправлены далеко на юг, все жили в промежуточном сьетче. Хара стояла у входа во внутреннюю комнату, и черные крылья ее волос удерживались цепочкой из водных колец. Она раздвинула занавеси у входа и сказала, что Чани кого-то убила. "Это было на самом деле, -- сказал себе Пол. -- Это реальность, а не порождение временных изменений". Пол вспомнил, что выбежал в коридор и нашел Чани, стоящую в коридоре под желтым глоуглобом. На ней было блестящее голубое одеяние с отброшенным на спину капюшоном. Тонкие черты лица застыли в напряжении. Она вложила криснож в ножны. Группа людей поспешно удалялась по коридору, унося труп. И Пол вспомнил, как подумал тогда: "Всегда можно узнать, что несут мертвое тело". Водные кольца Чани, которые она, оставаясь в сьетче, носила на повязанной вокруг шеи ленте, звякнули, когда она обернулась к Полу. -- Чани, что это? -- Я уничтожила того, кто пришел вызвать тебя на бой, Узул. -- Ты его убила?! -- Да. Но, возможно, мне следовало бы оставить его для Хары. (И Пол вспомнил, как стоящие вокруг них люди согласно закивали. Даже Хара рассмеялась). -- Но ведь он пришел бросить вызов мне? -- Ты сам учил меня своему сверхъестественному искусству, Узул. -- Конечно! Но тебе не следовало бы... -- Я рождена в пустыне, Узул. Я знаю, как пользоваться крисножом. Он подавил гнев и попытался говорить спокойно: -- Все это так, Чани, но... -- Я больше не ребенок, который охотится в сьетче при свете ручных глоуглобов на скорпионов. Я не играю в игры, Узул. Пол, удивленный непонятной ему яростью, которая угадывалась под внешним спокойствием, пристально посмотрел на нее. -- Как боец он ничего не стоил, Узул, -- пояснила Чани. -- Ради такого, как он, я не стала отрывать тебя от твоих размышлений. -- Она подошла ближе, глядя на него исподлобья: -- Кроме того, не сердись, любимый... Когда станет известно о том, что бросившему вызов придется смотреть в лицо мне и принять позорную смерть от руки женщины Муаддиба, не много найдется желающих бросить вызов ему самому, -- чуть слышно проговорила она... "Да, -- сказал себе Пол. -- Все так и было. Прошлое было правдивым. Число желающих проверить остроту клинка Муаддиба сошло на нет". Где-то, за пределами мира грез, послышался слабый намек на движение, крик ночной, птицы. "Я грежу, -- сказал себе Пол. -- На меня повлияла еда со спайсом". И все же его не покидало чувство покинутости. Он спросил себя, не могло ли случиться так, что его Ра-дух унесся в какой-то мир, где, как верили Свободные, он ведет свое истинное существование -- в алам алмитал, мир образов, в метафизическое царство, где не действовало ни одно физическое ограничение. И ему был ведом страх при мысли о таком месте, потому что снятие всех ограничений означало исчезновение всех точек опоры. Оказавшись среди метафизического ландшафта, он не смог бы сориентироваться и сказать: "Я есть "Я", потому что я здесь". Его мать однажды сказала: "Свободные разделяются на группы в зависимости от того, как они относятся к тебе". "Теперь я, должно быть, пробуждаюсь", -- сказал себе Пол. Ибо это было в действительности -- слова, произнесенные его матерью, леди Джессикой, теперь Преподобной матерью Свободных, проходили через реальность. Джессика с благоговением относилась к религиозным связям между ней и Свободными, Пол это знал. Ей не нравилось, что люди обоих сьетчей и грабены воспринимают Муаддиба как ЕГО. И она без устали расспрашивала людей из разных племен, рассылала сайадинских шпионов, собирала воедино их сведения и размышляла над ними. Она цитировала ему аксиому Бене Гессерит: "Когда религия и политика идут в одной упряжке, те, кто ею правит, верят в то, что никто не сможет встать на их пути. Их скачка становится все более безрассудной: быстрее, быстрее и быстрее! Они отбрасывают все мысли о возможных препятствиях и забывают о том, что человек, ослепленный скоростью, видит обрыв лишь тогда, когда уже поздно что-то сделать". Пол вспомнил, как сидел в апартаментах своей матери, во внутренней комнате, где царил полумрак от свисающих повсюду темных занавесей, расписанных сценами из мифологии Свободных. Он сидел там, слушал ее и отмечал, как она вела наблюдения. А делала она это непрерывно, даже тогда, когда ее глаза были опущены. В уголках ее рта появились новые морщинки, но волосы по-прежнему были похожи на отполированную бронзу. В глубине ее широко расставленных зеленых глаз притаилась вызванная спайсом бездонная синева. -- Религия Свободных проста и практична, -- сказал он. -- Ничто, относящееся к религии, не может быть простым, -- предупредила она. Но Пол, видевший мрачное будущее, которое все еще угрожало им, почувствовал, как в нем поднимается гнев. Его ответ был лаконичен: -- Религия объединяет наши силы. Но дух разлада и противоречий не покидал его весь тот день. Это был день церемонии обрезания маленького Лето. Причины растерянности Джессики были отчасти понятны Полу. Она никогда не признавала его "юношеский брак" с Чани. Но Чани произвела на свет сына Атридесов, и Джессика не сочла возможным отвергать ребенка и его мать. Наконец, шевельнувшись под его взглядом, Джессика сказала: -- Ты считаешь меня противоестественной матерью? -- Конечно же нет. -- Я