стопы рукописей, художественных свитков, декоративный сонм предметов старины, создающий впечатление, будто это должна быть не простая, всего лишь в несколько циновок, комната, а целый библиотечный зал. -- Не испытываете ли вы стесненности, не слишком ли обременительно для кабинета такое множество книг и манускриптов? -- Со дэс нэ, все относительно. Свой частокол творит сам человек. "Каждый крот по себе нору роет". Японский дом, в сущности, не имеет твердых границ. Достаточно, видите ли, раздвинуть эту стеклянную стену, как мое рабочее пространство приобретает бескрайнюю, космическую масштабность. Вся вселенная как бы становится вместилищем рукописей, огромным миром моих раздумий. -- Но ведь стены часто помогают нам, ограждают и оберегают труд исследователя. Разве человек не испытывает иногда желания плотно прикрыть дверь кабинета, остаться наедине со своими рукописями? -- Слов нет... но японской архитектуре как бы чужда сама идея неподвижной монументальности, застывшей статичности. Для нашего дома характерна легкость, воздушность конструкции. Толстые, глухие стены, например, на наш взгляд, слишком изолируют человека от внешнего окружения, обрекают его на заточение, непереносимо подавляют его своей мертвой тяжестью... Это противно самой природе людей, их жизнедеятельности, лишает их естественных коммуникативных связей с живой природой... Именно поэтому, по нашему убеждению, архитектура сооружения, в частности жилища, не должна противопоставляться всему тому, что нас окружает и органической частью чего является человек. Она должна быть составным элементом пейзажа, его общего вида. Она не должна нарушать естественной композиции, самой природой созданной. И сквозь струи прозрачной занавески из тонкого камыша и бамбуковых волокон передо мной вновь возникает карликовый сад с синей сосной, огороженный забором из узловатых стволов бамбука. Он как бы соединяет кабинет ученого со всем, что нас окружает, с гигантским городом, со всем земным миром. После непродолжительной паузы Охара продолжает повествование своим путем, все в больших подробностях и своеобразии раскрывает он японскую национальную жизнь, взятую как бы в ее исторических итогах и в нынешнем опыте, в свете старого миропорядка и современной реальности. -- Год тысяча девятьсот шестьдесят второй по японскому зодиаку стоит под циклическим знаком "Тора" -- "Тигра". Среди двенадцати зверей, включенных в зодиак, "Тора" считается наиболее грозным, свирепым и могущественным. Тигр движется медленно и осмотрительно, с кошачьей грацией, скрытой энергией и достоинством, внушающим благоговение. Именно тигр, а не лев, мы это знаем, который в других странах рассматривается как царь зверей. Между тем Япония не принадлежит к числу стран, которые являются для тигра родиной. Царем зверей тигр почитается в Японии не без причин. Существует версия, будто лоб тигра украшен иероглифическим знаком "Ван" (три горизонтальные черты, соединенные одной вертикальной линией), означающим: "владыка", "король", "правитель", "царь". Этот символический знак и свидетельствует об избранстве тигра и служит в качестве его царственного отличия. Хотя это может показаться несколько парадоксальным, но в Японии сперва появились рисунки и даже характеристика тигра, а затем, спустя столетия, был привезен живой "тора". Первоначальные описания и изображения тигра в Японии, по свидетельству исторической хроники, относятся к весьма отдаленному времени. Известны такие имена художников, как Кано Танъю, Маруяма Окио, Сэссон и Ватанабэ Кадзан, которые, в связи с существовавшим тогда широким спросом, рисовали тигров в больших количествах и многочисленных копиях, хотя сами никогда не видели живого тигра и писали "тора" по собственному воображению или по рисункам китайских и корейских мастеров. В те времена было принято устанавливать панно и экраны с изображением тигра при входе в замок, храм или имение крупных феодалов и воевод. Шкура тигра впервые была завезена в Японию в 545 году неким Касивадэ-но Омихатэти из Кореи, которую он посетил по поручению императора Киммэй. Живой тигр, как отмечается в древних летописях, был ввезен в Японию в 790 году. Тогда же появились первые зарисовки тигра с натуры в исполнении прославленного живописца Косэ-но Канаока. Его картины получили широкое распространение. Впоследствии "тора" стал изображаться многими художниками, превратился в один из наиболее излюбленных сюжетов и породил своеобразный "тигровый жанр" в японской живописи. Примечательно, что о Японии нередко говорят как о стране, мчащейся на тигре. Существует даже книга, написанная Уиллардом Прайсом, под названием "Япония верхом на тигре". Временами академик встает с циновки, спокойно подходит к полке с книгами, уверенно отыскивает нужные сведения в словарях и энциклопедических справочниках, почти не прерывая неторопливого течения своего рассказа. В этом как бы проявляется своеобразный ритм повествования, в духе японского "культа спокойствия", -- размеренный, сдержанный, спокойный; "глубокие реки текут спокойно", -- гласит японская народная поговорка. Охара будто исследует настоящее, обращается к страницам прошлого, стремится охватить явления окружающей жизни, напоминает об опыте прошлого, чтобы вернее опосредствовать и осмыслить глубокую взаимосвязь и обусловленность минувшего и современности. -- Многочисленные рассказы и легенды о тигре, "усатом звере", пришли к нам задолго до появления живого "тора" в Японии. Тигр изображался в них крайне опасным, лютым, всесильным. С давних пор японцы говорят: "За кем тигр однажды гнался, тот и на картинке его боится". В глазах японцев чрезвычайная грозность тигра особенно возрастала оттого, что с его свирепостью нередко связывались разного рода предания и рассказы о человеческих жертвах. В японской литературе часто приводятся исторические факты о гибели принца Такаока, сына японского императора Хэйдзе (806--809), при столкновении с тигром во время путешествия принца в Сингапуре. В японском языке бытует множество поговорок, народных выражений, метафор и аллегорий, в которых с необычайной выразительностью, нередко с поразительной наблюдательностью и непосредственностью запечатлены наиболее характерные черты тигра, своеобразие его природы, приметы неистребимых повадок этого хищника. Охара продолжает свой рассказ, и перед нами обнаруживаются речевые богатства японцев: поговорки, злые и острые словца, безобидная деревенская мудрость, квазиблагочестивые изречения, ехидно-озорные намеки, полные глубокого смысла. Язык -- одно из наиболее ярких отражений истории страны, жизни народа. -- Некоторые из этих поговорок и метафор пришли в Японию вместе с китайской иероглификой и созданной на ней литературой, ставшими впоследствии достоянием японской культуры. Многие же порождены самими японцами и в определенной степени представляют собой народное образноречевое творчество. Вот несколько наиболее распространенных примеров: "Тигр уходит далеко, но возвращается всегда победителем", "В одном лесу не бывает двух тигров", "Уставился, как тигр на добычу", "Наступить тигру на хвост", "Выпустить тигра на базар". Немало из подобных выражений имеют глубоко социальный смысл. Например: "Быть с императором -- все равно что с тигром"... Бесшумно, почти незримо в нашей комнате время от времени появляется японка с черно-красным лаковым подносом. Свежезапаренный горячий чай заполняет влагой и теплом чашки из крупнозернистой керамики, грубоватость которой прекрасно контрастирует с тонким желтовато-зеленым напитком. Салатный отлив зеленого настоя, заполнившего чашки, обогащает цветовую гамму чайного натюрморта какой-то сочной свежестью. "Из красивой посуды, -- гласит японская народная поговорка, -- и чай вкуснее"... Методично отпивая небольшими глотками чай, Охара сэнсэй без тени усталости раскрывает все новые этнографические и языковые богатства, созданные японским народом. И все полнее обнаруживается энциклопедический диапазон собеседника, содержательность и речевое своеобразие его повествования . . . Язык Охара сэнсэй в равной мере далек от утвердившегося казенного филологического жаргона и академической обкатанной гладкости. Он поистине "умеет вовремя выбрать нужный цветок". -- Полны аллегорического значения такие японские народные поговорки, как: "Тигр бережет свои когти, мудрец -- свой язык" или "Тигр после смерти оставляет шкуру, человек -- имя", "Лицо человека, а сердце -- тигра", "И на тигра пойдет, и в пучину нырнет", "Кто хочет тигрят добывать, тот в логове тигра должен побывать", "Тигра ловят, чтобы шкуру снять" и т. п. В японском языке существуют также другие идиоматические выражения, связанные с образом "тора". Например, "тораноко" -- "тигренок" -- означает нечто "весьма драгоценное", "исключительное", "редкое сокровище", потому что тигры, по наблюдению японцев, проявляют к молодым "тора" чрезвычайную любовь и нежность. Выражение "тораномаки" -- "тигровый свиток", заимствованное из китайского языка, означает нечто "тайное", "сокровенное", "мудрое" и т. п. Происхождение этой идиомы, как это отмечается в литературных источниках, связано с сочинением о военной стратегии, которое получило известность как "тигровый свиток" и являлось своего рода каноном для китайских полководцев древности. Заметим, кстати, что год "Тора", по старинному преданию, связан с воинственными свершениями, содержит в себе опасность междоусобиц и международных потрясений. Именно в год под зодиакальным знаком "Тигра", как об этом гласит хроника японских прорицателей, возникали кровопролитные войны, но жестокое фиаско неизменно постигало того, кто начинал побоище. И когда в Карибском море возникли грозные события, толкнувшие мир на крайнюю грань термоядерного кошмара, японские оракулы, само собою разумеется, не преминули напомнить "взаимосвязь" года "Тора" и трагической угрозы человечеству. В многочисленных журнальных и газетных статьях указывалось также, что год "Тора", согласно поверью, рассматривается как "трудный", но "небезрадостный" или "небезнадежный". В этом году рекомендуется держаться "старого пути", "проявлять терпимость", "оставаться неактивным". Предполагается, что в году "Тигра" должны быть многочисленные "взлеты и падения", выражающие характер "тора". Это -- "сильный год", исполненный "свирепых свершений". Но опасаться ничего не следует -- "фортуна не изменит" ! Урожай риса в этом году, утверждают многочисленные авторы, не ожидается "очень обильным, как в предшествовавшие несколько лет". Он будет "нормальным", если "реки окажутся под контролем", а также будет уделено больше внимания "научному планированию и культивации"! ПСИХОЛОГИЯ МУЖСКОГО ГИГАНТИЗМА -- Традиционные взгляды и старинные обычаи, -- замечает Охара, -- весьма жизнестойки и особенно глубоко коренятся в деревне среди японских землевладельцев. Считается, например, что северо-запад является "счастливым направлением" года "Тора", хотя рекомендуется воздерживаться в течение этого года от строительных работ. Не должны возводиться новые дома, ремонтироваться старые помещения: "держаться старого пути и не начинать ничего нового -- таков закон года". Родившимся под знаком "Тора" исполняется в 1962 году 12, 24, 36, 48, 60, 72 и 84 года. Поскольку "тора" отличается способностью быстро бегать, в Японии не рекомендуется жениться на девушках, родившихся в год "Тигра". Считается, что они "крайне неуживчивы и быстро убегают". В недавнем прошлом, а нередко и теперь в семьях с феодальным домостроем невестку, родившуюся в год "Тора", решительно не допускают в дом родителей мужа. И напротив, рождение сына в год "Тора" в японской семье неизменно расценивают как счастливое событие. Мужчина, по старинному представлению, должен обладать определенной агрессивностью, всегда оставаться активным. "Салат хорош с уксусом, мужчины -- с характером", "Слово мужчины должно быть твердым, как металл" и т. п. Вообще сын в представлении японцев -- это прежде всего продолжение фамилии, рода. Сын также рассматривается как опора и надежда родителей, защитник и воин. "Меч -- душа воина, зеркало -- душа женщины", -- гласит японская поговорка. Этот взгляд в определенной мере связан с конфуцианским моральным