- Может после всего этого тебе дадут "Заслуженного артиста"? Спиваков ответил: - Пусть дадут хотя бы заслуженного мастера спорта". У дирижера Кондрашина возникали порой трения с государством. Как-то не выпускали его за границу. Мотивировали это тем, что у Кондрашина больное сердце. Кондрашин настаивал, ходил по инстанциям. Обратился к заместителю министра. Кухарский говорит: - У вас больное сердце. - Ничего, - отвечает Кондрашин, - там хорошие врачи. - А если все же что-нибудь произойдет? Знаете, во сколько это обойдется? - Что обойдется? - Транспортировка. - Транспортировка чего? - Вашего трупа... Дирижер Кондрашин полюбил молодую голландку. Остался на Западе. Пережил как музыкант второе рождение. Пользовался большим успехом. Был по-человечески счастлив. Умер в 1981 году от разрыва сердца. Похоронен недалеко от Амстердама. Его первая, советская, жена говорила знакомым в Москве: - Будь он поумнее, все могло бы кончиться иначе. Лежал бы на Новодевичьем. Все бы ему завидовали. Хачатурян приехал на Кубу. Встретился с Хемингуэем. Надо было как-то объясняться. Хачатурян что-то сказал по-английски. Хемингуэй спросил: - Вы говорите по-английски? Хачатурян ответил: - Немного. - Как и все мы, - сказал Хемингуэй. Через некоторое время жена Хемингуэя спросила: - Как вам далось английское произношение? Хачатурян ответил: - У меня приличный слух... Роман Якобсон был косой. Прикрывая рукой левый глаз, он кричал знакомым: - В правый смотрите! Про левый забудьте! Правый у меня главный! А левый - это так, дань формализму... Хорошо валять дурака, основав предварительно целую филологическую школу!.. Якобсон был веселым человеком. Однако не слишком добрым. Об этом говорит история с Набоковым. Набоков добивался профессорского места в Гарварде. Все члены ученого совета были - за. Один Якобсон был - против. Но он был председателем совета. Его слово было решающим. Наконец коллеги сказали: - Мы должны пригласить Набокова. Ведь он большой писатель. - Ну и что? - удивился Якобсон. - Слон тоже большое животное. Мы же не предлагаем ему возглавить кафедру зоологии! В Анн-Арборе состоялся форум русской культуры. Организовал его незадолго до смерти издатель Карл Проффер. Ему удалось залучить на этот форум Михаила Барышникова. Русскую культуру вместе с Барышниковым представляли шесть человек. Бродский - поэзию. Соколов и Алешковский - прозу. Мирецкий - живопись. Я, как это ни обидно, - журналистику. Зал на две тысячи человек был переполнен. Зрители разглядывали Барышникова. Каждое его слово вызывало гром аплодисментов. Остальные помалкивали. Даже Бродский оказался в тени. Вдруг я услышал как Алешковский прошептал Соколову: - Да чего же вырос, старик, интерес к русской прозе на Западе! Соколов удовлетворенно кивал: - Действительно, старик. Действительно... Высоцкий рассказывал: "Не спалось мне как-то перед запоем. Вышел на улицу. Стою у фонаря. Направляется ко мне паренек. Смотрит как на икону: "Дайте, пожалуйста автограф". А я злой, как черт. Иди ты, говорю... Недавно был в Монреале. Жил в отеле "Хилтон". И опять-таки мне не спалось. Выхожу на балкон покурить. Вижу, стоит поодаль мой любимый киноактер Чарльз Бронсон. Я к нему. Говорю по - французски: "Вы мой любимый артист..." И так далее... А тот мне в ответ: "Гет лост..." И я сразу вспомнил того парнишку..." Заканчивая эту историю, Высоцкий говорил: - Все-таки Бог есть! Аксенов ехал по Нью-Йорку в такси. С ним был литературный агент. Американец задает разные вопросы. В частности: - Отчего большинство русских писателей-эмигрантов живет в Нью-Йорке? Как раз в этот момент чуть не произошла авария. Шофер кричит в сердцах по-русски: "Мать твою!.." Вася говорит агенту: "Понял?" Рубин вспоминал: - Сидим как-то в редакции, беседуем. Заговорили о евреях. А Воробьев как закричит: "Евреи, евреи... Сколько этот антисемитизм может продолжаться?! Я, между прочим, жил в Казахстане. Так казахи еще в сто раз хуже!.." Нью-Йорк. Захожу в русскую книжную лавку Мартьянова. Спрашиваю книги Довлатова и Уфлянда - взглянуть. Глуховатый хозяин с ласковой улыбкой выносит роман Алданова и тыняновского "Кюхлю". Удивительно, что даже спички бывают плохие и хорошие. В Лондон отправилась делегация киноработников. Среди них был документалист Усыпкин. На второй день он исчез. Коллеги стали его разыскивать. Обратились в полицию. Им сказали: - Русский господин требует политического убежища. Коллеги