На ворон смотрела.  На машины, что во дворе стояли. На
серое скучное небо. На праздничный золотой крест Казанского
собора, вознесенный над крышами.
     Взгляд у девки был неподвижный, как у кошки, сидящей в
форточке. Белесые козьи глаза тупо и равнодушно пялились на
утро Великого Города.
     "Жениться на  ней,  что ли?"  -  подумалось вдруг ни с
того ни с сего.
     Сигизмунд пронес руку  мимо  девки  и  пощупал рубаху,
висевшую  на  батарее.   Высохла.   Он  сдернул  ее.  Девка
недоуменно обернулась.
     Сигизмунд потряс рубахой.  Потыкал пальцем то в  себя,
то в девку и неожиданно для самого себя выдал:
     - Ты - одевать! - И добавил: - Двала!
     Девка взяла залинявшую рубаху,  приложила к себе, явно
гордясь,   и  ушла  выполнять  приказ.  Ступала  она  очень
осторожно,   как  отметил  Сигизмунд  и,  подобно  муравью,
пользовалась раз и навсегда выверенным маршрутом.  В полной
безопасности же мнила себя, видать, лишь на тахте.
     Черт! Тахта! Вши! Изверг этот охтинский, мать его ети!
     И тут Сигизмунд вспомнил о том,  что зловредный кобель
обувку девкину сгрыз. О Господи! Сигизмунд взял стремянку и
полез  на  антресоли  -   искать  старые  резиновые  сапоги
Натальи.  Вроде, завалялись. Кажется, на антресолях Наталья
еще не шарила.
     Сапоги сыскались. И даже не дырявые.
     Пока Сигизмунд торчал на стремянке, девка выбралась из
комнаты.   Замерла.   По  всему  было  видно,   лихорадочно
соображает про себя -  как надлежит отнестись к увиденному.
Сообразила - спряталась назад и дверь затворила. Ну, полная
клиника!
     Сигизмунд спустился на пол и убрал стремянку. Крикнул:
     - Двала! Иди сюда!
     Дура,  вроде,  поняла. Высунулась. Удостоверилась, что
стремянки нет. Осторожно выбралась в коридор.
     Сигизмунд показал ей сапоги.
     - Примерь.
     Она  плюхнулась прямо на  пол и,  ухватив сапог обеими
руками,  принялась натягивать.  Сапог  оказался  великоват.
Сигизмунд убедился в этом, прощупав носок пальцем.
     - Ничего, - сказал он, - мы стелечку положим...
     Юродивая девка  вцепилась во  второй сапог  -  видать,
боялась, что лишат ее роскоши.
     Сигизмунд оставил  ее  тешиться с  обновой  и  вытащил
полиэтиленовый  мешок,   куда   обычно   складывал  шерсть,
вычесанную из кобеля.  Эту шерсть он напихивал в обувь, там
она  сваливалась  и   превращалась  в  превосходные  теплые
стельки.
     С  мешком  кобелиной  шерсти  Сигизмунд  направился  к
юродивой.  Невзирая на сопротивление,  решительно сдернул с
ее ноги сапог и  вложил в него шерсть.  Примял и расправил,
чтобы не  было комков.  Та же операция была проделана и  со
вторым сапогом.
     Юродивая прижала вновь обретенные сокровища к  груди и
немного покачала их, как младенца.
     Сигизмунд постучал себя  пальцем по  голове  и  принес
теплые  зимние  брюки.  Старые.  Они  были  ему  узковаты -
располнел за последние годы. А выбросить как-то жаль.
     Понудил  девку  натянуть  брюки.  Это  далось  большим
трудом.  Девка сперва не  хотела понимать.  Потом не хотела
надевать.
     Тогда Сигизмунд прибег к  последнему средству:  слегка
съездил ее по уху и показал на брюки.  Девка споро схватила
брюки и потопала к спасительной тахте.
     Вернулась  в  сигизмундовых брюках.  Видно  было,  что
грубым  обращением обижена.  Мужские брюки  висели  на  ней
мешком.  Сойдет.  Чай  не  на  прием  к  британскому  послу
отправляется.
     Сигизмунд  снял  с  вешалки  старую  куртку.  Проверил
карманы.  Нашел  старый  желудь.  Оставил желудь  девке  во
владение.
     Расправив полы,  надвинулся курткой на юродивую.  Та в
ужасе попятилась.  Споткнулась.  Села на  пол.  Заставил ее
встать  и  насильно  облачил.  Лунница  блестела в  распахе
куртки.
     Показал пальцем на  сапоги -  чтоб  одела.  Это  девка
выполнила с удовольствием.
     Сунув руку в  карман,  Сигизмунд извлек две  купюры по
пятьдесят тысяч.  Повертел ими перед девкой.  Пошуршал. Она
вытянула шею,  восторгаясь. Сигизмунд поспешно отстранился,
держась подальше от вшивых волос.
     Со значением потыкал пальцем в купюры.
     - Вот,  девка, - сказал он, - деньги. Хватит на первое
время. Если сходу на дурь не изведешь...
     И сунул ей в карман куртки. Она посмотрела на карман с
удивленным видом.
     И почему-то ощутил вдруг Сигизмунд,  что никакая девка
не наркоманка. Вдруг внятно ему это стало, а почему и как -
не уловить. Он даже и вдаваться в это не стал.
     Девка потопталась на месте,  явно не зная, чего от нее
ждут.
     А   Сигизмунд  никак  не   мог   решиться  выпроводить
юродивую.  Никак не  верилось ему,  что  вот сейчас за  ней
закроется дверь,  что уйдет она и унесет под старой курткой
такую силищу золота.
     И тут... Он вспомнил!
     Сигизмунд кинулся в  комнату,  где ночевала полоумная,
пошарил в тумбе и вытащил одну бесполезную вещь -  знакомый
из-за границы привез. "Коблевладельцу", как он выразился.
     Это  был  собачий  ошейник.   Да  не  простой,   а   с
батарейками.  По  всему  ошейнику шли  лампочки,  зеленые и
красные.  Когда  ошейник  замыкали на  кобеле  и  включали,
лампочки начинали мигать.  Смекалистые буржуи предназначали
сие устройство для ловли юркой черной псины в темном дворе.
     На кобеле ошейник не прижился - тот норовил его снять.
Яростно валялся в нем на земле.  И,  выводимый на прогулку,
упирался.
     Так что ошейник бесполезно валялся в тумбе.
     Теперь  ему  предстояло  сослужить  Сигизмунду  добрую
службу.  Бедная  корейская безделка даже  не  подозревала о
том, какая великая судьба ей уготована.
     Сигизмунд вынес ошейник в коридор. Предъявил юродивой,
потом замкнул и  включил.  Дивная вещь  произвела на  утлое
воображение  девки  сокрушительное  впечатление.  Ее  глаза
забегали, следя за мигающими лампочками. Она приоткрыла рот
и  дернула  рукой,   как  бы  устремляясь  к  явленному  ей
волшебству.
     - Нравится? - спросил Сигизмунд.
     Она  перевела взгляд на  него  и  снова  уставилась на
лампочки, не в силах оторваться от их мерцания.
     Когда  Сигизмунд выключил огоньки,  на  лице  юродивой
проступило выражение  растерянности и  обиды.  Он  поспешил
включить лампочки,  и девка снова засияла и даже засмеялась
тихонько.
     Держа  в  одной руке  ошейник,  другой рукой Сигизмунд
показал на  лунницу.  Юродивая перевела взгляд на лунницу и
заколебалась.  Потом снова посмотрела на ошейник. Сигизмунд
для убедительности встряхнул ошейником. Лампочки равнодушно
мигали.
     Девка вздохнула,  поднесла руки  к  шее  и  решительно
потянула лунницу через  голову.  Сигизмунд затаил  дыхание.
Сняла!  Он надел ей на шею ошейник -  подошел.  Все-таки не
обманул его  глазомер.  Снял.  Показал,  как застегивается.
Заставил повторить. С пятой попытки ей это удалось.
     Потом Сигизмунд с заговорщическим видом приложил палец
к  губам,  выключил лампочки и тщательно застегнул на девке
куртку. Мол, береги и чужим людям не показывай.
     Полоумная закивала.  Поняла. Приложила ладони к горлу,
как бы оберегая драгоценный ошейник.
     Сигизмунд подтолкнул ее к  двери.  Отпер.  Она еще раз
оглянулась и вышла за порог.
     Сигизмунд остался в дверях,  покачивая лунницу в руке.
Вот  так  просто.  Счастья всем  даром.  И  никто  не  ушел
обиженный.  Печально и просто мы бросились с моста, а баржа
с дровами...
     ...Девка уже миновала два лестничных пролета...
     ...плыла между нами...
     - Стой! - заорал Сигизмунд...
     ...И бросился ее догонять.
     Она подняла голову и  посмотрела на  него снизу вверх.
Испугалась чего-то. Дернулась к стене.
     Прыгая через ступеньки, он настиг ее. Схватил за руку,
будто клещами. И поволок наверх.
     Она цеплялась за  перила,  за  крашеную стену.  И  вс?
молчком.
     Сигизмунд  зашвырнул  ее  в  квартиру  и  со  страшным
грохотом захлопнул железную дверь.
     Дюжая  нордическая девка болталась в  его  руках,  как
тряпичная кукла. В ее бесцветных глазах плескал ужас.
     Сигизмунд шарахнул ее об угол и  начал орать.  Она еще
оползала на пол, а он уже надрывался.
     - Ты что,  блядь,  ебанулась?! Ты что ж такое творишь?
Полкило золота за... за... Дай сюда!
     Протянул руку, сорвал ошейник, изломал и стал топтать.
У нее тряслись губы, но пошевелиться она не смела.
     А  Сигизмунд  топтал  и  топтал  проклятый  ошейник  и
хрипло, утробно надсаживался.
     - Хули ж ты,  падла?!.  Издеваться?!.  С тобой, сукой,
как с человеком, а ты!.. Ты что, блядь, шуток не понимаешь?
Вконец охуела? На хера же так-то!.. На хера!!!
     Швырнул  лунницу  на   пол,   девке  под  ноги.   Она,
всхлипывая,  подобрала ноги под себя.  Не глядя,  пальцами,
нащупала лунницу и потащила к себе за ремешок.
     Сигизмунд в  ярости  огляделся.  Ближе  всего  к  нему
оказалась вешалка.  Метнулся к  ней.  Схватился за  куртку.
Рванул.  Сорвал.  Бросил.  Схватился сразу за две,  рванул.
Повалил  всю  вешалку.  Погребенный  в  ворохе  одежды,  со
страшным  матом  прорвался  на  волю.  Своротил  стремянку.
Тяжелые   челюсти   стремянки   сомкнулись   на   щиколотке
Сигизмунда. Заорав от боли, прыгая на одной ноге, последним
усилием  сорвал  со  стены  огромный  глянцевый календарь с
видами Гавайев и разодрал его в клочья.
     - Что ж ты,  гадина... - совсем тихо сказал Сигизмунд,
в бессилии опускаясь на пол напротив девки.
     Осмелев, девка шумно всхлипнула.
     Щиколотка у Сигизмунда болела невыносимо. Синяк будет!
Не  вставая  на  ноги,  он  подполз к  девке  по  полу.  За
Сигизмундом,  зацепившись,  волочился ватник -  для грязных
работ.
     Подобравшись  к  девке,  Сигизмунд  мгновение  яростно
смотрел на ненавистную зареванную харю, затем силком разжал
девке пальцы,  едва не сломав,  и  отобрал лунницу.  Провел
пальцем по золотым свастикам.  А потом,  разом решившись, с
силой,   едва   не   оборвав  ремешок,   надел   девке   ее
собственность на шею.
     После чего откинул голову к  стене и закрыл глаза.  На
душе было пусто-пусто.
     Слышал, как девка отползла от него, потом поднялась на
ноги и тихо убралась на знакомую тахту.
     Пришел кобель. Обнюхал разгром. Подобрался к хозяину и
стремительно вылизал ему  лицо.  Сигизмунд опустил руку  на
песий  загривок  и  сильно  сжал.  Пес  недовольно  рыкнул.
Сигизмунд  поднялся,   прихрамывая,   подошел  к   девкиной
комнате,  распахнул дверь. Девка сидела на тахте, забившись
в угол.
     Сказал с тихой яростью:
     - Здесь останешься.

        x x x

     В половину девятого включился магнитофон.
     Над  павшей  вешалкой,  над  сваленными  в  беспорядке
куртками, над поверженной стремянкой, над клочьями Гавайев,
над  непринужденно чухающимся  кобелем,  -  над  всем  этим
разгромом жизнерадостно понеслось:

     А  я  купил  советский кондом.  И  ты  купил советский
кондом.  Мы  их  склеим к  херу хер И  получим монгольфьер.
Советский кондом!

     Магнитофон был с  таймером и  являлся важным элементом
утренней побудки.  Каждое утро  он  исправно будил  хозяина
чем-нибудь   этаким.   Таким   образом   Сигизмунд  пытался
формировать новое настроение на  целый день.  Это  было его
собственное изобретение, и Сигизмунд им очень гордился.
     Вчера вечером,  перед тем,  как идти гулять с кобелем,
Сигизмунд долго возился,  отыскивая на  кассете эту  песню.
Песня принадлежала Мурру - любимому барду Сигизмунда.
     Мурр  не  любил,  когда  его  называли "бардом".  Мурр
вообще  мало  что  любил,  кроме  собственного  творчества.
Сигизмунду  тоже  не  нравилось  это  бессмысленно слово  -
"бард",  но другого подобрать не мог.  Как бы то ни было, а
то, что порождал Мурр, Сигизмунду сильно нравилось. И тощий
и злобный Мурр нравился.  Кроме того, они были ровесниками.
Наверное,  поэтому с  самого момента знакомства между  ними
установилось взаимопонимание.
     Время   от   времени   Мурр   забредал  к   Сигизмунду
посидеть-позлобиться.   Сигизмунд   же   меценатствовал  по
мелочи.
     Вот и вчера к вечеру,  предвидя,  что утро будет серое
да скучное,  разностальгировался по ушедшей эпохе и зарядил
таймерный  кассетник  старой,   еще   горбачевских  времен,
песней.  Оба они с  Мурром были тогда помоложе и смотрели в
собственное будущее куда оптимистичнее. У Сигизмунда еще не
иссякла  надежда  сменить  тараканов  на  более  пристойный
бизнес,  а  Мурра еще  не  окончательно вытеснила бездарная
попса,  туго набившая эстраду.  Будто тараканы. Те иногда -
по неведомым причинам -  во множестве набиваются в  звонки,
под выключатели и  в  прочие странные места.  Так и  тянуло
сделать  ш-ш-шик!..  И  это  тоже  странно роднило Мурра  с
Сигизмундом.

     Я  купил билет на  видак.  И  ты купил билет на видак.
Посмотрели -  прихуели,  В джинсах дырка - встал елдак. Вот
это видак!

     И  видеосалоны уже  канули -  а  хороший был бизнес...
Тесные  конуры,  подставка на  высокой  штанге,  телевизор,
вознесенный над головами,  как скворечник. В расплывающемся
синюшном  или  розоватом экране  -  размытая копия  фильма.
Гнусаво бубнит переводчик,  известный как  "король русского
полипа".  Звука почти не разобрать.  Что копия ворованная -
видать даже по морде льва,  разевающего пасть перед началом
титров... Десять-пятнадцать зрителей, выворачивающих шеи...
И  дебильные  Том  и  Джерри,  скачущие  перед  фильмом,  -
советская традиция "киножурналов".  Все радуются:  свобода,
бля,    перестройка!    Во   чего   вместо   "Ленинградской
кинохроники" гоняют!
     И ведь ушло,  ушло в прошлое -  а казалось,  было лишь
вчера!

