ное настроение, начались сходки, на которых обсуждались вопросы политического характера. Во главе министерства народного просвещения стоял тогда человек неопределенной национальности, небольшого роста, с круглой, обстриженной, как у школьников, головой, по фамилии Кассо. Он выдвинулся из ничтожных чиновников одной только своей крайней реакционностью и в этом качестве превосходил всех своих предшественников. В связи с волнением в студенческой среде Совет министров запретил студенческие собрания. Студенты с запрещением не стали считаться, и Кассо призвал на помощь полицию, занявшую помещение университета. Ректор университета Александр Аполлонович Мануйлов, занимавший эту должность по выбору, вместе со своим заместителем и проректором подали в отставку в знак протеста против ввода полиции в университет. Тогда Кассо отстранил всех трех от преподавания в университете и от занимаемых должностей как лиц, не проявивших "достаточной энергии в подавлении студенческих беспорядков". В ответ на это последовали заявления о выходе в отставку от крупнейших представителей русской науки в Московском университете. Старейшина ученого совета Климент Аркадьевич Тимирязев сказал: -- У нас нет другого пути: или бросить свою науку, или забыть о своем человеческом достоинстве. Для Вернадского, как и для Тимирязева, Лебедева, Зелинского, Чаплыгина, расставаться с университетом было смертельно тяжело, но никто из них не колебался ни одной секунды в выборе своего решения. Всех заявивших протест против действий Кассо профессоров и преподавателей оказалось сто двадцать четыре человека. Кассо объявил их уволенными. Вслед за сообщением об увольнении Владимир Иванович получил предписание -- освободить занимаемую им в зданиях университета казенную квартиру. Наталья Егоровна сказала спокойно: -- Что бог ни делает -- все к лучшему! И стала доказывать, что пока она с детьми и Прасковьей Кирилловной, энергичной своей помощницей по дому, будет готовиться и переезжать в Петербург, Владимиру Ивановичу должно отправиться в радиевую экспедицию, как было намечено уже академической радиевой комиссией. 9 мая Владимир Иванович, Самойлов и Ненадкевич были уже в Самарканде, по пути в Тюя-Муюн. Резкая перемена в образе жизни возвращала его к чистой и желанной свободной науке, и он вспомнил любимую русскую сентенцию: "Нет худа без добра!" Да и трудно было в этом древнем городе с мечетями, медресе и мавзолеями оставаться наедине со своей судьбой. Всюду толпились люди, слышались крики, двигались караваны, коляски, арбы, щелкали бичи. Можно было подумать, что весь Самарканд, и старый и новый, состоит из одних лавок, чайных, закусочных и караван-сараев. С утра до вечера шла торговля, показывали свои чудеса фокусники, все бегали, все хлопотали и торговали. Владимир Иванович, как всегда в чужих местах, бродил по лавочкам, покупал резные фигурки верблюдов, глиняные копии мавзолея Тимура, раскрашенные по оригиналу, чеканные браслеты и странные фарфоровые чашки, употребляемые только здесь, -- все для подарков. Он никогда не спорил о цене, благодарил, принимая покупку, и непременно снимал шляпу, здороваясь и прощаясь. Ненадкевич благоговейно сопровождал учителя, но иногда его простое сердце не выдерживало. Они любовались резьбою на колоннах мечети, уже переполненной народом. Владимир Иванович заметил направлявшегося в мечеть муллу, снял шляпу, глубоко ему поклонился. Мулла, не отвечая, прошел дальше. Константин Автономович оскорбился за учителя. -- Владимир Иванович, смотрите, ведь он вам не ответил ничего! -- Ну и бог с ним! -- сказал Владимир Иванович, продолжая любоваться каменной резьбой. Петербургские гости из Академии наук привлекли внимание самаркандцев. В местной газете напечатали сообщение об их приезде. Но, видимо, Ненадкевич был здесь более популярным человеком, потому что в газетной заметке поименовали академиком, возглавлявшим экспедицию, Ненадкевича, а остальных -- его спутниками. Ненадкевича разбудил хохот в соседнем номере, где ночевали Вернадский и Самойлов. Они читали газету. Часом позднее в гостиницу явился генерал-губернаторский чиновник особых поручений. Он ринулся было к Ненадкевичу, но тот направил его к Вернадскому. Чиновник в полной гражданской форме, расшаркавшись, объявил, что явился по указанию его превосходительства предложить свои услуги гостям. -- Мы как будто ни в чем не нуждаемся, -- сказал Вернадский, вопросительно оглянувшись на своих спутников. -- Передайте благодарность его превосходительству. -- Может быть, вы желаете взглянуть на раскопки знаменитой обсерватории Улугбека? -- не отставал посланец генерал-губернатора. -- Работы идут третий год, и кое-что уже можно посмотреть. То, что было вскрыто раскопками, еще не давало точного представления о сооружении, но уже свидетельствовало о его грандиозности. По каменной лестнице, уходившей куда-то под землю, посетители спустились вниз и там увидели глубокую узкую галерею, прорубленную в толще скалы. То были остатки главного инструмента обсерватории, но об устройстве его, о методах наблюдения, применявшихся Улугбеком и его сотрудниками, судить было пока очень трудно. Из подземной тишины и холода вышли на свет и тепло, словно из глубины веков. Как будто догадываясь, о чем сейчас думал Вернадский, Самойлов спросил его: Почему вы не дочитали вашего курса по истории естествознания, Владимир Иванович? -- Девятьсот пятый год! -- с нескрываемой грустью отвечал он. -- Студенты разбежались, занятия прекратились, кому же бы я читал? Но я не перестаю жалеть, что не стал историком! -- добавил он. На другой день покинули древний город. Поездка на Тюя-Муюн не оправдала ожиданий: рудник, который хотел Владимир Иванович осмотреть, оказался закрытым. Пришлось ограничиться лишь общим знакомством с месторождением. Тюя-Муюн -- это ущелье с известковыми скалами, сквозь которое пробивается река Араван с большой силою и быстротой. Проводникэкспедиции не преминул рассказать легенду о красавице Тюя-Муюн, жившей в Куня-Ургенче. Она отказалась стать женою хана Султан-суи-мурзы, и он приказал запрудить реку, чтобы лишить Куня-Ургенч воды. Остатки запруды и образовали ущелье. Путешественники внимательно выслушали рассказ проводника, надеясь в легенде открыть намек на какую-нибудь историческую действительность, но ничего не открыли. В первый раз Владимир Иванович находился в такой глуши, вдали от железной дороги, в пятидесяти верстах от ближайшего жилья. Кроме двоих его спутников, кругом не было ни одной души. Месторождение оказалось очень интересным. Ничего подобного Владимир Иванович и Самойлов еще не видывали. Урановые соединения выделились в пустотах пещер, образовавшихся в известняках. Материал для дальнейших исследований был собран, и план их намечен был здесь же. Вечером, перед отъездом, Владимир Иванович сказал Ненадкевичу: -- Мы с Яковом Владимировичем отправимся на Урал, посмотрим, как там идут дела, а вы, Константин Автономович, отправляйтесь в Петербург. Найдите где-нибудь, где хотите, помещение для нашей геохимической лаборатории! -- Как? В частном доме? -- изумился тот. -- Да, в любом подходящем доме... От академии ждать нечего, а дело не может стоять! Нам нужна своя лаборатория, и надо ее создавать, -- вдруг с неожиданным одушевлением заговорил учитель. -- Тот, кто вступил в мир науки, вступил не только в творческую личную работу. Перед ним становятся задачи активной, организаторской работы. Музей, лаборатория, кабинет, наши экспедиции -- все это, как вы знаете и сами, далеко от тишины научного кабинета! Это двадцатый век, друзья мои! Век организации! Они сидели возле потухшего костра, над ними сияли огромные звезды в черном небе, и слышен был плеск бегущей через ущелье реки. Хотелось не говорить, а только слушать. И Владимир Иванович замолчал. III ЖИВОЕ ВЕЩЕСТВО Глава XIV ПРОРОК В СВОЕМ ОТЕЧЕСТВЕ Научная работа нации может совершаться под покровом волевого, сознательного стремления правительственной власти и может идти силою волевых импульсов отдельных лиц или общественных организаций при безразличии или даже противодействии правительства. Однако она находится в прочном расцвете лишь при сознательном единении этих обеих жизненных сил современного государства. Белых ярлычков с надписью "Сдается квартира" или без всякой надписи Ненадкевич на окнах домов встречал много, но нужного для лаборатории помещения не находил. Он уже сообщил Владимиру Ивановичу о безнадежности поисков, как вдруг, проходя случайно по Биржевому переулку, заметил ярлычки на верхнем этаже большого дома и решил посмотреть, что там сдается. На звонок вышла немолодая женщина в черном платье, с часами за поясом и золотой цепочкой на груди. Она приветливо посмотрела на посетителя. Ненадкевич спросил: -- Что у вас сдается? -- А вот посмотрите! -- отвечала она и повела его за собою. Сдавалось большое, но странное помещение со стеклянным фонарем в потолке, где носилась стая проникших откуда-то голубей. Они, видимо, вили тут гнезда, летали, ничуть не стесняясь людей, садились где придется и противно гудели, топорща зоб. Заметив недоумение на лице гостя, хозяйка сказала: -- Я вам сейчас все объясню. Это когда-то была мастерская Крамского, ее специально для него выстроил владелец дома, господин Елисеев, вы, конечно, знаете... А после Крамского здесь работал мой муж, Архип Иванович Куинджи, вы, вероятно, тоже знаете. Он умер в прошлом году, я все распродала и теперь сдаю мастерскую. -- Объясните, пожалуйста, а что же это такое? -- спросил Константин Автономович, показывая наверх запрокинутой головой. -- Ах, вот что? -- весело ответила она. -- Это, видите ли, от Крамского пошло, а Архип Иванович тоже их не трогал, он очень любил голубей. Вот они каждую весну и возвращаются сюда. Да вы не беспокойтесь, -- заверила она, -- они как выведутся, так и разлетятся до новой весны... Вы художник? -- Нет, совсем напротив -- я химик. Но мне это подходит. -- Значит, вы не для себя смотрите? Для кого же? Константин Автономович объяснился, и тогда хозяйка задумалась. -- Я академика Вернадского знаю, охотно сдала бы ему мастерскую, но лаборатория... Вы понимаете, может взорваться у вас тут что-нибудь... Ненадкевичу пришлось ее успокаивать: -- О, не беспокойтесь, ведь Вернадский минералог, мы изучаем камни, только камни, начиная от алмазов и кончая булыжниками. -- А, ну это другое дело, пожалуйста, переезжайте! Так начиналась первая в мире геохимическая лаборатория, формально называвшаяся минералогической. Владимир Иванович признал, что лучшего помещения нельзя было бы и придумать: вода, канализация, свет, воздух, удобство вытяжных шкафов. Не хватало лифта, но Ненадкевича с его длинными ногами лестницы только тешили, а Вернадский привык ходить по горам и считал, что подъем нужен не только мышцам ног, но и мышцам сердца. Содержание лаборатории взяла на себя Академия наук. Средства на покупку приборов и оборудования приходилось изыскивать. Общественные и научные учреждения страны пришли на помощь руководителю исследований. На средства Общества содействия успехам опытных наук и их практических применений имени X. С. Леденцова, состоявшего при Московском университете, лаборатория приобрела спектральное оборудование. Геологический музей Академии наук и С.