он может бросить за борт ни в чем не повинную женщину. Единственным козырем в руках людей, отрицавших роман Марата с Люсей, было правильное наблюдение, что Марат перестал с ней встречаться задолго до того, как ансамбль лилипутов, в который входила Люся, уехал в другой город. Что верно, то верно. Тем не менее роман был, он был коротким, но бурным. Впервые Марат с нею познакомился в ресторане. Около дюжины лилипутов сидели за двумя сдвинутыми столиками и ужинали, попивая вино и болтая ногами. Марат послал им две бутылки вина, издали выпил за их здоровье, лилипуты выпили за его здоровье, а потом, посовещавшись между собой, прислали ему через официантку бутылку вина. Марат снова издали выпил за их здоровье, они тоже издали выпили за его здоровье, после чего Марат, подозвав свою официантку, послал им еще две бутылки вина и несколько плиток шоколада, по числу женщин. Тут лилипуты, склонившись к столу, долго совещались и наконец, подозвав официантку, через нее пригласили Марата к своему столу. Они решили, что так он им дешевле обойдется, но здорово просчитались. Марат подсел к ним и за разговором дал знать, что кроме своей прямой профессии он еще числится внештатным корреспондентом местной газеты "Красные субтропики" и ряда других столичных газет. (Ряд других газет, вероятно, до сих пор не подозревает о существовании своего внештатного корреспондента в Мухусе.) Именно во время этого застолья Марат обратил внимание на Люсю Кинжалову, совершенно не подозревая, что рядом с ней сидит ее жених. Возможно, что он вообще не подозревал, что лилипуты могут иметь своих женихов и невест. Во всяком случае, он стал оказывать Люсе знаки внимания, и она охотно, и даже чересчур охотно, стала принимать их, не считаясь со своим женихом, который, оказывается, в это время сильно страдал. Узнав, что Марат имеет отношение к прессе, лилипуты пришли в сильное возбуждение и, посовещавшись между собой, пожаловались ему на своего администратора, который, оказывается, очень плохо с ними обращался. Оказывается, администратор, чтобы сэкономить командировочные деньги, холостых лилипутов загонял по пять человек в одиночный номер. Он заставлял их укладываться поперек кровати, что было и неудобно и унизительно, тем более что женатые лилипуты получали полноценные номера. Администратор таким образом экономил командировочные деньги, доставал фиктивные гостиничные счета, а разницу в деньгах клал к себе в карман. Марат был в высшей степени возмущен таким бесчеловечным обращением с лилипутами, и они в тот же вечер пригласили его в гостиницу, чтобы он сам во всем убедился на месте. В гостинице Марат предложил, не осложняя вопрос участием прессы, просто-напросто набить морду администратору. К счастью для администратора, а может, и для Марата (я имею в виду последствия), того не оказалось в номере. Марат зашел вместе с лилипутами в один из номеров, и они еще долго там застольничали и разговаривали о жизни Многие лилипуты сильно опьянели, и Марат их разносил по номерам, а Люся, вопреки страданиям жениха, показывала, кого куда нести. В конце концов Марат собственноручно уложил пятерку лилипутов в их номер и со всей очевидностью убедился в обоснованности их жалоб. Кстати, оказывается, в эту пятерку входил и жених Люси Кинжаловой, о чем Марат не знал. А между тем жених не стал лежать в постели, как предполагала Люся, но, откинув одеяло, слез с нее и попытался повеситься на перилах гостиничного балкона. К счастью, его вовремя заметили и, задыхающегося, вытащили из петли. Но к этому времени, по словам Марата, Люся Кинжалова по уши в него втрескалась. По словам Марата, можно было понять, что у них, у лилипутов, инкубационный период влюбленности вообще гораздо короче. Марат обещал сделать с нее несколько снимков, и она на следующий день подошла к месту его работы на бульваре. Так они стали встречаться, и жених смирился с Маратом. Опять же, рассказывая об этом, Марат придал своим словам такой оттенок, что у лилипутов период любовных страданий тоже укороченный. Не успел Марат насладиться новизной необычного любовного приключения, как из деревни Чегем к нему в дом приехала делегация родственников и выразила резкий протест по поводу якобы будущей женитьбы Марата на карлице, как они говорили. Отец Марата, погибший во время войны, был по происхождению русским, но мать его была абхазкой и родом из Чегема. Родственники Марата по материнской линии, оказывается, все время держали его в поле своего зрения, и, как только поведение его, как им казалось, начинало порочить их славный род, они каким-то образом оказывались рядом и с неслыханным упрямством заставляли его следовать представлениям о приличии, выработанным их славным древним родом. Они прямо объявили ему, что, если он сам не прекратит встречи с этой карлицей, они, выражаясь их языком, силой выволокут ее из-под него. Особенность абхазского языка состоит в том, что это действие, выраженное по-русски четырьмя словами, по-абхазски передается одним словом и потому выразительность его в переводе несколько тускнеет. Одним словом, они дали ему знать, что никогда не согласятся на то, чтобы он ввел в дом своей матери карлицу неизвестного племени. Кстати, они обещали ему полноценную абхазскую невесту, если он связался с карлицей из соображений собственного маленького роста. Марат был маленького роста, но, разумеется, не настолько, чтобы такого рода соображения приходили ему в голову. -- Бедный Марат, -- изредка говорили они, подчеркивая, что вырос он без отца. Но чаще всего эти слова имели совершенно противоположный смысл. -- Бедный Марат, -- говорили они, имея в виду, что он и не подозревает, какие беды обрушатся на его голову, если он будет упорствовать в своих заблуждениях. Когда родственники вмешались в его роман с Люсей, Марат сначала пытался им объяснить, что он не собирается ее вводить в дом. Тогда тем более, отвечали они ему, незачем позорить их род, появляясь с карлицей в людных местах. Марат попытался послать их к черту, но из этого ничего не вышло. Родственники уехали в деревню, прикрепив к месту работы Марата двух дубиноподобных молодых людей, которые дежурили там. Глядя на этих верзил, поочередно патрулирующих на приморской улице, Марат не на шутку разнервничался. Конечно, с Люсей Кинжаловой он продолжал встречаться, но это было сопряжено с немалыми трудностями, и нервы Марата стали пошаливать. Надо знать упрямство его чегемских родственников, а с другой стороны, самолюбивость Марата. Марат терялся в догадках, стараясь узнать степень полномочий этих двух деревенских верзил. То ли они должны просто препятствовать их встречам, то ли, увидев Марата с Люсей, они должны молча сунуть ее в мешок, увезти куда-нибудь в горы и выпустить ее там, как кошку, от которой хотят избавиться. Именно находясь в состоянии этих мрачных раздумий, он во время одного из вечерних застолий с лилипутами задал, в сущности, невинный, но показавшийся всем бестактным вопрос. -- Слушайте, -- спросил Марат, -- а лилипуты голосуют? Многие до сих пор не могут понять, с чего вдруг Марату пришла в голову эта мысль. Лично я думаю, что он в раздумьях о собственном бесправном положении, вызванном исключительной патриархальностью его деревенских родственников, случайно, не подумав о последствиях, перескочил на окружающих его лилипутов. Лилипуты сильно обиделись на его вопрос и стали громко удивляться невежеству Марата, потому что, по их словам, всякий нормальный человек знает, что лилипуты такие же полноценные граждане страны, как и все остальные. -- Ты лучше посмотри на свой нос, -- оказывается, сказала ему Люся. -- А что мой нос? -- тревожно спросил Марат. -- Очень он у тебя большой, -- отвечала Люся, -- вот ты его и суешь, куда тебя не просят. -- С точки зрения лилипутской, нос у меня, может, и большой, -- отвечал Марат, сдерживая гнев, -- но с точки зрения интеллигентных женщин Москвы и Ленинграда, у меня, к твоему сведению, римский нос. Надо сказать, что Марат был весьма нетерпим ко всякого рода критике по отношению к его внешности. Сам он мог подшутить и над своим носом и над своим небольшим ростом. Так, относительно женщины, не в меру привязавшейся к нему, он говорил: "Она решила, что я высокий голубоглазый блондин"... Такого рода шуточки и намеки он вполне допускал, но только когда они исходили от него самого. Одним словом, застолье начинало сильно портиться, и лилипуты, учитывая, что всех угощал Марат, стали его уговаривать, чтобы он не обижался на Люсю. В конце концов сама Люся Кинжалова признала грубость своего замечания и в доказательство полной сдачи своих позиций поцеловала Марата в нос И хотя лилипутам удалось спасти застолье, раздражение Марата не проходило, и он, время от времени вспоминая замечание Люси, бормотал: "Ха, мой нос, видите ли, слишком большой..." После этого вечера отношения Марата с Люсей, может быть, не сразу, но достаточно быстро охладели. Во всяком случае, дубиноподобные верзилы, командированные из деревни, через неделю сняли патруль и уехали к себе в Чегем. Между прочим, через год снова явилась в Мухус делегация чегемских родственников, исполненная мягкой, но неотразимой настойчивости. Дело в том, что Марат в это время завел себе парик, чтобы прикрыть сравнительно небольшую лысину на голове. Он давно и болезненно переживал начало своего облысения, и тем не менее парик в условиях Мухуса достаточно смелое нововведение Но Марат всегда отличался смелостью и независимостью взглядов. Парик так удачно сидел на голове Марата, что люди, не очень близко его знавшие, даже не понимали, что на голове Марата собственный несколько истощенный волосяной покров прикрыт париком. Тем не менее могу поклясться, что парик этот украшал его голову не более двадцати -- двадцати пяти дней. Чегемские родственники предложили ему не позорить их перед другими (по-видимому, злорадствующими) родами своей волосяной шапкой, а скромно пользоваться своими волосами. Они указали ему, что лысина не позорит мужчину, что она позорит только женщину. Великий Ленин, напомнили они ему, никогда не стыдился своей огромной лысины. Неужто, по-твоему, вразумляли они его, если б дело обстояло иначе, для него не могли бы найти подходящей волосяной шапки? Несколько дней Марат боролся за независимость покрова своей головы, потом не выдержал и сдался, не дожидаясь, пока родственники его выставят дежурить какого-нибудь верзилу с граблями в руках, чтобы тот стаскивал с него парик. Сейчас я передам слово Марату, чтобы он сам рассказал один довольно забавный случай из своей жизни. Случай этот, кроме того, что сам по себе забавен, как я надеюсь, интересен еще тем, что в нем довольно явно чувствуется вмешательство роковых сил в жизнь Марата, и только слепота наша, погруженность в суету повседневности не дала нам вовремя разглядеть их. -- Ну и в историйку я недавно влип, доложу тебе, -- начал он в тот раз, отщелкав своих клиентов и садясь рядом со мной на прибрежном парапете. Я возвращался с рыбалки, и он, прежде чем продолжать, иронически оглядел мой кукан с небогатым уловом. Потом продолжал: -- Отдыхал тут один мой приятель, кэп из Мурманска. Он каждый год здесь отдыхает. Приезжает на месяц, бабули, денег, значит, куры не клюют, ну я ему помогаю развлекаться и сам про себя не забываю. Одним словом, хороший парень, я тебя с ним познакомлю, когда он снова приедет. Вот он мне однажды говорит: -- Слушай, -- говорит, -- поехали за город в один хороший дом. Пасху будем справлять. Там должно быть несколько очаровательных женщин. Я буду со своей приятельницей, а ты пускайся в открытое море приключений. -- Ладно, -- говорю, -- попытка не пытка, дома дети не плачут. -- В крайнем случае, -- говорит, -- будет хороший стол с поросенком, да и сама хозяйка -- дай бог, женщина. Берем мы в гастрономе торт, несколько коньяков, ловим такси и подъезжаем к ботаническому. Я достаю там хороший букет розочек, и едем. В Синопе он останавливает такси и входит в дом, где жила его приятельница. Я, значит, сижу в такси и жду Смотрю -- вошел один, выходят четверо. Он со своей приятельницей и еще какой-то мужчина с женщиной. Я как только ее увидел, сразу