     Я  купил  "Пирамида"  штаны,  И  ты  купил  "Пирамида"
штаны...

     - Сингва, - прозвучал гундосый девкин голос.
     Как  была,   в  куртке,  девка  выбралась  из  "своей"
комнаты.  Распухшая  от  слез  белесая  морда  обратилась к
Сигизмунду. Певца искала, не иначе. Дура.
     - Уйди!  - зарычал Сигизмунд, бессильно колотя кулаком
по полу.  Проходит жизнь,  проходит, утекает между пальцев!
На  что  извел  золотые  годы!   На  тараканов!   На  говно
променял...
     Девка продолжала стоять и моргать.
     - Сингва,   -   еще   раз   повторила   девка.   Будто
слабоумному.
     Сигизмунд сорвал с  ноги  тапок  и  запустил в  девку.
Попал. Девка безмолвно канула в комнате. Так тебе!..

     Я купил клея "Момент". И ты купил клея "Момент"...

     Иные  вон  сколько всего  себе  нажили.  На  иномарках
раскатывают.  Икрой красной рыгают.  И  жены их не бросают.
Держатся  за  них  обеими  руками.   На  Гавайях,   небось,
отдыхают.  Кокосы пьют и  гаитянок трахают.  "Баунти" жрут,
райское наслаждение... А начинали ведь вместе...
     А  он,  Сигизмунд,  поутру  среди  говна  лежит.  Вот,
юродивую подобрал. Федор Михалыч Достоевский, бля.
     Пакостный кобель  кожаную  перчатку из  кармана куртки
схитил. Жевать залег. Сигизмунд заметил, отобрал. Кобеля по
бородатой морде перчаткой огрел.

     Мы стоим к  плечу плечо.  Что бы склеить нам еще Клеем
"Момент"?

     Красная пелена ярости застлала глаза.  Во рту аж кисло
стало.  Сигизмунд  подскочил к  магнитофону,  схватил  его,
поднял над головой и  с  размаху шарахнул об  пол.  Во  все
стороны полетели детали.
     Воцарилась  тишина.   И   сразу  стало  легче.   Будто
отпустило что-то. Сигизмунд перевел дыхание.
     Ну все,  хватит.  Поднялся,  к девке пошел.  Полоумная
кулем сидела на тахте. Глядела настороженно, исподлобья.
     И лунницу свою -  как нарочно! - поверх дареной куртки
пустила.
     Стараясь не глядеть на золото, Сигизмунд сказал зло:
     - Здесь жить будешь. Тут. Пока не определимся...
     И пальцем под ноги себе потыкал.
     Дура сжалась. Не поняла.
     - Ну  что,   так  и   будешь  в  куртке  париться?   -
неприязненно спросил он.
     Юродивая молчала.  Он потянул куртку двумя пальцами за
рукав,  потряс,  показывая -  снимай, мол. У девки на морде
молящее выражение появилось.  Скуксилась.  Видать,  решила,
что отбирают у нее дорогой подарочек.
     Сигизмунд  зарычал,   сорвал  с  нее  куртку  и  хотел
отбросить  в  угол,  но  полоумная  вцепилась намертво.  Он
отпихнул девку и сделал по-своему. Та басовито заревела.
     Сигизмунд  повернулся  к  ней  спиной.  Обеими  руками
вытащил  из  комода  тяжелый  ящик.  Наталья упихивала туда
барахло,  которое  так  и  прело,  невостребованное годами.
Сигизмунд,  не  глядя,  схватил  охапку  каких-то  кальсон,
застиранных футболок,  поеденных молью джемперов,  курточек
кооперативного пошива - и швырнул в девку.
     Прошипел:
     - Подавись!
     И вышел, сильно хлопнув за собой дверью.

        x x x

     Ощущая в себе странное спокойствие и легкость,  собрал
клочья Гавайев и отправил их в помойное ведро.  Водрузил на
место вешалку.  Поставил стремянку. Повесил куртки и шапки.
В коридоре сразу стал просторно.
     И  вспомнилось,   почему,   собственно,   появились  в
коридоре эти  пошлые  Гавайи.  Во  время  последнего визита
экс-супруги  Сигизмунд  запустил  в  нее  эклером.  Наталья
увернулась. Осталось жирное пятно на обоях. Сегодня же надо
будет  купить какую-нибудь лабуду с  кошками или  гейшами и
налепить туда.
     Да,  лабуду купить.  Это непременно.  И еще жратвы.  И
водки.  Сигизмунд вдруг  остро  ощутил,  насколько ему  это
сегодня надо - выпить водки. Только не сейчас. К вечеру.
     Интересно, спит девка когда-нибудь?
     И тут -  чует она,  что ли,  что об ней мысли? - дверь
тихо приоткрылась,  и в проеме появилась юродивая.  Держала
цветастую  юбку  с  оборками  апельсинового цвета  -  пошив
молдаванских умельцев. Продавались такие на рынках в начале
девяностых. Или в конце восьмидесятых?..
     Потряхивая оборками и  шмыгая носом,  девка  вымолвила
что-то проникновенное и снова скрылась.
     Сигизмунду  вдруг  стало  страшновато.  Он  подошел  к
зеркалу, посмотрел себе в глаза. Произнес назидательно:
     - Ты  всегда,   бля,  в  ответе  за  тех,  блин,  кого
приручил... мудила грешный!
     Попытался улыбнуться.
     Но  из  глаз человека,  что таращился на Сигизмунда из
зеркала, неудержимо рвался ужас.

