сь в окне голова соседки. -- Чего стучишь? -- сонным голосом спросила она. -- Чего озоруешь? -- Я не озорую, -- умоляюще заговорила Женя. -- Мне нужно молочницу, тетю Машу. Я хотела ей оставить ребенка -- И что городишь? -- захлопывая окно, ответила соседка. -- Хозяйка еще с утра уехала в деревню гостить к брату. Со стороны вокзала донесся гудок приближающегося поезда. Женя выбежала на улицу и столкнулась с седым джентльменом, доктором. -- Простите! -- пробормотала она. -- Вы не знаете, какой это гудит поезд? Джентльмен вынул часы. -- Двадцать три пятьдесят пять, -- ответил он. -- Это сегодня на Москву последний. -- Как -- последний? -- глотая слезы, прошептала Женя. -- А когда следующий? -- Следующий пойдет утром, в три сорок. Девочка, что с тобой? -- хватая за плечо покачнувшуюся Женю, участливо спросил старик. -- Ты плачешь? Может быть, я тебе чем-нибудь смогу помочь? -- Ах нет! -- сдерживая рыдания и убегая, ответила Женя. -- Теперь уже мне не может помочь никто на свете. Дома уткнулась головой в подушку, но тотчас же вскочила и гневно посмотрела на спящую девчурку. Опомнилась, одернула одеяло, столкнула с подушки рыжего котенка. Она зажгла свет на террасе, в кухне, в комнате, села на диван и покачала головой. Так сидела она долго и, кажется, ни о чем не думала. Нечаянно она задела валявшийся тут же аккордеон. Машинально подняла его и стала перебирать клавиши. Зазвучала мелодия, торжественная и печальная. Женя грубо оборвала игру и подошла к окну. Плечи ее вздрагивали. Нет! Оставаться одной и терпеть такую муку сил у нее больше нет. Она зажгла свечку и, спотыкаясь, через сад пошла к сараю. Вот и чердак. Веревка, карта, мешки, флаги. Она зажгла фонарь, подошла к штурвальному колесу, нашла нужный ей провод, зацепила его за крюк и резко повернула колесо. Тимур спал, когда Рита тронула его за плечо лапой. Толчка он не почувствовал. И, схватив зубами одеяло, Рита стащила его на пол. Тимур вскочил. -- Ты что? -- спросил он, не понимая. -- Что-нибудь случилось? Собака смотрела ему в глаза, шевелила хвостом, мотала мордой. Тут Тимур услыхал звон бронзового колокольчика. Недоумевая, кому он мог понадобиться глухой ночью, он вышел на террасу и взял трубку телефона. -- Да, я, Тимур, у аппарата. Это кто? Это ты... Ты, Женя? Сначала Тимур слушал спокойно. Но вот губы его зашевелились, по липу пошли красноватые пятна. Он задышал часто и отрывисто. , -- И только на три часа? -- волнуясь, спросил он. -- Женя, ты плачешь? Я слышу... Ты плачешь. Не смей! Не надо! Я приду скоро... Он повесил трубку и схватил с полки расписание поездов. -- Да, вот он, последний, в двадцать три пятьдесят пять. Следующий пойдет только в три сорок. -- Он стоит и кусает губы. -- Поздно! Неужели ничего нельзя сделать? Нет! Поздно! Но красная звезда днем и ночью горит над воротами Жениного дома. Он зажег ее сам, своей рукой, и ее лучи, прямые, острые, блестят и мерцают перед его глазами. Дочь командира в беде! Дочь командира нечаянно попала в засаду. Он быстро оделся, выскочил на улицу, и через несколько минут он уже стоял перед крыльцом дачи седого джентльмена. В кабинете доктора еще горел свет. Тимур постучался. Ему открыли. -- Ты к кому? -- сухо и удивленно спросил его джентльмен. -- К вам, -- ответил Тимур. -- Ко мне? -- Джентльмен подумал, потом широким жестом распахнул дверь и сказал: -- Тогда... прощу