мере объясняется нарастающее
материальное неравенство представителей высших и низших общественных слоев.
Современное социальное противостояние отличается от предшествующих и в
институциональном аспекте.
Во-первых, во всей предшествующей истории угнетенные классы обладали
собственностью на свою рабочую силу и были лишены собственности на средства
производства. Социалисты, заявлявшие о необходимости реформирования
буржуазного строя, считали, что единственной возможностью разрешения этого
противоречия является обобществление земли, средств производства и придание
им статуса так называемой общенародной собственности. Развитие пошло по
иному пути, и сегодня мы наблюдаем ситуацию, в которой, с одной стороны,
многие представители трудящихся классов имеют в своей собственности акции
промышленных и сервисных компаний, не дающие, впрочем, никакого контроля над
их деятельностью. Вместе с тем они в состоянии приобрести в личную
собственность все средства производства, необходимые для создания
информационных продуктов, представляющих собой основной ресурс современного
производства. С другой стороны, представители господствующих классов также
имеют в собственности акции и другие ценные бумаги, приносящие их держателям
одинаковый доход вне зависимости от их социального статуса; как и все другие
члены общества, они, разумеется, имеют возможность приобретать в личную
собственность те средства производства, которые могут быть применены
индивидуально. По сути дела, в течение последних десятилетий практически
каждый случай перехода человека из среднего класса общества в его
интеллектуальную и имущественную верхушку в той или иной мере связан не
столько с удачной реализацией его прав собственности на капитальные активы
(для чего необходимо иметь их изначально и уже принадлежать к высшей
страте), сколько с эффективным использованием интеллектуальных возможностей
и находящихся в личной собственности средств производства для создания новых
информационных, производственных или социальных технологий. Таким образом,
современный классовый конфликт не разворачивается вокруг собственности на
средства производства, а формируется как результат неравного распределения
самих человеческих возможностей; последние, безусловно, отчасти обусловлены
принадлежностью человека к определенной части общества, но не
детерминированы исключительно этой принадлежностью. Таково первое весьма
заметное отличие нового социального конфликта от всех ему предшествовавших.
Во-вторых, на протяжении всей экономической эпохи представители высших
классов извлекали свои основные доходы посредством отчуждения прибавочного
продукта у его непосредственных производителей, вынужденных уступать часть
созданных ими благ под воздействием прямого принуждения. Отчуждение
прибавочного продукта (или эксплуатация) не только играло в истории роль
фактора социального противостояния, но и служило механизмом концентрации
материальных ресурсов и человеческих усилий там, где они были более всего
необходимы; эксплуатация служила также развитию новых, передовых форм
производства, ставших основой дальнейшего прогресса. Социалисты пытались
преодолеть эксплуатацию посредством организации нового типа
распределительной системы, однако и эта попытка оказалась несостоятельной.
Эксплуатация становится достоянием истории, как мы показали выше, по мере
того, как меняется система ценностей человека, и удовлетворение материальных
потребностей перестает быть его основной целью. Если люди ориентируются
прежде всего на приоритеты духовного роста и самореализации в творческой
деятельности, а не только на повышение материального благосостояния, то
изъятие в пользу государства или общества части производимой ими продукции,
получение той или иной прибыли от своей деятельности они не воспринимают как
фактор, кардинально воздействующий на их мироощущение и действия. Эта
трансформация освобождает от эксплуатации тех, кто осознал реализацию именно
нематериальных интересов в качестве наиболее значимой для себя потребности.
Оказавшись за пределами этого противостояния, человек становится субъектом
неэкономических отношений и обретает внутреннюю свободу, невозможную в
границах экономического типа сознания. В итоге классовый конфликт перестает
быть связан с проблемой эксплуатации и распределения собственности.
Таким образом, классовое противостояние возникающее в
постиндустриальном обществе, с одной стороны, как никогда ранее отличается
его обусловленностью социопсихологическими параметрами; с другой стороны,
оно характеризуется небывалой оторванностью высшего класса от низших
социальных групп, автономностью информационного хозяйства от труда. Именно
это обесценивает единственный актив, остающийся в распоряжении низших
классов общества, в результате чего достающаяся им часть общественного
богатства неуклонно снижается. Социальное противостояние, базирующееся на
качественном различии мировоззрений и ценностных систем, дополняется
беспрецедентными в новейшей истории проблемами, имеющими сугубо
экономическую природу.
Эволюция взглядов на природу современного социального
противостоянияПопытки охарактеризовать классовый конфликт, свойственный
постиндустриальному обществу, предпринимались социологами еще до создания
концепции постиндустриализма. Обращаясь к вопросу о природе господствующего
класса формирующегося общества, исследователи так или иначе вынуждены были
прогнозировать, какая именно социальная группа окажется противостоящей новой
элите и какого рода взаимодействие возникнет между этими двумя составными
частями общественного организма. При этом по мере реального развития
постиндустриального хозяйства доминирующий тип гипотез о характере нового
социального противостояния менялся весьма показательным образом.
Начало исследованиям этой проблемы было положено в послевоенном
десятилетии. В развитии социологической теории этот период отличался
преобладанием оптимистичных ноток в большинстве социальных прогнозов,
обусловленных быстрым экономическим ростом, установлением классового мира и
гигантскими успехами науки и технологий. Многие придерживались в то время
той точки зрения, что с преодолением индустриального строя острота
классового конфликта неизбежно должна исчезнуть. При этом не утверждалось,
что постиндустриальное, или информационное, общество окажется образцом
социального мира; предполагалось лишь, что проблемы, непосредственно
обусловленные прежним типом социального конфликта, перестанут играть
определяющую роль. Весьма распространенной была также позиция, согласно
которой постиндустриальное общество должно было формироваться как
бесклассовое, что можно, на наш взгляд, объяснить значительным влиянием
социалистических представлений.
В рамках подобного подхода Р.Дарендорф, считавший, что "при анализе
конфликтов в посткапиталистических обществах не следует применять понятие
класса", апеллировал в первую очередь к тому, что классовая модель
социального взаимодействия утрачивает свое значение по мере локализации
самого индустриального сектора и, следовательно, снижения роли
индустриального конфликта. "В отличие от капитализма, в
посткалиталистическом обществе, - писал он, - индустрия и социум отделены
друг от друга. В нем промышленность и трудовые конфликты институционально
ограничены, то есть не выходят за пределы определенной области, и уже не
оказывают никакого воздействия на другие сферы жизни общества" Dahrendorf R.
Class and Class Conflict in Industrial Society. Stanford, 1959.Р. 201,268..
В то же время формировались и иные позиции, принимающие во внимание
субъективные и социопсихологические факторы. Так, одну из наиболее
интересных точек зрения предложил Ж.Эллюль, указавший, что классовый
конфликт не устраняется с падением роли материального производства, и даже
преодоление труда и его замена свободной деятельностью приводит не столько к
элиминации самого социального противостояния, сколько к перемещению его на
внутриличностный уровень См.: Ellul J. The Technological Society. N.Y.,
1964. P. 400..
Начиная с 70-х годов стало очевидно, что снижение роли классового
противостояния между буржуазией и пролетариатом не тождественно устранению
социального конфликта как такового. Широкое признание постиндустриальной
концепции способствовало упрочению мнения о том, что классовые противоречия
вызываются к жизни отнюдь не только экономическими проблемами. Р.Ингельгарт
в связи с этим писал: "В соответствии с марксисткой моделью, ключевым
политическим конфликтом индустриального общества является конфликт
экономический, в основе которого лежит собственность на средства
производства и распределение прибыли... С возникновением постиндустриального
общества влияние экономических факторов постепенно идет на убыль. По мере
того как ось политической поляризации сдвигается во внеэкономическое
измерение, все большее значение получают неэкономические факторы" Inglehart
R. Culture Shift in Advanced Industrial Society. Princeton (NJ), 1990. P.
285,286-288.. Несколько позже на это обратил внимание и А.Турен См.:
Touraine A. Critique de la modernite. P., 1992. P. 308-309.; исследователи
все глубже погружались в проблемы статусные, в том числе связанные с
самоопределением и самоидентификацией отдельных страт внутри среднего
класса, мотивацией деятельности в тех или иных социальных группах и так
далее. Поскольку наиболее активные социальные выступления 60-х и 70-х годов
не были связаны с традиционным классовым конфликтом и инициировались не
представителями рабочего класса, а скорее различными социальными и
этническими меньшинствами, преследовавшими свои определенные цели, центр
внимания сместился на, отдельные социальные группы и страты.
Распространенное представление об общественной системе эпохи
постиндустриализма отразилось во мнении о том, что "простое разделение на
классы сменилось гораздо более запутанной и сложной социальной структурой,..
сопровождающейся бесконечной борьбой статусных групп и статусных блоков за
доступ к пирогу "всеобщего благосостояния" и за покровительство государства"
Цит. по: Pakulski J., Waters M. The Death of Class. Thousand Oaks-L., 1996.
P. 65..
К началу 90-х годов в среде исследователей получила признание позиция,
в соответствии с которой формирующаяся система характеризуется делением на
отдельные слои не на основе отношения к собственности, как прежде, а на базе
принадлежности человека к социальной группе, отождествляемой с определенной
общественной функцией. Таким образом, оказалось, что новое общество, которое
называлось даже постклассовым капитализмом, "опровергает все предсказания,
содержащиеся в теориях о классах, социалистической литературе и либеральных
апологиях; это общество не делится на классы, но и не является эгалитарным и
гармоничным" Pakulski J., Waters M. The Death of Class. P. 147.. На
протяжении всего этого периода социологи в той или иной форме подчеркивали
структурированность современного им общества, но при этом акцентировали
внимание на том, что его традиционно-классовый характер можно считать уже
преодоленным.
В 80-е годы стали общепризнанными исключительная роль информации и
знания в современном производстве, превращение науки в непосредственную
производительную силу и зависимость от научно-технического прогресса всех
сфер общественной жизни; в то же время обращало на себя внимание быстрое
становление интеллектуальной элиты в качестве нового привилегированного слоя
общества, по отношению к которому и средний класс, и пролетариат выступают
социальными группами, не способными претендовать на самостоятельную роль в
производственном процессе.
Именно к концу 80-х, по мнению многих исследователей, буржуазия и
пролетариат не только оказались противопоставленными друг другу на крайне
ограниченном пространстве, определяемом сокращающимся масштабом массового
материального производства, но и утратили свою первоначальную классовую
определенность См.: Touraine A. Le retour de l'acteur. P., 1988. P. 133.;
при этом стали различимы очертания нового социального конфликта. Если в 60-е
годы Г.Маркузе обращал особое внимание на возникающее противостояние больших
социальных страт, "допущенных" и "не допущенных" уже не столько к
распоряжению основными благами общества, сколько к самому процессу их
создания См.: Marcuse H. One-Dimensional Man. Studies in the Ideology of
Advanced Industrial Society. L., P. 53., что в целом отражает еще достаточно
высокую степень объективизации конфликта, то позже авторитетные западные
социологи стали утверждать, что грядущему постиндустриальному обществу
уготовано противостояние представителей нового и старого типов поведения.
