основе которой лежит любовь (Шопенгауэру в рассуждениях о воле к жизни недоставало этой малости) и глубокое понимание особенностей русского характера и мировйдения. Иное у Толстого. Л. Н. Толстой познакомился с творчеством Шопенгауэра осенью 1868 года, когда завершал работу над "Войной и миром". Он отнесся к его учению с энтузиазмом. В письме А. Фету он назвал его "гениальнейшим из людей" (56. С. 682). Портрет Шопенгауэра висел в его кабинете. Учение Шопенгауэра присутствует в эпилоге "Войны и мира", где Толстой, подводя итоги роману, размышлял о законах истории, о свободе воли, об исторической необходимости, о роли личности и народа в истории. В эпилоге романа мысли Толстого о мире как представлении, о явлении-событии, о волевом поступке, решение о котором принимаемое "сознанием", а осмысление, осуществляемое разумом и представляемое свободным, на самом деле подчинены месту-времени (здесь и теперь) и причинности и т.п., следуют за Шопенгауэром, но ему не подчиняются. "Мои мысли о свободе и зависимости и мой взгляд на историю - не случайный парадокс, - писал Толстой историку М. П. Погодину. - Мысли эти - плод всей умственной работы моей жизни..." (56. Т. 18. С. 673). 333 Толстой отвергает претензии историков до конца понять причины исторических событий. "Рассматривая историю с общей точки зрения, мы убеждены в предвечном законе, по которому совершаются события. Глядя с точки зрения личной, мы убеждены в противном" (56. Т. 7. С. 364). Каждый, в том числе и тот, кто облечен властью, следуя разумным решениям, лишь воображает, что принимает их свободно и может стать повелителем мира. Свобода выбора миллионов его подданных имеет такое же значение. Но это множество воль не может не иметь обратного влияния на ход событий и на судьбу принятых решений. Чем выше претензии власти, тем больше она зависима: "Неразрывная связь с другими людьми в своем истинном значении есть только наибольшая зависимость от них... и чем меньше наша деятельность связана с другими людьми, тем она свободнее..." (там же. С. 365). Необходимость здесь имеет прямое и обратное воздействие. Поэтому, пишет Толстой, "для истории признание свободы людей, их воли как силы, влияющей на исторические события, то есть не подчиненной законам, - есть то же, что для астрономии признание свободной силы движения небесных тел... Если история имеет предметом изучения движения народов, а не описание эпизодов из жизни людей, то она должна, отстранив понятие причин, отыскать законы, общие всем равным и неразрывно связанным между собой бесконечно малым элементам свободы" (там же. С. 352- 353). В событиях 1807-1812 годов Толстой видел эту малую свободу в свободно выбранном волении всего русского народа, сопоставляя ее с предопределением. Вот почему медлительный Кутузов не мешал естественному ходу событий, а деятельный Наполеон не мог дождаться точного исполнения строгих приказов и указаний. Шопенгауэр к философии истории не обращался, а к историческим событиям своего времени, которые как раз описывал Толстой, относился весьма скептически. Толстой показал значение и взаимодействие индивидуального и массового воления, реализующего на событийной арене историческую закономерность. Толстой пытался соединить в общем порыве хотения и решения героев романа, подчиненных стремительным историческим событиям, воля которых, однако, не сломлена. Здесь, тем более, и речи нет об отрицании воли к жизни. Имя Шопенгауэра до самой смерти Толстого постоянно встречается в сочинениях, рукописях, письмах. Но его мысль не была гомогенна шопенгауэровской. В поисках собственного пути он сплошь и рядом оспаривал теоремы немецкого мыслителя. Так, в "Анне Карениной" можно найти эхо "Мира как воли...", например, в некотором пессимизме Левина, который он хотел преодолеть: нельзя жить, подчиняясь только фактам и рассудку; нужно интуитивно найти путь выхода из пессимистического взгляда на мир. 334 В вечном вопросе - интимные отношения мужчины и женщины - также просматривается стихийная, не просто перекличка с Шопенгауэром, а развитие его взгляда на половую любовь. Шопенгауэровская основа воли к жизни - половое чувство как зов рода совпадает в этом романе с осознанием писателем пагубности раскованной сексуальности, не сдерживаемой нравственными скрепами (в данном случае браком, освященным религиозными заповедями). Не случайно он сделал эпиграфом: "Мне отмщение Аз воздам". Страсть-любовь Анны и Вронского не обрела родственной близости. В романе есть ключевая фраза: "Вронский не мог желать ее так же часто, как раньше". На нее не обращают внимания, но в ней заключается источник трагедии взаимного непонимания двух страстно любящих сердец. Вспомните, Вронский пытается отдалиться, Анна, не понимая, что происходит, видит в том его охлаждение. На самом деле коварная природа (или Бог) дала женщине ненасытность, мужчине же - вожделение, реализация которого ограничена его физической и половой конституцией, его психологическими особенностями и многими житейскими обстоятельствами. Когда любовь основана главным образом на взаимном половом влечении (а у Анны и Вронского это было именно так), очень скоро возникает разрыв между хотением и возможностями их удовлетворения и начинается та самая жизнь, которая причиняет самые глубокие страдания. Места реальному состраданию здесь не было, поскольку не было доверия: ведь не мог блестящий Вронский признаться в своей несостоятельности, да и Анна вряд ли смогла бы понять его. Толстой был одарен гениальной способностью к пониманию тайн полового поведения не только мужчины, но и женщины. Не менее остро эта проблема затрагивает и семью. В повести 80-х годов "Дьявол" Толстой повествует о драме мужа, который не мог найти утоления полового влечения у любящей его и любимой им жены; его неотвратимо влекло к легкого поведения красавице-крестьянке. Жена, воспитанная как "барышня", была, как можно понять, в постели несведущей до невинности. В "Крейцеровой сонате" представлена трагедия мужа, несостоятельность которого угадывается в истеричности жены, ведущей к ссорам, взаимной ненависти, к тяжким мукам его ревности. 335 Шопенгауэр глубоко не вникал в превратности любви, называя страсти, вздохи и трагедии иллюзорными перед зовом рода. Толстой же видел в этих трагедиях огромную нравственную проблему, он провозглашал воздержание, особенно для мужчин, и апеллировал к равноправию женщины и мужчины в браке и в общественной жизни. В XX веке женщина получила равные права с мужчиной (в некоторых отношениях она даже стала "равнее" мужчины ("я и баба и мужик, я и лошадь, я и бык"...). Но проблема эта в результате так называемой сексуальной революции (равное право женщины на наслаждение и пр.) лишь приобрела большую остроту. В 80-е годы Толстой отверг шопенгауэровский пессимизм как софистику. Метафизические принципы философии больше его не привлекали. В "Исповеди" он оспаривал отрицание Шопенгауэром смысла жизни и тезис о ее неразумности. Он считал побудительной силой человека в поисках смысла жизни не теоретический разум, а нечто более истинное, своего рода сознание жизни, то есть разумение (понимание), находящееся в соответствии с фактом своего собственного бытия; он отрицал двойственность сознания. Такое сознание противостоит утверждениям о бессмысленности жизни, главный аргумент которых - смертность человека. Доказать как истину эти утверждения нельзя, это в некотором роде вера, которая стала Толстому чуждой. Свое понимание веры он почерпнул из собственного опыта, самокритики собственного жизненного пути, зло которого, как он пишет, состояло в эпикурействе, в потакании собственным похотям. Такого рода воля к жизни, иллюзорная и феноменальная, угрожает жизни в ее истине. С подобными манифестациями воли следует бороться. Перед лицом смерти жизнь предстает как дар, который дается "в удел" каждому и всем людям вместе, и в благодарность за этот дар люди не должны проводить жизнь во зле: нужно творить жизнь, придавая ей смысл, а ее сокровенный смысл - любовь как источник нравственной связи с миром и другими людьми даже перед лицом смерти. В "Смерти Ивана Ильича" в момент мучительной смерти ужас одиночества, страха и ненависти к живым, здоровым людям вдруг просветлился сознанием сопричастности Ивана Ильича к своим близким, жалостью к ним и желанием сделать так, "чтоб им не больно было... Он искал... привычного страха смерти и не находил его... Страха никакого не было, потому что и смерти не было". 