        Глава третья

     Зазвонил телефон.  Сигизмунд похолодел.  В  это  время
суток обычно названивает экс-супруга Наталья.  Залавливает.
Раньше в  офисе его ловила,  но  потом там номер поменялся.
Нового Сигизмунд благоразумно сообщать ей не стал.
     Наталья! У нее же ключи от квартиры. О Господи, только
не  это!  Мозг  лихорадочно  перебирал  варианты.  Поменять
замки,  а  по  телефону сказать,  что  болен гриппом.  Нет,
желтухой.  Инфекционным гепатитом. Тогда и замки можно пока
что не менять. Нет, лучше оспой.
     Оспой - не поверит...
     А,  ветрянкой!  Мол,  в  детстве не переболел...  Нет,
лучше желтухой.
     Так ведь с нее станется,  с Натальи-то, нацепить маску
и  приехать его спасать.  И  нервы заодно ему мотать.  И на
палочку их наматывать.  Вытягивать и наматывать, вытягивать
и наматывать...
     Какая еще вредная болезнь есть?  Корь?  Коклюш? Может,
холера? Не поверит.
     Грипп!    Страшнейший!!!   Все   время   чихаю-кашляю,
чихаю-кашляю...
     Телефон все  звонил и  звонил.  Блин,  давно надо было
поставить аппарат с АОНом и черным списком, а не жмотиться.
     Сигизмунд умирающе просипел в трубку:
     - Слушаю...
     - Гоша? - послышался в трубке обеспокоенный голос.
     Мать! Этого еще не хватало!
     - Да.  -  Сигизмунд придал голосу капризно-недовольное
выражение. - Что ты звонишь так рано?
     - А ты что, спал?
     - Да, - лаконично соврал Сигизмунд.
     - Совсем нас позабыл, не звонишь, - завела мать. - Ну,
как ты там?
     - Нормально.
     - Деньги-то есть? Не голодаешь?
     - Да, есть.
     - А  то ведь вы с Натальей-то разошлись!  -  Тоже мне,
новость! - Тебя и покормить-то некому...
     - Меня и Наташка не больно-то кормила, - угрюмо сказал
Сигизмунд.
     - Да уж,  - закручинилась мать. - Кто как не мать... А
ты не ценишь...
     - Ой, ну хватит... Как у вас-то дела? Что новенького?
     - Да что у нас,  стариков,  новенького?  Это у вас,  у
молодых...
     Сигизмунд никак не отреагировал.
     Слышно было, как возится в комнате безумная девка.
     - А? - переспросил он.
     - Я говорю, как Ярик? - повторила мать.
     - А? Кто?.. А, нормально.
     Яриком - Ярополком - звали сигизмундова сына. Ему было
пять лет. Жил он, естественно, с Натальей.
     - Что-то голос у  тебя грустный,  -  заметила мать.  -
Ничего не случилось?
     - Не-ет,  -  с деланным удивлением сказал Сигизмунд, -
вс? путем.
     - Ты что, там не один?
     - Один, - легко соврал Сигизмунд.
     - Мы  тут с  отцом хотели к  тебе заехать.  Завтра тут
будем неподалеку...
     Сигизмунд мысленно застонал.  "Неподалеку" - это они в
собес собралась, не иначе.
     Уже  второй  год  отец  доказывает,  что  всю  блокаду
просидел  в  осажденном Ленинграде.  В  собесе  не  верили,
требовали бумаг.  В то,  что бумаги в войну сгорели, - в то
верили охотно.  Но  ничего поделать не могли.  И  требовали
бумаг.
     Время  от  времени отец  находил какой-нибудь  клочок,
имеющий косвенное отношение,  и ехал с ним в собес.  Клочок
приобщали,  но все равно не верили.  Требовали еще. Отец не
терял надежды, что критическая масса клочков в какой-то миг
переродится  в  абстрактные  льготы,   о  коих  многословно
распинаются жирные рожи по "ящику".
     Сигизмунд устал его разубеждать.  После каждого такого
похода отец долго пил корвалол, а мать по телефону сообщала
Сигизмунду    подробности.    Подробности    всегда    были
омерзительны.  Сигизмунд  выслушивал,  постепенно впадая  в
человеконенавистничество.
     Так и подкрадывается старость, думалось в такие дни.
     - А я тебе носки вяжу, - сообщила мать.
     За стеной девка что-то с грохотом уронила.
     - Я сам к вам заеду,  -  торопливо сказал Сигизмунд. -
На выходных. Пока...
     И собрался было положить трубку.
     - Погоди-ка, Гоша, - сказала мать.
     Сигизмунд снова поднес трубку к уху.
     - Ну, что еще? Я опаздываю.
     - Как  песик?  -  спросила мать.  -  Глазки  перестали
гноиться?
     - Уже давно,  -  сказал Сигизмунд.  И  снова попытался
положить трубку.
     - Гоша,  -  строго  спросила мать,  -  ты  налоги  ВСЕ
платишь?
     - Что? Какие налоги?
     - Ты,  Гошка,  гляди.  Сейчас такая налоговая полиция.
Глазом  моргнуть  не  успеешь...  А  отвечать за  все  тебе
придется.
     Мать очень гордилась тем,  что  ее  сын -  генеральный
директор.
     С другой стороны -  об этом она не уставала твердить -
ее  материнское сердце  вс?  изболелось.  Ведь  каждый день
сообщают:   такого-то  генерального  директора  застрелили,
такого-то - взорвали... Да еще указы эти строгие...
     - Ты смотри, Гошка, - ворковала мать, - смотри. Сейчас
люди совсем совесть потеряли.  Как бы  тобой не прикрылись,
не  обманули.   Вон,  как  хитрят...  Вчера  в  "Телеслужбе
безопасности"...
     - Мама! - в отчаянии сказал Сигизмунд. - Я опаздываю!
     - Я  тебе  дело говорю!  -  рассердилась мать.  -  Это
раньше была налоговая инспекция,  а теперь -  полиция.  Это
другое.  Изобьют ни  за  что,  а  потом еще и  посадят.  По
телевизору...
     - Ну все, все, - сказал Сигизмунд. - Пока.
     И положил трубку.
     Настроение испортилось вконец.
     Мать удивительно ловко в  кратчайшие сроки надавила на
все больные мозоли Сигизмунда.  Наталья, собес, "Телеслужба
безопасности", налоговая инспекция-полиция...
     Налоги,  по глубочайшему убеждению Сигизмунда, уходили
на прокорм разной ненасытной жирной сволочи. Более же всего
Сигизмунда  бесили  репортажи  о  заседании  Думы.  Вид  то
дремлющих,  то дерущихся "избранников" вызывал у Сигизмунда
дичайшее раздражение.
     Вспоминался  какой-то   древний  китайский  царь   или
император,  хрен его разберет, - он всех придворных в говне
перетопил.  Умный был  человек,  светлая голова,  ничего не
скажешь.  Да и вообще,  китайцы - великий народ. Вон, стену
какую построили...
     Сигизмунд твердо знал:  если бы Президент отдал приказ
утопить   нынешних  толсторылых  чинуш   в   вышеозначенном
субстрате,  он,  Сигизмунд,  за такого Президента последнюю
каплю крови бы отдал.
     И   за   мэра  бы  отдал,   если  бы  мэр  собесовских
бюрократических гадин на  площади повесил.  На Сенной.  Или
где  там  Федор  Михалыча бесноватого расстреливали?  Перед
ТЮЗом им.Брянцева? Тоже хорошее место.
     Только не бывает такого. Потому что не бывает никогда.
     Тяжко на свете жить, ох, тяжко.
     Сигизмунд перевел дыхание. Снова взял телефон и набрал
номер своего офиса.  Светочка была уже на месте. Она всегда
приходила рано.
     С  бухгалтером Сигизмунду повезло.  Светочка свое дело
знала  туго,  а  в  другие дела  не  совалась.  За  это  он
регулярно платил ей  зарплату и  два  раза  в  год  выдавал
премиальные.  Светочка  работала  на  Сигизмунда  в  "Новой
Победе". Потом у них был перерыв в совместной деятельности.
Организуя фирму "Морена",  Сигизмунд вспомнил о  Светочке и
позвонил ей. Оказалось, что ей нужна работа.
     - Светлана? Это Морж. Ты сегодня на работе?
     Глупый вопрос. Конечно, она на работе.
     - Да, - ответила Светочка.
     - Я сегодня не приду,  -  сказал Сигизмунд.  - Завтра,
наверное, тоже.
     - Что  отвечать,  если позвонят?  -  деловито спросила
Светочка.
     - Скажи - уехал в Москву. Послезавтра буду.
     - Ладно, - сказала нелюбопытная Светочка. - У тебя все
в порядке?
     - Более-менее, - сказал Сигизмунд. - Целую.
     Время  от  времени они  со  Светочкой необременительно
занимались любовью. Это значительно упрощало их отношения.
     - Пока, Морж, - сказала Светочка и положила трубку.
     Так. С этим улажено. Теперь насчет заявок.
     Диспетчером у  Сигизмунда была его  бывшая сослуживица
по  полиграфическому комбинату.  Как изящно шутил Морж,  по
тюремному заключению.
     Людмилу  Сергеевну  он   не  видел  с   самого  начала
перестройки.  В  эпоху  становления фирмы "Морена" случайно
повстречал  на  улице.   Разговорились.  Людмила  Сергеевна
откровенно бедствовала.  На полиграфическом ей семь месяцев
не платили зарплату,  а потом сократили.  До пенсии еще три
года...
     Подумав,   Морж   взял   ее   на   работу   телефонным
диспетчером.  Он  знал  Людмилу  Сергеевну еще  по  прошлым
временам как ответственного и исполнительного работника.  К
тому же ее старорежимная советская манера общаться вызывала
доверие у клиентов.
     - Здравствуйте, Людмила Сергеевна, - сказал Сигизмунд.
- Это Морж.
     - Здравствуйте, Сигизмунд Борисович.
     - Как самочувствие?  - спросил Сигизмунд и поймал себя
на том,  что со своим диспетчером разговаривает сердечнее и
искреннее, чем с матерью.
     Людмила   Сергеевна   сказала,   что   прекрасно  себя
чувствует.
     - Заказов нет?
     - Один. Обработка квартиры. На проспекте Славы. Федору
я уже передала.
     - Меня сегодня на  работе не  будет.  Приболел.  Федор
пусть отстреляется и мне перезвонит.
     Сигизмунд  буквально  видел,   как  Людмила  Сергеевна
озабоченно нахмурила брови.
     - Может,  к  вам  заехать?  Я  бы  малинки привезла...
Полезно.
     - Спасибо, у меня есть, - соврал Сигизмунд.
     - А,   ну  тогда  поправляйтесь,   -  сказала  Людмила
Сергеевна.
     Сигизмунд попрощался и  положил трубку.  Он знал,  что
Людмила Сергеевна позвонит его  матери,  и  они долго будут
обсуждать - и его, Сигизмунда, и нынешние тяжелые времена.
     И тут новый грохот донесся из комнаты, где шебуршилась
юродивая девка.
     - Что там еще такое?! - дико заорал Сигизмунд.
     Он  метнулся в  комнату  и  распахнул дверь.  На  полу
лежала груда  тряпья,  сверху -  перевернутый ящик.  Девка,
видать, шарила по комоду - любопытствовала и выдернула один
ящик.
     Комод был  брежневских времен,  из  плохой ДСП.  Доски
перекосило,  и  вставить назад выдернутый ящик удавалось не
вдруг. Косорукой девке это и вовсе не удалось. Тут умелец -
и тот повозится.
     Девка  с  виноватым видом  начала  что-то  многословно
объяснять.  И показывала.  Целый театр пантомимы развела. В
общем,  сидела она, девка, никому не мешала. В безумие свое
погружалась.  А  ящик тут возьми да выскочи!  А  барахло из
ящика возьми да и  вывались!  Она-то,  конечно,  хотела как
лучше.  В общем, пошла она, девка, ящик на место ставить. А
он ставиться не захотел. Вот, палец ей прищемил.
     И предъявила прищемленный палец.
     Сигизмунд  взялся  за  ящик.  Девка  топталась  рядом,
заглядывала  через   плечо,   помогать  пыталась.   Вшивыми
волосьями  на  Сигизмунда трясла.  Сигизмунд  отпихнул  ее.
Попытался поставить ящик на место.  Прищемил палец.  Взвыл.
Уронил  ящик.  Закружил  по  комнате,  сдавленно матерясь и
тряся рукой.  Юродивая заволновалась,  стала ходить следом,
сочувственно бормоча.  Сигизмунд  остановился,  обернулся и
рявкнул на нее без слов. Отскочила.
     Наконец  он  водрузил  ящик,  затолкал  туда  барахло.
Подошел  к  девке.  Она  глядела  настороженно,  помаргивая
белесыми ресницами.
     Сигизмунд  взял  ее   за  плечи,   стараясь  держаться
подальше от  вшивых  волос,  развернул мордой  к  комоду  и
показал: мол, забирай. Мол, все твое.
     Та сперва не поверила.  Выказала удивление.  Сигизмунд
покивал и рукой на комод показал,  потом на девку.  И снова
покивал: тебе, мол, тебе!
     Она рассиялась.  Подошла к комоду.  Любовно огладила и
охлопала,   будто   добрую   корову,   изделие  приозерских
халтурщиков.
     Сигизмунду  стало  тошно.   Едва  не  плюнул.   Совсем
расшатана у девки система ценностей.
     А  юродивая,   как  назло,  отблагодарить  попыталась.
Поняла уже,  что лунница ему глянулась. И снова потянула ее
снимать.   Когда  он  люто  глянул  на  нее,  улыбнулась  и
закивала.
     Сигизмунд сказал устало:
     - Слушай,  дура,  убери  ты  это  куда-нибудь  с  глаз
подальше!
     Не поняла. Голову набок сделала.
     - Зарежут тебя за  эту штуку,  -  сказал Сигизмунд.  И
показал пальцем сперва на лунницу, потом на девку, потом по
горлу чиркнул ладонью.  - И тебя зарежут, и меня с тобой за
компанию.
     Дошло.   Глаза  округлила,  руки  к  луннице  прижала.
Отступила на шаг.
     Сигизмунд  еще  раз  пантомиму  повторил  и   на  окно
показал. Оттуда, мол, тать придет, оттуда.
     Видно было, что девка не на шутку растерялась. На окно
с испугом глянула. Головой покачала.
     - Что,  не веришь?  -  озлился Сигизмунд.  -  Придут -
поздно не верить будет. Лучше мне поверь.
     Похоже, до девки медленно дошло.
     Струхнула.
     Теперь надежду надо показать. Надежду на спасение. Что
делать, то есть, чтобы не пришли и не зарезали.
     Уже привычно чувствуя себя полным идиотом, Сигизмунд с
хитрым  видом  "снял" нечто  невидимое с  шеи,  прокрался к
комоду и открыл дверцу.  Поманил девку пальцем, чтобы ближе
подошла.
     Под  полками  в  платяном  отделении комода  был  вбит
заветный гвоздик.  Наталья когда-то  кулончики на  цепочках
вешала. Любила прибалтийские побрякушки из янтаря.
     Показал девке на гвоздик.  В  лунницу пальцем потыкал,
потом на гвоздик опять показал.  С  многозначительным видом
поджал губы, на шаг отступил и покивал, закрывая глаза.
     Девка  помедлила немного и  лунницу сняла.  Глянула на
Сигизмунда недоверчиво. Он еще покивал. Подражая крадущимся
движениям Сигизмунда,  девка  подобралась ближе к  комоду и
повесила лунницу на гвоздик.
     Сигизмунд сказал:
     - Умница, Двала.
     И заставил себя скупо улыбнуться.
     Девка  плотно  надвинула одежду,  висевшую в  платяном
отделении, закрыла лунницу. Поняла, видать. Смотри ты...
     Сказала что-то. Показала на окно, на Сигизмунда. Потом
замахнулась, будто жердиной кого-то огреть хотела.
     Учила,   видать,  как  со  злодеями,  что  из-за  окна
налезут, обходиться надобно.
     Сигизмунд с  важным видом покивал.  Уж  конечно,  он с
ними разберется.  Всех в  капусту постреляет.  Уж и пулемет
припасен...
     Сигизмунд  показал,  как  будет  палить  из  пулемета.
Поводил воображаемым стволом вправо-влево,  сопровождая это
дурацким "та-та-та-та!" Господи,  какой детский сад! Еще на
палочке верхом можно проехаться...
     Дурочка исключительно глупо хихикнула. А потом с очень
противной интонацией прогнусавила:
     - Махта-харья Сигисмундс...
     - Сама ты Мата Хари,  - сказал Сигизмунд. - Деревня...
Мата Хари-то бабой была. И не тебе, дуре, чета.
     И пошел в коридор. Девку поманил, чтобы следом шла.
     Они подкрались ко  входной двери.  Кобель крутился под
ногами - намекал, что гулять пора.
     Сигизмунд со  свирепым лицом на дверь показал и  снова
по горлу себя чиркнул.  Мол,  враг - он и отсюда проникнуть
может.
     Девка кивнула. Поняла и это.
     Еще  Сигизмунд воспретил ей  в  свою  комнату  ходить.
Подвел к  двери  и  кулаком погрозил.  По  горлу чиркать не
стал,  чтоб не  пугать лишний раз бедную дуру.  И  без того
зашуганная.
     Вняв   уроку,   юродивая   обнадеживающе  покивала   и
отправилась к себе на тахту. Уселась, поджав ноги. Вслед за
нею  туда  же   шмыгнул  кобель.   Вспрыгнул  на   тахту  и
пристроился там  спать.  Любит,  чтоб  поближе к  человеку.
Сигизмунд остался  в  коридоре,  задумчиво созерцая  жирное
пятно на стене.
     Слышно было,  как  девка  кобелю что-то  втолковывала.
Долго и скучно втолковывала,  на разные голоса одно и то же
повторяла.
     Сигизмунд поначалу прислушивался,  потом плюнул. Очень
уж монотонно девка талдычила.  Куцые девкины мысли неспешно
ползали по кругу.
     Ага!  Вот  что надо сделать.  Телефон на  автоответчик
поставить.  И звук убрать, а то еще полоумная перепугается,
от страха в окно выбросится.
     Автоответчик у  Сигизмунда был что надо.  Должно быть,
еще Кеннеди с  Хрущевым помнил.  Сигизмунду он  достался от
приятеля,  который уехал в  Америку "с концами".  В обычное
время автоответчик, размером с добрый магнитофон, пылился в
коридоре,   в  стенном  шкафу,   среди  прочей  технической
рухляди.
     Было в  нем что-то устрашающе-ущербное,  что не давало
Сигизмунду подключить его и  оставить в  комнате.  С другой
стороны,  наличие в  доме  какого-никакого автоответчика не
позволяло   рачительному   генеральному   директору   фирмы
"Морена" приобрести новый.
     Так  вот  и  жил  в  диалектических противоречиях.  По
Гегелю.
     Взял деньги из ящика стола. Зашел в "девкину" комнату.
Девка  заливалась слезами.  Кобель  заботливо  вылизывал ее
лицо.
     Сигизмунд поднял куртку,  что прежде дал девке,  когда
гнать ее хотел.  Вытащил из кармана деньги.  Приобщил к той
сумме, что уже взял. Куртку бросил обратно.
     Разжился листом бумаги,  карандашом и снова вернулся к
юродивой.  Сесть ее  понудил,  подсунул лист ей под ногу и,
брезгливо морщась, обвел.
     Девка оцепенела от  ужаса.  Залопотала что-то.  Лист с
обведенным следом отобрать пыталась -  Сигизмунд не  отдал.
Заревела  пуще  прежнего.  Кобель  снова  на  тахту  полез,
хвостом замахал.
     Выходя  из  комнаты,  Сигизмунд  на  мгновение  поймал
девкин  взгляд.  Страх  в  этом  взгляде был.  И  вроде  бы
ненависть  тоже.  Сигизмунд  одернул  себя.  Нашел,  о  чем
думать!  Психи - они все такие. Только что они тебя любили,
умереть за тебя были готовы,  а  проходит миг -  и они тебя
уже ненавидят.
     На Пряжку ее сдать, что ли...
     Но и  на Пряжку сдавать девку уже не хотелось.  Раньше
сдавать надо было.  Сейчас Сигизмунд уже  в  нее  вложился.
Заботу свою на нее потратил.
     Сигизмунд оделся, тщательно запер дверь и вышел.

