беднягу Отто, но ничего, теперь он счастлив. Стон генератора действовал на нервы. Стрингер поднял глаза, перестал вращать ручку, и стон замер. - Пришел сменить, - сказал Кроу. - Зачем? - Его бледный лоб блестел. Странно даже подумать, что мистер Стриннер способен потеть, как обычный человек. - Зачем? - переспросил Кроу. - Что-то надо делать, нельзя просто лежать и ждать смерти. Пришел сменить. И тут с лицом Стрингера случилось невероятное. Кроу вытаращил глаза от изумления. Стрингер улыбался. Ничего подобного раньше с ним не случалось. Кроу знал его уже восемь дней, считай, полжизни в этих условиях. И впервые видел такое. Лицо Стрингера приняло совсем другое выражение - человеческое. - Рад слышать, - сказал Стрингер. - Если все перестанут думать о смерти, успеем сделать дело. - И двинулся мимо Кроу. - Сегодня ночью мне понадобится хорошее освещение, - пояснил он. - Я намерен установить стойку. - Он осторожно спустился в салон. Кроу усадил на ящик обезьянку и завертел ручкой, глядя на Бимбо и выдавливая из горла слова песни: "Вьется долгая дорога в край моей мечты..." Лумис склонился над Тилни. - Живот, - повторял тот. - Это спазмы от перегрева, сынок. - Его собственный желудок скрутило в узел, ноги горели. В организме осталось так мало воды, что замедлился ток крови, которая не справлялась теперь с теплообменом. - Скоро ночь, еще час-другой, и все кончится, станет прохладнее. Таунс сидел, обхватив руками голову. Когда к нему обратился Моран, воспаленные глаза командира слегка приоткрылись. - Я не хотел тебя обидеть, Фрэнк, вчера вечером. - Ты был прав. - Нет. Ты сделал все, что мог. Посадил, как перышко. - Ошибка пилота... - Невезение и дрянной прогноз. И никто нас не искал. Пожалуйста, забудь, что я сказал. В таком духе между ними шел несвязный, похожий на мычание, разговор. Каждый, пока было время, хотел очистить свою совесть. Белами сидел около капитана Харриса, следя за горелкой. Их лица покрылись копотью. Они затенили бутылку и трубку, а сосуд выставили на солнце, чтобы усилить конденсацию. Каждые пятнадцать минут передвигали его вслед за солнцем. Белами рассчитал, что к ночи воды в бутылке будет достаточно, чтобы каждому из девятерых досталось по нескольку капель - смочить язык. С полудня капитан Харрис шевелился только дважды: когда Белами принес ему несколько фиников и когда какая-то неведомая сила заставила его обернуться. Выпученными глазами уставился ему в лицо Уотсон, держа в руке пистолет, почему-то наведенный на него. Он попросил окликнуть его: "Сержант", - но губы не повиновались, не получилось ни звука. Харрис отвернулся. Уотсон хороший солдат, он никогда не позволял себе шуток с оружием. Должно быть, пистолет на предохранителе. Он заметил, как страдает Белами: временами его глаза закатывались, а изо рта выпадал почерневший язык. Надо подбодрить беднягу. - Ш-шлишком медленно, - выговорил он с вымученной улыбкой. - Шлишком медленно. Жидкость в сосуде пузырилась. ...Луна очертила тени дюн. Звезды на небе были синие и огромные. К полуночи шелковый полог натянулся и упал, потом снова вздыбился под мягким дуновением ветра. Ветер шел с севера, с моря. ГЛАВА 15 "Девятые сутки. Пишу в три часа пополудни. Очень жарко Произошло чудо. Около полуночи я почувствовал дуновение ветра, но не поверил. Северный ветер. Первым делом сегодня утром мы по-настоящему потрудились, досуха выжали парашютный шелк и все, что можно. Даже отрезанные штанины дали несколько пинт. Моран вручил нам специально подготовленные скребки, и мы сняли иней со всей поверхности самолета. Харрис даже набросал на шелк перемешанный с песком иней, мы дождались, пока он растает, и выжали парашют во второй раз. Хоть мутная, но вода. Вода! Почти полных шесть галлонов в баке! Итак, мы живы, живы! И не намерены сдаваться. Сейчас все отдыхают, берегут пот для ночи. Невероятно, невероятно". Внешне они нисколько не изменились: полутрупы с облупившимися изможденными лицами, глазами, подобными зияющим ранам, и губами, как скорлупа грецкого ореха. Лежали молча, неподвижно, дожидаясь ночи. Но теперь в них горела искра жизни. Вслух это не обсуждалось, но все знали, что ночью будут работать, как черные рабы. И сегодняшнюю ночь, и завтрашнюю, и все последующие - сколько потребуется, чтобы закончить постройку самолета, подняться в воздух и улететь. Даже Стрингер, сберегая силы, провел в безделье часок в тени; дольше, однако, вытерпеть не мог, и опять, водрузив на голову завязанный узлами носовой платок, вернулся к работе. Присев на корточки под новым крылом, он принялся сколачивать нужные ему кронштейны. Они наблюдали из-под полузажмуренных век, никто не думал о нем дурно. Теперь в его руках был козырной туз: если выиграет он, то вместе выиграют и они. Таунс лежал у двери самолета, чтобы видеть каждого, кто туда входил. Снова по очереди вращали ручку генератора, чтобы был яркий свет для работы. Таунс вслушивался в движения каждого заходившего в самолет: не задержится ли у питьевого бака. Он уловил в себе смену настроения. Вчера еще незаметно пробирался в салон, надеясь поймать вора за руку; сегодня, слушая шаги, мечтал, чтобы никто не остановился по пути к генератору. Вечером он намерен сообщить им о том, что случилось, - теперь это имело смысл. Они убедились, что северный ветер может дарить жизнь, пусть даже это будет вода, замешанная на песке. Крайне важно, чтобы отныне никто не прикладывался тайком к воде. Так он следил до тех пор, пока солнце не коснулось западных дюн. Все зашевелились, как будто услышали сигнал. Поднялся даже сержант Уотсон. Весь день он провел в тяжелых мыслях и пришел к простому решению: у мертвого миллионера будущего нет, даже при деньгах и оружии. Песок был еще жарким, и пришлось надеть сандалии. Ступая по длинным теням, брели к Стрингеру. Стон генератора прекратился, и, прежде чем Лумис вышел из самолета, Стрингер подал команду: - Пожалуйста, свет. Сцена сразу осветилась. За освещенным кругом тускло мерцал песок под четвертинкой лунного диска. - Прежде чем мы начнем, - сказал Таунс, - я намерен кое-что сообщить. Моран сразу почуял неладное. В тот раз между Таунсом и Стрингером была стычка по поводу конструкции самолета; сейчас Таунс, видно, попробует взять реванш. - Последние три дня кто-то брал воду из бака. - Даже теперь, когда появилась надежда выжить, Таунсу трудно было выговорить эти слова. Сказанное им тотчас обезобразило ночь. Обвинял даже свет. Кроу подумал: Уотсон. А Лумису пришло на ум: Тилни. Каждый смотрел себе под ноги. Теперь Морану было не до страхов: он был в шоке. Если бы не выпала роса, они бы уже начали умирать, и первая смерть стала бы для вора обвинением в убийстве. Хуже того, что они узнали, было только одно: если ошибся Таунс. - Ты в этом уверен, Фрэнк? - Я проверял. - Таунс переводил взгляд с одного на другого. - Да, уверен. До сих пор это было не так важно. Сейчас важно. У нас теперь почти шесть галлонов, и мы долго на них не продержимся, потому что будем работать изо всех сил по ночам, а может, даже днем. Надо попытаться закончить все до следующей росы - она может выпасть в любую ночь. Может, сегодня, а может, через месяц. Появился шанс выбраться отсюда живыми. - Он обращался ко всем вместе и ни к кому конкретно. - Скажу вот что. Если это повторится и я замечу, кто это делает, убью собственными руками. Стрингер, четко выговаривая слова, заявил: - Больше я этого делать не буду. Его слова, как эхо, пронеслись над головами, монотонно вибрируя в ушах. Стрингер смотрел прямо в застывшее от изумления лицо Таунса, светло-карие глаза медленно моргали. - Так это были вы? - выдохнул Таунс. - Да. - Ага, я не спрашивал, кто это делает, и вам не нужно было признаваться. - Да. Таунс почувствовал, как сжимаются кулаки, и, даже еще не ударив его, увидел кровь на лице Стрингера, - но не было ни крови, ни ударов. Руки безвольно опустились. И он услышал свой вопрос: - Но почему? Стрингер, казалось, был раздражен. В его обычно бесстрастном голосе прозвучала резкость: - А вам непонятно, мистер Таунс? Меня мучила жажда. Я работал все ночи и почти каждый день, намного больше, чем любой из вас. Вы, наверное, думали, что я построю эту машину даже без воды! Но попробуйте взглянуть на вещи моими глазами. Он повернулся, но Таунс схватил его за руку и, давясь от гнева, прошипел: - Итак, я не способен увидеть вещи вашими глазами, как вы говорите. Почему же тогда вы действовали как вор? За распределение воды отвечаю я - почему вы не обратились ко мне и не попросили дополнительной порции? - Потому что вы бы мне ее не дали. Таунс отпустил руку Стрингера и на минуту закрыл глаза, чтобы не видеть этой показавшейся ему наглой физиономии. Подсудимые в таких случаях говорят: "Не знаю, что со мной произошло. Я был вне себя, не знал, что делаю". Если бы Стрингер повел себя сейчас именно так, это в какой-то степени было бы воспринято как аргумент защиты. Но наглость... Таунса трясло. Словно издалека доносились до него чьи-то увещевания: - Полегче, Фрэнк. Стрингер продолжал: - Вы не дали бы мне воды, потому что мы с вами разные люди. Вы предпочитаете плыть по течению - все вы! И дело не в том, что вас больше, чем меня, мучила жажда. Да, я брал дополнительно по бутылке воды последние трое суток, но я ведь и терял эту воду с испарениями, работая на жаре, в то время как вы лежали без дела. - Его голос становился все нетерпеливее. По их лицам прыгали два солнечных пятна, отраженные от стекол его очков. Голос оборвался на возмущенной ноте. - Как вы можете рассчитывать, что я построю машину, погибая от жажды и работая без помощников? Воцарилось молчание. - Фрэнк, полегче. - Заткнись! - Таунс, безнадежно махнув рукой, повернулся спиной к Стрингеру и уставился в небо, на невероятно спокойные звезды. Стрингер между тем продолжал: - Но я не стану брать дополнительную воду, так как надеюсь, что все будут работать, как я, а это значит, что всем понадобится увеличенный рацион. Итак, все понятно? Он смотрел на сгорбленную спину Таунса. Все молчали. И молчание затягивалось. - Вполне, - ответил, наконец, Моран, злобясь на Таунса, Стрингера, самого себя и на всех них. Как мальчишки, тратить время на пререкания - и только потому, что есть немного воды, и они опять вспомнили о своем чувствительном "я". Перед ними недостроенный самолет, который может спасти жизнь, а они затеяли перебранку. А вокруг пустыня с ее бессчетными возможностями убивать: она может расплавить тебя своим жаром, высушить и лишить человеческого облика. Но она может и одарить водой и послать на поиски того, чего лишился, - гордыни. Таунс едва не съездил Стрингеру по физиономии - боже, это значило бы гибель для всех них! Альберт Кроу примирительно спросил: - Что нужно делать, Стрингер? С головы снят и аккуратно уложен в карман носовой платок с узелками, поправлены очки на носу, карие глаза загорелись предвкушением работы. - На данной стадии можно обрезать концы у пропеллеров. Ровно девять дюймов - я измерил, настолько они повреждены. Пока я продолжаю установку стойки, нужно укрепить кронштейны. Их я для вас подготовил, вон в том ящике. Между средними нервюрами каждого крыла через верхушку стойки пойдет трос. Его натянем позднее. Возьмем с лебедки, а она в ближайшие несколько ночей будет нужна. Таунс двинулся к самолету вместе со всеми. Итак, второй раунд остался за Стрингером, как и первый. Дай бог, чтобы не было третьего. - Нужно снять карбюратор правого мотора и очистить от песка жиклеры и патрубки. Это следует сделать тщательно, так как мы работаем среди песка и можем с равным успехом как прочистить карбюратор, так и засорить. - Стрингер сделал паузу, убеждаясь, что его слушают. Затем обратился к Белами: - Вы сказали, у вас инженерный диплом. Я хочу, чтобы вы занялись делом, требующим технической подготовки, а также помогали советами и присматривали за другими. Щебечет, как птичка, думал сержант Уотсон. И так везде: или высокомерная снисходительность начальства, или дипломы. Слава богу, у него тоже есть три полоски - он потерпит, пока не попадется первый рядовой на базе, уж он ему покажет. Застучали инструменты. Важно прошествовал с гаечным ключом Лумис - искать болты для крепления кронштейнов. - Когда будет время, - сказал