старается подражать этому взгляду на существа, не понимая его вынужденности и необходимости, и подменяет деловую суровость этого Я пьянящим сознанием оригинальности. Слово "Я" остается шиболет человечества. Наполеон произносил его без способности к отношению, но он произносил его как Я некоего свершения. Кто пытается вторить ему, лишь выдает этим безысходность своего внутреннего противоречия. x x x - ЧТО ТАКОЕ ВНУТРЕННЕЕ ПРОТИВОРЕЧИЕ? - Если человек не подтверждает жизнью априори отношения, врожденное Ты не проявляется и не воплощается в Ты встреченном, вместо этого обращаясь вовнутрь. Оно развивается в неестественном, невозможном объекте, в Я; это означает: оно развивается там, где для его развития совсем нет места. Так возникает противостояние в самом себе, которое не может быть отношением, Настоящим, струящимся взаимодействием, а только самопротиворечием. Человек может пытаться истолковать его как отношение, даже как религиозное, чтобы вырваться из ужаса самоудвоения; но он вынужден вновь и вновь обнаруживать ложность такого толкования. Здесь - предел жизни. Здесь неосуществленное ищет убежища в нелепой видимости осуществления; оно пробивается ощупью в лабиринте и запутывается все сильнее. x x x ВРЕМЕНАМИ, когда человека охватывает ужас отчуждения между Я и миром, у него появляется мысль: нужно что-то сделать. Как в дурную полночь, когда лежишь, истерзанный снами наяву - оплоты разрушены, бездна вопиет, - и посреди терзаний ты замечаешь: еще существует жизнь, надо только пробиться к ней - но как, как? Таков человек в часы осознания: ужасаясь, он ищет выхода, но не знает пути. Все же, быть может, он знает путь - совсем внутри, глубинным нежеланным знанием путь обновления, который ведет через жертву. Но он отвергает это знание; "мистическое" не выносит электрического света. Он призывает мысль; на нее он - не без оснований - крепко уповает: она должна снова все привести в порядок. В этом ведь состоит высокое искусство мысли: нарисовать надежную и вполне правдоподобную картину мира. И вот он говорит своей мысли: "Посмотри на этого, с жестокими глазами, так устрашающе расположившегося здесь, - разве это не тот самый, с кем я когда-то играл? Знала бы ты, как он улыбался мне этими самыми глазами и какими добрыми они были! Посмотри на мое жалкое Я - признаюсь тебе: оно пусто и, что бы я с собой ни делал, при помощи познания и использования, это не заполняет его пустоту. Не помиришь ли ты меня с ним снова, чтобы оно оставило меня в покое и чтобы я исцелился?" И мысль, услужливая и искусная, рисует с необычайной быстротой ряд - нет, два ряда картин, на правой и на левой стене. На одной простирается (скорее, совершается, ибо мысленные картины мира - отличный кинематограф) вселенная. Из круговращения звезд выныривает маленькая Земля, из копошения на земле выныривает маленький человек, и вот история несет его дальше сквозь времена, чтобы постоянно отстраивать заново муравейники культур, которые она растаптывает. Под цепью картин написано: "Одно и все". Другая стена - стена души. Пряха прядет: орбиты всех звезд, и жизнь всех созданий, и всю историю мира; все это - из одной нити и не называется более: звезды, создания, мир, но: ощущения и представления или даже: переживания и душевные состояния. Под цепью картин написано: "Одно и все". Если теперь человек снова когда-нибудь содрогнется в отчуждении и мир устрашит его, он подымет взор (направо или налево - как постучится) и увидит картину. Там видит он, что Я вложено в мир и что Я, собственно, вовсе не существует, значит, мир не может сделать этому Я ничего плохого - и он успокаивается; или же он видит, что мир вложен в Я и что мир, собственно, вовсе не существует, значит, мир не может сделать этому Я ничего плохого - и он успокаивается. И в другой раз, когда человек содрогнется в отчуждении и Я устрашит его, он подымет взор и увидит картину; и на какую бы он ни смотрел, все равно: пустое Я до краев напичкано миром, мировой поток захлестывает Я-ион успокаивается. Но придет миг, и он близок, когда содрогнувшийся человек подымет взор и увидит внезапно, как при вспышке молнии, обе картины вместе. И он содрогнется.  * ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ *  ПРОДОЛЖЕННЫЕ ЛИНИИ ОТНОШЕНИЙ сходятся в вечном Ты. Каждое единичное Ты - прозрение вечного Ты. Через каждое единичное Ты основное слово обращается к Ты вечному. Из этой посреднической роли Ты всех существ проистекает для них полнота (и неполнота) отношений. Врожденное Ты воплощается в каждом отношении и не свершается полностью ни в одном. Оно свершается лишь в прямом отношении к тому Ты, которое по своей природе не может превратиться в Оно. Свое вечное Ты люди называли многими именами. Когда они пели о Нем, тем самым именуя Его, они всегда подразумевали вечное Ты: первые мифы были хвалебными песнопениями. Потом имена перешли в язык Оно; все сильнее влеките людей думать и говорить о своем вечном Ты как об Оно. Но все имена Бога остаются священными: ибо ими не только говорят о Боге, но и обращаются к Нему. Многие хотят, чтобы не было позволено употреблять слово Бог, потому что им так злоупотребляют. И, без сомнения, из всех человеческих слов это - самое перегруженное. Именно поэтому оно - самое непреходящее и самое необходимое. И чего стоят все ложные речи о сущности Бога и Его творений (а никаких других не было и не может быть) по сравнению с единой истиной, что все люди, которые обращались к Богу, имели в виду Его самого? Ибо кто произносит слово Бог и действительно подразумевает Ты, и - какие бы заблуждения ни владели им - обращается к истинному Ты своей жизни, которое не может быть ограничено никаким другим и с которым он находится в отношении, охватывающем все остальные отношения. Но и тот, кто презирает Имя и воображает себя безбожником, если он всем своим преданным существом обращается к Ты своей жизни как к такому, которое не может быть ограничено никаким другим, - он обращается к Богу. x x x ЕСЛИ МЫ ИДЕМ по некоторому пути и навстречу нам попадается человек, тоже идущий по какому-то пути, то мы знаем лишь свою часть пути, но не его; его же путь мы воспринимаем лишь через встречу. О полном событии-отношении мы знаем - так, как знают прожитое, - то, что мы вышли навстречу, нашу часть пути. На другую часть мы лишь наталкиваемся, мы ее не знаем. Мы наталкиваемся на нее во встрече. И мы надрываем свои силы, если пытаемся говорить о ней как о чем-то, находящемся вне отношений. Чем нам приходится заниматься, о чем заботиться, это не другая, а наша сторона; не благодать, а воля. Благодать с нами тогда, когда мы выходим ей навстречу и пребываем в ее присутствии; нашим объектом она не является. Ты вступает мне навстречу. Я же вступаю в прямое отношение с ним. Таким образом, отношение означает быть избранным и избрать страдательность и активность в одном. Ибо действие всего существа (приостанавливающее всякую частную деятельность и тем самым все лишь ее ограниченностью обусловленные - ощущения деятельности) должно походить на бездеятельность. Это - деятельность ставшего цельным человека, которая именуется бездействием: когда ничто отдельное, ничто частное уже не волнует человека, и поэтому он больше не вмешивается в мир; когда действует цельный, в своей цельности замкнутый, в своей цельности покоящийся человек; когда человек стал действующей цельностью. Обрести такое устойчивое состояние - значит быть готовым выйти навстречу Высшему. Для этого не требуется отбрасывать чувственный мир как мир кажимости. Нет мира кажимости, есть только мир, который, правда, кажется нам двойственным в силу двойственности нашей позиции. Надо лишь снять заклятие изолированности. Не нужно и никакого "выхода за пределы чувственного познания"; всякое познание, в том числе и духовное, может дать нам лишь Оно. Не требуется также обращаться к миру идей и ценностей: они не могут стать для нас Настоящим. Всего этого не нужно. Можно ли сказать, что же нужно? Да, но не в форме предписания. Все, что во все времена было придумано или открыто по части предписаний (рекомендуемые приготовления, практика самоуглубления и т.