        x x x

     На  улице  он  с  облегчением вдохнул свежего воздуха.
Хорошо-то как вдали от девки! Правду говорят, с безумными и
сам психом постепенно становишься.
     Пошел посмотреть на  свои  объявления.  "НАЙДЕНА БЕЛАЯ
СУКА".  Одно  уже  сорвали,  поверх второго налепили призыв
устраиваться на работу в компанию "Гербалайф". Гербалайфное
объявление  успели  осквернить надписью  "Я  ЛЮБЛЮ  СЛАДКИХ
ЛОХОВ".
     Сигизмунд  вдруг  с   особенной  острой  и   тоскливой
ясностью понял: это о нем. Это он, С.Б.Морж, - сладкий лох.
     Плюнул.
     Первым делом отправился по аптекам.  Вошебойку искать.
Вшей сигизмундова фирма не травила.  Вот если бы у  девки в
голове тараканы жили...
     Впрочем,  они-то  в  ней  как  раз  и  жили.  Но  этих
тараканов сам Зигмунд Фрейд травить отказывался.
     Сперва Сигизмунд посетил жутко навороченный DRUG STORE
в  самом  начале  Невского.  Среди  сверкающей  белизны  во
множестве были  разложены различные тампаксы и  заграничные
пилюли,   снимающие  симптомы,   но   не   лечащие  никаких
заболеваний.   Цены  пилюлям,   натурально,  были  заряжены
ядерные.
     В углу аптекарша в аккуратном зеленом халатике интимно
ворковала с какой-то бабой в норковой шубке.
     Сигизмунд громко спросил, вторгаясь в их беседу:
     - От вшей есть чего?
     Аптекарша повернулась в  сторону  Сигизмунда.  Баба  в
мехах скучно навалилась на прилавок, отставив задницу.
     - Простите? - процедила аптекарша.
     - От  вшей,  говорю,  есть?  -  повторил Сигизмунд еще
громче. И почесал затылок.
     - Нет,  -  холодно  сказала аптекарша.  И  вернулась к
беседе с бабой.
     - А почему? - спросил Сигизмунд.
     - Не завезли, - не поворачиваясь, процедила аптекарша.
     - А чем вы, бля, тут думаете? - осведомился Сигизмунд.
     Ему  не  ответили.   Этот  вопрос,  собственно,  и  не
требовал  ответа.  Сигизмунд вышел.  Дверь  за  его  спиной
громко хлопнула - ага! пожлобились, не поставили беззвучную
пружину!
     Настроение немного поднялось. Проходя мимо витрины, он
видел,  что баба в  мехах косится на него сквозь стекло.  И
почесался еще раз - под мышкой.
     В аптеке на Желябова ему предложили шампунь. Сигизмунд
отказался.  Такой фитюлькой можно разве что у  кошки блошку
извести.  Да и то не у всякой, а у короткошерстной. Девкину
же гриву только керосин,  пожалуй,  и возьмет.  Да где его,
родимого, найти! В хозтовары пойти, что ли?
     В  аптеке возле Аничкова моста тоже  ничего путного не
оказалось.   Там  в  основном  от  кашля  лечили.  Каким-то
немецким доктором.  "HERR DOCTOR,  ICH  BRAUCHE..."  А  вот
страждущая киска на  рекламе была ничего.  И  что  это  ей,
интересно, киске, такого от герр-доктора понадобилось?
     Сигизмунд перешел Невский и  двинулся по направлению к
площади Восстания.  Имелась там  еще одна аптека,  довольно
дельная.
     Перешел Владимирский...
     И остановился.
     "Сайгон".
     Бывший "Сайгон", конечно.
     А было время.  Стояли хайрастые,  обвешанные феньками,
одетые в  тряпье с  чужого плеча.  И пахло от них погано...
"Обдолбанный Вася с обдолбанной Машей стоят у "Сайгона", на
кубик шабашат..."
     Сигизмунд,  надо отдать ему  должное,  в  феньках и  с
хайром тут стену не  подпирал.  О  "кубиках" и  говорить не
приходится -  не  употреблял.  Но  со  многими здоровался и
многих знал.
     Вспомнился вдруг Витя-колесо.  Витю знали все. Сколько
полтинников ему Сигизмунд напередавал - не счесть.
     Полтинник! ПЯТЬДЕСЯТ КОПЕЕК! Смеху подобно!
     В  последний раз Витю Сигизмунд видел в трамвае.  Было
это году в девяностом. Скучен был. Несчастен.
     Сигизмунд  воспринимал закрытие  "Сайгона"  как  некий
знак. Знак, что закончилась юность. И не он один так думал.
Многие так считали.
     И  остепенились.  И занялись делом.  И он,  Сигизмунд,
тоже остепенился и занялся делом.  Тараканов,  блин, теперь
морит.
     В  каком же году его закрыли?  В  восемьдесят седьмом.
Точно, в восемьдесят седьмом. Вся жизнь с тех пор как будто
прошла.
     Паскуднее  всего  было  в  первый  год,  когда  вместо
"Сайгона"  открыли  "унитазник".   Этого  плевка  в   морду
сайгоновские не простят никогда. Из-за сверкающих витрин, в
мертвенном свете "дневных" ламп,  тупо  и  слепо таращились
скудно    рассеянные   по    торговому    залу    предметы,
предназначенные  для  сранья,   ссанья,  блева  и  сливания
помоев. Раковины, унитазы. Вся это ссотно-блевотная роскошь
сверкала  антрацитовой  чернотой,   белизной,   голубизной,
розовизной.
     Сигизмунду  в  те  годы  остро  и  бунтарски  хотелось
метнуть в  витрину камнем.  Он  знал,  что  многие  из  его
поколения хотели того же. И признавались при встречах. Даже
как будто хвалились.
     А заходить в эту лавку считалось западло. В нее только
новые  русские заходили,  родства не  знающие.  И  граждане
дружественного и вражественного Кавказа. Те родство ведали,
да только другое, не наше. А на "Сайгон" им насрать было...
     Теперь   бывший   "Сайгон"  окружал  глухой  забор   с
"кислотной"  живописью  -   обломки  предвыборной  кампании
Президента.  За  забором  что-то  ремонтировалось -  уже  в
который раз.
     От  Аничкова  моста  донесся  звук  саксофона.   Играл
кто-то, иностранцев ублажая или просто денежку выклянчивая.
Хорошо играл.  Старый добрый джаз.  "Мэкки-нож". Элла пела.
Теперь уже покойная. И Армстронг пел. Его давно уже нет.
     И  скрутило Сигизмунда так,  что  хоть волком вой.  Аж
глаза зажмурил.
     А  сакс все выводит и  выводит.  Спасибо,  потом ветер
переменился - отнесло "Мэкки-ножа", утопило в Фонтанке.
     Вспомнилось еще раз про унитазы со злобой нехорошей. И
решил  вдруг  -  железно,  каменно решил,  до  самой утробы
решением  этим  враз  прошибло  -  что  назло  унитазам вот
возьмет да и оденет юродивую девку как принцессу. Не фиг ей
в  отрепьях  бегать.   Раньше-то,   когда  с  Витей-колесом
здоровался, когда кофе здесь пил, когда со столькими болтал
о  том,  о  сем,  ни  о  чем,  когда от обшмыганных носа не
воротил,  когда  Кастанеду  в  слепых  распечатках,  анашой
провонявших,  читал  жадно  -  тогда ведь  даже  вопроса не
возникло  бы,   оставить  ли  девку,   гнать  ли  юродивую,
накормить ли  ее  или  просто выставить за  дверь...  Тогда
иначе было. Тогда все братья были и сестры. И флэты были со
вписками.  И  не  думали,  тянется за  вписанным что или не
тянется. Вписывали - и все.
     Снова сакс налетел.  Глена Миллера завел. Ох, паскуда,
что же он со мной делает!
     А  что?  Взять дуру да и  нарядить.  Сапоги ей купить.
Сапожки.  Назло  всему  говну  иноземному!  Вшей  вывести и
укладку "веллой -  вы великолепны" сделать.  Пусть хоть для
девки полоумной "Сайгон" по-прежнему будет существовать - с
"системой" да с флэтами-вписками.
     Вот  откуда только девка  такая приперлась?  Из  какой
глуши? Неужто там до сих пор не знают, что "Сайгона" больше
нет?
     Да нет,  ларчик-то просто открывается. У девки-то явно
не все дома.  Вот и вообразила по своей помраченности,  что
все еще стоит "Сайгон".  И приперлась. А ее - р-раз! - и на
Охту. Вот гниды, безумную - и то...
     Ну точно!  Притащилась,  бедная,  думала,  что впишут.
Иначе что бы ей на Невском делать?  И  одежка на ней как на
системной -  какой,  к херам,  гринпис!  В "Сайгоне" в свое
время и похлеще выеживались.
     Так что пусть эти суки не думают, что "Сайгона" больше
нет.  Что  задавить можно  систему первого созыва какими-то
унитазами.
     Деньги - говно! А так хоть какая-никакая польза...
     Возле  "Художественного" Сигизмунд  увидел  Мурра.  То
есть, он чуть позже сообразил, что это Мурр.
     Тот  стремительно шел  навстречу,  волоча здоровенный,
как гроб,  гитарный футляр. Лицо у Мурра было исступленное.
Думал о чем-то, по сторонам не глядел.
     Прошел  мимо,   не  заметив.   Сигизмунд  остановился,
оглянулся.  Хотел окликнуть, догнать, но потом передумал. И
снова мыслью к системной девке устремился.
     ...Да,  как принцессу!..  Назло!.. На "назло" денег не
жалко. Мильон потрачу!
     В  старой доброй аптеке на площади Восстания вошебойка
нашлась.  И не одна. И торговала там не томная красавица, а
деловитая  бабка  с  усами.  Бабка  вс?  знала  и  во  всем
разбиралась.   Присоветовала  не   что  подороже,   а   что
поядреней.
     Сигизмунд  к   бабке  отнесся  с   полным  доверием  и
рекомендуемое ею средство купил.  На всякий случай взял две
упаковки.  Протолкался к  выходу и с теплым,  расслабленным
чувством направился в сторону "Пассажа".
     Если бы  Сигизмунд жил в  Америке,  то перед тем,  как
пойти  в  "Пассаж",  непременно посетил бы  психотерапевта.
Своего психотерапевта.  Того,  что  избавил его  от  страха
переезжать по мосту через реку Гудзон,  мать ее ети! Потому
как   собирался  Сигизмунд  нанести   урон   своей   тонкой
чувствительной мужской психике и  закупить в  "Пассаже" для
полоумной белье. В частности, трусы. И не одну пару.
     На    взлете   горбачевской   перестройки,    еще    в
"победовские" времена, Сигизмунд посетил Соединенные Штаты.
На пару с Натальей.
     Эта    краткая    развлекательная   поездка    быстро,
безболезненно и  навсегда  избавила  Сигизмунда  от  страха
перед навороченными магазинами.
     Американцы очень ценят доллар.  Потому что в  долларах
измеряется труд.  Они очень почитают труд. Если ты пришел в
магазин с одним долларом, значит, ты этот доллар ЗАРАБОТАЛ.
Ты - Человек Труда. И за это тебя будут почитать.
     И  все-таки  посещение  "Пассажа" далось  ему  не  без
труда.
     В  отдел женского белья он  зашел,  стыдясь.  Украдкой
приглядел подходящие трусы. Но подойти и купить медлил.
     От  мук  нерешительности его  избавил -  за  неимением
СВОЕГО психотерапевта -  кавказский человек.  Человек был в
коричневой  кожаной   куртке,   обладал   огромным   носом,
угольно-черной бородой и  чудовищным акцентом.  Нацелившись
носом  на  продавщицу,  он  непринужденно  спросил  женскую
комбинацию  большого   размера.   И   показал   -   какого.
Действительно большого.
     Когда   кавказский  человек   с   покупкой   удалялся,
Сигизмунд приблизился к прилавку и спросил полушепотом, нет
ли еще комбинации,  желательно шелковой,  как во-он у  того
товарища...
     Молоденькая продавщица  поглядела  в  спину  кавказцу,
хихикнула   и   распялила  перед   Сигизмундом  комбинацию.
Красивая.
     Он кивнул, мучительно покраснел и прошептал:
     - И две пары трусов...
     - Чего? - переспросила продавщица.
     Сигизмунд смотрел на нее и молчал.
     - Я не слышу,  -  повторила продавщица.  - Пожалуйста,
громче.
     - Две пары трусов!  -  почти крикнул Сигизмунд.  - Вон
тех, с кружевами!
     - Эти по семь тысяч, - сказала продавщица.
     - Ну и пусть по семь. Мне такие нравятся.
     - Может,   и   бюстгалтер   возьмете?   -   предложила
продавщица.  -  Есть минские,  из  натурального батиста.  С
шитьем.  Совсем как  итальянские,  но  дешевле.  У  нас все
девочки себе такие взяли.
     Она  сняла  с  вешалки  предмет,  который  Сигизмунд в
прыщавом отрочестве именовал "наушниками",  и ловким жестом
выложила на прилавок.
     - Какой вам размер?
     Сигизмунд глупо  показал девкины объемы.  Объемы  были
так себе, мелковаты.
     Продавщица прицельно сощурилась. Сказала:
     - Вам, наверное, второй размер.
     Выбрала другой бюстгалтер. Предупредила:
     - Учтите, белье мы не меняем.
     - Ладно, - проворчал Сигизмунд и пошел в кассу.
     Из отдела дамского белья он выбрался весь потный.
     Так.  С  этим  разобрались.  Теперь носки.  И  свитер.
Красивый и  теплый.  Не  та  рванина,  что  в  комоде.  Все
приличное Наталья давно выгребла,  а  эти  хранятся потому,
что выбросить жалко.
     Свитер он взял для девки длинный,  с  большим воротом,
серый,  с белыми и коричневыми цветами.  Почти двести тысяч
выложил. Знай наших!

        x x x

     Вернувшись домой, Сигизмунд обнаружил, что девка спит.
Тихо так спит,  посапывает. От появления Сигизмунда даже не
проснулась. Умаялась.
     Кобель,   как  положено,   поприветствовал  хозяина  и
вернулся на тахту - свил гнездо у девки в ногах.
     Вид  спящей  дуры  умилил Сигизмунда.  Глядя  на  нее,
совсем рассопливился.  Залетела,  как птичка, и спит, гляди
ты. Доверчивая, бедненькая. Золотишко в шкафик спрятала - и
горя не знает.  Ут-тю-тю.  Пуси-пуси-крохотулечки... Сейчас
ей зернышек принесет поклевать...
     Направился  в   свою   комнату.   Увидел   собственное
отражение  в  зеркале.   С.Б.Морж,   трезвомыслящий  мелкий
предприниматель,  с интересом уставился на Сигизмунда-лоха.
Не любил С.Б.Морж сладких лохов.
     Все  в  голове Сигизмунда застонало:  что ты  делаешь,
мудак?! И вместо мозгов у тебя студень...
     Да пошел ты!
     Сигизмунд-лох             злорадно             показал
С.Б.Моржу-предпринимателю кукиш  и  полез в  ящик  стола за
деньгами. Отсчитал сто пятьдесят тысяч.
     Триста еще оставалось. Это на завтра. И послезавтра. И
хрен его знает еще на скольки-завтра.
     Во дворе Сигизмунда встретила Софья Петровна.  Пуделек
поднял голову, обнюхал сигизмундовы брюки и потрусил прочь.
До чего же скучная собачонка!
     - Ну  как,  сдали  нарушительницу?  -  спросила  Софья
Петровна.
     - А,  -  рассеянно ответил Сигизмунд,  - Нет, не стал.
Обознался.  Это родственница моя приехала... Из Прибалтики.
Не  видал ее  с  малолетства,  вот и  не  признал поначалу.
Меня-то дома не было, вот она в гараж и залезла...
     - Утряслось,   значит,   -   сказала  Софья   Петровна
неодобрительно.  -  И  то хорошо,  что сразу в  передвижной
пункт ее не сдали.  Могли бы и изнасиловать эти-то, которые
в передвижке...
     - Могли,   -  согласился  Сигизмунд.  И  отправился  в
магазин.
     Шел  Сигизмунд в  знакомый "секонд-хенд",  где  раз  в
месяц по договору производил обработку помещения.  Тамошний
директор Сашок был его давний-предавний знакомец.  В бурном
мире  постперестроечного некрупного бизнеса их  пути  то  и
дело причудливо пересекались.
     Сашок встретил Сигизмунда улыбчиво.
     - Морж!  -  вскричал он.  - А мы тут только что о тебе
говорили!
     - Небось,  гадости  какие-нибудь,  -  незлобиво сказал
Сигизмунд.
     - Ты просто так зашел,  Морж,  или по делу?  - спросил
Сашок.
     - Пойдем покурим, - предложил Сигизмунд.
     Пошли  в  подсобку,  заставленную коробками.  Сашок  в
шутку  называл ее  "офисом".  Закурили.  Покалякали.  Сашок
кивнул на коробки и сказал:
     - Новые      поступления.      Насекомых,      небось,
видимо-невидимо.
     - Намек понял,  -  сказал Сигизмунд.  -  Завтра пришлю
бойцов. На мотоциклах с пулеметами.
     Сашок  часто оставлял Сигизмунду что-нибудь из  вещей.
Особенно если приходили новые, некондиция. Иной раз даже не
распечатанные. Зажрались буржуи.
     - Шубка нужна, - поведал Сигизмунд. - И сапожки.
     Сашок выбил из пачки новую сигарету. Странно посмотрел
на Сигизмунда, со значением. Мол, как?
     - Три  месяца,  -  сказал Сигизмунд.  -  Качественно и
совершенно  бесплатно.  Нужны  сапожки.  И  шубка.  Срочно.
Желательно новые.
     Сашок с сомнением поглядел на Сигизмунда.
     - Четыре, - сказал он.
     - А есть новые?
     - Если поискать, то все есть, - сказал Сашок. - Только
поискать надо.
     - Ты поищи, поищи.
     Они помолчали. Дело считалось между ними решенным.
     Потом Сашок спросил:
     - Для кого просишь-то?
     Сигизмунд вынул из  кармана лист  бумаги с  обведенной
девкиной ногой и сказал:
     - Для хорошего человека.
     - Какого пола человек-то?  - спросил Сашок, хотя и так
все было ясно.
     - Нужного,  -  ответил Сигизмунд.  - Да не жлобись ты,
Сашок!
     Часа  через  два  Сигизмунд  выбрался  из  магазина  с
объемистым  свертком  под  мышкой.  Там  лежали  приличные,
совершенно новые сапоги с  немного поцарапанным голенищем и
длинная синтетическая шуба,  белая с черными ромбами. Чтобы
фирма   не   пострадала  от   расточительства  генерального
директора,  Сигизмунд принял благое решение понизить на эти
четыре месяца себе зарплату. Тяжела ты, шапка Мономаха!
     Затем  Сигизмунд  последовательно  приобрел:   рульку,
банку маслин,  буханку хлеба,  батон,  три бутылки "Степана
Разина", зачем-то авокадо, бутылку водки "Смоленская роща",
пленившую Сигизмунда приятной  дешевизной,  макароны -  это
про  запас,  помидоры,  пакет сметаны -  это  к  помидорам,
большое румяное голландское яблоко -  это девке. Под конец,
в припадке мазохизма,  купил в ларьке книгу "Двадцать шесть
московских лжепророков,  лжеюродивых,  дур и дураков" Ивана
Прыжова.   Для   самообразования.   Про   двадцать  седьмую
дописать. И двадцать восьмого. Как они дружно жили и в один
день  умерли,  ха-ха.  Зарезанные.  Из-за  золотой лунницы,
хи-хи.