захотели встретиться с беглецом. Он сидел между двумя констеблями. - Володя, - сказали коллеги, - что ты наделал?! Ведь у тебя семья, работа, договоры. - Я выбрал свободу, - заявил Усыпкин. Коллеги сказали: - Завтра мы отправляемся в Стратфорд. Если надумаешь, приходи в девять утра к отелю. - Навряд ли, - произнес Усыпкин, - я выбрал свободу. Однако на следующий день Усыпкин явился. Молча сел в автобус. Ладно, думают коллеги, сейчас мы тоже помолчим. Ну а уж дома мы тебе покажем. Долго они гуляли по Стратфорду. Затем вдруг обнаружили, что Усыпкин снова исчез. Обратились в полицию. В полиции им сказали: - Русский господин требует политического убежища. Встретились с беглецом. Усыпкин сидел между двумя констеблями. - Что же ты делаешь, Володя?! - закричали коллеги. - Я подумал и выбрал свободу, - ответил Усыпкин. Лет двадцать пять назад я спас утопающего. Причем героизм мне так несвойственен, что я даже запомнил его фамилию - Сеппен. Эстонец ПаульСеппен. Произошло это на Черном море. Мы тогда жили в университетском спортлагере. Если не ошибаюсь, чуть западнее Судака. И вот мы купались. И этот Сеппен начал тонуть. И я его вытащил на берег. Тренер подошел ко мне и говорит: - Я о тебе, Довлатов, скажу на вечерней поверке. Я, помню, обрадовался. Мне тогда нравилась девушка по имени Люда, гимнастка. И не было повода с ней заговорить. А без повода я в те годы заговаривать с женщинами не умел. И вдруг такая удача. Стоим мы на вечерней поверке - человек шестьсот. То есть весь лагерь. Тренер говорит: - Довлатов, шаг вперед! Я выхожу. Все на меня смотрят. Люда в том числе. Тренер говорит: - Вот. Обратите внимание. Взгляните на этого человека. Плавает как утюг, а товарища спас! "Пока мама жива, я должна научиться готовить..." Критик П. довольно маленького роста. Он спросил, когда мы познакомились, а это было тридцать лет назад: - Ты, наверное, в баскетбол играешь? - А ты, - говорю, - наверное, в кегли? Александр Глезер: - Господа: как вам не стыдно?! Я борюсь с тоталитаризмом, а вы мне про долги напоминаете! В Союзе появилась рок-группа "Динозавры". А нашу "Свободу" продолжают глушить. (Запись сделана до 89-го года). Есть идея - глушить нас с помощью все тех же "Динозавров". Как говорится, волки сыты и овцы целы. Что будет, если на радио "Либерти" придут советские войска? Я думаю, все останется на своих местах. Где они возьмут такое количество новых халтурщиков? Сколько на это потребуется времени и денег? Наш сын Коля в детстве очень любил играть бабушкиной челюстью. Челюсть была изготовлена американским врачом не по мерке. Мать ее забраковала. Пошла к отечественному дантисту Сене. Тот изготовил ей новую челюсть. А старую мать подарила внуку. Она стала Колиной любимой игрушкой. Иногда я просыпался ночью от ужасной боли. Оказывалось, наш сынок забыл любимую игрушку в моей кровати. Мы купили дом в горах, недалеко от Янгсвилла. То есть в довольно глухой американской провинции. Кругом холмы, луга, озера.. Зайцы и олени дорогу перебегают. В общем, глушь. Еду я как-то с женой в машине. Она вдруг говорит: - Как странно! Ни одного чистильщика сапог! Моя жена Лена - крупный специалист по унынию. Арьев: "...Ночь, Техас, пустыня внемлет Богу..." Оден говорил: - Белые стихи? Это как играть в теннис без сетки. Как-то беседовал Оден с Яновским, врачом и писателем. Яновский сказал: - Я увольняюсь из клиники. После легализации абортов мне там нечего делать. Я убежденный противник абортов. Я не могу работать в клинике, где совершаются убийства. Оден виновато произнес: - I could.(Я бы мог). К нам зашел музыковед Аркадий Штейн. У моей жены сидели две приятельницы. Штейну захотелось быть любезным. - Леночка, - сказал он, - ты чудно выглядишь. Тем более - на фоне остальных. Парамонов говорил о музыковеде Штейне: - Вот, смотри. Гениальность, казалось бы, такая яркая вещь, а распознается не сразу. Убожество же из человека так и прет. Алексей Лосев приехал в Дартмут. Стал преподавать в университете. Местные русские захотели встретиться с ним. Уговорили его прочесть им лекцию. Однако кто-то из новых знакомых предупредил Лосева: - Тут есть один антисемит из первой эмиграции. Человек он невоздержанный и грубоватый. Старайтесь не давать ему повода для хамства. Не сосредоточивайтесь целиком на еврейской теме. Началась лекция. Лосев говорил об Америке. О свободе. О своих американских впечатлениях. Про евреев - ни звука. В