, пятясь, поднялся по лестнице, держа два обреза под мышкой и сжимая третий в руке. Уолли выскочил из машины. - Пристрели его! - крикнул он. - Он знает меня. Гангстер обернулся и увидел Уолли, который стоял на тротуаре и указывал на Бауера. - Ты что, не видишь, он все расскажет! - крикнул Уолли. Гангстер быстро шагнул к автомобилю, и когда он поравнялся с Уолли, тот выхватил у него из под мышки обрез и сбежал по лестнице. Глухие низкие стоны вырывались из открытого рта Бауера. Уолли приставил ему дуло обреза к уху, зажмурился, нажал на спуск и разнес Бауеру голову. Отдачей Уолли слегка отбросило назад. Он открыл глаза и увидел, как то, что осталось от Бауера, запрыгало вниз, словно хлопая хвостом по ступенькам. Уолли бросился вверх по лестнице и вскочил на подножку уже трогавшейся машины. Нагнув голову, он рванулся в открытую дверцу и упал ничком на переднее сиденье. Автомобиль, набирая скорость, огибал угол. Уолли долго лежал, вцепившись в обивку сиденья и, наконец, медленно подобрал ноги, приподнялся, захлопнул за собой дверцу и сел. Его мутило. Он ни о чем не думал, ничего не видел, кроме улиц, которые неслись ему навстречу в ветровом стекле. Потом внезапно вспомнил о записной книжке Бауера, в которой был номер телефона Фикко. Такой пустяк! Может быть, книжка лежала у Бауера в кармане. Может, он не вырвал страницы, как ему было сказано. Может, он забыл ее вырвать или не захотел, и страница осталась в книжке, и полиция ее найдет. Такой пустяк! Ведь все шло гладко, и вдруг такой пустяк! Все остальное сошло превосходно. Бауер ни слова не сказал о Лео, когда звонил по телефону. Дело было сделано в ресторане - не в конторе у Лео и не на дому. У Фикко не было никаких оснований предполагать, что Уолли знает о том, что лотерейщик, которого они захватили, не кто иной, как брат Джо-Фазана Минча. Уолли знал, что Фикко не хочет трогать Лео, но почему - ему не было сказано. Уолли думал, что Фикко боится связываться с Лео, потому что тот крупный делец. Ну что ж, а вот мальчишка Уолли не побоялся. Мальчишка Уолли заполучил его, и это - большое, настоящее дело, и он уже не будет у них на побегушках. Он сам будет теперь важной птицей. Если бы только не этот пустяк, не этот глупый пустяк, будь он проклят! Розовощекий сидел на заднем сиденье, поставив ноги на Лео: другого места не было. - Знаешь что, - сказал он, обращаясь к Уолли, - ты просто полоумный идиот. - Нет! - воскликнул Уолли. - Ты сам видел, что с ним было. Он бы рассказал все, о чем бы его ни спросили. - Ты просто помешан на мокром деле, вот что, - сказал розовощекий. Слова "мокрое дело" доконали Уолли. Он почувствовал, как желудок у него выворачивается наизнанку, и, припав к окну, далеко высунул свое красивое, зеленовато-бледное лицо. Женщина за столиком в "Румынском подвале" при звуке выстрела упала в обморок. Полисмен вышел из телефонной будки и, не спеша, боязливо, направился выполнять свой долг. Официант стоял неподвижно, отвернувшись от того, что лежало в дверях. Он боялся пошевельнуться. Подросток-кассир еще крепче прижался к полу за своей конторкой. - Жаль, что ты заодно не прострелил голову и себе, - сказал розовощекий. - Все равно тебе от нее никакой пользы нет. Уолли в изнеможении откинулся на спинку сиденья. - Нет, - сказал он. - Он бы нам наделал хлопот. - Каких хлопот? В суд бы нас потянули? Кто? Синдикат не посмел бы довести дело до суда. Нам нечего было бояться. Против нас не было ничего, понимаешь ты это, кретин, недоносок несчастный, - ничего, пока ты сам, своими руками не создал против нас дело. Когда полиция обыскала труп Бауера, в кармане у него нашли записную книжку. Но листок с телефоном Фикко был вырван. Бауер был человек пунктуальный. Он постарался сделать все в точности так, как ему было указано, чтобы в случае неудачи его ни в чем нельзя было обвинить. 7 В тот же вечер, в четверг, Уилок снова встретился с Дорис и, проводив ее домой, зашел в кафе выпить чашку кофе и по дороге купил утренний выпуск бульварной газетки. Обычно он не читал бульварных газет, но иной раз проглядывал их - когда чувствовал себя очень усталым. В отделе сплетен он нашел несколько строк о самом себе под следующим заголовком: "Судейский крючок попался на удочку". Заметка гласила: "Ай-яй! Ну и дела! Вчера под утро в одном из ночных ресторанов некий адвокат, бродвейский пижон, выложил на столик перед хористочкой пачку тысячедолларовых банкнот. С добрым утром, мадам? Но не тут-то было! Красотка прострекотала: "Ах, нет-нет!", и наш законник чуть не окочурился от изумления (или виски?)". Уилок рассмеялся. Однако заметка отбила у него вкус к газете. Правда, он купил ее с намерением почитать сплетни такого сорта, но только не о себе самом. Он отдал газету соседу и принялся за кофе, продолжая думать о заметке. Он решил, что репортер, видимо, выудил все это у официанта. Эта мысль неприятно взволновала его. Он никогда прежде не задумывался над тем, что официанты ночных ресторанов знают, кто он и чем занимается. В кафе вошел газетчик с пачкой свежих газет, и Уилок купил вечерний выпуск солидной консервативной газеты. Взглянув мимоходом на заголовки, он развернул газету, однако ему показалось, что перед ним промелькнуло имя Минча. Но он слишком быстро просмотрел первую страницу, чтобы вовремя остановиться. Он перелистал газету с конца, но ничего не мог найти. Он не помнил, в каком столбце видел это имя и было ли оно в заголовке или в тексте. Быстро пробежав первую страницу глазами, он решил, что ему это просто померещилось, и уже хотел читать дальше, когда его взгляд упал на заголовок: НАПАДЕНИЕ ГАНГСТЕРОВ ПОХИЩЕНИЕ И УБИЙСТВО Заголовок был на одну колонку, примерно на середине страницы. Имя Минча упоминалось в тексте: "...Было найдено пальто, принадлежавшее, как выяснилось, похищенному. В одном из карманов полиция нашла автомобильное свидетельство, выданное на имя Лео Минча, проживающего в Бронксе, на Ист-проспект-бульвар, N_96-402. Некто Лео Минч, который проживал по этому адресу и местопребывание которого в данный момент не установлено, подвергался однажды аресту по обвинению в соучастии в бутлегерстве вместе с Беном Тэккером, знаменитым гангстером, весьма могущественным в свое время, когда он выступал под кличкой "Пивного Барона". Полиция заявляет, что, покончив с бутлегерством, Минч держал в Гарлеме нелегальное лотерейное предприятие. Брат Минча "Джо-Фазан", прозванный так за экстравагантную манеру одеваться, считался тоже членом тэккеровской шайки, но о его деятельности после отмены сухого закона ничего не известно". Далее в заметке говорилось: "...бумаги, найденные в кармане человека, которого застрелили, когда он пытался убежать, дали возможность установить его имя - Фредерик И.Бауер, - но никаких указаний на его местожительство обнаружено не было. Очевидцы происшествия сообщают, что в момент появления гангстеров Бауер ужинал с человеком, который был затем похищен. Бауер поднял крик и сделал попытку спастись бегством. Гангстер, стороживший на тротуаре, выстрелом в голову уложил его на месте. Постовой полисмен Х.Т.Уессел, привлеченный звуком выстрела, бросился на шум, но гангстеры скрылись на автомобиле вместе с похищенным, прежде чем он подоспел на помощь". Уилок взял себя в руки. Он перечитал сообщение несколько раз подряд. Полиция и репортеры газеты, как видно, не были уверены в том, что похищенный действительно Лео Минч, но Уилок в этом не сомневался. Фамилия Бауер казалась ему знакомой, но он никак не мог припомнить, где ее слышал. Человек за соседним столиком читал последний выпуск бульварной газетки. Он держал газету так, что Уилок мог прочесть заголовок на первой странице: ВОЙНА МЕЖДУ ГАНГСТЕРАМИ РАЗГОРАЕТСЯ БЕН ТЭККЕР ИСЧЕЗ ОДИН УБИТ. ОДИН ПОХИЩЕН Эта газета безоговорочно приняла версию о похищении Лео Минча, члена тэккеровской шайки. Редакция послала репортера к Тэккеру на квартиру. Репортер узнал, что Тэккер уехал вместе со своей семьей. Газета, захлебываясь, расписывала подробности преступления, в котором были замешаны такие лица, как Тэккер. Уилок держал чашку обеими руками и не спеша пил кофе. Он понимал: нужно немедленно увидеться с Тэккером и обсудить, что им следует предпринять, но ему хотелось подготовиться к этому разговору. Он старался предугадать, какой план действий изберет Тэккер, - и не мог. Не мог даже решить, чего бы он сам хотел от Тэккера. Остаться в стороне. Вот единственное, что он мог придумать, а сделать это, по-видимому, было невозможно. Что бы они ни предприняли, ничего хорошего их не ждет, а если они ничего не предпримут, тоже будет не лучше. Уилок начал злиться на свою неспособность принять решение. "Я сам должен решать, - говорил он себе. - Я должен решать за себя, я, а не Тэккер". В конце концов, можно бросить лотереи. Никто не заставляет его оставаться в этом деле. Но если он откажется от лотерейного бизнеса, он должен отказаться от Тэккера. А если он откажется от Тэккера, у него не останется ничего. Его адвокатская контора обанкротится в один месяц. Он целиком зависит от Тэккера и тэккеровской шайки. Если же он не отстранится от Тэккера, его имя будут трепать по всем газетам, его расславят как адвоката бандитской шайки, тэккеровского подручного, а если еще в дело ввяжется Холл, который готов утопить любого, тогда, вероятно, Генри К.Уилоку суждено коротать свои дни в тюрьме. Уилок долго обдумывал, как он создаст себе новую клиентуру, как снимет контору поменьше, отпустит своих служащих и начнет все сызнова. Ему не только придется начинать все сызнова и притом в какой-нибудь другой отрасли юриспруденции, но начинать с приклеенным к нему ярлыком: "тэккеровский подручный". Тэккеровский подручный! Как можно давать ему такую нелепую кличку? Ничей он не подручный. Но отодрать от себя этот ярлык теперь уже невозможно. Внезапно Уилок понял, что ему нечего решать - выбора нет. Он слишком глубоко увяз в тэккеровских делах. Если бы даже он захотел, ему все равно не вырваться. Слишком много лотерейщиков знали его как доверенное лицо Тэккера - не просто как тэккеровского адвоката, но как доверенное лицо, облеченное правом говорить: да или нет - оставить ли человека в деле или выбросить вон. Тэккер должен будет решать, что дальше делать, и как Тэккер решит, так оно и будет - и для них обоих, и для всех, кто связан с Тэккером. Итак, что же может решить Тэккер? Что? Драться. Да, конечно, драться. Этого дьявола ничем не проймешь. Никакому головорезу без гроша в кармане его не запугать, никакому карьеристу-адвокатишке его не запугать, сколько бы он на него ни косился, и никакому Уилоку его не остановить, сколько бы он ни вопил, что его имя будут трепать во всех газетах, выволокут все грязное белье на свет. Нет, никому и ничем не запугать это сокровище. "Да какого черта! - подумал Уилок. - Я сам на это напросился. Я, кажется, был совершеннолетним, в здравом уме и твердой памяти, когда ввязался в это дело". Мурашки поползли у него по спине. Воображением юриста он забегал далеко вперед. Будущее отчетливо возникало перед глазами. Вот он стоит в зале суда, и Холл подвергает его перекрестному допросу. "Это вы осуществляли слияние всех лотерейных банков, действуя по указаниям гангстера Тэккера, "Пивного Барона" Тэккера? Вы и гангстер, известный под кличкой Джо-Фазан Минч, и гангстер, по имени Лео Минч, так или не так?" Да, так. "Они считали вас своим, так или не так? Эти гангстеры - "Пивной Барон" и Джо-Фазан - отдавали вам приказания, и вы принимали приказания от этих гангстеров и исполняли то, что эти гангстеры вам приказывали? Так или нет?" Да, сэр, да, сэр, правильно, сэр. "Вы принадлежали к их банде? Да или нет? Вы были гангстером, да или нет? Вы были гангстером наравне с "Пивным Бароном" и Джо-Фазаном и прочими убийцами, наравне с этим Лео и другим отребьем, подонками общества, так или нет? Вы были таким же убийцей, как и они? Так или нет?" Я протестую. А какие имеются основания? Эти обвинения могут быть доказаны только опросом свидетелей. Слабо! Слабо! Сразу видно, что слабо, достаточно взглянуть на лица присяжных. Я прошу занести в протокол мое заявление. После этого он может сделать заявление и доказать юридически, что формально он не принадлежал к банде. Он был их юристом. Слабо! Слабо! Всем известно, как присяжные любят юридические уловки. "Оставив в