        x x x

     Дома  было  тихо.   Кобель  встретил  хозяина  краткой
вспышкой  бурной  радости.  Но  когда  хозяин  направился в
сторону кухни,  не  побежал впереди,  -  напротив,  залег в
прихожей и,  елозя хвостом по  полу,  поглядел ему  вслед с
тоской.
     Так и есть.
     Из кухни донесся крик Сигизмунда:
     - Это что такое?!
     Кобель знал,  что это такое.  Лужа, вот это что такое.
Потихоньку убрался в уголок и там свернулся.
     Сигизмунд ворчал для  порядка.  Со  всеми этими делами
забыл кобеля выгулять. И не то чтобы забыл - все откладывал
да откладывал. Дооткладывался.
     Вытер лужу.  Дал  псу  понюхать тряпку.  Пес брезгливо
воротил морду.
     Девки что-то не видать, не слыхать. Спит, должно быть.
     Сигизмунд  прослушал  автоответчик -  не  проявился ли
часом охтинский изверг.
     Бравый  боец  Федор  докладывал  о   разгроме  большой
тараканьей группировки на пр.Славы.  Больше никто ничего не
докладывал.
     Девка  и  вправду дрыхла на  тахте.  Сигизмунд оглядел
комнату. Вроде, все на месте. Не буянила.
     Потряс  ее,   чтобы   просыпалась.   Девка  недовольно
ворчала, но не просыпалась. Сигизмунд проорал:
     - Рота, подъем!
     Девка дернулась и  открыла глаза.  Испугалась,  должно
быть.
     - Рядовая Двала!  Доложите обстановку! - бодро крикнул
Сигизмунд. И сам себе подивился. Вот ведь дурак.
     Девка жалостливо залопотала.
     - Вольно, - милостиво позволил Сигизмунд. - Готовьтесь
к санобработке, рядовая Двала!
     И  показал ей  "истребительное средство" в  коробочке.
Вынул бутылочку, покачал у нее перед носом.
     - Видала? Травить будем насекомых.
     Ничего-то  бедная дура не  поняла.  Да  от  нее  и  не
требовалось.
     Сигизмунд крепко взял ее за руку и  потащил в  ванную.
Девка,  памятуя,  видать,  об Охте, упиралась, как могла, и
поскуливала.
     Сигизмунд пустил воду,  взял девку за  шею и  сунул ее
головой под кран.  Девка брыкалась.  Вырвалась.  Все кругом
забрызгала. Крикнула что-то - обругала, должно быть.
     После чего забилась в угол.  Уставилась оттуда сердито
и обиженно.
     Сигизмунд это  предвидел.  Решил поступить научно.  То
есть  произвести для  начала опыт на  собаке,  как  дедушка
Павлов заповедовал.
     Подозвал  кобеля,  заманивая  того  в  ванную.  Кобель
доверчиво подошел.  Был помещен в ванну, намочен. Сигизмунд
знаками показал девке, чтобы та кобеля держала, а сам начал
втирать  в  пса  пахучую  жидкость.   Кобель  страдальчески
терпел.   Сигизмунд  повернул  к   девке  лицо  и  идиотски
осклабился:  дескать, знатно мы тут оттягиваемся. Дурочка в
ответ радостно хихикнула и  на  голову Сигизмунда показала:
мол,  и  себя не  забудь.  Сигизмунд грозно нахмурился:  не
забывайся,  девка. А той идея, видать, понравилась. Знаками
стала помощь предлагать.
     Хм, а может и впрямь. Береженого Бог бережет. Ведь уже
полсуток со вшивой неразлучен.
     Сунул  голову под  кран  -  девке  на  радость.  Вишь,
освоилась.   Только  потом,   уже  намазанный  и   пахнущий
"истребительным средством",  сообразил:  ведь это  она юмор
проявила. А еще говорят, у дураков юмора не бывает.
     Даже погордился за свою дуру. Во какую нашел. Юморную.
     Изведя  второй  флакон  "истребительного средства"  на
девку   и   замотав  той   голову  полотенцем,   вручил  ей
несчастного,   мокрого  кобеля,   завернутого  в  простыню.
Держать наказал.  Пальцем погрозил. И, оставив их в ванной,
пошел разбирать сумки.
     Пока разбирал,  вдруг замер - ибо неожиданно как бы со
стороны себя увидел,  с  головой,  обернутой полотенцем,  с
бутылкой водки в  одной руке и  яблоком в  другой.  А  рожа
счастли-ивая! Рад-радешенек лох-сигизмунд.
     Водрузил на  стол  бутылку водки,  бутылку пива  (двух
остальных "Разиных" на опохмелку оставил), разложил рульку,
хлеб-булку,  прочую снедь.  А  в  центр авокадину поместил.
Остался собой доволен.
     Глянул  на   часы.   Начало  седьмого.   Пора  смывать
"средство".
     Пошел  в  ванную.  Девка глядела на  него  с  унынием.
Надоело намазанной-то сидеть.  Понимаю, девка, вс? понимаю.
Не  зверь какой-нибудь.  Мне и  самому намазанным ходить во
как надоело. Сичас смоем. Сичас.
     Погладил ее по плечу.  Потрогал нос печального кобеля.
Тот диковато косил зраком.
     Приободрив таким  образом свою  команду,  добрый  дядя
Сигизмунд повернул кран. И...
     Фыркая и  плюясь,  хлынул ржавый кипяток.  Ванна стала
быстро наполняться жидкостью кровавого цвета.
     Глаза  девки  расширились.   Она  затряслась,   уронив
кобеля.   Выключая  воду  и  кляня  водопроводчиков  (нашли
время!) Сигизмунду подумалось:  точно,  кого-то при девке в
ванной зарезали.
     Кобель явно не хотел лезть в  кипяток.  Попытался уйти
под ванну и  там затаиться.  Сигизмунд поймал его за хвост,
вытащил. Вместе с кобелем вытащилось очень много пыли.
     Девка  пришла  псу  на   помощь.   Негодующе  заорала,
вцепилась  в   Сигизмунда,   попыталась  кобеля   от   него
вызволить.
     - Да  уйди  ты!  -  рявкнул Сигизмунд.  -  Неужто свою
собаку под кипяток суну?
     Девка знаками показывать начала,  чтобы он, Сигизмунд,
сам под кипяток лез, коли такой дебил. А она, девка, и сама
не дастся, и кобеля увечить не позволит.
     И вдруг кукиш ему показала.
     Вот мерзавка, а!
     Сигизмунд  снова   включил  воду   -   проверить,   не
проснулась ли в водопроводчиках совесть. В кране захрипело,
зарычало,   кроваво  плюнуло  и  сгибло.   Вода  кончилась.
Навсегда.
     Сигизмунд пошел в  коридор,  забрал купленную в киоске
книгу про дураков и  вернулся к  девке.  Раскрыл на  первом
попавшемся месте и прочел с выражением:
     - ..."Пещера,  где  она жила,  была не  что иное,  как
огромная глубокая яма;  на  стене  висела икона с  горевшей
пред ней лампадой,  на полу лежала ветхая одежда труженицы,
и она сама с заступом в руках, босиком, в одной рубашке и с
распущенными волосами,  распевала звонким  голосом духовные
песни.  Это была наша Маша,  доведенная до  этого состояния
своими  родственниками,  видевшими в  ней  средство наживы.
Приходившие к  ней предлагали ей разные вопросы,  но она на
них почти не  отвечала,  опускали ей в  яму сдобные пироги,
калачи, сайки и деньги, а взамен этого брали из ямы песочек
и щепочки"...
     Он  остановился,  пораженный сходством  прочитанного с
собственной    гипотезой.    Землянка,    таежный    тупик,
звероподобные родственники...  Много лет шла благая весть о
"Сайгоне" по  миру,  пока не  добралась до таежного тупика.
Бежала оттуда наша  Маша,  себя не  помня,  в  одной только
рубашоночке.      Брела,      скорбная,      лесами-полями,
городами-весями, пока не добралась до Питера, а там глянь -
"Сайгона"-то и нет,  одни унитазы из витрины пялятся... Вот
и поехала окончательно крыша у болезной...
     - Бедная ты моя, - с чувством произнес Сигизмунд.
     В этот момент кран глубоко-глубоко вздохнул, подавился
и с блевотным звуком разразился бурными потоками.
     Девка сильно подергала Сигизмунда за  рукав.  Показала
на кран. А будто он сам не видел.
     Сигизмунд выждал минутку.  Вода шла  уверенно,  мощно.
Дали-таки, уроды, воду.
     Омыли  кобеля,   брата  меньшого.  Затем  пиплицу.  Ее
Сигизмунд еще  и  дорогим шампунем полил.  Желал,  чтоб  от
девки пахло приятно.
     Потом и о себе позаботился. Были там вши, не было их -
теперь уж не заведутся.
     Сразу на душе полегчало.
     Выдал девке расческу,  а сам пошел волосы сушить.  Фен
достал из шкафа.  Обсушился.  Не любил, чтоб мокрый волос к
шее лип.
     Девка  нелепая выбралась было  из  ванной,  но  стоило
включить фен,  как  в  страхе метнулась обратно.  Сигизмунд
подергал дверь. Девка держала с той стороны.
     - Волосья-то высуши! Простынешь мокрая.
     Но девка крепко вцепилась в дверь и не открывала.
     Сигизмунд плюнул, выключил фен и убрал его.
     Девка  выждала  еще  и   только  спустя  минут  десять
опасливо  выбралась  из  ванной.  Глаза  отводила.  Кобель,
нашкодив,    так   себя   ведет,    и    потому   Сигизмунд
заинтересовался:  что еще полоумная натворила.  Оказалось -
расческу  пластмассовую о  свою  гриву  сломала.  Сигизмунд
только рукой махнул.
     Она сразу повеселела. Патлами затрясла.
     Сигизмунд вспомнил молодость и сказал:
     - Классный хайр.
     Она  насторожилась,   замерла,   будто  прислушиваясь.
Голову набок склонила.
     - Что?   -  засмеялся,  наконец,  Сигизмунд.  -  Хайр,
говорю, классный.
     И на ее волосы показал.
     Она покачала пальцем и проговорила:
     - Хаздс... хаздс!
     Взяла  пальцами  прядь  длинных  волос  и  повторила в
третий раз:
     - Хаздс!
     Будто поправить его хотела.
     - Хаздс!   -   старательно   повторил   лох-сигизмунд,
подражая  девкиному гортанному выговору,  и  тоже  подергал
себя за волосы.
     Но девка снова покачала головой.
     - Нии! - Тронула его за волосы. - Скофта!
     И  взаимопонимание,  вспыхнувшее на миг,  рассыпалось.
Мир  девкиных  представлений показался Сигизмунду чрезмерно
дремучим.  Как это -  одно слово для ее волос, другое - для
его  волос?   Как  у   чукчей,   что  ли,   где  пятнадцать
наименований снега?
     Откуда ж такая взялась?  Что за микронародность такая,
чтобы волосья по-разному назывались?
     А девка,  видать,  задалась целью загнать Сигизмунда в
логический тупик. На пса кивнула и добавила:
     - Тагль!
     Стало быть,  для песьего волоса -  третье слово. А для
оленьего, поди, четвертое... Ну тебя, девка, на фиг с твоим
таежным наречием.
     - Пошли-ка лучше водку пить, - сказал Сигизмунд хмуро.

        x x x

     Водка  "Смоленская роща"  оказалась ужасной  гадостью.
Сигизмунд понял это после первой же стопки.
     Девка сидела напротив него и мелко грызла торжественно
преподнесенное ей большое голландское яблоко.  Кобель лежал
мордой на девкиных коленях и стонал. Клянчил.
     - Водяры хочешь?  - спросил Сигизмунд. И достал вторую
стопку. Налил. Подвинул к девке. - На, траванись.
     Девка   отложила  яблоко.   Осторожно  взяла   стопку.
Понюхала. Передернулась. И стопку отодвинула.
     - Ну и не надо,  - решил Сигизмунд. И то правда, зачем
дитя  природы "Смоленской рощей"  травить.  Помрет  еще.  И
открыл для нее "Разина".
     К  "Разину" девка отнеслась с  одобрением.  Смотри ты,
таежная, из ямы, а в пиве понимает!
     Они  чокнулись.  Сигизмунд  проглотил  вторую  "Рощи".
Девка глядела на  него с  ужасом.  Видать,  оценила,  какую
дрянь пить приходится.
     Сигизмунд закурил и почти мгновенно окривел.
     Никогда не поеду в Смоленск.  Это решение пришло сразу
и утвердилось навеки.
     Девка пила  пиво  и  ела  рульку с  хлебом.  Сигизмунд
посылал  проклятие  сраной  табуретовке  при  каждой  новой
стопке. Ел рульку. Клевал маслины.
     Чтоб девку табачным дымом не травить, вытяжку включил.
     Но  как  только  вытяжка  заревела,  девка  наладилась
бежать. Пришлось выключить.
     Кобель   под   шумок   схитил  недоеденный  бутерброд.
Сигизмунд, не заметив, сделал себе новый.
     - Ты пойми,  -  втолковывал он девке, наклоняясь к ней
через стол и  убедительно хватая ее за руку,  -  вот раньше
все говенно было,  но как-то по-нашему, по-свойски говенно.
И ты знал,  к примеру, как и куда в этом говне рулить, чтоб
не засосало.  А сейчас куда ни поверни -  засосет.  Вот был
один китайский этот...  император или как,  он всех в говне
топил.  А  у  нас  императора нет,  а  говно есть.  Вот как
по-вашему "говно"?  В  нашем великом-могучем знаешь сколько
разных слов для этого дела есть?
     Он потерял мысль и задумался.
     - А  вот  скажи мне,  Двала...  А  вот  признайся мне,
Двала,  как на духу!  У  вас,  в тайге,  промеж людей говно
есть?
     Девка   бессмысленно  моргала  белыми   ресницами.   И
употребляла "Разина".
     Потом переспросила:
     - Гоно?
     - Ну!  -  обрадовался Сигизмунд. - Дикая, а понимаешь.
Говно, мать, оно...
     И снова потерял мысль.
     - Вот  раньше,  -  рассуждал Сигизмунд,  -  кофе стоил
четырнадцать копеек.  КОПЕЕК!  Посуди,  КОПЕЕК!  А если без
сахара,  то тринадцать.  А  были места,  где и по семь,  но
дрянь!  А в "Сайгоне" надо было брать двойной.  За двадцать
восемь.  Это если с сахаром. А если без сахара, то двадцать
шесть.  Понимаешь?  А сейчас полторы тыщи.  И дрянь! И не в
"Сайгоне".  Нет,  мать,  "Сайгона".  Вот  ты  думала,  есть
"Сайгон",  а его...  - Сигизмунд надул щеки и фыркнул. - Во
как. Падлы, одно слово.
     Он пригорюнился и налил себе еще водки.  Позаботился -
поглядел,  есть ли у девки что пить.  Достал для нее вторую
бутылку  пива.  Не  жалко!  Своя  девка  в  доску.  Хоть  и
юродивая. Пущай пьет. Для своих - не жалко!
     Вспомнил про авокадину.
     - Во, - посулил, - сейчас мы ее зарежем...
     Девка  посмотрела  на   авокадо  изумленно.   Спросила
что-то. Видать, интересовалась - что это и как его едят.
     - А хрен его знает!  -  радостно объяснил Сигизмунд. -
Мало у нас с тобой, девка, общего, но тут мы с тобой едины:
ни ты, значит, ни я этого дела не ели.
     Он разрезал авокадо пополам. Внутри обнаружилась дюжая
кость.
     - Гляди ты!  -  изумился Сигизмунд. - Вот дурят нашего
брата! Сколько ж в этой дурости весу?
     Девку  кость  заинтересовала  не  меньше.  Выковыряла,
повертела.   На  зуб  попробовала.   Косточка  раскололась.
Оказалось,  это скорлупа, а внутри - белое семяще. Ни хрена
себе!  Сигизмунд отнял у нее косточку. Кобелю кинул. Кобель
сдуру схватил, но грызть передумал.
     На  вкус  авокадо оказался никаким.  То  есть  что-то,
конечно,  было,  но неуловимое. И невкусное. Девка, судя по
всему, тоже была разочарована.
     Вконец   захмелевший  Сигизмунд  в   сердцах   швырнул
авокадину кобелю. Кобель настороженно обнюхал и съел. Девка
героически дожевала.  Бережлива до еды,  гляди ты.  Что ж у
них там,  в  тупике,  и  есть-то нечего,  раз авокадо едят,
бедные?
     Сигизмунду вдруг потребовалось покурить.
     - Я...  сейчас...  -  сказал он девке, выбираясь из-за
стола.  Пошатываясь,  пошел в свою комнату,  сел и закурил.
Включил автоответчик.  Еще  раз прослушал жизнеутверждающее
сообщение бравого бойца Федора.
     Открыл форточку.  Вышвырнул окурок.  Сам едва не выпал
из  окна.  Очень испугался.  Сел на  кровати,  стал стучать
зубами.
     От дрянной водки губы онемели. Худо дело.
     Пошатываясь,  Сигизмунд побрел  обратно  на  кухню.  А
девка все  ела  и  ела.  Куда только в  нее влезало?  Водки
оставалось еще на  стопку.  Сигизмунд вылил остатки водки и
проглотил их с  отвращением.  Отнял у девки пиво и глотнул.
Чтобы гадкий вкус "Смоленской рощи" забить.
     Потом завел с девкой долгий разговор по душам.  Был ею
доволен.  Понятливая оказалась. Перед такой и душу раскрыть
не грех. Во все вникнет, обо всем пожалеет...
     Собрался было  с  кобелем пройтись,  проветриться,  но
вдруг разом ослабел...