Речь шла прежде всего о людях, принадлежащих, по терминологии О.Тоффлера, ко
"второй" и "третьей" волне, индустри-алистах и постиндустриалистах,
способных лишь к продуктивной материальной деятельности или же находящих
себе применение в новых отраслях третичного, четвертичного или пятеричного
секторов, что, впрочем, также имело свои объективные основания, коренящиеся
в структуре общественного производства. "Борьба между группировками "второй"
и "третьей" волны, - писал он, - является, по существу, главным политическим
конфликтом, раскалывающим сегодня наше общество... Основной вопрос политики
заключается не в том, кто находится у власти в последние дни существования
индустриального социума, а в том, кто формирует новую цивилизацию,
стремительно приходящую ему на смену. По одну сторону - сторонники
индустриального прошлого; по другую - миллионы тех, кто признает
невозможность и дальше решать самые острые глобальные проблемы в рамках
индустриального строя. Данный конфликт - это "решающее сражение" за будущее"
Toffler A., Toffler H. Creating a New Civilization. Atlanta, 1995. Р. 25..
Подобного подхода, используя термины "работники интеллектуального труда
(knowledge workers)" и "необразованный народ (non-knowledge people)",
придерживался и П.Дракер, столь же однозначно указывавший на возникающее
между этими социальными группами противоречие как на основное в
формирующемся обществе См.: Drucker P.F. Managing in a Time of Great Change.
Oxford, 1995. P. 205-206.; в середине прошлого десятилетия это положение
было распространено весьма широко и становилось базой для широких
теоретических обобщений относительно природы и основных характеристик нового
общества См.: Berger P.L. The Capitalist Revolution. Aldershot, 1987, P.
67-69..
В дальнейшем, однако, и эта позиция подверглась пересмотру, когда
Р.Ингельгарт и его последователи перенеcли акцент с анализа типов поведения
на исследование структуры ценностей человека, усугубив субъективизацию
современного противостояния как конфликта "материалистов" и
"постматериалистов". По его словам, "коренящееся в различиях индивидуального
опыта, обретенного в ходе значительных исторических трансформаций,
противостояние материалистов и постматериалистов представляет собой главную
ось поляризации западного общества, отражающую противоположность двух
абсолютно разных мировоззрений (курсив мой. - В.И.)" Inglehart R. Culture
Shift in Advanced Industrial Society. P. 161.; при этом острота возникающего
конфликта и сложность его разрешения связываются также с тем, что социальные
предпочтения и система ценностей человека фактически не изменяются в течение
всей его жизни, что придает противостоянию материалистически и
постматериалистически ориентированных личностей весьма устойчивый характер.
Характерно, что в своей последней работе Р.Ингельгарт рассматривает эту
проблему в более глобальных понятиях противоположности модернистских и
постмодернистских ценностей См.: Inglehart R. Modernization and
Postmodemization. Cultural, Economic, and Political Change in 43 Societies.
Princeton, 1997. . 327., базирующихся, по мнению большинства современных
социологов, на стремлении личности к максимальному самовыражению См.:
Giddens A. The Consequences of Modernity. Cambridge, 1995. P. 156.. В конце
столетия все шире распространялось мнение, что современное человечество
разделено в первую очередь не по отношению к средствам производства, не по
материальному достатку, а по типу цели, к которой стремятся люди См.:
Lyotard J.-F. The Postmodern Explained. Correspondence 1982-1985.
Minneapolis-L., 1993. P. 79., и такое разделение становится самым
принципиальным из всех, какие знала история.
Однако реальная ситуация далеко не исчерпывается подобными формулами.
Говоря о людях как о носителях материалистических или постматериалистических
ценностей, социологи так или иначе рассматривают в качестве критерия нового
социального деления субъективный фактор. Но сегодня реальное классовое
противостояние еще не определяется тем, каково самосознание того или иного
члена общества, или тем, к какой социальной группе или страте он себя
причисляет. В современном мире стремление человека влиться в ряды работников
интеллектуального труда, не говоря уже о том, чтобы активно работать в сфере
производства информации и знаний, ограничено отнюдь не только субъективными,
но и вполне объективными обстоятельствами, и в первую очередь - доступностью
образования. Интеллектуальное расслоение, достигающее беспрецедентных
масштабов, становится основой всякого иного социального расслоения См.:
Gordon E.E., Morgan R.R.. PonticellJ.A. Futurework. The Revolution Reshaping
American Business. Wcstport (Ct.)-L., 1994. P. 205..
Интеллектуальное расслоение в постиндустриальном обществеПроблемы,
порождаемые информационной революцией, не сводятся к технологическим
аспектам, они имеют выраженное социальное измерение. Их воздействие на
общество различные исследователи оценивают по-разному. Так, П.Дракер
относится к возникающим проблемам достаточно спокойно: "Центр тяжести в
промышленном производстве - особенно в обрабатывающей промышленности, -
пишет он, - перемещается с работников физического труда на работников
интеллектуального. В ходе этого процесса создается гораздо больше рабочих
мест для представителей среднего класса, чем закрывается устаревших рабочих
мест на производстве. В целом, он сравним по своему положительному значению
с процессом создания высокооплачиваемых рабочих мест в промышленности на
протяжении последнего столетия. Иными словами, он не создает экономической
проблемы, не чреват "отчуждением" и новой "классовой войной"... Все большее
число людей из рабочей среды обучаются достаточно долго, чтобы стать
работниками умственного труда. Тех же, кто этого не делает, их более
удачливые коллеги считают "неудачниками", "отсталыми", "ущербными",
"гражданами второго сорта" и вообще "нижестоящими". Дело здесь не в деньгах,
дело в собственном достоинстве" Drucker P.F. The New Realities. Oxford,
1996. P. 183, 184. В то же время существует много исследователей, обращающих
внимание на существенную эрозию прежних принципов построения общественной
структуры. Такие известные авторы, как Д.Белл, Дж.К.Гэлбрейт, Ч.Хэнди,
Ю.Хабермас, Р.Дарендорф и другие, отмечают, что новая социальная группа,
которая обозначается ими как "низший класс (underclass)" См.: Bell D. The
World and the United States in 2013 // Daedalus. Vol. 116. No 3. P. 27;
Galbraith J.K. The Culture of Contentment. L.-N.Y., 1992. P. 31; Handy Ch.
Beyond Certainty. L., 1996. P. 3., фактически вытесняется за пределы
общества См.: Dahrendorf R. The Modem Social Conflict. An Essay on the
Principles of Liberty. Berkeley-L.A., 1990. P. 160-162., формируя
специфическую сферу существования людей, выключенных из прежнего типа
социального взаимодействия См.: HabermasJ. Toward a Rational Society.
Вoston, 1971. P. 109.. Дальше всех идет в подобных утверждениях Ж.Бодрийяр,
считающий, что низший класс представляет собой некую анонимную массу, не
способную даже выступать в качестве самостоятельного субъекта социального
процесса См.: Baudrillard J. In the Shadow of the Silent Majorities or, The
End of the Social and Other Essays. N.Y., 1983. P. 18-19, 22.; при этом
характерно, что радикализм таких взглядов не встречает в научном сообществе
заметного стремления оппонировать их автору. Вынесение конфликта за пределы
традиционной классовой структуры Наиболее подробно этот вопрос рассмотрен в
кн.: Callinicos A. Against Postmodernism. Cambridge, 1994. Р. 162. может,
конечно, создать впечатление его преодоления или ослабления, но впечатление
это обманчиво, и недооценка возникающего противостояния может стоить очень
дорого См.: Dahrendorf R. The Modem Social Conflict P- 164..
Таким образом, основанием классового деления современного социума
становятся образованность людей, обладание знаниями. Следует согласиться с
Ф.Фукуямой, утверждающим, что "в развитых странах социальный статус человека
в очень большой степени определяется уровнем его образования. Например,
существующие в наше время в Соединенных Штатах классовые различия (курсив
мой-В.И.) объясняются главным образом разницей полученного образования. Для
человека, имеющего диплом хорошего учебного заведения, практически нет
препятствий в продвижении по службе. Социальное неравенство возникает в
результате неравного доступа к образованию; необразованность - вечный
спутник граждан второго сорта" Fukuyama F. The End of History and the Last
Man. L.-N.Y., 1992. P. 116.. Именно это явление представляется наиболее
характерным для современного общества и вместе с тем весьма опасным. Все
ранее известные принципы социального деления - от базировавшихся на
собственности до предполагающих в качестве своей основы область
профессиональной деятельности или положение в бюрократической иерархии -
были гораздо менее жесткими и в гораздо меньшей мере заданными естественными
и неустранимыми факторами. Право рождения давало феодалу власть над его
крестьянами; право собственности приносило капиталисту положение в обществе;
политическая или хозяйственная власть поддерживала статус бюрократа или
государственного служащего. При этом феодал мог быть изгнан из своих
владений, капиталист мог разориться и потерять свое состояние, бюрократ мог
лишиться должности и вместе с ней - своих статуса и власти. И фактически
любой другой член общества, оказавшись на их месте, мог с большим или
меньшим успехом выполнять соответствующие социальные функции. Именно поэтому
в экономическую эпоху классовая борьба могла давать представителям
угнетенных социальных групп желаемые результаты.
В постиндустриальном обществе положение меняется. Люди, составляющие
сегодня элиту, вне зависимости от того, как она будет названа - новым
классом, технократической прослойкой или меритократией -обладают качествами,
не обусловленными внешними социальными факторами. Не общество, не социальные
отношения делают теперь человека представителем господствующего класса, и не
они дают ему власть над другими людьми; сам человек формирует себя как
носителя качеств, делающих его представителем высшей социальной страты. В
свое время Д.Белл отмечал, что до сих пор остается неясным, "является ли
интеллектуальная элита (knowledge stratum) реальным сообществом,
объединяемым общими интересами в той степени, которая сделала бы возможным
ее определение как класса в смысле, вкладывавшемся в это понятие на
протяжении последних полутора веков" Bell D. Sociological Journeys. Essays
1960-1980. L., 1980. Р. 157. ; это объясняется отчасти и тем, что информация
есть наиболее демократичный источник власти, ибо все имеют к ней доступ, а
монополия на нее невозможна. Однако в то же самое время информация является
и наименее демократичным фактором производства, так как доступ к ней отнюдь
не означает обладания ею См.: Beck U. Risk Society. L.-Thousand Oaks, 1992.
P. 53.. В отличие от всех прочих ресурсов, информация не характеризуется ни
конечностью, ни истощимостью, ни потребляемостью в их традиционном
понимании, однако ей присуща избирательность - редкость того уровня, который
и наделяет владельца этого ресурса подлинной властью. Специфика личностных
качеств человека, его мироощущение, условия его развития, психологические
характеристики, способность к обобщениям, наконец, память и так далее - все
то, что называют интеллектом и что служит самой формой существования
информации и знаний, - все это является главным фактором, лимитирующим
возможности приобщения к этому ресурсу. Поэтому значимые знания
сосредоточены в относительно узком круге людей - подлинных владельцев
информации, социальная роль которых не может быть в современных условиях
оспорена ни при каких обстоятельствах. Впервые в истории условием
принадлежности к господствующему классу становится не право распоряжаться
благом, а способность им воспользоваться.