конце он сказал: - Мы с женой купили дом. Сначала в этом доме было как-то неуютно. И вдруг не территории стал появляться зайчик. Он вспрыгивал на крыльцо. Бегал под окнами. Брал оставленную для него морковку... Вдруг из последнего ряда донесся звонкий от сарказма голос: - Что же было потом с этим зайчиком? Небось подстрелили и съели?! Когда "Новый американец" окончательно превратился в еврейскую газету, там было запрещено упоминать свинину. Причем даже в материалах на сельскохозяйственные и экономические темы. Рекомендовалось заменять ее фаршированной щукой. Меттер говорил презираемой им сотруднице: - Я тебя выгоню и даже не получу удовольствия. Дело происходило в газете "Новый американец". Рубин и Меттер страшно враждовали. Рубин обвинял Меттера в профнепригодности. (Не без основания). Я пытался быть миротворцем. Я внушал Рубину: - Женя! Необходим компромисс. То есть система взаимных уступок ради общего дела. Рубин отвечал: - Я знаю, что такое компромисс. Мой компромисс таков. Меттер приползает на коленях из Джерси-Сити. Моет в редакции полы. Выносит мусор. Бегает за кофе. Тогда я его, может быть, и прощу. Меттер называл Орлова: "Толпа из одного человека". У Бори Меттера в доме - полный комплект электронного оборудования. Явно не хватает электрического стула. Орлова я, как говорится, раскусил. В Меттере же - разочаровался. Это совершенно разные вещи. В "Капмтанской дочке" не без сочувствия изображен Пугачев. Все равно, как если бы сейчас положительно обрисовали Берию. Это и есть - "милость к падшим". Дело было лет пятнадцать назад. Судили некоего Лернера. Того самого Лернера, который в 69 году был знаменитым активистом расправы над Бродским. Судили его за что-то позорное. Кажется, за подделку орденских документов. И вот объявлен приговор - четыре года. И тогда произошло следующее. В зале присутствовал искусствовед Герасимов. Это был человек, пишущий стихи лишь в минуты абсолютной душевной гармонии. То есть очень редко. Услышав приговор, он встал. Сосредоточился. Затем отчетливо и громко выкрикнул: "Бродский в Мичигане, Лернер в Магадане!" Двадцать пять лет назад вышел сборник Галчинского. Четыре стихотворения в нем перевел Иосиф Бродский. Раздобыл я эту книжку. Встретил Бродского. Попросил его сделать автограф. Иосиф вынул ручку и задумался. Потом он без напряжения сочинил экспромт: "Двести восемь польских строчек Дарит Сержу переводчик". Я был польщен. На моих глазах было создано короткое изящное стихотворение. Захожу вечером к Найману. Показываю книжечку и надпись. Найман достает свой экземпляр. На первой странице читаю: "Двести восемь польских строчек Дарит Толе переводчик". У Евгения Рейна, в свою очередь, был экземпляр с надписью: "Двести восемь польских строчек Дарит Жене переводчик". Все равно он гений. Помню, Иосиф Бродский высказывался следующим образом: - Ирония есть нисходящая метафора. Я удивился: - Что значит нисходящая метафора? - Объясняю, - сказал Иосиф, - вот послушайте. "Ее глаза как бирюза" - это восходящая метафора. А "ее глаза как тормоза" - это нисходящая метафора. Бродский перенес тяжелую операцию на сердце. Я навестил его в госпитале. Должен сказать, что Бродский меня и в нормальной обстановке подавляет. А тут я совсем растерялся. Лежит Иосиф - бледный, чуть живой. Кругом аппаратура, провода и циферблаты. И вот я произнес что-то совсем неуместное: - Вы тут болеете, и зря. А Евтушенко между тем выступает против колхозов... Действительно, что-то подобное имело место. Выступление Евтушенко на московском писательском съезде было довольно решительным. Вот я и сказал: - Евтушенко выступил против колхозов... Бродский еле слышно ответил: - Если он против, я - за. Разница между Кушнером и Бродским есть разница между печалью и тоской, страхом и ужасом. Печаль и страх - реакция на время. Тоска и ужас - реакция на вечность. Печаль и страх обращены вниз. Тоска и ужас - к небу. Иосиф Бродский говорил мне: - Вкус бывает только у портных. Конечно, Бродским восхищаются на Западе. Конечно, Евтушенко вызывает недовольство, а Бродский - зависть и любовь. Однако недовольство Евтушенко гораздо значительнее по размерам, чем восхищение Бродским. Может, дело в том, что негативные эмоции принципиально сильнее?.. Когда горбачевская оттепель приобрела довольно-таки явные формы, Бродский сказал: - Знаете, в чем тут опасность? Опасность в том, что Рейн может передумать жениться на