Белами, - я хотел бы установить большой испаритель для оставшейся охлаждающей жидкости. - Когда будет время, - согласился Стрингер. - Только не берите из левого бака - он понадобится для полета. - Концы обрезать квадратно? - спросил Кроу. - В точности квадратно и скашивать, мистер Белами... - Слушаю... - Хочу показать вам хвост и объяснить, что нам предстоит там сделать. Они вдвоем вышли из освещенного круга. Таунс снял капот двигателя и занялся флянцами и рычагами, закрывающими доступ к карбюратору. Кроу весело командовал: - Тилли! Помоги, дружок! Уотсон искал ножовку. - Фрэнк, я придержу обшивку, а ты пройди сверлом... Морана перебил капитан Харрис: - Оставьте это мне - я не инженер, а вы можете найти себе лучшее применение. - Его лицо осветилось улыбкой. - Организация творит чудеса. По пропеллеру заскрежетала ножовка. Слышался монотонный голос Стрингера, объясняющий Белами, что предстоит делать с хвостом. Инструменты музыкально позвякивали. Кроу насвистывал. Высоко в небе стояла луна. ГЛАВА 16 Когда взошла полная луна, они увидели мираж. Привычные к пустыне, они знали, что миражи никогда не случаются после захода солнца - этот был при полнолунии. Они видели песчаную бурю - и при этом не ощущали даже ветерка. В конце дня Белами записал: - Двадцатый день. Работа пока продвигается хорошо, но очень мало воды. Преодолели много препятствий. Сказывается голод, мучит не само желание есть, а просто сильная слабость и боль в животе. За прошедшую неделю случилось три досадных задержки. Подняв на опорах новую машину и выбив козлы из-под крыльев, Стрингер вознамерился балансировкой определить центр тяжести. Это было нужно для размещения людей во время предстоящего полета и выяснения центра подъемной силы. Никто, даже Таунс, не смог убедить Стрингера не прибегать к этой рискованной операции. Одна из опор перевернулась, и две ночи ушли на сооружение новых козел. Моран уронил в песок жиклер карбюратора, целый час искал, но безуспешно, и остаток ночи у него ушел на разборку карбюратора правого двигателя, чтобы взять из него жиклер. Теперь он держал его как бесценную жемчужину. Жиклер был не больше ореха, но он помнил слова Кроу: "Потеряешь и этот - тогда конец". Новая машина взлетит, - если она вообще будет способна летать, - независимо от того, будет ли ее хвостовой костыль сделан на пятьдесят килограммов легче или тяжелее, но без этой крошечной штучки ей не взлететь никогда. Уотсон сломал пять ножовочных полотен, а Тилни три, а на распиловку последнего монорельса для хвостового костыля ушло пол-ящика напильников. На руках лопались и грозили заражением пузыри. Они продолжали работу. За большими задержками последовала дюжина мелких. С презрением относясь к неумелости, раздражаясь бестолковостью, Стрингер тем не менее никогда не выходил из себя, как Таунс или Уотсон. Работали иногда и днем, несмотря на испепеляющий зной. Однажды пронеслась электрическая буря, до предела истощившая нервы. Постоянно приходилось превозмогать боль и бороться с панической мыслью - можем не успеть. Две ночи назад выпала роса, обеспечив двумя галлонами воды, мутной от парашютной краски и нефильтруемой грязи. Они смаковали ее, как шампанское. Отдистиллировали всю охлаждающую жидкость правого мотора. Теперь было по две пинты в день на человека. Почти целую неделю. Не думали и о голоде. Как можно выжить на одних финиках? Никто не спрашивал. Надо выжить, пока не будет закончен "Феникс". Как-то ночью Лумис отскреб краску с идентификационных знаков на крыле, расплавил ее и вывел это имя на фюзеляже. Чтобы написать аккуратно, требовалось время. Он не торопился. Машина, которую они строили, обрела очертания самолета. Теперь у нее было имя, и они гордились этим. Сомневался один Уотсон: - Те фениксы, что я видел на картинках, всегда горели. Кроу терпеливо растолковал: - В том-то и дело. Птица загорается и откладывает яйцо, потом появляется птенец и улетает. Понял? Как раз то, что сделаем мы. - Посмотрим, - сказал Уотсон. Время от времени поглядывали на имя своей машины. Возникло даже теплое чувство к этому названию и человеку, посвятившему себя их самолету. Ненависть к Стрингеру прошла - теперь они несли ему свою любовь, усматривая что-то богоподобное в его холодных, как у ящерицы, глазах. Для них Стрингер был безобразный чародей, заключавший в своем жезле торжество жизни над смертью. Ему повиновались беспрекословно.. - Проверните двигатель. Нужно освободить поршни. Они заземлили магнето и вручную, как лопасти, прокрутили пропеллер. Незанятые наблюдали со стороны, ожидая чуда: рвущиеся из труб клубы выхлопного газа, гул взревевшего мотора, слившиеся во вращении лопасти пропеллера. Сейчас этого не произошло, но обязательно случится однажды, и снова начнется их жизнь. - Укрепите хвостовой костыль перекрестными кронштейнами. Можете воспользоваться имеющимися отверстиями, чтобы не сверлить новые. Проследите, мистер Белами. И они брались за инструменты. Новое крыло не лежало больше на продавленной крыше старого фюзеляжа. Оно было натянуто на уровне с другим крылом, поддерживаемое толстым кабелем от лебедки, "феникс" не висел теперь на козлах и подпорках, а стоял на собственных ногах из кусков монорельса, отрубленных, подпиленных и подогнанных до нужной длины истертыми до крови руками при помощи ломаных и изношенных инструментов. - Мистер Таунс, проверьте тяги управления - они где-то цепляют. Никто не подвергал сомнению его право указывать, даже Таунс. До двадцатых суток не произошло ничего особенного, если не считать того, что они работали как проклятые. Да еще умерла Джил. Это случилось двумя ночами раньше, когда Лумис одиноко стоял в стороне и разговаривал с ней, обращаясь к звездам. Новость пришла без всякого уведомления, как бы ниоткуда, и вот всю его душу переполнило удивительное успокоение: "До свидания, Джил. До свидания, дорогая. Увижусь с тобой там. До свидания". Устремив глаза к высоким звездам и перенесясь в один миг через тысячи миль, он вдруг с цепенящей душу определенностью почувствовал, что в эту самую минуту ее не стало. Он ощутил невыразимое одиночество, все потеряло для него смысл, потому что с ее смертью погибло все. На следующее утро он ушел в пустыню через горловину между дюн. Таунс и Моран привели его обратно. Он не помнил даже свое имя. Они сказали: это тепловой удар, и дали ему воды. Сейчас он пришел в себя и всю последнюю ночь работал вместе с остальными - мертвый рядом с живыми. Работа шла полным ходом, но опять на исходе была вода. Пробовали есть финики, иногда получалось: глотали, не пережевывая, и ждали боли в желудке. Работа с ее последовательно возникающими трудностями - большей частью из-за недостатка хороших инструментов и необходимостью искать им замену - понемногу приучила не обращать внимания на зной, голод и жажду. Лишь в короткие передышки возникали сомнения: удастся ли заставить себя подняться и продолжать? На двадцатый день после захода солнца зажгли, как всегда, фонарь, а через два часа поднялась луна, и возник мираж. Первым его увидел Белами, но ничего не сказал, потому что вспомнил о трех вертолетах и испугался. Он не мог оторвать глаз от странного облака пыли, которое поднялось ввысь и висело на фоне лунного диска. Воздух был неподвижен. Белами повернулся, но и теперь не почувствовал дуновения. Песчаная буря продвигалась на север, одинокое дымное облако, освещенное луной. И вдруг донеслись голоса, приглушенные расстоянием. Он отвернулся, чтобы ничего не видеть, не слышать, но голоса не исчезали. Кроу, подошедший к нему за дрелью, остановился как вкопанный и тоже прислушался. - Дейв, - доносящиеся издали звуки нарушали покой ночи. - Ты что-нибудь слышишь? - Да, - признался Белами. - Боже! Смотри - поднимается песок! - Кроу громко закричал. - Эй, стойте. Слушайте! Голоса все еще слышались за восточным гребнем дюн. Песок рассеивался и оседал в холодном свете луны. Работа прекратилась. Все смотрели на восток. Капитан Харрис сказал: - Арабы. - Кто? - Бедуины, кочевники. На привале. Кроу разозлился на капитана за это спокойствие. Они спасены! Надо же звать на помощь, кричать. - Что же мы, черт побери? - только и сумел он сказать. Тилни, неуклюже увязая в песке, побежал к дюнам, Харрис кинулся за ним, догнал, привел обратно. - Они дадут нам воды, они спасут нас. Ведь они нас спасут! - хрипел Тилни. Капитан резко оборвал его: - Не разговаривать! Сержант Уотсон, погасите свет, быстрее! Все застыли в темноте. Голоса доходили до них сверхъестественным путем, как бы с неба. - Да, - подтвердил Харрис. - Арабский диалект. Золлур. - Он слова обратился в слух, вытянувшись, как струна. Минутой позже заговорил Таунс: - Итак, кэп, что будем делать? - Не знаю. Стрингер потребовал: - Мне нужен свет. Моран глянул в его бледное лицо и понял, насколько спятил этот парень. Словно радуется, что приближается к настоящему безумию - это сродни удовольствию, которое получаешь от чесотки. И стал объяснять ему, как ребенку: - Группа кочевников только что остановилась на привал - вон там. Если у них есть лишние верблюды, они могут взять нас с собой, можно даже по двое на одно животное. Или, в крайнем случае, пошлют за нами спасателей. Ответ Стрингера он предчувствовал: - Я не могу работать без света. Разные школы психиатрии придумали не меньше десятка названий для его типа умственного расстройства, подумал Моран. Самое точное: навязчивая идея. Парнем завладела мечта о машине, которую он должен построить и поднять в небо. Если все остальные уедут на верблюдах, он все равно останется здесь со своим фениксом и сгорит от собственной одержимости. - Свет зажигать нельзя, - предупредил капитан Харрис, тоже обращаясь к нему, как к ребенку. - Они не увидели его за дюнами, но могут обследовать окрестности в поисках колодца. Видите ли, мы пока не знаем, кто они, а они могут быть бандитами. Мистер Таунс, у вас на борту имеется оружие? - Нет. Харрис сжал губы. - У нас с сержантом по пистолету. А у них может быть дюжина ружей. Силы явно неравны. Лучше вступить в переговоры. Тилни изумленно зашептал: - Может, и спасут, - как можно мягче пояснил Харрис: кругом одни дети. - Но понимаешь ли, мы христиане, а некоторые арабы фанатичны в своей вере. Аллах для них единственный бог, и они могут уничтожать неверных из принципа. Все равно что муху прихлопнуть. Верно, Уотсон? - Да, сэр. - Это "сэр" вырвалось само собой. Тилни застонал на одном дыхании: - О, господи... господи... - Хватит его рекламировать, - оборвал Кроу. - Слышал, что сказал капитан: у них свой бог! Харрис зашептал: - Не надо говорить так громко. Очень важно, чтобы никто не издавал ни звука. - Человек действия, он расправил плечи, будто надевая любимый костюм, в котором легче себя чувствовал. - Теперь нужно обо всем договориться. Он спокойно изложил свой план, ни у кого не спрашивая совета, но и не протестуя, если его прерывали. - Я беру с собой сержанта. Военная форма может нам помочь. - Он потрогал револьвер. - Мы перейдем дюны с западной стороны, сделаем полный круг и выйдем на них с востока, так что, если им захочется искать вас, они пойдут в противоположном направлении. Не зажигайте свет и не производите шума, пока мы не просигналим, что они настроены мирно. Моран присматривал за Стрингером. Кто-то должен его опередить, если ему вздумается включить фонарь. - Мы подойдем к ним с востока и скажем, что приземлились на парашюте. Поломался двигатель, где сел самолет - не знаем, где-то на востоке, мы летели в восточном направлении. Вы будете здесь в полной безопасности, при условии, что не раскроете себя. Теперь по поводу переговоров. Мне понадобится вся наличность, которую мы сможем собрать. Сомневаюсь, что есть смысл предлагать им мелкую поживу с самолета - им было бы трудно продать инструменты и прочее, но они могут соблазниться финиками. Зависит от того, в какой они сейчас форме. Мне придется решать на месте. Думаю, все по этому вопросу. Таунс спросил: - Есть у кого-нибудь при себе охранная грамота? В этом районе убийства экипажей потерпевших крушение самолетов были не часты, но случались. Бурильщиков, занятых в трех компаниях - Нью-портской Горной, Авзонии Минералии и Франко-Вайоминг, - всегда обеспечивали охранной грамотой