н больше никогда не увидит нормального хлеба? - Скоро рассвет, - проговорил Бьярни. Аэйт посмотрел на небо. Никаких признаков близкого рассвета там не наблюдалось. Но в воздухе действительно появилась зябкая свежесть, и беспокойство проносилось над верхушками деревьев. Наверное, Бьярни прав. Аэйт поежился и с трудом зевнул. - Ну что, пойдем? - сказал он. - Где ты видел это... странное? Бьярни осторожно обернулся, вглядываясь в фиолетовый туман, клочьями висящий между деревьев. - Там... Я нашел орешник. А за кустами, на темной поляне, что-то горело. - Он поежился. - Белый свет. И от него тянуло холодом. - Шуточки фрау Имд, - проворчал Аэйт. - Пойдем, посмотрим, что еще она придумала. У нее, должно быть, изощренная фантазия. - Как эта ведьма тебя ненавидит, - завистливо сказал Бьярни. Его тон удивил Аэйта. Ненависть - своя и чужая - приносила ему, как правило, только усталость, вроде той, что наваливается после сражения или долгого пешего перехода по болотам. - А ты что, хотел бы, чтобы тебя ненавидели? Бьярни несколько раз утвердительно кивнул. - Когда-то, в ТОМ моем прошлом, - сказал он своим звучным, низким голосом, - я купался в бессильной злобе моих врагов... Он скрипнул зубами. Аэйт задумчиво смотрел на него. Юноша не испытывал сейчас никакой ненависти к старому завоевателю. Он должен будет убить его, но злоба не играла здесь никакой роли. Он просто знал, что должен избавить свой мир от Косматого Бьярни, вот и все. Чувства тут не при чем. Одноглазый словно прочитал его мысли. - Ты все еще хочешь убить меня, Аэйт? Спокойный тон одноглазого не понравился Аэйту. Как будто Бьярни знал заранее, каким будет ответ. Тряхнув головой, юноша сердито сказал: - Не знаю. Он и в самом деле этого не хотел. Их было всего двое в мертвом мире, слишком старом и пустом для того, чтобы можно было начать здесь новую жизнь. Злые глаза тролльши Имд преследовали их, выжидали, насмехались. Они то и дело мерещились Аэйту среди облаков тумана, в гнилой траве, между обгоревших стволов. Время здесь стояло на месте. Здесь невозможно было умереть, но и жить было тоже невозможно. Аэйт вырос в молодом мире, под горячим солнцем Хорса, и война была там смертью, а не грудой безмолвных белых костей, и вода там была жизнью, а не горькой маслянистой жидкостью, не способной утолить жажду. Там, у него на родине, все было ясно и определенно, как смена времен года. Аэйт страдал в духоте туманов, где расплывалось и теряло очертания все, в том числе и такие однозначные вещи, как вражда и дружба. И, к его ужасу, постепенно стирались всякие различия между ними. В мире Аэйта все было просто. Здесь все сместилось и перемешалось. Косматый Бьярни предательски убил Вальхейма; он хотел искалечить Аэйта; он собирался украсть Золотого Лося. Когда они пустились вдвоем в этот путь по реке Элизабет, Бьярни был Аэйту врагом. Но здесь Бьярни был единственным живым существом, кроме самого Аэйта. Как и маленький воин, старый пират испытывал страх и мучился от голода и жажды. Второе живое дыхание в безмолвном сыром тумане. И это было все. Они прошли несколько сот метров, и впереди уже показался орешник, где перед рассветом Бьярни собирал горькие, как хина, мягкие орехи. Внезапно пират остановился и задержал Аэйта за локоть. - Это здесь, - шепотом сказал он. Аэйт подошел поближе. - Смотри, - прошептал одноглазый. Дорога выходила на поляну, заросшую синими и розовыми цветами на длинных стеблях. Казалось, само фиолетовое небо упало на траву и рассыпалось по ней. Восемь мечей с лиловой эмалью на рукоятях, вонзенные в землю, высились среди цветов, и их белые клинки горели холодным огнем. В кольце пылающих клинков, как в клетке, жалась молодая женщина, связанная по рукам и ногам. Она стояла, опираясь на мечи, и клинки не давали ей упасть. Глаза у нее были завязаны платком. Она была одета по-деревенски, в длинное платье с красным корсажем, ее лицо и руки были бледны, роса блестела в каштановых волосах. Аэйт в нерешительности остановился на краю поляны, не смея обратиться к незнакомке. Она почувствовала его присутствие и заговорила первой. - Кто здесь? У нее был глуховатый, очень тихий голос. - Мое имя Аэйт, госпожа, - сказал Аэйт. Женщина повернулась на звук и слегка улыбнулась. - Ты так вежлив с пленницей, - произнесла она. - Пусть боги услышат это и вознаградят тебя. - В этом мире нет богов, - отозвался Аэйт. - И в награде я не нуждаюсь. Как можно быть грубым с вами? - Имд поймала меня, - сказала женщина. - Она травила меня, как дикое животное. Она загнала меня в ловушку. - Голос ее звенел и срывался, он звучал то хрипло, то звонко, и в ушах Аэйта он становился музыкой. - В этом мире только старуха и подвластная ей нечисть. Здесь некому прийти на помощь. - Как знать, - сказал на это Аэйт. - Кто ты? - спросила женщина, внезапно насторожившись. - У тебя горячий взгляд, Аэйт, у тебя теплое дыхание. Ты не похож на... - Я сам еще толком не знаю, кто я такой, госпожа. Женщина вздохнула. - Лучше уходи отсюда, Аэйт. У тебя такой молодой голос... Ради твоей жизни, уходи. Не пытайся освободить меня. Ты погибнешь. Эти мечи тебя убьют. - Почему? - Имд замкнула свой мир, вонзив в землю восемь клинков. Отсюда нет выхода. Если ты коснешься мечей, ты погибнешь. - Я не знаю вашего имени, госпожа, - начал Аэйт. - Я слишком молод, чтобы задавать вопросы... - У тебя речь воина, - сказала женщина. - Я всего лишь тень, - честно сознался Аэйт. Связанная женщина тихонько рассмеялась. - Ты давно уже не тень, Аэйт, сын Арванда. Видишь, я узнала тебя. А ты? Ты узнаешь меня? Она шевельнулась в своих путах, словно хотела шагнуть к нему навстречу, но мечи обступили ее еще теснее. - Нет, госпожа, - ответил Аэйт. - Но кем бы вы ни были, я попробую вам помочь. Он подошел ближе. Теперь ему была видна каждая капля росы на ее бледной коже, на пышных волосах, каждая складка смятых кружев на груди, каждая ворсинка бархатного корсажа. Он поднял руку и коснулся первого меча. Рукоять показалась ему ледяной. - Флидас, - сказала женщина. Меч отозвался на свое имя, застонав в руке Аэйта. - Она рождена предать воина в первом же бою. Очень медленно Аэйт вытащил Флидас из земли, держа рукоять правой рукой и проводя по клинку левой, с крестом. Меч покрылся пятнами крови, потом почернел. Аэйт бросил его в синие цветы, и мертвый металл рассыпался прахом. Мечи шевельнулись, ощутив приближение своей гибели. - Теперь Фейдельм, - сказала женщина. - Прекрасная Трижды. По белому клинку одного из мечей пробежала алая искра, словно Фейдельм покраснела, услышав, как ее называют. Аэйт коснулся ее и едва не отдернул руку: рукоять была горячей. Фейдельм пронзительно вскрикнула, когда он рывком выдернул ее из земли. Пленница затрепетала, откинув назад голову. - Фидхелл, - назвала она третье имя. Теперь Аэйт уже не понимал, как эти восемь мечей могли поначалу показаться ему одинаковыми. Словно восемь человек, они были очень разными, эти восемь белых горящих мечей с лиловой эмалью на рукоятях. Фидхелл безмолвно ушел в землю. Ломая ногти, Аэйт вытаскивал его из сплетения трав. Меч отчаянно сопротивлялся. Аэйт встал на колени, расставив их пошире, и изо всех сил потянул рукоять обеими руками, держа ладонь левой поверх правой, чтобы случайно не коснуться рукояти крестом. Несколько минут прошло в мучительной борьбе, прежде чем Фидхелл сдался с коротким гортанным криком, словно выругавшись. Аэйт поднял голову. Пот заливал его глаза. Пленница молчала. - Госпожа, - хрипло сказал Аэйт, - кто следующий? Мечи сдвинулись ближе к женщине. Один из них полоснул ее по колену. На светлом лиловом платье проступила кровь. Аэйт больше не колебался. Он схватил этот меч и выдернул его так поспешно, что порезался сам. Тихий женский голос жалобно простонал - "а-а..." - и задохнулся, когда разрыв-трава уничтожила белый клинок. Пленница перевела дыхание. - Фатах, - сказала она сквозь зубы. - Подлая, коварная. Она всегда нападает из-за угла. - Кто теперь? - спросил Аэйт, слизывая кровь с пореза на руке. Связанная женщина помедлила, и на ее лице показалось торжествующее выражение. - Да, ты сможешь это сделать, младший сын Арванда, - проговорила она. - Ты сможешь. - И выкрикнула: - Скатах! В тот же миг ей отозвался такой же мстительный вскрик, и два пронзительных женских голоса слились в один. У Аэйта зазвенело в ушах. Скатах не давалась. Она то уходила в землю, то уклонялась, то грозила Аэйту, склоняясь в его сторону. Внезапно она вырвалась, поднялась в воздух и направила острие ему в лицо. Аэйт поднял левую руку. Зашипев, Скатах ударилась в центр креста и с тихим шорохом стала осыпаться в траву. Рукоять упала рядом горсткой пепла. - Скатах, ведьма, - пробормотала женщина, содрогаясь. Аэйт провел рукой по лицу, оставляя на лбу пятна крови и грязи. - Близнецы, - сказала женщина. - Самайн и Фолломайн. Вот они, справа и слева. Я не могу увидеть их, но чувствую их злобу. Когда-то они горели в руках героев, рожденных, как и они, в один час... Аэйт вскинул руки и схватил два меча одновременно. Он уже не боялся по ошибке взять не тот меч, потому что больше не видел в этих мечах оружия. Теперь он ясно различал лица - бородатые мужские лица, загорелые, черноглазые, очень похожие друг на друга. Близнецы. С диким боевым кличем Самайн и Фолломайн вылетели из земли и ударились друг о друга над головой Аэйта. Послышался оглушительный треск, крики, проклятия. И внезапно стало очень тихо. И в этой тишине, медленно, как хлопья снега в безветренный день, осыпалась мертвая ржавчина. Когда это падение прекратилось, Аэйт не сразу опустил руки. Он постоял еще несколько секунд, не в силах двинуться. Потом отбросил в траву рукояти - одну направо, другую налево - и засмеялся. Оставался всего лишь один, последний меч. Самый легкий и тонкий. Аэйт уже видел почти детское лицо очень юной девушки, бледное, порочное. Жестокость таилась в изгибе пухлого алого рта. Аэйт почувствовал яростное желание схватить ее, сломать, уничтожить. Меч жался к ногам пленницы, пытаясь зарыться в складки ее одежды. Смеясь, Аэйт протянул к нему руку. - Осторожнее! - крикнула пленница. - Это самая сильная, самая страшная... Она не успела договорить. Меч в руке Аэйта взвизгнул и запылал ослепительным белым огнем. Аэйт не ощущал его тяжести. Оружие казалось невесомым. Волны злобного торжества исходили от горящего клинка. - Асса, - выкрикнула пленница, и имя свистнуло, как летящая стрела. - Асса-легкая, Асса-светлая, Асса-смерть... О Аэйт, не нужно было брать ее в руки... Сталь исчезла. Вместо нее из рукояти изливался поток пламени. Аэйт поднял руку с мечом вверх, как факел. Если теперь он бросит меч - Асса вырвется на свободу, она спалит его, убьет женщину. Он сжал в кулак левую руку. Ладонь с крестом. Ладонь, которая разрушила замок Торфинна. Истинный замок был из железа. Если это так, значит... Это значит, что истинный меч выкован из стали. Не надо бояться, сказал себе Аэйт. Он глубоко вздохнул и погрузил левую руку в белое пламя. Страшная боль пронзила его, и он закричал низким, хриплым голосом. Асса визжала, разбрызгивая