-Петербургское минералогическое общество обеспечили экспедицию на Байкал. Владимир Иванович с катоновской твердостью и решимостью не терял ни одного случая, не пренебрегал никаким поводом для новых и новых выступлений по неотложным задачам дня. На втором съезде деятелей практической геологии он вышел с речью, посвященной радиоактивным рудам в земной коре. Приведенные им данные основывались не только на литературе, но и на работах первых радиевых экспедиций. Руководитель и организатор их подчеркивал необходимость изучения радиоактивных руд русскими учеными. Предупреждая о возможности захвата их иностранным капиталом, Вернадский указывал на то, что избежать иностранной зависимости можно только интенсивным изучением своими силами радиоактивных богатств страны. -- Особенно нам, русским, -- говорил он, -- необходимо с самого начала быть на уровне современных знаний и стремлений в этой области, так как на огромной территории нашего государства мы имеем многочисленные признаки радиоактивных руд. Если мы оставим их без внимания, ими займутся чужие... Из всех радиоактивных элементов в то время могли иметь практическое значение только радий и мезоторий. Вернадский представил геологам типы урановых и ториевых руд, из которых можно выделять эти элементы. Обращаясь постоянно к общественности, Вернадский не давал покоя и Академии наук, и министерствам, и Совету министров, Государственной думе. Как организатор, он был неутомим и неумолим. Физико-математическому отделению Академии наук он представлял одну записку за другой, настаивая на необходимости безотлагательных исследований радиоактивных месторождений России. "Я считал и считаю, что дело и исследования радиоактивных месторождений имеет, помимо научного значения, значение государственное и требует исполнения вне очереди, так как вызывается запросами дня", -- писал он. Указывая на огромное практическое значение радиоактивности, Вернадский отмечал, что соли радия и мезотория с успехом применяются в медицине для лечения раковых заболеваний. "Необходимо предоставить больницам и лечебным учреждениям достаточное количество этих солей, -- писал он, -- что требует поисков и использования источников радия и мезотория на территории России". Одновременно Вернадский призывал объявить радиоактивные руды России государственной собственностью. Академическая радиевая комиссия по запискам Вернадского составила доклад. Доклад комиссии, одобренный конференцией Академии наук, президент академии представил министру народного просвещения с просьбой внести ходатайство Академии наук об ассигновании 169 500 рублей в Совет министров для дальнейшего направления в законодательные учреждения. Но дело было не только в денежных средствах. Время шло, а в новой лаборатории по-прежнему работали только Ненадкевич и сам Владимир Иванович. Необходимы были специалисты, знакомые с методикой измерения радиоактивности минералов и руд. И Вернадский выступает на страницах газет со статьями, в которых разъясняет необходимость изучения радиоактивных месторождений России и исследования явлений радиоактивности. Газеты публиковали беседы с Вернадским и отчеты о его выступлениях. В 1912 году в лаборатории продолжали работать только Ненадкевич и Вернадский. Устройство лаборатории еще не закончилось. Задача была в том, чтобы создать установку для химических работ с препаратами радия и для радиоактивных измерений. Такую установку постепенно построили, а затем начали устраивать специальное отделение для химико-минералогических работ вообще. Хотя в те годы вредное влияние радиоактивного излучения на живой организм еще не обращало на себя внимания, Владимир Иванович считал необходимым для точности эксперимента проводить его в изолированной обстановке. Несмотря на неустройство в лаборатории, Вернадский со своим учеником и помощником энергично занимался исследованием радиоактивных минералов, привезенных из Средней Азии. Непосредственное исследование вел Владимир Иванович. Константин Автономович в это время изучал методы анализа ториевых соединений и вел анализ сложных минералов, богатых торием. Позднее ученик и учитель начали совместную работу по синтезу соединений урана и тория. К этому времени лаборатория начала пополняться минералогами. Б. А. Линдер занимался спектроскопией минералов, А. Е. Ферсман и А. А. Тварелчлидзе -- определением различных минералов. Пришлось организовать специальное радиологическое отделение; во главе его Владимир Иванович поставил только что приехавшего из Парижа ученика Кюри -- Льва Станиславовича Коловрат-Червинского. Большой, черноволосый, поляк по национальности, веселый и шумный, с бритым, как у актера, лицом, Коловрат-Червинский быстро овладел симпатиями окружающих. Он установил приборы для радиологических измерений; там, где еще никаких приборов не существовало, сконструировал и построил их сам, после чего приступил к работе. Вскоре он уже считался виднейшим радиологом в России. Постепенно появлялись все новые и новые люди. Знавшая с детских лет Вернадского Ирина Дмитриевна Старынкевич окончила Высшие женские курсы и начала работать в лаборатории. Перевелся к Вернадскому лаборант геологического комитета, ученик Вернадского Борис Григорьевич Карпов. Появился Виталий Григорьевич Хлопин, только что получивший диплом инженера-химика. Типичный петербуржец, прекрасно воспитанный и хорошо образованный молодой человек очень понравился Владимиру Ивановичу. Хлопин пошел в ученики к Вернадскому без сомнений и колебаний и не изменил ему до конца жизни. Теперь у Вернадского было восемь сотрудников. Работы велись в разных направлениях, но все они были связаны с изучением состава и свойства русских минералов, в том числе и радиоактивных. Хлопин занимался анализом минералов, богатых торием, вместе с Вернадским работал по синтезу урановых соединений и по установлению изоморфизма соединений урана и тория. Коловрат-Червинский продолжал исследования радиоактивности различных минералов и естественных продуктов и фракций, получаемых при химических исследованиях и анализах в минералогической лаборатории. Впоследствии работы минералогической лаборатории, проводившиеся под непосредственным руководством Вернадского, были связаны с решением проблем в химии и минералогии урана, ниобия, тантала и титана. Проводились химические анализы и определения радиоактивности минералов из русских месторождений. Так создавалась крупная научная школа геохимиков и минералогов, подготовившая почву для создания в Советском Союзе собственной радиевой промышленности и развития радиогеологии. Глава XV ДЫХАНИЕ ЗЕМЛИ Хотя с точки зрения вечности достижения чистой науки, двигающие на новый высокий уровень человеческую мысль, по сути вещей гораздо более значительны и в конце концов в истории планеты и человечества более могущественны, чем величайшие завоевания прикладного знания, -- в текущей жизни, для современников, гораздо большее значение имеют крупные достижения прикладного знания. Способность Вернадского переходить от наблюдений и эксперимента к неожиданным обобщениям потрясала воображение. Идеи его не всегда вмещались в рамки существующей науки. Мертвые религиозные и философские схемы на каждом шагу хватали живую науку, и идеям Вернадского негде было жить и развиваться. В конце декабря 1911 года в Петербурге происходил Второй Менделеевский съезд. На съезде присутствовало 1700 человек, и в программу занятий входили вопросы общей химии, общей физики и их приложения во всех областях промышленности и техники. Вернадский обратился к съезду с докладом "О газовом обмене земной коры" -- по вопросу, почти совсем не изученному, а между тем во многом определяющему физические и химические процессы земной коры. Земная атмосфера является наибольшим скоплением газов, непосредственно доступных наблюдению и изучению. Вернадский обратил внимание, что состав окружающей нас атмосферы остается почти неизменным в пределах точности наших измерений, несмотря на непрерывное поглощение, например, кислорода организмами и еще большим расходованием его на разнообразные реакции окисления. Такое постоянство в составе атмосферы Вернадский объяснил тем, что химические реакции, выделяющие в атмосферу ее составные части, являются замкнутыми круговыми процессами. Превосходным примером такого кругового процесса, или цикла, и является кислород. Количество кислорода, необходимого организмам, остается почти неизменным: сколько его поглощается животными и растениями для жизни, столько же его вновь выделяется при свете зелеными хлорофиллоносными растениями. Изящный опыт проделывает для внимательного наблюдателя сама природа: во всяком пруду и замкнутом озере развивается максимальное количество организмов, ночью они поглощают кислород, днем или даже лунной ночью этот кислород вновь выделяется работой хлорофилла. Однако в истории других природных газов не все было так ясно, как в истории кислорода. -- Постоянно разными путями на земную поверхность идут огромные количества азота из земной коры. Этот процесс продолжается века и тысячелетия, миллионы лет. Куда азот девается и что с ним делается дальше? -- спрашивает Вернадский. -- Где та лаборатория в природе, которая переводит этот азот в первичные тела, разложением которых этот азот получается? Теоретически в атмосфере должны были бы находиться все газообразные тела, которые попадают на земную поверхность и на ней могут существовать в газообразном состоянии. Однако некоторые из них очень быстро изменяются в атмосфере, не сохраняются в ней -- переходят в другие соединения или, как гелий, куда-то из нее уходят. Но куда? И Вернадский бросает затихшей аудитории одну из своих гениальных идей. -- Постоянство состава отвечает лишь низким слоям атмосферы, -- говорит он спокойно, как будто читает лекцию студентам. -- Свойства верхних слоев иные, и мы можем их предвидеть теоретически. Разреженный газ приобретает новые свойства, резко отличающие его от обычного для нас газового вещества. По своим свойствам эти разреженные газовые пространства во многом напоминают среду наших безвоздушных трубок. По-видимому, слой такой разреженной материи, следующей за суточным движением Земли, совершенно незаметно переходит в независимую от Земли среду межпланетного пространства. И весьма возможно, что как газовая атмосфера нашей Земли, так и атмосферы других планет находятся между собой в известном материальном равновесии и соприкосновении. Известно, что отдельные частицы легких газов -- водорода или гелия -- могут достигать в них такой скорости движения, которая делает их независимыми от земного притяжения. Этим путем отдельные мельчайшие частицы могут непрерывно уходить из Земли в небесное пространство... Докладчик как будто ощущал взволнованный поток мыслей, шедший к нему от рядов слушателей. И, отвечая им, он продолжал: -- В данный момент нам представляется это особенно важным по отношению к гелию, так как есть все данные предполагать постоянное возникновение его на земной поверхности вследствие разрушения тяжелых элементов. В течение бесконечного ряда веков процесс, идущий в высоких частях атмосферы, может приобрести для Земли трагическое значение, ибо этим путем уходит в небесные пространства строящее нашу планету вещество! Подобно гелию, может быть, и водород уходит из земного притяжения и уносит в небесное пространство саморазрушающуюся частицу нашей Земли... По рядам слушателей прошел, наконец, шепот недоумения или протеста. Это движение в аудитории Вернадский давно знал, и оно не смущало его. -- Так или иначе, -- продолжал он, -- водород все же найден в атмосфере как ничтожный, но постоянный ее спутник. Он уходит из нее вверх и, если нет фиксирующих его процессов, может, поднявшись на большие высоты, образовывать там легкую верхнюю атмосферу, а из высот этой атмосферы отдельные атомы водорода могут уходить в небесное пространство... Но, -- с улыбкой снисхождения напомнил докладчик, -- с другой стороны, другая их часть, может быть, чуждая Земле, может входить к нам назад. Нельзя отрицать, что, в свою очередь, на тех же пограничных высотах постоянно улавливаются земным тяготением другие мелкие атомы-странники, ушедшие из других, меньших небесных светил. Как везде в земных процессах, может быть, и здесь установилось в этом отношении известное равновесие, по крайней мере на некоторое время! Указывая на неизученность газового обмена и призывая ученых идти на огромное поле работы в этой области, Вернадский подчеркнул теоретическое и практическое значение такой работы. -- Есть указания, -- сказал он, -- которые заставляют думать, что в газах мы имеем дело с продуктами наибольших нам доступных глубин и, может быть, газы являются телами, с помощью которых можно более точно, чем путем космогонических теорий или аналогий с метеоритами, дойти до представления о химии нашей планеты, а не только одной ее поверхностной пленки, как это мы делаем до сих пор, изучить химию земного шара глубже его коры... Но дело не