на пяти главных арабских диалектах. "Возвративший в целости и сохранности владельца сего документа будет вознагражден 100 ливийскими фунтами". Сумма колебалась, но даже десять фунтов способны были спровоцировать схватку между бандитами за приз в виде живого христианина, которого они в противном случае не колеблясь убили бы. Никто не ответил. Охранной грамоты у них не было. - Обойдемся без них, - сказал Харрис. Он принес из салона фуражку. Собрали сто тридцать фунтов, один Уотсон внес пятьдесят. Капитан сложил деньги и сунул в карман. - Для них кругленькая сумма. Это-то они должны понимать. Если не поймут, постараюсь убедить. - В его тоне прозвучала напускная уверенность. - Если услышите стрельбу или что-либо в этом роде, не делайте попыток прийти на помощь, иначе испортите нам всю кампанию. - Он поднял голову. - Достаточно светло, фонарик нам не понадобится. Сержант Уотсон! Сержант ел его глазами, автоматически вытянувшись в присутствии старшего по званию. Его охватил страх, что он уступит своему врагу. Перед ним встала фигура капитана, негромко, но уже раздраженно повторившего: "Уотсон!" Держись, Уотсон. Держись. На него надвигался капитан Харрис с расширенными глазами: - В чем дело? - Ни в чем, сэр. - Он попробовал обрубить последнее слово, но было уже поздно, оно уже было произнесено. - Я не иду, вот и все. Они смотрели в лицо друг другу, и окружавшая их группа людей невольно расступилась, как перед началом схватки. "Невероятно, - подумал Моран. - Вот тебе и британская армия". - Я ведь вам приказал, сержант. - В голосе не чувствовалось гнева, только удивление. - Пойдемте - и поживее! - Я не иду. Повисла тишина, прерываемая только слабыми голосами, доносившимися из-за дюн. - Вы отказываетесь подчиниться приказу? - Так точно. - Он смотрел на своего офицера. Посадка фуражки на голове, как всегда, выверена до миллиметра - на базе это называли "мода Харриса". Лицо, худое, обросшее и обожженное, по-иному смотрелось при луне - как бы совсем не тот человек, которого он ненавидел больше всего на свете. - Сержант, мы немало прослужили вместе. Даю вам один шанс. Забудем, что вы только что сказали, и начнем снова. - Без всякой необходимости он поправил портупею, проверил кнопку кобуры, немного постоял и негромко скомандовал: - Сержант Уотсон, шагом марш! Держись, Уотсон. Держись. Не так просто все это было. Тут надо разом разбить цепь, которая держала тебя все эти годы. Не так просто. - Я не иду. Таунс и Моран незаметно отошли. Ситуация была чревата непредвиденными последствиями. Вызов был брошен не столько одному человеку, сколько веками существовавшему порядку. - Итак, вы отказываетесь подчиниться приказу вашего офицера в обстоятельствах, грозящих опасностью для жизни? Продолжай, сукин сын, давай потрясай "королевскими регалиями" и всем прочим. Давай покрасуйся - тебе ведь так нравится твой паршивый голос. Сержант Уотсон дрожал всем телом, и ничего не мог с собой поделать. Он не боялся стоявшего перед ним человека. У каждого из них по пистолету - если дело дойдет до рукопашной, то он легко с ним справится. Он страшился огромной, всемогущей Ее. Армии. Когда ты отдал Ей столько лет, Армия забрала всю твою душу. Это не отряхнешь с себя просто так, оно глубоко в тебе, пустило корни, проникло в самую твою суть. Имя и личный номер? Уотсон, 606. Эй, подтянитесь там, Уотсон! Теперь вы солдат, а не медуза! А ну-ка, правильно отдайте честь, рядовой! Сэр! Сэр! Капрал, из какой части? Ну-ка, капрал Уотсон, оденьте этого человека! Сэр! Вы старший над этим сбродом, капрал Уотсон? Сэр! Сержант Уотсон, приведите-ка в порядок своих людей! Держись, Уотсон. Теперь ты можешь сказать ему все, что думаешь, только не бойся, пусть слушает. Смотри прямо в глаза, когда в первый раз назовешь ублюдком, впервые за эти годы. - Точно так. Отказываюсь. - На большее он все-таки не осмелился. - Вы понимаете, что будете отданы под суд военного трибунала? - Понимаю. Отошел и Белами. К нему это не имело никакого отношения. В газетах иногда встречались истории вроде этой: два типа вздумали выяснять между собой отношения где-нибудь в джунглях, пустыне или на море, а после их портреты печатал "Миррор". Пьешь себе спокойно чай, разглядываешь фотографии и пытаешься судить: этот кажется вовсе неплохим парнем, а тот совсем дрянь. Отражение капитана Харриса на фюзеляже вытянулось в струнку. - Очень хорошо, сержант. Беру вас под арест. Сдайте револьвер. - Он протянул руку. - Нет. - Сдайте оружие, сержант. Молчание. - Вы отказываетесь? - Да. Капитан сделал шаг назад, не роняя достоинства. - Очень хорошо, - только и сказал он. - Я пойду с вами, кэп. Нужно идти двоим, - вмешался Лумис. Последовал быстрый ответ: - Защита жизни и собственности гражданского населения - обязанность вооруженных сил как в мирное время, так и на войне. Благодарю вас, но я пойду один. - Надо двоим, кэп. Пошли, - твердо повторил Лумис. Когда они проходили мимо Уотсона, сержант расстегнул кобуру и вытащил пистолет. - Лумис... возьми это. Техасец махнул рукой: - Не надо. Я ведь с капитаном. Они ушли к западным дюнам. Через минуту видны были только две маленькие фигурки, пробирающиеся сквозь залитые лунным светом пески. Сержант Уотсон глядел им вслед, заново переживая случившееся. Так кончились для него все эти годы. Но он не освободился. Теперь он пропал. ГЛАВА 17 Сменяя одна другую, на ночном небосклоне чертили свои траектории падающие звезды, так что небо ни на минуту не оставалось спокойным. Луна, теперь маленькая и белесая, стояла в зените. - И до каких пор вы намерены ждать? - До рассвета, - ответил Моран. - Но мы теряем бесценное время! - Стрингер твердил это с самой полуночи, но никто его не слушал. Он снимал и нервно протирал очки, снова надевал и щурился на штурмана. - Мне нужен свет, чтобы работать. Моран испробовал все аргументы. Это было все равно, что толковать с говорящим автоматом; в ответ он изрекал то, что было заложено программой. В Стрингере было что-то почти зловещее: настоящий робот из фильма ужасов. - Если вы попытаетесь зажечь свет, я вас свяжу. Понятно? - Увещеваниями Моран был сыт по горло, пора поставить его на место. - Я не боюсь вас, мистер Моран. Вы можете меня ударить, если хотите, но если вы это сделаете, я просто подожгу самолет. Тогда посмотрим, куда вы... Не дожидаясь, пока в спор вступят его кулаки и окончательно все погубят, Моран отошел. Уотсону и Тилни он велел: - Смотрите за этим помешанным, пока меня нет. Он способен погубить всех нас. Смотрите в оба. Он пошел по бледному песку к восточным дюнам. Время от времени ботинки натыкались на камни и мелкие метеориты. Дюны матово блестели. На самом гребне распластались три фигуры. Он неслышно подошел. - Есть новости, Фрэнки? - Нет. Моран лег на живот между Таунсом и Белами. - Не нравится мне эта тишина, - подал голос Кроу. Примерно в двух милях к востоку горел костер. Его зажгли около полуночи. Напрягая зрение, можно было видеть - или воображать, что видишь, - оживление вокруг костра. Темные холмики слева - очевидно, спящие верблюды, другая группка - видимо, люди, иногда чудилось какое-то движение среди них. Голоса больше не доносились. - Надо пойти посмотреть. Лью. - Я уже сказал, нет смысла... - Я не могу здесь торчать и ничего не делать... - Будешь торчать, Фрэнк. Доверимся Харрису: он не дурак. Бесконечно тянулась тишина. Никто не заговаривал о завтрашнем дне. Завтра Харрис с Лумисом либо уедут на верблюдах и пришлют за ними спасателей, как только выберутся, либо останутся ни с чем и будут ждать, пока караван скроется за горизонтом и можно будет вернуться. О третьей возможности предпочитали молчать. Таунс обдумал про себя еще одну вероятность, но предпочел не высказывать ее вслух: бедуины, если захотят, могут пройти по следам Харриса и обнаружить самолет. Впрочем, возможно, Харрис запутал следы, он вполне мог это учесть. - Все же не могу понять, - заговорил Моран, - почему пошел Лумис. Помнишь, я тебе говорил, он получил телеграмму - что-то срочное. Поэтому он и улетел из Джебела. Ничего не понимаю. - Лумис вроде святого. Не смог видеть, как кэп уходит один - после всего, что случилось. Он так поступил, чтобы избавить его от лишних трудностей, - ответил Таунс. Опять стало тихо. Кто-то глянул на часы. Через час рассвет, и все станет ясно. Этот час тянулся медленнее всего. Они лежали, подперев ладонями подбородки, вглядываясь в темные тени у догоравшего костра. Там было все их будущее, - Стрингер-таки чокнется, - тихо заговорил Кроу. - Если нам повезет и мы уедем на верблюдах, он выпустит себе кишки. - Ну и что? - ответил Белами. День-два пути, и вокруг будут пальмы, вода и весь мир. К черту Стрингера. Конечно, до поры до времени на нем основывались все надежды. Стоит все же прислушаться к Таунсу, который считает, что шанс поднять эту штуку и при этом не разбиться - пятьдесят на пятьдесят. А тут два дня пути с людьми, которые здесь родились и знают дорогу. Харрис должен с ними сговориться. Это именно тот человек: знает их наречие, пришел не с пустыми руками. Нет, капитан не даст промашки. Позади звякнуло что-то металлическое. Моран выругался, скользнул вниз по дюне и срезал напрямик по песку. Если шумит Стрингер, он ему покажет. Кроу пошевелил локтями, и руки пронзила острая боль. Его лицо лежало так близко от поверхности песка, что от дыхания поднималась пыль. - Который час, Дейв? - Три только что было. - Господи, быстрее бы все кончилось. - Язык снова высох: сегодня опять сократили рацион до одной пинты, а в баке осталось воды всего на два дня. Воздух за ночь не шелохнулся. Ни ветра, ни инея, ни росы. - Скоро рассвет, - сказал Белами и опустил лицо на руки, закрыв глаза. Зарево костра гипнотизировало, сон притуплял боль. Когда на краю земли показалось солнце, они оставались на своих местах. - Дейв. Белами резко дернул головой, еще в полусне. Снова вернулась боль. - Что? - Утро. Он открыл глаза и увидел солнечный диск. В сахарских сутках есть два момента - на рассвете и на закате, - когда можно на глаз определять расстояние: по низкому солнцу на краю горизонта. В такие моменты легко верится, что пустыня безгранична, что эти пески - сама вечность. Между дюнами и заалевшим краем света, подобно темной каменной гряде, выделялись очертания людей и верблюдов. Скоро они зашевелились, меняя форму, разделяясь и вновь соединяясь. Тишину пустыни нарушили голоса, резкие, как первые птичьи трели в лесу. На гребень дюны опять заполз Моран. - Что-нибудь видно? - Проснулись. До них две мили, если не больше. По мере того как солнце освещало окрестности, темные фигуры краснели, за считанные минуты они окрасились в белое и бурое: бурнусы и туловища верблюдов, бросавшие темные подвижные тени на песок. Голоса стали громче, длинные шеи животных покачивались. - Они грузятся, - сказал Таунс. - Смотрите - один верблюд белый. - Это для меня, - пошутил Кроу. Очертания заколыхались, медленно удаляясь на север. Над караваном колебался уже нагретый воздух, смешанный с поднятой пылью. Белами сложил биноклем ладони, пытаясь что-нибудь рассмотреть в движущемся облаке. Скоро караван превратился в смутное пятно на северо-восточном краю песков. Прошло какое-то время, прежде чем смогли заговорить: ожидание, длившееся двенадцать часов, было наполнено, кроме страха за Харриса и Лумиса, надеждой на спасение. Первым поднялся Таунс. С одежды посыпался песок. - Я пойду. - Надо убедиться, что они взяли с собой ребят. Поднялись и остальные, намереваясь отправиться вместе с пилотом. - Пойду я один, - отрезал Таунс. Кроу глянул на Бедами. В этом был смысл: телесная влага очень дорога. Следовало бы бросить жребий, кому идти, но по всему видно, Таунс решил твердо. Он спустился по восточному склону дюн. Моран обратился к Белами и Кроу: - Прошу вас, разведите через пару часов костер. - В ослепляющем свете, уже сейчас мешавшем что-нибудь разглядеть, вряд ли будет видна солнечная сторона этих дюн с расстояния в две мили. И он скатился по склону, притормаживая пяткой. - Лью, погоди! Мне надо размяться. Он больше не доверял Таунсу. Нервы у всех на пределе, а Таунса к тому же терзает чувство вины. Еще с холма Моран заметил какое-то темное пятно. Оно плавало в водном