Новое социальное деление вызывает и невиданные ранее проблемы. До тех
пор, пока в обществе главенствовали экономические ценности, существовал и
некий консенсус относительно средств достижения желаемых результатов. Более
активная работа, успешная конкуренция на рынках, снижение издержек и другие
экономические методы приводили к достижению экономических целей - повышению
прибыли и уровня жизни. В хозяйственном успехе предприятий в большей или
меньшей степени были заинтересованы и занятые на них работники. Сегодня же
наибольших достижений добиваются те предприниматели, которые ориентированы
на максимальное использование высокотехнологичных процессов и систем,
привлекают образованных специалистов и, как правило, сами обладают
незаурядными способностями к инновациям в избранной ими сфере бизнеса. Имея
перед собой цели, в содержании которых экономический контекст занимает
отнюдь не главное место, стремясь самореализоваться в своем деле, обеспечить
общественное признание разработанным ими технологиям или предложенным
нововведениям, создать и развить новую корпорацию, выступающую выражением
индивидуального "я", эти представители интеллектуальной элиты добиваются тем
не менее наиболее впечатляющих экономических результатов. Напротив, люди,
чьи ценности имеют чисто экономический характер, как правило, не могут
качественно улучшить свое благосостояние. Дополнительный драматизм ситуации
придает и то, что они фактически не имеют шансов присоединиться к высшей
социальной группе, поскольку оптимальные возможности для получения
современного образования даются человеку еще в детском возрасте, а не тогда,
когда он осознает себя недостаточно образованным, помимо этого, способности
к интеллектуальной деятельности нередко обусловлены наследственностью
человека, развивающейся на протяжении поколений.
Вызревание социального конфликтаИменно на этом пункте мы и начинаем
констатировать противоречия, свидетельствующие о нарастании социального
конфликта, который ранее не принимался в расчет в большинстве
постиндустриальных концепций.
С одной стороны, происходящая трансформация выводит всех, кто находит
на своем рабочем месте возможности для самореализации и внутреннего
совершенствования, за пределы эксплуатации. Круг этих людей расширяется, в
их руках находятся знания и информация - важнейшие ресурсы, от которых во
все большей мере зависит устойчивость социального прогресса. Стремительно
формируется новая элита постиндустриального общества. При этом социальный
организм в целом еще управляется методами, свойственными прежней эпохе;
следствием становится то, что в пределах этого расширяющегося круга "не
работают" те социальные закономерности, которые представляются обязательными
для большинства населения. Общество, оставаясь внешне единым, внутренне
раскалывается, и экономически мотивированная его часть начинает все более
остро ощущать себя людьми второго сорта; выход одной части общества за
пределы эксплуатации оказывается сопряжен с обостряющимся ощущением
подавления в другой его составляющей.
С другой стороны, "класс интеллектуалов" обретает реальный контроль над
процессом общественного производства, и все более и более значительная часть
общественного достояния начинает перераспределяться в его пользу, хотя в
системе мотивов деятельности представителей этого класса личное обогащение
не играет решающей роли. В то же самое время члены общества, не обладающие
ни способностями, необходимыми в высокотехнологичных производствах, ни
образованием, пытаются решать задачи материального выживания. Однако сегодня
доля их доходов в валовом национальном продукте не только не повышается, но
снижается по мере хозяйственного прогресса. Таким образом, люди,
принадлежащие к новой угнетаемой страте, не получают от своей деятельности
результат, к которому стремятся. Различие между положением первых и вторых
очевидно. Напряженность, в подобных условиях возникающая в обществе, также
не требует особых комментариев. С таким "багажом" постиндустриальные державы
входят в XXI век.
Насколько резкой может оказаться социальная поляризация в будущем?
Реальна ли перспектива эволюционного перехода к постэкономической эпохе?
Сколь опасным может стать открытый конфликт между противостеящими
социальными группами? Все эти вопросы представляются сегодня исключительно
актуальными, хотя и не имеют вполне определенных ответов. Тем не менее, мы
считаем возможным сформулировать несколько коротких тезисов, поясняющих наш
подход к поиску таких ответов.
Мы исходим из того, что развертывание информационной революции и рост
влияния класса интеллектуалов не могут быть остановлены без разрушения всего
социального целого. Во власти институтов современного государства создать
все необходимые условия для их быстрейшего развития или, напротив, замедлить
темп перемен, но не более. По мере прогресса наукоемкого производства
естественным образом будет расти и социальная поляризация. Можно достаточно
уверенно предположить, что руководство постиндустриальных стран предпримет
попытки смягчить этот процесс. Основными мерами, направленными на достижение
такого результата, станут, прежде всего, усиление замкнутости общества и
ужесточение иммиграционной политики, сокращение масштабов помощи
деклассированным элементам и попытки активизировать спрос на труд тех
низкоквалифицированных работников, которые стремятся найти свое место в
социальной структуре.
Далее возможны два варианта действий. В первом, более вероятном, но в
то же время менее эффективном, правительства предпочтут увеличить масштабы
перераспределения доходов посредством вмешательства государства в
хозяйственную жизнь. В таком случае для сколь-либо реального изменения
социальной ситуации потребуется резко повысить налоги на корпорации, что
станет сдерживать темпы технологического прогресса. При этом повышение
социальных выплат безработным или неквалифицированным работникам, с одной
стороны, снизит стимулы остальных к повышению своего образовательного уровня
и более эффективному труду, а с другой - увеличит число желающих жить за
счет государственных субсидий. Учитывая, что в течение ближайших двух-трех
десятилетий правительствам и без того придется минимум вдвое повысить
социальные расходы лишь для того, чтобы обеспечить медицинским обслуживанием
стареющее население Европы и США, дальнейшее наращивание государственных
расходов будет иметь весьма тяжелые последствия для хозяйственного
прогресса. Как только они станут очевидными, ассигнования снизятся, и
прежняя ситуация воспроизведется на новом уровне. Тем не менее такой ход
событий кажется нам наиболее вероятным, поскольку правительственные эксперты
и политики будут выбирать его всякий раз, как только перспектива эскалации
конфликта станет казаться достаточно близкой.
Иной путь связан с отказом от традиционной стратегии. В этом случае
социальные ассигнования должны быть резко урезаны и ограничены вполне
конкретными целевыми программами, предполагающими, в первую очередь,
организацию удовлетворительного медицинского обслуживания, бесплатные
программы переобучения для безработных и также бесплатное предоставление
образования для детей представителей низшего класса. Одновременно снимаются
все ограничения, препятствующие деятельности высокотехнологичных компаний,
снижается ряд антимонопольных ограничений и декларируется отказ от повышения
налогов на корпорации, а все инвестиции в научные исследования и разработки
вообще освобождаются от налогов. Основной задачей современного переходного
периода нам представляется не столько смягчение социальной напряженности в
отношениях между высшим и низшим классами, сколько такое увеличение
материального благосостояния и повышение социального статуса высшего класса,
которое привело бы к становлению в его недрах системы мотивов деятельности,
имеющей исключительно "постмагериалистическую" природу. Как отмечает Р.Коч,
"общество должно облегчить процесс создания богатства с тем, чтобы,
во-первых, искоренить бедность и, во-вторых, предоставить каждому индивиду
возможности и стимулы для свободного раскрытия своего творческого
потенциала", заключая при этом, что "богатое общество не обязательно
является материалистическим обществом" Koch R. The Third Revolution.
Creating Unprecedented Wealth and Happiness for Everyone in the New
Millennium. Oxford, 1998. P. 145.. Разрешение социального конфликта должно в
таком случае произойти естественным образом: с одной стороны, за счет
активизации перераспределения национального достояния в пользу низших
классов и, с другой стороны, за счет изменения менталитета самого низшего
класса, которое включает в себя два аспекта. Во-первых, в той же мере, в
какой работники интеллектуальной сферы будут выходить за пределы
эксплуатации лишь в силу новой мотивации их деятельности, самосознание
большинства членов общества будет изменяться в направлении признания главным
(если не единственным) залогом социального успеха образованности и таланта,
а не монотонного труда или удачливого предпринимательства. Во-вторых,
складывающаяся структура социума будет в основном восприниматься как
справедливая, поскольку в новой ситуации верхушка общества становится уже не
паразитическим классом, эксплуатирующим другие социальные группы, а реальным
создателем большей части общественного богатства. На наш взгляд, процессы
радикального изменения ценностных ориентации современного класса
интеллектуалов и быстрого его отрыва от большинства общества вполне могут
воплотиться в интенсивном росте финансовых и информационных вливаний в
низшие страты. Для этого сам высший класс должен воспринимать все остальное
общество не как враждебное по отношению к себе и культивировать в нем
аналогичные своим цели и принципы. Иными словами, следует ожидать глубоких
трансформаций как в высшем классе, так и во всем обществе. Этого изменения,
между тем, нельзя достичь посредством государственного регулирования,
остающегося по сей день воплощением сугубо экономических методов; оно, в
конечном счете не меняет мотивации низшего класса и не способствует
естественному сосредоточению материальных и производственных ресурсов в
руках новой интеллектуальной и хозяйственной элиты.
Итак, становление постиндустриального общества, представляющее собою
объективный процесс, развертыванию которого не существует сегодня
альтернативы, наряду со многими позитивными моментами порождает и новое
социальное противостояние. Находясь в центре внимания западных правительств,
имеющих пока достаточные рычаги для его смягчения, оно в гораздо более явном
виде обнаруживается на международной арене, где сообществу
постиндустриальных стран противостоят государства "третьего" и "четвертого"
мира. Это противоречие привело в последние десятилетия к беспрецедентному
расширению пропасти, разделяющей их с точки зрения уровня развития, к
формированию такого мироустройства, в котором существует единственный центр
силы, представленный именно постиндустриальным Западом.
КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ
1. Каковы основные отличия классового противостояния в индустриальном и
постиндустриальном обществах?
2. Возможно ли ослабление остроты индустриального классового конфликта
по мере перехода к постиндустриальному обществу?
3. Может ли постиндустриальное общество формироваться как бесклассовое
или постклассовое общество?
4. Каково значение традиционного пролетариата в постиндустриальном
обществе?
5. Какие основные этапы прошла в своем развитии западная социология в
изображении классового противостояния в современном обществе?
6. Какова роль образовательного фактора в современном классовом
конфликте?
7. Какова роль мотивационного фактора в современном классовом
конфликте?
8. Чем обусловлена особая жесткость классового противостояния в
постиндустриальную эпоху?
РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА
Обязательные источники
Иноземцев В.Л. За пределами экономического общества. М. 1998. С.
421-457; Иноземцев В.Л. Расколотая цивилизация. Наличествующие предпосылки и
возможные последствия постэкономической революции. М., 1999. С. 541-575;
Иноземцев В.Л. Социально-экономические проблемы XXI века: попытка
нетрадиционной оценки. М., 1999.
Дополнительная литература
Auletta К. The Underclass. N.Y., 1982; Beck U. Risk Society.
L.-Thousand Oaks, 1992; Dahrendorf R. Class and Class Conflict in Industrial
Society. Stanford, 1959; Dahrendorf R. The Modem Social Conflict. An Essay
on the Principles of Liberty. Berkeley-L.A., 1990; Etzioni A. The New Golden
Rule. Community and Morality in Democratic Society. N.Y., 1996; Fukuyama F.
The End of History and the Last Man. L.-N.Y., 1992; Fukuyama F. The End of
Order. L., 1997; Fukuyama F. The Great Disruption. N.Y., 1999; Galbraith
J.K. The Culture of Contentment. L.-N.Y., 1992; Giddens A. The Consequences
of Modernity. Cambridge, 1995; Inglehart R. Culture Shift in Advanced
Industrial Society. Princeton (NJ), 1990; Pakulski J., Waters M. The Death
of Class. Thousand Oaks-L., 1996; Marcuse H. One-Dimensional Man. Studies in
the Ideology of Advanced Industrial Society. L., 1963.