искры белого света, которые падали в траву и гасли. Потом раздался тонкий свист, у Аэйта заложило уши - и все было кончено. Всхлипнув, Аэйт отбросил рукоять и закрыл лицо руками. На левой вздулись пузыри от ожогов. У него подкашивались ноги, он дрожал всем телом. Освобожденная женщина засмеялась. Роса заискрилась в ее волосах, точно на них была сетка, усыпанная крошечными самоцветами. Отняв руки от лица, Аэйт неподвижно смотрел на нее, и рот у него слегка приоткрылся. Медленно, медленно, все еще смеясь, она опустилась на колени и откинулась на спину. Солнечный свет, пробившись сквозь туман, отразился от водной глади. Женщина исчезла. Аэйт стоял на берегу полноводной реки, которая, капризно петляя, уходила к горизонту, пронося свои чистые воды мимо зеленых холмов и желтых песков. Полуденное солнце горело над ней, дробясь в мелких волнах. Аэйт наклонился и поднял веревку, которой была связана пленница. С секунду он смотрел на нее, потом выбросил. - Элизабет! - крикнул он. Тихий смех донесся до него и тут же смолк, заглушенный плеском воды. Инген ворвался в дом вождя. Фарзой медленно поднялся с лавки. Но Инген не дал ему произнести ни слова. - Они идут! - сказал он. И столько тревоги было в его голосе, что свой гнев на непочтительное поведение молодого воина Фарзой отодвинул в сторону, как женщина откладывает пяльцы с рукоделием, чтобы заняться этим в свободную минутку. И потому, вместо того, чтобы вспылить, он просто спросил: - Кто идет, Инген? - Двое. Один держит щит на копье. Второй безоружен. Он крикнул, что хочет говорить с тобой. Старый вождь словно опять услышал голос Асантао: "Тебе нужен мир любой ценой. Мир, Фарзой!" - Я иду, - сказал он. Сначала ему показалось, что зумпфы пришли договариваться о выкупе пленного, потому что один - тот, что был безоружен, - носил косы. Но потом Фарзой понял, что это женщина. Тонкая, печальная, с длинными волосами странного серебряного цвета. Рядом с ней стоял невысокий, очень широкоплечий мужчина с короткой светлой бородой. Он действительно держал щит, перевернутый тыльной стороной наружу. Потемневшие от пота кожаные ремни болтались в воздухе, над верхним вырезом щита были видны старые пятна крови. - Я Фарзой, сын Фарсана, - сказал вождь, хмурясь. - Что вам нужно на моей земле? Вы еще не завоевали ее, а уже топчете. - Вот Фейнне, жена вождя, - сказал Эоган. - Я сопровождаю ее. Фарзой покраснел от гнева. Шрам на его лице налился кровью. - Я не стану вести переговоров с женщиной. Вы пришли сюда как победители. Ваше презрение дошло уже до того, что вы вынуждаете меня отвечать жене вождя. Где же сам вождь? Где он, ваш хваленый Эохайд? Почему не пришел? - Я здесь, - неожиданно прозвучал негромкий голос, и буквально из пустоты выступил тот, о ком они говорили. Фарзой вздрогнул. Ни один зумпф, даже колдун, не умел растворяться среди деревьев и мхов. Это умение было дано только его народу, и поэтому вождь даже не пытался разглядеть, не прячется ли кто-нибудь поблизости. Он заранее знал, что это невозможно. И вот невозможное произошло. Из тени листвы выступил его враг. Эохайд, о котором говорят, что его родила сама Элизабет, когда горячий меч Илгайрэх коснулся ее прибрежных вод. И он был в точности таким, как описывал его Эйте: стройным и сильным, с блестящей волчьей шкурой на плечах. Щита он не носил. Два меча, короткий и длинный, висели на его поясе. Фарзой с содроганием увидел рукоять в виде головы и разведенных в стороны рук Хозяина Подземного Огня. Стриженые белые волосы Эохайда торчали из-под кожаного шлема, укрепленного медными пластинами. Шлем оставлял открытой только нижнюю часть лица. Подбородок защищала еще одна медная пластина. Фарзой поймал себя на том, что не сводит глаз с этого прямого жесткого рта, точно ждет, какие слова слетят с губ его врага. Губы шевельнулись, и Эохайд сказал: - Я хочу говорить с тобой, Фарзой. Я хочу говорить с твоим народом. Фарзой сделал движение, и Эохайд быстро добавил, как будто угадав, о чем думает вождь: - Не отказывайся. Впереди зима, и вам нужен мир. Дрожа от унижения, Фарзой кивнул и отступил. - Иди за мной, сын реки, - сказал он. - И эти двое пусть тоже идут с тобой. Наслаждайтесь зрелищем своих побед над нами. Он резко повернулся и зашагал по улице к деревенской площади. Трое шли за ним. Фарзой неожиданно подумал о том, что на месте Эохайда он бы сейчас убил своего соперника ударом в спину. И он почти хотел, чтобы Эохайд избавил его от позора. Но знал почему-то, что Эохайд никогда так не поступит, и за это ненавидел его еще больше. Наконец Фарзой остановился перед большим котлом, сваренным из наконечников стрел и копий, и начал бить в него рукоятью меча. Медленно стали собираться на зов растревоженной меди жители деревни. Один за другим подходили они к вождю, так что, в конце концов, трое пришельцев остались стоять перед большой толпой. Они видели хмурые лица воинов и испуганные глаза женщин. Многие были безоружны, потому что Эохайд распорядился отбирать оружие у побежденных, но по возможности не убивать их. И о том, что таков был приказ самого Эохайда, здесь знали. Холодное великодушие этого человека оскорбляло их куда страшнее, чем жестокость его предшественника. Все они уже начали голодать, потому что он лишил их хлеба. Толпа колыхнулась, пропуская вперед невысокую женщину. Она подошла к вождю и заняла место по правую руку от него. На ней было длинное белое платье с бахромой и серебряными подвесками, звеневшими при каждом ее движении. Три солнечных знака сверкали на ее головной повязке - у висков заходящее и восходящее, на лбу полуденное. Под пристальным взглядом Асантао Эохайд вдруг переступил с ноги на ногу и опустил голову, а затем вновь выпрямился. В наступившей тишине Фарзой указал на него рукой. - Вот Эохайд, сын реки, - заговорил он, обращаясь к молчаливой толпе. - С ним его жена Фейнне, бывшая некогда женой Гатала; его меч Илгайрэх, который некогда принадлежал Гаталу. Он пришел говорить с нами о победах Гатала, которыми хочет воспользоваться. Морасты молчали. Фарзой пристально вглядывался в лицо своего врага, наполовину скрытого шлемом. Он ожидал, что Эохайд, услышав оскорбление, вспыхнет от гнева, и тогда с ним будет легко справиться. Но Эохайд был невозмутим, как скала. - Я пришел предложить вам мир, - сказал он, - и обсудить его условия. - Побежденные не выбирают, - сказал Фарзой, вскинув голову. - Я хочу заключить союз, - сказал Эохайд. - Я заключу мир только после того, как последний зумпф покинет соляное озеро, - упрямо сказал Фарзой и сразу же вспомнил о том, что Асантао стоит рядом. Эохайд ответил: - Мой народ не согласится на это. Почему бы тебе не подумать о другом, Фарзой? Когда-то наши племена были одним народом. Я хочу вернуть это время. Фарзой отшатнулся, не веря своим ушам. - Ты предлагаешь нам соединиться с такими, как вы? Светлому народу морастов слиться с вашим проклятым племенем? Вы - жестокие, грязные варвары... - Побежденные, как я погляжу, если и не выбирают, то выражения, - произнес Эохайд. - Я пришел к тебе со своей женой. Я думал, ты увидишь в этом знак доверия. Однако если дело дойдет до того, что мне придется защищать госпожу Фейнне, то можешь быть уверен: я сумею это сделать. Фарзой остановил его, подняв руку. - Довольно. Я прошу простить слова, сказанные в гневе. Эохайд склонил голову в знак того, что принимает извинение, и этот жест неожиданно показался Фарзою знакомым. Но тут заговорил Эоган. - Поначалу заключим союз, поделим земли вокруг соляного озера, обменяемся пленными. - Вы вернете пленных? - недоверчиво переспросил Фарзой. Толпа загудела и тут же стихла, чтобы услышать, каким будет ответ. - Да, - подтвердил Эохайд. - Всех, кроме тех женщин, которые успели родить детей нашим воинам. - Это разумно, - сказала Асантао, и подвески, свисавшие с ее головной повязки, тихонько запели. - Но что вы хотите получить от нас? - спросил Фарзой. Условия мира казались ему подозрительно мягкими. - Нетрудно догадаться. - Эохайд усмехнулся. - Я хочу объединить оба племени под своей рукой. Если наш союз окажется прочным, это произойдет само собой - рано или поздно. - Я не склонюсь перед тобой, сын реки, - проговорил Фарзой. Асантао шевельнулась за его спиной, но ее вмешательства не потребовалось. Эохайд проглотил второе оскорбление с тем же безразличием, что и первое. И в этом равнодушии было нечто худшее, чем гнев и угрозы. - Ты не вечен, Фарзой, и уже не молод, - спокойно вымолвил Эохайд. - И у тебя нет сына. Я знаю об этом. Фарзой побледнел. - Твоя жена тоже не на сносях, - сказал он. - Да и ты не бессмертен, хотя передо мной ты еще молокосос, Эохайд-найденыш. Теперь в толпе затаили дыхание. Асантао метнула взгляд на женщину с серебряными волосами. Та слегка покраснела. Эохайд прикусил губу и помолчал чуть-чуть, но когда он снова заговорил, его голос звучал все так же спокойно: - Я предложил тебе мир. Спроси своих богов и свой народ, Фарзой, сын Фарсана. Пусть они подскажут тебе правильное решение. Я вернусь за ответом через пять дней. Все трое повернулись и пошли прочь. Никто в толпе не проронил ни звука и не шелохнулся. Фарзой провожал их горящими глазами. Через несколько минут они услышали, как кто-то бежит за ними следом. Эохайд мгновенно обнажил оба меча и повернулся, закрывая собой Эогана и Фейнне. Но в этом не было необходимости. Их догоняла женщина. Путаясь в длинной юбке, поверх которой был повязан вышитый фартук, она спешила изо всех сил. В десяти шагах от Эохайда она остановилась. Она задыхалась. Они терпеливо ждали, пока она сможет говорить. Наконец она сказала: - Простите мою неучтивость. Я знаю, что не должна этого делать... Но вы сказали, что вернете пленных. Скажите еще раз: вы действительно вернете пленных? Она все время оглядывалась, не идет ли Фарзой, чтобы отогнать ее и не позволить ей выслушать ответ. - Мой старший сын, - пробормотала женщина извиняющимся голосом, - он у вас с весны... Он еще мальчик... Женщина заплакала. - Не надо плакать, - сказал Эоган. - Мы вернем всех, как обещали. Женщина подняла глаза, в которых дрожали слезы, и он увидел, как она похорошела. Ей не было еще и сорока. На мгновение Эоган вспомнил мать Фейнне, вторую жену своего отца. Всю жизнь он завидовал сестре, которая называла ее матерью. Сам Эоган, хмурый, драчливый подросток, упорно обращался к ней по имени. - Пусть боги морского берега благословят вашу доброту, - тихо сказала женщина. - Мое имя Эсфанд, и я навсегда в долгу перед вами. Эоган вздрогнул и сжал губы, словно боясь, что с них слетит какое-нибудь неосторожное слово, а потом резко повернулся и пошел прочь. Эсфанд смотрела ему в спину, и ее благодарный взгляд жег его, словно огнем. Только в своем лагере Мела снял шлем и тряхнул короткими волосами. - Как ты думаешь, - спросил он Эогана, - Фарзой узнал меня? - Вряд ли, - ответил Эоган. - Мне показалось, что он не так уж проницателен. - Он примет наши условия? - Я думаю, ты знаешь своего вождя лучше, чем я, Мела. - Когда мы расставались, он был гордым и недоверчивым, - задумчиво сказал Мела. - С