итальянке. Бродский говорил, что любит метафизику и сплетни. И добавлял: "Что в принципе одно и то же". Врачи запретили Бродскому курить. Это его очень тяготило. Он говорил: - Выпить утром чашку кофе и не закурить?! Тогда и просыпаться незачем! Шмаков говорил о Бродском: - Мало того, что он гений. Он еще и весьма способный человек. - Способный? Например, к чему? - Да ко всему. К языкам, к автовождению, к спорту. Иосиф Бродский любил повторять: - Жизнь коротка и печальна. Ты заметил чем она вообще кончается? Бродский обратился ко мне с довольно неожиданной просьбой: - Зайдите в свою библиотеку на радио "Либерти". Сделайте копии оглавлений всех номеров журнала "Юность" за последние десять лет. Пришлите мне. Я это дело посмотрю и выберу, что там есть хорошего. И вы опять мне сделаете копии. Я вошел в библиотеку. Взял сто двадцать (120!) номеров журнала"Юность". Скопировал все оглавления. Отослал все это Бродскому первым классом. Жду. Проходит неделя. Вторая. Звоню ему: - Бандероль мою получили? - Ах да, получил. - Ну и что же там интересного? - Ничего. Иосиф Бродский (на книге стихов, подаренной Михаилу Барышникову): Пусть я - Аид, а он - всего лишь - гой, И профиль у него совсем другой, И все же я не сделаю рукой Того, что может сделать он ногой!" О Бродском: "Он не первый. Он, к сожалению, единственный". У Бродского есть дружеский шарж на меня. По-моему чудный рисунок. Я показал его своему американцу. Он сказал: - У тебя нос другой. - Значит надо, говорю, сделать пластическую операцию. Помню, раздобыл я книгу Бродского, 64 года. Уплатил как за библиографическую редкость приличные деньги. Долларов, если не ошибаюсь, пятьдесят. Сообщил об этом Иосифу. Слышу: - А у меня такого сборника нет. Я говорю: - Хотите, подарю вам? Иосиф удивился: - Что же я с ним буду делать? Читать?! Бродский: - Долго я не верил, что по-английски можно сказать глупость. Бродский о книге Ефремова: - Как он решился перейти со второго абзаца на третий?! Бахчаняна упрекали в формализме. Бахчанян оправдывался: - А что если я на содержании у художественной формы?! Реклама фирмы "Мейсис". Предложение Бахчаняна: "Светит Мейсис, светит ясный!.." Заговорили мы в одной эмигрантской компании про наших детей. Кто-то сказал: - Наши дети становятся американцами. Они не читают по-русски. Это ужасно. Они не читают Достоевского. Как они смогут жить без Достоевского? На что художник Бахчанян заметил: - Пушкин жил, и ничего. Бахчанян: "Гласность вопиющего в пустыне". Как-то раз я сказал Бахчаняну: - У меня есть повесть "Компромисс". Хочу написать продолжение. Только заглавие все еще не придумал. Бахчанян подсказал: - "Компромиссис". Бахчанян предложил название для юмористического раздела в газете: "Архипелаг Гуд Лак!" Шел разговор о голливудских стандартах. Вагрич Бахчанян успокаивал Игоря Гениса: - Да что ты нервничаешь?! У тебя хороший женский рост. Бахчанян пришел на радио "Свобода". Тогда еще работали глушилки. Бахчанян предложил: - Все это можно делать заранее. Сразу же записывать на пленку текст и рев. Представляете какая экономия народных денег! Бахчанян говорил, узнав, что я - на диете: - Довлатов худеет, не щадя живота своего. Бахчанян говорил мне: - Ты - еврей армянского разлива. Была такая нашумевшая история. Эмигрант купил пятиэтажный дом. Дал объявление, что сдаются квартиры. Желающих не оказалось. В результате хозяин застраховал этот дом и поджег. Бахчанян по этому случаю выразился: "Когда дом не сдается, его уничтожают!" Владимир Яковлев - один из самых талантливых московских художников. Бахчанян утверждает, что самый талантливый. Кстати, до определенного времени Бахчанян считал Яковлева абсолютно здоровым. Однажды Бахчанян сказал ему: - Давайте я запишу номер вашего телефона: - Записывайте. Один, два, три... - Дальше. - Четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять... И Яковлев сосчитал до пятидесяти. - Достаточно, - прервал его Бахчанян, - созвонимся. Как-то раз я спросил Бахчаняна: - Ты армянин? - Армянин. - На сто процентов? - Даже на сто пятьдесят. - Как это? - Мачеха у нас была армянка... Вайль и Генис ехали сабвеем. Проезжали опасный, чудовищный Гарлем. Оба были сильно выпившие. На полу стояла бутылка виски. Генис курил. Вайль огляделся и говорит: - Сашка, обрати внимание! Мы здесь страшнее всех! Козловский - это непризнанный Генис. Генис написал передачу для радио "Либерти". Там было много научных