стойку делаю: красуля -- ни пером описать, ни языком рассказать. Ну, думаю, конечно, она с этим хахалем, разве такая красулечка нам когда-нибудь перепадет! Только я это подумал, смотрю, мужчина куда-то умотал, а эти втроем идут к нашей машине! Я от радости чуть головой крышу не вышиб! Открываю дверцу, пропускаю красулечку, а она мне во весь рот улыбается. Я сажусь, рядом со мной кэп, а приятельницу его вперед усаживаем. Чувствую, в воздухе пахнет жареным. Я этот запах всегда за версту слышу и никогда не теряюсь. Анекдоты сами из меня сыпятся один за другим. Красулечка от хохота закатывается, приятельница кэпа тоже мне в рот смотрит. Одним словом -- фурор. Я окончательно смелею и потихоньку, вроде случайно забывшись, кладу руку на коленку красулечки. Она потихоньку убирает мою руку, значит, все в порядке, клеится. Потому что не сердится, а просто так, для приличия убирает. Ну я пуляю еще несколько анекдотов, она умирает от смеха, я снова незаметно кладу руку на ее коленку, она снова незаметно убирает. Значит, клеится, потому что не сердится, а, наоборот, продолжает смеяться. Между прочим, случайно оглядываюсь, у меня в машине такая привычка, и вижу: одна и та же "Волга" за нами идет. -- Слушайте, -- говорю, -- нас кто-то преследует... Тут красулечка оборачивается и еще больше смеется. Приятельница кэпа тоже смеется, и сам кэп хохочет. -- В чем дело? -- говорю. -- Это же ее муж, -- отвечает кэп, -- разве ты не видел его? -- Какой муж, -- говорю, -- откуда муж? И тут кэп мне все объясняет. Оказывается, человек, которого я принял за ее хахаля, на самом деле ее муж был. Оказывается, он не отвалил, как я думал, а пошел к своей машине, которая немного в стороне стояла. Оказывается, красулечка просто выразила желание ехать со мной в одной машине, потому что подружка ее, приятельница кэпа, успела ей рассказать про мою веселость. Но тут-то я как раз и потерял свою веселость. Видно, когда я узнал про мужа, моя физия так скисла, что красулечка еще больше стала смеяться и пальчиком на меня показывать. Я в самом деле здорово приуныл, потому что мысленно уже привык к ней, а теперь приходится перестраиваться. Тут красулечка сама потрогала меня за коленку бархатной лапкой и подмигнула: мол, не унывай, все еще впереди. Во всяком случае, я ее так понял. Ну у меня, вроде, отлегло. Ладно, думаю, хоть я и не любитель разбивать там всякие чужие жизни, но, если красулечка сама хочет, тогда почему же, тогда можно и поухаживать. Подъезжаем к особнячку, а он у самого моря стоит. Кэп расплачивается с таксистом, вытаскивает из машины коньяки и торт, и мы подходим к калитке. Муж красулечки тоже выходит из своей машины. Кэп нас знакомит. Я выбираю минутку, пока звонят в калитку, отвожу его в сторону и прошу: -- Объясни ситуацию. -- Муж тебе не помеха, -- отвечает кэп, -- но тут есть одна тонкость... потом сам поймешь. Он немножко замял разговор, потому что из-за калитки раздался голос хозяйки. Мы входим во двор, меня знакомят с хозяйкой. Я смотрю на нее: меня пот прошибает -- хоть стой, хоть падай. Такая яростная блондинка, в черном спортивном костюме и в резиновых сапогах. Одним словом, что тебе сказать? Под шерстью спортивного костюма чувствуется женщина с большой буквы, которая живет сама и другим жить дает. Минут на десять она меня так оглушила, что я совсем забыл про красулечку. При этом хозяйка с удовольствием нюхает мои розы и говорит: мол, ваши снимки, ваши снимки, я их видела в Салоне в прошлом году. В самом деле в прошлогодней выставке я принимал участие, и у меня там несколько потрясных снимков было. Входим в дом. Ну дом, я тебе скажу -- закачаешься. Ковры и книги, книги и ковры Никак не могу понять, зачем одной женщине столько книг. Правда, она раньше была замужем за профессором, но потом они разошлись. Да что профессор, она сама научный работник. Но я об этом тогда не думал. Я думал -- посмотрим, что еще за кадры будут! Главное, всей шкурой чувствую -- в воздухе пахнет жареным, я этот запах за километр узнаю. Входим в залу. Стол стоит такой, что трогать ничего не хочется -- красота. Бутылки с экспортной водярой как алмазы сверкают. Нам даже стало стыдно за наши жалкие приношения. Нет, розочки мои стол здорово украсили, но коньяки и торт хозяйка как сунула куда-то там в угол комнаты, так они там до утра и простояли. Но главное не это. В зале еще две женщины и один мужчина. Обе женщины одна другой лучше, обе мировой стандарт и обе в моем вкусе. Одна фиксатая, другая грустненькая. Ну ничего, думаю, за таким столом долго не погрустишь, сестричка! А между прочим, как только я увидел мужчину, я сразу вспомнил слова кэпа насчет тонкости. Вот она, эта тонкость, думаю, вот ее настоящий хахаль. А он в это время любезничает с мужем красулечки. Ах ты, сукин сын, думаю, сам с мужем любезничаешь, а сам с красулечкой шашни заводишь. Ну, думаю, там видно будет, кто кого. В застолье, сам знаешь, я любому сто очей вперед дам. В крайнем случае, думаю, с красулечкой не получится, так здесь еще три прекрасных женщины, не считая приятельницы кэпа. Покамест мы болтаем о том о сем, хозяйка успела переодеться и вся такая смачная снова приходит к столу, и мы рассаживаемся. Начали выбирать тамаду. Ну кэп, конечно, назвал меня. Я для приличия сначала поломался, а потом беру стол в свои руки. Я веду стол, слежу, чтобы все выпивали и пытаюсь идти на сближение с кем-нибудь из дамочек. Но вижу -- что-то все время осечку дает. Удары мимо проходят. Нет, на остроты мои отвечают дружным смехом, чокаются со мной, стараясь друг друга опередить, веселятся, но дальше -- ни-ни. Правда, за той, что грустная сидела, я не пытался приударять, думаю, пусть немножко растеплится, но остальные, чувствую, культурно так, без хамства, дают от ворот поворот. Между прочим, помогая хозяйке, я несколько раз выходил с ней на кухню, а потом мы раз даже в подвал спустились, там у нее грибы в банках стояли. В этом самом подвальчике, думаю, была ни была, брякаюсь на пол и, обхватив ее ноги, говорю: -- Мадам, уже падают листья... -- Знаю, -- говорит она так ласково, -- мы еще увидимся. Но сегодня я хозяйка и прошу вас поухаживать за кем-нибудь из моих подруг... При этом она так легко-легко пальцами провела по моей голове, что я чуть с ума не сошел от радости. Но что делать -- приходится подчиняться. -- Я ваш раб, -- говорю, -- мадам... Будет сделано, как вы говорите. Отряхиваю, значит, брюки, и мы снова подымаемся наверх. Ну раз она так говорит, от хозяйки я отваливаю и снова пытаюсь выйти на связь с одной из ее подруг. Но вижу, ничего не получается. Время идет, красулю оставил этому серому волку, а он почему-то только с ее мужем ля-ля-ля, ля-ля-ля, а на нее ноль внимания. Что же это такое, думаю. Где слыхано, чтобы Марат в застолье один оказался. Дом полон женщин, а ухаживать не за кем. Ну, выбрал я удобный момент и отзываю кэпа. -- Что такое, -- говорю, -- никак не могу выйти на связь? -- Да, -- соглашается кэп, -- тут большая тонкость есть. -- Что за тонкость, -- говорю, -- этот тип -- хахаль красулечки? -- В том-то и дело, -- говорит, -- что нет... -- Так в чем дело, -- говорю, -- значит, мужа любит? -- Да нет, -- говорит, -- совсем не в этом дело. -- Тогда в чем? -- Видишь, как этот мужик любезничает с мужем этой красули? -- Ну? -- Так вот, -- говорит, -- у них любовь. -- Как, -- не верю я своим ушам, -- в прямом смысле? -- Да, -- говорит, -- в самом прямом. Я сначала удивился, а потом обрадовался. Я забыл сказать, что одна из этих дамочек, а именно фиксатая, была женой второго мужчины. Но я сам не сразу узнал об этом, до того они в разные стороны глядели. -- Если так, -- говорю, -- выходит, что жена этого типа и красуля свободны? -- В том-то и дело, -- говорит, -- что не совсем... -- Как, -- говорю, -- они верны своим мужьям, зная про такое? -- Да не в этом дело, -- говорит, -- они сами влюблены. Тут у меня голова пошла кругом. -- Да в кого, -- говорю, -- они влюблены, в тебя, что ли? -- Нет, -- говорит, -- гораздо хуже. -- Так в кого же?! -- Они, -- говорит, -- только, ради бога, не выдавай меня, влюблены в хозяйку дома. Я с ума схожу. -- Как так, -- говорю, -- в прямом смысле? -- В самом прямом, -- отвечает. -- Ну а хозяйка, -- говорю, -- что? -- В том-то и трагедия, что хозяйка их не любит. -- Какая же это трагедия, -- говорю, -- молодец! Настоящая баба! -- Нет, -- говорит, -- трагедия, потому что они в нее влюблены, а она их не любит. Я с ума схожу. Но что делать? Сажусь на свое место, потому что тамада должен стол вести. Но куда вести? И главное -- кого вести? Ничего не понимаю. Ну налил я себе полбокала водяры, чтобы очухаться немного от этой симфонии. Немножко прихожу в себя и соображаю. Значит, думаю так: что мы имеем на сегодняшний день? Красуля отпадает, эта женщина отпадает, остаются грустящая мадам и хозяйка дома. Но хозяйка не позволила за собой ухаживать, а, наоборот, предложила ухаживать за одной из своих подруг. Но две подруги из трех отпадают по независящей от меня причине, значит, остается грустящая мадам. Не так много, но и не так мало, если умело взяться... Я постепенно перекантовываюсь на нее, а когда начинаются танцы-шманцы, приглашаю ее. Хорошая женщина, но почему-то грустит все время. Во время танца слегка ее так прижимаю, чтобы она меня хоть немного почувствовала, но вижу, чувствовать меня не хочет. Как только начинаю зажимать, твердеет, как доска. -- Отчего вы такая грустная, мадам? -- говорю. -- Ах, -- говорит, -- не спрашивайте! У меня такое горе было, такое горе... -- Какое горе, мадам, -- говорю я ей, -- помогать в горе -- это моя вторая профессия. -- Нет, -- говорит, -- никто не может мне помочь... У меня любимый муж умер... -- Когда, -- говорю, -- это несчастье вас постигло? -- В прошлом году, -- говорит. -- Мадам, -- говорю, -- в наше время приятно видеть женщину, которая так убивается по своему покойному мужу. Таких женщин, во всяком случае в ближайшем окружении, нет... Но вы еще молоды, еще красивы, не надо замыкаться в горе... Чуть-чуть расслабьтесь, и вам легче будет... -- Если б вы знали, -- говорит, -- какой это был человек! И, оживляясь, начинает рассказывать про своего мужа. Оказывается, он был самый справедливый прокурор, самый честный человек и самый хороший семьянин. Наверно, так оно и было. Но зачем мне все это рассказывать? У меня совсем другие мысли в голове. Я сам мужчина, слава богу, с достоинствами, и у меня свое самолюбие есть. Нет, думаю, надо попробовать снова перекантоваться на хозяйку, здесь номер не проходит. А между прочим, как только она заговорила про своего мужа, лицо ее оживилось, глазки заиграли, так что даже со стороны все заметили. -- Ваш друг -- просто чудо, -- говорит хозяйка кэпу и как-то странно смотрит на меня, -- наконец ему удалось развлечь мою милую соседку... Эта женщина, оказывается, жила рядом с нашей хозяйкой. И хозяйка, танцуя с кэпом, заметила, что моя партнерша здорово оживилась. Но то, что она оживилась, вспоминая своего умершего мужа, этого она не знала. А я думаю: чего это она на меня так странно посмотрела. Может, клеится? Снова садимся, снова беру в руки застолье. Кушаем, пьем, шутим, и вижу, хозяйка на меня как-то странно поглядывает и, когда я начинаю шутить, первая смеется. А прокурорша опять погрустнела. Видно, некому рассказывать про своего прокурора. Ну, думаю, на меня тоже больше не рассчитывай. Снова танцы-шманцы. Я беру хозяйку. Муж красули берет фиксатую, этот тип берет красулю, хотя видно, что им обоим до смерти хочется танцевать друг с другом. Я, значит, танцую с хозяйкой, а она льнет ко мне, ну как тебе сказать, просто обтекает меня как теплый душ. Все, думаю, отступать дальше некуда, стою насмерть, как Мамаев курган. -- Ну как вам понравилась моя соседка? -- спрашивает меня хозяйка. -- Да что ж, -- говорю, -- женщина хорошая, но все время про мужа рассказывает. Конечно, верность памяти мужа -- хорошее дело, но тогда зачем приходить развлекаться в компанию. -- Это я ее уговорила, -- отвечает хозяйка и снова прижимается ко мне, а я уже от страсти полумертвый, вроде того прокурора. -- Я ваш раб, -- шепчу хозяйке, -- вот моя