        x x x

     Сигизмунда  разбудил  телефонный звонок.  Звонил  боец
Федор. Рвался в бой.
     - Сколько времени? - сонно спросил Сигизмунд.
     - Одиннадцать, - доложил Федор.
     - Вечера?
     - Утра!
     - Блин, - сказал Сигизмунд.
     - Это бывает, - согласился Федор.
     И осведомился, будут ли приказания.
     Приказания были.  Купить кефира литр  и  дуть сюда,  к
Сигизмунду домой. И быстро.
     - Людмила Сергеевна говорила вчера,  будто больны вы и
идея у вас вместе с тем новая, - осторожно заметил Федор.
     - Новые    партнеры    замаячили.    Обрабатывал,    -
неопределенно ответил Сигизмунд.  - Ладно, давай с кефиром,
скорее! Помираю...
     Положил трубку и откинулся на подушку.
     О-ох! Надо бы девку сокрыть. А кстати... Где девка-то?
     Девка,   конечно,   обнаружилась  на  тахте.   Дрыхла.
Сигизмунд  даже  позавидовал:  ему  бы,  Сигизмунду,  такой
сон... Небось, выжрала вс? пиво. И дрыхнет!
     Кобель,   спавший  у  девки  в  ногах,  при  появлении
похмельного хозяина поднял голову, поглядел на Сигизмунда и
со взвизгом, как-то очень по-жлобски зевнул.
     Пиво девка и  впрямь выжрала вс?.  Ничего не опохмелку
не  оставила.  При  виде пустой бутылки из-под  "Смоленской
рощи"  Сигизмунда аж  передернуло.  Поскорее  пихнул  ее  в
мусор. Чтобы не видеть.
     Мутно оглядел кухню.  Прибрано.  Надо же!  Вообще было
заметно,  что  девка  похозяйничала.  На  свой,  диковатый,
манер, но очень старательно.
     Бутылки были выставлены у стены. Посуда помыта.
     Странно девка посуду помыла.  Вытряхнула,  дурища, всю
землю  из  неубиваемого цветка,  что  чах  на  подоконнике.
Землей  почистила  вилки  и  ножи.  В  раковине  еще  земля
осталась.
     Горшок  из-под  цветка  тоже  помыла.   В   сушилке  к
остальной посуде приобщила.
     Все вещи расставила иначе. По-своему. Тарелки вытащила
из сушилки и составила их на газовую плиту. Додумалась.
     Неубиваемый цветок валялся в мусорном ведре. Сигизмунд
вытащил  его  и  дрожащими  от  похмелья  руками  торопливо
подсадил к другому, такому же. Дурнота наплывала волнами.
     В  свое кожаное ведро,  какое кобель из песка выкопал,
безумная девка набрала воды  и  повесила это  хозяйство над
плитой, на вентиль, которым газ перекрывают.
     Посмотрел на это Сигизмунд с умилением.  Хозяюшка. Вот
ведь в  глуши жила,  а  тоже с  понятием:  баба -  она  для
хозяйства приставлена.
     А потом вдруг жуть накатила.  Где же это она так жила,
пока в Питер не попала, если никогда не видела, как цветы в
горшках растут!  Это в какой же глухомани вырасти нужно!  И
плитой газовой,  похоже,  не знает, как пользоваться, иначе
не составила бы на ней посуду.
     Ведро  -  к  чертям.  Снял,  чтобы  вылить воду.  Пока
снимал, облился.
     Вернул тарелки на место.  Надо будет девку правильному
обращению с посудой и плитой обучить.  Но сперва - похмелье
избыть.
     Двигался как в полусне.  В конце концов,  не выдержал,
пошел в туалет и сунул два пальца в рот.  Полегчало. Теперь
бы кефирчику...
     Кобель,  девку  покинув,  ходил неотвязно следом.  Под
ногами путался. Намекал, что кормить его, кобеля, должно.
     Кормить было  особо  и  нечем.  Вчера все  съели.  Это
выяснилось, стоило лишь заглянуть в холодильник.

        x x x

     Долгожданный  Федор   прибыл  минут  через  сорок.   С
кефиром.
     Чем Федор хорош,  так это тем,  что Федор прост. Очень
прост. То есть, ну очень прост.
     И  все-то у  Федора понятно и  просто.  Сказано:  идти
тараканов травить - пошел тараканов травить. Сказано: пошел
в жопу - пошел в жопу...
     Сигизмунд взял его на работу сразу после армии. Потому
и называл бойцом.
     Федору быть бойцом нравилось.
     - Сигизмунд Борисович!  -  радостно  завопил  Федор  с
порога. - Похмело заказывали? Во!
     И взметнул сумку.
     - Че орешь-то? - угрюмо спросил Сигизмунд.
     - Ща,   Сигизмунд  Борисыч,  взлечнетесь!  Все  ништяк
станет! Во, блин! Накупил!
     И радостно заржал.