слов - "аллюзия", "цезура", "консеквентный"... Редактор Генису сказал: - Такие передачи и глушить не обязательно. Все равно их понимают лишь доценты МГУ. Кто-то сказал в редакции Генису: - Нехорошо, если Шарымова поедет в типографию одна. Да еще вечером. На что красивый, плотный Генис мне ответил: - Но мы-то с Петькой ездим и всегда одни. Наш босс пришел в редакцию и говорит: - Вы расходуете уйму фотобумаги. Она дорогая. Можно делать фото на обычном картоне? Генис изумился: - Как? - Очень просто. - Но ведь там специальные химические процессы! Эмульсионный слой и так далее... Босс говорит: - Ну хорошо, попробовать-то можно? Как-то Сашу Гениса обсчитали в бухгалтерии русскоязычной нью-йоркской газеты. Долларов на пятнадцать. Генис пошел выяснять недоразумение. Обратился к главному редактору. Тот укоризненно произнес: - Ну что для вас пятнадцать долларов?.. А для нашей корпорации это солидные деньги. Генис от потрясения извинился. Генис и злодейство - две вещи несовместимые! Загадочный религиозный деятель Лемкус говорил: - Вы, Сергей, постоянно шутите надо мной. Высмеиваете мою религиозную и общественную деятельность. А вот незнакомые люди полностью мне доверяют. Загадочный религиозный деятель Лемкус был еще и писателем. Как-то он написал: "Розовый утренний закат напоминал грудь молоденькой девушки". Говорю ему: - Гриша, опомнись. Какой же закат по утрам?! - Разве это важно? - откликнулся Лемкус. Лемкус написал: "Вдоль дороги росли кусты барышника..." И еще: "Он нахлобучил изящное соломенное канапе..." У того же Лемкуса в одной заметке было сказано: "Как замечательно говорил Иисус Христос - возлюби ближнего своего!" Похвалил талантливого автора. Знакомый режиссер поставил спектакль в Нью-Йорке. Если не ошибаюсь, "Сирано де Бержерак". Очень гордился своим достижением. Я спросил Изю Шапиро: - Ты видел спектакль? Много было народу? Изя ответил: - Сначала было мало. Пришли мы с женой, стало вдвое больше. Изя Шапиро часто ездил в командировки по Америке. Оказавшись в незнакомом городе, первым делом искал телефонную книгу. Узнавал, сколько людей по фамилии Шапиро живет в этом городе. Если таковых было много, город Изе нравился. Если мало, Изю охватывала тревога. В одном техасском городке, представляясь хозяину фирмы, Изя Шапиро сказал: - Я - Израиль Шапиро! - Что это значит? - удивился хозяин. Братьев Шапиро пригласили на ужин ветхозаветные армянские соседи. Все было очень чинно. Разговоры по большей части шли о величии армянской нации. О драматической истории армянского народа. Наконец хозяйка спросила: - Не желаете ли по чашечке кофе? Соломон Шапиро, желая быть изысканным, уточнил: - Кофе по-турецки? У хозяев вытянулись физиономии. Изя Шапиро сказал про мою жену, возившуюся на кухне: "И все-таки она вертится!..." Звонит приятель Изе Шапиро: - Слушай! У меня родился сын.Придумай имя - скромное, короткое, распространенное и запоминающееся. Изя посоветовал: - Назови его - Рекс. Нью-Йорк. Магазин западногерманского кухонного и бытового оборудования. Продавщица с заметным немецким акцентом говорит моему другу Изе Шапиро: - Рекомендую вот эти "гэс овенс" (газовые печки). В Мюнхене производятся отличные газовые печи. - Знаю, слышал, - с невеселой улыбкой отозвался Изя Шапиро. Мать говорила про величественного и одновременно беззащитного Леву Халифа: "Даже не верится, что еврей". Лев Халиф - помесь тореадора с быком. Одна знакомая поехала на дачу к Вознесенским. Было это в середине зимы. Жена Вознесенского, Зоя, встретила ее очень радушно. Хозяин не появился. - Где же Андрей? - Сидит в чулане. В дубленке на голое тело. - С чего это вдруг? - Из чулана вид хороший на дорогу. А к нам должны приехать западные журналисты. Андрюша и решил: как появится машина - дубленку в сторону! Выбежит на задний двор и будет обсыпаться снегом. Журналисты увидят - русский медведь купается в снегу. Колоритно и впечатляюще! Андрюша их заметит, смутится. Затем, прикрывая срам, убежит. А статьи в западных газетах будут начинаться так: "Гениального русского поэта мы застали купающимся в снегу..." Может, они даже сфотографируют его. Представляешь - бежит Андрюша с голым задом, а кругом российские снега. Какой-то американский литературный клуб пригласил Андрея Вознесенского. Тот читал стихи. Затем говорил о перестройке. Предваряя чуть ли не каждое стихотворение, указывал: "Тут упоминается мой друг Аллен Гинсберг, который