учением, которое, как известно, проникло в Японию из Китая. По слову Конфуция, "из трех бедствий отсутствие потомства есть главное". При этом древний китайский мудрец, разумеется, имел в виду мужское потомство, с которым органически связаны конфуцианские принципы сыновнего долга и культа предков... Конфуцианские идеи нашли свое выражение в произведениях литературы и искусства. Они воплощены в поэтическом творчестве китайских и японских художников слова различных эпох. В книге стихотворений крупнейшего поэта древности Тао Юань-мина "Наставляю сына" содержатся такие строки: Со стыдом обернусь -- седина на висках, А за мной только тень. И стою одинок. Из трех тысяч грехов, говорят мудрецы, Без потомства прожить -- самый тягостный грех*. Из этого вытекает внимание и забота родителей о сыне с первого же часа его появления на свет. Примечательно, что для защиты от недугов и несчастий, как повелевает древний обычай, вывешивается голова тигра (нарисованная или из папье-маше) над новорожденным мальчиком сразу же вслед за омовением младенца после его рождения. Именно мальчику суждено в японской семье с момента его рождения, -- по японскому исчислению, ребенку исполняется год сразу в день его рождения, -- пользоваться всеобщим вниманием и любовью. В Японии отмечается традиционный праздник -- День мальчика -- "Танго-но сэкку", или кратко "Танго", который празднуют 5 мая ("Кодомонохи"). По свидетельству некоторых источников, обычай этот, освящающий мужское, светлое начало Ян, занесен в Японию из Китая вместе с конфуцианскими воззрениями, "Танго-но сэкку" со времени эпохи Токугава (1603--1867) отмечается японцами ежегодно, как одно из важнейших событий в жизни семей, в которых, разумеется, есть сыновья. По этому случаю выполняется ритуальный обряд благодарения за здоровье и подрастание мальчиков, а также моления за спасение их от болезней и сохранение от зловещих наваждений. В день "Танго-но сэкку" японцы изготовляют яркие флажки и фигуры из бумаги или материи, символизирующие силы устрашения, боевое могущество. Искусно сделанные военные игрушки, выставленные в доме, предназначаются для воспитания мальчиков в духе бесстрашия и воинственности, в целях предстоящих сражений. Военные игрушки, миниатюрное оружие -- мечи, боевые доспехи, луки и стрелы, а также армейские знамена -- должны внушать мужскому поколению мужество самураев**. Уже в XVII столетии во время "Танго-но сэкку" стало обычаем проводить игры среди мальчиков в "себу" -- душистыми водорослями, ирисовыми растениями, применяемыми в качестве флагов. Цветы ириса стали принадлежностью праздника мальчиков в связи с тем, что слово "себу", обозначающее "ирис", омонимично с другим "себу" -- "почитание воинской доблести". И токугавские власти всемерно поощряли широкое и торжественное празднование "Танго-но сэкку", стимулируя таким образом воинственность -- мужество. Для этого привлекались знатные самурайские семьи, вдохновлявшие участников проводимых пятого мая фестивалей. Когда наступает весна, над крышами многих японских домов на специальных сооружениях -- высоких шестах -- красуются в воздухе пестрые изображения "тай" -- "карпа" или "коинобори" -- "карповые флаги", также символизирующие мужское начало. "Коинобори" получили распространение в Японии в XVIII веке. Сколько взвивающихся над кровлей бумажных карпов, столько мальчиков в доме. Карп, если верить древней мифологии, считается наиболее умной и сильной из рыб. Он способен легко плыть против стремительных потоков воды, чем обладают далеко не все рыбы. В японском фольклоре существует множество легенд и сказок о находчивости и смелости карпа. Заметим, кстати, что иероглифическое изображение карпа -- "тай" -- считается доброжелательным, поскольку звучание слова "тай" ассоциируется со словом "мэдэтай", означающим "радостный", "счастливый", "благополучный". Именно поэтому различные изображения карпа весьма широко используются для поздравлений, преподносятся друзьям и родственникам. Во время "Танго-но сэкку" принято также вешать ирисы (себу) под крышей дома, у входа, на воротах. Праздничным лакомством в этот день служат "касивамоти" -- сладкие рисовые пышки, приготовляемые в дубовых листьях. Для мальчиков устраивается также особая баня -- "себую" -- с вениками из ирисовых листьев. "Танго-но сэкку" является государственным праздником Японии. Существует множество свидетельств, указывающих на свойственный японцам патологический мужской гигантизм. Этот недуг проявляется очень часто. В компании, гостях, среди друзей обычно восхищаются волевыми добродетелями мужчин, их бесстрашием, мудростью, гениальностью. Что до женщин, то, в самом лучшем случае, принято лишь умильно восторгаться их красотой ("О молодости мужчины судят по душе, о молодости женщины -- по лицу"), изысканными манерами, искусством домашнего уюта, молодостью ("Циновка лучше поновее, а женщина -- помоложе"), тонкостью вкуса, мастерством аранжировки цветов, проведения чайного церемониала... На "дочевладельцев" смотрят нередко как на причину разорения: "Мал мешок, а вмещает много; невелика дочь, а расходы огромны", -- гласит японская поговорка. Есть в Японии и праздник девочек -- "Хина мацури", который отмечается 3 марта. Характерно, однако, что "Хина мацури", который еще называется "Хина-но сэкку" или "Момо-но сэкку", считается праздником кукол. В этот день японцы изготовляют различные куклы, наряжают их в красочные старинные одеяния аристократов и дворян, развлекаются и украшают ими дом, выставляют их на специальных ступенчатых пьедесталах, а затем избавляются от них. Существует обычай сплавлять кукол по течению реки, забрасывают их за свой частокол или на окрестностях поселений. Делается это для того, как гласит старинное предание, чтобы куклы, олицетворяя человека и покидая очаг, увлекли с собой невзгоды и злоключения рода, все несчастья и наваждения темных сил. Примечательно, что мрачные силы японского дома связываются именно с женским началом, что, как известно, проистекает из понятия "Инь", воплощающего женское начало, силы мрака и смерти, в отличие от "Ян", которое несет с собой мужское начало, светлые, лучезарные силы. Нередко встречаются японцы, весь лексический запас которых состоит из терминов превознесения мужской доблести и унижения "темного мира" женщин. Да и в японском языке немало характерных поговорок и пословиц, отображающих определенный взгляд на японок: "Один женский волос крепче воловьей упряжки бывает", "Женской косой и слона можно связать", "В ямочки на женских щеках крепости проваливаются", "Женщина захочет, сквозь скалу пройдет"... И первоэлементы мужского гигантизма воспитываются у японских мальчиков уже с самой ранней поры. Особенно сильны предрассудки мужского гигантизма у японцев старшего поколения. Чуть ли не хорошим тоном у многих японцев, например, до недавнего времени считалось, а нередко замечается и теперь, для мужчин идти впереди жены, которая к тому же бывает навьючена тяжелыми вещами или несет на себе юного наследника. Возиться с вещами уважающий себя японец консервативных взглядов считает недостойным "истинного мужа". Однажды почтенный с виду японец возмущался в моем присутствии тем, что токийские троллейбусы настолько переполнены, что "даже мужчинам не хватает сидячих мест"... Строгое соблюдение канонов патриархального домостроя, жестокие имущественные барьеры, сугубая забота о своих предках и потомстве мужского начала, кастовый самурайский снобизм -- таковы некоторые черты японского общества довоенных лет, до известной степени сохраняющие свое значение и по сей день. ТЕНИ И СВЕТ ПРИМЕТЫ ЭСТЕТИКИ Вглядываясь в своеобразный интерьер кабинета Охара, я постепенно обнаруживаю все новые для себя предметы -- интегральные атрибуты японской самобытности. Мое внимание привлекает теперь свиток, занимающий часть стены в глубине комнаты, напротив книжных стеллажей. Это -- "какэмоно", японское традиционное панно: удлиненный лист особой бумаги из рисовой соломки, с неровной, шершавой поверхностью, искусно наклеенный на легкую ткань или специальную эластичную бумагу; узкая сторона картины прикреплена к деревянному валику, который обычно украшается с обеих сторон тщательно отшлифованными костяными наконечниками или рукоятками из полированного черного либо красного дерева. Валик одновременно служит для свертывания картины, когда она хранится в специальных футлярах, и для удерживания ее своей тяжестью в развернутом виде, когда свиток вертикально вывешивается на стене. На панно черной тушью нарисован ветхий старец -- "древний годами японец". Он будто прислушивается к своим уходящим силам, к утекающей жизни, к своему умиранию. На его тонких губах змеится надменная усмешка. В очертаниях и в позе улавливается какое-то трагическое сходство между этим пергаментным человеком и высохшим, пожелтевшим растением. С левой стороны вертикальной вязью -- исполненная в скорописной манере лаконичная иероглифическая надпись, которую приближенно можно расшифровать как: "Мертвые живым глаза открывают". Еще левее -- другая иероглифическая строка, сделанная уверенной рукой, сильным и очень выразительным почерком: "Подло поносить мертвого, беззащитного". Изображение дряхлого старца на крайней грани жизни в древнем классическом стиле при помощи скупых, но чрезвычайно экспрессивных линий, в органическом сочетании и взаимосвязи с каллиграфическими надписями, отражает, как мне показалось, тонкий психологический рисунок, художественную композицию, проникнутую одним дыханием, одной мыслью. На смену яркому солнцу с его щедрой теплотой как-то мгновенно пришли сумерки, холодные и сырые. Так же внезапно в воздухе за нашей стеклянной стеной появляются полумокрые снежные хлопья. Они грузно опускаются и покрывают серые кровли из тяжелой черепицы. Ветвистая крона сосны, которая высится у самого входа в наш дом, едва заметно изменяет свой вечный наряд. Зимой, говорят японцы, сосна кажется зеленее. Рядом с сосной -- другие деревья. На изнеженные, зябкие растения, особенно тропические пальмы и некоторые деревья, крайне чувствительные к холоду, надеты любопытные снопы из рисовой соломы. В таком "зимнем наряде" растения в Токио бережно сохраняются от стихийных сил и ненастья приблизительно с ноября по март. Перед нами раскрывается редкостная в этих краях зимняя панорама Токио. Столь феноменальное преображение здесь происходит лишь иногда, накануне Нового года или в первые дни января. -- Поразительна одухотворенность картин японской природы! -- не без гордости произносит Охара. -- Для полноты картины этой естественной живописи нужно лишь название, подпись, которая звучала бы поэтично, была меткой и выразительной. -- Со дэс нэ! Здесь тоже необходимо некоторое творческое воображение, художественный поиск. В сочетании с реализмом фантазия становится матерью искусств и всех их чудесных творений. -- Художника формирует не только любовь к природе, глубокая приверженность к таинствам родной земли, но вся сложная атмосфера переживаемого времени! -- Верно, но полнота быстротекущей жизни во многом зависит от способности человека впитывать земную красоту, все то прекрасное, что так щедро создает окружающая природа. Разве происходящие сейчас на наших глазах изменения в природе, своими путями отмечающие движение времени, не доставляют нам истинного удовольствия, эстетической радости? И, несколько повременив, Охара сэнсэй высказывает свое суждение о возникновении эстетических представлений, их взаимосвязи с живой природой и трудовой деятельностью человека, как это отображено в иероглифической письменности. -- В японском языке употребляются такие, китайские по происхождению, слова, как "гэйдзюцу" (искусство), "сайгэй" (талантливость), "энгэй" (садовое искусство), "ногэй" (земледельческое искусство) и ряд подобных других, которые обозначают либо различные аспекты понятия "мастерство", либо различные виды или области мастерства. В этих словах есть один общий компонент -- морфема "гэй": именно этот компонент и несет на себе семантическую основу всех этих слов -- понятие "мастерства", а иероглифический знак, которым это "гэй" обозначается, раскрывает как бы "образную этимологию" понятия "мастерства": знак этот изображает