усость всегда следствие ложного преувеличения ее ценности. Кстати, Находчивый, изгнанный из джунглей раньше младого удава, ничего не знал о его судьбе, а в лицо его вообще никогда не видел. -- Не узнаешь? -- уныло спросил Удав-Пустынник, понимая, что он должен был сильно измениться за это время и отнюдь не в лучшую сторону. -- Не имел чести быть знакомым, -- равнодушно отвечал Находчивый и уже собирался было ускакать, но остановился, заинтересованный словами Удава-Пустынника. -- Я из-за тебя потерял родину, то есть место, где я имел прекрасную пищу, -- прошипел удав, -- из-за твоей подлой песни я вышел на отглот Задумавшегося и кончил изгнанием в пустыню. -- Ах, это ты, рохля, -- сказал Находчивый презрительно, -- так тебе и надо. -- Больше всех на свете я ненавижу тебя, предатель проклятый, -- процедил Удав-Пустынник, с горькой ненавистью глядя на Находчивого. -- А я, представь, тебя, -- ответил Находчивый. -- Да, я сделал грех, предав своего же брата-кролика. Но ты, болван, не смог как следует воспользоваться моим предательством и тем самым как бы лишил его смысла. Что может быть унизительнее для предавшего, чем сознание того, что его предательством не смогли как следует воспользоваться? -- Ненавижу, -- повторил Удав-Пустынник. -- Ты, ты натолкнул меня на этот несчастный соблазн... -- Мне наплевать на твою ненависть, -- сказал Находчивый. -- Здесь, в пустыне, негде пастись и поневоле остается много времени на раздумья... -- И до чего же ты, подлец, додумался? -- спросил удав, слегка придвигаясь к нему. -- До многого, -- отвечал Находчивый, не обращая внимания на движение удава. -- Я понял тайну предательства. Ведь недаром меня считали Находчивым. Сначала я думал, что все дело в том несчастном капустном листике, который я обещал Королеве засушить на память, а потом не удержался и по дороге съел его наполовину. Позже я понял, что очень уж мне не хотелось покидать королевский стол. А затем уже я додумался до самого главного. Ловушка всякого предательства, когда оно задумано, но еще не совершено, -- в двойственности твоего положения. -- Что это еще за двойственность? -- спросил удав и поближе придвинулся к Находчивому, мысленно сладко прогибая мышцами живота его слабые ребрышки. -- А вот в чем двойственность, -- продолжал Находчивый, даже как бы вдохновляясь. -- Решив предать, ты мысленно уже владеешь всеми теми богатствами, которые тебе дает предательство. Я чувствовал себя владельцем самой свежей капусты, самой зеленой фасоли, самого сладкого гороха, не говоря о таких пустяках, как морковь. И все это -- еще не совершив предательства, заметь, вот же в чем подлый обман! В мечтах я как бы перебежал линию предательства, украл все эти блага у судьбы и, не совершив самого предательства, возвратился в положение честного кролика. И пока я не совершил самого предательства, радость по поводу того, что я обманул судьбу, то есть мысленно украл все блага предательства, ничего за это не заплатив, так велика, что она перехлестывает представление о будущем раскаянии. Вот же как мы устроены! Мы можем радоваться радостям, которые нам предстоит испытать, но мы не можем убиваться угрызениями совести по поводу задуманного предательства. Если и можем, то в тысячу раз слабей. Это точно. Как все это получается? Кажется, вот ведь я мысленно совершил предательство, а ничего, жить можно. Стало быть, и в самом предательстве ничего особенного нет. И это ощущение, что в предательстве ничего особенного нет, я никак не связываю с тем, что оно результат того, что само предательство еще не совершилось! Ты понимаешь, какое коварство судьбы! Дьявол для того, чтобы нас подтолкнуть ко злу, облегчает ужас перед ним возможностью не совершать зло, возможностью поиграть с ним. Да я тебя и не заставлю совершать зло, говорит дьявол, я просто думаю, что ты о нем неправильного мнения. Это не зло, говорит он, это трезвый расчет, это возможность отбросить глупые предрассудки. Во всяком случае, познакомьтесь, поговорите, прорепетируйте ваши будущие отношения, и, если тебе все это не понравится, ты можешь потом не делать. Тут мы все и ловимся. Пока мы играем со злом, это еще не совершенное зло, подсказывает нам наше глупое сознание, но на самом деле это уже совершенное зло, потому что, играя со злом, мы потеряли святую брезгливость, которой одарила нас природа. Вот почему предателям всегда платят вперед и всегда платят так позорно мало! Но ведь можно было бы платить еще меньше! Ведь как мало ни плати, а предающий до совершения предательства воспринимает эту плату как чистый выигрыш: предательства еще нет, а плата уже есть, и радость тоже. И опять же, раз есть радость, значит, и в самом будущем предательстве ничего особенного нет, иначе бы откуда взяться радости... -- Это уж слишком как-то мудрено, -- перебил его Удав-Пустынник. -- Я, например, проглотил самого мудрого кролика и то не совсем тебя понимаю... -- Но слушай дальше, -- продолжал Находчивый. -- Тут-то ты и понимаешь, что перебежать назад невозможно. Душа испоганена, и при этом оказывается -- недоплатили. Ты чувствуешь страшную несправедливость по отношению к себе. Да, именно к себе, а не к преданному! К нему ты испытываешь ненависть. Позволив тебе предать себя, он сам тебя этим предал, он как бы сделался соучастником обмана. Ведь что получается, Пустынник?! Ведь ты до самого конца надеялся, что как-нибудь обойдется там, как-нибудь перебежишь назад. В крайнем случае вырежешь, отдашь предательству кусочек испоганенной души, а остальное оставишь себе. Ведь ты не договаривался всю душу отдавать предательству, да ты и не пошел бы на такой договор! Удаву это трудно понять, но мы, кролики, от природы теплокровны и чистоплотны. Я бы сравнил душу с чистой белой скатертью. Именно на этой чистой белой скатерти я мечтал в будущем есть чистую королевскую капусту, фасоль и горох. А что же предательство? Да, я знал, что оно не украсит моей белоснежной скатерти, но я думал: что ж, оторву кусок, испоганенный предательством, а остальное расстелю, чтобы насладиться благами жизни. А тут что же получается? Хап! И вся скатерть в дерьме! Это как же понимать? А на чем, отвечайте мне, есть заработанную капусту, горошек, фасоль?! Я-то как мечтал? Буду есть с чистой скатерти и бедным кроликам от моего стола буду кое-что подбрасывать, ворча на бездельников. О, какое это счастье -- ворчать на бездельников и чистоплюев и подбрасывать им со своего щедрого стола! А теперь что получается? Самому есть с дерьмовой скатерти? Оказывается, предательство измазывает своим дерьмом всю скатерть, а не часть ее, как я думал. Так ведь я ж этого не знал! Выходит, мне ничего не заплатили, выходит, мне ничего не остается, кроме этой дерьмовой скатерти, с которой я должен есть одерьмевшие от нее продукты? Кто поймет сиротство кролика с испоганенной душой? Ведь мы, кролики, все-таки существа теплокровные и потому чистоплотные. О, там, в джунглях, я это почувствовал почти сразу, хотя и не так ясно, как теперь. Даже эти вонючие мартышки стали меня презирать. Злоба -- вот что тогда осталось во мне. И самая злобная злоба на чистеньких! Что ж вы меня не остановили, если вы такие хорошие, а?! -- Ну, это уж ты завираешься, -- перебил его Удав-Пустынник, -- даже до того, как я проглотил самого мудрого кролика, я мог понять, что ты сказал глупость. Кто же тебя мог остановить, когда ты никому не говорил о своем предательстве? Какой же ты все-таки подлец! Напетлял тут всяких словес, чтобы скрыть суть. А суть -- вот она: ты, теплокровный кролик, -- предал брата, значит, пролил кровь такого же теплокровного кролика. Нет, я чувствую, что я тебя должен проглотить. Пусть уже и силы не те и жара мешает гипнозу, но ненависть, я чувствую, мне поможет... -- Не очень-то пугай, -- отвечал Находчивый, -- все-таки, по-моему, Задумавшийся был прав насчет гипноза. -- Не говори про него, гад! -- воскликнул Пустынник в сильнейшей ярости и ощущая, что эта ярость сжимает и разжимает мышцы его тела. -- Ты его предал и ты же хочешь воспользоваться его открытием? -- И не собираюсь, -- вяло отвечал Находчивый, -- дело в том, что я сейчас ни во что на свете не верю и, значит, не могу верить в твой гипноз... Можешь сколько хочешь зыркать своими буркалами! -- У-у-у, как я тебя ненавижу! -- прошипел Пустынник, снова ощущая, что мышцы его тела сладостно сжимаются и разжимаются. -- Я чувствую, что моя ненависть рождает какую-то плодотворную мысль... -- Удав, рождающий мысль? -- усмехнулся Находчивый, глядя на Пустынника скучающими глазами, -- Это у тебя от жары... -- Нет, нет, -- повторил Пустынник, нетерпеливо извиваясь, -- я всем телом чувствую рождение новой мысли. Мне кажется... Я не уверен... Мне кажется, я тебя смогу обработать каким-то новым способом... -- Ты имеешь в виду зловонное дыхание? -- спросил Находчивый. -- Так знай, что ты опоздал... Кролик, который носит в себе зловоние собственной души, не боится никакого зловонного дыхания... -- Нет, нет! -- извиваясь в сильнейшем волнении, воскликнул удав. -- Моя ненависть рождает какую-то странную любовь... Суровую любовь без нежностей... Я чувствую неостановимое желание сжать тебя в объятиях... С этими словами Удав-Пустынник одним прыжком обвился вокруг кролика и стал его неумело и грубо душить. -- Отстань от меня, -- отбивался от него Находчивый, еще не очень понимая, что делает этот обезумевший удав, -- убери свои мокрые объятия... Во-первых, я не удавиха... Мне больно... Я даже не крольчиха... Что за извращения... -- Подожди, -- бормотал удав, закручиваясь вокруг Находчивого, -- еще одно колечко... Просунем головку... Еще один узелок... Туже... Туже... -- Ненавижу всех! -- успел крикнуть Находчивый, теряя сознание в объятиях удава. -- Уф, -- вздохнул удав, -- так устал, как будто не я душил, а меня душили... Неудивительно -- первая в мире обработка кролика без гипноза... С таким гениальным открытием меня Великий Питон примет с распростертыми объятиями... Хотя теперь это может звучать и двусмысленно... Сейчас подкреплюсь -- и к своим... Еще видно будет, кто достойнее быть царем удавов... С этими словами он приступил к заглатыванию кролика. Так окончилась жизнь Находчивого, обладавшего немалыми способностями, но, к сожалению, больше, чем свои способности, любившего королевский стол, к которому и был допущен, но, увы, слишком дорогой ценой. А между тем за время изгнания Пустынника и Находчивого в царстве удавов, как, впрочем, и в королевстве кроликов, произошли важные события. Открытие Задумавшегося относительно гипноза да еще обещания Возжаждавшего пробежать по удаву туда и обратно во многом расшатали сложившиеся веками отношения между кроликами и удавами. Появилось огромное количество анархически настроенных кроликов, слабо или совсем не поддающихся гипнозу. Большое количество удавов сидело на голодном пайке. Некоторые из них стали до того нервными, что вздрагивали и в ужасе оборачивались на малейшее прикосновение, думая, что это кролик хочет пробежать по ним. Один удав даже пустился наутек, когда неожиданно на него упал всего-навсего грецкий орех. От периферийных удавов поступали еще более зловещие сообщения. Там авторитет удавов пал так низко, что наблюдались случаи, когда на удавов, отдыхающих под деревьями, обезьяны мочились сверху. Правда, делали это они с достаточно большой высоты и потом, извинившись, объясняли, что ни это сделали по рассеянности. Трудно было понять, почему раньше за ними не наблюдалось столь целенаправленной рассеянности. -- Этот вопрос мы не можем решить отдельно, -- отвечал Великий Питон на жалобы периферийных удавов, -- мы его решим, как только укрепим позиции гипноза... А пока