336 Поздний Толстой в своей моральной проповеди соединяется с Шопенгауэром, отрицающим волю. Подавление витальности, нравственное перерождение героев путем аскезы и самопожертвования ("Отец Сергий", "Воскресение") стали его любимыми темами. Вл. Соловьев упрекал Толстого за абстрактное морализирование, а В. Розанов видел в этом начало толстовства, которого совершенно не принимал. В конце жизни эта позиция распространилась и на учение Толстого о непротивлении злу, чему резко противостоял И. Ильин. Исключением стал "Хаджи-Мурат" (1904, опубликован посмертно) - гимн жизнелюбию и воле. В созданную незадолго до смерти хрестоматию "Путь жизни" (аналогичную "Кругу чтения" и "Мыслям мудрых людей на каждый день") Толстой включил множество пересказанных им по-своему отрывков из сочинений Шопенгауэра, в которых усилил мотивы любви к людям и сострадания. Особую роль играла философия Шопенгауэра в становлении и развитии русского модернизма. Характерной чертой для многих интеллектуалов конца XIX века стал культ красоты, искусства для искусства, отказ от реализма как поверхностного изображения жизни; поэтическим инструментарием провозглашалась мистическая интуиция; сновидения считались ближе к истинному облику мира, чем реальность. В поэзии доминировали интуитивные элементы, пренебрежение логикой и рационализмом. Рост индивидуализма и нарциссизма, внимание к мистическому опыту, галлюцинациям, демонизму, жгучий интерес к сексуальным отклонениям находили поддержку в своеобразном преломлении философии Шопенгауэра. Литераторы и критики Серебряного века Д. Мережковский, В. Брюсов, А. Волынский, Ю. Айхенвальд, А. Горнфельд, А. Белый и другие не принимали его метафизику в целом, и особенно гносеологию и этику. Они стремились найти у Шопенгауэра иррациональное видение здешнего мира, отказ от рационального знания, утверждение негативных аспектов человеческого существования - взгляды, воспринятые марксистскими критиками в советское время. К авторитету Шопенгауэра добавилось распространение произведений Ницше (первая его книга на русском языке "Так говорил Заратустра" вышла в 1898 году, в ближайшие годы появились "Происхождение трагедии из духа музыки" и другие сочинения, а в 1900-1903 годах - уже собрание сочинений в десяти томах, изданное дважды). В 1893 году Мережковский в статье "О причинах упадка и новых тенденциях в современной русской литературе" обратил внимание на роль 337 Шопенгауэра в формировании новых течений. В первую очередь это относится к символистам, испытавшим такое же влияние Шопенгауэра, какое в свое время пережил Ницше. Андрей Белый называл себя "дитя Шопенгауэра" и в своем творчестве стремился развивать линию Шопенгауэра - Ницше - Вагнера. А. Белый щедро цитирует (но также и спорит) с Шопенгауэром в ряде работ, объединенных в 1910 году в книге "Символизм. Книга статей". По его мнению, Шопенгауэр - величайший художник среди философов, обладающий глубиной, подлинной мудростью и художественной силой убеждения. Благодаря Шопенгауэру и Ницше символисты, считает он, стали подлинными наследниками великого Канта. Понимание художника как творца, задача которого быть посредником между двумя реальностями, становление неоромантического художника как высоконравственного человека - его великая заслуга и его сила, помогающая укреплению символизма. Платоновское понимание мира как мира теней, критика рационализма, высокий статус музыки в его эстетике помогают преодолению зла этого мира. С помощью Шопенгауэра Белый определяет символ как "словесную связку", посредством которой поэтический текст становится символом, когда в нем проглядывает платоновская идея. Такое познание идеи раскрывает вечные аспекты временных феноменов здешнего мира. Но к 1912 году Белый отошел от Шопенгауэра, став горячим приверженцем Р. Штайнера и пропагандистом антропософии. После революции 1905 года, когда началось оживление политической жизни, продолжались индустриализация и модернизация экономических отношений, активизировались оппозиционные и революционные силы, считавшие преобразования слишком медленными либо вообще неприемлемыми, надежда на возможность реформ отвлекала умы от пессимистических настроений. Аполитизм и невовлеченность в общественный процесс, связываемые с именем Шопенгауэра, ослабевали даже среди либерально настроенных современников. Шопенгауэр и русский идеализм Русские философы выдвигали на первый план проблемы сущности и смысла бытия. Поэтому чуткое отношение к природному бытию и стремление к прозрению высшей божественной реальности, определяющей подлинные основы человеческой истории и жизни каждого человека, энергийное соработничество с Богом на соборном пути к Богочело-вечеству и бессмертию были в центре их внимания. Не игнорируя рациональное познание, они возражали против его абсолютизации, признавая значение и интуитивного, и мистического видения сущего. 338 В основе русской философии лежит понятие всеединства, отличающее ее от западного философствования. Эмпиризм, или "материальное начало нравственности" (Вл. Соловьев), односторонен, поскольку не охватывает разумной нравственности. Рационализм немецкой классики являет односторонность, игнорируя материальную сторону; материализм в механистическом либо марксистском варианте - то же самое. Религиозная философия, обращенная к божеству без живого отношения к человеку, природе и обществу, есть тоже односторонность. Истина возможна только в том случае, если признавать всю действительность, беря ее в целом, то есть максимально обобщенно и максимально конкретно. Всеединое, которое открывается в истине, есть сущее, взятое и в своем абсолютном единстве, и в своей абсолютной множественности. Естественно-научное знание следовало соединить с постижением абсолюта, Божества, что требовало не рассудочного понятийного подхода, а такого цельного знания, которое включает в себя и чувства, и непосредственное узрение, и интеллектуальную интуицию, и веру, выводящую человека за пределы его познавательных возможностей. Русские идеалисты отнеслись к учению Шопенгауэра с большим интересом. И. А. Ильин называл его "злым умницей" и время от времени вспоминал экзистенциальные мотивы его философии. В частности, в его переписке можно найти выразительную характеристику "Афоризмов житейской мудрости": "Острота проникновения в человеческую душу сочетается с удивительным изяществом и простотой изложения. Эта сила ума и это богатство выстраданного за всю жизнь опыта заставляют прощать ему и крайности, и преувеличения, и беспощадную односторонность иных выводов" (25. С. 103). Ильин не соглашался с негативными оценками Шопенгауэром своих коллег-современников. Сам он, защитивший докторскую диссертацию о Гегеле, никогда не принадлежал к его сторонникам, но считал, что необходимо непредвзято относиться к своим оппонентам и даже противникам, не упуская возможности увидеть положительные начала в любом учении. 339 Многие идеи Шопенгауэра были освоены русскими мыслителями при создании собственных учений. Речь идет о воле, интеллектуальной интуиции, проблемах творческого акта и прочем, что заслуживает специального рассмотрения. Но при всем увлечении глубиной мысли, вниманием к этическим и эстетическим проблемам, восхищении ярким стилем и афористичностью далеко не все представители самобытной русской философии безоговорочно и однозначно принимали философию Шопенгауэра. Так, Вл. Соловьев, высоко оценивая вклад Шопенгауэра в развитие мировой философии, называя его "сильным мыслителем", подчеркивая значение переворота в философской мысли, начало которому он положил, обозначив кризисное ее состояние, вместе с тем отмечал его ограниченность. "...Учение Шопенгауэра и Гартмана, - писал он, - разделяет общую ограниченность западной философии - одностороннее преобладание рассудочного анализа, утверждающего отвлеченные понятия в их отдельности и вследствие этого необходимо их гипостазирующего" (54. Т. 2. С. 84). Работы и публичные лекции Вл. Соловьева сыграли наиболее существенную роль в распространении в России учения Шопенгауэра. В юности, по словам Л. Лопатина, Соловьев был под его сильным влиянием. К. Мочульский свидетельствует о его прилежном штудировании сочинений Шопенгауэра и Э. Гартмана. Соловьев утверждал, что ни абстрактная мысль, ни эмпиризм не способны утолить метафизические потребности человечества. Необходимо выработать синтетическую философию. Результатом была его магистерская диссертация "Кризис западной философии (Против позитивистов)", защищенная в Петербурге в 1874 году, в которой преимущественное внимание уделяется системам Шопенгауэра и Э. Гартмана. Шопенгауэр, создав оригинальное учение, по мысли Соловьева, положил начало перевороту в философской мысли Запада. Соловьеву важны положения философа о том, что мы находим действительно сущее в своем внутреннем опыте; что рассудок предстает не как инструмент отвлеченного мышления, а как способность непосредственного воззри-тельного представления; что мир как представление не имеет подлинного содержания и действительного бытия; что сущность мира не может быть познана отвлеченно-логическим познанием; необходим эмпирический источник познания, который Шопенгауэр находит "в бытии телесного движения, которое есть акт воли" (54. Т. 2. С. 59), и т.д. 340 Затрагивая проблему свободы и необходимости, Соловьев подчеркивает значение различения несвободы, сознаваемой во внутреннем опыте воли от воли самой по себе: перенесение свободы "из operari [действия] воли в ее esse [бытие] разрешает антиномию свободы и необходимости, и противоположные воззрения совершенно примиряются" (там же. Т. 2. С. 63). Соединив этику с метафизикой, Шопенгауэр обозначил совершенный поворот в западной философии. Но его воля без всякого предмета хотения, воля сама по себе, воля без представления, считает Соловьев, "есть пустое слово, не имеющее никакого преимущества перед Ding an sich [вещь сама по себе] у Канта или "силами природы" в естествознании" (там же. С. 69). Шопенгауэр, превратив волю в материальное начало, сделал это так же отвлеченно, как и Гегель. И если бы он строго держался понятия воли как метафизической сущности, его философия была бы немыслима. Но Соловьев отводит от Шопенгауэра свое собственное положение о спекулятивном характере его мысли: Шопенгауэр "олицетворяет свою метафизическую волю и говорит о ней как о субъекте, действующем и страдающем"; и интеллект, представляющий этот мир, является лишь произведением воли к жизни и потому изначально имеет практический, а не теоретический характер. Здесь нет места единому уму и даже единой воле, речь идет о множественности индивидов, существующих реально; все это противоречит шопенгауэровскому учению о призрачности индивидуального бытия (напомним, что на самом деле Шопенгауэр утверждал призрачность познания истинной сущности явленного мира и в нем - индивидуального бытия). Второй главный алогизм Шопенгауэра, по мнению Соловьева, состоит в утверждении о страдании воли в мире явлений. Это верно, когда речь идет о страдающем субъекте, однако выражение "воля вообще страдает" - не более чем риторическая фигура. То же можно сказать и о самоотрицании воли; будучи самоутверждением, волей к жизни, как может она отрицать себя, перестать хотеть, то есть утратить свою природу? Перестать хотеть может только хотящий, но не само его хотение. Критикует Соловьев и эгоистический антропологический принцип Шопенгауэра, ибо тот признает в действительном мире самоутверждение отдельного лица: непосредственное значение имеет лишь его собственное счастье, благо же других относительно, здесь нет места для стремления к общему благу, отсутствуют объективные начала нравственности. 