жизнь, делайте со мной, что хотите. -- Если б я могла выбирать, -- говорит она и смотрит мне в глаза, -- я никого, кроме вас, не выбрала бы... -- Но почему? -- взревел я шепотом. -- Вы свободная женщина, а если кто проходу вам не дает, предоставьте это мне, и он забудет не только ваш прекрасный облик, но и собственное имя. -- Ах, -- говорит она, -- если б дело было в нем! -- Тогда в ком? -- спрашиваю. -- Дело во мне, -- вздыхает она, -- я, к несчастью, влюблена... -- В кого, мадам, -- говорю я, -- назовите этого счастливца... -- Я вам, -- говорит, -- назову, потому что вы мне нравитесь, но вы мне помогите.. Ты же знаешь -- я рыцарь, то есть человек, способный делать хорошее, даже когда это ему невыгодно. -- Все, что в моих силах, -- говорю. -- Я влюблена в прокуроршу, -- шепчет она мне и глазами показывает на нее. Я закачался, как боксер после хорошего крюка. Господи, думаю, есть здесь хоть одна натуралка?! -- Как, и вы тоже, мадам? -- спрашиваю, еле-еле ворочая языком. -- Уже два месяца, -- говорит, -- я по ней сохну. С тех пор, как она выбралась жить сюда. Ага, кумекаю я про себя, она влюбилась в прокуроршу, а этим дала отставку. -- А что прокурорша? -- спрашиваю. -- Она невинная, -- говорит, -- она ничего не понимает... Все про своего прокурора рассказывает. -- Так чем же я вам могу помочь, мадам? -- спрашиваю. -- Говорите ей обо мне что-нибудь хорошее. Я еще вам тоже когда-нибудь пригожусь... -- Постараюсь, -- говорю, -- но вы сами понимаете, как мне трудно уступить вас да еще ей. Снова садимся к столу, и я снова обязан его вести как тамада. Но куда вести, кого вести -- все чокнутые Одна прокурорша еще кое-как держится, и ту я вынужден уступить хозяйке. Но ты же знаешь меня, раз я дал слово -- железно держу его. Подымаю тост. Даже не знаю, откуда слова берутся. Тост, конечно, за хозяйку, за ее гостеприимный дом, за ее сердце, сказал я, вобравшее в себя ум всех этих книг и нежность всех этих ковров. Без дураков, здорово сказал, хотя про себя думаю: на хрен мне все эти книги и эти ковры, раз мое дело горит. Снова заводят радиолу, и я опять танцую с прокуроршей. Осторожно выясняю, что она думает про хозяйку дома. -- Это такая чудная женщина, -- говорит, -- с тех пор как я переехала сюда, она окружила меня таким вниманием... Она так смягчает мне горе по моему покойному мужу... -- Мадам, -- говорю я ей, -- вам повезло... Эта женщина единственный человек, который может вам заменить вашего покойного прокурора. -- Да, -- говорит, -- я ей бесконечно благодарна за ее заботу обо мне, потому что потерять такого мужа, которого потеряла я -- это потерять все... Вы даже не представляете, до чего он был честным... Директор гастронома, против которого он вел дело, однажды приносит ему чемоданчик денег. Но он, конечно, отказался. Тогда директор гастронома показывает на свой чемоданчик и говорит: "С этим чемоданчиком я найду себе подходящего прокурора, вот ты себе попробуй найди такого щедрого обвиняемого". И что же, через некоторое время дело передали другому прокурору, а директору гастронома дали другой гастроном, еще лучший. А я в это время сдаю курортникам одну из двух наших комнат, чтобы свести концы с концами. Видали вы такого дурака? Так вот таким был мой покойный муж... Я понял, что прошибить эту прокуроршу невозможно. Одним словом, вечер этот кончился для меня, как пустой номер, кисловодский воздух. Прокурорша ушла к себе домой, а все остальные остались ночевать у хозяйки. Как они там разместились, ничего не знаю и знать не хочу. Хозяйка принесла мне спальный мешок и говорит: -- Если это вас может утешить, я люблю в нем спать. Что делать? Разделся, залез в этот спальный мешок, понюхал его с горя, но он почему-то козлятиной пахнул, и я, высунув из него голову, уснул. На следующее утро мы гуляли по берегу с ружьем. В доме нашлось и ружье. Я думаю, в этом доме все можно было найти, кроме нормальной бабы. Между прочим, кэп подстрелил утку, которая упала в море. Я тут, недолго думая, раздеваюсь и в одних трусах -- в море. Ну ты сам знаешь, в раздетом виде я смотрюсь как бог со своей грудной клеткой и бицепсами. Женщины с ума сходят, вода ледяная, а я плыву за уткой, беру ее для смеха в зубы и возвращаюсь на берег. -- Если б не моя любовь, -- шепчет мне хозяйка, подавая мохнатое полотенце. Покамест я плыл, она успела добежать до дому и принести полотенце. Что говорить, женщина была мировая, и я ей понравился. Недавно встречаю ее в Мухусе. -- Ну как, -- говорю, -- сумела увлечь прокуроршу? -- Нет, -- вздохнула она, -- не удалось... Я с горя замуж вышла... Другой мужик, зная, что я с этой прокуроршей никогда не встречусь, обязательно сказал бы: конечно, удалось... мы с ней так время провели. А эта честно ответила, но мне с ней не повезло. Сначала мы с ней слишком рано встретились, она была влюблена в прокуроршу, а потом слишком поздно, она с горя выскочила замуж. А про кэпа, который туда меня привел, что я могу сказать? Во-первых, никакой он не кэп, я узнал это от одного человека с их пароходства. Никакой он не кэп, а старпом. Подумаешь, два раза ходил на Кубу. А я тебе так скажу, если ты с товарищем идешь в дом, ты ему сначала ситуацию расскажи, а он сам потом решит, ходить ему в этот дом или нет. А я ему еще как бобик утку из воды тащил. Такому кэпу не то что корабль -- шлюпку нельзя доверить -- угробит. Как пить дать угробит. ___ Осенью того же года по Мухусу пробежал слух, что Марат женился. Я его давно не видел, потому что после ухода из научно-исследовательского института он стал работать не на бульваре, там его место занял другой человек, а на краю города возле базара. Учитывая все его рассказы, я жаждал увидеть женщину, которую он сам добровольно ввел в дом и при этом не вызвал никаких нареканий со стороны чегемских родственников. Однажды вечером, когда я сидел на скамейке прибрежного бульвара, передо мной возник Марат со своей женой. Кажется, они сошли с прогулочного катера. -- Прошу любить и жаловать, мой маленький оруженосец! -- сказал Марат и представил свою жену. Я опешил, но, ничем не выдавая своих чувств, протянул ей руку и представился. Это была приземистая тумбочка с головой совенка. Покамест Марат плел свой романтический, а в сущности, милый вздор относительно того, что несокрушимая твердыня, то есть его холостяцкие убеждения, пала перед неотразимыми чарами этого неземного существа, я украдкой рассматривал ее. Да, это была тумба с головой совенка, и я жалел, что чегемские родственники на этот раз проморгали Марата. Я заметил, что пока Марат все это выбалтывал, воодушевленный собственным красноречием, эта тумба с головой совенка наливалась ненавистью к Марату. Это была знакомая мещанская ненависть ко всякого рода чудачествам, отклонениям от нормы, преувеличениям. Конечно, сказать, что я это заметил и принял к сведению, было бы неточно. Я в самом деле это заметил, но тогда подумал, что, может быть, это мне показалось. И только последующие события подтвердили, что я не ошибался. -- А как твои чегемские родственники? -- спросил я тогда у Марата, имея в виду его женитьбу. -- Я у них никогда ни о чем не спрашивал и спрашивать не собираюсь, -- самолюбиво ответил Марат. Помнится, в конце этой встречи Марат сказал, что не успеет его возлюбленная разрешиться законным наследником, как к ее ногам будет брошена медвежья шкура, истинно мужской подарок молодой жене. Марат давно увлекался охотой и мечтал убить медведя или воспитать медвежонка. Почему-то у него две эти мечты легко уживались, но ни одна из них пока не могла осуществиться. Однажды он и меня увлек своим охотничьим азартом. Он сказал, что знает способ и место раздобыть медвежью шкуру. Он присобачил к стволам наших ружей электрические фонарики, чтобы, если во время ночной засады появится медведь, мы могли бы сначала ослепить его светом наших фонариков, а потом убить. Мы приехали в одну горную деревушку, где у него оказался знакомый крестьянин, кажется, один из представителей его славного рода по материнской линии. И вот, поужинав у этого крестьянина и немного попив чачи, мы отправились на кукурузное поле, которое, по словам хозяина, время от времени посещал медведь. Никаких признаков, что наши с медведем посещения кукурузного поля совпадут, не было, и я преспокойно вместе с Маратом отправился ночью подстерегать медведя. Мы дошли до края поля, упирающегося в лес, и Марат, притронувшись пальцем к губам, указал мне на необходимость полного молчания, а сам стал, низко нагнувшись, искать медвежьи следы. После долгих поисков он опять же, прикрыв пальцем рот и указав мне этим, чтоб я от волнения не издал какого-нибудь восклицания, показал мне на нечто, что должно было означать наличие этих следов. Несколько раз присветив фонариком кусок вспаханного грунта, он показывал мне на что-то, что я обязан был принять за медвежьи следы. И хотя я ничего не видел, кроме куска вспаханного поля, я не мог ему возразить, потому что при малейшей моей попытке издать звук, он страшно озирался и прикладывал палец к губам. Наконец он знаками показал мне, что один из нас, а именно он, залезет на дерево, а другой из нас, а именно я, должен дожидаться медведя внизу. Мне это распределение ролей сильно не понравилось, но я не стал возражать, потому что мне все-таки казалось слишком невероятным, что медведь придет именно в эту ночь. Марат залез на молодой бук, я сел у его подножия, прислонившись спиной к стволу. Сначала все было тихо, но потом наверху раздался какой-то шум и треск ветвей. Я уже не знал, что и подумать, и шепотом спросил у него, не напала ли на него рысь. Он мне объяснил, что сова пыталась спикировать на его белую шапочку, но теперь все будет хорошо, потому что он снял шапку и спрятал ее в карман. Теперь-то я понимаю, что это было чудовищным предзнаменованием его женитьбы, но тогда об этом никто и помыслить не мог. Снова установилась космическая тишина ночи, которую время от времени нарушал плач шакалов и лай далеких деревенских собак. Я сидел, прислонившись к стволу, прислушиваясь к тревожным шорохам леса, и все думал, как он со мной несправедливо поступил, оставив меня внизу, а сам взобравшись на дерево. Я, конечно, почти не верил в возможность появления медведя, но он ведь был в этом уверен и распорядился моей жизнью как менее полноценной. Почему-то всегда бывает обидно, когда твоей жизнью распоряжаются как менее полноценной. Тут я вспомнил, что у меня хранится фляга с коньяком. Мы ее привезли из города, чтобы во время ночного бдения бороться при помощи этой бодрящей жидкости с прохладой и дремотой. Я снял флягу с ремня и сделал несколько хороших глотков. Коньяк прогнал дремоту, и я с новой силой почувствовал, до чего некрасиво поступил со мной Марат, укрывшись в кроне молодого бука и оставив меня внизу один на один с голодным медведем. Ведь засаду мы устроили с таким расчетом, чтобы перехватить медведя, когда он захочет влезть на кукурузное поле. Если бы засада была устроена в таком месте, где медведь, уже нажравшись кукурузы, более благодушно настроенный покидает кукурузное поле, было бы гораздо спокойней. Но на это уже поздно было рассчитывать. Я несколько раз вскидывал ружье и зажигал фонарь, чтобы на всякий случай прорепетировать последовательность предстоящей операции. Я почему-то боялся, что, услышав подозрительный шум, я сначала спущу курок, а потом включу фонарик. Несколько раз бодро вскидывая ружье и включая фонарик, я старался привыкать к этой последовательности, как вдруг вспомнил, что курок моего ружья стоит на предохранителе и если я впопыхах забуду об этом, то, сколько бы я ни нажимал спусковой крючок, выстрела не произойдет. Я отчетливо представил себе такую картину: медведь, слегка ослепленный светом моего фонаря, некоторое время крутит головой, а потом, встав на дыбы, идет на меня, а я как дурак жму на спусковой крючок и не могу понять, почему мое ружье не стреляет. Сначала спустить предохранитель, потом зажечь фонарь, а потом уже нажимать курок, зубрил я про себя эту как будто бы простую последовательность действий, но в условиях этой дикой ночи можно было все перепутать. Кстати, свет от фонарика оказался