человека, склонившегося в работе над каким-то растением. Таким образом, иероглиф наглядно показывает, что понятие "мастерство", "искусство" образовалось на почве трудовой деятельности человека. Слушая Охара сэнсэй, я невольно останавливаюсь взором на небольших иероглифических свитках, висящих на стене. На одном из них изображены знаки скорописным, "травянистым" почерком: "Цветы с годами остаются цветами, а человек с годами превращается в старика". А на другом свитке читаю поэтические строки Кикаку (1660-- 1707), прославленного ученика великого Басе: Яркий лунный свет! На циновку тень свою Бросила сосна. -- Не менее интересно, -- продолжает Охара сэнсэй, -- то, что представление о прекрасном возникло в сфере животноводства. Существенный интерес представляет, например, этимология иероглифа, взятого для слова "би" -- "прекрасный", "художественный", "эстетический". Структурно знак "би", принадлежащий к числу иероглифов с логической композицией, образуется из двух компонентов -- пиктограммы, имеющей значение "барана"* или "овцы", и пиктограммы -- "большой", "громадный" и т. д. Сочетание этих компонентов первоначально самим своим зрительным образом передавало понятие "большой баран", то есть незаурядный, необыкновенный, редкий экземпляр животного. Необычность его характеризовалась особыми достоинствами -- отменным вкусом мяса, редкостной шерстью, красивым внешним видом. С дальнейшим развитием понятия о прекрасном возникают уже отвлеченные значения слова "би" -- "изящный", "художественный", "эстетический" и т. п., но иероглиф остается прежний. Так конкретный, индивидуальный образ служит отправным пунктом для обобщения, возникновения абстрактных понятий. В этом примере отражается одна из закономерностей материалистической диалектики: от живого и непосредственного созерцания, чувственного восприятия конкретного предмета -- к категориям абстрактного мышления, объективного познания действительности, образного восприятия окружающей нас жизни. И мне думается, что в этом также нельзя не видеть первоистоков художественного восприятия человеком основ красоты в природе. Иероглифические знаки дают нам зримое, картинное изображение движения в понимании человеком прекрасного, в становлении общих законов художественного творчества, эстетического отношения людей к существующей реальности. Здесь весьма наглядно подтверждается положение о художественном сознании, отражающем объективную действительность в конкретно-чувственных образах: "... Человек утверждается в предметном мире не только через посредство мышления, а и через посредство всех чувств"**. Именно об этом свидетельствует этимология иероглифического знака для слова "би", в котором запечатлено то первоначально простое, что затем было осознано как категория прекрасного, как эстетическая ценность. А совсем рядом с впечатляющим зрелищем, с его чарующей, сияющей сущностью, на соседней стене кабинета словно закостенела другая жизнь, едва заметно взирающая на нас. Потускневшие краски небольшого свитка придают изображаемым фигурам в темных халатах, едва различаемым предметам черты архаичности, давно угасших дней. Условная, символическая манера письма делает и без того малопонятный сюжет картины еще более далеким и непостижимым. -- Жемчужина натуры художника, как отмечается в древних трактатах об искусстве, обнаруживается в каждой точке, в каждом штрихе. Что же можно узреть в этом почерке? -- спрашиваю я Охара сэнсэй, указывая на свиток. -- Со дэс нэ! Японское искусство живет контрастами. Они обнаруживаются во многом: и в свете, и в красках, и в сочетании линий, и в самой фактуре материала... Некоторые художники запечатлевают только то, что видят в человеке, -- ясное, отчетливое, простое. Другим же удается проникнуть в глубинные черты личности, всего того, что нередко раздваивает человека, делает его многоликим, сложным, противоречивым. -- Но разве подлинное искусство не является выразительно ясным, определенным в своей идее? -- Ясное изображение -- явление положительное, активное. Оно относится к феноменам "Ян" -- положительного начала бытия. Ясное удается легче, передается проще. Но в том и состоит сложность искусства, что художнику приходится изображать людей и мир их интересов, которые часто оказываются далеко не такими ясными и доступными. Они сопряжены с феноменами "Инь" -- отрицательного начала бытия. И здесь, разумеется, одних традиций древних мастеров недостаточно. -- Уж не за абстрактное ли вы искусство? Охара сэнсэй помедлил, потер у виска и, казалось, не без некоторого раздражения сказал, что он не понимает абстрактной живописи, потому что ее смысл надо разгадывать, но ему еще никогда не удавалось разгадать его... Японские художники слишком серьезно относятся к художественному творчеству, к искусству, чтобы рассматривать его как эстетскую игру форм, как самовыражение индивидуальности автора. Для знатоков искусство -- средство проникновения в сущность вещей и явлений, средство познания и раскрытия окружающей реальности. Желание понять природу вещей, стремление постичь сложные явления и процессы жизни породило у них средства и образы символизма, привело к условностям в искусстве. -- Мне хотелось лишь отметить, что тщательное изучение древнего мира, искусства прошлых эпох, мой опыт и, позвольте заметить, личный инстинкт приводят меня к убеждению, что истинные мастера прошлого, неустанно совершенствуя свое искусство, отнюдь не ограничивались однообразным копированием. Их зрелость измерялась не тем, насколько скрупулезно они следовали своим предшественникам, но тем, каково их творческое участие в непосредственном обогащении искусства, его жанров, стилей, почерков, умножение его выразительных средств. Именно в этом смысле -- позвольте подчеркнуть -- одних традиций недостаточно, как бы они велики ни были. ЗА ЯПОНСКОЙ МАСКОЙ Иероглифические пиктограммы помогают нам понять, что корни прекрасного генеалогически уходят в эстетическое восприятие человеком окружающей природы в процессе его труда. И творчество по законам прекрасного есть сущность выявления в предмете его естественных свойств. -- И если сравнить японскую национальную архитектуру, особенно принципы интерьера, -- говорит Охара сэнсэй в свою очередь, -- с заморской, в частности американской, современной архитектурой, то здесь, на мой взгляд, зияет бескрайняя пропасть. Вообще говоря, с американцами японцы живут на противоположных берегах не только в смысле физическом или географическом. В океане вечнотекущей жизни Япония и Америка развивались в неодинаковых исторических плоскостях, в их общечеловеческом движении пролетали различные параметры времени; различны, конечно, их традиции и в мире интеллектуальном... -- Вы говорите с позиции прошлого, имея в виду пути, которыми шли страны, народы Японии и Америки. Но разве в наши дни положение не изменилось, разве в сегодняшней жизни японцев не наблюдается явлений нового характера, фактов американизации? -- Со дэс нэ, послевоенный период ознаменовался для Японии весьма существенными переменами в различных сферах, особенно разительными в области материального производства, индустриального развития. Американское влияние и даже участие здесь бесспорно. Для всех очевидно также не наблюдавшееся ранее вторжение американских воззрений в различные сферы социальных интересов японского общества. Однако, в отличие от материального производства, проникновение американских концепций в мир духовных взглядов японцев нельзя признать сколько-нибудь глубоким или органическим. Оно скорее носит внешний, поверхностный характер, представляет своего рода налет. Американская цивилизация, позвольте заметить, в основе своей не идет далее ограниченного прагматизма. Она, насколько мы ее осознаем, лишена глубины, философских корней, высоких духовных идеалов, свойственных иным культурам. У нее нет, с моей личной точки зрения, крайне важного фактора -- исторического и интеллектуального наследия, которым обладают древние народы. Иными словами, речь идет о преобладании своего рода ущербной структуры -- американского провинциализма, -- для которой в большой мере характерно отсутствие самобытных традиций -- исторических, культурных, эстетических. Отсюда, на мой взгляд, проистекает ограниченность в массе американцев интеллектуальных интересов, неразвитость художественного вкуса, превалирование дурных образцов в области этических норм и принципов. -- Но явления отрицательные могут влиять на других не в меньшей степени, чем факторы положительные. "Когда пересаживают старое дерево, с ним пересаживают и его болезни", -- гласит японская поговорка. И разве японцы не испытывают их воздействия на себе? -- Со дэс нэ, -- продолжает Охара, -- примеры пагубного влияния "американского пути жизни" в Японии слишком многочисленны, чтобы их игнорировать или недооценивать опасность их последствий. Страна наводнена весьма низкоразрядной американской печатной продукцией, убогими комиксами и детективами, в которых проповедуется эротика, порнография, садизм, гангстерство; с телевизионных экранов не сходят бесконечные серии пошлых и тупых голливудских фильмов, где с поразительной одержимостью утверждается мир чудовищных преступлений, социальной патологии, кровавых кошмаров, психология бандитизма, возведенного в степень национальной мании, истерии... -- Факты, -- замечаю я, -- поистине восстают, со всей силой вопиют сами за себя... И ведь, как известно, "только слепые не опасаются змей"... И здесь автор позволяет себе привлечь внимание читателя к тому, что мутный процесс "культурной экспансии" не прекращается. И мы видели, как множится число тех, кто возвышает свой голос в защиту японской национальной культуры. Характерна в этом смысле статья руководителя Ассоциации новой японской литературы, писателя Накано Сигэхару "Американская культура "оккупирует" Японию". Общеизвестно также, что "оккупация" осуществляется отнюдь не невидимыми путями. Весьма активно действуют разного рода институты и организации. Многомиллионные ассигнования выделяются фондами Рокфеллера и Форда для осуществления "Программы изучения японо-американских отношений", изучения дальневосточных проблем и т. п. Истинные замыслы "цивилизаторской филантропии" американских миллиардеров, разумеется, никого не могут обмануть. Фудзино Наохико в статье "Японо-американское сотрудничество в изучении Азии и долг ученых", опубликованной в августовском журнале "Бунка херон"*, указывает на стремление американцев к созданию под своей эгидой недоброй славы "сферы совместного процветания Великой Восточной Азии". Интерес в этой связи представляет и выступление Корэхито Курахара, опубликовавшего статью "Национальная независимость и национальная культура". В ней указывается, в частности, что "с тех пор, как Япония оказалась оккупирована американским империализмом, в нашу страну беспрепятственно проникает американский образ жизни и образ мышления, реакционная империалистическая идеология, растленная буржуазная культура... Погибают выдающиеся культурные ценности, веками создававшиеся японским народом... Национальная культура Японии стоит перед лицом серьезнейшего кризиса. Вместе с тем исторический опыт учит, что без самостоятельной национальной культуры невозможна национальная независимость. Народы, не сумевшие отстоять национальную культуру своей страны от разрушения ее захватчиками, на долгие столетия попадали в рабство, тогда как народы, которым удалось сохранить самобытную культуру своей страны, рано или поздно добивались национальной независимости... Именно поэтому столь велико значение борьбы за сохранение и развитие национальной культуры, которую ведет теперь японский народ..."