Лекция одиннадцатая
Постиндустриальный мир как замкнутая хозяйственная
системаПостиндустриальное общество формируется на фундаменте, прочность
которого обусловлена тесной переплетенностью прогресса технологий и развития
личности. Именно это обеспечивает устойчивость возникающей системы, делает
ее неуязвимой для внешних дестабилизирующих факторов. Хозяйственная и
политическая практика 90-х годов свидетельствует, что сегодня не существует
серьезных угроз стабильности западного мира. В значительной мере этому
способствует нарастание замкнутости постиндустриального сообщества в
пределах основных его центров - США, Европейского Союза и отчасти Японии,
которые с начала 90-х годов получили быстро укоренившееся название "the
Triad".
Автономность постиндустриального обществаГраницы формирующегося
постиндустриального мира достаточно четко определены, и эта определенность
задана самой логикой социального прогресса последних десятилетий.
Как мы уже отмечали, в течение всего послевоенного периода развитые
страны Запада поступательно наращивали свой научно-технический потенциал.
Технологические прорывы 60-х - 90-х годов обеспечили невиданное развитие
производительных сил. Благодаря им сократились потребности в природных
ресурсах, и пределы исчерпания минерального и энергетического сырья
оказались отодвинуты далеко в будущее. Породив безграничные потребности в
информации, они ослабши зависимость постиндустриальных держав от экспортной
экспансии, и акцент был перенесен на внутренний рынок. Эти тенденции
восстановили инвестиционную привлекательность Запада, что обусловило
возрастающую концентрацию капиталовложений в пределах стран - участниц
Организации экономического сотрудничества и развития. Каждый из этих
факторов внес свой вклад в обособление постиндустриальной цивилизации от
всех других регионов планеты, особенно заметное в канун XXI века.
Сырьевая и экологическая проблема была наиболее актуальной для Запада в
70-е и 80-е годы. В условиях жесткого прессинга со стороны
стран-монополистов, контролировавших поставки природных ресурсов на мировой
рынок, западные государства сконцентрировали основные усилия на развитии
ресурсосберегающих технологий. Результаты, достигнутые ими, впечатляют. В
1973- 1978 годах потребление нефти в расчете на единицу стоимости
промышленной продукции снижалось в США на 2,7 процента в годовом исчислении,
в Канаде - на 3,5, в Италии - на 3,8, в Германии и Великобритании - на 4,8,
а в Японии - на 5,7 процента. С 1973 по 1985 год валовой национальный
продукт стран-членов ОЭСР увеличился на 32 процента, а потребление энергии -
всего на 5; американское сельское хозяйство при росте валового продукта в
период с 1975 по 1987 год более чем на 25 процентов сократило потребление
энергии в 1,65 раза См.: McRae H. The World in 2020. Power, Culture and
Prosperity: A Vision of the Future. L., 1995. P. 132.. Сегодня в экономике
США используется меньше черных металлов, чем в 1960 году См.: ThumwL. Head
to Head. The Coming Economic Battle Among Japan. Europe, and America.
N.Y.,1993. P. 41..
Научно-технический прогресс подталкивал многие компании не только к
крайне экономному использованию традиционных видов сырья, но и позволял
заменять их альтернативными материалами. Известно, что в первые послевоенные
годы доля стоимости материалов и энергии в затратах на изготовление
применявшегося в телефонии медного провода достигала 80 процентов, а при
производстве оптоволоконного кабеля она сокращается до 10 процентов; при
этом медный кабель, проложенный по дну Атлантического океана в 1966 году,
мог использоваться для 138 параллельных телефонных вызовов, тогда как
оптоволоконный кабель, инсталлированный в начале 90-х, способен обслуживать
одновременно 1,5 млн. абонентов. В 80-е годы корпорацией "Кодак" был
запатентован метод фотографирования без применения серебра, компания "Форд"
объявила о появлении катализаторов на основе заменителя платины, а
производители микросхем отказались от использования золотых контактов и
проводников. В результате масса (в кг) промышленных изделий, представленных
в американском экспорте в расчете на один доллар их цены, снизилась более
чем в два раза с 1991 по 1997 год, тогда как за 1967-1988 годы этот
показатель сократился только на 43 процента См.: Kelly К. New Rules for the
New Economy. Ten Radical Strategies for a Connected World. N.Y., 1998. P. 3;
Frank R.H., Cook P.J. The Winner-Take-All Society. Why the Few at the Top
Get So Much More Than the Rest of Us. L., 1996. P. 46.. Подобные примеры
можно приводить как угодно долго.
Следствием стало снижение остроты экологической проблемы, что является,
на наш взгляд, одним из величайших достижений постиндустриализма. Еще в 1969
году в США был принят Закон о национальной политике в области охраны
природы, за которым последовали Закон о чистом воздухе (1970) и Закон о
чистой воде (1972), а также более 13 тысяч других нормативных актов,
составляющих сегодня экологическое законодательство Соединенных Штатов. В
Германии ряд соответствующих мер был открыт принятием ландтагом федеральной
земли Северный Рейн-Вестфалия Закона о качестве воздуха (1963), дополненного
Законом об удалении отходов (1972) и Федеральным законом о выбросах (1974).
В последние годы в странах Европейского Союза на природоохранные
программы расходуется от 4,2 до 8,4 процента ВВП, и данный показатель имеет
тенденцию к устойчивому росту. Современные технологии позволяют устранять из
отходов производства и выбрасываемых газов до двух третей NO, и трех
четвертей SO2 что позволяет снизить долю стран Северной Америки в
общемировом объеме вредных выбросов в атмосферу с сегодняшних 27 процентов
до 22 процентов к 2010 году. В 1996 году США стали единственной страной,
полностью прекратившей производство озоно-разрушающих веществ, а доля стран
- членов ОЭСР в мировом объеме выбросов углекислого газа в атмосферу на
протяжении последних тридцати лет остается фактически стабильной См.: Brown
L.R., Flavin Ch., French H. el al. State of the World 1998. A Worldwatch
Institute Report on Progress Toward a Sustainable Society. N.Y.-L.. 1998. P.
114.. Трижды за последние десять лет Соединенные Штаты радикально снижали
стандарты потребления воды, а за период с 1990 по 1995 год за счет новых
посадок деревьев в США впервые увеличилась площадь лесов. Разрабатываемые на
Западе природоохранные мероприятия сегодня все чаще выходят за его пределы;
многие европейские государства направляют на развитие международных программ
по экономному использованию ресурсов и защите окружающей среды от 0,5 до 1
процента своего ВНП, что составляет около 60 млрд. долл. в год См.: Brown
L.R., Renner M., Flavin Ch. el al. Vital Signs 1997-1998. P. 96,108..
Поддержание конкурентоспособности на внутренней и мировом рынках вышло
на первый план в 80-е и 90-е годы. Реформы, осуществленные консервативными
правительствами в США и Западной Европе, привели к снижению налогов и росту
доходов эффективно работающих компаний, направивших значительную часть
высвободившихся средств на техническое перевооружение. Следствием стало
резкое повышение производительности, прежде всего - в американской
экономике; скачок темпов ее роста с 2,3 процента в годовом исчислении в
1970-1980 годах до 3,7 в 1980-1988 годах вывел США в лидеры и по этому
показателю: ни в одной другой стране он не был в 80-е годы выше, чем в 70-е.
Основой хозяйственного роста стали высокотехнологичные отрасли, в которых
возросшие инвестиции позволили резко сократить себестоимость продукции и
сделать ее производство высокорентабельным. Если в конце 50-х годов
производство компьютеров для нужд Министерства обороны требовало дотаций,
достигавших 85 процентов себестоимости, то в 1981 году фирма "Эппл" вышла на
рынок с первым доступным по цене персональным компьютером, а через несколько
лет объем их продаж превысил в США 1 миллион единиц. Если, далее, в 1964
году вычислительная машина IBM 7094 стоила (в ценах 1995 года) около 6
миллионов долларов, то сегодня компьютер, обладающий оперативной памятью и
быстродействием в сто раз большими, обходится не дороже 3 тысяч долл. См.:
Dertouzos M.L. What Will Be. How the New World of Information Will Change
Our Lives. N.Y, 1997. P. 321. К середине 90-х годов кабельными сетями были
связаны 80 процентов американских домов (в Японии этот показатель не
превышал 12 процентов); на 100 человек приходилось 23 персональных
компьютера (в Германии и Англии - около 15, а в Японии - всего 8);
электронной почтой регулярно пользовались 64 процента американцев (но не
более 38 процентов жителей континентальной Европы и лишь 21 процент японцев)
См.: Moschella D.C. Waves of Power. Dynamics of Global Technological
Leadership 1964-2010. N.Y., 1997. P. 204, 207-208..
Переход к информационной экономике породил устойчивый спрос на
внутреннем рынке США и обеспечил стране монопольное положение в области
высоких технологий. Так, в середине 80-х годов Япония обеспечивала 82
процента мирового выпуска мотоциклов, 80,7 процента производства домашних
видеосистем и около 66 процентов фотокопировального оборудования См.:
Forester Т. Silicon Samurai. How Japan Conquered the World's IT Industry.
Cambridge (Ma.)-Oxford, 1993. P. 147., контролировала до 40 процентов
американского автомобильного рынка и почти 60 процентов рынка станков с
числовым программным управлением См.: Kuttner R. The Economic Illusion.
False Choices Between Prosperity and Social Justice. Philadelphia, 1991. P.
118-119., но уже через десять лет положение радикально изменилось. Заняв
главенствующие позиции на рынке программного обеспечения, США восстановили
лидерство на рынке микрочипов и персональных компьютеров. Сегодня вклад
Соединенных Штатов в мировое промышленное производство более чем в шесть раз
превосходит их долю в населении планеты; американские производители
контролируют 40 процентов всемирного коммуникационного рынка, около 75
процентов оборота информационных услуг и 80 процентов рынка программных
продуктов. Дефицит американского торгового баланса, о котором много говорят
и сегодня, также не представляет собой неразрешимой проблемы для
американской экономики: с одной стороны, объем импортируемых товаров не
превышает 5 процентов американского ВНП, с другой - Соединенные Штаты
получают большую часть импорта из стран с уровнем развития, близким к их
собственному, в силу чего образующийся торговый дефицит не является
необратимым. Заметим также, что более 80 процентов подобного "дефицита"
вызвано поставками в США товаров, произведенных за границей филиалами
американских же корпораций.
Несмотря на то, что в экономике постиндустриальных стран быстро
сокращается доля отраслей первичного и вторичного сектора, США и их
европейские союзники доминируют не только в области высокотехнологичного
производства, но даже и в аграрной сфере, выступая основными поставщиками
продовольствия на мировой рынок. Если в 1969 году экспорт
сельскохозяйственных товаров из США оценивался в 6 млрд. долл., то в 1985-м
он составлял 29 млрд., а в 1994-м - более 45 млрд. долл. При этом
урожайность зерновых в Нидерландах (88 центнеров с гектара) более чем в 25
раз превосходит средний показатель для Ботсваны (3,5 центнера), а
производство 1 тонны пшеницы в Техасе обходится (при высокой стоимости
техники и рабочей силы) почти на 20 процентов дешевле, чем в России, и в
полтора раза дешевле, чем в Нигерии.
Бурное хозяйственное развитие в 80-е и 90-е годы способствовало решению
ряда социальных проблем, казавшихся прежде фатальными. В частности, прогнозы
второй половины 70-х годов согласно которым безработица в США в следующем
десятилетии должна была достичь 15-20 процентов трудоспособного населения,
оказались абсолютно несостоятельными. В начале 90-х годов она составляла 6,8
процента, в середине 1996-го снизилась до 6,6 процента, а после июля 1997
года колеблется в пределах 4,2-4 8 процента; в результате Соединенные Штаты
располагают сегодня 156 рабочими местами на каждые 100, существовавшие в
1975 году. С середины 90-х годов процессы снижения уровня безработицы,
достигавшего порой 10-12 процентов трудоспособного населения, начались и в
странах Европы.