стороне юридические формальности, вы были гангстером, так или нет? Вместе с "Пивным Бароном" Тэккером, уголовником-рецидивистом, вместе с Джо-Фазаном Минчем, уголовником-рецидивистом, вместе с Лео Минчем, имевшим привод за бутлегерство? Так или не так? Говорите правду. Вы принесли присягу. Вы поклялись на Библии. Вспомните вашу присягу и скажите - разве это неправда?" Уилок выпрямился. Он заставил себя на минуту не думать ни о чем и сидел, уставясь на чашку, которую держал в руке. Внезапно он ощутил тяжесть револьвера, полученного от Джонстона еще утром. Револьвер лежал в боковом кармане пиджака. "Да, - подумал он. - Я - гангстер с револьвером в кармане". Он ждал, что им овладеет страх. Он сам назвал себя так, и это была правда. Ему казалось, что он потеряет голову, вскочит, отшвырнет чашку с кофе, выбежит из ресторана и опрометью бросится по улицам на вокзал. На какой вокзал? На любой. Нет, не на вокзал. На вокзале его, быть может, уже поджидают. На шоссе - ловить машины. Стоять на дороге и, подняв большой палец вверх, выпрашивать, чтобы его вывезли из города в грузовике, в кузове грузовика, и прятаться под мешками при проездах через заставы. Уилок увидел свое бледное, испуганное лицо, выглядывающее из-под мешков, и едва не рассмеялся. Не от кого ему прятаться. Тэккер пока ничего не сделал. Очень может быть, что он даже и не знает ничего о Лео. Уилок вдруг заметил, что не чувствует страха. Он все так же крепко держал чашку с кофе. Поставив ее на стол, он приложил руку к сердцу. Сердце билось часто, но это просто от волнения и, может быть, еще от жалости к Лео. Лео был унылый, раздражительный человек, но чем-то он нравился Уилоку. Генри перевел дух. Ему было жаль Лео, - вот и все, и он был немного взволнован, - вот и все, - оттого, что не мог предугадать, на что решится Тэккер. Вот что Дорис уже успела сделать для Уилока. Она вывела его из душевного кризиса и приостановила начавшийся в нем процесс самопроверки. Уилок застал Тэккера разгуливающим по квартире в носках и нижней сорочке. В воздухе висела густая пелена табачного дыма и пахло виски. В столовой было с десяток пепельниц - все набитые до краев обожженными спичками, пеплом, окурками сигарет и сигар. Вся мебель была засыпана пеплом: пепел сыпался из пепельниц, кучками лежал на полированном дереве. Две пустых и три початых бутылки виски стояли на столе среди целой батареи бутылок из-под содовой; рядом стояло ведерко с водой, в котором плавали кусочки льда. Тэккер, по-видимому, был один. - У вас тут, я вижу, собиралось целое общество, - сказал Генри. - Куча народу. А теперь я ложусь спать, - томно сказал Тэккер. Лицо его осунулось, глаза смыкались. - Это тянется с самого утра, - сказал он. - Сейчас приму ванну, побреюсь и чистенький лягу в постель. Усну как убитый, ручаюсь вам. Уилок улыбнулся. - Это доказывает, что у вас совесть нечиста, - сказал он. - Что именно? - Бритье и ванна. - Неужели? - Тэккер в упор посмотрел на Уилока. - Кто это говорит? - Ученые так говорят, психологи. - Да? Это полезно знать. Ну, что у вас, выкладывайте. Я рад вас видеть, мне нужно вам кое-что сказать, но прежде выкладывайте, с чем вы пришли. Уилок протянул ему газету. Тэккер не взял газеты. - Видел, - сказал он. - Вот с этим я и пришел. - Ну так садитесь. - Тэккер оглядел комнату. - Черт! - сказал он. - Как гостиная в третьеразрядном заведении. Уилок выбрал себе кресло, поглубже уселся в него и закинул ногу за ногу. Он сидел спокойно, удобно развалясь в кресле с таким видом, славно приготовился слушать что-то очень занимательное, но щека у него начала дергаться. Тэккер подошел к столику, стоявшему у стены, и принялся искать чистые стаканы. Чистых не оказалось. Тэккер взял два первых попавшихся, сунул их в ведерко с растаявшим льдом, зачерпнул воды, поболтал ее в стаканах и выплеснул на ковер. Потом налил виски. - Содовой больше нет, - сказал он. Уилок ничего не ответил, и Тэккер сел рядом с ним и протянул ему стакан. Он сидел на краешке стула, наклонившись к Уилоку. - Я скажу вам, чем я занимался целый день, - сказал Тэккер. - Я думал сказать вам завтра, но из-за этого вот, - он указал на газету, - хорошо, что вы пришли сегодня. Из-за этого мне придется поспешить. - Он отхлебнул виски, подержал во рту и пополоскал рот, прежде чем проглотить. - Я столько пил сегодня, что уже потерял вкус, - оказал он. - И никогда еще в жизни я столько не говорил. Начал говорить с семи утра, и во рту у меня еще ни крошки не было, один сэндвич съел за целый день. Сколько сейчас времени? Часа два, три? Уилок молча показал ему свои часы. - Не вижу, - сказал Тэккер. - Я без очков. - Двадцать минут пятого. И кто же вас слушал? - Сейчас скажу. - Я только этого и жду. Тэккер с минуту глядел на него, и Уилок спокойно встретил его взгляд, не опуская глаз, и выдержал его, и в конце концов Тэккер сдался и отвел глаза. - Знаете, - сказал Тэккер, - что-то становится прохладно. - Он встал, отхлебнул еще виски, поставил стакан и потер свои голые до локтя руки. - Сейчас, - сказал он. - Я только что-нибудь накину. - И ушел в спальню. Уилок сидел и ждал. Он не переменил позы. В комнате было тепло, даже душно. Танкеру просто нужен был предлог, чтобы взять что-то из спальни. Что такое собирается он сказать, если ему понадобился револьвер? Уилок спокойно задал себе этот вопрос, но ум его заметался, как кролик, между личными впечатлениями о Танкере и рассказами про Тэккера, и изображением гангстеров в книгах и фильмах. Он обнаружил, что больше склонен верить тому, что видел в фильмах, чем своим наблюдениям над Тэккером, но все же принудил себя остаться на месте. Он сидел, весь напрягшись, глубоко уйдя в кресло, слегка покачивая ногой, закинутой за ногу, и чувствовал, как дрожат у него руки. Дрожь передавалась стакану, и он видел, что стакан тоже слегка дрожит. Тэккер возвратился в пиджаке, надетом поверх нижней сорочки. Револьвер лежал в боковом кармане. - Здесь слишком рано выключают отопление, - сказал он. Уилок улыбнулся, чтобы остановить тик. Улыбка заставила его лукаво склонить голову набок, а лукаво склонив голову, он неожиданно для самого себя сказал: - По правде говоря, я только что хотел попросить вас открыть окно - такая здесь жара. Тэккер долго, как показалось Уилоку, молчал. Лицо у него было сонное, глаза полузакрыты. - Вы, как моя жена, - сказал он наконец. - Когда я говорю - жарко, она говорит - холодно. - Вы сами знаете, что здесь дышать нечем. - А я говорю, что здесь холодно. Так я говорю и не припомню что-то, чтобы мы с вами были женаты. Уилок сдался. Тревога в нем взяла верх. Он снял ногу с колена, наклонился вперед, стиснул руки и посмотрел на Тэккера снизу вверх. - Я не собираюсь сражаться с вами, Бен, - сказал он, - для этого я слишком высокого о вас мнения. И я хочу, чтобы вы знали, как я дорожу нашей совместной работой и восхищаюсь вами по всем статьям, и считаю, что вы научили меня уму-разуму больше, чем кто-либо другой за всю мою жизнь. Тэккер был смущен. - Это звучит совсем как некролог, - сказал он. Он взял стакан, одним глотком проглотил виски и сел. - Я окажу вам, что я надумал, - продолжал он. - Слушайте. Я выложу вам все карты на стол; ведь мы с вами всегда так работали, - Тэккер усмехнулся, - во всяком случае, после того, как у нас дела пошли на лад. Так вот, я собираюсь послушаться Бэнта и залечь, и пусть полиция делает все за нас. - Полиция? - Да, полиция. Я решил это еще в ту ночь, еще накануне, понимаете, - за день до того, как Фикко совсем ополоумел и выкинул эту штуку с Лео. Пусть полиция сделает свое дело, и тогда я вернусь. - Ну, не знаю... черт возьми, Бен, а как же... то есть, я хочу сказать... черт... не знаю. Тэккер поднял руку. - Минутку, - сказал он. - Не спешите, я еще не кончил. - Мне кажется, вы оказали достаточно - вы хотите удрать и бросить нас на произвол судьбы. - Спокойно, спокойно. - Как это так - спокойно? - А вот так. Не спешите, не лезьте на стену. Подождите ерепениться и дайте мне договорить. То, что Фикко выкинул сегодня, вчера то есть, то, что он сделал с Лео, это только доказывает, насколько я прав. Рассудите сами. Для всех лотерейщиков меня здесь нет уже с понедельника. Я уехал. Вы не знаете куда. Уехал отдохнуть вместе с семьей, скоро вернусь. Так вот. Будь я здесь, что бы стали делать лотерейщики? Они все прибежали бы сюда со всех ног, требуя, чтобы я их защитил, и я вынужден был бы что-нибудь для них сделать - иначе где же моя добрая воля? А если меня здесь нет, если я уехал куда-то, - вы сами не знаете куда, - мне не нужно ничего делать, и вам не нужно ничего делать, только говорить всем: "Подождите, вернется Бен и все уладит". А тем временем полиция сцапает Фикко, и все будет в порядке. - В порядке? - сказал Уилок. - Мы же потеряем лотереи. - Он сидел нахмурившись, глубоко уйдя в кресло. Лицо его было сумрачно. - Нет, - сказал Тэккер. - С какой стати? Вы с Джо можете продолжать вести дело - вы и Джонстон. Я ввел в дело Джонстона, пока нет Джо. Вы будете вести дело и окажете всем, что когда Бен вернется, он все устроит. А тем временем полиция доберется до Фикко. Нам тут ничего не нужно делать. Теперь, после того как было убийство, ему несдобровать. После того как убили этого, как его, - приятеля Лео, который все это нам подстроил, Бэнт велит сцапать Фикко, едва только тот высунет нос. - Его звали Фредерик И.Бауер. - Правильно. Теперь Фикко несдобровать. Вы видите, все дело в том, чтобы выиграть время. Я не желаю, чтобы меня впутывали в эту историю. Вот что главное. Стоит мне связаться с Фикко, Холл будет тут как тут. Он слопает и меня, и Бэнта, да и вас в придачу. Я этого не хочу. - Вы так здорово все придумали, что остается только выбросить бизнес на помойку. - Не болтайте вздора! - крикнул Тэккер. - А вас еще считают толковым человеком. Ну так докажите это. Что, по-вашему, я должен делать? Броситься ловить Фикко? Газеты только того и ждут. Вы видели заголовки? Именно этого они и ждут. Вы, может быть, хотите, чтобы я посадил бандитов во все банки, после того как отдал состояние, чтобы развязаться с ними? Вы хотите, чтобы нас всех пропечатали в газетах, да еще с такими рожами, словно мы попались за взломом сейфа? Вы этого хотите? А я не хочу. Будь я трижды проклят, не хочу. Я уже имел это удовольствие. Они еще напечатают про вас что-нибудь хорошее, чтобы все говорили: "Господи Иисусе, подумать только, даже такое чудовище может иной раз поступить, как человек". - Тэккер в волнении вскочил со стула. - Нет, - сказал он. - Нет, сэр, благодарю покорно. Подумайте хорошенько. Не говорите ничего. Посидите и подумайте о том, что сделают с вами газеты, даже если Холл до вас не доберется. - Я думаю об этом уже третий год. - Молчите. Подумайте, хорошенько подумайте. - Тэккер подошел к столу и снова налил себе виски. Он обернулся и увидел, что стакан Уилока все еще полон. - Так вот для чего вам понадобился револьвер, - сказал Уилок. - Какой револьвер? - Револьвер, который у вас в кармане. Тэккер вынул револьвер. Поглядел на него, держа его на ладони. - Да, - сказал он. - Вы стали слишком раздражительны в последнее время - во всяком случае, в отношении меня. - Со мной вы могли бы обойтись без этого. - Пожалуй. Я просто подумал: если вы будете знать, что он при мне, так не станете поднимать шума и гама, а будете сидеть спокойно и слушать, словом, не сорветесь с цепи. - Я бы и так не стал делать вам неприятности, вы знаете. - Знаю. Но я знал также, что вы сообразите, что эта штука при мне, а я хотел, чтобы вы спокойно сидели и слушали. Вот и все. - Танкер сунул револьвер в карман и сел рядом с Уилоком. Стакан виски он поставил на колено. - Видите, - сказал он. - Я был прав. Я знал, что это должно случиться, - не обязательно с Лео, но что-то в таком роде должно было случиться, и я не хотел быть здесь, не хотел, чтобы меня впутывали в это дело и вынуждали к действиям. Вот почему я собрал сегодня сюда столько людей. Весь день, с семи часов утра, со вчерашнего утра, они приезжали ко мне. Старые знакомые, такие, о которых вы и не слышали ничего, - по пивному делу, и владельцы ресторанов, и хлебопекарен, и таксомоторов, старые-старые знакомые... и из всех нужно было выкачать деньги. Они не так-то легко сдавались, смею вас уверить. В горле у меня и сейчас еще, как в печной