341 Соловьев не принимает и учение Шопенгауэра о вечных идеях, которые предстают, по его мнению, лишь как ничего не значащие метафоры либо вступают в противоречие с основным началом его философии, поскольку не объясняется их возможное отношение как к метафизической воле, так и к субъективному представлению. В философии Шопенгауэра, следовательно, имеется общая со всей западной философией формальная ограниченность: стремление к "гипостазированию относительных, отвлеченных понятий" (54. Т. 2. С. 84). В результате, "после того как философский рационализм отверг объективную реальность в теории, отвергаются теперь в практике всякие объективные начала нравственности. Единственным жизненным началом становится исключительное самоутверждение отдельного Я; Я для себя - Бог" (там же. С. 97). Но это "для себя" превращает мое божество в злую иронию. Соловьев подтверждает эту мысль четверостишием, которое, возможно, принадлежит ему самому: Великий Бог в груди моей сокрыт; Он душу мне волнует и тревожит - Внутри меня всецело он царит, Но в мире внешнем ничего не может. И все же свое исследование Соловьев заключает в пользу Шопенгауэра. "Новейшая западная философия, - пишет он, имея в виду не только Шопенгауэра, но и Э. Гартмана, - с логическим совершенством западной формы стремится соединить полноту духовных созерцаний Востока. Опираясь, с одной стороны, на данные положительной науки, эта философия, с другой стороны, подает руку религии. Осуществление этого универсального синтеза науки, философии и религии... должно быть высшей целью и последним результатом умственного развития..." (54. Т. 2. С. 122). Рационализм и эмпиризм, отрешившись от метафизически ориентированной философии, привели к кризису западную философию. Главную заслугу Шопенгауэра Соловьев видит в минимальном теоретизировании и обосновании практического сознания и этики. Огромное значение имеет учение о тождестве явлений и сущностных основ мира с познающим субъектом. Эта книга Соловьева положила начало взрывоподобному распространению философии Шопенгауэра в России. Проблема интеграции воли и представления отражается и в поэтическом творчестве Соловьева. В "Прометее" (1874) ложь и зло как призраки незрелого, туманного видения, как тяжелый сон - эти феномены шопенгауэровской мировой воли - исчезают, когда в вечном утре брезжит новая жизнь: все во всем и все в одном, то есть в новом синтезе. 342 "Чтения о богочеловечестве" (1878) развивают идеи первой работы. Шопенгауэр почти не упоминается, его идеи светятся тем не менее в раскрытии иного метафизического принципа, в основе которого лежат любовь, божество, абсолют. Божественный принцип - активная воля, которой противостоит воля пассивная, побуждаемая извне воля человека (феноменальный характер, проявляющий себя так же, как у Шопенгауэра). Задача состоит в том, чтобы овладеть божественной волей, а средством является активность интеллектуального созерцания в свободном художественном творчестве. Очевидно, что Соловьев включил шопенгауэровскую эстетику в круг своего внимания. Но у него поэт упивается не созерцанием, он достигает желаемого в синтезе позитивного "откровения", он не только способен выразить идею (божественность), но одновременно реализовать ее в полной мере в собственной индивидуальности. Этическое действие для Соловьева, как и для Шопенгауэра, предполагает свободу воли. В докторской работе "Критика отвлеченных начал" (1880) Соловьев концентрируется на этике и эпистемологии, основательно анализируя взгляды Шопенгауэра. Хотя он согласен с шопенгауэровским обоснованием значения интуитивного знания, этическое действие, полагает Соловьев, чтобы обуздать волю, должно исходить из интеллекта. Соловьев спорит с Шопенгауэром и об основаниях морали. Для него это - сущее всеединое. Здесь он стремится обосновать возможность синтеза религиозного, философского и научного знания, в котором религиозно-мистический взгляд и достигнутое рационализмом знание связывается с эмпирическим восприятием. Острая полемика с Шопенгауэром предстает перед нами в трактате Вл. Соловьева "Смысл любви" (1892). Не называя имени, Соловьев по пунктам опровергает шопенгауэровскую метафизику половой любви. Чем выше поднимаемся мы по лестнице организмов, пишет Соловьев, тем сила размножения становится слабее, а сила полового влечения, напротив, сильнее. У человека половая любовь достигает наибольшей силы и принимает индивидуальный характер. Иными словами, половая любовь и размножение находятся между собой в обратном отношении: чем сильнее одно, тем слабее другое. 343 Объяснять избирательность в любви как средства родового инстинкта размножения, хитрость рода, цель которого - порождать лучшие образчики человечества, неверно хотя бы потому, что в истории человечества нельзя найти прямого соотношения между силой любовной страсти и значительностью потомства. Самая сильная любовь часто остается неразделенной и потомства вообще не производит. Если весь смысл любви в потомстве, почему же природа мешает воссоединению любящих и доводит их до безвременной и бездетной кончины? Бывает, что влюбленная пара доживает до глубокой старости, оставаясь бездетной и не изменяя своей любви. Управляющая человечеством сила, будь то мировая воля, бессознательный дух или промысел Божий, в длинном ряду поколений порождает провиденциальных людей. Но в средствах, которые при этом употребляются, нет индивидуализированной любви. Любовь есть самоценное благо; она не служит роду. Любовь никогда не станет служебным орудием родовых целей. Она связана с высшим человеческим сознанием; наряду с научным и религиозным сознанием она способствует прогрессу всеобщего сознания, которое постоянно нарушает свои пределы, обнаруживаясь как душа мира, как осуществляющаяся потенция абсолютного всеединства. Как это происходит? В любви упраздняются ложное самоутверждение и эгоизм и тем самым возвышается индивидуальность. Половая любовь является типом и идеалом всякой другой любви, ибо только в ней наглядно подавляется эгоизм, укоренившийся в самой глубине нашего бытия. Соловьев ведет речь именно о половой любви. Мистическая любовь слишком абстрактна и поглощает индивидуальность. Родительская любовь (особенно материнская) ближе к половой любви; но, жертвуя своим эгоизмом, мать теряет индивидуальность ради ее детища, и в этом ее любовь не отличается от родительской любви других существ. Половая любовь как исключительная привязанность лиц разного пола, пишет Соловьев, встречается редко; она - нравственный подвиг и подвиг веры (она бытует как мечта; бывает, пафос любовного влечения проходит либо пребывает в темной области смутных аффектов и невольных влечений; она требует идеализации любимого предмета, поскольку в нее вовлечен и разум; ее губит стремление к обладанию, игнорирующее одухотворенность плоти и пр.). Соединение полов, природную любовь как норму регулирует социально-нравственный закон и прежде всего семья, которые вводят животную природу человека в границы, необходимые для родового прогресса, упорядочивая смертную жизнь, но не открывая пути бессмертия. Однако кроме животной природы и социально-нравственного закона в человеке есть высшее, духовное, мистическое или божественное начало, основанное на вере. Правда, исключительно духов- 344 ная любовь - такая же аномалия, как любовь исключительно физическая или исключительно житейская, регулируемая социальными обычаями. Поэтому истинная, абсолютная норма половой любви соединяет в себе эти три ее ипостаси. При этом духовная ее составляющая превращает смертное в бессмертное, восприятие временного в вечное: человек (мужчина! - Авт.) и его женское alter ego здесь восполняют друг друга не только в реальном, но и в идеальном смысле. Вводя в природную любовь ее идеализацию, Соловьев приобщает человека к источнику вечной Божественной женственности; к такой же реализации стремится и сама вечная женственность. "Отсюда те проблески неземного блаженства, то веяние нездешней радости, которыми сопровождается любовь, даже несовершенная... Отсюда же и глубочайшие страдания любви, бессильной удержать свой истинный предмет... Небесный предмет нашей любви всегда один - вечная женственность Божия..." (54. Т. 2. С. 534-535). Соловьев был недоволен трактатом о смысле любви и в письмах называл его даже мерзостным. Но в его учении о Софии и вечной женственности - премудрости Божьей - тема земной любви всегда присутствует. В соединении самопроизвольной, земной любви с любовью духовной, обращенной к миру и превышающей наши чувства, Соловьев уже в молодости (в трактате "София") видел высший синтез, воплощающийся в абсолютной любви, которая и есть София в ее полноте, идеалом которой является Богоматерь. Можно подумать, что Вл. Соловьев своим учением о вечно-женственном начале Софии - премудрости Божьей пытался дополнить мужскую ипостасность Троицы. В "Смысле любви" София обретала интимную личностную ценность. Позже С. Булгаков увидел в Софии некий особый род бытия, пограничный между Богом и миром. Н. А. Бердяев утверждал, что философия Соловьева в XIX веке была единственной, в которой всегда трепетала великая радость любви к таинственной и благодатной основе мира, познанной в интимном опыте. В "Оправдании добра" (1897) рассмотрение ряда проблем, поставленных Шопенгауэром, Соловьев также заключил в критические рамки. В частности, он отмечал "таинственный характер сострадания" у Шопенгауэра, который отличается более литературным красноречием, нежели "философской правдивостью". Вселенская жалость, или мировая скорбь также несет на себе печать риторики; и уже совсем не следует, считает Соловьев, для подтверждения этой мысли "обращаться к буддизму или к индийским драхмам, чтобы научиться молитве: "Да будут все живые существа свободны от страдания" (54. Т. 1. С. 169, 163). 