настолько слабым, что он не то что медведя, а и летучую мышь навряд ли мог ослепить. Стараясь быть готовым в любое мгновение зажечь фонарь, то есть спустить предохранитель, я для бодрости и ясности головы несколько раз прикладывался к фляжке. Я около десяти раз проделал все эти операции, разумеется, кроме выстрела, и, довольный собой, уже оставил было винтовку, как вдруг почувствовал, что забыл, в каком положении должна находиться пластинка предохранителя, когда она предохраняет ружье от случайного выстрела. Я никак не мог припомнить, в каком положении она предохраняет от выстрела, эта проклятая пластинка: когда она сдвинута вниз или когда оттянута наверх. Сначала я старался припомнить, как было до того, как я стал тренироваться. Но я ничего не мог припомнить. Тогда я решил логически или даже филологически дойти до истины. Говорят, рассуждал я про себя, спустить курок. Не означает ли это, что и предохранитель надо спустить, то есть сдвинуть пластинку вперед? Но с другой стороны, не означает ли спустить курок -- это оттянуть мешающий курку предохранитель и, значит, сдвинуть пластинку на себя? Я чувствовал, что мне не хватает какого-то одного шага, одного усилия ума, чтобы решить эту кошмарную логическую задачу, и я несколько раз, чтобы прояснить свой мозг, прикладывался к фляжке и вдруг обнаружил, что она пуста. Я решил больше не заниматься этой растреклятой логической задачей, осторожно отставил от себя ружье на такое расстояние, что я ни ногой, ни рукой не смогу его задеть, даже если усну под сенью молодого бука. Обезопасив себя таким образом, я несколько успокоился. Я решил, что, если медведь и в самом деле появится, я все сделаю, как отрепетировал, и если не послышится выстрел, надо сдвинуть пластинку предохранителя в другое положение. Тут я вспомнил про коньяк, и мне стало стыдно, что я один, без Марата, выпил весь коньяк. Но потом, после зрелых раздумий, я решил, что я правильно сделал. Делиться коньяком с человеком, который собирается всю ночь провести на дереве, прежде всего опасно для его собственной жизни. Именно это я ему сказал, когда он рано утром спустился с дерева и попросил сделать пару глотков. Марат на меня сильно обиделся и, не говоря ни слова, ушел под сень грецкого ореха искать орехи. Через некоторое время, вскинув голову на дерево, он закричал: "Белка!" -- и выстрелил. Белка висела несколько мгновений на кончике качающейся ветки. Марат промазал. Я вскинул ружье, зачем-то включил фонарь, хотя было совсем светло, и выстрелил. Тут я только вспомнил про предохранитель, значит, все-таки мое ружье не стояло на предохранителе. "Ай да молодец!" -- подумал я про себя. Шумя листьями, белка полетела с дерева. Я подбежал и поднял ее легкое, теплое еще тело. Марат даже не взглянул в мою сторону. Нагнувшись, он искал под деревом грецкие орехи, уже начинавшие вылущиваться из кожуры и падать с дерева. Вот какое охотничье приключение было у нас с Маратом, если не считать встречу с геологами на обратном пути. Мы остановились на несколько часов в их лагере, и Марат попытался ухаживать за пожилой геологиней, которая сначала никак не могла понять, что от нее хочет Марат, а потом, поняв, выгнала его из своей палатки, куда он забрался во время всеобщего послеобеденного сна. Позже Марат свой неуспех у геологини объяснял тем, что был в плохой форме после бессонной ночи и действовал чересчур прямолинейно. Но я отвлекся. Марат женился и решил бросить медвежью шкуру к ногам молодой жены в качестве награды за рождение славного наследника рода. Чтобы действовать наверняка, он начал с того, что поехал на Урал покупать чистокровную сибирскую лайку. Он привез эту лайку и носился с ней, как хороший отец с первенцем. Жена его с первых же дней возненавидела это благородное животное. Насколько я знаю, лайка ей отвечала тем же. Сведения о его семейной жизни этого периода очень скудны. Одно ясно, что в его доме не было большого благополучия Тем не менее его жена родила дочку, и они так или иначе продолжали жить вместе. Несколько позже, когда Марат неожиданно стал писать стихи и песни, у него появилось довольно известное в местных кругах стихотворение "Я ждал наследника". Стихотворение это можно рассматривать как грустный упрек в адрес судьбы, который, кстати говоря, легко переадресовать и на его жену. Дочку свою он, конечно, любил, и я несколько раз видел его на бульваре, прогуливающего ее, всю разодетую в полупрозрачный нейлон, и каждый раз эта сцена (гордо возвышающийся Марат и маленькая толстенькая девочка с телом, розовеющим сквозь нейлон) пародийно напоминала лучшие времена Марата, когда он по набережной прогуливался с Люсей Кинжаловой. Кстати, сколько я ему ни говорил бросить эти пустые занятия, я имею в виду стихи, или, в крайнем случае, хотя бы бегло познакомиться с историей поэзии, или, в самом крайнем случае, хотя бы прочитать самых известных современных поэтов, Марат отмахивался от моих советов и продолжал писать с упорством, генетический код которого, безусловно, заложен в нем материнской линией. И вот что всего удивительней для человека, который ни разу в жизни не раскрыл ни одного стихотворного сборника, -- он добился немалых успехов. Он стал печататься в нашей местной газете, а две его песни вы шли и на всесоюзную арену, во всяком случае, их несколько раз передавали по радио. Никак не умаляя заслуг Марата, я все-таки должен отметить, что успех его песен -- безусловное следствие очень низкого профессионального уровня этого жанра. Тут я приступаю к самому щекотливому месту своего рассказа. Видно, писание стихов после приобретения сибирской лайки окончательно добило его жену. Во всяком случае, целомудрие ее пошатнулось. Во время одного из охотничьих походов Марата жена его изменила ему с монтером, приходившим починять электричество. Может, она это сделала, пользуясь отсутствием лайки, может, она и ненавидела лайку как потенциального свидетеля ее вероломных замыслов. Теперь это трудно установить. Оказывается, этот пьяница монтер сам же первый и рассказал о своей победе над женой Марата. Между прочим, несмотря на то, что рассказывал он это в среде таких же полулюмпенов-пьяниц, они упрекнули его за то, что он посмел обесчестить нашего Марата. -- Да она сама первая, -- говорят, оправдывался электрик, -- да она мне даже стремянку не дала сложить... Почему-то именно это последнее обстоятельство больше всего поразило воображение мухусчан. -- Даже стремянку не дала сложить, -- говорили они, как о бесстыжем признаке окончательной порчи нравов. Получалось, что стремянка, во всяком случае в развернутом виде, как бы приравнивается к живому существу, и грехопадение в присутствии раздвинутой стремянки превращается в акт особого цинизма. Между прочим, она продолжала встречаться с этим электриком уже вне связи с починкой электричества и, само собой разумеется, без всякой стремянки. Примерно через полгода она ушла от Марата к этому монтеру, чем несколько сгладила свой грех, но никак не сгладила боль и обиду Марата. Лично мне он показывал тот самый кинжал, которым он когда-то искромсал удава, а теперь собирался зарезать ее и его. Мне стоило многих слов заставить его отказаться от этой страшной и, главное, никчемной мести. Разумеется, я был не один из тех, которые уговаривали его не делать этого, хотя бы ради его собственной матери и его собственного ребенка. Так как Марат достаточно широко извещал о своем намерении, я ждал, что чегемские родственники не замедлят явиться и каким-то образом укротят его гневную мечту, но они почему-то притихли и в город не приезжали. Можно догадываться, что по их таинственному кодексу морали в намерении Марата не было ничего плохого. Точно так же они не препятствовали Марату, когда он сблизился с укротительницей удава. Не только в убийстве удава, но и в самой связи с укротительницей они, по-видимому, ничего плохого не видели, кроме молодечества, или, выражаясь их языком, проявления мужчинства. После ухода жены нервы у Марата стали сильно пошаливать. Всякие ночные звуки не давали ему спать и выводили из себя. Собственный будильник он на ночь заворачивал в одеяло и уносил в ванную. Жужжание мухи или писк комара превращали ночь в адское испытание. А тут еще как назло была весна, и в пруду недалеко от дома Марата всю ночь квакали лягушки. Они настолько ему мешали жить, что он каждый день стал охотиться на них с мелкокалиберной винтовкой, решив извести всех лягушек этого пруда. С неделю он стрелял лягушек, но потом этот, можно сказать, сизифов труд был прерван делегацией чегемских родственников, которые подошли прямо к пруду, и старейший из них вежливо, но твердо взял из рук Марата его мелкокалиберку. Настоящий мужчина, было сказано при этом Марату, охотится на оленя, на волка, на медведя и на другую дичь. В крайнем случае, если из-под него кто-то выволакивает жену (выражаясь их языком), он может стрелять в этого человека, но никак не в лягушек, что позорно для их рода и просто так, по-человечески смехотворно. Больше Марат этого не мог выдержать. Он собрал свои пожитки и, покинув наш край, уехал работать в Сибирь, на родину своей лайки. Я сознательно (чегемские старцы!) не даю более точного адреса. Что касается его бывшей жены, то она благополучно живет со своим монтером, насколько благополучно можно жить с человеком, который в пьяном виде поколачивает ее, не без основания утверждая, что она в свое время изменяла мужу. Во всяком случае, можно отдать голову на отсечение, что он ее не называет своим маленьким оруженосцем. -- Меня Марат содержал как куколку, -- жалуется она соседкам после очередных побоев своего монтера. -- Ах, тебя, эфиопка, Марат содержал как куколку, -- рассуждают между собой возмущенные мухусчанки, -- а чем ты его отблагодарила? Тем, что отдалась монтеру, даже не дав ему сложить стремянку?! Перед самым своим отъездом из Мухуса Марат показал мне ответ на письмо, которое он отправлял в Москву на всесоюзный конкурс фотографий, который проводил ТАСС. С ним посылал свой знаменитый снимок, сделанный когда-то в московском метро. Его кровоточащему самолюбию сейчас, как никогда, нужно было признание. Я прочел ответ конкурсной комиссии. В нем говорилось, что присланный снимок очень интересен, но он не подходит по условиям конкурса, потому что их интересуют ОРИГИНАЛЬНЫЕ фотоснимки, а не фотомонтаж, хотя и остроумно задуманный. Они ему не поверили. Что я мог сказать Марату? Что рок никогда не останавливается на полпути, а всегда до конца доводит свой безжалостный замысел?! И все-таки я верю, что Марат еще возродится во всем своем блеске. Но сейчас я хочу спросить у богов Олимпа во главе с громовержцем Зевсом, я хочу спросить у хитроумного Одиссея, у бесстрашного Ахиллеса, у шлемоблещущего Гектора, у всех у них, умудренных опытом естественной борьбы за обладание нежной, лепокудрой Еленой. Пусть они мне ответят: как? как? как? эта приземистая тумба с головой совенка могла сломать нашего великого друга, чьи неисчислимые победы совершались почти на наших глазах? Или тайна сия нераскрытой пребудет в веках, и нам ничего не остается, как суеверно воскликнуть: -- Прочь, богомерзкая тварь! Изыди, сатана! -------- Глава 24. Дороги Я сидел с дядей Сандро в обществе нескольких мухусчан в кабинете летнего ресторана "Нарты". По нынешним временам мы неплохо пообедали, слегка выпили и ждали кофе по-турецки, чтобы довершить обед. Компания собралась неожиданная, люди разные, а именно в таком обществе и услышишь что-нибудь забавное. -- Что вы, писатели, -- слегка ?