только в одном научном интересе, а в том, что природный газ есть источник могучей энергии и эта энергия у нас в России не тронута или безумно растрачивается даром и без пользы. Она может быть разумно использована только тогда, когда будет научно изучена! Как историк науки, Вернадский хорошо знал непрочность космогонических теорий, рушившихся под напором научных фактов при каждой смене научных мировоззрений, и предпочитал любой из них эмпирическое обобщение. К тому же он видел, что в основе всех гипотез о возникновении галактических систем из первичной материи и гипотез о происхождении жизни на Земле подсознательно лежат мифы о сотворении мира и человека. Он считал, что изучение космоса должно начинаться с изучения той частицы его, которая доступна для опыта и наблюдений, и указывал на каждую новую возможность понять организованность Земли как общий планетный механизм. Кажется, именно после этого выступления Вернадского на Менделеевском съезде Александр Евгеньевич Ферсман говорил Ненадкевичу об учителе: -- Десятилетиями, целыми столетиями будут углуб ляться и изучаться эти гениальные жизненные идеи, открываться новые страницы, служащие источником новых исканий... Многим поколениям придется учиться его острой, упорной и отчеканенной творческой мысли, всегда гениальной, но иногда труднопонимаемой... И не одному нашему поколению он будет служить учителем в науке и образцом жизненного пути... Только что высказанные учителем мысли были одинаково чужды и практическому уму Ненадкевича, и художественному мышлению Ферсмана, но они волновали Ферсмана как художника, а Ненадкевича оставляли равнодушным. И в оценке значения космических идей Вернадского художественное чувство Ферсмана не обманывало. К предположению о существовании материального соприкосновения Земли с космическим пространством и другими планетами Вернадский возвращался не раз и однажды дал этому явлению поэтически точный термин. Он назвал его Дыханием Земли *. * Предвиденное В. И. Вернадским дыхание Земли ныне, спустя полвека, считается научным фактом. Крупнейший специалист в этой области академик В. Фесенков говорил: "Внешняя оболочка Солнца -- корона, простираясь на много десятков его радиусов, приобретает, как показывают радиометрические исследований, клочковатое строение и, наконец, растворяется в межпланетном пространстве. Подобным же образом происходит утечка в пространстве газов, из внешних слоев атмосфер планет, в частности, нашей Земли, которые, как показали недавние исследования, отличаются очень высокой температурой. Особенно это относится к таким легким газам, как водород и гелий", На второй день съезда с докладом выступил Николай Алексеевич Умов, старый товарищ Вернадского по Московскому университету. Он говорил о достижениях и задачах совместной науки, и, хотя доклад его носил обзорный характер, съезд слушал его в полном своем составе. Среди делегатов было много учеников знаменитого физика, и он чувствовал себя перед ними, как в университетской аудитории, да и многим из них казалось, что они сидят на очередной лекции. Владимир Иванович пробился через приветствовавших докладчика учеников и, пожимая теплую руку старика, начал говорить о его речи. Николай Алексеевич остановил его: -- Нет, уж позвольте мне вам сказать спасибо за вчерашний ваш доклад! И, постепенно отдаляясь от своих собеседников под руку с Вернадским, он стал говорить о неизбежности нового отношения естествоиспытателей к природе в свете достижений физики и химии. -- У вас в каждом слове я чувствую это новое отношение. Не человек переделывает природу, а природа сама переделывает, пользуясь нервной системой ею же созданного представителя живой материи. Мы не цари природы, мы сама природа! Вот что нового в вашем отношении к природе я вижу... Может быть, в этой характеристике сказывался больше Умов, чем Вернадский, но Владимир Иванович не возражал; его идеи не часто встречались пониманием и тем более признанием, и слушать крупного ученого о себе было приятно. Владимир Иванович постоянно вспоминал своего любимого Александра Гумбольдта: "Для того чтобы прийти к истине, нужно сто лет, а для того чтобы начать следовать ей, нужно еще сто лет", и относился спокойно к непониманию и непризнанию. Но тайно от самого себя он все же искал сочувствия и по-детски искренне радовался ему. Когда на съезде деятелей практической геологии появление Вернадского на кафедре вызвало аплодисменты, Владимир Иванович не забыл записать это в своем серьезном дневнике. Председательствовал на съезде практической геологии Александр Петрович Карпинский. Он заметил, что Владимиру Ивановичу надо бы выступить в одном из отделений академии перед предстоящим баллотированием его на освободившееся место ординарного академика. 18 января 1912 года Вернадский повторил свой доклад о газовом обмене земной коры в физико-математическом отделении, а в марте состоялось его избрание ординарным академиком. Вскоре он мог занять в академическом доме на Седьмой линии большую квартиру с огромными комнатами и высокими потолками. На ту же площадку выходила дверь другой квартиры с медной, до блеска начищенной дощечкой. На ней стояло: Иван Петрович Павлов. Глава XVI ГЕОЛОГИЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ ЧЕЛОВЕКА С человеком, несомненно, появилась новая огромная геологическая сила на поверхности нашей планеты. Летом 1913 года в Торонто, главном городе канадской провинции Онтарио, происходил очередной Международный геологический конгресс. На этом съезде Вернадский был вместе с Яковом Владимировичем Самойловым, теперь профессором Московского сельскохозяйственного института. Хотя в Москве, в университете Шанявского, Ферсман к этому времени уже прочел свой курс геохимии, конгресс в Торонто проблемами этой новой науки не занимался. Внимание конгресса остановилось на угрозе угольного голода. Из основного доклада на конгрессе выяснилось, что при самых благоприятных условиях мировых запасов угля, пригодных для разработки, человечеству хватит не больше чем на полторы тысячи лет. Но так как эти запасы распределены неравномерно между отдельными странами, то получалось, что в Соединенных Штатах запасов угля достанет на две тысячи лет. Германия останется без угля через четыреста лет, Англия же погрузится в мрак и холод уже через два столетия. Расчет этот производил впечатление. В то время доля угля в составе используемых топлив составляла 85 процентов, и признак угольного голода грозил мрачным концом цивилизации. Конечно, все понимали, что данные геологов приблизительны, многие территории не обследованы, тем не менее конгресс считал нужным поставить перед мировой промышленностью задачу вовлечения в производство новых источников энергии -- воды, ветра, солнца. О радиоактивном источнике тепла и энергии конгресс не обмолвился ни одним словом: очевидно, геологическому значению радиоактивности присутствовавшие на конгрессе геологи не придавали никакого значения. После конгресса началось большое путешествие русских делегатов по Америке. Впечатление от приводившихся на конгрессе данных по мировой добыче оказалось сильным и длительным, хотя как будто Владимир Иванович и не думал об этом. По обычаю он устроился у окна вагона. Самойлов стоял рядом, и оба молча смотрели на мелькавшие за окном леса и поля, горы и степи. Доклады на конгрессе объясняли многое в жизни страны, которая теперь наглядно проходила перед путешественниками. Леса уступали место полевым культурам. Онтарио, как вся Канада, переходила к земледелию после хищнического сведения лесов. Самойлов, не отрываясь от окна, ворчал: -- Больше всего ненавижу в людях жадность и глупость... Владимир Иванович, всегда занятый своими мыслями, отвечал, думая вслух: -- Не то, Яков Владимирович! Появление на Земле культурного человечества, овладевшего благодаря земледелию основным субстратом живой материи -- зеленым растительным веществом, -- начинает менять химический лик нашей планеты, конца, размеров и значения чего мы не знаем... Он мог бы добавить, "и что я больше всего хочу знать!", но промолчал, оторвал кусок газеты, лежавшей у него на коленях, и стал протирать им стекло наглухо закрытого окна. Поезд шел быстро, прихватывая пыль с насыпи. Она проникала в неплотности окон, осаждаясь на стекло внутри вагона. Снаружи мелкий песок, поднимаемый вихрем движения, автоматически очищал стекло от пыли. Из данных конгресса выяснилось, что в Онтарио оказались самые богатые в мире руды на никель, только что получивший свое промышленное значение. Один из докладчиков сообщил, что за истекший год здесь было добыто свыше двадцати двух тысяч тонн никеля. Возраставший спрос на никель подгонял промышленников, вносил страсти в биржевую игру, заставлял предпринимателей спешить. Доставка угля требовала времени и расходов, но кто-то решил применить для выплавки древесное топливо, благо оно было под рукою и так дешево стоило. Отсюда началось стремительное истребление лесов. Вырубали все начисто, не оставляя деревца для размножения самосевом превосходнейших канадских сосен. Где были леса -- теперь расстилались бесплодные черные равнины, но силуэты высоких труб дымили день и ночь. Владимир Иванович продолжал думать вслух, медленно облекая в слова быстробегущий поток мыслей. -- Чем больше думаю, тем яснее вижу, каким огромным химическим и геологическим фактором становится повседневная деятельность человека, -- говорил он, не отрываясь от окна. -- Подумать только: самородный никель встречался только в метеоритах и в самых ничтожных количествах, а вот здесь его за год выделяют десятками тысяч тонн... Да разве только в этом дело? Железо, олово, свинец, алюминий, никель выделяются природными процессами в ничтожнейших количествах, а человек уже теперь, когда он, в сущности говоря, только что родился, считая геологически, добывает все это в колоссальных размерах и с каждым годом все больше и больше... А сколько самородных веществ выделяется нами побочно, например при горении вообще, при сгорании каменного угля, -- азот, углерод! Нет, как хотите, но, изменяя характер химических процессов и химических продуктов, человек совершает работу космического характера, а она год от года становится и будет становиться все более и более значительным фактором... Владимира Ивановича охватило хорошо знакомое ему волнение перед приближением к какому-то новому сильному обобщению. Он продолжал с увлечением: -- Земная поверхность превращается в города и культурную землю и резко меняет свои химические свойства... Человек в общем действует в том же направлении, в каком идет деятельность органического мира. С исчезновением жизни не оказалось бы на земной поверхности силы, которая могла бы давать непрерывно начало новым химическим соединениям. Это механизм планеты, организованность -- не знаю, как точнее сказать... Он был явно и глубоко взволнован и перед тем, как замолчать вплоть до Вашингтона, заметил только вполголоса: -- Странно, что на эту сторону дела никто никогда не обращал внимания... А ведь это у всех на виду! Спутник засмеялся: -- Иван Петрович Павлов в этом случае выражался более решительно... -- Как это? Владимир Иванович посмотрел на своего спутника поверх очков, и тот ответил: -- Он говорил так: где головы у людей, если они этого не понимают?! Когда Самойлов уже забыл, что речь зашла о Павлове, Владимир Иванович сказал: -- Я с ним теперь часто вижусь. Разговор обычно о самых последних вопросах, до которых доходит точное знание, научный охват сознания... Удивительно, как он ярко и последовательно доходит до пределов и как хорошо он объясняет, чисто математически!.. В Вашингтоне интерес в путешественниках вызвала только лаборатория Карнеги. Это было небольшое двухэтажное здание, состоявшее из двух рядов отдельных комнат. Каждая комната представляла отдельную лабораторию, имевшую свою специальность, своих сотрудников, своего ученого руководителя. Переходя из одной лаборатории в другую, русские ученые последовательно знакомились с оптическими исследованиями, кристаллографическими измерениями, химическим анализом, изучением радиоактивности, термическим