пожаловать!.. Они говорили недолго. -- Вот и все, что мы делаем, -- поблескивая глазами, закончил свой рассказ Тимур. -- Вот и все, что мы делаем, как играем, и вот зачем мне нужен сейчас ваш Коля. Молча старик встал. Резким движением он взял Тимура за подбородок, поднял его голову, заглянул ему в глаза и вышел. Он прошел в комнату, где спал Коля, и подергал его за плечо. -- Вставай, -- сказал он, -- тебя зовут. -- Но я ничего не знаю, -- испуганно тараща глаза, заговорил Коля. -- Я, дедушка, право, ничего не знаю. -- Вставай, -- сухо повторил ему джентльмен. -- За тобой пришел твой товарищ. На чердаке на охапке соломы, охватив колени руками, сидела Женя. Она ждала Тимура. Но вместо него в отверстие окна просунулась взъерошенная голова Коли Колокольчикова. -- Это ты? -- удивилась Женя. -- Что тебе надо? -- Я не знаю, -- тихо и испуганно отвечал Коля. -- Я спал. Он пришел. Я встал. Он послал. Он велел, чтобы мы с тобой спустились вниз, к калитке. -- Зачем? -- Я не знаю. У меня у самого в голове какой-то стук, гудение. Я, Женя, и сам ничего не понимаю. Спрашивать позволения было не у кого. Дядя ночевал в Москве. Тимур зажег фонарь, взял топор, крикнул собаку Риту и вышел в сад. Он остановился перед закрытой дверью сарая. Он перевел взгляд с топора на замок. Да! Он знал -- так делать было нельзя, но другого выхода не было. Сильным ударом он сшиб замок и вывел мотоцикл из сарая. -- Рита! -- горько сказал он, становясь на колено и целуя собаку в морду. -- Ты не сердись! Я не мог поступить иначе. Женя и Коля стояли у калитки. Издалека показался быстро приближающийся огонь. Огонь летел прямо на них, послышался треск мотора. Ослепленные, они зажмурились, попятились к забору, как вдруг огонь погас, мотор заглох и перед ними очутился Тимур. -- Коля, -- сказал он, не здороваясь и ничего не спрашивая, -- ты останешься здесь и будешь охранять спящую девчонку. Ты отвечаешь за нее перед всей нашей командой. Женя, садись. Вперед! В Москву! Женя вскрикнула, что было у нее силы обняла Тимура и поцеловала. -- Садись, Женя. садись! -- стараясь казаться суровым, кричал Тимур. -- Держись крепче! Ну, вперед! Вперед, двигаем! Мотор затрещал, гудок рявкнул, и вскоре красный огонек скрылся из глаз растерявшегося Коли. Он постоял, поднял палку и, держа ее наперевес, как ружье, обошел вокруг ярко освещенной дачи. -- Да, -- важно шагая, бормотал он. -- Эх, и тяжела ты, солдатская служба! Нет тебе покоя днем, нет и ночью! Время подходило к трем ночи. Полковник Александров сидел у стола, на котором стоял остывший чайник и лежали обрезки колбасы, сыра и булки. -- Через полчаса я уеду, -- сказал он Ольге. -- Жаль, что так и не пришлось мне повидать Женьку. Оля, ты плачешь? -- Я не знаю, почему она не приехала. Мне ее так жалко, она тебя так ждала. Теперь она совсем сойдет с ума. А она и так сумасшедшая. -- Оля, -- вставая, сказал отец, -- я не знаю, я не верю, чтобы Женька могла попасть в плохую компанию, чтобы ее испортили, чтобы ею командовали. Нет! Не такой у нее характер. -- Ну вот! -- огорчилась Ольга. -- Ты ей только об этом скажи. Она и так заладила, что характер у нее такой же, как у тебя. А чего там такой! Она залезла на крышу, спустила через трубу веревку. Я хочу взять утюг, а он прыгает кверху. Папа, когда ты уезжал, у нее было четыре платья. Два -- уже тряпки. Из третьего она выросла, одно я