берите пример с вашего земляка, сразу обработавшего влюбленную пару. Так отвечал им Великий Питон, но это было слабым утешением. А что он мог сделать, если даже рядом с его подземным дворцом иногда раздавались возмутительные выкрики кроликов. Действие гипноза катастрофически слабело. Чтобы вызвать в удавах угасающий боевой дух, Великий Питон приказал удавам, живущим достаточно близко от дворца, каждый день перед охотой знакомиться с его боевыми трофеями, а периферийным удавам раз в месяц приползать большими группами. Но это не только не помогало, а наоборот, вызывало в удавах еще большую ярость. -- То когда было, -- говорили они и уныло уползали в джунгли. А там кролики выделывали черт те что! То они вдруг давали стрекача в самый разгар гипноза, то они вступали в какие-то издевательские переговоры во время гипноза, мол, что я буду с этого иметь, если дам себя проглотить, и так далее и тому подобное. Один кролик во время гипноза, уже притихнув, уже погруженный в гипнотическую нирвану, вдруг подмигнул удаву глазом, покрытым смертельной поволокой. Удав, потрясенный этой медицинской новостью, приостановил ритуал и посмотрел на кролика. Кролик притих. Тогда удав решил, что это ему померещилось, и снова, выполняя ритуал гипноза, опустил голову и уставился на него своими незакрывающимися глазами. Кролик совсем притих, глаза его покрылись сладостной поволокой, но только удав хотел распахнуть свою пасть, как тот снова подмигнул ему, словно что-то важное хотел ему сказать. Удав снова приостановил гипноз, но кролик снова сидел перед ним, притихший и вялый. Видно, мерещится, подумал удав и снова приступил к гипнозу. И снова повторилось то же самое. Умирающий глаз кролика в последнее мгновение лихо подмигнул удаву. Наконец, в шестой или в седьмой раз удав не выдержал, и, как только кролик подмигнул ему, он попытался схватить его пастью, но кролик, неожиданно взмыв свечой, сделал сальто и ускакал. Что он этим хотел сказать, думал удав, не может же быть, чтобы тут не было какой-то причины. Несколько дней он разыскивал этого кролика, надеясь узнать, почему тот ему подмигивал. Он решил, что кролик хотел сообщить ему какую-то важную тайну, а он, старый удав, верный традициям, не стал с ним заговаривать во время обработки. Теперь он решил во что бы то ни стало найти этого кролика и узнать у него, в чем было дело. Наконец он увидел своего кролика возле куста ежевики, который тот небрежно обгладывал. Даже не пытаясь его загипнотизировать, он напомнил ему о себе и спросил, почему тот подмигивал ему во время гипноза. -- Просто так, -- сказал кролик, вбирая в рот шершавый лист ежевики, -- пошухерить была охота... -- Шухерить?! Во время гипноза?! -- воскликнул старый удав и умер, потрясенный всеобщим падением нравов. Другой удав дошел до позорного унижения. Его с ума свела одна очаровательная жирная крольчиха, которая во время гипноза, хоть и не подмигивала, но каждый раз, как бы придя в себя, в последний миг отскакивала в сторону. Так она промучила его с утра до полудня и наконец, кокетничая перед ним своими жирными боками, сказала: -- Укради у туземцев кочан капусты, тогда я наемся и отдамся тебе... Они договорились, что удав с кочаном приползет на это же место. Волнуясь и спеша, удав пополз в ближайшую деревню, залез в огород, вырвал там кочан капусты, но, когда попытался просунуть этот кочан сквозь дыру плетня, был обнаружен туземцами и избит. Дело в том, что этот глупец пытался кочан капусты всунуть в дыру, размер которой был немного меньше окружности кочана. Думая, будто все тела обладают свойством змей переливать себя в любой проход, он, видя, что кочан капусты никак не проходит в дыру, пришел в бешенство и так расхрустелся прутьями плетня, что был услышан туземцами. За этим занятием они его застали и избили палками до полусмерти. Туземцы, ненамного отличаясь от него умом, решили, что он убит, и для устрашения других удавов повесили его на плетень. После этого, смеясь над его несообразительностью, они заделали дыру в плетне, подняли кочан и, слегка обтерев его, тут же съели. Ночью избитый удав пришел в себя и уполз в джунгли. Между удавами и туземцами всегда были довольно приличные отношения. Учитывая, что кролики разоряли огороды, а удавы уничтожали кроликов, туземцы уважительно относились к ним, хотя из приличия перед остальными обитателями джунглей никак этого не подчеркивали. Более того, иногда они присоединялись к тем или иным протестам обитателей джунглей по поводу особенно зверских случаев обработки удавами своей добычи, ну, например, обработки крольчихи на глазах у крольчонка или наоборот. В отдельных, правда, очень редких случаях, если удаву удавалось обработать слабосильного старика или заблудившегося в джунглях ребенка, вождь туземцев посылал своего человека к Великому Питону с жалобой, неизменно указывая, что преступление совершилось на глазах у обезьян. Великий Питон неизменно обещал разобраться в деле и наказать виновного, каждый раз возвращая пришельцу непереваренные предметы, найденные в испражнениях провинившегося удава: кожаный талисман, бусы, браслеты, бронзовый топорик или обломок копья с костяным наконечником. Все это Великий Питон возвращал посланцу вождя с тем, чтобы тот передал эти предметы родственникам погибшего с выражением самого искреннего соболезнования и обещанием наказать виновного. При этом, если дело касалось мужчины, Великий Питон, кивая на обломки его оружия, прошедшие сквозь удава, говорил: -- Виновного накажем, хотя он сам себя достаточно наказал... Интересно отметить, что случаи гибели туземцев, оставшиеся незамеченными обезьянами, из соображений высшего престижа, вождем туземцев предпочиталось не рассматривать. Считалось, что туземцев удавы вообще не смеют трогать, а случаи нападения объяснялись тем, что тот или иной удав спутал туземца с обезьяной. Правда, на этот раз посланец вождя выразил по поводу странной попытки удава стащить кочан капусты самый решительный протест. Великий Питон самым искренним образом разделил возмущение вождя туземцев. Он решил, что это Коротышка, продолжая деградировать, окончательно уподобился кроликам и обезьянам. -- Удавы сейчас переживают временные трудности, -- сказал Великий Питон посланцу вождя, -- но удав, ворующий капусту, -- этого никогда не было и не будет. Есть у нас один вырожденец по имени Коротышка, который всегда позорил и продолжает позорить наше племя. Травите его собаками, забивайте его палками, мы только спасибо вам за это скажем! -- Передам, -- отвечал посланец и удалился, а придя в деревню, рассказал вождю все, что слышал, и добавил от себя, что удавы стали не те. А удавы в самом деле стали не те. Забавный случай рассказывали по джунглям обезьяны. Оказывается, одна обезьяна видела, как воробей сел на свернувшегося удава, приняв его за кучу слонячьего дерьма. Говорят, этот нахальный воробышек клюнул его несколько раз и, чирикнув: "Дерьмо, да не то", улетел. Даже если этого случая и не было, сама возможность распространять такие анекдоты свидетельствовала о неслыханном падении престижа. Да, в это время удавы в самом деле стали не те. Дело дошло до того, что лучшие удавы из царских охотников начали давать осечки. Обычно они во время придворных выползов двигались впереди и, загипнотизировав кролика, давали знать, что дичь готова к обработке. Великий Питон подползал со свитой и, если кролик ему казался достаточно аппетитным, обрабатывал его сам, а если находил, что он так себе, оставлял его свите. Но теперь было не до свиты. Свите пришлось пользоваться скудным пайком из царского холодильника, а охотиться сами они уже не могли, потому что давно отучились работать с неоцепенелым кроликом. В день возвращения Удава-Пустынника в джунгли Великий Питон впервые за все время своего царствования остался без завтрака. Правда, одному из царских охотников удалось загипнотизировать довольно приличного кролика. Он отполз в сторону, а когда царь приблизился к своей добыче, кролик вдруг встряхнулся и убежал. -- Спасибо за завтрак, -- только и сказал Великий Питон, оглянувшись на охотника. -- А ты бы еще чухался, -- дерзко ответил ему охотник, и царь, молча проглотив обиду (вместо кролика), уполз в свой подземный дворец. Там его ждал удав, посланный рано утром к королю кроликов на тайные переговоры. Великий Питон извещал Короля, что такое резкое нарушение равновесия природы обязательно приведет к дурным последствиям не только для удавов, но и для самих кроликов, не говоря об остальных обитателях джунглей. В этой связи он просил Короля держать кроликов в рамках хороших старых традиций. -- Так что он тебе сказал? -- спросил Великий Питон у посланца, голодной зевотой подавляя сосущие позывы своего бездонного желудка. Он то и дело оглядывался на чучела своих боевых трофеев, которые в этот миг казались ему свежезагипнотизированными кроликами, грациозными косулями, стройными цаплями. -- Во имя Дракона, прикройте, -- застонал он, не выдержав этой пытки, -- если есть здесь кто-нибудь... Невозможно работать... И только после того, как банановыми листьями были прикрыты все трофеи, он продолжил беседу со своим посланцем. -- Так что он тебе сказал? -- спросил Великий Питон, уже по кислому выражению лица своего посланца понимая, что ничего хорошего ожидать не следует. -- Он говорит -- сам еле держится, -- отвечал посланец, -- только за счет Цветной Капусты... -- А что, -- спросил Великий Питон, -- они его тоже не слушают? -- Да, -- отвечал посланец, -- он говорит, каждое утро, когда передают сводку расстояния действия гипноза, кролики откровенно хохочут... -- Понятно, -- мрачно кивнул Великий Питон. -- Ну ладно, пока иди... Стоит сказать, что в этот период, даже по сильно завышенным официальным сводкам королевской канцелярии, видно, что кривая гибели кроликов в пасти удавов резко упала. Как королевская пропаганда ни преувеличивала количество гибнущих кроликов (теперь она утверждала, что удавы сейчас охотятся в основном в самых глухих и отдаленных джунглях королевства, где даже наблюдался случай зверского двойного заглота влюбленных кроликов), все-таки рядовые кролики не могли не понимать, что удавы стали не те. Они сами и многие их родственники и знакомые неоднократно усилием воли прерывали гипноз, а некоторые из них проделывали все то, что мы уже наблюдали, или нечто подобное. Случай с заглотом влюбленных кроликов, как мы знаем, действительно имевший место и в самом деле возмутительный, пропаганда довела до того, что многие кролики вообще перестали верить в его реальность. Сначала кроликам рассказали то, что было известно об этом злодеянии. Видя, что кролики возмущены и отчасти подавлены этим зверством, утренняя сводка каждую неделю стала передавать "новые подробности о зверстве удавов на периферии". В конце концов в одном из последних репортажей "С места трагедии" Скороход принес весть о том, что влюбленные, оказывается, умоляли удава отвернуться и не гипнотизировать их хотя бы до окончания их первой и, увы, последней близости. Но, оказывается, безжалостный удав не захотел их слушать, и тогда влюбленные пришли к героическому решению любить до конца и, физически погибнув в пасти удава, идейно его победили. -- Откуда он узнал эти подробности? -- начали сомневаться кролики. -- Как откуда? -- пояснял Скороход сомневающимся. -- Обезьяны рассказывают... Они все видели и слышали... -- И то, что эта была первая близость влюбленных? -- И то, что это была их первая близость, -- отвечал Скороход. -- Что-то не верится, -- говорили кролики, зная чистоплотность своих собратьев и невозможность того, чтобы они своему палачу, то есть удаву, стали бы рассказывать такие