рничая, обратился ко мне один из наших застольцев, -- фантазируете всякие там выдуманные истории! Надо описывать жизненные случаи, то, что было на самом деле. Этому вас учат, учат, да никак не научат. Вот я вам сейчас расскажу то, что было лично со мной. Когда Шеварднадзе завинтил гайки и перестал из Грузии пропускать частные мандарины в Россию, чего только ни придумывали люди, чтобы их провезти. Говорят, в Кенгурске нашлись дельцы, которые наняли подводную лодку, и она сделала несколько рейсов из Кенгурска до Туапсе. Конечно, это не современная подводная лодка, современную кто им даст, но дряхлую, довоенную им удалось зафрахтовать. Но они недолго продержались. Как говорят, жадность фраера сгубила. В один из рейсов кенгурские дельцы перегрузили подводную лодку, и она села на мель. Бедный капитан, говорят, предупреждал. -- Ребята, -- упрашивал он, -- не надо перегружать лодку, она у меня старенькая. Но они его не послушались, потому что капитан в долю вошел и через это потерял контроль над загрузкой. И вот лодка села на мель, вынуждена была выбросить сигнал бедствия, и через это все они вынырнули в Сибири. Говорят, был закрытый суд ввиду капиталистического полуокружения и китайского ехидства. Но сам я там не был, от людей слыхал. Возможно, преувеличивают. У нас вечно все преувеличивают. Так что на подводной лодке не знаю как было, но на катерах точно провозили мандарины, об этом даже в газетах писали. Может, какой-то перегруженный катер затонул, а люди решили, что это была подводная лодка. Но это слухи. Теперь я расскажу то, что видел своими глазами, то, что было лично со мной. А ты можешь об этом написать, только фамилий не указывай, тем более, что я их все равно не назову. Наше АТК командировало меня на Пицунду, где я грузил гравий и отвозил его на границу между Абхазией и Краснодарским краем. Там укрепляли опоры железнодорожного моста и нужен был гравий. Вот я и отвозил его туда с Пицунды. Я переезжал через пограничную речку Псоу, заворачивал к железнодорожному мосту, опрокидывал там кузов и возвращался на Пицунду. Работаю уже дней десять. Все идет нормально. И вот однажды ко мне подходит один местный грузин и говорит: -- Слушай, кацо, перевези мне через границу мандарины -- получишь тысячу. -- А если поймают? -- говорю. -- Да кто тебя будет проверять, -- отвечает этот тип, -- гравий пока еще никто не поверяет. -- А если проверят? -- говорю. -- Слушай, -- отвечает он, -- если б совсем никакого риска не было, я бы тебе тысячу рублей не давал. Я за риск плачу. И вот я крепко задумался. С одной стороны, я неплохо зарабатываю. В месяц триста имею чистыми. С другой стороны -- за полтора часа тысяча рублей. На улице не валяются. С одной стороны -- поймают, с работы снимут. С другой стороны -- за полтора часа тысячу рублей. Мне три с лишним месяца надо вкалывать, чтобы заработать такие деньги. Я, конечно, калымил, а кто не калымит! Попутно: кому дровишки, кому стройматериалы, но мандарины -- нет. Мандарины теперь валюта. И вот я до того задумался, что даже вспотел. А этот тип ждет. -- Ну как? -- говорит. -- Я еще подумаю, -- говорю, -- приходи завтра. -- Ладно, -- говорит, -- в это же время приду. И вот я работаю и целый день думаю, как перехитрить милицейский пост. Как раз между Пицундой и рекой Псоу, где граница Абхазии, был пост. И там один старший лейтенант всем заправлял. Русак. Но местный парень, здесь родился, здесь вырос. Такой аферист, как рентген всех насквозь видит: что в машине, что под машиной и у какого водителя какие связи. И между прочим, язык подвешен как бритва. Его хохмы и в Гагре и в Гудаутском районе все повторяют. Одному гагринскому парню, который в ресторанах среди своих дерзкие речи говорил, а среди чужих был большой мандражист, он дал кличку Кролик-людоед. До сих пор так его называют. Вот такой автоинспектор там работал. Но при этом хлебосольный парень. Во время дежурства сам же тебя обчистит, а после дежурства твои же деньги с тобой пропьет. Такой хлебосольный, остроумный аферист. Когда я уезжал в командировку, наши ребята предупредили меня, чтобы я обязательно посмотрел, как он патронит машину какого-нибудь спекуля. Он из этого такой театр устраивает, говорили они, что Аркадия Райкина не захочешь после него смотреть. И я несколько раз останавливался возле его поста, вроде напиться воды, там колонка была. Но как-то не совпадало. А потом наконец совпало. Я напился, стою и курю, а он совсем рядом. И вот проезжают "Жигули". Он подымает руку и останавливает машину. На переднем сиденье муж и жена, а на заднем, как потом выяснилось, теща. Все трое армяне. ...Интересно, между прочим, когда у нас на Кавказе о каком-то человеке что-то рассказывают, обязательно называют национальность. Один армянин, говорят, один грузин, один абхаз, один мингрел. Я сам такой. Конечно, все люди делают одно и то же, но каждый делает немножко по-своему, согласно своей национальности. И потому мы называем нацию, чтобы картина была ясней. И вот, значит, этот хохмач-автоинспектор останавливает машину и подходит к ней. Я в пяти шагах и все слышу. -- Это кто у тебя сзади сидит? -- спрашивает он у водителя. -- Это теща, -- отвечает водитель, -- хочу город Сочи показать теще. -- Она что у тебя, американка? -- спрашивает хохмач. -- Зачем американка, -- удивляется водитель, -- моя теща армянка. Ну, думаю, начинается театр и подхожу ближе. -- Нет, -- говорит хохмач, снова посмотрев на тещу, -- она чистокровная американка. -- Слушай, -- немного нервничает водитель, -- вы что думаете, мы репатрианты? Мы местные, гульрипшские, армяне и теща у меня местная армянка. -- Тогда почему она так высоко колени задирает? -- говорит этот хохмач. -- Это даже неприлично, чтобы армянская старуха так высоко колени задирала. Я заглядываю в машину. В самом деле старуха сидит странно. Колени почти у подбородка. Неужели, думаю, такая длинная старуха. Тем более армянка. Армянки такими длинными не бывают. -- Слушай, -- уже сердится водитель, -- моя машина, моя теща, как хотим, так и сидим. Если нарушения не сделали -- отпусти. А хохмач его даже не слушает. Все на старушку смотрит. -- Бабушка, -- говорит он ей и показывает руками, -- колени ниже, ниже. Старуха молчит, не смотрит, колени не убирает, но голову приподняла, чтобы голова была подальше от колен. -- Бабушка, -- умоляет ее хохмач, -- ниже колени опустите. Вы же армянка, а не американка! Старуха молчит. На него даже не смотрит. -- Она что у тебя, глухая? -- спрашивает хохмач у водителя. Уже издевается, но тот еще не понимает, вернее, понимает в свою пользу. -- Да, -- говорит, -- она глухонемая и по-русски тоже не знает. -- Глухонемая теща, -- говорит хохмач, -- это подарок судьбы. Но я так прикидываю на глазок, что она вообще не теща. -- Что вы, издеваетесь? -- наконец психанул водитель. -- То моя теща американка. То она совсем не теща! Тогда кто она? -- Кащей бессмертный, -- говорит хохмач, -- который сидит на золоте, и мы это сейчас проверим. С этими словами он поворачивается и заходит к себе в будку. Водитель размяк. Про Кащея, он, конечно, не понял, но про золото понял. Тут и я допетрил, в чем дело, а до этого не мог понять, зачем он разыграл эту комедию. Так и есть, хохмач выходит из будки с ломиком. Подходит и показывает рукой, чтобы все очистили машину. Водитель и его жена выходят, а теща продолжает сидеть на заднем сиденье. Делает вид, что не слышит, и колени у нее торчат возле самого подбородка. Но я уже понимаю, что она дефективная американка. Хохмач несколько раз ей кричит, но она даже не смотрит на него. Тогда он сам открыл дверцу и только потянул ее за руку, как она не выдержала и закричала. Ругается, но уже сама выходит из машины. -- Оказывается, я второй Христос, -- говорит хохмач, -- только дотронулся до глухонемой, как она заговорила. С этими словами он поддевает ломиком фальшивое дно этой машины и выворачивает его. А я никак не могу сдержать смех, хоть и жалко этого водителя. Он, наверное, целый месяц трудился, пока не сделал это второе дно. А хохмач уже вытаскивает из-под фальшивого дна мешки с мандаринами. Складывает на тротуаре и при этом продолжает издеваться. -- В следующий раз, -- говорит, -- если будешь провозить подпольные мандарины, подруби топором ноги своей теще, чтобы она не сидела как американская миллионерша. Бедный водитель молчит, а теща ругается. Теща ругает автоинспектора, а он, не обращая на нее внимания, подначивает зятя. -- Прямо, -- говорит, -- не знаю, как с тобой быть. Если бы Франко был жив, тогда другое дело. Мы бы устроили тебя провозить в Испанию под фальшивым дном марксистскую литературу. Но Франко умер, и я теперь не знаю, где тебя использовать для пролетарского дела. Я корчусь, потому что сдерживаю смех, теща ругается, а водитель, бедный, молчит, оборотку дать не может, не знает, что дальше будет. Наконец хохмач вынул все мешки и дает команду садиться в машину. И они садятся, и теща теперь замолчала, и колени у нее уже больше не торчат как у американки. Сидит как приличная советская старуха. Только водитель включил мотор и уже хотел ехать, как этот хохмач снова его остановил. -- Выключи мотор! -- громко кричит он ему. Водитель выключает. Хохмач подходит спереди и открывает капот. -- А, -- говорит, -- я так и думал! Звук у мотора не тот Через этот звук я и остановил твою машину, а потом загляделся на коленки твоей тещи и все на свете забыл. И тут он вытаскивает из-под капота два мешка с мандаринами, вытянутые как змеи. Как только бедный хозяин уложил их между цилиндрами, не знаю. -- Слушай, -- продолжает издеваться этот хохмач, перекладывая мешки на тротуар, -- неужели ты не понимаешь, что пока мандарины в капоте довезешь до России, они сварятся. Ты думаешь в России едят вареные мандарины? Нет! В России едят вареную картошку, а мандарины едят в сыром виде. Иногда даже со шкуркой. Витамины уважают. А теперь езжай и показывай Сочи своей теще. Хозяин мандаринов, конечно, не собирался ехать в Сочи, он собирался ехать во глубину сибирских руд, как нас учили в школе, чтобы там мандарины продать. Теперь ему надо сворачивать назад и ехать домой. Но он из самолюбия, армяне же упрямые, решил ехать дальше, как будто у него так и было запланировано: сначала теще показать Сочи, а потом попутно продать в Свердловске мандарины. И вот этого хохмача, который как рентген все насквозь видит, мне надо перехитрить. Конечно, и деньги хочу заработать, но и перехитрить этого афериста интерес имею. И вот я целый день еду с гравием туда и обратно и думаю, как его перехитрить. Наконец придумал. Узнал номер телефона этого милицейского поста. На следующий день опять приходит тот грузин. -- Ну как, -- говорит, -- решил? -- Да, -- говорю, -- вот сейчас отвезу гравий, а следующим рейсом подъеду к твоему дому и заберу мандарины. -- Почему следующим, кацо? -- удивляется он. -- Давай сразу! -- Это, -- говорю, -- тайна моей фирмы. Жди. И вот, значит, я еду, загруженный гравием. Доехал до Гагры, остановился возле телефонной будки и набрал номер поста. -- Слушаю вас, -- говорит хохмач на том конце провода. И я таким противным голосом стукача-пенсионера говорю, что сейчас мимо его поста проедет грузовик с таким-то номером, в гравий которого зарыты ящики с мандаринами. И сразу кладу трубку. Доезжаю до поста. Вижу, он уже стоит и так небрежно подымает руку. Торможу. Он подходит к кабине, ставит сапог на подножку и, качая головой, смотрит на меня. -- Быстро же тебя, -- говорит, -- испортили наши спекули. По моим расчетам, ты еще целую неделю должен был продержаться. Вечно я переоцениваю людей и через это сам же страдаю. -- В чем дело? -- говорю. -- Я вас не понимаю? -- Давай, давай выгружай ящики, -- говорит, -- до чего же испортились современные люди. Значит, теперь не только машины с гравием, но и машины с цементом придется проверять? Значит, я должен дышать в респираторную маску? А кто за вредность будет платить? Не жалеете вы нашего брата, нет, не жалеете! -- В чем дело, -- говорю, -- я вас совсем даже не понимаю? -- Хватит, -- говорит, -- мозги мне пудрить! У меня, учти, везде своя разведка. Выгружай ящики, а то сейчас акт составлю, тогда хуже будет. -- О чем вы говорите, -- продолжаю я удивляться, -- какие ящики? Я ничего не понимаю. Тут он, показывая, что злится, убирает сапог с подножки. -- Слушай, -- говорит, -- если будешь играть в несознанку, я заставлю тебя опрокинуть кузов, и ты будешь отвечать за порчу конфискованного товара. Я про себя смеюсь, но внешне крепко держу себя в руках. -- Вы что-то спутали, -- говорю, -- у меня никаких ящиков не было и нет! И тут он окончательно рассифонился и, вытянув руку вперед, приказывает: -- Отъезжай туда и выгружай гравий на тротуар! Я отъезжаю метров на двадцать, разворачиваюсь, даю