Как результат данных процессов, инвестиционная привлекательность
западных стран резко возросла. На протяжении 1990-2000 годов котировки на
фондовых рынках США и Западной Европы росли быстрее, чем в большинстве менее
развитых стран Азии и Латинской Америки, не говоря уже о Японии, где на
протяжении 1990-1999 годов индекс Nikkei снизился с 39 до 13 тысяч пунктов
то есть почти в три раза. Важнейшими факторами, определившими переток
капиталов на западные рынки, стали, с одной стороны, их гигантские масштабы,
с другой - высокая степень стабильности котировок.
Оборот фондовых бирж Лондона и Нью-Йорка превышает сегодня оборот всех
остальных фондовых площадок мира; за последние 15 лет объемы торгов на
Нью-йоркской фондовой бирже и совокупный капитал оперирующих на ней
финансовых компаний возросли более чем в 40 раз. Если за весь 1960 год здесь
было продано в общей сложности 776 млн. акций - около 12 процентов
находившихся в обращении ценных бумаг соответствующих компаний, - и каждая
из этих акций принадлежала своему владельцу в среднем около шести лет, то к
1987 году, в самый разгар ажиотажного спроса, 900 млн. акций каждую неделю
переходили из рук в руки, в результате чего в течение года были совершены
сделки с 97 процентами эмитированных акций. Десять лет спустя, в пик
биржевого кризиса конца октября 1997 года, на Нью-йоркской фондовой бирже
был зафиксирован абсолютный рекорд: 1,196 млрд. акций были проданы в течение
одной торговой сессии, за три первых месяца 2000 года почти 70 процентов
торговых дней обнаруживали подобные же показатели, а рекордное значение
превысило 1,7 млрд. акций.
Стабильность западных рынков подтверждена событиями последних лет,
вызванных кризисами в Азии, России и Латинской Америке. Даже потрясения
октября 1997 года, которые некоторые аналитики поспешили сравнить с крахом,
имевшим место за десять лет до этого, не выглядят значительными на фоне
катастрофы на рынках развивающихся стран. Снизившись за неделю (21-27
октября) с 8060 до 7161 пункта, то есть немногим более, чем на 11 процентов,
основной американский фондовый индекс вернулся к прежним позициям
исключительно быстро: менее чем через полтора месяца, 5 декабря, он закрылся
на уровне в 8149 пунктов и завершил год, составив 7 908 пунктов, что было
почти на 23 процента выше уровня закрытия 1996 года. За первое полугодие
1998 года основные фондовые индексы поднялись до небывалых значений -
американский Доу-Джонс с 7908,25 до 9367,84, немецкий DAX - с 4249,7 до
6217,83, итальянский Mibtel - с 16 806 до 26 741, французский САС-40 - с
2998,9 до 4404,9. Максимальный рост в данном случае составил 59,12 процента,
минимальный - 18,46 процента за полгода. Российский кризис, разразившийся в
августе 1998 года, а затем и потрясения в Латинской Америке в начале 1999
года, вызвавшие панику на мировых финансовых рынках, также не помешали
основным фондовым индексам устойчиво повышаться на протяжении всего 1999
года и установить новые абсолютные рекорды весной 2000 года, когда Доу-Джонс
достиг 11 750 пунктов 14 января, САС-40 - 6590 пунктов 6 марта, DAX -
8136,16 пункта 7 марта, a Mibtel - 35 001 пункта 10 марта. Фондовые индексы,
сформированные на основе котировок акций высокотехнологичных компаний,
выросли еще более существенно.
Как следствие, значительная часть граждан постиндустриальных стран
стала активно инвестировать свободные средства на фондовом рынке. Только за
10 лет, с 1980 по 1990 год, финансовые активы взаимных фондов в большинстве
европейских стран и США выросли с 10-20 до 30-40 процентов совокупных
активов домашних хозяйств См.: Hirst P., Thompson G. Globalization in
Question. The International Economy and the Possibilities of Governance.
Cambridge, 1996. P. 43; Sassen S. Losing Control? Sovereignty in an Age of
Globalization. N.Y., 1996. P. 43.. Следующее пятилетие (1990-1995)
ознаменовалось для США удвоением количества фондов, оперирующих на рынке
акций: с 1127 до 2211; количество счетов, открытых частными лицами в этих
фондах, утроилось - с 23 до 70,7 млн., а стоимость паев увеличилась в 2,8
раза (с 1,067 до 2,82 трлн. долл.) См.: Doremus P.N., Keller W.W., Pauly
L.W., Reich S. The Myth of the Global Corporation. Princeton (NJ), 1998. P.
26.. На протяжении последних пяти лет рост котировок акций принес
американским инвесторам более 10 трлн. долл., что соизмеримо с оценкой
годового валового национального продукта Соединенных Штатов. Характерно, что
инвесторы в той или иной постиндустриальной стране обнаруживают все меньшее
стремление вкладывать свои средства в ценные бумаги иностранных эмитентов;
более 95 процентов инвесторов во Франции, Германии, Испании и Великобритании
и 92 процента - в США покупали в 1999-2000 годах акции и облигации
отечественных компаний.
Таким образом, постиндустриальный мир входит в XXI век вполне
автономным социальным образованием, контролирующим мировое производство
технологий и сложных высокотехнологичных товаров, вполне обеспечивающим себя
промышленной и сельскохозяйственной продукцией, относительно независимым от
поставок энергоносителей и сырья, а также самодостаточным с точки зрения
торговли и инвестиций. Вполне понятно, что подобное положение вещей крайне
опасно для остальных стран и народов, в значительной мере зависящих сегодня
от постиндустриального мира: сбыт их продукции осуществляется, главным
образом, на рынки развитых стран. Поэтому автономность постиндустриальных
обществ, порожденная в конечном счете технологической революцией конца XX
века, проявляется сегодня в виде замкнутости постиндустриального мира перед
лицом всех других стран и народов, что порождает серьезные противоречия,
способные ощутимо влиять на судьбы человечества в наступающем столетии.
Самодостаточность постиндустриальной цивилизацииИтак, в последние годы
вполне очевидными стали новые явления, характеризующие состояние дел в
мировой экономике. Обеспечив значительную автономность от источников сырья и
внешних рынков, постиндустриальный мир локализовал торговые потоки в
пределах своих основных субъектов, сократив торговый обмен с развивающимися
странами. Параллельно с этим шло замыкание инвестиционных потоков, во все
большей степени ограничивающихся Соединенными Штатами и Западной Европой. И
наконец, естественным следствием такого положения дел стало сокращение
масштабов миграции населения постиндустриальных стран, сопровождающееся ее
активизацией на границах постиндустриальной цивилизации и остального мира.
Все эти факторы свидетельствуют, на наш взгляд, о том, что концепция
глобализации, ставшая столь популярной на протяжении 90-х годов, не вполне
отражает реальные процессы, разворачивающиеся в сегодняшнем мире. Он
формируется, скорее, как расколотая цивилизация с единым центром силы,
представленным сообществом постиндустриальных стран.
К концу XX века это сообщество стало средоточием научного потенциала
человечества, важнейшим источником индустриального и даже аграрного
богатства. Развитые страны контролировали 87 процентов из 3,9 млн. патентов,
зарегистрированных в мире по состоянию на конец 1993 года. Если
среднемировая численность научно-технических работников составляет сегодня
23,4 тыс. на 1 млн. населения, то в Северной Америке этот показатель
достигает 126,2 тыс. К 1993 году вложения в наукоемкие технологии в США в 36
раз превосходили аналогичный показатель России, прежде казавшейся опасным
соперником в научно-технической области. Объемы продаж за рубеж различных
объектов американской интеллектуальной собственности выросли с 8,1 млрд.
долл. в 1986 году до 27 млрд. долл. в 1995 году, тогда как импорт
технологий, хотя также возрос, не превышал 6,3 млрд. долл., а положительное
сальдо торгового баланса в этой области составило 20 млрд. долл. Пятьсот
крупнейших ТНК, 407 из которых принадлежат странам "большой семерки",
обеспечивают более четверти общемирового производства товаров и услуг См.:
Dicken P. Global Shift: The Intelnationalization of Economic Activity L.,
1992. P. 48., их доля в экспорте промышленной продукции достигает одной
трети, а в торговле технологиями и управленческими услугами - четырех пятых
См.: Greider W. One World, Ready or Not. The Manic Logic of Global
Capitalism. N.Y., 1997. P. 21.. 300 крупнейших корпораций обладают 25
процентами всего используемого в мировой экономике капитала и обеспечивают
70 процентов прямых зарубежных инвестиций См.: Dunning J. Multinational
Enterprises in a Global Economy. Wokingham, 1993. P. 15.. 51 из 100
крупнейших субъектов мирового хозяйства представлены транснациональными
компаниями и только 49 - национальными экономиками.
Обычно принято считать, что важнейшей движущей силой глобализации
является международная торговля. На протяжении всего XX века темпы роста ее
оборотов устойчиво превышали темпы роста мирового валового продукта. Более
того; если за период 1870-1913 годов объемы экспорта европейских государств
росли темпами, на 43 процента превышавшими темпы роста их валового
внутреннего продукта, то в 50-е и 60-е годы это превышение составляло уже 89
процентов См.: Abramowitz M., David P.A. Convergence and Deferred Catch-Up:
Productivity Leadership and the Waning of American Exceptionalism // Landau
R., Taylor Т., Wright G. (Eds.) The Mosaic of Economic Growth. P. 44.. В
конце 80-х - первой половине 90-х годов масштабы торговых оборотов росли в
интервале от 5,3 до 7 процентов в годовом исчислении. В 1970 году в
международные торговые трансакции было вовлечено около четверти мирового
ВНП, и, согласно прогнозам, эта доля может возрасти до двух третей в 2020
году. Таким образом, если с 1950 по 1992 год суммарный ВНП всех стран мира
вырос с 3,8 до 18,9 трлн. долл., т.е. в 5 раз, то объем торговых оборотов -
с 0,3 до 3,5 трлн. долл., т.е. почти в 12 раз См.: Korten D.C. When
Corporations Rule the World. L., 1995. P. 18.. Между тем гораздо реже
говорится о замыкании этих товарных потоков в рамках постиндустриальной
цивилизации, происходившем параллельно со становлением самого
постиндустриального сообщества.
Эти тенденции, однако, не менее очевидны: если в 1953 году развитые
державы направляли в страны того же уровня развития 38 процентов общего
объема своего экспорта, то в 1963 году эта цифра составляла уже 49
процентов, в 1973-м - 54, в 1990-м - 76 процентов См.: Krugman P. Peddling
Prosperity. Economic Sense and Nonsense in the Age of Diminishing
Expectations. N.Y.-L., 1994. P. 231.. Наконец, во второй половине 90-х годов
сложилась ситуация, когда только 5 процентов торговых потоков, начинающихся
или заканчивающихся на территории одного из 29 государств - членов ОЭСР,
выходят вовне этой совокупности стран, а развитые постиндустриальные державы
импортируют из развивающихся индустриальных стран товары и услуги на сумму,
не превышающую 1,2 процента их суммарного ВНП. На фоне некоторых попыток
преувеличить значение экономик новых индустриальных стран и России, следует
постоянно помнить о двух немаловажных обстоятельствах. С одной стороны,
необходимо отказаться от учета ре-экспортных операций, значительно
завышающих показатели торгового оборота, в первую очередь для стран Азии.