** Со всем этим, разумеется, невозможно примириться, и многосложная борьба здесь не прекращается во всех сферах жизни: в обществе, в семье, в каждом японце. И все же, если смотреть на вещи углубленно и говорить откровенно, во мне преобладает оптимистический взгляд, хотя это и звучит несколько парадоксально. Во мне живет уверенность в том, что лучшие моральные традиции японского народа, испытанные временем, обладают необыкновенной жизнестойкостью, защищены здоровым иммунитетом. И в этом смысле, как у нас принято говорить, "морю пыль не страшна". Народ Японии является нацией древней, многовековой цивилизации, старинных духовных традиций. Об этом красноречиво свидетельствуют многочисленные исторические и литературные источники. Достаточно вспомнить, что первый памятник ксилографической печати появился на японской земле тысячу двести лет назад. Всеобщее восхищение вызывают памятники японской национальной архитектуры -- неповторимые по самобытности замки, средневековые дворцы, уникальные храмы с их изумительными образцами скульптурного творчества. Мы гордимся тем, что японцы дали миру талантливейших живописцев -- Сэссю, Хокусай, Утамаро, Хиросигэ, Тэссай. Это бесценное наследие создавалось и формировалось в условиях неустанной борьбы многочисленных поколений японцев, в неравном и тяжком единоборстве с необузданными силами стихий, которые беспощадно обрушивались на них в лике грозных морских тайфунов, чудовищных наводнений, вулканических извержений с их смертоносной лавой, обращавшей в мертвый пепел всякую жизнь на своем пути... Японский архипелаг едва ли не каждодневно вздрагивает от фантастических подземных толчков, которые нередко приводят к неисчислимым жертвам. Условия жизни японцев поистине суровы, повсюду им угрожают злобные силы природы. На земле их часто происходят чудовищные извержения вулканов, подземные толчки сотрясают города, на них обрушиваются катастрофические потоки цунами и тайфунов, которые приносят невероятные несчастья народу. И свирепые бедствия эти нередко воспринимаются японцами, особенно старшим поколением, не как буйство стихийных сил: они нередко осознаются ими как проявление злой воли богов и враждебных духов, умилостивить которых могут лишь заклинания жрецов в храмах и непрестанные жертвоприношения. В моем дневнике сохранились листки с беглыми заметками. Вечером 26 сентября 1959 года остановились поезда во всей центральной части Японии. Внезапно погас свет, замерли города в мрачном ожидании нашествия стихии. Плотным массивом стремительно надвигался океанский тайфун. С невероятной силой он обрушился на японский архипелаг. Это был самый опустошительный тайфун за последнюю четверть столетия. Велики были несчастья, которые принес он японцам. В дикой ярости океанские волны мгновенно смыли дамбы, захватив в свои объятия многочисленные города, деревни, не оставив следа от прибрежных рыбацких поселений. Свыше полутора миллионов лишилось очагов. Тайфун отнял жизни у четырех тысяч пятисот человек, погибших под развалинами домов или утонувших при наводнении. Около восемнадцати тысяч японцев получили различные травмы. Особенно трагическими были последствия тайфуна в Нагоя, третьем по величине городе в Японии. Он весь оказался под разбушевавшейся водой, шквалы которой разрушили тысячи промышленных предприятий текстильной, керамической, машиностроительной, лесообрабатывающей промышленности. Десятки тысяч людей были обречены на голод. Бедствие охватило крестьян окрестных районов. Залитые морской соленой водой поля потребуют многих лет для их очистки и получения урожая. Погибли все запасы продовольствия. Вспыхнули эпидемические болезни. В дни, когда писались эти строки, стихия принесла бедствие на юге Японии. 24 марта 1964 года в префектуре Кагосима произошло сильнейшее извержение вулкана Сакурадзима, один за другим возникли два могучих взрыва, которые выбросили из кратера град огромных камней. Клубы пепла с лавой поднялись на высоту двух тысяч метров. В японском языке есть классическая поговорка, глубоко характерная для жизни этой страны. Она состоит из четырех слов -- наименований того, что считается самым грозным: "землетрясение, гром, пожар, отец". На первом месте стоит землетрясение. В июне 1964 года Японию постигло катастрофическое землетрясение, которое особенно разрушительным оказалось в префектурах Ниигата, Ямагата и Акита, прилегающих к побережью Японского моря. Гигантской силы подземные толчки сотрясали города, разрушили шоссейные магистрали и железные дороги, сломали 55 мостов, развалили 10 600 зданий. Вслед за подземными взрывами на берег обрушились шквалы чудовищных морских волн цунами. В результате наводнения было затоплено 13 530 зданий. Почти одновременно с цунами стали взрываться огромные резервуары с горючим. Страшной силы огненные смерчи, полыхавшие в девяноста эпицентрах -- резервуарах с нефтью и бензином, не унимались около двух суток и поглотили четыреста тысяч тонн нефтепродуктов. Ущерб от землетрясения, вызванного им наводнения и пожара в префектуре Ниигата составил двести пятьдесят миллиардов иен. Июньские бедствия были самыми трагическими со времени великого землетрясения 1923 года. Подземные удары потрясали тогда пять восточных префектур с эпицентром в токийской зоне. Первого сентября 1923 года в этих префектурах внезапно вздулась земля, а на побережье Кама-кура, Дзуси, Кодзу с невиданной силой обрушился шквал океанских волн в десятки метров вышиной. Землю лихорадило, ломало, судорожно трясло. Сейсмологи зафиксировали с полудня первого сентября по полдень второго сентября восемьсот пятьдесят шесть толчков, а со второго по третье сентября еще двести восемьдесят девять ударов. Обезумевшие подземные силы вызвали пламя пожаров в городах, особенно яростные -- в Токио и Йокогаме. В японской столице сгорело заживо 56 774 человека, утонуло при наводнении 11 222 человека и погибло под обломками домов 3608 человек. Целые города были превращены в груды руин. Япония лишилась тогда около двадцатой части всего национального богатства страны. -- Несмотря на колоссальные жертвы в гигантской битве с бунтующими стихиями, -- слышу я голос своего собеседника, -- японцы оказались в состоянии отстоять существование на своих столь же суровых, сколько и прекрасных островах. Японцы любят свою землю, которая в литературе воспета как "Лотосовые острова". И быть может, оттого наиболее просветленные люди Японии цель жизни усматривали в нравственном совершенствовании -- личном и общественном, в создании идеалов внутреннего духовного мира. Земное существование человека они рассматривали как подлинную цель нравственного совершенствования людей и общества в соответствии со своим пониманием и идеалами древней старины. В итоге прошлой, самой мучительной для Японии войны, в которой священная императорская армия впервые за всю историю своего оружия потерпела жесточайшее поражение, японцы вобрали в себя и новый опыт -- достаточно величественный, достаточно трагичный. Мысли Охара сэнсэй напомнили мне выступление в печати Кэндзюро Янагида, известного японского ученого, философа, который долгие годы был философом-идеалистом и в 1950 году публично порвал с философским идеализмом, перейдя на позиции марксистского материализма. На своем горьком историческом опыте, заявил Янагида, японский народ понял, насколько варварски враждебно культуре империалистическое государство. Отрицание культуры у нас становилось все более явным, по мере того как наращивались вооружения и усиливалось господство военщины над политикой. Наука, мораль, искусство... Все это или начисто отрицали, или уродовали. Могла ли научная мысль развиваться в стране, объявленной "божественной", со своим "живым богом" -- императором, в стране, где государственной властью запрещалось пользоваться юлианским календарем, а официальная пропаганда внедряла ложь о самостоятельном летосчислении Японии, якобы берущем свое начало две тысячи шестьсот лет назад. Милитаристы усиленно насаждали так называемый "японский дух", иначе говоря -- эгоистический и грубый буржуазный шовинизм. В философском плане этими словами прикрывался субъективно-идеалистический спиритуализм, полностью игнорирующий научное понимание мира. В то время было опасно пользоваться словом "сякай", ибо за ним могло последовать и другое -- "сюги", а от этого сочетания наливались кровью глаза военщины*. Людям пришлось отказаться от слова "правда", не говоря уже о других словах: "свобода", "равенство", "демократия", "человеческое достоинство". Люди опасались друг друга, боялись быть искренними. В этом обществе, подчеркивал Янагида, мораль сводилась к тому, чтобы, пресмыкаясь перед властью, размахивать государственным флагом и кричать: "Да здравствует император!" Даже мысль о том, что народ вправе сам распоряжаться своей судьбой, считалась тягчайшим преступлением. Музыкой назывались тогда только дикие военные песни вроде "Спасибо тебе, солдат" и т. д. Нельзя было создать ни одного произведения литературы, живописи, театра или кино, которое имело бы художественную ценность. С этой точки зрения история милитаристской Японии была историей средневекового варварства. -- Японцы вобрали в себя опыт, -- замечаю я в связи с высказыванием Охара сэнсэй, -- не только опыт в поражении японского оружия, но и в нелегком сражении с черными силами милитаризма, царившего в Японии, феодальной инквизицией, самурайским фанатизмом, возведенным в социальную доблесть! Здесь мы встречаемся не только с общими закономерностями борьбы за существование и исторического движения. Перед нами многосложный механизм действия социологических законов в конкретных условиях, где активно выступает и субъективный фактор -- деятельность людей в историческом процессе, борьба сил в обществе. И разве мы не являемся теперь свидетелями глубокого конфликта между идеалами революционных перемен и феодальными пережитками, столь укоренившимися в сознании многих японцев; конфликта между великими демократическими целями и полицейскими репрессиями, между лозунгами и свирепостью реакции? -- Со дэс нэ... Разумеется, своеобразные исторические закономерности во многом раскрываются при анализе взаимодействия естественных, материальных и идеологических процессов в общественной жизни японцев, как и других народов. Было время успехов и многосложных испытаний для Японии, когда она осознавала себя несокрушимой мировой державой, не допускавшей сомнения в том, что ей предначертано самой волей небес занимать ведущее место в мире. Неблаговидна также роль великодержавной авантюристической дипломатии, которая стремилась замаскировать неудачи во внешней политике. Японский генералитет и тайная дипломатия употребляли в свое благо расположение императора и его окружения. В своей необузданной националистической гордости они с недоверием и ненавистью смотрели на носителей просвещения, прогресса, культуры. Все это усиливало и без того жестокий внутриполитический деспотизм: "Нет света без тени. Крива ветка -- крива и тень". И глубоко прискорбно сознание того, что японцы -- единственный народ, испытавший на себе атомный кошмар. Только не все понимают, что безвинных жертв чужестранного людоедства мы никогда не сможем забыть, не сможем простить американского варварства... В сознании каждого японца глубоко затаен всеобщий гнев, чувство священной мести... И час справедливого возмездия неотвратимо настанет, сколько бы японцам ни понадобилось испытывать свое терпение... Добродетели долготерпения, смирения, покорности, свойственные японскому национальному характеру, потеряли бы для нас всякий смысл, если бы забвению был предан беспрецедентный вандализм цивилизованных каннибалов. Отмщение за мертвых в Японии искони было долгом и честью живых... ОГНЕННЫЙ СТОЛБ На миг наступило молчание. Спокойное, без тени эмоциональности, как застывшая маска, лицо Охара внезапно приобрело черты драматизма, обнаружило глубоко скрытое волнение. Дрогнул, казалось, японский культ сдержанного смирения. -- И можно ли примириться с тем, что даже уцелевшие сотни тысяч японцев до сих пор, спустя почти двадцать лет после облучения в Хиросиме и Нагасаки, медленно умирают в мучениях и роковом бессилии от отравления радиоактивностью? Неужели возможно забыть то, что после взрыва атомных бомб в Хиросиме и Нагасаки среди американцев воцарилось счастливое ликование? Разве этот акт чудовищного каннибальства не вызвал у них чуть ли не поголовное ослепление? Вспомните, как на страницах американской прессы славился подвиг янки, сбросивших атомные бомбы на японские мирные города. Американцы боготворили атомное чудище, награждая его ласковым именем "Гильда". Это прозвище приобрело в Америке необыкновенную популярность, стало увлечением, всеобщей модой... Появились