д.), не имеет никакого отношения к изначально простому факту встречи. То, что успехами в знаниях или в достижении могущества мы обязаны той или иной практике, все это не касается того, о чем здесь говорится. Все это имеет место в мире Оно и не выводит ни на шаг за его пределы. С помощью предписаний невозможно научить выходу навстречу. Его можно лишь указать, и вот каким образом: очертить круг, исключающий все, что не является им. Тогда станет очевидно единственное, что важно: полное принятие Настоящего. Конечно, принятие Настоящего предполагает тем больший риск, тем более крутой поворот, чем дальше ушел человек в изолированное существование; но не отказ от Я, как обычно полагают мистики: Я необходимо как для любого отношения, так и для высшего, ибо отношение может осуществиться лишь между Я и Ты; необходим, следовательно, отказ не от Я, а от того ложного инстинкта самоутверждения, который побуждает человека бежать от ненадежного, лишенного плотности и длительности, недоступного обозрению, опасного мира отношений, бежать к обладанию вещами. x x x ВСЯКОЕ ПОДЛИННОЕ ОТНОШЕНИЕ к существу или к сущности в мире исключительно. Его Ты раскованно и выступает вперед, единственное, оно предстает перед тобой. Оно заполняет собою небосвод: не то чтобы не существовало ничего другого, но все другое живет в его свете. Пока длится отношение, эта его всеобщность остается неприкосновенной. Но как только Ты превращается в Оно, всеобщность отношения начинает казаться несправедливостью по отношению к миру, его исключительность - исключением из вселенной. В отношении к Богу абсолютная исключительность и абсолютная всеохватность суть одно. Кто вступает в абсолютное отношение, того уже не касается ничто единичное, ни вещи, ни существа, ни земля, ни небо; но все включено в отношение. Ибо вступить в чистое отношение означает не закрыть глаза на все, но все видеть в Ты; не отказаться от мира, но обрести его истинную основу. Отвести взгляд от мира - это не поможет прийти к Богу; вперить взгляд в мир - тоже не поможет прийти к Нему; но кто видит мир в Нем, тот пребывает в Его присутствии. "Здесь мир, там Бог" - это Оно-речь; и "Бог в мире" - другая Оно-речь; ничего не исключать, ничего не оставлять за, все - весь мир заключить в Ты, дать миру его право и истину; не рядом с Богом, но все вложить в Него - вот совершенное отношение. Бога не найти, оставаясь в мире, Его не найти, покинув мир. Кто всем существом выходит навстречу своему Ты и несет к нему все бытие мира, находит Его - того, кого нельзя искать. Конечно, Бог - "Другой"; но он и всецело Тот-же-Самый, всецело присутствующий. Конечно, Он - Mysterium Tremendum*, Кто являет Себя и повергает ниц; но Он и тайна самоочевидного, которая мне ближе, чем мое Я. ---------------------- * Устрашающая Тайна. - Прим. ред. Если ты исследуешь жизнь вещей и обусловленное бытие, ты приходишь к Непостижимому; если отвергаешь жизнь вещей и обусловленное бытие, ты оказываешься перед Ничто, если ты освящаешь жизнь, ты встречаешь Бога живого. x x x ЧУВСТВО ТЫ В ЧЕЛОВЕКЕ, которое в отношениях с каждым отдельным Ты сталкивается с разочарованием превращения в Оно, стремится перерасти пределы отдельных отношений, стремится к своему вечному Ты. Не так, как ищут что-то: в действительности не существует никаких поисков Бога, ибо не существует ничего, в чем Его нельзя было бы найти. Сколь безумен и безнадежен тот, кто оставляет путь своей жизни, чтобы искать Бога; даже если он овладеет всей мудростью одиночества и всем могуществом самоконцентрации, ему не встретить Его. Скорее так: человек идет своим путем и хочет лишь, чтобы это был путь; в силе этого желания выражается его стремление. Каждое событие-отношение - это такая точка пути, где ему открывается проблеск совершенства: поэтому в каждом из них он непричастен Одному - но и причастен тоже; ибо он в ожидании. В ожидании, но не в поисках, идет он своим путем; отсюда его терпимость ко всем вещам и бескорыстный контакт с ними. Но и когда он нашел, его сердце не отворачивается от них, хотя теперь он все видит в Одном. Он благословляет все обители, дававшие ему приют, и все те, которые он еще посетит. Ибо это "нашел" - не конец пути, а его вечная середина. Это обретение без поисков: открытие самого изначального, открытие начала. Чувству Ты, которое не может насытиться, пока не находит бесконечное Ты, с самого начала ведомо Его присутствие: это присутствие должно было лишь стать вполне реальным - через реальность освященной жизни мира. Неверно, что Бога можно извлечь из чего-либо: например, из природы - как ее Творца, из истории - как ее Кормчего, или еще из субъекта - как то Я, которое мыслит себя в Нем. Неверно, что дано что-либо "другое" и лишь затем Его выводят из этого; нет. Он - непосредственно, изначально и всегда предстоящее пред нами Сущее; Тот, к Кому, по сути, можно лишь обращаться, но выразить Его словами - нельзя. x x x СУЩЕСТВЕННЫМ ЭЛЕМЕНТОМ отношения к Богу объявляют чувство, которое называют чувством зависимости, а в наше время - более точно - чувством приниженности. Выделить и определить этот элемент нужно, но непомерное его акцентирование ведет к неправильному пониманию характера совершенного отношения. То, что было уже сказано о любви, еще более непреложно справедливо здесь; чувства лишь сопровождают факт отношения, который совершается не в душе, но между Я и Ты. Каким бы значительным ни казалось чувство, оно все еще подчинено динамике души, где одно перегоняет, превосходит, вытесняет другое; оно расположено в отличие от отношения - в пределах некой шкалы. И прежде всего каждое чувство занимает свое место внутри некой полярно-напряженной системы: оно получает свою окраску и свое значение не только из себя самого, но и из своей полярной противоположности; каждое чувство контрастно-обусловленно. И вот абсолютное отношение, которое в действительности включает в себя все относительное и уже не есть часть, как они, но целое - как завершение и объединение их всех, - психологизируется и релятивизируется, так как его сводят к изолированному и ограниченному чувству. Исходя из души, совершенное отношение может быть понято только биполярно, только как coinsidentia oppositorum, как единство противоположных чувств. Конечно, часто один из полюсов - подавляемый основной религиозной установкой личности - ускользает от рефлектирующего сознания; он может быть выявлен лишь чистейшим, свободным от предвзятости созерцанием сокровенных глубин существования. Да, в чистом отношении ты чувствовал себя совершенно зависимым, как не можешь чувствовать ни в каком другом, - и совершенно свободным тоже, как никогда и нигде больше: тварью - и творцом. Там уже не было одного, ограниченного другим, но оба - безграничные и оба - вместе. То, что Бог тебе нужен больше всего на свете, ты в сердце своем знаешь всегда; но разве не знаешь ты, что и ты нужен Богу, в полноте его вечности - ты? Как же существовал бы человек, если бы он не нужен был Богу, и как существовал бы ты? Ты нуждаешься в Боге, чтобы существовать, и Бог нуждается в тебе - для того самого, что есть смысл твоей жизни. Поучения и стихи тщатся сказать больше и говорят лишнее: что за жалкая и напыщенная болтовня о "становящемся Боге" - но есть становление Бога Сущего, это мы знаем непреложно в сердце своем. Мир - не забава Бога, он - Его судьба. То, что существует человек, человеческая личность, ты и я, имеет божественный смысл. Творение - оно происходит с нами, оно пламенем внедряется в нас, пламенем охватывает нас, мы трепещем и слабеем, мы покоряемся Творению - мы участвуем в нем, мы встречаем Творца, отдаем Ему себя, помощники и сподвижники. Двое великих слуг проходят сквозь времена: молитва и жертва. Молящийся склоняется трепеща, в безграничном смирении и знает, что он - непостижимым образом воздействует на Бога, даже если ничего не просит для себя: ибо тогда, когда он уже ничего более не ищет для себя, тогда видит он, как растет его воздействие, разгораясь как пламя. А приносящий жертву? Я не могу презирать его, усердного служителя прежних времен, который думал, что Бог жаждет запаха его всесожжения: он знал безрассудным и могущественным знанием, что давать Богу - можно и должно; и это же знает и тот, кто приносит в жертву Богу свою маленькую волю и встречает Его в усилии своей большой воли. "Да будет воля Твоя!" не больше этого, говорит он, но истина говорит за него дальше - "через меня, в ком Ты нуждаешься". Что отличает жертву и молитву от всяческой магии? Магия хочет воздействовать, не вступая в отношение, и упражняет свое мастерство в пустоте; молитва же и жертвоприношение являются "пред Лик" во исполнение святого основного слова, которое отличает взаимность. Они произносят Ты и слышат ответ. Стремиться понимать чистое отношение как зависимость - значит стремиться лишить реальности одного из его носителей, а тем самым и само отношение. x x x МЫ ПРИДЕМ К ТОМУ ЖЕ, если взять за отправную противоположную точку зрения и считать существенным элементом религиозного акта погружение в себя (путем ли освобождения себя от всего, что связано с Я, или же путем восприятия себя как единой мыслящей сущности). Первый подход подразумевает, что Бог входит в существо, освобожденное от Я, или оно растворяется в Боге; второй что оно находится непосредственно в самом себе как в Божественном Едином; первый, следовательно, подразумевает, что в некий высший момент Ты-речь прекращается, так как больше нет дуализма, второй - что Ты-речи на самом деле вообще не существует, так как нет дуализма по сути; первый подход - вера в объединение, второй в идентичность человеческого и Божественного. Оба устремлены к трансцендентному, по ту сторону Я и Ты, первый - к возникающему в экстазе, второй - к существующему и раскрывающему себя в самосозерцании мыслящего субъекта. Оба они уничтожают отношение: первый - как бы динамически: Ты поглощает Я, и теперь это уже не Ты, а Единственно-Сущее; второе - как бы статически: Я, растворившееся в Себе осознает себя как Единственно-Сущее. Если