мираже. Вероятно, верблюд, обессилевший и брошенный. Но если это не верблюд, а новые жертвы... Таунс может поддаться наваждению и уйти куда глаза глядят, пуститься, так сказать, в искупительное паломничество, потому что теперь станет семь погибших. Он сам будет восьмым. Они шли минут сорок, до узких щелок зажмурив глаза между обожженными веками. Темное пятно оказалось не миражем. То был верблюд. Он, должно быть, умер во сне, потому что передние лапы неуклюже разъехались в разные стороны под тяжестью тела. Они миновали труп и направились к еще двум фигурам, которые были слишком малы, чтобы их можно было разглядеть с дюн. Обогнули погасший костер и замерли. - Этого мы и ждали, - прохрипел Моран. - Ты будешь лгуном, если станешь отрицать это. Таунс молчал. С них сняли ботинки. Ботинки, часы, портупею и револьвер. Моран ободряюще посмотрел на Таунса: - Ведь это было их решение, не твое. - Он принялся рыть в песке яму. Они пробыли здесь уже около часа, тела их отдавали ту немногую влагу, которая еще оставалась. Таунс не проронил ни слова. Когда все было кончено и они повернули обратно, Моран остановился у трупа верблюда. - Даже если бы они и взяли их с собой, то далеко не ушли бы. Эти мерзавцы сами потерялись. - Горб у верблюда был сморщен, весь усох, видно, в нем иссякли запасы жира. Шейные вены надрезаны в четырех местах: как последнее средство, араб способен пить кровь своего животного. Снятые ботинки, часы и пистолет были привычными, традиционными трофеями, которые берут у мертвых, даже если нет никакой надежды выручить за них деньги. - Дай твою бутылку, Фрэнк. Таунс отвернулся. Пришлось самому взять у него бутылку. То, что он задумал сделать с телом верблюда, потребует много времени. Может быть, у него начнется рвота и он потеряет остатки жидкости. Поэтому он твердил про себя заклинание: "Это означает жизнь для двоих целые сутки". Лезвие карманного ножа прошло через стенку желудка, дважды он останавливался, повторяя шепотом: жизнь, жизнь, жизнь. Несмотря на подступающую тошноту, он продолжал наполнять бутылки зеленоватой, пачкающей руки жидкостью. Наполнив до краев, туго закрутил пробки и протер песком. Больше влаги не оказалось. Верблюжий желудок способен содержать до пятидесяти галлонов воды, но это животное дошло до предела и умерло от истощения. Наверно, бедуины не заметили, что верблюд не встал после ночевки, иначе они забрали бы из него всю оставшуюся, воду. Они тоже дошли до предела, подумал Моран, и эта мысль его утешила. Он вытер бутылки о шерсть верблюда и последовал по старым следам за Таунсом. Над дюнами поднимался столб дыма. Через двадцать минут он нагнал Таунса и передал ему его бутылку. - Воняет, но пить можно. - Я вылью ее в бак. Чтобы разбавить. - Он остановился и повернул к Морану безжизненное лицо. - Мог бы меня позвать. - Это - работа для одного. - Ему хотелось, чтобы Таунс взорвался, заорал, убежал или еще что-нибудь сделал, только не это ужасное пустое выражение и мертвый голос. - Знаешь, почему я знал, что это случится, Фрэнк? Харрис был честный человек. Он думал, наличные деньги - то же самое, что охранная грамота. Имея на руках бумагу, они должны доставить владельца ее, чтобы получить вознаграждение, а если деньги им отдали сразу, то незачем себя и утруждать. Таунс молчал. Под ногами шелестел песок. Их спины и ноги покрылись испариной. - Они довезли бы их только тогда, когда впереди брезжила бы награда. Как, черт возьми, мы могли допустить, чтобы такой человек, как Харрис, этого не понял? Он сам хотел идти. Он... - Да, он сам хотел идти, сам хотел, и теперь его нет, и Лумиса тоже, разве я не вижу? - со свистом и клекотом вырвалось из растрескавшихся губ и хриплых легких Таунса. Он замолк, втягивая воздух. Тяжело было видеть, как истекает гневом это ослабленное тело, но Моран был удовлетворен, что с этим покончено. Столб дыма был теперь у них над головами. Они взобрались по песчаному склону, миновали гребень и вышли прямо на одинокую фигуру. Сержант Уотсон секунду-другую смотрел в их лица, ничего не спрашивая. Его глаза были широко раскрыты. Он все понял, но не мог лишить себя удовольствия и переспросил: - Он мертв, да? Они смотрели в озверелое лицо, не в силах поверить в такой нескрываемый восторг. - Да, - ответил Моран, и рот сержанта задергался в спазмах смеха: безобразный звук притворного ликования. Это продолжалось до тех пор, пока кулак Таунса не свалил его с ног. ГЛАВА 18 Уже по тому, как вел себя Стрингер, Моран предвидел затруднения. Большую часть дня он, как и остальные, пролежал в тени, хотя и не спал: тайком следил за ними, но тотчас отворачивался, едва кто-нибудь приближался. Этим Стрингер демонстрировал: он бастует. - Сколько времени нам нужно еще? - спросил его Моран где-то после полудня. Тонкое выбритое лицо выражало обиду. Моран ждал, ноги его дрожали: два часа сна ничуть не уменьшили слабости и головокружения. - Так сколько. Стрингер? - Меня это больше не интересует, мистер Моран, - последовал раздраженный ответ. В знойном воздухе повисло напряженное молчание. Неподалеку, опершись спиной о корпус самолета, бодрствовал Таунс. С утра он не проронил ни слова. Во сне стонал Тилни. Кроу качал обезьянку, что-то ей нашептывая. Рядом с ним писал в тетради Белами. В тени хвоста лежал сержант Уотсон с разбитым носом и почерневшей от запекшейся крови бородой. Очнувшись после удара, он сказал Таунсу: - Я и не жду, что вы меня поймете. Это не ваше дело. Касается только меня. Меня одного. - Его глаза ярко выделялись на разбитом лице, все еще сияя радостью. Он улегся под хвостом самолета и забылся приятной дремой. Моран перевел взгляд со своих товарищей по несчастью на конструктора: - Хорошо, вас не интересует, но меня - да. Скажем, десять дней? Моран надеялся, что названная им цифра засядет в мозгу у Стрингера, но тот на приманку не клюнул. - Я должен объяснить причину, по которой отказываюсь от проекта. Я не чувствую поддержки. - Мы будем помогать. Раньше ведь... - Но вы все время прекращаете работу! Прошлой ночью мы потеряли целых двенадцать часов! - Он сел, повернувшись к Морану спиной. - Прошлой ночью мы потеряли две жизни. - Ну, в этом они сами виноваты, разве нет? - Оставим это! - Усилия, которые он делал над собой, чтобы сдержаться, тоже вели к потере влаги. - Оставим это. Сейчас мы собираемся докончить самолет, по вашему плану. - При том, что нас стало меньше! Каждую ночь теряем двадцать четыре человеко-часа. Одна прошлая ночь обошлась нам в восемьдесят четыре человеко-часа, потому что ни один из вас не приступил к работе, а теперь... Морана замутило, и он отошел от греха подальше. Ему вспомнились тела убитых: головы почти отделены от туловища длинными кривыми ножами. Открытые глаза изумленно вытаращены. Харрис, стыдившийся показать слабость, должно быть, знавший, на что идет. И Лумис, все время деликатно подбадривавший их, стеснявшийся пить при других, чтобы не мучить тех, кто уже выпил свою воду. И эти двадцать четыре человеко-часа зарыты теперь в песок даже без креста. Но Стрингер им нужен. Придется смириться с тем, что он родился без сердца. Не его это вина - может, когда-то оно у него и было, но ссохлось от недостатка любви в раннем детстве; возможно - если бы только он мог в этом признаться - они сам сожалеет о своем уродстве. Именно так на это посмотрел бы Лумис. Как-то он сказал о Тилни: "Попробуйте пожалеть мальца. Каждую минуту он умирает всеми смертями, какие есть на свете, - как бы вы себя чувствовали в его шкуре? Пожалеем его". И Моран вернулся, чтобы докончить разговор со Стрингером, ничуть не обманываясь в том, будто научился у Лумиса состраданию, - просто ему нужно договориться со Стрингером прежде всего ради - спасения своей жизни. - Не буду повторять вам, - начал мягко он, - что верю в вашу машину. Она полетит. Все мы в это верим. - Он заметил, что лесть на конструктора действует. Моран слышал, как высказался прошлой ночью Таунс, после того как ушли Харрис с Лумисом; "Возможно, у них есть шанс. Я скорее уеду отсюда на верблюде, чем сяду в этот гроб". В присутствии Стрингера такое говорить не следует. - Я знаю, что вы думаете о моей конструкции. Вы думаете, она разобьется и всех погубит. Мистер Таунс сказал... - Послушайте, попытайтесь взглянуть на вещи его глазами. Он очень переживает, что навлек на нас беду, и боится ошибиться, когда поведет вашу машину, - это опять была бы его вина. Вы должны его понять. Для него это большая ответственность. Моран продолжал льстить. Он ненавидел себя за то, что приходится прибегать к такому способу ради спасения жизни, но другого он не видел. Стрингер снова вернулся к потерянным человеко-часам. На этот раз Моран терпел, стараясь не реагировать на его скрипучие слова: - Мне было ясно, что мистер Харрис делает глупость - но только мне. Место, где мы оказались, находится в самом центре пустыни, в стороне от дорог. И было совершенно очевидно, что туземцы сами сбились с пути. - Мы об этом не подумали, - продолжал свою игру Моран: теперь не важно, что говорится, все это забудется. Важно улететь, пока в них еще теплится жизнь. - Мы в ваших руках, Стрингер. - Конечно! - Наконец он снизошел до того, чтобы прямо посмотреть в лицо штурману. - Беда в том, что и я в ваших руках. Если бы я обладал силой десятерых мужчин, я бы уже закончил машину. Но мне остается только полагаться на вас - а вы ненадежны. Если мы возобновим работу, вы опять бросите ее под каким-нибудь предлогом. А я не могу так работать, ведь вся конструкция заключена в моей голове, и я легко могу потерять нить. Хотел бы, чтобы до вас это дошло, мистер Моран. Он говорил тихо, но другие должны были их слышать. Впрочем, теперь это было не важно. - Понимаю вас. Не могу говорить за всех, но обещаю, что с этого момента и до окончания строительства вы можете рассчитывать на меня. В конце концов, смысл в словах Стрингера был: постройка аэроплана требовала особых знаний. Пилоты вроде Таунса давно позабыли чистую теорию, которой владел Стрингер, если вообще знали ее. И опять Моран спросил: - Ну, так сколько времени нам потребуется? Трудно было сказать, продолжает ли Стрингер дуться, или действительно считает. Молчание длилось долго, наконец конструктор изрек: - Мне нужно сделать расчеты, мистер Моран. - Скажите хоть приблизительно. Стрингер принялся чертить пальцем ноги на песке. Моран отошел. Стоя под крылом, он прочитал выведенное на нем слово: "Феникс". Опять припомнился Лумис: именно он, с присущей ему душевной тонкостью, нашел точное имя для всех их надежд. Через минуту Моран вернулся к Стрингеру. Тот не шевельнулся. - Итак, сколько? - потребовал ответ Моран. - Неделя. "Двадцать пятые сутки. Ночью возобновляем работу. Я не поверил своим ушам, когда Стрингер сказал, что мы можем закончить самолет через неделю. Всех так сразило то, что случилось с Харрисом и Лумисом, что мы потеряли всякую надежду. Улететь отсюда через неделю! Настроение радостное!" Сержант Уотсон сидел в жаркой кабине. Крутил ручку генератора. Вызвался сам, как только услышал новость. В голове пульсировало, сильно болел нос, запекшаяся кровь клочьями висела на бороде, как рваная черная маска. Но он не сердился ни на пилота, ни на кого другого в мире. Харрис был мертв. Если они когда-нибудь выберутся отсюда, то он возвратится, расквитавшись со своим прошлым. Ведь еще два дня назад он был близок к тому, чтобы застрелить мерзавца, а это было бы убийство. Совсем тронулся - от жажды, конечно. Теперь совсем другое дело. Если они выберутся отсюда, ни один из этих парней не станет затруднять себя доносом о маленьком бунте. Не их это дело. Кругом будут одни розы - если только они выберутся. Главное - без проклятого Харриса. Сержант Уотсон! Заткнись! Ангелам расскажешь. Мерно рокотал генератор. Под пологом Кроу и Белами дожидались, когда солнце сядет на дюны. Все было наготове: испаритель, еще два контейнера, которые они сделали из листов обшивки, и арабский нож, купленный Белами на рынке перед отлетом домой. До этого долго совещались - все, кроме Стрингера, занятого установкой рулевых тяг. Пришли к мнению, что если им суждено выжить еще неделю, то должна же за это время хоть раз выпасть роса. В баке оставался двухдневный запас. Плюс пара пинт жидкости