задний ход, въезжаю на тротуар, включаю гидравлику, кузов подымается, и гравий грохается на тротуар. Пыль, и сквозь пыль -- он. Лицо вытянулось. Никогда я его таким не видел. Минуты две рот не мог раскрыть. -- Оказывается, меня разыграли, -- говорит он наконец, -- то-то же мне голос показался фальшивым. Ну ничего. Я этого человека из-под земли вытащу. -- А что мне теперь делать с гравием, -- говорю, -- кто мне его будет загружать? -- Езжай, -- говорит, -- это не твоя забота. Я выехал, развернулся и чешу назад. Пока я выезжал и разворачивался, он так и стоял на месте. Видно, старался угадать, кто его разыграл. И вот я приезжаю на Пицунду, экскаваторщик загружает мне кузов, и я на обратном пути останавливаюсь возле дома этого человека. Десять больших ящиков с мандаринами мы зарываем в гравий, и я уезжаю. Мы договорились встретиться за рекой Псоу. Проезжаю мимо поста. Хохмач стоит на своем месте. Нарочно притормаживаю, показываю: мол, не хочешь ли проверить мой гравий. Он махнул рукой и даже отвернулся от меня. Наверное, все еще думал: кто посмел его разыграть. Одним словом, все получилось чин чинарем. Мы встретились с этим типом за рекой Псоу, он заплатил мне деньги и взял свои ящики. А я повернул к железной дороге и скинул там гравий. Дней через десять моя командировка кончилась. И вот я, последний раз проезжая мимо этого поста, остановился. Настроение имею рассказать хохмачу, как я его употребил. Если начнет на пушку брать, свидетелей нет, скажу, пошутил, а на самом деле ничего не было. -- Чего стал? -- говорит он мне. -- Нашел, -- спрашиваю, -- человека, что разыграл тебя? -- Пока не засек, -- говорит, -- но он от меня никуда не уйдет. Тут я не выдерживаю и подымаю хохот. -- Он от тебя сейчас навсегда уедет! -- говорю. -- Как так? -- спрашивает он и лицо у него балдеет, как в тот раз, когда увидел, что в гравии нет ящиков. Я ему открыл свой марафет. И вдруг вижу -- не обиделся, оборотку не дает. Он даже сверкнул глазами на меня и протянул руку в кабину. -- Молодец, -- говорит, -- дай руку! Ты первый шоферюга, который меня перехитрил. Но дело не в этом. Ты чужак. Приехал -- уехал. Я думал -- это наши ребята меня разыграли. Езжай! Только дай слово, что до Гудаут включительно никому ничего не расскажешь! А дальше -- кому хочешь рассказывай! Я даю слово и еду дальше. Душа у меня кейфует: и деньги заработал, и этого знаменитого хохмача перехитрил... За Гудаутой есть ресторанчик. И я решил спокойно там пообедать и посидеть с нашими ребятами, если их там встречу. Захожу, а там целая орава сидит. Среди них двое моих друзей. Ребята предлагают выпить, но я на колесах никогда не пью и отказываюсь. Мне не терпится рассказать про этот случай. И как раз в это время в ресторан заходит местный автоинспектор и подсаживается к нам. Я думаю -- все равно расскажу, еще смешнее будет. Я рассказываю, ребята умирают от хохота и подначивают местного автоинспектора. Он тоже смеется. Сам абхаз, между прочим. А когда я кончаю, он лично подымает тост за мою находчивость и предлагает всем выпить. Все пьют за меня, и мне, конечно, приятно. И тогда он мне предлагает двумя-тремя стаканами отблагодарить друзей за тост, поднятый в мою честь. Я отказываюсь, но он не отстает, говорит, что ответственность целиком и полностью берет на себя как автоинспектор. Но я тоже слабину не показываю. -- Спасибо, -- говорю, -- дорогой! Но я, во-первых, на колесах вообще никогда не пью. А во-вторых, у меня дорога и дальше тоже есть автоинспектора. Я еще немного посидел с ними, а потом попрощался и вышел. Вдруг этот автоинспектор догоняет меня возле моей машины. Я что-то почувствовал, но еще не понял что к чему. -- Слушай, -- говорит, -- покажи мне свои права. -- Зачем? -- удивляюсь я. -- Надо, -- говорит, -- потом скажу. Я за собой никакой вины не чувствую и спокойно даю ему свои права. Он вынимает оттуда талон и вдруг делает прокол. Я балдею. -- За что?! -- говорю. -- Здесь, -- говорит, -- стоянка запрещена, а ты целых два часа здесь простоял. А сам смеется. -- Тогда оштрафовал бы, -- говорю, -- если ты такой честняга. Прокол зачем сделал?! -- Да, -- говорит, продолжая смеяться, -- здесь стоянка запрещена, и к тому же ты в своем рассказе кое-что утаил. -- Что я утаил, -- говорю, -- и какое это имеет отношение к проколу? -- Ты утаил, -- говорит он, -- что дал слово до Гудауты включительно никому об этом не рассказывать. И в самом деле я об этом не говорил, не потому, что хотел скрыть, а просто забыл, это для моего рассказа не имело значения. Но откуда он узнал об этом? И тут я допетрил. -- Он что, звонил? -- говорю. -- А ты думаешь, -- смеется он, -- кроме тебя, никто не может пользоваться телефоном. -- Но откуда он узнал, -- говорю, -- что я остановлюсь в этом ресторане? -- Он все знает, -- продолжает этот автоинспектор, -- ты думал, что его сделал, но он в конце концов тебе отомстил. Теперь что я ему скажу? Власть! Я уже сел в машину, думая, лучше бы он мой проклятый язык проколол, чем талон. Он, уже вижу, возвращается к ресторану, чтобы там рассказать, как они меня сделали. И тут я вспомнил, что я не допустил нарушения слова. -- Стой, -- говорю, -- что-то хочу сказать! -- Что? -- поворачивается он. -- Я же, -- говорю, -- рассказал об этом уже здесь, за городом. Если ты такой честный, почему ты мне прокол сделал? -- Город растет, -- отвечает он, -- и ресторан теперь считается в черте города. Включительно! -- Но я же не знал! -- кричу. -- Надо было знать, -- отвечает он и входит в ресторан. Вот какая жизненная история со мной случилась, когда я три года назад находился в командировке на Пицунде. Мы посмеялись рассказу этого лихача, и он, с кротким терпением выждав, пока мы отсмеемся, спросил у меня: -- Вот про этот случай, который был лично со мной, ты можешь написать? -- Попробую, -- говорю, -- не знаю, что получится. В нашей компании был один старый рыбак. Среди таких рыбаков встречаются весьма затейливые законотолкователи. Когда рыба не клюет, они со всех сторон обдумывают вопросы государственного устройства и правопорядка. А так как рыба с годами на Черном море клюет все хуже и хуже, они в толковании этих вопросов достигают гигантских глубин. -- Никакая цензура не пропустит, -- важно заметил он. Однако, помолчав, обнадежил: -- Но если в конце прибавить, что всех нарушителей арестовали, могут пропустить. -- И меня? -- спросил лихач. -- И тебя, -- безжалостно кивнул законотолкователь. -- А меня за что?! -- воскликнул рассказчик. Все рассмеялись искренности его удивления, но тут вся эта история продвинулась еще на один виток. -- Когда это с тобой случилось? -- спросил у шофера самый молчаливый участник нашей компании. -- Три года тому назад, -- сказал шофер. -- Я там недавно проезжал, -- заметил молчун, -- твой гравий до сих пор лежит возле милицейского поста. Предположения по поводу столь длительной консервации скромного памятника стратегической победы нашего лихача были прерваны появлением официантки с дымящимися чашечками кофе на подносе. ___ Пока шофер рассказывал свою историю, я следил за дядей Сандро. Он поглядывал на шофера, можно сказать, с г?теанской, олимпийской доброжелательностью, поощрительными кивками подчеркивая наиболее сладостные детали. Казалось, выражение лица его говорило: да, растут у нас хорошие рассказчики, возможно, и не без нашего влияния. Реплики застольцев были выслушаны им тоже достаточно поощрительно. После этого он взял со стола чашечку кофе. -- Раз уж заговорили о дорожных делах, -- начал он, отхлебывая кофе, -- я тоже кое-что расскажу. Если кто то из вас уже слышал эту историю, ничего, еще раз послушает. Хороший рассказ, как песня, его много раз можно слушать. Три года тому назад в один мартовский вечер мне надо было срочно поехать в село Анхара. Дело там у меня была с одним человеком. Такое дело, которое никак нельзя отложить до утра. Я спускаюсь к дому моего соседа Тенгиза и оттуда звоню моему племяннику Кемалу. У него машина. Так, мол, и так, говорю, надо срочно ехать в село Анхара. Кемал, как обычно, минут десять мыкал в трубку, а потом говорит: -- Не обижайся, дядя, но я сегодня не могу ехать. -- Чего это ты не можешь ехать? Опять засопел. Вообще, чтобы с нашим Кемалом дело иметь, надо с буйволиными нервами родиться. На выхода нет, машина нужна. -- Мы, летчики, -- наконец переходит он к словам, -- верим в предчувствие. Да и погода плохая... Завтра поедем... Завтра! Завтра уже поздно будет для моего дела. -- Твое предчувствие, -- говорю, -- это твоя лень, с которой я борюсь уже шестьдесят лет. И какой ты летчик, если ты уже тридцать лет не летаешь, а сидишь в диспетчерской? И какой ты племянник, если в год раз не можешь повезти меня на своей машине? Одним словом, заставил его приехать. Погода в самом деле плохая. Идет мокрый снег, но на земле не держится, тает. Сажусь, едем. Только выехали за город, он вдруг говорит: -- Предчувствие меня не обмануло. Так говорит, как будто уже что-то случилось. Но дорога нормальная, и мы едем нормально. Я смотрю на него, а он, как обычно, молчит, вперед смотрит. И на голове его эта замусоленная беретка, которую я ненавижу. Сколько раз я ему объяснял, что беретка кавказскому мужчине вообще не идет. Беретка идет латышам. Эстонцам тоже идет. Нет, он за рулем всегда в беретке. И главное, никак не снашивается. Уже лет пятнадцать, как только сядет в машину, беретку надевает. Выходит -- беретку в карман. -- Что означает твое предчувствие? -- спрашиваю у него. Минут пять молчит. -- Забыл, -- говорит, -- свою корреспондентскую книжку. У него в самом деле есть такая книжка, как будто он внештатный корреспондент журнала "Советская милиция". Есть такой журнал в Москве. У него там товарищ работает, и тот подарил ему такую книжку. Если выпивший едет за рулем и милиция его останавливает, он им эту книжку сует, и они только честь отдают. -- Книжка твоя нам не нужна, -- говорю, -- я не собираюсь с тобой выпивать. Поговорю с человеком и назад. -- Погода, -- морщится он, -- и к тому же село абхазских эндурцев надо проезжать. -- Погода, -- говорю, -- нам не мешает, мы не верхом едем. А эндурцев оставь мне Я с ними уже восемьдесят лет имею дело. И дома у меня жена-эндурка, как больной зуб во рту, но, как видишь, я до сих пор жив. Недоволен моими словами. Молчит и только на скорость нажимает. -- Спокойней, -- говорю, -- ты не в самолете... Все-таки мокрый снег идет. Едем дальше. Уже доехали до Орехового Ключа, а он вдруг говорит: -- Ты как жена моя Галя... И больше ничего не добавляет. Вот так что нибудь скажет и на полпути остановится. -- Чем это я похож на твою жену? -- говорю. -- Она тоже, -- говорит, -- как только сядет в машину, учит меня ездить... Ладно. Едем дальше. Все спокойно. За несколько километров от эндурского села, которое мы должны были проехать, он вдруг останавливает машину и кивает в окно: -- Посмотри! Я смотрю -- какой-то "Москвич" уткнулся в кювет, и только зад торчит. Кемал открывает дверцу и подходит к машине. Обошел, возвращается. -- Ну что там, -- говорю, -- люди не пострадали? -- Людей нет, -- говорит, -- но машину сильно покалечило. -- Главное -- люди, -- говорю, -- едем своей дорогой. И вот мы уже проезжаем это эндурское село, и он снова останавливает машину. Кивает. Смотрю -- на этот раз "Жигули" валяются в кювете. Он опять вышел и посмотрел, но людей не оказалось. -- Видно, -- говорит, -- здесь большая пирушка была, и все перепились. -- Конечно, -- говорю, -- они сахар и всякую дрянь к вину добавляют, а потом с ума сходят. -- Наши не лучше, -- говорит Кемал, -- хорошее вино сейчас редко где выпьешь. Это правда. Люди сами испортились и вино портят сахаром и всякой отравой. Проехали мы еще немного, и тут нас обгоняет таксист. Он уже ушел вперед метров на двадцать, и вдруг из-за поворота выскакивает трактор "Беларусь" и идет прямо на такси. Я уже думал, ударит, но таксист оказался настоящим джигитом. Увильнул из-под трактора и проехал. Тут тракторист заметил нас и бросил этого таксиста. Идет как танк. Я думал -- Кемал увернется, как этот таксист, а он затормозил и стал. Трактор нас так ударил, что мы отлетели