трубе, першит так, словно оно забито сажей. Тэккер отхлебнул виски, и Уилок тоже сделал глоток. Ему не хотелось пить, но не мог же он беспрестанно улыбаться, чтобы остановить тик. - Я не хочу, чтобы вы неправильно меня поняли, Бен, - сказал он. - Не думайте, что я боюсь, как бы вы не сбежали от нас. Но я должен быть осведомлен, потому что не собираюсь остаться в лотерейном бизнесе без вас. Зачем вам понадобилось столько денег? - Я не обижаюсь. Это законный вопрос, и я вам отвечу. Я должен позаботиться о себе. Здесь дело не в вас лично, - речь идет о других, о тех, кто с нами, и еще о других кругом. Я видел, что было с Моттерсоном, когда его стукнули. У него собралось, вероятно, не меньше миллиона долларов наличными, и все эти деньги были отданы на хранение друзьям и лежали в сейфах на их имя - из-за подоходного налога и прочее. И вот, когда он умер, его друзья прикарманили все деньги, и жена Моттерсона с двумя детьми осталась без гроша. Они умирают с голода. - Неужели вы думаете, что Фикко хочет захватить вас? - Нет, но я смотрю вперед. Всегда смотри вперед - этому меня жизнь научила. Мои деньги, часть денег, лежали в сейфах у моих друзей, и они зарились на них. Если я их выну, они захотят, чтобы я положил их обратно. Если я возьму мои деньги и еще займу у всех, сколько могу, хоть самую малость, черт с ними, сколько дадут, - что тогда? Понятно? Соображаете? Они будут заинтересованы в том, чтобы я вернулся, а не в том, чтобы я пропал. - А уж если... Я вам скажу все, я ничего не скрою от вас; я сказал, что выложу карты на стол. Так вот, если они решат, что им все же дешевле обойдется выбросить Бена на улицу, чем позволить ему вернуться, когда он пожелает, - тогда у Бена по крайней мере останутся эти деньги и он обеспечит и себя, и семью - жену и детей. Это будет только справедливо, не правда ли? Тут нет никакого жульничества. Я даже выудил бумажку у Бэнта, в которой черным по белому написано, что он обязуется еженедельно высылать мне определенную сумму из пивных денег. Эта бумажка поможет вам держать Бэнта в руках, если бы ему вдруг вздумалось заартачиться. - И вам поможет. - Конечно, и мне тоже. А чем это плохо? - Я не говорю, что плохо. Я просто сказал, что и вам тоже. - Ладно. Значит, план таков. Я уезжаю завтра, сегодня, то есть как только встану, но для всех меня здесь нет уже с понедельника. Я протелеграфирую вам, когда где-нибудь осяду. Просто адрес и номер телефона, без подписи - вы будете знать, что это от меня. Можете звонить мне время от времени из автомата. - Это все? - Все. - А насчет Джо - ничего? - А что такое насчет Джо? - Сообщили вы ему о Лео? Вас здесь не будет, когда он вернется? - Я ничего не сообщил ему, - сказал Тэккер, - и меня здесь не будет. - Вы считаете, что это правильно? - Да. - Вы хотите свалить это дело на меня? - Какое дело? О чем вы толкуете, черт побери? - Думаете, легко управиться с ним? - Сам управится. Не маленький. - Вот именно. Вы хотите предоставить его самому себе? - Да говорите же толком. Что вы хотите сказать? - Вы знаете. Вы отлично знаете, что я хочу сказать. Тэккер опустил глаза. Он увидел стакан в своей руке. Он наклонил его и с минуту молча смотрел, как жидкость перерезает стакан по косой. Рука его была тверда, словно высеченная из камня. - Да, так оно и есть, - сказал он негромко. - Придется Джо самому управляться. - Это же бред, Бен. Вы знаете, что это бред. - Нет. Я знаю Джо так, как вам его никогда не узнать, и я скажу, что вам нужно делать. Вам нужно спрятаться где-нибудь, чтобы он не мог вас разыскать, и не попадаться ему на глаза несколько дней или недельку, пока он не угомонится. Пусть, когда Джо вернется, на месте будет один Джонстон. Джонстон занимается лотерейщиками и больше ничего знать не знает. Ему известно только, что я уехал куда-то и вернусь, когда заберут Фикко, а вы вернетесь через несколько дней; ему же пока велено поддерживать порядок. Больше он ничего не знает - его дело держать в руках лотерейщиков, вот и все. - Это подло! - закричал Уилок. - Это просто подло, и это бред! - А если Фикко появится снова и захочет наложить выкуп на один из банков, - ну, тогда выплатите ему какую-нибудь мелочь, если иначе нельзя, пока полиция его не сцапает. Об этом Джонстону сказано тоже, и это все. - Но Джо, Бен, Джо! Джо! Это же низко, подло, просто подло! Тэккер не шевельнулся. Вся верхняя половина его лица, казалось, осела на нижнюю, а нижняя губа задумчиво выпятилась вперед. С минуту он сидел молча, погруженный в размышления. Потом сказал: - Я не желаю спорить. Устал. - Вот это мило, вы... - Я оказал - не спорить. Вы слышали, что я сказал? Не спорить. Держитесь от Джо подальше, вот и все, и он утихомирится, так или иначе. Если он вернется к нам - хорошо. Я его не выбрасываю. Его место сохраняется за ним. Если же нет... ну что ж, оставьте его в покое, и посмотрим, что будет дальше. - Нет, вы не можете так поступить. Всему есть предел. - Больше я ничего не могу для него придумать. - Бен, вы представляете себе, что он сделает? - Я знаю, что он сделает. Либо он будет вести себя разумно и делать, что нужно, и тогда останется в нашем бизнесе, либо ошалеет, бросится очертя голову на Фикко и вылетит из бизнеса. Одно из двух. - Я знаю вас давно, - сказал Генри, - но еще никогда не видел, чтобы вы делали что-нибудь подобное. Так не годится. - Нет, годится. Это единственный выход. А единственный - всегда правильный. - Нет, нет. Вы сами знаете не хуже меня. - Знаю? Ладно, валяйте, скажите, что же я знаю? - Джо работает с вами уже много лет и втянул в синдикат своего брата, а теперь, когда его брат влип, синдикат сидит сложа руки и говорит Джо, что он может проваливать к черту. Нет, черт подери, Бен, это же не пешки, которые вы можете двигать, куда хотите! Просто преступление - так поступать с человеком. Настоящее преступление, низкое, подлое преступление! - Полегче, полегче. - Тэккер медленно помахал рукой сверху вниз. - Не кричите так. Мы сейчас ничего не можем сделать для Лео. Либо он уже сказал Фикко все, что знает, либо он сейчас в таком положении, что мы ничем не можем ему помочь. Если он молчал, они обозлились, потеряли голову, и ему уже крышка. - Дело не в этом. - А что же вы от меня хотите? Чтобы я, как школьник, лез в драку, чтобы посчитаться? Мы здесь не в футбол играем. Если Джо захочет посчитаться, это не имеет никакого отношения к бизнесу и, с моей точки зрения, было бы преступлением, действительно настоящим преступлением, впутывать в это дело бизнес и всех, кто в бизнесе, только потому, что Джо хочет посчитаться. - Вы говорите вздор. Подло так говорить. - Нет, не вздор! Неправда, не вздор! - Тэккер выкрикнул эти слова пронзительным, срывающимся от напряжения голосом. - Кроме того, просто глупо не сделать ничего для Лео, - сказал Уилок. - Кто после этого станет вам доверять? Вы вложили в бизнес 110000 долларов, чтобы доказать свою добрую волю, а теперь, если вы не сделаете ничего для Лео, кто же будет вам доверять? Нет, ото просто бред. Бред и низость. - Ах, бросьте! Вы рассуждаете, как ребенок. И все эти молодчики так рассуждают. Палить из револьвера почем зря да подбрасывать трупы в подъезды! Им кажется, что этим они поддержат свою репутацию и свою честь, и люди будут думать, что они в самом деле такие, как про них думают, и что они о себе тоже будут думать, что они в самом деле такие, как про них думают, и что сами они о себе тоже будут так думать, если только у них есть чем думать. Я все это видел, и видел, что из этого получается. Я знаю, что говорю. Репутацию такого сорта я уже имею, хватит за глаза, а каждый все-таки думает про меня: пусть только его как следует прижмут к стенке, чтобы он не мог увернуться, тогда посмотрим. Нет, я прав. Меня нет. Я ничего не знаю. Все будут думать так: дайте ему вернуться, и начнется драка. А я вернусь, когда полиция уже сцапает Фикко и все скажут, что будь я здесь, я бы с ним разделался. Это вовсе не так глупо, как вам кажется. - А Джо? Что будет думать Джо? - Мы сделали то, что нужно для бизнеса, и он поймет это, когда остынет немножко. - А если он не остынет? - Это уж его забота. - Я не могу с этим согласиться, - воскликнул Уилок. Он встал и сделал несколько шагов в сторону от Тэккера. Лицо его покраснело, глаза беспокойно блуждали. - Есть предел тому, что человек может делать для бизнеса, - сказал он. - Я не знал, что вы так любите Джо. - Тэккер спокойно смотрел на Уилока. - Мне всегда казалось, что вы не очень-то ладите друг с другом. - Это все равно. Не в этом дело. Есть какая-то черта, где человек должен остановиться, Бен. Нельзя приносить в жертву себя, всего себя, - всем жертвовать для бизнеса. Где-то должна быть эта черта. - Ну только не здесь, - Тэккер допил виски, тяжело поднялся со стула, не спеша подошел к столу и налил себе еще. Он не сразу взял стакан. Он оставил его на столе и повернулся к Уилоку. - Что я, собственно, такого ужасного делаю? - спросил он. - Я человек немолодой. У меня семья, я должен заботиться о ней, должен думать о том, что у меня не так уж много лет впереди, - уже некогда будет исправлять ошибки. Я не вижу, что тут такого ужасного? А как же в любом предприятии? Как поступают с вами, когда вы становитесь помехой? - Бен, - вскричал Уилок, - вы же знаете, что дело совсем не в этом! Он вскочил и стоял перед Тэккером, глядя ему прямо в лицо. Он крепко прижимал к груди стиснутые в кулаки руки. Ему вдруг стало ясно, что он хотел отстоять что-то, ему хотелось верить во что-то, и он делал это так, чтобы заведомо ничего не вышло. Уилок не донимал, как это он - всегда такой хитрый, такой проницательный - мог не предвидеть заранее, чем кончится этот спор, мог не предугадать заранее, где именно все его доводы сведутся к нулю. Он не позволял себе понять причину внезапного отупения, сковавшего его мозг, заставлявшего его беспомощно подыскивать доводы, в то время как обычно ему не приходилось лезть за словом в карман. Он не хотел признаться себе, что, в сущности, старался лишь получить подтверждение тому, что в бизнесе нет предела, нет черты, у которой должен остановиться человек и сказать себе: вот, до сих пор - и дальше ни шагу. Ведь если бы он себе в этом признался, он бы понял, что уже отдал бизнесу всего себя, и тогда неизбежно должен был бы вступить на путь Бауера. - Почему? - спросил Тэккер. - Почему дело не в этом? Вы же знаете - предприятие вышвырнет вас вон. Вам скажут: проваливай к черту. Никто не станет даже дожидаться, чтобы вы в самом деле стали помехой. Если только предприятие может нанять кого-нибудь, кто лучше вас справляется с работой или дешевле стоит, - значит, к черту вас, и вы вылетаете вон. К черту вас, и вашу семью, и ваше самолюбие, и можете подыхать с голоду - это никого не интересует. - Но, - сказал Уилок и остановился. Он не знал, что еще сказать. Он знал, что Тэккер поступает неправильно. Ответ уже складывался в его уме, но он молчал. Он не мог позволить себе выговорить нужные слова. - Нет, нет, - сказал Тэккер. - Какое тут может быть "но"? Я ведь не выкидываю Джо. Если он будет вести себя разумно, что ж, прекрасно, место останется за ним. А если нет - тогда извините. Я не могу допустить, чтобы он вместе с собой потопил и бизнес. Слишком многое поставлено на карту, и для меня, и для вас, и для всех прочих. Все дело рухнет, если мы позволим Джо учить нас, что нам делать. - Будь я помоложе или будь другие времена, и не было бы этого самого Холла, и людям было бы на нас наплевать, лишь бы мы их не трогали... да, если бы люди не обнищали так и не искали, на ком сорвать злобу... Эх, черт возьми! Да вы поглядите, сколько людей, о которых я должен думать, кроме Джо, и Лео, и себя, и вас. Чего же вы хотите? Только в одном лотерейном бизнесе на меня работает больше шести тысяч человек. - Ничего я не хочу, - сказал Уилок. - Неважно, чего я хочу. Вы хозяин, и если вы говорите: плевать на Джо, он сам по себе, а мы сами по себе - так это вы делаете, а не я. - Да, я. Я хозяин, и я это делаю. А вам нужно только одно: залезть в какую-нибудь нору и сидеть там до тех пор, пока Джо так или иначе не управится с этим делом, вот и все. - Хорошо. Вы - босс. Как вы скажете, так и будет. Тэккер постоял немного, глядя на Уилока. Потом повернулся к столу и взял свой стакан с виски. - Может быть, все обойдется, - сказал он. - Джо - хороший парень. У него голова на плечах. Я уверен, что он отнесется к этому, как надо. - Тэккер говорил, повернувшись к Уилоку спиной, пристально глядя на стакан с виски. 