пышные торты и грибообразные дамские шляпы "Гильда". Мы понимаем, что атомный эксперимент американцы провели над японцами, не где-либо, а именно в Японии, потому что это оправдывается их шовинистическим безумием, их расистской одержимостью. И это особенно чувствительно ранит национальное достоинство японцев. Никогда еще ни одна страна не тратила столько золота для того, чтобы вызвать к себе чуть ли не всеобщую неприязнь. При этих словах моего собеседника в моей памяти возникли картины прошлого -- утра шестого августа 1945 года. Хиросима... Суровый, печальный город. Мертвящий пепел. Черные, обугленные тела детей, искаженные в ужасе лица сгоревших в огне стариков. Встала перед моими глазами скорбная статуя детей, высящаяся на площади в Хиросиме. На треножном эллипсообразном постаменте -- хрупкая детская фигурка со вскинутыми вверх руками, вдохновенно несущими бумажного журавля с расправленными крыльями. Монумент воздвигнут японскими детьми в эпицентре трагического взрыва в память о девочке, скончавшейся в муках лучевой болезни. Фигурка юной японки, в которую атомная радиация вдохнула смерть, стала символом надежды нового поколения Японии на воцарение покоя и мира на земле. Людоедский характер атомного взрыва в Хиросиме во всей своей преступности обнажается уже в том, что наибольшее число жертв из 260 тысяч было не среди молодежи и людей среднего возраста, как это бывает в любой войне, а среди детей старше десяти лет. Уже один этот факт раскрывает вопиющую, антигуманную сущность атомного безумия американского милитаризма и не оставляет камня на камне от всяких попыток оправдать этот акт каннибализма. Встал перед моими глазами городской госпиталь жертв атомного взрыва в Нагасаки, где тремя днями позже трагедии Хиросимы, девятого августа, американские летчики хладнокровно повторили атомный кошмар, в котором сгорели десятки тысяч мирных жителей, а огромный город превращен в руины. Трудно было не понять яростное негодование людей, пораженных лучевым недугом, против жестокостей и варварского произвола чужеземцев, досаду на собственную обреченность, возмущение против судьбы... Воскресли в сознании строки Фукугава Мунэтоси в его стихе "Хиросима": Мне чудилось то и дело, Что каждый труп обгорелого Похож на сестренку... Она! Весь долгий путь это чувство Не в силах я был отогнать! Промелькнули в памяти прочитанные когда-то строки английского поэта XVII века Джона Донна: "Нет человека, который был бы, как остров, сам по себе; каждый человек есть часть материка, часть суши; и если волной смоет в море береговой утес, меньше станет Европа, и также если смоет край мыса или разрушит дом твой или друга твоего, смерть каждого человека умаляет и меня; ибо я один со всем человечеством; а потому не спрашивай никогда, по ком звонит колокол, он звонит по тебе". И будто снова слышу взволнованный голос немолодого японского врача, который в роковой августовский день оказался в зоне облучения, поражен тяжким недугом, но дал обет не покидать больничной лаборатории и посвятил себя исследованию средств исцеления от атомного отравления. Его живые, горящие глаза на бледном, пергаментном лице выражали неистовство ученого, неистребимую самоотверженность, несгибаемость духа. Трагизм положения усиливался и оттого, что "никто не собирался оказывать жертвам взрыва какую-либо помощь, и, таким образом, лечение последствий всецело легло на плечи самих пострадавших"*. Но могли ли больные лейкемией и апластической анемией, которым требуется производить переливание крови через день, позволить себе затрачивать на это около десяти тысяч иен? В феврале 1962 года пострадавшие от последствий взрыва американских атомных бомб Хиросимы и Нагасаки обратились с требованием к правительству и обеим палатам парламента Японии об оказании помощи жертвам и выделении средств на лечение. Требование было передано представителями демократических организаций префектур Хиросима, Нагасаки, Нагано и других районов страны. По сообщению представителя Всеяпонского совета по запрещению атомного и водородного оружия Сиро Итимура, в Японии от последствий взрыва атомных бомб страдает свыше четырехсот тысяч человек, большинству которых не оказывается никакой помощи. Утром 6 мая 1962 года, когда автор этих строк находился в Хиросиме, у подножья памятника погибшим от американской атомной бомбы в луже крови был найден 73-летний Сэйити Мацусима -- один из тех, кто пострадал от последствий атомной бомбардировки Соединенными Штатами этого города, кто до сих пор вынужден переносить тяжелые страдания от лучевой болезни. Пациент госпиталя лучевых болезней Мацусима, как сообщало агентство Киодо цусин, совершил самоубийство в знак протеста против возобновления Соединенными Штатами испытаний ядерного оружия в Тихом океане. В своем завещании Мацусима, у которого в Хиросиме во время бомбардировки погибла жена, требовал прекратить испытания ядерного оружия и подчеркивал, что своей смертью он хочет ускорить достижение соглашения о полном запрещении этого оружия и его испытаний. Решительный протест японской общественности ежедневно звучит на различных митингах и демонстрациях, проходящих в стране, в передачах японского радио и телевидения, на страницах газет. Ученый-философ Осаму Хисано, профессор университета Гакусюин, в статье, опубликованной в газете "Асахи", призывал "еще более сплотить силы и найти способ их выражения в действии для того, чтобы полностью уничтожить атомное и термоядерное оружие". Гневно осуждая решение президента Кеннеди, давшего указание провести ядерные испытания вопреки воле миллиардов людей, Хисано писал: "Мы должны во что бы то ни стало прекратить ядерную гонку и поставить атомные и водородные бомбы вне закона. Мы хотим полного уничтожения этих бомб". В эти же дни газета "Хоккайдо симбун" в своей редакционной статье призывала руководителей США и Англии "безотлагательно внять голосу общественного мнения всего мира и прекратить ядерные испытания". "Хоккайдо симбун", подвергая резкой критике позицию западных держав на переговорах по разоружению, называла ее "логикой, поставленной вверх ногами". Нет ничего опаснее для будущности мира, чем эта "логика", которая игнорирует сущность международного кризиса, пишет она. Без уничтожения порочного круга ядерного вооружения нельзя достичь конкретных результатов в переговорах о разоружении. Останавливаясь на итогах последних переговоров руководящих деятелей США и Англии, газета заявляет, что "оба руководителя пошли на поводу политики "с позиции силы". Однако, указывает она, решение вопросов превосходства системы Запада над системой Востока при помощи силы при настоящем положении означало бы взаимное уничтожение. В одной из японских газет 7 мая 1962 года была опубликована примечательная карикатура. На ней изображен контролер-японец, проверяющий выловленную рыбаками свежую рыбу на радиоактивность. Над головой контролера с территории, окруженной колючей проволокой с надписью "вход воспрещен", вылетают черные американские самолеты -- носители ядерного оружия. Эта карикатура весьма красочно выражает самую суть положения, в котором оказалась Япония по вине своих правящих кругов. Неделю спустя командующий военно-воздушными силами США на Тихом океане генерал О'Доннел заявил корреспондентам, встретившим его в Австралии, что "США имеют вооруженные ядерным оружием самолеты на всех военных базах в Тихом океане, включая Японию, Корею, Окинаву и Филиппины". Это откровенное заявление генерала, лучше других знающего, что носят и чего не носят находящиеся под его командованием самолеты, поставило в затруднительное положение не только руководителей США, но и правящие круги Японии. До сих пор члены японского кабинета, когда им начинали приводить примеры посадки в Японии американских самолетов -- носителей ядерного оружия, обычно ссылались на статью о "предварительных консультациях", содержащуюся в договоре о военном союзе Японии с США. По этой статье, утверждали они, США, перед тем как ввозить в Японию ядерное оружие, должны "проконсультироваться" с японским правительством, а поскольку-де мы возражаем, то ввоз такого оружия абсолютно невозможен. Американский генерал своим заявлением показал истинную цену призрачным "предварительным консультациям". От его заявления поспешил уклончиво отмежеваться госдепартамент США, а министр иностранных дел Японии того времени Косака заверял депутатов японского парламента, что у генерала "неправильная информация". Впрочем, заявление Косака мало кого успокоило. В Японии уже ни для кого не является секретом, что надводные корабли и подводные лодки седьмого флота США, базирующиеся в японских портах, оснащены ракетным оружием с ядерными боеголовками, что этим оружием оснащены американская авиация и сухопутные войска, дислоцированные в Японии. По данным различных демократических организаций, опубликованным в печати, на военно-воздушных базах США в Японии неоднократно замечали американские межконтинентальные бомбардировщики "Б-52", "Б-58" и "Б-47" -- носителей водородной бомбы. Более того, по данным газеты "Акахата", с 1958 по 1960 год эти самолеты, оснащенные ядерным оружием, более 180 раз вылетали со своих баз на Хоккайдо и Кюсю при сигналах "появился неизвестный самолет". Заявление О'Доннела вызвало большой шум даже в японской буржуазной печати. Одна из крупнейших японских газет "Йомиури", поддерживая тезис правительства о всесильности "предварительных консультаций", в то же время писала: "Это факт, что на базах в Японии расположены военные самолеты, которые могут быть в любой момент оснащены ядерным оружием и готовы транспортировать его. И коль скоро это так, постоянно существует возможность ввоза в Японию ядерного оружия и установки его на этих самолетах в любое время". Газета призывала власти задуматься над опасностью, которую несет с собой сохранение такого положения для Японии. Премьер-министр Японии Икэда, отвечая 7 мая 1962 года в парламенте на запрос председателя социалистической партии Каваками, категорически отрицал наличие ядерного оружия в Японии. Он заявил, что, по его предположениям, оснащены ядерным оружием лишь американские войска на Окинаве. "Однако, -- сказал он, -- права управления на Окинаве принадлежат США. Соединенные Штаты используют Окинаву как военную базу, и я полагаю, что вряд ли можно протестовать против оснащения их ядерным оружием, поскольку это было бы вмешательством в административные права США". Японский премьер, видимо, забыл, что Окинава до американской оккупации этих островов была одной из японских префектур. Оккупацию Окинавы, где проживает 900 тысяч его соотечественников, он не рассматривает вмешательством во внутренние дела Японии. Но простые японцы не забыли об этом. Они решительно требуют ликвидации американских военных баз в Японии и на Окинаве, хорошо понимая, что в случае какой-либо авантюры, предпринятой США в этом районе, на ядерные базы этой державы в Японии обрушится могущественный ответный ядерный удар. -- Поиски путей избавления жертв от лучевой болезни, -- продолжал профессор, -- стали для нас смыслом каждочасного существования, назначением оставшихся дней жизни. Мы поклялись ни на мгновение не ослаблять своих устремлений. Мы отказались от всего остального, гонимые этим стремлением. Видя каждодневно людей, обреченных на медленное, неумолимое угасание, разве мыслимо отвернуться от них, разве можем мы подавить в себе внутренний голос, взывающий о помощи, грозно напоминающий о том, что и это люди, что они заслуживают сострадания, что надо вернуть их к жизни, дать им хоть каплю радости, избавить их от мучительного недуга, принести им убитое в них счастье... Вспомнилось заявление бывшего президента США Трумэна в феврале 1958 года о том, что он "не испытывает угрызений совести" за то, что им был отдан приказ об атомном нападении на Хиросиму и Нагасаки. Цинизм главы американского государства вызвал гневное возмущение в Японии. Организация жертв атомного взрыва в Хиросиме приняла решение направить протест Трумэну. Генеральный секретарь этой организации Фудзи назвал выступление Трумэна глубоко возмутительным, подчеркнув, что мотивы такого заявления остаются на совести самого Трумэна. Души