тех пор многое переменилось. Может быть, наши победы сломили его гордость, но они же увеличили его недоверчивость во много раз. - Поживем - увидим, - сказал на это Эоган. Он все еще думал о женщине по имени Эсфанд. Фейнне почти сразу ушла в свою палатку. Мела проводил ее взглядом, но она даже не посмотрела в его сторону. - Госпожа Фейнне презирает меня по-прежнему, Эоган, - тихо сказал он кузнецу, который тем временем разводил огонь. В лагере уже повсюду горели костры. Ночи становились холодными. Эоган поднял голову. - Садись, Мела. Фейнне всего лишь женщина. Ее имя означает "Подруга Воинов". Будь с ней ласков и терпелив, и со временем она полюбит тебя. Мела сел к костру, вытянул ноги в сапогах. - Возьми плащ, - сказал Эоган. - Спасибо. Мела закутался в широкий черный плащ с капюшоном и замер, глядя в огонь. - Ты до сих пор называешь ее "госпожа Фейнне"? - заметил Эоган укоризненно. - А как мне называть ее? Она из рода вождей, а мой отец Арванд был простым воином. Он только после рождения Аэйта перестал считаться тенью Фарзоя. При мысли о брате Мела, как всегда, помрачнел. - Она твоя жена, - сказал Эоган. - И когда ты станешь великим вождем, тебе нужен будет сын. Мела густо покраснел. Эоган удивленно смотрел на него. - У тебя что, никогда не было подружки, Мела? - Была одна девушка, - тихо сказал Мела. - Сегодня я не видел ее на площади. Может быть, ее убили... Она была... - Он задумался на миг, не зная, как бы получше объяснить Эогану, какой была Фрат. - Она была как богиня войны. Дерзкая, отважная, веселая. И жестокая. Когда ее братья погибли один за другим, она заняла их место и стала тенью своего отца. Она носила красные стрелы в волосах. В те дни она была для меня дороже всех... - Но не дороже брата, - напомнил Эоган. Мела опять помрачнел. - Не говори о нем. - Почему? - Эоган хмыкнул. - Ты упорно продолжает считать, что Аэйт тебя предал? Правда, я в это не верю. Но будь у тебя в душе поменьше горечи, ты никогда бы не согласился принять помощь из моих рук. Ты не встал бы во главе сильного воинского союза и не смог бы, в конце концов, принести на эти земли мир. Ты же упрям и тупоголов, как все варвары... Ты предпочел бы участь раба и сгинул в безвестности. - Ты прав, - просто сказал Мела. Он уже знал то, что в поселке было известно каждому: кузнец никогда не ошибался. Костер уже догорел, но они все еще сидели и глядели на угли, думая каждый о своем. День ото дня Эоган и Мела все больше и больше сближались. Хмурый, молчаливый, Мела был намного умнее Гатала, и кузнецу было куда проще с ним. Они почти подружились - насколько оба они, замкнутые, одинокие - были способны на подобное. С Мелой не нужно было лишних слов, и Эогану это нравилось. Неожиданно до их слуха донесся еле слышный шорох. Эоган резко обернулся, но никого не увидел. Однако Мела успел заметить, как мимо скользнула тень. Кто-то из морастов беззвучно крался по лагерю. Ни один часовой не разглядел невидимого лазутчика, но, в отличие от своих часовых, Мела хорошо различал невысокую гибкую фигуру молодого воина. Он опустил капюшон на лицо, взял в руки меч и бросился навстречу тени. Безошибочно направив острие невидимке в грудь, он негромко сказал: - Руки за голову. Тень повиновалась. Теперь она четко вырисовывалась на фоне черных листьев. Мела сделал повелительный жест. - А теперь иди ко мне. По-прежнему держа меч приставленным к груди своего пленника, он отступил на шаг. Тень послушно следовала за ним. Когда они приблизились к костру, Мела опустил меч. Хмуря длинные черные брови, перед ним стояла Фрат. В ее облике произошли разительные перемены. Теперь Эоган, пожалуй, сочтет его лжецом: та гордая воительница с красными стрелами в волосах, что стояла по левую руку от Фарзоя, исчезла бесследно. Две косы без лент и украшений, простое платье в пятнах золы, холщовая сумка через плечо. У нее не было оружия. Она выглядела усталой и голодной. - Зачем ты пришла сюда, девушка? - спросил он тихо. Запавшие глаза Фрат смотрели на него равнодушно. - Моя госпожа велела мне найти Эохайда. Мела ожидал какого угодно ответа, только не такого. Поначалу он даже не поверил своим ушам. - Твоя госпожа? - вырвалось у него. - Да что такое творится на берегах Элизабет? С каких это пор морасты обращают в рабство друг друга? - Если ты можешь, окажи мне милость, - спокойным тоном ответила девушка, - помоги найти Эохайда. - Я Эохайд, - сказал Мела. - Садись и поешь. Фрат уселась, взяла кусок мяса и кусок хлеба и принялась жадно глотать, почти не жуя. Она и вправду была очень голодна. - Что же это твоя госпожа тебя совсем не кормит? - не выдержал Мела. - У нас мало еды, - сказала Фрат. - Я отдаю ей свое. Она не знает. Девушка еле заметно улыбнулась. - Как ее имя? Мела почти кричал. Эоган, безмолвно сидевший рядом, поднял голову, и под его сердитым взглядом Мела замолчал. Он едва не выдал себя. Если Фарзой узнает, кто скрывается под именем Эохайда, мира на этом берегу Элизабет не будет еще очень долго. Но девушка не заметила его смятения. Она прожевала кусок и ответила: - Ее имя Асантао. - Кто она такая? - спросил Мела, и Фрат ответила хорошо известной ему формулой: - Она видит. - Это та красивая женщина со знаками солнца на лбу, которая стояла сегодня рядом с вашим вождем? - вмешался Эоган. - Правильно говоришь. Фрат с грустью посмотрела на кусок мяса, который держала в руке, потом выковыряла в краюхе углубление и спрятала мясо в хлеб. Для Асантао, подумал Мела. Отважная, любящая душа - Фрат. И его кольнуло сожаление о той жизни, которую он мог бы прожить, если бы не младший брат. - Как же случилось, что Асантао стала твоей госпожой? - спросил он уже намного спокойнее. - Я совершила недозволенное, - объяснила Фрат. - Был один воин. Он должен был умереть, потому что он вор. Я пошла туда, где он мучился. Я хотела помочь ему. По нашим законам, это преступление. Фарзой велел изгнать меня за это из поселка в трясины. Все молчали, все боялись его. Только Асантао никого не боится. Мела отвернулся, кусая губы. Аэйт! Ты завел меня в какую-то чужую жизнь, как злая мачеха в сказке пасынков в глухой лес. Ты заставил меня стать кем-то незнакомым. Я не знаю этого Эохайда. Он был мне чужим. Из-за тебя мир перевернулся, и реки потекли по небу. Я люблю тех, кого ненавидел Мела. Я сражаюсь с теми, ради кого Мела проливал свою кровь. Эохайду ты не брат. Он закрыл глаза, и из темноты выплыла детская конопатая рожица Аэйта - каким он был лет в десять: с репьями в волосах, с расцарапанной щекой и синяком у левого виска. У него поздно стали меняться зубы, и в этом возрасте улыбка у него все еще была щербатая. Мела понял, что едва не проклял его, и ужаснулся сам себе. - Асантао добра, - услышал он свой ровный голос. - Зачем она велела тебе разыскать меня? Вместо ответа Фрат сняла с плеча холщовую сумку и вынула оттуда небольшой сверток - шелковый женский платок, принадлежавший, видимо, самой Асантао. Он был перевязан тонким шнуром. Мела с удивлением посмотрел на него. - Что это? - Не знаю. Мела взял его в руки и почувствовал, что он очень мягкий. Он отложил сверток в сторону и собрал в сумку Фрат всю еду, какую только сумел найти возле своей палатки. - Отдай это Асантао. И не голодай больше. Через пять дней я приду к твоему вождю за ответом. Я надеюсь, что он ответит мне "да". - У него нет выбора, - сказала Фрат. - Даже я беру хлеб из рук своего врага. Еще нынешней весной я не поверила бы, что такое возможно. - Я тоже, - пробормотал Мела. И, повысив голос, добавил: - Эоган, проводи ее из лагеря. Я не хочу, чтобы ее задержали. Эоган покосился на него с усмешкой, однако смолчал. Мела выждал, пока Фрат и Эоган исчезнут в темноте, потом взял платок Асантао и развернул его. На шелке, озаренные тусклым светом угасающего костра, лежали две белых косы - те самые, что Асантао срезала с его головы по приказу разгневанного Фарзоя. Аэйт и Бьярни шли холмами, и река бежала внизу, сверкая, изгибаясь, - перерезанная бонами, то мелкая и быстрая, то глубокая, темная. Неожиданно стала ощущаться близость человеческого жилья, хотя людей они по-прежнему не встречали. К вечеру они набрели на большое картофельное поле. Глотая горячую несоленую картошку вместе с кожурой, Аэйт никак не мог остановиться. Он наелся до боли в животе и уснул, не в силах больше бороться с усталостью. Закрывая глаза, он подумал о том, что, скорее всего, уже не проснется. Но сейчас это было ему почти безразлично. Однако ночь прошла спокойно, и наутро они снова пошли по берегу. Спустя несколько часов показалось широкое сверкающее зеркало залива. Аэйт споткнулся и остановился. Встающее солнце светило ему прямо в глаза. - Это залив, - сказал одноглазый. - Если мы хотим идти дальше, нам надо перебраться через реку. Они нашли старую плотину в двух верстах от устья реки и по ней перешли на другую сторону. Теперь дорога лежала по берегу залива. Впереди они увидели руины. Серые каменные стены углом вдавались в воду залива. Видимо, когда-то здесь находился форт, преграждавший доступ к городу со стороны моря. Он был разрушен давным-давно. Деревья, выросшие на развалинах, были уже довольно высокими. В голубоватой дымке был виден город. Раскинувшись на сопках, он подковой лежал вокруг залива. Бьярни прищурил свой единственный глаз, оценивая, насколько удачно выбрано место для форта. - Умели строить, сволочи, - сказал он с одобрением. - Тут кто-то сильно постарался, когда его разрушал. - Может, он обвалился от старости? - предположил Аэйт. - Ты, конечно, колдун первостатейный, - сказал одноглазый, - но уж прости, в фортификациях ничего не смыслишь. Небось, из болота и не вылезал? - Не вылезал. - Послушай, что я тебе скажу, Аэйт. Кто-то подошел на кораблях с востока и начал обстреливать его из пушек. Видишь, с одной стороны стены раскрошены, а с другой еще держат... Бьярни замер на полуслове с раскрытым ртом. - Я знаю, - вымолвил он, наконец, и медленно перевел взгляд на Аэйта. - Что ты знаешь? - Кто разрушил этот форт! - закричал Бьярни ему в лицо. - Я! Я же и разрушил! Это я подошел на кораблях с востока... А! Он махнул рукой, досадуя на тупость Аэйта, и побежал к развалинам. Он отчаянно спешил, как будто старый форт мог исчезнуть. Песок застревал в ботинках, и он сбросил их. Руины приближались слишком медленно. Он вошел в воду, уже по-осеннему холодную, и помчался по краю прилива. Сомнений уже не оставалось. Те, кто лишил его памяти, позаботились о том, чтобы он даже случайно не смог забрести сюда, и только благодаря упорству Аэйта он неожиданно столкнулся со своим прошлым лицом к лицу. Серый каменный прямоугольник лежал перед ним, как ключ к тайне. Сколько же лет прошло с тех пор, как он махнул рукой, и Тоддин поднес к пушке горящий факел? Одноглазый забрался на форт и начал бродить среди камней, раня босые ноги. Он нашел ржавые каски. А на этом месте он застрелил кого-то, уже безоружного. Кажется, тот хотел сдаться. Аэйт подошел к Завоевателю, держа в руках его ботинки. Город взбегал по склонам сопок, и острые глаза мальчика различали башни и стены, ажурные