8 Когда Уилок уходил, было уже совсем светло, и Тэккер брился. Генри задержался, чтобы посмотреть, вправду ли Тэккер станет бриться, и тот побрился как ни в чем не бывало. Рука его была тверда, и он очень пристально и тщательно рассматривал себя в зеркало, словно у него решительно ничего не было на уме, кроме бритья, и оно даже доставляло ему удовольствие. Таким и запомнился Уилоку Тэккер в эту их последнюю встречу: он стоял перед зеркалом и скреб бритвой верхнюю губу, уродливо перекосив лицо и напряженно глядя на свое отражение усталыми, налитыми кровью глазами. Генри поехал на свою квартиру в западной части города и собрал кой-какие вещи. Он укладывался наспех, торопливо сновал от гардероба к саквояжу, от бюро к саквояжу, из ванной к саквояжу - так торопливо, что полы его пиджака развевались. Он вспомнил вдруг про бумажку в 50 долларов, которую спрятал когда-то в ящик туалетного стола. Она лежала под желтой бархатной подкладкой маленькой кожаной коробочки, в которой он держал запонки, булавки для галстука и пуговки для воротничка. Он заметил как-то раз, что подкладка отклеилась, и почему-то сунул туда бумажку. "Белка припрятала орешек", - подумал Генри, кладя бумажку в карман, и стал припоминать, куда еще прятал он деньги. Он вспомнил, что клал деньги в часовой кармашек в брюках, но потом взял их оттуда. Однажды, от нечего делать, он засунул деньги под увлажнитель в сигарном ящике. Но это было в квартире на Парк авеню. Генри знал, что прятал деньги еще куда-то, но не мог припомнить, куда. "Орешки хорошо попрятались от белки", - подумал он. Он взял саквояж и направился к двери, но вдруг понял, что еще не решил, куда идти, и остановился, держа саквояж в руке. Он старался придумать, куда ему направиться, но не мог собраться с мыслями. Он все старался припомнить, где еще спрятаны деньги, и вдруг подумал, что нужно позвонить в контору и предупредить, что он уезжает на несколько дней. Для этого придется ждать до девяти часов. Генри посмотрел на высокие стоячие часы в передней. Они регулярно заводились поденщицей, которая убирала квартиру. На часах было двадцать пять минут девятого. Генри пошел в гостиную и сел. Он присел на край дивана, не снимая пальто и шляпы, и рассеянно уставился на саквояж, который положил на пол у своих ног. Вокруг него была тишина. От этой тишины веяло одиночеством. Звуки тонули в ней и становились частью тишины, как люди, окружающие человека, становятся частью его одиночества. Он слышал тиканье часов, шорохи пробуждающегося города и шум крови, стучавшей в висках. Генри мог бы отдернуть шторы и впустить в комнату дневной свет, но не стал этого делать. Он сидел в желтоватом мраке. Он мог бы подойти к окну и поглядеть на автомобили и автобусы, на людей, проворно шагавших по тротуару к метро с таким видом, словно каждого из них ждал не просто очередной бизнес, а несомненный успех. Но он и этого не сделал. Он сидел неподвижно, глядя на саквояж. Он мог бы по крайней мере открыть окно и проветрить комнату, но и этого не стал делать. Спертый, нежилой воздух был удушлив. Он бил в нос, облипал лицо, сжимал горло, но Генри не мог заставить себя встать. Он сидел и ждал... ждал девяти часов, - говорил он себе. Под конец он уже не слышал ничего, кроме тиканья часов в передней. Маятник качался туда и сюда, сюда и туда... туда и сюда, туда - тик, сюда - так. Он постукивал часто и мерно, словно вколачивая гвозди: тик-так, так-тик, ток-тик, тик-ток. Сюда с одним звуком, а туда - чуть-чуть иначе. Качающийся маятник представляет собой падающее тело. Это из физики, часть 1-я, учитель Фане, маленький такой человечек, стройный, как жокей, но степенный. Падающее тело, удерживаемое от падения, качается взад и вперед - кажется, что-то в этом роде. В школе он знал это лучше. Смешно, как люди мучают себя, чтобы удержать все это в голове, а потом оно испаряется. Закон тяготения. Сила тяжести заставляет маятник качаться взад и вперед, потому что его удерживают, вместо того чтобы дать ему упасть. Взад и вперед, туда и сюда, с места на место - в беспрерывном стремлении вниз. Человек мечется взад и вперед, с места на место и все падает и падает. Идет вниз. Вниз, вниз, вниз, вни-из! Генри сидел не шевелясь. Взгляд его был прикован к кожаному саквояжу, неумолимо выступавшему из желтоватого мрака. Бой часов неторопливо разнесся по комнате, и звуки гуськом вошли Генри в уши. Сначала жужжание, потом негромкое - банг! Потом снова жужжание и снова негромкое банг! Половина девятого. Генри сидел неподвижно, опустив голову, слегка согнувшись; он думал о том, как брился Тэккер. Да, это жестокий человек, настоящий кремень, с медным лбом и бронированным сердцем. Стоять перед зеркалом и бриться как ни в чем не бывало, когда в голове такие мысли! А может быть, это не так? Психологи знают не все. Может быть, он делал это не потому, что его мучила совесть? Может быть, это все делалось напоказ? Если бы он действительно был кремень, он бы не бросил бизнес, не стал бы его губить только ради того, чтобы убежать от Джо. Да, это именно бегство! А бизнес здесь ни при чем. Какого черта! Он же губит бизнес и бежит, спасая свою шкуру. Нет, будь он действительно кремень, он бы вызвал Джо из Уинсора по телефону, загнал бы его в угол, сломил бы его и заставил образумиться. Вот это действительно была бы крепкая работа, а то, что делает Тэккер, просто бегство; он тоже удирает, как всякий другой, тоже мечется с места на место, летит вниз. Струсил. Он только с виду кремень, а внутри он весь хлипкий, как разжиревший кот, который спит, уткнувшись носом в сливки. Внезапно Уилок вспомнил о Дорис. В сущности, он думал о ней все время. Она пронизывала все его мысли. Он думал о том, что если Тэккер держится и действует настойчиво, непреклонно и без оглядки, то все это сделано Эдной. А у него, у Генри, есть Дорис. Если бы не Дорис, он, быть может, давно бы свихнулся. Его, быть может, уже не было бы в живых. Он, быть может, покончил бы с собой. Генри понял это теперь, - понял, что всю ночь был на грани самоуничтожения, что рассудок его всю ночь вертелся вокруг этой грани, балансируя на краю, отползая назад, бросаясь вперед, цепляясь за край, каждый раз цепляясь за край. Если бы он позволил себе перешагнуть эту грань, погрузиться в то, что лежало там, в подсознании, он был бы сейчас уже мертв или почти мертв - открывал бы окно, стоял на подоконнике. Иначе зачем приехал он именно сюда, на эту квартиру, а не на другую? Потому что здесь не было слуг, с которыми ему не хотелось встречаться? Потому что эта квартира была ближе других от Тэккера? Может быть. Но, может быть, также потому, что здесь высоко и, выбросившись из окна, можно наверняка разбиться насмерть! Генри встал, с минуту постоял в нерешительности, потом пошел в переднюю и поглядел на часы. Было тридцать три минуты девятого. Он вернулся в комнату и включил радио. Но тут же выключил его, прежде чем что-нибудь услышал. Он стоял у приемника и думал о Тэккере - о том, как тот брился, и рука у него не дрожала. Ни следа волнения. Ни единой мысли на лице, ничего - только выражение довольства, словно он радуется, что ему пришло в голову побриться. Это все Эдна. Она поддерживала его. Когда женщина расстается с мужчиной на время, она не покидает его, не покидает окончательно, так, чтобы весь его характер сразу изменился и он стал делать то, что на него непохоже, чего он не сделал бы при ней - удирать от своего бизнеса. Нелепо так удирать, просто нелепо. Как бы Тэккер не трусил, как бы ясно не понимал своей вины перед Лео, нельзя так бросить Джо. Никто ведь не ожидал, что Фикко тронет Лео, - даже сам Джо. Джо был здесь и слышал, что задумал Фикко, и Джо сам не верил, что Фикко тронет Лео. Прекрасно, думал Генри, так скажи ему это, а не удирай от него. Скажи ему, что Фикко рехнулся, что он сумасшедший. Никто не мог предугадать, что он выкинет. Все это просто несчастный случаи - ну, что поделаешь, бывает - и ничем нельзя было помочь, и ты. Джо, будь благоразумен, слышишь? Вот и все. Вот что должен был сделать Тэккер, а не удирать так, только потому, что боится взглянуть Джо в глаза. Генри подумал было, не поехать ли ему самому в Уинсор, но отказался от этой мысли. Они с Джо не ладили. Он никогда не умел подойти к Джо. Тот просто отмахивался от него, как от мухи. Нет, это должен сделать Тэккер. Генри подошел к телефону и вызвал квартиру Тэккера. Тэккер лежал в постели, телефон стоял рядом на ночном столике. Он побрился, принял ванну, и его мокрые волосы были аккуратно расчесаны. Когда зазвонил телефон, Тэккер еще не спал, он лежал тихо, с открытыми глазами; как он ни старался уснуть, глаза не желали оставаться закрытыми. Сначала Тэккер лежал и слушал, как звонит телефон. Потом повернулся на бок и натянул одеяло на голову. Но звон был слышен и сквозь одеяло. Тэккер сунул голову под подушку и прижал подушку руками. Но и это не помогло - он все еще слышал звон. Тэккер лежал тихо и слушал; казалось, кто-то редкими размеренными ударами вбивает ему в ухо гвоздь. "Если бы Эдна меня видела", - подумал он вдруг, и на мгновение весь подобрался, а телефон продолжал вбивать ему свой звон в уши. Тогда Тэккер сел на постели, снял трубку и осторожно, микрофоном вниз, положил ее на столик. Теперь телефон издавал уже другие звуки. Тэккер слышал глухое дребезжание, отдававшееся от поверхности стола. Он поправил подушку, лег на спину и закрыл глаза. Но глаза по-прежнему не желали оставаться закрытыми. Тэккер прислушался к телефону. Телефон молчал. Потом в трубке задребезжал скрипучий женский голос, приглушенный поверхностью стола. Слова были искажены - долетали только слабые, прерывистые, сердито-скрипучие звуки. Тэккер знал, что это. Тот, кто ему звонил, потребовал проверки. Заявил, что сначала никто не отвечал, потом номер оказался занятым. Что-то неладно. Вероятно, аппарат не в порядке. Трубка соскочила с рычага или еще что-нибудь. Теперь телефонистка пытается выяснить. Она пошлет монтера проверить, в чем дело. Тэккер встал с постели и начал одеваться. Он не хотел встречаться с монтером или с полицейским, или вообще с кем бы то ни было. Полиция, конечно, станет выпытывать у него, что ему известно об убийстве одного из его служащих. Нет, он возьмет такси и доедет до пристани, переправится в Нью-Джерси и там возьмет другое такси. Короткие перегоны - вот что нужно. Тогда ни один шофер его не запомнит. Короткими перегонами до Ньюарка, а там - на поезд и куда-нибудь. Он не знал - куда. Только не к Эдне. Нельзя подвергать опасности ее и детей. Но Тэккер понимал, что пока никакой опасности для Эдны нет. Он понимал, что Фикко так же трусит, как он сам, и так же где-нибудь прячется. Тэккер просто не хотел, чтобы Эдна видела его таким - испуганным и раскисшим. Он чувствовал, что стоит ему поехать к Эдне, и уже одно ее присутствие заставит его сделать что-нибудь отчаянное, что-нибудь такое, после чего он непременно попадет в беду. Тэккер думал все это и не знал, что думает, и не хотел этого знать. Вместо этого он говорил себе: "С ума надо сойти, чтобы впутывать в это Эдну и ребятишек". Когда Уилок, позвонив в проверочную, повесил трубку, он решил, что Тэккер либо уже удрал, либо удерет, прежде чем он успеет до него добраться. У Генри вдруг пропала охота предпринимать что-либо еще. Он позвонил к себе в контору. Женский голос, ответивший на его звонок, звучал утренней бодрой свежестью и резко прозвенел у него в ушах. Он не узнал голоса. - Говорит Уилок, - сказал он. Он услышал, как в голосе сразу появились испуганно-почтительные нотки. - Да, слушаю, сэр. - Генри решил, что это, вероятно, кто-нибудь из конторщиц. Он попросил передать мистеру Бейкеру и мисс Локк, что он уезжает на несколько дней, может быть, на неделю. Мистер Бейкер был его помощник, мисс Локк - секретарша. Генри знал, что ему придется поддерживать по телефону связь и с конторой, и с Бэнтом, и с Джонстоном. Джонстону понадобятся его советы для ведения лотерейного бизнеса; кроме того, нужно будет помочь ему управиться с тем, что осталось от банка Лео. Генри решил, что не уедет из города, а выберет себе какой-нибудь отель, запишется там под чужим именем и будет сидеть в номере и делать всю работу по телефону. В большом городе легче всего спрятаться. Кто-то говорил ему это, да, кто-то говорил, очень давно. Джо? Правильно, Джо. А впрочем, может быть, и не он. Может быть, кто-то другой. Во всяком случае, это правильно. И внезапно Генри подумал, что, в сущности, всю жизнь готовился к этой минуте, знал, что когда-нибудь ему придется прятаться, и искал указаний, копил их, хранил в памяти все эти годы. Генри поднял саквояж и вышел из квартиры, даже не оглянувшись. Он с шумом захлопнул дверь. Шум ударил по тишине, и захлопнувшаяся дверь обдала Генри ветром. Он вдруг почувствовал себя страшно одиноким. Словно сиротливая бесприютность его пустой квартиры вырвалась вместе с ветром и шумом захлопнувшейся двери и навалилась ему на плечи и на затылок, обвилась вокруг него, прильнула к лицу и, проникнув вглубь, пропитала все его существо. 