        x x x

     Если  Сигизмунд был  усталым мозгом фирмы,  то  Федор,
несомненно, был ее бодрыми мышцами.
     Федор  носил  пятнистое.  Штаны,  ватник.  Ватник  был
НАТОвский. Или ООНовский. Хрен его разберет, но пятнистый и
с воротником из искусственного меха. Теплый.
     И ботинки у Федора были особенные.  Тоже НАТОвский или
ООНовские.  Федор  любил рассуждать о  ботинках.  ЮАРовские
сущее дерьмо,  надо голландские брать. Тут целая наука, как
ботинки брать.
     Говнодавы  у  Федора  были  высокими,   с  устрашающим
протектором. С хитрой шнуровкой.
     Шнурки  тоже  непростые.  Снимая ботинки в  прихожей у
Сигизмунда,   Федор   случайно   повредил   шнурок.   Очень
расстроился. Долго объяснял, почему.
     Ценность  говнодавов заключалась в  том,  что  по  ним
можно проехать в танке. И ноге ничего не делалось. Федор со
своим шурином нарочно проводил испытания.  Шурин наезжал на
Федора "девяткой". И ничего.
     Федор  был   всегда  готов.   К   любой  экстремальной
ситуации. Постоянно имел при себе нитку с иголкой, складной
нож  о  семнадцати разных  хреновинах,  даже  маскировочный
карандаш -  раскрашивать морду в  стиле "лесной кот".  Есть
разные  стили,  Федору  "лесной кот"  нравится.  Это  очень
круто.  Сейчас у  штатников,  у  морпехов "лесной кот"  это
самое то. Во.
     Про  маскировочный карандаш  Сигизмунд случайно узнал.
Федор искал носовой платок, ну и выпало...
     Подивился Сигизмунд.  Тогда тоже,  вот как сейчас,  на
кухне у Сигизмунда сидели,  водочку пили. Полюбопытствовал,
что   еще   у   Федора  в   карманах  есть.   Федор  охотно
продемонстрировал.  Оказалось,  что карманов у Федора очень
много,  а  лежат в  карманах тех невиданные вещи.  Чего там
только  не  было!  Там  нашлись предметы,  способные помочь
Федору взметнуться по отвесной стене, переметнуться с крыши
на крышу,  вскрыть сейф,  уцелеть при штормовом пожаре, при
ядерном  взрыве,  при  синдроме длительного раздавливания и
многое-многое иное...
     Усевшись на кухне,  Федор первым делом плюхнул на стол
пакет с кефиром.  Рядом бросил упаковку разрекламированного
антипохмельного.
     - Зря  это  взял,   -   заметил  Сигизмунд.  -  Дрянь.
"Алказельцера" что ли не было.
     - Э-э,  Сигизмунд Борисович,  с  "Зельцера"-то нестояк
приключается. У моего шурина...
     Про шурина Федор расказывал много и охотно.  По мнению
Сигизмунда федоровский шурин был редкостным мудаком.
     На самом деле никакого шурина у  Федора быть не могло.
Потому как шурин - брат жены, а Федор женат никогда не был.
"Шурином"   Федор    именовал   одного    своего   дальнего
родственника.  Так  у  них было заведено.  В  конце концов,
какая разница, как называть?
     - Кофе сделать? - перебил Сигизмунд Федора.
     - Сидите, Борисович, лечитесь. Я сам.
     Пожрав  антипохмельное,   Сигизмунд  жадно   припал  к
кефиру.  Почувствовал, как приятный холодок расползается по
телу. Тошнота отпускает.
     В девкиной комнате тахта заскрипела. Потом - поспешный
топот  по  коридору.  Девка.  Вломилась в  сортир и  громко
расстроилась желудком.
     Готовый  к  любой  экстремальной ситуации  Федор  всем
корпусом развернулся в сторону звука.
     - Партнеры   вчерашние  забыли,   -   неловко   соврал
Сигизмунд.
     Несколько секунд Федор пристально смотрел на то место,
где только что мелькнула девка. Оценивал - насколько опасно
поворачиваться спиной.
     Федор  как  будто  никогда не  уходил с  линии фронта.
Прямо на линии и жил.  На линии ел, на линии спал, там же с
ляльками кувыркался, с шурином водку пил, на той же огневой
линии, бля, тараканов морил.
     Оценил - неопасно. Повернулся.
     - Что пили-то? - продолжил он светский разговор.
     Сигизмунд дернул лицо в гримасе.
     - Не напоминай... В ведре глянь.
     Федор не поленился. Глянул. Тоже скорчил гримасу.
     - Вы  что,   Сигизмунд  Борисович,  охренели  -  такое
жрать... Жизнь-то одна...
     - Партнеры притащили, - опять соврал Сигизмунд.
     - Дешевка, - уверенно сказал Федор. И упустил кофе.
     Из сортира выбралась девка. Протопала назад.
     Федор  опять  выдержал  паузу.   Что-то  в  девке  его
настораживало.
     - Ушмыганная, что ли? - спросил он.
     - Хрен ее знает, - сказал Сигизмунд.
     - Я   бы   на   вашем  месте  выяснил,   -   осторожно
присоветовал Федор.
     - Партнеры забыли, - повторил Сигизмунд. - Пусть они и
выясняют. Мне-то что.
     - Словят ее у вас с "палевом", Сигизмунд Борисович. По
наводке.
     - Ты прямо как моя бабушка,  -  сказал Сигизмунд. - Та
ворами пугает. И пожаром.
     - Я вам так скажу,  Сигизмунд Борисович,  - проговорил
Федор,  наливая кофе в чашки,  -  "Ливиз" пейте. Я завсегда
"Ливиз" пью.  Только смотреть надо,  чтоб настоящий был.  В
России восемьдесят процентов напитков поддельные.  По радио
говорили.  Дурак -  он и "Ливизом" траванется...  Эх!  Надо
слить!
     С этим словом боец Федор направился в сортир.
     До  слуха  Сигизмунда донеслось,  как  крученая  струя
жизнеутверждающе бьет в фаянс. Вот это витальность, бля! Аж
мороз по коже.
     Из  комнаты со  стоном вылетела девка.  Рванула дверь.
Закрыто.  Глаза у  девки были как  у  животного,  когда оно
страдает. Принялась топтаться. То и дело дергала дверь.
     Наконец  дверь  распахнулась,  и  оттуда  неспешно,  с
достоинством,  выступил боец Федор.  Оглядел девку.  Бросил
ей:
     - Хай!
     Девка  безмолвно ломанула  к  белому  брату.  Хлопнула
дверью. Щелкнула задвижкой. Ну точно, потравилась.
     Федор степенно вернулся к разговору.
     - И "Киндзмараули" часто подделывают.  Тут надо пробку
всегда смотреть. У настоящего пробка с узорчиком и с такими
дырочками. А поддельный - там как красный чулок натянуто. И
без дырочек.  Шурина один грузин научил.  Этот грузин целый
ящик взял...  А девка-то обширянная,  точно говорю. Глаза у
ней белые...
     - Она прибалтка,  -  сказал Сигизмунд.  - По-нашему ни
бум-бум.
     - А,  - сказал Федор. - Если прибалтка, то может, и не
обширянная. А насчет ни бум-бум - это у них после отделения
началось.  Вроде болезни.  -  Он  постучал себя  пальцем по
голове. - Они ее что, из Прибалтики привезли?
     Сигизмунд не понял.
     - Кто?
     - Партнеры.
     Сигизмунд,  успевший забыть про  "партнеров",  едва не
спросил тупо у Федора:  "какие, мол, еще партнеры". Вовремя
спохватился.
     - Ну,  - сказал нехотя. - Я не спрашивал. - И зачем-то
пустился  в  подробности:  -  Они  тут  конфетами торговать
хотят...
     Федор сделал озабоченное лицо.
     - На растаможке больше потеряем.
     Сигизмунд вяло махнул рукой.
     - Растаможкой одна лавочка с Охты займется.  Мы только
сбытом.  Сперва конфеты,  потом,  может,  и селедка.  Я вот
думаю: как, Федор, потянешь ты селедку?
     Федор непонимающе посмотрел на Сигизмунда и покивал на
чашку:
     - Кофе-то пейте. Хороший у вас кофе. Где брали?
     - На Сенной.
     Федор  аккуратно допил  кофе.  Ополоснул свою  чашку и
водрузил ее на место.
     - Ну, я пошел.
     - Меня сегодня не будет, - сказал Сигизмунд.
     - Да понял уж. Если что - звоните. Распоряжения будут?
     - Так,  Федор,  -  сказал Сигизмунд.  - Сейчас дуешь в
контору.  Светка жаловалась,  что  замок  на  входной двери
заедает. Вчера еле закрыла.
     - Разберемся.
     - Разберись. К Светке не приставай.
     - А что, жаловалась? - Федор хохотнул.
     - У нее отчет. Не отвлекай.
     - Есть  не  отвлекать  Светку,  -  бодро  отрапортовал
Федор.
     - С замком,  Федор,  разберешься -  дуй на Загородный.
Возьмешь гальюны,  поставишь по  точкам.  Потом можешь быть
свободен. Вечером отзвонись.
     Фирма "Морена" занималась не только травлей тараканов.
Она в  принципе была не чужда всему живому.  Приторговывала
кошачье-собачьими  кормами.   И  особая  статья  бюджета  -
кошачьи туалеты.  Дешевые. Они шли изумительно ходко. Кошек
в   Санкт-Петербурге  много.   Пользуясь  старыми  связями,
Сигизмунд наладил на одном заводике,  где штамповали разную
пластмассу, производство означенного изделия. Делов-то, две
кюветы, одна с дырочками.
     "Морена" заказывала товар, забирала его и развозила по
точкам.  Очень удобно.  Клиенты довольны. Сигизмунд пытался
даже наладить завоз товара в Москву,  но тут пришли большие
строгие дяди и дали Сигизмунду по рукам.
     Забирал  и   развозил  по   точкам  Федор.   Заказывал
Сигизмунд. Это называлось субординацией.
     Федор вообще был  на  все  руки мастер.  В  частности,
занимался  он   также  осушением  подвалов,   где  "Морена"
одерживала победы над полчищами комаров.
     Но  этот бизнес увядал на глазах.  Слишком сильны были
конкуренты.
     Федор  тщательно зашнуровывал чудо-говнодавы,  попутно
растолковывая Сигизмунду, где именно повредились шнурки и в
чем  заключается  их  порча.  Сигизмунд  отдавал  последние
распоряжения.
     - Светке  не  болтай,  -  сказал  Сигизмунд,  кивнув в
сторону "девкиной" комнаты.
     Федор поднял лицо  от  говнодавов и  скроил понимающую
гримасу.
     - Людмиле Сергеевне тоже, - добавил Сигизмунд.
     - Что я, совсем деревянный... - пробормотал Федор.
     - Кстати, боец, от поноса ничего при себе не имеешь?
     Федор затянул последний узел на шнурках и  выпрямился.
Его лицо чуть-чуть покраснело после тяжкой работы.
     - Как не быть. Вещь нужная, всегда при себе.
     Федор  безошибочно полез  в  нужный  карман.  Выгрузил
оттуда  маскировочный  карандаш,   два  больших  рыболовных
крючка в коробочке и гибкую пилку.
     - Подержите, Сигизмунд Борисович.
     Сигизмунд  принял  драгоценности.   Опорожнив  карман,
Федор  извлек,   наконец,   пачку  таблеток  в  герметичной
упаковке.
     - Во!
     Сигизмунд  оглядывал  дива,  поместившиеся  у  него  в
руках.
     - Слушай, Федор, а зачем ты это все носишь с собой?
     - Э, Сигизмунд Борисович... Жить-то хочется... А жизнь
- она  сложная штука.  В  общем,  так.  -  Объясняя,  Федор
забирал у  Сигизмунда драгоценности и  по одной спроваживал
их  обратно в  карман.  -  Сперва надо четыре штуки съесть.
Через три часа еще две, для закрепления эффекта. И наутро -
еще  две для профилактики.  Ценная вещь.  Штатовский НЗ.  В
порту купил...
     Сигизмунд задержал в  руке последнее из доверенных ему
федоровских сокровищ - маскировочный карандаш.
     - Слушай, Федор, продай.
     - Нет,   Сигизмунд  Борисович,   не  могу.   -   Федор
решительно отобрал  карандаш,  сунул  в  карман,  а  карман
застегнул.  -  Паренек на  той  неделе поедет в  Голландию,
можно заказать...  Насчет таблеток не сомневайтесь. Убойная
штука.  Хоть из Амазонки лакай,  хоть из Нила.  Вон у  меня
шурин летом траванулся - думали, помрет. Поехали мы с ним в
Ботово на неделю,  это летом еще было. У шурина там дружок,
еще с армии.  Ну, крутой такой, с загранпаспортом, при всех
делах.  В Черепке живет.  А в Ботове,  это под Черепком,  у
него   дача.    Под   Ботовым   свиноферма   есть.   Совхоз
"Политотделец" раньше называлась... Да что вы все смеетесь,
я не шучу.
     Федор  решил  было  обидеться,   но  в  последний  миг
передумал. Продолжил повесть о шурине.
     - Там,  Сигизмунд Борисович, под Ботовым свиного говна
видимо-невидимо.  А мы не знали,  воды там попили...  Ну, я
ничего,  я крепкий.  У меня закалка. - Федор гулко постучал
себя в грудь.  -  А шурин -  думали, умрет. "Скорая" лечить
отказывалась.  Приехал пьяный коновал, как узнал, откуда мы
воду брали -  все,  говорит,  готовьте гроб.  К утру,  мол,
кончится. Это он про шурина. Теща дружкова в слезы, тесть в
амбиции.  А коновал ни в какую.  Нет,  говорит,  от свиного
говна политотдельского,  говорит,  лекарства нет.  Во  всем
Черепке не  сыщется такого  средства,  чтоб  шурина вашего,
значит,  спасти. Отказался, падла. И помер бы шурин, если б
таблеток у меня при себе не было.  Отпоили. По четыре штуки
разом скармливали, каждые полчаса... Ну, наутро я у пивного
ларя стою,  отдыхаю. Глядь - коновал. Тоже к ларю мостится.
Завидел меня,  закивал,  замахал, как знакомому. С пивом ко
мне подходит.  "Ну как, спрашивает, помер шурин-то твой?" Я
говорю:  "Какое  помер,  живехонек!  Во!"  И  таблетки  ему
показал.  Упаковку.  Коновал  повертел в  пальцах,  буковки
поразбирал,  какие знакомые.  "Да, говорит, Америка-Европа,
нам  до  них еще сто лет расти -  не  дотянуться..."  И  то
правда.   Мы  с  шурином  раз  на  шоссейку  вышли,  а  там
указатель: "Вологда 600 км, Архангельск 700"... Россия...
     И, сам себя огорчивший, ушел.
     Сигизмунду резко  стало  легче.  Федор парень хороший,
отзывчивый,  исполнительный.  Западла пока что не делал.  И
еще  не  в  скором времени сделает.  Но  сегодня совершенно
задавил его  Федор своей неукротимой витальностью.  Перебор
налицо.
     Сигизмунд  выковырял  из  герметичной упаковки  четыре
чудо-таблетки.  Налил  в  стакан воды.  Пошел девку целить.
Если  шурина  безмозглого  спасло,  глядишь  -  и  юродивой
поможет.
     Девка крючилась на тахте. Рожа серая. Худо девке было.
     Кобель интересовался.  То  лицо ей понюхает,  то ноги.
Девка относилась к кобелю безучастно.  А пса это тревожило.
Не  одобряет пес  такого  беспорядка,  чтобы  люди  болели.
Временами пес напоминал Сигизмунду Федора. Оба любили, чтоб
все  было  пучочком.   Сами  были  бодры  и  от  окружающих
требовали того же.
     Сигизмунд  присел  на  край  тахты.  Прижал  горсть  с
таблетками  прямо  к  девкиным  губам.  И  стакан  наготове
держал.
     Девка полежала неподвижно.  Глазом на  него  покосила.
Сигизмунд  кивнул:   дескать,   надо,   девка,   ничего  не
поделаешь.  Штатовские морпехи едят,  и  тебе  сглотнуть не
зазорно.
     Девка глаз отвела и  стала таблетки с ладони губами по
одной выбирать.  Ровно лошадка.  Или дит?, когда ягодку ему
найдешь.  Вот так и  яду ей можно дать,  а после золотишком
завладеть.  Очень даже запросто.  Она и не спросит,  чем он
там ее пичкает.
     - Запей,  -  сказал  Сигизмунд грубее,  чем  хотел.  И
стакан к ней подвинул.
     Она послушно выпила.
     - Вот  так-то  лучше,  -  сказал  Сигизмунд.  Встал  и
кликнул пса. Пора выводить скотину.
     Хорошо хоть коровы не держит.  В пять утра вставать не
надо,  доить  не  требуется.  Опять  же,  сенокосная страда
минует. Господи, что за мысли в голову лезут!

        x x x

     И пошли кобель с Сигизмундом пиво пить.
     Пиво  кобель  любил.  Дрожжей ему  не  хватало,  скоту
бессловесному, что ли?
     Место вокруг ларька,  меблированное сломанной лавкой и
тремя ящиками,  обсиженное спившимся и полуспившимся людом,
именовалось у Сигизмунда "Культурным Центром".  "Культурный
Центр"   был    готов   к    услугам   отдыхающих   граждан
круглосуточно.  Иные там и отходили.  Сигизмунд сам вызывал
как-то  раз  "Скорую"  к  дедушке,  безучастно созерцавшему
низкие  городские небеса,  полонящиеся смогом.  "Скорая"  к
дедушке не  торопилась.  Да и  дедушка больше уже никуда не
торопился...  Вокруг  продолжали культурно  отдыхать.  Пили
пиво. Все там будем, да...
     Взяв  "Разина",   Сигизмунд  снял  пробку  о  прилавок
ларька, по старинке.
     - Ты че,  блин, мужик?! - заорал продавец, высовываясь
из ларька чуть не по пояс. - Вон, открывашка есть...
     Совсем одичал с  этой юродивой.  Забыл,  в  каком веке
живу.  Ведь  правда  теперь везде  открывашки.  Это  раньше
никаких  открывашек не  было.  О  водосточные трубы  пробку
сковыривали.    Кто   покруче   -    зубом   снимали,   кто
поинтеллигентнее - ключом...
     Сел  на  корточки,  налил пива на  ладонь.  Пес тут же
сунулся пастью и неопрятно зачавкал.
     И тут из засады, доселе незаметный, бесшумно подкрался
к  Сигизмунду дедок.  Заслуженный дедок,  о  трех орденских
планках, на деревянной ноге. Насчет бутылочки. Пустой.
     - Оставлю, - щедро обещал Сигизмунд.
     Дедок с достоинством оперся о ларек и уставился вдаль.
Ловко же дедок прятался.  Небось, на войне разведчиком был.
С  девкиными предками,  борода-веником,  лесными  братьями,
поди, сражался посередь смуглых рижских сосен...
     Сигизмунд расслабленно вливал в  себя  пиво.  Похмелье
растворялось.   Снегу  бы  пора  выпасть.  А  снег  все  не
выпадает. А пора бы. А он не выпадает...
     Подрулила  хамоватая  бабуля.   Сунулась  было.  Дедок
послал ее по-фронтовому. Это Сигизмунду понравилось.
     Он  отдал дедку пустую бутылку.  Тот взял и  беззвучно
отступил  в   щель   между  ларьками,   где   у   него  был
наблюдательный пункт.
     Подумав,   Сигизмунд  взял  "Жигулевского".   Продавец
сердито сковырнул пробку открывашкой. Собственноручно.
     Сигизмунд   приблизился   к   наблюдательному   пункту
фронтовика.  Молча вручил ему полную бутылку,  повернулся и
пошел прочь.