345 Не может сострадание, считал Соловьев, быть единственной основой нравственности. Если нет веры в добро, если человек сознательно и разумно не делает добра, если он не верит в его объективное и самостоятельное значение, то нравственный принцип альтруизма, на котором настаивал Шопенгауэр, упраздняется внутренним противоречием: "Предполагая, например, вместе с Шопенгауэром, что сущность мира есть прямая и бессмысленная воля и что всякое бытие по своему существу есть страдание, с какой стати я буду усиливаться помогать своим ближним в деле поддержания их существования, то есть в деле увековечения их страдания, - при таком предположении логичнее будет из чувства жалости приложить все старания к тому, чтобы умертвить как можно большее количество живых существ" (там же. С. 179-180). Соловьев считал эмпирическое основание этики, каковым являются сострадание и эгоизм, только фактом живой природы. Но элемент сознания и разумной рефлексии необходимо входит в нравственные определения человека и тем самым исключительно инстинктивная нравственность, основанная на преображении неодолимой силы воления, оказывается для него непригодной. Она вообще не может иметь самостоятельного значения. Более того, если, по Шопенгауэру, всякая особенность, принцип индивидуации существует только в представлении, которое есть призрак, майя и т.п., то любой действующий субъект (действующий в представлении), а также те, в чью пользу он морально действует, суть только призрак и обман. Следовательно, и сама моральная деятельность, стремящаяся "к утверждению призрачного существования других субъектов, есть призрак и обман не менее, чем противоположная ей эгоистическая деятельность, стремящаяся к утверждению призрачного существования самого действующего лица" (54. Т. 1. С. 549). Соловьев прав, когда в соответствии с Кантом подчеркивает, что формально-нравственный характер деятельности не может определяться естественной склонностью. Этот род деятельности должен быть обязателен для нашего сознания: он должен сознаваться как обязанность, то есть как необходимость действия из одного уважения к нравственному закону. У Шопенгауэра такое разумное повеление отсутствует, поэтому ему не удалось, считает Соловьев, обосновать безусловное внутреннее преимущество нравственной деятельности перед безнравственной. 346 Шопенгауэр был лишь одним из многих мыслителей, на которых опирался Соловьев (помимо Платона, Плотина, православных Отцов Церкви, романтиков, немецких мистиков и идеалистов и в первую очередь Шеллинга). В поздние годы, обратившись к мистике, Соловьев постепенно отошел от Шопенгауэра. В оптимистической утопии о свободной теократии позднего Соловьева совершенно отсутствует пессимизм, но просматриваются тот идеализм и критика рационализма, которыми он воодушевлялся у Шопенгауэра в свои ранние годы, неприятие эгоистического индивидуализма, ряд идей в эстетике и учении о государстве и праве. Философия Шопенгауэра имела для Соловьева прежде всего духовное значение, она помогла ему кристаллизовать и артикулировать собственные взгляды. С. Н. Булгаков (1871-1944) отвергал рассудочную философию, выводящую за скобки вопросы метафизики; поэтому учения, разъясняющие, что лежит за пределами рассудочности (не только Кант, Фихте, Шеллинг, Гегель, но и Шопенгауэр и Э. Гартман), привлекали его внимание. Булгаков чтил Соловьева и также критически рассматривал учение Шопенгауэра с позиций философии всеединства. Подчеркивая "сознательный универсализм" немецкой классики, в том числе Шопенгауэра, он апеллировал к цельному знанию. Развиваясь "от марксизма к идеализму", Булгаков отходит от социальных "законов", обратившись к проблеме идеала. Он видел трагическую сторону общественного прогресса в борьбе богочеловеческих и человекобожеских сил: вызревание в человеческом мире крайнего добра и крайнего зла разрешится не в грядущем "земном рае", а эсхатологически, за гранью земного времени. Булгаков отвергал этику сострадания, указывая на ее неполноту, в которой нет места нравственно возвышающему началу: "Мы не захотим облегчать страдания ростовщика, лишившегося возможности брать ростовщический процент... и сочтем безумием желание облегчить страдания Фауста, которого Мефистофель увез от них на Вальпургиеву ночь" (12. Т. 2. С. 68). Что касается пессимизма и мировой скорби, то, по мнению Булгакова, они убивают всякую жизнедеятельность ("пассивный идеализм"), и с христианской точки зрения нет более губительного греха, чем отчаяние и уныние. 347 Удалившись от марксизма, Булгаков в "Философии хозяйства" (1912) пытался с позиций софийности осмыслить экономические сферы, привлекая и противопоставляя для обоснования концепции весь арсенал немецкой классики, включая и Шопенгауэра. Он отверг эволюционизм Шопенгауэра, усматривая в признании происхождения разума во времени иррационализм; вольно трактуя Шопенгауэра и Э. Гартмана, он видел в идее конкретного синтеза алогических и логических компонентов познания в сверхлогическом единстве жизни эхо христианского учения о триипостасности и о сотворении мира Словом из "земли невидимой и пустой". Булгаков вел речь о некоей целесообразной деятельности бессознательного или досознательного интеллекта (см.: 12. Т. 1. С. 97-98). Обращаясь к основным понятиям философии Шопенгауэра, Булгаков понимал волю и представление совершенно чуждыми, взаимоотталкивающими и друг в друга не проникающими началами: воля слепа, представление иллюзорно, отсюда и квиетизм, и идеал нирваны (там же. Т. 1. С. 125). Позже, при создании богословской концепции ("когда душа жаждала священства"), он определял историю философии как ересиологию, поскольку главный признак философских учений состоит в искажении триединства, в несовместимости западной философии с началами православной церковности. В "Трагедии философии" (1921), впервые опубликованной в Москве в 1993 году, Булгаков ставил вопрос о смысле философии и ее внутренних границах. "История философии, - писал он, - есть трагедия. Это повесть "о повторяющихся падениях Икара и о новых его взлетах"" (12. Т. 1. С. 314). Главная беда - создатель учения "восхотел системы", то есть создания такого логического мира из себя, из собственного логического принципа, дедукция которого невозможна для человека. Таков "субъектный" идеализм, постулирующий все сущее из своего Я и для Я. К таким учениям, начиная с Декарта, Канта и "царя идеалистического философствования" Фихте, Булгаков относил и философию Шопенгауэра, который, однако, по мысли Булгакова, более решительно, по сравнению с Кантом, подошел к истине в понимании субъекта как "подлежащего всякого сказуемого". Это "подлежащее" само "не входит в рамки опыта, ему трансцендентно и, однако же, имманентно созерцает опыт" (12. Т. 1. С. 347). Но между субъектом и объектом нет причинного взаимодействия, поэтому спор о реальности мира в этом смысле Шопенгауэр считал недоразумением. А потому, из-за отказа от идеи ипостасности, эта мысль тонет в "бессмысленном учении о воле". 348 Позже Булгакова еще более отталкивало понимание Шопенгауэром воли как центра и ядра мира, безосновной, все подчиняющей силе, которая мчит весь мир и которой подвластен человек. Не случайно мысль о подчиненности человека слепой воле, считает Булгаков, была использована в тоталитарном мифе гитлеровской Германии. В 1942 году С. Булгаков писал: "... и в прошлом Германии наряду с чертами немецкого гения существует ... мрачная волевая линия, которую не без успеха... теперь констатирует национал-социализм и у Фихте, и у Шопенгауэра, и у других немецких мыслителей. Гитлеризм не есть видимое иго, как большевизм... но внутреннее духовное" (11. С. 179). Эта суровая констатация парадоксальным образом смыкается с оценкой Д. Лукача, считавшего Шопенгауэра идеологом крайней реакции и разрушителем разума, а также с постановлением ЦК КПСС 1944 года - о третьем томе "Истории философии", в котором отсутствует, как указывалось там, разоблачение реакционного содержания немецкой классики. Корифеи немецкой классики - не только Шопенгауэр, но также Фихте, Гегель, Ницше и другие - использовались, - это верно, - для нужд фашистской идеологии, искажавшей и препарировавшей их идеи. Можно ли ставить это в вину немецким мыслителям, стимулировали ли они кризисное сознание или всего лишь в лице Шопенгауэра и Ницше были его провозвестниками, провидевшими дух грядущей эпохи, несущей в себе кризис? И должны ли они, заложники фашистской идеологии, быть за это