доктрина зависимости считает Я (одну из опор мирового свода - чистого отношения) настолько слабым, что его несущей способности уже нельзя больше доверять, то одна из доктрин погружения заставляет этот свод исчезнуть в ее завершении, другая относится к нему как к иллюзии, которую следует преодолеть. Доктрины погружения ссылаются на известные словесные формулы самоотождествления; одна - прежде всего на Иоанново "Я и Отец суть одно", другая - на поучение Шандильи: "Всеобъемлющее - это мое Я в глубине моего сердца"*. ---------------------- * См.: Чхандогья Упанишад, 3.14.4 - Прим. ред. Пути, указуемые этими формулами, противоположны друг другу. Первая берет свое начало (после подземного вызревания) в жизни мистической личности и развивается в учение; вторая зарождается как учение и выливается в мистическую жизнь личности. На каждом из этих направлений меняется сам характер формулы. Христос Иоанновой традиции - однажды ставшее плотью слово - ведет к экхартовскому Христу, которого Бог постоянно порождает в человеческой душе. Формула коронации Себя в Упанишадах: "Что реально - это Я Сам, а Ты - это Я Сам" - ведет - гораздо более прямо - к буддистской формуле низложения: "Истинно и реально овладеть Собой (и относящимся к Себе) - невозможно". Начало и конец каждого пути требуют отдельного рассмотрения. То, что ссылка на "суть одно" необоснованна, станет очевидным каждому, кто прочтет непредвзято, часть за частью. Евангелие от Иоанна. Это подлинно Евангелие чистого отношения. Здесь более истинное, чем знаменитый мистический стих: "Ты - это я и я - это ты". Отец и сын, равносущие, мы позволим себе сказать - Бог и человек; равносущие - неразделимо-реальные Двое, два носителя первичного отношения, которое от Бога к человеку означает призыв и повеление, от человека к Богу созерцание и приятие, между обоими оно означает понимание и любовь. В этом отношении сын, хотя Отец живет и действует в нем, склоняется перед "превосходящим" и молится ему. Все новейшие попытки истолковать по-другому эту изначальную реальность диалога - истолковать как взаимосвязь Я с самим собой или как событие, вмещающееся в самодостаточной внутренней жизни человека, тщетны: все они относятся к безнадежной истории уничтожения реальности. - А мистика? Она рассказывает, как переживают единство без раздвоения. Допустимо ли подвергать сомнению правдивость ее рассказа? - Я знаю не один, а два случая, когда уже не ощущают раздвоения. Мистика путает их в своих речах; и я это сделал однажды. Первый - когда душа становится единой. Это происходит не между человеком и Богом, но в человеке. Силы сосредоточиваются в центре, все, что хочет отвлечь их, преодолевается, существо одиноко пребывает в самом себе и ликует, как говорит Парацельс, в своей экзальтации. Это решающий момент для человека. Без него человек непригоден к работе души. В этот момент в сокровенной глубине его существа решается: это передышка или чаемое завершение. Человек может, сосредоточивши в единство, выйти на встречу, теперь впервые вполне доступную, на встречу с тайной и спасением. Но он может также, вкусив блаженство сосредоточенности, отказаться от высшего долга и вернуться в распыленность. Все на нашем пути влечет за собой принятие решения: целенаправленного или смутно осознаваемого, наконец, совершенно непостижимого; в сокровенной глубине нашего существа коренится извечно таинственное и судьбоносное решение. Второй - вытекает из непостижимой особенности самого акта отношения - в нем двое кажутся одним: "Когда один и один объединены, обнаженность излучается в обнаженность". Я и Ты тонут, человеческое, только что еще противостоявшее Божественному, поглощается Им - все заполняют прославление, обожествление, единство бытия. Но когда человек, просветленный и обессиленный, возвращается в суету земных забот и мудрым сердцем осознает и то и другое, - не должно ли тогда для него бытие расщепиться, так что одна часть окажется во власти безнадежности? Чем поможет моей душе то, что она снова сумеет уйти из этого мира в единство, раз сам этот мир с необходимостью остается совершенно чуждым единству, - что толку от всего этого "Божественного упоения" в жизни, разорванной надвое? Если тот безмерно щедрый небесный миг никак не связан с моим убогим земным мгновением, - что он тогда для меня, если я должен еще жить, перед лицом всех опасностей должен жить на земле? Можно поэтому понять тех учителей, которые отвергают блаженство экстаза "единения". Единения, которое не было единением Я, возьму в качестве примера людей, которые в пылу осуществленного эроса настолько упоены чудом объятия, что для них осознание Я и Ты исчезает в чувстве единства - которого нет и не может быть. То, что экстатик называет единением, - это захватывающая динамика отношения; не единство, возникающее в данный момент мирового времени и сплавляющее в одно Я и Ты, но динамика самого отношения, которая может явить себя его носителям, пребывающим в незыблемом противостоянии. Здесь властвует тогда предельное преувеличение акта отношения; само отношение, его животворное единство, воспринимается так остро, что стороны отношения блекнут рядом с ним, что за его жизнью забываются Я и Ты, между которыми оно возникло. Здесь - одно из предельных явлений; реальность простирается до некоего предела и там тускнеет. Но величественнее, чем все загадочные сплетения на границах бытия, для нас центральная реальность обычного земного часа - солнечный блик на ветке клена и предчувствие вечного Ты. Это, однако, расходится с утверждением другой доктрины погружения: о том, что всеобщее бытие и собственное бытие суть одно и то же, и потому никакая Ты-речь не может принести с собой последней реальности. Ответ на это утверждение дает само учение. Одна из Упанишад рассказывает, как вождь богов Индра приходит к Праджапати, созидающему духу, чтобы узнать, как найти и различить свое Я. Индра проводит столетие в ученичестве, дважды его отсылают с неудовлетворительной информацией, пока наконец ему не дается правильная: "Если человек покоится в глубоком сне, без сновидений, это - его Я, это - Бессмертное, Достоверное, Всеобщее Бытие". Индра отправляется в путь, но скоро им овладевает сомнение; он возвращается и спрашивает: "Но в таком состоянии, о Высочайший, человек ведь не знает о себе: "Это я" - и не знает: "Они - существа". Человек предан уничтожению. Я не вижу здесь ничего обнадеживающего".- "Именно так, - ответил Праджапати, - это действительно так". Поскольку учение содержит высказывания об истинном бытии, постольку оно (как это всегда бывает с его - в этой жизни выяснению не поддающимся - подлинным содержанием) не имеет ничего общего с переживаемой реальностью; ибо и ее оно вынуждено низвести до мира кажимости. И поскольку учение содержит руководство к погружению в истинное бытие, постольку оно ведет не в переживаемую реальность, а в "уничтожение", где не властвует никакое сознание, откуда не ведут никакие воспоминания; человек, вышедший оттуда, может все еще провозглашать - как знак своего опыта - пограничное слово: "Двойственность отсутствует", но он не имеет права называть это единством. Мы же хотим свято блюсти святое благо нашей реальности, которая дана нам в дар для этой - и, быть может, ни для какой другой, более близкой к истине - жизни. В переживаемой реальности нет единства бытия. Действительность существует лишь в действенном поступке, ее мощь и глубина в нем. И "внутренняя" реальность существует, лишь если есть взаимодействие. Самая мощная и глубокая реальность там, где все включается в действенный поступок - весь человек без остатка и всеобъемлющий Бог - ставшее единым Я и безграничное Ты. Единое Я: ибо в переживаемой реальности существует (я уже говорил об этом) единение души, сосредоточение сил, решающий момент для человека. Но в ней нет, как при том погружении, отказа от реальной личности. Погружение хочет сохранить лишь "чистое", подлинное, долговечное, а все остальное - отбросить; сосредоточение не считает инстинктивное - слишком нечистым, чувственное - слишком поверхностным, эмоциональное - слишком быстротечным; все должно быть включено и подчинено. Сосредоточение хочет не отвлеченного Я, но цельного, необедненного человека. Оно стремится к реальности, и оно есть реальность. Доктрина погружения предписывает и обещает уход в Единое мыслящее Сущее ("то, посредством чего мыслится этот мир"), в чистый субъект. Но в переживаемой реальности нет мысли без того, что мыслится; напротив, здесь мыслящий зависит от того, что мыслится, не в меньшей степени, чем оно - от него. Субъект, который освобождается от объекта, уничтожает себя как реальность. Мыслящий в себе существует - в мысли, как ее продукт и предмет как пограничное понятие, не связанное ни с каким представлением; затем, в предвосхищающем определении смерти, вместо которой можно подразумевать и ее подобие - почти столь же непроницаемый глубокий сон; и, наконец, в провозглашении доктрины о подобном глубокому сну состоянии погружения, которое по своей природе лишено сознания и памяти. Это - высочайшие вершины