9 Уилок спустился с лестницы и медленно дошел до угла, все так же остро ощущая свое одиночество и раздумывая, какой отель ему выбрать. Он перебирал в уме отели центра, окраин, Бруклина и вспоминал номера, в которых когда-то останавливался. Он снова слышал, как пели пружины, когда он садился на кровать в тишине, и как скрипели ящики туалета, когда он их выдвигал в тишине, и как звучал его голос, когда он говорил по телефону в тишине. Он чувствовал одиночество, как нечто осязаемое, оно оседало на его лице, на одежде, проникало под одежду, под кожу, и еще глубже - внутрь. Уилок сел в такси и сказал шоферу адрес Дорис. Он решил, что сумеет выбрать отель после того, как поговорит с ней. Уилок позвонил, и ему открыла хозяйка - бесформенный узел тряпья, с мышиным лицом, дряблым и сморщенным. Она приотворила дверь и смотрела на Уилока в щелку, обеими руками прикрывая ворот платья. - Моя жена дома? - спросил Генри. - Ваша жена? - Дорис Дювеналь. Под этим именем она выступает. - Хозяйка посмотрела на отъезжавшее такси, потом на Уилока, потом на его элегантный саквояж. - Да, вероятно, дома. Она открыла дверь пошире, и Уилок вошел. - Я и не подозревала, что мисс Дювеналь замужем, - сказала хозяйка. - Да, - Генри улыбнулся. - Вы ведь знаете, как это ведется у актрис. Хозяйка начала подниматься по лестнице впереди него. - Я бы хотел сделать ей сюрприз, если разрешите, - сказал Генри. - Она меня не ждет, и мне хотелось бы сделать ей сюрприз, появиться неожиданно. Он говорил, понизив голос. Весь дом, казалось, еще спал. Хозяйка остановилась и посмотрела на него с недоверием. - Вы только покажите мне, какая комната, - прошептал Генри и улыбнулся. - Она не одна живет. - Да, я знаю, жена писала мне. Но ведь у них две комнаты, верно? Я помню, она говорила, что две, значит, не беда, если даже они с подругой еще в постелях. Такую обаятельную мальчишескую улыбку хозяйке нечасто приходилось видеть. - Дело в том, - сказала она. - Да видите ли... не знаю, право... Понимаете... нет, не знаю, право. Генри пустил в ход свою еще более пленительную улыбку. Он продержал ее на лице несколько секунд и подумал: "Надеюсь, старушку пробрало теперь до самого нутра". - Я могу показать вам наше брачное свидетельство, - сказал он. - Оно у меня здесь. - Он поднял саквояж. - Я его всегда вожу с собой на счастье. - Ну, что вы! Вы меня не поняли, я совсем не то имела в виду. - Ну, разумеется. - Просто мы должны быть очень осторожны, люди-то ведь разные бывают. Вы себе представить не можете, на какие только штуки теперь пускаются. - Ничего, ничего. Я даже рад, что так получилось; теперь, по крайней мере, я знаю, что моя жена здесь в надежных руках. - Я должна сказать, что стараюсь никогда не вмешиваться, но... - Кажется, этажом выше, да? - Да, да, квартира "Б". Лестница была устлана ковром, но ступеньки скрипели. Дом был старый, тесный, темный. Дверь слева на площадке вела в квартиру "А". Уилок свернул направо, скользя рукой по толстым, круглым дубовым перилам. Он шел на цыпочках, но и здесь пол скрипел. Квартира "Б" находилась почти в самом конце площадки. Звонка на двери не было. Генри постучал. Никто не ответил, и он постучал снова. Он боялся стучать громко. Потом толкнул дверь. Дверь отворилась, и Генри вошел, осторожно прикрыв ее за собой, и прошел на середину комнаты. Генри заметил, что затаил дыхание, и, нервно выдохнув воздух, поставил саквояж на пол. - Дорис! - позвал он. В конце комнаты была арка, задернутая яркой полосатой занавеской. Генри повернулся к ней лицом. - Дорис, - повторил он. Голос его звучал хрипло и слегка дрожал. Последовало долгое молчание. Генри не подошел к арке. Он стоял, не двигаясь с места, и смотрел на занавеску. - Дорис, - сказал он, - вы спите? - Голос его все еще дрожал, и он приложил руку к груди. - Кто там? Это спросила Дорис. Даже сквозь сон и испуг голос ее звучал жеманно. Волнение, которое Генри старался возбудить в себе, сразу прошло. Он забыл про ее голос. - Это я, - сказал Генри спокойно и громко. - Ваше заблудшее дитя. - Он оглядел комнату и увидел потемневший от времени ореховый стол, продавленный диван, два потертых кресла, две дешевых лампы и голубую картину в золоченой раме на стене. "Итак, вот моя обитель", - подумал Генри. Он уже знал, что вовсе не собирался ехать в отель. Сняв шляпу и пальто, он бросил их на кресло. Он поспешил сделать это, пока не вошла Дорис. Она еще, пожалуй, рассердилась бы, сделай он это при ней. Дорис поспешно пригладила щеткой волосы, наскоро стерла с лица крем, накинула халатик, но тут же сняла его и схватила халатик подруги, потому что он был понаряднее. Ее подруга тоже была одна из герлс в обозрении. Она смотрела на Дорис, широко раскрыв глаза, но Дорис не сказала ей ни слова, только пробормотала что-то себе под нос и вышла к Генри с испуганным и встревоженным лицом, щелкая по полу красными ночными туфлями без задников. - Что случилось? - вскричала она и бросилась к нему; красивые продолговатые глаза с испугом смотрели на него. Генри показал на арку, но Дорис отрицательно покачала головой. Она думала, что он хочет войти туда. - Она ушла? - спросил Генри. - Нет. Что случилось? Дорис говорила шепотом. Генри взял ее за руку и увлек в дальний угол комнаты. Он притиснул ее к стене, низко наклонился к ней и заглянул в лицо. - Я попал в беду, - тихо сказал он. - Вы должны мне помочь. - Голос его дрогнул, он покачнулся, и голова его стала клониться, пока не коснулась плеча Дорис. Он едва держался на ногах от усталости. Дорис не шевельнулась, только слегка повернула к нему голову. Она стояла очень прямо, опустив руки. - Как так? - спросила она. - А что случилось? - Ничего, просто... - Генри поднял голову и посмотрел на Дорис. - Я окажу вам правду. Один человек зол на меня, и мне нужно несколько дней не попадаться ему на глаза, и тогда все обойдется. - А кто это? - вскричала Дорис. Она положила руки ему на плечи. - Ведь можно поехать в отель? Почему сюда? Ведь есть же отели. - Она слегка встряхнула его; он безвольно, не сопротивляясь, подчинялся движению ее рук. - Я не могу быть без вас, - сказал Генри. - Но послушайте. Вам нельзя оставаться здесь, никак нельзя. - Прошу вас! Я должен остаться. Я не могу без вас. Это правда, правда. Я сойду с ума один. Вы должны мне помочь. - Но как это можно? Нет. Как можно? - Так нужно. Пожалуйста, Дорис! - Нет, нельзя. Со мной подруга. - Пожалуйста! - Генри придвинулся совсем близко к Дорис, и его шепот пробежал по ее лицу, как дыхание. - Мы попросим ее поселиться в отеле на несколько дней. Деньги я дам, сколько угодно дам. - Но это невозможно! - Дорис, пожалуйста! Дорис! - Нет, невозможно! - Дорис, вы должны мне помочь. Я хочу жениться на вас. Я должен остаться здесь, неужели вы не понимаете? Неужели вы не видите, что будет со мной, если вы отвернетесь от меня? Ведь вы - все, что у меня осталось. Дорис сделала попытку выйти из угла, и Генри уперся руками в стену, преградив ей путь, но не касаясь ее. - Нет, - сказала Дорис, - мы с вами не женаты и вообще ничего такого. Нет! - Я хочу жениться на вас. - Нет. - Вы сказали "нет"? Вы правда не хотите? И вы тоже? - Мука судорогой прошла по его искаженному лицу. - Да что с вами? - сказала Дорис. - Неужто дело так плохо? Слезы выступили у Генри на глазах. Ему стало стыдно, и, отвернувшись от Дорис, он уткнулся подбородком в плечо и закусил губу. - Этот человек... - сказала Дорис. - Он что, очень злой? Он может... повредить вам? - Очень злой. - Генри взглянул Дорис в глаза. Слезы текли по его лицу, подбородок дрожал, нижняя губа кривилась и подергивалась. - Не надо, милый, - сказала Дорис. Она обняла его за шею. Генри наклонил голову, и Дорис притянула его к себе, и его голова легла ей на грудь. На него пахнуло теплом и сухим ароматом сна. Голова его медленно покачивалась из стороны в сторону, и Дорис положила руку ему на затылок, но голова продолжала покачиваться у нее под рукой. - Ш-ш-ш, - прошептала Дорис, - ничего, ничего, милый, все пройдет. - Она увидела, что ее подруга стоит на пороге, придерживая рукой занавеску. Дорис нахмурилась и замотала головой, и подруга молча скрылась. Дорис подвела Генри к дивану, шепча: - Ш-ш-ш, все пройдет. Ну, будет, будет. Ну, пожалуйста, милый. Подругу отправили в отель. Генри хотел дать ей сто долларов на расходы, но Дорис убедила его, что двадцати вполне достаточно. Когда Дорис узнала, что Генри отрекомендовался хозяйке как муж мисс Дювеналь, она рассмеялась. - Однако у вас нахальства хоть отбавляй, - сказала она. Впрочем, теперь легче было объяснить его присутствие и отъезд подруги в отель. Генри проспал весь день до вечера, почти до самого возвращения Дорис из театра. Когда он проснулся, было уже около одиннадцати часов. Он оделся, разыскал газовую конфорку и в углу гостиной нашел холодильник, покрытый куском зеленой шторы. Генри приготовил яичницу с грудинкой и кофе - для себя и для Дорис, - но не наелся, и зажарил еще одну яичницу с грудинкой, и поел еще хлеба, и выпил еще кофе. - В жизни не ел ничего вкуснее, - сказал он. - Если вы еще к тому же умеете шить, я, пожалуй, женюсь на вас. - Дорис думала, что это очень остроумно, и Генри с готовностью рассмеялся. Они вместе вымыли посуду под краном в ванной. Дорис мыла, Генри вытирал. Он сказал, что это не место для мытья посуды, а она сказала, что больше негде, - комнаты здесь не приспособлены для ведения хозяйства. Хозяйка поставила им газовую конфорку и холодильник только потому, что при их вечерней работе в театре им трудно без этого обходиться. После этого Генри, помолчав немного, сказал: - Я уже чувствую себя женатым. - Ну, так вы не женаты. - Эти слова были сказаны с ударением. В них прозвучал испуг. Опустив голову, Дорис усердно скребла тарелку. Генри подумал, что, пожалуй, она рассчитывает, что он и впредь будет спать на диване, как это бывает в кинофильмах. Да, вероятно, она так и думает. Так показывают в кино, и это всегда страшно увлекательно. А впрочем, она знает, что здесь будет не так. По ее голосу слышно, что она хоть и думает о кинофильмах, но знает, что ее ждет, и сама этого ждет, и сама не знает, чего ей больше хочется - чтобы было, как в кино или как в жизни. Значит, у нее уже был кто-то, был любовник. Она еще совсем девочка, но, хотя бы один, да был... быть может, просто для того, чтобы узнать, что это такое и на самом ли деле это так хорошо, как можно подумать, раз все этого добиваются. Генри стало жаль ее. Он почувствовал ее молодость, волнение и страх и вдруг рассмеялся. Он бросил полотенце на край ванны, подошел к Дорис, повернул ее к себе лицом и обнял. - Вы же знаете, что мы скоро поженимся, миссис Уилок, - сказал он. - Пустите, от меня пахнет помоями. - Восхитительный запах. Дорис пыталась оттолкнуть его, но он ее не отпускал; она пыталась вырваться из его объятий, но он держал ее крепко. - Это запах супружества, - сказал он смеясь. Дорис продолжала вырываться. Она всем телом извивалась в его руках, и он вдруг перестал смеяться. - Дорис, - сказал он. Она затихла и посмотрела на него, и он еще крепче прижал ее к себе и поцеловал. Это был долгий поцелуй. Генри повел ее в спальню, не выпуская из объятий, не разъединяя губ. - Господи, на мне фартук, - сказала она. Его губы заглушили ее голос, слова прошелестели у него во рту и отдались в голове. - Я его сниму, - сказал он. 10 На