в ответе? В 90-е годы XIX века, когда популярность Шопенгауэра достигла пика, В. В. Розанов удивлялся всеобщему увлечению, многочисленности переводов, присутствию в газетах и журналах шопенгауэровских мотивов, удивлялся отчасти потому, что ненавидел пессимизм. О пессимизме Шопенгауэра он выражался весьма неодобрительно, называя философа "духовным мертвецом и духовным камнем" (46. С. 214), а поборников русского пессимизма поносил за их пустоту (в "Мимолетном": "Ничего в нем нет. Никого в нем нет. Я говорю о склепе... И наши "ницшеанцы"... И представители "пессимизма" в России... Какое кладбище. Какие могилы...") (см.: 48. С. 222). Розанов иронизирует по поводу собственного первого впечатления от "Мира как воли и представления". Признаваясь в отсутствии склонности к вдумчивому чтению ("выраниваю из рук книги", "когда дойти до книги и раскрыть ее, чтобы справиться, труднее, чем написать целую статью"), Розанов в качестве аргумента приводит утверждение Шо- 349 пенгауэра, что вообще "мир есть мое представление". На это "признанное положение все дали свое согласие", - пишет Розанов. И далее поясняет: "Из Шопенгауэра (перевод Н. Страхова) я прочел только первую половину первой страницы... но на ней-то первою строкою и стоит это: "Мир есть мое представление". Вот это хорошо, подумал я по-обломовски. "Представим, что дальше читать очень трудно и для меня, собственно, не нужно" (50. С. 81). В этой шуточной самокритике ясно просматривается отрицательное отношение к субъективизму немецкого философа. Вместе с тем у Розанова можно встретить утверждения, свидетельствующие о серьезном отношении к этому мыслителю и о принятии некоторых его положений. В 1890 году Розанов посвятил большую статью рассмотрению роли европейского философствования в русской духовной жизни, в которой существенное внимание уделил философии Шопенгауэра (см. 47). Тревожная расстроенность текущей литературы "в силе суждения", ее неспособность оценить силу чужой аргументации и слабость собственной - такова, полагает Розанов, причина высокого авторитета философии Шопенгауэра в России. Но дело не только в этом. Речь идет о критике позитивизма, которой отмечена философия Шопенгауэра. Позитивизм бесплоден для философии и бесполезен для точных наук. "Кто умеет чувствовать помимо прямого и точного смысла слов тот дух и то настроение, с которым писатель произносит их, тот увидит первые симптомы того чувства, которое в последние годы с такой силой охватило европейские общества и обусловило принятие и распространение философии Шопенгауэра и Гартмана..." (47. С. 17). Влияние позитивизма, считает Розанов, наполовину вытеснено их философией, особенно после книги Соловьева "Кризис западной философии". Розанов упрекает русских публицистов и философов в том, что освобождение, обновление и возрождение нового интереса к философии не пошло самостоятельным путем, а отразило в себе движение западноевропейской мысли: широкое распространение в ней пессимистической философии получило господство и в России. Правда, он видит особенности рецепции этой философии в осуждении пессимизма и поэтому надеется, что на слуху он будет недолгим, ибо пессимизм таит в себе угрозу. Пессимизм приняли не из-за объективной истинности, а из соответствия тем особенным настроениям, которые в последние годы охватили европейские общества. 350 В России пессимизм стал противовесом узкому самодовольству и самоуверенности позитивизма, и в этом смысле такая философия может стать даже и плодотворной. Но слишком быстро спустившись в "низменные" слои читающего общества и получив там особую и неприятную окраску, она не оправдала больших ожиданий, хотя и не в своем собственном философском отношении. Верно, что страдание очищает душу, но тогда, "когда оно очень сильное и истинное", когда человек уходит в свой внутренний мир, не живет более для других, когда раскрываются его силы и пробуждается истинное и глубокое понимание религиозной и нравственной жизни. Суетный и шумный пессимизм не имеет ничего общего с просветлением человеческого духа" (47. С. 30). Избыток шумливого успеха более всего губит философию Шопенгауэра. Недостаток, присущий позитивистской философии, считает Розанов, повторяется в пессимистической: она не способствует лучшему пониманию природы и общества, набрасывая на них покров, вытканный в субъективном духе, получая тем самым окраску сомнительного достоинства. Ее ценность ограничена различением нескольких видов причинности и объяснением некоторых явлений в художественном и религиозном творчестве. Розанов, заключая, отмечает, что мы до сих пор не поняли самые богатые в метафизическом отношении философские системы - Аристотеля и Лейбница, потому что "более питали чувство общего уважения к философии, нежели вникали в смысл ее: мы стояли перед храмом, но не входили в него" (47. С. 35). Почему Розанов столь решительно не принимал пессимизм? Розанов - теоретик человеческого естества, высоко держал планку семейной (и половой) жизни. В его религиозном натурализме превозносилась воля к жизни, ярче всего выражаемая в воспевании семьи и половой любви, но не только в этом: он вовсе не отрицал волю, преодоление которой, по Шопенгауэру, способно примирить с ужасами жизни, он указывал на особенности ее отрицания. Речь идет о "пассивности", безволии русского народа. Разбирая статью Т. Ардова о настоящем и будущем России (1911), Розанов отмечает мысль автора об особенностях русской народной психологии, ярко воплотившейся в великой русской литературе. "Тургенев, Толстой, Достоевский, Гончаров и др., - пишет Ардов, - все с поразительным единством без какого-либо значительного исключения возводят в перл нравственной красоты и духовного изящества слабого человека, еще страшнее и глубже - безжизненного человека, который не умеет ни бороться, ни жить, ни созидать, ни вообще что-либо делать, а вот, видите ли, - великолепно умирает и терпит... От "бедных людей" Достоевского через Платона Каратаева, через безвольных героев Тургенева, проходит один стон вековечного раба о том, откуда бы ему взять господина..." (цит. по: 49. С. 350). 351 Розанов согласен: русская литература есть сплошной гимн униженному и оскорбленному, кротости и терпению. Ардов объясняет данное явление женственной натурой славян, и в частности русских, о которых император Вильгельм выразился, что они - не нация, а удобрение для настоящей нации, немцев, призванная к тому, чтобы унавозить поля, на которых раскинется великая Германия. Розанов не возражает против женственности русского народа: "жена" покоряется, но не сдается в отчаянных положениях; воля к жизни ведет ее. Бисмарк - основатель объединенной Германии - в бытность свою прусским послом в Петербурге однажды зимой, в метель заплутался на медвежьей охоте. Он был в санях и возница успокаивал его: "Ничего, выберемся!" Так и произошло... "Ничего", - повторял немецкий канцлер в трудную минуту. Что касается Вильгельма, то "тевтонское нашествие", замечает Розанов, упало бы в "Русь", как глыба земли в воду. Особенность русской стихии не была видна ни Вильгельму, ни Бисмарку. Заприметь они ее, они бы поняли, как "сон Вильгельма" несбыточен, невозможен и смешон. В Россию приходили многие завоеватели. В Россию приходили многие лютеране-немцы и католики-французы. Здесь они потеряли свое, "немецкое", однако не потускнели, напротив, - расцвели, сохранили упорядоченность форм ("немецкое тело"), но пропитав все это "женственною душою" Востока, без понуждения, свободной волей, приняв нашу религию и активно послужив нашей культуре. Русские имеют свойство беззаветно отдаваться чужим влияниям... именно как жена - мужу (всемирная отзывчивость). Но здесь происходит взаимоокормление. Так случилось с Шопенгауэром, которого цитировали чуть ли не на перекрестках улиц. Но в отличие от "русских" немцев, преодолевших сущность европейского начала, русские в "отдаче" сохраняют свою душу, усваивая лишь формы другого. В Европе, заключает Розанов, "мы увлекаемся у них "своим", не найдя в грустной действительности на родине "соответственного идеалу своей души (всегда мягкому, всегда нежному)... Русские принимают тело, но духа не принимают" (49. С. 355). Так думал Розанов в начале XX века. Он полагал, что ни один русский не "объевропеится" с пылом к "власти", "захвату", "грабежу", к "грабить" и "хапать". Ныне времена изменились. Иные русские показывают дурной пример миру и у себя дома. 352 Но... "женственное", по заключению Розанова, облегает собою "мужское", направленное на движение и покорение. "Женственное" и "мужское" - как "вода" и "земля" или как "вода" и "камень". Сказано, "вода точит камень", но не сказано - "камень точит воду". Он только задерживает ее. ""Мужское" - сила, и она слабее ласки. Ласка всегда переборет силу... Ничего... вызволимся как-нибудь" (49. С. 358-359). Вызволимся ли? После Октября 1917 года открытость зарубежному опыту была прервана, отечественная мысль кастрирована изгнанием либо гибелью в ГУЛАГе лучших умов России, их наследие ушло в подполье, а отечественная "марксистско-ленинская" философия превратилась в служанку идеологии: марксизм, пришедший из Германии в конце XIX века, был не только освоен, но и преображен, в XX веке став руководством к действию. В послеоктябрьское время издавались произведения философов-идеалистов лишь домарксистской эпохи. Философы второй половины XIX столетия практически оставались недоступными читателю. В наши дни такая же судьба постигла идею социализма и социальной справедливости, а заодно и весь марксизм, и теоретическое наследие В. И. Ленина, и "моральный кодекс" ("десять