из павшего верблюда. Больше ничего. К левому баку с охлаждающей жидкостью прикасаться нельзя. Сегодня, по дневнику Белами, понедельник. Они продержатся до утра четверга, когда бак окажется сухим и выдачи не будет. После этого смогут протянуть без воды день, в лучшем случае - два. Но уже в четверг ночью работа прекратится: это будет выше их сил. Итак, в пятницу наступит конец - если не будет росы. - Будет, - сказал Кроу, - Должна быть. После того как Стрингер сказал: "Неделя", - все разделяли его одержимость. Теперь ничто не могло их остановить. Лумиса и капитана нет - говорить о них больше нет смысла. Надо думать о себе. - Мне нравится ваша вера в провидение, - возразил Белами. - Но она нам не поможет. Мы должны исходить из того, что росы всю неделю не будет - такое ведь раньше бывало. - Он отвел Кроу туда, где их не могли слышать, и сказал, что нужно делать. И вот теперь они ждали, когда сядет на дюны солнце. Птицы проплыли с юга - десять-двенадцать птиц, - снизившись и делая круги над восточным гребнем. Кроу их видел, ни молчал. Когда жара ослабла и можно было идти, он обратился к Уотсону: - Дай нам на пару часов пистолет. На время. Получишь обратно. На обезображенном лице сержанта мелькнула тревога: - В чем дело? - Так, ничего. Просто мера предосторожности. - Зачем он вам нужен? - Пострелять птиц. Уотсон видел стервятников. Он протянул пистолет. До заката оставалось два часа, когда они покинули базу. Морана предупредили: - Если мы не вернемся до семи, зажгите огонь на дюнах, для ориентира. Миновав гряду, оказались в бесконечной пустыне. Каждые пять минут делали остановки и ямки в песке: не хотелось рисковать, когда осталась всего неделя. Пятьдесят минут, по часам Кроу, понадобилось им, чтобы дойти до места. Испаритель и два контейнера, даже пустые, были для них тяжелы, напоминали об истощенности. Они молчали: разговор затрудняла боль во рту, да и не о чем было говорить. Стервятники заметили их, заволновались - то, каркая, взмывали вверх, то снова падали на труп верблюда. Некоторые птицы готовы были напасть и на людей, но в последний момент уходили вбок и возвращались к стае с захлебывающимися от ярости окровавленными клювами. Как колокол, загремел испаритель, когда Кроу застучал по нему длинным ножом, и птицы поднялись в воздух и сгрудились в одно черное облако. Лапы с выпущенными когтями предвещали атаку. Доносившиеся сверху крики перекрывало громыханье банок. Белами уже приходилось видеть стервятника вблизи, - как-то этот шакал пустыни залетел в Джебел, - но никогда ему и в голову не могло прийти, что будет когда-нибудь суждено схватиться с ним за добычу. Эта мысль заставила его содрогнуться: они с Кроу дошли до уровня животных - не льва даже, а бродячей собаки. Кроу кричал, гремел над головой банками. Птицы кружились футах в пятидесяти над трупом, выжидая удобного для атаки момента и прикидывая силы врага: им случалось встречать в затерянных местах людей, не способных поднять руку от слабости, и они предвкушали кровавое пиршество. Сверху сыпался помет, оставляя белые пятна на верблюжьей шерсти. Кроу отбросил банку и разрядил пистолет в самую гущу переплетенных крыльев - на землю упали две черные птицы. Белами схватил ближнюю, ударил ножом по голой белой шее и, крепко держа ненавистное тело, положил птицу сверху бака. Не дожидаясь, пока из нее вытечет кровь, бросился за другой, лихорадочно орудуя ножом, не давая себе ни мига передышки. Ни мига - потому что если он остановится и подумает о том, что сейчас делает, то вряд ли сможет довести эту операцию до конца. Скорее всего он бросится обратно к дюнам. Надо продержаться неделю, надо добыть воду, росы может и не быть. В крови есть вода, а здесь была кровь - неважно, чья, верблюда или стервятника. Руби и режь, и ни о чем не думай - только о том, что это надо сделать. Выжав два птичьих трупа, он взял их за лапы и отбросил как можно дальше. Стая кинулась на них, сражаясь за добычу, пока они с Кроу занимались трупом верблюда, уже искореженным острыми клювами. Сколько ушло времени, чтобы наполнить все три емкости, они не знали, потому что время превратилось в кошмар, лишилось всякой меры, теперь только нож и кровь имели для них значение. Работая, Кроу шептал про себя бессвязные слова, чувствуя, что ему нужно чем-то питать клокотавшую в нем ярость, потому что р ярости человек способен на такое, что в обычном состоянии выше его сил. Стервятника, оттесненного другими птицами от трупов своих обезглавленных сородичей, снова привлек верблюд. Предвкушение крови подхлестнуло его. Как только его растопыренные когти коснулись трупа животного, Кроу прыгнул на него. От избытка переполнявшей его ненависти он даже не почувствовал, что когти впились в его руки, когда он в безумном броске сумел ухватить птицу за крыло. Мгновенно нащупав голую шею, он скрутил ее. Только теперь замолк пронзительный крик. Кроу швырнул птицу на песок, вспомнив в этот миг, как над головой пролетала хищная стая, когда пропала надежда на возвращение Робертса. Пистолет был для этого слишком хорош - он расправился своими руками. Белами не узнавал приятеля: вот что означает слово, которому обычно не придаешь значения, - одержимый. - Альберт, хватит! - Нож был красным по рукоятку, руки окровавлены до запястья. Они подняли свои емкости и отошли от верблюда, слыша, как стая накидывается на него. Кроу остановился. В глазах кружилось. Он зажмурился и стоял с минуту, преодолевая тошноту и нахлынувшее желание броситься в песок, уснуть, забыться. Открыв глаза, увидел перед собой два холмика, сделанные, должно быть, Мораном и Таунсом. Низкое солнце далеко отбрасывало их тени. - Пошли Альберт. - Угу. Их не пугала тяжесть полных контейнеров. Когда добрались до дюн, там уже горел зажженный для них огонь. ГЛАВА 19 В четверг соорудили что-то похожее на детские качели. Ночь прошла нормально, но с понедельника все очень ослабели, и на некоторые операции ушло вдвое больше времени, чем планировал Стрингер. Превозмогая холод, боль и жажду, они закончили за последние двое суток работы по хвосту. Четыре рейки были протянуты от кормовой стойки к "кабине управления", представлявшей собой не что иное, как люльку сиденья и раму с рычагами. Впервые появились признаки усталости и у Стрингера; но он не давал себе отдыха: это было еще одно проявление его одержимости. Качели он сделал незадолго до рассвета, воспользовавшись ненужным лонжероном, уложенным на камне, а другой камень взял в качестве противовеса. Они по очереди садились на противоположный конец, и Стрингер взвешивал каждого, прибавляя и убирая мелкие камни. - Думаю, мы попусту теряем время, - прокомментировал его занятие Таунс. Стрингер палкой записывал на песке цифры. Моран - четыре единицы, Кроу - три, Уотсон - пять. - Отношение плечей рычага, - продолжал Таунс, - всего несколько футов. Мы ведь не собираемся залезать на крылья. Стрингер молча считал. Моран примирительно заметил: - Это недолго, Фрэнк. - Он намеренно медленно протянул эти слова - как предупреждение. - На жаре каждая минута - вечность. Стрингер подводил итоги: - Мистер Таунс, следующий вы. Таунс, жмурясь от солнца, стоял в тени навеса, пилотская кепка сбилась на затылок. - Думаю, мы зря теряем время, - проворчал он, но на качели встал. У Морана полегчало на душе. Когда взвешивание закончилось, все тут же повалились на песок. Пока они спали, Стрингер работал. Заметив, что глаза Морана открыты, сказал: - Я хотел бы объяснить вам, как нам предстоит размещаться, мистер Моран. - Он подождал, пока штурман поднимется. - Мистер Таунс сядет у рычагов с левой стороны фюзеляжа за обтекателем, установленным таким образом, чтобы направлять встречный поток воздуха выше головы. Позади него будут Белами и Уотсон, как самые тяжелые. Я сяду справа по другую сторону, параллельно пилоту, за таким же обтекателем, - он нужен для уравновешивания лобового сопротивления. Со своего места я смогу давать пилоту необходимые указания во время полета. Позади меня разместитесь вы, Кроу и Тилни - трое самых тяжелых с левой стороны и четверо самых легких с правой. Кроме пилота и меня, всем остальным придется лежать на животах, держась руками за ребра рамы. В этом сложностей не будет. С основательностью тренера гребной команды он растолковывал Морану, какую им следует принять позу во время полета. Таунс, лежа в тени, прислушивался к монотонному голосу. - Я сделал разметку на фюзеляже, мистер Моран, где нужно закрепить гнезда для пассажиров. Полагаю, вам это понятно. Это довольно просто. - Я понял. - Вести с ним диалог в таком духе было нетрудно, коль скоро вы усвоили, что не аллах, а Стрингер - единственный бог в этом пустынном аду. Надо только тщательнее выбирать слова и произносить их как можно почтительнее. Может, Стрингер и не хотел сказать: "Так просто, мистер Моран, что даже вы способны понять", - но хотел или не хотел, ответ мог быть только один. Последние два дня парень как в лихорадке, и его лицо - даже это лицо школьника - заметно осунулось: отсутствие воды и пищи тело возмещало нервами. Одно неверное слово Таунса - и он взорвется, и "Феникс" никогда не взлетит. - Сегодня ночью мы установим гнезда, - продолжал Стрингер. - Днем я проверю рычаги управления. - Он снял очки. Закрыв глаза, прислонил голову к фюзеляжу, и Моран увидел, как расслабляется его лицо: конструктор напоминал сейчас монаха, погружающегося в медитацию. Штурман тихо спросил: - Так мы можем рассчитывать, что улетим в воскресенье? - Не вижу ничего такого, что могло бы нам помешать. "24-е сутки. Кончилась последняя вода. Сегодня утром выдачи не было. Работа продвигается, но все мы слишком ослабели, чтобы радоваться. Просто надеемся как-то продержаться". Больше, кажется, писать было нечего. Обычно он упоминал об Альберте, но сегодня не нашел ничего достойного внимания. Три дня назад он попробовал описать того Альберта, которого увидел там, у верблюжьего трупа, но не нашел слов. Дневник ведь для того, чтобы записывать события. Сам он никогда не забудет длинный костлявый нос Альберта и его вопль в тот момент, когда он почти на лету схватил стервятника и голыми руками свернул ему голову, а потом крутил над собой черную массу перьев, продолжая издавать страшный воинственный клич. В этот миг лицо Альберта преобразилось. Это было похоже на некое символическое действо - что-то вроде Георгия и Змия, Добра и Зла, человека, побеждающего черного ангела смерти. Но в дневнике так не напишешь - покажется высокопарным. Было еще кое-что, чего он не смог описать в дневнике: выражение лица бедняги Альберта, после того как они в течение шести часов "дистиллировали" кровь. Трубка выпустила немного пара, давшего с наперсток воды, и замолкла. Альберт снял трубку, сунул в испаритель палку и вытащил ее, покрытую чем-то вроде черной патоки. - Не пойдет, Дейв. Не пойдет... Содержимое попросту свернулось. Пришлось уговорить Стрингера отдать им треть охлаждающей жидкости из левого бака, оставив самый минимум для полета. Сейчас она дистиллировалась. Уотсон отполировал несколько дюралевых панелей, чтобы фокусировать солнечные лучи на затененной стороне испарителя. Жидкость кипятилась с понедельника и пока дала лишь четыре бутылки пригодной для питья воды - мало, но все же кое-что. Итак, их экспедиция прошла впустую. Даже мясом верблюда они воспользоваться не могли - самая малость вареного мяса десятикратно усилила бы жажду. Ну что ж... Вот и все, о чем можно сказать. В воскресенье, если повезет, их здесь не будет. Об этом лучше не думать. Если слишком чего-то хочешь, то можешь быть уверен - его не будет. Многое может случиться до воскресенья. Может не завестись мотор. Может настолько ослабеть Таунс, что ему будет не по силам управлять рычагами. Может ошибиться Стрингер. Об этом лучше не думать. Вообще, незачем думать - надо просто лежать не двигаясь весь день и притворяться, будто не чувствуешь, как из тебя выходит последняя влага, даже в тени. А ночью все силы отдавать работе - и верить в Стрингера. Он глянул на Альберта, забывшегося в глубоком сне. На измятом обожженном лице клювом торчал костистый нос. Бедный Альберт - сегодня он чуть не надорвал себе сердце, пытаясь объяснить обезьянке, что воды больше не будет. Уотсона