двухсот тысяч погибших от атомного взрыва, с негодованием сказал Фудзи, не могут быть спокойными. Промелькнуло в голове и полное цинизма и лицемерия заявление генерала Маршалла о том, что взорванные над Японией американские атомные бомбы будто бы спасли жизнь "четверти миллиона американцев и, вероятно, миллионам японцев". Этот бесчеловечный акт справедливо назван американским ученым Ральфом Лэппом "одной из величайших ошибок государственных деятелей США"*. И я вновь мысленно переношусь в небольшой рыбацкий городок, порт Яидзу, префектуры Сидзуока, где побывал с тысячами японцев на встрече с жертвами взрыва американской водородной бомбы на атолле Бикини. На пирсе в городе Яидзу, который упоминается японцами в одном ряду с Хиросимой и Нагасаки, 1 марта 1959 года проходит всеяпонский митинг сторонников мира, созванный в связи с пятой годовщиной трагических событий. Волна таких же митингов под девизом "Не забывайте Бикини!" идет в этот день по всей Японии. Вновь возвышается голос гневного возмущения против атомного произвола американского милитаризма. Скандируются лозунги в защиту международной безопасности -- за прекращение ядерных испытаний, громко раздаются призывы не допустить термоядерной трагедии. Не забывать о жертвах атомных и водородных взрывов, отвести от Японии опасность втягивания в ядерную войну -- главная мысль, которой проникнуты выступления всех участников собрания. Эта борьба японского народа против атомного истребления встречает глубочайшее сочувствие и понимание у простых людей всей; земли. Ярко прозвучало это в речах послов Польши и Чехословакии, представителей Индонезии и Национального фронта освобождения Алжира. Бурей аплодисментов встречают участники митинга заявление советского посла о том, что предложение о провозглашении свободной от ядерного оружия зоны мира на Дальнем Востоке и в бассейне Тихого океана является новым свидетельством миролюбивой политики Советского правительства и его стремления к созданию прочной системы безопасности в этом обширном районе земного шара. А по окончании митинга, у могилы Айкити Кубояма, на склоне горы в его родном городе Яидзу, невзирая на поздний час и непрекращающийся дождь, собрались друзья и близкие рыбаков "Счастливого дракона". Склонясь перед прахом первой жертвы водородной бомбы, они клянутся не щадить сил в борьбе против угрозы ядерной войны, за мир и безопасность Японии. У надгробья стоит сгорбленная от пережитого несчастья, с опущенными глазами, совсем молодая женщина в черном кимоно, вдова Кубояма, погибшего 1 марта 1954 года от "пепла смерти", осыпавшего шхуну "Фукурюмару No 5". По японскому зодиаку 1954 год был годом "Коня". Он не принес счастья рыбакам и "Счастливого дракона". Японка едва шевелит губами, непрестанно повторяя проклятия убийцам и вознося молитвы о спасении детей. И передо мной возникла фотография, облетевшая едва ли не все страницы японских газет, -- похороны Кубояма. Впереди старшая дочь с традиционной табличкой в руках -- на ней черной тушью написано имя отца, за ней вдова в черном кимоно несет урну с пеплом покойного мужа, рядом вторая дочь держит в руках портрет отца. Фотоснимок сопровождался описанием предсмертного часа Кубояма. Старуха мать, находившаяся у койки больного, с мольбой воскликнула: "Айкити, ты обещал не уходить!.. Ты обещал..." Но сын не ответил. Глаза его открылись, только в них не было света. Жена Кубояма, отчаянно рыдая, по народному обычаю, поднесла к губам мужа чашечку с водой -- "последний глоток на земле". Моряки со шхуны "Счастливый дракон" стояли в слезах. Их печалила и смерть близкого друга, и своя собственная судьба... Для японцев Кубояма стал символом, и они глубоко оплакивали его кончину. Двадцать три рыбака "Счастливого дракона", вышедшие в море на лов тунца и не подозревавшие о роковых последствиях своего трудового рейса, оказались в зоне испытаний американской термоядерной бомбы. На них падал радиоактивный пепел, в который было превращено коралловое основание атолла Бикини, где был произведен взрыв. Они лишь с ужасом увидели в морской предутренней мгле невероятное: "Солнце встает на западе". Небо вспыхнуло, и большое беловато-желтое пламя окрасило облака и озарило поверхность воды. Ослепительный огонь молнией блеснул на западе. Из беловато-желтого пламя превратилось в желтовато-красное, а затем в яркое оранжево-красное. Казалось, что сквозь забрезживший рассвет неожиданно вспыхнуло море огня и разлилось над бездной океана. Это был "пикадон" -- новое слово в японском языке, рожденное в 1945 году вместе с атомным ужасом в Хиросиме. "Пикадон" -- "блеск" и "гром" -- ознаменовал в жизни японцев тягчайшую трагедию, обрушенную на них чужестранным врагом. Лучевая болезнь не пощадила ни одного из рыбаков. Сорокалетний Кубояма, старший радист шхуны, скончался 23 сентября, через полгода после облучения. Из двадцати трех членов экипажа "Счастливого дракона" лишь один продолжает выходить в море. Трагедия японских рыбаков "Счастливого дракона", жертв испытания американской термоядерной бомбы, вновь воскресила в памяти атомные ужасы Хиросимы и Нагасаки. Она вызвала гневное возмущение не только в Японии. Но вдохновители американского милитаризма, избравшие атомными полигонами удаленную от своей страны зону, отнюдь не были склонны признать вину за собой. Напротив, они цинично пытались уйти от ответственности за трагические события. "Если бы правительство США заняло более честную позицию в разрешении возникших затруднений, -- справедливо подчеркивал американский ученый, доктор физических наук Ральф Лэпп, -- все было бы значительно проще. Однако субъективные свойства лиц, решающих атомные проблемы в США, требования секретности в атомных делах, желание избежать юридической ответственности за несчастный случай и непонимание восточной точки зрения запутали и без того сложную ситуацию"*. Но уклониться от ответственности было невозможно. И американские правители решили прибегнуть к своему традиционному методу -- откупиться долларами. "Я хочу уведомить Ваше Превосходительство, -- лицемерно говорилось в письме посла США в Японии Джона М. Эллисона японскому правительству, -- что правительство Соединенных Штатов Америки передает ex gratia в распоряжение правительства Японии, не касаясь вопроса о юридической ответственности, сумму в 2 миллиона долларов для компенсации повреждений или ущерба, нанесенных в результате ядерных испытаний на Маршалловых островах в 1954 году. Правительство Соединенных Штатов Америки полагает, что справедливое распределение передаваемой суммы может быть осуществлено только самим японским правительством". Содержащийся в письме термин ex gratia, по мысли его авторов, снимая с США ответственность за пагубные последствия ядерных испытаний, должен был засвидетельствовать акт великодушия со стороны США. Напрасные старания, -- долларовая подачка, носившая унизительный характер, лишь вызвала новое негодование и покрыла позором тех, кто привык все измерять и покупать на деньги. Властно воскресли в моей памяти отчаянные по своей смелости поступки -- десятки и десятки тысяч демонстрантов мужественно пошли на штурм японского парламента 15 июня 1961 года. Во всеобщей политической забастовке участвовало около шести миллионов человек. Ее главный лозунг -- "против американо-японского договора безопасности". Столичная вооруженная полиция оказалась бессильной перед натиском восставшего народа. Не остановили поднявшихся кровопролитие и человеческие жертвы. Не выдержали железные ворота и ограда. Лавина демонстрантов вторглась в парламент. На его территории заполыхало огненное пламя. Сгорели подожженные полицейские машины, забаррикадировавшие подступы к парламенту. Правительством овладел панический страх. Премьер-министр Киси тайно скрылся от народного гнева... А девятью днями раньше, 6 июня, вспыхнула демонстрация протеста на аэродроме Ханэда в Токио против приезда в Японию секретаря Белого дома по делам печати Хэгерти, прибывшего в Токио для изучения обстановки накануне визита Эйзенхауэра. В столкновении с полицией было ранено тридцать человек. Хэгерти чудом удалось скрыться с помощью посла Дугласа Макартура, второго племянника генерала Макартура, и его черного лимузина -- дипломатической машины, а затем на американском военном вертолете. Сорванным оказался визит президента Д. Эйзенхауэра в Токио, который на персональном самолете уже находился на подступах к воздушным границам Японии. Это было злой иронией, поистине кощунственной шуткой над главнокомандующим вооруженными силами США, который оказался вынужденным воздержаться от самолетной инспекции американских военных баз на японских островах. События летом 1961 года, помимо прочего, явились ярким свидетельством того, как глубока ненависть японцев к иноземным оккупантам, к тем, кто повинен в атомном безумии в Хиросиме и Нагасаки. Эти грозные события как бы напоминали о мудрой значимости японской народной пословицы: "Господин -- это лодка, а слуга -- вода; вода лодку на себе держит, но может опрокинуть". И мысль не мирится с тем, что останутся напрасными проявленное в штурме мужество, необыкновенная душевная щедрость в сражении, бесстрашная жертвенность. А за открытым окном больничной палаты в Нагасаки стояла весна, звонко цвела японская вишня, розовая сакура. Неподалеку теснились деревья, пагода у вершины округлых гор, храм с выметнувшимися кверху краями крыши. И совсем рядом -- красновато-бурая земля, неизменная зелень хвои, пенящаяся голубизна моря. Доносился запах трав. Буйно веселились свежие морские ветры. В шуме моря звучал задумчивый рассказ о вечности бытия. От громко падавших редких капель проходившего полосой дождя, крупных и горячих, заблестел белый подоконник. И мокрым он казался от человеческих слез. Порывы ветра заносили в палату невесомые снежинки вишневых лепестков. Они появлялись как чудесные символы извечной истины -- утверждение жизни против смерти. Когда люди истекают кровью и в муках лучевой болезни угасает их жизнь на родной испепеленной земле, они не исчезают, как не умирает память о них. По закону бессмертия возникает начало новой жизни, подобно тому как корни срубленного дерева дают новые побеги. БЕЗ ГРИМА Все еще погруженный в раздумья, Охара сэнсэй поднимается с циновки медленно и удивительно легко, подходит к стеклянной стене и, обратившись к ночной токийской панораме, будто силится что-то вспомнить, а может быть, нечто подавить в себе. И мне показалось, что у него как-то сразу опустились плечи и затряслась голова. Вскоре он возвращается на свое место, так же пластично опускается на циновку и после короткой паузы продолжает говорить спокойным и сдержанным голосом. -- Архитектура американских небоскребов, -- после короткой паузы заговорил ученый, -- ошеломляет своей скалообразной громадой, взметнувшимся к облакам железобетоном. Поразительна масштабность сооружений, техническое совершенство созданных на земле "скребниц неба". Модернизм интерьера и комфортабельность также не могут не привлекать внимания изумленных туристов... Но в Нью-Йорке мне постоянно казалось, что шум этого каменно-серого урбанистского гиганта безраздельно заполняет мой мозг, делает неслышными мои собственные мысли. Не спасли и монументальные цементные стены небоскребов -- внутри здания круглые сутки не прекращался свистящий с завывающими нотами шум скоростных лифтов, грохочущие металлические удары стальных решеток, тупой, непрестанный гул вентиляторов и агрегатов искусственного охлаждения. Ко всему еще окончательно душил вязкий и липкий воздух, который пропитан пережженным газолином и горелым машинным маслом. Скрываясь в ненастье от злобных ветров, пронизывающих ущелья нью-йоркских небоскребов, или в часы чернильного дождя, пропитанного клейкой сажей влажности, американцы забиваются, как в щели, в пещероподобные бары. Сюда не пробивается естественный свет. Здесь неизменно стоит полуночный мрак, горят темно-красные фонари. Свесив ноги с высоких журавлеобразных стульев, они пьют здесь под воющие звуки саксофона и хриплые голоса певиц зверские коктейли, от которых головные боли не покидают человека всю неделю... И на каждом шагу жующие резинку рты, которые преследуют вас, как