колоннады, легкие блестящие окна, отражающие солнечный свет, тусклую медь колокола на одной из звонниц... Это и был Ахен - великий город короля Карла. Родина Вальхейма. Аэйт забрался на развалины стены и, задрав голову, стал всматриваться в очертания городских улиц. Ингольв так и не сумел сюда вернуться. Перед глазами Аэйта мелькнуло бледное лицо капитана, испещренное черными точками, с кровавой раной на месте рта и крошевом выбитых зубов, и он ощутил такую острую боль, что пошатнулся и сел, хватаясь за грудь. С минуту он просто сидел на теплых камнях, подставляя лицо солнцу. Потом осторожно вздохнул несколько раз. Боль постепенно отпускала. Волны тихо плескали в каменные стены. Разбитая рыбацкая лодка лежала на песчаном дне, и она была полна почерневших прошлогодних листьев. Рядом с Аэйтом Бьярни проговорил: - Этот форт держался до последнего. Потому мы его так и разворотили. Эти ребята, которые защищали его, дали себя перебить, но не ушли. Не знаю уж, зачем. Дело было дохлое. Аэйт обернулся к нему. Бьярни стоял на развалинах, широко расставив ноги. Ветер шевелил его грязные черные волосы. Горбатый нос вздрагивал, втягивая в себя соленый запах моря. Бельмо тускло светилось на загорелом лице; зрячий глаз горел. Бьярни смотрел на Ахен, словно хотел проглотить его. Он завоевал этот город много лет назад. Он стрелял по этим зубчатым стенам, он разбивал ажурные колокольни и вешал мятежников на площади Датского замка (теперь он вспомнил и это название) в первую зиму Завоевания. И как же он любил этот город, когда наводил на него пушки, как тосковал по нему, когда метался по свету, не находя себе покоя! Как рвался сюда, как не хватало ему этих улиц и площадей, этой брусчатки, разбитой колесами пушек, этих стен, за которыми пряталась ненависть, этих пустых, безмолвных окон! И если правду говорят, что перед смертью человек вспоминает самое лучшее мгновение жизни, вспоминает так остро и сильно, словно проживает его заново, то Косматый Бьярни, умирая, вспомнит тот день, когда впервые увидел Ахен. Аэйт смотрел на него и вдруг ясно понял, что в вольном Ахене он сможет, наконец, убить его. Здесь, в Ахене, и жила смерть Завоевателя, она ждала свою добычу терпеливо, год за годом. У смерти много времени. Она не спешила. Аэйт встал. Хочется ему этого или нет, но долг Вальхейму будет заплачен. - Идем, - сказал он Косматому Бьярни. - Я хочу увидеть город. Они вошли в город ровно в полдень и в поисках харчевни подешевле спустились к порту по улице Северный Вал. У Бьярни было несколько динариев. Аэйт осматривался по сторонам широко раскрытыми глазами. Город ужаснул его. Прекрасный Ахен, на который он смотрел со стен разбитого форта, оказался лжецом. Аэйт не понимал, как Ингольв мог тосковать по этим трущобам. Облезлые каменные стены давили на него, верхние этажи смыкались над головой, как будто желали отнять у него небо. Здесь было душно, как в замке Торфинна. Аэйт начал задыхаться. Слишком много Зла было совершено в этом городе. И оно никуда не ушло, оно осталось. Оно нависло над островерхими черепичными крышами, как невидимое облако, время от времени проливаясь зловонным дождем то на одного человека, то на другого. Город был полон жестокости и страха. Они остановились возле дощатого барака, севшего на один угол. Перед бараком растеклась огромная зловонная лужа, в луже плавали объедки - корки, рыбьи хвосты. Аэйт осторожно обошел лужу и вышел на площадь. Здесь находились пакгаузы, приземистые одноэтажные здания, сложенные из кирпича. Их окна были забраны решетками. В порту шла погрузка. Захламленные мутные воды залива плескали о берег. Несколько пузатых судов стояли у каменного пирса, сохранившегося с давних времен. Громко ругались грузчики, и яростная брань отвечала им с кораблей. Большие тяжелые двери одного из пакгаузов стояли открытыми. В углу площади была сооружена виселица. Помост, срубленный из свежей древесины, был откинут. Резко пахло стружкой. Тела казненных уже сняли, но грязные разлохмаченные веревки со срезанными петлями еще болтались на перекладине. Под помостом валялось тряпье, на которое не позарился ни один мародер. Аэйт сел на ступеньку пакгауза, в стороне от погрузки, достал из кармана остывшую вареную картофелину и принялся рассеянно ее жевать. Неожиданно ему показалось, что он видит что-то в грязной пене прибоя. Встав, он подошел поближе. С каждой новой волной прибой приносил к берегу тело женщины и вновь уволакивал ее в море. Сначала она показалась Аэйту мертвой, но через несколько секунд он убедился в том, что она жива. Ее пальцы бессильно цеплялись за песок и выпускали его. Волосы, зеленые от тины, падали на некрасивое лицо с мелкими чертами. Аэйт остановился возле того места, куда приносили ее волны, сел на корточки и стал ждать. Холодные руки коснулись его, по телу женщины пробежала дрожь, и ее лицо показалось над водой. - Зачем ты тревожишь меня, Аэйт, сын Арванда? - спросила она тихо. Из ее рта вытекла вода. - Мир полон богов, которые знают мое имя, - пробормотал Аэйт. - Я лишь хотел бы помочь вам, госпожа. - Я Ран, повелительница Берега, - сказала женщина. - Оставь меня умирать, Аэйт. Волна захлестнула ее с головой и унесла прочь. Прошло несколько минут прежде чем она появилась снова. Аэйт терпеливо ждал. - Ахен скоро погибнет, - проговорила Ран. - И я погибну вместе с ним. - Почему? - Когда истинные горожане уходят и на смену им приходят Завоеватели, не остается уже такой силы, которая спасла бы город, - шелестел голос. Волна потащила ее обратно. Аэйт протянул вперед руку и задержал на миг женщину над поверхностью воды. - А боги? - спросил он. Большие бесцветные глаза Ран смотрели на него, отуманенные болью. - Боги сильны верой людей, - сказала она и выскользнула из его рук. Снова пауза. Новая волна прибоя. - Госпожа Ран, - позвал Аэйт, склоняясь над водой. - Что тебе нужно, младший сын Арванда? - Почему нельзя восстановить разрушенные башни, отлить новые колокола? - быстро спросил Аэйт. - Когда город умирает, новые стены не стоят, новые колокола падают и разбиваются, маленький Аэйт. Люди сильнее городов. Люди сильнее богов... С пузатого корабля матрос крикнул: "Берегись!" и выплеснул за борт ведро с нечистотами. По воде поплыли жирные пятна. Ран исчезла. Аэйт отвернулся. Его затошнило. Внезапно он сообразил, что Косматый Бьярни куда-то исчез. Ведь они собирались позавтракать. Куда делся пират? У Косматого было немного денег. Он хвастался ими Вальхейму перед тем, как убить его. И тут Аэйт услышал за спиной громкий радостный крик: - Вот он! Совсем близко грохнули сапоги. Аэйт вскочил. Косматый Бьярни стоял на помосте, под виселицей, и веревки касались его плеча. Он широко улыбался, указывая на Аэйта пальцем. - Хватайте его! - крикнул Бьярни. - Болотная нечисть! Вампир! Толпа возбужденно загудела. Еще минуту назад площадь была почти пуста. Метнувшись в сторону, Аэйт влетел в растопыренные руки какого-то дюжего матроса. Его окатило крепким запахом табака и портянок. Он увидел мокрые губы и два железных зуба. На одном из толстых пальцев было наколото кольцо. Аэйт резко присел, увильнув от этих лап и, петляя, побежал прочь от берега. Вокруг свистели и кричали. Два камня хлопнули его по спине. Выскочив к виселице, он неожиданно столкнулся с неопрятным стариком, и тот, кривясь, с силой ткнул Аэйта в лицо палкой, на которую опирался. По скуле потекла кровь. Третий камень, пущенный с завидной меткостью, ударил его по лбу, и Аэйт, теряя сознание, стал оседать на землю. Он увидел, как старик опять занес над ним палку. Косматый Бьярни что-то выкрикивал, стоя на помосте. Глядя на него сквозь розовый туман, Аэйт выговорил немеющими губами: - Я все равно убью тебя, Бьярни... Фигура Бьярни расплывалась у него перед глазами. На Аэйта надвигалась темнота. Вместо озлобленных лиц и грязной портовой площади он снова видел черную равнину и мертвых птиц под голыми деревьями. Его били, забрасывали камнями и комьями глины, но он уже не чувствовал боли. Там, среди безмолвных фиолетовых теней, все было тихо. Он узнал этот безотрадный пейзаж. Здесь ничего не изменилось с того дня, как он зарыл на берегу реки тело Вальхейма. И только не было горящего меча, вонзенного в землю. Одна лишь алая звезда вдруг проглянула между туч и озарила красноватым светом растрескавшуюся почву. От нее исходила сила, и Аэйт поднялся и пошел на тонкий луч. В голове у него мутилось. Где же меч Гатала, где светлый клинок, в котором заключено Зло, ненавидящее само себя? Почему он не пришел, когда Аэйт позвал его? Звезда торопила, не давала опомниться. Она вела его, не выпуская ни на миг, и когда он послушно шагнул ей навстречу, его мгновенно пронзила острая боль. И он закричал, но голоса своего не услышал, только увидел, как ярче вспыхнула между туч красная точка. Тогда Аэйт понял, что это всего лишь уголек, который разгорается под живым дыханием. Но неведомая сила не позволяла остановиться. Она была беспощадна. Ей не было дела до того, что каждый шаг точно пронзал Аэйта раскаленным железом. Порой ему чудилось, что он бежит по порту, петляет среди складов и завалов, среди нагромождений ящиков и куч с отбросами, скользит в лужах, несется через подворотни незнакомых домов, по дворам, путаясь в гирляндах сырого белья, все дальше, дальше, вниз, к заливу... Но это ощущение исчезало, и он снова начинал думать, будто все еще лежит на площади, возле виселицы, и сейчас его забьют насмерть. И когда алая звезда внезапно погасла между туч, боль, терзавшая Аэйта, ушла, и он даже не успел понять, была ли это смерть. Осень наступила вдруг, за одну ночь, как по волшебству, словно в одно прекрасное утро поднялось вместе с туманом и растаяло короткое лето. Небо затянуло облаками, на опадающие листья сыпался слабый дождь. В этот день Фарзой ждал своего врага, чтобы дать ему ответ. С раннего утра он стоял возле частокола. В притихшем поселке уже собиралась толпа, но никто не решался подходить к старому вождю. Ему казалось, что он стоит в одиночестве уже вечность. Потом - он не заметил, когда и как - рядом с ним очутилась Асантао. Втайне он был благодарен ей и злился на себя за это. Они молчали. Между ними все уже было переговорено за те пять дней, что дал им на раздумья Эохайд. И теперь они просто стояли рядом - старый вождь со шрамом на лице и молодая женщина в длинном белом платье. Потом Асантао сказала: - Они идут. Как и в прошлый раз, они шли втроем: Эохайд, Эоган и Фейнне. Но сегодня их сопровождали воины - хорошо вооруженные, сытые; ярко разрисованные щиты были в их руках; среди белых волос яркой медью горел шлем Эохайда. Мела видел, как постарел Фарзой, каким изможденным и больным он выглядит. "Я не хотел мстить", - повторил Мела про себя уже в который раз и тут же понял, что лжет самому себе. Нет, он все же хотел отомстить. И весь ужас заключался в том, что ему это удалось. Они остановились, когда расстояние между врагами сократилось до пяти шагов. Фарзой, не отрываясь, смотрел на прямые узкие губы Эохайда. Это была единственная часть лица, которую оставлял открытой