Оно-речи. Нужно уважать возвышенную силу их отречения, но в то же время видеть в них все же то, что самое большее, надо лишь испытать, но не то, чем надо жить. Будда, "свершившийся" и свершитель, не высказывает утверждений. Он отказывается утверждать, что единство есть или что его нет, что прошедший через все испытания погружения будет после смерти пребывать в единстве или что он не обретет его. Этот отказ, это "благородное молчание" объясняют двояко; теоретически тем, что завершение исключает уже категории мышления и высказывания; практически тем, что обнажение его сущностного содержания не создаст истинно святой жизни. Оба эти объяснения выражают одну и ту же истину; кто обращается с Сущим как с объектом некоторого высказывания, тот увлекает его в расщепленность, в противоречивость мира. Оно - в котором нет святой жизни. "Если (о, монах!) господствует мнение, что душа и тело сущностно едины, то нет святой жизни, если же господствует мнение, что душа - это одно, а тело - другое, то и тогда нет святой жизни". В мистерии, воспринимаемой как переживаемая реальность, властвуют не "это так" и не "это не так", не "бытие" и не "небытие", но "так-и-по-другому", "бытие-и-небытие", властвует нерасторжимое. Нераздельно противостоять нераздельной тайне - коренное условие спасения. Что Будда относится к тем, кто это познал, - несомненно. Как всякий истинный учитель, он хотел учить не мнениям, но пути. Только одно утверждение он оспаривает - утверждение "глупцов", что нет поступков, нет деяний, нет силы и что при всем том "и можно двигаться по пути". Только одно утверждение он отваживается высказать - решающее: "Существует (о, монахи!) нерожденное, невозникшее, несозданное, несформированное". Если бы его не существовало - не было бы цели; оно существует- путь имеет цель. До сих пор мы можем следовать за Буддой, оставаясь верными истине нашей встречи; но следующий шаг был бы изменой реальности нашей жизни. Ибо из истины и реальности, которую мы не извлекаем из самих себя она дана нам и предназначена, - мы знаем: если это лишь одна из целей, то она не может быть нашей; если это - цель, то она неверно указана. И еще: если это - одна из целей, путь мог бы привести к ней; если это цель - то путь, самое большее, приближает к ней. Цель Будда определяет как "прекращение страданий", т. е. возникновения и уничтожения: освобождение из круговорота рождений. "Отныне нет возвращения" - вот формула того, кто освободился от жажды жизни и тем самым от необходимости возрождаться вновь и вновь. Мы не знаем, есть ли возвращение; линию временного измерения, в котором мы живем, мы не продолжаем за пределы этой жизни и не пытаемся выяснить то, что откроется нам в свой срок и по своим законам; но если бы мы знали, что есть возвращение, мы не стремились бы избежать его; и не вульгарной жизни хотели бы мы, но права - в каждой жизни соответствующим ей способом и на ее языке - произносить вечное Я преходящего и вечное Ты непреходящего. Приводит ли Будда к избавлению от необходимости возвращаться, мы не знаем. Он определенно приводит к промежуточной цели, которая касается и нас: к единению души. Но он ведет к ней, оставляя в стороне не только "дебри мнений" - это необходимо,- но и "иллюзию форм", которая для нас вовсе не иллюзия (несмотря на все субъективные парадоксы восприятия, которые мы относим туда же), а внушающий доверие мир; и сам его путь-это путь игнорирования, и если, например, он предлагает нам познать процессы, протекающие в нашем теле, он подразумевает при этом нечто почти противоположное нашему чувственно достоверному познанию плоти. И он не ведет ставшее единым существо к той высшей Ты-речи, которая стала возможной для него. Как представляется, его решение по сути своей доходит до отказа от способности говорить Ты. Будда знает Ты-речь, обращенную к человеку, - об этом свидетельствует очень высокомерное, но и очень непосредственное обращение с учениками, - но он не учит ей; ибо эта любовь, означающая: "все, что возникло, безраздельно заключено в груди" - не знает простого противостояния одного существа другому. Конечно, в глубине своего молчания он знает Ты-речь, обращенную к первопричине, поверх всех "богов", с которыми он обращается как с учениками. Его деяние вышло из материализовавшегося события-отношения, и оно - тоже ответ своему Ты; но этого ответа он не произносит. Однако его последователи, "великая колесница", великолепно опровергли его. Они обратились к вечному Ты - под именем Будды. И они ожидают, как грядущего Будду, последнего в этой вечности, - того, кто осуществит любовь. Всякая доктрина погружения основана на великом заблуждении обращенного вовнутрь человеческого духа, что дух свершается в человеке. В действительности он свершается "из человека" - между человеком и тем, что не есть он. Отказываясь от этого своего смысла, связанного с отношением, обращенный вовнутрь дух вынужден включать в человека то, что не является человеком: мир и Бога он вынужден превратить в функцию души. Это - заблуждение духа о душе. "Я возвещаю, друг, - говорит Будда, - что в этом, в сажень величиной, обремененном чувствами теле аскета обитает мир, и начало мира, и конец мира, и путь, который ведет к концу мира". Это верно, но в конечном счете перестает быть верным. Конечно, мир "обитает" во мне как представление, а я в нем - как вещь. Но это еще не значит, что он во мне или что я - в нем. Он и я взаимно включены друг в друга. Это мысленное противоречие, имманентное. Оно-состояние, снимается Ты-состоянием, которое освобождает меня от мира, чтобы соединить меня с ним. Чувство себя, которое невозможно включить в мир, я несу в себе. Чувство бытия, которое невозможно включить в представление, мир несет в себе. Однако второе не мыслимая "воля", но вся самобытность мира, так же как первое - не "сознающий субъект", но вся самобытность Я. Здесь невозможна дальнейшая "редукция"; кто не чтит последние элементы, тот уничтожает лишь доступный его сниманию (а не содержащийся в них) смысл. Начало и конец мира не во мне; но они и не вне меня; их вообще нет - они в постоянном свершении, которое связано и со мной, зависит и от меня, от моей жизни, от моего решения, от моего труда, от моего служения. Но не от того, "утверждаю" или "отрицаю" я в своей душе мир, а от того, насколько я побуждаю позицию своей души в мире становиться жизнью, воздействующей на мир, реальной жизнью, а в реальной жизни могут скрещиваться пути самых разных душевных позиций. Тот же, кто свою позицию лишь "переживает", осуществляет лишь в душе, - сколь бы глубок он ни был лишен мира, и все его ухищрения, искусство, опьянение, энтузиазм, все его тайны не могут коснуться и кожи мира. Пока человек спасается в самом себе, он не может принести миру ни радости, ни горя; миру нет дела до него. Лишь тому, кто верит в мир, дано взаимодействовать с ним; и если он отдается этому взаимодействию, он не может оставаться безбожным. Если мы любим реальный мир, который никогда не даст себя уничтожить, любим реально, во всем его ужасе; если только мы отваживаемся заключить его в объятия нашего духа, - наши руки встретят другие, которые сплетутся с ними. Я ничего не знаю о "мире" и о "мирской жизни", которые якобы отделяют человека от Бога; то, что под этим имеют в виду, есть жизнь в отчужденном мире Оно, познающая и использующая. Кто воистину выходит навстречу миру, тот выходит навстречу Богу. Сосредоточение и выход навстречу необходимы, оба воистину сразу одно-и-другое, т. е. именно Одно. Бог заключает в Себе вселенную, но не является ею; и также Бог включает в Себя мое Я, но не является им. Вот это, словами невыразимое, позволяет мне на моем языке, как каждому - на своем, говорить Ты; в силу этого существуют Я и Ты, существует диалог, существует дух, существует язык (речь - первичный акт духа); существует в вечности слово. x x x "РЕЛИГИОЗНОЙ" СИТУАЦИИ ЧЕЛОВЕКА, его пребыванию в Присутствии, свойственная сущностная неразрешимая антиномия. Сущность этой антиномии - в ее неразрешимости. Кто принимает тезис и отвергает антитезис, искажает смысл ситуации. Кто пытается мыслить синтез, тот разрушает смысл ситуации. Кто пытается релятивизировать антиномии, тот выхолащивает ситуацию. Кто пытается как-либо иначе, чем своей жизнью, разрешить этот конфликт, тот совершает преступление по отношению к смыслу ситуации. Смысл ситуации в том, что она, во всей своей антиномичности, переживается, и только переживается, опять и опять, и всегда заново, непредвидимо, непредсказуемо, непредопределимо переживается. Сравнение религиозной антиномии с философской сделает это более ясным. Кант мог релятивизировать философский конфликт между необходимостью и свободой, отнеся первую к миру явлений, а вторую - к миру сущностей, так что они уже не противоречили друг другу, а скорее соотносились, как те области, в которых они действуют. Но если я рассматриваю необходимость и свободу не в мыслимых мирах, а в реальности моего пребывания пред Богом; если я знаю: "Я отдал себя" и в то же время знаю: "Это зависит от меня",- тогда я не вправе