анализом, металлографией и еще многими другими работами по вопросам геофизики. -- Каждый вопрос или предмет исследования последовательно проходит через все лаборатории, -- объяснил систему лаборатории ее директор. -- На особом листе, -- он показал лист, который держал в руках, -- записываются результаты отдельных исследований. Если это, например, минерал, который кажется важным для решения вопроса о внутреннем строении Земли, то его образец, сопровождаемый таким листом, выходит из многообразных исследований с полным перечнем результатов... химического анализа, измерения кристаллов, определения радиоактивности... Директор проводил русских посетителей до дверей. Спускаясь по лестнице, устланной ковром, Самойлов вспомнил разговор у Тюя-Муюна о необходимости теперешнему ученому быть не только исследователем, но и организатором. -- Да, но где же у нас Карнеги? -- говорил он. -- Шановский выстроил здание для народного университета, но правительство его только терпит и то до первого повода, чтобы закрыть... Покидая Вашингтон, а затем и Америку, русские ученые не могли не сравнивать материальные возможности науки в Соединенных Штатах и в России. Но на этот раз мрачные перспективы не оправдались, и первой новостью, какою их встретил Петербург, оказалось сообщение о том, что смета Академии наук на исследование радиевых минералов одобрена правительством и внесена на утверждение в Государственную думу. Закон, предоставивший Академии наук просимую сумму, был опубликован лишь 29 июня 1914 года. Ниночка, этой весной кончавшая гимназию, вытребовала себе вместо подарка поездку с отцом на юг и в Шишаки. В Шишаках, недалеко от Сорочинцев, на самом берегу Пела, год назад Вернадские купили усадебный участок земли, и теперь там достраивался дом. По дороге из Крыма Владимир Иванович заехал в Харьков, сводил Ниночку на могилу Коли и показал ей дом, где прошло его детство. Дом давно не ремонтировался, владельцы, видимо, обрекли его на слом, и Владимир Иванович с грустью вспоминал счастливую, но невозвратимую пору жизни. Кровь дедов и прадедов всегда влекла Вернадского на Украину. Подолгу безмолвно он сидел теперь у окна и слушал, как в старом, заброшенном саду кричат соловьи, кукушки и удоды, часто ходил по обросшему дубами и вербой высокому берегу Пела. Несколько выше по реке стояла мельница, дорога туда шла переменно лесом и степью, и каждый день Владимира Ивановича начинался прогулкой до этой мельницы. В конце июня Владимир Иванович выехал в Петербург и через два дня оттуда -- в Оренбург, затем в Сибирь для обследования возможных месторождений радиоактивных минералов. В Чите его застала мобилизация. За нею последовал манифест о войне с Германией. Уже в первые недели войны начала обнаруживаться неподготовленность России к войне, неспособность правительственной власти быстро и решительно перевести промышленность на военное производство, найти сырье, найти рабочих. Одних солдат без оружия, без припасов, без талантливых командиров для победы было мало. В катастрофических следствиях первой мировой войны для России никто не сомневался уже в начале ее. Встреча с Красновым легла предостерегающей тенью на мысли и чувства Вернадского. Они встретились в Петербурге за несколько недель до смерти Андрея Николаевича. Тяжко и безнадежно больной, он, кажется, чувствовал неизбежность близкого конца жизни. Старый друг был встревожен судьбой Батумского ботанического сада, организацией которого он был занят. Война грозила разрушить все, что он успел сделать. Угнетаемый сомнениями и страхом перед немецким нашествием, он и хотел и не хотел ехать на Кавказ. Пробираясь с большим трудом и страданиями долгим кружным путем из Парижа, где его застала война, в Петербург, он все время думал о крушении дорогого ему дела. -- Правда, мы только песчинки в вихре мировой катастрофы, -- устало говорил он, -- но с этим делом связана моя личная мысль, моя личная воля... В Петербурге он узнал о том, что война не меняет предположений об организации сада. Но тревожное состояние не покидало его. Он глубже и сильнее, чем кто-либо, переживал мировую трагедию, понимал более других всю огромность начавшейся исторической развязки. В развертывавшихся событиях усталый, больной человек чувствовал и то еще более страшное, чего в них, может быть, и нет, но что он себе давно логически представлял. Художник более, чем мыслитель, он рисовал себе в формах исторической стихийной борьбы двух племен спор за место под солнцем, в котором по его стихийности он не видел места для мирного соглашения. -- Впечатление войны для него было слишком сильным, -- говорил Вернадский, узнав о смерти Андрея Николаевича. Он умер вскоре после приезда в Батум, где создавал уголок природы, столь малознакомой русским натуралистам. Основатель Батумского сада, получившего теперь мировую известность, ярко и сильно понимал, какое значение для развития русской науки должно иметь простое и доступное ознакомление с новой для нее, подтропической зоной. Военные неудачи преследовали русских военачальников. Солдатам не хватало винтовок ц снарядов. Общественные организации в форме военно-промышленных комитетов помогали военной промышленности. Они вовлекали в круговорот войны инженеров и техников, химиков и физиков, геологов и минералогов. На полях битв выдвигались неслыханные раньше приложения науки к борьбе. Ученые оказались участниками сражений. Одну из крупнейших ошибок русской власти Вернадский видел как раз в том, что царское правительство слишком слабо, слишком мало по сравнению с Германией пользовалось силами ученых, техников, экономистов. Уверенный в невозможности справиться с хозяйственным и экономическим хаосом в стране без энергичного вмешательства науки. Вернадский готовит специальную запаску Академии наук об организации в составе академии Комиссии по изучению производительных сил России. Одновременно он выступает в Обществе естествоиспытателей с сообщением "Об использовании химических элементов в России". Об отсталости горнорудной и горнозаводской промышленности в России натуралисты, собравшиеся послушать Вернадского, конечно, знали. Но то, что он рассказал им в этот вечер, превосходило самые горькие ожидания. -- Из шестидесяти одного химического элемента, которые вообще утилизируются человечеством, в России сейчас добывается тридцать один, заявил Вернадский, -- немного более половины, причем вольфрам, йод, никель, фтор стали добываться лишь с начала войны, под воздействием военно-промышленных комитетов. Это не значит, однако, что остальные не добываемые у нас элементы мы не используем, нет, конечно. Это значит, что мы их ввозим! Но картина станет еще более удручающей, если мы обратим внимание на количественную сторону дела. Некоторые, как алюминий, барий, вольфрам, йод, кобальт, никель, свинец, серебро, кремний, сера, фтор, ртуть, цинк, добываются или ввозятся в таких недостаточных количествах, что мы можем исключить их из указанного тридцать одного. Остановившись подробнее на значении алюминия, одного из распространеннейших строителей земной коры, Вернадский с горечью сказал: -- А между тем говорят, что в России будто бы нет руд на металлический алюминий. В действительности боксит у нас никогда не искался серьезно, как не разведаны месторождения многих других руд. И потому не только алюминий, у нас глину привозят из-за границы, уголь, железо... даже платину! Да, -- подтвердил Владимир Иванович, заметив недоверие слушателей, -- являясь монополистом сырой платины в мире, мы ее изделия, из нашей же платины, ввозим из-за границы. Частный случай использования химических элементов в России вновь обратил мысли Вернадского на химическую и геологическую деятельность человека вообще. Переходя на более понятный ему и его слушателям язык науки, он так охарактеризовал эту деятельность: -- С точки зрения современного научного мировоззрения, проникнутого насквозь идеями соотношения сил, равновесия, энергетики, идеями точного знания, подлежащими математическому или образно-логическому выражению, жизнь человечества как в целом, так и отдельно его общества или государства может быть сведена к переводу одних форм энергии в другие. Человек переводит в полезную ему форму энергии запасы природной энергии точно так же, как растение переводит в нужные ему формы соединений лучистую энергию солнца... Геологически самое существеннее отличие, внесенное в химическую работу живого вещества человеком, по сравнению с играющими столь важную роль в геологической истории микроорганизмами заключается в разнообразии химических изменений, вносимых человеком, в том, что он один коснулся в своей работе почти всех химических элементов и, вероятно, в конечном итоге коснется всех элементов. К такому выводу Вернадский пришел, всматриваясь в исторический ход процесса. В древние века человек сознательно или бессознательно добывал девятнадцать элементов. К началу XVIII века число их возросло до двадцати пяти. В XVIII веке оно увеличилось до двадцати восьми, в XIX -- до пятидесяти, а в XX веке -- до шестидесяти одного. Ясно, что в XX веке стремление к охвату техникой всех химических элементов пошло гораздо быстрее, чем раньше, и, весьма вероятно, очень скоро не останется ни одного элемента, не используемого человеком для себя. Самую характерную для истории земной коры сторону химической работы человечества Вернадский видел в том, что человек стремится воспользоваться до конца химической энергией элемента и потому приводит его в свободное от соединений состояние. В этом отношении человек производит совершенно ту же самую работу, которую в природе, в коре выветривания, совершают микроорганизмы: они являются здесь источником образования самородных элементов. И там и тут причина одна -- максимальное использование живым веществом химической энергии элемента. С химико-геологической точки зрения история человечества неуклонно направляется к охвату техникой всех элементов при наиболее полном и совершенном использовании их химической энергии. Если же принять во внимание кривую добычи, то окажется, что работа человечества в нашем веке несравнима в этом отношении с прошлыми веками. -- На росте этой работы, то есть техники в ее приложении к жизни, -- на использовании химической энергии -- строится культура, -- говорил Вернадский, возвращаясь к началу своей беседы, -- и та страна, которая в этом отношении наиболее полно и правильно использует свою потенциальную энергию, заключенную в царстве минералов, находится на высшей стадии развития государственной машины. Неподготовленность царского правительства к обороне страны, непонимание значения в деле обороны ее естественных ресурсов были ясны. В записке, поданной Вернадским в Академию наук, говорилось о необходимости спешного привлечения ученых к исследованию производительных сил страны, ее минерального и живого сырья. Записка принята была к исполнению в мае 1915 года. В Комиссию по изучению естественных производительных сил, именовавшуюся сокращенно КЕПС, вошли все крупные ученые того времени. Председателем был избран Вернадский, товарищем председателя -- Н. С. Курнаков, секретарями -- Б. Б. Голицын и А. Е. Ферсман. Руководя работой комиссии, Вернадский быстро привлек к работам в академии сотни лиц, раньше ей чуждых. Он немедленно приступил к изданию "Трудов" комиссии, давшей огромный материал по сырью и положившей начало созданию нашей сырьевой базы. Впервые в академии начали работать врачи, инженеры, техники, мастера прикладной науки. Дальнейшее развитие работ комиссии привело к созданию ряда научно-исследовательских институтов по всем областям знания, осуществленных, однако, только после Октябрьской революции. Популярность комиссии и практические результаты ее деятельности немедленно заявили о себе русскому обществу. Управление верховного начальника санитарной и эвакуационной части обратилось в Академию наук с просьбой указать, имеются ли в России руды висмута и представляется ли возможной выплавка из них металлического висмута. Металлический висмут перерабатывается в ряд фармацевтических препаратов, таких, как ксероформ, ферматоль, салициловокислый, азотнокислый