замечаю, как ты смотришь на меня, когда я бываю с Алией. История твоей сестры тебе тоже непонятна. -- Я знаю, почему Алия такая необычная, -- сказал он. -- Она была еще не рождена, когда ты изменяла Воду Жизни. Она... -- Ты не можешь знать этого! -- сердито оборвала его мать. И Пол, внезапно ощутивший невозможность выразить полученное из Времени знание, сказал лишь одно: -- Я не считаю тебя противоестественной. Она поняла его страдания: -- Есть одно обстоятельство, сын. -- Какое? -- Я по-настоящему люблю твою Чани. Я принимаю ее. "Это было на самом деле так, -- подумал Пол. -- Я ясно видел это в измененном Времени. Возвращение уверенности дало ему новую зацепку в реальном мире. Частицы истинной реальности начали проникать в его сознание сквозь оболочку грез. Внезапно он осознал, что находится в пустынном лагере, эрге. Чани установила на песчаном полу их стилтент, чтобы они могли побыть друг с другом, -- Чани, его душа. Чани, его сихайя, нежная, как весна пустыни. Чани, возникшая из недр далекого юга. Теперь он вспомнил, что, когда приходила пора сна, она пела ему песню песков: О, моя душа, Не мечтай о рае в эту ночь: Клянусь Шаи-Хулудом, Ты попадешь туда, Послушная моей любви. Еще она пела песню любовников, ласкающих друг друга на песке: Расскажи мне о твоих глазах, А я расскажу тебе о твоем сердце. Расскажи мне о твоих ногах, А я расскажу тебе о твоих руках. Расскажи мне о твоих снах, А я расскажу тебе о твоей походке. Скажи мне, чего ты хочешь, А я скажу, что тебе нужно. Ритм этой песни воспроизводил размеренную поступь людей, бредущих по песку, напоминая чуть слышный шелест песка под их ногами. Он услышал, как под другим тентом кто-то наигрывает на бализете. И он вспомнил о Гурни Хэллеке. В его снах лицо Гурни мелькало среди членов отряда контрабандистов; этот Гурни не видел его. Пола, и знал о Нем только то, что он -- сын убитого герцога, жертва Харконненов. Стиль игры музыканта, его недюжинное мастерство воссоздали в памяти Пола образ того, кто играл на бализете сейчас. Это был Чат Прыгун, капитан федайкинов, команды смерти, охраняющей Муаддиба. "Мы в пустыне, -- вспоминал Пол. -- Мы в центральном эрге, недалеко от патрулей Харконненов. Мне предстоит идти по пескам, приманить Создателя и взобраться на него, доказав тем самым, что я ловок и смел, как настоящий Свободный". Он нащупал пистолет и нож, спрятанные за поясом, и почувствовал, как сгустилась вокруг него тишина. Это была особая тишина перед рассветом, когда ночные птицы замолкали, а существа, бодрствующие днем, еще не бросили вызов своему врагу-солнцу. -- Ты должен пробежать по пескам при свете дня, чтобы Шаи-Хулуд увидел тебя и узнал, что в тебе нет страха перед ним, -- сказал Стилгар. Пол сел, чувствуя слабость в не защищенном стилсьютом теле. Как ни осторожны были его движения, Чани все же услышала их. Из мрака тента раздался ее голос: -- Еще не совсем рассвело, любимый. -- Сихайя! -- сказал он почти весело. -- Ты называешь меня своей "Весной пустыни", -- сказала она, -- но сегодня я -- нечто другое. Я -- сайадина, которая должна наблюдать за правильностью соблюдения церемонии. Он начал прилаживать стилсьют. -- Ты сказала мне однажды слова из Китаб ал-Ибара, -- сказал он. -- Ты сказала мне: "Женщина -- это поле, иди же к своему полю и возделывай его". -- Я мать твоего первенца, -- согласилась она. В полутьме он видел, что она следит за каждым его движением, за тем, как он отлаживает на себе стилсьют для выхода в открытую пустыню. -- Тебе бы следовало полностью использовать время отдыха, -- в ее голосе была любовь. -- Сайадина-наблюдательница не должна ограждать или предостерегать испытуемого, -- напомнил он. Она прижалась к нему и коснулась ладонью его щеки. -- Сегодня я и сайадина, и женщина. -- Тебе бы следовало передать обязанности наблюдения другому, -- сказал он. -- Ожидание тягостно -- я лучше буду рядом. Прежде чем закрыть лицо, он поцеловал ее ладонь, потом приладил маску, повернулся и вышел из-под тента... Прохладный воздух был еще сухой, в нем чувствовался аромат росы. Но был в воздухе и другой запах, запах спайсовых масс, доносящийся с северо-востока, и этот запах сказал Полу о приближении Создателя. Пол вышел на открытое пространство, остановился и стряхнул с мускулов сонное оцепенение. Над восточным горизонтом слабо засветилась зеленая полоска. Тенты его отряда казались в полутьме маленькими дюнами. Слева от себя он различил движение и понял, что люди из охраны увидели его пробуждение. Они знали, какой опасности он смотрит сегодня в лицо, -- каждый Свободный прошел через нее. Теперь они оставляли ему эти последние минуты одиночества с тем, чтобы он смог себя приготовить. Я должен сделать это сегодня", -- твердо сказал он себе. Он подумал об обретенной им силе, об отцах, присылающих к нему своих сыновей, чтобы он обучал их своим способам битвы; о стариках, внимавших ему на советах и следовавших его планам; о людях, возвращающихся из похода, чтобы подарить ему величайшую для Свободных похвалу: "Твой план удался, Муаддиб". И все же самый слабый и самый низкорослый из воинов-Свободных мог сделать то, чего никогда еще не делал Пол. Он знал эту разницу, и его самолюбие стр