заповедей") строителей коммунизма, а вместе с ними и саму мораль, и еще многое другое, так что нам теперь неведомо, кто мы, что мы и зачем мы здесь, на этой земле. Артуру Шопенгауэру в нашей стране особенно не повезло. Странным образом его причислили к идеалистам послемарксистской эпохи. Поэтому его сочинения не переиздавались, а если его и упоминали, то только в негативном смысле, сопровождая бранные слова упреками в субъективизме, пессимизме, иррационализме, волюнтаризме, реакционности, враждебности к революционным преобразованиям мира и прочем. За 70 лет вышла единственная небольшая монография о мыслителе (13), защищена едва ли не единственная диссертация (69). Ныне эпохе информационной, экономической и политической глобализации, претензиям построить новый мировой порядок на основе однополярного мира, связанным также с попытками духовной экспансии с целью унификации культурных норм, противостоят антиглобалистские движения и стремление народов к национальной и региональной, в том 353 числе и культурной, свободе. А что же мы? У России "особенная стать": в XX веке нас дважды пытались лишить не только национальной памяти, но и национальной идентичности; поэтому у нас, как нигде, злободневна задача дня - возрождение традиции. Была ли русская философия оригинальной, или она - всего лишь подражание западным образцам? Пока что в философии в постсоветские годы (и системно, и бессистемно, а главное, некритически) повторяются зады европейского философствования, выказывается нигилистическое отношение как к культурной традиции, так и к тем достижениям, которые имели место в советское время. Тем не менее мы присутствуем при возрождении оставшейся живой отечественной традиции. На этом пути имеются определенные трудности и определенные достижения. Сначала был бум изданий наших классиков; были опубликованы справочные издания, но исследовательских работ было немного. В начале нового века появились фундаментальные исследования, в которых творчество русских мыслителей представлено в европейском контексте. К сожалению, утраченное за годы советской власти уважение к чистоте историко-философского исследования, "зашоренность" на рационализме, как и негативное отношение к национальному достоянию, заставляют некоторых авторов отрицать самобытность русской мысли либо игнорировать важный элемент ее своеобразия, к примеру, признавая второстепенной позитивность религиозной основы и утверждая за русской философией лишь "оригинальный и самобытный синтез мистической и гностической традиций европейской философии". Произведения Шопенгауэра начали издаваться (и интенсивно) со второй половины 80-х и в 90-е годы XX века. Ныне пишутся диссертации, публикуются содержательные статьи (см., напр.: 9, 21, 61, 67, 68, 69 и др.). Но до сих пор ряд сочинений мыслителя не переводился; все еще нет обобщающих работ. Однако надежда умирает последней. Вызволимся. 354 ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ Что говорит нам сегодня Шопенгауэр? По словам отечественного мыслителя В. В. Любищева, прошлое мысли - "не кладбище с могильными плитами с навеки похороненными заблуждениями, а собрание недостроенных архитектурных ансамблей, многие из которых не были закончены не из-за порочности замысла, а из-за несвоевременного рождения проекта или из-за чрезмерной самоуверенности строителей" (цит. по: 66. С. 402). Такова философия Шопенгауэра. Философия является наукой особого рода. Это вековечная мудрость, в которой человечество ставит и пытается решить конечные вопросы бытия и мышления, ищет истину, добро и красоту, смысл жизни и смерти. Это - уникальная форма духовности, формирующая мировоззрение не одними только рациональными средствами. Это убедительно показал Шопенгауэр. В наши дни его философия дает пример антипозитивистского понимания этой науки. Шопенгауэр предложил системное учение, обращенное к цельному пониманию мира, человека и его поведения. В этом учении едины человек и природа. Основой этого единства является воля, поднятая на онтологический уровень. Материализм Шопенгауэра, основанный на богатом эмпирическом материале его времени, благодаря исключительной интуиции обогатил потомков рядом замечательных догадок, далеко выходящих за рамки его эпохи. Его учение о могучей мировой силе - воле, объективацией которой является человек, о воле, которая подчиняет человека мощи государства, общества, социальной среды, собственным страстям и стремлениям, о воле, которая обрекает человека на горе и страдание, о воле, которой он вынужден подчиняться как неизбывной судьбе, - все это вызывает отторжение, ибо лишает человека смысла существования. Действительно, перед нами философия "плача и зу- 355 бовного скрежета". В то же время учение о воле может рассматриваться как модель идеи об энергийности мира, которую провидели античные мыслители, западная мистическая традиция и православие в России. Но здание учения философа осталось недостроенным. Он исключил из поля зрения объективное содержание морали, стремление человечества к идеалу, к высокой любви, в конце концов к обретению высшего смысла своего бытия. Его этика, беспощадная к миру, где господствуют страдания и смерть, власть безмерной воли в подлунном мире, требует от людей приспосабливаться, чтобы выжить, и люди, лишенные понимания высшего смысла, утрачивают память о том, зачем и для чего они живут; без такой памяти мучения жизни потеряли бы смысл. К тому же в его учении человек спасается в одиночку. Шопенгауэр доказывал, что мир вещей самих по себе, недоступный эмпирическому познанию, так же, как сущностные аспекты мира явлений, познается путем интуитивного чистого созерцания, имеющего эстетическую основу, уходящую в глубины бессознательного. В учение о познании Шопенгауэра положено единство познавательной, эстетической и нравственной составляющей философии: эстетика, выступающая как связующее звено между гносеологией и этикой, завершает целостное отношение к миру, что до сих пор не учитывается в специальных исследованиях, посвященных природе философского знания. Шопенгауэр конкретно показал значение бессознательного для акта творчества. И, наконец, он убедительно реабилитировал интуицию (в том числе интеллектуальную), имеющую важную роль в процессе познания. Ныне и мир в целом, и индивид теряют чувство самосохранения, даже здравый смысл. Поэтому ответы философа на вечные мучительные вопросы человеческого существования, его совет не оглядываться на прошлое, радоваться и утру как новому рождению, и сегодняшнему дню с его хотя бы маленькой удачей, и завершенному делу, его уроки противостояния судьбе самоограничением, самодисциплиной, самопринуждением, самоотречением и направленностью скованной воли наперекор судьбе - все это обещает обретение малой толики счастья, на которое человек может надеяться и которого в состоянии достичь в этом действительно жестоком мире. В этом привлекательность и жизнеспособность философии Шопенгауэра. 356 К погибели ведет болезнь потребительства, которая уже много десятилетий захлестывает людей. Мир соблазнов разъединяет нас с подлинным бытием, с базисным призванием человека, таит угрозу конца света, когда сольются в одно экологическая катастрофа, угроза ядерной войны и безумства бессмысленной погони за потребительскими видимостями. Шопенгауэр учит любить природу, думать о ней. В его учении о самоограничении видится призыв: "Чуть помедленнее кони!.. Чуть помедленнее!.." Назад к природе, в том числе к природе собственно человеческой, которой для жизни ведь нужно совсем немного. Человечество стремится к "удобной" жизни, к комфорту. Достойно ли человека это стремление? Что станется с человеком, когда он избавится от бремени неизбывности трагичности собственного бытия? Абсолютный комфорт ведет к небытию. Шопенгауэр невыразительно называл это скукой (слабое определение!). Облегчение бремени человеческого существования в его усовершенствовании снимает груз с души, с бремени совести и обязательств долга. Это - страшный соблазн, угроза человечности в человеке, тем более что его призывают спасаться в одиночку. Погоня за золотым тельцом, за престижем как гарантиями счастливой жизни ведут к отходу от живой глубины бытия, к подобию жизни; вседозволенность завершается в конце концов преступностью по отношению к жизни других и собственной (чего стоят терроризм или "отказники", уходящие в виртуальный мир, в мир галлюцинаций - в наркотики с их псевдосвободным полетом); раскрепощенная похотливость - дорога к СПИДу и утрата самого сокровенного в человеке - способности любить, к забвению метафизических глубин мира. "Философия для всех" Артура Шопенгауэра - отказ от безудержных хотений, от алчности, зов к ответственности - указатель пути к спасению в нашем повседневном существовании. Философия является наукой особого рода и в том отношении, что она может быть изложена в более или менее полной форме, в то время как прогресс науки безграничен. Это положение может вызвать споры. И уж совсем проблематичным может показаться тезис, что философия сегодня достигла своей полноты и завершенности; но не случайно наше время не отмечено никакими выдающимися философскими свершениями. Время великих систем и громких имен позади. Сегодня философия может существовать только как история философии. Задача состоит в том, чтобы освоить полученное наследие, свести его воедино, отсечь все тупиковые ответвления, оценить по достоинству, понять до конца все жизнеспособное и плодотворное, сделать его достоянием читающей и думающей публики. Немецкому философу Артуру Шопенгауэру в этом грядущем синтезе уготовано одно из важнейших мест. 357 ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА АРТУРА ШОПЕНГАУЭРА 1788, 22 февраля - в вольном ганзейском городе Данциге в семье оптового купца Генриха Флориса и Иоганны (урожденной Трозинер) родился Артур Шопенгауэр. 