пытаться уйти от парадокса путем отнесения двух несовместимых положений к двум различным сферам действия; тогда я не вправе добывать себе абстрактное умиротворение с помощью каких-либо теологических уловок; я должен принять их оба - пережить их совместно; и, переживаемые, они суть одно. x x x ГЛАЗА ЖИВОТНЫХ наделены способностью говорить необычайным языком. Независимо от содействия звуков и жестов - только взглядом и поэтому наиболее впечатляюще, - глаза животных выражают тайну их заточения в природе, их страстное желание становления*. Это таинственное состояние ведомо только животным, только они могут приоткрыть его нам - состояние, которое позволяет лишь приоткрыть себя, но не раскрыть до конца. Язык, которым оно говорит о себе, есть то, что он выражает: страстное желание - метание твари между надежным растительным царством и царством духовного риска. Этот язык есть запинание природы при первом прикосновении духа - перед тем как она отдастся его космической авантюре, которую мы называем человеком. Но никакая речь никогда не воспроизведет то, что дано знать и засвидетельствовать запинанию. ---------------------- * См: "Торжество земледелия" Заболоцкого и "Аметистовый перстень" Франса. - Прим. ред. Иногда я смотрю в глаза домашней кошке. Не то чтобы прирученный зверь получил от нас (как нам иногда представляется) дар истинно "говорящего" взгляда: нет, он получил лишь ценой утраты своей первоначальной непринужденности - способность обращать свой взгляд на нас - чудовищ. Но вместе с тем в этом взгляде, в его предрассветных сумерках и потом в его восходе, проступает нечто от изумления и вопроса - чего совершенно нет в тревожном взгляде неприрученного зверя. Эта кошка начинала обязательно с того, что своим взглядом, загорающимся от моего прикосновения, спрашивала меня: "Возможно ли, что ты имеешь в виду меня? Правда ли, что ты не просто хочешь, чтобы я позабавила тебя? Разве есть тебе дело до меня? Присутствую ли я для тебя? Здесь ли я? Что это, что исходит от тебя? Что это объемлет меня? Что это во мне? Что это?!" (Здесь Я заменитель отсутствующего у нас слова, смысл которого обозначение себя без "ego", без "Я"; под "это" следует понимать струящийся человеческий взгляд во всей реальности его способности к отношению.) Только что так великолепно расцвел взгляд зверя, язык страстной тоски и вот он уже закатился. Мой взгляд, конечно, длился дольше; но это уже не был струящийся человеческий взгляд. Поворот земной оси, с которым началось событие-отношение, почти сразу сменился другим, который его завершил. Только что мир Оно окружал меня и зверя; потом излилось из глубин сияние мира Ты - пока длился взгляд - и вот уже оно погасло, потонуло в мире Оно. Рассказ об этом маленьком эпизоде, который повторялся со мной несколько раз,- это свидетельство о языке этих почти неуловимых восходов и закатов духа. Нигде больше не ощущал я с такой силой недолговечность реальности отношения с существом, возвышенную печаль нашего жребия, роковое превращение в Оно всякого единичного Ты. Потому что в других случаях между утром и вечером события был свой, хотя бы и короткий, день; здесь же утро и вечер безжалостно сливались друг с другом, светлое Ты явилось - и исчезло; было ли на самом деле снято с нас, с меня и зверя, бремя Оно, пока длился взгляд? Я все же мог потом размышлять об этом, а зверь из запинания своего взгляда погрузился обратно в тревогу - без языка и почти без воспоминаний. О, как он мощен, континуум мира Оно, и как хрупки проявления Ты! Сколь многое не в силах пробить корку вещественности! О, кусок слюды, глядя на который я понял однажды, что Я не есть нечто "во мне",- с тобой Я все же был связан, хотя лишь во мне; лишь во мне, а не между мной и тобой, происходило это тогда. Когда же некто подымается из вещности, живой, и становится существом для меня, и направляется ко мне, в близость и в речь, сколь неумолимо кратко время, когда он для меня Ты и ничто другое! Это не отношение с необходимостью ослабевает здесь, но реальность его непосредственности. Сама любовь не может постоянно пребывать в непосредственном отношении; она длится, но в смене реальности и латентности. Каждому Ты в этом мире по сути своей предписано превратиться для нас в вещь или по меньшей мере вновь и вновь возвращаться в вещность. Только в одном, во всеобъемлющем отношении, латентность тоже реальна. Только одно Ты по самой сути Своей никогда не перестает быть для нас Ты. Конечно, тот, кто знает Бога, знает и удаленность Бога, и муку, иссушающую испуганное сердце, но утрату Присутствия никогда. Только мы - не всегда здесь. Любящий из Vita Nova верно и справедливо говорит чаще всего Ella и лишь иногда - Voi. Созерцатель из Paradiso, когда он произносит Colui, говорит - из поэтической необходимости - иносказательно, и знает это.* Называют ли Бога Он или Оно, это всегда аллегория. Когда же мы говорим Ему Ты - смертный разум выражает в слове неразрушимую истину мироздания. ---------------------- * Ella, Voi, Colui (итал.) - она, ты, некто. Любящий и созерцатель - подразумевается Данте. - Прим. ред. x x x ВСЯКОЕ ПОДЛИННОЕ ОТНОШЕНИЕ в мире исключительно. Чуждое вторгается в него и мстит ему за его исключительность. Лишь в отношении к Богу абсолютная исключительность и абсолютная всеохватность суть одно, обнимающее собою вселенную. Всякое подлинное отношение в мире зиждется на индивидуализации; она - его блаженство, ибо только так совершается взаимное познание отличными друг от друга существами, и она - его ограничение, ибо так невозможно вполне познать и быть вполне познанным. Но в абсолютном отношении мое Ты объемлет меня, не будучи мной; мое ограниченное познание расцветает в безграничной познанности. Всякое подлинное отношение в мире осуществляется в смене реального и латентного, всякое единичное Ты должно окуклиться в Оно, чтобы потом вновь обрести крылья. В чистом же отношении латентность - лишь вздох, цезура реальности, и Ты остается присутствующим. Вечное Ты является им по сути своей; и только наша природа заставляет нас влачить его в мир Оно и в Оно-речь. x x x МИР ОНО ОБЛАДАЕТ СВЯЗНОСТЬЮ в пространстве и времени. Мир Ты не обладает в обоих никакой связностью. Его связность реализуется в Центре, там. где сходятся продолженные линии отношений: в вечном Ты. В великом преимуществе чистого отношения уничтожаются преимущества мира Оно. Благодаря этому существует континуум мира Ты: изолированные моменты отношений соединяются в жизнь мирового единства. Благодаря ему мир Ты обладает формирующей силой: дух может пронизывать и преображать мир Оно. Благодаря ему мы не отданы во власть отчуждению от мира, утрате реальности Я, не отданы во власть призрачного. Поворот-обновление означает, что снова узнают Центр, снова устремляют себя к нему. В этом сущностном акте возрождается оскудевшая способность человека к отношению; растет волна отношения во всех сферах и своим живым струением обновляет наш мир. Быть может, и не только наш. Ибо мы можем смутно догадываться о метакосмической (присущей миру как целому в его взаимоотношении с тем, что не есть мир) первичной форме двойственности, человеческое проявление которой - двойственность позиций основных слов и аспектов мира; об этом двойном движении: отдалении от первоосновы, благодаря которому вселенная сохраняет состояние становления, и приближении к первооснове, благодаря которому вселенная расковывает себя в бытии. Оба фатально разворачиваются во времени, оба счастливо заключены во вневременном созидании, которое непостижимым образом есть одновременно разрешение и запрет, освобождение и принуждение. Наше знание о двойственности умолкает перед парадоксом первичной тайны. x x x ЕСТЬ ТРИ ТАКИХ СФЕРЫ, в которых возникает мир отношения. Первая: жизнь с природой, где отношение замирает на пороге языка. Вторая: жизнь с людьми, где отношение принимает речевую форму. Третья: жизнь с духовными сущностями, где оно безмолвно, но порождает язык. В каждой сфере, в каждом акте отношения, через все, обретающее для нас реальность настоящего, видим мы кромку вечного Ты, улавливаем Его веяние; говоря с каждым Ты, мы говорим с вечным Ты - в каждой сфере присущим ей образом. Все сферы заключены в Нем, Оно же - вечное Ты - ни в одной. Через все сферы сияет одно Настоящее. Но мы можем каждую лишить Настоящего. Мы можем из жизни с природой извлечь "физический" мир, мир закономерности; из жизни с людьми"психический" мир, мир возбудимости; из жизни с духовными сущностями - "духовный" мир, мир подлинности. Но тогда они лишаются прозрачности и тем самым смысла, каждая становится пригодной к использованию, но тускнеет, и они остаются тусклыми, даже если мы дадим им сверкающие имена - Космос, Эрос, Логос. Потому что в действительности космос существует для человека лишь тогда, когда вселенная становится для него домом, со священным очагом, у которого он совершает жертвоприношения; эрос существует для него лишь тогда, когда существа становятся для него образами вечного, а общность с ними - откровением; и логос существует для человека, лишь когда он обращается