вещи. -- Вам не удастся осквернить светлый образ наших влюбленных, -- говорил Король, глядя в толпу кроликов и стараясь заметить сомневающихся. Те не слишком прятались, хотя и не слишком высовывались. Сложность того исторического момента заключалась в том, что кролики, с одной стороны, под влиянием учения Задумавшегося, которое неустанно внедрял в их сознание Возжаждавший, и в самом деле достаточно часто выдерживали взгляд удавов, что, в свою очередь, выражалось в виде возрастающей непочтительности к личности короля и его власти. Но с другой стороны, полной победы Возжаждавшего кролики тоже не хотели, потому что тогда им пришлось бы оставить в покое огороды туземцев. Им нравилось жить так, как они живут сейчас: немножко слушаться Короля, немножко выполнять заветы Задумавшегося, как можно реже поддаваться гипнозу и как можно чаще посещать огороды туземцев. На неоднократные намеки Возжаждавшего выступить против Короля кролики блудливо отводили глаза и говорили, что они еще недостаточно сознательны для этого. -- Куда спешишь, работай над нами, -- говорили они. И Возжаждавший продолжал работать, потому что ему ничего другого не оставалось, да и по всем признакам время расшатывало королевскую власть. Да, время в самом деле работало против Короля. Король это чувствовал и днем и ночью, когда Королева, бывало, толкала его в бок и говорила: -- Придумай чего-нибудь! -- А что я могу придумать? -- бормотал Король, потирая бок. -- Тогда незачем было изгонять Находчивого, -- сердито отвечала Королева и поворачивалась спиной к Королю. Но что он мог придумать? Главное средство -- страх перед удавами -- с каждым днем слабело. Гипноз то и дело давал осечки. В джунглях валялась масса трупов удавов, умерших с голоду. Случаи, когда удавы хватали слишком осмелевших кроликов без всякого гипноза, были слишком редки и ненадежны. Однажды, во время очередной сходки кроликов, прямо над Королевской Лужайкой пролетела шестерка каких-то хищных птиц, пронося в когтях труп крупного удава. Картина, с точки зрения Допущенных к Столу, была довольно жуткая -- эти молчаливые, большие птицы, этот удав, провисший в их когтях. Казалось, последнего удава уносят эти символические птицы. -- Разразись над миром буря! -- неожиданно крикнул Поэт, по-видимому приняв этих птиц за буревестников. -- Наш Поэт совсем ополоумел, -- сказал Король, брезгливо косясь на Поэта, который, лучезарно улыбаясь, глядел на птиц и приветствовал их протянутой лапой. Действительно, Поэт в последнее время вел себя довольно глупо. Дело в том, что приставленный к нему глазастый крольчонок куда-то исчез, и он теперь не только ворон принимал за буревестников, но и обыкновенных попугаев, что вызывало приступы безудержного смеха в среде рядовых кроликов. Сейчас, при виде птиц, несущих удава, рядовые кролики подняли такой радостный визг, что пять птиц из шести, испугавшись, бросили удава, но одна продолжала тащить его качающееся и вертикально провисшее тело. Упорная птица, продолжавшая держать удава, под его тяжестью летела, все снижаясь и снижаясь, но потом к ней подлетели остальные птицы и, снова подхватив удава, стали набирать высоту. Правда, Старый Мудрый Кролик, которому поручили разгадать смысл этого зрелища, сказал, что оно, несмотря на его зловещую видимость, обещает хорошее будущее. -- Почему? -- недоверчиво спросил Король. -- Падающий удав будет снова поднят на должную высоту, -- уверенно отвечал Старый Мудрый Кролик, потому что действовал теперь наверняка: если удавы оправятся, то благодарный Король возвысит его за прекрасное предсказание, а если удавы дойдут до полного слабосилия, тогда и Короля незачем будет бояться. Кстати, ко всем этим серьезным неприятностям прибавилась еще одна пренеприятнейшая чушь. В королевстве кроликов и даже в ближайших окрестностях дворца стал появляться очень маленький, но уже очень зловредный крольчонок. Однажды во время прогулки Короля со свитой в хорошо охраняемых джунглях, примыкающих ко дворцу Короля, из-за кустов неожиданно высунулся маленький крольчонок и сказал грустным голосом: -- Дяденька Король, Цветной Капусты хотца... Начальник Королевской Охраны и свита замерли от негодования. И только сам Король не растерялся, а, наоборот, как будто бы оживился. -- Ах ты, мой милый крольчонок, -- сказал он, с улыбкой приближаясь к кустам, из-за которых высовывалась грустная мордочка крольчонка. -- Цветной Капусты у нас пока нет, но очень скоро она будет, потому что за опытами мы лично следим и способствуем... А пока что тебя Королева угостит свеженьким листиком зеленой капусты. Королева, видя, что Король благодушно настроился, вынула из туалетной корзиночки свеженький листик зеленой капусты и с улыбкой поднесла его крольчонку. Крольчонок взял в лапу листик и, не выходя из глубокой задумчивости, снова повторил, ни на кого не глядя: -- Дяденька Король, Цветной Капусты хотца... Король, стараясь скрыть неловкость, развел лапами и, улыбнувшись: мол, чем богаты, тем и рады, -- двинулся дальше. Свита последовала за ним. Мужская ее половина стала говорить о разложении нравов, которое начинает проникать и в среду маленьких крольчат. Женская же половина больше негодовала по поводу некоторых крольчих, которые считают, что достаточно крольчонка родить, а о воспитании нисколько не думают. Постепенно и Король и свита успокоились и даже пришли в более хорошее настроение, чем до встречи с крольчонком. У Короля улучшилось настроение оттого, что он проявил мягкость и снисходительность по отношению к этому дерзкому крольчонку, а у свиты -- оттого, что она получила неожиданное развлечение в виде самого Короля, попавшего впросак. И вдруг на обратном пути, уже совсем близко от Королевской Лужайки, опять из-за кустов высунулась мордочка того же крольчонка, повторившего с невыразимой грустью: -- Дяденька Король, Цветной Капусты хотца. -- С кем говоришь?! -- закричал Начальник Королевской Охраны, первым придя в себя. -- Хулиган! -- закричали придворные. -- Надо привлечь родителей! -- Надо узнать, кто за ним стоит! -- воскликнула Королева и, подмигнув Начальнику Охраны, протянула ему еще один капустный лист. Начальник Охраны взял этот лист и, стараясь мягко ступать, подошел к кусту, из-за которого высовывалась мордочка крольчонка, помигивавшая своими большими грустными глазами, словно прислушиваясь к чему-то, так и не прозвучавшему, словно вглядываясь во что-то, так и не появившееся. -- А где ты живешь, милый крольчонок? -- спросил Начальник Охраны, отечески склоняясь над кустом и всей своей позой наглядно выражая отсутствие воинственных намерений. Крольчонок молча продолжал прислушиваться к чему-то, так и не прозвучавшему, продолжал вглядываться во что-то, так и не появившееся. -- А папочка с мамочкой у тебя есть? Последовало долгое, грустное молчание. -- Вот я тебе дам этот листик капусты, -- сказал Начальник Охраны наинежнейшим голосом, -- а ты мне скажешь, какой дяденька кролик тебя подослал попросить Цветной Капусты у дяденьки Короля, хорошо? И, не дожидаясь согласия, он протянул крольчонку листик капусты. -- Цветной Капусты хотца, -- сказал тот все так же грустно, однако протянутый листик капусты взял. Снова наступило долгое, тягостное молчание. И вдруг в этой тягостной тишине раздался шорох шагов какого-то кролика, который переходил тропу совсем близко от Короля и его свиты. Он очень недружелюбно посмотрел в сторону Короля и его свиты и, злобно пробормотав насчет некоторых, которые сами обжираются, а крольчонку не могут дать листик Цветной Капусты, скрылся в высокой пампасской траве. И что было особенно обидно, входя в пампасскую траву, он пару раз раздраженно отбросил от морды нависающие стебли травы, из чего неминуемо следовало, что он все еще раздражен, а о том, что он публично оскорбил Короля, он и думать не думает. Король, не сказав ни слова, повернулся и стал уходить, свита потянулась за ним. -- Задержать! -- крикнул, наконец опомнившись, Начальник Королевской Охраны. -- Кого именно? -- спросил один из охранников, не зная, кого он имеет в виду -- крольчонка или неизвестного кролика, перешедшего тропу. -- Всех! -- закричал Начальник Охраны, чем окончательно запутал своих охранников, потому что часть из них побежала за свитой. И пока их возвращали, след обоих кроликов давно простыл. Этих охранников можно было понять, потому что они знали, что Начальник Охраны день и ночь мечтает раскрыть заговор Допущенных к Столу. Они решили, что наконец он такой заговор раскрыл. Начальник Охраны, вспомнив, что у Поэта сбежал крольчонок-поводырь, решил узнать -- не он ли во время королевской прогулки столь дерзко просил Цветной Капусты? Он вызвал к себе Поэта, но тот ничего толком не мог ему сказать, хотя и был в это время в королевской свите. -- Не знаю, -- сказал Поэт, -- я его не видел, я же обычно на небо смотрю. -- Ну, а если поймаем, опознаешь? -- спросил Начальник Охраны, едва сдерживая ненависть к Поэту. -- Не знаю, -- сказал Поэт, -- я же на него обычно не смотрел, я на небо смотрел. -- Ладно, ступай, -- сказал Начальник Охраны, едва сдерживая себя. Он так мечтал когда-нибудь подвесить Поэта за уши и вставить его в таком виде приблизиться к небу, с которого тот жизнь не сводил глаз. Но, увы, Король почему-то считал нужным защищать своего придворного Поэта. -- Если этот злоумышленник -- мой поводырь, -- начал вдруг рассуждать Поэт, -- многое становится ясным... -- Что именно? -- оживился Начальник Охраны. -- Теперь становится ясным, что он, пользуясь моим слабым зрением, выдавал многих буревестников за ворон. О, сколько усталых бойцов, которых я мог взбодрить своим поэтическим голосом, бесцельно пролетели надо мной! -- воскликнул Поэт с горечью. -- Ради Бога, уйди, -- сказал Начальник Охраны, -- иначе сегодня к твоей жене вместо буревестника явится горевестник. -- Нет, горевестника не надо, -- сказал Поэт и быстро направился к выходу. Едва придя в себя после посещения Поэта, Начальник Охраны встретился с Королем и, оправдываясь за этот непредвиденный случай на прогулке, говорил, что сначала растерялся, приняв кролика, переходящего тропу, за переодетого охранника, а потом его помощники сплоховали. -- Кусочек спокойных джунглей для прогулок, -- сказал Король, -- вот все, что я у тебя прошу. -- Будет, мой Король, -- ответил Начальник Охраны многозначительно, -- а преступников выловим. -- Посмотрим, -- сказал Король и спросил: -- Слышал, какие слухи пошли по королевству? -- Слышал, -- отвечал Начальник Охраны, -- пускаем контрслухи. -- Ну и как? -- Сложно, мой Король. Точно замечено, что одни и те же кролики с удовольствием пользуются и слухами и контрслухами. -- Теперь ты видишь, кем мне приходится управлять? -- сказал Король, покачивая головой. -- Теперь вы видите, от кого мне вас приходится охранять? -- сказал Начальник Охраны. -- Тоже верно, -- согласился Король и добавил в знак окончания беседы: -- Что ж, ступай и бди. В самом деле, по королевству поползли нехорошие слухи. Одни говорили, что заблудившийся крольчонок случайно в джунглях наткнулся на выездной банкет, где, как у них водится, обжирались всеми сладостями вплоть до Цветной Капусты. Оказывается, крольчонок из-за кустов смотрел, как они едят и пьют, но потом, когда они, наевшись до отвала, стали скармливать остатки Цветной Капусты обезьянам, он не вытерпел, вышел из-за кустов и, протянув лапку, сказал: -- Дяденька Король, Цветной Капусты хотца. -- Брысь отсюда, шпион проклятый! -- оказывается, закричал Король, и охрана так затравила крольчонка, что его до сих пор ищут и никак не могут найти. -- Неужели чужим обезьянам скармливал, а для своего крольчонка пожалел? -- обычно в этом месте спрашивал