и углекислый висмуты. Такого рода химические соединения висмута и в мирное время потреблялись в большом количестве как лечебные и антисептические средства. Во время войны потребность в них, естественно, возросла во много раз. До войны все эти препараты ввозились из-за границы, и главным образом из Германии. Теперь же ввоз их вовсе прекратился, так как и союзники России не имели в своем распоряжении месторождений висмута. Просьбу Управления санитарной и эвакуационной части передали Вернадскому. На основании минералогического материала, имевшегося в Минералогическом музее академии, Вернадский установил, что исследовательские работы надо начать в Забайкалье. Со стеклянной пробиркой в кармане Владимир Иванович поднялся в свою лабораторию и подал пробирку Ненадкевичу. -- Вы, конечно, знаете, что это такое? -- Еще бы не знать такую редкость, -- отвечал с гордостью Константин Автономович, -- это зерна гальки, добытой при золотопромывных работах на приисках Забайкалья. В Нерчинске производили анализ таких галек, в одних находили углекислый висмут, в других нашли самородный висмут! Вы знаете, как нам нужен висмут? -- А в чем же дело? -- понимая учителя с полуслова, отвечал старый ученик. -- Пожалуйста, я поеду. Пусть переведут деньги на академию, я буду отчитываться перед вами. Отправившись тем же летом в Забайкалье, Ненадкевич нашел в Шерловой горе минерал, до тех пор нигде не описанный, который он назвал базобисмутитом. Базо-бисмутит оказался богатой висмутом и легко подвергающейся обработке рудою. Продолжая свои исследования, Ненадкевич нашел еще несколько месторождений висмутовых руд и в 1918 году из руд Букукинского рудника получил первый в России из русских руд металлический висмут. Историческое значение организаторской деятельности Вернадского и возглавляемой им Комиссии по изучению производительных сил страны идет вровень с великим значением научной его деятельности. С создания КЕПС, преобразованной в 1930 году в СОПС -- Совет по изучению производительных сил, в сущности, начинается создание собственной нашей сырьевой базы, без которой немыслима никакая промышленность. В эпизоде с получением русского висмута, как небо в капле воды, отразилась деятельность комиссии Вернадского. Глава XVII ДЕВЯТЫЙ ВАЛ Твари Земли являются созданием сложного космического процесса, необходимой и закономерной частью стройного космического механизма, в котором, как мы знаем, нет случайности. В мае 1916 года умер один из секретарей комиссии, Борис Борисович Голицын, председатель ученого совета при министерстве земледелия. Вернадского просили заменить Голицына в ученом совете. Он согласился. При совете находился ряд научных учреждений. Некоторые из них имели прекрасное оборудование, и во главе их стояли крупные специалисты по агротехнике, прикладной энтомологии, сельскохозяйственной механике, земледелию. "При знакомстве с этими учреждениями и людьми, во главе их стоящими, для меня открылся новый мир, -- говорит Владимир Иванович в своих воспоминаниях. -- Я убедился в том, что в основе геологии лежит химический элемент -- атом и что в окружающей нас природе -- в биосфере -- живые организмы играют первостепенную, может быть, ведущую роль. Исходя из этих идей, создалась у нас и геохимия и биогеохимия". В то лето, кажется, первый раз в жизни Владимир Иванович не думал о своем отдыхе. На хуторе в Шишаках Гуля с двумя Нинами, женою и сестрою, обрабатывал землю, и Ниночка писала отцу, что, может быть, уйдет с Высших женских курсов, где пробыла уже год, и останется всю жизнь на земле. Владимир Иванович спокойно отвечал ей: "Я много думал об основных вопросах жизни. В общем получается, что принять "откровения", даже толстовского, не могу. Религиозные откровения, в частности христианские, кажутся мне ничтожными в сравнении с тем, что переживается во время научной работы". В августе Владимир Иванович сам отправился в Шишаки. На веревке перед домом сушились грубые холщовые рубашки, возле них с засученными рукавами ходила Ниночка. Она одевалась по-украински, сама стирала, сушила, гладила. Прасковья Кирилловна, жившая у Вернадских седьмой год, не переставала удивляться родителям и детям. Помогавшая ей по кухне девочка, собираясь в деревню, пошла отпроситься у хозяйки, но сразу не могла ее найти. Встретив Владимира Ивановича, она спросила у него: А где Наталья? -- Какая Наталья? -- переспросил он. -- Наталья Егоровна? -- Ну да! -- Не знаю, -- коротко ответил он. -- В комнатах, может быть. А через день та же девочка доложила Наталье Егоровне: -- Там Василий Андреич пришел, тебя спрашивает. Наталья Егоровна поспешно сняла передник, поправила прическу и вышла в переднюю. В дверях стоял мальчишка-подпасок. -- Странно, -- сказала Наталья Егоровна за обедом, глядя на Прасковью Кирилловну, -- я -- Наталья, а мальчишка -- Василий Андреевич! И все только смеялись. Через две недели возвратились в Петроград, и Ниночка стала ходить на курсы. Город жил глухою, скрытною жизнью, питаясь слухами и обрывками газетных сообщений. В Государственной думе открыто обвиняли жену царя в тайных сношениях с немцами, и не было человека в столице, кто не знал бы о таинственном влиянии на царя смрадного старца с удивительным именем Григорий Распутин. Перед зимними каникулами вечерний выпуск "Биржевых ведомостей" напечатал крупно среди случайного текста: "Григорий Распутин окончил жизнь", и к ночи газета была конфискована. В Москве 19 февраля 1917 года в научном институте Вернадский должен был читать свою речь о "Задачах науки в связи с государственной политикой в России". Произнесение речи "по не зависящим обстоятельствам" не состоялось, а когда Вернадский возвращался в столицу, царский поезд метался в ловушке между станциями Дно и Бологое и царь с гневным изумлением спрашивал: -- Как?! Поручик Греков командует Петербургом? Трехсотлетняя монархия Романовых рассыпалась в несколько дней. Весною Владимир Иванович заболел. Профессор Рубель обнаружил у него остро развивающийся туберкулез на почве перенесенного ранее самозалечившегося туберкулеза легких, о чем сам больной не подозревал. Когда он поправился, Рубель потребовал, чтобы Владимир Иванович немедленно уехал из города. Выехать Вернадским удалось только в июне. Оставив Наталью Егоровну в Киеве у родных, Владимир Иванович с Ниночкой и сотрудником Старосельевской биологической станции Кушакевичем отправился пешком в Вышгород, а оттуда на лодке в Староселье. Станция располагалась в лесу. Недалеко от станции, как в русской сказке, стояла избушка лесника. Дочка лесника, простая, энергичная, прямая девушка, вела хозяйство станции. На стол шли продукты с ее огорода и то, что приносили сотрудники и гости. Они покупали черный хлеб, а иногда муку, молоко, яйца в окрестных деревнях, собирали грибы попутно, когда искали вольвокс для очень интересных опытов Кушакевича. От этих забот Ниночка освобождала отца, и он мог вполне отдаваться свободному течению мыслей. Занятый своими мыслями, Владимир Иванович не переставал интересоваться работами киевских биологов в Староселье. Исследования С. Е. Кушакевича завершились тогда замечательным открытием неизвестной до того стадии в развитии вольвокса. По совету Владимира Ивановича Н. Г. Холодный начал интересную работу над железобактериями. Однажды Владимир Иванович обратил его внимание на воду из колодца, находившегося в лесничестве. В этой воде появились обильные заросли зеленых водорослей, нити которых были покрыты, как бусами, ярко-желтыми желвачками. Исследуя эти образования, Холодный установил, что они возникают в результате размножения и окислительной деятельности железобактерий. Основные понятия биогеохимии рождались здесь в непосредственной близости к тем самым живым организмам, совокупность которых Вернадский называл живым веществом. Именно здесь, в старосельевском лесу, в долгих экскурсиях по Десне с кем-нибудь из сотрудников станции -- А. В. Фоминым или Н. Г. Холодным -- впервые возникли у Вернадского понятия скорости жизни, всюдности ее, давления и приспособляемости. В старом русле Ольшанки, небольшой речки, проходившей возле Староселья, Вернадский наблюдал явление, известное в народном словаре как цветение воды. Ниночка первая заметила, как застоявшееся озерцо в старом русле вдруг стало покрываться сплошным покровом одноклеточных водорослей и каких-то организмов, распространявшихся по поверхности воды. Это был внезапный взрыв жизни вследствие создавшихся благоприятных условий размножения. Размножение организмов неизбежно связано с образованием определенных сложных химических соединений, из которых строится тело организма. Живое вещество здесь у всех на глазах приготовляло огромное количество белков, жиров, углеводов и делало это со скоростью, неведомой для лабораторий и заводов. Только обычность, повседневность явления мешала натуралистам видеть его величие и понимать его значительность. О скорости воспроизведения у мелких организмов Вернадский знал до сих пор лишь из книг, теперь он сам наблюдал ее поразительную силу. Не было, значит, ничего удивительного в том, что одна диатомея, разделяясь на части, может, если не встретит к тому препятствий, в восемь дней дать массу материи, равную объему Земли, а в течение следующего часа -- удвоить эту массу. Теперь во время прогулок или молчаливого созерцания возбужденный ум ученого замечал уже не красоту живой природы, лес, поля, цветы, плавающего в небе ястреба. Он видел динамическое равновесие созидающих живую природу невидимых сил. Он видел, как живое вещество, подобно массе газа, растекается по земной поверхности, оказывает давление в окружающей среде, обходит препятствия, мешающие его продвижению, или ими овладевает, их покрывает. Так непосредственно в общении с живой жизнью рождались научные термины: скорость жизни, давление жизни, всюдность жизни, сгущения жизни. За полвека до Вернадского крупный австрийский геолог Э. Зюсс ввел в науку представление о биосфере как об особой оболочке земной коры, охваченной жизнью. Но теперь Вернадский увидел в биосфере самую характерную черту механизма нашей планеты, сплошной покров из живого вещества, в котором сконцентрирована свободная химическая энергия, выработанная им из энергии Солнца. Несколько недель, проведенных в Староселье, Владимир Иванович считал "одними из лучших" им прожитых. Но с отъездом из Староселья эти недели не кончились. Они продолжались и после того, как он с Ниночкой перебрался в Шишаки, на свою "Бутову кобылу". Так назывался его хутор, по месту, взятому под дом на Бутовой горе. Дни стояли жаркие, в Шишаках была ярмарка, и Ниночка упросила сходить туда. Ярмарка шумела, нарядные бабы на жестяных противнях жарили в подсолнечном масле оладьи, и Ниночка наполнила ими красивый глиняный кувшин. Владимир Иванович по обычаю покупал на подарки друзьям и сотрудникам чашки, ложки, пахнущие лаком, глиняные свистульки и портсигары из березы со скрипящими крышками. Мысли о живом веществе нигде не покидали Вернадского: он начал писать с необыкновенным подъемом всех душевных и физических сил. Папку свою с выписками о живом веществе он, уезжая сюда, не захватил с собой. Благодаря этому многое выяснилось заново и многое воскресало вновь. Без выписок и подсчетов Вернадский излагал пока чистые мысли. Он понимал и ясно видел, что идет новыми путями к науке о Земле, представляя ее как согласованный в своих частях механизм. Такого одушевления и увлечения не бывало никогда раньше. Часто он уходил в лес, на гору и писал, лежа в траве, не замечая комаров. Они вились над ним с угрожающим жужжанием и напивались кровью так досыта, что сами отваливались и падали в траву. Ночами плохо спалось. Возбужденный ум продолжал жить своей жизнью, и Владимир Иванович до света слушал, как где-то далеко в камышах странно кричало что-то, называвшееся здесь водяным бугаем. Было это птицей, зверем или рыбой, никто не знал. Крик этого существа был похож на рев коровы в хлеву, и, долго слушая его, Владимир Иванович засыпал. Много лет спустя, вспоминая об этих днях, Вернадский писал: "В Шишаках на "Кобыле" в лесу я работал с