медный шлем. Сейчас эти губы шевельнутся, и зазвучит спокойный, ненавистный голос. Но, как и в прошлый раз, первым заговорил Эоган. - Свет Хорса на твоем пути, Фарзой. Фарзой стиснул зубы, не желая отвечать учтивостью на учтивость. Выждав несколько секунд, Эоган продолжал: - Мы пришли за твоим ответом. Фарзой хрипло проговорил: - Мы согласны. Эоган улыбнулся, но Фарзой не заметил этого. Он не сводил глаз с медного шлема. - Это мудрое решение, - сказал кузнец. Фарзой молчал, не двигаясь с места. Тогда кузнец мягко сказал ему: - Позволь нам войти в поселок. Неожиданно Фарзой вскинул голову и закричал, с лютой ненавистью пожирая глазами скрытое шлемом лицо Эохайда: - Пусть он снимет шлем! Я хочу видеть его! Эохайд помедлил мгновение, потом неторопливо снял шлем, выпрямился и тряхнул волосами. Фарзой увидел широко расставленные глаза, острый нос, бледные веснушки на щеке. Лицо было молодое, грустное и очень знакомое. Оно словно возникло из давних, полузабытых воспоминаний. Фарзой задохнулся. Сделал шаг назад. Схватился за горло. - Арванд... - шепнул он. - Боги морского берега... Почему ты пришел? Ты так долго лежал в могиле... Я думал, ты простил меня... Знакомые серые глаза слегка расширились, и негромкий голос произнес: - Как ты назвал меня? - Арванд... - Мое имя Эохайд, - сказал Мела. - Тебе что-то чудится, старик. Отстранив дрожащую руку Фарзоя, которая цеплялась за его плечо, Мела в сопровождении своих воинов вошел в родной поселок. Возле медного котла на площади стояла Асантао. Ее волосы были заплетены в пятнадцать мелких косичек, каждая из которых заканчивалась связкой легких бубенцов. Длинное белое платье резко выделялось на фоне потемневшей меди котла. Поднимаясь на носках, она покачивалась из стороны в сторону, попеременно ударяя по котлу то одной рукой, то другой. Серебряные кольца на ее пальцах звенели о медь. Поселок был полон гула. Золотой Лось горел в вышине и, точно отвечая ему, светилась в сером небе пожелтевшая листва на макушке тонкой березки. Толпа на площади собиралась все больше. Морасты старались не смешиваться с пришельцами. Мела оказался словно на границе двух миров. Справа от него были худые лица, угасшие глаза, горько сжатые губы. Слева над яркими щитами мелькали улыбки. Эохайд обещал жестоко карать любое насилие, и никто из победителей не сомневался в том, что угрозу свою он выполнит. Но они были достаточно горды, чтобы и без всяких угроз и запретов спокойно стоять у главной святыни завоеванного поселка и не огрызаться в ответ на злой шепот побежденных. Асантао заговорила, и голос ее разносился на удивление далеко под пасмурным небом: - Слушайте, живущие на берегу Элизабет! Вот Эохайд, сын светлой реки и темного оружия. Он стоит перед нами и снова предлагает нам мир. - Чего он требует взамен? - крикнул кто-то из толпы. - Он хочет собрать под своей рукой оба народа, - сказала Асантао. - И Фарзой уже ответил ему "да". Что скажете вы? Молчание. Потом из толпы донесся мужской голос: - Почему мы должны встать под руку Эохайда? Как нам соединиться с народом, проклятым в мирах Элизабет за свою жестокость? Белая рука маленькой колдуньи, сверкнув серебром перстней, легла на плечо Мелы. - Он был рожден среди нас, - сказала Асантао, - и мы убили его. Элизабет взяла его в свое лоно, чтобы он родился снова, на этот раз среди наших врагов. И они сделали его своим вождем. Он принадлежит и нам, и им. У кого еще больше прав? - Ты видишь, Асантао, - проговорил тот же голос, смиряясь. Лицо Эохайда оставалось бесстрастным. Многие в поселке узнали его, однако пока что никто не подавал виду, что удивлен или обрадован. Мела нашел глазами в толпе Эйте, и ему на мгновение стало легче. Но рядом с Эйте стояла Фрат, и Мела поспешно отвел взгляд. Фарзой уже оправился и успел забыть об Арванде. Теперь он уверенно вышел вперед и громко произнес, указывая на своего врага: - К чему долгие разговоры и сказки о лоне Элизабет? Разве вы не видите, что это всего лишь старший сын Арванда, Мела, вор, которого мы изгнали за край жизни? Разве вы забыли, как он украл золотые серьги, предназначенные в дар Черной Богине? Еще недавно он стоял перед вами связанный, и я велел срезать его косы! - Это было давно, - возразил Эоган, и все взгляды обратились на кузнеца. Он слегка усмехнулся в светлую бороду. - Те дни давно миновали, Фарзой. Зачем ты вспоминаешь прошлое? Или ты уже забыл, что ответил нам "да"? - Я сказал "да" Эохайду, порождению Темных Сил и Светлых Вод, а не вору по имени Мела. - Остановись, Фарзой, - вполголоса вмешалась Асантао. - В этой войне нас победили. Сейчас не имеет значения, какое имя носит победитель. Впереди зима. Ты должен принять руку своего врага, пока эта рука протягивает тебе мир. - Хорошо, - сказал Фарзой, выпрямляясь. Мгновение он стоял неподвижно, а потом вдруг размахнулся и метнул нож в оборотня, который принес ему этот позор. Нож звонко ударил в медный котел, оставив на нем блестящую царапину, отскочил и упал на землю к ногам безмолвной Фейнне. В тот же миг рычащего, плачущего от злости Фарзоя схватили воины Эохайда. Один из них намотал растрепавшиеся длинные волосы старика себе на руку и оттянул его голову назад. Второй вытащил меч. Но Мела стоял неподвижно и ничего не говорил. Взгляд, которым он смотрел на Фарзоя, был пуст. Жизнь старика не нужна ему. Он добился своего, он вернулся домой не нищим, не беглецом, а победителем. Он не собирался пачкать рук кровью соплеменников. В деревне было очень тихо. Нож так и остался лежать у ног Фейнне - жена вождя не наклонилась поднять его. Мела молчал. Высоко вознесенный над беловолосыми головами маленьких болотных людей, горел Золотой Лось, и его рога, казалось, хотели распороть низкие осенние облака. Око Хорса внимательно следило за своими неразумными детьми. Какими же крошечными они, должно быть, виделись ему с высоты, какими ничтожными были их распри, их страдания, их радости, и как коротка и хрупка была их жизнь... - Отпустите его, - тихо сказал Мела. Ему повиновались, хотя и не сразу. Спутанные пряди волос упали старику на лицо, и он отвел их рукой, озираясь под пристальными, недобрыми взглядами воинов Эохайда. Асантао прикусила губу. Мела посмотрел в глаза человека, который второй раз хотел убить его, и увидел в них страх и бессильную злобу. Мела сказал: - Вот Фарзой, сын Фарсана, который назвал меня вором и решил, что я убью его за это. Он свободен и может идти, куда ему вздумается. Я не хочу, чтобы кто-нибудь здесь боялся или ненавидел. Я хочу только одного: мира. - Ты хорошо говоришь, Мела, - крикнул Инген, и воины с полосатыми щитами повернулись в его сторону. - Извини, что не величаю тебя сыном реки. Мела нашел его взглядом и кивнул. - Здравствуй, Инген. Называй меня, как хочешь. - Спасибо, - сказал Инген, криво улыбаясь. Они с Мелой были одногодками и в детстве часто дрались. - Ты говоришь нам о примирении, ты решил принести на болота мир. Ты считаешь, что возможен союз между исконными врагами. И это хорошо согласуется с бесспорной истиной "Не вечно же драться, и когти притупятся", неожиданно подумал Мела и еле заметно улыбнулся, вспомнив бога в святыне скальных хэнов. Инген оборвал эти воспоминания. - А кто вернет погибших, Мела? Мела перестал улыбаться. - Погибших никто не вернет. И ты знаешь это не хуже меня. - Кого ты привел в наш поселок? - упрямо сказал Инген. - Кого мы должны назвать братьями? Наша кровь - на их руках... - И их кровь - на ваших, - сказал Мела. - А ты сам, Мела, разве не убивал их? - выкрикнула Фрат. На миг их глаза встретились опять. Злое лицо Фрат слегка раскраснелось, черные брови сдвинулись под белой челкой. - Убивал, - сказал Мела. - И тебе это хорошо известно, тень Фратака. - А потом стал убивать морастов? - спросила девушка, дернув углом рта. - Нет, - сказал Мела. - Клянусь тебе, Фрат. Тихо запели бубенцы в волосах Асантао, когда колдунья тряхнула головой и вмешалась в разговор: - Обо всем позаботится время. Если мы начнем лечить эти раны сегодня, то спустя несколько лет мир станет прочным. И многие из нас сумеют забыть о ненависти. - Я - нет, - сказала Фрат. Асантао грустно посмотрела на девушку. - Ты - нет, - согласилась она. - Но другие - возможно, да. Оставленный всеми, Фарзой медленно отходил назад. Его провожали глазами, но давали дорогу. Может быть, слишком поспешно. Асантао запела, и Мела больше не думал ни о Фрат, ни о старике. Он не отрывал взгляда от маленькой колдуньи. Подняв руки к Золотому Лосю и раскачиваясь на носках, Асантао пела под легкий перезвон бубенцов. Она склоняла голову то вправо, то влево, встряхивая плечами после каждой законченной строфы гимна. Постепенно она стала убыстрять танец, и, отвечая ее голосу, Золотой Лось начал разгораться. Но не гневным алым светом, а праздничным золотом, точно ясновидящая зажгла второе солнце под серыми облаками. Она повернула руки ладонями вперед, и Мела увидел, что они выкрашены охрой. Потом провела по лицу, оставляя на своих щеках красные полосы, вытянулась, простирая руки к Лосю, и застыла. Несколько секунд царила тишина. По телу Асантао прошла дрожь; она пронзительно закричала; бубенцы затряслись на ее спине. На Око Хорса невозможно было поднять глаз - оно ослепляло. Золотой свет начал медленно заливать Асантао, и вот уже не тонкие косички, а солнечные лучи падают на ее плечи; сияние струится по рукам, по лицу. Сам собой загудел за ее спиной медный колокол, и низкий гул слился с нежным перезвоном бубенцов. И никого на свете не было прекраснее Асантао. Мела сделал шаг вперед и опустился перед ней на колени, склонив голову. Две ладони, горящие охрой, протянулись ему навстречу, и певучий голос проговорил: - Отдай мне Темный Илгайрэх, Эохайд, сын Реки. Отдай мне меч, созданный для побед, Мела, старший сын Арванда. Отдай мне оружие, не ведающее покоя, мальчик, который стал вождем... Мела вынул из ножен прекрасный длинный клинок и прикоснулся к нему губами. Сталь была ледяной. Охряная рука коснулась рукояти, и Мела разжал пальцы. Асантао подняла меч над головой. Он запылал. По рукам Асантао пробежали искры. Ее глаза отражали багровое пламя. Она заговорила: - Слушайте! - сказала она. - Слушай, Элизабет, и народ, живущий на ее берегах. Слушай Илгайрэх, Кующий Победы! Война уходит из нашего мира, как уходит под землю темный огонь. Ее взгляд упал на Мелу, который все еще стоял перед ней на коленях, и он отозвался: - Ты видишь, Асантао. Асантао засмеялась, пошире расставила ноги и с силой вонзила меч Гатала в землю. Золотой Лось стал темно-красным, точно его обагрило кровью. Рукоять меча начала расти. Сначала Мела решил, что от яркого света у него слезятся глаза и ему просто чудится. Но вот из клинка стал вырываться огонь. Языки пламени взлетали все выше, свивались все теснее, как будто невидимый мастер плел из них веревку. По рукам и лицу Асантао побежали багряные отблески. Меч увеличивался на глазах. Красные глазки Хозяина на рукояти зажглись, и смотреть в них стало жутко. Рот, едва намеченный, вдруг растянулся в ухмылке. А огромное тело все поднималось и поднималось