кто-нибудь из слушателей. -- Не в том дело, что пожалел, -- пояснял рассказчик, -- но они не любят, чтобы рядовые кролики видели, как они сидят вокруг скатерти, измазанные соком Цветной Капусты. -- А что, Цветная Капуста мажется? -- спрашивал кто-нибудь из слушателей, громко глотая слюни. -- Во рту-то, говорят, она тает, как цветочный нектар, -- отвечал рассказчик, -- но пока до рта донесешь, говорят, мажется, потому как наинежнейший овощ грубого касательства не терпит. -- Я бы ее до рта донес, -- мечтательно грезил один из слушателей, -- она бы у меня цветным соком изошла под небом... И тут кролики вместе с рассказчиком замирали и, громко глотая слюни, представляли, как нежнейший овощ тает во рту этого сластены. По другой версии получалось, что, когда крольчонок попросил Цветной Капусты, Король, как самый последний крохобор, стал допытываться у Казначея, как отец этого крольчонка, кстати погибший в свое время в пасти удава, при жизни платил огородный налог. И пока Казначей, проверив, установил, что покойный при жизни не очень уважал огородный налог, несчастный крольчонок стоял с протянутой лапкой на посмешище Допущенных к Столу. -- Ну, хорошо, -- возмущались кролики, -- даже если родитель не очень уважал огородный налог, при чем тут крольчонок? А еще называет себя отцом всех крольчат. Самое интересное, что кролики с таким же любопытством и сочувствием рассказывали контрслух, пущенный Королевской Охраной. По этому слуху получалось, что действительно заблудившийся крольчонок набрел в глубине джунглей на чрезвычайно засекреченную плантацию, где под личным наблюдением Короля ученые кролики совместно с туземцами выводят Цветную Капусту. И вот, оказывается, крольчонок, увидев опытный кочан на грядке, сиявший всеми цветами радуги, попросил: -- Дяденька Король, Цветной Капусты хотца. И в самом деле, со стороны туземцев и некоторых оторванных от жизни ученых была попытка прогнать этого действительно заблудившегося крольчонка. Но Король, оказывается узнав, что крольчонок сирота, наклонился и, отрезав от опытного кочана самый сочный лист, дал его крольчонку, при этом сказав: -- Очень скоро все сироты будут есть Цветную Капусту. -- Интересно бы увидеть этого маленького счастливчика, -- говорили кролики, услышав столь приятный рассказ. -- Увидеть нельзя, -- отвечал рассказчик многозначительно, -- потому что он теперь засекречен как знающий месторасположение плантации. -- А-а, ну тогда, конечно, -- легко соглашались кролики с этим объяснением, таким образом, может быть, намекая, что они и сами кое в чем засекречены. Вообще кролики ужасно любили быть засекреченными. Им казалось, что засекреченных удавы глотают только в крайнем случае. Кстати, эту версию однажды услышала вдова Задумавшегося. Ее рассказывал в кругу почетных кроликов один из работников Королевской Охраны. В ту ночь она долго не могла заснуть. Слова Короля о том, что скоро сироты будут есть Цветную Капусту, не давали ей покоя. Она решила, что самое время напомнить Королю об его обещании -- как только будет возможно, заменить пенсионный паек зеленой капусты равнозначным количеством Цветной. Рано утром она явилась во дворец, где у королевского склада уже ждали другие почетные вдовы выдачи своего пайка. Всех их было около дюжины крольчих, и все они бешено завидовали друг другу, но вдова Задумавшегося по праву считалась первой среди равных. -- Мой-то еще во-он когда задумался, -- сказала она, готовясь устроить скандал, если Казначей ей не выдаст Цветную Капусту. Вдовы, стоящие в ожидании открытия склада и время от времени издававшие вдовствующие вздохи, ревниво затаили дыхание. -- О чем? -- спросил ее Казначей, выкладывая на прилавок положенный ей кочан капусты. -- О Цветной, -- отвечала вдова, откатывая от себя поданный ей кочан обычной капусты. -- В глаза не видел, -- говорил Казначей, поставив кочан на полку, -- если можешь, зайди к Королю и спроси. -- И зайду, -- угрожала вдова Задумавшегося, прислушиваясь к ропоту остальных вдов, не очень уверенно утверждавших, что они вдовствуют не хуже. -- Хуже, -- твердо отвечала им она и, уходя, добавила: -- Ваши обжирались за королевским столом, когда мой день и ночь думал о будущем. Так как ее уже побаивались, вдовы промолчали. По той же причине она без задержек прошла в королевскую канцелярию и, распахнув дверь, рыдая, вошла в кабинет Короля. Она бросилась на грудь Короля и со смелостью, дозволенной только для патриотических слез, повторяла одно и то же, что особенно раздражало Короля: -- Если б он мог встать... Если б он мог увидеть... Если б он мог встать... -- Наконец успокоившись, она, ссылаясь на рассказ о крольчонке, напомнила обещание Короля со временем заменить зеленую капусту Цветной. -- Все это ужасно преувеличено, милочка, -- отвечал Король, провожая ее до дверей. -- Конечно, опыты проходят успешно, и мы всячески способствуем, но при чем тут крольчонок... Да и как он мог попасть на засекреченную плантацию?.. Какая-то чушь все это... Едва выпроводив вдову, Король тяжело опустился в свое кресло и, тупо уставившись перед собой, повторил: -- "Если бы он мог встать..." Только этого не хватало на мою голову... -- Затем, вызвав своего секретаря, он дал ему приказ: -- Эту ведьму, если она попытается ко мне прорваться, гнать в шею... но почтительно... Вплоть до особого распоряжения... -- Насчет шеи или насчет почтительности? -- спросил секретарь, деловито записывая приказ Короля. -- Насчет вдовы, -- отвечал Король, задумавшись о новых трудностях, встающих перед его мысленным взором. Кстати, через некоторое время вдова Задумавшегося снова встретилась с работником Королевской Охраны и сказала ему, что он, такой ответственный кролик, в тот раз рассказал такую безответственную чушь про Короля и крольчонка. -- Так было надо, -- не моргнув глазом, отвечал ей работник Королевской Охраны. Тут вдова не удержалась и весьма ясно намекнула, что по данному поводу у нее была беседа с самим Королем, который лично высмеял этот сентиментальный миф. -- Значит, тогда так было надо, -- твердо повторил работник Королевской Охраны, и при этом у него даже уши выпрямились и затвердели. -- А-а, -- понимающе закивали все, кто слышал, испытывая мистическую сладость от твердой значительности его слов, -- конечно, о чем говорить... И Первая Вдова королевства тоже понимающе закивала, хотя, как мы имели возможность убедиться, была отнюдь не робкой крольчихой. Дело в том, что в королевстве кроликов был закон, который далеко не все понимали, но все хорошо чувствовали. Закон этот гласил: "Плывя в королевском направлении, можно превышать даже королевскую скорость". И сейчас все почувствовали, что слова работника Королевской Охраны как раз попадают под этот закон, оттого ему не страшно, что рассказ его отрицал сам Король. А между тем в королевстве кроликов обнаруживались все новые странности, одна другой удивительней. Во-первых, появились пьяные кролики, которые горланили свои вздорные песенки не только в джунглях, но и в ближайших окрестностях королевского дворца. Они научились запихивать дикие фрукты в дупла деревьев, доводить их там до состояния брожения, законопатив дупло, и, потом, сделав дырочку, отпивать оттуда алкогольный сок и снова залеплять дырочку кусочком смолы. Иногда они путали свое дупло с чужим, и на этом основании возникала масса глупых недоразумений, не говоря о том, что выявились ходоки по чужим дуплам, которых время от времени подстерегали истинные алкоголики и, поймав, давали полную волю своей благородной ярости. Особенно много пьяных стало попадаться после того, как кролики сделали изумительное открытие -- оказывается, перебродивший сок бузины, до этого известный в королевстве только в качестве чернил, может быть прекрасным, веселящим напитком. Открытие это, как мы знаем, сделал придворный Поэт. Во время сочинения очередных стихов он однажды отгрыз верхний конец пера фламинго, которым писал, и случайно втянул в рот по трубчатому перу несколько капель сока бузины. После этого он заметил, что утоляющая горечь сока бузины как-то помогает его творческой мысли. В конце концов он убедился, что творческая мысль его перед тем, как закрепиться на бумаге в виде стихов, требует чернил внутрь. Возможно, там идет какая-то таинственная запись, решил он и, уже упрямо окунув свое трубчатое перо в чернильницу, высасывал чернила, одновременно прислушиваясь к своему внутреннему состоянию. Так вот он и жил, не слишком скрывая и не слишком афишируя свой творческий метод. Жена его каждое утро ходила на королевский склад, где вместе с остальными продуктами получала бамбуковую банку чернил. Так как запасы чернил в королевских складах были неисчерпаемы, Казначей обычно не спрашивал у жены Поэта, отчего тот так быстро поглощает чернила. Возможно, даже спрашивал, и возможно, даже она ему правильно отвечала, но, согласно науке, в обществе кроликов в то время не было потребности в ее ответе, и никто на ее ответ внимания не обращал. Но именно в этот период кролики просто изнывали от жажды услышать ее ответ, и они его, естественно, услышали. -- Да что он у тебя, пьет чернила, что ли? -- как-то сказал Казначей без всякой злости, а только с удивлением и, вынув затычку из бочкообразного выдолба, налил ей полную банку и, заткнув сосуд, протянул ей. -- Так не пьет, но посасывает, -- отвечала жена. -- То есть как посасывает? -- удивился Казначей. -- Прямо так и посасывает -- через перо, -- объясняла жена. -- И ничего? -- спросил Казначей. -- Ничего, -- говорила жена, -- работает... Только к вечеру немного запинается. -- На язык или на походку? -- уточнил Казначей. -- Когда как, -- отвечала жена, -- раз на раз не приходится... Несколько крольчих, жен Допущенных к Столу, самолюбиво прислушивались к беседе Казначея с женой Поэта. Как только она ушла, первая же из этих женщин потребовала банку чернил, сказав, что муж ее засел на много лет писать "Славную историю королевства кроликов". Так и пошло. Потом включились вдовы во главе с Первой Вдовой королевства писать воспоминания о своих покойных мужьях, и они в самом деле собирались вечерами посидеть, почернильничать, как говорили они, вспоминая прошлые дни. Рядовые кролики, прослышав о свойствах сока бузины, вытащили откуда-то давно забытый, но не отмененный закон, гласивший: "На образование кроликов чернил не жалеть". Закон этот был введен самим Королем, когда еще только он начинал править. Потом он как-то отвлекся, махнул на просвещение рукой, а запасы чернил продолжали пополняться. И вот теперь кролики неожиданно возжаждали просвещения. Решив извлечь из этих запасов хотя бы политическую пользу, Король не стал возражать. Через два месяца, когда запасы чернил были почти исчерпаны, Главный Ученый, разделив количество истраченных чернил на общую численность кроликов, пришел к радостному выводу о всеобщей грамотности населения королевства. После этого закон "Чернил не жалеть" был отменен по случаю триумфальной победы образования, а новые небольшие запасы чернил для придворных надобностей стали тщательно фильтровать, пропуская сок бузины через толстый слой папоротниковой прокладки. Рядовых кроликов отмена закона не очень смутила, и они продолжали свое теперь уже самообразование, заквашивая чернила из гроздей спелой бузины. А между тем таинственный крольчонок появлялся то здесь, то там и всегда с какой-то рассеянной грустью просил Цветной Капусты. Однажды он даже очутился на ветке морковного дуба, росшего под окнами дворца. -- Дяденька Король, Цветной Капусты хотца, -- попросил он, покачиваясь на конце ветки у самого окна королевской спальни. Королева от возмущения упала в обморок, а Король успел поднять