ей носить пока не даю. А три новых я ей сама сшила. Но все на ней так и горит. Вечно она в синяках, в царапинах. А она, конечно, подойдет, губы бантиком сложит, глаза голубые вытаращит. Ну конечно, все думают -- цветок, а не девочка. А пойди-ка. Ого! Цветок! Тронешь и обожжешься. Папа, ты не выдумывай, что у нее такой же, как у тебя, характер. Ей только об этом сказки! Она три дня на трубе плясать будет. -- Ладно, -- обнимая Ольгу, согласился отец. -- Я ей скажу. Я ей напишу. Ну и ты, Оля, не жми на нее очень. Ты скажи ей, что я ее люблю и помню, что мы вернемся скоро и что ей обо мне нельзя плакать, потому что она дочь командира. -- Все равно будет, -- прижимаясь к отцу, сказала Ольга. -- И я дочь командира. И я буду тоже. Отец посмотрел на часы, подошел к зеркалу, надел ремень и стал одергивать гимнастерку. Вдруг наружная дверь хлопнула. Раздвинулась портьера. И, как-то угловато сдвинув плечи, точно приготовившись к прыжку, появилась Женя. Но, вместо того чтобы вскрикнуть, подбежать, прыгнуть, она бесшумно, быстро подошла и молча спрятала лицо на груди отца. Лоб ее был забрызган грязью, помятое платье в пятнах. И Ольга в страхе спросила: -- Женя, ты откуда? Как ты сюда попала? Не поворачивая головы, Женя отмахнулась кистью руки, и это означало: "Погоди!.. Отстань!.. Не спрашивай!.." Отец взял Женю на руки, сел на диван, посадил ее к себе на колени. Он заглянул ей в лицо и вытер ладонью ее запачканный лоб. -- Да, хорошо! Ты молодец человек, Женя! -- Но ты вся в грязи, лицо черное! Как ты сюда попала? -- опять спросила Ольга. Женя показала ей на портьеру, и Ольга увидела Тимура. Он снимал кожаные автомобильные краги. Висок его был измазан желтым маслом. У него было влажное, усталое лицо честно выполнившего свое дело рабочего человека. Здороваясь со всеми, он наклонил голову. -- Папа! -- вскакивая с колен отца и подбегая к Тимуру, сказала Женя. -- Ты никому не верь! Они ничего не знают. Это Тимур -- мой очень хороший товарищ. Отец встал и, не раздумывая, пожал Тимуру руку. Быстрая и торжествующая улыбка скользнула по лицу Жени -- одно мгновение испытующе глядела она на Ольгу. И та, растерявшаяся, все еще недоумевающая, подошла к Тимуру: -- Ну... тогда здравствуй... Вскоре часы пробили три. -- Папа, -- испугалась Женя, -- ты уже встаешь? Наши часы спешат. -- Нет, Женя, это точно. -- Папа, и твои часы спешат тоже. -- Она подбежала к телефону, набрала "время", и из трубки донесся ровный металлический голос: -- Три часа четыре минуты! Женя взглянула на стену и со вздохом сказала: -- Наши спешат, но только на одну минуту. Папа, возьми нас с собой на вокзал, мы тебя проводим до поезда! -- Нет, Женя, нельзя. Мне там будет некогда. -- Почему? Папа, ведь у тебя билет уже есть? -- Есть. -- В мягком? -- В мягком. -- Ох, как и я хотела бы с тобой поехать далеко-далеко в мягком!.. И вот не вокзал, а какая-то станция, похожая на подмосковную товарную, пожалуй, на Сортировочную. Пути, стрелки, составы, вагоны. Людей не видно. На линии стоит бронепоезд. Приоткрылось железное окно, мелькнуло и скрылось озаренное пламенем лицо машиниста. На платформе в кожаном пальто стоит отец Жени -- полковник Александров. Подходит лейтенант, козыряет и спрашивает: -- Товарищ командир, разрешите отправляться? -- Да! -- Полковник смотрит на часы: три часа пятьдесят три минуты. -- Приказано отправляться в