из земли. Перепончатые лапы ожили и зашевелились на брюхе чудовища, и в вышине зарокотал голос: - Солнечная Дева, я знаю тебя. - Когтистая лапа потянулась к плечу Асантао и тут же отдернулась. - Я - Небесный Огонь, - бесстрастно сказала Асантао. Она казалась совсем крошечной рядом с подземным богом. Запрокинув голову, она смотрела в его угольные пылающие глаза, и бубенцы, вплетенные в косы, касались ее колен. - Зачем ты потревожила меня? - прошипел Хозяин. - Разве этот меч - единственное твое обиталище? - Я - везде, где есть часть меня. - Глазки Хозяина быстро отыскали Эогана. - Эоган! - крикнул Хозяин, разбрызгивая пламя. - Ты здесь, кузнец? - Где же мне быть, как не рядом с Темным Илгайрэхом? - отозвался Эоган. Пронзительный взор Хозяина устремился на Фейнне, и она метнулась к своему брату в поисках защиты. - Ух! - восхитился Хозяин. - Какая красавица! - Это Фейнне, - сказал Эоган, поспешно прикрывая ее лицо ладонью. - Будь добр к ней, Хозяин Подземного Огня. - Подруга Воинов, - прогудел Хозяин задумчиво. - Мне не нужна. Пусть воины будут добры к ней. Ведь ты нашел замену своему Гаталу? - Да. - Аха-ха... - Хозяин потянулся и стал еще выше ростом. Голос его гремел. - В недобрый час ты попросил у меня искру подземного огня, чтобы вложить ее в Илгайрэх. Любая вещь знает свой конец, а Сила бессмертна. Эта женщина, которая называет себя Небесным Огнем, сейчас уничтожит творение твоих рук, кузнец. - Пусть, - глухо сказал Эоган. - Это оружие не ведает покоя. В дни мира оно не будет желанным союзником. - Ты это сказал, - проговорил Хозяин, и в его тоне послышалась непонятная для Мелы угроза. - Не отпирайся же потом от своих слов, кузнец. Эоган, казалось, хорошо понял значение этой угрозы, потому что, побледнев, отозвался: - Будь по-твоему, Хозяин. И гулкий голос из-под серых облаков загромыхал: - Солнечная Дева с бубенцами в волосах, я ухожу. Я ухожу из твоего мира и уношу с собой то, что принадлежит мне по праву посвящения: Илгайрэх, вместилище моей искры, и Эогана, который продал мне себя в обмен на одну услугу. - Пусть будет так, - звонко сказала Асантао. Хозяин хмыкнул и протянул когтистую руку к Эогану. И Мела увидел это. Он не понял и половины из разговора кузнеца с подземным божеством. Он не знал, насколько сильна власть Хозяина над братом Фейнне. Ему неведомо было, в чем состоит Сила, о которой так много толковалось. Он просто увидел перепончатую кисть и черные когти. Эоган покорно шагнул ей навстречу. Мела бросился к кузнецу и закрыл его собой. - Так не будет, - сказал он, в упор глядя на Хозяина. - Не тяни лапы к моему Эогану, Хозяин. Можешь забрать мой меч, если он тебе так нужен. Но ты уйдешь отсюда без кузнеца. - Ха-а!.. - выдохнул Хозяин, и жар плеснул Меле в лицо, так что он отшатнулся. - Отойди, малыш. Никто, кроме меня, не имеет права говорить: "Мой Эоган". Он - мой, потому что сам это выбрал. - Нет, - повторил Мела. - Кто ты, невоспитанное и упрямое дитя? - спросил Хозяин, всматриваясь в него сквозь копоть. Лапа протянулась к Меле, и два чешуйчатых пальца ухватили его за подбородок, обращая наверх его лицо. Когти разорвали кожу; пальцы Хозяина прожигали до самых костей. Мела скрипнул зубами; из глаз сами собой брызнули слезы. - Отпусти, - с трудом выговорил Мела. Хозяин расхохотался, и его брюхо заколыхалось. - Ба! Приятный сюрприз! - Красные глазки заискрились. - Никак, Мела, сын Арванда? - Да, - сказал Мела. - Ты жив, - рокотал Хозяин, - ты еще жив, о неблагодарный юноша, вставший у меня на пути! Я испепелил бы тебя, как ты того заслуживаешь, но жаль трудов - моих и Аэйта - благодаря которым ты еще и сегодня можешь дышать и говорить дерзости... - Я не забуду твоей доброты, Хозяин, - задыхаясь, сказал Мела. Нависшая над ним физиономия ухмылялась. - Отпусти же меня. - Тебе что, больно? - Громовой голос был полон веселья. - Тебе больно, Мела? - Да. - Ну так визжи, кричи, извивайся! Покажи мне, что тебе и впрямь больно! Он стиснул пальцы еще сильнее, и Мела едва не потерял сознание. А потом пальцы внезапно разжались. Мела пошатнулся, но устоял на ногах. С подбородка на светлый волчий мех капнула кровь. Он зажмурился, стискивая зубы, чтобы не зарыдать, и потому не видел, какими глазами смотрят на него из толпы Эйте, Фрат, Инген, какие лица стали у воинов, что следовали за Эохайдом, как дрожит Фейнне, как Эоган прижимает ее к себе трясущимися руками. Мела провел ладонью по мокрому лицу. С недоброй улыбкой Хозяин уставился на него. - А теперь отвечай мне, Мела, сын Арванда, столь гордый и упорный, почему ты расстался с Аэйтом, сыном Арванда? Как ты посмел бросить его, льстивого на язык и верного сердцем? - Он меня предал, - хмуро сказал Мела и опустил ресницы. Сердитым движением Хозяин тряхнул головой, и искры посыпались во все стороны. - Ты дурак, Мела, а гордость сделала тебя слепым. Аэйт не мог предать тебя. - Он бросил меня на берегу умирать. - Зачем? - Я стал обузой для него, Хозяин. - Глупости! Почему же он не бросил тебя раньше? - Когда мы вышли в путь, он был моей тенью, - сказал Мела. - Это ты вбил ему в голову, будто он великий чародей. Хозяин заметно разозлился. - Я только сказал ему правду, - рявкнул он. - Это не могло изменить его душу. - Он оставил меня умирать, - повторил Мела. - Оставил! - заревел Хозяин так оглушительно, что медный котел тревожно загудел. - Оставил! Да, оставил, потому что его новый путь был смертелен для тебя! Благодари кого хочешь, хоть Хорса, хоть Ран, хоть самого кровавого Арея, что у него хватило ума понять это! Мальчик отдал тебе самое дорогое из того, что имел: свой последний хлеб и свое единственное оружие и ушел в чужие миры. - Я не стану слушать тебя! - закричал Мела, теряя самообладание. - Ты лжешь! - Я уже раз говорил тебе, старший сын Арванда, что боги не лгут! - загремел Хозяин. И прежде чем Мела успел отпрянуть, взметнулась чудовищная лапа и наотмашь ударила его по лицу. Огонь взлетел выше Золотого Лося. Исполинская фигура Хозяина скрылась в столбе ревущего пламени. Секунду спустя огонь погас. Свет, окутавший Асантао, померк одновременно с исчезновением Хозяина. Беспорядочно запрыгали бубенцы по плечам колдуньи, когда она бросилась к Меле. Она так испугалась за него, что не сразу заметила своей победы над Подземным Огнем. На земле у ее ног остался лежать один только Мела - неподвижный, с опаленными волосами, раной на подбородке и красным пятном ожога на щеке. Меч Гатала бесследно исчез. Мела открыл глаза, и вокруг была тьма. Сперва он решил, что ослеп, и испугался. Но мгновение спустя различил рядом тень. Он протянул руку и коснулся чьего-то теплого плеча. - Кто здесь? - спросил он сипло. - Я, - отозвался тихий голос. - Госпожа Фейнне? Она не ответила, и он услышал, что она плачет. Мела на ощупь нашел ее щеку и вытер ее слезы. - Почему так темно? - спросил он. - У меня что-то с глазами? - Безлунная ночь, - был ответ. - Я принесу лампу. Прошуршало платье, и Фейнне исчезла. Мела с трудом сел. Болело все тело. Он потрогал ожог и простонал сквозь зубы. Совсем близко звякнуло оружие. Напрягая голос, Мела крикнул в темноту: - Кто здесь? - Я, Эоган. - Покажись, - велел Мела и закашлялся. Кузнец вышел к нему. Мела вытянул руку и неожиданно почувствовал, как грубые пальцы кузнеца стискивают ее, а потом подносят к губам. Мела покраснел и выдернул руку. - Ты что, с ума сошел? Эоган молча сел рядом с ним на землю. Вдали мелькнул огонек. Кузнец пошевелился, и Мела сказал: - Это Фейнне с лампой. Огонек то показывался между домами, то исчезал. Они смотрели, как он приближается. Фейнне шла очень медленно, осторожно - боялась споткнуться и разбить лампу. Наверное, взяла у Асантао, подумал Мела. Или у Эсфанд. Внезапно Эоган насторожился. Прошло несколько секунд, и он вскочил, держа меч наготове. Мела даже головы не повернул. Он не отрываясь смотрел на огонек. Из темноты донеслось хриплое дыхание, потом сдавленный голос: "Отпусти..." - и к ногам Мелы швырнули Фарзоя. Мела медленно перевел на него взгляд. Дрожа от унижения и ярости, старый вождь поднимался с земли. У него прыгали губы, трясся подбородок. - Скажи своему холую, Мела, пусть уберет руки, - проговорил Фарзой. - Я безоружен. - Что тебе нужно, Фарзой? - устало спросил Мела. Угрюмый ответ удивил его. - Я хочу знать, что ты сделаешь со мной, вот что мне нужно. - Я ничего не собираюсь с тобой делать. - Но я пытался убить тебя. Я не верю в твое великодушие. Скажи, что ты задумал. Мела тяжело вздохнул. - Расскажи, как погиб мой отец. - Вот ты о чем... - отозвался старик, на этот раз с пониманием. - Да, ты прав, тебе стоит узнать об этом. Это было очень давно. Мы двое шли к соляному озеру. Я послал Арванда вперед, и он первым вышел на их отряд. Их было очень много. Отцы, братья тех, кого ты сегодня привел на родную землю, Мела. Выслушай меня и навсегда запомни, как они убивали твоего отца. Они набросились на него с дикими криками, как голодный на кусок мяса. Они клевали его своими мечами, точно стая хищных птиц. Кровь текла из десятка ран, заливала его глаза, которые так похожи на твои глаза, Мела. И когда он упал, один из них стал бить его сапогами... - А где был ты, Фарзой? - спросил Мела. Фарзой оскалился. - Я прятался в кустах, пока они не ушли, бросив изуродованное тело. Сунься я тогда в драку, меня постигла бы та же участь. Их было бы слишком много и для пятерых, а нас было всего двое. Я вышел из своего укрытия только после того, как опасность миновала. Твой отец был еще жив, и он успел простить меня. - Ты предал его, а потом стал вымогать прощения, - сказал Мела спокойно. - Будь ты на месте Арванда, ты бы меня проклял, - так же спокойно отозвался Фарзой. - Нет, - сказал Мела. - Я бы тоже простил тебя. - Почему? - Потому что на самом деле это не имеет значения. - А что имеет значение? Скажи мне, Мела! - Ты сам, - в упор произнес Мела. - Только ты сам. Фарзой помолчал, а потом заговорил совсем другим тоном: - Я пришел проститься с тобой. Я ухожу. - Помоги мне встать, - сказал Мела, и старик, нагнувшись, подхватил его. Мела улыбнулся. - Прощай, Фарзой, - сказал он. - Ты учил меня держать меч и лук. Я никогда не забуду, что стоял по правую руку от тебя. Не будь слишком жесток к себе. Не карай себя так, как хотел покарать меня. Элизабет велика. Фарзой долго смотрел на него. - Прощай, - вымолвил он наконец, резко повернулся и исчез в темноте. Огонек неожиданно вынырнул из-за кустов в двух шагах от Мелы, и неверный свет запрыгал по деревенской площади, по колодцу, по обнаженному мечу Эогана. Мела повернулся на свет и встретился глазами с женщиной. - Фейнне, - сказал Мела, вытирая кровь с подбородка. Она улыбнулась ему. Впервые за всю его жизнь. А потом бросилась к нему навстречу, споткнулась и все-таки выронила лампу. Огонек погас, и звон разбитых черепков стих. Они стояли во мраке безлунной ночи, и им казалось, что они слышат, как на Элизабетинские болота входит молчаливая осень. И вместе с осенью на эти земли пришел долгожданный мир. Грубая шершавая ладонь провела по его лицу. Аэйт застонал. Кто-то подхватил его