Сделав это, мы увидим, что Китай в конце 1996 года поставлял на мировой
рынок меньшую по стоимости товарную массу, нежели Бельгия См.: The
Economist. 1997. April 12. P. 119.. С другой стороны, отрицательные торговые
балансы развитых стран, на что часто обращают внимание как на свидетельство
уязвимости постиндустриального мира, по сути являются фикцией до тех пор,
пока большинство расчетов осуществляется в долларах США.
Нельзя также не отметить, что зависимость развитых стран от внешней
торговли остается весьма незначительной и не затрагивает жизненно важных
товарных групп (как, например, в России, удовлетворяющей за счет импорта до
40 процентов потребностей в продовольствии и до 95 процентов - в
компьютерной технике). Если в 1959-1994 годах темп роста объемов
международной торговли превышал темп роста валового продукта для мира в
целом в 3 раза, то для США соответствующий разрыв не превосходил 2 раз См.:
Burlless G., Lawrence R.Z.. Litan R.E., Shapiro R.J. Globaphobia.
Confronting Fears about Open Trade. Wash., 1998. P. 22.. В 1996 году
отношение экспорта к ВНП в Соединенных Штатах было втрое меньшим, нежели в
Великобритании сто пятьдесят лет тому назад, в середине 40-х годов XIX века;
можно предположить, что по мере развития "экономики услуг" (которые
составляли в начале 90-х годов 76 процентов американского ВНП и лишь 20
процентов экспорта) данный показатель по-прежнему будет снижаться. Следует
также заметить, что средняя заработная плата промышленных рабочих в странах
- торговых партнерах США (рассчитанная по совокупному объему двусторонней
торговли) составляла 88 процентов от уровня США; таким образом, за
исключением энергоносителей, Соединенные Штаты не получали значимых объемов
товарного импорта из развивающихся стран.
Аналогична и ситуация в Европе. Несмотря на формальные показатели,
характеризующие экономики стран Европейского Союза как максимально открытые
(так, суммарный товарооборот европейских стран составлял в 1994 году 39,8
процента мирового экспорта и 38,9 процента импорта См.: Dent Ch.M. The
European Economy: The Global Context. L.-N.Y.. 1997. P. 169., а отношение
среднего арифметического от объемов экспорта и импорта к ВНП достигало 23
процентов), большая часть этих товарных потоков ограничивалась рамками
Европейского Союза. Так, в начале 90-х годов доля товаров, поставляемых
странами - членами ЕС в другие государства Союза, составляла 66 процентов
См.: World Economic Outlook. October 1997. P. 51., а если учитывать наравне
с ними также формально не входящие в ЕС Норвегию, Швецию и Швейцарию, то 74
процента. В результате оказывается, что доля европейских товаров,
направляемых на экспорт за пределы ЕС, фактически совпадает в
соответствующим показателем США. При этом доля развивающихся стран в
европейских экспортно-импортных операциях устойчиво снижается год от года;
их суммарный объем в 1994 году (за исключением Китая) составил величину, не
превышающую объема торговли со Швейцарией (в частности, доля стран - членов
ОПЕК снизилась с 27,9 процента импорта в 1975 году и 20,7 процента экспорта
в 1982 году до, соответственно, 7,5 и 6,9 процента в 1994-м См.: Dent Ch.M.
The European Economy. P. 173.).
Еще с большим нажимом исследователи процессов глобализации говорят о
масштабных инвестиционных потоках, направляющихся из постиндустриальных
стран в остальные регионы мира; рост прямых зарубежных капиталовложений
считается одной из основных характеристик экономики конца XX века. Подобные
процессы действительно имеют наглядные подтверждения: на протяжении 80-х
годов объем прямых иностранных инвестиций рос примерно на 20 процентов в
год, что в четыре раза выше темпов развития международной торговли; в
результате в начале 90-х в мире на предприятиях, принадлежащих
владельцам-нерезидентам, производилось товаров и услуг на 4,4 трлн. долл.,
что превышало общий объем мировой торговли, оценивавшийся в 3,8 трлн. долл.
См.: Plender J. Л Stake in the Future. The Stakeholding Solution. L., 1997.
P. 118. Только полностью подконтрольные американским инвесторам зарубежные
компании в начале 90-х годов продавали товаров и услуг более чем на 1 трлн.
долл. в год, что в 4 раза больше всего американского экспорта и в 7-8 раз
превосходило размер столь часто упоминаемого дефицита торгового баланса США.
Так вот, оказывается, что большинство инвестиционных потоков четко
локализовано в рамках постиндустриального мира. Если рассмотреть иностранные
капиталовложения американских компаний и инвестиции, поступающие из
зарубежных стран в экономику США, можно увидеть, что они весьма явным
образом распределяются по странам-донорам и реципиентам. В 1990 году
корпорации только семи стран - Великобритании, Японии, Канады, Франции,
Германии, Швейцарии и Нидерландов - приобрели более чем по 10 американских
компаний, причем доля Великобритании в этом числе составляла около 31
процента, а Японии - менее 14. Характерно, что эти же семь стран оставались
главными партнерами и в 1996 году: они обеспечивали суммарно 85 процентов
всех инвестиций в США и выступали реципиентами для более чем 60 процентов
всех американских капиталовложений за рубежом. Аналогичная переориентация
американских инвестиций особенно заметна в последние десятилетия: если в
1970 году в Европу направлялось около трети всего их количества, то сегодня
суммарные инвестиции в ЕС составляют около 50 процентов. Хотя США тесно
связаны со странами Латинской Америки и имеют большой объем товарооборота с
Азией, на долю Японии и новых индустриальных стран Азии приходится не более
8, а на долю Мексики - менее 3 процентов общих американских иностранных
инвестиций См.: Burtless G., Lawrence R.Z.. Litan R.E., Shcipiro R.J.
Globaphobia. P. 36, 39, 85,86..
В последние годы стала заметна новая тенденция: инвестиционная
активность на американо-европейском направлении растет, тогда как в
направлении Японии снижается. Международные слияния и поглощения
обеспечивали в 90-е годы более 70 процентов всех инвестиционных потоков
между странами - членами ОЭСР, и единственным регионом, где эти процессы
были выражены крайне слабо, оставался восточноазиатский регион, включая
Японию. Стоимость подобных сделок в мировом масштабе выросла с 400 млрд.
долл. в 1992 году до 1,65 трлн. долл. в 1997-м См.: The Economist. 1998.
February 26. Р. 70.; на долю Японии пришлось всего 11 млрд. долл., или менее
1 процента См.: Moody К. Workers in a Lean World. Unions in the
International Economy. L.-N.Y., 1997. P. 76.. Только в автомобильной
промышленности за 1996-1998 годы было зафиксировано около 20 сделок, а
объектами поглощения стали такие всемирно известные фирмы, как "Крайслер",
"Ровер", "Роллс-Ройс", "Ламборджини" и "Вольво". Характерно, что "Крайслер"
был оценен при его покупке немецкой компанией "Даймлер" в 41 млрд. долл., а
контрольный пакет японской "Мицубиси" достался той же корпорациии всего за
1,5 млрд. долл. В то же время французский концерн "Рено" установил контроль
над японским гигантом "Ниссан" всего за 2 млрд. долл.
На протяжении всего периода после 1973 года доля развивающихся стран в
общем объеме мировых капиталовложений уверенно уменьшалась, сократившись до
17 процентов в 80-е годы по сравнению с 25 процентами в 70-е См.: Paterson
M. Global Wanning and Global Politics. L.-N.Y., 1996. P. 175-176.. В 80-е и
90-е годы наступила еще большая поляризация: ввиду быстрого развития дешевых
производств в Юго-Восточной Азии значительные инвестиционные потоки были
переключены на этот регион. В результате суммарные инвестиции США,
европейских стран и Японии друг в друга, а также в Сингапур, Китай,
Малайзию, Индонезию, Таиланд, Гонконг и Тайвань обеспечивали 94 (!) процента
общего объема прямых иностранных инвестиций в мире См.: Heilbroner R.,
Milberg W. The Making of Economic Society. 10th cd. Upper Saddle River
(N.J.), 1998. P. 159.; хозяйствующие же субъекты, находящиеся за пределами
стран - членов ОЭСР, осуществляют сегодня не более 5 процентов общемирового
объема прямых зарубежных инвестиций. В середине 90-х годов наметился рост
инвестиций в Восточную Европу и страны бывшего советского блока; однако
последние события - крах азиатских рынков в 1997 году и финансовая
несостоятельность России - делают перспективы роста инвестиций за пределы
постиндустриального мира еще более проблематичными.
При этом нельзя не отметить, что основные финансовые центры
сосредоточены сегодня в пределах постиндустриального мира в гораздо большей
мере, чем промышленное производство или научные институты. Дневной оборот
валютообменных операций, на 95 процентов сосредоточенных в странах, входящих
в "the Triad", составлял в 70-е годы около 15 млрд. долл., в начале 80-х -
60 млрд. долл., а в начале 1995 года - 1,3 трлн. долл.; в 1983 году годовой
объем подобных трансакций превосходил объемы международной торговли в десять
раз; к 1992 году превышение достигло 60 раз. Международные межбанковские
заимствования исчислялись суммой в 6,2 трлн. долл., причем 65 процентов их
обеспечивали банки США, Швейцарии, Японии, Великобритании, Франции, Германии
и Люксембурга. С начала 80-х годов в основных финансовых центрах
распространились операции с разного рода производными финансовыми
инструментами (форвардными и фьючерсными контрактами, деривативами и так
далее), и к середине 90-х годов объемы большинства подобных рынков выросли
от 20 до 40 раз. В 1994 году общая стоимость контрактов по выпущенным
деривативам достигала 12 трлн. долл., в то время как общая стоимость
основного производительного капитала всех экономик мира не превышала 20
трлн. долл. Согласно оценкам Международного валютного фонда, уже сегодня
трастовые фонды способны в считанные дни мобилизовать для атаки на ту или
иную национальную валюту до 1 трлн. долл., а по данным консультационной
компании "МакКинси", объем мировых финансовых рынков должен был составить к
2000 году более 83 трлн. долл. Степень их концентрации в рамках
постиндустриального сообщества не требует комментариев.
Дополнительным свидетельством нарастающей обособленности
постиндустриального мира служит динамика миграционных потоков. В последние
годы наблюдается невиданный рост пассажирских перевозок и туризма (по
некоторым данным, туристская индустрия к 2005 году будет обеспечивать до 10
процентов мирового валового продукта), но при этом резко снижается миграция
граждан развитых стран по чисто экономическим причинам. Характерно, что в
границах Европейского Союза при фактическом отсутствии ограничений на
передвижение и работу только 2 процента граждан находят применение своей
рабочей силе вне национальных границ (соответствующий показатель превосходит
10 процентов лишь для относительно отсталой Португалии См.: McRae H. The
World in 2020. Р. 271.). Жители постиндустриальных регионов уже достигли
того уровня благосостояния, при котором экономическая миграция фактически
исчерпала себя; следует также иметь в виду, что в условиях информационного
типа хозяйства высокообразованные работники, составляющие наиболее активный
сегмент рабочей силы, способны использовать современные технические
возможности, позволяющие им осуществлять свою деятельность фактически вне
зависимости от места, в котором они находятся.