1793 - вскоре после присоединения Данцига к Пруссии семья переселяется в вольный ганзейский город Гамбург. 1797 - родилась Адель Шопенгауэр. Июль - путешествие Артура с отцом в Париж и Гавр. В течение двух лет Артур живет в Гавре в семье купца Грегуара де Блеземира. Дружба с его сыном Антимом. 1799, август - возвращение в Гамбург. До 1803 года посещает частную торговую школу Рунге. 1803, март - решение Артура о путешествии с родителями по Европе (Голландия, Англия, Франция, Швейцария, Австрия). 1803, 3 мая - начало путешествия. 1804, 25 августа - конец путешествия. Сентябрь-декабрь - обучение в фирме купца Кабруна в Данциге. 1805 - обучение в торговом доме именитого купца Иениша в Гамбурге. 20 апреля - смерть отца. 1806, сентябрь - переселение матери и сестры в Веймар. Октябрь - основание Иоганной Шопенгауэр салона в Веймаре и начало дружбы с И. В. Гете. 1807, май - Артур покидает Гамбург, переселяется в Готу и начинает учиться в гимназии с целью подготовки для обучения в университете. Декабрь - Артур вынужденно уходит из школы в Готе, переселяется в Веймар, берет частные уроки. Влюбленность в Каролину Ягеман. 1809 - окончание гимназического курса. 9 октября - поступление в Геттингенский университет. 1809-1811 - обучение в Геттингене на медицинском факультете; со второго семестра - обращение к философии. 1811, Пасха - посещение Веймара. Встреча с Виландом, предсказавшим ему успех на философском поприще. Осень - переводится в Берлинский университет. 1811-1813 - обучение в Берлинском университете. Слушает лекции Фихте, Шлейермахера и др. 1813, 2 мая - бегство из Берлина в Веймар перед началом войны с разбитой в России наполеоновской армией. Переселение в Рудольштадт. Июль-ноябрь - создание книги "О четверояком корне достаточного основания". Защита ее в качестве докторской диссертации в Йене. 5 ноября - возвращение в дом матери. Зима - беседы с Гете. Раздоры с матерью из-за ее друга Герстенберга. 1814, май - разрыв с матерью. Артур покидает Веймар. 1814-1818 - живет в Дрездене. 1815 - трактат "О зрении и цвете". Первые наброски основного труда "Мир как воля и представление". 1818, март - окончание работы над рукописью "Мира...". Договор о публикации книги с издательством Брокгауза. Осень - начало итальянского путешествия (Флоренция, Рим, Неаполь, Венеция). 1819, январь - "Мир как воля и представление" выходит в свет. Лето - разорение семьи вследствие банкротства данцигского банкира Мюля. Конфликт с матерью и Аделью. 25 августа - снова в Дрездене. Получение места доцента на философском факультете Берлинского университета. 1820, 23 марта - начало лекций в Берлине. Их провал. 1821 - начало романа с актрисой Каролиной Медон. Скандал с соседкой - швеей Маркет, судебный процесс с которой длился более пяти лет. 1822, 27 мая - второе итальянское путешествие (Милан, Флоренция, Венеция). 1823 - возвращение на родину. Прибытие в Мюнхен. Тяжелая болезнь на фоне депрессии. 1824 - пребывание в Бад Гаштейне, Мангейме и Дрездене. 1825, апрель - снова в Берлине. Новые неудачи: лекции невостребованы, философские переводы не приняты. 1831, август - бегство из Берлина во Франкфурт-на-Майне в страхе перед холерой. 1832, июль - до июня 1833 - живет в Мангейме. 1833, 6 июля - возвращение во Франкфурт-на-Майне, где живет до конца своих дней. 1835 - трактат "О воле в природе". 1838 - смерть матери. 1839 - премированная работа "О свободе воли". 1840 - трактат "Об основе морали", премии не удостоенный. 1844 - второе издание "Мира как воли и представления", переработанное и расширенное за счет второго тома. 1849 - смерть Адели. 1851 - "Парерга и Паралипомена". 1852-1853 - начало известности. 1859 - третье издание "Мира как воли и представления". 1860, 21 сентября - смерть Артура Шопенгауэра. 359 СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 1. Адамар Ж. Исследование психологии процесса изобретения в области математики. М., 1970. 2. Андреева И. С. Современные зарубежные исследования философии Ницше. М., 1984. 3. Антология мировой философии. М., 1971. Т. 3. 4. Асмус В. Ф. Проблема целесообразности в учении Канта об органической природе и в эстетике// Кант И. Собр. соч.: В 6 т. М., 1966. Т. 5. С. 5-63. 5. Балашов Ю. В. Наблюдатель в космологии: дискуссии вокруг антропного принципа // Проблема гуманитаризации математического и естественно-научного знания. М., 1991. С. 80-119. 6. Батюто А. Тургенев - романист. М., 1972. 7. Бердяев Н. А. Философия свободы. М., 1989. С. 12-250. 8. Бердяев Н. А. Философия творчества, культуры и искусства. М., 1994. 9. Блюменкранц М. А. Как остановить колесо Иксиона? // Шопенгауэр А. Афоризмы и максимы. М.; Харьков, 1999. 10. Боррадори Дж. Американский философ. М., 1998. 11. Булгаков С. Расизм и христианство // Вестн. русского христианского движения. Париж, 1990. No 158. С. 160-201. 12. Булгаков С. Н. Соч.: В 2 т. М., 1993. 13. Быховский Б. Э. Шопенгауэр. М., 1975. 14. Гартман Э. Сущность мирового процесса или философия бессознательного. М, 1873. 15. Гайденко П. П. Прорыв к трансцендентному. Новая онтология XX века. М., 1997. 16. Гайденко П. П. Жизнь и творчество Фихте // Фихте И. Г. Соч. М., 1995. С. 6-67. 17. Гулыга А. В. Кант. М., 1970. 18. Гулыга А. В. Место эстетики в философской системе Канта // Философия Канта и современность. М, 1974. С. 267-289. 19. Гулыга А. В. Немецкая классическая философия. М., 2001. 20. Гулыга А. В. Эстетика в свете аксиологии. М., 2000. 21. Гусейнов А., Скрипник А. Пессимистический гуманизм Артура Шопенгауэра // Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность. М., 1992. С. 5-18. 22. Достоевский Ф. М. Поли. собр. соч.: В 30 т. М., 1973. Т. 5. 23. Евлампиев И. И. История русской метафизики в XIX-XX веках. Русская философия в поисках абсолюта. СПб., 2000. Т. 1. 24. Зощенко М. М. Возвращенная молодость // Соч.: В 3 т. Л., 1987. Т. 3. С. 5-160. 25. Ильин И. А. Дневник. Письма. Документы (1903-1938). М, 1999. 26. Исхаков Б. И. Жизнь параллельных миров. М., 1999. Ч. 1-2. 27. Кант И. Критика способности суждения // Собр. соч.: В 8 т. М., 1994. Т. 5. 28. Кант И. Критика чистого разума // Там же. М, 1994. Т. 3. 29. Кант И. Основоположения метафизики нравов // Там же. М., 1994. Т. 4. 30. Курляндская Г. Б. Таинственные повести Тургенева // Третий международный Тургеневский конгресс. Орел, 1971. С. 3-71. 31. Курляндская Г. Б. Эстетический мир И. С. Тургенева. Орел, 1994. 32. Лавров П. Л. Очерки вопросов практической философии // Философия и социология. Избр. произв.: В 2 т. М., 1965. Т. 1. С. 339-462. 33. Лаут Р. Философия Достоевского в систематическом изложении. М., 1996. 34. Ленин В. И. Материализм и эмпириокритицизм. Поли. собр. соч. Т. 14. 35. Маркс К. Введение к критике гегелевской философии права // Маркс К, Энгельс Ф. Соч. М., 1955. Т. 1. С. 414-429. 36. Маркс К, Энгельс Ф. Манифест коммунистической партии // Там же. Т. 4. С. 419-459. 37. Маркс К. Тезисы о Фейербахе // Там же. Т. 3. С. 3-4. 38. Мееровский Б. В., Нарский И. С. Философия мировой воли и скорби // Шопенгауэр А. О четверояком корне... Мир как воля и представление. Т. 1. Критика кантовской философии. М., 1993. С. 632-666. 39. Нефедов Е. И. Взаимодействие физических полей с живым веществом. Тула, 1995. 40. Ницше Ф. Несвоевременные размышления // Поли. собр. соч. М., 1910. Т. 4. С. 3-263. 41. Ницше Ф. Соч.: В 2 т. М., 1990. 42. Переписка Гете и Шопенгауэра // Шопенгауэр А. Поли. собр. соч. М., 1910. Т. 4. С. 653-677. 43. Платон. Соч.: В 3 т. М., 1970-1972. 44. Плеханов Г. В. Отсюда и досюда - заметки публициста // Избр. филос. произв. М., 1958. 45. Пумпянский Л. Группа таинственных повестей // Тургенев И. С. Полн. собр. соч. М.; Л., 1929. Т. 8. С. V-XX. 46. Розанов В. В. В мире неясного и нерешенного. М., 1995. 47. Розанов В. В. Заметки о важнейших течениях в русской философской мысли в связи с переводной литературой по философии // Философия и психология. М., 1890. Кн. 3. Ч. 1. С. 1-36. 48. Розанов В. В. Мимолетное. М., 1994. 49. Розанов В. В. Среди художников. М., 1994. 50. Розанов В. В. Уединенное. М., 1990. 51. Руссо Ж. Ж. О причинах неравенства. СПб., 1907. 52. Свясьян К. А. Фридрих Ницше - мученик познания // Ницше Ф. Соч.: В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 5-45. 53. Силуянова И. В. Философия нигилизма Фридриха Ницше // Из истории западноевропейской культуры. М., 1979. С. 111-124. 54. Соловьев В. С. Соч.: В 2 т. М., 1988. 55. Ступаков Г. П. В мире единства. Философские, религиозные, естественно-научные аспекты. М., 1998. 56. Толстой Л. Н. Собр. соч.: В 22 т. М., 1974 ел. 57. Тургенев И. С. Полн. собр. соч.: В 30 т. М., 1978 ел. 58. Троцкий Л. О пессимизме, оптимизме и о многом другом // Восточное обозрение. СПб., 1902. No 36. С. 77-79. 59. Трубников Н. Н. О смысле жизни и смерти. М., 1996. 60. Философский прагматизм Ричарда Рорти и российский контекст. М., 1997. 61. Философия Шопенгауэра // Социальная теория и современность. Вып. 13. М, 1993. 62. Фихте И. Г. Второе введение в учение о науке // Избр. соч. М., 1916. Т. 1. 63. Фихте И. Г. Факты сознания. М, 1914. 64. Фишер К. Артур Шопенгауэр. М., 1896. 65. Флоренский П. В. Статьи по искусству // Собр. соч. Париж, 1975. Т. 1. 66. Фурсов А. И. Биг Чарли, или О Марксе и марксизме: эпоха, идеология, теория (К 180-летию со дня рождения Маркса) // Русский исторический журнал. М., 1999. Т. 1. No 2. С. 345-354. 