большим подъемом. Я выяснил себе основные понятия биогеохимии, резкое отличие биосферы от других оболочек Земли, основное значение в ней размножения живого вещества. Я начал писать с большим воодушевлением, с широким планом изложения. Мне кажется теперь, что то простое и новое понятие о живом веществе как о совокупности живых организмов, которое мною внесено в геохимию, позволило мне избавиться от тех усложнений, которые проникают современную биологию, где в основу поставлена жизнь как противоположение косной материи. Понятие "жизнь" неразрывно связано с философскими и религиозными построениями, от которых биологи никак не могут избавиться. Оставляя в стороне представление "жизнь", я постарался остаться на точной эмпирической основе и ввел в геохимию понятие "живое вещество" как совокупность живых организмов, неразрывно связанных с биосферой, как неотделимая часть ее или функция. Живое вещество целиком отвечает жизни, поскольку она проявляется на нашей планете вне философских и религиозных наростов мысли". До Вернадского жизнь рассматривалась как случайное явление на Земле. Это убеждение вело к тому, что наука просто не замечала влияние живого на ход земных процессов, игнорировала существование на поверхности планеты, на границе ее с космической средой, особой охваченной жизнью оболочки -- биосферы. Такое положение в геологической науке явилось естественным результатом исторически сложившегося представления о геологических явлениях как о ряде случайностей. Но при таком представлении не могло возникнуть мысли о геологических явлениях как о явлениях планетных, свойственных не только одной нашей Земле: не могло родиться и представление о строении Земли как о согласованном в своих частях механизме. Вернадский первым в мире стал связывать изучение частностей этого механизма с представлением о нем как о целом. Он не делал никаких гипотез, он все время основывался на точном знании, описывая геологические проявления жизни. Чтобы не стать невольной жертвой предвзятого мышления, он отбросил все представления, которым не находил в геологической науке достаточных подтверждений. Он не считал логически неизбежным существование начала жизни, ее возникновение в ту или иную геологическую эпоху. Он не считал непреложным существование в какие-то времена огненно-жидкой или горячей, газообразной стадии Земли. Он не допускал случайного совпадения причин, производящих те или иные геологические явления. "Все эти представления, -- писал Вернадский, -- вошли в геологию из областей философских и религиозных исканий, интуитивных представлений о происхождении Земли". Он выбросил предвзятые идеи из круга своих представлений, считая их вредными для развития науки, тормозящими и ограничивающими свободную научную мысль. Не находя никакого следа их проявления в эмпирическом материале, он видел в них ненужные надстройки, совершенно чуждые имеющимся прочным эмпирическим обобщениям. То, что было написано Вернадским в Шишаках на сорока страницах разграфленной бумаги свойственным ему плотным изящным почерком, не составляло еще курса геохимии или биогеохимии. Но там были заложены основы новых наук, возникало новое мировоззрение, переворачивавшее привычные представления не одних геологов. И Владимир Иванович спокойно писал жене: "Странно как-то на себя и на весь ход истории со всеми ее трагедиями и личными переживаниями смотреть с точки зрения бесстрастного химического процесса природы". Пребывание в Шишаках было прервано телеграммой Ольденбурга, вызывавшего Владимира Ивановича в Петроград. Но с этого времени, где бы он ни находился и при каких бы условиях он ни жил, Вернадский непрерывно работал, читал и размышлял над вопросами, которые он сам себе поставил в те дни. Ольденбург -- теперь министр народного просвещения -- предложил старому другу заведовать отделом высшей школы и государственной организацией исследования научных проблем в должности товарища министра народного просвещения. Отказаться было трудно. Всегда и всюду Вернадский принимал участие в делах высшей школы, в вопросах правильной организации научной и учебной работы. Теперь предоставлялась возможность от слов и планов перейти к их осуществлению, и Владимир Иванович принял предложение. Непрочность положения Временного правительства он чувствовал, но думал: "Что-нибудь все-таки можно будет сделать!" В то очень короткое время, пока Вернадский здесь работал, был открыт Пермский университет, подготовлявшийся еще годами до революции, поднялся вопрос о новых академиях наук и в Грузии и на Украине. Большое значение имело близкое знакомство с украинским историком Николаем Прокофьевичем Василенко, другим товарищем министра. С ним Вернадскому вскоре пришлось создавать Украинскую Академию наук. Падение Временного правительства и приход к власти большевиков с каждым днем, с каждым часом становились яснее и неизбежнее. Вечером 26 октября по тогдашнему календарю Второй Всероссийский съезд Советов принял декреты о мире, о земле и создал Советское правительство во главе с В. И. Лениным. Народным комиссаром просвещения был назначен А. В. Луначарский. Сдавая Анатолию Васильевичу министерские дела и получая от него приглашение оставаться в наркомате, Вернадский заявил о своем желании вернуться к прерванным научным занятиям в Староселье и Шишаках. -- Вы останетесь в распоряжении Академии наук, -- отвечал Луначарский, -- и должны согласовать с ней вопрос... В заседании физико-математического отделения Академии наук от 22 ноября 1917 года было положено: командировать академика В. И. Вернадского в связи с состоянием его здоровья на юг для продолжения начатых им работ. Вскоре после отъезда Вернадского Ольденбург через A. М. Горького обратился к В. И. Ленину с просьбой принять его для доклада о Комиссии по изучению естественных производительных сил Академии наук и обсуждения вопроса о продолжении ее деятельности, начатой Вернадским. Горький, присутствовавший при этой беседе, рассказывал потом Ольденбургу, что, когда тот ушел, Владимир Ильич, кивнув на закрывшуюся за ним дверь, сказал: -- Вот профессора ясно понимают, что нам надо! Предложение Академии наук ученых услуг Советской власти по исследованию естественных богатств страны обсуждалось на заседании Совета Народных Комиссаров 12 апреля 1918 года. Совет Народных Комиссаров принял следующее постановление: "Пойти навстречу этому предложению, принципиально признать необходимость финансирования соответственных работ Академии и указать ей как особенно важную и неотложную задачу систематическое разрешение проблем правильного распределения в стране промышленности и наиболее рациональное использование ею хозяйственных сил". Тогда же, в апреле месяце 1918 года, был сделан B. И. Лениным "Набросок плана научно-технических работ", представлявший основные директивы Академии наук. Насколько Владимир Ильич ценил представленные Академией наук материалы по изучению и обследованию естественных производительных сил, можно судить по его сноске к плану, в которой он указывает: "Надо ускорить издание этих материалов изо всех сил, послать об этом бумажку и в Комиссариат народного просвещения, и в союз типографских рабочих, и в Комиссариат Труда" *. * Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 27, с. 288. 131 Крупнейшие проблемы, поставленные Лениным перед академией, явились той программой дальнейшей работы ее, выполняя которую Российская Академия наук превратилась в Академию наук СССР. Глава XVIII БИОГЕОХИМИЧЕСКИЕ ОПЫТЫ Наука ищет пути всегда одним способом. Она разлагает сложную задачу на более простые, затем, оставляя в стороне сложные задачи, разрешает более простые и тогда только возвращается к оставленной сложной. На первое время Вернадские поселились в Полтаве у Георгия Егоровича Старицкого, брата Натальи Егоровны. "Приехав в Полтаву в ноябре 1917 года, -- вспоминает Владимир Иванович, -- я застал там три правительства: Центральная украинская рада, во главе которой стоял профессор Голубович; правительство Донецкой рабочей республики и местный Совет рабочих и крестьянских депутатов, в котором большую роль играли железнодорожники и меньшевики". Вскоре Центральная рада в Киеве была разогнана и во главе марионеточного украинского правительства был поставлен гетман Скоропадский. Связь с Киевом у обывателей Полтавы в то время не существовала. Полтава всегда была больше связана с Харьковом и Донбассом, чем с Киевом, и о разгоне рады здесь еще никто ничего не знал. Полтаву немцы заняли как-то совершенно внезапно, почти без сопротивления. Немцы пробыли в городе несколько дней и пошли дальше. В этой обстановке Вернадский получил письмо от Николая Прокофьевича Василенко. Он предлагал Владимиру Ивановичу как можно скорее приехать в Киев для организации широкой культурно-просветительной работы. При этом он указывал на возможность создания Украинской Академии наук. Мысль об Украинской академии увлекла Вернадского, и в Киеве он легко сговорился с Василенко. Владимир Иванович поставил условием, что не будет принимать гражданства Украины, а в культурной работе на Украине будет участвовать в качестве делового эксперта, как действительный член Российской Академии наук. Вернадский тогда был в Киеве, кажется, единственным человеком, практически знакомым с академическими учреждениями и порядками. Владимиру Ивановичу пришлось председательствовать в трех комиссиях. Он занимался вопросами высшей школы, составлением устава академии, изъятием библиотек из помещичьих собраний, организацией Украинской центральной библиотеки. Комиссия по уставу закончила работу в октябре 1918 года. Вскоре состоялось первое общее собрание Украинской Академии наук. Президентом академии общее собрание избрало Вернадского. Как и всюду, где он появлялся, Владимира Ивановича к этому времени уже окружали друзья. Простая внимательность к собеседнику, полная терпимость к чужим воззрениям и искреннее желание понять их, какая-то веселая деликатность в обращении и никогда не гаснущая мысль в поднятых на вас через очки глазах необыкновенно влекли к нему людей. Все это не было выработано долгим опытом постоянных встреч и отношений, но естественно жило в Вернадском. Он всегда чувствовал себя средою, ощущающею мир, -- отсюда шли внимательность к людям, вскинутый на собеседника поверх очков взгляд серо-голубых глаз. Владимир Иванович привык уже мыслить жизнь как единый процесс -- отсюда общая снисходительность и терпимость к чужим мнениям. Когда Вернадский рассказывал о своем миропонимании, друзья становились учениками. Физико-математическое отделение Украинской Академии наук после доклада Вернадского приняло предложенную им тематику экспериментальных работ и ассигновало средства на работу и оплату сотрудников. В сущности, все это явилось началом биогеохимической лаборатории и экспериментальных работ по биогеохимии. Общая задача сводилась к выяснению роли живого вещества в химии планеты, а стало быть, и в космической химии. Частной же задачею Вернадский взял вопрос о кремниевых диатомовых водорослях, поставленный еще в конце прошедшего века англичанином Мереем. Мерей обратил внимание на то, что эти водоросли чрезвычайно распространены в океане, а количество растворенного в морской воде кремнезема очень ограниченно. Он предположил, что диатомовые водоросли берут нужный им кремнезем из взмученной в воде глины, разлагая ее каолиновое ядро. По прежним своим работам у Ле Шателье Вернадский знал, что при разложении каолинового ядра выделяется тепло. Он предположил, что, разлагая каолиновое ядро, диатомовые получают свободную энергию в виде тепла, которую и используют для жизни. Молодой химик В. М. Науменко под руководством Вернадского поставил соответствующие опыты в лаборатории сахарозаводчиков. Вскоре, однако, он был убит в одну из ночных тревог. Такие тревоги отравляли жизнь в Киеве. Немецкие войска занимались грабежами, преследованием подозреваемых в большевизме, обысками и внезапными нападениями. По большей части нападающие даже оставались неопознанными: были ли то немцы или банды дезертиров -- никто не знал. Науменко был одной из жертв такого