Напротив, с каждым годом постиндустриальный мир вынужден все более
активно защищаться от иммигрантов из бедных стран, движимых чисто
экономическими соображениями. Если в 50-е годы 68 процентов прибывавших в
США легальных иммигрантов происходили из Европы или Канады и принадлежали к
среднему классу, то в 70-е и 80-е годы более 83 процентов общего их числа
были азиатского или латиноамериканского происхождения, а уровень их
образованности был в четыре раза ниже, чем у среднего американца. К началу
90-х годов в число десяти стран, обеспечивающих наибольший поток
переселенцев в США, входили Мексика, Филиппины, Корея, Куба, Индия, Китай,
Доминиканская Республика, Вьетнам, Ямайка и Гаити. В странах Европейского
Союза к середине 90-х годов численность иностранных рабочих, прибывших туда
из-за его пределов, составляла более 10 млн. человек, или около 11 процентов
рабочей силы См. Morgan G. Images of Organization. Thousand Oaks-L., 1997.
P. 313., что соответствовало доле безработных в населении ведущих стран
Европы. Как правило, иммигранты в европейских странах пополняют низшие
классы общества и создают предельно жесткую конкуренцию местным работникам;
согласно статистическим данным, на протяжении последних двадцати лет средние
заработки легальных иммигрантов в Европе составляли от 55 до 70 процентов
доходов европейцев, выполнявших аналогичные работы.
Как следствие, отношение населения постиндустриальных стран к
иммигрантам изменяется к худшему. Только на протяжении последних трех лет
администрации ряда округов шести крупнейших штатов - Калифорнии, Флориды,
Нью-Йорка, Аризоны, Техаса и Нью-Джерси - возбудили официальные судебные
иски против федерального правительства (суммы колебались от 50 млн. до 33
млрд. долл.), требуя компенсировать их финансовые потери, вызванные излишней
либеральностью национального иммиграционного законодательства См. Sassen S.
Globalization and Its Discontents. N.Y., 1998. P. 11-12.. Согласно последним
опросам общественного мнения, среди молодежи европейских стран, наиболее
подверженной безработице, негативное отношение к иммигрантам разделяют от
27,3 процента французов до 39,6 процента немцев и 41 процента бельгийцев См.
Newsweek. Special Issue. November 1998-February 1999. P. 76.. В данной связи
можно предположить, что за победой Партии свободы на выборах в Австрии
неизбежно последуют успехи других националистических движений, а ближайшие
десятилетия могут стать для США и ЕС периодом жестких ограничений
использования иностранной рабочей силы.
Современный постиндустриальный мир формируется как относительно
замкнутая хозяйственная система, элементы которой взаимодействуют прежде
всего с теми странами и регионами, которые уже достигли или способны в
недалеком будущем достичь аналогичного уровня технологического и
экономического прогресса. Следствием подобной тенденции, проявляющейся
прежде всего в нарастающей автономности развитых стран по отношению к
развивающимся и сосредоточении основных торговых и инвестиционных потоков в
рамках постиндустриального сообщества, в недалеком будущем способно стать
формирование "расколотой цивилизации", в которой взаимодействие "первого" и
"третьего" миров сведено к минимуму. Безусловно, в современном мире
существуют и будут существовать серьезные контртенденции, препятствующие
возникновению наиболее гротескных форм такой разделенности;
ни при каких обстоятельствах постиндустриальная цивилизация не сможет
обезопасить себя, например, от экологических и гуманитарных катастроф,
которые могут разразиться за ее пределами. Однако перспектива становления в
XXI веке разделенного мира представляется сегодня вполне реальной.
Реалистичность подобного хода развития событий подкрепляется также тем,
что в последние десятилетия модель многополярного мира, чрезвычайно
популярная в 70-е и 80-е годы, уходит в прошлое как по политическим, так и
по чисто экономическим причинам. Это и распад советского блока, до поры до
времени служившего противовесом Западу; это и явная неэффективность модели
"догоняющего" развития, еще в 80-с годы казавшаяся панацеей от многовековой
отсталости развивающихся стран. Все эти проблемы настолько важны, что мы
посвятим им следующую лекцию.
КОНТРОЛЬНЫЕ ВОПРОСЫ
1. Какую роль сыграл технологический прогресс в формировании замкнутой
постиндустриальной цивилизации?
2. Каковы основные этапы становления самодостаточного
постиндустриального сообщества и какие важнейшие задачи были решены
составляющими его странами на каждом из этапов?
3. Насколько оправдано представление о современном этапе хозяйственного
развития как об эпохе глобализации?
4. В каких сферах хозяйственной деятельности наиболее заметно
доминирование постиндустриальных стран и чем это обусловлено?
5. Какие основные тенденции в развитии международной торговли особенно
ярко проявились в последние десятилетия?
6. Каковы основные причины замыкания инвестиционной активности в
пределах постиндустриальных стран?
7. В чем заключается принципиальное изменение характера миграционных
потоков в конце XX века?
8. Существуют ли сегодня серьезные контртенденции, способные
противодействовать становлению поляризованного общества в мировом масштабе?
РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА
Обязательные источники
Иноземцев В.Л. За пределами экономического общества. М., 1998. С.
446-490; Иноземцев В.Л. Расколотая цивилизация. Наличествующие предпосылки и
возможные последствия постэкономической революции. М., 1999. С. 89-124;
Иноземцев В.Л. Социально-экономические проблемы XXI века: попытка
нетрадиционной оценки. М., 1999; Иноземцев В.Л. Fin de siecle. К истории
становления постиндустриальной хозяйственной системы (1973-2000) //
Свободная мысль-XXI. 1999. No 7. С. 3-27; No 8. С. 19-42.
Дополнительная литература
Антипина О.Н., Иноземце" В.Л. Постэкономическая революция и глобальные
проблемы // Общественные науки и современность. 1998. No 4. С. 162-173;
Иноземце" В.Л. Структурирование общественного производства в системе
постиндустриальных координат (методолого-теоретические аспекты) //
Российский экономический журнал. 1997. No 11-12. С. 59-68; Burtless G.,
Lawrence R.Z., Litan R.E., Shapiro R.J. Globaphobia. Confronting Fears about
Open Trade. Wash., 1998; Dent Ch.Af. The European Economy: The Global
Context. L.-N.Y., 1997; Forester T. Silicon Samurai. How Japan Conquered the
World's IT Industry. Cambridge (Ma.)-Oxford 1993 · Greider W. One World,
Ready or Not. The Manic Logic of Global Capitalism. N.Y., 1997; Hirst P.,
Thompson G. Globalization in Question. The International Economy and the
Possibilities of Governance. Cambridge, 1996; Kelly K New Rules for the New
Economy. Ten Radical Strategies for a Connected World N.Y., 1998; Korten
D.C. When Corporations Rule the World. L., 1995; McRae H. The World in 2020.
Power, Culture and Prosperity: A Vision of the Future. L., 1995; Plender J.
A Stake in the Future. The Stakeholding Solution. L., 1997; Sassen S. Losing
Control? Sovereignty in an Age of Globalization. N.Y. 1996; Thurow L. Head
to Head. The Coming Economic Battle Among Japan, Europe, and America. N.Y,
1993.
Лекция двенадцатая
Постиндустриальный мир как единственный полюс хозяйственной мощи.
Кризис модели "догоняющего" развитияНакануне XXI века цивилизация как
никогда прежде расколота на две неравные части - неравные не только в смысле
природно-географических параметров, но прежде всего с точки зрения
социально-экономического развития и мировых хозяйственных связей. Сегодня
три основных центра постиндустриального мира - США, Европейский Союз и
Япония - создают более 62 процентов мирового ВНП, на их территории
начинается или заканчивается более 80 процентов мировых торговых потоков,
они обеспечивают около 85 процентов общемирового объема международных
инвестиций. Наконец, в этих странах сосредоточено почти 97 процентов
мирового интеллектуального потенциала, обеспечивающего более 90 процентов
производства высокотехнологичных товаров. Как мы уже отмечали, в последние
десятилетия доля создаваемых в мире богатств, находящаяся в распоряжении
граждан развитых стран, которые составляют около 1/5 населения планеты,
возросла с 70 до 82,7 процента, тогда как доля таких богатств, приходящаяся
на 1/5 населения, живущего в беднейших регионах, упала с 2,3 до 1,4 процента
См.: Ayres R.U. Turning Point. An End to the Growth Paradigm L., 1998 P.
125., и надежды на изменение сложившейся ситуации выглядят иллюзорными.
Почему же именно в эпоху триумфа человека над силами природы поляризация
материального богатства достигла столь запредельного уровня?
Хозяйственное соперничество в индустриальную и постиндустриальную
эпохиИсторический опыт человечества богат примерами того как передовые
страны вступали в полосу затяжного кризиса, а гораздо более отсталые
занимали их место. На протяжении многих столетий государства, движимые волей
социальных реформаторов, осуществляли смелые прорывы, достигая лидирующих
позиций и удерживая их долгие годы. Голландия XVI века, Англия XVII-гo,
Германия XIX-гo, Россия петровской эпохи, СССР в 20-30-е годы Япония после
окончания Второй мировой войны - вот далеко не полный перечень примеров
успешного "догоняющего" развития, позволившего этим странам не только
проделать за десятилетия путь на который у других уходили столетия, но и
оказаться в авангарде мирового хозяйственного прогресса, закрепить
доминирующее положение в своем регионе.
Таким образом, истории известны примеры успешного "догоняющего"
развития. Однако, как показывает опыт, все они относятся исключительно к
индустриальной эпохе; попытки так называемых "новых индустриальных стран"
достичь уровня развития постиндустриальных государств оказались тщетными,
лучшим подтверждением чему стал "азиатский" кризис 1997 года, в полной мере
продемонстрировавший уязвимость современных модернизаций. Какие причины
лежат в основе подобного феномена? Чем отличается механизм развития
индустриальных и постиндустриальных обществ? Может ли индустриальное
общество, взаимодействуя с постиндустриальными, осуществить успешный прорыв,
достичь подобного уровня развития?
На наш взгляд, индустриальному и постиндустриальному обществам
свойственны принципиально различные механизмы развития. Это обусловлено тем,
что в ходе такого развития используются качественно отличные друг от друга
ресурсы, обеспечивающие поистине несопоставимую динамику хозяйственного и
социального прогресса. Характерными чертами индустриального хозяйства
являются, с одной стороны, воспроизводимость всех факторов производства, а с
другой - пропорциональность затрат и результатов. В первом случае мы имеем в
виду, что сырье и материалы кажутся безграничными, предложение рабочей силы
может быть увеличено в соответствии с потребностью в ней, а интеллектуальный
потенциал нации остается несущественным фактором. Во втором случае мы
отмечаем, что увеличение затрат материалов, средств производства и труда
воплощается, как правило, в пропорциональном росте количества выпускаемых
благ. Поэтому индустриальная модернизация во всех ее формах связана с
использованием дополнительных ресурсов и рабочей силы, а если быть точнее -
с вызванной экономическими или неэкономическими причинами мобилизацией сил
той или иной нации. Индустриальная модернизация при любых обстоятельствах
является модернизацией мобилизационного типа.