стражу, которая оцепила морковный дуб, предлагая крольчонку сдаться живым, а в крайнем случае, мертвым. Крольчонок ничего не отвечал, но время от времени с неряшливой меткостью бросал в стражников совершенно несъедобные, однако довольно увесистые морковные желуди. Часть стражников была тяжело ранена, зато остальные пришли в ярость и, уже осыпаемые ядрами морковных желудей, штурмом овладели этой неожиданной цитаделью, как впоследствии писали королевские историки. Стражники облазили все ветки, но крольчонка нигде не оказалось. Тогда они, решив, что он замаскировался в листве дуба, стали поочередно трясти все ветки, растягивая под каждой из них сетку из пампасской травы. Еще несколько стражников было ранено своими же трясунами, и наконец некое легкое тело свалилось в сетку и запуталось в ней. Но, увы, Король, вышедший посмотреть на возмутителя королевства, был еще более удручен. Мало того что, пока он выходил из дворца и приближался к морковному дубу, мимо него пронесли около тридцати тяжелораненых стражников, но, когда он подошел к сетке и ее осторожно распутали, в ней оказалась белка. -- Ничего, мы доберемся до его кроличьей шкуры, -- сказал Начальник Королевской Охраны и велел осторожно вместе с сеткой внести белку в помещение для допросов провинившихся кроликов. -- Еще один такой штурм -- и я останусь без армии, -- сказал Король, горестно и брезгливо оглядывая место сражения. Дело в том, что в королевстве кроликов Охрана Короля была равнозначна охране королевства и, естественно, считалась армией. Армия была вооружена бамбуковыми пиками, бамбуковыми палками и бамбуковыми трубками, выстреливающими кактусовой иглой. Убойная сила стреляющей трубки была равна среднему попугаю, но не годилась ни против шкуры туземцев, ни тем более против шкуры удавов. В сущности говоря, армия предназначалась против мелких грызунов, оспаривавших кроличьи угодья или норы, а также, и даже главным образом, против бунтующих кроликов. Приказав отпилить ветку морковного дуба, нависавшую над королевскими окнами, чтобы такие случаи не повторялись, Король ушел во дворец дожидаться результатов допроса. А между тем допросить белку так и не удалось по причине ее упорного молчания. Заставить заговорить ее было невозможно, потому что тело белки, вернее, уши были никак не приспособлены к единственному известному в те времена в королевстве методу пыток. Он состоял в том, что уши кролика связывали крепкой веревкой. Второй конец этой веревки перекидывали через балку под потолком, кролика слегка подтягивали и, вручив ему второй конец веревки, отпускали. Большой узел на том месте веревки, где она перекидывалась через балку (все предусмотрели, хитрецы!), не давал ей выскользнуть в сторону завязанных ушей кролика. В конце концов висящему кролику, чтобы освободиться от мучительной боли вытягивающихся ушей, приходилось изо всех сил подтягивать себя, чтобы взобраться на балку. Если ценой таких мучений кролик, взобравшийся на балку, признавал свою вину, его отпускали, оштрафовав согласно обвинению. Если не признавал, его спускали вниз и повторяли пытку. У крольчонка, замаскированного под белку, оказались такие маленькие уши, что никак невозможно было прикрепить к ним веревку. Пока думали и гадали, что с ним делать, неожиданно из джунглей пришла новость: крольчонок на воле и уже у нескольких ответственных кроликов просил Цветную Капусту. Пристыженному Начальнику Охраны пришлось отпустить белку. Впрочем, кроликам-снайперам был дан тайный приказ: если белка, оказавшаяся на воле, не вскочит на первое попавшееся на пути дерево, а пробежит мимо, пристрелить ее, как при попытке к бегству. К счастью для себя, белка вскочила на первое же попавшееся ей дерево. А между тем непослушание кроликов усиливалось с каждым днем. Утренний прогноз воздействия гипноза, объявляемый Глашатаем на Королевской Лужайке, встречался откровенным улюлюканьем. Скандальная история чуть не вызвала разрыва дружеских отношений между кроликами и обезьянами. Дело в том, что один из сыновей Задумавшегося (кстати, всего их было четверо и все они были порядочными забияками) избил молодую мартышку, поймав ее у водопоя. Он ее избил на том основании, что она когда-то, якобы зная, что отца его предают, никому ничего не сказала. Мать этой мартышки требовала наказания для распоясавшегося кролика, который от ее дочери требует, как она говорила, того, что он должен был бы потребовать от своих же кроликов. Была пущена в ход самая тонкая дипломатия, чтобы замять скандал, потому что затрагивались интересы слишком высокопоставленных особ. А злоумышленный крольчонок то там, то здесь продолжал появляться. Королевская Охрана сбилась с ног, ища его во всех уголках королевства. Ведь каждое новое появление крольчонка с его издевательской просьбой делало несколько смехотворной грандиозную программу по выведению Цветной Капусты. Приметы крольчонка, нарочно написанные на капустном листе, чтобы привлекать внимание кроликов, были развешены на многих деревьях джунглей. Впрочем, развешены они были достаточно высоко, чтобы кролики могли прочесть королевский указ, а съесть его не могли. Тем не менее злоумышленный крольчонок каждый раз бесследно исчезал. -- Это заговор, -- говорил Начальник Королевской Охраны, -- заговор, уходящий своими корнями к некоторым из Допущенных к Столу. Однажды был схвачен пьяный кролик, чей путь от Королевской Лужайки до норы был выслежен, а бессвязный, но подозрительный бормот выслушан и записан. -- ...А он мне, -- говорил этот пьянчуга. -- "Я вам Цветную Капусту, Цветную Капусту..." А я ему: "А что мне твоя Цветная Капуста? В гробу я ее видел, твою Цветную Капусту! Я, например, выпил свою бузиновку, закусил морковкой, которую сам же откопал у туземцев... А кто видел твою Цветную Капусту?" А он мне опять свое: "Я вам Цветную Капусту, я вам все, а вы, неблагодарные..." А я ему: "Ты нам все? Нет, ты нам ничего, и мы тебе -- ничего". А он опять: "Я вам Цветную Капусту, я вам все..." Кролик этот был схвачен и отправлен к Начальнику Охраны. По многим признакам он казался похожим на того кролика, который во время знаменитой прогулки Короля со злобным бормотанием пересек тропу и скрылся в пампасской траве. С вечера от него трудно было чего-нибудь добиться, а утром его вызвали для допроса к самому Начальнику Охраны. Начальник Королевской Охраны сидел у себя в кабинете и, готовясь к допросу, чинил перья, поглядывая на пьяницу, бормотавшего вчера подозрительные слова. Вернее, он поглядывал не столько на него, сколько на его уши. За долгие годы работы он привык оценивать подследственных кроликов по форме ушей. Некоторые уши, узкие у основания, довольно резко (для опытного глаза, конечно) расширялись, что Начальнику Охраны доставляло настоящее эстетическое наслаждение. Такие уши во время подвешивания -- хоть бантиком завязывай -- никогда не выскальзывали из петли. Именно такие уши были у этого заговорщика. В том, что он заговорщик, Начальник Охраны был уже уверен. Сами уши служили, правда, косвенным, но обстоятельным доказательством его вины. Преступный пьяница, явно ничего не подозревая о соблазнительной форме своих ушей, сам не сводил глаз с не менее соблазнительной чернильницы, только что на его глазах наполненной секретарем свежими чернилами из сока черной бузины. -- Значит, будем играть в молчанку? -- наконец сказал Начальник и слегка придвинул к себе чернильницу. Преступный кролик, стоявший возле стола, невольно сделал движение вслед за чернильницей. -- Дяденька Начальник, Цветной Капусты хотца, -- вдруг раздался знакомый голос. Начальник Охраны вздрогнул и, подняв голову, увидел крольчонка, который сидел на подоконнике с грустным видом, словно прислушиваясь к чему-то, так и не прозвучавшему, словно вглядываясь во что-то, так и не появившееся. Начальник Охраны перевел взгляд на пьяницу, чтобы уловить связь между появлением крольчонка и им. Но пьяница явно был поглощен зрелищем чернильницы, заполненной чернилами, и, кажется, вообще ничего не слышал. -- Глянь на окно, -- сказал Начальник негромко и кивнул пьянчуге. Он решил, что неожиданность появления преступного крольчонка смутит его, если они связаны. -- Сын? -- спросил пьянчуга, косясь на окно и, видимо, совершенно не в силах оторваться от чернильницы. Нет, он явно его не знает, подумал Начальник Охраны. -- Я бы такого сына... -- пробормотал он и, замолкнув, уставился на грустного крольчонка. Главное, окно, затянутое прозрачной слюдой, было закрыто, и откуда он взялся, никак нельзя было понять. -- А ты знаешь, с кем говоришь? -- спросил Начальник Охраны, лихорадочно соображая, как отразится появление крольчонка на внутренней жизни Дворца и каким образом можно связать его появление с заговором Допущенных к Столу. -- Знаю, -- неожиданно подтвердил крольчонок, и на этот раз его грустный голос как бы намекал на то, что он ничего хорошего не ждет от своих знаний. -- Значит, пришел раскалываться, -- радостно высказал вслух свою догадку Начальник Охраны. До этого крольчонок никогда ничего не говорил, кроме своей издевательской фразы. А теперь вдруг, очутившись у него в кабинете, заговорил. Начальник Охраны почувствовал, что заваривается грандиозное дело. Он замурлыкал и потер лапы от удовольствия. Мысль его заработала с необыкновенной силой. -- Как ты очутился во Дворце, я знаю, -- сказал Начальник, -- во время штурма морковного дуба ты впрыгнул в спальню Королевы... Потому-то тебя не нашли тогда... Но как ты очутился в охранном отделении? Вот что меня интересует. Учти, добровольное признание облегчит твою участь. -- У меня пропуск, -- сказал крольчонок грустно и добавил, как бы намекая на свое вечное сиротство: -- На одно лицо. -- Ну да, пропуск, -- согласился Начальник Охраны, тихо ликуя про себя, -- но кто его выдал... Я, конечно, знаю, но лучше, если ты сам... -- Вы, -- сказал крольчонок грустно и что-то протянул ему в лапе. -- Я?! -- переспросил Начальник Охраны, задохнувшись от бешенства и одновременно догадываясь, что заговорщики таким коварным путем интригуют против него. -- Да, вы, -- грустно повторил крольчонок и с неслыханной наглостью протянул ему какой-то затрепанный лоскуток, даже внешне не похожий на пропуск. И эта наглость взорвала Начальника Королевской Охраны раньше времени. Он схватил со стола тяжелый кокосовый орех, давний сувенир делегации мартышек, и швырнул его в крольчонка. Тяжелый орех пробил слюдяное окно и через несколько секунд шлепнулся во внутреннем дворе королевского дворца. По звуку было ясно, что он лопнул и из него брызнула жидкость. -- Раскололся, -- сказал крольчонок, как показалось Начальнику Охраны, с издевательским двусмыслием. Крольчонок, больше ничего не говоря, повернулся к окну и, осторожно наклонившись, чтобы не порезаться, пригнул одной лапой свои уши, вылез на ту сторону и исчез за карнизом. Еще несколько мгновений его уши торчали за окном, и было понятно, что он висит на карнизе, обдумывая, куда бы спрыгнуть. Как только уши исчезли, Начальник Охраны вскочил из-за стола, влез на подоконник и, осторожно высунув голову в дыру, крикнул вниз: -- Никто не проходил? Охранники расхаживали внизу и, находя брызги кокосового ореха, тщательно вылизывали их. Казалось, там внизу лопнул горшок с деньгами, упавший сверху, и они ищут разлетевшиеся монеты. Один из них, которому достался солидный обломок ореха, держа его над запрокинутой мордочкой (потому-то первым и заметил Начальника), тщательно скапывая в рот последние капли, ответил: -- Никто, Начальник! Остальные охранники тоже подняли головы и неожиданно стали кричать: -- Спасибо, Начальник! Кинь еще! Начальник ничего не ответил и убрал голову из пролома в