ночного нападения. Из поставленных Науменко с исключительной тщательностью опытов большая часть погибла. Колбы полопались от холода, но один из контрольных опытов сохранился, и, продолжая с ним работу, другой помощник Вернадского довел дело до конца. Диатомеи выращивались на подольском каолине. Проведенные эксперименты показали, что предположение Вернадского полностью отвечало действительности. Результаты этих опытов докладывались Вернадским позднее в Парижской Академии наук после проверки их в биогеохимической лаборатории Академии наук Советского Союза. Первым выступлением Украинской Академии наук перед международной научной общественностью явилось сообщение Вернадского о присутствии в организмах мышей никеля. До опытов в Киеве считалось, что в живом веществе никеля нет. Анализ мышей на никель проводила Ирина Дмитриевна Старынкевич. Она проделала отлично весьма трудный анализ, тем более трудный, что необычайно энергичная и смелая женщина дрожала от отвращения, закладывая мышей в автоклав. -- У вас идиосинкразия к живому веществу, -- говорил ей Вернадский. -- Но ото только сначала, потом не будете обращать внимания... Однако она мечтала возвратиться к прерванной работе по моноциту, начатой в Петрограде. Это была первая ее работа после испытательного анализа, порученного ей Ненадкевичем. Анализ животных и растений для установления качественного и количественного нахождения химических элементов в организмах Вернадский производил, чтобы иметь данные, сравнимые с анализами минералов. Таких данных почти не существовало, и с каждым новым экспериментом стали открываться интереснейшие факты. Так, почвоведы считали, что растения берут из почвы пятнадцать элементов, а животные, питающиеся растениями, получают те же элементы через усвоение растительной пищи. Геохимическое исследование растений, произведенное в Киеве под руководством Вернадского М. И. Бессмертной, привело к предположению, что в почве имеются все известные тогда 87 химических элементов. Сотрудники Вернадского нашли постоянное присутствие в трех видах мха и в шестнадцати видах цветковых растений 26 элементов. Конечно, не во всех растениях присутствуют все элементы, находящиеся в почвах, однако становилось несомненным, что там их значительно больше, чем полагают почвоведы. Кроме элементов, перечисляемых почвоведами, Вернадский установил присутствие в растениях и животных целого ряда редких элементов, как никель и кобальт. Сотрудникам, работавшим тогда под непосредственным и строгим руководством Вернадского, производимые опыты иногда казались бесплодными, а присутствие в организмах таких элементов, как кобальт, казалось чистой случайностью, не имеющей никакого значения. Вернадский исходил из убеждения, что случайностей в природе нет, и надеялся, что с накоплением новых и новых данных анализа будет постепенно выясняться и значение сверхмалых количеств элементов, входящих в состав организмов *. * О значении кобальта в жизни организма можно судить хотя бы потому, что кобальт входит в состав витамина B12. Первые биогеохимические опыты, произведенные в неблагоприятной обстановке, оказались весьма серьезными как по своему научному значению, так и по своему влиянию на сотрудников Владимира Ивановича. Для многих из них общение с руководителем стало и школой и судьбою: геохимия приобрела в них терпеливых и преданных работников на всю жизнь. В тяжелых условиях гражданской войны, меняющихся правительств, даже имея средства, работалось нелегко. Нормальная жизнь расстраивалась, деньги имелись, но лаборатории не отапливались; для опытов с живым веществом, несмотря на обещание санитарного управления, не удалось получить килограмма вшей. Можно было бы опустить руки, но Вернадский не терял душевной твердости. "Чем больше думаю, тем больше убеждаюсь в правильности моего курса!" -- писал он Ферсману, и эта уверенность рождала силу сопротивления внешней среде. Во втором полугодии 1918/19 учебного года Вернадский начал читать свой курс геохимии. Слушателями были не только студенты. Многие киевские ученые и университетские профессора интересовались идеями русского ученого. Об этих идеях говорили все как о новом слове науки, как об откровении гениального ума. На лекции Вернадского являлся чуть ли не весь ученый мир Киева. Среди молодых киевских профессоров был Борис Леонидович Личков, секретарь одной из комиссий, возглавлявшихся Вернадским. Русский по происхождению, он прекрасно знал украинский язык и как украинский деятель попал в комиссию по высшей школе и по вопросам, касающимся ученых. Лекции Вернадского превратили Личкова в его преданнейшего ученика. Он энергично взялся за организацию геологического кружка при университете. В этом кружке Вернадский впервые выступил с лекцией о живом веществе. "Странное, ненормальное впечатление производил Киев и Украина в то время, -- вспоминает Владимир Иванович. -- Киев был переполнен немецкими офицерами, которые расхаживали по Крещатику, сидели в кофейнях. Приходили немецкие газеты, которые давали неверное освещение тому, что делалось в это время у нас и в Западной Европе, но никаких других известий мы не имели. На юге, в Подолии, были австрийские войска. Внешне в Киеве казалось все благополучно. Не помню сейчас фамилии какого-то немецкого генерала, который объехал на автомобиле весь Крым и писал восторженные статьи про "наш прекрасный Крым" в киевской немецкой газете. Мы, однако, чувствовали, что все окружающее нас -- декорум, а действительность -- другая". Так оно и было. Вскоре стали доходить слухи о том, что на Украине идут крестьянские восстания, в Германии началась революция, к Киеву подходят советские войска. Выйдя рано утром 5 февраля 1919 года, как всегда, на прогулку, Владимир Иванович увидел, что город занят какими-то войсками, по-видимому русскими. На вопросы "Кто они?" солдаты не отвечали. В тот же день они исчезли, и общее собрание академии, назначенное на этот день, состоялось в доме, хорошо знакомом Вернадскому -- в бывшей первой гимназии. На этом собрании решено было командировать А. Е. Крымского, как непременного секретаря, приветствовать подходившую к городу Особую Украинскую Красную Армию. Советские войска вошли в город с торжественной простотою и гордостью. Население радовалось приходу настоящей власти, наступлению настоящего порядка. Весною в цветущий Киев с поручением от президиума Российской Академии наук явился Ферсман. Он поблагодарил Владимира Ивановича за представление его в академики, сообщил, что по новому порядку он избран академиком без предварительного адъюнктства, а затем заговорил о взятом им поручении. -- Пополнить академическую библиотеку украинскими изданиями за последние годы и вообще установить взаимную связь обеих академий... Главное же, -- добавил он, улыбаясь, -- конечно, с вами повидаться, Владимир Иванович! Он не потерял своей подвижности, добродушия и оживленности, став академиком, но похудел, хотя и уверял всегда, что полнеет от неправильного обмена веществ, а вовсе не от излишней приверженности к гастрономии. -- Что Ольденбург? Где Шаховской? Не слышали ли что-нибудь о Гревсе? Самойлове? Не вернулся ли из Сибири Ненадкевич? -- спрашивал Владимир Иванович. Ферсман рассказывал о знакомых, о переезде правительства в Москву, о Петрограде. Горький организовал Дом литераторов ц Дом ученых, где выдаются пайки, есть парикмахерская. Театры работают, как всегда, но трамваи из-за тесноты и давки недоступны для многих. Глазунов продолжает дирижировать, но, когда его видишь в концертном зале, кажется, что фрак на нем с чужого плеча. Первый раз за всю свою сознательную жизнь Владимир Иванович не поднялся в десять часов, слушая рассказчика. Но Ферсман сам вспомнил о времени и ушел. Через несколько дней он сделал большой доклад общему собранию Украинской академии о научной работе в России. Несмотря на тяжелые условия жизни и работы в Петрограде, Владимир Иванович хотел возвратиться в Петроград. Он оставался председателем любимейшего его детища -- Комиссии по изучению естественных производительных сил, во главе которой по необходимости теперь стояли Н. С. Курнаков и А. Е. Ферсман. Предложенный В. И. Лениным план работ академии более всего относился к созданной Вернадским комиссии, и Владимир Иванович ревниво чувствовал, что он там нужнее, чем здесь. Однако и созданная Украинской академией такая же комиссия избрала Владимира Ивановича своим председателем. Ферсман просил его пока оставаться в Киеве для координации работы обеих комиссий. Осенью ряд украинских академиков во главе с Вернадским должен был выехать в Ростов-на-Дону для обсуждения вопроса о положении Украинской академии, не имевшей средств для выплаты жалованья служащим и оплаты расходов. Переговоры закончились, делегаты вернулись в Киев, но денежный перевод не приходил. Вернадский снова отправился в Ростов-на-Дону. Возвращаться оттуда пришлось через Новороссийск пароходом. В Ялте Владимир Иванович сошел с парохода, предвидя у себя сыпной тиф, валивший кругом людей. Так оно и вышло. Жена и дочь, вышедшие к пароходу повидаться с отцом, отвезли его на дачу С. М. Бакуниной, племянницы Натальи Егоровны, где они жили в это время, Она настояла, чтобы Владимир Иванович остался у нее. Он уже не мог спорить, охваченный сотрясающим ознобом, и чувствовал только потребность в покое. Его уложили в постель, он благодарно улыбнулся Наталье Егоровне и потерял сознание. Очнувшись, он увидел возле кровати невысокого, плотного человека, которого знал раньше, когда жил на этой же даче три года назад, но не успел ничего сказать. Это был доктор. Иногда он видел возле себя Наталью Егоровну с доктором, иногда Ниночку, и казалось, что доктор никогда не отходит от кровати. Когда Владимир Иванович вернулся вдруг к полному сознанию, в комнате никого не было. В стекла двери, выходившей на террасу, било утреннее солнце, и теплый луч грел руку, лежавшую поверх одеяла. Он не узнал своей руки и, приблизив к лицу, стал рассматривать ее, припоминая, что было после парохода. Когда вошла Наталья Егоровна, он уже все помнил и, смеясь от счастья выздоровления, сказал: -- А где же доктор, Наташенька, мне кажется, он не отходил от меня ни днем, ни ночью? -- Да оно почти так и было... -- со странной печалью ответила Наталья Егоровна. Владимир Иванович пристально посмотрел во влажные глаза жены и с неприятным предчувствием спросил: -- Где он? И тогда, заплакав покорно и тихо, она ответила: -- Вчера похоронили! Позднее, встав с постели, Владимир Иванович узнал, что также от сыпного тифа умер и провожавший его в Новороссийске профессор Евгений Николаевич Трубецкой. Выздоровление тянулось всю зиму, и болезнь, может быть, оставила своп след на сердце. Однако в феврале Владимир Иванович мог уже принять предложение Таврического университета в Симферополе прочесть курс лекций по геохимии. Особенный интерес представляла лекция Вернадского "О роли человека, его сознания и воли для жизни природы", прочитанная и на кооперативных курсах. Она говорит об усиливающемся внимании ученого к деятельности человека как геологического и химического фактора, что впоследствии вылилось в необыкновенное учение Вернадского о ноосфере, взволновавшее весь ученый мир Европы. В начале учебного 1920/21 года Вернадского избрали ректором университета, но с прекращением гражданской войны уже в январе явилась, наконец, возможность вернуться в Киев или Петроград. Владимир Иванович выбрал Петроград. Тогда за ним и семьей Ольденбурга, находившейся в Крыму, академия прислала отдельный вагон. Тогдашний народный комиссар здравоохранения Н. А. Семашко, бывший ученик Вернадского, распорядился прицепить вагон к санитарному поезду. Так Вернадский добрался до Москвы. В окна вагона он видел новую, быстро перестраивающуюся на мир и отдых страну. За своим столиком он записывал множество мыслей, а когда наступал вечер и стеариновые короткие свечи сгоняли людей в тесные кучки под фонарем, Владимир Иванович в овчинном полушубке, в солдатских ботинках и обмотках защитного цвета являлся читать очередную лекцию о производительных силах великой страны. Путь от Симферополя