присутствует в этом зале!" Или: "Тут упоминается Артур Миллер, который здесь присутствует!" Или: "Тут упоминается Норман Мейлер, который сидит в задних рядах!" Кончились стихи. Начался серьезный политический разговор. Вознесенский предложил - спрашивайте. Задавайте вопросы. Все молчат. Вопросов не задают. Тот снова предлагает - задавайте вопросы. Тишина. Наконец поднимается бледный американский юноша. Вознесенский с готовностью к нему поворачивается: - Прошу вас. Задавайте любые, самые острые вопросы. Я вам отвечу честно, смело и подробно. Юноша поправил очки и тихо спросил: - Простите, где именно сидит Норман Мейлер? Приехал из Германии Войнович. Поселился в гостинице на Бродвее. Понадобилось ему сделать копии. Зашли они с женой в специальную контору. Протянули копировщику несколько страниц. Тот спрашивает: - Ван оф ич? (Каждую по одной?) Войнович говорит жене: - Ирка, ты слышала? Он спросил: "Войнович?" Он меня узнал! Ты представляешь? Вот она популярность! Молодой Андрей Седых употребил в газетной корреспонденции такой оборот: "...Из храма вынесли огромный ПОРТРЕТ богородицы..." Андрей Седых при встрече интересовался: - Скажите, как поживает ваша жена? Она всегда такая бледная. Мы все за нее так переживаем. Как она? Я отвечал: - С тех пор, как вы ее уволили, она живет нормально. Заболел старый писатель Родион Березов. Перенес тяжелую операцию. В русскоязычной газете появилось сообщение на эту тему. Заметка называлась: "Состояние Родиона Березова". Там же появилась информация: "Случай на углу Бродвея и Четырнадцатой. Шестилетняя девочка, ехавшая на велосипеде СВАЛИЛАСЬ под мчавшийся автобус..." В заметке чувствуется некоторое удовлетворение. В той же газете: "На юге Франции разбился пассажирский самолет. К СЧАСТЬЮ, из трехсот человек, летевших этим рейсом, погибло двенадцать!" Рекламное объявление там же: "За небольшие деньги имеете самое лучшее: аборт, противозачаточные таблетки, установление внематочной беременности!" Траурное извещение: "ПРЕЖДЕВРЕМЕННАЯ кончина Гарри Либмана". Знаменитый артист Борис Сичкин жил в русской гостинице "Пайн" около Монтиселло. Как-то мы встретились на берегу озера. Я сказал: - Мы с женой хотели бы к вам заехать. - Отлично. Когда? - Сегодня вечером. Только как мы вас найдем? - Что значит - как вы меня найдете? В чем проблема? - Да ведь отель, - говорю, - большой. Сичкин еще больше поразился: - Это как прийти в Мавзолей и спросить: "Где здесь находится Владимир Ильич Ленин?" Сичкин попал в автомобильную катастрофу. Оказался в госпитале. Там его навестил сын Эмиль. И вот они стали прощаться. Эмиль наклонился, чтобы поцеловать отца. Боря ощутил легкий запах спиртного. Он сказал: - Эмиль, ты выпил. Я расстраиваюсь, когда ты пьешь. Сын начал оправдываться: - Папа, я выпил один бокал шампанского. Боря тихим голосом спросил: - Что же ты праздновал, сынок? Едем как-то в машине: Сичкин, Фима Берзон, жена Берзона - Алиса и я. Берзон - лопоухий, маленький и злобный. Алиса говорит Сичкину: - Ответьте мне, Боря, как это женщины соглашаются работать в публичных домах? Обслуживают всех без разбора. Ведь это так негигиенично! И никакого удовольствия. Сичкин перебил ее: - Думаешь они так уж стараются? Всем отдаются с душой? Ну, первый клиент еще, может быть, туда-сюда. А остальные у них там идут, как Фима Берзон! Лет тридцать назад Евтушенко приехал в Америку. Поселился в гостинице. Сидит раз в холле, ждет кого-то. Видит, к дверям направляется очень знакомый старик: борода, измятые штаны, армейская рубашка. Несколько секунд Евтушенко был в шоку. Затем он понял, что это Хемингуэй. Кинулся за ним. Но Хемингуэй успел сесть в поджидавшее его такси. - Какая досада, - сказал Евтушенко швейцару, - ведь это был Хемингуэй! А я не сразу узнал его! Швейцар ответил деликатно: - Не расстраивайтесь. Мистер Хемингуэй тоже не сразу узнал вас. Рассказывают, что на каком-то собрании, перед отъездом за границу, Евтушенко возмущался: - Меня будут спрашивать о деле Буковского. Снова мне отдуваться? Снова говно хлебать?! Юнна Мориц посоветовала из зала: - Раз в жизни объяви голодовку... Юнна Мориц в Грузии. Заказывает стакан вина. Там плавают мухи. Юнна жалуется торговцу-грузину. Грузин восклицает: - Где мухи - там жизнь! Алешковский рассказывал: - Эмигрант Фалькович вывез из России огромное количество сувениров. А вот обычной посуды не захватил. В результате семейство Фальковичей долго ело