окне. Тут он заметил валявшийся на подоконнике сильно увядший лист капусты с печатью королевского склада. -- Черт его знает, что делается, -- сказал Начальник и, отшвырнув капустный лист, сел к столу. -- Убег? -- спросил пьянчуга, оживляясь и глядя туда, куда упал капустный лист. Начальник посмотрел на него. Они встретились глазами. -- Убег, -- сам себе ответил пьянчуга, и глаза его засветились невинным блеском шантажа, -- нехорошо... Тем более ежели пришел сдаваться, а вы его турнули путем швыряния казенного кокоса. -- Ладно, убирайся домой, -- строго приказал Начальник. -- И учти: ничего не слышал, ничего не видел. -- Я-то пойду, пойду, -- сказал пьяница, не двигаясь с места и теперь уже опять уставившись на чернильницу, -- но ежели кто пришел сдаваться, тем более королевский преступник... Не дозволено пугать путем швыряния казенного кокоса... -- Ладно, пей и иди, -- Начальник Охраны кивнул на чернильницу. -- Ваше здоровье, Начальник, -- сказал кролик и залпом опорожнил довольно вместительную чернильницу. В то же время, наклонившись, он достал с пола капустный листик, брошенный Начальником, тряхнул его, мазанул пару раз о грудь, понюхал и, сунув в рот, стал жевать, одновременно знаками показывая, что он поднял его с пола и сунул в рот как ненужную вещь, иначе, мол, он его положил бы обязательно на стол. Пусть глотает, к лучшему, думал Начальник, мимоходом удивляясь, как быстро рядовые кролики наглеют. -- Королевская, очищенная, -- наконец выдохнул пьянчуга, -- это вещь... Быстро охмелев, он стал учить Начальника Охраны, как лучше поймать преступного крольчонка, при этом с выражением вымогательского намека продолжая держать в руке чернильницу. Но тут Начальник Охраны взглянул на него своим знаменитым взглядом, который быстро привел в чувство пьянчугу. -- Все ясно, Начальник, -- сказал пьянчуга и, поставив чернильницу на стол, пятясь, вышел из помещения. То-то же, подумал Начальник, довольный эффектом своего взгляда. Он подумал, не связан ли крольчонок с каким-нибудь придворным заговором и, если не связан еще, не правильно ли будет связать его появление с еще не открытым заговором Допущенных к Столу. Он вызвал своего секретаря и узнал у него, не спрашивал ли его кто-нибудь с утра. -- Тут один крольчонок приходил, -- ответил секретарь, -- сказал, что ты его ищешь. -- Ну, а ты? -- спросил Начальник. -- Ну, я ему сказал, -- пояснил секретарь, -- раз ты нужен Начальнику, заходи и жди. А что случилось? -- Значит, кто меня ни спросит, -- мрачно сказал Начальник Охраны, -- заходи и жди! -- Так ведь он был с королевским капустным листом, -- отвечал секретарь, -- а ведь это устаревшая, но не отмененная форма пропуска. Но что это? Разбито окно, да и ухо у вас в крови?! Покушение!!! -- К счастью для королевства, неудачное, -- сказал Начальник Охраны, -- но какая ехидина! Он сказал, что я ему дал пропуск, имея в виду капустный лист, полученный по приказу Королевы. Хорошо, что были свидетели. Опасный преступник во дворце! Перекрыть все входы и особенно выходы! Налей мне свежих чернил, да не в чернильницу, а в бокал, черт подери! Думаю, что он прячется среди королевских балерин, придется их тщательно проверить! Несмотря на перекрытые входы и особенно выходы из королевского дворца, на следующий день Король получил пренеприятнейшее известие о новой вылазке крольчонка уже на окраине королевства. Об этом рассказывал в своем секретном донесении Главный Казначей. Дело в том, что в связи с тревожными временами Король распорядился в самом глухом уголке своего королевства устроить тайный склад с капустой. В случае если королевство и в самом деле развалится, он думал вместе с женой и ближайшими сподвижниками, перекрасившись соком черной бузины, пожить там под видом богатого семейства негритянских кроликов, прибывших из далекой страны. И вот, оказывается, еще вчера, когда Главный Казначей в сопровождении пяти рабочих кроликов вносили в склад пополнение, они заметили крольчонка, сидевшего на пирамидальной вершине капустной горы, подобно маленькому грустному Кощею, восседавшему на черепах туземцев, кстати, в отличие от капусты, абсолютно несъедобных. Увидев кроликов, он, как обычно, попросил Цветной Капусты, что прозвучало особенно издевательски, учитывая, что он сидел на целой горе кочанов обыкновенной капусты. Это прозвучало так, как будто он убедился в полной пищевой непригодности всех запасов, на которых он сидел. -- Про меня ничего не говорил? -- спросил Король, мрачно выслушав рассказ. -- Нет, -- отвечал Казначей, -- но интересно, когда наверх полез один из рабочих кроликов, оказалось, что на вершине вместо крольчонка лежит кочан капусты с двумя надорванными листами, напоминающими снизу уши кролика. -- Одно ясно, -- мрачно отвечал Король, -- тайный склад рассекречен... А этот болван, Начальник Охраны, ищет его во дворце да еще и щупает моих балеринок. Должен сказать, друзья, еще два-три месяца -- и королевство кроликов развалится в результате падения производительной силы удавов. Но нет, не развалилось королевство кроликов, ибо именно в этот исторический день Удав-Пустынник приполз (потому-то он и исторический) к подземному дворцу Великого Питона и рассказал о своем открытии. Великий Питон приказал собрать довольно поредевшее племя удавов. Некоторых пришлось тащить волоком, до того они ослабли от недоедания. Один удав, залезший на инжировое дерево, росшее у входа во дворец Великого Питона, во время исполнения гимна шлепнулся с ветки и упал рядом с царем. Царь, вынужденный прервать гимн, ждал, что тот будет делать дальше. Смущенный позорным падением и нескромной близостью несчастного случая с местом возлежания Великого Питона, он пытался уползти, беспомощно дергаясь своим непослушным телом, что производило на царя и близлежащих удавов особенно гнетущее впечатление. -- Да лежи ты, ради Великого Дракона, -- наконец сказал царь и, уже решив не продолжать прерванного гимна, в сжатом виде рассказал всем о Пустыннике, который, если кто по молодости не знает, был в свое время наказан, а теперь вернулся с интересным предложением. Прощенный Пустынник со скромным достоинством сообщил о своем теоретическом открытии и его экспериментальной проверке, оказавшейся вполне удачной. Удавы, мрачно слушавшие рассказ Пустынника, стали задавать вопросы. -- А может, это был полудохлый кролик, -- спросил удав, привыкший все видеть в мрачном свете, -- может, его и давить ничего не стоило? -- Конечно, -- отвечал Пустынник, -- кролик был не в лучшем состоянии, но учтите, что и я в проклятой пустыне, питаясь ящерицами и мышами, еле двигался. -- Да что ты все о себе говоришь, -- шипели в ответ удавы, -- посмотри, на что мы стали похожи. -- Знаю, -- отвечал Пустынник с еще более заметным скромным достоинством, -- для этого я и вернулся... Теперь, уняв кролика совершенно новым способом без гипноза, я чувствую себя уверенно и спокойно. -- А когда ты его обработал? -- неожиданно спросил Великий Питон. -- Сегодня, -- отвечал Пустынник, -- разве я не сказал? -- Тебе хорошо, -- вздохнул Великий Питон, -- ты позавтракал, а я до сих пор не емши... Удавы почувствовали что-то, хотя и сами не знали что. Пожалуй, напрасно Великий Питон пожаловался, точнее, позавидовал Пустыннику. Позавидовал -- значит, признал в чем-то его превосходство. В это мгновение над удавами пронесся дух сомнения в Великом Питоне. Правда, как и у кроликов, отношения в племени были страшно расшатаны, опять же сегодня утром удав-охотник позволил себе дерзкую вспышку. -- Слушай, а сколько лет Великому Питону? -- спросил один удав у другого в задних рядах. -- А кто его знает, -- прошипел тот, -- лучше послушаем Пустынника, он дело говорит... Вопросы продолжали сыпаться. Пустынник отвечал на них со все возрастающей четкостью и скромностью. -- А каков верхний и нижний предел удушения? -- спросил один из удавов. -- Братья-удавы, -- отвечал Пустынник, -- насчет верхнего и нижнего предела я пока ничего не могу сказать, но с золотой серединкой, с кроликом, уверенно говорю, справимся. -- Это главное, -- с удовлетворением прошипели удавы. -- О, прелестная и коварная золотая середина, -- вздохнул удав, некогда избитый туземцами за попытку преподнести крольчихе кочан капусты. -- Не знаю, как насчет нижнего предела, -- сказал Великий Питон и странным взглядом оглядел удавов, -- но верхний предел мы сейчас проверим... Дави Коротышку! Удавы вздрогнули от неожиданности. Пустынник бросился на Коротышку, но тот, хотя на этот раз был и на земле, но все-таки лежал возле дерева. Он успел увернуться и влезть на кокосовую пальму. -- Души его на дереве! -- кричал Великий Питон, горячась. -- Но я на деревьях душить не умею, -- отвечал Пустынник. -- Будем ждать, пока он слезет? -- тоскливо спросил один из удавов. -- А я никогда не слезу, -- отвечал Коротышка, -- здесь хватает еды. Удавы стали стыдить Коротышку, но он, не обращая внимания на их шипение, дотянулся до грозди бананов на соседнем дереве и стал их есть, шлепая по спинам удавов шкурками, отчего те нервно вздрагивали. -- Ты обезьяна, а не удав, -- сказал Великий Питон и снова оглядел свое племя, -- тогда попробуем Косого... Где Косой? -- Как прикажете, -- все так же скромно и четко сказал Пустынник. -- Что ж, -- сказал Косой, -- я слишком стар, чтобы перестраиваться... Можешь меня душить... Пустынник свился кольцами и набросился на Косого. Они сплелись, но Косой безвольно провисал на Пустыннике, подобно тому, как в наше время усталый боксер висит на противнике. -- Ты сопротивляйся, сопротивляйся! -- крикнул царь. -- Нам нужен опыт в условиях джунглей. -- Какое уж тут сопротивление, -- вздохнул Косой и испустил дух. -- Хоть умер с пользой для дела, -- сказал Великий Питон, -- я всегда говорил, что удав, из которого говорит кролик, это не тот удав, который нам нужен. -- Что характерно, -- заметил Пустынник, отплетая от себя мертвое тело Косого, -- опыт проходит более успешно, когда подопытное существо трепещет, оказывая сопротивление. Этот трепет возбуждает и приводит в действие всю мускульную систему. -- Оттащите его подальше, -- сказал Великий Питон. -- Мы входим в новую эру, где никогда не будет таких инвалидов, как Косой, и таких выродков, как Коротышка, которого мы еще стряхнем с дерева! Пустынник мною назначается первым заместителем и пожизненным преемником Великого Питона, то есть меня. Разбредайтесь по джунглям! Тренируйтесь, развивайте свою природу! С этими словами он удалился в подземный дворец, взяв с собой для личной беседы своего преемника. С этого дня удавы начали усиленно тренироваться под руководством Пустынника, который разработал ряд классических упражнений для развития душительных мускулов. Так, например, две группы удавов, держась за вытянутого удава, старались друг друга перетянуть. На песчаном речном берегу было поставлено чучело кролика, где разрабатывались прыжки. Особенным успехом пользовалось такое упражнение. Удав подбирал два молодых дерева, растущих рядом, вползал на вершину одного из них и обвязывался там хвостовой своей частью. Потом перебрасывался на вершину другого дерева и, укрепившись головной частью, стягивался и расслаблялся, стягивался и расслаблялся. Так он мог тренироваться часами, следя, чтобы вершины этих деревьев схлестывались под одинаковым углом наклона, что служило равномерному развитию всей мускульной системы. В один прекрасный день Пустынник собрал удавов и объявил им, что Великий Питон умер, но тело его будет вечно находиться рядом с его охотничьими трофеями, поскольку Удав-Скульптор сделает из него мумию. -- Согласно воле Великого Питона, -- сказал он в конце, не теряя скромности и в то же время усиливая