поудобнее, поднял на руки и удивленно пробасил над самым ухом: - Ты с кем это подрался, конопатый? Как сквозь туман, Аэйт увидел уродливую рожу великана. - А, - обрадовался Пузан, - и нечего прикидываться, что помираешь. Живой, я же вижу. Аэйт еле заметно дернул ртом и привалился растрепанными белыми волосами к голой пузановой груди. Пузан посопел над ним, потоптался и поволок прочь. Великан обнаружил его по чистой случайности на болоте, недалеко от того места, где некогда стоял замок Торфинна. Он собирался натаскать мха, чтобы законопатить в хибаре дыры ввиду надвигающейся зимы. И даже мешок с собой специально взял. Господин Синяка совсем захандрили и перестали интересоваться ремонтом, но это вовсе не означало, что следует наплевательски относиться к предстоящему наступлению холодов. Сами же потом спасибо скажут, если не будет свистать во все щели. Он споткнулся о серую болотную кочку, выругался и хотел было пройти мимо - Пузан не любил эти места по вполне понятной причине - как вдруг кочка слабо пошевелилась и оказалась мальчиком, лежащим среди жидкой грязи и пучков желтой травы. Сам того не зная, Аэйт проделал путь, которым за много лет до него, задыхаясь и плача, бежала из Ахена Анна-Стина Вальхейм. Болото приняло его, и он исчез из глаз своих преследователей. Прошло несколько часов, прежде чем Бьярни отказался от намерения растерзать мальчишку и тем самым избавить себя от смертельной опасности. Аэйт лежал лицом вниз, длинные волосы пропитались грязью. Осторожно взяв его за плечи, Пузан перевернул свою находку на спину, и на великана уставились распухшие глаза, разбитые скулы, окровавленный рот. Пузан пришел в ужас. Только этого ему и не хватало. Если парень умрет и господин Синяка об этом проведают, хозяйская меланхолия достигнет крайних пределов, что, в свою очередь, сделает пузанову жизнь, и без того трудную, и вовсе невыносимой. Пузан обхватил его поудобнее и, шлепая по лужам, потащился по болоту, туда, где на горизонте поднималась сопка. Через некоторое время Аэйт тихонько сказал: - Пусти меня. Я могу сам. Великан бережно поставил его на ноги. Пошатнувшись, Аэйт прислонился к великаньему боку, постоял так немного потом осторожно вздохнул. В груди болело. Великан звучно шмыгнул носом. - Дойдешь ли? - с сомнением спросил он. - До сопки еще вон сколько... Не отвечая, Аэйт двинулся вперед. Шаг за шагом он поднимался по склону, и ларсова хибара приближалась к нему, словно толчками. Несмотря на то, что он никогда прежде здесь не бывал, его не оставляло странное чувство, будто он, наконец, вернулся домой, будто добрался до цели долгого пути. И каким-то образом он знал, что это действительно так. Он прошел по двору, мимо брошенных ведер, кострища и пятна разлитой недавно краски, переступил порог, не пригибая головы под низкой притолокой, и остановился, прислонившись к косяку спиной. Он увидел окно. Тесное помещение - и ослепительно синее, залитое солнцем маленькое окно. И тонкий силуэт человека, сидящего с ногами на подоконнике. Тот медленно обернулся, и Аэйт сразу почувствовал на себе его пристальный взгляд. Синяка мерил его глазами так, словно видел впервые и никак не мог определить, кто это появился вдруг перед ним. Неожиданно он показался Аэйту незнакомым и чужим. Аэйт думал, что хорошо знает это смуглое лицо, и эти глаза с пушистыми ресницами, и застенчивую улыбку. Он любил этого человека и шел к нему в смутной надежде избавиться от одиночества, от страха, от тоски по брату. Но в Синяке произошли перемены, и Аэйт с размаху ударился об это открытие, как о барьер, и замер в дверях. Он не сразу понял, что именно так его испугало. Синяка сидел, поджав под себя одну ногу и свесив другую, и Аэйт видел, что он босой. На нем была рваная стеганка без рукавов. За его спиной легкий сквознячок шевелил выцветшие, но идеально чистые ситцевые занавески. Нет, человек, лениво развалившийся на подоконнике, вовсе не был той страшной серебряной тенью, окруженной тусклым пламенем, которая когда-то встала перед ним из травы. Он был все тем же оборванцем и казался все таким же бездомным, несмотря на то, что теперь у него была хибара, и великан бдительно следит, чтоб господин Синяка был надлежащим образом накормлен и обогрет. Он молчал, без улыбки разглядывая своего гостя, и не двигался с места. Синие глаза казались усталыми, больными, очень старыми. Они словно видели что-то, еще скрытое от Аэйта. Из последних сил Аэйт шел к своему последнему другу, и неожиданно для себя оказался лицом к лицу с великим магом, власть которого не была ограничена ничем. Не играло никакой роли, как он выглядел, кем казался и какими вещами себя окружил. Полуразвалившаяся хибара вместо дворца, солдатские обноски вместо пурпурной мантии, уродливый тролль вместо блестящей свиты - все это не имело значения. Он не обременял себя всей той мишурой, которой любят забивать свои жилища чародеи. Магические кристаллы, курильницы, черепа, древние манускрипты - их не было и в помине. Для того, чтобы призвать темные силы, ему не требовалось сыпать волшебные порошки в чашу, где сам собой горит разноцветный огонь, потому что он был Силой сам по себе - и темной, и светлой. Мир, заключенный в раму окна, был всего лишь спинкой его трона. Аэйт задохнулся, словно его ударили в грудь. Вот теперь ему стало по-настоящему страшно. Он хотел бы убежать, но уже не смел. Как обратиться к нему, что сказать? Ингольв называл Торфинна "ваша милость"... Синяка поднял руку, отбрасывая со лба прядь темных, вьющихся волос, и перед глазами Аэйта мелькнуло выжженное чуть пониже локтя клеймо: сова на колесе. И словно этот знак давнего рабства мог что-то значить теперь, страх отпустил. Аэйт шагнул вперед и хрипло сказал: - Синяка... - Входи, Аэйт, - ровным, неживым голосом отозвался Синяка. - Входи, не бойся. Я знаю, зачем ты пришел. Аэйт жадно ел, нависая над глиняной плошкой длинными волосами. Обжигая пальцы, он вытаскивал большие куски рыбы и грыз их прямо с костями. Синяка задумчиво поглядывал на него сбоку. Во дворе Пузан разводил костер, готовясь согреть воду в большом чане. Аэйт обтер рот ладонью, повозил пальцы в траве и со вздохом потянулся, подставляя теплому, влажному ветру лицо. - Наелся? - спросил Синяка негромко. - Спасибо, Синяка. - Пузана благодари, - сказал Синяка и еле заметно улыбнулся. - Это он у нас тут хозяйничает. Брат-кормилец третьей гильдии. Пузан побагровел от смущения. Аэйт усмехнулся и тут же поморщился: болели рассеченные камнем губы. - Почему ты один? - спросил Синяка. - Где Мела? Аэйт вздрогнул. - Что мучаете парня? - вступился Пузан. - Он вон еле живой, в чем только душа держится... Дали бы хоть дух перевести... Синяка замолчал. Аэйт потрогал ссадину на левой щеке и тихонько сказал: - Я не знаю, где сейчас Мела, Синяк. Я его оставил на берегу реки, потому что... - Когда ты его оставлял, он был жив? - Вопрос прозвучал спокойно. - Да... Казалось, такой ответ полностью удовлетворил Синяку и, не задерживаясь больше на этой теме, он без перерыва перешел к следующей: - Где Вальхейм? Аэйт заплакал. Слезы больно разъедали ранку на щеке, и он был даже рад этому. Синяка сидел неподвижно и смотрел на него усталым взглядом. Синяка хорошо понимал, что означают эти слезы, но не испытывал ничего, кроме странного удовлетворения. Все правильно, думал он, слушая, как тихо всхлипывает Аэйт, и не отвечая на взгляды расстроенного великана. Он надеялся еще раз увидеть капитана, но в этом ему было отказано. Неведомая сила, которая бросила его в эту мясорубку под названием "жизнь", сейчас отнимала у него одну радость за другой. "Он одинок, устал и скоро его не будет..." "Как я умру, Асантао?" "Я не могу увидеть твою смерть. Я просто вижу мир без тебя". Аэйт плакал, и Синяка завидовал ему. Наконец он вздохнул и заставил себя сказать: - Не плачь, Аэйт. Это все уже не имеет значения. И маленькое измученное существо прижалось к нему благодарно, и тогда Синяка провел рукой по грязным белым волосам. - Не плачь, - повторил он. Пузан, ворча себе под нос, прикатил бочку, в которой собирался заквасить на зиму капусту, и с плеском вылил в нее ведро горячей воды. - Ингольв тосковал по Ахену... - сказал Аэйт. - Синяка, откуда он тебя знает? Когда я назвал твое имя, он весь побелел. Кто он такой? - Просто человек, - сказал Синяка. И нехотя пояснил: - Когда-то он был моим командиром. Много лет назад. Когда Завоеватели подошли к городу, доблестное командование послало на смерть пятьдесят человек. Мы защищали форт, прикрывая отступление основных частей. Нас осталось тогда двое - Вальхейм и я... - Я видел форт, - сказал Аэйт. - А это было страшно? Синяка посмотрел на него долгим взглядом, и Аэйту показалось, что на него повеяло холодом, точно распахнулась дверь по ту сторону земного бытия. - Не помню, - сказал, наконец, Синяка. Аэйт поежился. Синяка заметил это и улыбнулся. От его улыбки проницательного Пузана мороз пробрал по коже. Он в сердцах плюхнул в бочку еще одно ведро воды, стараясь произвести как можно больше шума. Аэйт спросил: - Как Ингольв оказался в Кочующем Замке? - А... - Синяка снова улыбнулся. - Очень просто. Торфинн спас ему жизнь. С причудами был старик... - Да уж... - буркнул Пузан. Синяка спросил: - Как погиб Вальхейм? - Его убил Косматый Бьярни, - ответил Аэйт. Наступило долгое молчание. Потом Синяка проговорил, очень спокойно, почти равнодушно: - Значит, Бьярни все-таки добился своего... И неожиданно для Аэйта усмехнулся. - Ты чего? - прошептал Аэйт. Он снова испугался, и Синяка опять погладил его по волосам. - Не бойся, Аэйт. - Ну вот что, - вмешался Пузан, - иди-ка сюда, конопатое чудище. Раздевайся. Хозяйской рукой он подхватил мальчика, стянул с него грязную, окровавленную одежду и окинул тощее тело неодобрительным взором, как бы оценивая, сколько же еды предстоит вложить в это несовершенное творение Хорса, прежде чем на него можно будет смотреть без отвращения. Аэйт переминался с ноги на ногу. - Лезь в бочку, - распорядился Пузан. - Ей все равно разбухать. Вон как рассохлась... Заодно грязь смоешь. Бочка стояла в луже и курилась паром. Недолго думая, Пузан засунул туда голого Аэйта, и мальчик зашипел от боли, когда горячая вода коснулась ссадин и царапин. Пузан принялся энергично тереть его пучком травы. Умытый, завернутый в одеяло, сытый, Аэйт заснул на солнце и не заметил, как его перенесли в дом и уложили на сундук. Синяка снова забрался с ногами на подоконник. Прибирая одежду Аэйта и немытую посуду, Пузан ворчал: - Поели бы, господин Синяка. - Я не голоден. - Так я и поверил! - взорвался Пузан и сердито грохнул мисками. - Еду бережете, что ли? Что ее беречь-то? Еще осень вся впереди. Вон, от вас уже одна тень осталась. Насквозь скоро будет видно. - Спасибо, Пузан. Я просто не хочу. - Будет вам изводиться, - сказал великан. Синяка не ответил, и Пузан ушел к заливу - стирать и мыть посуду. Синяка забыл о нем в ту же секунду, как захлопнулась дверь. Он смотрел на спящего. Бледная детская физиономия Аэйта, распухшая от слез, в ссадинах, царапинах, меньше всего была похожа