назад метров на десять. Здорово тряхнуло. Но мы живы, а с Кемала даже его проклятая беретка не слетела. Трактор -- мимо, и я услышал пенье. Поет, сукин сын! Выходим из машины. Смотрим: спереди -- как это называется? -- бампер весь согнулся и правое крыло вдавилось в колесо. Кемал завел мотор, но колесо не крутится. Крыло его держит. -- Почему, -- говорю, -- ты не увильнул, как тот таксист? -- Откуда я знал, что он сумасшедший! -- говорит. -- Он пьяный, а не сумасшедший, -- говорю. Вылезаем из машины, пробуем разогнуть крыло, но ничего не получается. И тут я вспомнил то, что случилось на этой же дороге больше сорока лет назад. В тысяча девятьсот тридцать первом году мы на лошадях ехали домой из Кенгурска, где были на оплакивании одного человека. Нас, чегемцев, было человек десять, и женщины с нами были. И вот тогда мы увидели в селе Тамыш первый трактор. Он пахал поле, а на дороге стояли человек пятьдесят местных крестьян и смотрели, как он пашет. С нами был охотник Тендел. И Тендел, когда увидел пашущий трактор, от удивления закричал: -- Какое же чрево было у чудища, из которого вывалилось это чудище! И тогда все засмеялись простоте нашего Тендела. Он уже машины видел, но не мог поверить, что трактор -- это тоже машина. Потому что с детства привык к одной мысли -- пашут на живых! И он от неожиданности решил, что трактор это такое животное, которое водится в России и теперь его перегнали к нам. И тогда мы, посмеявшись над словами Тендела, поехали дальше и вступили в это село, где сейчас нашу машину ударил трактор. В то время там русские рабочие расширяли дорогу. И вот что случилось. Я почему-то немного отстал. На дороге валялась доска. Лошадь моя задней ногой наступила на конец доски и от этого другой конец доски приподнялся и шлепнулся в лужу, возле которой на корточках сидел рабочий. И эта доска все лицо его обрызгала грязью. -- Эй, чернозадый... твою мать! -- крикнул рабочий. -- Не видишь, куда лошадь идет! "Чернозадый" я еще стерпел бы, хотя это неправда, в нашем роду все светлые. Но "мать", конечно, я не мог стерпеть! Тогда не мог! Сейчас все терпим! Я повернул лошадь, подъехал к этому рабочему и от души ударил его камчой по спине. Он завыл, и тут со всех сторон подбежали ко мне рабочие, кто с лопатой, кто с киркой. Хотели избить. Но я кручусь на своей лошади, не даю себя ударить, а сам лупцую камчой налево и направо, так что клочья рубашек летят, и при этом приговариваю: -- Если ваша власть, зачем не сидите в Кремле?! Зачем здесь дорогу строите?! Сам не знаю, что кричу, и только камча моя свистит в воздухе. Конечно, они меня через две-три минуты достали бы, но тут наши заметили, что случилось, прискакали и разняли нас. Все бы кончилось мирно, если б не этот эндурский десятник, который рабочими командовал. Он имел зуб на моего отца. Дело в том, что его отец жил в Кенгурске и торговал в магазине. В 1927 году он прокушал десять тысяч казенных денег и ушел от государства в лес. И вот однажды он пришел в наш дом как абрек. По нашим обычаям, как вы знаете, абрека положено принять, накормить и, если надо, спрятать. Но какой же он абрек? Абрек -- это мужчина, убивший кого-то за оскорбление или отомстивший за близкого родственника. Мой отец вообще не любил абреков, а тут напоролся на этого жулика. И отец его прогнал из дому. -- Если каждый торгаш будет уходить в абреки, -- крикнул отец, -- на вас чегемских лесов не напасешься! Мой отец был резкий, прямой. И он, конечно, опозорил этого человека. И сын его затаил обиду и сейчас через четыре года решил мне отомстить. -- Езжай, езжай, -- крикнул он мне вслед, -- это тебе даром не пройдет! Я тогда ему не поверил. Но, оказывается, этот десятник уговорил рабочих пожаловаться на меня в суд. И они пожаловались. И вот в Чегем приезжает один мой друг из Кенгурска. Он об этом узнал и решил меня предупредить. -- Дело плохо, -- говорит, -- но у нас в Кенгурске есть хороший адвокат-ебрей. Он тебя выручит. Этот мой друг "еврей" не мог сказать -- "ебрей" говорил. -- Нагрузи, -- говорит, -- ослика орехами, копченым мясом, сыром и поговори с ним. Приезжаю к этому адвокату, разгружаю мешки и рассказываю про дело. -- Постараюсь найти выход, -- говорит адвокат, -- но это трудно, потому что Сталин любит рабочих, а крестьян ненавидит. -- А что ему сделали крестьяне? -- удивляюсь я. -- Это ты у него спроси, -- говорит. -- Приезжай через неделю, а я за это время все выясню. Еще два мешка орехов прихвати. Хорошие у вас орехи, сочные. -- Помоги, -- говорю, -- а за орехами дело не станет. Через неделю приезжаю. -- Танцуй, -- говорит адвокат, -- я все уладил! Я поговорил с этими рабочими и сразу понял, кто они такие. Они выдавали себя за жителей Курска. Но я по их выговору сразу понял, что эти курские соловьи на самом деле кубанские казаки, сбежавшие от раскулачивания. Эндурского десятника они могли обмануть, но не меня, керченского еврея. Мы обо всем договорились, и они уже взяли свою жалобу назад. Я от души поблагодарил его. -- Езжай, -- говорит, -- а в случае чего всегда обращайся ко мне. Чуть что -- тряхни грецкий орех и приезжай! И вот я еду домой, а сам про себя думаю: что за время, в котором стоим! Раньше казаки камчами били рабочих. А теперь казаки превратились в рабочих, и я как казак побил их камчой. Вот так мы это дело тогда уладили, и теперь я возвращаюсь к машине, которую почти на этом же месте через сорок с лишним лет ударил пьяный тракторист. А сейчас вы сами подумайте, какое время прошло между тем первым трактором, который Тендел принял за российского буйвола, и этим трактористом, который своим трактором машины гробит. И при этом поет! И вот, значит, ночь. Идет мокрый снег, а мы стоим на дороге и никак не можем оторвать крыло от колеса. Недалеко от этого места мы заметили огонек и решили пойти туда и попросить у хозяина лом. Входим во двор. Навстречу с лаем собачонка, а потом и сам хозяин. Хозяин выпивший и нас в дом тащит, чтобы по стаканчику угостить. Еле отцепились. Но вот наконец он достал лом, зажег фонарь и пошел с нами к машине. Втроем кое-как выправили крыло, сели в машину и поехали дальше. На обратном пути решили заехать в милицию и вместе с ней поймать этого бешеного тракториста. Километрах в десяти от этого села был маленький городок, и там, конечно, можно было найти милицию. И вот мы с Кемалом приезжаем в село Анхара к этому человеку, с которым у меня было одно неотложное дельце. Я Кемала оставляю на кухне, а сам с хозяином поднимаюсь в дом, и там мы о своем деле как следует поговорили. Вам об этом не обязательно знать. Спускаемся в кухню, и я вижу, мой Кемал сидит возле горящего очага и на вертеле жарит копченое мясо. Видно, давно жарит, потому что в кухне запах и с мяса жир капает на угли. -- Ты что делаешь? -- говорю. -- Детство вспомнил, -- отвечает Кемал, -- люблю жарить мясо на вертеле. Хозяйка уговорила остаться. Поужинаем, выпьем, переночуем, а завтра поедем. -- Нет, -- говорю, -- никак нельзя. Ты забыл, что мы должны поймать этого негодяя, который с песней наехал на твою машину? -- Останемся, -- мямлит Кемал, продолжая крутить вертел, -- завтра найдем тракториста... Я чувствую -- сегодня еще что-нибудь может случиться... -- Все, что могло случиться, уже случилось, -- говорю, -- вставай, едем! Хозяин тоже уговаривает остаться, но я твердо держусь, и Кемал неохотно встает, отдает вертел с шипящим мясом хозяйке, натягивает на голову свою беретку, а сам глаз не сводит с дымящегося мяса. -- Ну тогда, -- говорит хозяйка, -- я вам дам это мясо на дорогу. Вы его пожарили, вы его и съедите! -- Спасибо, не откажемся, -- говорит Кемал. От нашего Кемала с ума можно сойти! Он считает, что, раз он живет на зарплату, все его обязаны обслуживать. Хозяйка сдергивает мясо с вертела в целлофановый мешочек, туда же кладет аджику и туда же кидает несколько головок лука. Хороший лук. Как яблоко, такой лук. Этот мешочек, наполненный мясом и луком, Кемал аккуратно так укладывает за спиной заднего сиденья, как будто был в гостях у родственников, а не у людей, которых первый раз видит. Едем назад. Снег перестал. Дорогу хорошо видно. Вдруг -- впереди стоит "Волга", а рядом какой-то человек машет рукой, чтобы мы притормозили. -- Я буду с ним говорить, ты молчи, -- предупреждаю Кемала. Чтобы с эндурцем говорить, хорошая политика нужна. А Кемал этого не понимает. Или молчит или вываливает все как есть. Поравнялись. Вижу -- машина наполнена людьми. Тот, что стоял возле машины, подходит к нам. За спиной охотничье ружье, а что в голове -- понять трудно. -- Трактор "Беларусь" не встречали? -- спрашивает. -- Нет, -- говорю, -- а что случилось? Он долго смотрит и ничего не отвечает. -- Что-нибудь случилось? -- говорю. -- Ничего, -- говорит, -- трактор "Беларусь" ищем. Он к своей машине, а мы едем дальше. -- Почему не сказал? -- спрашивает Кемал. -- Подальше от них, -- говорю, -- может, они ищут ненужных свидетелей. Едем. Километров через пять снова встречная машина, и она останавливается возле нас. -- Трактор "Беларусь" не попадался? -- кричит из окна водитель. -- Нет, -- отвечаю и едем дальше. -- По-моему, -- говорит Кемал, -- это облава на трактор "Беларусь". Точно! Кемал иногда правильно соображает. Конечно, они ищут этого тракториста, чтобы отомстить ему. Опрокинутые люди собрали своих родственников и теперь ищут этого дурака, а про свои машины забыли. Едем. У самого выезда на трассу вдруг мне показалось, что я услышал тарахтенье трактора. -- Быстрей, -- говорю, -- он где-то близко. -- Откуда взял? -- спрашивает Кемал, но скорость не прибавляет. -- Мотор слышал, -- говорю, -- быстрей! -- Нет, -- говорит, -- я ничего не слышал. От этого Кемала с ума можно сойти! Как он мог услышать, когда глухой как мельник. Он, конечно, не совсем глухой, но глуховатый. Вечно уши прочищает, как будто от этого лучше будет слышать. Минут через пять выезжаем на трассу, но здесь уже ни мотора не слышно, ни трактора не видно. И как раз возле трассы на этом месте с одной стороны улицы магазин, а с другой стороны -- тракторный гараж, а рядом -- сторожка и свет горит. Я подхожу к воротам гаража. Они заперты, но главное, свежих следов нет, сюда он заехать не мог. Подымаемся в сторожку. Там железная печка горит, стол, а за столом два человека играют в карты. Ясно, что один из них сторож гаража, а другой сторож магазина. -- Здравствуйте! -- Здравствуйте! -- Вы сторож магазина, -- рукой на одного, -- а вы сторож гаража, -- рукой на другого. -- Правильно! -- говорят они и вскакивают от удивления. А я правильно угадал, потому что сторож магазина должен был сидеть напротив окна, чтобы время от времени следить за магазином. Я их решил сразу оглушить, чтобы они от растерянности в дальнейшем правду говорили. -- У вас не хватает трактора "Беларусь", -- говорю сторожу гаража. Но этот подлец, оказывается, успел взять себя в руки. -- Нет, -- говорит, -- у меня все трактора на месте и ключ от гаража в кармане. Не поддается. Тогда я ему все рассказываю, как было, но он все равно не поддается. Говорит -- это был чужой трактор. Врет, конечно, больше здесь никаких гаражей нет. Я поворачиваюсь уходить, а Кемал как сел у печки, так и сидит. Не двигается. Как будто я должен мстить за его машину. -- Что расселся, -- говорю, -- поехали в милицию! Кряхтит, встает, вынимает из кармана беретку. Выходим. А у меня все еще сидит в голове шум этого тракторного мотора. Если я его в самом деле слышал, он далеко не мог уехать. Тогда где он? В этом месте рядом с улицей была большая поляна. Посреди поляны росли какие-то кусты. Кемал уже сел в машину. -- Подожди меня, -- говорю, а сам иду через поляну. Только зашел в кусты -- в трех шагах от меня трактор "Беларусь". Я на него смотрю, и он вроде на меня смотрит. Я молчу, он молчит. Темно. Человека не видно. -- Он здесь! -- кричу и бегу к машине. А в это время трактор затарахтел, развернулся и давай удирать через поляну. Кемал включает мотор, и мы за трактором. Он уже проехал поляну, залез в кювет, я думал, он там застрянет, но нет, вывалился на проселочную дорогу. Мы за ним, но дорога такая плохая, что догнали только минут через