четкость, -- удавами будет управлять удав, то есть я. Отныне никаких дворцов... Дворец Великого Питона переименовать в Келью Пустынника. -- Можно вопрос? -- прошипел один из удавов. -- Да, -- кивнул Пустынник. -- Можно вас в честь ваших подвигов называть Великий Пустынник? -- Лично мне это не надо, но если вам нравится -- можете, -- отвечал Великий Пустынник все так же скромно и четко. А между тем удавы продолжали тренировку, сочетая ее с опытами на живых кроликах. В первое время многие удавы работали очень неточно, но постепенно способы удушения делались все более и более совершенными. А вначале удав, прыгая на кролика, часто промахивался, шлепался рядом, после чего кролик давал стрекача, а удав с отбитым брюхом уползал в кусты. Некоторые удавы в процессе удушения так запутывались в собственных узлах, что потом приходилось тратить много времени на их распутывание. А один удав настолько запутался в собственных узлах (правда, он душил довольно крупную обезьяну), что его так и не удалось распутать. В тяжелом состоянии удава доставили ко дворцу, то есть к Келье Пустынника, где его осмотрели врачи и предложили отсечь запутавшуюся часть тела, чтобы сохранить ему жизнь. -- Нерентабельно, -- отверг Великий Пустынник это предложение, -- утопить в реке... У нас уже был один инвалид... Стража отволокла неудачника к реке и утопила. Через несколько дней Великий Пустынник прочел удавам проповедь на тему "Удушение -- не самоцель". После этого был разработан ряд классических петель-удавок, и случаи запутывания удавов в собственных узлах значительно сократились. Интересные изменения произошли в экспозиции трофеев Великого Питона. Часть из них была отдана удавам для тренировки прыжков и душительных колец. Разумеется, наиболее ценные экспонаты во главе с чучелом Туземца в Расцвете Лет были оставлены. Вместо выбывших экспонатов коллекция была дополнена в первую очередь чучелом кролика, обработанного новым способом, и рядом старых трофеев, восстановленных по воспоминаниям Великого Пустынника. Личные трофеи Великого Пустынника заканчивались мумией Великого Питона с бдящими глазами, что создавало грозную двусмысленность, страшноватый намек на то, будто это самая блистательная его обработка. Тем более что среди удавов ходили темные слухи: мол, незадолго до смерти Великий Питон не то был лишен права голоса, не то лишился дара речи. Однако пора возвратиться к нашим кроликам. Первые сведения о новом поведении удавов сначала никого не беспокоили. Те кролики, которых удавам удавалось задушить, естественно, ничего не могли рассказать своим собратьям, а те, возле которых тяжело и неловко шлепались удавы, ничего не могли понять. Кролики сначала смеялись над этими случаями и даже довольно долго считали, что удавы на них кидаются с деревьев, стараясь оглушить их собственной тяжестью, раз уж гипноз не действует. Потом до Короля дошли слухи, что недалеко от зеленого холмика, где по воскресеньям возжигался неугасимый огонь в память о Задумавшемся, удавы воздвигли памятник Любимому Кролику, которому они ежедневно поклоняются, бросаясь на него со своими объятиями. -- Совсем спятили, -- сказал Король, услышав такое. -- У них теперь вместо Великого Питона появился какой-то Пустынник, -- заметил Начальник Охраны. -- Вот они и молятся, -- высказал догадку Старый Мудрый кролик. -- Молятся?! -- горько усмехнулся Король. -- А как ты разгадал знамение?! Не успел Старый Мудрый Кролик придумать ответ, как в кабинет Короля вошел его секретарь и что-то шепнул на ухо. -- Введи, -- сказал Король, заметно оживившись. Через мгновение в кабинет Короля, ковыляя, вошла истерзанная крольчиха. -- Рассказывай, -- приказал Король. Вот что рассказала крольчиха. Оказывается, она паслась на границе между джунглями и пампасами, когда на нее неожиданно напал удав и, обвив ее кольцами, стал душить. Ей с большим трудом удалось вырваться из его объятий и убежать. -- Гипнотизировать не пытался? -- спросил Король. -- Какой там гипноз, -- отвечала крольчиха, -- я такой боли в жизни не знала. Вот вывихнул мне лапу... -- А может, это была попытка изнасилования? -- предположил Главный Ученый. -- Интересно! -- воскликнула Королева. -- Вот бы тебе вывихнули лапу, -- дерзко ответила крольчиха, -- тогда бы я посмотрела, как это интересно... -- С кем говоришь? -- грозно оборвал ее Начальник Охраны. -- Тише, тише, -- сказал Король, нисколько не обращая внимания на непочтительный тон крольчихи, -- но ты ведь могла почувствовать, что он хочет от тебя? -- Я почувствовала, что он хочет меня задушить, -- отвечала крольчиха, и по выражению ее мордочки было видно, как она усиленно пытается включить свое тупенькое воображение. -- Ну, а для чего? -- нетерпеливо спросил Король. -- А для чего, я не знаю, -- ответила крольчиха. -- Ладно, милочка, ступай, -- сказал Король и, хлопнув крольчиху по плечу, добавил, обращаясь к секретарю: -- Распорядись, чтобы ей выдали недельное пособие как пострадавшей на государственной службе. Когда крольчиха, поблагодарив Короля, вышла вместе с его секретарем, Король обратился к своим помощникам: -- Ну, что вы скажете на это? -- Скажу, милый, что пораспустились твои подданные, -- заметила Королева. -- Надо бы подтянуть, -- поддакнул ей Начальник Охраны. Остальные промолчали. -- А по-моему, очень интересный случай, -- оживился Король, -- все выстраивается в один ряд... Увеличение количества без вести пропавших кроликов... Пострадавшая крольчиха... Странные упражнения удавов... Они разработали новое страшное оружие -- удушение! -- Король, ты гений! -- воскликнул Старый Мудрый Кролик. -- Зачем тебе я, зачем тебе ученые, зачем тебе Начальник Охраны, когда ты -- все! -- Успокойся, -- отвечал Король, -- я только сделал необходимые обобщения. Оповестить кроликов о страшной опасности, нависшей над ними... Кто говорил: не надо развивать свою природу? Я говорил. Теперь доразвивались до того, что живым кроликам ломают кости. Размножаться с опережением -- вот наше оружие против удавов! Известие о новом страшном оружии удавов, требующем сплочения кроликов как никогда раньше, к сожалению, в самое ближайшее время самым трагическим образом подтвердилось. Кролики выбросили в реку чучело кролика, на котором тренировались удавы, но было уже поздно. Попытка подгрызать молодняк, чтобы удавы не могли тренировать душительные мускулы, тоже окончилась ничем. Удавы стали подстерегать кроликов возле молодых парно растущих деревьев. Да и возможно ли перегрызть все молодые парно растущие деревья? Деятельность Возжаждавшего среди кроликов после того, как удавы стали душить без всякого гипноза, имела все меньше и меньше успеха. Начальник Охраны время от времени предлагал подтянуть его за уши, но Король отвергал эту крайнюю меру, считая, что, пока удавы по отношению к кроликам проявляют настоящую твердость, надо быть с кроликами помягче, иначе они совсем затоскуют. Вообще к Королю вернулось чувство юмора, тот грубоватый юмор, который так ценил и понимал его народ. -- Кажется, кое-кто нам обещал пробежать по удаву, -- говаривал Король во время кроличьей сходки, что неизменно вызывало дружеский хохот кроликов. Обычно эта шутка звучала на предложение Возжаждавшего провести те или иные реформы. -- Но вы же понимаете, что сейчас совсем другая обстановка, -- отвечал Возжаждавший на эти неприятные напоминания. -- То-то же, -- кивал Король, -- попробуй развивать природу -- и кончится тем, что удавы будут летать за кроликами. Так говорил мой отец еще в те времена, когда и в голову никому не могло прийти, что удавы откажутся от гипноза. Кролики снова притихли и стали законопослушными. Теперь они регулярно вносили в королевский дворец огородный налог, а выпивать не то чтобы стали меньше, но пили у себя в норе, а не где попало. Возжаждавший, помня изречение Учителя насчет того, что если мудрость не может творить добро, то она по крайней мере должна удлинять путь злу, пытался добиться от Главного Ученого со всей его канцелярией улучшения службы безопасности кроликов. С тех пор как удавы начали бросаться на кроликов, при этом чаще всего из засады. Главный Ученый вообще перестал выходить из дворца, вернее, выходил только во время кроличьих сходок и, разумеется, не дальше Королевской Лужайки. О проведении его ученых опытов в полевых условиях не могло быть и речи. Правда, после долгой работы, которая заключалась в расспросах случайно уцелевших кроликов, он вывел глубокомысленную формулу, согласно которой длина прыжка удава равна квадрату его собственной длины. Но кролики, хотя и пораженные четкой красотой формулы, все-таки жаловались -- под влиянием Возжаждавшего -- на то, что эту формулу никак невозможно на практике применять. Король, отчасти признавая законность этих жалоб, старался их утешить. -- У нас в руках правильная теория, -- говорил Король, -- а это уже более, чем кое-что. -- Теория-то, может, и правильная, -- отвечали кролики, -- но как же ею пользоваться, когда мы не знаем длину нападающего удава? -- Тоже верно, -- соглашался Король и, найдя глазами Возжаждавшего, добавлял: -- Кстати, тут кое-кто обещал пробежать по удаву... Измерил бы пять-шесть удавов, мы бы вывели хоть среднюю длину нападающего удава... -- Вы же знаете, что сейчас совсем другое время,--отвечал Возжаждавший, стыдливо опуская голову. -- Не только знаю, но и знал, -- неизменно отвечал Король, что всегда приводило кроликов в состояние тихого восторга. -- "Но и знал", -- повторяли кролики, разбредаясь по норам после сходки, -- что-что, а кумпешка у нашего Короля светлая. Несмотря на свои беды, а скорее даже благодаря своим бедам, кролики продолжали размножаться с опережением и, опять же благодаря своим бедам, с еще большим усердием (смертники!) продолжали воровать на туземных огородах вместе со своими единомышленниками в этом вопросе -- обезьянами. В конце концов туземцы, развивая природу своей любви к своим огородам, сумели договориться с Великим Пустынником, чтобы он отпускал удавов дежурить на огороды в качестве живых капканов. Об оплате условились просто. -- Что поймал, то и ешь от пуза, -- предложили туземцы. Удавы охотно ходили на дежурство, потому что на огородах кролики да, кстати, и обезьяны, впадая в плодово-овощной разгул, теряли всякую осторожность. -- Если б я тогда знала, что эти мерзавцы будут кукурузу сторожить, -- с элегической грустью говаривала та самая мартышка, выкусывая вшей из головы своей внучки, уже и слыхом не слыхавшей ни о Находчивом кролике, ни тем более о преданном им Задумавшемся. Кстати, однажды удав, посланный дежурить на кукурузное поле, возвратился, как было замечено некоторыми удавами, несколько смущенный. -- Что случилось? -- спросили у него. -- Кажется, дал маху, -- отвечал он, укладываясь в сыром овраге, недалеко от Кельи Великого Пустынника, -- вместо мартышки обработал жену хозяина. -- Ну и как она? -- спросили удавы, отдыхавшие в этом овраге. -- Да так, ничего особенного, -- говорил удав, -- интересно, туземец Пустыннику не пожалуется? -- А кто его знает, -- отвечал пожилой, но еще моложавый удав, -- раз на раз не приходится... То, бывает, соблазнится наш брат на хорошую жирную туземку -- и ничего. А бывает, обработаешь пигалицу, а шуму на все джунгли... -- Да эта тоже была худая и жилистая... Я ее сначала в темноте и в самом деле спутал с обезьяной, ну, а потом уже думаю: и так и так отвечать... -- Правильно сделал, -- заметил пожилой удав, -- труп лучше не оставлять... Потому что туземцы время от времени напиваются, как кролики, и забывают все, что было. Иной проспится и никак не вспомнит, то ли подарил кому-то жену, то ли просто прогнал... Кстати, -- через некоторое время