к тайне своим трудом и служением в духе. Вопрошающее молчание формы, любящая речь человека, говорящая немота твари - все они - врата, ведущие к слову. Но когда наступает время совершенной встречи, все врата соединяются в Одни Врата Реальной Жизни, и ты уже не знаешь, через какие ты вошел. x x x ИЗ ТРЕХ СФЕР ОДНА ОСОБО ОТМЕЧЕНА: жизнь с людьми. Здесь язык реализуется последовательно: в речи и в ответной речи. Только здесь оформленное в речь слово обретает свой ответ. Только здесь основное слово движется в одной и той же форме в обоих направлениях, в одном языке живут слова обращения и отклика, Я и Ты находятся не только в отношении, но имеют и прочную основу. Здесь, и только здесь мгновения отношения объединены стихией языка, в которую они погружены. Здесь противостоящее расцветает в полную реальность Ты. И только здесь является непреложной реальностью: видеть и быть увиденным, узнавать и быть узнанным, любить и быть любимым. Это - главные врата, в чье объемлющее пространство ведут двое боковых врат. "Если муж всем сердцем вместе со своей женой, тоска по холмам вечным овевает их". Отношение к человеку есть прямое подобие отношения к Богу: истинное обращение получает здесь истинный ответ. Но только в ответе Бога все - вся вселенная раскрывает себя как язык. x x x - НО РАЗВЕ ОДИНОЧЕСТВО не врата также? Разве не осеняет нас иногда - в самом безмолвном уединении - внезапное постижение? Разве не может общение с самим собой таинственно трансформироваться в общение с тайной? И разве не тот лишь, кто не привязан более ни к одному существу, достоин встретить Сущность? "Приди, Одинокий, к одинокому", - взывает к своему Богу Симеон Новый Богослов. - Есть два рода одиночества, смотря по тому, от чего оно отворачивается. Если одиночеством называется: освободить себя от познающей и использующей связи с вещами - то оно всегда необходимо, чтобы прийти к акту отношения вообще, не только высшего. Но если одиночество означает отсутствие отношения: тот, кто покинут существами, которым он говорил истинное Ты, тот будет принят Богом, но не тот, кто покинул эти существа. Только тот попадет к ним в рабство, кто жаждет их использовать; но тот, кто живет в напряжении Присутствия, вступит в реальное отношение с другими существами. И только такой человек готов к встрече с Богом. Ибо только он несет навстречу реальности Бога человеческую реальность. И опять-таки есть два рода одиночества, смотря по тому, к чему оно устремляется. Если одиночество - это место очищения, то оно необходимо и человеку, связанному подлинными отношениями, прежде чем он вступит в святая святых; оно необходимо ему в промежутках между дерзаниями, между неизбежными неудачами и восхождениями: так мы устроены. Если же одиночество - оплот обособления, где человек ведет диалог сам с собой, не для того чтобы испытать и подготовить себя к тому, что ожидает его, а в эгоистическом упоении своим душевным строем, тогда перед нами - настоящее вырождение духа в духовность. Оно может достигнуть последней бездны, когда самоупоенный воображает, что он имеет Бога в себе и говорит с Ним. На самом же деле, хотя Бог охватывает нас и обитает в нас, мы никогда не имеем Его в себе. И мы говорим с Ним лишь тогда, когда всякая речь умолкает в нас. x x x ОДИН СОВРЕМЕННЫЙ ФИЛОСОФ* считает, что каждый человек обязательно верит либо в Бога, либо в "идолов", т. е. в какое-либо ограниченное благо - свою нацию, свое искусство, силу, знание, обогащение, "все новое покорение женщин",- благо, которое для него превратилось в абсолютную ценность и стало между ним и Богом: нужно лишь объяснить ему условность этих благ, "разбить" идолов, и извращенный религиозный акт сам собой вернется к подобающему объекту. ---------------------- * Макс Шелер. - Прим. ред. Такая концепция исходит из того, что отношение человека к ограниченным благам, которые он сделал своими идолами, имеет ту же природу, что отношение к Богу, и отличается только объектом: потому что только тогда простая подстановка правильного объекта на место ложного могла бы спасти заблудшего. Но позиция человека по отношению к тому "специфическому нечто", которое захватило высочайший ценностный трон его жизни и вытеснило вечность, всегда основана на познании и использовании некоего Оно, некой вещи, некоего объекта наслаждения. Потому что лишь эта позиция способна заслонить перспективу Бога - заслонить непроницаемым миром Оно; говорящее Ты отношение раскрывает ее снова и снова. Кто одержим идолами, которых он хочет получить, иметь и хранить, кто одержим жаждой обладания, тому нет иного пути к Богу, кроме обновления, которое означает изменение не только цели, но и способа движения. Одержимого исцеляют тем, что его пробуждают и воспитывают для объединения, а не тем, что его одержимость направляют на Бога. Когда человек остается в состоянии одержимости и вместо имени демона или какого-то демонически искаженного им существа станет называть имя Бога, - что это значит? Это значит, что отныне он кощунствует. Ибо это кощунство, когда человек, затолкав идолов за алтарь, хочет лежащую на нем, оскверненном, нечестивую жертву принести Богу. Кто любит женщину и вбирает ее жизнь в свою собственную, чтобы в ней она достигла своего воплощения, тот в Ты ее очей увидит лучи вечного Ты. Но кто жаждет лишь "все нового обладания" - может ли он выдать свою страсть за призрак Вечного? Кто служит своему народу, не отделяя своей судьбы от его судьбы, и стремится отдать себя ему, он служит Богу. Но тому, для кого нация - идол, которому он хочет заставить служить всех (чтобы через национальное возвеличить самого себя),- разве достаточно внушить отвращение к его идолу, чтобы он узрел истину? И наконец, как понять, что человек обращается с деньгами (воплощенным не-существованием) так, "как если бы это был Бог"? Что общего между сладострастием стяжательства и накопления - и радостью присутствия Настоящего? Может ли слуга Маммоны говорить Ты деньгам? И как ему быть с Богом, если он не умеет говорить Ты? Он не может (служить двум господам, сначала одному, потом другому; для этого он должен был бы сначала научиться служить по-другому. "Обращенный" посредством замещения объекта поклонения имеет теперь дело с призраком, который он называет Богом. Но Бог, вечно Присутствующий, не позволяет обладать собой. Горе одержимому, который мнит, что обладает Богом! x x x "РЕЛИГИОЗНЫМ" ЧЕЛОВЕКОМ считают того, кому нет нужды находиться в каких-либо отношениях с миром и с населяющими его существами, потому что уровень социального, определяемого извне, у "религиозного" человека перекрывается другим, определяемым лишь изнутри действующей силой. Однако в понятии социального объединяют две существенно различные вещи: как вырастающую из отношения общину, так и скопление лишенных отношения человеческих единиц - ситуация, ставшая весьма осязаемой для современного человека. Но светлое здание общины, к которому ведет путь освобождения даже из темницы "социальной жизни", есть создание той самой силы, которая действует в отношении между человеком и Богом. И это - не одно из отношений в ряду других; это - всеобщее отношение, в которое, не иссякая, вливаются все струи. Море и струи - нужно ли их разделять и проводить границы? Тут - лишь одно течение, от Я к Ты, все безмернее, один безграничный поток реальной жизни. Нельзя разделить свою жизнь на реальное отношение к Богу и нереальную Я-Оно-связь с миром - искренне молиться Богу и использовать мир. Кто знает мир как то, что подлежит использованию, тот и Бога не может "знать" по-другому. Его молитва - это процедура самореабилитации, и она обращена в пустоту. Он - не "атеист", кто во мраке тоскливо взывает из своего окошка к Безымянному; он - безбожник. Далее говорят, что "религиозный" человек предстает перед Богом как изолированная единица, так как он перешагнул уровень "нравственного" человека, на котором лежит еще долг и вина по отношению к миру и который обременен ответственностью за свои деяния, так что его поведение определяется конфликтом между тем, "каков он есть", и тем, "каким он должен быть", и в эту ненасытную пропасть в своей гротескно-безнадежной жертвенности он бросает кусок за куском свое сердце. "Религиозный" же человек уходит, мол, из этого конфликта в другой - между миром и Богом; тут властвует повеление - снять с себя беспокойство ответственности, да и требований к себе; тут нет собственного желания, а только связь и повиновение, тут всякое долженствование растворяется в абсолютном бытии, и мир хоть и существует еще, но уже не имеет значения; правда, нужно совершить в нем свое, да и это - с точки зрения ничтожности всякой деятельности - совсем не обязательно. Но это значит воображать, что Бог создал Свой мир иллюзорным и Своего человека - для сновидений. Конечно, кто предстает пред Ликом, тот уже выше вины и долга, но не потому, что он удалился от мира: потому, что он к нему воистину приблизился. Вину и долг испытывают только к чужим: к близким испытывают любовь и склонность. Кто предстает пред Ликом, только для того мир, озаренный вечностью, присутствует