разбудил кошмар: ему приснились бурые с золотыми головами змеи, которые превращались в ремни портупеи. Должно быть, на какое-то мгновение у него оборвалось дыхание - оттого и проснулся. Работавшие, как кузнечные меха, легкие шумно вдыхали сухой жаркий воздух. Из разбитого носа опять сочилась кровь, к нему было больно прикоснуться. Со вчерашнего дня его начали мучить сомнения, что не все будет устлано розами, даже если он и выберется отсюда. - Итак, было два случая, когда капитан Харрис покидал базу без вас? - Да, сэр. - В первый раз вам пришлось остаться, потому что вы растянули лодыжку. Во второй раз, утверждаете вы, капитан Харрис приказал вам остаться на базе для охраны гражданских лиц на случай, если ему не удастся возвратиться после своей миссии? - Да, сэр. - Почему же тогда в первом случае он не приказал вам остаться на базе, чтобы охранять гражданских лиц? Чтобы выяснить истинные обстоятельства смерти офицера, мы вынуждены спросить вас, почему он не отдал вам приказа оставаться на базе в обоих случаях? Далее, все гражданские лица были мужчины, привычные к условиям пустыни, среди них не было ни женщин, ни детей. Таким образом, мы сомневаемся в факте - как он изложен в ваших показаниях, - что капитан Харрис приказывал вам оставаться на базе. Не могли бы вы разъяснить этот пункт, сержант? - Я не должен был подвергать сомнению отданные мне приказания, не так ли? - Но разве вы не спрашивали самого себя, мысленно, почему капитан Харрис приказал вам следовать за ним в первый раз, а во втором случае дал команду оставаться на месте? - Не могу точно ответить, сэр. Не помню. Для них это будет не ответ. Ему припомнились и другие несообразности. Тут они на него и насядут. К тому же они узнают имена всех других, особенно Таунса. История попадет в газеты, что-то вроде: "Как нам удалось выжить в пустыне". Они порасспросят Таунса - с какой стати ему его выручать? Уже сейчас расквасил нос. Да, впереди вряд ли ждут розы. Вечером произошло то, чего уже три дня опасался Моран, с того самого момента, как вновь забрезжила надежда. Перед закатом остановился генератор. Из кабины вышел вспотевший Тилни. Его пошатывало, но он справился со слабостью и доложил об этом Стрингеру. Включили рабочий фонарь. Луна еще не взошла, и от бесконечной пустынной ночи их отделяло лишь небольшое пятно света. Сегодня острее, чем обычно, давила пустыня, ее размеры и молчание. Стрингер обещал, что к воскресенью самолет будет готов, а завтра пятница. Уже в эту ночь они намерены оборудовать места для команды - последняя большая работа перед тем, как Стрингер проверит все узлы, и даст добро. Конечно, питьевой бак теперь сухой, и вряд ли можно рассчитывать на росу, но в испарителе уже много часов булькает охлаждающая жидкость, потихоньку наполняя бутылку. Процесс шел медленно, слишком медленно. Имей они даже тысячи галлонов жидкости, все равно умерли бы от жажды, а смесь все продолжала бы кипеть, но то, что вода производилась непрерывно, было для них психологическим оружием против отчаяния. Теперь они приходили в отчаяние другого рода - отчаяние, проистекавшее от опасений, что "Феникс" не взлетит, а если и взлетит, то все равно разобьется. Теперь когда они подходили к цели, она мало-помалу обретала очертания миража. И только один из них ничего не страшился. - Я уже объяснил мистеру Морану, чем мы занимаемся сегодня. Проблем пока нет, но если вам все же что-то неясно, спрашивайте у него. Конструктор окинул их холодным взглядом, и Морану припомнилось время, когда Стрингер вовсе ни с кем не разговаривал, переложив эту обязанность на него. - Готова бутылка. Сделаем по глотку. Вы не против, Стрингер? - спросил Моран. Возражений не последовало. Таунс предельно аккуратно разлил воду. Каждому досталось по нескольку глотков, и они держали их во рту, стараясь насытить хотя бы пересохший язык. Минутой позже Таунс обратился к Стрингеру: - Мотор проверим сегодня? Таунс спрашивал его об этом еще днем, но Стрингер в тот момент не удостоил его ответом. Промолчал он и сейчас. Таунс отнес в салон свою бутылку и вернулся на освещенную фонарем площадку. - Пора испытать мотор. - Пилот почти вплотную приблизился к Стрингеру, вынуждая того отвечать. - Полагаю, это вы можете оставить на мое усмотрение, мистер Таунс. Моран в это время обрубал заклепки, чтобы извлечь из правой гондолы лонжероны, которые пойдут на устройство пассажирских гнезд. Он видел, что Таунс со Стрингером разговаривают, но слов слышать не мог, так как стучал молотком по зубилу. Таунс говорил медленно, едва сдерживаясь: - Я не забываю, Стрингер, - конструктор вы. Но вести эту штуку придется мне. Что-то про себя бормотал Кроу, занятый сверлением отверстий в фюзеляже. Подошел Тилни с горстью болтов, которые он добыл из старых сидений. - Шайбы нужно ставить, мистер Стрингер? Ответа не последовало. Стрингер был занят выяснением отношений с Таунсом. - Эта "штука", мистер Таунс, имеет название. Она называется аэропланом. Я считаю, что летчик с вашим опытом должен испытывать уважение к машине, на которой он полетит. Медленно, без выражения, моргали карие глаза за стеклами очков. Как у рептилии, подумал Таунс. Он сказал: - Хорошо, пусть будет аэроплан. - Может, Моран и прав: этому парню надо потакать - только так можно его приручить. - Но я испытывал бы куда больше уважения к нему, если бы знал, что мотор работает. Стрингер вытягивался на глазах. Это случалось и во время его прошлых стычек с летчиком, когда он требовал, чтобы Таунс работал, как все другие. Он продолжал вытягивать свое тело - теперь его плечи уже доставали до крыла. - Мотор работал прекрасно, мистер Таунс, до тех пор, пока песок не забил жиклеры во время бури. Я понял, вы сняли и очистили карбюратор. Следовательно, мотор будет работать, как и прежде, если только вы уверены, что должным образом прочистили жиклеры. От дальней стороны фюзеляжа шла мерная дробь. - Моран работал молотком. Ближе находился Кроу. Он прислушался к раздраженным голосам. В испарителе все время булькало, пламя отбрасывало пляшущие тени. Моран на минуту прекратил работу, и тут услышал нервный разговор этих двоих. - Стрингер, жиклеры чистые. Я сам их прочистил. Но этот двигатель не работает уже три недели. При такой жаре могла произойти конденсация масла на контактах, возможна и воздушная пробка в горючем, наконец, может закоротить цепь высокого напряжения. Или вы ничего не слышали о подобных вещах? Если мы испробуем мотор сегодня ночью, то у нас будет время и силы, чтобы найти неисправность и устранить ее. У нас есть запасной мотор, который можно разобрать, если понадобится. - Он старался говорить примирительно, как Моран, но у него это не получалось. - Если эту машину поведу я, то я намерен проверить мотор сегодня. Таунс чувствовал, как на теле проступает испарина, он знал, что не может себе позволить гневаться - все, что влекло за собой потоотделение, было сейчас опасно, но этого ненормального ничем не проймешь. Виноват Моран: носится с ним, как с божком, вот конструктор и возомнил себя всемогущим. Бросил работу Альберт Кроу. Он перешел на другую сторону, туда, где Белами привинчивал рамы для сидений. - Дейв, опять свара. - Слышу. - Белами уронил болт, нырнул за ним рукой, но он навсегда утонул в песке - придется искать другой, а это как минимум десять минут. - Действует на нервы, - буркнул Кроу. - Мне тоже. Но я-то тут при чем? Кроу промолчал. Стычка не утихала. - Если мы испробуем мотор, - взвизгнул монотонный голос, - у хвоста поднимется пыль и забьет соединения тяг. Вибрация подвергнет всю структуру излишнему напряжению. Мы израсходуем пиропатроны, а их всего семь. На запуск мотора их может уйти четыре-пять, и на воскресенье останется только два или три. Полагаю, вы понимаете, мистер Таунс, что у нас не будет никакого другого способа завести двигатель, после того, как мы используем все пиропатроны? - Голос оставался визгливым. - Или вы хотите, чтобы мы умерли здесь от жажды, имея готовый самолет, только потому, что не сможем запустить двигатель? Таунс чувствовал, как по шее ползет капля пота, руки сжались. Он сознавал, что уже не вникает в слова, слышит только визгливый голос, и когда Стрингер замолчал, Таунсу понадобилось какое-то время, чтобы уловить смысл сказанного. Перед глазами плыло бледное лицо, очки отражали неяркий свет фонаря. За тридцать лет никто ни разу не подвергал сомнению авторитет Таунса-пилота. "Как хотите, я не полечу, пока не поставите новый комплект патронов! Меня не удовлетворяет давление, нужно заменить поршень. Если не можете исправить капот, поставьте новый - даю вам пятнадцать минут". "Да, сэр. Хорошо, мистер Таунс". И он услышал свой голос, обращенный к Стрингеру, голос, который вот-вот готов был сорваться на такой же визг, а точнее - рык. - Вот что я вам скажу. Сейчас самое время устранить неполадки, если они есть. Пожалуйста, подготовьте машину к испытанию. Издали Моран услышал то, что принял сначала за крик птицы, потом что-то грохнуло по лампочке, и "Феникс" погрузился в темноту. ГЛАВА 20 Всю ночь и следующий день он пролежал не шевелясь, как мертвый. Никто к нему не приближался. Раз подошел Моран. Мальчишеское лицо свело судорогой, глаза, теперь без очков, будто провалились. Он часами разглядывал потолок салона. Так же безучастно посмотрел на Морана, когда тот сказал: - У меня был с ним разговор. - Он нагнулся, чтобы лучше видеть лицо парня, обеспокоенный его лихорадочным видом. - Теперь все мы хотим знать, состоится ли полет? - Можно было сказать и по-другому: хотим знать, что ты решил - жить нам или умереть? В глазах Стрингера мелькнуло понимание, он промолчал. - Прошлой ночью мы почти закончили крепление пассажирских гнезд. Я готов заняться установкой тяг. Думаю, справлюсь с этим, но хотелось бы, чтобы вы проверили. Боюсь испортить ту огромную работу, что вы проделали. Мутно-карие глаза медленно мигали, и Моран призвал на помощь все свое терпение. Он продолжал: - Я первым поддержал вас с самого начала - ведь это я заинтересовал всех остальных. Я и сейчас верю в вашу идею. Предлагаю работать вдвоем. Черт с ними со всеми. Но если ваша машина взлетит, вы спасете жизнь семерым. Он негромко продолжал увещевания, коверкая звуки сморщенными губами и высохшим языком. Здесь важны были не слова, а сам тон, которым они говорились. - Сегодня ночью мы опять работали. Но нам не хватает уверенности, что мы можем рассчитывать на вас. Солнечные блики, проникая внутрь салона, отражались на оголенном металле. Когда Моран замолчал, ответом ему было ровное дыхание Стрингера. С закрытыми глазами конструктор был похож на мертвого. Это был своего рода ответ, и Моран оставил его в покое. В тени крыла лежали без сна Кроу и Белами. - Что он говорит? - спросил Кроу подошедшего к ним штурмана. - Ничего, - ответил Моран, уже зная, что через несколько минут он вернется к Стрингеру и начнет все сначала. Интересно, где Таунс? Дважды в течение дня Моран терял его из виду и боялся, что тот уйдет в пустыню. - Где Таунс? - В хвосте. Моран надеялся, что командир спит, сберегая оставшиеся силы, - ночью Таунсу предстояло работать, как негру. Стрингер грохнул по лампочке металлическими ножницами, оказавшимися под рукой. Никто не знал, целил ли он в лицо Таунса, или в фонарь, или просто в никуда, когда раздался этот нечеловеческий яростный визг. Моран подоспел, когда Стрингер уже исчез в салоне, а Таунс взбирался на крыло. - Фрэнк. Что случилось? Моран оглядел остальных, но все молчали. - Я намерен завести мотор. - Голос Таунса все еще дрожал от возбуждения. - Сегодня? Сейчас? - Надо знать, будет ли он работать. Кроу сказал: - Опять у них вышла свара. Моран кинулся в салон. В желтом отсвете масляного пламени различалось белое лицо Стрингера. Парня било, как в лихорадке, он не мог выговорить ни слова. Моран вернулся к крылу. - Тилни! Возьми фонарик и принеси новую лампочку, - в грузовом отсеке есть запасные. Фрэнк, а Стрингер согласен, чтобы мы проверили мотор? Таунс в темноте пытался отпустить крепление капота. - Распоряжение пилота, - прохрипел он. Итак, это случилось - то, чего он больше всего боялся. Третий раунд. На этот раз Фрэнка не уговоришь. Закрыв глаза, Моран молил о чуде. Вернулся Тилни