наваждение, повсеместно, со всех сторон... Всюду равнодушная сытость одних, неврастеническая озабоченность других. А вокруг -- скалы с нависающими глыбами небоскребов, железный лязг подземки и воздушных дорог, на улицах вязкий асфальт с расплавленным варом, вместо живых деревьев и цветов -- искусственные растения из химических материалов, напоминающие украшения надгробья или мертвящие атрибуты склепов. -- Но ведь и в Японии широкое распространение получили декоративные цветы из нейлона и пластических масс! -- Со дэс нэ, но не среди японцев, эстетике которых это решительно претит. Неживые, фальшивые цветы, видите ли, предназначены главным образом для сбыта иностранным туристам, чрезвычайно падким на всякого рода экзотику и непритязательные имитации, а также идут на потребу заморского экспорта -- в страны Европы и особенно в Америку, там, насколько нам известно, никогда не было ни философии живых цветов, ни связанной с ними поэзии, ни самобытного для дальневосточных народов культа цветов с его специфическим языком символов и образов. Именно в этом таится одно из существенных своеобразий японской эстетики, почти недоступной и малопонятной иностранцам. Высказывания Охара сэнсэй напомнили мне довольно любопытный эпизод на выставке керамических изделий в Токио. Когда иностранные гости осмотрели многочисленные экспонаты и готовы были покинуть выставку, группа американцев заметила через полуоткрытую дверь еще один зал и упорно пыталась туда проникнуть. Но стоявший у дверей японский гид на прекрасном английском языке разъяснил им, что в том зале экспонировались "классические образцы японской художественной керамики, которые слишком утонченны, чтобы их поняли американцы". И Охара сэнсэй решил, видимо, вложить персты в язвы, чтобы внушить простую истину. -- В Нью-Йорке на приеме у одного богатого американца перед банкетом в его роскошном особняке, где хозяин явно стремился потрясти воображение своих гостей, мы любовались многочисленными картинами, висевшими на стенах в величественном зале. Обратив внимание хозяина на приклеенные к каждой картине магазинные таблички с ценой, я заметил, что приятно поражен, увидев вывешенными для гостей произведения живописи, которые, вероятно, только что приобретены в ателье или на художественной выставке. В этом как бы обнаруживается эстетическая нетерпеливость -- желание быстрее насладиться художественными ценностями. "Помилуйте, -- выпалил американский миллионер с непоколебимой убежденностью, -- эти картины я показываю своим лучшим друзьям, истинным поклонникам искусства. Многие годы все они неизменно восхищались художественными достоинствами полотен именно потому, что от них никогда не была скрыта ценность картины в долларах!" Этот рассказ Охара сэнсэй столь же характерен, как сообщение, помещенное в американской прессе о случае на выставке картин. В нью-йоркском музее изобразительного искусства экспонировали картину Матисса, изображавшую торговца свечами. Кажется, по недосмотру картину повесили вверх ногами. И прежде, чем это было разгадано, картиной сумели полюбоваться сто двадцать тысяч посетителей. Обнажая невежественное филистерство, американскую одержимость в отношении материальных ценностей, Охара постоянно сохраняет внешнее спокойствие. Его лицо, оставаясь неподвижным и непроницаемым, как гипсовый слепок, не выражает, как говорят японцы, "ни смеха, ни слез"... После небольшой паузы Охара сэнсэй с той же внешней невозмутимостью продолжает ополчаться на примитивный культ денег в США. Особенно яростно он бичует ханжество и скрывающуюся за ним душевную опустошенность, лицемерие и мелкий снобизм, которые обнаруживаются на фоне блестящего мира с волшебным, многообразным великолепием витрин, царственной роскошью, богатством. Прекрасное рядом с омерзительным, уродливым и отталкивающим. -- Такое впечатление, будто по американскому радио и телевидению выступают не живые люди, а долларовые мешки, которым удалось развязаться и обрушиться на слушателей своим всезаглушающим звоном. А театр, кино? О постановках и кинокартинах главным образом пишут, что они обходятся в миллионы долларов, представляют собой небывалую роскошь, являются невиданным бизнесом. Об авторе сценария или постановщике, режиссере говорить не очень принято. Все это не имеет значения. Об этом можно узнать потом, если кто-либо вдруг заинтересуется. Имя или имена актеров, исполняющих различные роли, упоминаются главным образом в том случае, если это коммерчески оправдано. Рекламируется только масштаб капитала, инвестированного в кинобизнес, сумма денежных издержек, могущественный доллар. Нередко, однако, подхватываются какие-либо скандальные похождения голливудских звезд, вроде сенсационных разводов с очередным -- из бесчисленных -- любовником... Со страниц американской прессы не сходит, в частности, имя известной киноактрисы Элизабет Тэйлор. Многокрасочный журнал "Сатэрдэй ивнинг пост" в июле 1964 года опубликовал следующее в корреспонденции "Драма, которую пропустили кинообъективы" (из "Игуанского дневника" Марвин Китман). Шестилетняя дочь голливудской звезды Элизабет Тэйлор, по имени Лиза, в разговоре с детьми в присутствии журналистов спрашивала: "Смотрела ли ты кинокартину "Вокруг света за восемьдесят дней"?" Девочка ответила, что не смотрела. Лиза продолжала: "Эту картину сделал мой первый папа. Мой второй папа тоже делал фильмы. И Ричард (третий отец) делает картины, и моя единственная мама также делает кинофильмы..." Токийская встреча с Охара сэнсэй живо пришла мне на память в Нью-Йорке, когда я посетил премьеру пьесы Артура Миллера "После грехопадения", которая была показана в Репертуарном театре, находящемся в прославленном районе Гринвич Вилледж, 20 января 1964 года. При всей спорности сюжета новой драмы крупнейшего современного драматурга Америки сценическое воплощение автобиографической пьесы было встречено зрителями как большое событие в театральной жизни страны. Постановка пьесы вызвала острую реакцию, комментарии, взволнованные отзывы. Восхищало исполнительское мастерство актеров, блестящая игра Джэсона Робертса, которому удалось создать яркий, живой образ главного героя произведения. Спектакль дал благодатный материал для театральных критиков, рецензентов, журналистов... Присутствие на премьере первой леди страны, супруги президента Линдона Джонсона, казалось, подчеркивало значение, которое придавалось спектаклю. С интересом ожидалась реакция прессы. Каково же было разочарование, когда вышедшие на следующий день нью-йоркские газеты, однако, ни единым словом не удостоили вниманием ни творчества драматурга, ни сценическое воплощение пьесы "После грехопадения". Ни одной фразы о содержании драмы, хотя она уже вышла в свет и ее содержание было известно, ни одной строки об исполнительском мастерстве актеров, несмотря на то что на премьере присутствовал целый корпус театральных критиков и рецензентов. Внимание прессы, увы, оказалось прикованным не к драматургии Артура Миллера и не к спектаклю... "Нью-Йорк тайме" посвятила едва ли не целый разворот фотографиям "элегантных платьев и меховых нарядов" американских миллионеров в театральных фойе и баре, которые они лишь изредка покидали, чтобы покрасоваться и попозировать из своих баснословно дорогостоящих лож. Даже взбунтовавшаяся стихия, обрушившаяся в тот вечер на Нью-Йорк, шквал проливного дождя, не остановила ряженого общества. "Представители социального, театрального и модного мира, -- крупным планом подавала "Нью-Йорк тайме" 21 января 1964 года, -- прибыли в Гринвич Вилледж в прошлую ночь в изысканных вечерних нарядах, невзирая на ливший дождь. Поверх своих длинных платьев и мантий многие дамы надели норковые шубы... Гости направились затем на гала-прием". Под многочисленными фотоснимками жирным шрифтом были напечатаны имена обладательниц роскошных нарядов, меховых изделий, драгоценностей, модных нейлоновых париков: "Госпожа Алан Джей Лернер в парчовой накидке в пастелевых цветах с собранным воротником работы Гивенчи", "Госпожа Джон Джекобсон в безрукавном норковом манто, рукава ее парчового костюма заменяют рукава манто. Наряд выполнен Джорджем Копланом", "Мадам Стэнли Рамбо (Дина Меррил) в норковой накидке, надетой поверх серого платья в серых бисеринках", "Луиз Савитт в длинном шелковом пальто с поясом выше естественной талии" и т. п. В узком газетном столбце, посвященном премьере "После грехопадения", под броской шапкой "Гринвич Вилледж приветствует "большую аудиторию", отмечается в качестве весьма существенного фактора внушительная стоимость билетов на спектакль -- от 50 до 100 долларов. В разделе "Ожидается приток денег" подчеркивается, что "это не будет, как сказал один человек с ресторанными и предпринимательскими интересами в этом районе, лишь еще один театр вне Бродвея с переполненным залом. Речь идет о тысяче ста зрителях из других районов города в течение шести вечеров в неделю и о том, что они захотят поужинать, возможно, выпить или развлечься после театра. Предстоит хороший бизнес во время представления". Автор столбца Роберт Доти счел непременным добавить, что "подобную уверенность выразили владельцы и управляющие полдюжины других ресторанов и вечерних заведений в Гринвич Вилледж". -- Встречаются, конечно, и содержательные, глубокие, художественные американские киноленты, -- заметил Охара сэнсэй, когда я рассказал ему обо всем этом. -- И они, естественно, вызывают интерес и восхищение. Но им принадлежит мизерный процент. Мир в голливудских боевиках изображается по-разному. Одни пишут и показывают то, что видят и как видят. Другие изображают мир таким, каким они его представляют, мыслят. Американские картины в массе своей несут зрителю нечто чудовищное, патологическое. Их главным сюжетом служит мрачный мир преступности, изуверства, разбойничьего безумия. И создаваемые в Голливуде герои не принадлежат к "благородным разбойникам". Нет, это изуверы, тупые, звероподобные, кровожадные и алчные. В американских фильмах олицетворением добродетели и бескорыстия изображаются преимущественно шерифы, маршалы и полицейские сыщики. В нескончаемых серийных выпусках демонстрируются самые изощренные методы кровавых расправ маньяков и садистов со своими жертвами -- обитателями бандитских притонов, гангстерами, наркоманами, грабителями. С экранов кино и телевизоров на вас непрестанно обрушивается целый шквал кадров с фантастическими убийствами, насилием, грабежами. Подробнейшим образом показываются утонченные способы расправ с беззащитными младенцами и стариками; настойчиво и хладнокровно внушаются методы наиболее успешного, эффективного, быстрейшего лишения человека сознания, подавления в нем воли, внушения ему ужаса, удушения своей жертвы. И эти кинокошмары продолжают преследовать вас неотступно, на каждом шагу, днем и ночью... Характерна в этой связи речь редактора американской газеты "Трибюн" (г. Талса, штат Оклахома) Дженкина Ллойда Джонса на собрании журналистов в Чикаго. Из телевизора в общую комнату и даже в детскую, отметил он, хлещет поток передач, живописующих насилие, цинизм и садизм, в котором буквально тонут наши дети. Внуки тех малышей, что, бывало, пускали слезу из жалости к погибшей от холода Девочке-Спичке, теперь считают себя обманутыми, если ее не излупят, не изнасилуют и не сожгут в доменной печи. А наша литература! -- вспоминал далее Джонс. "Клубничка" прошлых лет, которую туристы, бывало, контрабандой привозили из Парижа под грязными рубашками, выглядит теперь пресным чтивом. Книгу "Любовник леди Чаттерлей" окутали мантией высокого искусства и продают нашим сыновьям и дочерям школьного возраста за 50 центов в любой аптеке. "Тропик Рака", принадлежащий перу Генри Миллера и напоминающий перечень надписей на стенах уборной, вот-вот разделит судьбу "Любовника леди Чаттерлей". Дон Максуэлл из чикагской "Трибюн" предложил недавно литературному отделу своей газеты прекратить рекламировать непристойную литературу путем включения ее в список бестселлеров. Критики и книгоиздатели обвинили его в фальсификации фактов. Мне хотелось бы поставить несколько более общий вопрос: "Кто фальсифицирует душу Америки?" Ведь у нации есть душа -- собирательная, коллективная