три часа пятьдесят три минуты. Полковник Александров подходит к вагону и смотрит. Светает, но в тучах небо. Он берется за влажные поручни. Перед ним открывается тяжелая дверь. И, поставив ногу на ступеньку, улыбнувшись, он сам себя спрашивает: -- В мягком? -- Да! В мягком... Тяжелая стальная дверь с грохотом захлопывается за ним. Ровно, без толчков, без лязга вся эта броневая громада трогается и плавно набирает скорость. Проходит паровоз. Плывут орудийные башни. Москва остается позади. Туман. Звезды гаснут. Светает. ...Утром, не найдя дома ни Тимура, ни мотоцикла, вернувшийся с работы Георгий тут же решил отправить Тимура домой к матери. Он сел писать письмо, но через окно увидел идущего по дорожке красноармейца. Красноармеец вынул пакет и спросил: -- Товарищ Гараев? -- Да. -- Георгий Алексеевич? -- Да. -- Примите пакет и распишитесь. Красноармеец ушел. Георгий посмотрел на пакет и понимающе свистнул. Да! Вот и оно, то самое, чего он уже давно ждал. Он вскрыл пакет, прочел и скомкал начатое письмо. Теперь надо было не отсылать Тимура, а вызывать его мать телеграммой сюда, на дачу. В комнату вошел Тимур -- и разгневанный Георгий стукнул кулаком по столу. Но следом за Тимуром вошли Ольга и Женя. -- Тише! -- сказала Ольга. -- Ни кричать, ни стучать не надо. Тимур не виноват. Виноваты вы, да и я тоже. -- Да, -- подхватила Женя, -- вы на него не кричите. Оля, ты до стола не дотрагивайся. Вон этот револьвер у них очень громко стреляет. Георгий посмотрел на Женю, потом на револьвер, на отбитую ручку глиняной пепельницы. Он что-то начинает понимать, он догадывается, и он спрашивает: -- Так это тогда ночью здесь была ты, Женя? -- Да, это была я. Оля, расскажи человеку все толком, а мы возьмем керосин, тряпку и пойдем чистить машину. На следующий день, когда Ольга сидела на террасе, через калитку прошел командир. Он шагал твердо, уверенно, как будто бы шел к себе домой, и удивленная Ольга поднялась ему навстречу. Перед ней в форме капитана танковых войск стоял Георгий. -- Это что же? -- тихо спросила Ольга. -- Это опять... новая роль оперы? -- Нет, -- отвечал Георгий. -- Я на минуту зашел проститься. Это не новая роль, а просто новая форма. -- Это, -- показывая на петлицы и чуть покраснев, спросила Ольга, -- то самое?.. "Мы бьем через железо и бетон прямо в сердце"? -- Да, то самое. Спойте мне и сыграйте, Оля, что-нибудь на дальнюю путь-дорогу. Он сел. Ольга взяла аккордеон: ...Летчики-пилоты! Бомбы-пулеметы! Вот и улетели в дальний путь. Вы когда вернетесь? Я не знаю, скоро ли, Только возвращайтесь. . хоть когда-нибудь. Гей! Да где б вы ни были, На земле, на небе ли, Над чужими ль странами -- Два крыла, Крылья краснозвездные, Милые и грозные, Жду я вас по-прежнему, Как ждала. Вот, -- сказала она. -- Но это все про летчиков, а о танкистах я такой хорошей песни не знаю. -- Ничего, -- попросил Георгий. -- А вы найдите мне и без песни хорошее слово. Ольга задумалась, и, отыскивая нужное хорошее слово, она притихла, внимательно поглядывая на его серые и уже не смеющиеся глаза. Женя, Тимур и Таня были в саду. -- Слушайте, -- предложила Женя. -- Георгий сейчас уезжает. Давайте соберем ему на проводы всю команду. Давайте грохнем по форме номер один позывной сигнал общий. То-то будет переполоху! -- Не надо, -- отказался Тимур. -- Почему? -- Не надо! Мы других так никого не провожали. -- Ну, не