до Москвы занял месяц. В Москве Владимир Иванович провел несколько дней, остановившись у своих родных. Об этом пребывании в Москве интересно рассказывает старый ученик Вернадского Е. Е. Флинт: "Однажды в 1921 году, когда я был ассистентом, ко мне в кабинет пришел мой старший препаратор А. Л. Капотов и сказал, что меня кто-то спрашивает. Вошел человек в овчинном полупальто, в грубых солдатских ботинках и подвертках защитного цвета. Посмотрел я на его лицо и не поверил своим глазам -- это был Владимир Иванович. -- Здравствуйте, Флинт, я пришел к вам как к единственному из оставшихся здесь моих учеников. Я приехал с Украины и не знаю, как примут меня в Москве. Попросил я Владимира Ивановича сесть, и он очень кратко рассказал мне о том, как он добрался до Москвы. Время это было очень тяжелое, холодное и голодное. В кабинете у меня было около +4°. Поговорив немного, Владимир Иванович спросил: -- Над чем вы работаете? Что мог я ответить? Когда он вошел, у меня под тягой перегонялся денатурат для того, чтобы его легче было обменять на продовольствие. К счастью, на лабораторном столе под стеклянными колоколами находилось несколько кристаллизаторов с растворами редкоземельных нитратов. Показав их Владимиру Ивановичу, я сказал, что работал над кристаллизацией азотнокислых лантана, дидима, церия и празеодима. Владимир Иванович заинтересовался этой работой и стал расспрашивать о некоторых подробностях. На все его вопросы мне удалось ответить, так как с этой работой я возился уже довольно долго и кристаллизация шла очень трудно из-за большой растворимости указанных нитратов. -- Кто у вас теперь заведует музеем? Я ответил, что Н. А. Смольянинов. -- Я слышал о Смольянинове, но никогда не видел его, -- сказал Владимир Иванович. Мы спустились в музей, и я их познакомил. После того как Владимир Иванович уехал, Смольянинов рассказывал мне, что Владимир Иванович загонял его по музею, прося показать то тот, то другой образец, которые он прекрасно помнил". Глава ХIХ ПЛАНЕТНОЕ ЗНАЧЕНИЕ ЖИЗНИ В явлениях жизни сказываются свойства не только одной нашей Земли. Возвращение в Петроград совпало с новой экономической политикой, провозглашенной В. И. Лениным на X съезде. Город вдруг ожил. Таившиеся до времени подспудные силы, люди, товары, продукты высыпали на улицы. Прасковья Кирилловна жаловалась теперь только на дороговизну, кляня кулаков и спекулянтов. Она сохранила в неприкосновенности все, что оставалось в доме. Владимир Иванович выбросил обмотки, гимнастерку, овчинный полушубок, надел обыкновенный костюм свой, белую рубашку, черный галстук и возвратился к своему письменному столу, качалке и книжным полкам. На столе лежало письмо Научного химико-технического издательства. Оно предлагало ученому выпустить его статьи, печатавшиеся в разных периодических изданиях. Часть их в издательстве уже собрали, и теперь Наталья Егоровна разыскивала оттиски ранних статей, которые Владимир Иванович включал в сборник. Он вообще считал, что русские ученые мало пользуются старым распространенным в Европе и Америке обычаем собирать время от времени в сборники разбросанные по отдельным изданиям небольшие работы. Благодаря этому русские работы исчезали из обращения и незаслуженно забывались. В подготовленных двух сборниках "Очерков и речей" Вернадский перепечатал главным образом статьи по истории естествознания и организации научной работы. Он правильно считал эти вопросы наиболее важными в тот момент и с удивительным научным предвидением писал в предисловии к сборникам: "Мы подходим к великому перевороту в жизни человечества, с которым не могут сравняться все им раньше пережитые. Недалеко время, когда человек получит в свои руки атомную энергию, такой источник силы, который даст ему возможность строить свою жизнь, как он захочет. Это может случиться в ближайшие годы, может случиться через столетие. Но ясно, что это должно быть". "Сумеет ли человек воспользоваться этой силой, направить ее на добро, а не на самоуничтожение? -- спрашивал он дальше. -- Дорос ли он до умения использовать ту силу, которую неизбежно должна дать ему наука?" И отвечал: "Ученые не должны закрывать глаза на возможные последствия их научной работы, научного прогресса. Они должны себя чувствовать ответственными за все последствия их открытий. Они должны связать свою работу с лучшей организацией всего человечества. Мысль и внимание должны быть направлены на эти вопросы". Организацией радиевых экспедиций, пропагандой значения радия, созданием геохимической лаборатории, изучением радиоактивных минералов и руд, подготовкой первых специалистов Вернадский вспахал целину для создания в Советской России собственной радиевой промышленности. Крупная научная школа геохимиков ж минералогов, занимавшихся вопросами радиоактивности, и во время пребывания Вернадского на Украине продолжала жить и развиваться. Она взяла на себя организацию первого завода для получения радия из русской руды. В декабре 1921 года трудами и энергией Виталия Григорьевича Хлопина на пробном радиевом заводе в Бондюгах, на Каме, близ Елабуги, были получены первые русские препараты радия. В то время действие радиоизлучений на человека еще не было изучено; средств защиты от вредного действия радиевых препаратов при работе с ними никто не искал. Слушая рассказ своего помощника, Владимир Иванович заметил небольшие язвочки на пальцах Виталия Григорьевича, но не придал никакого значения им. Постоянно встречаясь с Хлопиным, он видел, однако, что язвы на руках не проходят, а пальцы искривляются. Тогда он спросил: -- Что это, действие радия? Виталий Григорьевич, пожимая худыми плечами, сказал: -- Не заживают! -- Перестаньте работать с радием, тогда будет ясно. В это время начались по инициативе Вернадского и Хлопина переговоры о создании Радиевого научно-исследовательского института в системе Народного комиссариата просвещения. Новые заботы отвлекли Хлопина от непосредственной работы с радиевыми препаратами, и раны на пальцах постепенно зажили. Тогда действительно стало ясно их происхождение. Подыскивать помещение для нового института пришлось его организаторам. Обоим хотелось найти помещение в районе академии и минералогической лаборатории. Владимир Иванович вспомнил об Александровском лицее, где много лет состоял профессором его отец. Не отапливающиеся зимой жилые помещения бывшего лицея оказались свободными, и радиевый институт немедленно расположился в них. Директором института назначили Вернадского, помощником его -- Хлопина. Институт состоял из трех отделов: физического, химического и геохимического. Таким образом, с самого возникновения институт оказался связанным с промышленностью радиоактивных веществ. Первыми работами института были исследования нового минерального вида, найденного и описанного Ненадкевичем под названием тюямунита. Тогда же началась разработка методов анализа радиоактивного сырья и технологических приемов получения радиоактивных веществ. По своему геохимическому отделу Вернадский выдвигает задачу выяснения роли радиоактивных элементов в истории нашей планеты, ставит работы по радиоактивному определению возраста Земли и таким образом кладет начало новому, радиологическому направлению в науке. По тому же геохимическому отделу были проведены замечательные работы профессора Л. В. Мысовского по вопросу космического излучения. Собственные мысли и внимание Вернадского в это время держались направления, взятого в Шишаках, на Бутовой горе. Медленно и постепенно, по мере проникновения в окружающую природу, но все с большей ясностью вставала перед ним величественная картина планетного значения жизни. Жизнь представлялась ему не случайным явлением в истории Земли, а основной частью ее механизма. Всюду и везде на поверхности Земли зоркий взгляд натуралиста встречает жизнь; всюду и везде больше двух биллионов лет без перерыва идет ее химическая работа; все яснее и яснее вырисовывались перед великим умом сила и размах непрерывного перехода химических элементов из живой в косную материю и обратно. Биосфера, будучи поверхностной оболочкой нашей планеты, находится на границе космического пространства. Она воспринимает идущие из космического пространства излучения, главным образом излучения Солнца. Солнечные излучения не только поддерживают все явления жизни; они с помощью зеленых растений дают начало огромным хранилищам свободной химической энергии, какими являются органические соединения, составляющие тело организмов. Чем больше углублялся оригинальнейший русский ученый в изучение истории химических элементов на нашей планете, тем ярче и неожиданнее представало перед ним отражение жизни в форме творимых ею органических соединений. Как-то в Доме ученых Ольденбург подвел к старому другу невысокого, большеносого, лысоватого человека в мешковатом пиджаке. Представляя его Вернадскому, он назвал только имя и фамилию, а затем уже сказал: -- Федор Кузьмич желал бы с тобой поговорить... Это был Федор Сологуб, автор долго шумевшего романа "Мелкий бес", крупнейший представитель русского символизма. Ольденбург, как лингвист и востоковед, встречался часто с деятелями литературы и по своим литературным интересам и по работе в Комиссии по улучшению быта ученых, деятельность которой распространялась и на писателей. Сологуб в это время состоял председателем правления Союза писателей. Дом ученых занимал дворец великой княгини Марии Павловны. В помещении дома сохранилась часть роскошной мебели, строго выдержанной в разных стилях. Сологуб предложил новому знакомому один из диванов, напоминавший музейную редкость, а сам сел в кресло, стоявшее рядом. Ноги у него не доставали немного до пола, и из-под коротких брюк видны были тонкие, просвечивающие, как у женщин, носки и старые стоптанные туфли. Символизм Сологуба и сам Сологуб интересовали Вернадского не более, чем всякое новое явление общеприродной и социальной среды. Но разговор привлек его внимание. -- Писатели от науки стоят довольно далеко, -- говорил Сологуб, -- но вы, как ученый, касаетесь все таких коренных вопросов, которые всех занимают и всем понятны. Не согласитесь ли вы так попросту побеседовать с писателями в нашем Доме литераторов? -- О чем бы, например? -- Я думаю, о том, над чем вы работали последнее время, -- посоветовал Сологуб. Владимир Иванович подумал и сказал: -- Хорошо, поговорим тогда о начале и вечности жизни в свете современного точного знания. Старая и вечно новая тема привлекла в небольшой зал Дома литераторов любопытствующих больше, чем он мог вместить, хотя был теплый майский вечер, над городом стлались светлые тени белой ночи и трамвай работал только до шести часов вечера. Вернадский поставил перед своими слушателями один из частных вопросов общей загадки жизни: вечна ли жизнь в космосе или она имела начало, в частности, видны ли где-нибудь в истории Земли указания на зарождение в ней жизни? Отвечая, Вернадский изложил историю вопроса и вековые стремления ученых, философов, религиозных мыслителей и художников его разрешить, а затем дал свой ответ. -- Если признать биогенез, то есть происхождение живого от живого, за единственную форму зарождения живого, неизбежно приходится допустить, что начала жизни в том космосе, какой мы наблюдаем, не было, как не было начала и этого космоса. Жизнь вечна постольку, поскольку вечен космос, и передавалась всегда биогенезом. То, что верно для десятков и сотен миллионов лет, протекших до наших дней, верно и для бесчисленного хода времени космических периодов истории Земли. Верно и для всей вселенной! Отвечая затем на естественный вопрос: "Как же возникла жизнь на Земле?" -- Вернадский говорил: -- С разных сторон скопляются данные, создающие чрезвычайно благоприятную обстановку для объяснения начала жизни на Земле. Мы теперь знаем, что материально Земля и другие планеты не уединены, а находятся в общении. Космическое вещество постоянно в разных формах попадает на Землю, а земное уходит в космическое пространство. Живое вещество дает на нашей планете одно из самых тончайших, а может быть, самое тончайшее дробление материи, сохраняющее свою отдельность