добавил этот пожилой удав, любивший помогать молодым неопытным удавам, но делавший это несколько суетливо, -- пока ее не переваришь, сдавай дерьмо в комнату находок. Туземцы легко успокаиваются, если на память о проглоченном у них остается какая-нибудь железная штучка... Этот пожилой удав прямо как в воду глядел. Недели через две до мужа туземки дошли слухи, что исчезнувшую жену, оказывается, проглотил удав, стороживший его собственный огород. Особенно оскорбительно было то, что этот удав, на радость некоторым туземцам, говорил, будто спутал ее с обезьяной. И вот он пришел с жалобой к Великому Пустыннику. Тот, прежде чем принять туземца, из уважения к старинному обычаю, велел занавесить чучело Туземца в Расцвете Лет. -- Твоя удав моя жинку глотал, жинку, -- начал туземец жаловаться Великому Пустыннику, особенно напирая на оскорбительное сравнение ее с обезьяной. -- Накажем, -- обещал Великий Пустынник. -- Кстати, войдешь в комнату находок и возьмешь, если на ней были, украшения. -- Спасибо, хозяин, -- поклонился ему туземец, -- моя другой жинка возьмет. -- Ну, вот и уладил, -- отвечал Великий Пустынник, -- я всегда стоял за дружеские связи с туземцами... Туземец был очень доволен оказанным ему приемом и просил, несмотря на этот неприятный случай, в будущем не оставлять его поле без дежурства удава. Правда, в конце разговора возникла некоторая неловкость. Рассматривая чучела и справедливо восторгаясь искусством Удава-Скульптора, он сказал про мумию Великого Питона: -- Прямо как настоящий... -- А он и есть настоящий, -- отвечал Пустынник, -- только выпотрошен и залит смолой. -- А это тебя готовят? -- кивнул глупый туземец на занавешенное чучело Туземца в Расцвете Лет. -- Скорее тебя, -- ответил Пустынник непонятно, но страшновато, и туземец поспешил уйти. Пустынник не любил разговоров о своей смерти. Он даже не любил разговоров о чужой смерти, если чужая смерть могла ему напомнить собственную. Одним словом, после воцарения Пустынника жизнь удавов и кроликов вошла в новую, но уже более глубокую и ровную колею: кролики воровали для своего удовольствия, удавы душили для своего. -- Размножаться с опережением и ждать Цветной Капусты, -- повторял Король, -- вот источник нашего исторического оптимизма. И кролики продолжали успешно размножаться, терпеливо дожидаясь Цветной Капусты. -- Ты жив, я жива, -- говаривала по вечерам крольчиха своему кролику, -- детки наши живы, значит, все-таки Король прав... Кролики не понимали, что в перекличке принимают участие только живые. -- Если бы жив был Учитель... -- вздыхал Возжаждавший. -- А что я могу один и тем более в новых условиях? Впрочем, согласно изречению Задумавшегося, он старался развивать в кроликах стрекачество, чтобы удлинять путь злу. Вдова Задумавшегося создала Добровольное общество юных любителей Цветной Капусты. По воскресеньям, когда на Зеленом холмике возжигался над символической могилой Задумавшегося неугасимый огонь, она собирала там членов своего общества и вспоминала бесконечные и многообразные высказывания своего незабвенного мужа об этом замечательном продукте будущего. Свежесть ее воспоминаний о Цветной Капусте поддерживалась твердым кочаном обыкновенной капусты из королевских запасов. Однажды уже сильно постаревшие Король и Королева грелись на закатном солнце, стоя у окна, в которое когда-то заглядывал с ветки морковного дуба тот самый крольчонок, что просил Цветную Капусту. -- Находчивый -- это тот, который был с красивыми глазами, или тот, который предал Учителя? -- вдруг спросила Королева у Короля. Кстати, придворные косметички смело придавали лицу Королевы черты былой красоты, поскольку мало кто помнил, какой она была в молодости. -- Не помню... Кажется, родственники, -- отвечал Король, ковыряясь в зубах орлиным пером. -- Но кто мне надоел, так это вдова Задумавшегося. Последнее замечание Короля, хотя никак не было связано с вопросом Королевы, не вызывало сомнений: очень уж она зажилась. Ее собственные дети и даже некоторые внуки к этому времени уже погибли, а она все рассказывала случаи из жизни Задумавшегося, все вспоминала новые подробности его задушевных бесед о Цветной Капусте. Но и ее тоже можно было понять, ей так было жаль расставаться с дармовой королевской капустой, что это придавало силы для долгожития. Одним словом, всех можно понять, если время и охота. Интересно, что некоторые престарелые кролики, рассказывая молодым о прежней жизни в гипнотический период, сильно идеализировали его. -- Раньше, бывало, -- говорили они, -- гуляешь в джунглях, встретил Косого -- проходи, не останавливаясь, безопасной стороной его профиля. Или встретил Коротышку, а он на тебя и смотреть не хочет... Почему? Потому что бананами налопался, как обезьяна. -- А где они теперь? -- спрашивали молодые кролики, завидуя такой вольнице. -- Косого удавы задушили, -- отвечал кто-нибудь из старых кроликов, -- а Коротышка вообще переродился в другое животное и взял другое имя. -- Вам повезло, -- вздыхали молодые кролики. -- Раньше никто бы не поверил, -- распалялись старые кролики, -- чтобы туземцы использовали удавов против кроликов... -- А выпивка? Чистый сок бузины даром раздавали, -- вспоминали престарелые алкоголики, -- хочешь -- учись писать, хочешь -- пей, твое дело. -- Но вы забываете главное, -- напоминал кто-нибудь, -- при гипнозе, если уж тебе было суждено умереть, тебя усыпляли, ты ничего не чувствовал. -- А сейчас рядовые кролики отраву пьют, -- не давал закрыть тему престарелый алкоголик, -- сок бузины идет только для допущенных... -- Одним словом, что говорить, -- вздыхал один из старейших кроликов, -- порядок был. Удивительно, что и старые удавы, делясь воспоминаниями с молодыми, говорили, что раньше было лучше. При этом они тоже, водится, многое преувеличивали. -- При хипнозе как было, -- рассказывал какой-нибудь древний удав, -- бывало, ползешь по джунглям, встретил кролика: хлянул -- приморозил! Снова встретил -- снова приморозил! А сзади удавиха ползет и подбирает. А кролики какие были? Сегодняшние против тех -- крысы. Ты его проглотил, и дальше никаких тебе желудочных соков не надо -- на своем жиру переваривается. А сейчас ты его душишь, а он пищит, вырывается, что-то доказывает... А что тут доказывать? -- Жили же, -- мечтательно вздыхали младые удавы. -- Порядок был, -- заключал старый удав и после некоторых раздумий, как бы боясь кривотолков, добавлял: -- При хипнозе... -- Они думают, душить легко, -- часто говаривал один из старых удавов, укладываясь спать и с трудом свивая свои подагрические кольца. Хотя на вид это был далеко не тот удав, которого мы знали как удава, привыкшего все видеть в мрачном свете, на самом деле это был именно он. ___ Вот и все, что я слышал об этой довольно-таки грустной истории взаимоотношений кроликов и удавов. Если кто-нибудь знает какие-то интересные подробности, которые я упустил, я был бы рад получить их. Лучше всего письмом, можно по телефону, а еще лучше держать их при себе: надоело. Когда я записывал все это, у меня возникали некоторые научные сомнения. Я, например, не знал, в самом деле удавы гипнотизируют кроликов или это так кажется со стороны. У Брема в "Жизни животных" почему-то ничего об этом не говорится. Все мои знакомые склонялись к тому, что удавы и в самом деле гипнотизируют кроликов, хотя полностью утверждать это никто не брался. Среди моих друзей не оказалось ни одного настоящего змееведа. Но потом я вспомнил полузабытого знакомого, который любил говорить, беря командировку в пустыню Кара-Кум: "Поеду к змеям..." Хотя я знал, что он по профессии геолог, но думал, что он как-то попутно и змеями занимается. Я с трудом нашел его телефон и очень долго и безуспешно напоминал ему об этом его выражении, а он почему-то все отрицал, упирая на то, что тем или иным сотрудником филиала их среднеазиатского института он мог быть недоволен, но чтобы целый коллектив -- он лично такого не помнит. Вдобавок он у меня спросил, кто я, собственно, такой и почему я этим интересуюсь, хотя я начал именно с этого. Но он сначала, видимо, слушал меня рассеянно и благодаря моему восточному имени принял меня за кого-то из своих далеких сотрудников. -- Ах, это ты, старичок, -- сказал он, наконец все поняв и обрадовавшись. -- А я думал: кто-то из моих анонимщиков... Нет, нет, какие там змеи -- вздоха-продыха нет... Хотя, если говорить по существу, то настоящие змеи... Так как змеи в переносном смысле меня не интересовали, я пропустил мимо ушей его стенания и при первой же возможности положил трубку. -- Так это же по телевизору показывали, -- сказала одна женщина, когда я затеял разговор об удавах в дружеской компании. -- И вы видели сами? -- спросил я, обнадеженный. -- Конечно, -- сказала она, отвернувшись от зеркала, в которое глядела на себя с той педагогизированной строгостью, с какой все женщины смотрятся в зеркало, словно бы укоряя свой облик в том, что хотя он и хорош, но потенциально мог быть гораздо лучше. -- Ну и что? -- спросил я, трепеща от любопытства. -- Ну, этого самого... -- сказала она и очень выразительно поглядела на меня, -- зайчика положили в клетку с удавом... -- Ну, а дальше? -- спросил я. -- Я отвернулась, -- сказала она и еще более выразительно поглядела на меня, -- не могла же я смотреть, как этот питон глотает зайчика... Так или иначе, она ничего не могла мне сказать по интересующему меня вопросу, и я в конце концов через другого моего знакомого, у которого оказался знакомый змеевед, узнал, как смотрит наука на эту проблему. Этот змеевед с презрительной уверенностью сообщил, что никакого гипноза нет, что все это легенды, дошедшие до нас от первобытных дикарей (не наших ли туземцев он имел в виду?). Таким образом, слова его вполне совпали с наблюдениями Задумавшегося. В глубине души я всегда был в этом уверен, но приятно было услышать вполне компетентное научное подтверждение взглядов Задумавшегося кролика. Тем более что открытия этого действительно замечательного мыслителя были сделаны в те далекие времена, когда не было ни крупных научных центров, ни путеводной науки, господствующей в наши времена и ясно определяющей, какие змеи полезны, а какие вредны и почему. Задумавшемуся приходилось на собственной шкуре доказывать свою правоту. Между прочим, я заметил, что некоторые люди, услышав эту историю кроликов и удавов, мрачнеют. А некоторые начинают горячиться и доказывать, что положение кроликов не так уж плохо, что у них есть немало интересных возможностей улучшить свою жизнь. При всем своем прирожденном оптимизме я должен сказать, что в данном случае мрачнеющий слушатель мне нравится больше, чем тот, что горячится, может быть стараясь через рассказчика воздействовать на кроликов. Вот поясняющий пример. Бывает, зайдешь к знакомому, чтобы стрельнуть у него немного денег. Как водится, начинаешь разговор издалека о трудностях заработка и вообще в таком духе. И смотришь, что получается. Если ваш собеседник, подхватывая тему, горячится, указывая на множество путей сравнительно легких заработков, то так и знайте, что он ничего не даст. Если же во время ваших не слишком утонченных намеков собеседник мрачнеет и при этом не указывает никаких путей сравнительно легких заработков, то знайте, что тут дела обстоят гораздо лучше. Этот может одолжить, хотя может и не одолжить. Ведь он помрачнел, потому что мысленно расстался со своими деньгами, или, решив не давать их, готовится к суровому отпору. Все-таки шанс есть. Так и в этой истории с кроликами я предпочитаю слушателя несколько помрачневшего. Мне кажется, для кроликов от него можно ожидать гораздо больше пользы, если им вообще может что-нибудь помочь.