с новой лампочкой, вместе с Уотсоном они вставили ее в фонарь. Сцена снова ожила, как вытравленная на гравюре яркими контрастами света и тьмы. Теперь, когда опять стало светло, Таунс наверху уверенно управлялся с гайками; если он и кипел от ярости, то внешне этого не показывал; может быть, гнев его утих, потому что на этот раз победил он; два первых раунда остались за Стрингером, этот - за ним. Все сбились вместе, не зная, куда себя деть. Кроу, Белами, Уотсон, Тилни - наблюдали за человеком на крыле. Моран выдохнул: - Чья это идея? - Его, - ответил Белами, указав глазами на Таунса. - И Стрингер сказал "нет"? - Так точно. Кроу выдал длинную очередь ругательств, он продолжал, пока Белами не велел ему заткнуться. Они стояли, освещенные резко вспыхнувшим светом, жизнь каждого целиком теперь зависела от других, и при этом ни один из них не питал дружеских чувств к товарищам. Их дух был сломлен. Моран попробовал осмыслить происшедшее. Ничего нового не случилось: несколько человек оказались в пустыне и, дойдя до крайности, сходили теперь с ума. Стрингер держался слишком долго: он питал свой мозг напряженной работой, чтобы вернуть им дом, воду и пищу. Теперь он сломался. На ином помешался Таунс: в молодости и таланте Стрингера он усмотрел некое обвинение в свой адрес, перст, указующий на длинный ряд неудач, из которых складывалась его жизнь. Первоклассный пилот проваливал экзамены и сходил с больших маршрутов и самолетов и оказался в конце концов на местных линиях, потому что без неба жизни ему не было. Он продолжал летать, убеждая себя в том, что джунгли, пустыни и плавучие льдины дают ему как пилоту лучший шанс доказать, что всякий способен летать на больших, начиненных автоматикой машинах, но только прирожденный летчик способен поднять "Бивер" с крошечной площадки среди болот или провести "Скайтрак" через песчаную бурю и выжить. Таунс продолжал летать, пока у него не вскружилась голова от самоуверенности и он не начал бравировать: чем мы рискуем? Справимся... Продолжал летать, имея на счету сорок тысяч часов, пока не настал последний час и он не свалился на землю. Все то, что он до сих пор пытался стряхнуть с себя, - все неудачи и унижения, даже свой возраст, - навалилось теперь на него. Не тогда, когда "Скайтрак" уткнулся носом в песок, и не тогда, когда он увидел, что двенадцать человек остались живы, но в тот момент, когда ему пришлось взяться за лопату и своими руками вырыть могилу погибшим. Ему нужно было найти кого-то, на ком он мог бы выместить всю злобу на самого себя - и тут появился Стрингер, молодой, самоуверенный, авиаконструктор, чуть старше тридцати, блестящий, на подъеме. Но Стрингер от роли мальчика для битья отказался. Им двоим суждено было столкнуться в обстоятельствах, когда сама жизнь зависит от нормальных взаимоотношений, "обстоятельства" были вызваны крушением - по вине Таунса, и жизнь их зависела теперь от постройки самолета - на условиях Стрингера. Таунс показал, что готов сотрудничать - работал усерднее многих. Он готов вывезти их отсюда. Но его ущемленное "я" не смирялось. Карьера его кончена - остался только один, последний полет, но он не может снести еще одно унижение и лететь под командой этого юнца. Может, он и сам не сознает, почему так непреклонен в своем требовании пробного запуска: его "я", тот черный тюльпан, который прячется внутри всякого человека распускался теперь в благоприятствующих обстоятельствах голода, жажды, мук вины и надвигающейся смерти. Порой и Моран совершал импульсивные, необъяснимые поступки и после мучился вопросом: какого черта я это сделал? Такое бывает со всяким. Не ведаешь, что творишь. Теперь случилось с Таунсом, и от этого должны погибнуть все. Рядом невнятно бормотал Кроу: - Останови его. Лью. Одно дело запуск для взлета - и совсем другое, когда эта штука стоит на подпорках и тормозах. Ее растрясет, как и говорил Стрингер. - Он готов к запуску? - спросил Белами. - Запалы и патроны на месте? - Готов, - ответил Моран. - Он сделал все сам. Две ночи Таунс работал, не отдавая себе отчета в той страшной силе, которая в нем сидела и теперь неумолимо вела к гибели машину. Всякого, кто сказал бы ему об этом, он назвал бы сумасшедшим. - Я ему помогать не буду, - заявил Уотсон. - Никто не будет, - сказал Белами. - Останови его, Лью. Стоя на крыле, Таунс проверял запалы и готовился закрывать крышку капота. Только сейчас, спустя столько времени после стычки, он почувствовал страшную усталость и не мог вспомнить, плотно ли зажал соединения прошлой ночью. Он снова проверил крепления и был готов к пробному запуску. Мотор должен, просто обязан запуститься. Он посмотрит, как вертится винт, послушает звук, даст мотору поработать, пока не задергаются передние костыли, все осмотрит, а после подойдет к Стрингеру и скажет: "Я удовлетворен". И все будут знать, на каком они свете, у самолета появится командир. Все это нужно продемонстрировать. И никто, кроме него самого, этого не сделает. Лью считает, что со Стрингером можно иметь дело, если только все время к нему подлизываться. Поэтому все с самого начале беспрекословно выполняют его команды. Они неправы: от этого Стрингер превратился в диктатора. Он положит этому конец. Эти мысли пробегали в его мозгу, пока он закреплял крышку капота. Руки Таунса действовали уверенно. Перед глазами, правда, огоньки - но это от того, что он сильно ослабел физически, мозг же его в полном порядке, и он им владеет. Скоро они это поймут. Надо только им доказать. - Надо только доказать. - Его удивило собственное бормотанье. Известно, что думают о тех, кто сам с собой разговаривает, ему же это просто помогает лучше выразить мысли - и только. Нога заскользила по гладкой поверхности металла, он почувствовал резкую боль в паху. Он очень устал - надо быть внимательнее, ведь на него смотрят. Вон они сгрудились на земле, маленькие людишки, смотрят, как их командир готовит мотор к пробному запуску. Они в его руках, и он не подведет их. Закачал в баллоны сжатый воздух и услышал шипение топливной смеси. - Фрэнк. - Внизу размытым пятном выделилось лицо Лью. - Ты все делаешь сам, понял! - Меня это устраивает. Взобрался на сиденье и на четверть открыл дроссель, обогащая смесь и убеждаясь, что электрозащита в порядке. Разом к нему вернулось радостное чувство от привычной рутины запуска. Тысячу раз ему приходилось это делать самому - то в джунглях, то среди болот, где не было надежных механиков. Включил стоп-краны, закачал и установил смесь, включил защитную систему... Падение с крыла показалось долгим, но песок был мягким, и, поднявшись, он снова устремился наверх. Кто-то схватил его за руку. - Фрэнк, тебе не хватит сил... - Кому - мне? - Он разозлился. Лью дурак, если хочет выставить его перед другими в неприглядном свете. Он рванул руку, двинулся вокруг крыла. Винт был в приподнятом положении. Он потянулся к лопасти, ухватился за нее обеими руками и висел до тех пор, пока под его тяжестью не сдвинулись поршни. В голове пульсировало, перед глазами поплыли белые вспышки. С минуту постоял, дожидаясь, пока пройдет боль. Теперь лопасть была ниже, и он нажал на нее плечом, но она не поддалась. Лью прав: он сейчас не в форме, хотя и не стоило говорить об этом при всех. Сделал еще одну попытку - безрезультатно, резкая боль в спине вынудила остановиться. Он подождал еще минуту, скрывая, как тяжело и часто дышит. Бог с ним, с подсосом, - с этим справится первый заряд, их ведь семь, в избытке. Обходя крыло, он больно ударился о него плечом. Над головой мигал и качался фонарь, ноги вязли в песке. Все молчали. Таунс карабкался наверх - поскользнулся, упал. Поднялся на ноги, снова полез - ухватился за сиденье пилота, перебросил ногу. Только не упасть. Виски в поту, потрачено столько сил, и никто не помогает, ублюдки. Посмотрим теперь, кто командир, сейчас он им покажет. Отжать подсос. Еще пару качков ради гарантии. Контакт. Они кучкой стояли на песке, отбрасывая тени на крыло. В полном молчании смотрели на человека, опять и опять нажимающего кнопку зажигания - безрезультатно. - Фрэнк, послушай. Обойма пуста. Без пиропатронов. Таунс выкрикнул иссохшим ртом: - Патроны есть. Целых семь зарядов! - И продолжал давить на проклятую кнопку. - Слушай, Фрэнк. Постарайся понять. Мы вытащили патроны, пока ты возился с винтом. Это бессмысленно. Руки Таунса замерли. Он все понял. До него дошло, что они с ним сделали. С командиром самолета. Они усадили его сюда, как в ловушку для обезьян. Он рванулся с сиденья, шагнул на крыло и уставился на поплывшее перед ним белое лицо Морана. - Вы... сделали... Снизу он казался огромным; сгорбленные плечи доставали до звезд, ноги согнулись в коленях, руки растопырились перед прыжком. Он потерял рассудок. Моран понял это и попросил у сержанта пистолет. - Осторожно, Фрэнк. Не удержав равновесия, Таунс прыгнул - в тот самый миг, когда раздался выстрел. Тело стукнулось о песок и не шевелилось. ГЛАВА 21 Полная луна нижним краем касалась гребня темной дюны. Моран поглядывал на нее, слушая Таунса; временами он вставлял слово-другое, чтобы дать знать, что слушает и понимает. Моран вернул Уотсону пистолет и помог Таунсу встать на ноги. Вдвоем с Кроу они увели его с освещенного места. Для слез в нем не оставалось влаги, но дыхание было резким и частым, тело дрожало. - Я присмотрю за ним, - сказал Моран, и Кроу направился к остальным. Все молча принялись за работу. Прошло много времени, прежде чем Таунс шепотом сказал: - Не думал, что ты это сделаешь. Не думал, что выстрелишь. - Я стрелял в воздух. Таунс открыл глаза и долго смотрел на высокие белые звезды. - Не думал, что я так плох, Лью. - Ты не так плох... - Не думал, что дошел до... - Он смотрел на звезды с таким видом, будто удивлялся, что видит их вновь. - Я пытался запустить мотор, верно? - Да. - Зачем я это делал. Лью? - Чтобы показать, что ты самый главный. - Неужели? Боже мой! Рука Морана еще ощущала отдачу выстрела. Им повезло. Трудно было промахнуться - Таунс летел прямо на него. Но, в метафорическом смысле, выстрел попал в цель: даже будучи в таком состоянии, Таунс осознал - в него стрелял лучший друг. Он, должно быть, думал, что уже мертв, когда падал на песок. Своего рода шоковая терапия. Сейчас он говорил вполне нормально, выражение глаз было осмысленным. - Они там работают? - спросил он, прислушиваясь к звяканью инструментов. - Да. - Иди помогай им, Лью. Моран не уловил ни одной фальшивой нотки в его голосе, той хитрости, что встречается у сумасшедших. - Ты в порядке, Фрэнк? - Да. Мне надо кое о чем подумать. И Моран присоединился к остальным. - Ну, как он? - Он поправится. - Думал, ты убил его. - Он тоже так думал. Моран взобрался на крыло и проверил все рычаги управления, все, к чему прикасался Таунс. Белами он велел спрятать все семь пиропатронов; они могут быть у него в сохранности до воскресенья или другого дня, когда они сделают попытку взлететь, если такой день наступит. Конструктор и пилот отлеживались, приходя в себя после пронесшегося в их головах вихря. Шансы были ничтожными. Работая над креплением гнезд для пассажиров, Моран часто делал остановки, поглядывая за Таунсом. Глаза пилота были закрыты. Возможно, он спал. Было уже далеко за полночь, уже взошла луна, когда Таунс открыл глаза. - Это ты, Лью? - Я. - Как идет работа? - Нормально. Таунс приподнялся, опершись на локоть, и посмотрел ему в глаза. - Лью, я спятил, да? - Да. Таунс отвернулся. - Я знал, что это случится. Ведь я возненавидел его. Доходило до того, что каждый раз, когда я видел это лицо, мне хотелось его ударить. Ничего не понимал, знал только, что ненавижу. Теперь я все обдумал. И вот что я тебе скажу: это случилось потому, что он молод и решил взять на себя мою ответственность. Слушая его, Моран смотрел на огромную луну. Он узнавал о Таунсе такое, о чем не подозревал раньше, о чем до последнего времени не знал и сам Таунс. Это была исповедь. - Вот еще что, Лью. Я в какой-то, хоть и в малой, мере привык к власти. Даже если летчик не больше, чем водитель автобуса, на борту он - царь. А этот юнец никогда не знал власти, и теперь она затмила его разум. Так ведь? - Так. - Где же выход, Лью? - Признай его власть. - Хорошо. Так и я теперь