Важно при этом подчеркнуть, что специфические ресурсы, позволяющие
быстро развить промышленное производство, как правило, небезграничны. Запасы
одних полезных ископаемых способны иссякнуть, цены на другие могут упасть на
мировых рынках, и те отрасли промышленности, которые давали импульс
индустриальному прогрессу, могут оказаться его тормозом. Дешевая рабочая
сила, столь распространенная в развивающихся странах, также не остается
таковой вечно; по мере роста уровня жизни издержки на наем рабочих
возрастают и в конечном счете стремятся к тем показателям, что уже
достигнуты в более развитых государствах. Таким образом, ни естественные
ресурсы, ни дешевый труд не способны стать основой прорыва в круг развитых
наций по причине того, что обеспечиваемый ими ускоренный прогресс имеет
естественный предел и не носит самоподдерживающегося характера. Кроме того,
любая мобилизационная модернизация требует отвлечения значительной доли
национального дохода на нужды накопления и, соответственно,
пропорционального сокращения потребления. Следствием становится чрезмерная
усталость нации которая в конечном счете приводит к замедлению темпов
развития и ее отставанию от конкурентов.
Следует также иметь в виду, что до тех пор, пока источники ускоренного
развития заключены в богатстве полезных ископаемых, многочисленности народа
или нарушении естественных пропорций воспроизводства, они не являются
монопольными, и лидирующие позиции соответствующих стран легко могут быть
утрачены^ В эпоху средневековья Венеция стала самым мощным европейским
государством, удерживая контроль за торговыми путями между Западом и
Левантом. Однако стоило Голландии и Англии создать мощные торговые компании,
величие Венеции угасло. Голландия стала одной из богатейших стран Европы,
заняв место переработчика английской шерсти и поставщика тканей на
континент; но как только англичане развили сеть собственных мануфактур, она
оказалась лишь одной среди многих. На протяжении полутора веков, с начала
XVIII и до середины XIX столетия, Россия стремилась стать европейским
лидером; однако Крымская война показала, что за фасадом показного
благополучия скрывалась обескровленная страна, остро нуждавшаяся в глубинных
социальных преобразованиях.
Таким образом, индустриальные модернизации осуществляются посредством
насильственных мер, решают локальные задачи не могут продолжаться как угодно
долго и, как правило, не порождают саморегулирующейся и
самовоспроизводящейся системы, способной поддерживать свой статус лидера в
меняющихся исторических условиях.
В отличие от индустриального, постиндустриальное общество основывается
на использовании качественно иного ресурса-творческого потенциала личности.
Характерными чертами постиндустриального хозяйства являются поэтому, с одной
стороны невоспроизводимость основного фактора производства, а с другой
-несоизмеримость затрат и результатов в производственном процессе. В первом
случае мы имеем в виду, что предложение творческой деятельности ограниченно,
формирование ее субъекта занимает десятилетия, а ее использование фактически
не может быть регламентировано по канонам индустриальной эпохи. Во втором
случае мы акцентируем внимание на том, что ни экономические, ни
внеэкономические факторы не могут стать основными в процессе мобилизации
творческой активности, а применение неквалифицированной рабочей силы или
огромных материальных ресурсов не способно привести к таким же результатам,
к каким приводит использование творческих способностей человека. Поэтому
развитие постиндустриального общества является естественным процессом,
который невозможно ускорить какой бы то ни было мобилизацией.
Ресурсы, выступающие основными в структуре постиндустриального
хозяйства, являются безграничными и самовоспроизводящимися. Предложение
информации и знаний не сокращается по мере их применения; экспорт технологий
и патентов приносит стране доходы, не уменьшая ее внутреннего потенциала и
объема располагаемой ею информации и знаний; каждый акт передачи знаний от
человека к человеку способствует углублению его собственных знаний и в
конечном счете порождает новые стереотипы поведения и новую систему
ценностей, в которой материальные факторы смещаются с главенствующих
позиций. Экспансия экономики знаний сокращает потребность в природных
ресурсах и дешевом труде, естественным образом повышая жизненные стандарты
всех членов общества. Ее развитие не требует отвлечения средств на
накопление (в последние годы в США норма сбережений нередко оказывается
отрицательной) и, таким образом, стимулирует максимальное потребление
граждан. Тем самым формируется механизм самоподдерживающегося развития, не
встречающего на своем пути серьезных внутренних препятствий.
Все это приводит к качественным отличиям в динамике развития
постиндустриального хозяйства по сравнению с индустриальным. Страны,
положившие в фундамент своего лидерства в мировой хозяйственной системе
применение высоких технологий (Англия в XIX веке с ее экспериментальной
наукой, Германия начала ХХ-го с разработками в области химии и теоретической
физики, Соединенные Штаты послевоенного времени, достигшие небывалых успехов
в информационной области), хотя и могут впоследствии лишиться первенства в
мировом масштабе, тем не менее не покинут уже ряды постиндустриальных
держав. Постиндустриальный мир становится центром притяжения
интернациональной интеллектуальной элиты и с каждым годом лишь увеличивает
свое технологическое превосходство. Поэтому можно, на наш взгляд,
утверждать, что монополия постиндустриальных стран на хозяйственное
лидерство в новом столетии уже не будет оспорена.
Таким образом, в основе постиндустриального развития лежит стремление
человека к реализации своего творческого потенциала, в силу чего этот тип
прогресса может продолжаться без перенапряжения внутренних сил нации и
возникновения антагонистических противоречий, способных лишить
постиндустриальные страны их доминирующего положения в современном мире.
Все это приводит нас к выводу, что страна, осуществляющая
мобилизационную модернизацию индустриального типа не способна даже в
конечном счете встать в один ряд с современными постиндустриальными
державами. Именно в этом и заключена, на наш взгляд, причина формирования
так называемого монополярного мира. Этапы его становления ознаменовались,
во-первых, несостоятельностью претензий ресурсодобывающих стран на значимое
место в мировой экономике, заявленных в конце 70-х - начале 80-х годов;
во-вторых, крахом коммунистического эксперимента в конце 80-х годов
(представлявшего собой наиболее одиозный пример индустриальной модернизации,
базировавшейся на внеэкономическом принуждении и уродливых формах автаркии
стран восточного блока); и, наконец, в-третьих, хозяйственной депрессией в
Японии и последовавшим за ней "азиатским" кризисом, продемонстрировавшими
бесперспективность "мягкого" пути индустриальной модернизации, проводившейся
в рамках капиталистических отношений. К концу XX века идея "догоняющего"
развития, еще двадцать лет назад претендовавшая на то, чтобы стать основой
универсальной социальной доктрины, обнаружила свою полную несостоятельность.
Сегодня становится очевидным как то, что индустриальная экономика может
быть достаточно эффективно построена на основе роста нормы накопления и
жесткого государственного регулирования, так и то, что эти меры не способны
дать ожидаемого эффекта, когда перед страной стоят задачи постиндустриальной
трансформации. Постиндустриальное общество не может быть построено',
единственным путем его становления является эволюционное развитие,
происходящее на основе максимальной реализации личностного потенциала людей,
достигших высокого уровня материального благосостояния. Там, где нет
достаточной экономической свободы, никакие надутилитарные ориентиры не могут
привести к формированию постиндустриального общества; там, где
постэкономические ценности приносятся в жертву индустриальному развитию,
такое общество также не может появиться на свет. Опыт относительно успешного
"догоняющего" развития исчерпывается тем историческим периодом, на
протяжении которого господствуют закономерности индустриального типа
производства. В настоящее время есть множество оснований, чтобы достаточно
уверенно утверждать: новейшая история распорядилась таким образом, что
эволюционное формирование постиндустриальной системы в ближайшие десятилетия
невозможно нигде, кроме США и стран Европейского Союза.
Внутренние противоречия модели "догоняющего" развитияВ XX веке
человечество стало свидетелем множества попыток "догоняющего" развития,
представленных двумя существенно отличающимися друг от друга моделями.
Первую, сугубо индустриальную, использовали СССР в 30-е годы, Германия в
30-е и 40-е и страны социалистического лагеря в 50-е и 60-е годы.
Определяющей ее чертой стало параноидальное стремление к опоре на
собственные силы, что породило хозяйственную автаркию, ужесточение
авторитарных режимов, использование жестких мобилизационных мер и вызвало в
конечном счете если не открытый протест, то социальную апатию. Результатом
оказалась стагнирующая хозяйственная система, неспособная к конкуренции с
рыночными экономиками. Вторая модель, в определенной мере копировавшая
постиндустриальные тенденции, воплотилась в опыте Японии 70-х и 80-х годов и
государств Юго-Восточной Азии 80-х и 90-х. В этом случае большая
естественность процесса, не требовавшая стольжесткого политического
давления, сочеталась с явной зависимостью от внешних факторов и уязвимостью
вставших на этот путь стран перед лицом новых тенденций в развитии самого
постиндустриального мира.
Обе модели не могли и не могут обеспечить достижения технологического и
хозяйственного паритета стран, принявших их на вооружение, с западным миром;
но учитывая, что вторая группа государств достигла в последние десятилетия
значительно больших успехов, чем первая, мы сосредоточим наше внимание
прежде всего на противоречиях того типа "догоняющего" развития, который был
реализован в Японии и Юго-Восточной Азии. Неудачи этой модели порождены
целым рядом факторов, и на шести из них мы остановимся ниже.
Первым таким фактором является выраженная односторонность
индустриального развития всех догоняющих стран. Если в государствах
советского блока или нацистской Германии доминировали либо военный сектор,
либо тяжелая промышленность достижения которых не отражались позитивным
образом на благосостоянии народа, то в Японии, и в еще большей мере в
странах Азии, упор был сделан на опережающее развитие машиностроения и
электроники. В массовом порядке приобретая американские и европейские
патенты, японские и азиатские производители наращивали выпуск относительно
недорогих товаров повседневного спроса наводняя ими рынки западных стран.
Известно, что Япония к середине 80-х годов обеспечивала 82 процента мирового
выпуска мотоциклов, 80,7 процента производства домашних видеосистем и около
66 процентов фотокопировального оборудования. В тот же период в Южной Корее
доля машиностроения в объеме промышленного производства достигла более чем
25 процентов, а доля электронной промышленности - 17,8 процента; эти две
отрасли обеспечивали более 60 процентов общего объема южнокорейского
экспорта См.: Bello W., Rosenfeld S. Dragons in Distress. Asia's Miracle
Economies in Crisis. San Francisco, 1990. P. 59.. В Малайзии доля занятых в
электронной промышленности составлявшая в 1970 году не более 0,2 процента
общей индустриальной занятости, в конце 80-х достигла 21 процента, а доля
продукции данной отрасли в общем объеме экспорта превысила 44 процента.
Тайвань стал пятым в мире производителем микропроцессоров, а доход,
полученный крупнейшими тайваньскими фирмами от их продажи, вырос с
практически нулевой отметки в 1989 году до 2,5 млрд. долл. в 1993-м. Если в
1970 году в Южной Корее, Таиланде и Индонезии доля сельского хозяйства в ВНП
составляла соответственно 29,8; 30,2 и 35,0 процента и была на 3-7
процентных пунктов выше доли промышленного сектора, то в 1993 году данные
показатели упали до уровня в 6,4; 12,2 и 17,6 процента, что ниже доли
промышленности соответственно на 40, 28 и 22 процентных пункта См.: Islam
I., Chowdhury A. Asia-Pacific Economies. A Survey. L.-N.Y., 1997. Р. 8..
Такой ход индустриализации можно было бы только приветствовать, если бы
не очевидная неспособность внутреннего рынка поглотить эту товарную массу.
Уже в конце 60-х годов, когда в Южной Корее эксплуатировалось не более 165
тыс. легковых автомобилей, там был введен в действие завод, рассчитанный на
производство 300 тыс. автомашин в год; в 80-е годы производство электронной
техники в Сингапуре, Малайзии и Гонконге стабильно превышало потребности
внутреннего рынка в 6-7 раз. И хотя такой тип развития был вполне объясним,
поскольку