пятнадцать. Сигналим, сигналим -- не останавливается. А дорога все хуже и хуже. Наконец Кемал тормозит. -- Что, -- говорю, -- страшней "мессершмитта"? -- Да нет, -- морщится Кемал, -- жалко машину гробить... Он без милиции все равно не остановится. Выезжаем на трассу и едем в милицию. Входим. Вижу, за барьером дежурный лейтенант. Грузин. Рядом его помощник. Мингрелец. А в углу сидит молоденькая женщина -- пойманная проститутка. Я по-грузински рассказываю лейтенанту все, что с нами случилось. А Кемал в это время что делает? Облокотился о барьер и разговаривает с этой женщиной, как будто на бульваре с курортницей знакомится. -- Я знаю этого хулигана, -- говорит лейтенант, -- у него бездетный дядя. Местный агроном. Он его всегда выручает. Но на этот раз или я или он. Лейтенант дает приказ своему помощнику ехать на поиски этого тракториста. Я окликаю Кемала, а он на меня не смотрит. Продолжая разговаривать с этой женщиной, достает из кармана беретку. Едем. Работник милиции на своей машине, мы на своей. -- Как тебе не стыдно, -- говорю, -- на глазах своего дяди, на глазах у милиции разговаривать с районной проституткой? -- Она не проститутка, -- нахально отвечает Кемал, -- просто неопытная женщина попала в плохую компанию. Я хочу ей помочь на работу устроиться в нашу столовую. И это он мне говорит! Как будто я его не знаю! Ладно, думаю, дома поговорим. И вот мы часа два крутимся по проселочным дорогам, но нигде его нет. Тракторный след мы потеряли, когда он с дороги свернул на чайную плантацию. Мы уже решили выехать на трассу, как вдруг впереди нас прямо из оврага выползает трактор и летит. Мы за ним. Этот милиционер оказался храбрым парнем. Обогнал трактор, остановил машину и выскочил из нее с пистолетом в руке. И тут трактор остановился. Подходим и видим -- в тракторе сидят двое. Здоровый парень лет тридцати с вылупленными бычьими глазами, а рядом десятилетний мальчик. -- А ну вылезай! -- приказывает милиционер. Но тот вцепился в руль и сидит. Тогда милиционер вместе с Кемалом с трудом выволакивают его из трактора. Как только вытащили, обмяк. Стоит и качается как осенний кабан, опьяневший от виноградных выжимок. Милиционер вытащил из кабины литровую бутылку чачи, уже наполовину пустую. Что оказалось? Оказалось, что этот тракторист решил подхалтурить и вспахал приусадебный участок одной вдовушки. За это она его накормила, напоила и еще домой дала литр чачи. А он взял ее мальчика покатать на тракторе. Уже в тракторе еще пол-литра чачи выпил и совсем взбесился. Теперь нам надо ехать в милицию, а Кемал что делает? Ни один человек в мире не угадает, что Кемал будет делать через минуту. Он берет у этого милиционера бутылку, вынимает из кармана платок, обливает его чачей, ставит бутылку на землю и, повернувшись к фарам своей машины, начинает чистить свой пиджак. Милиционер ждет, преступник ждет, я жду, а он спокойно чистит свой пиджак, хотя если уж в мире что-нибудь нуждается в чистке, так это его беретка. У меня душа к горлу подошла. -- Что ты делаешь, -- говорю, -- другого места не нашел? Спокойно продолжает чистить. А милиционер волнуется и правильно делает, потому что те, что ищут тракториста, могут наткнуться на нас, и тогда неизвестно что будет. -- Да я тут, -- мямлит Кемал, -- пока этого кабана вытаскивали из кабины, мазутом обмазался. Наконец почистил пиджак, но, главное, послушайте, что дальше делает. Вообще, когда с Кемалом связался, или умирай от стыда, или умирай от смеха. Закрывает бутылку пробкой и несет в свою машину. Что ему в руки ни попадет, все тащит в свою машину. Слава богу, тут милиционер опомнился. -- Извините, -- говорит, -- но бутылка с чачей проходит как вещественное доказательство. А Кемалу что? Не получилось сегодня, завтра получится. Я думаю, если сунуть ему в руки динамит, завернутый в газету, он его тоже потащит в свою машину. Он считает, что, раз он живет на зарплату, все его должны обслуживать. Наконец садимся в машину и приезжаем в милицию. Там составили акт, и по этому акту тракторист должен был уплатить Кемалу тысячу рублей. Тракторист без слов подписал акт. А что ему. Платить все равно будет дядя. -- Сколько машин опрокинул? -- спросил лейтенант. -- Четыре, -- говорит тракторист. -- Признайся, если больше, -- говорит лейтенант, -- а то потом хуже будет. -- Клянусь дядей, четыре, -- говорит тракторист. -- Другие убежали, -- добавляет мальчик. -- Дорого твоему дяде обойдется это хулиганство, -- говорит лейтенант, -- но на этот раз ты сядешь в тюрьму... Или я уйду с работы... Лейтенант задержал тракториста, а своему помощнику приказал отвезти мальчика домой и по дороге проверить все опрокинутые машины. Мы тоже поехали. -- По-моему, -- говорю Кемалу, -- ремонт тебе в тысячу рублей не обойдется. -- Ничего, -- говорит Кемал, -- у них денег куры не клюют... Лейтенант понял, что я на зарплату живу. Только доезжаем до Орехового Ключа, и вдруг у поста останавливает милиционер. Подходит. Кемал открывает окно: -- В чем дело? -- Права, -- говорит милиционер, пригибаясь к окну. -- А что я нарушил? -- спрашивает Кемал. -- Пьяный сидишь за рулем, вот что нарушил. Кемал начинает хохотать. -- Смейся, смейся, -- говорит милиционер. -- Я уже целую неделю в рот рюмки не брал, -- говорит Кемал. -- Повезу на экспертизу, хуже будет, -- говорит милиционер. Ну, думаю, поздно едем, значит едем с пирушки, решил на нас деньги заработать. Но он не знает, что из Кемала деньги на тракторе "Беларусь" не вытянешь. -- Пожалуйста, поехали, -- говорит Кемал и открывает заднюю дверцу. Милиционер уже просунулся, и тут я у него спрашиваю: -- Откуда ты взял, что он пьяный? -- От него водкой воняет, -- говорит милиционер, -- даже с дороги слышно. И тут я понял, в чем дело. -- Стой, -- говорю, -- это не он, это его пиджак. -- При чем пиджак? -- удивляется милиционер. Тут я ему рассказываю, как Кемал чистил свой пиджак, а он не очень верит и на закуску, которая за сиденьем лежит, одним глазом смотрит. -- Снимай пиджак, дай понюхать, -- говорю Кемалу. Кемал хохочет и от смеха не может снять пиджак, а милиционер ждет. Кемал сунул ему пиджак. Милиционер понюхал его один раз, понюхал его второй раз и молча закрыл дверцу машины. Недоволен, что мы не попались. Кемал надевает пиджак, и мы едем. Снова повалил снег, и впереди почти ничего не видно. А Кемал едет посреди шоссе. Я боюсь, что он столкнется со встречной машиной. -- Почему посередине дороги едешь, -- говорю, -- держись правой стороны. -- Покрышки, -- бубнит Кемал и километра через два добавляет, -- по краям шоссе колдобины... -- Что ты покрышки экономишь, -- кричу ему, -- когда такой снег идет! Столкнемся со встречной! Надулся, но все же перешел на правую сторону. И только мы проехали метров двести, как вдруг из-за эвкалипта, стоявшего возле дороги, вываливается пьяный эндурец и падает почти прямо под колеса. Кемал нажимает на тормоза, мы выскакиваем, думаю, все -- убили человека. Нет, шевелится. Весь рукав разодран до самого плеча. Он ударился о то крыло машины, которое раньше ударил трактор. Кемал все-таки молодец. Недаром летчиком был. Успел тормознуть. Мы подняли пьяного, но он ничего сказать не может, мычит хуже Кемала. Я его растряс как следует, и он немножко пришел в себя. -- Ребята, -- говорит, -- довезите домой... Деньги дам сколько хотите... -- Деньги не надо, -- говорю, -- но где ты живешь? -- От шоссе, -- говорит, -- первый поворот направо и сразу мой дом. Сажаем его в машину и едем. Он спит. Кемал свернул на повороте, и едем по проселочной дороге. Снег идет, почти ничего не видно. Наконец увидели первый дом. Толкаю нашего пассажира. -- Нет, -- говорит, -- мой дом дальше будет. Теперь я его все время толкаю, чтобы он не пропустил свой дом. -- Вот мой дом, -- говорит он наконец и начинает рыться в кармане пиджака. А то, что рукав разорван до самого плеча, не видит. Мы, конечно, не дали ему заплатить и высадили его. Разворачиваемся и снова выезжаем на трассу. А Кемал опять выехал на середину шоссе. Но я теперь ничего не говорю. Боюсь -- опять пьяный под колеса попадет. -- Что такое, -- удивляюсь я, -- никогда не видел столько пьяных эндурцев. -- Наверное, у них сегодня какой-то праздник, -- говорит Кемал. -- Нет, -- говорю, -- у них сегодня никаких праздников. -- У них, -- спорит Кемал, -- есть такие праздники, о которых ни один человек не знает. Он меня учит эндурским праздникам, когда я пятьдесят лет живу с эндуркой. -- Слушай, -- говорю, -- нет у них сегодня никаких праздников. Просто распустились люди. Палку Большеусого забыли! Кемал ничего не отвечает, и я уже думал, что он согласился со мной. -- У них, -- вдруг повторяет он, -- есть такие праздники, о которых ни один посторонний человек не знает. -- Какой, -- говорю, -- у них может быть праздник? Назови! Молчит, молчит, а потом опять за свое. -- Может, праздник освобождения от турецких янычар, -- говорит, -- может, еще что... Спрашивается, где турецкие янычары, а где наши эндурцы? Я с ума схожу, а он спокойно сидит за рулем, и только беретка торчит над ухом. -- Оставь янычар в покое, -- говорю, -- лучше следи за дорогой! А он все едет посередине шоссе, и мы уже близко от города. И тут я вспомнил, что у въезда в Мухус открытый люк на шоссе и знак не успели выставить, чтобы шоферы опасность видели. Я это заметил, когда мы еще туда ехали. Хотел напомнить ему, но, думаю, сейчас опять начнет сравнивать со своей женой Галей или забудет к тому времени, когда подъедем. Решил -- перед самым городом скажу. И тут я допустил ошибку. Забыл. И уже в пяти метрах вспомнил. -- Кемал! -- кричу. Он успел остановиться перед самым люком, но тут сзади нас ударяет машина, которая шла следом. Опять эндурцы?! Нет! Оказывается, за нами цугом шли три машины из Еревана. Мы выходим. Водители ереванских машин тоже выходят. Теперь Кемалу заднее крыло подмяли и фонарь разбили. Заднее крыло тоже правое. Машину Кемала, как паралич, с одной стороны бьют. Ругаемся. Они говорят, что мы слишком резко затормозили, а мы говорим, что они дистанцию не соблюдали. И это видно по следу от тормозов ереванской машины. Кемал требует деньги на ремонт, но этот водитель говорит, что мы виноваты. А как докажешь, что мы правы, когда нас двое, а у них три машины, наполненные ереванцами. И тут, на наше счастье, подходит милицейский патруль. Два человека. Оказались абхазцы Один пошустрей, а другой тихий. Патрули все честно рассудили и сказали ереванскому водителю, что он должен заплатить за ремонт, иначе акт составят. -- Сколько? -- наконец соглашается водитель. -- Сто пятьдесят рублей, -- говорит Кемал. Я вижу, он совсем во вкус вошел. Ясно, что на сто пятьдесят рублей его машину не испортили. Но Кемал такой. Раз он на зарплату живет, значит, его все должны обслуживать. А то, что он хорошую военную пенсию получает, не говорит. Ереванский водитель начинает торговаться, говорит, что у него дальняя дорога в Россию, а денег мало. Какой же дурак поверит, что он в Россию едет без денег. -- Тут починки всего на пятьдесят рублей, -- по-абхазски подсказывает милиционер. Тот, что был пошустрей, подсказывает. -- Что ты их деньги жалеешь, -- по-абхазски ему отвечает Кемал, -- у них полные багажники денег. Наконец сторговались за сто рублей. Ереванский водитель злится, но деньги отдает. И видно, захотел к чему-нибудь придраться, потому что спереди подошел к нашей машине и увидел погнутое крыло. -- Вот видите, -- кричит он милиционерам, -- он ездить не умеет! Он уже с кем-то столкнулся. Тот, что был пошустрей, подошел к нашей машине, карманным фонариком осветил крыло и что-то там долго завозился. Потом дает знак ереванским машинам, чтобы они проезжали, а нам дает знак, чтобы мы стояли. Ереванские машины уехали, а этот подошел к своему товарищу и начал с ним шептаться. Потом подходит к нам. -- Что у вас случилось в дороге? -- спрашивает. Кемал начинает мямлить про трактор, но я чувствую, что милиционер ни одному слову не верит. -- Не трактор, -- говорит, -- вас ударил, а вы сбили человека. Сознайтесь, где это было. Если живой -- окажем помощь. Если мертвый, суд разберется, кто виноват. Тогда я добавляю, что трактор в самом деле б