надо так не надо, -- согласилась Женя. -- Вы тут посидите, я пойду воды напиться. Она ушла, а Таня рассмеялась. -- Ты чего? -- не понял Тимур. Таня рассмеялась еще громче. -- Ну и молодец, ну и хитра у нас Женька! "Я пойду воды напиться"! -- Внимание! -- раздался с чердака звонкий, торжествующий голос Жени. -- Подаю по форме номер один позывной сигнал общий. -- Сумасшедшая! -- подскочил Тимур. -- Да сейчас сюда примчится сто человек! Что ты делаешь? Но уже закрутилось, заскрипело тяжелое колесо, вздрогнули, задергались провода: "Три -- стоп", "три -- стоп", остановка! И загремели под крышами сараев, в чуланах, в курятниках сигнальные звонки, трещотки, бутылки, жестянки. Сто не сто, а не меньше пятидесяти ребят быстро мчались на зов знакомого сигнала. -- Оля, -- ворвалась Женя на террасу, -- мы пойдем провожать тоже! Нас много. Выгляни в окошко. -- Эге, -- отдергивая занавеску, удивился Георгий. -- Да у вас команда большая. Ее можно погрузить в эшелон и отправить на фронт. -- Нельзя! -- вздохнула, повторяя слова Тимура, Женя. -- Крепко-накрепко всем начальникам и командирам приказано гнать оттуда нашего брата по шее. А жаль! Я бы и то куда-нибудь там... в бой, в атаку. Пулеметы на линию огня!.. Пер-р-вая! -- Пер-р-вая... ты на свете хвастунишка и атаман! -- передразнила ее Ольга, и, перекидывая через плечо ремень аккордеона, она сказала. -- Ну что ж, если провожать, так провожать с музыкой Они вышли на улицу. Ольга играла на аккордеоне. Потом ударили склянки, жестянки, бутылки, палки -- это вырвался вперед самодельный оркестр, и грянула песня. Они шли по зеленым улицам, обрастая все новыми и новыми провожающими. Сначала посторонние люди не понимали: почему шум, гром, визг? О чем и к чему песня? Но, разобравшись, они улыбались и кто про себя, а кто и вслух желали Георгию счастливого пути. Когда они подходили к платформе, мимо станции, не останавливаясь, проходил военный эшелон. В первых вагонах были красноармейцы. Им замахали руками, закричали. Потом пошли открытые платформ с повозками, над которыми торчал целый лес зеленых оглобель. Потом -- вагоны с конями. Кони мотали мордами, жевали сено. И им тоже закричали "ура". Наконец промелькнула платформа, на которой лежало что-то большое, угловатое, тщательно укутанное серым брезентом. Тут же, покачиваясь на ходу поезда, стоял часовой. Эшелон исчез, подошел поезд. И Тимур попрощался с дядей. К Георгию подошла Ольга. -- Ну, до свиданья! -- сказала она. -- И, может быть, надолго? Он покачал головой и пожал ей руку: -- Не знаю... Как судьба! Гудок, шум, гром оглушительного оркестра. Поезд ушел. Ольга была задумчива. В глазах у Жени большое и ей самой непонятное счастье. Тимур взволнован, но он крепится. -- Ну вот, -- чуть изменившимся голосом сказал он, -- теперь я и сам остался один. -- И, тотчас же выпрямившись, он добавил: -- Впрочем, завтра ко мне приедет мама. -- А я? -- закричала Женя. -- А они? -- Она показала на товарищей. -- А это? -- И она ткнула пальцем на красную звезду. -- Будь спокоен! -- отряхиваясь от раздумья, сказала Тимуру Ольга. -- Ты о людях всегда думал, и они тебе отплатят тем же. Тимур поднял голову. Ах, и тут, и тут не мог он ответить иначе, этот простой и милый мальчишка! Он окинул взглядом товарищей, улыбнулся и сказал: -- Я стою... я смотрю. Всем хорошо! Все спокойны, Значит, и я спокоен тоже! 1940