следующий день, в субботу, у Дорис, кроме вечернего спектакля, был еще и утренник. Уилок начал звонить по телефону. Во всем доме был один-единственный телефон внизу в вестибюле, где каждый мог подслушать разговор, поэтому Уилок звонил из аптеки на углу. Он дважды говорил с Джонстоном по поводу лотерейных дел, и во время второго разговора узнал, что приходил Джо. - Ну, и как? - спросил Уилок. - А как вы думаете? - ответил Джонстон. - Вам удобно сейчас говорить? - Вполне, здесь никого нет. - Как он себя вел? Что он делал? Что он говорил? - Спрашивал, где Бен. - А вы сказали ему? - Как я мог сказать? Я сам не знаю, где он. - А что еще? Расскажите мне все - как он вошел, что сказал, что вы сказали, какой у него был вид и что он думает делать, - все, все. - Ну, - сказал Джонстон, - страшен он был до черта, когда вошел. Я сказал ему, как мне было велено, что Бен решил ненадолго залечь, а я должен говорить лотерейщикам, что он скоро вернется, и вести дело, пока нет ни вас, ни его. Вот и все. И Джо должен мне в этом помочь. Вот и все. - Ну и что потом - он ушел? - Нет, не сразу. Это тянулось довольно долго. А вы как думали? - Опишите мне все подробно. Я хочу знать все в точности. - Джо спрашивал, не сообщал ли нам Фикко насчет... ну, вы понимаете, насчет его брата. Не получали ли мы какого-нибудь извещения, что должны столько-то и столько-то уплатить Фикко, чтобы выкупить Лео, что-нибудь в таком роде. Ну ничего такого не было, и я ему это сказал. - А дальше что? - Да это, по-моему, все. Ну, он был зол, понятно. А как вы думали? Он решил сначала, что я его морочу, что я знаю, где Бен или вы, но я убедил его, что ничего не знаю. - Как? Как вы это сделали? - Я показал ему на свою лысую голову. - А что это значит? - А вот то и значит. Я показал ему на свою лысую голову, и он понял, что не может лезть с кулаками на такого старика. Уилок ничего не ответил, и Джонстон подождал немного. - Он меня давно знает, - сказал наконец Джонстон. - Он знает, когда я говорю правду, и понимает, что это правда. Мне неизвестно, где Бен и где вы, и лучше вы мне этого не говорите. - Его сейчас тут нет? - Кого? - Джо. - Нет, здесь никого нет, я же вам говорил. - А он сказал, зачем я ему нужен? Или Бен? - Оказал, еще бы. Он считает, что Фикко, может быть, захочет сообщить, чтобы ему гнали монету, - тогда он отпустит то, что захватил, ну вы понимаете... - Понимаю, - Лео. Так и говорите. Отпустит Лео? - Ну вот, именно. Так Джо считает, что Фикко даст знать либо вам, либо Бену, больше никому. Кому же еще - мне, что ли? "Вот оно! - подумал Уилок. - Конечно! Вот оно, то самое маленькое оно, о котором они не подумали! Нет, они думали об этом! Фикко, мол, захватил Лео не ради денег, а чтобы получить сведения. А почему не ради денег? Почему этот бешеный пес не мог захватить Лео ради денег?" - Слушайте, - сказал Уилок, - когда Джо придет, скажите ему... - Черта с два! Ничего не скажу. Он на стенку лезет, и у него револьвер в кармане... словом, он не в себе. - Скажите ему вот что... - Нет, не стану. Если вам нужно ему что-нибудь сказать, говорите сами. Я с вами не разговаривал. Я ничего не знаю и знать не хочу. И дело с концом. - Ладно, - оказал Генри. - Может быть, так действительно лучше. - Мне наплевать, лучше или не лучше. Я так сделаю, и все. После этого разговора Генри почувствовал, что ему надо пройтись. Беспокойство снова овладело им. Но он боялся выйти на улицу. Ему казалось, что он непременно встретится с Джо. "В Нью-Йорке тысячи улиц, - убеждал он самого себя и тут же думал: - Нет, счастье от меня отвернулось". Он остался в аптеке, выпил кофе, потом позвонил Бэнту. Бэнт сказал, что он направил полицию по следу Фикко, так как ей уже удалось установить, что между похищением, сопровождавшимся убийством, и лотерейным бизнесом существует связь. О Тэккере он не сказал полиции ни слова. Он просто сообщил, что Фикко пытался получить выкуп с Джилиама. По мнению полиции, сказал Бэнт, Лео, вероятно, уже нет в живых. Свидетельница, бывшая в тот вечер в ресторане, показала, будто бы видела своими глазами, как у Лео мозги брызнули со все стороны, когда его ударили прикладом обреза по голове, но полиция этому не верит. Полагают, что бандиты не стали бы увозить с собой труп. Однако показания официанта и жены Лео, которая сообщила, что у ее мужа было высокое кровяное давление, заставляют думать, что с Лео был удар. Врача к нему, разумеется, не позвали, и, вероятно, Лео умер. После этого Генри позвонил к себе в контору. Хотя был уже вечер и к тому же суббота, он знал, что застанет там Бейкера и свою секретаршу мисс Локк. Бейкер был усерден и честолюбив, а мисс Локк, старая дева, по всей видимости, не знала, куда деваться после работы. Генри поговорил с Бейкером. Все как будто шло хорошо. - Мне кажется, я могу уехать в Европу, и вы даже не заметите моего отсутствия, - сказал Генри. Бейкер запротестовал. Генри попросил соединить его с мисс Локк. Он хотел узнать, какие письма пришли на его имя. Мисс Локк рассказала. Ее голос звучал деловито. В почте не было ничего существенного. - Хорошо, - сказал Генри. - Я буду держать с вами связь. - Одну минуту, - сказала мисс Локк. - Мистер Минч хочет поговорить с вами. Он целый день вас ждет. Генри не сказал ничего. Он отнял трубку от уха и стоял, держа ее на расстоянии, и думал, думал, думал, и мысли мелькали в голове с такой быстротой, что он не знал, о чем думает. Потом он медленно повесил трубку и потянул рычаг книзу, чтобы наверняка дать отбой, и еще долго дергал за рычаг, глядя на мертвый, немой аппарат. Он знал, почему мисс Локк это сделала. Все эти годы она заигрывала с ним. Хотя она была его ровесницей, даже старше на два, на три года, она все же надеялась. Несмотря на то, что он ни разу даже не взглянул на нее, она все-таки надеялась. А теперь, как видно, прочла в газетах, что Тэккер исчез, смекнула кое-что, решила, что больше нет смысла надеяться, и нарочно подстроила ему эту штуку. И теперь Джо знает, что он, Генри, в городе и прячется от него. Джо спросит в конторе, и ему скажут, что это был не междугородный вызов. - О, черт! - мысленно воскликнул Уилок. - Неужто мне погибать из-за того, что какой-то старой чертовке не сидится в девках! Когда Генри вернулся к Дорис, его трясло, как в лихорадке. Весь воскресный день Дорис и Генри провели месте. Это был длинный день. Встали они поздно, сначала был завтрак, потом - толстые воскресные газеты, а потом - ничего. Генри не мог разговаривать с Дорис. Ее жеманный голос раздражал его с каждой минутой все сильнее. Говорить с ней было не о чем. Все ее познания ограничивались прописями, вынесенными из воскресной школы. - Пойди к Холлу, - советовала она Генри. - Выложи ему все начистоту и сразу со всем разделаешься, вот увидишь. Сразу разделаешься со всей этой историей, и Холл тебя не тронет, вот увидишь. Вот и все, что она знала. Покаяние облегчает душу. Будь честен. Соблюдай закон и держись правой стороны. Переходи улицу только на перекрестке. Собаку води на цепочке. Что она знала о Холле? Как могла она знать, хочет ли сам Генри "со всем этим" разделаться? Разделаться с тем, что было его бизнесом и еще могло уцелеть, если только им удастся выждать, пока полиция сцапает Фикко и Холл сделает карьеру на нем, а не на них. - Холл будет тебе благодарен, если ты ему поможешь, вот увидишь, - говорила Дорис. Ни он, ни она и не подумали о том, хорошо ли - пойти и выдать Бэнта и Тэккера и Джо Минча ради своей выгоды. Для Дорис это означало только искупление вины перед обществом, и у нее было смутное ощущение, что это туманное таинственное нечто, каким представлялось ей общество, вознаградит раскаявшегося грешника. Генри смотрел на вещи более трезво. Он гораздо лучше Дорис понимал, что представляет собой Холл. Генри уже был бизнесменом до мозга костей, и ему даже в голову не приходило противопоставить советам Дорис принципы морали - прямо сказать и ей и себе, что нехорошо предавать людей ради личной выгоды, каковы бы эти люди ни были. А если бы даже это и пришло ему в голову, его доводы прозвучали бы фальшиво. Вместо этого он издевался над наивностью Дорис. "Ну, конечно, - думал он, слушая ее слова. - Давай сигнал на повороте. Тормози на перекрестках. Чти отца и матерь свою. Не разговаривай с шофером во время движения. Плати за проезд. Сморкайся в носовой платок. Бросай мусор в урну. Люби ближнего своего, если он не католик, не еврей, не сектант, не негр, не мексиканец, не итальянец, не француз, не румын, не ирландец, не англичанин, не мулат, не китаец, не швед, не датчанин, не аргентинец, и если он не чешется слишком громко, и если любовь к нему не бьет тебя по карману". - Я пойду спать, - оказал Генри. Он принудил себя улыбнуться Дорис. - Я еще не отоспался как следует. - Если удастся уснуть, подумал он, то время пройдет быстрее. "Я зачахну с ней от скуки", - сказал он себе. Он лег в постель и лежал тихо, закрыв глаза, но сон не приходил. Может быть, думал Генри, когда я проснусь, будет уже вечер и Дорис тоже ляжет спать, и так пройдет день. Но потом будут еще дни. Не может же он провести весь остаток своей жизни в постели. "Нет, - решил Генри. - К черту это!" Он больше не хочет быть свиньей. Да, будут еще дни, и еще, и они поженятся, и всю жизнь проведут вместе. "Я долго был свиньей, теперь с этим покончено, - сказал он себе. - Теперь попробую стать порядочным человеком. Да. Даю себе слово. И останусь порядочным. И в этом даю себе слово". Он поступил с Дорис так, словно она была лекарством, дожидавшимся его на полке, и теперь не мог отшвырнуть ее от себя. Даже когда все благополучно кончится, думал он, и ему не нужны будут больше лекарства, он не сможет оставить ее, потому что она не пузырек с лекарством, а живой человек, и он, Генри Уилок, не хочет быть подлецом. Если он нужен Дорис, она его получит. Он будет с ней до тех пор, пока она захочет быть с ним, и будет с ней добр и мил и ни единым словом, ни единым движением не намекнет, что он был бы рад, если бы ей расхотелось быть с ним. Это решено. Генри встал и вернулся к Дорис. Она сидела на диване и штопала чулки. Он сел рядом. - Я хочу кое-что сказать тебе, - проговорил он, и прежде чем мысль его вылилась в слова, он уже знал, что не может не быть "свиньей". Даже сейчас он уже старался отделаться от Дорис. Но деликатно! Так, чтобы она не догадалась! Главное, чтобы она, упаси боже, не догадалась! - Если что-нибудь случится, - сказал он, - это будет штука серьезная, не какая-нибудь пушинка, которую ты сдунешь своими губками. - Я знаю, - Дорис перестала штопать. - Ты говорил мне. - Если Джо узнает, где я, с ним не разделаешься в минуту, или в час, или в день. Заварится каша. Такая заварится каша, что и не расхлебаешь. - А как он тебя найдет? - Не знаю. - Генри представилось, как Джо рыщет из дома в дом. Уж он-то спать не будет! - Я просто говорю на всякий случай, - сказал он. - Я не хочу тебя подводить и предостерегаю тебя, чтобы ты подумала о себе. - Он не найдет тебя. Он не может тебя найти. - Ты должна подумать о себе. Меня мучает мысль, что ты погибнешь вместе со мной, если не остережешься. - Ты теперь все равно что мой муж, на радость и на горе. - Нет! - воскликнул Генри. - Дорогая, прошу тебя, будь благоразумна. Если это дело получит огласку, твоя карьера кончена. Ты сама это знаешь. Нужно смотреть фактам в глаза. - Я люблю тебя. - Дорис наклонилась и поцеловала его. - Вот это факт, милостивый государь. Генри сидел тихо, задумавшись, и не отвечал на ее поцелуй. Он-то еще ни разу не сказал Дорис, что любит ее, мелькнула у него мысль. Конечно, ему придется это сделать рано или поздно, но пока что он мог с чистой совестью оказать, что ни разу не солгал Дорис. - Я ужасно терзаюсь, - повторил Генри. - Свалился сюда, как снег на голову, и втравил тебя в эту историю, не дав тебе даже опомниться. Это было нечестно. А я хочу быть честным с тобой. Если Джо меня разыщет, произойдет что-то очень скверное, во всяком случае, может произойти. Я сам не знаю. Но мы должны быть готовы ко всему. - Все было честно. Я люблю тебя. В любви все честно. - Я знаю, дорогая. Это я знаю. Но выслушай же меня. Все может случиться - не обязательно, - но может случиться что-нибудь такое, от чего мой бизнес и вся моя карьера полетят к черту. Например, я могу сесть