куриный бульон из палехских шкатулок. Алешковский уверял: - В Москве репетируется балет, где среди действующих лиц есть Крупская. Перед балериной, исполняющей эту роль, стоит нелегкая хореографическая задача. А именно, средствами пластики выразить базедову болезнь. Томас Венцлова договаривался о своей университетской лекции. За одну я беру триста долларов. За вторую - двести пятьдесят. За третью - сто. Но эту, третью я вам не рекомендую. В Нью-Йорке гостил поэт Соснора. Помнится, я, критикуя Америку, сказал ему: - Здесь полно еды, одежды, развлечений и - никаких мыслей! Соснора ответил: - А в России, наоборот, сплошные мысли. Про еду, про одежду и про развлечения. Оказался в больнице. Диагноз - цирроз печени. Правда, в начальной стадии. Хотя она же, вроде бы, и конечная. После этого мои собутыльники по радио "Либерти" запели: "Цирроз-воевода дозором Обходит владенья свои..." Сцена в больнице. Меня везут на процедуру. На груди у меня лежит том Достоевского. Мне только что принесла его Нина Аловерт. Врач-американец спрашивает: - Что это за книга? - Достоевский. - "Идиот"? - Нет, "Подросток". - Таков обычай? - интересуется врач. - Да, - говорю, - таков обычай. Русские писатели умирают с томом Достоевского на груди. Американец спрашивает: - Ноу Байбл? (Не Библия?) - Нет, - говорю, - именно том Достоевского. Американец посмотрел на меня с интересом. Когда выяснилось, что опухоль моя - не злокачественная, Лена сказала: "Рак пятится назад..." Вышел я из больницы. Вроде бы поправился. Но врачи запретили мне пить и курить. А настоятельно рекомендовали ограничивать себя в пище. Я пожаловался на все это одному знакомому. В конце и говорю: - Что мне в жизни еще остается? Только книжки читать?! Знакомый отвечает: - Ну, это пока зрение хорошее... Диссидентский романс: "В оппозицию девушка провожала бойца..." Волков начинал как скрипач. Даже возглавил струнный квартет. Как-то обратился в Союз писателей: - Мы хотели бы выступить перед Ахматовой. Как это сделать? Чиновники удивились: - Почему же именно Ахматова? Есть более уважаемые писатели - Мирошниченко, Саянов, Кетлинская... Волков решил действовать самостоятельно. Поехал с товарищами к Ахматовой на дачу. Исполнил новый квартет Шостаковича. Ахматова выслушала и сказала: - Я боялась только, что это когда-нибудь закончится... Прошло несколько месяцев. Ахматова выехала на Запад. Получила в Англии докторат. Встречалась с местной интеллигенцией. Англичане задавали ей разные вопросы - литература, живопись, музыка. Ахматова сказала: - Недавно я слушала потрясающий опус Шостаковича. Ко мне на дачу специально приезжал инструментальный ансамбль. Ангичане поразились: - Неужели в России так уважают писателей? Ахматова подумала и говорит: - В общем, да... Миша Юпп сказал издателю Поляку: - У меня есть неизвестная фотография Ахматовой. Поляк заволновался: - Что за фотография? - Я же сказал - фото Ахматовой. - Какого года? - Что - какого года? - Какого года фотография? - Ну, семьдесят четвертого. А может, семьдесят шестого. Я не помню. - Задолго до этого она умерла. - Ну и что? - спросил Юпп. - Так что же запечатлено на этой фотографии? - Там запечатлен я, - сказал Юпп, - там запечатлен я на могиле Ахматовой в Комарове. Миша Юпп говорил своему приятелю: - Ко мне довольно часто являются за пожертвованиями. Но выход есть. В этих случаях я перехожу на ломаный английский. Приятель заметил: - Так уж не старайся. Гриша Поляк был в гостях. Довольно много ел. Какая-то женщина стала говорить ему: - Как вам не стыдно! Вы толстый! Вам надо прекратить есть жирное, мучное и сладкое. В особенности сладкое. Гриша ответил: - Я, в принципе, сладкого не ем. Только с чаем. Блюмин рассказывал, как старая эмигрантка жаловалась мужу: - Где моя былая грация? Где моя былая грация? Муж отвечал: - Сушится, Фенечка, сушится. К нам зачастили советские гости. Иногда - не очень близкие знакомые. В том числе и малосимпатичные. Все это стало мне надоедать. Мама бодро посоветовала: - Объясни им - мать при смерти. Лена возражала: - В этом случае они тем более заедут - попрощаться. Эмигрантка в Форрест-Хиллсе: - Лелик, если мама говорит "ноу", то это значит - "ноу"! В Ленинград приехала делегация американских конгрессменов. Встречал их первый секретарь Ленинградского обкома Толстиков. Тут же состоялась беседа. Один из конгрессменов среди прочего заинтересовался: - Каковы показатели смертности