думаю. Моран готов был сколько угодно поддерживать разговор, Таунс, избавившись от своей пытки, провалился в глубокий сон. Кое-как укрыв его, Моран удалился. Росы не было. Они прополоскали рот и горло той малой толикой воды, которая дистиллировалось за ночь. Моран отнес Стрингеру его долю. Тот принял ее без слов. Пота на нем не было, но глаза лихорадочно блестели. Моран долго его увещевал, спрашивал, могут ли они на него рассчитывать. Парень молчал, хотя и слушал. Теперь Моран сидел в тени крыла вместе с Кроу и Белами. Каждые пятнадцать минут смещали испаритель и горелку, чтобы прямые лучи падали на банку, а бутылка оставалась в тени. Белами записал: "Двадцать пятые сутки, пятница. Думаю, вот и конец. Таунс со Стрингером еще остывают, прошлую ночь не работали. Не думаю, что смогу работать и я. Сил не осталось. Жидкость дистиллируется, но воды мало. Если утром не будет росы, это конец. Почти рад этому. Теперь спать". Кроу спросил у Морана: - Почему бы не сделать паяльную лампу для этой штуки? Можно взять топливо с другого мотора... Моран снова повернул солнечный рефлектор. - Жидкость и так кипит. Если кипение будет сильное, выбьет трубку и вода загрязнится, - объяснил он. Снова навалилась тишина. Уотсон и Тилни распростерлись под шелковым пологом. Никто не помышлял крутить генератор: даже поднять руку было тяжело. За дюнами на востоке стервятники все еще сражались за остатки верблюжатины, а незадолго до полудня вся стая начала кружить прямо над самолетом, высматривая добычу. Уотсон трижды выстрелил, не целясь, стая рассеялась и улетела. Моран снова поднялся и побрел к самолету. Солнце жгло голову и плечи. Предметы теряли очертания, перед зажмуренными глазами мелькали черно-белые полосы. Стрингер не спал. Он равнодушно взглянул на Морана. - Стрингер, вы хотите погибнуть? - голос его скрежетал. - Нет. - Это было первое слово, сказанное Стрингером после того ужасающего вопля. - Но вы погибнете. - Думаю, да. - На Морана он не смотрел. - Сегодня пятница. Еще есть шанс, если вы нам поможете. Таунс готов признать ваш авторитет. Вы ведь этого хотите, да? - Оставьте меня в покое. - Он зажмурил глаза. - Ночью я намерен сам закончить с рычагами. Утром собираемся взлететь. - Вы разобьетесь. - Его веки дрогнули, в тоне прозвучало раздражение. - Возможно. Но лучше это, чем смерть от жажды. Вина будет не ваша. Стрингер. Конструкция хорошая, просто незаконченная. Послушайте, если вы... - Оставьте меня, Моран вышел и повалился на песок под пологом. Он сделал все, что мог. Теперь спать. Солнце клонилось к закату. Испаритель, стоявший под краем крыла, оказался в тени, и металлический рефлектор сверкал без пользы. Масло в горелке кончилось, в воздухе потянулся густой дымный шлейф: одного солнца для кипения не хватало. Медлительная тень плыла по песку, густея по мере того, как птица, снижаясь, делала все меньшие круги, высматривая добычу. Полог завис неподвижно. Тишина была абсолютной: насытившись, птицы оставили верблюжий скелет и тяжело проплыли на запад, к горам, покидая эти места. Эта же, видимо, была не так сыта, как остальные, или ее останавливала сила инстинкта, учуявшего приметы смерти у существ, способных пока передвигаться по земле. Птица опустилась ниже, выворачивая на поворотах черные крылья, непрерывно вертя лысой головой, чтобы не упустить жертву. Теперь тень была такой же черной, как сама птица, и такой же бесшумной. Выстрел разметал крылья по воздуху. Птица пронзительно крикнула и неуклюже зашлепала крыльями в сторону дюн. На песок посыпались перья. Сержант следил, как она улетает. Он намеревался подпустить ее поближе и только потом стрелять, но вид клюва и жадных глаз вызвал спазмы в желудке, и он выстрелил раньше. - Черт возьми! Кто стрелял? - вскинулся уже забывшийся было в дреме Моран. - Уотсон. - Что это было? - Стервятник. - Попал? - Задел за крыло. Все встряхнулись ото сна, и сразу включилась память, пошли мысли страшнее стервятников. Одни снова улеглись. Кроу подлил в горелку масла, пролив мимо и присыпав лишнее пламя песком. Они искали истинную причину спустившейся тишины, забыв, что недостает шума генератора. - Кого я вижу! - вдруг изумился Кроу. В двери самолета стоял Стрингер. Белами его не видел и переспросил: - Кого? - Проснулась их светлость. Стрингер не двигался. Он стоял в самой середине дверного проема, вытянув руки вдоль туловища, ни на что не опираясь. Он переводил взгляд с одного на другого, рывками поворачивая узкую голову. Все приподнялись. Убедившись, что привлек общее внимание, Стрингер резко выкрикнул: - Я хочу с вами поговорить, Солнце зависло над западными дюнами, и та сторона самолета была в тени. Даже ради Стрингера Моран не нашел бы в себе силы выйти из укрытия - он способен был ходить только по теневой стороне. Песок обжигал ноги. Он подошел к человеку, стоявшему в двери. - Со всеми? Яркие песчинки, отраженные в стеклах, делали его похожим на инопланетянина с огромными золотыми глазами, способными выжигать целые города. - Боже! Только посмотрите, - вновь изумился Кроу. Поднялся на ноги и зашагал к двери Таунс. Первый из всех других. Он встал рядом с Мораном, глядя в лицо Стрингеру. Двинулся Уотсон. Тилни. - Пойдем, Альберт, - сказал Белами. Стрингер ждал. Они встали полукругом, уставясь на него. На стеклах виделись их отражения. Сквозь стекла просматривались и его глаза - очень яркие. Он молча наблюдал за ними, рывками поворачивая голову от одного к другому. Косые лучи, пройдя сквозь иллюминаторы, обрамляли его голову светлым ореолом. - Мистер Таунс? - Да. - Кто здесь главный? - Голос металлически дребезжал. Никто не обернулся к Таунсу. Все смотрели на Стрингера. Он на глазах вытягивался, хотя и теперь, стоя на возвышении дверного проема, был выше всех. Не мигая, он смотрел на Таунса. Моран слышал звук собственного дыхания в пересохшем горле. Он загадал: жизнь или смерть, то или другое, жизнь или смерть, Молчание иссякло. - Вы! Жизнь! ГЛАВА 22 Моран закрыл глаза. Он был так изможден, будто пришлось пройти долгий изнурительный путь. Между тем в ушах продолжалось металлическое скрежетанье: - Очень хорошо. Я здесь руковожу. Хочу сообщить вам, что я решил закончить аэроплан. Вам следует кое-что уяснить. У нас кончается вода. Завтра будет еще хуже. Будет много тяжелой работы, и первый из вас, кто сдастся - как это бывало раньше, - положит конец всем нашим планам, потому что я не намерен растрачивать свои силы ради людей, которые не готовы сотрудничать. Ясно? - Очки выписывали полуокружность. - Ясно, - подтвердил Белами. - Далее. Когда я, обращаясь к любому из вас, говорю, что надо что-то сделать, это не просьба. - Стекла блеснули в сторону Таунса. - Это приказ. Я не потерплю неповиновения ни от кого. Большинство из вас работало очень хорошо. Теперь мы все будем так работать, пока не построим самолет. Когда он будет закончен, думаю, он полетит. Хочу, чтобы вы сосредоточились на этой мысли, вместо того чтобы думать о смерти. Вот что я вам скажу - у меня нет времени умирать! Он обвел всех взглядом. - Мистер Таунс, я хочу, чтобы вы крутили генератор. Один час. Он зашагал вдоль фюзеляжа к крылу, где в ящиках лежали инструменты. Походка была напряженной, вдоль тела зависли худые руки, спина выпрямилась. По окончании монолога они опять перестали для него существовать. Все разошлись без слов. Под ногами розовели тени, отбрасываемые садящимся солнцем. Через несколько минут застонал генератор. Еще полчаса спустя зажегся фонарь. Утром шелковый полог опять оказался сухим - не было ветра ни с моря, ниоткуда вообще; над бескрайней пустыней поднималось солнце - ясный диск на сухом небе. Чуть позже вспенились миниатюрные вихри. Один прошел по гребню дюн. Белами не спал. Какое-то время он наблюдал за крошечным торнадо. Заметив, как желтеет весь южный край неба, он разбудил остальных, но ветер настиг их прежде, чем они встали на ноги. Как и раньше, он накинулся на дюны, пока они не закурились песком. Таунс бросился к мотору закрывать воздухозаборник. Песок больно стегал по оголенным ногам. Кто-то пытался перекричать шум песка, ударявшего по фюзеляжу, - бегающие фигурки едва проглядывали сквозь пелену. Стрингер с куском ткани взбирался на заднее пассажирское сиденье с наветренной стороны, но не удержался, упал, и ткань взмыла на ветру. Под крыло побежало оранжевое пламя от перевернутой горелки. Загорелся бачок с маслом, трепеща на ветру и едва не доставая языком пламени топливного бака; лишь в последний момент огонь повернул к дюнам. Кроу ринулся к испарителю - из трубки пролилась жидкость. Он бросился спасать оставшееся. Небо стало темно-охряным, и "Феникс" обратился в тень. Порывы ветра поднимали и опускали левое крыло. Зазвенел натянувшийся трос. Все спрятались в салоне, закрыв на задвижку дверь. Глаза жгло, но в организме не было воды, чтобы промыть их; песок набивался в рот, но слюны тоже не было. Буря прорывалась сквозь щели в металлической обшивке, неся с собой песок. Прильнув к иллюминатору, Моран наблюдал, как поднимается и опускается левое крыло, прогибаясь от края до середины. Над крылом то расслаблялся, то натягивался трос, взвизгивая, как огромная гитарная струна. Моран оторвался от стекла и спросил Стрингера: - Можно что-нибудь сделать - там? Глаза на сморщенном бледном лице были спокойны: - Ничего. "Феникс" стоял крылом к ветру, принимая на себя удар под худшим из возможных углов. Повернуть самолет было не в их силах. Ему оставалось только выдерживать натиск. Моран думал; вот она, мечта Стрингера. Даже сейчас он не знал, как оценивает конструктора; может, все же где-то там в нем было сердце; или это был только полый сосуд, наделенный мозгом; или аскет, черпающий вдохновение в механических игрушках, или человек на грани сумасшествия. Но кем бы он ни был, у него была своя мечта. Сейчас ее треплет буря, и он ничего не может предпринять. Кроу свернулся на полу, прижимая к себе обезьянку, почесывая ее крошечную головку, успокаивая ее. Сержант спросил Белами: - Эту штуку разобьет? - Вполне может разбить. - Знаешь, мне жаль его. - Он кивнул в сторону Стрингера. - Мне тоже. Песок пробивался сквозь щели. Бумаги, оставшиеся после Кепеля, разметало по полу, и Белами собрал их, обратив внимание на заголовок одного из листов - "Белая птица". Он попробовал читать дальше, но не хватило знания немецкого, он свернул листы и сунул их за сиденье. Свет в салоне стал горчично-серым; лица пожелтели. Время от времени они смотрели в иллюминатор на колеблющееся на ветру крыло и отворачивались. - Знаю, чего тебе хочется, бедняга Бимбо. - Голос Кроу тонул в завываниях. - Тебе хочется попрыгать на зеленом деревце, хочется большого кокоса, полного молочка, так ведь? И чтобы было много других маленьких Бимбо, чтобы можно было резвиться на ветках. Чтобы журчала речка, а ты бы сидел на бережку и ждал, когда пройдут коровки... Кроу никогда не употреблял грубых выражений при Бимбо - он ведь еще маленький. - Вот чего тебе хочется. А дядя Альберт может только тебя почесать. Ничего, потерпи... Самолет содрогнулся - раздались новые звуки: вместе с левым крылом стало колебаться и правое, ударяя в крышу кабины управления. Они слушали удары, считали секунды между ними, молились, чтобы они прекратились. Удары продолжались. "Двадцать шестые сутки. Суббота. Работали всю ночь. Утром росы не было. Жажда очень сильная. Теперь песчаная буря сотрясает весь самолет. Пишу это во время бури, все укрылись в самолете. Боже, как воняет обезьянка Альберта! Но я понял, что он хочет. Обезьянка была Роба, и ему не хочется, чтобы она умерла раньше нас". Страшный стук прекратился. Белами захлопнул дневник и через проход между креслами направился к генератору. Через минуту генератор завыл, как пропащая душа в пучине. Отупевшие, скованные замкнутым пространством, некоторые из них впали в тяжелый сон. Тилни сидел спиной к грузовому отсеку, сомкнув веки и склонив набок голову. Его губы непроизвольно шевелились. Сержант в очередной раз чистил револьвер. Стрингер смотрел в иллюминатор. Его глаза медленно мигали в такт колебаниям крыла, как будто каждое движение век было рассчитано по какой-то формуле. Лицо покрывала свежая щетина: утром у него не было времени побриться. - Легчает, - заме