в тюрьму, и тогда скандал погубит тебя. Где ты получишь работу после этого? В каком-нибудь кабаре на летний сезон? Больше тебя никуда не возьмут. "Красотка Уилока! Поглядите, как она пляшет! Только для взрослых!" Дорис лукаво на него посмотрела. - Мне что-то сдается, мистер, что вы уже стараетесь от меня отделаться. - Дорис! - вскричал Генри. - Не говори так! - Он обнял ее и крепко прижал к себе. - Все дело в том, - сказал он, - что мы должны быть благоразумны. Я не хочу губить тебя. Я не стану губить тебя, и будь добра меня слушаться, потому что я теперь глава семьи. Они еще долго говорили, и все об одном и том же. Генри сказал, что ему нужно перебраться в какой-нибудь отель, а Дорис сказала, что там будет ничуть не менее опасно и что он будет там ужасно одинок, а Генри сказал, что он не будет одинок. Потом Генри сказал, что да, конечно, он будет одинок, но он должен поступать с ней честно, а она сказала, что она теперь имеет право охранять его, и они еще долго спорили, и в конце концов Дорис пообещала ему позаботиться о себе. Если что-нибудь случится, она убежит от него, как только увидит, что дело действительно серьезно. - Я буду вести себя, как самый заправский флюгер, - сказала Дорис. - Клянусь тебе. Пока все не кончится, я тебя знать не знаю. Но потом уж я буду знать тебя до конца моих дней. Вечером Дорис спустилась вниз, в закусочную, купить чего-нибудь на ужин - копченой индейки, - сказала она. Оставшись один, Генри посмотрел на газеты, валявшиеся на полу. Но читать ему не хотелось. Он взглянул на часы. Было тридцать минут восьмого. "Что ж, - подумал он. - Как-никак, а время провели". Генри решил еще раз поговорить с Дорис и убедить ее, что он должен ради нее переехать в отель и там прятаться от Джо. А потом, когда все кончится, - если только когда-нибудь кончится, если Джо когда-нибудь угомонится, и Фикко поймают, и они снова сколотят свой бизнес, - ну, тогда он женится на Дорис. Да, женится! Это решено. Если он ей нужен, он на ней женится. Больше он не будет свиньей. С этим покончено бесповоротно, на всю жизнь. 11 Стук в дверь раздался в начале одиннадцатого. Генри и Дорис уже перемыли и убрали посуду. Генри снова убеждал Дорис, что должен поступать с ней честно и переехать в отель, а она снова твердила ему, что если только что-нибудь случится, она бросит его и будет держаться в стороне, пока все не кончится. Когда раздался стук, Генри стоял посреди комнаты без пиджака. Он посмотрел на Дорис, посмотрел на дверь и почувствовал холодный пол под ногами. Генри был в одних носках. Придется надевать ботинки, если понадобится бежать. - Кто там? - спросила Дорис. - Крысолов. - Это не был голос Джо. Но это вообще не был человеческий голос. Человек не может так говорить. Дорис и Генри молча глядели друг на друга. Бежать, подумал Генри, спрятаться! Спрятаться в ванной, в шкафу, под кроватью, выскочить из окна и вниз по пожарной лестнице! Захватить башмаки, пальто, деньги! Нет, как он оставит Дорис одну с Джо? - Открой, пожалуйста, дверь, - сказал он Дорис. Он удивился своему голосу. Это был какой-то жиденький голосок, но спокойный. Дорис держала теперь дверь на запоре. Она подошла к двери и повернула ключ. В ту же секунду Джо распахнул дверь настежь. Дорис отбросило дверью в сторону, и Джо ворвался в комнату, выставив плечо вперед, словно продираясь сквозь невидимую преграду. Он прежде всего увидел Дорис и с силой оттолкнул ее, почти ударил. Потом повернулся к Уилоку. Он держал в руке револьвер и направил его прямо на Уилока. - Ну, сукин сын, - сказал он. - Ну! - Он с трудом переводил дыхание. Генри смотрел на револьвер. Он не видел ничего, кроме револьвера. Он думал о том, что ему нужно сейчас сказать что-нибудь неожиданное, какой-нибудь пустяк, но так, чтобы это озадачило Джо, и тогда Джо собьется с тона и утихомирится. - Что, ну? - Генри хотел сказать это спокойно-вопросительно, но голос его слегка дрожал. - В чем дело, Джо? Взгляд Джо метнулся в сторону Дорис и снова вонзился в Уилока. - Я так и думал, - сказал он, - что такой сукин сын, как ты, непременно спрячется какой-нибудь девке под юбку. Вот на этом-то вы и попались. - Молчите, - сказал Генри сердито. - Молчать? - Джо шагнул вперед. - Я тебе покажу, крыса, шкура, сукин сын, я тебе глотку перерву! - Голос его сорвался на визг. - Где мой брат? Где Тэккер? Что этот сукин сын, эта крыса, сделал, чтобы спасти моего брата? Я убью его - и его и тебя, слышишь! - Сядьте, - сказал Генри. - Снимите пальто и шляпу. Мне нужно многое сказать вам. - Да, да, нужно, сукин ты сын! - Эта штука совершенно вам ни к чему. Уберите ее. - Я сам знаю, к чему или ни к чему, - сказал Джо. - Он сделал еще шаг вперед. - Ты мне больше не указчик. У меня с тобой разговор короткий. Я тебя прикончу, ты и охнуть не успеешь. Джо держал револьвер в правой руке, левая рука судорожно сжималась и разжималась, царапая ногтями по брюкам. Он вдруг поднял ее и потер подбородок. Джо не брился уже два дня. Он был слишком занят охотой за Тэккером и Уилоком. Зная, что Уилок завсегдатай бродвейских кабаков, он обшарил весь Бродвей, доискался до его знакомства с Дорис и пять минут назад раздобыл ее адрес. Он, не раздумывая, опрометью бросился сюда, чтобы все узнать. Узнать, что было сделано для его брата? Он знал, что ничего не было сделано. Если бы Фикко потребовал денег, Тэккер ответил бы ему, что он может оставить Лео при себе. Узнать, что было сделано для бизнеса? Это он тоже знал. Джонстон рассказал ему, и он сам понимал, что Тэккер рассчитал правильно: нужно залечь, выиграть время, выждать, пока сцапают Фикко, затем выйти из норы и попытаться снова наладить дело. Джо знал все это и знал, что это правильно, что это - бизнес, и все же рыскал по Бродвею, брал за глотку официантов и метрдотелей ночных ресторанов и каких-то девчонок, требуя, чтобы они выложили все, что им известно, иначе он им это припомнит, когда придет время, - так припомнит, что они век его не забудут, - и, наконец, узнал то, что ему было нужно, и прибежал сюда. Он не мог не рыскать и не мог не прибежать сюда, потому что ему нужно было уйти от того, что он знал и не хотел знать, - что для Лео ничего не сделано и что это правильно, так и надо было поступить, на то и бизнес. А сейчас, быть может, и рыскать по Бродвею, и прибежать сюда - уже мало, сейчас, быть может, ему придется убить, чтобы уйти от того, что он знал и не хотел знать. Генри слышал, как Джо скребет щетину на подбородке. Он видел его налитые кровью глаза. Джо весь дрожал, и, когда он не говорил, слышно было, как он хрипло, с трудом переводит дыхание. Грудь его ходила ходуном, и казалось, что не только его рот, но все лицо раскрывается, чтобы глотнуть воздуха. - Вам бы нужно чего-нибудь поесть, - сказал Генри. - И принять ванну. Почему бы вам не пойти сейчас под душ, а мы тем временем приготовим закусить. Генри чувствовал себя увереннее. Он дружелюбно улыбался Джо. Джо ничего ему не сделал. Он только говорит. Значит, он и не собирается ничего делать. Ему просто нужно сорвать на ком-нибудь все, что у него накипело. Прошла уже пятница, и суббота, и воскресенье, - у него было время все обдумать, и он сам понимает, что они сделали то, что нужно для бизнеса, а значит, и для него самого, потому что это и его бизнес, и, значит, он сам тоже притаится и будет выжидать, как и все они, пока беду не пронесет мимо. Он просто искал места, где бы отвести душу, поорать, поскандалить, чтобы дать выход мучительному сознанию, что Лео гибнет из-за бизнеса, который есть и его бизнес, бизнес Джо, - больше бизнес Джо, чем Уилока, особенно теперь, когда Лео уже нет. - Пока вы будете есть, мы можем поговорить, - сказал Генри. Дорис не двинулась с места после того, как Джо отшвырнул ее к стене. Дверь все еще была распахнута настежь. Отлетев от двери, Дорис наткнулась на стул и так и застыла, с побелевшим лицом и полуоткрытым ртом. Она боялась пошевельнуться. Ей казалось, что стоит ей сделать шаг или громко вздохнуть, как револьвер выстрелит. - Чего же еще ждать от такого сукиного сына, как ты, - сказал Джо. - По-твоему, я должен принимать ванну, пока мой брат умирает уже третьи сутки неизвестно где? Должен размываться под душем и сидеть тут с тобой и с этой девкой, которую ты где-то подцепил, пока мой брат умирает! - Голос у него вздрагивал, но он боролся с этой дрожью и боролся с самим собой. - Вы его не хотели принимать! - крикнул он. - Да, да, вы с Беном не хотели его, с самого начала не хотели его принимать, - он, видите ли, недостаточно хорош для вас, для таких подлецов, для такого сукиного сына, как ты! Никто не хотел его. А уж ты-то больше всех. С самого начала. Джо прикрыл глаза рукой, не касаясь лба. Подбородок у него сморщился и задрожал; слезы жгли ему глаза и крупными каплями стекали по лицу. - С самого начала, - пробормотал он. Он хотел сказать о том, как с самого начала, три недели назад, когда синдикат еще только создавался, Уилок противился попыткам Джо спасти деньги Лео. Но ему вдруг припомнилось другое: как он, Джо, всегда был баловень, любимец семьи, а Лео - всегда в загоне, и как Лео всегда помогал ему, и как он рассчитывал, что синдикат вознаградит Лео за все - за бегство из дома, который Лео для него создал, за брошенную табачную лавку, которую Лео для него купил, за гараж, который он у Лео отнял, за вспышки ненависти к Лео, да, да, ненависти - настолько сильной, что ему хотелось повалить Лео на пол и бить его, и топтать, и потом пожалеть, как когда-то в детстве. - Лео! - крикнул Джо. Голос у него сорвался, словно что-то треснуло в горле и рассыпалось на кусочки. - Лео, Лео! О господи, боже мой, прости меня, господи! Ох, Лео, мой Лео! Он же старался для Лео! Синдикат должен был вознаградить Лео за все. Пусть кто-нибудь посмеет сказать, что он сам не знал, почему заставил своего брата вступить в синдикат: то ли потому, что хотел помочь ему разбогатеть, то ли потому, что хотел повалить его себе под ноги, чтобы снова, как в детстве, пожалеть его... пусть кто-нибудь только посмеет сказать это, - и он убьет его на месте. И все же... Все же... о чем думал он эти три дня? Какая мысль, одна-единственная мысль была яснее и неоспоримее всех? Мысль о том, что Тэккер и Уилок сделали то, что нужно для бизнеса. И еще - что без Лео банк Лео перейдет к нему, к Джо. Да, и эта мысль была ясна и неоспорима. Она накрепко засела у него в мозгу, ее нельзя было отодрать, как нельзя отодрать грязь от земли. - Ну, полно, Джо. - Генри медленно придвинулся ближе, протянул руку. - Полно, Джо, не надо. - Он положил ему руку на плечо, но Джо сбросил ее. - Про-о-о-чь! - рявкнул Джо. Он наотмашь ударил Уилока револьвером в грудь. - Не трогай меня! - рычал он. - Не прикасайся ко мне своими крысиными лапами! Удар был сильный. Генри отлетел назад, повалился на стол и, перевернувшись, ухватился за край стола, чтобы не упасть. В ту минуту, когда он, зажмурившись от боли, цеплялся за край стола и выкрики Джо еще отдавались у него в ушах, он услышал, как что-то быстро прошелестело по площадке и вниз по лестнице. Генри выпрямился и медленно обернулся. - Я только хотел поговорить с вами, Джо, - сказал он. Генри поискал глазами Дорис. Ее не было. Грудь у него болела. Он подумал мельком, что, верно, у него сломано ребро, но глаза его были прикованы к тому месту, где раньше стояла Дорис. Потом медленно он перевел взгляд на дверь. Дверь по-прежнему была раскрыта настежь. Генри удивило, что Джо так бушевал и ругался, а никто не прибежал на его крики. Никто, должно быть, не слышал. Воскресный вечер. В доме, должно быть, никого нет, кроме хозяйки. А хозяйка, верно, впустила Джо и ушла к себе, в свою комнату в полуподвале. Генри медленно обдумывал все это, глядя в раскрытую дверь. Ему видна была площадка, пролет лестницы и пустая темная стена напротив. - Я не желаю с тобой говорить, - сказал Джо. - Я хочу только знать, где Тэккер, и хочу, чтобы ты выложил все, что тебе известно. Где Фикко? Посылал он к вам? Известно тебе, где Фикко, говори! - Можно мне сесть? Вы очень больно меня ударили. - Генри приложил руку к груди. - Кажется, вы сломали мне ребро. Если бы только Джо перестал хоть на минуту так орать, думал Генри. Он мог бы тогда подумать, сообразить - сказать ли Джо, что Дорис убежала, и им обоим теперь грозит опасность? Отчего