в Ленинграде? Толстиков уверенно и коротко ответил: - В Ленинграде нет смертности! Беседовал я с одним эмигрантом. Он говорил среди прочего: - Если б вы знали, как я люблю телячий студень! И шашлыки на ребрышках! И кремовые пирожные! И харчо! - Почему же, - спрашиваю, - вы такой худой? - Так ведь я кушаю. Но и меня кушают! Самый короткий рассказ: "Стройная шатенка в кофточке от "Гучи" заявила полной блондинке в кофточке от "Лорда Тейлора": - Надька, сука ты позорная!" Зашла к нашей матери приятельница. Стала жаловаться на Америку. Американцы, мол, холодные, черствые, невнимательные, глупые... Мать ей говорит: - Но у тебя же все хорошо. Ты сыта, одета, более-менее здорова. Ты даже английский язык умудрилась выучить. А гостья отвечает: - Еще бы! С волками жить... Произошло это в грузинском ресторане. Скончался у молоденькой официантки дед. Хозяин отпустил ее на похороны. Час официантки нет, два, три. Хозяин ресторана нервничает - куда, мол, она могла подевалась?! Некому, понимаешь, работать... Наконец официантка вернулась. Хозяин ей сердито говорит: - Где ты пропадала, слушай? Та ему в ответ: - Да ты же знаешь, Гоги, я была на похоронах. Это же целый ритуал, и все требует времени. Хозяин еще больше рассердился: - Что я, похороны не знаю?! Зашел, поздравил и ушел! Моя жена училась водить автомобиль. Приобрела минимум технических знаний. Усвоила некоторое количество терминов. И особенно ей полюбился термин "вил элайнмент" (выравнивание колес, центровка). Она с удовольствием произносила: - Надо бы сделать вил элайнмент... Вил элайнмент - это главное... Как-то раз мы вспомнили одного человека. Я сказал: - У него бельмо на глазу. Моя жена возразила: - Это не бельмо. Это что-то другое. Короче, ему надо сделать вил элайнмент. Бахчанян сообщил мне новость: - Лимонов перерезал себе вены электрической бритвой! Сложное в литературе доступнее простого. Романс диетолога: "И всюду сласти роковые, И от жиров защиты нет..." Романс охранника: "В бананово-лимонном Сыктывкаре..." Серманы были в Пушкинском театре. Показывали "Бег" с Черкасовым. Руфь Александровна страшно переживала. Особенно ее потряс Черкасов в роли генерала Хлудова. Она говорила мужу: - Что с ним будет? Что с ним будет? Илья Захарович ответил: - А что с ним будет? Дадут очередную сталинскую премию. Сорок девятый год. Серман ожидает приговора. Беседует в камере с проворовавшимся евреем. Спрашивает его: - Зачем вы столько крали? Есть ли смысл? Еврей отвечает: - Лучше умереть от страха, чем от голода! Томашевский и Серман гуляли в Крыму. Томашевский рассказывал: - В тридцатые годы здесь была кипарисовая аллея. Приехал Сталин. Охрана решила, что за кипарисами могут спрятаться диверсанты. Кипарисовую аллею вырубили. Начали сажать эвкалиптовые деревья. К сожалению, они не прижились... - И что же в результате? Томашевский ответил: - Начали сажать агрономов... У Аксенова заболели почки. Саша Перуанский рассказывал: - Я решил позвонить Васе. Подошла Майя. Я начал очень деликатно: "Вася еще подходит к телефону?" Подошел Вася. Я говорю ему: "Не падай духом, старик. У меня был рак почки. Доктор сказал, что года не протяну. В результате почку мне удалили. Я стал импотентом. Но прожил уже четыре года..." Перуанский закончил: - Вася так приободрился! У советского композитора Покрасса был родственник - американский композитор Темкин. Покрасс сочинял кавалерийские марши. Темкин - музыку к голливудским фильмам. Известно, что Сталин очень любил кино. И вот был однажды кремлевский прием. И Сталин обратился к Дмитрию Покрассу: - Правда, что ваш брат за границей? Покрасс испугался, но честно ответил: - Правда. - Это он сочинил песенки к "Трем мушкетерам"? - Он. - Значит, это его песня - "Вар-вар-вар-вара..."? - Его. Сталин подумал и говорит: - Лучше бы он жил здесь. А вы - там. Стихи такие четкие и хорошо зарифмованные, как румынские стихи. Блок отличался крайней необщительностью. Достаточно сказать, что его ближайший друг носил фамилию - Иванов. Меркантилизм - это замаскированная бездарность. Я, мол, пишу ради денег, халтурю и так далее. В действительности халтуры не существует. Существует, увы, наше творческое бессилие. Один эмигрант вывез из Союза прах нелюбимой тещи. Объяснил это своим принципиальным антибольшевизмом. Прямо так и выразился: - Чтобы не досталась большевикам! Все интересуются, что там будет после смерти? После смерти начинается - история.