67. Чанышев А. А. Человек и мир в философии Артура Шопенгауэра // Шопенгауэр А. Поли. собр. соч. М., 1992. Т. 1. С. 1-12. 68. Чанышев А. А. Учение Шопенгауэра о мире, человеке и основе морали // Шопенгауэр А. Собр. соч.: В 6 т. М., 1999. Т. 1. С. 452-468. 69. Чанышев А. А. Этика Шопенгауэра. Критический анализ. М., 1986. 70. Шеллинг Ф. Соч.: В 2 т. М., 1989. 71. Шопенгауэр А. Афоризмы житейской мудрости // Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность. М., 1992. С. 260-420. 72. Шопенгауэр А. Критика кантовской философии // Шопенгауэр А. О четверояком корне... Мир как воля и представление. Т. 1. Критика кантовской философии. М., 1993. С. 377-502. 73. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. Т.1 // Шопенгауэр А. О четверояком корне... Мир как воля и представление. Т.1. Критика кантовской философии. М., 1993. С. 125-501. 74. Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. Т. 2. М., 1993 С. 125-626. 75. Шопенгауэр А. Новый паралипоменон. М., 2000. 76. Шопенгауэр А. Об основе морали // Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность. М., 1992. С. 20-126. 77. Шопенгауэр А. О воле в природе // Шопенгауэр А. Мир как воля и представление. Т. 2. М., 1993. С. 127-259. 78. Шопенгауэр А. О свободе воли // Шопенгауэр А. Свобода воли и нравственность. М., 1992. С. 46-124. 79. Шопенгауэр А. О четверояком корне достаточного основания // Шопенгауэр А. О четверояком корне... Мир как воля и представление. Т.1. Критика кантовской философии. М., 1993. С. 5-124. 80. Шопенгауэр А. Парерга и Паралипомена // Поли. собр. соч. М., 1903-1910. Т. 3-4. 81. Шопенгауэр А. Рассуждение, излагающее физиологически наиболее важную теорию цветов // Полн. собр. соч. М., 1910. Т. 4. С. 259-287. 82. Эйнштейн А. Физика и реальность. М., 1965. 83. Aalto A. Synopsis. Basel, 1980. 84. Abendroth W. Arthur Schopenhauer in Selbstzeugnissen und Bilddokumenten. Hamburg, 1967. 85. Die Autographen des Schopenhauer-Archivs des Stadts-und-Univer-sitatsbibliothek Frankfurt a M. Stuttgart, 1988. 86. Autrum H. Der Wille in der Natur und die Biologie heute // Schopenhauer-Jahrbuch. Frankfurt a. M., 1969. S. 89-101. 87. Baer С G. Die Schopenhauerische Philosophic in ihren Grundzeugen dargestellt und kritische beleuchtet. Dresden, 1857. 88. Baer T. Arthur Schopenhauer und russische Literatur des spaeten XIX. und friihen XX. Jahrhunderts. Miinchen, 1981. 89. Becker A. Arthur Schopenhauer und Sigmund Freud. Historische und charakterologische Grundlagen ihrer gemeinsamen Denkstrukturen // Schopenhauer-Jahrbuch. Frankfurt a. M., 1971. S. 114-156. 90. Bothe F. Geschichte der Stadt Frankfurt am Main. Frankfurt a. M., 1977. 91. Briigger P. Die doppelsinnige Aufhebung der negativen Wertungen in Schopenhauers Aestethik // Schopenhauer-Jahrbuch. Frankfurt a. M., 1988. S. 199-213. 92. Cartwright D. Schopenhauer as moral philosopher - Towards the actuality of his ethics // Schopenhauer-Jahrbuch. Frankfurt a. M., 1989. S. 54-63. 93. Decker F. Wille zum Leben - Wille zur Macht: Eine Untersuchungen zu Schopenhauer und Nietzsche. Amsterdam, 1984. 94. Ebeling H. Schopenhauer und Marx: Parameter eines Vergleichs// Schopenhauer und Marx. Philosophic des Elends - Elend der Philosophic Hain, 1990. S. 1-20. 95. Funke G. Ethik als Grundwissenschaft: Handeln aus Klugheit, Neigung, Pflicht, Mitleid? // Schopenhauer-Jahrbuch. Frankfurt a. M., 1989. S. 19-42. 96. Gwinner W. Arthur Schopenhauer aus personlichem Umgange dargestellt. Leipzig, 1861. 97. Hartmann E. von. Philosophie des Unbewussten. Versuch einer Weltanschauung. Berlin, 1923. 98. Hartmann H. Schopenhauer und die heutige Wissenschaft // Schopenhauer-Jahrbuch. Frankfurt a. M., 1964. S. 151 - 175. 99. Harvey W. Linguistic relativity in french, english and german philosi-phy // Philosophy today. Celina, 1996. No 5. P. 273-288. 100. Heine H. Samtliche Schriften. Mimchen, 1976. 101. Hossenfelder M. Sind die Guten gluklich? // Geistige Tendenzen der Zeit. Perspektiven Weltanschauungstheorie und Kulturphilosophie. Frankfurt a. M., 1996. S. 283-345. 102. HiibscherA. Arthur Schopenhauer: Biographie eines Weltbildes. Stuttgart, 1967. 103. Hubscher A. Denker gegen der Strom: Arthur Schopenhauer gestern, heute, morgen. Bonn, 1973. 104. Hubscher A. Schopenhauer-Bibliographic Stuttgart, 1981. 105. Hubscher A. Eii; emrcov // Schopenhauer A. Handschriftliche Nachlass. Frankfurt a. M. Bd. 4. T. 1. S. 288-318. 106. Iljin I. A. Die Philosophie Hegels als contemplative Gotteslehre. Bern, 1946. 107. Janz K. Nietzsche: Biographie. - Munchen; Wien, 1978-1980. Bd. 1-3. 108. Janouch G. Gesprache mit Kafka. Frankfurt a. M., 1968. 109. Jauch U. Schopenhauer oder Kant // Schopenhauer in der Postmoderne. Wien, 1989. S. 49-58. 110. Knodt R. Das Leiden und das Lachen // Ibid. S. 133-141. 111. Kormann F. Zur Schopenhauerbuste Elisabet Neys // Schopenhauer-Jahrbuch. Frankfurt a. M., 1958. S. 100-113. 112. Lindner E. O., Frauenstadt J. Arthur Schopenhauer. Vom ihm, uber ihn. Leipzig, 1862. 113. Lutkehaus L. Schopenhauer: Metaphysische Pessimismus und soziale Frage. - Bonn, 1980. 114. McLaughin S. Schopenhauer in Russland. Zur literarischen Rezeption bei Turgenev. Wiesbaden, 1984. 115. Magee B. The philosophy of Schopenhauer. Oxford, 1983. 116. Malter A. Arthur Schopenhauer: Transzendentalphilosophie und Metaphysik des Willens. Stuttgart, 1991. 117. Mann Th. Schopenhauer. Stockholm, 1938. 118. Medon K. Sieben Briefe an Arthur Schopenhauer //Schopenauer-Jahrbuch. - Frankfurt a. M., 1944.- S. 83 - 90. 119. M?#/er-Philosophen-Lexikon. Lutz-Stuttgart, 1989. 120. Morgenstern M. Schopenhauers Philosophie der Naturwissenschaften. Bonn, 1985. 121. Ottmann H. Ethische Vorztige des Nicht-Handelns vor dem tun // Schopenhauer in der Postmoderne. Wien, 1989. S. 125-132. 122. Pisa K. Schopenhauer und Sinnlichkeit. Miinchen, 1978. 123. Primer H. Das Problem des Materialismus in der Philosophie Arthur Schopenhauer. Frankfurt a. M., 1984. 124. Safranski R. Schopenhauer und die wilden Jahre der Philosophie. Eine Biographic Hamburg, 1990. 125. Scheer B. Aesthetik als Rationalkritik bei Arthur Schopenhauer // Schopenhauer-Jahrbuch. Frankfurt a. M, 1988. S. 213 - 227. 126. Schirmacher W. Von Schopenhauer zu Marx: Das Problem des Forschritt // Schopenhauer in der Postmoderne. Wien, 1989. S. 41 - 48. 127. Schirmacher W. Wir sind die Postmoderne // Ibid. - S. 15-20. 128. Schmidt A. Schopenhauers Gliicksproblem // Drei Studien iiber Materialismus. Munchen, 1977. S. 21-79. 129. Schmidt A. Schopenhauer und Materialismus // Schopenhauer und Marx: Philosophie des Elend und Elend der Philosophie. Hain, 1980. S. 132-169. 130. Schoelzel A. Schopenhauerische Philosophie als Ausgangspunkt einer "kritische Theorie" der biirgerliche Gesellschaft // Dt. Ztschr. fur Philosophie. Berlin, 1988. No 2. S. 136-145. 131. Schopenhauer A. Der Briefwechsel: In 3 Bde. - Munchen, 1929- 1942. 132. Schopenhauer A. Gesammelte Briefe. Bonn, 1978. 133. Schopenhauer A. Gesprache. Stuttgart, 1971. 134. Schopenhauer A. Der handschriftliche Nachlass: In 5 Bde. - Frankfurt a. M., 1966-1975. 135. Schopenhauer A. Ein Lebensbild in Briefen. Frankfurt a. M., 1987. 136. Schopenhauer A. Philosopische Vorlesungen. Miinchen-Ztirich, 1985. Bd. 1: Theorie des gesammten Vorstellens, Denkens und Erkennens. 137. Schopenhauer A. Samtliche Werke: In 5 Bde. - Stuttgart, 1976 - 1979. 138. Schopenhauer A. Uber das Sehn und die Farben // Samtliche Werke. - Stuttgart, 1978. - Bd.3. - S. I93 - 283. 139. Schopenhauer J. Unbekannte Briefe an ihren Sohn // Schopenhauer-Jahrbuch. Frankfurt a. M., 1971 - 1977: Bd.52. S. 95 - 149; Bd. 56. S. 158 -186; Bd. 57. S. 105 - 126. 140. Sloterdijk P. Der Denker auf der Btihne. Nietzsches Materialismus. - Frankfurt a. M., 1986. 141. Thiergen P. Schopengauer in Russland // Slavische Studien. Koln, 1988. S. 581 - 591. 142. Uber Arthur Schopenhauer. Zurich, 1978. 143. Unveroffentliche Briefe an Schopenhauer// Schopenhauer-Jahrbuch. Frankfurt a. M., 1937. S. 107 - 143. 144. Vaternahm T. Schopenhauers Frankfurter Jahre // Schopenhauer-Jahrbuch. Frankfurt a. M., 1968. S. 112-121. 145. Vaternahm T. Zu Schopenhauers Testament // Schopenhauer-Jahrbuch, Frankfurt a. M., 1953/54. S. 90-93. 146. Vester H. G. Schopenhauer als Vordenker der Postmoderne // Schopenhauer in der Postmoderne. Wien., 1989. S. 33-40. 147. Voigt H. Wille und Energie // Schopenhauer-Jahrbuch. - Frankfurt a. M., 1970. S. 133 - 138. 148. Volkelt J. Arthur Schopenhauer. Stuttgart, 1901. 149. Welsh W., Pries Ch. Alt fur neu: Kritische Bemerkungen zu Schopenhauers traditionelle Auslegung der Philosophie. Braunschweig, 1979. 150. Ziegler Th. Die geistigen und sozialen Stromungen des 19. Jahrhundert. Berlin, 1910. Андреева Искра Степановна, Гулыга Арсений Владимирович ШОПЕНГАУЭР Главный редактор издательства А. В. Петров Редактор О. И. Ярикова Художественный редактор О. В. Иванов Технические редакторы Р. А. Косыгин, В. В. Пилкова Корректоры Т. И. Маляренко, Т. В. Павлова Г. В. Платова, Т. В. Рахманина Лицензия ЛР No 040224 от 02.06.97 г. Сдано в набор 06.08.2002. Подписано в печать 11.04.2003. Формат 84x108 1/32. Бумага офсетная No 1. Печать офсетная. Гарнитура "Таймc". Усл. печ. л. 19,32+1,68 вкл. Тираж 5000 экз. Заказ 23022. Издательство АО "Молодая гвардия". Адрес издательства "Молодая гвардия": 103030, Москва, Сущевская ул., 21. Internet: http://mg.gvardiya.ru. E-mail:dsel@gvardiva.ru. Типография АО "Молодая гвардия". Адрес типографии "Молодая гвардия": 103030 Москва, Сущевская ул., 21. ISBN 5-235-02551-2