        Глава четвертая

     К   вечеру  девка   ожила.   Морпеховские  таблетки  в
очередной раз явили чудо исцеления. Аллилуйя!
     Сигизмунд, лежа на раскинутом диване у себя в комнате,
безмолвно  наблюдал  за  юродивой  девкой.  Воскреснув,  та
принялась бродить по квартире. Маршруты новые прокладывать.
На кухню, в ванную и туалет шастала уже уверенно. В сторону
сигизмундовой комнаты -  еще с опаской.  К запертой комнате
вообще не подходила.
     Запертая  комната,   она  же  "гостиная",  была  самой
большой в квартире. И не запертая даже, а просто нежилая.
     При  Наталье там  устраивались шумные  вечеринки.  Там
стояло  пианино  "Красный  Октябрь" с  черной  поцарапанной
крышкой.  И  много  разных других вещей.  Сигизмунду в  его
нынешней замкнутой жизни они были не нужны.
     Предпринимать какие-либо  активные действия Сигизмунду
было сегодня лень.  Валялся на диване,  брал то одну книгу,
то другую. Читать, впрочем, тоже было лень.
     Поэтому больше просто смотрел в потолок и слушал,  как
в  квартире тихонько шуршит юродивая.  Вот она остановилась
на пороге комнаты. Робко вошла. На него глянула: можно?
     Он не пошевелился. Стало быть, можно.
     Следом  за  девкой  в  комнату проник  кобель.  Вертел
мордой  среди  привычных  вещей  -  искал,  что  девку  так
занимает?  Он,  кобель,  ничего удивительного для  себя  не
видел. А вдруг пропустил чего? А вдруг это съесть можно?
     Полоумная,   поминутно   замирая   и   поглядывая   на
Сигизмунда,   перемещалась  по  комнате.  Протянет  руку  к
какому-нибудь предмету -  замрет.  Если Сигизмунд смолчит -
потрогает.
     Наконец  Сигизмунду  надоело  лежать  бревном,   и  он
окликнул:
     - Двала!
     Тихонько так окликнул. Спокойно.
     Та вздрогнула и замерла,  съежившись. На него с ужасом
уставилась. А он махнул ей рукой и лениво добавил:
     - Да ты ходи, ходи... Не бойся...
     И улегся на боку,  рукой подпирая щеку. Так сподручней
смотреть было.
     Девку    заворожил    сигизмундов    стеллаж.     Этот
стеллаж-"распорка",  неряшливый и пыльный, был у Сигизмунда
со  студенческих времен  и  безумно  раздражал Наталью.  Та
неоднократно  покушалась  на  стеллаж,   пыталась  от  него
избавиться с  помощью хитроумных интриг.  И  вот  надо  же!
Наталья уже далече,  а стеллаж - вот он стоит. И ничего ему
не делается.
     На  стеллаже,  кроме  пыли,  обитали книги Сигизмунда.
Книги по  программированию -  его первой специальности,  по
электронике.  Объемный труд по собаководству "Воспитай себе
друга",  подаренный находчивым Федором ко  дню приобретения
начальником    собачки.    Нелепо    затесавшееся   красное
"огоньковское"     собрание     Лескова.     Ностальгически
приобретенный,  но так до конца и  не дочитанный Кастанеда.
Беспорядочная куча  книжек  последних лет,  преимущественно
боевиков,  кои  неотразимо  свидетельствовали  об  угасании
сигизмундова интеллекта.
     Среди  множества ярких  обложек  перечитывалась только
одна -  семеновская "Валькирия".  Да и  та не подряд,  а  с
середины:  то  здесь  куснет,  то  там.  То  один  эпизодик
просмакует, то другой, а после снова лениво отложит.
     В  принципе,   фантастику  Сигизмунд  читал  только  в
семидесятые годы, в журналах "Техника молодежи", "Уральский
следопыт" и  "Знание -  сила".  Про роботов,  которые живее
всех живых.  И про человечных инопланетян.  И, конечно, про
строительство коммунистического завтра в Галактике.
     "Валькирию" купил случайно.  Забрел как-то, изнывая от
скуки,  в  Дом Книги и  попал на  встречу с  писательницей.
Писательница  раздавала  автографы  и   с  серьезным  видом
отвечала на вопросы прыщавых юнцов.
     Чтил Пелевина.  Лежал у него бумажный,  распавшийся на
странички "Омон Ра". Эта книжица пришла в 93-м. Тяжелый был
год. Купил за гроши в газетном ларьке. Купил и порадовался.
     На самом верху,  под потолком,  имелась полка, занятая
книгами по  искусству.  Еще одна эпоха в  жизни Сигизмунда.
Нарочно хранил так высоко -  от  пьяных приятелей.  Любимых
Натальей Глазунова и  Шилова Сигизмунд выпроводил из  своей
жизни вместе с  Натальей.  А  Матисса,  Пикассо и Модильяни
отначил.  Наталье они все равно не нужны.  Да и Сигизмунду,
если вдуматься, тоже.
     Самые    нижние   полки   были    заняты   неопрятными
распечатками,  ксерокопиями.  Все  это  потом уже  сто  раз
издавалось цивильными томиками, но распечатки Сигизмунд так
и не выбросил. Жалел. Все-таки память.
     Краеугольным камнем  "памяти" являлась большая обувная
коробка,  стыдливо  задвинутая в  задний  угол.  В  коробке
хранилась "Кама-сутра" -  кипа изогнутых темных фотографий,
переснятых со скверной машинописи в  сером,  будничном 1984
году. Сигизмунд так и не ознакомился с этим трудом. Остался
кустарем-одиночкой.
     Из предметов, представляющих материальную ценность, на
стеллаже имелись: камешек из Крыма - память о первом лете с
Натальей;  камень  с  Эльбруса -  память  об  альпинистской
юности;  цветное фото  "Три товарища" -  Сигизмунд с  двумя
друзьями на  фоне  "Новой Победы" (один из  этих друзей вот
уже  два  года как  в  Штатах,  второй вот уже три года как
спился);  выцветший бумажный  петушок  -  изделие  Ярополка
эпохи  средней группы детского садика;  очень пыльное серое
макраме неизвестного назначения - подарок матери; несколько
разнообразных  пепельниц  и  засохший  кактус  в  маленьком
пластмассовом горшочке.
     Все  это  пыльное разнообразие возымело на  скудный ум
девки  ошеломляющий эффект.  Минут  пять,  не  меньше,  она
созерцала стеллаж,  вытаращив глаза  и  раскрыв рот.  Потом
осторожно потрогала бумажного петушка.
     Сигизмунд, подражая псу, с привзвизгом зевнул, и девка
опять  в  страхе  отскочила.  Он  покивал ей:  мол,  давай,
давай...
     Девка осмелела.  Взяла в  руки  камешек.  Укололась об
кактус.  Повозила  пальцем  по  пыли.  Вздохнула  горестно.
Полезла посмотреть,  что там выше.  Уронила себе на  голову
"Валькирию". Изумилась.
     Подобрала "Валькирию",  стала рассматривать. Картинка,
видать, привлекла.
     Повертела перед  глазами.  К  Сигизмунду приблизилась,
взволнованная.  Стала в  картинку пальцем тыкать,  повторяя
бессмысленно:
     - Мави... меки... меки... мави...
     - Мави,  -  согласился Сигизмунд.  -  Конечно, мави. И
меки тоже.
     Девка пошла шарить дальше.
     Фотография  самого  Сигизмунда с  "камрадами" на  фоне
"Новой Победы" почему-то  не  привлекла ее  внимания.  Даже
обидно как-то.
     С другой стороны, в комнате имелись такие конкуренты -
хоть куда. Сигизмунд, едва выдворив Наталью, украсил бывшую
супружескую  спальню  двумя   памятниками  полиграфического
искусства.   Один   представлял  собою   огромный   портрет
Сальватора   Дали   с   тараканьими  усами   и   устрашающе
вытаращенными  глазами.  Дали  пялился  прямо  на  постель,
смущая редких женщин Сигизмунда.  Второй плакат был  куплен
на  Арбате  в  начале перестройки.  На  нем  был  изображен
красноватый Ленин,  усердно долбящий дырочки в  перфоленте.
Компьютеризация в разлив, мать ее ети!..
     Сигизмунд причислял себя к людям перестройки. Он любил
этот плакат. А Наталья не любила.
     Вообще чем больше вспоминал Сигизмунд о  Наталье,  тем
больше  находилось  вещей,  которые  он,  Сигизмунд,  нежно
любил,  а  Наталья напротив,  не любила.  И  гонения на них
вела.
     Интересно,  на  что  сейчас  полоумная  кинется?  Кого
предпочтет - Дали или Ленина?
     Девка выбрала Дали. Художественная натура!
     Она  созерцала Дали с  благоговейным ужасом.  А  потом
что-то втолковывать Сигизмунду стала. Целое представление в
лицах разыграла.  Напоминал ей кого-то Дали,  что ли? Девка
размахивала   руками,   прыгала   по   комнате,   своротила
пепельницу,  кобеля за хвост дернула,  -  словом, вела себя
преувеличенно, - а потом опять на Дали показала: вот, мол.
     Сигизмунд даже испугался. Сказал:
     - Да успокойся ты,  успокойся. Все нормально. Свой это
мужик. - А потом спросил вдруг ради интереса: - Что, Охта?
     Девка ответила утвердительно. Да, мол, Охта.
     На  Охте,   стало  быть,   со  стариком  Сальваторычем
встречалась.   Видать,   ценители   Сальваторыча  над   ней
надругивались. Изверг-то эстет, оказывается!
     Стоп.  Какой изверг?  Мы же еще вчера постановили, что
нет  никакого  изверга.  Побольше  pulp  fiction  жри,  сам
станешь... э-э-э... Сигизмунд затруднился продолжить.
     Впрочем,  вождь  мирового пролетариата увлек  девку не
меньше,  чем  вождь  растленно-буржуазного сюра.  В  Ленина
девка всматривалась долго.  Водила пальцами над  склоненным
над перфолентой челом.  Бормотала что-то.  Сигизмунд только
одно слово разобрал: "Аттила".
     Даже присвистнул.  Ничего себе,  ассоциативный размах!
Переспросил, не поверив:
     - Аттила?
     Полоумная  оторвалась от  Ленина,  закивала  и  горячо
понесла что-то  несусветное.  Видно  было,  что  очень  ее,
девку, это волнует.
     Сигизимунд спросил, немного обеспокоившись:
     - Может, чаю тебе горячего сделать?
     Девка, естественно, не поняла.
     Сигизимунд решил  проверить,  насколько сильны  у  нее
ассоциативные связи. Спросил отрывисто и четко:
     - Аттила? Гитлер? Наполеон? Сталин?
     Девка заморгала белесыми ресницами. Не врубается. Хотя
видно, что старается. Угодить хочет.
     Тогда Сигизмунд пошел испытанным путем.
     - Аттила? - спросил он, тыча в девку пальцем. - Охта?
     Она  замотала головой.  Мол,  к  Аттиле Охта не  имеет
отношения.  И  на  том спасибо.  Не был на Охте Аттила.  Не
завоевывал, стало быть.
     После этого девка подобралась к компьютеру.  Сигизмунд
отреагировал лаконично:
     - Кыш.
     Для верности еще и пальцем погрозил. Она отскочила.
     Девка хоть и  юродива,  но  не вредоносна.  Это он уже
уяснил.  Если скажешь ей "нельзя" - так, чтоб до нее дошло,
- то трогать не будет. Это тебе не кобель, об которого хоть
палки ломай, все равно свой нос сует везде и всюду.
     А  тем  временем  полоумная приступила к  исследованию
дивана,  на  котором  Сигизмунд  возлежал.  На  четвереньки
встала. Заглянула вниз. Ничего не увидела.
     Озорства ради  Сигизмунд надавил на  кнопку "ленивки",
включая телевизор.  "Ящик" был ориентирован мордой к дивану
- для удобства.
     "Ящик" ожил.  Показал певичку. Певичка демонстрировала
ляжки и убого страдала.
     Девка  вскочила.   Очень  испугалась.   К   Сигизмунду
метнулась,  защиты ища. Он погладил ее по голове - с легким
нажимом, как пса - и рядом с собой усадил. Мол, сиди.
     Поначалу  она  дрожала,   но  постепенно  успокоилась.
Увидела,   что  телевизор  больше  никаких  самостоятельных
действий не предпринимает.
     Сигизмунд показал  ей  "ленивку".  Как  включать,  как
выключать. В руки дал, заставил повторить.
     Сперва   девка   держала  "ленивку",   как   ядовитого
скорпиона.  Потом зажмурилась и  с глубоким вздохом нажала.
Телевизор выключился.
     В  комнате сразу стало тихо и  очень уютно.  Пошлость,
льющаяся из "ящика", прекратила свой ток.
     Превозмогая себя,  Сигизмунд сказал девке,  чтобы  еще
раз нажала на кнопочку.
     - Жми, где POWER, - посоветовал он ей дружески.
     Он произносил "повер" - так смешнее.
     Девка  втянула голову  в  плечи  и  с  силой  еще  раз
надавила кнопку.  Ух ты!  Получилось.  "Ящик" с готовностью
выдал  новую  порцию  чуши.  Кобенились какие-то  упитанные
молодцы. Вертели задницами - завлекали.
     Сигизмунду остро захотелось послушать Мурра. Нервного,
злобного, неустроенного Мурра. Чтоб пел, и сквозняком дуло.
     Только   на   чем   слушать-то?   Сокрушили  музыку-с,
Сигизмунд Борисович. В припадке ярости.
     Девка  молодцев осудила.  Брови  нахмурила,  фыркнула.
Доложила что-то неодобрительное.  Эта фраза, как показалось
Сигизмунду, состояла почти из одних свистящих звуков.
     Сигизмунд объяснил знаками,  что он с юродивой всецело
солидарен,  а потом показал, как переключать с программы на
программу.
     Новое  чудо  тугоумная  девка  переваривала еще  минут
десять.  Быстротой мышления  не  отличалась.  Впрочем,  это
Сигизмунд еще и раньше отметил.
     Наконец  добрались до  шестого  канала.  С  ракушкой в
углу.   Там,   как  всегда,   благополучно  пищали  "Утиные
истории".   Нечастые  визиты  Ярополка  обычно  как  раз  и
сводились  к   просмотру  чего-либо  подобного,   столь  же
дебильного. Поэтому Сигизмунда передернуло.
     А  девка...  Куда только девался ее юродиво-утонченный
эстетический вкус,  заставивший ее  безошибочно метнуться к
Дали и застыть перед усатым маэстро в немом восхищении!
     Подбежала.  Прилипла к экрану.  Долго смотрела,  бегая
глазами. Потом обернулась к Сигизмунду и засмеялась. Именно
в  том  месте,  где засмеялся бы  Ярополк.  Ярополка всегда
смешило как раз то, что Сигизмунду казалось наиболее тупым.
     Сигизмунд оттащил  девку  подальше.  Чтобы  не  совсем
мордой в экран тыкалась. Вредно.
     Снова усадил рядом с  собой на  диване.  Отсюда,  мол,
смотри.
     Она повертелась,  поерзала.  Глаза пощурила.  И  снова
сорвалась и подбежала поближе.
     Близорукая, что ли? Ладно, пусть пока так смотрит.
     А что, подумал Сигизмунд и сладко потянулся на диване.
Неплохо он, Сигизмунд, в жизни устроился. Вот и старик Дали
с ним,  небось,  согласится...  Вон,  лыбится да таращится.
Весело, небось, усатому говнюку.
     Дела в фирме "Морена" крутятся. Тараканы дохнут, как и
предписано  справочником  СЭС,  -  вон,  на  полке,  рваный
корешок.  До дыр зачитал - отец-основатель... Бравый Федор,
отморив  свое,   с  лялькой  какой-нибудь  сейчас,  небось,
кувыркается, и все у него, Федора, пучочком. А не будь его,
Сигизмунда, пополнял бы Федор собою ряды безработных...
     Светка,   поди,  с  муженьком  ругается.  Преимущества
супружеской  жизни.   Людмила  Сергеевна  с   сигизмундовой
маманькой на  телефоне висит.  Кости ему моет.  По-хорошему
моет.  Мол,  такой хороший парень,  а с женой ему,  мол, не
повезло.
     Наталья  сейчас  Ярополка  пилит.   Ничего,  подрастет
Ярополк, войдет в годы, обзаведется прыщами, обидчивостью и
мутным взором, - тут-то папаша ему и понадобится. Сигизмунд
его водку пить научит...
     И  никто-то  сейчас не ведает,  как коротает вечерок в
своей  отдельной  квартире  хороший  парень  и  генеральный
директор  Сигизмунд  Борисович Морж:  с  дурой  блаженной и
кобелем  беспардонным...  Вон,  на  ковре  кобенится-рычит,
стыдное голое брюхо выставил...
     И так переполнили Сигизмунда разные плохо определяемые
чувства, что зарычал он ужасным голосом:
     - Аттила!.. Охта!.. Мави!.. Меки!.. Меки!.. Мави!..
     Девка отлепилась от  "Утиных историй" и  посмотрела на
него как на полного дебила. И снова в экран уперлась.
     Да, товарищ Морж. Совсем вы поглупели. И заметьте, как
быстро пошел процесс.
     А  девка и  впрямь глаза щурит.  Только сейчас обратил
внимание. Точно, плохо видит. Очки ей надо.
     Ну ничего,  милая,  потерпи. Вот завтра дядя Сигизмунд
отлепит задницу от дивана и  попрется не тараканов морить -
своим прямым делом заниматься -  нет,  попрется он в "ВИЖЕН
ЭКСПРЕСС, НОВЫЕ ЗЕНКИ ВСЕГО ЗА ПЯТЬДЕСЯТ ДЕВЯТЬ МИНУТ".
     Тут,  по  счастью,  мультики  кончились.  Можно  снова
дышать полной грудью.
     Сигизмунд отобрал у  девки "ленивку" и вырубил "ящик".
Хватит.
     Она  пыталась  умолить  его.   Судя  по  жестикуляции,
неимоверными выгодами соблазняла.  Но Сигизмунд, не обращая
внимания, просто выдернул шнур из розетки.
     А  в розетке,  девка,  живет злой Дядя Ток.  Сигизмунд
весьма доходчиво -  вспомнил свои педагогические подвиги на
ниве  воспитания Ярополка -  объяснил девке все  про  злого
Дядю Тока. Устрашил и запугал. Успешно запугал.
     И  так  ловко это  сделал!  Подозвал полоумную,  велел
пальцы к розетке поднести.  Поднесла, доверчивая. У него аж
сердце защемило.  Как она,  такая,  только из  своих кущ до
Питера добралась!
     Злой  Дядя  Ток   исправно  дернул.   Девка  визгнула,
развернулась и  вдруг ловко съездила Сигизмунда по  уху.  А
после, обвалом, в ужас пришла.
     Затряслась,  побледнела.  Небось,  решила,  что  после
такой дерзости он  ее  всю  в  макаронину скру