она убежала? Оттого, что решила сделать так, как он велел, решила позаботиться о себе? Если бы только это было так! Если бы, если бы! Он должен подумать. Если это так, то не следует ничего говорить Джо. Опасно давать новое направление его мыслям: чуть что - он может начать палить. А если это не так, то опасно ничего не говорить ему, потому что тогда, значит, Дорис побежала звать на помощь, побежала за полицией. Если бы только Джо замолчал на минуту и дал ему спокойно посидеть одну минуту, и подумать хоть минуту, и сообразить, что решила делать Дорис, чтобы спасти себя. - Жаль, что голову не проломил, - сказал Джо. - Стоило бы за подлость, которую ты устроил моему брату. Да тебя убить за это мало. - Я ничего не устраивал. Генри знал, что Джо и сам не может считать его виновным в похищении Лео, но нарочно затягивал этот пустой спор, чтобы подумать и решить - убежала Дорис совсем или нет. Грудь все еще болела. Голова была тяжелая, как котел, и Генри знал, что впереди еще целая ночь и ему предстоит всю ночь убеждать Джо в том, что он сам знает не хуже его, а Джо будет орать и беситься, и, быть может, побьет его и будет взвинчивать себя, пока не отведет душу, а потом угомонится и снова станет годным для бизнеса. - Вы же понимаете, - сказал Генри, - никто, в сущности, тут не виноват. Ну, что можно было сделать? Он же не мучился, не страдал - чик, и готово! - Генри щелкнул пальцами. - Я бы хотел, чтобы и со мной было так же, когда придет срок. - Что? Что ты болтаешь? - голос Джо звучал тонко и словно откуда-то издалека. - Ну как мне еще вам оказать? Это верно, что у него было высокое кровяное давление? - Что? Да говори же? Что? Что? У кого? Говори! Что? - Да это самое, - сказал Генри, - с ним же был удар - он и не почувствовал ничего, никакой боли, вообще ничего. Это же самая легкая смерть, Джо, самая, самая легкая. - Лео! - почти прорычал Джо. - Я так и знал! Лео! - Он закинул голову, и крики его неслись над головой Уилока. - Лео! Лео! Я все время это знал! Генри отвел глаза. На лицо Джо больно было смотреть. - Успокойтесь, Джо, - сказал он. - Ведь страданий никаких, вы понимаете, никаких. Свидетели - ну, люди, которые там были в это время, - говорят, что с ним был удар, а при этом, вы понимаете, совсем, ну совсем нет боли. Это самая легкая смерть; самая легкая. Джо, верно, верно. Это же милость божия - умереть так. Я вам правду говорю. - И ты знал об этом - и ты и Бен, - оба знали, что мой брат умирает, умирает без врача, без помощи, и ничего не сделали, ни ты, ни Бен? - А что мы могли сделать? Генри увидел, что Джо шагнул к нему. Генри попятился. Лицо Джо было неузнаваемо. Он был крупный мужчина и плакал крупными слезами, и они желтыми полосами бороздили его лицо и стекали желтыми каплями, а кожа под ними, казалось, совсем почернела. - Где Фикко? - выкрикнул Джо. - Не знаю. - Говори! Всякий раз, как Джо делал шаг вперед, Генри отступал на шаг. - Честное слово, не знаю, - сказал Генри, - я бы рад был знать, Джо! Вы слышите, Джо! Я бы рад был знать! - Говори! Где Фикко? Говори! Где он, будь он проклят! Я его задушу своими руками. Никому этого не уступлю. Говори, где он? Я ему все кишки зубами вырву. Говори, сукин ты сын! Говори, где он? Говори, не то убью! Он направил на Генри револьвер, и на секунду уверенность Генри поколебалась. Он подумал, что Джо и вправду может выстрелить. Но Джо швырнул револьвер на пол. Револьвер упал с глухим стуком, подпрыгнул, перевернулся, и к Генри снова вернулась уверенность. Нет, его ждала не смерть, а только побои - жестокие, быть может, в кровь, с переломом костей. Это он выдержит, у него хватит на это мужества. - Говори, шкура! Продажная твоя душонка, говори! - рычал Джо. Он вдруг ринулся к Уилоку, схватил его и начал трясти. Джо был силен. Он приподнял Уилока и отшвырнул от себя, как тряпку. Уилок зашатался, и Джо снова схватил его и снова начал трясти. - Говори или я убью тебя! - кричал он. - Я тебе все кости переломаю и убью. Я не шучу! - Джо! Я же не знаю ничего. Перестаньте! - Не перестану! - Вы сами знаете, что я ничего не знаю. Если бы я знал, так полиция давно была бы там. Перестаньте, говорят вам. Пустите меня! - Не пущу! Джо ударил его. Он изо всей силы ударил Генри кулаком в скулу, и Генри отлетел назад, качнулся вперед, зашатался, но все же устоял на ногах. - Джо! - прошептал он. - Ради бога, перестаньте! Дверь! Джо не слышал. Он снова шел на Генри, как слепой, ничего не видя. Генри сделал попытку увернуться. - Дверь открыта! - снова прошептал он и присел. Он боялся говорить громко, боялся, что кто-нибудь услышит и войдет. Он не успел увернуться. Джо снова ударил его по лицу. Генри показалось, что голова у него лопнула и все мозги вывалились наружу. Он упал на колени, и Джо ударил его снова по губам и пнул ногой, и потом еще раз ударил, и еще, и Генри опрокинулся навзничь. Тогда Джо начал колотить его ногами и топтать его руки и ноги и неподвижное тело, и когда явилась полиция, он все еще топтал его. Полисмены вошли, держа револьверы наготове. Двое были в форме, двое в штатском. Один из агентов в штатском пробежал через комнату и приставил револьвер к животу Джо. Джо, казалось, удивился. Глаза у него были как стеклянные, рот раскрыт. Он медленно попятился назад, не спуская глаз с револьвера, и другой агент подошел к нему сбоку и ударил его рукояткой револьвера по голове. Джо скорчился, перевернулся и упал ничком. Тело его глухо стукнулось об пол. Дорис бросилась на колени перед Уилоком и приподняла ему голову. - Что с тобой? - закричала она. Генри услышал ее крик. Открыл глаза. - Ничего, - оказал он, - ничего. Не знаю еще. Думаю, что ничего. Он попытался подняться на ноги. Дорис помогла ему. Генри не мог выпрямиться. Бока у него болели, и грудь болела, и спина болела, и ему казалось, что руки и ноги у него переломаны и что он истекает кровью внутри. Он подошел, скорчившись, к дивану и повалился на него. - Так трудно было их привести, - сказала Дорис. - Такая канитель. Ты отдохни. Отдохни, и все пройдет. Я говорю им: "Скорей!" Говорю им: "Скорей, скорей, это Джо Минч!" - Генри медленно поднял руку и закрыл лицо. - Милый ты мой, тебе больно. Отдохни. Ляг поудобнее и отдохни. Ах, если бы они пришли пораньше! Но полисмен не захотел идти один. Я сказала ему: "Это Джо Минч, скорее, у него револьвер!" Но он не захотел идти, пока не вызвали автомобиль. - Генри застонал. - Ох, тебе больно. Я знаю, тебе больно. Сейчас, я намочу полотенце. Генри не слышал, что она говорила. Ему хотелось только одного: чтобы она перестала трещать. Он обрадовался, когда она отошла. Теперь можно было не улыбаться ей, можно было закрыть глаза и стонать про себя. - Так оно и есть - это Фазан, - услышал Генри голос одного из агентов. Генри опрокинулся на спину, закрыл глаза и тихо застонал. Он лежал пластом, вытянувшись. Ему казалось, что он глубоко ушел в диван. Каждый мускул его тела мелко и часто дрожал. Дорис обмотала голову Генри мокрым полотенцем, мокрым носовым платком вытерла ему кровь с подбородка и с губ и села рядом с ним, плача и жалостливо всхлипывая. От прикосновения холодного полотенца мысли Генри прояснились, он оттолкнул Дорис и, опираясь о спинку дивана, попытался сесть. Он должен подумать. Настала минута, когда он должен сделать именно то, что нужно, должен решить что-то, и решить быстро. Вся его жизнь, все его будущее зависит от того, что сейчас произойдет. Генри следил за полисменами. Они не спешили. Они не хотели действовать наспех в таком деле. Они принюхивались ко всему. Это была не случайная драка, не просто оскорбление действием. Нет, это был Джо Минч. А если Джо Минч затеял драку, это может иметь отношение к его брату, к убийству, к похищению. Именно так. Непременно так. Нет, они не станут спешить. Скрутить Джо и убраться отсюда они всегда успеют. Они будут принюхиваться и высматривать, нельзя ли тут еще до чего-нибудь докопаться. Уилока они не знают, но зачем спешить? Отпустить его на все четыре стороны они всегда успеют. Он - пострадавшая сторона. Это ясно. Не он нападал. Он истец. Но убийство! Похищение! Они будут держать его до тех пор, пока все не проверят. Генри вдруг вспомнил о револьвере. Револьвер лежал в кармане его пиджака, а пиджак он оставил в спальне. Он там! И разрешение на револьвер тоже там - во внутреннем кармане, в бумажнике. Вот оно! Это конец. Все летит к черту. Холл уже ухватился за дело об убийстве и похищении. Он узнает о драке и о разрешении на револьвер. Разрешение наведет его на след. След приведет Холла к заместителю начальника полиции, который выдал разрешение, и тот расскажет все. Конечно, а почему бы нет? Чтобы спасти свою шкуру. Всякий расскажет, чтобы спасти свою шкуру. Бэнт позвонил ему, да, да, поздно ночью и сказал, что это для его друга, да, да, для тэккеровского адвоката, он сказал, что хочет оказать Тэккеру услугу, - да, да, очень хочет оказать Тэккеру услугу, просил сделать это как личное одолжение ему, Бэнту. Бэнт всегда готов оказать услугу Тэккеру. Да, да, поздно ночью, как раз накануне убийства. Тэккер, очевидно, знал, что будет убийство. И Бэнт знал. Вот оно - то самое дельце, которого так ждал Холл! Зацепка, во всяком случае! Что-то такое, во что можно запустить зубы, с чего можно начинать выписывать повестки в суд и добраться до бумаг Уилока. И вот Джо Минч в тюрьме, и Уилок в тюрьме. Тэккер скрывается, а Джонстон тоже в тюрьме - и судебное дело готово, со всеми онерами, и все полетит к черту. Конец. Крышка! Конец ему, крышка, лучше уж умереть! Полисмены все еще были здесь. Генри следил за ними. Они брали в руки какие-то вещи, рассматривали их, заглядывали во все углы, а один все еще стоял, склонившись над бесчувственным телом Джо, - надевал на него наручники, обшаривал карманы. Генри показалось, что он лежит на диване и думает всего какое-нибудь мгновение. Полисмены только сию, сию секунду вошли в комнату, и все эти мысли промелькнули у него в голове всего в какую-нибудь долю секунды. Дорис была около него. Она обхватила его рукой. - Пожалуйста, ляг, - оказала она. - Лежи тихонько, и все будет хорошо. Сейчас доктор придет. Генри взглянул на нее. Он совсем забыл о ней. И ей теперь крышка! Почему она не могла оставить его в покое! Дура набитая! О, черт бы ее побрал! Неужели она не могла оставить его в покое! Он бы стерпел побои, он уже приготовился к этому, зачем она испортила себе всю жизнь, и себе, и ему! И создал же господь бог такую дуру! Генри услышал голос полисмена из спальни. Должно быть, он был там все это время - шарил по углам. - Эй, Пит, - говорил он, - пойди-ка сюда на минутку. Агент в штатском, разговаривавший вполголоса с другим полисменом, обернулся и не спеша направился в спальню. Генри понял, что револьвер и разрешение найдены. Агент шел медленно, поглядывая по сторонам, - не попадется ли на глаза еще что-нибудь. Генри следил за ним, затаив дыхание. Когда агент, раздвинув яркую полосатую занавеску, шагнул в спальню и занавеска за ним сомкнулась, Генри схватил руку Дорис и сунул ее себе в рот, чтобы не закричать. ЭПИЛОГ Как уже было сказано вначале, эта история, в сущности, не имеет конца. Конец требует какого-то завершения или подведения итога. Лео и Бауер умерли, но смерть не завершила и на подытожила их жизни - она ее просто оборвала. Джо так и не решил - вовлек ли он своего брата в синдикат для того, чтобы его обогатить, или для того, чтобы лишить его власти над собой, но зато он решил другое: не имея никакой опоры, не имея даже того, что имел Бауер, Джо не захотел дольше жить. Он повесился в своей камере еще до разбора дела, связав петлю из обрывков простыни и зацепив ее за крюк в потолке, на котором висела койка. Его смерть тоже только оборвала его жизнь. Государство пыталось изобрести завершение всей этой истории, но не смогло. Да и как бы оно могло, когда все его усилия были направлены на то, чтобы упрочить себя, и потому оно волей-неволей должно было скрывать от себя и от своих граждан, к чему приводит установленный им жизненный порядок. Тем не менее государство инсценировало торжественный суд и, не щадя затрат, провело хитроумные и скрупулезные поиски "истины". И вот "истина", которую оно обнародовало: Бэнт, Уилок и Джонстон признаны виновными в учреждении лотерейного банка и в руководстве им - и за это