на грозный лик судьбы. Синяка знал, конечно, что вся эта безоблачная жизнь на Пузановой сопке - только отсрочка перед тем, как принять то самое, единственное решение. А в том, что однажды он столкнется со своей судьбой вот так, напрямую, он не сомневался. Но никогда не думал, что она явится к нему в облике голодного ребенка, который доверчиво придет к нему в дом и уснет, ни о чем не подозревая. "Будет слишком поздно, когда ты поймешь, что такое - спасти Ахен. Такие, как ты, идут по своему пути до конца". В хибаре было совсем тихо. Еле слышно посапывал на сундуке Аэйт, и за окном плескали волны. И если прислушаться, то можно было уловить, как Пузан яростно начищает песком котел. "Даже обреченному дается последняя надежда". Вранье, устало подумал Синяка и слез с подоконника. Ветер свистел над Пузановой сопкой. В окне стояла ночь. Белые ситцевые занавески, сдвинутые в сторону, налились синевой. Огонек маленькой свечки, оплывавшей на подоконнике, вздрагивал и моргал. В углу, на вытертой козьей шкуре, мирно спал Пузан. Сидя на сундуке, напротив Синяки, Аэйт тихо, чтобы не потревожить великаньего сна, рассказывал о скальном народце, о гибели Торфинна и Кочующего Замка, о тролльше Имд и Косматом Бьярни. Синяка слушал внимательно, не перебивая, и вертел при этом в пальцах пустую катушку из-под ниток. Иногда он через силу улыбался - в тех местах истории, которые, по мнению рассказчика, должны были показаться ему смешными. Всякий раз от этой улыбки Аэйту становилось не по себе. В поведении Синяки ему постоянно чудилась странная отрешенность, как будто все случившееся уже не имело никакого значения. Аэйт протянул руку к огоньку свечи, и его пальцы окрасились алым. На мгновение он увлекся, а когда вновь повернулся к своему собеседнику и открыл уже было рот, чтобы продолжать, наткнулся на неподвижный взгляд ярко-синих, горящих в темноте глаз. Они казались больше, чем обычно, потому что в них стояли слезы. Аэйт запнулся на полуслове, и в хибарке наступила мертвая тишина. Страшные глаза пылали во мраке, и Аэйт хотел бы убежать от них, но не мог даже пошевелиться. И когда с ним заговорил спокойный, ровный голос, он тоже показался пугающе чужим. - Подойди ближе, - сказал Синяка. Темное, стиснутое стенами жилище скрипело под порывами ночного ветра, и Аэйту ничего так не хотелось, как бежать отсюда в приветливую ночь, к лесам, подальше от этих широко раскрытых, светящихся синих глаз. - Пожалуйста, подойди ко мне, - повторил Синяка. Он видел, что Аэйт испуган. Аэйт послушно подошел. - Не уходи, Аэйт, - попросил тихий, очень мягкий голос. - Ведь ты хочешь уйти? - Да, - вырвалось у него. Он с надеждой посмотрел на Синяку и увидел, что синий свет в глазах чародея медленно гаснет. - Я боюсь оставаться один, - сказал Синяка. - Пожалуйста, останься. Побудь со мной, Аэйт. Только одну ночь. Аэйт молчал. Синяка медленно пронес руку над пламенем свечи. Огонь прошел сквозь нее, как сквозь воздух, даже не поколебавшись. Смуглые тонкие пальцы засветились. - Только одну ночь, - повторил Синяка. - Завтра утром все уже будет иначе. - Хорошо, - прошептал Аэйт, не в силах оторвать взгляд от этих пылающих рук. Синяка тоже неподвижно смотрел на огонь. В ночном мраке красноватым пламенем была озарена только левая сторона его лица с острыми скулами и вьющаяся прядь на виске. - Хорошо, что это ты, Аэйт, - проговорил Синяка. Он встретился с мальчиком глазами, и Аэйт заставил себя улыбнуться. - Черный Торфинн говорил, что у меня не может быть друзей, - сказал Синяка. - Он ошибался, - откликнулся Аэйт. - Клянусь тебе Оком Хоса, Синяка, старик ошибался. (И далеко на бескрайних болотах, в деревушке, затерянной на реке Элизабет, гневно вспыхнул алым Золотой Лось). Синяка поднес руку к лицу. Сквозь растопыренные алые пальцы проглянул пылающий синий глаз, потом все опять погасло, и в темноте синякин голос тихо спросил: - И ты больше не боишься меня? Аэйт перевел дыхание. - Нет, - сказал он. - Почему я должен тебя бояться? - Сила сжигает меня, - отозвался голос. - Она гораздо больше, чем я могу вынести... - Синяка поднял голову и совсем другим тоном сказал: - Садись, Аэйт. Ты устал сегодня. Не обязательно стоять в моем присутствии. Аэйт пристроился рядом, и Синяка почувствовал, что мальчик дрожит. Он коснулся рукой белых волос, как дотронулся бы до головы испуганного животного. - Расскажи о себе, - сказал Аэйт. - Кто ты, Синяка? - Разве ты этого не знаешь? Аэйт немного подумал и помотал головой. - Я знаю, что ты - тот, кто без имени, - сказал он, - но это все равно, что не знать ничего. Как ты жил все эти годы? Почему Черный Торфинн так боялся тебя?.. По-моему, это куда важнее. В темноте Синяка улыбнулся. Аэйт слышал это по голосу, когда он заговорил. - Я последний в роду великих магов. Прежде чем исчезнуть, мои родные вложили в меня все свои силы, знания, всю власть, накопленную за долгие столетия. - А куда они исчезли? - спросил Аэйт, не зная, что повторяет вопрос, заданный самим Синякой много лет назад. И Синяка, усмехнувшись, повторил тот ответ, который некогда услышал. - Не знаю, - сказал он. - Просто исчезли. Он замолчал, и стало слышно, как за окном волны с шумом проволокли по берегу крупную гальку. Аэйт начал уже жалеть, что перебил Синяку. Но молчание не затянулось. - От всего, что мои родные сделали со мной, я и стал таким уродом, - просто добавил Синяка. Но он вовсе не был уродом, этот стройный, смуглый человек с грустными глазами, и Аэйт хотел сказать ему об этом. Но Синяка не дал своему собеседнику вставить ни слова. - У них не было времени, - продолжал он. - Они очень торопились. Я слишком поздно появился на свет. Мне было три года, когда я остался один. - Откуда ты знаешь все это? - А... - Синяка непонятно усмехнулся. - От нашего общего друга, которого ты так решительно превратил в кучку ржавых хлопьев, маленький Аэйт. Я встретил Торфинна из Кочующего Замка на этих болотах много лет назад. Еще в те дни, когда был человеком. - Он выговорил это равнодушно, словно о постороннем, и вздохнул. - Торфинн многое тогда рассказал мне. Я рожден для того, чтобы спасти Ахен, - так он сказал. Но ни словом не обмолвился, что я должен для этого сделать. - Вдруг Синяка горько засмеялся. - Я воевал за Ахен и едва было не дал себя пристрелить в форте. А когда зимой начался мятеж, Вальхейм ушел на улицы, и я пошел вместе с ним. Он знал, что это бесполезно, и я тоже это знал, но думал: вдруг мое присутствие им поможет? В результате нас опять чуть не убили. Теперь-то я понимаю, чего ради Торфинн так обо мне заботился. Ну а тогда мне было столько лет, сколько тебе сейчас, Аэйт, и я был глупее тебя ровно в два раза. А может, и в три. Едва очухавшись после побоев, я тут же решил, что все Зло в городе - от Косматого Бьярни. И я застрелил его, точно раздавил нечистое насекомое. И Зло бродило по берегам Элизабет еще столетие... Синие глаза опять ярко разгорелись в темноте. - И я убежал от Ахена, потому что не знал, что должен делать. И еще потому, что боялся... - И теперь не знаешь? Аэйт спросил это очень осторожно и вдруг вспомнил Ран в мутной воде ахенского порта. - А теперь знаю, - сказал Синяка. - Есть только одна возможность спасти Ахен. Для этого я и был рожден. - Какая? - Другой вариант прошлого. - Как это - другой вариант? Синяка задумчиво покусал ноготь большого пальца. - Как тебе объяснить, Аэйт?.. Будущее, как правило, существует в бесчисленных вариантах. Никогда нельзя заранее определить, какой именно из этих вариантов воплотится. Здесь все зависит от свободного выбора каждого из нас. Но когда будущее уже воплотилось и стало прошлым, тут уже никто ничего поделать не может. Прошлое ни от кого не зависит. Оно есть - и хоть ты тут убейся. Аэйт слушал и не понимал. - Но какие же могут быть варианты, если это так? - Это так, - сказал Синяка, - для всех, кроме меня. Не забывай, Аэйт, кто я такой. Я МОГУ ВСЕ. Вот что самое чудовищное. - Почему? Синяка словно не слышал вопроса. - Да, я могу все, - медленно повторил он. - Я могу вернуть время назад и создать иной вариант прошлого. Люди, которые погибли на той войне, останутся живы. Я могу повернуть вспять этот поток и заставить корабли Завоевателей пройти мимо. Другого спасения для Ахена не существует. - Что? - вскрикнул Аэйт. - Завоевания не было, - сказал Синяка. - Корабли ушли в другие миры. Ахен остался вольным городом, и чужие руки не разорили его... - Так это же... Это прекрасно! - не выдержал Аэйт. Теперь он понимал, почему Синяка сказал, что смерть Вальхейма не имеет значения. Теперь ничто не имеет значения. Погибшие не погибнут, если прошлое станет другим. Сгусток Зла не повиснет над городом, колокола не упадут с колоколен, и стены будут стоять вечно. Когда-нибудь Ахен встанет перед Аэйтом в синеватой дымке залива как награда после долгого пути, и ему не будет душно среди белых башен и домов с высокими черепичными крышами... - Да, - согласился Синяка. - Это прекрасно. Вольный город - без Завоевания, без войны, без разрушений. И без... Он замолчал. От дурного предчувствия Аэйт сжался. - Что? Что ты хотел сказать? Синяка молчал. Огонек свечки затрещал и погас, но почему-то в хибарке не стало темнее. - Что ты хотел сказать, Синяка? - настойчиво переспросил Аэйт. - Я хотел сказать, что в этом варианте прошлого не будет меня. Аэйт застыл с раскрытым ртом. Прошло несколько секунд, прежде чем он сумел выговорить: - Но почему? - Потому что отпадет надобность в моем появлении на свет. Они замолчали. Потом Аэйт тихо спросил: - Ты уверен? - Да, - сказал Синяка. - У меня есть еще одно доказательство. Аэйт похолодел. Он уже понял. - Торфинн?.. Юноша скорее уловил, чем увидел утвердительный кивок. - Мы оба должны исчезнуть из миров Элизабет. Торфинна уже нет... - Значит, это правда... - Да, Аэйт. В отчаянии Аэйт поднес к глазам ладонь с черным крестом. - Лучше бы ее отрубил Алаг... Синяка провел по его щеке, вытирая слезы, и жесткие мозоли царапнули по ссадинам на разбитом лице Аэйта. - Не плачь, - мягко сказал он. На небе над заливом засветилась тонкая фиолетовая полоска. Наступало утро. Точеный профиль Синяки отчетливо вырисовывался теперь на фоне посветлевшего окна. Аэйт увидел, что яркое синее пламя в глазах чародея угасло, и они стали бесцветными. "В конце концов, между "уже нет" и "никогда не было" разница невелика..." - Я тебя люблю, Синяка, - сказал Аэйт хрипло. - Свидетель Хорс, я буду тебя помнить. - Смотри, - сказал Синяка, показывая пальцем в окно. Сперва Аэйт не понял, на что он показывает, и посмотрел на синякин палец. Поначалу он даже не поверил своим глазам. Палец был белым, почти прозрачным, красноватым на сгибах. Аэйт перевел взгляд на лицо своего друга. Русые волосы, светлее, чем у Вальхейма, падали на бледный, как полотно, лоб. - Что с тобой? - шепнул Аэйт. Синяка взглянул на свою руку, заметил белизну кожи и нетерпеливо тряхнул головой. - Не туда смотришь. Там, за окном... Аэйт подошел к окну и выглянул. Первый луч солнца озарил полосатые сине-красно-белые паруса, которые только что показались на горизонте.