личность. Народ, придерживающийся высокого мнения о себе как о коллективном целом, отличается бодростью духа, энтузиазмом и высоким уровнем нравственности. Когда нации теряют веру в себя, когда они начинают с цинизмом относиться к своим институтам и легкомысленно пренебрегают своими традициями, они перестают быть великими нациями. Трагизм положения заключается именно в том, что чудовищная хроника бандитизма стала обыденным явлением в восьмимиллионном нью-йоркском гиганте. Американская печать ежедневно выплескивает волну преступлений с сенсационными расправами гангстеров над своими жертвами. С первых проблесков сознания американцы оказываются окружены атмосферой преступности и патологии. Уголовная и эротическая литература, кровавые потасовки на экранах кино и телевизоров, криминальные голливудские фильмы формируют у американца с самых ранних лет зоологическую ненависть человека к человеку, преступную, патологическую страсть к деньгам, долларовому обогащению. В последние годы многочисленные улицы и целые районы Нью-Йорка терроризированы бандами убийц и маньяков. Автор позволяет себе привести здесь весьма красноречивые сведения о преступности в США, которые были опубликованы директором Федерального бюро расследований Эдгаром Гувером в "ФБР Лоу энфорсмент бюллетин" в августе 1964 года. Отчет показал, что за первые шесть месяцев 1964 года количество преступлений в стране увеличилось на 15 процентов по сравнению с тем же периодом 1963 года. Гувер отметил, что количество преступлений увеличилось с 13 до 20 процентов. Указывая на постоянную тенденцию к росту числа преступлений, совершаемых на улице, директор ФБР призвал "к более реалистичному и решительному применению норм нашего уголовного права всеми гражданами, полицией, прокурорами, судами и исправительными органами". Но в "Лоу энфорсмент бюллетин" он особенно призывал начать кампанию против преступности путем увеличения жалованья сотрудникам полиции. Гувер привел цифры, показывающие, что среднемесячный заработок сотрудников полиции при муниципалитетах по крайней мере на 25 процентов ниже средней заработной платы пожарников. В отчетах о преступности Гувер указал, что количество убийств увеличилось на 13 процентов, нападений при отягчающих обстоятельствах -- на 17 процентов, изнасилований -- на 20 процентов и ограблений -- на 13 процентов. Количество краж со взломом увеличилось на 13 процентов, случаев крупного воровства -- на 15 процентов и автомобильных краж -- на 17 процентов. Он отметил, что количество ограблений на улицах, которые составляют больше половины всех видов ограблений, увеличилось на 9 процентов, а количество ограблений жилищ -- на 13 процентов. По далеко не полным данным, в США насчитывается более 250 тысяч наркоманов. Массовое употребление наркотиков способствует росту преступности. По признанию Эдгара Гувера, преступность в США увеличивается в четыре раза быстрее роста населения. Каждые пятнадцать секунд, по его словам, в стране совершается серьезное преступление. Обращает на себя внимание аналогичная картина и с ростом преступности в Японии. Как явствует из опубликованного в декабре 1960 года отчета главного полицейского управления, по росту преступности Япония быстро возвращается к прошлым временам -- 1948--1949 годов. В 1960 году, отмечается в докладе, совершалось более 4 тысяч преступлений в день, а всего за год было совершено 1 578 828 преступлений. В три раза по сравнению с 1948--1949 годами возросло число преступлений с применением оружия, исходом которых было убийство или ранение. Большинство преступлений, отмечается в докладе, совершается малолетними преступниками. Особенно велик процент преступлений, совершаемых малолетними преступниками в Токио. Несмотря на неуклонный рост преступности, японская полиция вместо активной борьбы с гангстерскими организациями занимает в отношении их пассивную позицию. По сведениям газеты "Йомиури", имеют место скандальные факты, свидетельствующие о бездействии полиции в отношении этих организаций. В Токио в районе Котоку главари одной из гангстерских банд организовали продажу гражданам значков по 3 тысячи иен с "гарантией" бандитов не трогать лиц, которые являются обладателями значка. Вместо того чтобы положить конец действиям гангстеров, столичное полицейское управление, как и в 1948 году, запретило публике посещать после пяти часов вечера столичный парк Уэно. Вопрос о росте преступности явился предметом обсуждения на сессии парламента. В ходе прений бывший министр юстиции Кодзима был вынужден признать, что в значительном увеличении числа преступлений, совершаемых малолетними преступниками, виновны кинодельцы, телевизионные фирмы и издательства, представляющие имеющиеся в их распоряжении средства для рекламирования преступлений. По данным японской прессы, в период с января по октябрь 1960 года в Японии было арестовано 50 тысяч гангстеров -- на 5 тысяч больше, чем в 1959 году. Разгромлено 125 гангстерских организаций. Несмотря на обещания правительства либерально-демократической партии, гангстеризм процветает. В Токио имеются целые районы, где банды действуют почти открыто. Характерно, что многие гангстерские организации активно участвуют в борьбе против демонстраций трудящихся, против профсоюзов. Предприниматели охотно прибегали к их услугам и во время забастовки на шахтах Миикэ, и во время демонстраций против японо-американского военного союза. Газета "Майнити", сообщая о росте гангстеризма, писала, что эти организации, используя борьбу японских трудящихся против военного союза с США, берут открыто деньги у предпринимателей и политических деятелей. По сведениям токийского радио, согласно данным полиции, в Японии насчитывается свыше 5 тысяч бандитских организаций, в которых почти 74 тысячи человек. Преступность среди молодежи в возрасте от 18 до 20 лет увеличилась в 1960 году на 30 процентов по сравнению с 1959 годом. Более 73 тысяч преступлений совершено в Японии бандами гангстеров за период с января по ноябрь 1961 года, -- как об этом было сообщено центральным полицейским управлением в опубликованной "Белой книге о гангстерах". Управление отмечает, что это количество преступлений гангстеров в стране является рекордным за все послевоенные годы. Гангстеризм в Японии принимает угрожающие масштабы. Банды гангстеров маскируются под вывесками политических организаций, торговых фирм. В печати сообщается о случаях, когда политические деятели из правящей либерально-демократической партии прибегают к услугам гангстерских банд. В основном притонами гангстеров являются крупнейшие города страны -- Токио, Осака, Нагоя и другие. Резкий рост детской и юношеской преступности отмечается в Японии в последние годы. Каждый год число молодых преступников в этой стране увеличивается на десять-- двадцать тысяч человек. 1960 год в Японии явился рекордным по числу преступлений среди молодежи. По данным полицейского управления, за различные виды преступлений только в период с января по сентябрь 1960 года было осуждено более 110 тысяч малолетних преступников, что существенно больше, чем за этот же период в предыдущем году. Кроме того, было задержано при совершении мелких краж свыше 24 тысяч малолетних преступников, возраст которых составляет менее 13 лет. Около 420 тысяч юношей и девушек находятся под надзором полиции, поскольку их поведение вызывает подозрение со стороны полицейских властей. По опубликованным в январе 1962 года министерством юстиции данным, только в 1961 году полицией было задержано за различного рода преступления один миллион семьсот тысяч подростков в возрасте от 12 до 20 лет. Это значит, что в полиции побывал в прошлом году каждый двенадцатый подросток. В 1961 году, по данным министерства, было совершено более 200 тысяч грабежей, налетов и других уголовных преступлений подобного типа. Это почти в два с лишним раза превышает число преступлений, совершавшихся подростками в довоенное время. Число же злостных преступлений молодежи возросло по сравнению с 1941 годом почти в 15 раз, в том числе убийств -- в четыре раза. В отчете министерства указывается, что наблюдается заметное снижение возраста молодых преступников. Так, если число преступлений, совершаемых юношами, выросло с 1954 года в три с лишним раза, то число преступлений подростков увеличилось в девять раз. В отчете министерства признается, что одними из главных причин роста преступности молодежи в Японии являются "существование социальной среды, легко толкающей на совершение преступлений", широкое распространение непристойной литературы, гангстерских фильмов и кинокартин, воспевающих убийство. ГРАНИЦЫ КОНТРАСТОВ Токийская встреча с Охара сэнсэй, для которого открылась изнанка того, что сверкает своими красочными фасадами, переливается водопадами бродвеевских неонов, пришла мне на память и позже, в апреле 1964 года, когда автору довелось слушать в Вашингтоне выступление сенатора Фулбрайта, председателя сенатской комиссии по иностранным делам. "Америка, -- сказал Фулбрайт, -- все больше и больше приобретает физический и культурный уровень притона континентального масштаба... Примеры можно найти повсюду: в бессмысленной тривиальности, которой наполнены телевизионные передачи; в дешевых порнографических книжонках, издание которых стало крупной отраслью экономики; в безвкусной и хаотической архитектуре больших городов и в отвратительных трущобах, которые окружают их". В этом смысле интересна также статья Поля Джонсона "Америка -- больной гигант", опубликованная в английском еженедельнике "Нью стейтсмен" в августе 1964 года, где подчеркивается, что в Америке "... тревожно большой процент ее сынов и дочерей приходят на рынок труда, не имея элементарной общеобразовательной подготовки, необходимой для приобретения специальности. 30 процентов из них -- это недоучки, не закончившие среднюю школу. Значительную часть из них можно назвать "практически непригодными" -- по уровню образования их можно сравнить с восьмилетними". И далее Поль Джонсон указывает, что "... внутренние недостатки американской социальной и экономической системы создали дантов ад, в кругах которого обитают низшие классы, причем каждый последующий класс менее обеспечен и хуже защищен от невзгод, чем предыдущий". -- Невыносимость существования среди вечно нависающих над человеком каменных чудищ Нью-Йорка, -- заметил Охара сэнсэй, когда я рассказал ему о статье Джонсона, -- лишь усиливается от поразительного зрелища, которое вас неотступно преследует. По публикуемой в газетах статистике, в Нью-Йорке зарегистрировано свыше трех миллионов комнатных собак... Загадкой остаются причины столь необычного увлечения размножением собачьего поголовья в условиях невероятной перенаселенности города, который для животных, как и для людей, остается каменным колодцем. Гуманность к животным относится, конечно, к элементарным нормам для человека. Но в Нью-Йорке обнаруживается нечто патологическое... И природа мстит за то, что животные искусственно отторжены от живой природы, от их естественной среды и ввергнуты в условия железобетонного режима. Это приводит к катастрофическим последствиям -- биологическому вырождению, появлению дегенеративных, ненормальных животных, неспособных переносить обычные климатические изменения. В Нью-Йорке собак выводят на прогулку в пластиковых попонах, резиновых капюшонах, в непромокаемой обуви, потому что они моментально хворают даже от капель свежего дождя. Животные отлучены от привычной для них еды. Они находятся на диете, получают специальный рацион, в который входят всякого рода заменители и химические вещества. Делясь своими американскими впечатлениями, Охара замечает, что истина возникает при столкновении фактов, и это открывает нам путь к углубленному постижению жизненной правды. И в моем сознании возникают трагические сцены виденного: разъяренные полицейские собаки, натравляемые на демонстрацию, с бешеным остервенением набрасываются на негров, вгрызаются в их кровоточащие тела. Стервятники рвут когтями живых людей. Куклуксклановцы Миссисипи и рабовладельцы Алабамы, движимые животной злобой, густопсовой яростью человеконенавистничества, с помощью раскормленных волкодавов обнажили перед миром истинный