в полноте, и он может единым словом сказать Ты Сущности всех существ. Тут уже нет конфликта между миром и Богом, а только единая реальность. Но от ответственности человек не освободился: он сменил боль ограниченной, ощущающей последствия действий ответственности на вдохновение безграничной, на мощь любящей ответственности за всю необозримую жизнь мира, на глубокую включенность в мир пред лицом Бога. Конечно, он навсегда отбросил моральные понятия: "злой" - это лишь тот, за кого он в большой ответственности, кто больше нуждается в любви; но он должен будет вновь и вновь, в глубинах своей спонтанности, принимать решение, до самой смерти невозмутимо решаться на правильное действие. Тут действие не ничтожно: оно присутствовало в замысле, оно поручено, в нем есть необходимость, оно - часть Творения; но это действие уже не накладывается на мир, оно вырастает в нем и из него, как если бы оно не было действием. x x x ЧТО ПРЕДСТАВЛЯЕТ СОБОЙ ВЕЧНЫЙ, сейчас и здесь присутствующий, коренной феномен, который мы называем откровением? Он состоит в том, что человек выходит из момента высшей встречи уже не таким, каким он вступил в него. Момент встречи - это не "переживание", которое возникает и блаженно завершается в восприимчивой душе: тут что-то происходит с человеком, иногда это - как дуновение, иногда - как схватка в борьбе, но все равно: что-то происходит. Человек, который выходит из сущностного акта чистого отношения, имеет в своем существе больше, нечто, выросшее в нем, о чем он раньше не знал и чье происхождение он не в силах объяснить. Научное ориентирование мира, в своем законном стремлении все без изъятия охватить причинностью, может сколько угодно пытаться упорядочить источник действительно нового. Нам, для которых речь идет о реальном рассмотрении реального, не годится ни подсознание, ни какой-либо другой душевный аппарат. Реальность: мы получаем то, чего до сих пор не имели, и получаем это так, что мы знаем: оно нам дано. На языке Библии: "Те, кто ожидает Бога, обретут силу"*. На языке Ницше, когда он в своем рассказе остается еще верным реальности: "Принимают, и не спрашивают, кто дает". ---------------------- * "А уповающие на Господа обновят силу, поднимут крылья, как орлы, побегут и не устанут, пойдут и не утомятся" (Йешайа 40:31). - Прим. ред. Человек получает, и он получает не "содержание", а Настоящее, Настоящее как силу. Это Настоящее и эта сила включают в себя три вещи, нераздельно, и все же так, что можно их рассматривать порознь. Во-первых, всю полноту взаимности: быть принятым и быть объединенным; человек ничего не может сказать о структуре того, с чем он объединен, и это объединение вовсе не облегчает ему жизнь - оно делает жизнь тяжелее, но это тяжесть смысла. И это - второе: невыразимое словами подтверждение смысла. Он гарантирован. Ничто, ничто не может быть отныне лишенным смысла. Вопроса о смысле жизни больше нет. Но если бы он был, на него не нужно было бы отвечать. Ты не умеешь выявить смысл жизни и не умеешь определить его, у тебя нет для него формулы или образа, и все же: он для тебя яснее, чем восприятия твоих чувств. Что же этот смысл подразумевает, чего он хочет от нас - откровенный и сокровенный? Не истолкованным - это не в наших силах, - а только осуществленным нами хочет он быть. Это - третье: он не смысл некой "иной жизни", а этой нашей жизни; не некоего "потустороннего", а этого нашего мира; и он хочет быть подтвержденным нами в этой жизни, для этого мира. Смысл можно воспринять, но его нельзя познать; его нельзя познать, но его можно осуществить; этого он и хочет от нас. Гарантия смысла не хочет быть запертой во мне, она хочет через меня родиться в мир. Но как сам смысл жизни не позволяет передавать себя, не позволяет отчеканить себя в общезначимое, общедоступное знание, так и его подтверждение не может быть передано как обладающее силой долженствование; оно не предписано, не зафиксировано на памятной доске, установленной над головами всех людей. Подтвердить обретенный смысл каждый может лишь неповторимостью своего существа и своей жизни. Как ко встрече не может привести нас никакое предписание, так и из нее не ведет ни одно. Как для того, чтобы прийти к встрече, требуется лишь принятие Настоящего, так - в новом смысле - и для того, чтобы из нее выйти. Как с одним лишь Ты на устах вступают во встречу, так с ним же на устах выходит из нее человек в мир. То, перед чем мы живем, то, где мы живем, откуда и куда мы идем, - тайна: она осталась той же, что была. Она стала Настоящим для нас и своим присутствием возвестила о спасении: мы - "узнали" ее, но мы не имеем о ней знания, которое уменьшило бы - смягчило бы для нас ее таинственность. Мы приблизились к Богу. но не к срыванию покровов с бытия, его разгадке. Мы ощутили освобождение, но не нашли "объяснения". С тем, что мы получили, мы не можем пойти к другим и сказать: это надо знать, это надо делать. Мы можем лишь идти и подтверждать это делом. И это мы не "должны": скорее, мы можем - мы не в состоянии поступить по-другому. Это - вечное, сейчас и здесь присутствующее откровение. Я не знаю никакого, я не верю ни в какое откровение, которое, как коренной феномен, не было бы тождественно этому. Я не верю в то, что Бог именует Себя и истолковывает Себя перед людьми. Слово откровения есть: Я Тот, Который есть*. Открывающийся есть Открывающийся. Сущий присутствует, ничего больше. Вечный источник силы изливается, вечное соприкосновение длится, вечный голос звучит, ничего больше. ---------------------- * Ich bin der ich bin - попытка перевода имени Божьего. См.: Шемот (Исход) 3:14. - Прим. ред. x x x ВЕЧНОЕ ТЫ не может по самой сути своей превратиться в Оно; ибо не может быть снабжено мерой и границей, даже мерой неизмеримого и границей безграничного бытия; ибо не может быть рассматриваемо как сумма свойств, даже как бесконечная сумма трансцендентных свойств, ибо Его невозможно обнаружить ни в мире, ни вне мира; ибо Его невозможно познать; ибо Его невозможно мыслить; ибо мы грешим против Него, Сущего, когда говорим: "Я верю, что Он есть"; ведь "Он" - лишь метафора, тогда как "Ты" - нет. И все же мы всегда, в соответствии с нашей природой, превращаем вечное Ты в Оно, в Нечто, Бога превращаем в вещь. Причина этого - не в своеволии. Вещная история Бога, шествие бога-вещи через религию и смежные с ней области, через ее озарения и помрачения, жизненные взлеты и оскудение, движение прочь от Бога живого и вновь к Нему, трансформация Настоящего и превращение его в объект, в форму, в понятие, распад и обновление - это единый путь, это - путь. Высказанное знание и предписанное поведение в религии - откуда они? Присутствие и сила откровения (потому что все религии обязательно ссылаются на некое откровение - словесное, природное, душевное, - строго говоря, существуют лишь религии откровения). Присутствие и сила, которые человек воспринимает в откровении, как превращаются они в "содержание"? Объяснение имеет два слоя. Внешний, психический, мы поймем, рассматривая человека в себе, в отрыве от истории; внутренний, фактический, коренной феномен религии - если потом снова включим человека в историю. Оба составляют одно целое. Человек стремится обладать Богом; он стремится к непрерывности обладания Богом во времени и в пространстве. Он не хочет удовлетвориться невыразимым подтверждением смысла, он хочет видеть это подтверждение распростертым перед собой как что-то, чем можно вновь и вновь заниматься и манипулировать, как неразрывный во времени и в пространстве континуум, который гарантирует ему жизнь в любом месте и в любой момент. Жизненный ритм чистого отношения, смена актуальности и латентности, где убывает лишь наша способность к отношению и тем самым Настоящее, но не изначальное присутствие, не утоляет жажды континуума в человеке. Человек стремится к расширению во времени, к длительности. Так Бог становится объектом веры. Первоначально вера дополняет во времени акты отношения; постепенно она замещает их. Вместо постоянно обновляющегося движения сосредоточения и выхода навстречу наступает покой веры в Оно. Вера-несмотря-ни-на-что, вера борца, который знает и удаленность Бога, и близость Бога, все больше и больше превращается в уверенность человека, извлекающего пользу, уверенность в том, что ему ничего не угрожает, так как он верит, что существует Тот, Кто не допустит, чтобы с ним что-нибудь случилось. И жизненная структура чистого отношения, "одиночество" Я перед Ты, закон, по которому человек, хоть он и включает мир во встречу, все же может (только как личность) выйти к Богу и встретить Его, тоже не удовлетворяет жажды континуума в человеке. Он стремится к пространственному расширению, к представлению о том, что общество верующих соединяется со своим Богом. Так Бог становится объектом культа. И культ тоже первоначально дополняет акты отношения: тем, что он живую молитву, непосредственную Ты-речь, вкладывает в пространственную связность огромной созидательной силы и объединяет с жизнью чувства; и он также постепенно превращается в эрзац по мере того, как личная молитва уже не поддерживается, а вытесняется коллективной. И поскольку сущностный акт не допускает никаких правил, ее место занимает управляемый молебен. В действительности же чистому отношению можно придать пространственно-временную непрерывность лишь путем воплощения его во всю материю жизни. Его можно лишь осуществить, лишь вместить в жизнь. Человек может воздать должное отношению к Богу, в котором он принял участие, только если он, соответственно своим силам, соответственно мере каждого дня, заново воплощает Бога в мире. В этом заложена единственная подлинная гарантия континуальности. Подлинная гарантия длительности состоит в том, что чистое отношение может быть осуществлено превращением существ в Ты, их возвышением до Ты, чтобы святое основное слово звучало в них всех. Так время человеческой жизни формируется в полноту реальности, и (несмотря на то что связь с Оно невозможно преодолеть, да и не нужно преодолевать) человеческая жизнь оказывается настолько пронизанной отношением, что оно приобретает в ней сияющую, просветленную непрерывность; моменты высшей встречи в такой жизни - не вспышки молнии во тьме, они подобны восходящей луне в ясную звездную ночь. И значит, подлинная гарантия пространственной непрерывности состоит в том, что отношение людей к их истинному Ты, радиусы, выходящие из всех Я-точек к Центру, образуют круг. Не периферия, не общество является первичным, а радиусы, общность отношения к Центру. Только она одна обеспечивает подлинное существование общины. И только когда возникнут обе (и пока они существуют) - связь времени в освященной отношением жизни и связь пространства в общине, объединенной Центром, только вместе с ними вокруг невидимого алтаря возникает и существует мир, выхваченный духом из всеобщей субстанции эона*. Этот мир - дом и обитель человека в космосе. ---------------------- * Эон - вечность, метакосмическая эра. - Прим. ред. Встреча с Богом происходит не для того, чтобы человек занимался Богом, а для того, чтобы он подтвердил, что мироздание исполнено смысла. Всякое откровение есть призыв и возложение миссии. Но вместо того чтобы ее осуществлять, человек вновь и вновь размышляет об Открывающем Себя; он хочет вместо мира заниматься Богом. Только теперь ему, погруженному в рефлексию, не противостоит больше никакое Ты, он не может ничего другого, кроме как вложить Божественное Оно в вещественность, верить, что он знает Бога как Оно, и говорить о Нем. Как эгоцентрик, вместо того чтобы непосредственно переживать что-то - восприятие или склонность, - размышляет о своем воспринимающем или испытывающем склонность Я и тем упускает истину события, так и человек, исследующий Бога (что, впрочем, прекрасно уживается в одной душе с эгоцентризмом), вместо того чтобы позволить дару совершить свое действие, размышляет о Дающем и упускает обоих. Если ты послан с миссией, Бог остается присутствующим для тебя; тот, кто исполняет миссию, всегда имеет Бога перед собой; чем добросовестней исполнение, тем сильнее и постояннее близость; конечно, он не может заниматься Богом, но он может беседовать с Ним. Напротив, рефлексия делает Бога своим объектом. Кажущееся приближение к Первооснове на самом деле относится к мировому движению отдаления, так же как кажущееся отдаление того, кто выполняет миссию, на самом деле относится к мировому движению приближения к Первооснове. Потому что оба главных метакосмических движения в мироздании - экспансия в его собственное бытие и стремление к единению* - находят свою высшую человеческую реализацию, истинную духовную форму своей борьбы и своего примирения, своего смешения и своего разделения в истории связи человека с Богом. В стремлении к единству слово рождается на Земле, в экспансии самобытия оно окукливается в религию, в новом порыве к единству оно возрождается вновь окрыленным. ---------------------- * С Богом.- Прим. ред. Здесь властвует не произвол - хоть иногда движение к Оно и заходит так далеко, что угрожает пресечь, приостановить движение к новой встрече с Ты. Грандиозные откровения, на которые ссылаются религии, по своему существу подобны не привлекающим к себе внимания откровениям, которые происходят повсюду и во все времена. Грандиозные откровения, имевшие место в начале созидания великих общностей и в другие поворотные моменты истории, суть не что иное, как вечное откровение. Но откровение не изливается в мир через того, кто его воспринимает, как через воронку: оно совершается с ним, оно захватывает все стихии его существа во всей неповторимости их естества и переплавляет его в своем пламени. И человек превращается в "уста"* откровения именно уста, а не рупор, не орудие, а орган речи, звучащий по собственным законам; а звучать означает окрашивать звук**. ----------------------- * См.: Шемот (Исход) 4:16. - Прим. ред. ** У Бубера: lauten heisst umlauten. - Прим. ред. Есть, однако, качественное различие между историческими эпохами. Есть созревание времени, когда подавленная, истощенная стихия человеческого духа достигает скрытой готовности, в такой жажде и в таком напряжении, что она ожидает лишь Его прикосновения, чтобы прорваться наружу. Откровение, которое тогда совершается, охватывает всю созревшую стихию, во всем ее своеобразии, переплавляет ее и вкладывает в нее образ, новый образ Бога в мире. Так в ходе истории, в трансформации человеческой стихии все новые области духа и мира возвышаются до образа, призываются в образ Бога. Все новые сферы становятся местом теофании*. И действует здесь не только человек и не только Бог - но Бог и человек. Посланный откровением уносит в себе образ Бога - как Он ни сверхчувствен, Его образ запечатлелся в очах человеческого духа, в совсем не метафорической, а вполне реальной зрительной силе духа. Дух отвечает и созерцанием, образотворческим созерцанием. Хоть мы, земные существа, и не видим никогда Бога без мира, а видим только мир в Боге, - созерцая, мы вечно созидаем образ Бога. ----------------------- * Теофания - Боговоплощение. - Прим. ред. Образ - тоже смесь Ты и Оно. В вере и культе он может застыть в предмет; но благодаря неотъемлемому свойству отношения, продолжающему жить в нем, образ будет вновь и вновь обретать присутствие. Бог близок к Своим образам, пока человек не отодвигает их от Него. В истинной молитве вера и культ объединяются и очищаются в живой взаимосвязи. То, что истинная молитва живет в религиях, свидетельство их истинной жизни; покуда она живет в них, они живы. Вырождение религий означает вырождение молитвы: способность к отношению все более заглушается в них предметностью, и все труднее всем нераздельным существом говорить Ты, и чтобы суметь сделать это, человеку приходится в конце концов уйти из ложной защищенности в риск бесконечного, из общности, которую теперь венчает лишь купол храма (а небосвод - уже нет), - в последнее одиночество. Относить такой порыв к субъективизму означает совершенно не понимать его: жизнь пред Ликом есть жизнь в единой реальности, в единственно подлинной "объективности", и человек хочет спастись в подлинно сущую - из кажущейся, иллюзорной объективности, прежде чем она затмит его истину. Субъективизм выхолащивает веру в Бога, объективизм - овеществляет Его, объективизм - ложное упрочение, субъективизм - ложное освобождение, и оба - отклонение от пути реальности, оба - попытка подменить ее. Бог близок к Своим образам, если человек их от Него не отдаляет. Если же экспансия религии подавляет стремление к единству и отдаляет образ от Бога, то меркнет образ: уста мертвы, руки повисли, Бог не знает его больше, и вселенский дом, построенный вокруг Его алтаря, человеческий космос - рушится. И человек, в затмении истины, уже не видит, что произошло. Произошел распад слова. В откровении слово есть сущее, в образе - действующее, во власти умершего оно обретает авторитетность. Таково движение и обратное движение вечного и вечно присутствующего слова в истории. Времена, когда звучит живое слово, - это те времена, когда обновляется единство Я и мира: времена, когда властвует действенное слово, - это те времена, когда сохраняется согласие между Я и миром; времена, когда слово становится авторитетным, - это такие времена, когда происходит утрата реальности и отчуждение между Я и миром, когда воцаряется злой рок, - пока не придет великое потрясение, и остановка дыхания во тьме, и молчание, исполненное готовности. Но эта смена - не порочный круг. Она - путь. В каждом новом зоне рок давит все тяжелее, повороты - все круче. И теофания - все ближе, она приближается к сфере между существами: приближается к царству, которое сокрыто среди нас - между нами. История - это таинственное приближение. Каждая спираль ее пути приводит нас ко все более глубокой порче и одновременно - ко все более кардинальному возвращению*. Но событие, мирская сторона которого называется возвращением, на своей иной, Божественной стороне называется спасением. ---------------------- * Возращение - возращение к Богу. - Прим. ред. ====================== * Origin: ExLibris #20 (2:463/192.21 - let@danch.kiev.ua)